Вентлянд Валентин Адамович : другие произведения.

Мамины рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что-то с памятью моей стало: всё, что было не со мной, помню. Жизнь длинною в век: войны, коллективизация и раскулачивание, голодомор и ссылки, поиски родных. Мама никогда не изучала истории в школе, она узнавала её по жизни. О нелёгкой судьбе простой крестьянской женщины и её семьи.

Мамины рассказы.

  
   Вентлянд Валентин, Вентлянд Евгения, Вентлянд Елена

Что-то с памятью моей стало:

Все, что было не со мной, помню.

  
   В детстве, особенно осенью и зимой, я часто болел. Обычно кризис за пару дней проходил, врач мне давал еще несколько дней для выздоровления, набраться сил. Я много читал, рисовал - чем еще мог себя занять ребенок, которому был прописан постельный режим, и у которого не было телевизора и компьютера. И еще я слушал маму. Мама была сельской портнихой: весной и летом, когда было много работы в совхозе, работы в собственном огороде, людей приходило к маме меньше, кому необходимо было что-то срочно пошить. Осенью и зимой у людей накапливалось много шитья, и они шли к маме бесконечной чередой. Кто-то приносил ткань и заказывал, кто-то приходил забрать заказ и рассчитаться, и много женщин приходило на примерку. Их собиралось по несколько человек, они не спешили домой, делились своими горестями и радостями, обсуждали сельские новости, и слушали мамины рассказы. Рассказы эти нередко повторялись, женщины-клиенты ведь менялись, иногда через несколько месяцев и лет. Я слушал одни и те же сюжеты по несколько раз, иногда в разной интерпретации, но, по сути, они сохранялись. Я впитывал их как губка.
  
  
   Притчи от деда.
  
   Как-то рано утром шёл мужик через поле. И вдруг заметил спящего зайца под кустом у дороги. Замедлил он шаг, тихонько крадучись, подумал "Сейчас зайца оглушу, освежую. Мясо продам. Шкурку вычиню, тоже продам. Куплю яиц и квочку. Квочка цыплят выведет, выкормлю, продам. Куплю гусей, выкормлю - продам, и пух продам. Куплю двух поросят, вырастут - продам. Куплю коней. Потом дом построю. Женюсь. Сыновья будут, подрастут. Выйду утром в поле, да как гаркну: "Эй, Федька, Ванька, солнце давно уже встало, а вы дрыхните!" Забылся мужик да гаркнул во всю глотку. Заяц вскочил и убежал.
   Это притча от деда Мыкыты, не дели шкуру неубитого медведя.
   Вот ещё.
  
   Шёл мужик с сыновьями домой с заработков. Близко уже к своему селу подходили и увидели одинокую корову с обрывком веревки. Огляделись сыновья, никого вокруг: "Батя, а, батя! А давай корову заберем?"
   - Как это заберем? Она же чья-то.
   - Да глянь, батя. Никого вокруг нету. Вон до хат далеко, никто не увидит.
   - Так это что, украсть, что ли?
   - Да ну, батя, дома ж харчей нету. Никто не узнает.
   - Ну ладно, черт с вами! Берите ведите. А я посмотрю пока, потом вас нагоню.
   Братья увели корову. Спустя время отец догнал их, домой пришли, когда темнеть стало. Пробрались к дому с огородов, корову сразу зарезали. И тут мужик чего придумал: принесли весы, мясо взвесили. И сами взвесились. И мужик записал вес каждого. На следующий день опять взвесились, и каждый день мужик записывал вес каждого. Мясо готовили каждый день, на рынок везти побоялись. Прошла неделя, десять дней. И тут мужик завел разговор.
   - Смотрите, сколько мяса едим, вволю. Вот я прибавил в весе вот на сколько, а вы что ж? Один остался с прежним весом, а другой и вовсе похудел? С чего бы это так получается?
   Пожали плечами братья, кто ж его знает.
   И тут мужик говорит им:
   - Вы, сынки, мясо краденое едите, в окно поглядываете, не идет ли кто. Если во дворе что-то грюкнуло, чуть ложку не роняете. Боитесь, не узнал бы кто, откуда у нас мясо. А я тогда пошёл в село, нашел хозяина коровы, да и уговорил его продать корову. Не идет вам впрок ворованное. А я ел мясо, которое честно купил.
  
   (Видать, не все в нашей семье слышали эту притчу.)
  
   Ехал мужик на ярмарку с работниками. Отдал вожжи одному работнику, сам сел сзади телеги.
   - Петро, смотри, люди на подводах на дорогу выезжают. Поди спроси, кто, откуда.
   Петро сбегал, рассказывает:
   - Василь Данилович, из села Радычи. На ярмарку едут.
   - А что везут?
   - Да я не спрашивал.
   - Так сбегай спроси?
   Прибежал:
   - Рожь и ячмень.
   - А сколько у них, почем продавать хотят? Иди узнай.
   Сбегал Петро ещё раз, пришел-отчитался.
   Ещё один обоз с боковой дороги выезжает.
   Мужик:
   - Петро, иди смени напарника, - и послал он второго работника Мойшу узнать.
   Мойша сбегал, докладывает: немец Готфрид из села Курмань едет на ярмарку двумя подводами, столько-то мешков ячменя, столько жита, еще просо. Цену определит, когда в город приедут, но не меньше чем, и он назвал по две цены на каждый товар.
   - Вот, учись, Петро, как надо.
   (В этой притче имена и сёла - моя отсебятина. А по части национальностей у деда, или у мамы было откровеннее, жёстче. Это уж я для политкорректности сгладил малость.)
  
  
   Сундук из детства.
  
   Из своего детства из мебели я запомнил большой красный сундук с плоским верхом, с железными поднимающимися ручками по бокам. Его привезли на Украину с Урала. В нем хранили белье, одежду и документы. В верхней части сбоку было сделано отделение в виде ящичка без крышки на всю ширину сундука. В нем лежали документы. Малышами мы с сестрой и братом, нашей "уральской тройкой", часто сидели на сундуке, нередко доставали и рассматривали семейные "сокровища". В ящичке сундука были две библии на русском (образца 1907г) и немецком языках, карманные часы деда Никиты, фотографии двух дедов с бабушками, изображение Иисуса Христа, мамины "детские" две медали и орден, и много чего еще. Все эти вещи проделали длинный путь (и в буквальном смысле слова тоже) по странам, эпохам, через войны и революции, и можно только удивляться, что после всего пережитого они остались у мамы. Об этих вещах я могу многое рассказать: русская библия на тончайшей бумаге в дорогом мягком кожаном переплете (обложки гнулись, как простая бумага), углы листов были закруглены. Мелкий шрифт, текст в две колонки на страницах, на полях напечатанные непонятные обозначения. Библия размером с ладонь (книга ложилась на ладони, слегка выступая) толщиной в 2,5 см (дюйм) включала и "ветхий завет" и "новый завет", дорогая книга как на момент издания (самого начала прошлого века), так и в наше время. Скорее всего, ее купил дед - не пожалел денег. Немецкая библия была попроще, так как я не знал немецкого языка, то она меня не интересовала. Я даже не удосужился расспросить маму, от кого она досталась: от папиной семьи или бабушки Магдалены по маминой линии.
   Серебряные часы деда с крышкой, на цепочке, с обломанной минутной стрелкой, но как же было интересно открывать эту крышку, крутить оставшуюся стрелку. И нереализованная мечта: отремонтировать часы.
   О медалях: в советские времена за пятого и шестого ребёнка полагалась медаль, за меня, последнего в семье, был орден (до звезды матери-героини мама не "дотянула" - звезду давали за десятого ребёнка).
   Интересное для детей изображение Иисуса Христа на небольшой сплошной черной мягкой карточке, как маленькая фотография, размером с теперешний календарик. Изображение распятого Христа было выполнено золотистой краской (напечатано). Положишь ее на руку лицевой стороной вверх - и она изогнется на ладони, прогибаясь по ладони. Перевёрнёшь на другую сторону - выгибается в противоположную сторону (становится дыбом). Став, старше мы искали научное объяснение такому поведению карточки с изображением Иисуса Христа.
  
  
   Наши деды.
  
   Но речь сейчас о фотографиях: обе сделаны в ателье на плотном картоне, добротно сделаны, с высокой степенью разрешения. Нет и намека, чтобы фотобумага отклеилась. Само качество фотографий отменное, за сотню лет не выцвели, не изменили оттенка. Нет, время их не пощадило, оставив свои шрамы - перегибы, царапины. По линии отца дед Юлиус и бабушка Альвина (Альбина), в 1905 году. Фото перед отправкой деда на русско-японскую войну. Типичный крестьянин в поношенных сапогах и простецких штанах, ни шляпа с бабочкой и добротная рубашка не скрыли его крестьянской мужицкой сути. Дед погиб на войне. Вглядываясь в фотографию, мы в детстве рассмотрели, что бабушка беременная: о, да это ж и наш папа есть на фото (папа родился 15 декабря 1905г). 1905 год - год окончания русско-японской войны, но это и год начала революции 1905-1907гг, что в советское время было весомее. А когда там война кончилась и чем - тогда было не так важно. Позже, когда в школе проходили эту войну, я пристал к маме с расспросами, как дед мог погибнуть. Мама, не вдаваясь в подробности, сказала, что погиб по дороге на войну, на саму войну он так и не попал.
   Так что папа вырос на половину сиротой. Это из рассказов мамы, папа о родителях ничего не рассказывал. (Совершенно другую версию я узнал уже в 2004 году, но о ней по закону жанра - позже.) Получается, папа был младшим в семье. Старший брат Вилли погиб на шахте в Караганде в 60-ых годах (шахтёры в СССР гибли часто). Мы с ними переписывались. Сестра Оля, тетя Оля - она с уже взрослыми детьми переехала вслед за нами на Украину. Был еще один брат Август, мы о нем ничего не слышали.
   С началом первой мировой войны (казалось бы, такая уже древняя история, а она непосредственно коснулась моего отца) папину семью за царский кошт перевезли из прифронтовой Житомирщины, где они жили в поселении немцев, в Среднюю Азию. Там папа чуть не умер от туберкулеза. (Туберкулез со слов мамы, может, и не туберкулез был, просто эта название было более знакомым.) Ему предсказали быстрый конец, но помогли местные аксакалы: пришли к бабушке Альвине и посоветовали поить отца верблюжьим молоком, благо этого молока было вдосталь. Каждое утро приносили молоко, и папа его выпивал. Приносили ещё мёд, масло, яйца (при лечении туберкулеза очень важно качественное питание). Мне больше всего запомнилось именно верблюжье молоко, как совсем экзотический продукт. Таким образом, его и спасли, точнее, вытащили с того света, но у папы осталось половина легкого (точне, и того меньше). После войны (после революции и гражданской войны? - не знаю) их семья вернулась на Житомирщину в село Курмань. Бабушка Альвина была доброй мягкой женщиной, мама даже однажды сказала (не мне, сёстрам), что она была лучше, чем её собственная мать: "Иметь такую свекровь, и родной матери не надо". Бабушка Альвина еще выходила замуж и еще хоронила мужей. Помогал папе его дед Готфрид. Папа рос, батрачил. Отслужил в армии. К 30-му году он жил отдельно. Его отличительной особенностью было неплохое знание русского языка - как я понял, редкое для достаточно замкнутого поселения немцев в России со времен Екатерины Второй. Его образование - ветеринарные курсы.
   На второй фотографии Самчуки дед Никита и бабушка Магдалена с сыном Сашей, дед - украинец, бабушка - немка. Саше лет пять или меньше, в матросском костюме, он умер вскоре (угорел от чада). Дед с бабушкой скорее похожи на людей знатного сословия, чем на крестьян, какими они фактически были. Почему нам детям так казалось? Добротный сюртук деда, туфли (по памяти, я думал, что у него высокие сапоги из высококачественной кожи), галстук явно не крестьянский, на бабушке кружевная кофта. По сравнению с фотографией Вентляндов Самчуки выглядели побогаче. Приглядевшись, мы рассмотрели в руках бабушки библию (ту самую, из ящичка сундука или, всего-навсего реквизит фотографа?). У деда был брат Василий (мне даже посчастливилось его увидеть - но об этом позже). По рассказам мамы бабушка жила со своей мамой, они пытались заняться каким-то бизнесом, кирпичным заводиком, но дело не пошло, они разорились. Еще была маленькая фотография некоего Репке в буденовке со звездой, то ли дальнего родственника бабушки, то ли несостоявшегося жениха. По маминым рассказам, скорее, первое, но о степени родства мама не рассказывала, а по сути рассказов получалось что-то более чем просто родственник. Бабушка часто болела, родила двенадцать детей, из которых выжили шестеро. Из выживших мама была старшей: когда она подросла, ей часто приходилось брать на себя функции хозяйки, заботиться о младших братьях и сестрах, вести хазяйство. Перед революцией дед с бабушкой жили на хуторе недалеко от Калуги, дед торговал скотом (довольно большими партиями). Мама хорошо запомнила: лежит она на печи, вечером заехал сосед и сказал тихо, что царя скинули, Дед отреагировал, ну скинули, то и скинули. Нашего деда больше интересовало, что с землёй будет, дадут ли землю. Дед продолжал торговать скотом, но встреча с революцией, с её представителями, с её органами завершилась тем, что часть скота реквизировали. После лихих годов они оказались в селе Радычи на Житомирщине. Моя прабабушка (мама бабушки) жила с ними, почувствовала близость смерти и попросилась перевезти её на родину в Радычи умирать. Переехали всей семьёй. Дед продал скот и уехал с прабабушкой обустраиваться. Купили дом-развалюху. Бабушка Магдалена осталась продать запасы сена, сильно заболела, всю дорогу в Радычи была на волосок от смерти. Где-то к 1926 году дед сам построил большой дом, большая семья, трое сыновей - это же сила, да и землю выделяли на мужиков. В начале прошлого века крестьянские семьи вели почти натуральное хозяйство, практически полностью всем себя обеспечивали. Сеяли жито, ячмень, просо, гречку, лён, садили картошку (не так, как мы в моё детство под лопату, а с конем под плуг). Держали скот: коней, коров, овец, птицу. У деда были и пчёлы. Сами ткали на станке льняное полотно: наши предки носили добротную натуральную льняную одежду, и нижнее бельё, и постельное, шили мужские и женские рубашки и другую одежду. Наша мама сама умела ткать. Ткали также половики. Покупали только то, что сами не могли вырастить, соткать, сделать, в основном, инвентарь, инструменты. Сызмальства мама училась ухаживать за скотом, доить, принимать роды у животных. Училась сеять, косить и жать серпом, вязать снопы, обмолачивать цепами жито. Зерно мололи на мельнице. Из своего подсолнуха давили масло на маслобойнях. Выращивали лен, очёсывали его, вот не знаю, сами ткали или у кого-то. Из шерсти овец сами пряли нитки, вязали одежду. Ещё с Урала мы привезли с собой прялку, как она работает - я видел воочию. Но своих овец на Украине у нас не было, поэтому прялка пропала за ненадобностью. Уже когда у меня самого были дети, у нас в совхозе посеяли жито, а не пшеницу. Мы набрали соломы (солома из жита длиннее пшеничной), и мама из житных соломинок плела косички, потом их сшивала в брыли. Брылей получилось много: мне, братьям, племяннику, кое-кому из внуков. Вот только брыли были жёсткими, скажем, честно, неудобными.
   Верил ли дед в бога?
   Вот один эпизод из жизни деда. Всей семьёй косили жито. Небо затянуло тучами: вот-вот пойдет дождь, успеют ли? И тут дед Никита глянул на небо, на тёмные тучи, погрозил кулаком и крикнул: "Ти гляди менi! Я тобi покажу! Дай жито скосити!". Да-а-а, сплошное богохульство: грозить самому Богу. Самчук Мыкыта - мужик злой к работе, жадный к земле, мог смешать в кучу и бога и чёрта. Но, сам купил библию, денег не пожалел. Скорее всего, сам читал библию. Возможно, дед был баптистом, по воскресениям семьями ходили в молельный дом. А тогда церковь, если она была, или молитвенный дом, были как бы очагом культуры. Именно там мама училась играть на арфе - дома арфы не было. Пару эпизодов о деде Никите Самчуке.
   Во время первой мировой войны деда призвали в армию. Воевать он не воевал, но окопы рыл. Однажды на этих работах возле него работал какой-то неумелый мужик (если не предположить худшего): он умудрился сзади деда так ударить лопатой, что отсёк не только часть обувки, но и часть пятки. Рана вроде и не серьёзная, но неприятная. Его отправили на какой-то пункт обработки, санитар долго не подходил. А когда пришёл, то прямо железной щёткой собирался чистить рану. Он только прикоснулся этой щёткой к ране, так дед от боли тут же огрел его здоровой ногой так, что тот отлетел на пару метров. Кто лечил деда дальше, он не рассказал.
   Маленькая дочь Лена потянулась к кружке с молоком, стоявшей на плите. Кружку она достала, но роста не хватило, чтобы её взять. Она потащила кружку к краю, кружка опрокинулась, и горячее молоко обожгло руку. На коже вскочили волдыри, кожа слезла. "Лечили" её дома сами, без врачей. Ручку всячески берегли, она ходила с перевязью из платка, накладывали какие-то повязки. Дед особо не вникал в лечение, но потом решил глянуть, как заживает ручка. Из-за того, что рука всё время была на перевязи, в согнутом положении кожа так и наросла на месте раны на локте в согнутом состоянии. То есть руку Лена не могла разогнуть: если так оставить, то рука на всю жизнь останется нерабочей. Врачей не было, а с рукой надо было что-то делать. Дед взял Лену, зажал маленькое тельце между ног, руками взял ручку девочки и со всей своей силой рванул. Ребёнок заорал, бабушка закричала на деда, а дед молча вышел, чтобы не слышать крика обеих. У тёти Лены на всю жизнь остался шрам на руке, но рука была рабочей, полноценной.
  
