В просторной зале собралось шумное общество. И хотя свет от камина и нескольких тусклых свечей почти скрывал лица присутствующих, по всему было видно, что собравшиеся что-то живо обсуждают. Молодые девицы, поминутно бросающие кокетливые взгляды на статных кавалеров, то хихикали, то восклицали отчего-то бледнея. Мужчины же, коих насчитывалось много меньше, чем дам, польщенные вниманием важно расхаживали из стороны в сторону. На лицах их время от времени появлялись снисходительные улыбки, они что-то не спеша говорили друг другу.
Возле камина стояли два больших кресла, в одном из которых сидела дама средних лет, рассказывавшая о нашумевшем недавно в столице некоем спиритическом сеансе, проведённом загадочным иностранцем, находившемся в Петербурге проездом.
- Господа, отчего вы не верите мне?! - негодовала она. - Истинно вам говорю, графине Б-ой этот странный человек поведал обо всей её жизни, даже о тех подробностях её, которые ни коим образом не могли быть известны обществу... Она до сих пор не может оправиться и скорейшим образом отбыла на летние дачи, как видите, даже не пришла на сегодняшний бал!
- Дорогая Елизавета Никитична, - вступил в разговор один из молодых людей, стоявший у камина и доселе не вмешивавшийся в увлекательную беседу. - Современная наука доказала, что таких, э-э, магических проявлений не бывает и быть не может. Поэтому всё это действо, проведённое третьего дня у госпожи Б-ой, не более чем фарс!
- Но позвольте, - не унималась рассказчица, - как же тогда огонь на подносе, просто горел сам по себе?
- Фо-ку-сы! В Европе, надо сказать, давно уже проводятся целые спектакли с подобными показами. А в нашем глухом краю всё это в диковинку, вот этот ваш иностранец и позабавился в волю над темными русскими, которые до сих пор верят в русалок и домовых.
Все присутствующие расхохотались, кроме, разумеется, дамы в кресле и ещё одного почтенного старика, сидящего напротив неё. Лоб его, без того испещренный глубокими морщинами, ещё более нахмурился после сказанного. Он обвёл строгим взглядом окружающую его молодежь, отчего невольно все прекратили смеяться и потупились.
- Эх, занятно ныне слушать молодое поколение, - сказал он, когда в воздухе повисла гробовая тишина. - Но вот чего я в действительности не понимаю, откуда такой, как это сейчас модно, нигилизм поселился в светлых головах сиих? Откуда такая нелюбовь к земле, вскормившей и поставившей на ноги? В речах этих слышится мне презрение к самобытности и устоям, которые вековым опытом сложены, что, не к вашей, господа, чести будет сказано, не красит людей просвещенных, коими вы, я полагаю, себя мните. Вот вы, господин С-й, - обратился он к юному скептику, - предприняли большое путешествие по Европе, ознакомились с многими достижениями, вернулись на родину и чем, позвольте спросить, занимаетесь? Вот именно - ничем, проживаете жизнь, мотаете средства батюшки вашего. А коль, как вы выразились, мы живем в дикой стране, то почему бы вам не употребить силы и умения полученные за границей, для приумножения знаний, привношения того разумного, о чём молвите здесь нам? Весьма, знаете ли, удобно критиковать, когда сам ничего не делаешь.
Вокруг снова повисла тишина.
- Если словами своими я имел неосторожность задеть чьи-то чувства, я искренне прошу прощения, - глухо промолвил С-ий.
После этого лицо почтенного старца приобрело радушное выражение и хозяйка, уловив момент, вмешалась в беседу:
- Федор Алексеевич, голубчик, не стоит, право не стоит обижаться на наших юных гостей. Ах молодость, она ведь слепа и ретива! Полно же, к чему омрачать столь прекрасный вечер!
- Ни в коем случае я не держу обиды, тем более не хочу испортить никому настроение!
- Вина! Непременно вина! - воскликнула хозяйка. - Кузьма, шельмец, неси вина гостям, бокалы давно опустели, а он стоит как истукан!
Когда вино вновь заиграло в свете камина и неприятный осадок немного растворился в коварном напитке, старик, устроившись поудобней в своём кресле снова заговорил.
- Вы вели занятные разговоры об иностранце, который ведает о прошлом и будущем. Как я погляжу, собрались здесь люди нечуждые подобным проявлениям, но неверящие во многое. Так вот, господа, хочу вам поведать историю, которая произошла со мной много лет назад, когда я тоже был молод, полон сил и, в отличие от нынешних, - он хитро посмотрел в сторону С-го, - готов был послужить на благо отечеству. Ни ради хвастовства будет сказано, однако ж, будучи родом из семьи, хотя и знатной, но весьма стеснённой в средствах, я, получив навыки врачевания, стал служить лекарем в одном глухом уезде Н-ской губернии. Впрочем, привычный к скромным условиям, я ни минуты не жалел об уготованном мне судьбой жребии скромного сельского врача, тем более, что смог наконец-то сам зарабатывать себе на хлеб, не утруждая более в том своих родителей.
Не замечал я, как пролетают дни и ночи. При свете солнца усердно трудился с больными, вечерами в мерцании тусклой свечи я придавался многочисленным штудиям, ибо тяга к знаниям пересиливала усталость, а ум и вовсе тогда не ведал её. Так, познавая с каждым днём всё более не только секреты своего не лёгкого ремесла, но и законы мироздания, почерпываемые мною из других наук, я убеждался день ото дня в торжестве разума над варварскими представлениями наших далёких предков о сути бытия, кои и по сей день нередко можно наблюдать среди темной части нашего народа
Как-то, в один из вечеров в окончании лета, когда в часы заката воздух наполняется сыростью, а желтеющую траву устилает кромка тумана, у меня на пороге появился странный человек. Он не стучался в дверь, как это по обыкновению делали все мои посетители, а просто смотрел в окно, своими черными глазами. Я, признаться, не сразу заметил постороннего, без церемоний шпионившего за мной, ибо полностью был поглощён занятнейшими изысканиями. Но вдруг почувствовал на себе чужой, будто лишний взгляд. Тогда я обратил свой взор на маленькое оконце и увидел его. Отворив дверь я поинтересовался что же угодно в такой праздный час незнакомцу. Он же, смерив меня оценивающим взглядом и не дождавшись приглашения войти, ступил через порог и скудно представился. Оказалось, что ко мне пожаловал один из богатейших местных помещиков. Точнее будет выразиться его зять. Местные сказывали, что некий столичный франт, промотавший всё родительской состояние, успешно соблазнил единственную дочь одного знатнейшего и почитаемого, пожалуй, не только в округе, но и в столице, заводчика, чем обеспечил себе безбедное существование. Выгодно женившись, он, между тем, остался под пристальным наблюдением своей красавицы-жены, что весьма помешало ему вести прежнюю разгульную жизнь и он, стеснённый выбором сытого существования или же долгового позора, остался с женой при её отце в их родовом имении.
Пришедший незнакомец обладал, надо сказать, весьма отталкивающей внешностью. Не знаю как на вкус милых дам, но мне он не понравился с первых мгновений пребывания его в моём скромном доме. Сначала он совершенно бесцеремонно, с этакой брезгливостью внимательно осмотрел мои апартаменты, оставшись ими явно разочарованным. Подошёл к столу и мельком ознакомился с работой, которую вёл я со свойственным мне тогда кропотливым усердием. Потом, собственно, моя скромная персона наконец-то удостоилась его внимания. Он кратко представился, не преминув сослаться на свои родственные связи со знатной фамилией. Потом, отдавая дань манерам и воспитанию, привитыми с малых лет, сослался на нескольких влиятельных в тех краях людей, милостью которых я был рекомендован как хороший врачеватель и, без приглашения уселся в единственное кресло, располагавшееся подле небольшой печи...
- Видите ли, любезный, прибыл я к вам, взывая вашим безграничным знаниям в вопросах различных недугов, - начал он, снимая с тонких рук перчатки. - Вышеупомянутые мной господа сказывали, что вы просто чудотворец и не раз спорили с самою смертью...
