Дереза Вениамин Алексеевич : другие произведения.

Магия для раздолбаев. Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  Глава 2. В одном черном-черном доме...
  
   "Назови этот брак удачным:
   Ссор при людях не допускали
   И вели себя осторожно;
   А превратности их постели
   Никого не касались, покуда
   Не случилось нам, как присяжным,
   Выносить решенье по делу
   О взаимном самоубийстве."
   Роберт Грейвз, "Назови этот брак удачным"
  
  Вот снова выходные, и мы с Сабыром гуляем по Царицынскому парку. Скворцы пасутся в траве, как куры, белки попрошайничают с наглостью профессиональных нищих, отдыхающие пьют пиво и фотографируются на фоне новодела, которым несколько лет назад заменили исторические развалины - увы, подделка почти всегда выглядит выигрышней настоящей старины, ведь ее делают с оглядкой на вкусы потребителя. Мы шли к парку почти от самого МКАДа, по оврагу, и когда добрались до павильона с четырьмя колоннами, я порадовался, увидев, что мой учитель забрасывает рюкзак на скамейку и приглашает меня сесть рядом.
  
  Пара готов в забавных одежках активно фотографируется на фоне колонн, принимая театральные позы, особенно усердствует девушка. Финишем выпендрежа становится трагическая сценка "молитвы", когда она встает на колени, лицом к стене, и складывает руки в характерном жесте. Ее парень прыгает вокруг с фотоаппаратом, выискивая выигрышные ракурсы, мы с Сабыром увлеченно смотрим... пока я краем глаза не замечаю скользящую к ним тень. Она высокая, напоминает фигуру в балахоне - но я не успеваю разглядеть ее детальнее: в тот момент, как парень отступает на несколько шагов и щелкает кнопкой затвора, фигура замахивается рукой, в которой явственно прочитывается топор с широким лезвием.
  - Неееет! - я кричу, рефлекторно выкидывая вперед руку.
  Картинка перед моими глазами вздрагивает - как воздух над костром, а фигура останавливается и разворачивается ко мне. Тень начинает качать и плющить, по ней пробегает рябь, еще, и она окончательно растворяется в воздухе.
  Пара смотрит на меня, как на идиота, девушка поднимается с колен, берет парня за руку и, опасливо оглядываясь на нас, тянет его на другую сторону беседки, вниз, на дорожку к Русалочьему мосту.
  
  - Ну, что, думаешь, победил большое черное дерьмо? - скривившись, спрашивает учитель.
  - Но ведь эта фигня исчезла?
  - Это ты так думаешь. А оно просто изменило дислокацию. И девушку эту, которая его так старательно звала, оно помнит и доделает, что начало, пусть и не здесь. И ты не сможешь ему помешать.
  - Что же теперь делать?
  - А ничего. Девица или зарежется, или утопится, или с балкона шагнет. И тебя рядом с ней не будет. Я сказал - не будет!
  - Но как-то можно этому помешать?
  - Можно, но зачем? Я вот не стал бы. Учебе твоей это не поможет, а девушка эта - конченый человек.
  - Наркоманка?
  - Нет, не алкоголик и не наркоманка, просто она не хочет жить. Есть такие - разочаровавшиеся в жизни. Поверь, ей лучше умереть. Я никогда не отговариваю суицидников.
  Сам подумай - если ты сюда за каким-то хреном попал, а именно - родился у своей мамаши, и твой папаша тебя на стенку не спустил, и мамаша не сделала аборт, и в общественном транспорте тебя из нее не выдавили, как пасту из тюбика, и в женской консультации не сварили начисто мозги и яйца процедурой под оружейным названием УЗИ, и не пал ты жертвой халатности врачей в роддоме, и не заразили тебя еще во младенчестве гепатитом или ВИЧем, то как же ты хотел жить! Ясновидящие говорят, что в последнее время участились совершенно безобразные драки ждущих воплощения душ у лона забеременевших дам... еще бы - беременных мало, а жаждущих жить - много. Естественно, воплощается самый сильный и быстрый или хитрый и подлый. Есть, конечно, и те лона, в которые лучше не попадать совсем, но ведь подобное тянется к подобному, так что и алкашки плодоносят не хуже нормальных женщин. Крик новорожденного звучит в до мажоре, не смотря на все мытарства, что приходится испытать человеку по пути на белый свет.
  Что же случается потом? Белый свет оказывается вовсе не таким комфортным, как кажется душам из их иллюзорного мира... Тут бывает больно, и холодно, и голодно, и страшно, и скучно, и просто противно... Чем дальше, тем больше родившийся человек убеждается, что попал он, мягко говоря, не в санаторий. Качели чувств и ощущений могут раскачиваться от экстатического восторга до черного отчаянья, и это совершенно нормально, особенно в детстве. Полно колюще-режущих углов и граней, богатый набор замораживающее-обжигающих и обнадеживающе-обламывающих сторон у реала... Чувства, конечно, со временем притупляются, происходит "набивка реальностью", обрастаешь толстой шкурой привычки, научаешься избегать ударов, блокировать или отводить их, а самые ловкие даже используют их для собственной выгоды, но, увы, это происходит не со всеми...
  Не бывает существования без боли, а для иных личностей самая пустяковая боль перевешивает любой кайф. Вот такие и задумываются о суициде. То есть, сперва они хнычут и ревут в пеленках по любому поводу и без него, канючат на горшке, ничего не жрут, кроме материнского молока, до трех с половиной лет, не слезают с рук даже за самой интересной игрушкой, боятся кошек, собак, бородатых дядек и раскрашенных теток, не хотят слушать сказки, потому что они в середине страшные, щурятся от дневного света и орут благим матом, оказавшись в темноте. Если никаких органических поражений у такого "плаксы" нет, мы имеем дело с потенциальным суицидником. Это особенность души, а не тела. Самое интересное, детишки-то с различными болезнями, даже врожденными, гораздо более живучи и боевито настроены, чем эти несчастные.
  В дикарском, первобытном обществе такие не выжили бы и десяти дней - их ликвидировали бы собственные мамаши для блага всего племени, в средневековом они не дотянули бы до года, став легкой добычей детских болезней, а у нас - доживают до того дня, когда могут вовсеуслышанье сказать: ну и гадость же весь ваш гребаный мир! Что я могу им ответить?
  Не нравится - не ешь! Не хочешь жить - освободи место другому. Только вот орать, как все тотально плохо, не надо. Мы и без тебя это хорошо знаем. Как и то, что это же самое тотально хорошо и тотально по фигу. Без "качелей", несущих нас от боли к радости и обратно, не было бы вообще значимых чувств, мыслей и ощущений. По-любому, какой внутренний конфликт ни копни, а в самой основе лежит качающаяся платформа "страх боли против жажды жизни". Перевешивает то одно, то другое, и решается конфликт именно с позиций той стороны, что перевесила. У потенциальных суицидников правит страх. Они отказываются от всего, что может впоследствии принести им хоть малейший душевный или физический дискомфорт, причем первый справедливо считают болезненней второго. Предпочитают не испытывать удовольствия, лишь бы избежать боли. Предпочитают не дружить, лишь бы не быть преданным и обманутым, даже сама мысль о возможности этого представляется им весьма болезненной. Любовь, и даже половые сношения без малейшего проблеска человеческого чувства пугают их.
  Смерть пугает их вовсе не как возможное уничтожение личности, а лишь как источник беспредельной боли, а если они веруют в загробную жизнь - то до усеру боятся посмертия, с адскими котлами и серными озерами. Только это спасает их от немедленного суицида. Верующие уходят в монастырь, или, если монастырей не предусмотрено их верой, становятся кошмарными начетчиками, задалбывающими себя и других кучей совершенно диких ограничений. А остальные? Кто - вешается, кто - топится или стреляется, кто жрет персен пачками, кто становится неизлечимым алкашом, самый легкий случай - "поэтическая натура не от мира сего"... Но бывают и философы.
  Вот их бы я... по крайней мере, снабжал бы всевозможными приспособлениями или препаратами, а также описанием способов наиболее безболезненного перехода в иной мир. И чем быстрее они это сделали, тем лучше. Сам подумай - что потерял бы наш мир, если бы Ницше и Маркс застрелились в юности, Кьеркегор и Шопенгауэр уморили себя голодом, не написав и трех слов, если бы Гитлер отравился, не поступив в академию художеств, а Ленин умер от морфинизма во Франции... Список можно продолжать до бесконечности... А они ведь не только "для себя мир не любили", они не любили его и за всех нас...
  
