Васильева Татьяна Николаевна : другие произведения.

Красная дорожка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Третье место в конкурсе Свободное творчество-2015. Тема: "Круги на воде".

   Девки били остервенело и злобно. Алька попыталась закрыть лицо, не успела, и от полученного удара сугроб окрасился алыми брызгами. "Забьют ведь, твари", - похолодев, девушка съежилась, свернулась в комочек, зачем-то считая наносимые по ребрам пинки.
   - Сдурели, идиотки? - ворвался в оглохшие от собственного стона Алькины уши суровый мужской голос. И стало тихо, и тут же начали таять снежинки на лице - от хлынувших слез, и Алька расслабилась и забилась в истерике.
   - Ну, ну. Всё. Давайте попробуем встать? - мужчина осторожно поставил её на ноги. Глянул в зареванное, вымазанное кровью, лицо, предложил отвезти в больницу.
   - Нет, нет. Спасибо. Я пойду домой, - Алька попыталась сделать шаг и рухнула на руки незнакомца. Очнулась в травмпункте. Всё происходящее доходило как сквозь вату: вот ей обрабатывают ссадины, осматривают ноги, спину, тащат на рентген, она слабо сопротивляется. А этот чудак таскается с её курточкой и свитером. Да и её саму практически носит на руках от кабинета к кабинету. Глаза всё щипало, хотя истерику вроде и сняли, напоив девушку валерьянкой да сделав обезболивающие уколы. Потом долго ехали на машине, и жутко хотелось спать, спать, спать...
  
   За что били? Алька шмыгнула, запихивая истерику глубоко в средостение, судорожно выдохнула:
   - А за то, что у меня мать - шлюха. И с их папиками трахается. У всех дома скандалы, а я - крайняя.
   И как-то вдруг раскрылась, доверилась этому совершенно чужому странному мужику. Говорила и говорила, заново проживая всё - и горькое, и радостное. Потом стояли в пробке. Во рту пересохло, и Алька замолчала.
   И тогда радио взорвалось новостями. Политика, пенсии, дураки- дороги. "Оскар".
   "По красной по дорожке пройдут актеров ножки", - Алька криво усмехнулась, закрыла глаза, утонула в воспоминаниях.
   Орущий на всю громкость телевизор в заставленной старой мебелью хрущевке. На экране яркими пятнами - куча народу за живым оцеплением из полицейских и секьюрити. Подъезжают шикарные машины, откуда выпархивают в изящных нарядах мировые звезды и их галантные спутники или элегантные спутницы. Крики приветствия, женский визг, радостный свист, скороговорки репортеров. И красная дорожка как признание значимости. Альке - восемь лет, а её маме, Милке - двадцать пять. Горящими глазами, открыв рот, та пожирает взглядом всё это великолепие, а потом, смачно выругавшись, вдруг кидается к шкафу:
   - Алька, мы, что ли, хуже? Да мы сейчас свою церемонию устроим. Смотри сюда...
   Скинув халат с полуоторванным карманом, Милка вытаскивает из шкафа сначала невесомое шифоновое платье, потом другое, из какой-то переливающейся ткани, напяливает, прыгая на одной ноге. Достает туфли, в прошлое воскресенье купленные у кооператоров - красивые, правда, бабушка ворчала, что на пару раз только хватит. Надевает и на Альку нарядное платьице. И вот они уже гордо идут по старому паласу вслед за Мерил Стрип, Джулией Робертс и Кэтрин Зэта-Джонс. Мама Милка напевает:
   - Я иду такая вся, на сердце рана, я иду такая вся в "Дольче-Габбана", - вертит попой и крутит Альку, та визжит от восторга: мама такая... Такая красивая!!! И это им с экрана машут радостные поклонники.
   - По красной по дорожке топ-топ шагают ножки, - кричит Алька, вторя маме, а потом - бегом обратно к двери, чтобы снова туда, в толпу, вслед за знаменитостями, ещё раз и ещё. Но вдруг Милка резко останавливается, откидывает от себя дочь, та падает на пол, скользя коленками, пролетает до дивана, а мать скрючивается посреди комнаты на старом паласе и ревет. Новые туфли летят с ног в разные стороны, Милка матерится и орет:
   - Да пропади она пропадом, эта сучья жизнь, как ты мне надоела, гадина!!!- и воет, уткнувшись в колени. Платье задирается, обнажив крепкие Милкины бедра и белые трусики с распускающимся швом на правом боку. Милка срывает платье с испуганной дочери, снимает свое, надевает потрепанные джинсы, футболку с надписью: "Crasy loveless" и тычет в Альку указательным пальцем:
   - Сидеть тихо и никуда не рыпаться, поняла? Жди бабку.
   И исчезает.
   Алька тихо скулит, забившись в угол дивана. А на телеэкране все идут и идут красивые холеные люди по бесконечной красной дорожке.
  