Я, признаться, не без труда остался холоден к столь неприкрытой и циничной лести и просто промолчал. Он же, оценив мою реакцию, предпочел перейти сразу к делу:
- Моя супруга, госпожа Л-ая, небезызвестная, я полагаю, особа, с некоторого времени, скажем так, пребывает в некотором смятении духа, что плохо сказывается на её здоровье. Я и родственники, в первую очередь, конечно, её батюшка, весьма обеспокоены этим обстоятельством. Из столицы были выписаны лучшие врачи, которые, к великому сожалению, кроме вытягивания весьма существенных ассигнований, ничего не сделали, - на этих словах он встал со своего места и отвернулся, но от моего взора не ускользнула тень злого негодования, на мгновение поразившее его бледное лицо. - Несчастные шарлатаны! Но, как говорят в народе, Бог им судья... Так вот, о вас же ходят совершенно невообразимые слухи! Ни обращаясь к вашему чудесному дару излечения, о котором в округе просто слагают легенды, я, прежде всего, говорю о вашей бескорыстности и стремлении помочь каждому страждущему. Ни подумайте ни в коем разе будто мы ограничены в средствах, ни в коем случае, вы будете вознаграждены более чем можете себе то представить, но речь идёт о том, чтобы помочь моей бедной супруге, которая буквально за несколько месяцев утратила былую красоту и жизнерадостность, превратившись в угасающую затворницу.
На этих словах он прервал свою речь и пронзительно посмотрел на меня, ожидая ответа, а заодно пытаясь понять, какое действие на меня оказали его слова.
- Что именно её тревожит? - спросил я, возвращаясь за свой стол.
- В том-то и дело, что никто не может этого понять. Сама же она совершенно ничего не говорит ни домочадцам ни многочисленным лекарям, а просто увядает на глаза... - его речь прервалась и я почувствовал как закипает в нём неясное чувство, то ли злобы, то ли горя, столь безысходного и беспомощного, готового переродиться в гнев. - В общем, поэтому я и прибыл к вам, просить помощи и полностью уповаю на вашу милость, надеюсь, вы не откажите.
После сказанного он ещё раз, но уже испытывающее посмотрел на меня. А я, признаться, был несколько растерян. Бесспорно, случай, очевидно, был интереснейшим, если даже столичные светилы не могли дознаться, в чём причины недуга, но притворная лесть, которая изливалась из уст моего неожиданного гостя, отталкивала меня от всего, что могло быть связано с этим человеком - такую неприязнь он вызвал к себе с первых сказанных им слов. Однако же, я понимал, что может быть речь идет о человеческой жизни, и если я даже не попытался бы помочь, то мог до конца дней своих жалеть об этом.
- Хорошо, я посмотрю, чем смогу быть полезным, но, вы должны понимать, что далеко не всё в моих руках.
Он снисходительно улыбнулся, потом кивнул и направился к выходу.
- Экипаж прибудет за вами завтра к обеду. Путь не близкий, да и погода может всякое выкинуть, так что будьте готовы к означенному времени.
Я не успел опомниться, как дверь за наглецом закрылась, не оставляя мне ничего другого, как дать своё полное молчаливое согласие.
Оставив все необходимые распоряжения, благо больных в последние несколько дней было не много, я, завершив свой скромный обед и собрав всё необходимое, был готов к выезду. Обещанный экипаж тоже не заставил себя ждать. Всё говорило о состоятельности пригласивших меня людей. Мрачный на первый взгляд кучер оказался весьма словоохотливым и поведал мне всю историю недуга молодой хозяйки от самого, так сказать, начала, поэтому, ехал я уже с определённым представлением о загадочной болезни, посетившей благородное семейство.
Путь и правда выдался не близким. Туман, стелившийся по обочинам и сменявшийся порой частой изморосью, делал проходящие мимо меня пейзажи безрадостными. Хотя, признаться, полностью поглощённый мыслями о предстоящем, я мало уделял внимания природным капризам. Воображение моё полностью было захвачено странной болезнью, описанной мне двумя разными людьми. И если первый мог сказать лишь о внешних проявлениях странного состояния, то второй не преминул украсить повествование свое множеством домыслов, порожденных примитивным сознанием, что меня, тогда, весьма, надо сказать, позабавило. Между тем, из сказанного обоими я уже достаточно представлял все признаки таинственного заболевания.
На месте мы были уже после заката. Перед моим взором предстал огромный дом, возведенный в несколько, как мне тогда показалось, европейском стиле - модные, так сказать, настроения уже тогда захватывали умы людей обеспеченных, особенно это обстоятельство проявлялось в глубинке, когда архитекторов выписывали прямо из-за границы и те строили огромные дома, походившие более на средневековые замки, не заботясь о целесообразности их архитектурных изысканий в столь суровых краях.
К нашему приезду грянул сильный дождь и я, в сопровождении нескольких слуг, подхвативших мой скромный багаж, прошел внутрь через массивную входную дверь совершенно вымокший. Дом встретил меня огромной и холодной залой с освещением всего в несколько свечей, чего явно не хватало для столь большого пространства. Хозяев не было, что, признаться, сначала несколько задело меня. Кружившиеся вокруг слуги забрали мокрую одежду и проводили в гостиную, в которой, как выяснилось, и собрались все домочадцы. В центре стояло большое кресло, в котором сидела молодая девушка. Лицо её было бледным, а взгляд больших карих глаз казался потерявшим блеск. Она была бы весьма недурна, если бы не болезненный вид, несколько даже обезобразивший молодой ещё образ. Она сложила руки на коленях и задумчиво слушала какой-то весёлый мотив, исполняемый человеком, стараниями которого я оказался в этом доме. Меня это немало удивило, так как в первую нашу встречу он не произвел сколь-нибудь приятного впечатления, и уж тем более не проявил склонности к чему-либо прекрасному. Вокруг кресла стояли ещё несколько человек, которые тоже слушали бодрые переливы рояля. Моё присутствие осталось незамеченным, а слуга, приведший меня сюда, молчал, очевидно дожидаясь, когда закончится музицирование.
Вокруг было очень светло, даже, как мне показалось тогда, чрезмерно. Для освещения хватило бы и половины свечей, которые горели вместе с жарко пылающим камином. Другую половину, как подумалось мне тогда, не мешало бы отправить в остальной дом, показавшийся мне мрачным и неуютным.
После исследования гостиной, взор мой снова упал на бледную девушку в кресле. Без сомнения то была молодая хозяйка. Я остановился на ней и, очевидно, слишком пристально всмотрелся в болезненное лицо, так как она, с усилием повернув шею, посмотрела на меня. Во взгляде её, оказавшимся весьма пронзительным, я не увидел ни удивления, ни интереса к незнакомой персоне. Она глядела на меня как на некий предмет мебели, появившийся в привычном ей пространстве. Но в этом, к чести её будет сказано, не было ни доли высокомерия (в отличии от её супруга), она просто смотрела на всё вокруг угасающим взглядом, будто происходящее давно перестало вызывать какие-либо чувства.
Так мы изучали друг на друга некоторое время, пока я не заметил, что музыка прекратилась, а все присутствующие молча смотрят на меня. Это продолжалось ещё несколько времени, пока дремлющий рядом слуга не всполошился и не доложил обо мне по всем правилам.
- Милости просим, голубчик! А мы право же заждались! Прошка, что стоишь, душа твоя куриная, прозевал всё на свете! Распорядись, чтоб подавали на стол! Человек устал с дороги, промок до нитки, а он спит на ходу, паразит! - не давая мне опомниться, выпалил, судя по внешнему виду и хозяйским манерам, отец семейства. - Разрешите представиться: граф В-ский. Но по мне, лучше просто Дмитрий Иванович. Это супруга моя, - указал он на почтенную пышную даму, кружившуюся подле стола, - это, как сейчас говорят, друзья семейства нашего, - показал он на нескольких молодых людей и девиц, имен которых я, признаться, не запомнил, - ну а Алешку вы и так знаете, - махнул он рукой в сторону зятя и жест этот, что особенно бросилось в глаза, не был лишен тени пренебрежения. - Ну а это, - наконец он добрался до девушки в кресле, - доченька моя, Лизонька. Из-за неё-то мы вас, сударь, и вызвали, - оживление в его голосе в один момент сменилось печальными нотами, и, очевидно, чтобы отогнать дурное настроение, он пригласил всех к столу.
Перед трапезой я провел небольшой осмотр своей пациентки, а заодно мы немного поговорили. С первых минут нашей беседы я понял, что Елизавета Дмитриевна обладала острым умом, что было, разумеется, подкреплено отменным образованием, а ещё, что по природе своей она была очень добрым и отзывчивым человеком, что среди молодых людей, занимающих весьма высокое положение в обществе, являлось тогда, да и сейчас, редкостью.
Признаться, каких-либо отклонений, кроме крайнего истощения организма, я не обнаружил ни при первом осмотре, ни при последующих моих наблюдениях.