  - Ну, уж нет! - говорю я, вскакивая со скамейки. - Это все общие слова. Во-первых, мне ее жалко. Во-вторых, мне любопытно. А в-третьих, не может быть, чтобы это было бесполезно! Чтобы человек не хотел жить, для этого должна быть серьезная причина.
  Сабыр пожимает плечами и остается на месте. На лице у него легкая брезгливость, и он, наверно, думает, что остановит меня внезапно появившейся слабостью в коленках.
  - А если будешь мне мешать, - предупреждаю его. - То поищи другого ученика.
  И, проскочив на подгибающихся ногах через павильон, спускаюсь по склону, цепляясь за склоненные ветки. Где-то на середине спуска ноги перестают противно дрожать, и Сабыр нагоняет меня.
  - Пошли, - лицо непроницаемое, на меня не смотрит, рюкзак болтается на плече. - Только если не хочешь, чтобы она от тебя убежала, придется поработать. Преследование, между прочим, уголовно наказуемо. А еще на тебя можно будет повесить любые нераскрытые преступления сексуального характера, и ты сознаешься в них сам, особенно если в следственном изоляторе к тебе подсадят парочку активных гомо.
  - Что, так серьезно?
  - Более чем. Добрые дела не остаются безнаказанными. Сейчас я уже не рад, что связался с тобой. Однако, - учитель снова болезненно кривится. - Ты действительно тот еще самородок, такие раз в сто лет родятся, и я ни в жизнь себе не прощу, если не обучу тебя всему, что знаю. А сейчас будь добр делать то, что скажу. Видишь их там, у мостика?
  Не заметить пару этих ворон на свежей весенней травке - надо крепко постараться, и я киваю головой.
  - Проведи мысленную линию своего пути. Не прямо к ним, а немного поодаль, мимо. Провел? (киваю) А теперь проведи другую линию - разделяющую их и твой путь. Только не через людей. Готово? (еще кивок, воображаемый чертеж становится интересным) Теперь - внимание! Мысленно сдвинь ту часть, в которой находишься ты, относительно той, в которой находятся они. Представь, что все линии, пересекающие твою прямую, чуть-чуть надломились. На волосок, но надломились. И это надо увидеть! А теперь пошли к ним, но смотреть будешь не прямо, а периферическим зрением, иначе все твои труды пойдут насмарку.
  Мы идем к ним, проходим по мостику и останавливаемся поодаль, рядом с кустом, покрытым мелкими желтыми бутонами. Девушка лежит на траве (а земля сырая, весенняя, как ей не холодно?), закинув ногу на ногу, и, запрокинув голову, смотрит в небо, парень тоже успокоился, не дергается со своим фотиком, они о чем-то оживленно беседуют, и я начинаю сомневаться в словах Сабыра об их "разочарованности". Хочется плюнуть на все и уйти, но эти хотелки я подавляю. Нельзя бросать начатое в самом начале. Потом, наверно через полчаса, если не больше, они встают, отряхиваются и идут к выходу.
  Время к вечеру, в воздухе разлит аромат, который ни в какое другое время не учуешь, только в мае и только вечерами. Не зеленью, не пылью, не землей, не цветами - так пахнут одни лишь женские волосы: сладко, телесно, опьяняюще. От такого запаха впору одуреть и заорать мартовским котом, и с трудом сдерживаешься, чтоб не отмочить какую-нибудь глупость. Сабыр идет рядом со мной, на полшага позади, но я знаю, что он чует и этот аромат, и мое состояние, и знаю, что он ухмыляется.
  Готишная пара тем временем движется к главному входу, зависая у каждого грубо стилизованного здания, чтобы по очереди сфотографироваться. Кстати, ни одного двойного фото они не сделали, хотя могли бы кого-нибудь попросить, народа много. Пока они тащатся со скоростью беременной улитки, сумерки густеют, и видно, как впереди, за деревьями, сияет подсветкой фонтан. Когда доходим до него, на земле уже темно, и только небо еще бледнеет последним вечерним отсветом. Разноцветная подсветка вечером не кажется такой грубой, как в полной темноте: небо, светлее струй, угашивает в них излишний цвет. Из динамиков звучит что-то из Вивальди, потом из Эры, а мы стоим у краев чаши и заворожено глядим вверх. Водяная пыль висит в воздухе, звучит мрачноватый гимн, и тут я слышу за спиной:
  - А правда, это похоже на конец фильма?
  Оборачиваюсь - передо мной та самая готиха, и парня ее поблизости нет. Да она совсем сопливка, просто боевой окрас состарил мордочку лет на десять. Вблизи больше шестнадцати не дашь.
  - Какого фильма?
  - Ну, вообще... - девчонка делает неопределенный жест, звякает браслет. - А ты зачем за мной шел? Ты что, маньяк? Или просто сумасшедший?
  - Нет, - решаю понтануться. - Городской шаман. Ученик... - добавляю смущенно, услышав смешок Сабыра.
  Девчонка смеется:
  - Я еще не злой волшебник, я только учусь?
  - Почему сразу злой?
  - А что, добрый?
  - Ну... - мнусь, потому что Сабыр рядом, и, что бы я ни сказал, не миновать насмешек. Наконец, нахожусь: - Черного и белого не покупаем.
  - Как в игре? А кричал зачем?
  - Увидел тень рядом с тобой. Не твою, здоровенного мужика в балахоне.
  - И испугался, да? Трусишка. Я всю жизнь с ними рядом живу. Ничего так, не скучно. Хоть есть, с кем поговорить.
  - За тебя испугался. Она замахнулась топором.
  - Неужели? И ты ее прогнал? - недоверие и насмешка в голосе.
  - Учитель говорит, что ненадолго, и она вернется. Ты можешь погибнуть.
  - Ну и что? Тебе-то какое дело? Или ты у нас защитник слабых и угнетенных?
  - Честно сказать? Тебя жалко. Не люблю, когда дети погибают.
  - Ну, скажешь тоже, - обиженно. - Ведь ты просто хотел со мной познакомиться и придумал какую-то тень с топором. Даже если она и была - ну, что такого она может мне сделать? Чего еще люди не сделали...
  - Да ничего особенного, просто убить.
  - Вот и я говорю, зря испугался. Ну, подумаешь - убьет, может, это даже лучше.
  - Вот не пойму, - девчонка добилась своего, разозлила. - Это у тебя дурь или просто бравада? Вопрос действительно стоит о жизни и смерти, хочешь верь, хочешь нет.
  
  Сам не заметил, как мы ушли от фонтана, а Сабыр куда-то пропал, ни слуху, ни духу. Девчонка меняет тему:
  - Тебя как звать?
  - Максим.
  - Уууу... банально. Я - Бри.
  - Как сыр? - да знаю я, знаю, откуда вы себе прозвища берете, но подколку за подколку, и на тормозах все спускать не намерен.
  - Вот дикий! Ты что, с луны свалился? Я из лесу вышел... был сильный мороз... мозги отморозил, и яйца, и нос...
  - Да ты, я вижу, стихоплюйством грешишь, - смеюсь.
  - Нет, - девчонка мнется. - Я роман пишу. В блоге на дайриках.
  - Конечно, о вампирах?
  - Нет. Я же не Энн Райс и не Лиза Смит. Знаешь, сколько вампирских саг? Только англоязычных не меньше десятка. Не говоря обо всех отечественных подражателях. Я пишу про реальную, - она подчеркнула это интонацией. - Настоящую жизнь. Она намного круче. Страшней.
  - Ну, да, войны, преступность...
  - Если ты о политике, так это еще ерунда. Люди сами, - она понижает голос до хриплого шепота и приближает свое лицо к моему. - Сами друг друга едят. Сын ест мать, отец - дочь, бабка сосет кровь из всех четырех, а еще является мертвый прадед, и ходит по дому: скрипят половицы, хлопает дверь... Потом собака... ой, да что ж я спойлерами бросаюсь! Заходи ко мне в дайрик, читай. Да, ник там такой же, просто набери в конце строки "бри" в латинской раскладке.
  Домой я попадаю уже после полуночи, проводив Бри до хрущебы в районе Велозаводского рынка и едва успев вернуться до закрытия метро. Сам не знаю, что в ней зацепило, она ведь мне даже не нравится, ну, не педофил же я, но отпускать ужас как не хотелось. Будто младшая сестренка появилась, и страшно за нее - вдруг что-то случится. У меня только братья, и оба старшие, некого защищать в детстве было.
  
  Дядя Паша еще не спал, вышел из своей комнаты, посмотрел, как я входную дверь запираю и понимающе улыбнулся, дескать, наконец-то, давно пора с девушками встречаться, а не в экстремальные походы ходить. Он мне уже выговаривал, когда я из Карелии с пневмонией вернулся, что не тем занимаюсь. Пусть на себя посмотрит, жертва чужой халатности. Сейчас проще погибнуть в городе, чем на природе. Быстренько разделся, включил комп и полез в сеть.
  Дневник Бри нашел с трудом, все больше попадались рецепты вкусняшек с сыром, от одних фото которых поднималась тошнота - ну, не люблю я сыр, особенно вонючий. Посоветовать ей, что ли, ник поменять? Выбрал тег "моя графомань", начал читать. Мама дорогая, действительно графомань, иначе не скажешь! Словно третьесортный ужастик: герои предсказуемы, сюжетные ходы стандартны, хорошо, хоть мерисью не пахнет. Одно радует - атмосфера соответствует, лавкрафтовская, на мозги давит и оставляет тяжелое послевкусие. Если девочке подучиться, выйдет на уровень Вэс Кравена. Вряд ли выше. Впрочем, это меня пока не интересует, главное - понять, что ею движет и откуда такое отношение к смерти. Пока видно только одно - не любит она людей, не то, что брезгливо относится, как эмогерлы, дескать, "не понимаете мою нежную душу", а реально так, словно в каждом сердце отыскивает лишь животный страх и предательство. Знакомое чувство, было у меня раз такое, когда нас с Колькой классная подставила директрисе. Все тогда химию прогуляли, из протеста, а кто серную кислоту в замок заливал - вообще неизвестно, но Любаша заявила: "Это Ковалев с Авдеевым около кабинета на перемене крутились, они замок и испортили". А я-то ей доверял, стенгазеты вместо всей редколлегии от руки рисовал, материалы из сети забойные распечатывал... Э-эх, Любовь Алексевна, поучила ты нас, а меня в особенности. Показала, что доверие надо строго дозировать. Только вот, сделав вывод, я это свое чувство очень скоро перемолол и забыл, а малышка Бри за собой вселенскую тоску тащит и тащит. Эмоциональное залипание? Может быть...
  Вот только приписочка настораживает: "Все эпизоды написаны по реальным событиям". Неужели у нее семейка такая? Пауки в банке, и то лучше между собой живут. А что - сожрал один другого, и все, и никакого садизма. Ладно, поздно уже, пора спать. Завтра опять статьи из Scientific American переводить, осталось четыре текста досдать.
  
  Засыпал с трудом, никак не мог отвлечься от писанины. Если хоть десятая часть написанного подтвердится, то девочку надо спасать прежде всего из этой сумасшедшей семейки, ибо живые уроды на порядок опаснее любого "большого черного говна", как назвал напавшую тень Сабыр. Вот уже какая-то хрень перед глазами закрутилась, и тут - рраз! - и выпадаю в серое безграничное пространство, вроде густого дыма. И мягкий мужской голос, вкрадчивый такой, начинает мне что-то в мозги втирать. С утра вспомнилось не все, но основная идея звучала четко: "Дурак, типа, ты, парень, она тебя, как лоха разводит, хочет, змея подколодная, твоими руками отца укокошить, а он, несчастный, ни в чем не виноват, а сам весь такой белый и пушистый". Ага, значит, были уже такие, что отследили главного виновника? Здорово, сам себя папик подставил, я на него сперва и думать не хотел. Большую опаску, судя по графомани, вызывала бабуля. Даже фраза из "Упыря" Алексея Толстого вспомнилась: "Пусть вечно иссякнет меж вами любовь, пусть бабушка внучкину высосет кровь".
  
  Эх, надо бы в гости напроситься, прощупать каждого члена семьи, и тогда уже выводы делать.
  Попасть к домой Бри оказалось проще простого. Получилось, правда, со второго раза, поскольку в первый я не успел к ее возвращению из школы, слишком долго Антон Семенычу объяснял, почему у меня половина конспектов отсутствует, и что я, не смотря на это, теорию знаю не хуже тех, кто все лекции пишет. Зато во вторник Бри задержалась до позднего вечера, я даже думал, что она смогла проскользнуть мимо меня незамеченной, хотя сам ждал ее на скамейке чуть не с утра. Хорошей штуке меня Сабыр научил, а я ее еще усовершенствовал. Вместо того чтобы делать прямой "разрез и сдвиг пространства", я окружил "разрезом" лавку, на которой сидел, и чуть повернул вокруг оси. Результат мне понравился: за весь день, сколько народу мимо меня ни прошло, все смотрели в сторону и старательно обходили "аномальное место". Даже вездесущие бабки и упитые в хлам алкаши. Только любопытная такса подбежала к самому кругу, поглядела в мою сторону и, задрав лапу, помочилась на место надлома линий.
  Пожрать я с собой не взял, и к восьми вечера был уже голодный, несчастный и слегка умученный долгим бездельем. Совсем уж собрался плюнуть и идти домой, как за спиной раздался знакомый голос.
  - Нет, Мишенька, ничего у тебя не выйдет, - и засмеялась. - Ты же знаешь, я не Оксанка, и жалеть не буду. А хочешь, избавлю тебя от любви? Хорошо так, качественно, с пожизненной гарантией. Нет? Зачем страдать? Ну, ладно, все, домой, детка, дрочить, пока есть что, и баиньки!
  Она подошла к скамейке вплотную и положила руку мне на плечо.
  - Здравствуй, Максим! Ты меня ждешь? Хорошо глаза отводишь, мне понравилось. Иди-иди, соплежуй, не споткнись по дороге! - эти слова были адресованы не мне, аж голос переменился, став взрослым и стервозным. - Проводи до квартиры, а то этот идиот не отстанет.
  
