Аннотация: Светлой памяти моих родных бабушки Екатерины Ивановны и деда Василия Ивановича с любовью посвящаю...
Третье место в группе на конкурсе СТ-2013. Первое место в номинации Рассказы оргсписка ВНЛ-2018
Солнце пекло, Бизярка заманчиво журчала, манила освежиться, искупнуться в теплой воде. Трое пацанов, Кольша, Митюха и Савка, сбросив портки, с веселым гиканьем спрыгнули с обрыва, потревожив спокойное течение. Поднятые брызги переливались разноцветными красками.
- Айда на перегонки, Савка! - Кольша умело поплыл вдаль от берега. Савелий догнал, шлепнул друга по спине, умчался обратно. Митюха с завистью смотрел на друзей - плавать он почти не умел, хоть и вырос в том же селе, да так и не научился. Накупавшись, пацаны разлеглись на солнцепеке.
Рядом послышались девичьи голоса.
- Гляньте-ка, девки купаться топают, - приподнявшись, недовольно сказал Савелий.
- Да они сюда не сунутся, знают, что это наше место, - махнул рукой рассудительный Кольша.
- А че, пацаны, давайте их напугаем? - встрепенулся Митюха. Пожевывая травинку, он разглядывал через кусты ракиты визжащих чуть поодаль девок.
- Да ну их. Потом нажалуются, опять батя мне всыплет ни за что, - поморщился Савка.
-Глянь, там их, сколько, засмеют, ну их, - протянул Кольша.
- Вырасту, женюсь на вашей Лизе, - плюхаясь обратно в песок, поделился планами Митюха.
- Чего? Ты? На Лизке? Да разве папаня отдаст её за тебя? У тебя даже на зиму-то валенок нету, и порты рваные, - возразил Кольша.
- А я заработаю! - отрезал Митюха и замолчал. А ведь правду Кольша-то говорит - у Федяевых семья зажиточная, а Митюха из бедняков. Поди, и не посмотрит на него Лизка-то. А на Кольшу все же обиделся. Можно было бы и подраться, да у того кулаки крепче.
Сверкает на солнце Бизярка, аж глаза слепит.
Екатерина Ивановна отжала прополосканное белье, выпрямилась, встала, по привычке опустив руки вдоль тела - свекровь за годы жизни совместной отучила их на груди скрещивать - мол, нехорошо это, прежде времени грудь живую крестом укрывать.
Несколько минут и передохнуть можно. Глядя на волны, словно вернулась в то жаркое, последнее спокойное лето: вот точно на этом же месте она и стояла, а вон с того утеса пацаны голышом ныряли, за кустами ракиты и ивы девки в белых исподних рубахах, смеясь и повизгивая, брызгались около берега. Старшие, как полагается, вечерами на танцы под гармонь бегали.
Все были ещё дома, под родительским крылом, все семеро...
Свои-то крылья ещё не выросли.
В тот вечер долго с Иванычем не спали - все о ребятах говорили, кому какую дорогу выбрать, растут ведь, определяться надо. Федора лучше в Пермь или Екатеринбург на учебу отправить, взрослый уже, скоро и невест водить начнет. Кольша уже подрос, отцу в работе и по хозяйству помогает. Вовка, хоть и малой, но сноровистый и сильный.
Женихи во двор поглядывать начинают: девки не ленивые - и по дому могут, и огород содержать, да и грамоте обучены, шить, вязать умеют. Старшая, Вера, скоро выпорхнет из родительского гнезда, уж день свадьбы назначили. Любовья ласковая, а пироги какие печет, не хуже материных, Надежда - та заносчивая, спорщица, больше в огороде любит копаться. Лиза кукол шьет да уму разуму их обучает.
Хозяйство у Федяевых небольшое да ладное: и куры, и поросята, и коровушка, Пеструшка-кормилица, кобыла справная, Ржанка, огород большой - картошки, овощей да ягод на всю семью хватает. Муку и сахар в лавке покупают, а на одёжу да прочее мужева заработка вполне хватает, да и хозяюшка немного в дом приносит: кому подзоры стачает, кому вышивку гладью или обновку какую смастерит.