Стол, конечно, был неописуемым. Чем славиться российская глубинка, так это хлебосольными столами. Есть у провинциалов, которые не отравлены светской жизнью, отличительная черта, проявляющаяся особым образом когда случается им принимать столичных гостей - они очень бояться не угодить капризным, как им кажется, аппетитам этих самых гостей, поэтому разнообразие закусок на таких приемах столь велико, что ни все порой случается попробовать, так как откушав половину, на остальное у едока уже не остается сил. Очевидно, этаким столичным гурманом я представлялся хозяевам, потому что обилие и разнообразие подаваемых блюд тем вечером могло бы удовлетворить самым разборчивым аппетитам, что уж говорить обо мне - скромном сельском враче. Вино лилось рекой. Я попробовал не только редкие сорта из самых почитаемых погребов Европы, но и всевозможные домашние настойки, изготовленные, как говорил хозяин, по старинным рецептам.
Между блюдами, сменявшимися одно за другим, я успел заметить, что Елизавета Дмитриевна за весь вечер ни съела почти ничего. Она сидела за столом, откинувшись на высокую спинку стула, и наблюдала за окружающими. Иногда что-то говорила, когда разговор заходил о близких ей темах, но в основном молчала. Порой губы её трогала едва заметная улыбка, когда кто-нибудь, особенно развеселившийся, отпускал какую-нибудь колкость или подшучивал над соседом. А иногда она как бы отстранялась от всего, отворачивалась от общества и смотрела куда-то в сторону. Смотрела по долгу, не моргая, а когда взгляд её вновь обращался к столу, в глазах читались тревога и страх. Я долго наблюдал за ней, пока не понял, что в эти моменты взор её обращен к окнам, за которыми давно уже царствовала ночь с её по-осеннему холодным мраком. Это обстоятельство меня весьма заинтересовало, и я зарекся непременно выяснить, что так пугает молодую особу.
Ужин между тем подошёл к концу. Дамы изъявили желание ещё немного помузицировать в гостиной, некоторые из мужчин отправились в свои покои, утомленные обилием еды и питья, а я был приглашен отцом почтенного семейства в кабинет на трубочку редчайшего по его словам табака. Конечно, когда мы остались наедине, речь пошла о состоянии молодой хозяйки. Оказалось, что несколько месяцев назад Елизавета Дмитриевна стала буквально угасать. Она потеряла аппетит, перестала выезжать за пределы дома и поддерживать знакомства в свете. Он, конечно, всеми силами пытался вызнать, что произошло. Сначала его подозрения пали на зятя, которого по всему было видно, он недолюбливал, и благословение на брак дал лишь из-за Лизаветы, которая беззаветно полюбила этого недостойного повесу. Но потом оказалось, что меж ними нет никакой беды. После этого, не зная, что делать, он обратился к помощи лекарей, которой от них так и не дождался. Эскулапы лишь твердили, что вся причина в её голове и тех мыслях, которые она скрывает от всех, но которые не дают её бедной душе никакого покоя, намекая, что имеются, конечно, специальные для этого заведения и, если будет необходимо, есть, конечно же, все возможности, чтобы всё было тихо, без лишнего шума. Эти разговоры, разумеется, приводили отца в бешенство, и все врачеватели были в итоге прогнаны из дома. Последней попыткой разобраться во всём стал я.
- Скажите, а появились ли в её поведении какие-то странности, или же привычки такие, которых ранее вы за ней не замечали? - спросил я, когда Дмитрий Кузьмич закончил рассказывать.
- Помилуйте, сударь, откуда же я могу знать, какие у молодой девицы могут быть привычки или странности. Супруга ничего не говорила, а так... Хотя, да, действительно, как же я об этом сразу не подумал. Видите ли, когда всё это, так сказать, началось, она перестала на ночь тушить свечи, больше того, велит, чтобы слуги по нескольку раз за ночь проверяли покои и следили за светом, чтоб не дай бог не погас. Всё лето топит у себя камин, даже в жару, практически перестала выходить из дому, а раньше очень любила гулять в парке, иной раз по несколько часов сряду пропадала. А ещё мне вспомнился случай, не так давно велела слугам изловить мышь и посадить её в клетку для канареек, забрала её себе, а потом куда-то дела и мышь и клетку в придачу. Вот, вроде бы, и всё, что я мог заметить. Что с ней может быть?
- Сейчас трудно что-то говорить после всего лишь первичного осмотра. Скажу только, что она порядком истощена физически. Но я склонен, ежели говорить начистоту, согласиться с мнением своих предшественников о том, что суть её недуга, скорее в неких переживаниях, о которых она, я так полагаю, никому ничего не говорит, нежели в какой-то болезни. И здесь, в качестве единственного лечения, кроме вашей заботы и внимания, я мог бы рекомендовать дружбу. Нужно чтобы она доверилась кому-то и поведала свои секреты, которые не дают ей покоя.
После мы ещё немного побеседовали. Я вызнал у него некоторые подробности, касающиеся брака, её окружения, обстановки в доме. Хотя, признаться, то, о чём мне поведал хозяин дома, вызвало некоторые сомнения, ибо человеком он был властным и, несмотря на любовь к своему единственному чаду, привык видеть во всём то, что он хотел, нежели действительно вникать в суть вещей.
Покои, отведённые мне, были большими и холодными. Невзирая на громоздкий камин, в котором пылал огонь, непомерно большая постель была выстужена, а воздух наполнен сыростью. Тогда я всё списал на то, что комнатами никто давно не пользовался, а к прибытию гостя их не успели толком протопить.
Перед тем, как отойти ко сну, я взглянул в единственное окно. За стеклом, обрамленным массивной рамой, нельзя было ничего разглядеть. Мне сделалось не по себе. Едва ли такой мрачный пейзаж можно было наблюдать в конце лета, но, увы, снаружи ничего не было видно. Темнота казалась сплошной, поглотившей все предметы на улице и ничего не оставившей вокруг, кроме холодной постели, освещаемой светом огня. С такими странными мыслями я заснул.
Впрочем, ночь не принесла мне много утешения. Обильный поздний ужин, сопровождавшийся непомерным для меня потреблением вина, дал свои печальные плоды, являя мне сквозь бред полусна неведомые туманные образы, окружавшие меня каждое мгновение и растворявшиеся в пустоте также быстро, как и появились. Несколько раз я приходил в сознание и не мог понять, где нахожусь, но потом успокаивался, вспоминая прошедший вечер, и снова погружался в забытье.
Проснулся я в дурном расположении духа. Однако, погода за окном обещала чудесный день. Всё ещё по-летнему яркое солнце заглядывало в окно, казавшееся столь печальным накануне, а на воле, радуясь его лучам, щебетали множество птах. Я несколько ободрился и, быстро приведя себя в порядок, спустился вниз, не без труда, признаться, отыскав хозяев, так как огромный мрачный дом больше походил на лабиринт, нежели на семейный очаг.
Стол был накрыт на летней веранде. Из вчерашних гостей никого не осталось, поэтому трапеза проходила в узком кругу, в котором из чужих кроме меня никого не было. По завтраку я понял, что обильная пища для сего семейства является делом привычным. Ели они много и с аппетитом, кроме Елизаветы Дмитриевны, которая, впрочем, в это утро казалась более весёлой, нежели накануне. Во взглядах, коими она меня удостаивала, я не без гордости почувствовал интерес, поэтому сразу после окончания завтрака, предложил ей прогуляться в парке. Тогда мне показалось, даже, не лишним будет сказать - я почувствовал некую тревогу в ней, после моего предложения. Она несколько мгновений молчала, о чём-то напряженно думая, но потом согласилась, и мы вышли на улицу.
- Вы не находите, что наш парк несколько уродлив? - спросила девушка, когда мы углубились в тень аллеи.
- В каком смысле? - вопрос, признаться, привел меня в замешательство, но я, разумеется, был рад, что она первая завела разговор.
- Папенька, знаете ли, сторонник всего настоящего, поэтому привел всё в крайнее запустение. Вам так не кажется? Вместо очищенного пруда с беседками на берегу у нас отвратительное болото, сплошь затянутое ряской, вместо ухоженных дорожек со скамейками по обочинам, выложенными камнем, ждесь только тропинки, усеянные крапивой и огромными корнями, лезущими под ноги. Когда едешь в экипаже по единственной дороге, кажется, что всё твоё нутро выскочит наружу - тряска нестерпимая, и при всём при этом папенька против приводить этот дремучий лес в божеский вид.
Сказано это было весьма живо с чувством крайнего волнения, и я даже усомнился в правильности своих умозаключений, сделанных из вчерашних наблюдений за этой бледной особой.
- Ну, может быть, не так уж и не прав ваш родитель, ведь этот монстр, называемый ныне прогрессом, движется слишком быстро, так, что скоро ничего первозданного не останется вообще, - сказал я для поддержания заведённой ею беседы.