  Опа, какая удача! А я-то сочинил байку про не вовремя потерявшиеся ключи и родичей, уехавших в деревню. Теперь врать не придется. Вошли в затхлый подъезд, поднялись по лестнице на пятый этаж. Лифта и в помине нет, а лестничные пролеты как-то неуловимо навевают мысль о дряхлой старине. Дофигища пыли на полу и стенах и копоти на потолке. Да еще аромат, как в склепе. Чегой-то мне здесь совсем не нравится. Дверь оказалась двойной, и, пока Бри возилась с замком железной, внутреннюю уже кто-то открыл.
  На пороге стояла невысокая женщина с безжизненно серым и пожеванным жизнью лицом. В синеватом свете неоновых ламп она казалась слегка подтухшей покойницей, вылезшей из могилы.
  - Когда у вас закончились уроки? Что молчишь, Лен? Не придумала, как соврать? - это что, у них вместо приветствия? - Когда ты должна быть дома?
  - А, мам, оставь, не твоего ума дело, - отмахнулась Бри и попыталась отодвинуть ее с дороги, но мать положила руки на противоположные стороны дверной коробки, преграждая нам путь.
  - Мам, пропусти. И вообще, я вернулась ДО ДЕТСКОЙ ПЕРЕДАЧИ! А это - мой друг, Максим.
  - Максим? Друг... - женщина окинула меня насмешливым взглядом. - Знаем мы такую дружбу, плавали, знаем. Ну, что ж, заходи... Друг.
  Дверной проем освободился, и мы прошли по тесному коридорчику в комнату. Единственную комнату малогабаритной квартиры.
  - Вот, садись тут, - Ленка-Бри придвинула мне засаленный пуфик. - Это мой угол, хочешь, даже ширмой могу загородить. Но лучше не надо, а то черепа опять пургу погонят. Они у меня с фантазией, особенно мама. Что слушать будем? Ты, наверно, больше амбиент любишь, так вот: у меня его нету. Если хочешь, из метала есть Вирд, а остальное тебе вряд ли понравится.
  Смеюсь.
  - Ставь Вирд, так уж и быть. "Время скорби", да? Амбиент и я не люблю - с тем же успехом можно слушать бурчание в животе.
  - Э... а ты есть хочешь? Давно меня ждал?
  - Да, но это сам виноват.
  - Что, - ехидно ухмыляясь. - Ключи дома забыл? И вчера тоже? Я ведь из окна видела, как ты по детской площадке шнуровал. Ты думаешь, один такой? До тебя тут с десяток долбодятлов поочередно отиралось. Сейчас на кухню сгоняю, притащу хавчика. Ты пока бери оба науша, потом поделишься.
  
  Беру наушники, вешаю на шею, но в уши не втыкаю, слушаю, как Ленка на кухне ругается.
  - Пап, это не жених, блин! Какой подол? Сам ты сука! Иди нах! Руки убери, скотина пьяная! Все-все, ухожу...
  Дверь скрипит, я оборачиваюсь. В проеме - это что, ее любимая поза? - стоит Ленкина мать, и от нее по всей комнате расстилается шлейф свинцовой тяжести. Она молчит, причем, явно на публику, есть такой способ психологического давления. Я смотрю на нее и тоже молчу. Она не выдерживает первой.
  - Лена - приличная девочка, - выдает она. - И я не допущу, чтобы она встречалась со всяким быдлом.
  Ага, думаю, теперь ты ждешь, чтоб я начал оправдываться, доказывая тебе, что не гоп и не гость столицы. Обломаешься, - и продолжаю с интересом разглядывать ее. Серое лицо перекашивает, глаза превращаются в булавочные головки.
  - А если с ней что-то случится, - она не уточняет, что, но по контексту и так ясно. - Я тебя в тюрьме сгною. Знакомства есть, не отвертишься.
  Как же, засадишь... а что ж ты так нервничаешь, все двери своей тушкой перекрываешь? Не у самой ли рыльце в пушку? Надо проверить, что она так старательно прячет, не муженька же своего, судя по Ленкиным замечаниям, в жопу пьяного.
  
  Нашу неторопливую беседу прерывает Ленка-Бри, вернувшаяся из кухни с тазиком слипшихся пельменей и двумя вилками в руках.
  - А вот и хавчик! Свиньям бы отдать - да жалко: отравятся. Но на безрыбье и жук - мясо, и гнилой косточке рад будешь.
  - Лена, что за выражения! - трупообразная мамаша находит, на ком сорвать злость.
  - Какая жратва, такие и выражения, - огрызается Ленка. - А ты иди, кушай свой супчик, а то свернется.
  - Какой супчик? - поднимает куцые бровки трупизма ходячая.
  - А такой, спецово для кровососов. Или некого было сегодня доить?
  - Ну, ладно, - Ленкина маман поджимает губы и ретируется. - О твоем поведении поговорим позже, наедине.
  - Ох, напугала ёжика! - кричит ей вслед Ленка-Бри. - Не забудь пластырь - язык себе заклеивать.
  Пельмени оказались из самых дешевых, даже сои в них пожалели, не говоря о полном отсутствии мяса, но мы голодны, Лена не меньше меня, и приговариваем тазик за считанные минуты.
  - Уффф... теперь точно, как Сид и Нэнси, не доживем до пенсии. Зато сдохнем на полный желудок.
  - Ну, мой, кажется, переварит, - отвечаю я осторожно. - Студент - животное неприхотливое.
  - Где учишься?
  - МИРЭА.
  - Эх... сколько там за курс?
  - В этом году на платный не принимали, а так около полусотни косых за год. Я на бюджетный поступил, и пока ни разу не доводил до исключения.
  - У... ты у нас умный. И шаман, и в электронике шаришь, да?
  - Я на прикладной математике, так что, скорее, в программировании.
  - Да мне все равно не светит. Я в математике число отрицательное. Наверно, в технарь пойду, еще не решила, в какой. Ты ж видишь - мне бы поскорее начать зарабатывать
  деньгу и отсюда слинять. Снимать где-нибудь комнату, да хоть койку в общаге, только подальше от этих.
  - Да, родители у тебя...
  - Да не стесняйся, говно у меня родители. Папка пьет, мамаша выдрючивается каждый день... Папка нормальный был, только она его к себе привязала, знаешь, есть такой заговор, цыганская петля. Вот он в ней и бьется, совсем чудной стал. А был умный, меня учил всяким штукам. Вот, например, как мужику вечный нестояк сделать, или у соседки голос отнять, или с духами говорить. Ты ведь умеешь?
  - Пока нет, я ведь только учусь. Сабыр показал, как в другие миры переходить, как искажать пространство. Моей шаманской учебе две недели без малого.
  - А я вот часто с ними общаюсь. Приходит ко мне кот, черный такой, большой, глаза желтые. Советует, защищает. А я его кормлю.
  - Эмоциями?
  - Нет. Сперва голубей душила, ему нравится, как они умирают, а теперь он сам охотится. И я вместе с ним хожу. По крышам лазаем.
  - Ты уж поосторожнее, а?
  - А что осторожничать, в Маскве крыши плоские, не то, что в Питере. А если гопота полезет, то Черныш их убьет. Но они, обычно, разбегаются, как его увидят. Жаль, на мамашу не натравишь. Он знает, что она сильнее, не дурак. Хочешь, я его позову?
  - Давай.
  - Тогда пошли на крышу. Не хочу при мамаше светить.
  Вылезла из-за стола, пнула стул и, змеей просочившись между кроватями и сервантом, выскользнула в коридор. Я зацепил коленом тумбочку, словил голенью угол кровати, и догнал Ленку уже на пороге. И не догнал бы, если бы ее не задержал папаша. Не так я его себе представлял, совсем не так. Совершенно непривлекательный тип, и что ее мать за него зацепилась? Низкорослый, толстенький, фигура шарообразная, с головенка лысоватая, вытянутая в сторону длинного курносого носа, жутко напоминающего поросячий пятачок, заплывшие глазки и густая волна пивного перегара. Красные жирные ручки, густо заросшие рыжей щетиной, такая же вылезает из ворота рубашки, торчит из ноздрей.
  - О! - вскрикивает он с натужной приветливостью. - Это, я слышал, Макс. Твой друг, да? Пошли Макс, поговорим, как мужчина с мужчиной.
  Ленка поджимает губы, но захлопывает дверь и кивает мне в сторону кухни.
  - Пап, ты уж побыстрее, а то мы хотим немного погулять, пока совсем не стемнело.
  - Побыстрее? Ты что, дочь, мне диктовать решила? Не понял... - мужичок схватил меня за руку потной ладошкой и потащил за собой.
  
  Кухня оказалась еще более тесной и захламленной, чем комната. Почти весь обеденный стол занимала кастрюля с торчащим из нее половником и подсохшим сверху мослом, рядом выстроилась стопка грязной посуды, к ним притулилась бадейка с салатом, от которой шел кислый луковый запах. Плита впритирку к мойке, за ней - сразу же окно, чтобы открыть холодильник, надо убирать табуретку под стол. И на полу бутылки, бутылки - от стеклянных поллитрушек до пластикового двухлитрового пузана, пивные, пустые и пара полных. Полную мужичок хватает, вскрывает, поддев черенком ложки, и пихает мне в руку. Вторую оставляет себе.
  - Ну, за знакомство! Тебя звать Максим, а меня - Виктор Иванович.
  - Очень приятно, только, простите, я не пью. И пива тоже.
  - Не пьешь? Или не пьешь в компании? Как кагебист, да? Тьфу, как оно там сейчас называется, а, доча?
  - ФСБ, папа. Но Макс...
  - Ха-ха-ха! - изображает смех Виктор Иваныч. - Макс не из ФСБ? А почему он боится выпить со мной? Какие у него могут быть на то причины?
  - Папа, умерь свою паранойю. Ты никому не нужен, кроме нас. Все свои таланты ты пропил, превратился...
  - Во что я превратился, а? Ну, скажи, Макс, во что я превратился? Я, в отличие от некоторых, остался честным человеком, и ни на кого не работаю. А ты, доча, притащила домой сексота и радуешься.
  