Екатерина Ивановна вздохнула - уж больно неспокойные последние годы выдались. Начавшаяся в Питере и Москве революция, как большой гнойник, быстро расползлась по
стране, подминая под себя всё, чем жили, ломая и круша до основания. Миновала, обошла Федяевых стороной гражданская, вдов в селе прибавившая. А потом много ребятни появилось - рожали бабы, как осатаневшие, наскучившись по мужской ласке, да в России всегда и в любое время рожали - война не война...
Иванычи ко всему относились выжидающе-настороженно. Сама Екатерина Ивановна всё надеялась, что вот-вот заживут по-прежнему - не дело это, митинги устраивать, земля ждет - не посеешь, не пожнешь, ничего не вырастет, не накормишься. Города шумели, а села занимались хозяйством. Вроде, налаживалась потихоньку жизнь, да разгневалась природа, засуха пожгла посевы, а израненной, голодающей стране нужно было много хлеба. И понеслась по крестьянским дворам, как поганая метла, сметая все на своем пути, государственная продразверстка. Бизяр засуха миновала, жаловаться было грех, да приходилось всё же экономить, не как в прежние годы.
Сложив аккуратно белье в корзины, Ивановна очнулась от раздумий, вздохнула, с берега уже спешила по крутым ступенькам на помощь к матери Надежда, вдвоем и развешали всё во дворе. Катерина занялась обедом, а девок послала малину снимать.
Сварились щи, Ивановна достала чугунок с морковными паренками, нарезала в миску зеленого луку да укропу, заправила постным маслом, крикнула всех обедать.
- Продотряд там прибыл, ходят по дворам, зерно забирают, Митюха Кирьянов за главного, - сообщил, отламывая краюху хлеба, Вовка. Николай переспросил:
- Как Митюха? Да быть того не может? Он же в Пермь уехал, учиться?
- Да вот говорю же - Митюха. Дружок твой бывший. В куртке кожаной, сапоги новые, а рожа довольная. Ну, а то ж быть не довольной - кожанка-то, вона какая хорошая...
- Эва, нашел чему завидовать, - пристыдил младшего брата Николай.
Наелись щей, напились чаю с малиной да паренками. Ребята взялись что-то мастерить по хозяйству да воды натаскать решили, а девки снимали высохшее белье, разогревали утюг. Вечером ушмыгнули на танцы. Девки - показать товар лицом, Вовка да Кольша похулиганить, позадираться, а Федор к Наталье, зазнобушке своей, отправился. Видать, скоро свататься надумает, вон уже про сруб для дома заикался не единова.
Вот так на танцах и подошел как-то к молоденькой Кате высокий да худой одногодок Василий Федяев, позвал в круг, она фыркнула да с девками убежала, а всё ж запал парень в душу -то. На другой раз руку подала, и гуляли они с Васей допоздна, долго на берегу сидели, тишину да как у самих сердца бьются, слушали. Ветерок легкий подул, Катя поежилась, Василий ей пиджак на плечи накинул, в кудри девичьи лицом зарылся да прошептал тихо да ласково:
- Государыня ты моя, Екатеринушка...
Так от этих слов его тепло да уютно стало. А он ведь и поцеловать в тот раз и не решился! Проводил до калитки, поправил непослушную прядку у виска и убежал. А через месяц свататься пришел, вот так и сошлись. Хоть и неспокойно в стране было - то война, то революция, а семьи создавали да деток рожали.
Старшая, Вера, слава богу, уже при муже, в Анненском дом построили, хорошо живут, оба хозяйственные. Лиза погостить к сестре на лето уехала да поводиться с племянниками - отец смеялся, провожая:
- Ну, вот, Лизаня, есть теперь тебе кого воспитывать заместо кукол-то...
...Наутро Катерина ранехонько поднялась, квашонку завела, пироги затеяла - Иваныч к вечеру обещал вернуться, неделю как в Кукуштан уехал с мужиками - печи класть. Катерина улыбнулась: знатный печник муж у неё, Василий Иванович, и её, Катю любит да почитает, она и накричать может, а Иваныч спокойный, любые они друг другу.