- Ну уж нет, милостивый государь, что может быть хуже первозданного! Холод и тьма - суть первозданность, больше ничего. Мы можем наслаждаться видами лесов, полей и рек, зная, что за спинами нашими теплится огонь в очагах, горячая пища на столах и теплая постель. А вот если бы ничего кроме этих лесов, полей, рек не было у нас и мы вынуждены были бы существовать как первобытные дикари, вот тогда бы все воистину возненавидели всё первозданное!
- Но ведь живут же некоторые и не так как, к примеру, мы сейчас с вами. Я согласен, придя в дом мы знаем, что нас всегда будет ждать ужин и постель, но есть люди, которые, к великой скорби, еле сводят концы с концами, и прикладывают большие усилия, чтобы остаться хотя бы наполовину сытыми. Но, поверьте, сударыня, они цепляются за жизнь не меньше нашего, это я могу утверждать со всей ответственностью, так как много чего перевидал за время своей службы.
Она остановилась и внимательно взглянула мне в глаза.
- Что они вообще могут знать о том, сколь страшно жить, если цепляются за жизнь...
Елизавета Дмитриевна осеклась и замолчала. Но по всему, особенно по выступившему румянцу на бледных щеках её, было видно, что к разговору этому не осталась она равнодушной, но и не хотела его продолжить. Чтобы не пробудить в ней гнев, я поспешил переменить тему беседы, но ничего из этого хорошего не получилось. На вопросы она отвечала неохотно, а неловкие паузы, возникающие между моими монологами, заполнять становилось решительно нечем. В таком положении мы вернулись к дому и более в этот день не виделись, так как она не пожелала покидать своих покоев и, разумеется, никого не захотела принимать. Я, признаться, подумал, что если дела пойдут так и далее, то мне ничего не останется, как откланяться перед хозяевамии вернуться к себе, не разгадав тайны, которая всё более занимала мой ум.
Перед сном я без интереса листал какую-то книгу, привезённую с собой, когда моё внимание привлекло окно. Ничего особенного в нём по-прежнему не было. Непомерно больших размеров с толстым стеклом и несколько нелепой резной рамой. Оно так же как и накануне ничего не показывало кроме темноты. Но сама темнота этим вечером, как показалось мне тогда, изменилась. Она стала гуще. И дело не в том, что в неё нельзя было вглядеться тем вечером, нет, дело в том, что я будто стал осязать её, если хотите, то ощущать на вкус, а она, меж тем, расширила границы своих владений и начала просачиваться в мои покои. Трудно порой описать словами всю многогранность чувств, которые порой испытываешь, вот и я не стану углубляться в подробности того, что было со мной тогда. Я слез с кровати, ежась от пробирающего холода, подошёл к горевшему камину и кинул туда сразу несколько поленьев, которые, примостившись в огне, начали уютно шипеть. Отыскав пустой подсвечник, я вставил в него свечи и зажёг, приблизив его вплотную к окну. Так стало светлее и я, немного успокоившись, вернулся на место.
Той ночью свет я не тушил.
Прошли ещё несколько дней. Несмотря на наш странный разговор, описанный выше, мы с Елизаветой Дмитриевной успели стать добрыми друзьями. Подробные осмотры лишь подтвердили то, что организм бедной девушки сильно истощён. Это было вызвано тем, что она очень мало ела, а также крайним нервным возбуждением. Руки её очень часто тряслись, а голос, во время наших уединённых бесед, срывался, хотя, казалось, на то совершенно не было никаких причин. Мои попытки узнать, что могло столь сильно тревожить юную особу, не увенчались успехом - она молчала, поэтому на некоторое время я решил оставить свои тщетные старания что-либо выяснить, а просто постарался отвлечь её от печальных мыслей, что мне, впрочем, иногда удавалось. Кроме того, за время нашего общения и наблюдения её состояния я окончательно пришёл к выводу о том, что никаких физических недостатков она не имела. Об этом своем выводе и, конечно же, о правоте моих предшественников я поведал главе благородного семейства. Тот же, спокойно посуля мне баснословные ассигнования, попросил остаться, выяснить всё и помочь искоренить этот духовный недуг его единственного чада. Тон, которым было сделано мне сие предложение, если таковым можно было назвать исключительное его решение, не оставлял мне даже намека на малейшую возможность возражать. На этом наш разговор был окончен и я был вынужден остаться.
За время нашего общения с молодой хозяйкой я понял, что она мне очень доверяет. Из её уст мне стало известно многое о семье, в которой я имел честь прибывать, о родителях и супруге, к которому, надо сказать, относилась она тогда весьма холодно, очевидно поняв, чем обернулось её пылкое юное увлечение. Хотя, из того, что я успел увидеть, мне стало понятно, что и благоверный её не пылает к ней, так сказать, огнем страсти, а относится весьма сдержано. Бесспорно, её здоровье очень волновало молодого графа, было это видно по всему, но я склонялся к тому, что его забота в этом вопросе вызвана больше обеспокоенностью потерять достаток, нежели сохранить свою любимую, ибо, случись с ней что-нибудь непоправимое, его никто и минуты не оставил бы в доме, не говоря уже о каком-то денежном содержании, которое было ему так необходимо. Глава семьи безмерно любил свою единственную дочь, просто не чаял в ней души, но, несмотря на столь трепетное к ней отношение, его совершенно не интересовало то, чем она живет. Он совершенно не ценил её мнение, как, собственно говоря, и чьё-либо другое, отличное от его, а просто исполнял все желания, какие приходили на её, к чести сказать, не избалованный ум. Про мать и говорить было нечего, так как прожив при таком своевольном муже большую и лучшую часть своей жизни, она растворилась полностью в нём и в хозяйстве, которое обязана была поддерживать. В общем искать причины недугов молодой хозяйки в её близком окружении смысла не было никакого. Было что-то ещё, и я счел своим долгом во что бы то ни стало выяснить истинные причины происходящего.
Как-то мы сидели с ней на полянке, уединившись в тени ветвей огромной ивы, на берегу большого затянутого ряской водоёма. В тот день Елизавета Дмитриевна была в хорошем расположении духа. Она много шутила, рассказывала о своем детстве, заморских гувернантках, с которыми постоянно исполняла какие-то шутки. Погода была ясная как никогда в конце лета. Осенний дух почти не чувствовался в воздухе, а на фоне синего неба изредка причудливыми узорами проплывали белые облака. На щеках девушки изредка проблескивал румянец и небольшие паутинки морщинок то и дело тянулись от улыбающихся глаз по бледному лицу. Вся обстановка располагала для откровенной беседы и я полагал, что сегодня смогу всё узнать. Но она, кажется, не была расположена к откровенности, а я, разумеется, боялся снова вспугнуть её, поэтому мы так и сидели, потешаясь над разными глупостями.
Мы оба не заметили, как на небо наплыла большая черная туча и в одно мгновение, будто проглотила солнечный диск. С севера подул ветер, притягивая за собой промозглую сырость. Я хотел было предложить Елизавете Дмитриевне пойти домой, как почувствовал, что она крепко сжимает мою руку. Взглянув на неё я обнаружил, что встревоженный взгляд девушки устремлен на другой берег пруда, за которым чернеющей стеной простирался густой лес. Я попытался понять, куда она так пристально смотрит, но кроме плотно прижавшихся друг к другу деревьев ничего не смог увидеть. Между тем она глядела туда непрерывно, не разжимая своих тонких пальцев, сомкнувшихся на моей руке. Сбитый столку я сначала не решился прервать её тревожных наблюдений. Но через некоторое время, когда решительно ничего не изменилось, и я больше не силился понять причину, столь неожиданно переменившую мою спутницу, я задал вопрос:
- В чём дело, сударыня?
Она, словно очнувшись от глубокого гипноза, немного мотнула головой, часто заморгала и посмотрела на свою ладонь, лежащую в моей руке. Немного смутившись, она одёрнулась и по щекам побежал яркий румянец.
- Простите покорнейше.
- Не надо извиняться. Что же всё-таки произошло?
Она ничего не ответила. Повернула голову в мою сторону и пристально посмотрела в глаза.
- Федор Алексеевич, любезный, вы боитесь чего-нибудь в этой жизни?
Вопрос был весьма неожиданный, и я первые мгновения даже растерялся, не зная как на него ответить. Но ответ ей не требовался.
- Как вы относитесь к темноте? - она снова пристально взглянула на меня.
- Ну-у, темнота - это сугубо научное явление, когда земля определённым образом поворачивается к светилу и...
- Ах, боже мой, я не об этом! Вы, ученые мужи, такие право зануды, с вами же и поговорить ни о чём нельзя, всё норовите своей наукой истолковывать! Как вы себя чувствуете в темноте, дрожайший мой врачеватель?