  Впору было бы оскорбиться, но пьяный - почти сумасшедший, а на дураков не обижаются. И что у него за помешательство на спецслужбах? Была ли причина? Если он действительно тот, кто мне внушал мысль о "Ленкиной подлости", то таланты у него гипнотизерские, и нехилые. Теоретически, вполне возможно заинтересовать серьезных дядей такими, а как было в реале - неизвестно, поскольку у него сейчас вторая - начало третьей степени опьянения, когда подозревают всех во всем и лезут в драку по пустяковым поводам, и это паршиво. Протрезвлять я не умею, а вот усилить опьянение... чтоб не дергался, а смирненько выпал в осадок, этому меня Сабыр научил. Вспоминаю, формирую в себе ощущение "пьян", усиливаю его до предела и проецирую на Ленкина папашу. В памяти у меня только один такой случай был, на братней свадьбе, но впечатался крепко, на всю жизнь внушив отвращение к крепким напиткам. И вот это-то состояние нестояния, отправленное из моей головы в голову Виктор Иваныча, подловило его в самый подходящий момент. Картина касторовым маслом: не ждали. Зажмурился. Застыл истуканом.
  
  Поросячьи глазки, наконец, открылись и уставились на меня шальным взглядом. Стул крякнул под жирной тушкой хряка и начал заваливаться спинкой на подоконник. Я отвел... нет, попытался отвести взгляд. Не получалось! Глаза Ленкина отца, внезапно став огромными черными дырищами, потянули меня вовнутрь, парализовали волю - да что волю, ноги подогнулись. И никакой возможности разорвать контакт... Не столь страшно, сколько стыдно: меня, городского шамана (и плевать, что учебы без году неделя), подловил какой-то доморощенный гипнотизер. Стыд ожег хуже серной кислоты и разозлил меня. Не отрывая глаз, я позволил этой кислоте, этой злобе дойти до головы, затуманить разум, излиться напрямую, по зрительному контакту. "Ты, - сопроводил я это мысленной тирадой. - Чмо пьяное. Только попробуй. Еще. Раз. Зенки спалю. Нахрен".
  Хрячок вздрогнул, стул дернулся и восстановил равновесие, опустившись на все четыре ножки. Контакт разорвался. То-то же.
  Я развернулся и сделал шаг из кухни, и тут мне в спину прилетела сказанная почти шепотом одна-единственная фраза, от которой тело стало будто чужим и только воля не позволила мне выдать свой страх.
  - Не заберешь. Умрешь, а не заберешь. Оба умрете.
  
  Мы вышли на лестничную площадку. На чердак вела железная лесенка, вроде пожарной, и замок на двери висел солидный. Я замялся, а Ленка достала из кармана ключ и деловито полезла наверх, уже на пороге открытой двери обернувшись и подмигнув мне:
  - Что, струсил? Папашка - он такой. Умеет пугать. А ты не бойся.
  - Да не то, чтоб струсил, - ответил я ей уже на чердаке. - Просто странно и жутко видеть человека, настолько похожего на свинью.
  - А, ты про это? - неожиданно тепло улыбнулась Лена. - Так его в молодости друзья называли "Витька-хрячок". Он веселый был, шебутной... куда потом все подевалось. Или просто я маленькая была, а для маленьких родаки всегда - свет в окошке. Ладно, сейчас за мусоропровод завернем, там будет лаз на крышу.
  
  Подсвеченное последними лучами, уже из-за горизонта, небо встретило душистым ветром и приглушенным шумом двора. Свежесть и аромат пыльных, но чистых даже самой своей пылью вечерних улиц, порадовали меня так, словно я вырвался из заточения. Пятиэтажка была тут самым низким зданием, если не считать трехэтажной школы и магазина, и остальные дома возвышались над ней, как здоровые парни над дряхлой старушкой. Во дворе гуляли с колясками и собачками дамы, пили пиво бомжеватого вида мужики, припарковал нисан и вылез, разминая конечности, припозднившийся клерк, начал вытаскивать из багажника ашановские пакеты с продуктами. Тихая жизнь, как все, как везде. И никто не видит нас, тех, кто не как все, кто ходит по вечерним крышам.
  - Знакомься! - Лена так тихо подошла, что я вздрогнул от ее голоса. - Коооотик!
  Я обернулся.
  - Смотри косым взглядом, краем глаза - вон там, в тени.
  Действительно, из-за вытяжной трубы кто-то выглянул. Черный, мохнатый, размером с ньюфаундленда. И снова скрылся. Из густой тени сверкнул стеклянистым блеском желтый глаз - и все пропало.
  - Идем.
  И мы пошли. Вдоль края, поглядывая вниз, купаясь, как птицы, в восходящих потоках воздуха. Город шелестел и жужжал назойливой мухой где-то вдалеке, а тут было небо, близкое и такое родное, что вот раскинь руки - и удержит тебя, поднимет в воздух, унесет далеко, к иным звездам, в иные миры.
  - Я хочу уйти.
  - Куда?
  - Куда-нибудь. Туда, где нет этих... где не надо утешать мертвецов, уверяя их, что они еще живы. Где нет прыщавых задротов, которые кроме Линейки и WOW ничего не видали. Где ночь, и тьма, и можно быть собой.
  Лена раскинула руки и побежала, точнее, сделала два быстрых шага, запнулась и, стараясь удержать равновесие и не пропахать носом, полетела прямехонько к краю. Как я смог прыгнуть вовремя ей навстречу, сбить в сторону от разверзшейся бездны - не знаю. Мы покатились вдвоем, шарахнулись об основание антенны. Уфф! Троекратная слава плоским крышам Масквы. Я поднял глаза - у края, темнее дворового сумрака, маячила тень. По очертаниям - один к одному тот тип в балахоне.
  - Стоп, Лена! - говорю ей. - Погоди. Рано еще тебе умирать. Я придумаю, а не я - так Сабыр, он мой учитель и знает больше всех местных магуев-энергуев вместе взятых. Мы найдем решение. А пока - будь осторожнее, умоляю! Хотя бы ради меня.
  Ленка округлила глаза.
  - Ты что, того? Влюбился?
  - Нет, Лен, можешь успокоиться - мне нравятся блондинки. Ты мне... ну, как сестра, что ли. Очень дорога. Ради меня - подожди еще немного. Потерпи.
  - И сколько ждать? - ехидная ухмылка. - Год, два? Вы все так говорите, а потом... трусы. Любите себя, боитесь, что вас совесть замучает, если я умру.
  - Две недели, - ответил я тогда. - Две недели не рискуй, будь осторожнее. И мы все решим. А нет - свободна, распоряжайся собой, как знаешь.
   - Ну... тогда - согласна.
  
  Домой я опять вернулся заполночь.
  Лег спать - не спалось, пошел пить чай. Ко мне вышел дядя Паша, начал колдовать над заварочным чайником. У меня все просто, быстро и на глазок, а у него времени много, вот он с заваркой и мудрит. Ополаскивает чайник кипятком, отмеряет чай специальной ложечкой, заливает на две трети, потом доливает. Режет лимон прозрачными ломтиками. И молчит.
  - Максим, - наконец, провещался. - Ты ведь занимаешься эзотерикой, я знаю.
  - Не эзотерикой, а шаманскими практиками. А так - правда.
  - Сегодня я лежу днем, слышу - кто-то ходит. Думал - ты пришел, выхожу - а никого, только какой-то гадкий запашок стоит, сладковатый. Всю квартиру обошел, дверь проверил - заперта, я один, а половицы все равно скрипят. Я на кухне - скрип в коридоре, я в твоей комнате - скрип в нашей. Может, конечно, и почудилось, но тебе решил сказать. Ты знаешь, у меня галлюцинаций и в Дудинке не было, полярной ночью. А вот теперь чувствую - что-то не так. И это не со мной.
  - Спасибо, дядь Паш, проверю.
  
  Попили чаю, разошлись. Лег в постель, расслабил тело, дышу редко, сосредотачиваюсь на дыхании. Это успокаивает, вводит в легкий транс. Под закрытыми веками пятна световые мельтешат, "случайный сигнал гуляет".
  Так, скрип начался. Я хотел повернуться, поглядеть, но тут какая-то щекотка по телу прошла, и я развернулся не весь, а только тонким телом. О, думаю, а ведь не заметил, как заснул. Приподнялся над собой, уставился в сторону звука. Сперва в темноте обрисовалась туша, здоровая, как бегемот. Я сосредоточился и навел взгляд на резкость. Вроде, проступили очертания. Горбатая четвероногая скотина с вытянутой мордой, кого-то уж очень напоминает. Поднапрягся еще. Морда приобрела графическую четкость, и я увидел кабаньи клыки, длинный хрюкальник и знакомые глазенки. Это же... да, серьезно он подрос. Глазенки-то хрячка-Вити, то есть, пардон, Виктора Иваныча. Только он не хрячок, а матерый секач. Кабан заметил направленный на него взгляд и поднял голову.
  
  Откуда у меня что взялось! Так быстро произвести манипуляции с пространством, находясь в плотном теле, я бы, наверно, не смог. Надорвал, закрутил, все перекорежил. Кабан - довольный, сволочь! пятаком в мою сторону повел, заметил, тыркнулся - и хрен тебе в грызло, искривление, в центре которого оказалась моя кровать с недвижимой тушкой и я, висящий в воздухе, отшвырнула пятак, как резиновая. Он еще долго так долбился, а я за ним наблюдал, пока не потерял концентрацию и не заснул по-настоящему.
  
  Утром проснулся с трудом, а потом еще боялся глаза открывать - вдруг я такую пространственную аномалию сделал, что самому не выбраться, но, оказалось, аномалия на физических объектах не сказалась вовсе, все, что я покорежил в тонком мире, только там и осталось. А если и кабан приснился? Хорошо бы так. Увы, запах утверждал обратное, и, опустив ноги с кровати, я вместо тапок вляпался в вонючую кучу. Убравшись, проветрив квартиру и отмывшись от свиного навоза, я взялся за телефон.
  
  - Что? - для того, чтобы понять, как широко Сабыр распахнул свои узкие глаза, не требовалось передачи изображения. - Ты умудрился встрять в магуйскую драку с каким-то хреном, даже не спросив меня? Без навыков, без оружия? Ты нормальный или не очень? Да тебя разотрут, как соплю зеленую! Сейчас же приезжай ко мне! Жду на Выхино через час. В метро, середина платформы из центра. Ничего лишнего не бери. Быстро собрался и вышел, пока не стало слишком поздно. Будь внимателен и осторожен. Стой далеко от края платформы, на автобусной остановке - за ней, а не перед, дорогу переходи, удерживая все стороны во внимании. Не поддавайся на провокации, если кто-то начнет тебя задевать. Да, это так серьезно. Жду.
  
  Каюсь, выполнял не все предписания, но доехал без приключений. Учитель изрядно перестраховался со мной, потому что ничего странного вокруг я не заметил. На платформе увидел его только когда дошел до информационной колонны и огляделся. Вот не покидает меня ощущение, что перемещается он не совсем нормально, и лишь делает вид, что пользуется общественным транспортом.
  - Пошли ко мне, там я тебя как следует экипирую и подготовлю, насколько получится. Нет, это что ж учудил! Ты против мастера спорта по боксу на ринг выйдешь? А почему? И тут тоже думать надо было. До, а не теперь. Теперь будем использовать все средства, чтоб отмахаться. Я, конечно, могу тебя защитить, прикрыть и все такое, но тогда о магуйстве забудь. Да, другим можно, а тебе - нет. Потом сам поймешь.
  