   Бабушка Альку любит. Вообще, если бы не бабушка, Алька неизвестно, с кем сейчас была. А вот дедушки у Альки нет. Ни одного. Тот, что был бабушкиным мужем, про него мама Милка так говорила:
   - Козел. Меня заделал и смылся, сучара.
   Бабушка сердилась, но молчала. Когда Милку понесло из школы в подъезды, а потом по чужим квартирам, бабушка Маша сначала все бегала, искала непутевую дочь, домой силой тащила под забористый пьяный мат. А потом отступила. Сил не было. А тут ещё закрылось НИИ, где Мария работала, и, помыв несколько месяцев вонючие подъезды, она ринулась на курсы закройщиков, благо, что шить и до этого умела, а потом начала заказы брать на дом - жить-то надо было на что-то. Милка же школу бросила, пыталась работать, но кому нужна неопытная соплячка в штате? Потыкалась, помыкалась и вообще куда-то смылась. Бабка аж поседела. Милка вернулась через несколько месяцев, похудевшая, ещё более резкая и вся какая-то злая. И, то шлялась где-нибудь денно и нощно, то сидела, уткнувшись в экран и смотрела дурацкие американские фильмы да сияющие огнями церемонии.
   И потерялась бы Алька на просторах огромной страны, если бы не соседка, Любовь Матвеевна, ушлая и вездесущая. Подошла во дворе к Марии и рявкнула, как по лицу ударила:
   - Ты чего ж, Марья, родную кровинушку-то не признала? Не по-людски это, ох, не по-людски...
   - О чем ты, Матвеевна? Ежели про Милку - так у неё своя жизнь, нет у меня на неё управы, сил нету, понимаешь?
   - Милку? Да прости-господи... Твоя Милка, кому она нужна, пропащая? А вот внучку свою ты почему не приветила?
   Мария тогда за сердце схватилась:
   - Внучку? Какую внучку?
   - Ты что, будто ничего не знаешь? Да вон полгорода талдычат, что твоя Милка дочку в роддоме бросила.
   - Да быть того не может, Матвеевна, - застыла Мария. Сумка выпала из рук, купленные яблоки покатились по ковру из красно-желтых листьев. Осень. Тепло - бабье лето. Голова закружилась. А ведь перед тем, как исчезнуть, Мила замкнулась. Ой, и полнеть тогда начала, Мария ещё радовалась, что аппетит у дочери появился, а то, как шаклея, худущая была. Эвон оно, что, оказывается. А она, мать-то, и не заметила. Тьфу-ты... да ведь и белья-то дочериного с женскими днями давненько не видела.
   Мария простонала, кряхтя, собрала яблоки. И поплелась домой. Да как же это? Ребеночка своего бросить? Да как же...
   В дом фурией ворвалась и сразу - к Милке. Долго, до хрипоты орали друг на друга. Обвиняя в вечной нехватке денег, в непонимании, в нелюбви... Потом ревели, обнявшись. В общем, пришли назавтра в тот роддом. Чуть не в ногах у главврача валялась, но внучку забрала. Дочь, правда, так и не приняла Альку, Мария сама внесла девочку в дом.
   - Вот, Алечка, ты и дома, родненькая.
   Милка скривилась:
   - Ма... в общем, зря мы её взяли. Не нужна она мне.
   Мария выпрямилась, зыркнула на дочь:
   - Мне нужна. Понимаешь? Мне!
   - Ну и хрен с вами, - Милка добавила ещё пару ласковых и ушла. Вот так и жили - бабка с внучкой, а Милка сама по себе. Только иногда вдруг все же ходила то на молочную кухню, то в магазины, а то и погулять, когда Алька подросла. А та, махонькая, радовалась, что с мамой идет, бежала рядом вприпрыжку, счастливая-счастливая. Вот только мамой называть себя Милка ей запретила, а то всех женихов отобьет.
   Милка страдала: хотелось одеться, порхать на красивых шпильках, встречаться с богатыми мужчинами. Работать, правда, не хотелось, а богачи всё не попадались. В общем, деньги добывать стала, как могла. Для себя. Альку тащила бабка. И поделом - сама виновата, не хрен было из роддома забирать. Так матери и заявила:
   - Не было бы этой заразы, нам бы твоего шитья хватало, а из-за неё сейчас твоя дочь -проститутка. Гордись, - и разворачивалась, исчезая на всю ночь, а то и на несколько дней.
   А потом и дети во дворе стали Альку дразнить: "шлюхина дочка", "сукино отродье" . И играть Альке стало не с кем. Только дома, с куклой, которую бабушка купила вместо новых зимних сапог. Так и проходила тогда Мария в старых, мучаясь с расхлябанными замками-молниями..
   Милка иногда притаскивала Альке сладости - мужики водили в рестораны, угощали. Девочка радовалась, смаковала угощение маленькими кусочками. Бабушке и маме предлагала. Мария брала чуть-чуть, а Милка исчезала, буркнув:
   - Жри сама!
   И редко - редко были праздники: пару раз в зоопарк мать водила да вот красную дорожку устроила....
  