   У мамы все детство прошло в работе, с ранней весны начинались полевые работы и продолжались до поздней осени. Дом был достаточно большим с печкой, с лежанкой, но, как я понял, без сеней - дверь из комнаты выходила прямо на улицу. Туалет на улице. На старших детей была куплена одна пара обуви, зимой в туалет ходили по очереди. Если зимой детям хотелось покататься на улице - так тоже по очереди, или просто без обуви. Точнее, не без обуви, а в самодельной обуви пантуфли (немецкие Pantoffel). Дед сам делал: к выстроганной деревянной колодке прибивал носок из кожи. (Сейчас такая обувь известна под венгерским названием сабо.) Зимой дети умудрялись из пантуфлей (реально, шлёпанцы) делать коньки: к подошве посередине прибивали проволоку (проблема была достать проволоку) и катались на замёрзшем пруду. Образование: в церковно-приходскую школу мама ходила три зимы. То есть, занятия начинались не в сентябре, как сейчас, а гораздо позже, когда в поле заканчивались работы. В морозы и в большие снегопады занятий не было. Да и о церкви мама ни разу не рассказывала, возможно, и церкви в Радычах не было. Почему мама говорила о церковно-приходской школе? Может, это было более понятно нам и другим, может, просто слышала рассказы, как тот же Тарас Шевченко учился у дьяка в церкви. Все три года (зимы) в школе учили читать по библии, букваря дома не было. После трех зим отец сказал "Об'яву на стовпi прочитаєш i досить. Робити треба". Правда, сыновья учились больше. Была ещё одна попытка продолжения образования в более старшем возрасте: в городке (Новоград-Волынский) маму пристроили учиться у портного, но фактически мама выполняла функции служанки. 9 месяцев она была в семье портного. Само обучение состояло в том, что мама смотрела, как работает портной, никаких разъяснений, рассказов о крое, о шитье не было: учись сам, смотри, как работает мастер, и запоминай. То ли у мамы не хватало простого образования, то ли в очередной раз всё оборвалось из-за отсутствия денег или необходимости работать.
   К концу 20-ых годов Самчуки уже крепко стояли на земле, большой дом отстроен, хозяйство вели хорошо, в семье был достаток. Есть одна фотография вся семья Самчуков конца 20-ых годов. Дед, бабушка, дети Ольга, Фёдор, Иван, Елена, Вера, Валентин. Наша мама родилась в 1911 году, ей 16-17 лет, Валентин 24 года рождения, ему 4-5 лет.
  
  
   Свадьба.
  
   Маме исполнилось восемнадцать лет. Она была чуть ли не основным, по крайней мере, первым работником в семье, крепкая, плотно сбитая большеглазая (бульката) девушка с длинной косой и крепкими ногами. Видимо, дед Мыкыта считал маму не очень красивой, женихов особо не ждал, а замуж пора выдавать. Как-то раз к ним пришёл местный парубок и заговорил о тёлке, о том, чтобы купить и породниться. Дед с трудом сообразил, что речь идёт о дочери. Ему не понравилось, что дочь сравнили с тёлкой, надо было жениху-украинцу не надеяться на самого себя, а прислать сватов. Может, сватам надо было "магарыч" ставить, а парень был не так богат. В результате дед ему отказал, мол, дочь ещё молодая, мы не хотим с ней расставаться, пусть ещё дома поживёт.
   К этому времени папа отслужил в Красной армии (медкомиссии тогда, наверное, были попроще - его признали годным к службе). Успел отделиться от семьи, обзавёлся земельным наделом, построил небольшой домик-времянку, вёл свое хозяйство. Гулял в холостяцкой компании (даже остались фотографии друзей и девчат): выпивки, карты, девчата. Наши родители встретились в оркестре при молитвенном доме, в нём не только слушали проповеди, но встречались, общались, устраивали посиделки, концерты к праздникам, разучивали мелодии. Папа тоже участвовал в концертах (во время войны в Германии он играл на трубе, потом трубу поменял на скрипку, тоже на ней играл), и приметил молодую девушку. Подруг у мамы не было (жили они на хуторе, может, не было по соседству девчат), ничего о них она не вспоминала (в отличие от папы). В основном у неё был дом, работа, работа в поле. Из школы её дед забрал рано, юность, не успев начаться, закончилась в восемнадцать лет. И тут посватался наш папа Адам: уже крепко стоявший на своих ногах, со своим небольшим хозяйством, работящий, отслужил в армии, достаточно красив. Решал дед Никита, хотя у мамы спросил, что она думает об Адаме. "Если я вам дома надоела, если я на кусок хлеба не заработала..." - слёзы, наверное, готовы были брызнуть из глаз. Тогда дед, что с его стороны было необычно и неожиданно, стал чуть не ласковым, обнял дочь: "Ну что ты, что ты, доченька. Если ты не хочешь, мы тебя не заставляем, живи дома". Но решал всё-таки дед Никита, своего возлюбленного у мамы не было. В старину судьбу детей в основном решали родители. Свадьбу отгуляли в феврале 1930. Дед Никита, наверное, каким-то крестьянским чутьём предчувствовал надвигающиеся тревоги для всего крестьянского мира. Хотя, может всё проще: дед хотел дать работящей дочери базу для самостоятельной жизни. Он дал, как я понимаю, неплохое приданное: корову, молодого коня, домашняя утварь. Брак зарегистрировали, венчались в церкви. В какой церкви - я не знаю, у немцев могла быть своя церковь (кирха), но, возможно, в православной церкви. Ни в Радычах (село мамы) ни в Курмани, где стали жить мама с папой, не было церкви (кирхи), и венчались в другом селе. И тут вышел казус. Мама, оказывается, была некрещеной (дед таки верил в бога по-своему, или не верил). Для венчания маме надо было креститься. Но в самый последний момент маме стало страшно, и она наотрез отказалась принимать обряд крещения, такой каприз невесты. Крестился вместо неё папа, второй раз в жизни. Как их согласились обвенчать, не знаю, по крайней мере, ни о каких дополнительных деньгах речи не было, может быть, священник просто махнул на всё рукой. А может в кирхе к этому проще относились. На свадебной фотографии два маминых брата: уже сложившийся мужчина Фёдор (а ведь ему самое большее восемнадцать лет) и Иван, практически ещё подросток (от силы пятнадцать-шестнадцать лет), но выглядит взрослее. Ване поручили перевезти приданное молодожёнам (наверное, уже после свадьбы): на телегу погрузили кровать, перину, швейную машину, прочие мелочи. И ещё гнал тёлку. По дороге его арестовали (деревцо сломал или ветку выломал тёлку гнать). Пришлось молодому мужу его вызволять, как-то договорился или объяснил.
   В первую брачную ночь папа показал маме немаленький крепкий кулак, мол, вот за кого замуж вышла. На что мама сразу ответила: "Если хоть раз в жизни ударишь, я уйду от тебя". Так они заключили свой "договор".
   Не смотря на женитьбу и наличие молодой хозяйки в доме, папа вначале продолжал вести прежний холостяцкий образ жизни: приходили друзья, гуляли, пили самогонку (специально сажали сахарный буряк, чтобы гнать самогон), дым "коромыслом". Мама готовила еду, накрывала на стол и уходила, что весёлой компании не нравилось, её всячески пытались усадить за стол. В отличие от прежних времён женщины к ним уже не захаживали, и папа с компанией никуда не ходил. Не знаю, как в молодости, но в зрелом возрасте папе хватало двух стопок, 200г, после чего он отключался, ложился спать, где придётся, или просто засыпал сидя. Может, норма в молодости была и выше, но, скорее всего, он также отключался. А мужики тогда ещё больше приставали к молодой жене. Больше всех приставал папин брат Август, старше папы, холостой, то ли просто был без тормозов, то ли такой скверный характер у него был. Хуже всего, что он не только приставал - у мамы сил хватало отбиться, - но после в компании говорил о том, чего не было. Маме эти гульки, эти пьяные разборки не нравились, но она ничего не могла поделать: папа не считал нужным отказывать друзьям, а сам предъявлял маме претензии. Молодые постоянно ссорились. Мама терпела (наверное, такой был удел женщин в то время).
   Обзаводились хозяйством. По соседству жила семья папиной сестры Ольги Анкерштейн. Помогали друг другу, вместе работали, вместе убирали хлеб. У семьи сестры Оли было две коровы. А тут вышло постановление, можно держать только одну корову. Мама с папой обменяли свою тёлочку на корову - молоко у неё хорошее было, жирное. Ещё в придачу дали 10р, потом ещё 10р.
   В приданное дед дал молодого жеребца. Этого жеребёнка мама спасла: она зашла в сарай как раз, когда кобыла его родила. Жеребёнок был в мешке (оболочке), бежать спрашивать было некогда, мама догадалась разрезать ножом мешок, тем самым спасла новорождённого от удушения. Никто её этому не учил, или сама жизнь учила. Отец похвалил "молодец дочь", а к свадьбе сказал: "ты его спасла, он твой". Жили мама с папой в небольшом доме. К дому примыкал участок. Заборов тогда не было, межой был ров. Как-то раз конь выскочил из сарая на волю, поскакал по участку. Мама бросилась ловить (папы не было), конь мог наделать вреда соседям. Конь перепрыгнул через ров-межу, мама, молодая, здоровая, глупая, не задумываясь, перепрыгнула за ним, поймала. Но мама была в положении, начались преждевременные роды. Пришли соседки, родился мальчик. Повитуха только покачала головой: не выживет, уж очень рано родился.
   Папа открыл немецкую библию и стал искать мужское имя: Рубен, Рубин, Рудольф. (Я не ручаюсь за точность имён, тем более, из библии на немецком языке.) Мальчик прожил 36 часов и умер.
   Следующего мама родила в апреле 1932 года. Папа опять открыл библию, наверное, библия открывалась примерно на одном и том же месте: имена сплошь были на "Р": Рубин, Рувим, Роберт. На этот раз выбрал имя Роберт.
  
  
   Коллективизация.
  
   Во всех своих анкетах советского времени в конце (даже с некоторой гордостью) я писал: "ни я, ни мои родственники под судом и следствием не находились. Родственников за границей ... " и так далее. Мои родители меня берегли, лишнего не рассказывали. Я думаю, что те, кто эти анкеты читал, знали больше меня. Прокол получился, когда в 70-ые года к нам приехал папин родственник (двоюродный брат?) Эдвард: алкаш вида бомжа. Он уехал и канул в небытие. Но перед отъездом успел наделать "шороху". Обидевшись на не очень тёплый приём, или, точнее, на то, что недостаточно наливают, он, шатаясь от принятого, невнятно кричал на всю улицу: "ты ж тоже сидел!" И что-то в этом духе. Только в 80-ые года при Горбачеве мама осмелилась рассказать больше.
   В 1932 году в Курмани собрали народ, рассказали о колхозе, предложили вступать в колхоз. Мужики собрались на отдельный сход. Что ждать от власти? Трудно в детстве было понять, что в 30-ые годы Житомирщина была пограничной областью. Граница с Польшей была рядом. Горячие головы решили податься на конях через границу в Польшу, брат Август с ними. Папа не был богатым крестьянином, маленький ребёнок на руках - куда ехать? Решили (или решил) оставаться. Папа отговаривал брата: вас поймают. Мужики поехали, но их встретили, арестовали.
   Папу арестовали осенью. Мама сказала ему: "С Рубином простись". Сын учился ходить. Отец психанул и резко вышел. (Вообще-то мой старший брат зарегистрирован как "Роберт", то ли у него в детстве два имени было, то ли его просто не записали в сельсовете "Рубином".)
   За что его арестовали - папа никак не мог понять. В камеру набили полно народа. Отец думал, что хотят золото вытянуть: тогда много арестовывали, подержат подольше, кто сдавал золото - выпускали. На первый допрос вызвали только через месяц или больше. Оказалось за то, что не донёс. Знал, что собираются бежать в Польшу, и не сообщил, не донёс на родного брата. Был суд. И хоть папа не был в компании, кто пытался сбежать, его тоже осудили как соучастника.
   У мамы осталась обида на Катерину, жену папиного старшего брата Вилли. Скорее всего, она была соперницей. Мама была младшей невесткой, папина сестра Ольга была замужем, была скорее подругой. А Катя была соперницей, их сравнивали, маме хотелось быть не хуже, хотелось быть лучшей. И Вилли и папа были на сходе. Вилли не судили. Мама считала, что это Катя донесла. Мог и сам Вилли.
   Папу осудили на лесозаготовки в Вологодскую область. Так папа впервые стал лесорубом. Жил он там свободно, жёсткого контроля в поселении не было. Папа даже сумел дважды нелегально приехать проведать семью. Во второй раз жил нелегально, днём прятался. У мамы хватило ума уговорить, чтобы вернулся, а не оставался на нелегальном положении. В конце-концов папа не выдержал, сдался милиции. Его осудили, добавили срок, отправили в Архангельскую область, работал он у реки Северная Двина.
  
  
   Раскулачивание.
  
   Пришли милиция с активистами с обыском. Ищут-рыщут, ничего найти не могут. А тут под ногами хозяйский сынок голопузый путается, малыш совсем. Улыбнулся милиционер, добрый дядька, наверное, был, щёлкнул его легонько по пузу:
   - Ну, що, пуп наївся круп?
   - Брешиш, бичини.
   - А де ж бичина?
   - У собаки пiд хвостом.
   Рассмеялся милиционер. А напрасно: ребёнок говорил чистую правду - зарезали быка, а мясо закопали во дворе под собачей конурой.
  
   Папа мало рассказывал о своей жизни. Но этот анекдот (практически байка, быль), он рассказывал частенько.
   Мало кто из крестьян хотел отдавать свою скотину, свою кровинушку в общий котёл, массово резали домашний скот, птицу. Где-то странна была обречена на голод.
  
   В детстве я часто задумывался, был ли дед Никита Самчук кулаком. Да, до революции он не был бедным. Да, как истинный мужик он хотел добиться "добробуту" (украинское слово больше подходит, больше нравится вместо "благосостояние"), хотел больше земли - кто ж из мужиков её больше не жаждет? Частые споры с братом Василием, который убеждал, зачем тебе так много, "схаменися". У деда не было наёмных рабочих, вместо них "батрачили" (выполняли всю тяжёлую работу) собственные дети. Он хорошо делал свою крестьянскую работу - растил хлеб. Отстроил большой дом, который, наверное, и стал предметом зависти. О том, что у мамы, у детей в детстве не было зимней обуви, я уже писал. Но вот ещё один факт: среднюю дочь красавицу Лену дед с бабушкой отдали в бездетную семью (наверное, немецкую). В те времена подросших детей частенько отдавали на время родственникам, дальним родичам, чтобы они помогали по дому, приглядывали за маленькими детьми. (Это из рассказа тёти Оли, папиной сестры, её саму отдавали родственникам.) Но Лену отдали насовсем ещё до коллективизации, до голода. Дикий с точки зрения современности поступок. Но так было легче прокормить остальных, да и дочке лучше было. У моей тёти Лены на всю жизнь осталась обида, которую она взрослой предъявила нашей маме: "Тебя родители выкормили, вырастили, замуж выдали, приданное дали. Не то, что меня". Похоже, тётю Лену в новой семье избаловали любовью.
  