  Квартиру учитель снимал вполне приличную, двухкомнатную, с недавним ремонтом и благами цивилизации, вроде холодильника и стиральной машины. Не так уж плохо у него дела идут. Правда, все стандартненько и безлико, сразу видно, что жилье временное, нет у жильца желания окопаться.
  
  Сабыр сходил в другую комнату, принес и бросил на пол туристический коврик, а вокруг расставил по четырем углам какие-то деревянные фигурки. Достал из рюкзака бубен - интересно, как такая здоровенная дура там поместилась? Приказал лечь, закрыть глаза и заткнуться. Тихо и размеренно зазвучали удары, словно по бубну легонько похлопывают, потом ритм ускорился, усилился и звук. Удары стали следовать столь часто, что следующий накладывался на отзвук предыдущего, бубен загудел на одной низкой, почти неслышимой ноте, и меня потянуло за макушку.
  - Не дергайся, - услышал я голос Сабыра. - Доверься. Что делать, скажу.
  
  Головокружение, мгновенное помрачение сознания, и я стою посреди песчаного пляжа, пустынного, широкого, под серебристо-серым небом. Низкие волны набегают на берег и исчезают в песке. Только рябь остается. От этой безбрежности и пустоты накатывает глубокая тихая печаль, какая-то безнадежность, и я опускаюсь на песок.
  - Не спать! Вставай! - слышу откуда-то издали глухой голос, в котором с трудом опознаю интонации учителя.
  Встаю.
  - Повернись налево! Иди и смотри вдоль кромки прибоя.
  Иду.
  
  Словно по волшебству, начинают возникать передо мной пучки водорослей, ракушки, обточенные водой стекляшки и камешки. В один момент словно под лучом прожектора высвечивается в куче мусора что-то яркое и блескучее, но я перевожу взгляд дальше, и оно исчезает вместе с кучей. Лежит разбитый, с заржавленной окантовкой, щит, дальше - скелет в доспехах, наполовину скрытый песком, череп скалится из-под рассеченного шлема. Набредаю на останки парусника, ребрами торчащие в небо, обхожу, удостаивая не большим вниманием, чем все остальное. Дальше стоит, зарывшись килем в песок, современного вида лодка, весла по бортам, блестит свежей краской. Прохожу мимо. Дальше на пути встречается дипломат из черной кожи, нисколько не пострадавший от воды, словно только что из магазина, потом здоровенный сундук, всем своим видом напоминающий театральный реквизит, и, наконец, узкий продолговатый ящик, изъеденный волнами и потемневший от времени.
  Вот он-то и привлек мое внимание, просто притянул к себе. Все остальное было пустое, не стоящее, но он показался настоящим, плотным, весомым. На его боках проступили полустертые надписи, зашуршала волна, пенясь на крышке. Не подойти к нему и не взять было выше моих сил, непереносимая тяга, металлический привкус во рту, влажные шероховатые доски, соль, черно-зеленые водоросли, неровные шляпки кованых гвоздей, вышедших из-под молота кузнеца, а не из штамповочного цеха.
  
  Беру его, тяжесть не соответствует размеру, еле поднял, оттаскиваю от воды.
  - Открывай!
  Доски разбухли, не хотят отрываться, поддеть нечем, все без толку.
  - Сабыр! Что делать? Помоги!
  - Только своей силой, Макс.
  Силой? А она у меня есть? Должна быть. Зажмуриваюсь, вцепляясь пальцами в нижние грани, чувствую свои руки, как стальные тиски, неумолимо сминающие стенки ящика, и ощущаю, что дерево поддается, проминается, начинает не крошиться - течь, как песок, сквозь пальцы, пока ладони не сходятся на холодной и чуть влажной рукояти. Открываю глаза - сабля, эфес которой я сжимаю двумя руками, влажно мерцает запотевшим металлом.
  
  Гладкий клинок нормального стального оттенка, слабо изогнутый в верхней трети, крестовина узкая, угольно-черная, эфес посветлее, цвета темного графита, шероховатый, словно в мелких выбоинах, кисть на навершии болтается светло-серая с рыжиной, как из серебристой лисы, но рябит в глазах, не поймешь, длинный мех или шелковая нить. Однако... скромненько и со вкусом, не роскошь, а средство смертоубийства.
  Поудобнее перекладываю в правую руку, смотрю, не валяются ли поблизости ножны - нет, увы...
  - Сабыр, как назад идти?
  - Сперва спрячь оружие, чудик! С клинком наголо тебя не отпустит.
  Куда прятать-то? В рубашку завернуть, что ли? Так ее еще снять нужно. Попытался положить саблю на песок - не могу, как прилипла к ладони. Переложил в левую руку - получилось, снова решил положить на землю - никак. Куда ж ее деть? Вернул в правую, прикрыл глаза, задумался. Рука заболела так, словно в нее уперся тупой клин и начал пробивать ладонь у запястья, ввинчиваясь в тело. Ощущение отвратное, боль на пределе терпимого, как бы не закричать. В глазах поплыли круги, уже все предплечье охвачено болью, трясет, вот до локтя дошло, будто током ударило, рука обмякла, повисла, как перебитая. Схватил запястье левой рукой, к груди подтянул, глаза насилу открыл, смотрю - из ладони кровь течет, а сабли нет.
  
  - Сабыр! Са-а-абыр!
  - Что орешь, как в жопу укушенный? - учитель наклонился надо мной, заглядывает в глаза. - Саблю нашел, да?
  Киваю.
  - Цвет?
  - Стальной цвет, самый обычный. Рукоять темнее, темляк, вроде, из серой лисы, или шнур того же цвета.
  - Надо же, а я думал, прозрачной будет... В ладонь ушла?
  - Какое... В руку до локтя и выше...
  Сабыр поворачивает мою ладонь к себе, разглядывает широкую гематому.
  - Да, жестко прошло. Вот что значит - неподготовленным лезть. Ладно, заживет, не опасно. Фехтовать хоть немного умеешь? Нет?
  Качаю головой.
  
  А ведь я и не заметил, как пришел в себя, вернулся в тело. Встаю, прислушиваясь к ощущениям. Взмок, как из бани, правая рука ноет и дрожит, но, к счастью, слушается нормально.
  - Душ по коридору и налево, - говорит Сабыр, кидая мне полотенце. - Мыло на раковине, мочалки для тебя нет, так помоешься. Там же найдешь баночку из-под майонеза, в ней мазь. Она синяки сводит, лечит ушибы. А что пахнет смолой и дымом - не бойся, когда вотрешь, остатки смоешь - запаха не останется.
  
  Пока я моюсь, учитель кому-то звонит, с кем-то говорит в своем ехидно-раздраженном тоне, прибавляя нечто заковыристое на родном языке, я очень надеюсь, что в промежутках между звонками. Когда я, с трудом натянув джинсы и футболку на распаренное тело, выхожу из ванной, он уже каким-то макаром оказывается на кухне и разливает свежезаваренный чай. Тут же оказывается большущая лепешка, но не покупная, а самодельная, зажаренная в масле и еще горячая. Я что-то не понимаю, или Сабыр и со временем свои штуки проделывает? Невозможно одновременно говорить по телефону и раскатывать тесто. Но лепешка вкусная, чай крепкий и сладкий, никаких тебе "монгольских рецептов" с солью и бараньим жиром, все вполне цивилизованно, и проверка подозрений откладывается на потом.
  - Сейчас поешь и поедешь к Игорю Минькову ака Хагену. Так, кажется, в реконструкторской среде обзываются? Он тебя поучит сабельному бою. С тебя ничего не требуется, кроме внимательности, смекалистости и старательности. Игорь мне кое за что крепко должен, вот и отработает. Держи, тут адрес и телефон. Выйдешь из метро - позвонишь, он встретит.
  
  Через два часа от начала тренировок, когда за окнами полуподвального спортзала уже чернильная темнота, я все еще "уродуюсь" с тупой и тяжелой железякой. Игорь, который Хаген, отделал меня так, что я подумываю, не попросить ли у Сабыра еще его зеленой вонючки, лучше - несколько баночек.
  - Ладно, - поджав губы, резюмирует мой мучитель. - Держать дрын научился. Завтра жду тебя в семь утра на полигоне... нет, ты его не найдешь... лучше давай так: в шесть тридцать на Киевской-кольцевой, в центре зала. Рубке тебя Войтек научит, а я умываю руки.
  
  Притащились, как я вчера уже понял, на Сетуньский стан, там Игорь сдал меня на руки быкообразному дядьке совершенно нереконструкторского возраста. Я его сдуру и спрашиваю:
  - Это вы - Войтек, или меня кто-то другой учить будет?
  Дядька покраснел, раздулся как помидор, но сдержался. Спрашивает в ответ:
  - Это кто ж меня Войтеком назвал, а? Хаген, небось?
  - Он, - отвечаю. - А что, это оскорбительно?
  - Да не очень, учитывая, что так звали одного идиота из сказки. Ну, обидно им, что все время сами себя дураками выставляют. Говорил: не пускать бабу на бугурт, так нет же! Взяли! Эта истеричка мне двух каскадеров чуть не убила. Моргенштерном по башке погладила. А? Нет, выгнали ее, конечно, но как раз в самый сезон ребята на больничном зависли, и сами ни хрена не заработали, и мне пришлось к Панину на поклон идти, просить о замене их номера на автотрюки. Доразвлекались, блин! И я тут самый тупой, значит. Кстати, тебя для чего учить - для театра или ролевками увлекаешься?
  - Нет, - отвечаю. - Для смертоубийства.
  - Ииии... милчеловек, не туда обратился, - здоровяк затряс головой. - Знаю, но учить не буду. И так все время калечитесь, а вас, сопляков, еще реальному бою учи?
  Переговоры зашли в тупик? Нет, еще пободаемся.
  - Простите, но это не мои требования. Спросите Игоря - он скажет, чьи. Учить сказано именно реальному бою, причем так, чтобы новичок вроде меня имел хоть какие-то шансы выжить.
  - Нет, вы точно психи... - дядька затряс головой, потом отошел в сторону и, смотрю, набирает номер.
  
  Потом сделал еще два звонка, и плечи его с каждым разом опускались все ниже и ниже. В конце концов, он подошел ко мне и посмотрел, как на героя-водолаза.
  - Ну, идем, шаманский выкормыш. Я тебя мучить буду. Чтоб потом всякие ваши прыжки с бубном легкой разминкой казались.
  И мы пошли в зал... вот что меня дернуло выбирать самый длинный клинок? Разве что отдаленное сходство с моей недавней находкой. Ну, тут же и получил за это.
  - Итак, если ты думаешь, что чем длиннее оружие, тем оно эффективнее, ты жестоко ошибаешься. Лишняя длина не даст вовремя разорвать дистанцию и ты подставишься... И пока мы учимся только правильно разрывать дистанцию...
  За этим следует серия побоев часа на полтора. Меня гоняют, как зайца, от одного торца зала к другому, а я, в лучшем случае, могу лишь увернуться от удара.
  Но это только начало.
  - Говорят, что тот, кто первым атакует, и не ценит свою жизнь, имеет больше шансов победить. Это неверное мнение, поскольку...
  Опять серия побоев, которые мне приходится еще и провоцировать, нападая первым.
  - Есть мнение об универсальности переменной стойки...
  К четырем часам пополудни я звоню Сабыру.
  - Слушай, учитель, может, привезешь мне еще твоей смолистой мазилки, а то, боюсь, не доеду до дома.
  - Ничего, доедешь! А вот нефиг было в историю ввязываться, спасатель марабу.
  