Я сначала помолчал, собираясь с мыслями и пытаясь уяснить, не тот ли самый разговор начинался меж нами, которого я так долго добивался.
- Наверное, сударыня, - сказал я весьма аккуратно, - никто не может уверенно чувствовать себя в темноте так, как при дневном свете. Недаром же людьми придумана масса способов искусственного освещения. Что касается лично меня, то могу сказать, что всему свое время - свет нужен для бодрствования и трудов, а темнота - для отдыха и сна. Я, наверное, придерживаюсь именно этого.
- Может быть, а как вам наша местная темнота? Вы ничего не ощущали странного после заката, находясь в своих покоях? Только скажите правду.
В её тоне чувствовались раздражение и, одновременно, некое разочарование. И здесь, чтобы сохранить очень тонкую нить откровенности, которая неожиданно установилась между нами, мне нужно было действовать очень осторожно, чтобы ненароком не порвать её. Поэтому я принял решение говорить правду и поведал ей о тех странных чувствах, которые посетили меня в несколько последних вечеров. После сказанного она долго ещё смотрела в сторону леса, но на лице её играла довольная улыбка, будто давно хотела услышать это от меня, либо от кого-нибудь другого. Я более не пытался ничего сказать, выжидая, когда она сама пожелает продолжить беседу, так как счёл, что добился нужного мне результата.
- Значит вы, при всей вашей учености почувствовали что-то страшное, необъяснимое в этой черноте за окном?
- Я не берусь рассуждать над природой этих странных чувств, ибо объяснений может быть этому несколько, самое, надо сказать, из них правдоподобное - это обильные ужины, коими потчевает ваша матушка. И более того, богатство винной части вечерних столов может тоже служить наипрямейшей причиной, - не без иронии ушёл я от прямого ответа.
- Прекратите ерничать, ни к лицу это серьезному человеку. Вы же сами понимаете, что не спьяну всё это вам привиделось!
Такая прямота повергла меня в некоторое замешательство, и я не нашелся, что ответить на грубость.
- Не обижайтесь. Просто кроме вас и, может быть нескольких невежд из прислуги, никто из обитателей этого проклятого дома не ощущает его пагубного влияния на человека. Знаете, в детстве я много болела. Лекари были моими постоянными спутниками, такими же как и гувернантки, о которых я вам рассказывала. Потом уехала учится, и годы, проведённые вне стен семейного гнезда пошли на пользу моему самочувствию. Потом были свадьба и возвращение сюда. И вот тогда, вернувшись, я поняла причину моих частых детских недугов. Так вот, милостивый государь мой, дорогой мой учёный, причина всему одна - темнота.
Она посмотрела на меня печальными глазами и улыбнулась грустною улыбкой.
- И не смотрите на меня как на умалишенную. Когда, хотя бы двум людям видится одно и то же, то ведь не может быть это сумасшествием. Дело в том, дорогой друг, что она живая.
- Кто?
- Темнота, которая окутывает землю каждый раз после того, как солнце скроется за горизонтом.
- Я истинно не понимаю вас, сударыня.
- А я не прошу вас ничего понимать. Ощутите её вкус и сами всё поймете.
После этого, будто по заказу пошел дождь, и мы вынуждены были прервать беседу и срочно возвращаться в дом. По дороге она не удостоила меня никакими объяснениями, оставив в весьма странном состоянии.
Тем вечером я намеренно отказался от ставшего привычным здесь обильного ужина, сказавшись больным, и уединился у себя в покоях, пытаясь сосредоточится на своих любимых штудиях, которые, признаться, забросил за дни пребывания в этом доме. За окном было пасмурно, тянуло сыростью, поэтому я устроился в кресле подле ярко пылающего камина. Признаться, всегда считал, что печи много лучше приспособлены для отопления, нежели камины - выходцы из Европы, которой не ведома русская зима. Увы, как бы мне не хотелось оказаться в тот момент на печи, я вынужден был довольствоваться тем, что имел, потому так и сидел с книгой в руках, подставив озябшие ноги огню.
Внимание моё то и дело рассеивалось и приходилось возвращаться к уже прочитанным строкам. Промучившись так некоторое время я оставил свои бесполезные труды и отложил книгу. За окном к тому времени ночь разлила свои мрачные краски, снаружи не было ничего видно, доносился лишь стук дождя. Я посмотрел на постель, но мысли о сне даже не коснулись сознания, поэтому я уставился на огонь в размышлениях, чем занять время. После некоторых гаданий ничего лучше я не придумал, как пойти прогуляться по дому, который до сих пор так и не успел толком изучить, запомнив лишь дорогу от своих покоев до столовой и выхода из дома. Отворив дверь, я обнаружил полный мрак в огромном коридоре. Вообще, за время пребывания здесь я успел заметить, что хозяева не особо заботились об освещении многочисленных коридоров и залов, которые по большей части простаивали без надобности и были лишь частью огромной и бесполезной конструкции, именуемой домом. Я взял первый попавшийся под руку подсвечник и шагнул навстречу темноте. В коридорах гулял ветер, шатавший пламя моих свечей из стороны в сторону. Оглядевшись, я застыл в замешательстве и некотором волнении. Дело в том, что вокруг вообще ничего не было видно. Проходы между комнатами на этаже, где находились мои покои, были без окон, поэтому даже бледный свет луны не долетал сюда. Иного освещения, кроме того, что находилось в моих руках, так же не было. Впрочем, то было не самым странным. Эти несколько весьма ярких свечей, которые были на моем подсвечнике, не давали видеть далее, чем наполовину вытянутой руки. Всё остальное казалось не более чем стеной, выкрашенной в черный цвет. От такого зрелища кожа невольно покрылась мелкими мурашками. Я убеждал себя, что волнения мои вызваны исключительно боязнью оступиться и, как следствие, получить увечье, в незнакомом месте. Но потом сам себя поймал на мысли о том, что просто боюсь этой всепоглощающей темноты. Не было видно стен, украшенных старинными портретами, не было видно других дверей и лестниц, которые, я точно знаю, здесь были при свете дня. Ничего не существовало в тот миг вокруг, кроме меня, с этим немощным светом, казавшимся неуместной детской шалостью, и темноты, занимавшей весь остальной огромный мир. Я застыл на месте, не в силах даже ступить два шага назад, чтоб вернуться в свои покои, а просто стоял и вглядывался в стоящую передо мной черную стену.
Не знаю, что мной двигало, но в какой-то момент я нашел в себе силы, собрав в кулак всю волю и ту часть рассудка, которая была ещё в силах мыслить здраво и не поддаваться первобытным страхам, и сделал несколько шагов вперед, удаляясь от спасительной двери. Собственно ничего не произошло, что дало мне некоторое облегчение. Под ногами по-прежнему был холодный пол, я с облегчением обнаружил, что не свалился в мифическую пустоту, а по-прежнему стою на твердой поверхности. После сделал ещё несколько шагов и ничего не изменилось. Однако видимость передо мной ни капельки не улучшилась. Напротив, я стал ощущать, что темнота стала ещё более густой. Такой, каковую я наблюдал по приезду сюда. Мне стало чудиться, что я могу ухватить её, оборвать кусочек или погрузить руку в это вязкое и липкое черное болото. Но я продолжал идти, видя дорогу перед собой буквально на полшага. Никаких звуков вокруг не было. Казалось, что я не ступал, а плыл, сам не чувствуя своих движений в пространстве помещения или того, что меня тогда окружило.
Не знаю, сколько прошло времени, ибо ощущение его полностью покинуло меня, казалось, будто время вовсе остановилось и всё сущее потеряло развитие, лишь стук моего собственного сердца напоминал о том, что я ещё жив. Почему-то я не мог отогнать от себя эти странные мысли, которые, впрочем, и мыслями назвать было сложно. В голове моей лишь мелькали некие мифические образы, видения, подобные бреду, вызванному острой горячкой.
Тем временем свет, излучаемый моими свечами, стал меркнуть и, подойдя к самому своему основанию, одна за другой они переставали гореть. Я уже было хотел развернуться и пойти обратно, как неожиданное дуновение холодного как сама могила ветра, слизало остатки огня, освещавшего мне путь, и я остался в полной темноте.