   Дед Никита попал на "чёрную доску" (в список на раскулачивание) ещё в 30г. Мама считала, что причиной всему был большой дом, предмет зависти. "Надо было его сжечь" - говорит мама в сердцах. Раскулачили их не в 30 году, наверное, чуть позже. Забрали дом, забрали скот, забрали инвентарь, забрали все запасы. Детали от бабушки Магдалены: корову забрали со двора, привели к правлению и привязали к столбу. Корова была тельной, то ли животное почувствовало свою участь, то ли просто время пришло: тут же, у правления корова отелилась. Телёнок валялся на земле у ног коровы, никто его не убирал. (В моё детство каждый год корова у нас телилась, это всегда было в конце зимы, телёнка забирали в дом, в тепло, маленькое животное со слабыми разъезжающимися ногами, он первое время жил в доме, мы, дети, поили его молоком из бутылки с соской.) У коровы вымя налилось молоком (молозивом), её надо было напоить и подоить, но никому не было дела до бедного животного. Бабушка попросила разрешения подоить корову, но ей не разрешили, не разрешили даже подойти. Когда собственность достаётся легко без труда (сваливается на голову), то и отношение к ней такое же лёгкое, неподобающее (бог дал - бог взял), не так, когда чего-то добиваешься потом и тяжёлым трудом.
   Как жить дальше, где приткнуть голову? Переехали в соседнее село, снимали квартиру.
   Старшие сыновья подались на заработки. Федя плёл изделия из лозы. Ваня занялся извозом: перевозил грузы (я так и не понял, оставили им одну лошадь и подводу, или он у какого-то мужика-хозяина их взял, нанялся к нему работать, скорее, второе). Ване в 30 году было 14 лет, в 32 - шестнадцать. Иногда я думаю, может, мама напутала с годами рождения, потому что не укладывается в голове, как четырнадцатилетний или шестнадцатилетний пацан может сам заниматься извозом. Но у мамы была хорошая память. Разброс может быть только в годе, когда семью раскулачили. Да мама никогда года и не называла. Дело было осенью, шли обильные дожди. Где-то надо было вброд переехать разлившуюся речку. Иван не справился с управлением, река смыла телегу с грузом, лошадь утонула. Раньше за такое дед, наверное, мог и убить, а после раскулачки почти и не ругал. Часто беда не приходит одна: надо было возмещать стоимость груза. И опять вопрос, куда идти? Они вернулись в Радычи, попросились у правления колхоза пустить их семью ночевать в их же доме. Правление сжалилось и пустило. К тому времени в доме уже были в двух комнатах школа, в одной - правление, ещё в одной - склад зерна.
   Мамин брат Федя. Он на два года старше Вани. У него была болезнь - временами пропадал голос (что-то с голосовыми связками), через какое-то время голос восстанавливался. "Я вам кричу-кричу, а вы меня не слышите". У Феди получались красивые корзины, плетеные стулья, кресла и даже столы, люди раскупали изделия, делали персональные заказы. Однажды к нему зашёл местный сельский активист, то ли комсомолец, то ли просто комбедовец (член комитета бедноты, именно комбеды решали, кого раскулачивать). Федя как раз делал стул по заказу. Скорее всего, они были соперниками по жизни, один - сын уже раскулаченного, у которого всё хорошо получалось, красиво получалось. А второй - гол как сокол, ничего не ладилось, работаешь-работаешь, стараешься ради людей, а они чего-то злятся, косо смотрят.
   - Красиво у тебя получается.
   - Угу, красиво, - отвечал Фёдор, не отрываясь от работы.
   - Слышь, Федька, сделай мне стул.
   - Эге ж, вот закончу вот этот, а потом и тебе сделаю, по очереди.
   - Не, ты мне без очереди сделай.
   - Ну, как же без очереди, люди ведь раньше тебя заказывали.
   Они ещё немного так перепирались, и в конце комбедовец пригрозил:
   - Ну, сука, погоди. Ты у меня ещё пожалеешь!
   Фёдора по доносу арестовали, и он отсидел девять месяцев в тюрьме. После тюрьмы дед его, исхудалого, привёл к маме, попросил, чтобы он пожил у неё, чтобы подлечила, откормила его. Это в 32г., муж Адам уже был в тюрьме. Мама, как в воду глядела, попросила деда остаться. "Хватит тебе одного Фёдора на шее" - ответил и ушёл. Больше мама его не видела.
  
   Дед вернулся в Радычи. Бабушка с детьми ночевала в доме. Дед не мог спать в бывшем своём доме, ночевал в клуне. Денег или запасов никаких не осталось, на что жить дальше? Они ночевали в бывшем своём доме, за стенкой склад, лежало зерно. Ваня, горячая голова, ночью набрал пол мешка гречки, вынес - хотел продать. Украл, конечно, виноват. Но как-то не поворачивается язык его осуждать (сидя в тепле и будучи сытым). Его поймали сразу же и арестовали, привели в правление, т.е. сюда же в бывший их дом. Когда дед вернулся ночью, никто не видел, его даже пока не искали. Бабушка выскочила незаметно из дома, зашла в клуню, разбудила - уходи. Дед оделся, сел, задумался. Сыну 16 (или 17), его ждёт тюрьма. Что это было: желание оказать сыну поддержку, спасти его молодого, взять вину на себя, или, просто, решил разделить ответственность. Не знаю. Но его поступком можно восхищаться, хотя он и не вписывается в рамки рациональности. Он пошёл в дом и сел рядом с сыном.
   Бабушку с двумя детьми вторично изгнали из дома. Односельчане боялись раскулаченных. Их приняла одинокая полупомешанная Ярына.
   Не знаю, в этот же день или позже, наверное, позже, к маме нагрянул наряд милиции. Федя выпрыгнул в окно, но его там схватили (вообще-то, арестовывать, строго говоря, по закону его было не за что). Мама бросилась в ноги к начальнику:
   - Отпустите брата. Возьмите, - она протянула завёрнутый кусок сливочного самодельного масла, еще какие-то продукты, - возьмите. Только отпустите.
   Начальник задумался, достал пистолет из кобуры, помахал им:
   - Ладно. Только ты никому ни слова! Ни-ни! Смотри мне! - и забрал продукты.
   Начальник смилостивился: в тот раз Фёдора отпустили.
  
   О судьбе деда со старшими братьями толком ничего не известно. Мама с маленьким ребёнком на руках, без мужа - куда ей было ездить, в какой тюрьме искать, в каком городе. Я пишу о Житомирской области, но в 30-ых годах на её месте было три области с центрами: Коростень, Житомир, Бердичев, да и рядом ещё Шепетовская область. Ближе всего из больших городов Новоград-Волынский. Село или хутор Радычи (сейчас его, возможно, вообще нет) было возле нынешнего села Суемцы, село Курмань, наверное, ближе к селу Ярунь. Довольно большие расстояния при отсутствии регулярного транспорта или своего гужевого. У моей бабушки на руках двое маленьких детей 8 и 11 лет. Самое страшное, чем их кормить, где найти угол для жилья.
   Дед с сыновьями сидели в тюрьме, вместе ли? Судили, отправили эшелоном, вместе или раздельно? Мама рассказывала своим клиенткам, с этапа из вагона дед выбросил спичечный коробок с запиской, я - такой-то, везут туда-то, прошу передать. Добрые люди передали. Я не понимал, выслали по этапу троих, деда с Фёдором и Иваном (так выходило по маминым словам), или двоих, или всех раздельно.
   - Мам, - спрашиваю, когда женщины разошлись, - а куда деда выслали?
   Мама ничего не ответила.
  
   Бабушка перебралась к маме. 1932 год. Неурожай, колхоз не выполнил нормы сдачи хлеба. Хлеб забирали с дворов, пришли и к маме. Муж в тюрьме, отец с братьями - там же. Сыну меньше года. Бабушка с младшими детьми тоже у неё. Пришёл полевод, наметил забрать снопы и с их двора. Сосед надоумил: мама купила бутылку водки (самогону), позвала полевода и соседа ему в компанию. Бабушка была против всего этого, ушла, чтобы не видеть. Заставили и мать выпить - первый раз мама отведала спиртного. Но хлеб (снопы) оставили.
   Бабушка, я так понял, видела, что маме самой надо помогать. Своих родственников у бабушки уже не было, в селе (хуторе) обратиться после раскулачивания было не к кому. Весной по совету брата мужа Василия бабушка отвела детей Веру и Валентина к детскому дому и там оставила на крыльце, наказала никуда не уходить.
   Больше их бабушка никогда не видела. Через какое-то время бабушка пришла узнать за детей. Подошла к высокому забору, выглядывала своих, показалось, что пробежала дочь. Позвала "Вера! Вера!". Прибежала другая Вера.
   - А ты Веру Самчук знаешь?
   - Да, она с братишкой недавно здесь.
   - Как она?
   - Хорошо, здесь всем хорошо, - успокоила девочка.
   - А как вас кормят? Еды хватает?
   - Да! - и она стала перечислять, что было на завтрак, что будет на обед. Рассказала, что в школе учатся, - Позвать её?
   - Да нет, не надо. Спасибо тебе, Вера.
   Забирать детей было некуда. И кормить тоже было нечем: начинался или уже вовсю разошелся голод.
  
  
   Голодомор.
  
   У папы была привычка: после обеда он сметал крошки со стола в ладонь и высыпал их в рот. У нас в семье было не принято оставлять недоеденный кусочек хлеба, или остатки еды в тарелке. Если еда оставалась в тарелке, значит кто-то заболел. Хотя часто ели из одной общей большой мыски, и уговаривать кушать никого не надо было: в большой семье еды чаще не хватало. "Вергин, вергин" - говорил папа, когда ели из общей мыски. Я в детстве не знал, что это означает на немецком. Но ложками надо было работать быстро, едоков за столом всегда было много, никто никого не ждал: "вергин, вергин". ("Вергин" - немного искажённое по произношению слово по-немецки "WЭrg ein", "вюрг айн", можно перевести как "глотай", или "давись", т.е. "давись, но глотай".)
   Голодные года навсегда оставили в памяти уважительное отношение к еде. Старшие мои брат и сёстры пережили голодные послевоенные годы. Мы, младшая уральская тройка голода не знали, но от родителей, от всей семьи это отношение к еде перешло и к нам. Это и чувство меры: еды надо брать столько, сколько съешь, не больше.
   Папе даже "повезло", он самый голод 30-ых был в ссылке, на севере, где голода не было. Мама немного рассказывала о голоде. Умерших было много. Сосед-старик умер на меже. Как-то раз в дом заскочил голодный мужчина, попросил: "Дайте хоть что-нибудь съесть, хоть соли с водой". Мама рассказывала, люди говорили, что женщина (называла имя) съела своих умерших детей. Но правда это, или наговорили на неё, она сама не знала, даже не очень верила в это. Но такие ужасы в то голодное время были повсеместными. Тяжело было пережить зиму. Когда весной пошла зелень, стало легче: варили суп из крапивы, из лебеды. Всю крапиву в округе оборвали. Мама говорила, что нельзя варить суп из щирицы (научное название амарант): трава с крепким "мясистым" стеблем и широкими листьями, хорошо шла всем животным, а людям от неё было плохо.
   У мамы были царские монеты - серебро (9-10 монет). Мама продала их в торгсин, купила буханку хлеба для Роберта и отрубей - ими и жили до весны. Летом дождались картошки.
  
   Весной 34 года к ним в село приехал председатель одного колхоза из Херсонской области: агитировал людей переезжать к ним в колхоз работать. Земли много, работы много, а людей мало. Херсонская область - хлебный край, сытный. Мама подошла к нему спросила:
   - А меня одну с маленьким ребёнком возьмёте?
   Он посмотрел на её работящие руки, крепкую фигуру (в то время декретных отпусков не было, и после рождения детей молодые мамы быстро выходили на работу):
   - А чего ж не взять, поехали.
   Председатель агитировал семейных, ему нужны были работники-мужики, а половина семей поехали без мужей. Мамина судьба не была исключительной. Многие женщины остались без мужей.
   Так мама приняла решение переехать с другими односельчанами в Херсонскую область. Папа написал письмо маме "Бросай всё, бери Роберта и приезжай. А то наша семья может распасться". В следующем году мама переехала в Архангельскую область к мужу. От колхоза ей выдали 10 рублей (её заработок) на дорогу, председатель был хорошим мужиком. Ещё она продала папины сапоги. Вот на эти деньги они вдвоём с Робертом и поехали.
  
  
   Холмогоры.
  
   Папа работал в посёлке Копачёво в районе села Холмогоры, в местах, откуда родом Ломоносов. Первые мамины впечатления: белые ночи. Мама привыкла, что работают, пока светло. А тут работаешь-работаешь, а день не кончается. Ещё люди не закрывали двери на замок: поставили к двери хворостину - значит, дома никого нет, нет хворостины - дома кто-то есть. Люди честные, и приезжим доверяли тоже. Вначале мама сильно болела цингой, не хватало витаминов. Ноги скрутило так, что она не могла ходить, передвигалась она с помощью табуретки: переставляла её и затем волоком передвигалась за табуреткой. От цинги вылечилась клюквой. Родители снимали комнату или угол у местных жителей.
   В Холмогорах родилась дочь Женя. Наверное, роды прошли как-то неудачно, у малышки долго не заживал "родничок". Но самое страшное, она с первых минут рождения начала кричать и кричала не переставая. Устанет, голос совсем осипнет, замолчит на пару минут и опять кричит. Такое впечатление, что она и не спала вовсе, всё время кричала. Перерывы в крике только на еду. Прошёл месяц, и хозяева попросили съехать. Врачей практически не было, куда-то её везти, кому-то показывать - а куда? Кому? Тогда жили и обходились без врачей. Мама рассказывала, как у неё сильно заболели зубы, и боль не проходила. Один мужик вызвался помочь. Он накинул на голову мокрую достаточно толстую тряпку (рядно), катал из чего-то шарики и сжигал на тряпке в области зубов. У мамы получался очень длинный рассказ, как и сам процесс у этого мужика, она пересказывала свои впечатления. Но чтобы мне пересказать его в полном объёме, надо самому испытать всё это. Сейчас я его вспомнил лишь для иллюстрации, как совсем обходились без врачей. Мужик как бы "шаманил", согнал с мамы сто потов, а цель была простая: убить нерв. Что ему и удалось, и о чём мама, наверное, не догадывалась.
   Никому из хозяев такие постояльцы с орущей дочерью были не нужны, выдержать это было невозможно. Женя родилась в сентябре, и к середине зимы в посёлке не осталось ни одного дома, где бы они уже не жили (как то мама с папой подсчитали: они сменили 22 квартиры). Где-то в феврале (это я сам подсчитал, по маминым словам Жене было месяцев пять) родители решили перебраться на другую сторону Двины (Северной Двины). На реке ещё стоял крепкий лёд, но была оттепель, лёд подтаивал. Папа достал лошадь с санями, погрузили свой небольшой скарб, и они всей семьёй поехали. У противоположного берега лёд затрещал, и сани начали проваливаться. Лошадь испугалась, папа не растерялся и стал хлестать её кнутом. Лошадь рванула, и они выехали благополучно на берег. Перебрались, чудом остались живы. А Женя замолчала: то ли от пережитого неосознанного потрясения (испуга), то ли от почувствованного ею страха родителей (и коня), то ли потому, что на другом берегу место было лучше, более подходящее для малышки. Возможно, левый берег Северной Двины в районе Копачёво ей не подходил по каким-то геофизическим параметрам.
   В 35-37 годах, во время массовых репрессий в СССР, многих мужчин-немцев расстреляли (у знакомых наших родителей Веснеры, Дрегеры, Миллеры и другие). Так что папе, возможно, даже повезло со ссылкой, могло быть и хуже. Немецкие семьи из Курмани в конце тридцатых годов (то ли в 39 перед войной в Польше, то ли в 40 перед самой Великой Отечественной войной) переселили в Казахстан, под Караганду. Семьи дяди Вилли, тёти Оли, а также семья, в которой была мамина сестра Лена, оказались там. С тётей Олей поддерживали переписку.
  