  Придя домой, валюсь в кровать, успев, разве что, скинуть кроссовки, и всю ночь провожу в полуобморочном сне - тяжелом и без сновидений. На следующий день все тело болит, но тренировки уже хоть к чему-то приводят. Я могу выстоять против дяди Саши пару минут. Это мой рекорд, и я горжусь им.
  - Ладно, шаман, - широко улыбается дядька. - Чему-то ты научился. Но для тебя самый лучший бой будет тот, который не начнется. Понял? Когда твои неприятности останутся позади - а я надеюсь, что они закончатся без тяжких последствий - жду тебя здесь. Каскадер из тебя очень даже может получиться. А если у кого-то возникнут тупые вопросы, скажи - дядя Саша Завиша лично пригласил. Ну, или дурак Войтек, так они лучше поймут.
  
  Вечер опять проходит в обществе Сабыра. Занялся мной плотно, аж с лица спал.
  - Пока мы развлекались, можно было глазеть по сторонам и цветуечки с обочины рвать, вольно было тебе меня не слушать, а сейчас от этого зависит твоя жизнь. Поэтому выслушай, прочувствуй и запомни каждое слово.
  То, что называют магией - это не красивые жесты и всякие фокусы, это управление, в первую очередь, тем, что ты считаешь собой и, во вторую, тем, что собой не считаешь. Внешним миром. Причем управление внешним достигается опосредованно, за счет управления внутренним.
  
  Втемяшь себе в бестолковку три вещи, пропиши их в своем БИОСе и впитай всеми кишками. Внимание, состояние, управление.
  Внимание. То, что ты и считаешь собой, и оно тобой является, настоящий ты, умеет только две вещи: внимать, то есть принимать информацию, и менять свое состояние, то есть отвечать на нее. Все! Других методов управления нет. Остальное, что ты считаешь собой, все твои оболочки, которые могут гораздо больше, обычно управляются автоматически, механизмами саморегуляции, в которые время от времени вмешиваешься ты-настоящий и даешь им пендаля вышеописанным способом. Точно так же управляемо и то, что ты собой не считаешь, никакой принципиальной разницы, только "градиент".
  Состояние. Все, что ты видишь, слышишь, чувствуешь, думаешь, и ощущаешь в данный - этот, именно этот - момент, и является состоянием тебя-настоящего. То, чего ты не чувствуешь - не состояние, а описание. Описание указывает, но не работает. Работает только само состояние. Для взаимодействия нужно внимание, для воздействия - состояние.
  Управление. Осуществляется тобой-настоящим по отношению к тому, что тобой не является, с помощью состояния. В самом общем виде это выглядит так. Ты обращаешь внимание на то, чем хочешь управлять. Принимаешь его состояние, или состояние, близкое к нему. Как бы входишь в резонанс. Начинаешь менять свои состояния от нынешнего к желательному. То есть, осуществляешь управление тем, с чем ты вошел в резонанс.
  
  И что же может тебе в этом мешать? Помимо собственной невнимательности и халатности: чужая воля. У того объекта, которым ты собрался управлять, может оказаться свой постоянный "управляющий", своя "голова". Если сможешь войти в лучший резонанс, чем он, то ты станешь "настоящим хозяином", пусть и на короткое время. Второе, а, скорее всего, первое - что не все состояния для этой системы достижимы без разрушения ее автоматизмов и связей и установления новых. Это сложно и энергозатратно, иногда проще обмануть, найти обходной путь через другие состояния.
  
  - А теперь, - учитель перевел дух. - Переходим к практике. Подойди к окну. Видишь лес? Ви-иидишь. Рассматривай деревья. По одному. Видишь лес? Нет, теперь ты его не видишь - ты видишь каждое дерево по отдельности. Даже если они уже плохо видны. А теперь снова посмотри, как раньше - на ВЕСЬ лес. Теперь деревья исчезли из твоего внимания. Исчезли? Но лес - весь лес - вот он. Прочувствуй его - как ты его ощущаешь. Закрой глаза и представь - уже не картинку леса, а это ощущение леса. Держи его во внимании, не отпускай! А теперь убери само ощущение и вместе с ним - слово "лес"? Осталось ли у тебя что-то? Что это?
  - Кажется, осталась сосредоточенность на объекте?
  - В твоем внимании осталась суть объекта, та, которая отличает любой лес от любого и поля, и рощи, и сада. Перенеси взгляд на забор - вон он, справа виднеется. Вычлени его суть по тому же способу. А я погляжу.
  Я уперся взглядом в бетонный забор. Потом закрыл глаза и представил его себе - толстый, серый, грубый, местами выщербленный. Потом убрал картинку. И "телесные" ощущения, возникшие вместе с ней. Осталось слово "забор". Тьфу, вернулся в начало. Прекратил мысленную болтовню. Снова вызвал в памяти забор. Разглядел его как следует мысленным взором. Ощупал, прочувствовал шероховатую поверхность, тяжесть, несдвигаемость. Ощутил его именно как преграду. И начал убирать. Убрал визуальный образ. Убрал тактильные ощущения. Убрал... нет, чувство преграды не убирается, иначе исчезает смысл. Смысл в том, что он - преграда? Но это слишком просто. Преград же бывает много, а мне нужен именно этот. Ощутить его как преграду? Ощутить преграду в виде именно этого забора? Мозги явно перегрелись, переклинило, и минут через пять, если не больше, я ощутил, что стою, как дебил, с приоткрытым ртом и даже слюнка течет... Зато суть этого забора, не выразимая в словах и ощущениях, проявилась четко, единым блоком. Это как вкус или запах - чуешь, ощущаешь, понимаешь, а выразить в словах не можешь.
  
  - Челюсть подбери, Максимушка-дурачок! Что, здорово?
  - Ага, - голос Сабыра вывел меня из ступора, я открыл глаза и повернулся к нему. - Кажется, получилось.
  - Не "кажется", а получилось. Так вот, зная суть вещи, ты можешь ее, как минимум, сломать. Не касаясь руками, не махая кувалдой, не въезжая на тракторе. Убрать. Но для этого ты должен научиться мастерски управлять собственным вниманием. Внимание - неотделимое свойство сознания. Оно есть везде, где есть сознание. Другое дело, что оно не фиксируется надолго почти ни на чем, скользит, и лишь благодаря этому мы не мешаем процессам идти своим чередом. Ударив вниманием, словно камешком, в тонком месте, легко вызвать обвал. Если замечать эти места и направлять туда внимание, воздействия не требуют большой энергии. Скажу больше - часто их даже и чувствовать не нужно! Важно направить внимание на суть проблемы, и оно само найдет слабину.
  - Критические точки? Неустойчивое равновесие? Или что-то вроде руля у корабля? А если равновесие устойчивое?
  
  - У большинства систем равновесие неустойчивое, мало того, постоянно нарушаемое и восстанавливаемое как регуляторными автоматизмами, так и сознательно, если система живая, как ты, или каждая травинка там, на газоне, или вон тот здоровый кристалл полевого шпата у тебя на полке. Ощущает он все очень медленно, но к тебе уже внимательно причувствуется, заметил тебя и заинтересовался. Если хочешь, тоже причувствуйся к нему, ощути его суть, но не для поисков слабого места, а чтобы познакомиться.
  - То есть, этот кристалл тоже имеет свое "я"?
  - Да. Только стоит сказать иначе. Его "я" имеет этот кристалл в качестве тела. Его сознание ощущает мир, хотя и не теми способами, как твое.
  - А разве само сознание не является предметом управления? Вот, например, человека можно лишить сознания, элементарно ударив чем-нибудь тяжелым по голове.
  - Потеряв сознание, ты не перестанешь воспринимать, но, увы, органы чувств не будут снабжать тебя информацией. Поэтому ты будешь смотреть темноту и слушать тишину. Часы и даже дни без перемены ощущаются как мгновение - ибо не по чему чувствовать время.
  - И еще, если я понял суть того забора, то я могу его поломать?
  - Ну, давай, ломай, - Сабыр как-то нехорошо улыбается.
  Снова - теперь уже намного быстрее, чем раньше, вызываю в памяти "суть забора" и посылаю в нее "энергетический удар". Открываю глаза - ничего не изменилось, как стоял, так и стоит.
  
  - Можно ли разбить луч дубиной?
  - Э... но его можно отразить или преломить. Только не дубиной, конечно. Хотя... ну, дубина может быть рассеивающим отражателем.
  - Какие сложности! Зачем? Вызови суть забора и нарушь ее.
  - Как?
  - Как-как, сядь да покак, - устало вздыхает учитель, и я отстаю.
  Вызываю - уже не в памяти, а "прямо в себе" эту суть, и нарушаю ее - перевожу в нечто другое, не препятствие, во всяком случае. Открываю глаза. Забор как стоял, так и стоит, а Сабыр доволен.
  - И что? То же самое.
  - То же, да не то же. Для чего забор? Он нужен, как препятствие. Этот забор уже не является препятствием. Никому. Любой, кто захочет за него пробраться - сможет это сделать.
  - Даже старушка с клюкой?
  - Даже старушка. Найдет место, где плиты разошлись или нижняя часть выпала.
  - Даже инвалид на коляске?
  - Если он захочет туда попасть, ему достаточно будет попросить охранника на воротах - и тот пропустит.
  
  - А почему он не сломался?
  - Потому. Какие-то дурни решили, что весь мир состоит из наших представлений о нем. Наших, человеческих. И эти идиоты забыли, что в этом мире полно помимо них других "я", имеющих большие и маленькие тела, и свои маленькие и совсем крошечные представления. Девять десятых биомассы на Земле - бактерии и грибы. А ведь "я" имеют даже атомы. Правда, их энергетическое и плотное тело - одно и то же, и оно просто устроено, остальные тонкие тела отсутствуют, а "представления о мире" сводятся к нескольким состояниям этого тела. Но из-за этого их связи гораздо прочнее наших представлений. Посему, чтобы воздействовать на них, придется пользоваться не представлениями, а энергетикой. Разрушать связи. Для этого твоей, и даже моей психической энергии не хватит. Или - обмануть, ударить в "слабом месте", то есть воспользоваться информационным воздействием. Подобное воздействие называется магией. Но намного проще шарахнуть кувалдой, то есть воспользоваться инструментом той же плотности материи, с такой же силой связей. Единственное место, где ты с легкостью сможешь менять видимое с помощью представлений - астрал, по Бардо Тхёдол - сидпа бардо. Он хорошо реагирует уже на мысли и эмоции, а операции с сутью способны изменять в нем целые "страны", или, как их еще называют, "локации".
  