Только с Любаней корову подоили, Полкан лаем зашелся, чужих упреждая - продотряд заявился во двор. Изменился Митьша, чужой стал: говорил казенно, смотрел свысока, словно и не бывал никогда в федяевском доме, не лазал вместе с Кольшей и Вовкой по старым шахтам в поисках соковинников*, не бегал с ними на перегонки. А ведь и в лапту вместе играли, улица на улицу дружно бились, мыли на пруду "золотишко".
- Митя, что ж ты делаешь-то, а? А чем я коровушку зимой кормить буду? - спросила Ивановна.
- А не сможешь кормить, нам отдашь - мы быстро съедим, - отрезал Митьша и заржал, обнажив прокуренные зубы, - а то девок продай, вон какие породистые.
Он попытался дотронуться да Надежды, та фыркнула, увернулась:
- А ну, убери лапы, - это вышел из дому Федор, - а то я тебе сейчас переломаю вместе с ребрами.
- Как бы тебе не обломилось, кулацкая морда, - процедил, сплюнув на землю, Митька, но отступил. Федор-то покрепче, если ударит, так и не встанешь, - погоди, я тебе припомню...
И, осатанев от злости, распорядился сквозь зубы:
- Забирай корову, Матвеич...
Екатерина Ивановна схватилась за горло, дыхание перехватило.
- Да что ж ты, Митьша? Ведь у нас кормилица коровушка-то, мы ведь не продаем ни маслице, ни молочко - все в семью уходит, на еду. На сторону-то ничего и не остается...
- Ой, не ври, тетка Катерина! Помню, болел я, так Кольша мне бидон молока притащил, че, это не на сторону, что ли?
-- Да ты что, Митя. Дак это же от души было, чтобы горло тебе лечила мать-то твоя. Вон ты как повернул всё.
- А что, не прав я? Раз отдали - значит, лишнее!
Федор встал у входа в коровник, уперся руками в притолоку, Матвеич остановился, не рискнул супротив сына мастерового - учителя своего, Василия Ивановича, силой переть.
Зазвенел у калитки девичий смех, вбежала Любаня в легком сарафане на босу ногу. Митька аж рот раскрыл: какая деваха стала статная, грудь налитая, вот-вот треснет на ней сарафан-то, коса длиннющая, да и на лицо вроде не такая рябая, как в детстве была. Митюха подумал, решил пока корову оставить, чтоб ещё раз прийти к Федяевым, уходил, посвистывая, со двора бывшего дружка и думал о Любане.
Ивановна, обычно не по-женски жесткая, решительная, сидела сутулившись, за столом, подперев ладонью голову, и плакала. Не услышала, как вернулся Иваныч, как отфыркивался, крякал под струями холодной воды, умываясь во дворе, не заметила, как в избу зашел.
- Что, Катенька, горюешь, кормить будешь?
- Ой, Вася. Что ж делать-то? Как теперь жить будем? Боюсь я Вася, не за себя, за ребят да за девок боюсь...
И она рассказала и о Митьше, и о стычке его с Федором, и о своих страхах. Иваныч подвинул стул, сел рядом, обнял жену за плечи:
- Государыня ты моя, Екатеринушка, выберемся, и они выберутся, только бы друг против друга сыны не пошли. А все вместе выдюжим.
Успокоил, как мог. А тут ещё и веселые голоса у калитки послышались.
- Маманя, папа, чего гостей не встречаете: али угостить нечем? Так мы свово привезли и настоечки, и угощения, - громко хохоча, в калитку ворвалась Вера с большой корзиной в руках. Ивановна всплеснула руками, выскочила, поцеловала дочь, зятя обняла, сватью под руки подхватила, в дом повела.
Дочь с мужем-то, оказывается, сватью в Белогорский монастырь повезли, просилась уж сильно, давно хотела побывать. Катерина быстро на стол собрала, сели, наливочки выпили да разговорились.
- А малых-то с Лизой оставила? - спросила Ивановна.
- Золовку попросила приглядеть. Погодите, мама, а Лиза-то, уж, как неделю домой уехала, - растерялась Вера. Катерина Ивановна, как стояла с караваем в руках, так и пала оземь, запричитала, забилась в плаче. Вера охнула, схватилась за грудь, вспомнила: накануне отъезда что-то сестру беспокоило, смурная была она, печальная.