  
   Качкаровка.
  
   После ссылки вернулись в Херсонскую область в село Качкаровка. Сейчас это на берегу Каховского водохранилища, но в тридцатых годах его ещё не было. В Париже есть музей всемирных эталонов: в нём хранится эталон чёрнозёма из степей Херсонщины. Я точно не помню, но мама говорила (в 90-ые годы), что три года ссылки папе дали, но по подсчетам получается все пять лет 33-37года, добавили после его побега. К ним переехала бабушка Магдалена. Меня в детстве интересовало, как бабушка узнала, что они вернулись с севера, ведь у бабушки не было ни постоянного места жительства, ни адреса, куда можно было бы написать. Мама на мои расспросы ничего не рассказывала.
   Из рассказа самой бабушки сёстрам.
   Бабушка осталась совсем одна. Муж и старшие сыновья отбывали где-то срок, если были живы, младшие дети были в детдоме, дочь Лена в семье, куда её отдали. Бабушка "служила" - нанималась к людям делать всё по дому, любую домашнюю работу, т.е. была служанкой, домработницей. Она уже была немолодой (но ещё и не старой) женщиной, часто болела, подолгу на одном месте она не задерживалась. Приходилось снова идти на "биржу": на базаре собирались люди наняться, найти какую-нибудь работу. Сюда же приходили "покупатели", то есть работодатели. (В наше время с безработицей, в 90-ых годах такие "биржи" возродились, как правило, у вокзалов в крупных городах.) Эта же "биржа" была местом обмена новостями. Наверное, на такой "бирже" в Новоград-Волынском, куда съезжались селяне со всей округи, бабушка в очередной свой приход встретила знакомую девушку из села. И она рассказала ей новость, что Адам и Ольга вернулись из ссылки в Качкаровку в Херсонской области, видать, у этой девушки тоже были родственники в этом колхозе. Рассказала, как туда доехать, на какой пристани на Днепре сойти. Так бабушка приехала в Качкаровку, пришла на хутор Комаривка. Когда бабушка вечером зашла в дом, она сказала: "Вот я здесь, и теперь поступайте со мной, как хотите, хоть убейте, хоть оставьте жить у себя. Я никуда больше не уйду" ("Da bin ich, und jetzt macht mit mir, was ihr wollt, bringt mich um oder lasst mich leben, Ich geh nie wieder weg"). На что папа ответил: "Ну-ну, так страшно, наверное, не будет. И, кроме того, ещё одно (дитя) уже в пути". (У меня простые родители, но, что-то в переводе с немецкого получается как-то витиевато. Да простят меня сестрички, я опустил папин ответ на немецком. (Cм. примечание 1) Папа говорил о предстоящем прибавлении ещё одного ребёнка в семье. В 1938 году родилась Лена, бабушка оказалась при деле, оказалась востребованной, а это, пожалуй, самое главное для стариков. Может поэтому, бабушка внучку Лену любила больше других, частенько брала её под защиту перед старшими детьми.
   Работали в колхозе: папа работал со скотом - пастухом, скотоводом, ветеринаром, мама - дояркой. Немецкие семьи жили довольно сплоченно, такой маленькой колонией. Почему так говорю, потому что Роберт перед войной немецкий язык знал лучше русского. Ещё один эпизод из семейных преданий, возможно, это было до приезда бабушки Магдалены. Как-то маленькая Женя вместо сна расплакалась в кроватке. Дома был один Роберт, и он засыпал её кукурузой с головой, чтобы не плакала. Женя могла задохнуться, спасло её то, что мама вовремя пришла домой.
  
   Война.
  
   Война очень быстро домчалась до Днепра. Папе в колхозе поручили перегнать скот на восток. Пастухи гнали коров вдоль дороги, пока не увидели впереди немецкие танки. Бросив в поле стадо, вернулись домой. В село немцы зашли, точнее, въехали на машинах, мотоциклах позднее, в начале августа. Солдаты слезли с машин, мотоциклов, зашли во двор. К жилому дому примыкал общей стеной сарай для домашних животных, вот вся семья спряталась в сарае и выглядывала, боялись выйти - чtuо ждать от людей с автоматами. Посмотрели немного, вроде ничего опасного нет. Подтолкнули Женю, ей было почти шесть лет, выйди поздоровайся. Солдаты, увидев девочку, заулыбались, затараторили, у кого-то в кармане нашлась конфета для неё. Тогда вышли все. Конечно, украинским немцам нечего было бояться немецких солдат, к тому же пока война шла для них легко.
   Почему Женю выбрали в семье для контакта? Женя росла эдаким сорванцом, сорвиголовой, похлеще мальчишек, бегала вместе с ними, дралась, не дай бог кому-то обидеть младшую сестру. Быстрота и натиск с её стороны ставили иных мальчишек в тупик. Роберту было девять лет - обычные дети войны. И хотя основные сражения обошли стороной, минули хутор Комаривку, они вдвоём бегали, смотрели места боёв, результаты обстрелов и бомбёжек. Ходили смотреть расстрелы пленных - зрелище абсолютно не детское, но не привяжешь же их верёвкой дома.
   Передовые части ушли, их заменили тыловые службы: обеспечение танковых армий, госпиталь. Немцы размещались в хатах на постой. К родителям поселили молодого лейтенанта, светловолосого голубоглазого Эрвина. В один тёплый вечер почти вся семья вместе с Эрвином сидели во дворе. Зашла соседская девушка Оксана: "Тётя Оля, соли одолжите". Мама пошла в дом насыпать соли. Молодому красивому Эрвину приглянулась Оксана: ей было лет 17-18, чёрноглазая, с тугой косой, девушка была красивой, какими могут быть только украинские девчата. Эрвин подошёл, начал что-то говорить на немецком. Оксана видела интерес в его глазах, ей самой было и приятно его мужское внимание, и сам он её тоже заинтересовал чисто по-женски. Подспудно началась игра молодых здоровых людей, не взирая на различие национальности и идущую войну. Не подавая виду, Оксана передёрнула плечами, чуть повернулась. Эрвин, не желая, чтобы она отворачивалась, протянул руку, чтобы её остановить, и тут его рука нечаянно коснулась её груди. Звонкая пощёчина "ляснула" в тот же миг - нормальная, или допустимая реакция строгой девушки. Но! Шла война, Эрвин был в форме, с кобурой на поясе. Что ждать от незнакомого немца с пистолетом? Бабушка и, вышедшая из хаты мама, одновременно вскрикнули "O Gott! O Gott" ("О боже!"). Чувство испуга и, что перед нею враг, возникли у Оксаны одновременно: она убежала со двора. Мама пошла вслед за ней: отдать соль и успокоить Оксану - Эрвин был неплохим спокойным постояльцем. А папа тем же вечером утешал Эрвина, который говорил, что он не хотел обидеть девушку, и что она ему понравилась, и что теперь у них с Оксаной, наверное, уже ничего не получится. Он даже заплакал. Папа "лечил" его "украинским лекарством", самогоном, и, на правах старшего, говорил, что у него ещё будет много девушек. Среди старых семейных фотографий у нас была одна небольшая фотография с офицером в форме: молодой, светловолосый, с ясными глазами. Я не знал, кто на фотографии, может, мама и называла имя, но я его не запомнил. И только после написания этих рассказов уже в Германии сестра сказала, что это Эрвин.
  
   Но не всё так было хорошо, не всё так просто. В 41-ом румынские солдаты собирали скот для обеспечения своих частей, или это была обычная практика воинов-победителей поживиться за счёт мирного населения. Забрали овец и у нашей семьи, папы в это время не было дома. Папа решил вернуть свои четыре овцы. Но румыны не знали ни украинского, ни немецкого языка: они не понимали, что надо этому настырному "русскому". Они подумали, что он еврей: "Jude" - прозвучало, как приговор, и решили его расстрелять (по приказу немецкого командования все евреи подлежали расстрелу). Что спасло папу, мама так и не сказала. Возможно, солдаты решили согласовать своё решение со своим командованием, и кто-то из офицеров разобрался, что папа немец, а не еврей. Папа вернулся вместе с овцами, вот только на следующее утро он проснулся почти весь белым - поседел. Тогда же поседела и наша бабушка.
  
   В Качкаровке и на хуторе жили как украинцы, так и советские немцы. Как-то утром мама зашла к соседке-украинке, она пыталась растопить печь, тяги почти не было. Она открыла дверцу печи и ртом пыталась раздуть огонь. Немец-офицер буркнул: "Ох, уж эти русские! Ничего не умеют!", принёс со двора банку, выплеснул бензина на дрова (переборщил, наверное), но огонь по-прежнему не хотел загораться. В сёлах люди жили без техники, пользовались живой тяговой силой, женщина в глаза не видела бензина, понятия не имела, что это. Соседка опять нагнулась к печи и дунула в дверцу. Волна огня из печи ударила в лицо бедной женщины. Ужасный крик от внезапной боли потряс всю комнату, слышать его было невыносимо, смотреть на пылающие лицо, волосы, одежду. Пальцы офицера быстро расстегнули кобуру, он машинально достал пистолет, снял с предохранителя... Мама бросилась к офицеру, схватила его за руку: "Господин офицер, не надо. Пожалуйста, не стреляйте. Не стреляйте. Не надо". Продолжала умолять его мама. Офицер резко повернулся и вышел. Как в тумане тушили огонь на пострадавшей, пытались её как-то успокоить и уложить. В селе был немецкий госпиталь. Немецкие врачи за войну научились хорошо лечить обгоревших танкистов. Офицер привёл врача. Лечили соседку долго, немецкий врач приходил, аккуратно снимал старые повязки, наносил мазь, делал новые повязки. Пришло время, и женщине сняли последние бинты, дали зеркало посмотреть. На лице не было ни шрамов, ни рубцов. Чудесные мази у немецких врачей были уже тогда.
  
   Вскоре, немцы переселили все немецкие семьи в другое село Ивановка (немецкие власти назвали Дойчедорф). В августе 1942 года в нашей семье родилась девочка, назвали Эммой - вполне подходящее немецкое имя.
   Задолго до решающего наступления по всем фронтам советских войск немецкая администрация собрала всех жителей (в посёлке, как я понял, жили одни немцы - "фольксдойче") и объявили о выезде в Германию, назначили дату. Вообще, в детстве я задумывался, а могли ли папа с мамой не поехать? Может, тогда бы не было всего того, что с ними случится потом. Но людям не давали возможности обдумать и принять какое-то своё решение, за них уже всё решили. Советские немцы в посёлке жили как бы мирной жизнью (насколько это возможно в условиях войны), никакого предательства по отношению к Советским властям, никаких преступлений против государства СССР или граждан СССР они не совершали. Большинство из жителей-фольксдойче интуитивно понимали, что отъезд будет лучше, чем оставаться здесь, хотя фронт был ещё далеко и немецкие власти особо не делились о поражениях своих армий. И папа с мамой поехали вместе со всеми. С позиции сегодняшнего дня (после развала Советского Союза и образования независимой Украины, как бы взгляд из другого времени, из вечности) более очевидно, что другого варианта у них и не было. Если бы они каким-либо образом остались, то, скорее всего, было бы ещё хуже: могли инкриминировать сотрудничество с немецкой армией или предательство с более строгим наказанием, вплоть до расстрела. Но, когда я слушал мамины рассказы в 60-ых годах, это не было таким очевидным для меня.
   (И ещё одно замечание в скобках. В середине 70-ых годов мне посчастливилось вместе с папой и мамой побывать в местах, где они выросли, поженились. Мы побывали на месте, где когда-то был дом Никиты Самчука, никакого дома, просто поле, никаких его следов не осталось. Даже от большой груши ничего не осталось. Папа хотел найти друга детства и молодости, тоже Адама, Адамчика. Тёзка, я думаю, тоже был немцем. Его не было уже в живых, но мы разговаривали с его матерью. Мама друга рассказала, что их тоже собирались вывезти в Германию. Адамчик был против, и они остались, скрылись, в Украине.)
  
   Из рассказа сестры.
   Когда немецкие власти объявили об отъезде, одна женщина Лина Дрегер (среди наших знакомых было две Лины Дрегер, у обеих мужья были расстреляны в 37 году) отказалась ехать. Всех жителей-фольксдойче собрали за селом: должен был состояться показательный расстрел Лины Дрегер. Матери Лины бабушке Ганн (Hahn) и её сестре Герде Веснер сказали, чтобы они взяли на себя попечительство над внучками, дочерьми Лины Вильмой и Лидой. Самой Лине ещё раз предложили согласиться на отъезд. Она согласилась. (Мама об этом не рассказывала.)
   Это было длинное путешествие (и по расстоянию и по времени, наверное, с октября 43 по 45), вначале на телегах, потом на поездах через Украину, Польшу (возможно, с остановкой на какое-то время), Германию, считай пол Европы проехали. Немецкие администрации помогали по возможности, но что сделаешь, если на какой-то станции просто не было паровозов. Односельчане держались дружной самоорганизованной компанией, помогали друг другу, чем могли.
   Перед отправлением папа с мамой забили всё, что можно было - птицу, скот - засолили мясо, сало, сложили в бочку. Вначале двигались пешей колонной. Так как в нашей семье было четверо детей (Роберту 11 лет, Жене - 8, Лене - 5, а Эмме год) и бабушка с больными ногами, то немецкие власти разрешили взять в дорогу телегу. В телегу погрузили вещи, бочку с продуктами, к телеге привязали корову. Так что семья была обеспечена продуктами лучше, по сравнению с остальными. Ещё мама в дорогу взяла швейную машинку.
   В самом начале пути, в одну из остановок на ночлег, к маме пришла Вера Анкерштейн (муж Эвальд был племянником тёти Оли Анкерштейн, то есть они были нашими родственниками). Сама Вера была украинкой, у неё сыну было меньше года. Вера тоже не хотела уезжать с Украины, что ей было делать в Германии. Но мужу власти сказали, сделай так, чтобы вы ехали все вместе, семьёй. Вера с малышом Володей и мужем шли пешком в колонне. Вера попросила маму дать молока для сына. Мама накормила их обоих. Мама была наполовину украинкой, может, поэтому, Вера ей призналась, что хочет бежать из колонны. Мама никому не сказала ни слова (поступок, скорее присущ украинке, а не истинной законопослушной немке), не отговаривала, ничего не советовала, но дала в дорогу продуктов и бутылку молока для сына. Утром обнаружили отсутствие Веры. Мужу Эвальду не поверили, что жена ему ничего не сказала (на самом деле, ничего не говорила: он, скорее всего, её не отпустил бы). Колонну сопровождал какой-то конвой, охрана. Немцы из охраны ускакали в степь на их розыски. Вернулись ни с чем. Удивительно, но после войны семья Эвальда и Веры воссоединилась (это было, как чудо). И Вера рассказывала, что в поле она зарылась в стог соломы, немцы подскакали к её стогу (наверное, их было немного) и винтовками со штыками штрыкали солому, проверяли стог. Беглянке повезло: она видела, как штык прошёл рядом с ней. (Мама об этом тоже не рассказывала.)
  
   В Германии семья была на полном государственном обеспечении, такой своего рода "военный коммунизм": четверых детей, бабушку, маму обеспечивали продуктами и всем необходимым. Они впервые узнали продукты, о которых раньше даже не слышали (джем, повидло, мармелад, кофе, какао). Один из уроков справедливости от папы. Лена росла под покровительством бабушки. Бабушки, в отличие от родителей, часто балуют внуков. Как-то раз при получении продуктов были куриные крылышки, ножки, сердца, печень, желудки. Лена увидела и громогласно заявила свои права: "Это мне, это мне!" Папа взял её, повернул к себе и объяснил: "Роберт и Женя такие же, как и ты. Они тоже хотят вкусненького. Отныне ты будешь следить, чтобы всем доставалось поровну". Роберт рассказывал, как они ребячьей компанией "украинских немцев" гасали на велосипедах, как коренные немцы учили их своим порядкам: подъехали к груше (получается 1944 год), нарвали груш, тут же съели, побросав огрызки возле дерева. В дороге их компанию догнал старик-немец, остановил, заставил вернуться и убрать возле груши. Каждую неделю хозяйки мыли окна (стекла не должно было видно, иначе могли камнем разбить стекло), крыльцо и участок тротуара, возле дома. Старшие дети пошли в школу в Германии: Женя сильно крутилась на уроке и в наказание получила удары лозиной (мамино слово). Лена тоже пошла в первый класс (в Германии в школу брали в шесть лет), и тоже получила наказание: удар линейкой по рукам. Так семья познавала порядки страны своих далёких предков.
   Папу мобилизовали (осенью в октябре 44), но не на фронт, у него всё-таки не было больше половины лёгкого, а на работы, трудармия (термин, который был во время войны в СССР). Собственно, папа работал у бауэра (хозяйство Paulehof под Ландсхутом - Landshut), выполнял работы по хозяйству, в поле, на ферме, делал свою привычную крестьянскую работу, работников в тылу не хватало.
  