  - Вообще-то, я об этом слышал и сам немножко практиковал - ну, осознаться во сне, а, если получится, то и "выйти из тела", но так до сих пор и не понимаю, когда сон, а когда - астрал. Вот хряк, который по комнате шлялся - он в астрале был или только во сне?
  - Твой хряк, подозреваю, был тут в такой форме, что намного плотнее обычной материи астрала, но состоит из нее. Потому и не прошел твою защиту. Был бы совершенно реален - мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Кстати, мне нравится, красиво сделал, а, главное, догадался сам. Теперь на этой кровати, если из сновидения никуда не полезешь, тебе ничего не грозит. Потому что сон - это астрал в одну харю, а астрал - это сон во много харь. Только у девяноста девяти процентов он неосознанный. Не ухмыляйся. Ты - сейчас - тоже спишь.
  Тут учитель встал и вышел, оставив меня хлопать глазами. Клацнула щеколда входной двери.
  
  Щазз! Как же, сплю! Думает, оставил меня размышлять над проходной идеей северного буддизма, и я забыл про его манипуляции с пространством. Еще не настолько темно, чтоб не увидеть, куда он из подъезда пойдет, и пойдет ли вообще. Хочу проверить подозрения насчет его странных перемещений. Встал сбоку от окна, внимание - на дорогу рядом с подъездом, и фиг ты мне глаза отведешь, я сосредоточился. Прождал, наверно, минут сорок, во всяком случае, больше получаса. В подъезд зашла влюбленная (или супружеская?) пара и один неприятный верткий тип, но из подъезда не вышел никто. Решил подождать, пока совсем стемнеет, а потом уже строить предположения. И тут до меня издалека донеслось:
  - Стоять! Смирррно! - таким голосом, что и ежу понятно: командир в стельку пьян.
  У бетонного забора стоял мужик, шатался, но стоял, и командовать он мог только своему непослушному телу. Выровнявшись и отлепившись от стенки, он сделал три неверных шага и повалился плашмя, на лицо, даже рук не подставив. Полежал с минуту. Завозился, нащупал забор, оперся на него, с трудом поднялся. И опять: "Стоять! Я говорю, стоять! Смииии..." Опять заплетающиеся шаги и падение. И еще раз. С трудом встав после очередного сочного шмяка, пьянчуга решил, что так продолжаться не может, и начал озираться, с громким скрипом полутора непропитых извилин придумывая выход из ситуации. После чего размахнулся и перекинул сумку через забор. Потом подпрыгнул - откуда силы только взялись, ухватился за верхний край бетонной плиты и, суча ногами, подтянулся и перевалил через забор. Раздался глухой стук падения. А потом снова: "Стоять! Смиррррно!" Хмм... а ведь правда, забор перестал выполнять свою функцию. Бедные сторожа, бедные автовладельцы! Накрылась стоянка...
  Что до Сабыра, то придется мне проверять подозрения в другой раз. Сейчас уже спать пора. Завтра пойду, выясню, будет ли у меня автомат по программированию, или надо готовиться к экзамену. Хорошо бы сократить число экзаменов до двух, и это реально. И еще этот дратый английский!
  
  С удовольствием растянулся на кровати, включил тихонько пиратский диск "Батори", скорее намек на музыку, чем музыка, и приготовился разбирать тексты сквозь корявый скандинавский вокал. Надо же понять, чем Ленка дышит.
  Ну, да, не Мановар и даже не Раммштайн, до первых не дотянули мастерством, застряв на полулюбительском уровне, до вторых - харизму не наели. Чтобы одну мелодию из трех нот растянуть на десять минут, хриплым баритоном спеть без рифмы и смысла про кровянку, и народ к тебе потянулся, это надо быть непристойным немецким приколистом, а не отмытой до скрипа шведской поганкой. Даже симфонические заимствования и "звуки природы" не спасают. Получается вроде голливудских викингов в адидосовых кроссовках.
  
  Надо бы выключить, а то либо птичье чириканье, либо музыка - лишнее, но птиц отключить нельзя, значит - вырубаю плеер. Э... птички? Когда это я на улицу срулил, ведь дома на кровати валялся? Что за ерунда со мной творится - куски из памяти выпадают. Или это из-за "атмосферного эффекта" - послушал на диске, как огонь трещит и лошади ржут, вошел в измененное состояние, и спустился во двор на автопилоте. Во двор?! Этот сад - наш двор? Позвольте не согласиться! Прудик с камнями и незабудками по краям, клумба в стиле "бабушкина радость"... Только какая, нахрен, космея, какая календула? Май месяц на дворе! Ландыши должны цвести, или что там у нас в деревне цветет. Неужели спонтанный переход? Надо присмотреться. Вместо клумбы и пруда тут же оказалась мощеная камнем дорожка с ландышами по краям.
  
  Уфф... Это сон. Задремал и не заметил. Ну, в собственном сне и похулиганить можно. Музыка идет тихо, легким фоном, мешать перестала. Подпрыгиваю, подгибаю ноги - последняя проверка на сон - ага, завис. Вскидываю руки вверх, вытягиваюсь к небу и взлетаю в клубящиеся облака. Сразу темнеет. Усиливаю "подъемную тягу", выныриваю над ними. Вокруг меня - звонкая синева безоблачного неба, пронзительно холодная и сияющая, подо мной - облачное неспокойное море, с белыми барашками и сизыми валами туч. Ветер несет меня, как бумажный самолетик, я сам - этот ветер, и, опускаясь к кромке облаков, взвихряю, закручиваю, взбиваю их, как мыльную пену. Интересно, а смерч закрутить удастся? Начинаю кружиться, как собака, гоняющаяся за своим хвостом, облака затягиваются в воронку и вышвыриваются клочьями куда-то наверх. Кружится голова, перед глазами мелькают обрывки серого, черного и сизого, начинает мутить и корежить. Хочу остановиться, понимаю, что надо, но не могу.
  
  Что-то черное врывается в мою круговерть и с размаху бьет в грудь. Дыхание перехватывает, свист в ушах - и я вижу, что облака перестали вращаться и резко уходят вверх, а я камнем лечу вниз, к ровным квадратикам зеленых и бурых огородов. А, блин! Где мой парашют? Срочно надо представить парашют. Будет рывок строп, кишки встряхнет, зависнешь на мгновение, и понесет в сторону... и, главное, верить, что так оно и должно быть. Конечно, упасть во сне с любой высоты - не смертельно, но очень не хочется. Посему представляю старательно. Но происходит совершенно другое. Чувствую, как кто-то зацепляет меня кошками за спину и удерживает в воздухе. Стальные "когти" не только воткнулись в одежду, но и кожу на спине зацепили, больно. Сейчас проснусь. А жаль, такой был ясный сон. Вытягиваю перед собой руки и старательно смотрю на них, но не помогает ни фига. Враль этот Кастанеда. Меня тащит против моей воли сквозь туман или дым, все серо, даже рук не видно, на какое-то время я вообще выпадаю из ткани сна в немыслимую область, а когда начинаю видеть, то увиденное мне совершенно не нравится.
  
  На невнятный туман наложено схематическое изображение домов и деревьев. Кое-что обозначено парой штрихов, другое прорисовано лучше. Более-менее реалистично выглядит только асфальт под ногами и старый деревянный помост, как от летней эстрады. Около помоста стоит девушка в наряде "последняя любовь некрофила", и что-то говорит высокому человеку... нет, "большому черному дерьму" с топором! Меня притягивает к ним со страшной силой, и это не праздное любопытство. Девушка говорит глубоким низким голосом: "Только скорее, пока она меня не настигла!", но интонации у нее Ленкины.
  - Что - скорее? - я хватаю ее за плечо и разворачиваю к себе. Точно, Ленка, только сильно изменившая внешность по сравнению с реальной. Такая интересная бледность в сочетании с алыми губами и фигура, как на картинах Валеджио.
  - Меня казнить. Чтоб ей ничего не досталось.
  - Кому - ей? - я вклиниваюсь между ними, отпихивая тень с топором, которая здесь имеет ощутимую плотность. Правая ладонь тут же начинает сильно саднить.
  - Матери. Пусть отстанет. Увидит меня мертвой и отстанет. Я устала. Уходи.
  - И ты хочешь умереть, чтобы предки тебя не доставали? Осердясь на блох...
  - Она не "достает", она ест людей. Съела отца. Меня доедает. Если я хочу хоть сколько-то сохраниться - нужно уйти.
  - Ну и уходи! Давай снимем комнату в глухой деревне, у какой-нибудь старушенции, я деньги достану, никто тебя не найдет! А в Головково у меня бабушка живет, можно к ней поехать.
  - Ты ничего не понимаешь. Мои куски в ней, моя сила, она доберется и доест меня даже на Южном полюсе.
  - Тьфу ты, а мертвую она тебя не достанет? Ну, вызовет дух и будет мучить?
  - А что ей с него получить. Отойди! Пропусти палача, - Ленка пихнула меня в грудь.
  
  Я отлетел в сторону, как тряпичная кукла, видать, не всю силу мать у нее забрала. Дерьмо, которое она назвала "палачом", размашисто шагнуло к ней, но нисколько не приблизилось. А потом вообще заскользило назад. Черный сгусток, чернее тени во много раз, такой глубокой, бархатной кошачьей чернотой, прицепился к нему и тащил подальше от Ленки. Кот! Как только я подумал об этом, пятно тут же преобразовалось в кошачью фигуру. Огромный котяра упирался всеми лапами и волок палача, вгрызаясь в задницу. Фигура извернулась, взмахнула топором - и я бросился наперерез, чувствуя, что не успеваю. Тело стало действовать само, правая рука рванулась в восходящем ударе, ладонь ожгло болью.
  
  Серый клинок, еще не выскочив на всю длину (ощущение, что из руки тянут жилы), все же добрался до рукояти топора и прошел сквозь нее, как сквозь пар. Лезвие топора рассеялось туманом, фигура развернулась ко мне. Я сжал рукоять сабли и шагнул к ней, отбивая верхний удар, отчего топорище еще укоротилось, и тут же ускользнул, разрывая дистанцию. Как-то неохота сближаться, не смотря на манящую возможность легкой победы. Что-то не то, жопой чую. Кот оторвался от тени сразу же, как та переключилась на меня, а эта зверюшка не слабая. Я двинулся вокруг палача, то провоцируя выпадом, то закрываясь, а он разворачивался вместе со мной и реагировал на удар на мгновение раньше, чем я его совершал. Мысли он чувствует, что ли? Если так, то... могу ли я им управлять? Представляю финт в лицо, с ударом в бок, делаю подшаг - и предоставляю сабле действовать самой. Фигура отшагивает, изгибается, рука ее, уже обезоруженная, тянется-тянется-тянется к моему лицу, а сабля врезается в живот "черного дерьма" и взлетает вверх, почти не встречая сопротивления. Фигура мелко дрожит и распадается, развеивается черным дымом, его все больше, становится трудно дышать, я оборачиваюсь, пытаясь найти Ленку или, хотя бы, ее кота, но вокруг нет ничего, кроме дыма. Он забивает мне грудь, я надсадно перхаю, командуя себе проснуться, надеясь проснуться - и не могу. В глазах плывут красные круги, летят алые искры, огонь лижет ноги, я дергаюсь и не могу сдвинуться с места. Ревет пламя, где-то далеко орет в сотни глоток человеческая толпа: "Колдун! В ад! Жарься в аду!"
  