Вот теперь мир по-настоящему перестал существовать. Абсолютное НИЧТО разлилось вокруг меня безраздельно, не давая уже различия между небом и землёй. Не существовало отныне пространства и времени, была лишь чёрная пустота и блуждающие в ней странные образы, которые мерещились сами себе - это были остатки моего разумного сознания. Я почувствовал, как она вливается в меня, проникая внутрь сквозь рот, нос, уши. Я осязал её липкую страшную сущность, растекающуюся повсюду, будто густой кисель; ощущал её вкус, пропитанный скорбной медью, а потом всё исчезло, включая меня, я перестал быть чем-то осмысленным, а стал лишь крохотной разноцветной, но быстро растворяющейся кляксой, на поверхности бескрайнего океана, черного как деготь. Не чувствовалось более могильного ветра, задувшего мой единственный источник света, не чувствовалось холодного камня под босыми ногами, не чувствовался более я сам...
Вдруг предо мной возникло ярко освещенное лицо. А ещё через мгновение я снова появился в этом мире, заново обретшим пространство, когда чья-то сильная рука начала трясти меня за плечо.
- Сударь, что с вами?
Это был муж молодой хозяйки.
Я невидящем взглядом осмотрелся вокруг и с ужасом, пришедшем плавно, как неспешное утреннее пробуждение понял, что стою у края крутой лестницы, ведущей вниз, и до первой ступени мне остается всего лишь небольшой шаг. Потом я перевел невидящий взгляд вверх и уже обстоятельно разглядел моего спасителя. В левой руке он держал большой подсвечник, наполненный свечами, а правой тряс меня за плечо. Весь его вид, а в особенности дыхание, говорили о том, что он был не трезв.
- Да вы прямо не в себе, голубчик, - раздался его хриплый смешок. - Уж не заразились ли вы от супружницы моей неведомой болезнью, а?
Насмешка его была весьма неуместна и даже оскорбительна, но в том странном, мистическом положении, в котором я пребывал в тот момент, я не обратил на неё никакого внимания.
- Нет-нет, любезный, - собрав все силы, промолвил я, превозмогая слабость и страх, - я не болен. Просто шел по коридору, и ветер неожиданно погасил все мои свечи. Дом я знаю очень плохо, поэтому передвигаться в темноте счёл не слишком безопасным.
- Разумно, - вновь усмехнулся мой невольный спаситель. - Пойдёмте, я провожу вас в ваши покои, вы не успели от них далеко удалиться.
Оказавшись в знакомом теплом и светлом месте, я почувствовал, что чертовски замерз, да так, что весь дрожал. Немедля я устроился в кресле возле камина, протянув к нему руки и ноги.
- Неправда ли, этот чертов дом способен свести с ума кого угодно, - начал Л-ий, подвигая стул, на который успел усесться к огню. - Дом, и все его чертовы обитатели!
- Благодарю вас, сударь, вы, наверное, спасли мне жизнь - ещё один шаг и не собрать бы мне костей, - глухо сказал я, будто не услышав им сказанного.
- Полно, голубчик, вы и шага бы не смогли сделать.
- Почему же?
- Ха! Я заприметил вас ещё снизу и несколько раз окликнул. Но вы не отозвались. Тогда я стал подниматься и, подойдя поближе, увидел ваше лицо, оно было бледно и бездвижно, как у покойника, а глаза ваши смотрели сквозь меня и, казалось, вообще ничего не видят вокруг. Я, признаться, подумал, что у вас какой-нибудь приступ, вот и начал трясти, что было мочи. Поэтому не надо рассказывать мне про ветер и свечи.
- Но это правда.
- Верю, охотно верю, батюшка, но не в том причина, что вы замерли как истукан пред самой лестницей и не видели ничего. Впрочем, меня мало это волнует. Этот проклятый дом и его обитатели пьют из человека жизнь. Я уже сто раз пожалел, что остался здесь, а не уговорил супругу вернуться в столицу. Впрочем, полагаю, что мне и не удалось бы это сделать.
- Почему?
- Будто вы сами не понимаете! - зло воскликнул он, оглядываясь на дверь. - Этот старый осёл ничего не понимает, он смотрит лишь туда, где видит, а где не может ничего узреть, то взор его отсутствует. Он не понимает, что этот дом губит её, уповает на лекарей. Я, впрочем, как вы и сами знаете, тоже надеялся на их помощь, но теперь понял, что никто не сможет помочь. Всё дело в этом доме. Я и сам иной раз, когда ночь опускается на землю, испытываю здесь то, чего не могу объяснить словами, что-то чуждое, противное человеческому существу и пугающее, настолько, что порой сковывает меня всего.
Он замолчал. Глаза его горели огнем, так, что в каждое мгновение могли испепелить меня. Мне сделалось неуютно и я отвернулся, обратившись к угасающему камину и стараясь не смотреть на моего безумного собеседника.
Так прошло несколько минут, мы оба сидели неподвижно, не произнося ни слова. А комната тем временем успела погрузиться в полумрак. Мои свечи давно погасли, да и принесённые им тоже догорали.
- Мой вам совет, милостивый государь, - он встал и протянул руку к подсвечнику, - забирайте то, что вам причитается, пока вы можете это забрать и уезжайте отсюда, под любым предлогом. Поверьте мне, обитателям этого проклятого дома уготована страшная участь, и вам ни к чему разделить её с нами.
С этими словами он, не прощаясь, вышел из моей комнаты во мрак, который, казалось целиком поглотил его, когда массивная дверь моих покоев тяжело затворилась за ним.
Сон в ту ночь я встретил глубоко за полночь, сидя в кресле у камина и размышляя над произошедшем со мной.
Проводя ежедневные осмотры и наблюдая, как моя подопечная покорно исполняет все даваемые рекомендации, я с горечью наблюдал, как она увядает. Силы покидали бедную девушку на глазах. Перепробовав все известные мне средства я, отчаявшись, несколько раз заговаривал с ней о возможности смены обстановки, на что встречал лишь легкую усмешку. Подобные разговоры я пытался вести и с главным распорядителем семейства - её отцом, но каждый раз встречал категоричные отказы, даже моё мнение как врача не возымело должного результата - упёртый старик оставался непреклонен.
В один из наших сеансов, когда от врачевания не осталось и следа, а мы просто сидели с ней в библиотеке средь пыльных фолиантов, смотрели на пасмурное окно, в которое непрерывно стучал дождь и вели какую-то сонную беседу, я набрался смелости и вновь спросил её о причинах страха, полагая, что полностью познал их в тот злосчастный вечер.
- Супруг мой рассказал мне о недавнем происшествии с вами на лестнице, - начала она срывающемся голосом. - Скажите, что ощутили вы в тот момент?
Я не стал отвечать ей сразу, так как мой ответ показался бы совершенно нелепым.
- Вы молчите, - не дождавшись продолжила она, - значит, вы вкусили её и я вижу, она пришлась вам не по вкусу, сударь. - На её лице я заметил легкую улыбку, которая исказила бледные черты и придала отталкивающий вид.
- Не буду скрывать от вас, Лизавета Дмитриевна, что испытал чувства весьма странного свойства, неведомые мне до сей поры.
- Не продолжайте. Здоровый человек должен ведь ощущать свое тело, владеет им и мыслями?
- Безусловно, при нормальном состоянии.
- А при каком же не должен?
- Есть некоторые болезни, в том числе душевного характера, либо телесные увечья, при которых всё отступает от нормального порядка и определённые наши органы могут отказывать.
- Я, до недавнего времени, считала себя человеком вполне здоровым, да и вы себя, я полагаю, тоже. Так вот, дорогой мой врачеватель, как объясните вы то, что в кромешной темноте, я перестаю ощущать себя как некое существо из плоти и крови, имеющее мысли, чувства, желание, способное совершать движения, какие подвластны моей воле и телу? Полагаю, что вы не ответите на мой вопрос.
Я сидел напротив неё не в силах что-либо сказать, ибо сам ощутил нечто подобное тогда, в темном коридоре, но более всего меня поразила точность описаний, данных ею.
- Впервые я перестала быть тем, чем была ранее примерно через месяц, после нашего сюда переезда. Земля в ту пору ещё была покрыта снегом, а ночи были ясными, за окном всегда искрился серебристый свет луны. Но внутри, в доме всё было по-другому. Не знаю, как объяснить своё желание той проклятой ночью, но я вышла из своих покоев и направилась ходить по дому, будто привидение. И тогда я первый раз потеряла себя. Меня спасла моя старая няня, которая не сводила с меня глаз с того самого дня, когда мы приехали сюда. Она обнаружила моё почти бездыханное тело. Это повторилось ещё несколько раз и я поняла, что единственное моё спасение - это свет, но было уже поздно. - Она посмотрела на меня своими поникшими глазами и, не дожидаясь вопроса, продолжила: - я отравлена темнотой и страхом. Она будто полакомилась мной и теперь старается поглотить меня всю без остатка. Посмотрите, сколь унылая пора наступила в природе. День короток и бледен, а ночь, темнота... они всевластны, и скоро доберутся до меня.