   Последний переезд в Германии, в местечко под Потсдамом. Мама с поезда попала в больницу. По банальной причине (о чём я узнал гораздо позже): мама была в положении, папы уже с ними не было. Мама сама себе прямо в поезде (в тамбуре, что ли??) сделала аборт. Потеряла много крови. Маму сняли с поезда, а дети вместе с бабушкой уехали на поезде. После выписки ей в больнице дали мокрую провонявшуюся одежду, солдатскую шинель (своей тёплой одежды у неё не было). Надо было найти свою семью, она шла пешком, до нужного местечка было 12 км. По дороге её подобрал мужчина на телеге. Оказался пленный француз, который работал в городке, вёз пустые бидоны из-под молока. Медленно, не торопясь, они ехали на телеге и он на ломанном немецком языке (пол Европы разговаривало на "ломаных" языках, и понимали (!) друг друга), он пытался разъяснить маме свои мысли: "Зачем война? Зачем убивать один другого? Зачем смерть, зачем кровь? Пусть Гитлер и Сталин, - и он показал жестом кулак по кулаку, - и всё". Он несколько раз повторил свои слова, жесты, чтобы мама лучше его поняла. Пленный чувствовал, что война скоро закончится, и надо было просто перетерпеть, дождаться конца войны, остаться живым. Когда мама, усталая, голодная, добралась до нового местожительства, все дети высыпали её встречать, обнимали, радовались, каждый стремился маму покормить, угостить вкусненьким.
   Ещё один эпизод во время переезда. Поезд проезжал через Берлин, долго маневрировала по путям и между вокзалами. Были и бомбёжки. Иногда поезд достаточно долго стоял на перроне, или просто на путях. Перед очередным отправлением тепловоз давал долгий гудок, чтобы вышедшие на перрон люди успели сесть на поезд. Мамы как раз не было, и все дети были на попечении бабушки. На одной из остановок девочки Марта, Герда, Женя с Леной пошли в туалет у вокзала, плата за пользование 10 пфеннигов. Вначале туалетом воспользовались старшие девочки, последней пошла Лена. И тут раздался гудок их тепловоза. Девочки услышали и побежали на перрон к поезду. Лена попыталась открыть ручку, но что-то заело, и дверь не открывалась. А тепловоз призывно гудел, предупреждая о скором отъезде. В голове пронеслось напутствие старших "Запомнили гудок? Как только услышите, сразу бегите к поезду и садитесь в свой вагон". Мелькнула мысль, что если не получится открыть дверь, то она отстанет и навсегда потеряет свою семью, никогда не увидит маму, бабушку... Она дёргала ручку, но замок не поддавался. Женя с другими девочками тоже побежала к поезду, но по дороге она заметила, что Лены нет, и побежала назад.
   - Лена, ты здесь?
   - Да, ручка не открывается, - со слезами в голосе, с отчаянием кричала Лена.
   Они вдвоём дергали ручки. Гудок оборвался. "Всё поезд ушёл". Но тут замок поддался - дверь открылась. "Бегом! Не отставай!" - крикнула Женя, и они побежали. Конечно, Женя прибежала первой. Они успели, вскакивали в уже уходящий поезд. Лене ещё не было семи лет.
  
   В одном из городков мама решила испечь блинов, муки не было. Она решила сходить одолжить муки у знакомых немцев с Украины. Было раннее утро, Женя увязалась с ней за компанию: "Хорошо, Женьхен, пойдём вместе". На немецкий манер родители называли детей Женьхен, Ленхен. Городок был небольшой, но идти надо было с одной окраины на другую. По дороге началась бомбёжка. Полиция заставляла всех пройти в убежище. Бомба попала в дом, где было убежище. Но маме с сестрой повезло: останься они вне убежища, наверняка бы погибли. Взрывы стихли. Прозвучал отбой воздушной тревоги. Дверь оказалась завалена обломками здания, выйти сами из убежища люди не могли. Оставалось ждать, когда их освободят. Сколько придётся ждать, два часа, больше? В убежище было какое-то освещение, запас воды. Но не было никакой связи. Гражданские люди, старики, дети, они самоорганизовались: определили отхожее место, помогали больным. Была одна совсем старенькая женщина с кошкой. Старушка, наверное, была больна, ей не хватало воздуха, она задыхалась. Очевидно, система вентиляции тоже была засыпана в результате взрыва. Женя обратила внимание на кошку: животное само обследовало территорию. В одном месте взрывом пробило крышу убежища, это место было завалено, засыпано обломками здания. Кошка забралась на самый верх кучи этого мусора. Женя полезла за кошкой, руками немного разгребла мусор и почувствовала струю свежего воздуха. Она сказала об этом взрослым. В убежище были ребята 14-16 лет, члены Гитлер-Югенда (см. примечание 2). Они вчетвером перенесли больную старушку к месту, где был свежий воздух: ей стало легче. Люди пробыли в заблокированном убежище до вечера, двери расчистили снаружи спасатели. После этого случая у Жени остались неприятные ощущения (не болезнь, не фобия), когда она оказывалась в замкнутых, закрытых местах.
  
   Для мамы и детей с бабушкой война закончилась с приходом советских войск в местечке Люксфлайс, недалеко от Берлина. Когда линия фронта перешла через местечко, а вместе с ней проследовали и передовые, непосредственно воюющие части, то какое-то время гражданское население остаётся без какой-либо власти: одни ушли, а другие ещё о себе не заявили. Коренные немки стали расспрашивать маму, чего ждать от русских солдат? Как они отнесутся к их молодым дочерям? Молодые девушки прямо спрашивали, можно ли им оставаться в городке, или лучше уйти? Что мама им могла сказать, если и сама толком не знала, как могут повести себя люди с оружием в руках. Ведь оружие сильно меняет людей, большинство из них, и не в лучшую сторону. Среди людей любой национальности, любой страны есть как хорошие люди, так и плохие. И это как уж кому повезёт. Если есть возможность где-то схорониться, куда-то уйти, то лучше воспользоваться этой возможностью. Многие девушки ушли из их посёлка.
   Победу воины-победители решили отметить праздником. Какой же праздник без женщин, без баб (грубее, но точнее). Пара офицеров взяла маму в качестве переводчицы, они ходили от дома к дому, спрашивали девушек, женщин. Их не было. "Что-то ты паршиво переводишь, - заподозрил один из них, - Смотри, тебе же хуже будет". И он выпустил очередь из автомата поверх маминой головы. Потом этот трюк повторил ещё несколько раз, когда ему не нравились мамины переводы. Офицеры приказали ей вечером тоже прийти в школу: с русской немкой можно было и поговорить. Мама взяла с собой Женю - "палочку-выручалочку": "Женьхен, не отходи от меня, держись всё время за меня". "Освободители" недовольно встретили маму с дочерью, "отвесили" ей порцию нелестных оценок в соответствующих выражениях. Были ещё две немки, советские военные откровенно спаивали женщин. "Пей, за победу пей!" Женщины-немки быстро пьянели, стали весёлыми. Мама незаметно, делая вид, что выпивает, выливала из стакана себе за пазуху. Один из офицеров что-то заподозрил, мама оставалась спокойной, строгой, Женя сидела рядом, держась за маму. Мужчина попытался притянуть к себе маму, мешала Женя, он её толкнул. И тут Женя совершила бесшабашный поступок: она схватила офицера за руку и укусила. (Только дети, не понимая возможных последствий, могут быть бесшабашно храбрыми.) Тут же от его удара она кубарем покатилась от него, а он выхватил из кобуры пистолет... На счастье вмешался его сослуживец, он схватил его за руку: "Брось! Оно тебе надо, потом ещё с комендатурой из-за них разбираться". Он обнял его, немного развернул от мамы и Жени, продолжая говорить: "Не порть себе праздника, Победа! Радуйся жизни! Мы живы!" Повернувшись к маме, он то ли промолвил, то ли одними глазами указал: "Уходите". Мама с Женей выскочили из школы, через несколько шагов была спасительная темнота, и тут Женя потащила маму на параллельный переулок. Вовремя: вслед раздалась очередь из автомата, эдакий салют победе, то ли вверх, то ли вровень с ростом человека. Прибежали домой, бабушка с младшими внучками ждала маму. Мама в возбуждении, рассказывала, как ей удалось обмануть советских офицеров. А трехлетняя Эмма забралась к маме на колени и по привычке ткнулась маме в грудь, и тут же удивлённо отпрянула - вся мамина одежда была мокрой от водки.
  
   Мама в рассказах отметила разницу в поведении колон советских и немецких военнопленных, одних вначале войны, других - в её конце. Наши были голодными, много раненных, на еду, воду, которую выносили советские женщины, жадно набрасывались, воду были готовы пить прямо из ведра и пригоршнями. Немцы всегда держали строй, даже в плену подчиняясь старшим по званию. У каждого немецкого военнопленного была кружка из консервной банки, строем они проходили мимо ведра с водой, зачерпывали воду и на ходу выпивали. Всё было организовано и без суеты. "Немецкий порядок" был и в плену.
  
   Советские власти решили, что советским немцам будет лучше на Родине. Их всех собрали в лагере под открытым небом. Переводили с места на место. Один из лагерей был прямо в парке: Женя каталась на качелях, раскачала так, что качели сделали полный оборот. В самой высшей точке руки разжались (возможно, испугалась), и она упала "замертво" - потеряла сознание, разбила голову, всё лицо в крови. Целые сутки пролежала без сознания, ночью её уложили в деревянный сарай. Ночью было прохладно: жгли костры. Однажды, в костре начали взрываться пули. Один из стариков начал кричать на Роберта, готов был его побить: он решил, что это Роберт подбросил пули в костёр. Мама заступилась за Роберта, он на самом деле этого не делал. Сама земля после войны была нашпигована боеприпасами. Хотя, в данном случае, скорее всего, кто-то просто бросил в костёр ящик из-под пуль, не проверив его.
   Наши знакомые немцы с Украины держались сплочённой группой: Веснеры, Дрегеры, Анкерштейны, всех и не упомнишь. Всего семей двадцать. Они были не просто знакомы, у них у всех были какие-то дальние и не очень дальние родственные связи. И с нашей бабушкой Магдаленой. При первом же общении с советскими властями стало понятно, что ничего хорошего ждать не приходиться. Их переводили из лагеря в лагерь, охрана не везде была поставлена должным образом (или где-то вообще не было), а граница советской зоны была совсем рядом. Всем большим коллективом решили ночью уйти на запад. Вместе с детьми, стариками они прошли какое-то немалое расстояние. Наша бабушка не выдержала нагрузки этого марш-броска, она села прямо на землю: "Я дальше не могу идти". У бабушки были больные ноги. Ладно, наша семья, маме не оставалось выбора. Но по остальным семьям, решение, которое лежит за пределами рациональности: они вернулись все.
   В конце лета, всех отправили поездами, товарняками (как какое-то имущество) на Урал, на Родину. Долгая дорога, бесконечные пересадки. Вагоны выделяли, какие попадались. Часто это были вагоны для перевозки скота. Хорошо, если после перевозки лошадей: можно было почистить вагоны, и запах довольно быстро выветривался. Плохо, если попадались вагоны после перевозки свиней. Их чистили, но едкий запах оставался. Прямо в вагонах сами складывали печки из кирпича, возле которых грелись, кипятили воду, готовили еду. Проблема достать еды, элементарных предметов обихода.
   Во время одного из переездов была короткая остановка поезда. Вагон, скорее всего, не был предназначен для перевозки людей: выход из вагона был только на одну сторону. Мама вышла с чайником - надо было набрать воды для питья. В те времена на перронах, на платформах были водопроводные колонки. Мама искала воду, её нигде не было. Колонка оказалась на платформе с другой стороны вагона. Пока она оббежала поезд, стала в очередь за водой, поезд тронулся. Она побежала к концу поезда, перебежала на "свою" платформу. Надо было догнать уходящий поезд, на ходу вскочить в вагон. Но таких людей было много, в последний вагон набилось полно нарду. Мама ухватилась левой рукой за поручень, но стать хотя бы одной ногой на ступеньку было некуда, всё было забито людьми. Тамбур и вагон целиком были забиты, люди не смогли пройти внутрь вагона, протолкнуться вперёд. Мама просунула руку под поручень и провисела так на поручне до следующей остановки.
   Мой старший сын убедил меня, что мысль - материальна. Во время учёбы в университете, когда нас перевели в новый учебный корпус, а жили мы ещё в старой общаге, на занятия чаще ходили пешком через парк, минут тридцать неспешным шагом. Троллейбусом можно было подъехать одну или две остановки, а потом полдороги пешком. Однажды, я шёл и рядом, как бы приглашая, остановился троллейбус. Я подбежал пару метров, ухватился за поручень посередине ступенек, и троллейбус тронулся, Точнее, он тронулся ещё раньше, до того, как я ухватился за поручень. По инерции прыжка ноги пошли вперёд, но места на ступеньках не оказалось: стояли пассажиры. Ноги упёрлись в край ступенек. Мелькнула мысль "Сейчас упаду", и тут же ноги соскользнули с ненадёжной опоры. Нет, ничего страшного не произошло: упал, ударился коленками, сразу же встал. Если бы не подумал, мог бы и удержаться, и люди бы подвинулись. Но мысль промелькнула. Троллейбус остановился, наверное, водитель смотрел в зеркало заднего вида. Я махнул рукой, мол, езжай.
   Мама и в мыслях не могла подумать, что она не удержится: в поезде остались четверо детей с больной бабушкой. Шансов их догнать, разыскать в то тяжёлое послевоенное время, практически не было. Нельзя было отстать от поезда. После этого у мамы левая рука нормально уже не функционировала.
  
  
   Урал.
  
   Их, советских немцев, привезли в Свердловскую область, где-то выгрузили на перроне. Ничего не объясняли, ничего не объявляли. Им присудили десять лет поселения без права выезда. Без вины виноватые, точнее, виноватые в том, что родились немцами, что оказались на оккупированной территории, что их вывезли в Германию. Впрочем, они были такими же виноватыми, как и миллионы русских, украинцев и людей других национальностей, кто оказался под немцами, и пытался как-то выжить, раздобыть себе кусок хлеба, а не сдох. Как сотни тысяч украинских юношей и девушек, которых вывезли на работы в Германию. Родина-Мать отнеслась к ним, как мачеха: все были виноваты.
  