  Как там говорил Сабыр - "операции с сутью способны изменять там целые страны", так вот, суть этого костра, суть... колдуна жгут... нет, не так... искоренение, тотальное искоренение, значит - меняем на... меняем - на что? Я сам - искоренение, ведь я сам - сейчас - искоренение, меняем это на "наведение справедливости", я сам - сейчас - "тот, кто наводит справедливость". Ничего личного. Холод, сосредоточенность, взвешенность. Огонь опадает. Дым сносит ветром. Толпы нет. Небо, облака. Серый асфальт со слюдяными окошками льда под ногами.
  
  Где Ленка? Где кот? Поднимается паника, но я глушу ее этим новым ощущением, новой сутью. Холодная справедливость и взвешенность решений. Бесполезно искать крошку Бри, надо найти ее мать. Я с трудом вспоминаю этот серый, стертый облик, представляю ее, зову, потрясая оружием. Поворачиваюсь по кругу, стараясь определить направление. Глухо. На фоне окружающей серости мелькает что-то яркое. Перед глазами зависает, трепеща крылышками, и опускается на руку бабочка, яркая, тропическая, размером с раскормленного сизаря. Конечно, это сон (или, все-таки, астрал?), тут бабочки могут быть хоть с орбитальную станцию, но что-то мне все равно в ней активно не нравится. Бабочка вспархивает и "ведет", поминутно возвращаясь и садясь то на плечо, то на правую руку, в которой по-прежнему сабля. И в глаза своими сетчатыми буркалами заглядывает, будто кровно во мне заинтересована. Слежу за дорогой, посматриваю по сторонам. Во сне так часто бывает: если идешь куда-то в определенное место - никогда не дойдешь, а если не ищешь и не ждешь ничего - оно само проявляется. А позади тебя дороги с самого начала нет. Бабочка возвращается, садится на грудь, слишком близко к шее, и это меня напрягает. Стряхиваю ее левой, она вцепляется в кисть руки, впускает когти... Да это уже не бабочка, это летучая мышь, но не наша вечерница гладконосая, а листоносый вампирчик. Мышь изворачивается и впивается в палец зубами, я трясу рукой, стряхивая нахалку, и когда освобождаюсь от вампирчика, понимаю, что вокруг меня произошли серьезные изменения. Поднимаю глаза - вижу железные прутья. Поворачиваюсь - там то же самое. Взлететь? Над головой - частая сетка. Твою мать!
  
  И впрямь - ее мать. Перед клеткой, на расстоянии трех-четырех шагов, стоит кресло, больше похожее на трон, и в нем восседает Ленкина мамаша. Какой красоткой она себя тут заделала! Только глаза все равно оловянные. У нее на коленях лежит Ленка, сестрица моя названная, она в обмороке, если, конечно, не притворяется.
  - Зачем прибежал? - смеется оловянная королева. - И что тебе неймется, хельсинг недоделанный? Семейные узы - крепчайшие узы на свете. Я ее породила - она моя плоть, моя кровь. Я всего лишь возвращаю свое.
  Молчу, примериваюсь к прутьям. Быстрый замах, удар - сабля со звоном отскакивает. Хорошо, не раскололась, и ни зазубринки - ни на клинке, ни на, увы, прутьях моей клетки.
  - Ты же сам связан с семьей, с родными. Что, порушишь кровную связь? Каждый прут - твои родные. Вот этот, например - брат Иван, а этот - Олежка, а вон там, ржавенький - твоя бабушка. С кого рубить начнешь?
  - С тебя, - отвечаю.
  Смеется:
  - Не выйдет, ты нам не ровня, ты - бесцветный, никто. Мы - кровь этого мира, а ты - всего лишь отрыжка.
  - Да сама ты, - огрызаюсь для проформы, а сам соображаю, как выйти из клетки, не ломая прутьев. Я - бесцветный, отрыжка? Ага, воздух! Какие там были ощущения в облаках? Сперва бумажный самолетик, а потом вихрь. Вхожу в это состояние, и без помех вылетаю из клетки.
  
  Что она кричит, когда я закручиваюсь вокруг нее, подхватываю левой обмякшую Ленку? Ленкина плоть словно приросла к ее ладоням. Оловянная королева хохочет. Она снова на троне, и трон возносится к облакам. Врешь, не уйдешь! Воздух - моя стихия, мой дом, не твоя! Взлетаю выше, пикирую, сталкиваю обеих, раз уж не расцепить. Подхватываю падающих. Тащу вниз, сквозь тучи, поспешно вспоминая берег своего моря, тот самый, где нашел саблю, уж если драться - то на своей территории. Такой безнадежно тихий, сумеречно-серый, с шелестящим прибоем. Вот он! Опускаю не на песок, переворачиваю вниз головой и кунаю в воду. Раз, другой... Ленке тоже достается, но не так сильно. Пока мамаша болтает ногами в воздухе, торча по грудь в воде, дочь лишь иногда захлестывает волной. Вытаскиваю. Хрип, кашель, ор, слипшиеся мокрые патлы. Какая из тебя королева? Разве что помойная. Тут мой сон, тут мои правила! Швыряю ее на песок, на спину, хватаю бесчувственную Ленку за грудки, тяну на себя. Руки мамаши тянутся вслед за ней как резиновые. Поднимаю саблю, готовый рубить эти отростки. И останавливаюсь, видя перед собой тощую Ленкину шею с синей жилкой. Жилка подрагивает. Жива? Лишившаяся апломба, но не сдавшаяся оловянная королева выдергивает у меня из рук обморочное тело и на коленях ползет подальше от моря. Размахиваюсь, чтобы рубануть тварь в спину и опять вижу перед собой бледное лицо и цыплячью шейку "сестренки". Тттвою!.. Мамаша усаживается на песок и хихикает, как помешанная. Причем, смотрит она за мою спину.
  
  Разворачиваюсь, и вовремя - из полосы прибоя выскакивает матерый секач, встряхивается и трусит ко мне, моментально набирая скорость. Отскакиваю в сторону, увы, недостаточно быстро, клыки проходятся по ноге, и я падаю на колено. Боли не чувствую, пытаюсь вскочить, но нога предательски подгибается, и я снова плюхаюсь на песок. Хряк разворачивается и несется на меня со скоростью экспресса. Поздно спасаться. В последний момент выставляю перед собой саблю и она с хрустом вонзается под самой пастью зверя. Опрокидываюсь на спину, туша валится на меня, выворачивая руку, выбивая воздух из легких, впечатывает в песок, содрогается, растекается смрадной плотью по лицу, душит... И вдруг становится легче. Отпихнув ставшее почти невесомым тело, переворачиваюсь, смотрю на него. Вместо хряка передо мной лежит Виктор Иванович в рваной футболке, а из его горла хлещет алая кровь - такая яркая и настоящая на моем сером берегу. С такими ранами в реале умирают мгновенно, но тут он находит в себе силы прошептать что-то. "Доча.."? А потом, тише, но более ясно - "...прости".
  - Папа! - слышу за спиной дикий Ленкин визг. - Папа, не умирай!
  
  Преодолев слабость, встаю на четвереньки, поднимаю голову. Ленка бьется в руках матери и колотит ее по лицу кулачками. Та отворачивается, но не отпускает. Бормочет что-то успокоительное. Похоже, она сама в шоке. Ленка оборачивается и смотрит уже на меня, потом застывает на мгновение и вцепляется зубами в материно беззащитное горло. Рвет его клыками, приникает и, хлюпая, глотает кровь. Оловянная королева не сопротивляется, она, видать, не ожидала, что Ленка на это способна, вздрагивает всем телом, оседает, становится маленькой и жалкой... кучкой тряпья... расползается туманом. Ленка идет ко мне, и рот у нее в крови, а глаза огромные, черные, без радужки - одни зрачки.
  - Где папа?
  Я поворачиваю голову. Труп исчез. Пожимаю плечами.
  - Прости, Лен, он сам на меня напал. Тут было: или он, или я. Повезло мне.
  Ленка улыбается одним уголком рта, и я вижу острый клык. Она отирает губы рукавом. Она подсаживается ко мне и крепко обнимает за плечи.
  - Да забей. Что бы с ним ни случилось, он теперь от нее свободен. Понимаешь - свободен! Это многого стоит. Иногда даже жизни.
  Тут голос у нее осекся, она стиснула меня так, что захрустели кости, и, сморщившись, тоненько завыла на одной ноте.
  - Папка... папка, что ж ты наделал... ууууу, старый дурак...
  А потом встала, с легкостью подхватила меня и скомандовала еще "сырым", но уже решительным голосом:
  - Вспоминай, где твое тело лежит. Пора возвращаться.
  
  В то утро я так и не добрался до инста. Проснулся в состоянии "меня били, колотили и забросили в кустах". Нога ниже колена распухла и не слушалась, наверно, перелом. Попробовал прощупать, но она ответила такой вспышкой боли, что я взвыл и оставил это дело врачам. Надо бы позвонить в поликлинику, вызвать на дом. Но сперва - Ленке.
  Трубку взяла сразу же, голос бодрый.
  - Ну, что, как самочувствие?
  - Кажется, ногу сломал, а так, вроде, терпимо. Ты сама-то как? Отец, мать?
  - Я - нормально. Мать во сне умерла. Папка сидит рядом с ней, плачет. Ты хоть понимаешь, какое счастье - он плачет! Он жив, понимаешь? По-настоящему жив. Сейчас вызвала скорую, на трупе видимых повреждений нет, и я рада до усрачки. Хрен они теперь разберутся! Вечером приеду к тебе. Адрес кинь эсэмэской. И еще - ты не только врача вызывай, ты и учителя позови, пусть посмотрит, а то папка тебе энергетику поувечил, это не сразу чувствуется, а потом уже поздно. Папка сам себя залатал, а ты не умеешь.
  
  Первым прибежал Сабыр. Врач пришла уже после двенадцати, диагностировала сильный ушиб и растяжение связок, прописала обезболивающие и сделала фиксирующую повязку. Сабыр в это время пил чай с дядей Пашей на кухне, и выходить к ней наотрез отказался.
  - Я и так устал, как бобик, сам девушку развлекай! Все равно не поверит, что перелом можно за три часа срастить.
  В десятом часу вечера заявилась Ленка. Для траура ей даже не пришлось менять обычную форму одежды, а на рожице вместо скорби было написано такое облегчение и детская радость, что как-то уже и не верится, что менее суток назад она терзала (ну, в астрале, да, но ведь как наяву!) человеческое - да человеческое ли? - горло и пила горячую кровь.
  - Кажется, кто-то обещал найти для меня достойный выход?

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"