Уговорились, что возвращаются в Анненское с Федором - девку искать, может, кто видел, кто расскажет. Однако, вернулся Федор на третьи суток мрачнее тучи - видели Лизу около пруда соседские девчонки, окликнули, а она, словно сама не своя, мимо прошла, а куда потом девалась - неизвестно.
Катя чуть с ума не сошла, кабы не Иваныч да кабы не других деток забота. Отошла, долго правда по дому тенью ходила, все в окно поглядывала, от скрипа калитки вздрагивала - не Лиза ли вернулась...
Осень промчалась, прошуршав листопадом, ноябрь окружил село слякотью да непогодой. Продразверстку сменил продналог, отчего сельчанам легче не стало.
Село бурлило, втягиваясь в общую всеразрушающую воронку. Всё смелее становились взгляды бедняков, чаще слышались угрозы в адрес зажиточных хозяев. А за что? Своим же горбом, трудом ежедневным все добро заработано. Ан - нет...
Нажравшись браги, Митюха со товарищи слонялись по селу, горланя революционные лозунги и угрожая "кулацкому отродью", то и дело возникали в селе драки - уже не за девок бились, а за идеи.
Волей неволей, но Василий Иваныч и другие мужики стали под курево кумекать, как жить-то дальше. Два дома уже стояли заколоченные - уехали односельчане, одни в город подались, в Новониколаевск, другие в ту же сторону, но в Анджерку, то ли станцию какую строить, то ли ещё что. Гнал людей с насиженных мест и охвативший страну голод, и непомерные налоги, и растущая взаимная ненависть.
Волнение взрослых передалось и пацанам. Савелий как-то начал разговор шепотом:
- Слышь, Кольша, надо утекать отсюда...
Голос Савки звучал глухо, сам же парнишка все оборачивался, боясь, как бы кто не услыхал их разговора.
- Куда? Как? А мать с отцом как? А сестры? - пожал плечами невоодушевленный предложением друга Николай.
- Ты слухай. Они сами говорили, что бежать надо. Батька мой с твоим...
Николай удивленно поглядел на друга:
- Иди ты... Когда это ты услыхал такое? А я почему ничего не знаю?
- Видать, малой ещё. Ты Фёдора вашего попытай-ка.
Федор, однако, охладил пыл пацанов, велел помалкивать и не лезть во взрослые дела. Но видел Николай, как отец со старшим братом и другими мужиками к Ивану Уткину зачастили, мужик он простой, да руки у него золотые - в селе хвалили, что и блоху подковать сумеет.
На Дмитриев день Ивановна затеяла пироги, Любаня матери помогала, Надежда полы мела. Иваныч с Кольшей последние печи в соседнем селе правили - мороз-то не за горами, печи уж вовсю топились. Вдруг Люба руки мучные вскинула, шепотом произнесла, в окно указывая:
- Маманя, гляньте...
Около калитки стояла Лиза. Ивановна, как есть, раздетая, с мучными руками выскочила на крыльцо, в чулках по мяше снежной бросилась к калитке, распахнула широко. И охнула, замерев. Ни прижатый к груди узелок, ни чужая широкая панёвка не могли скрыть округлившегося животика, что выпирал бесстыдно из плюшевой кацавейки. Мать всплеснула руками, заголосила.
- Здравствуйте, мама, - Лиза опустила руки, глядя на родных в ожидании.
Катерина словно застыла.
- Вернулась, что ж стоишь? В дом заходи, чай, не чужая, - молвил с крыльца Федор, и Екатерина Ивановна очнулась, кинулась к дочери, обняла, запричитала, повела в дом.
- Живая, кровиночка моя, Лизанька, где ж ты была-то? - Ивановна держала дочь за руку, а другой ладонью утирала катившиеся по лицу слезы. Надя обувь с девки сняла, ноги замерзшие в теплые валенки, на полатях гретые, обула, матери чулки сухие подала, чаю согрела.
Лиза голову опустивши сидела, косички из кистей от скатерти плела, не смея глаза поднять, не то, чтобы слово сказать. Да как про такое-то... Стыдно.
В Анненском Вера с мужем хорошо принимали, да и Лиза сиднем не сидела, обузой не была - и по дому помогала, и с ребятишками водилась. Как-то отправилась в лавку - ирисок купить, идет обратно, жует конфетку, тут её и окликнули. Глянула - Митюха, обрадовалась. Он проводил до угла, в гости не пошел, отнекался, что некогда, а вот свидание назначил.