   Алька удивлялась: чего это она чужому мужику исповедуется, а Юрий Владимирович -дядя Юра, гладил её по пушистым непослушным локонам и поил вкусным чаем.
   - Ничего, Аль. Все будет хорошо. Пусть только попробует тебя кто-нибудь обидеть. Я с ними разберусь.
   Вот так незаметно они и подружились. Потом сходили в кино и даже в кафе пару раз. Алька к нему как к родному отцу прилепилась. Домой в гости не звала: боялась, что Милка гадость какую-нибудь скажет. А от Юриной поддержки расцвела, распрямилась, стала независимой от дразнилок, от шипения ненавистного, и девки как-то отступились... Правда, сплетни поползли, что Алька со взрослым мужиком спит. Но не было у них ничего такого! Ни разу не было. А как сплетни полезли, Алька и задумалась, поняла: а ведь она не против, чтобы с Юрой, как с мужчиной - по-настоящему, по-взрослому...
   Бабушка не могла не заметить, что внучка заневестилась, дышать даже стала иначе -свободнее, что ли, и на материны окрики да выходки не так остро реагирует, и сидит порою вся где-то в мечтах. Поговорить решила:
   - Алечка, ты не влюбилась ли?
   Та зарделась, заулыбалась и рассказала Марии про Юрия. Бабка руками всплеснула: да как же так-то! Ведь, много старше мужчина-то, ох быть беде... Всю ночь просидели, всё пыталась Альку вразумить, но отступилась. Поняла - бесполезно...
   Подкараулила Юрия, всё, что наболело, высказала, тот поклялся, что Алька ему как дочь, что никаких у них интимных связей нет, и не будет. Мария немного успокоилась. Не совсем, конечно. Как Алька из дому выбегала, так сердце и ныть начинало.
   А Юрий после этого разговора словно глаза раскрыл. Увидел, что Алька-то не маленькая побитая девчонка, а созревшая взрослая девушка. Как говорят, кровь с молоком. В общем, тогда всё и случилось. У него дома. Потом ещё. И ещё. У Альки даже глаза сиять стали. От того, что любят её, ласкают, и она любит, и так им вдвоем хорошо.
   Мария, не дура - поняла, что к чему. Милке сказать побоялась - прибьет, поди, Альку-то. Так и жили заговорщицами.
  
   Снова пришла осень, раскидала листья цветными дорожками. Алька ходила счастливая. Милка всё где-то пропадала. А Мария корпела над шитьем, набирая заказы, чтобы прокормить свое семейство. Да Альке на выпускной платье надумала сшить, чтоб не хуже других была её красавица-внучка.
  