   Мама сидела на перроне (городок Карпинск, ранее Богословск) в каком-то оцепенении, отупении от бесконечной дороги, от полной неясности, что с ними будет дальше. Вокзала на станции не было, они ночевали прямо на перроне. Утром подошёл какой-то представитель власти и стал агитировать мужиков на работу в леспромхоз. Роберту было тринадцать лет (ещё повезло, был бы на год старше, наверное, попал бы в Гитлер-Югенд), но он тоже встал в строй согласившихся. Их повели к какой-то машине или трактору. И тут один из маминых попутчиков (или офицер охраны) окликнул маму: "Мамаша, что ж ты делаешь? У тебя же сын уходит!". Мама поднялась, семья собрала нехитрые пожитки, и они поплелись следом. Так осенью 45-го они оказались в посёлке Чёрный Яр. Посёлок, куда переселили много раскулаченных, а после войны добавили довольно много немецких семей. Поселили нашу семью, как и другие немецкие семьи, в длинном деревянном бараке в центре села (в 91 году этот барак всё ещё стоял). Вначале в одной комнате, у самых дверей. Со временем кто-то сам строил себе жильё, или покупал дом. Комнаты в бараке освобождались, позже наша семья занимала две комнаты, да и семья стала больше. Я написал "поселили", но всего не запомнишь, или всего не расскажешь, не всем расскажешь. Уже взрослым, когда у меня были свои взрослые дети, я расспрашивал маму, и она рассказала больше. В Чёрный Яр они приехали в октябре, наверное, людей просто разместили под крышей, оставив юридическое оформление на потом. Мама снимала комнату (арендовала). Получилось так, что комнату, в которой жила наша семья, выкупила одинокая женщина Мария. Она требовала, чтобы освободили её комнату, выгоняла из комнаты. Идти маме было некуда, она обратилась к коменданту (в посёлке был комендант, которому подчинялись все сосланные). Освободить комнату - это означало выставить семью с детьми на мороз (уже была зима). Не знаю, как он решил вопрос с Марией, но комендант заступился за нашу семью, оставили жить в этой комнате.
   Даже не знаю точно, но, наверное, Роберта на работу не взяли. В леспромхоз определили маму: это не был её выбор, но в советское время все должны были работать. Папа попал в американскую зону оккупации, остался в Германии. Кому-то надо было работать, а другой работы не было. Леспромхоз - это заготовка леса, мужики и наравне с ними женщины вручную, топорами и ручными пилами валили деревья, женщины очищали стволы от веток. Проблема была в том, что заготовки леса ушли далеко от посёлка, и каждый день к месту работы не находишься. Рабочие жили (ночевали) в деревянных временных бараках возле лесозаготовок: большая общая комната, разделённая занавеской на мужскую и женскую половину, печка посередине. Дети оставались в посёлке практически сами. Больная бабушка сама требовала ухода, и мои старшие брат и сёстры рано стали самостоятельными. Эмме было три года, и она была в детском саду, как я понял, круглосуточно, по крайней мере, она была обеспечена питанием. Жене - десять лет, Лене - семь, Лену не взяли в первый класс, она была худенькой, слабой, а классы были переполнены. Лена первую зиму тоже была в детском саду. Роберта и Женю определили в первый класс. Каково было 13-летнему Роберту учиться с маленькими детьми: он за год проскочил три класса (вопрос, сколько и где он успел закончить до этого).
   Бабушка умерла в феврале 46 года, земля была промёрзшей, так что могилу невозможно было выкопать. Тело положили в сарай, похоронили через две недели, когда земля немного оттаяла в оттепель. Ещё большой проблемой для мамы было то, что её левая рука практически не работала, не могла поднимать тяжести, не держала, не сжимала. Но кого это интересовало, рука то была на месте. Зима 45-46 годов была с большими морозами, больше тридцати пяти градусов. И мама помнит только один день, когда распорядитель работ оставил их в бараке: "Оставайтесь, бабоньки. Сегодня мороз 52". При морозе больше сорока градусов работы не проводились. Десятники (руководители работ) жгли костры. Как-то в сильный мороз Женя, укутанная в кучу одёжек, вышла во двор, из-под крыши дома выпорхнул воробей и тут же упал замертво. Она занесла воробья в дом, но оживить его не получилось. В первую зиму не было валенок, не было денег купить, Женя первую зиму ходила в школу в немецких матерчатых ботиночках.
   Ещё одна особенность зимы 45-46: был голод, людям катастрофически не хватало еды. Тоже голодными были зимы 46-47, 47-48гг. Наверное, голод не был таким масштабным, как в тридцатых годах Голодомор, возможно, не было, или было меньше умерших от голода, но людям, пережившим его, было очень тяжело. В посёлке была своя пекарня (почему-то по рассказам мне показалось, что она была частной, но нет, это было обычное государственное предприятие). На ней работали пекарями наши соседи по бараку, муж и жена, или дед и баба Журавлёвы. Роберт предложил им помогать, не за деньги, они иногда помогали едой. А ещё Роберт пристроился в магазин выгружать хлеб - он собирал крошки, которые всегда есть при разгрузке - это и было ему вознаграждением. Скорее всего, из-за того, что Роберт помогал и в пекарне, и разгружал хлеб в магазине, я решил, что пекарня и магазин были частными или кооперацией, и, возможно, хозяева были одни те же люди. На самом деле в те годы многие мальчишки, как и Роберт, предлагали свои услуги, что-либо сделать за еду.
   В Чёрный Яр немцев привезли уже осенью, своих овощей, своей картошки в эту зиму не было. Зимой 45-го купили три мешка картошки, точнее, 50 кг. Роберт привёз их на санках. Я не знаю, где купили или у кого, но когда он привёз картошку, то свалился без сил. Весной перекапывали огороды, с которых осенью выкопали картошку: находили пропущенную перемёрзшую картошку и жарили. От картошки стояла вонь, но её ели. А весной все немецкие семьи стали разводить огороды. Вплотную к посёлку подходил лес, прямо на краю леса, на опушках устраивали огороды, копали землю, чтобы посадить картошку, овощи.
   Десятилетняя Женя была более выносливой, она могла вытерпеть больше. Маленькой Лене было тяжелее, её неокрепший организм был ещё очень слаб. (Честно говоря, мне очень тяжело рассказывать об этом эпизоде: не хватает слов, не хватает сил не расплакаться. Я не могу передать всю ту гамму чувств, которые вызывал мамин рассказ у меня.) В один из зимних морозных дней Лена не пошла в школу, у неё просто не было сил. В этот день в школе детям выдали булочки. Женя договорилась в школе и принесла булочку сестре. Вот и весь эпизод.
   Своей швейной машинки не было (украли по дороге из Германии). Мама договорилась с новыми уральскими знакомыми, чтобы на их машинке она могла шить. Они согласились с условием, что мама будет шить для них бесплатно. В ту голодную зиму мама пыталась хоть как-то что-то заработать, где-то раздобыть каких-то продуктов. Мама за ведро картошки договорилась пошить одной женщине фуфайку (ватные прошитые простые фуфайки маме часто заказывали пошить). Женщина вместо оплаты принесла ведро картошки, но она оказалась вся (вся!) гнилая, всё ведро выбросили. (Личное наблюдение: если картошка замёрзла, то её можно готовить, сладкая на вкус, но есть можно. Если замёршую картошку разморозить, то она быстро превращается в мягкое непригодное месиво.) Мама до конца жизни не могла простить этой женщине.
   Начальником лесозаготовительного участка Чёрный Яр был еврей из Москвы Коган, его за что-то тоже сослали на Урал. Вместе с ним приехала его взрослая дочь, чтобы вести его домашнее хозяйство (в принципе она пожертвовала своей личной жизнью ради отца). Дочь стала заведующей детским садом, она хорошо знала положение детей. Просто выделить государственные деньги с участка для детского сада или школы было опасно, Когану могли впаять растрату государственных средств. Они вместе с дочерью придумали удивительный вариант, как деньги провести по бухгалтерии. На работах использовались лошади, одна из них была при конторе. Весной 47-го Коган с дочерью объявили, что дети могут принять участие в заготовке сена для этой лошади. На эту заготовку и списали деньги. Никого не заставляли, всё по желанию. В качестве оплаты был обед из каши. Дети, в их числе и Лена рвали траву руками. Траву они тут же относили и сдавали-складировали на телегу, в которую была запряжена наша "героиня" лошадь. Женя пришла с серпом, а Роберт с небольшой косой литовкой. Конечно, и косой, и серпом травы получалось больше, чем руками: Роберт и Женя давали свою траву Лене. Вот такую удивительную съедобную операцию с заготовкой сена придумал и реализовал неглупый еврей Коган.
   Однажды мама пришла с работы. А Лена ей рассказывала, что Роберт с Женей принесли из леса дров. И отрезали себе больше хлеба, так как дрова нести - это тяжёлая работа. А Лене, так как её работа была полегче - принести воды - отрезали меньше хлеба. Мама как раз отрезала себе кусочек хлеба и несла его ко рту: в это время и прозвучали слова обиды от Лены. Рука остановилась, мама сглотнула слезу, и отдала хлеб Лене.
   Лена пришла из школы, мама варила какой-то суп у плиты. К этому времени наша семья улучшила жилищные условия: из комнаты в самом начале барака у входной двери переехали в соседнюю, которая была на метр шире. К маме пришла тётя Женя Файст, крупная сильная женщина. У неё был один сын, а мужа расстреляли в 37-ом. Она пришла заказать, что-то пошить, ждала, когда мама освободится и снимет мерку. Лена была голодна, а на полке лежали две буханки хлеба. Она незаметно отщипнула кусочек хлеба и съела. Потом ещё. И ещё. И ещё. Мама освободилась, сняла мерку. Тётя Файст, уходя, взяла обе буханки общипанного хлеба с полки, и ничего не сказала. А Лена думала, что это наш хлеб: ей стало очень стыдно.
  
   Эпизод от сестёр.
   Однажды маму вывали в комендатуру. Там её ждал какой-то особист-следователь. Показал ей фотографию мужчины:
   - Вы знаете этого человека?
   - Нет.
   - И никогда не видели?
   - Нет, не помню.
   - Хорошо. Можете идти.
   На фотографии был папин брат Август. Уж очень много неприятных воспоминаний у мамы было связано с ним. Много обид от него, много подозрений от папы, много споров, ругани с папой из-за него. Папы не было, а чего ждать от Августа, если он, вдруг, появится здесь?
  