Она замолчала. Глаза, наполненные неописуемым ужасом, смотрели мимо меня и всего, что находилось вокруг нас, трясущимися губами она что-то нашёптывала сквозь хрипло и прерывисто вырывающееся из слабой груди дыхание. Девушка была на гране обморока. Я наполнил стоящий подле меня бокал крепким вином и заставил её выпить. Через несколько минут она успокоилась и вновь взглянула на меня.
- Я право же похожу на умалишенную, не так ли? Можете не отвечать, я сама это знаю. Я, признаться, и сама себя таковой считала, до недавнего времени. Кто-нибудь из домочадцев поведал вам про случай, который вышел с мышью? Вижу, рассказали. Уж представляю, что говорят меж собой слуги, - тут она улыбнулась и даже, казалось, немного повеселела. - Меж тем, то было задумано мной не ради забавы и не с желанием погубить ничтожное существо это. Ни в коем случае. Под вечер по моему повелению мышь была изловлена и посажена в клетку. Перед сном её принесли мне. Когда вся возня в доме наконец-то стихла, я аккуратно выставила клетку на балкон. Вы видели его с западной стороны дома. Иного хода на него, кроме моих покоев нет, так что пробраться и что-нибудь сделать с мышью никто не смог бы. Потом я долго прислушивалась к звукам снаружи. Поначалу ничего не происходило, всё было тихо, но по прошествии некоторого времени из окна стал доносится едва различимый писк. Я даже вышла посмотреть, в чём дело, опасаясь, что какая-нибудь прокравшаяся невесть откуда кошка могла теперь играть с мышью, но ничего такого не нашла. Зверёк забился в угол клетки, прислоненный к стене, и пищал. Более ничего не происходило. Я вернулась в постель и ещё долго прислушивалась, пока сон не сморил меня. Пробудившись с первыми лучами солнца, первым делам я пошла к клетке. И что вы думаете, милостивый государь, было там? А ничего, клетка была пуста. И следа не осталось. Она стояла на том же месте, в котором я оставила её с вечера целая и невредимая, закрытая напрочь, вот только никакой мыши там не было. Клетку я тут же кинула вниз. Под балконом разросся густой бурьян, который мой папенька не хочет вырубать, она, быть может, лежит там до сих пор.
Елизавета Дмитриевна замолчала, на щеках её вспыхнул нездоровый румянец. Рот её снова исказился в подобии улыбки, а глаза не моргая впились в меня, ожидая чего-то.
- Звучит весьма убедительно, - начал я, чтобы избавиться от тягостного молчания, повисшего меж нами, - но вы не допускаете, что кто-то мог пройти через ваши покои и вытащить бедное животное из клетки?
- Пустое! Как вы себе это представляете: кто-то прошёл через запертую дверь, вошел на балкон, и забрал грязную мышь? Глупость несусветная. Да и никто не мог знать, куда я дела клетку. Оставьте, прошу вас, ваши объяснения себе, ежели они найдутся. Всё это я сделала, чтоб увериться в правоте своих ощущений. И с тех пор ни на мгновение не сомневаюсь, что всему виной темнота или то, что в ней...
- Хорошо-хорошо, допустим, но если вам уехать отсюда, сменить всё, не будет ли это спасеньем от вашего наваждения?
- Нет, я чувствую, что нет, ибо сама не раз думала об этом. Но потом поняла, что я отдала темноте часть себя и она меня уже никуда не отпустит. Можно бросит неверного супруга или родителей, уехать от всего, но от неё спасения нет, нигде и никогда, рано или поздно она всё равно наступает. Поэтому, мой дорогой друг, вы ничем мне не поможете, вам лучше уехать и оставить меня во власти судьбы.
Я не нашелся тогда, что ей возразить на это, ибо был потрясен столь нелепыми откровениями, которые поведаны были мне так правдиво и горячо. Она же с трудом поднялась со своего места и покинула библиотеку.
Тем же вечером я принял твердое решение уехать из этого скорбного дома, с его тайнами и безумствами. Об этом я объявил хозяину, отказавшись от какого-либо вознаграждения и попросив лишь экипаж, который доставил бы меня домой. Он молча выслушал моё решение и так же молча кивнул, давая свое согласие. Впрочем, выехать мне тогда не удалось. Приключилась страшная буря. Деревья за окном гнулись почти до самой земли, ветер гулял во всём доме, проникая сквозь многочисленные трубы и задувая огонь в каминах. Лил дождь такой силы, что даже частые вспышки молний не могли пробить его сплошную стену своим ярким светом. Не было и речи о том, чтоб отправиться в путь, и я вынужден был остаться.
Наутро выяснилось, что в ночь Елизавета Дмитриевна занемогла. Она лежала в горячке, не узнавая никого, беспрестанно шепча что-то неразборчивое.
Приложив все свои умения, к полудню мне удалось сбить жар, и бедная девушка забылась тревожным сном. Вопрос об отъезде разрешился сам собой, теперь моим долгом было привести в чувства больную. В душе я, признаться, понадеялся, что сильное потрясение, пережитое ею, немного поубавит воображение и все тревоги покажутся просто дурным сном. Кроме всего я не мог себе простить нашего дневного разговора, ибо меня посещали мысли, что именно он послужил причиной её нынешнего состояния.
Домочадцы неустанно дежурили у её постели не особенно доверяя прислуге. Они и днём и ночью находились в покоях, сменяя друг друга лишь для отдыха. В перерывах между наблюдениями за больной я всё время проводил в библиотеке, оказавшейся к моему удивлению весьма обширной. Там мной были обнаружены интереснейшие трактаты на медицинскую тему, в которых описывались несколько подобных случаев. Некоторые рекомендации мной были применены на практике, что, к немалому моему удивлению, дало нужные плоды - Елизавета Дмитриевна начала приходить в себя. Она по-прежнему была весьма слаба, с постели практически не вставала. Пищу ей приносили в покои. Впрочем, особого интереса к трапезе она так и не приобрела. Мы как прежде беседовали с ней, но самой острой темы наши беседы не касались. Она казалась мне спокойней, чем была ранее. Исчезли некая резкость в разговоре, неожиданные отвлечения и внезапное молчание, но в глазах её всё ещё селился страх, мешавшийся отчаянием и невыразимой тоской.
Так прошло несколько недель. За это время я получал письма с просьбами вернуться, но оставить бедную девушку был не в силах. Тем временем затяжные осенние ливни сменились первыми заморозками, которые, впрочем, не сделали пейзаж за окнами радостнее. Напротив, буйство природы, заставлявшее порой сердце содрогаться в почтенном трепете, исчезло мгновение ока, уступив место унынию. Снег ещё не лег своим уютным покровом. Дорожная жирная хлябь, покрывшись ледяной коркой, застыла непроходимыми валунами.
В одну из зябких ночей, когда за окном немой холод проникал в каждую найденную щель, постель моя от того была столь же холодна, как и замерзшая земля, я сидел возле камина, в котором ярко пылал огонь и пытался согреться. В помощь мне хозяевами была послана бутылка терпкого вина, которая, пожалуй, более огня наполняла тело моё живительной теплотой. Голову все более окутывал тяжелый туман дрёмы, и я не заметил, как веки мои сомкнулись под тяжестью сна. Виделось мне, что по стенам плясали тени, отливающие густой чернотой, и уж казалось, что не свет от камина гоняет сумрак, а наоборот, темнота, притаившаяся в каждом неосвещённом углу, преследует свет, который бежит от неё как от прокажённой. Помыслилось мне тогда, что как странно выходит - стоит поменять местами охотника и добычу, как картинка в корне меняет свой смысл, приобретая порой самые неожиданные формы.
Как бы там ни было, сквозь дрёму я услышал крик. То надрывным голосом из коридора произносили моё имя, а ещё нестерпимо барабанили в мою дверь. Поспешив её отворить, я увидел на пороге молодого Л-кого со свечою в руке. Правая рука его повисла в воздухе для очередного удара по двери, глаза были широко раскрыты и выражали неописуемый ужас, помешавшийся с безумием. От неожиданности он замолчал и просто смотрел на меня.
Бедняга захлёбывался словами и разобрать, о чём он говорит было совершенно невозможно. Я втащил его в комнату и закрыл дверь. Потом наполнил бокал до краёв и протянул гостю. Глаза его по-прежнему ничего не выражали, но рука сама собой поднесла вино ко рту, и осушила посуду до дна. Через несколько мгновений молодой человек смотрел на меня куда более осмысленно, чем при его появлении в покоях. Я жестом указал ему на кресло, а сам утроился напротив.