Встретились, нравился он Лизе, и, видать, взаимно. Сказал, правда, что теперича он при деле, весь занятой, в комсомол вступил, порядки наводить помогает. На прощанье поцеловал жарко, назавтра вечером снова встретиться звал.
Знала бы, не пошла, да глаза, видать, ослепли, что не разглядела обидчика. Не поняла, к чему всё это...
А он, затащив на чей-то сеновал, с придыханием шарил по напрягшемуся девичьему телу. Лиза пыталась оттолкнуть, вывернуться, да где там, только просила жалобно:
- Митя, не надо, Мить...
Потом очнулась с губами, до крови им и самою искусанными, бросилась была к выходу, Митька нагнал, снова повалил на сено:
- А куда? Не понравилось, что ли? Другие от чуйствов подо мной змиюками вьются, а ты фырчать? - и, ударив Лизу больно по щеке, так что у той заныли зубы, ещё долго пытал, насиловал в свое удовольствие. Встал, завязал портки, бесстыдно заправляясь перед обезумевшей от страха и боли девчонкой, и заявил:
- Только пикни кому, паскуда. Я про вашего Федьку расскажу кому надо, что вы зерно прятали! Да в порядок себя приведи, не выходи лахудрой, а то люди засмеют. И чего рожу скривила, али сладость не расчухала? Ну ладно, вот уже завтра-послезавтра придешь, расчухаешь, потом сама за мной гоняться будешь с задранным подолом, - и громко заржав, Митюха вышел из сарая, оставив Лизу плакать в одиночестве.
В тот вечер больной сказалась, Вера ей чаю с малиной подала, видела, вроде с девкой неладное творится, да решила - утро вечера мудренее.
А утром та написала Вере, что уехала домой. Долго у пруда ходила, утопиться хотела, а потом вспомнила про дядьку Антипа, что живет в соседнем селе со староверами, уже и не помнит, как до него добралась. Принял дядька, да ненадолго - помер недавно, кровью все кашлял.
- Простите, мама, - прошептала Лиза в ответ на все расспросы.
Иваныч, вернувшись с поездки, ни слова ни говоря, обнял дочь, прижал к груди. А вечером сказал Кате:
- Ничего, Екатеринушка, вырастим дитё, все-то вместе. А там, может, и отец объявится. Ну, а нет - и не надобно таких отцов.
Катя соглашалась, молча кивала, а думы-то горькие все чаще мелькали - в стране властвовал голод, налоги непомерные платить становилось все тяжелее, а зимой печи-то мало кто строит, разве на какой ремонт позовут, жить-то как дальше...
Вскоре село всколыхнули пожары - сгорели два середняцких двора вместе с хозяевами. Поговаривали, что дело рук бедняков, намекали, вроде, видели кого-то, но всё шепотом, вслух никто не решался. А вот кто зачинщиком был, уже не сомневались - Митюха Кирьянов вовсю властью упивался, самовольно дом чужой занял, открыто свою ненависть к зажиточным семьям высказывал, к девкам приставал. Любаню, правда, не обижал, но намеки делал.
Федяевы семейный совет держали. Василий Иваныч впервые вслух всей семье и предложил - ехать в город.
- Да как же мы уедем, без документов-то, Вася? - Екатерина Ивановна тяжело вздохнула, в душе все ещё надеясь, что никуда от дому своего не отступится.
- А это, Катя, мы с Федором уже решаем, только никому ни слова, - тихо поделился супруг и добавил, - а здесь не дадут нам житья распоясавшиеся Кирьяновы.
- Митька и в Анненском, говорят, похозяйничал хорошо - порядки наводил и золотишком обогатился, - ляпнул Владимир.
- Это ж когда он в Анненском побывать успел? - спросил Кольша.
- Летом нонешним, почитай, месяца два там геройствовали, - Владимир на шепот перешел, - говорят, там супротив власти люди пошли, вот комсомольцев и привлекли подавить волнение.