   Папа после войны попал к американцам. Я знаю, что по договоренностям американские оккупационные власти, а также английские и французские, обязаны были вернуть в СССР советских граждан со своих подопечных территорий. Но папа был немцем, во время войны он получил гражданство Германии (у него были немецкие документы). Его отговаривали: "Вас сошлют в Сибирь". Он мог остаться, но настоял на возвращении в Советский Союз. Американцы ошиблись, Урал был гораздо ближе Сибири. Да, он мог остаться там, и у него бы была совсем другая жизнь. Но он выбрал СССР, выбрал возможную Сибирь, где-то на просторах Советского Союза была его семья, были его дети. Папа приехал в городок Люксфлайс, где мама с семьёй жили в конце войны, узнал, что советских немцев собрали в лагере. Он прошёл по всем лагерям, куда переводили нашу семью, до последнего, из которого их всех отправили в Советский Союз. В СССР он попал, как и все советские немцы: получил те же десять лет поселения в Кострому. Вот только дата отсчёта срока у него была другая, позже маминой.
   Меня в детстве интересовали вопросы, как папа разыскал нашу семью и когда он приехал на Чёрный Яр. Как и когда? Оказывается, мама с папой договорились искать друг друга через тётю Олю, которая жила в Караганде: уезжая в военную Германию, думать о Караганде, поразительная предусмотрительность! Адрес Ольги Анкерштейн (это по первому мужу, по второму мужу Шульц, когда тётя Оля стала Шульц, я не знаю), в Казахстане был у обоих. Мама в своих рассказах никогда не называла дат, даже года события. Даже в детстве я понимал, что путь к маме и семье лежал через лагеря, ссылку в какое-то другое место. Надо было списаться с тётей Олей, получить ответ, а почта в то время работала ой как медленно, просто в то время не было таких скоростей, как сейчас. А потом ещё получить добро от нашей бюрократической машины на изменение места ссылки. Лена запомнила, как пришло письмо от папы, запомнила не дату, запомнила состояние. Светило солнце, шёл летний дождь, она прыгала под дождём, и было ощущение радости, счастья. Скорее всего, это состояние передалось от мамы, это было их общее состояние, матери и детей. Папа приехал на Урал в июне 46-го. Маленькая Эмма его не признала. А у мамы к тому времени от работы в лесу сильно опухли руки и ноги. В 48 году в декабре родился Николай, в 51 - Ирма (чисто немецкое имя, у него свои последствия), в 53 - я, Валентин, это наша "уральская тройка". Я, как и мои брат и сестра, должны быть благодарны за это решение папы. Иначе нас просто не было бы. С приездом папы, или с рождением детей, мама перестала работать в леспромхозе, занималась дома детьми и подрабатывала шитьём.
   От Германии у папы осталась бритва "золлингер", возможно, в комплекте с бритвой продавался и оселок, специальный точильный камень для бритвы (а может, папа купил его отдельно), чёрного цвета, абсолютно гладкий. Только такой камень и подходил для специальной стали "золлингера", папа точил бритву и наводил лезвие на кожаном ремне, точнее, его части. Когда у меня самого начала расти борода, я опробовал папин "золлингер", но бритва была "чересчур опасной", очень острой, надо было быть умелым брадобреем, а ещё более искусным точильщиком бритв.
   Папа работал в леспромхозе. Жили в бараке в двух комнатах. Завели свою скотину, корову-кормилицу, свой огород. В 51-ом купили дом у Пеньковских, которые выехали с Чёрного Яра. Ирма родилась как раз, когда покупали дом. Из больницы её уже забрали в купленный дом. Папа переложил печь - он это делал каждый раз, когда семья вселялась в очередное "новое" для себя жильё. Папа был неплохим печником, возможно, он знал какие-то секреты кладки. Мама при этом ему помогала и словом и делом. Старая печь была развалена, а новая ещё не сложена. Папа делал свою работу основательно, но получалось медленно. А маме нужна была печь. Ира заболела, а печи не было. Мама недовольно подгоняла папу. По дому, в том числе между разложенными кирпичами бегали совсем ещё маленькие цыплята. Папа остановился в работе, размышлял, как класть кирпичи дальше, он сделал шаг назад и ... раздавил цыплёнка. Все дети были очень расстроены.
   Летом папа брал отпуск в леспромхозе и нанимался пасти стадо жителей посёлка, папе помогали старшие дети. Чёрный Яр окружен лесами, речка, болота, и мест для выпаса практически нет. Вот и приходилось коров перегонять на большие расстояния в поисках подходящих мест для выпаса. Надо было следить, чтобы какая-нибудь корова не отбилась от стада, не забрела в болото или в лес, где могла стать добычей волков. Для своей коровы на зиму летом заготавливали сено. Папа со старшими детьми косили траву на опушках, по болотам на лужайках, там же её высушивали, укладывали в небольшие стожки. Чтобы трава сохла, надо было ходить её переворачивать. Когда трава подсыхала, её укладывали на две жерди и на них переносили на сухие места, где и укладывали в стожки. На жерди накладывали достаточно много травы, папа шёл впереди широким шагом, стараясь ступать по выступающим кочкам. Женя за сеном не видела дороги и часто попадала в воду: "Папа, ты идёшь сильно быстро, а я не вижу дороги и всё время проваливаюсь". "Да, ты - права, сейчас исправим". Папа вырубил два молодых тонкоствольных деревца, получились более длинные жерди. Теперь Женя видела дорогу, а отец старался идти не таким быстрым шагом. Укладывать стог, скирду - это целая наука. Никаких нынешних плёнок, чтобы укрыть стог сверху, в старину не было. В землю забивали длинную жердь, вокруг которой укладывали сено (это для капитального стога, скирды). Жердь была центром стога, и удерживала стог от сильных порывов ветра. Сено укладывали так, чтобы вода стекала по верхнему слою, не проникая внутрь стога. Ветер не должен был вырвать хоть клок сена. Удивительно, сено стояло сухим целый год. Мама попросила:
   - Оставь Женьхен дома, мне надо, чтобы она дома помогла.
   - Да, нет. Она очень хорошо сено забрасывает. Пусть тебе Ленхен поможет.
   - А Роберт? - спросила мама.
   - У Роберта слишком много глупой силы, он чересчур сильно бросает и перебрасывает сено. Надо постоянно его "ловить".
   Женя забрасывала сено прямо под ноги папе на верх стога.
   Какой-то год косить траву ушли далеко от посёлка, домой решили не возвращаться: взяли с собой еды, соорудили шалаш и спать улеглись в шалаше на скошенной траве, укрывшись фуфайками. Ночью очень близко к шалашу пришёл медведь, чего-то ворочал пеньки и бурчал. В шалаше все проснулись, папа достал и положил рядом с собой топор и вилы. Затаив дыхание, все слушали тяжёлые шаги медведя. Медведь побродил рядом, и ушёл в лес. Летом вывезти сено по болотам было невозможно. Когда мороз основательно сковывал болото льдом, небольшие стожки на санках перевозили в посёлок. Мама рассказывала, как однажды Роберт с Женей поехали за сеном, который был далеко от дома и его раньше не привезли. Может поздно выехали, может, год был голодный для зверей. На обратной дороге за ними увязалась стая волков. Роберт не растерялся, спички у него всегда были с собой: брал клочки сена, поджигал и отгонял, отпугивал огнём волков. И старались что есть силы побыстрее выбраться из леса (лес, вообще-то, подходил к самому дому). Домой они притащили пустые санки.
   Дети учились в школе. В школе в качестве иностранного языка был немецкий, война недавно закончилась, и немецкий язык среди иностранных оставался приоритетным. Что в Качкаровке, что в Ивановке немцы составляли большинство в этих сёлах. В Чёрном Яре немцев тоже было много вперемежку с русскими. За годы жизни на Урале русский язык стал родным для нашей семьи, для "уральской тройки". Папа с мамой могли говорить между собой на немецком, особенно, когда папа хотел что-то сказать маме не для детского уха, но старшие дети хорошо знали немецкий язык. С нами, с младшими детьми папа с мамой говорили на русском. Так как в посёлке было много немцев, то к ним не было со стороны русских отношения, как к своим врагам, как к народу, который причинил много бед и страданий всей нашей стране. Другими словами, немцев не считали "фашистами". Люди видели, что их соседи-немцы сами натерпелись от войны, черпнули свою порцию лиха. Лена училась в школе на отлично, и хорошо усваивала не только учебный материал, но и всё, что говорили о только что закончившейся войне. Лена росла и выросла патриотом своей Родины. В чёрноярской школе решили создать комсомольскую организацию (директор школы вместе с учителями решили). Лене 14 лет, лучшая ученица в школе, активистка, председатель совета пионерского отряда. Кандидатов в комсомол готовили основательно: как-никак первые комсомольцы. Наконец наступил долгожданный день. Всех приняли, даже двоечников. Всех, кроме Лены, немка (скорее всего, кто-то в последний момент решил перестраховаться). Такого потрясения у неё ещё не было в жизни. Расстроенная пришла домой. Под руки попал учебник немецкого языка. Она запустила книгу через всю комнату: "Я не хочу учить этот противный язык!". Пройдёт время, Лена окончит техникум, потом университет по специальности "немецкий язык". Но я вырос, не зная немецкого языка. Возможно, этот случай сыграл в этом какую-то роль.
   Один эпизод от Жени. Как-то зимой мама послала Женю на лесоповал передать папе смену одежды, папиросы, какие-то продукты (возможно, это было в каникулы). Получилось так, что Женя на лыжах добралась до рабочей зоны поздновато, идти домой пришлось бы уже в темноте. Женщины предложили папе, чтобы Женя переночевала, а уже утром возвращалась домой. Вечером работал генератор: при электрическом свете ужинали, убирались, готовились ко сну. На ночь генератор выключали, такой вот "отбой" был. Матерчатая перегородка была слабой преградой, с "отбоем" началось движение через "матерчатую" границу, люди ждали выключения света, не стесняясь друг друга, не думая о посторонних: природа брала своё. Женя была в шоке, она лежала и ждала конца этой ужасной ночи - для девушки-подростка правда жизни была чрезмерным испытанием. После войны было много одиноких женщин, они тоже хотели любви, они тоже хотели растить своих детей, а мужчин на всех не хватало. Не от мамы, от старших сестёр я узнал, у нас на Урале был (были) сводный брат или сестра, или даже не один ребёнок. Сёстры даже знали эту женщину. Мама об этом никогда не говорила, да и что на это скажешь.
   Обучение Роберта было перековеркано войной. Женя окончила семилетку в чёрноярской школе и захотела учиться дальше. Мама поддержала её. Десятилетка была в райцентре Новая Ляля. Мама с папой сняли угол для Жени, заплатили за жильё, привезли продуктов (картошки), оставили денег у хозяйки для карманных расходов Жени. Дальше со слов Жени. Спать Женю пристроили в коридоре на сундуке, но у этого сундука крышка была закруглённой (как тут не вспомнить наш семейный большой красный сундук с плоской крышкой, правда, по длине он тоже не дотягивал до длины спального места), спать на нём было очень неудобно, постель скатывалась. Деньги, оставленные для Жени, хозяева прикарманили себе. Но не это было главным. Договаривались родители с хозяйкой. Самое страшное, что у мужа хозяйки были свои виды на Женю, ей уже было 17 лет, и он без обиняков ночью полез к ней. Каким-то образом она отбилась от него, но спать, жить там стало страшно. Родители были далеко, учителей Женя толком ещё не знала. Что делать, как быть дальше? Поговорила с одноклассницами: проблема разрешилась просто - при школе был интернат, Женя переселилась в интернат. На следующий год Лене уже было проще, её сразу определили в интернат. Я этот рассказ от Жени слышал не один раз, но странно получается: за каждым разом может всплыть какой-то важный неожиданный нюанс. Совсем недавно Женя по телефону из Германии добавила, что этот муж хозяйки был военнопленным немцем. Да, после войны во многих странах не хватало мужчин. И для работы и для семьи. И если во время войны случались семейные пары, то нередко при этом был акт гуманности с одной стороны, проще: кто-то кого-то спасал от смерти, помогал выжить по своей человеческой сути. (Рассказ Алеся Адамовича "Немой".) Но получается, что были браки с военнопленными с одобрения, по крайней мере, с позволения, советской охранной системы. В 55 году, после визита канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в СССР, этот немец выехал на родину. После этого визита канцлера началась реальная репатриация (освобождение и возвращение) немецких военнопленных.
   Я родился в год смерти Сталина. Мама рассказывала, что в стране, в одном из самых отдалённых от центра посёлков народ искренне плакал, плакали мои старшие сёстры, плакала мама. Возможно, люди верили в Сталина, как в последнюю надежду, как в доброго царя-батюшку, каким Сталин фактически и был (в смысле царём, только без права наследования престола). Плакали, не понимая, что умер вождь, от которого в первую очередь зависело и темпы коллективизации, и как её проводили, и истоки причин Голодомора, и уничтожение военного комсостава накануне войны и очень многое ещё. От которого зависело и отношение к "малым" народам Советского Союза, которые попали в зону войны, отношение к миллионам наших граждан, кто попал в плен, кто "не так жил" в оккупации, кого вывезли в Германию.
   Еще хочу привести мамин рассказ о том, как я родился. Родиться меня угораздило сразу после главного праздника в СССР "Великой Октябрьской социалистической революции". То бишь девятого числа рано утром мама меня родила в сельской больнице. А на праздники больницу не топили (отопление печное). Роды принимала медсестра-акушерка Елена Яковлевна (врача в больнице на Чёрном Яре не было, а акушерка была). Она меня забрала от мамы, запеленала и положила на подоконник, другой мебели в палате не было. Наверное, мне всё это не понравилось, и я захныкал. Мама попросила:
   - Дайте мне сына.
   - Нельзя. Вы должны отдохнуть. А вдруг Вы его задавите, - отказала Елена Яковлевна.
   - Ну что Вы? Он у меня седьмой. Не задавлю.
   Так меня вернули маме. (Но после этого рассказа у меня закралось подозрение, я часто болел, и практически всегда у меня была острая боль в одном и том же месте груди: может, все мои болезни были последствием этого пребывания на подоконнике?)
  
   В 1955 году заканчивался срок ссылки (у мамы). Родители захотели назад на Украину. Роберт к этому времени работал, и уже женился. Жена Муза была старше его на два года, работала учительницей младших классов в посёлке. Она даже написала письмо в ЦК комсомола, можно ли ей, комсомолке, дочери участника войны, выйти замуж за немца. ЦК не возражал. Мама с Робертом летом в июне 55-го поехали на Украину в село Старые Кодаки присмотреться. Из Черного Яра в Старые Кодаки переехала семья Фоссов, тоже немцев. Рядом со Старыми Кодаками ниже по Днепру есть посёлок (село поменьше) Днепровское, в котором тогда жило много немцев (да и сейчас много живёт), в народе посёлок называют Ямбург. Но знакомых у нас там не было, мы не стали селиться там. Чем ещё маме запомнилась эта поездка: тогда в селе выпал снег, в июне (!).
  
  
   Назад на Украину. Дом, в котором я вырос.
  
   Летом 56-го года мы всем нашим "колхозом", мама с папой, шестеро детей да Роберт с Музой и первым маминым внуком Сашей (в честь отца, точнее, отчима Музы) переехали на Украину в историческое для Украины место село Старые Кодаки. Это село стало моей фактической малой Родиной, я в нём вырос.
   56 год получился каким-то рубежным годом. Лена окончила десятилетку в Новой Ляле. Эмма окончила семилетку на Чёрном Яре. Коле в этом году надо было идти в первый класс. Женя успела отработать год учительницей в чёрноярской школе (с десятилетним образованием её взяли учительницей).
   Маршрут: вначале надо было добраться до Свердловска. Из Чёрного Яра на санях летом добирались до железнодорожной станции. Что собой представляли сани: из толстых брёвен сколачивали полозья, две пары по три бревна, сверху поперечными уже тонкими стволами устраивали настил саней, на котором укладывали пожитки, размещались пассажиры. Сани тащил трактор, прямо по грунту, по траве, по водным прогалинам. За время движения полозья стирались, если не хватало трёх брёвен, в лесу рубили новые "полозья" и продолжали движение дальше. (Таким же макаром и в 45 году добирались на Чёрный Яр, с ночёвкой в посёлке Шиянка.) На станцию (наверное, Лобва, а может что-то и поменьше) добрались к вечеру. Все свои пожитки сложили на перроне. Ночью старшие по очереди дежурили у вещей, младшие разместились в станционном здании (на "вокзал" оно не тянуло). Только Муза с Сашей, ему было чуть больше полугода, да ещё прихватив меня, попросилась у кого-то переночевать. Уже по железной дороге ехали в Свердловск. (В 1991 году, в преддверии развала Советского союза, мы с сестрой Ириной съездили на "свою родину": поездом и автобусом мы добирались из Свердловска до Чёрного Яра целые сутки.) Потом поезд Свердловск - Москва, затем Москва - Днепропетровск. Основные габаритные грузы отправили контейнером. В поездах у каждого из нас была своя ноша. У меня был собственный (наверное, на пару с сестрой) горшок. В дороге я заболел (в будущем практически все мои переезды на относительно большие расстояния выливались в заболевание, или, как минимум, повышение температуры). Из Днепра папа с Робертом наняли грузовую машину, которая перевезла всех нас в Старые Кодаки. Выгрузили нас на колхозном току в самом начале села. Вещи сложили в большой сарай, точнее, это был своего рода большой навес для высохшего зерна, стены без окон и широкие проёмы вместо дверей. Сарай был пустой, уборка еще не началась.
   К тому времени наши знакомые Фоссы, на чью помощь мама рассчитывала, уже уехали из села, и нам пришлось искать хоть какое-нибудь жильё. Нас пустила пожилая пара Таран (пожилая, в данном случае, условно; с их внуками мы с Колькой учились в школе). Низкий поклон им. Скорее всего, они построили себе новый дом, а старый был свободен, у детей были свои дома. Чуть позже родители купили дом практически в центре села (с покупкой вышла нехорошая история, но это другая история). На нашей улице было правление колхоза (оно очень скоро переехало в новые здания вверх по селу), почта, немножко в стороне амбулатория и, напротив дома, старая школа. В селе ещё было одно здание школы, новой, 1914 года постройки. Первых два класса в школу я ходил через дорогу в буквальном смысле.
   Наш дом был глинобитный (из глиняного самана), мазанка, с маленькими окнами (одинарными - тогда это было нормой), крытый соломой. Солома от времени обветшала, местами просто сгнила, даже относительно небольшие дожди выливались в струйки воды с потолка: подставляли вёдра, тазики - собирали воду. В доме была одна большая верхняя комната, одна поменьше нижняя, наверное, нежилая по назначению, там не было печки, а печка в средней комнате нижнюю комнату не обогревала. Средняя часть состояла из комнаты буквой "Г", в которой была печь, и ещё квадратная комната или сени (для сеней это помещение было чересчур большим), которая дополняла букву "Г" до квадрата. В данном контексте слова "верхняя", "нижняя" определялись направлением улицы: она спускалась сверху от полей вниз к Днепру и заканчивалась яром (кручей) к реке. Я так подробно описываю план дома, потому что мне и сейчас невдомёк, как орава из одиннадцати человек разместилась в нём. Роберт со своей семьёй занял нижнюю комнату, к зиме там сложили печку. Все дети каким-то образом разместились в верхней комнате. Спали первое время прямо на полу. Во дворе к оставшемуся стволу дерева прибили умывальник и летом мы умывались на улице: нас было много и от воды у ствола выросли ветки - оказалась дичка-шёлковица, мы несколько лет ели её небольшие ягоды. Сада как такового не было, было одно дерево абрикос с почти белыми абрикосами, да ещё четыре груши. Две обычные груши с достаточно большими сладкими плодами (прошло 50-60 лет, а эти груши продолжают плодоносить и сейчас), и два очень высоких дерева с толстыми стволами, что рук не хватало для обхвата, груши-дички, с плодами размером с вишню. Я любил залазить на высокое дерево и разглядывать открывающуюся панораму: близлежащие кручи, дома на другой стороне кручи, левый берег Днепра с трубами Приднепровской электростанции (к тому времени, когда я стал залазить на верхушку дерева, трубы станции уже "выросли", и их с каждым годом становилось больше). Посёлок Чапли по соседству со станцией, и на горизонте далёкий и близкий одновременно Днепропетровск, который вечерами зажигался огнями. У нас долго не было своего сада. И мы маленькой такой компанией ходили к односельчанам покупали вишню (своих вишен не было), рвали с деревьев, а съеденные ягоды нам доставались бесплатно - ешь от пуза. Для нас, малышей, это было объеденьем. Ведь оплачивали вишню, которую нарвали. Свои вишни, яблони папа посадил во второй половине 60-ых годов. Потом ещё добавили черешни, колированные абрикосы, шелковицы.
   Большим преимуществом в покупке дома был большой огород на тридцать соток, точнее, вначале было больше. Вся наша земля состояла из участка при доме, с деревьями, где садили овощи, и вторая большая часть за небольшой межой, которая защищала дом от воды талого снега с огорода. На этой части садили картошку (садили много на нашу большую семью), кукурузу, другие овощи. Вручную вскапывали огород возле дома, причём с малых лет: к первому классу школы все дети в селе умели хорошо копать. Вторую часть огорода пахали. Вначале папа в колхозе брал коней, плуг, бороны - всё это привозил на телеге. Вначале сам пахал, потом бороновал. А ещё перед пахотой, за несколько дней до этого, разбрасывал навоз по участку: весной, по мокрой земле это было тяжёлой работой. Наверное, со временем, в колхозе-совхозе не осталось коней, а с ними и плуги и бороны пошли под трактора, а не для коней. Один год или пару пахали цыгане, за деньги. Но цыгане - кочующий народ. Последнюю их стоянку табором возле села (жили они в шатрах) я помню, когда уже учился в школе. Запомнилось, что у барона был телевизор. (Вообще-то, правильно по-цыгански говорить "баро", а слово "барон" используется, как более понятное, известная оперетта "Цыганский барон".) На замену конной вспашке пришли трактора, а точнее, трактористы. Причём, работавшие в основном не в совхозе, как можно было бы ожидать, а в "Зеленстрое" из города. Наступала горячая пора: надо было пригласить тракториста к себе, все стремились вспахать пораньше. Неплохой "бизнес" для тракториста, при этом он должен был поделиться со своим начальством за использование трактора. Такая деятельность была вне закона. Если бы у наших идеологов хватило ума легализовать всё это, то общество только выиграло бы. Официально провозглашались одни идеи, принципы, законы, а жили люди по другим, своим.
   В начале 60-ых годов (может раньше) нам "отрезали" огород: было принято постановление, по которому ограничили размер приусадебного участка, не больше тридцати соток. Полоса вдоль огорода до кручи пустовала (запретили использовать). Даже сад посадить там было нельзя. Сельских жителей вовсю пытались отлучить от земли, эдакий источник частной собственности. Компартия во времена генсека Хрущёва надеялась, что колхозы, совхозы полностью обеспечат продуктами весь советский народ, и людям не надо будет вести своё приусадебное хозяйство. Пройдёт совсем немного лет, и мы все будем спасаться от голода кукурузным хлебом. Нет, голода не было, но в очередях за хлебом мне пришлось постоять немало. Да и кукурузный хлеб не пришелся по вкусу.
  