- Я боюсь её, - прохрипел он, когда винные пары приняли власть над его сознанием и притупили обострившиеся чувства.
- Кого?
- Кого... не притворяйтесь дураком, уважаемый доктор. Вы всё прекрасно понимаете, ведь не даром столько времени вы провели с ней!
Я промолчал. Молодой повеса оказался несколько умнее, нежели успел сложить о себе впечатление.
- Она безумна, - продолжил он, забыв уже о своем непростительном тоне, - либо безумен я.
- Отчего же такие мысли? Что случилось?
Л-кий взял бутылку и снова наполнил свой бокал до краев. Выпив же - продолжил:
- Наши ночные бдения у её постели так и не прекращались с тех самых пор, как у неё случилась горячка. Сегодня был мой черед. Бог мой, если бы я знал, чего мне будет стоить этот брак, этот чертов переезд сюда, в эту мерзкую глушь, я бы никогда, слышите, никогда бы не согласился! Но что сделано, то сделано... Лиза как всегда лежала в постели. Мы немного побеседовали. Впрочем, к разговорам она не была особо расположена, а пожелала отойти ко сну. Я по своему обыкновению устроился у письменного стола, на коем стояла бутылка вина - единственное моё утешение ныне в этом забытом Богом месте. Признаться, в комнате было весьма душно, мне кажется, что эта её причуда столь жарко топить камин, некоторым образом поспособствовала приключившейся горячке. По мне, так было невыносимо жарко, и я тихонько приоткрыл окно. Совсем чуть-чуть, так, что того и незаметно бы вовсе было ей. Но что-то произошло... Клянусь, доктор, не я тому виной! Не могло, слышите, не могло из открытого окна попасть внутрь это чудище!... - его голос начал срываться на крик и я попытался его успокоить. - Не совсем уместно, может быть, звучит это слово, но никак иначе не могу я объяснить того, что камин, в котором пылала добрая дюжина полений погас... Да-да, огонь погас внезапно. Не было никакого дыма, ничего! Да и сам камин и всё вокруг будто бы перестало существовать! Только темнота, такая, что всем своим нутром я почувствовал её... Она словно пролилась в меня и уже не хотела выпускать... А потом я увидел её лицо. Глаза её были пусты, как бездонные колодцы, в которых иссякла вода. Она была бледна, лицо её светилось в кромешной темноте, я четко различил заострившееся черты. Передо мной стоял и не живой человек совсем, но покойник, истинно покойник, коего и не сыщешь в нормальной нашей жизни. Она говорила мне что-то, но не губами - рот её был недвижен, они словно передавала мне слова свои на расстоянии, а я всё понимал. И это было ещё страшней, сударь. Такого страха я не испытывал никогда.
Он снова наполнил свой бокал остатками вина из отданной ему бутылки.
- А потом я выбежал вон из её покоев, - голос его окончательно ободрился, приобретя оттенок некоторого вызова к собеседнику. - А что прикажите, милостивый государь, оставаться там с ней?! Ну уж нет! Убежден, вы много покойников повидали на своем веку, но, думаю я, никогда с ними не разговаривали. Прав я или нет? Впрочем, не надо отвечать, я сам вижу, что прав. И вот, я здесь...
Признаться, рассказ моего гостя мало что прояснил в его странном ночном визите, а уточнять подробности я не стремился, ибо боялся вызвать бурную реакцию, которая, как мне представлялось, только усугубит положение молодого человека. Прежде всего, думалось мне, нужно было успокоить несчастного супруга, что было мной незамедлительно выполнено - я произвел ему укол некоего вещества, который в смеси с винными парами вызывает крайнюю сонливость, не сказываясь в целом на здоровье.
После, вооружившись сразу двумя подсвечниками, дабы не повторить прошлых ошибок, я вышел из своих покоев и направился вниз на помощь Елизавете Дмитриевне, если таковая ей требовалась и не была плодом воспаленной фантазии молодого повесы, в чём я, признаться, сильно сомневался. Было что-то в словах его, что-то не столь правдоподобное, сколь знакомое, такое, что заставляло верить в бессвязные речи.
Вокруг не было ни души. Свет в моих руках был достаточно ярким, чтоб освещать мне путь и вскоре я оказался у покоев молодой хозяйки. За неплотно притворенной дверью царил полнейший мрак. Такой, что даже в сравнении с темным коридором он выглядел пугающе. Абсолютная темнота будто просачивалась в щели между дверью и полом, отгоняя человеческое тепло от всего вокруг, пытаясь проникнуть внутрь и поселить в душе холод.
Я стоял на пороге и не решался ступить внутрь. Руки мои ходили ходуном, отчего свет плясал по стенам, создавая пугающие образы. Ещё немного и я готов был бросить свою ношу и бежать прочь, как вдруг раздался скрип, и дверь передо мной слегка распахнулась, выпуская наружу густую темноту. Ту, частью которой я чуть было не стал в этом доме. Свечи в руках моих освещали разве что сами себя, беспомощные как младенцы они не в силах были пробить сплошную стену, которая образовалась вокруг. Дрожащим от страха голосом я несколько раз окликнул хозяйку, но ответа мне никто не дал. Маленькими шагами я заставил себя войти внутрь. Там было холодно, будто и вовсе покои были брошены, а в камине давно ничего не водилось кроме ветра. Бессмысленно размахивая подсвечниками из стороны в сторону, я пытался разглядеть хоть что-нибудь, но все мои попытки были тщетны. Вдруг ветер, навалившийся, казалось, сразу со всех сторон смахнул робкое пламя с тоненьких фитилей и мир залила темнота.
- А, это вы, - раздался хриплый голос, в котором я с трудом узнал Елизавету Дмитриевну. - Вы пришли ко мне, мой дорогой друг, мой глупенький, бедный доктор.
- Сударыня, я не вижу вас, скажите, где вы я и помогу.
- Нет. Вы бессильны. Что ощущаете вы, учёный муж, сейчас? Что видите вы, кроме темноты? Ничего. Темнота - есть всё. И я тоже темнота.
Она замолчала. Я несколько раз пытался звать её, но, казалось, остался один.
Надо было действовать. Мне представлялось, что бедная девушка лежит теперь без чувств, возможно, её жизнь в опасности, поэтому предпринял несколько попыток продвинуться в пространстве, но обнаружил, что не могу пошевелиться. Нет, страшнее, я снова потерял себя - не чувствовал ни рук ни ног, не видел ничего вокруг, потерял пространство и время. Темнота лилась в меня щедрыми потоками, я ощущал её медный вкус. Скудные остатки сознания моего поплыли в необъятном пространстве, словно дым, постепенно растворяясь.
Не знаю, сколько прошло времени. Быть может много часов, быть может мгновенье. Но внезапно глаза мои пронзил свет. Я обнаружил себя стоящим возле камина в покоях молодой хозяйки. Вокруг меня собрались все домочадцы. Они молчали, лишь лакей боязливо потряхивал меня за плечо. Её среди окруживших меня людей не было. Как не оказалось и во всём доме. Были прочесаны все окрестности, каждый закоулок дремучего парка, но никого не нашли.
Когда сквозь мерзлый туман пробились первые солнечные лучи, а все искавшие собрались на лужайке возле дома, отец её, взгляд которого в одну ночь сделался черным, молвил то, что до сего дня не могу понять я, как не копался в этой странной истории:
- Свершилось. Кончено.
На этом все попытки отыскать бедную девушку прекратились.
Старик закончил рассказ, и устало откинулся в кресло. Часы на стене глухим ударом известили о позднем часе.
- Вот видите, господа, - воскликнула Елизавета Никитична, - чего только не бывает на этом свете!
- И что, её так и не нашли? - подала дрожащий голос одна из молодых особ.
- Увы. Даже никаких следов. Будто и не было человека вовсе. Я вскоре покинул этот дом, и более судьба не сталкивала меня ни с кем из его обитателей.
- А как вы полагаете, что же это было в ту ночь? - вступил в разговор молодой нигилист.
- С той поры минуло без малого уж сорок лет. Но до сих пор я с содроганием вспоминаю то, с чем мне пришлось столкнуться в темноте, а на ваш вопрос, голубчик, ответить не могу, ибо никаких объяснений, которые дали бы мне все мои знания, отыскать за столь долгий срок не удалось. Да и пустое это дело, вы уж поверьте мне, сударь.
Все замолчали. Барышни смотрели на рассказчика во все глаза. Кто-то из мужчин задумчиво прогуливался вдоль камина, некоторые, перебрав доброго хозяйского вина, просто дремали, пропустив мимо ушей всё рассказанное этим вечером.