Занятые беседой, ни родители, ни меньшие братья не заметили, как вспыхнула, заалела маком Лиза, опустила голову. Федор же приметил её волнение, все разом понял. В Анненском, значит, был, летом. Ну, гнида. Отобедав, Федор решительно зашагал в сторону кирьяновского дома. Постучал в закрытую калитку.
- Слышь, Митюха, выйди-ка, поговорить надобно, - скрутил цигарку, закурил, ожидаючи. Митюха осторожно вышел на крыльцо, не спускаясь со ступенек, остановился:
- Чего тебе?
- Дак подойди.
- А мне ты без надобности. Лезь через забор, коли охота.
Федор бросил курево, ловко перемахнул через еле живой заборчик, в два прыжка добрался до Митьки, сдернул за шиворот с крыльца, ударил, что есть силы. Тот упал, вытирая лицо от крови, сплюнул выбитый зуб.
- Сука! - сматерился отборной бранью, - за что? Да я тебя...
- Вот пока что, я - тебя, а кто из нас сука, людям виднее. Хоть к одной сестре подойдешь - убью, сволочь!
- Нужны они мне, рябые да косоглазые.
Федор плюнул в поганую Митькину рожу, развернулся. Вечером с отцом снова пошли к Уткину, долго о деле говорили.
Кирьянов обиды не простил, через пару дней заявился с полномочиями, вроде, налог добирать с Федяевых, за что с ходу получил в рожу.
- Да я тебя щас, кулацкая морда! - Митюха выплюнул с кровью ещё один выбитый зуб, выхватил пистолет, направил на Федора.
Тот смотрел на односельчанина чуть исподлобья, по-отцовски слегка упрямо, не испытывая страха. Отчего Митюхе самому вдруг страшно сделалось, и он дернулся, нажав курок...
- Не смей! - метнулась, встала перед Федором Любаня, раскинула руки. Да разве пулю остановишь, что уже выпущена? Федор дернул сестру за косу, у той подкосились ноги, потом что-то резко ударило в плечо, обожгло, Люба закричала - от боли и страха, опустилась на землю.
- Стрелок хренов, - не обращая внимания на волчком закрутившегося Митюху, Федор подхватил Любаню и понес к флеьдшеру. А Митюха, уронив пистолет, стоял с округлившимися от ужаса глазами и бормотал, мотая головой:
- Любаня, Любушка...
Полкан глухо рычал, бесновался, рвался с цепи.
Митюха пистолет поднял, прицелился, да руки видать дрогнули - не попал в пса. Сам, как пес побитый, убежал прочь, а дома нажрался самогону то ли с горя, то ли от жалости к себе, то ли со злости ко всему на свете, и мертвецки двое суток проспал...
Рана, слава богу, оказалась неглубокой - спасла зимняя одежда, полежать бы девке с недельку, поправиться, но Люба твердо заявила, что ни дня в Бизяри не останется. На том и порешили - всем ехать завтра же. Лизу, правда, решили пока отвезти в Анненское - побоялись беременную в неизвестность тащить.
- Я потом за вами приеду, - пообещал Федор.
- А я, батя, никуда не поеду, - Владимир смотрел исподлобья, - здесь останусь. Если дом заколотите - к Савелию жить уйду. По душе мне жизнь новая, что за старое корыто держаться?
- Как это не поедешь?!- возмутилась Екатерина. Встала, стукнула властно по столу ладонью, - и даже не думай, всем ехать надо!
- А я мама, может, хочу, коммунизм в Бизяри строить?
Катя ахнула, села, безвольно опустив руки.
- Ком-му-низьм? Да ты хоть знаешь, чего это такое, с чем едят?
Вовка достал из-за пазухи потрепанный томик, помахал перед родительскими лицами, положил на стол, мол, вот тут все прописано.
- Ты, Вова, в своем уме ли? Они ведь чего удумали - землю крестьянам раздать, а где её брать будут? У Крыловых да Федяевых? Али ты считаешь, что у нас земли лишней много? Али ты не с неё кормился, сын?
- С неё. Но пластаться на ней надоело! А как всем раздадим, так помене будет нагрузка, а для себя и малого хватит - чай, не буржуй.
Катерина всплеснула руками, помолчала, снова хлопнула ладонью по столу:
- Поедешь! Сказано, поедешь, и всё.