   В тот день Алька летела к любимому на крыльях. С пачкой вкусного чая в кармане. Такая новость, такая сногсшибательная новость! И не просто на устах. Эта новость в ней, в Альке. Летела обрадовать, она уже любила это крошечное существо, что вдруг поселилось внутри. Лифт не работал, ничего - третий этаж, хорошая гимнастика. Оставалась одна длинная лестница...
   То, что раскрылась дверь Юриной квартиры, Алька поняла сразу - по характерному скрипу, Юра всё собирался смазать, да забывал. Алька притормозила, замерла, услышав знакомые шаги. Всего один лестничный пролет, всего один. Как целая вечность. Девушка прислонилась к стене, её вдруг затошнило. Лестница качалась перед глазами, а по ней спускалась Милка, медленно и осторожно, но уверенно и вызывающе переставляла ноги на каждую ступень, будто шла по красной дорожке. Увидела дочь, спросила удивленно:
   - Алька? Ты чё здесь делаешь?
   - Я... к подруге иду, на четвертый этаж, - сглотнула Алька, облизала высохшие губы.
   - А-а, ну давай, - и Милка поплыла дальше, обдав, задушив Альку запахом Юриного одеколона.
   Стиснув зубы, через две-три ступени, быстро подняться, проскочить мимо ненавистной, ставшей в одно мгновение чужой, двери, туда, на четвертый этаж. Растоптать чай, вжаться в подоконник и беззвучно разрыдаться - всё, что смогла сделать Алька. А как теперь спуститься? Мимо этой двери. Никогда. В окно? Жаль, забито. Сейчас бы рвануть створки, и всё. И никаких обид, никаких проблем. Никаких. А как же, с этим? С тем, кто уже есть? Куда его теперь девать? И Алька поплелась вниз, затаив дыхание, чтобы не услышал её бывший возлюбленный, на цыпочках - мимо. И бегом домой. Стоп! Но там же Милка. И подруги нет, у которой на плече можно выреветься... Одна она, Алька.
   Где-то внутри набатом: бабушка!
   Алька бежала к дому, краем глаза успев заметить мать, с кем-то оживленно беседующую у соседнего подъезда.
   - Бабуля, миленькая, родненькая, - девушка влетела в квартиру, бросилась на пол, обняла бабушкины колени, разревелась. Та прижала к себе голову с непослушными кудряшками, стала укачивать Альку как маленькую:
   - Алечка, детонька, поплачь, а потом пойдем чай пить.
   - Не-ет, не хочу чай, только не чай!!!
   - Хорошо, хорошо, давай сядем на диванчик, поплачешь - легче станет.
   Рассказала Алька бабуле и про Юрину измену, и про то, что ребеночек будет. Только про мать ни словом не обмолвилась. Мария долго молчала. Потом вздохнула:
   - Значит, будет у меня правнучек.
   - Почему правнучек? - всхлипнув, улыбнулась Алька.
   - Да надоели одни бабы в доме! - и они обе рассмеялись.
   Милка, когда узнала про Алькину беременность, фыркнула и только поинтересовалась, кто это ей заделал. И все. А Юра... словно растворился. Да и не бегала туда Алька, не искала встреч. Тяжело, противно стало.
   Как-то ночью проснулась от громких криков: ругались мать с бабушкой. Из-за неё. Милка настаивала на аборте, типа, зачем ещё один нахлебник, а бабка - ни в какую. Мол, ты и эту не поднимала, а значит, не тебе и судить, рожать ей или не рожать.
   Алька тогда встала, пришлепала на кухню и заявила, глядя матери в глаза:
   - Я. Буду. Рожать. Поняла? А ты катись по своей красной дорожке. - Повернулась и ушла. Досыпать.
  
   Из роддома Альку забирала бабушка. Милка сидела дома, уставив взор в телек - ну, конечно, любимая передача о звездах. Холёные ножки на красной дорожке. Глаза Альки зацепились за нарядные платья на вечно сияющих экранных звездах, в уши ворвались женский визг, крики да восторженный свист, торопливый говор репортеров...
   Кэтрин Зэта-Джонс, Джулия Робертс, Анджелина Джоли, Кира Найтли, Том Круз, Джонни Депп...
   Милка даже голову не повернула, не подошла к внуку. Нехотя выключила телевизор, встала, глянула исподлобья, процедила:
   - Ну, ну, - и исчезла.
   Ночные бдения, кормления, прогулки, болячки, тетёшки закружили Альку бесконечной каруселью под журчащий стук швейной машинки. Потом Лёшка пошел. Осторожно, от дивана до мамы Альки, сидящей на корточках спиною к телевизору.
   - Топ, топ, ножки, смело по дорожке...
   Алька подхватила сына, расцеловала, подбросила высоко. Лешка визжал от удовольствия, Мария улыбалась. А где-то в чужой квартире Лешкина бабушка Милка, покуривая сигарету, не отрываясь, следила за очередной звездной церемонией...

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"