Неожиданно вмешался Иваныч:
- Погоди, Катя, насильно не получится, не малой уже. Давай подумаем: мы с тобой полжизни уж прожили, а может и более, как знать, а им, - он кивнул на девок да на Николая с Владимиром, - жить да жить, и власть эту почитать придется...
Екатерина Ивановна закрыла рот ладонью, заплакала молча. Федор обнял мать за плечи, встал рядом:
- Прав отец, мама. Коли Вовка не хочет ехать, коли чует, что здесь место его - пусть останется. Надя вон тоже думает, что ей надо остаться здесь, в селе, вот вдвоем пускай и живут в доме нашем. Может, и сохранить сумеют, кто знает? А и на селе не всё же в руки Кирьянову отдавать - совсем распоясался, наглый да глупый. Наш Вовка похитрее будет, может, и пробьет себе дорогу в жизни вопреки митькам.
- А ты, Коля?
Николай ответил, что едет с ними - печное дело уже освоил хорошо, отцу подручным станет, а там видно будет.
Всю ночь не спали, собирались в дорогу: перебирали инструменты, посуду, одежду да еду. Часть вещей Катя с дочерьми в сундуки склали - в надежде, что дом не сиротой остается, авось потом и забрать можно будет, а нет - так Владимиру да Надежде пригодятся. Часть решили к Вере, в Анненское свезти. Федор запряг Ржанку, погрузил узлы, забрал Лизу, поклонились дому и отправились. За околицей Николай подоспел - они с Владимиром да сестрами часть скарба к Уткину снесли, вторую подводу нагрузили. Добирались до Анненского, сменяясь - один за возницу, другой пёхом, рядышком с Полканом.
Ноябрьский рассвет зачинался робко, село ещё почивало, над крышами вились узкие полоски дыма от остывающих печей. Катя стояла у забора, поседевшая, с почерневшим лицом, гладила калитку, вспоминая...
Досочки для забора Иваныч с Федором сами строгали да сбивали, а Кольша с Володькой стружку собирали да в сарай таскали. Любаня с Надюхой воду носили. Лиза песню пела на крыльце, с куклой играючи. А они с Верой пироги пекли. Ивановна вся в муке выскочила полюбоваться на ворота новые. Вечером за столиком в саду пили чай с малиной и пирогами. А тепло-то как было! День был долгий, в самую короткую ночь никто спать так и не захотел.
Тогда все ещё были вместе. Все ещё дома, под родительским крылом, все семеро...
Ивановна прикрыла глаза.
Кабы были крылья, спрятала бы всех, к груди прижала, да полетели бы все вместе, куда глаза глядят. Опустились руки, словно подрезанные крылья - не взлететь. Огромно небо, да нету в нем места, кругом воздух, да дышать нечем. Всхлипнув, Ивановна поклонилась чужому уже дому...
Иваныч обнял за плечи:
- Государыня ты моя, Екатеринушка... простилась? - Катя кивнула, он повел её, медленно ступая, по улице. Кто и видел, подумали, что пошли Иванычи в церкву. За кладбищем нагнал их Иван Уткин с остальным скарбом да с Любаней и Владимиром.
В Анненском передохнули, разгрузили часть добра, оставили Вере на попечение Лизу да Ржанку с Полканом. Дальше налегке ехали.
Катерина всю дорогу молча плакала, проклиная тот день, когда перевернулся с такой любовью создаваемый мир. На станции перекрестила в обратный путь Владимира, Уткину в ноги поклонилась, отошли с Любаней - пусть мужики попрощаются. Хотела на последок на село родное в окно вагонное поглядеть, да поплыло все в глазах, так и проехала, ничего не видя.
На перекладных, в товарняках, окольными путями доберутся Федяевы до Анжеро-Судженска. Долго будут сниться Ивановне проносящиеся мимо поезда да седой ковыль Черемховской степи.
Но пройдут годы, и, вопреки всему, соберется снова семья под одной крышею, для радости иль для беды, но обязательно соберется, да и как иначе-то?
* соковинники - заводской шлак, мог содержать вкрапления золота.
![Прощание с домом [Ирина Поповская]](/img/w/wasilxewa_t_n/krylya/proshaniesdomom.jpg)