   Папа пошёл работать в колхоз, при этом пообещал в правлении, что все взрослые члены семьи тоже будут работать в колхозе. Но девчата поработали только лето, на уборке пшеницы. В памяти отложилась картина (вряд ли я запомнил её по 56-му году, может, сёстры, или сестра работала на току во время каникул): кучи зерна на току, работает конвейер, небольшими ковшиками зачерпывает зерно, подымает его на высоту и высыпает на соседнюю кучу. Зерно подсушивали, потом складировали под навесом в сараях, и позже сдавали на элеватор. А также, часть шла на оплату трудодней за работу колхозникам. Очень много ручного труда, и очень много пыли. Работали одни женщины, головы у всех плотно завязаны платками. Когда колхоз преобразовали в совхоз, то убранного зерна на току уже не было: в совхоз объединили несколько сёл и, то ли зерно свозили на центральную усадьбу, то ли направление работы совхоза поменялось на молочно-овощное в связи с близостью большого города.
   К зиме людей в доме стало поменьше: Женя пошла работать (в четырёх километрах от села строился и уже работал аэропорт Днепропетровска), у неё даже вышел конфликт с папой - он хотел, чтобы Женя продолжала работать в колхозе, "я же слово дал правлению колхоза". Но зарплата в аэропорту была намного больше, чем в колхозе трудодни. Лена поступила в техникум. Эмму, уже по проторенной дорожке, отправили учиться в десятилетку в Днепропетровск. Для Эммы с Леной сняли угол в одной семье, где Эмма и жила зимние четверти три года. Весной и осенью пешком ходила из села до аэропорта, и затем ездила в город автобусом, который возил детей офицеров из военного городка возле аэропорта, у них тоже была семилетка. А Лена позже перебралась в общежитие техникума. Со временем Муза заскучала за Уралом, и они своей семьёй уехали на Урал на несколько лет, но потом всё-таки вернулись на Украину.
   Дом постоянно перестраивали. Первым делом папа разобрал и сложил по-новому, по-своему печку-грубу на пол стены, чтобы проблем зимой не было. Папа был хорошим печником, его нередко приглашали односельчане сложить или исправить дымящуюся печку, разобраться, почему нет тяги (вообще, на селе это одна из очень почитаемых профессий). Вот только работал он достаточно медленно, продумывая сложные системы дымоходов. Дома мама была недовольна его медлительностью и частенько давала дельные советы. (Позже, когда у меня уже была своя семья, под руководством мамы я сам сложил печку в своей "нижней" комнате). В доме выкинули перегородки в средней части дома, и получилась одна большая комната - как раз для нашей немаленькой семьи. Пристроили маленькие сени. Пожалуй, самое влиятельное из изменений - это замена крыши. Дорогое удовольствие для семьи с кучей детей, надо было насобирать денег на покупку черепицы, на новые стропила, а лес в степной части Украины был очень не дёшев. Крыша из черепицы была, конечно, лучше, не текла, но за ней постоянно приходилось следить, сильные ветра срывали иногда по несколько черепиц, и папе приходилось чинить крышу. Во время сильных дождей папа тоже часто бегал под дождём, выливал собиравшуюся воду с крыш из бочек в огород. Ещё запомнилась работа по замене деревянного столба-опоры под балки в центре средней комнаты на железную трубу квадратного сечения: работа ответственная и опасная. Этот столб по праву стал центром комнаты, привлекая маленьких детей, вначале нас, потом внуков. Каждый год дом снаружи и комнаты внутри белили известью. Когда маме уже тяжело было белить стены, помогали дочери. В конце 60-ых годов папа обложил стены белым кирпичом, в четверть кирпича. Окна тоже заменили, папа делал окна сам, но столяр из него был не ахти какой, а денег заказать у кого-то не было. Ещё папа построил сам, точнее, с мамой и со мной (как раз все разъехались), летнюю кухоньку на две небольшие комнаты. Эта кухонька очень нам позже пригодилась: в ней жил я со своей семьёй, а потом Ирина тоже с семьёй.
   В колхозе папа со временем перешёл в кузницу: мастером-кузнецом был Иван Иванович, а папа был у него молотобойцем, мастер большими щипцами держит заготовку на наковальне, поворачивает её и небольшим молотком стучит по заготовке, а папа со всей силы бьёт большим молотом в указанное мастером место. "Дзинь-дзинь, бей сюда!" - призывает небольшой молоток, - "Бух, бух" - отвечает большой молот. Маленьким я нередко ходил с папой в кузню и слушал этот перезвон. Заготовка остывала. Её щипцами засовывали в горячие угли горна печи, мехами раздували жар, металл накалялся докрасна и опять в работу вступали молоток с молотом. От мощных ударов молота от метала заготовок отлетали красные искры и распылись по земляному полу. Какая продуманная форма была у наковальни: с её помощью кузнецы могли сделать кольцо у прутка, могли согнуть детали под нужным углом, и много чего ещё можно выковать на наковальне. Когда деталь была готова, её опускали в ведро с водой, и она шипела, остывая. От угля, огня и металла пол и стены кузницы были чёрными, да и во всей кузнице преобладал чёрный цвет. В кузнице всегда было много народу, особенно напряжённые дни были весной и осенью: чинили плуги, бороны, ремонтировали телеги, прочую утварь, со временем ремонтировали и появившуюся технику. Распределение ролей у кузнецов было довольно условным, Иван Иванович был просто опытнее. Папа тоже многое мог выковать: подковать коня (животное надо было чувствовать), для дома выковывал сапки (когда уже взрослым я купил себе сапку, то с удивлением обнаружил, какая она лёгкая - папины были тяжёлыми, почти как трость Ивана Поддубного, трость была весом ровно пуд), кочерги для печи, другой инструмент. Даже зимние санки у нас были выкованные папой.
   У себя дома первым делом родители заводили корову: основная кормилица семьи. Коровы менялись - одних продавали, покупали других. Зимой (это всегда было зимой) корова телилась, и маленького слабенького телёнка на разъезжающихся ногах приносили в дом, в тепло, какое-то время он рос в доме, и мы все поили его молоком из бутылки с соской, потом из ведра, Молоко было основным продуктом питания для нас в детстве. Мама собирала сливки: молоко наливали в мыски, после какого-то времени, после ночи сливки сдували с поверхности молока, это была наша домашняя "сметана". (О различии сливок и сметаны я узнал уже, будучи взрослым). Из сливок сбивали масло - вполне подходящая работа для детей: в металлический кувшин наливали сливки, по размеру кувшина был выпилен кругляк с дырками на палке и крышка сверху на кувшине с центральной дыркой для палки с кругляком. Сидишь, колотишь, и образуется масло. Из кислого молока мама готовила творог. В хозяйстве ещё были свои куры, яйцами мы были обеспечены, квочки высиживали цыплят, которые первое время тоже жили в доме. В первые годы в семье выращивали двух поросят: белого и чёрного. Как-то они сбежали из сарая, я побежал в дом с криком "бекало сбежали". Так за кабанчиками и закрепилась эта кличка "бекало". В большой семье подъедали всё, что было приготовлено. Для свиней надо было покупать отдельно корм, денег не хватало, да и уход за ними требовал времени. Мама решила, что она больше заработает шитьём. Конечно, большим подспорьем был огород, на котором трудилась вся семья. Картошка была вторым хлебом. Но мясо у нас было редко, на праздники могли зарезать курицу. Односельчане часто приглашали папу как печных дел мастера, а ещё звали заколоть домашних зверей: свиней, коров, в этом папе пригодились знания ветеринарии. За работу с папой расплачивались мясом: и тогда у нас дома было мясное пиршество.
   За водой мы ходили к колодцу, который был рядом с амбулаторией, нашей сельской "больницей". Это уже была работа для Николая, а потом и для нас с Ириной, когда мы подросли. Воду мы носили на коромысле. Наше коромысло отличалось от большинства: оно было сильно изогнуто, как конская дуга, в которую запрягают лошадь в телегу (деревянный хомут). На таком коромысле вёдра висели намного ниже, чем на обычном коромысле, воды при носке расплёскивалось меньше. Вот только чтобы пользоваться таким коромыслом, надо было дорасти до его размеров, чтобы ведро висело, а не волочилось по земле. Амбулатория была на переулке от нашей улицы, но ходить за водой было далековато. Папа организовал мужиков с нашей улицы, и они выкопали новый колодец, через дом от нашего дома. Наше село расположено на правом берегу Днепра, высоком, каменистом, недаром у нас в селе добывали гранит. В отличие от левого пологого берега, где до воды рукой подать, всего несколько метров, на правом берегу до воды было метров 60-70, а то и больше. Очень важно было правильно найти место, определить, что под землёй есть подземный поток, что нет на пути каменного непроходимого пласта. В 50-ых годах вся работа делалась вручную, никакой бурильной техники не было, никаких бетонных колец для колодцев, как сейчас, тогда не было. Сверху сколачивали сруб из брёвен, крепился деревянный барабан с ручками, на который наматывался трос или цепь (в нашем случае был трос на конце с цепью) с ведром. Венцом колодца была крыша, в некоторых колодцах делают ещё крышку, закрывающую ствол колодца (у нас не было - наверное, из-за частого пользования колодцем). Внизу протекающая вода попадала в нишу, из которой и набиралась вода. Время от времени колодец надо было чистить: выбирать накопившийся ил, чтобы вода протекала и чтобы ниша была достаточно глубокой. Человека опускали вниз, и он делал эту работу. Всё это очень тяжёлая работа, на такой работе можно было легко заболеть: внизу всегда было холодно (но вода на глубине никогда не замерзала), и работать приходилось в воде. Вообще, нам с Ириной повезло: воду носить было недалеко, меньше сотни метров. Но носить самостоятельно воду я начал тогда, когда мог сам достать воду из колодца, когда стало хватать сил крутить барабан, с помощью которого доставали воду. В 68 году приехал знакомиться-свататься к Эмме Николай. Родители приняли будущего зятя, и подкинули ему работу для испытания, с которой он справился: возле дома выкопал яму под воду кубометра на два (земля, правда, мягкая, наш чернозём). Уже после отъезда Николая в свой Ленинград яму забетонировали, сделали крышку-люк. В селе пошла "мода": в такие бетонные резервуары заливали воду. Воду брали в аэропорту, такой "бизнес" для шоферов получился. Вода была чистая, питьевая (в СССР техническая вода была лишь в исключительных каких-то случаях), всегда под боком и недорого. К тому времени я оставался из детей один дома, и с водой получилось такое облегчение, благодаря зятю Николаю.
   Ещё несколько слов о папе. Наша "уральская тройка" училась в восьмилетней сельской школе. Многодетная семья, трое детей в школе на хорошем счету. На собрания в школу всегда ходил папа. Папу избрали в родительский комитет школы: это было время, когда старшие, старики воспитывали не только своих детей, а всех детей в селе. Тогда это не воспринималось в штыки, наоборот, тогда это было нормой. Перед самой школой Лена свозила меня к себе в Запорожье, и там, на пляже я увидел шахматы. Мне показали, как ходят фигуры и в чём суть игры. На этом урок закончился. Даже не помню, кто купил шахматы: играть мне всё равно было не с кем. Ирине и Николаю достаточно было шашек, в шахматы они не играли. Я стал учить папу: папе было уже 55 лет, наука давалась ему с трудом. Но на протяжении четырёх лет моим единственным соперником был папа. В сельской библиотеке я взял удивительную книгу о шахматах, большого формата, с большим количеством рисунков, фотографий, диаграмм. В книге была и история возникновения, развития шахмат, история чемпионатов мира, рассказы о чемпионах. И в то же время книга была учебником по шахматам. Нет, я самостоятельно не дошёл до изучения дебютов, но простейшие азы игры я освоил по этой книге (каюсь, я эту книгу так и не сдал в библиотеку, но, правда, это был единственный случай в моей жизни). В пятом классе у меня состоялся выход в свет: я участвовал в первенстве района школьников 5-10 классов по шахматам и занял второе место. Большая заслуга в этом успехе по праву принадлежала папе (он сам, возможно, даже не догадывался об этом).
   С выходом на пенсию и покупкой телевизора папа вслед за мной и Колей, а также (в первую очередь) мужем Жени Виталием, стал болельщиком футбола, телеболельщиком. Это о его увлечениях.
  
  
   Найти человека.
  
   В конце 50-ых годов на имя мамы пришло письмо: её приглашали в КГБ. Мама сильно напугалась.
   Позже я сам был свидетелем случая, когда мама также была сильно напугана. Кто-то из односельчан зашёл и предупредил, что к нам идёт какой-то мужчина, видать, чиновник. Мама выскочила из хаты и спряталась за сараем в высокой кукурузе, ничего не успев убрать в комнате: возле швейной машинки осталась лежать незаконченная работа. К нам пришёл фининспектор. Мама зарабатывала шитьём на дому, никаких разрешительных документов у неё не было, никаких налогов она не платила. (В те времена лидер нашей страны Никита Хрущёв вообще предлагал отменить удержание налогов с советских граждан, правда, для работающих на госпредприятиях). Возможно, какая-то недовольная клиентка так "отблагодарила" маме за работу: не понравилось ей, как мама пошила, и она написала, куда следует. А может, это была какая-то плановая проверка, но ни разу до этого, ни после этой проверки больше никто не приходил. Может, просто не было недовольных клиенток, или все были совестливыми. Фининспектор посмотрел на нашу обстановку, в каких условиях мы живём - сразу было видно, что живём мы бедно, большими доходами тут и не пахло, скорее наше положение можно было охарактеризовать, как "еле сводят концы с концами". Какое-то время он у нас прождал (папа был на работе, из старших дома никого не было, были только мы, малыши), возможно, составил какой-то акт для себя и отбыл восвояси.
  
   Чего ждать от такой организации, как КГБ (её силу мама даже не представляла), зачем вызывали именно её? "Женя, поедешь со мной", - сказала она дочери голосом, не допускающим возражения.
   В высоком здании, когда они зашли в кабинет, мама попросила:
   - Можно, дочь тоже зайдёт?
   - Да, пожалуйста, проходите. Садитесь, - мужчина достал какие-то бумаги, посмотрел их.
   - Скажите, Вы знаете Морковскую Веру Никитичну?
   - Морковскую? Нет, не знаю. Вера Никитична? Может, это моя сестра?
   - А Самчук Валентин Никитич, его Вы знаете?
   - Ой! Да, это мой брат! Где они? Они живы?
  
   Как-то раз мама пристала к Жене: "Вы же грамотные, даром, что ли, учились? Садись, напиши письмо". Написали письмо в "Красный Крест" с просьбой разыскать родных Самчука Никиту Даниловича и его детей Фёдора, Ивана, Веру, Валентина. Ещё одна мамина сестра Елена жила в Казахстане, куда она с приёмными родителями переехала с Житомирщины в 30-ых годах. После войны она вышла замуж за фронтовика и вместе с мужем они приезжали к нам на Урал. В 54-ом году к нам на Чёрный Яр приезжала родная сестра папы тётя Оля с сыном Альбертом. Они тоже жили в Казахстане. Вслед за нами тётя Оля и семья Альберта приехали к нам в Старые Кодаки. Альберт перебрался на другую сторону Днепра и работал на строительстве Приднепровской электростанции, на строительстве городка, а потом на самой станции. А тётя Оля какое-то время жила у нас (спала она на широкой деревянной лавке, наверное, с Урала привезли), а потом тоже перебралась в Приднепровск к сыну. Мы, наша семья и семья Альберта с тётей Олей, часто ездили через реку Днепр друг к другу в гости. Чуть позже (наверное, после службы в армии) приехал уже в Приднепровск младший сын тёти Оли Володя Шульц (у них с братом Альбертом отцы были разные), в семье его ещё называли Гуго (наверное, немецкое имя).
  
   Каким образом на письмо-запрос в "Красный Крест" ответило КГБ, одному всевышнему, может быть, известно (?), а может, и он не знал толком. Да и какая разница, мама с трепетом, со слезами на глазах, с надеждой ждала ответа.
   - Да, они живы, Вера Никитовна Морковская живёт в Житомире. Самчук Валентин Никитич в городе Барановка Житомирской области, - и он дал маме адреса.
  
   Наверное, нельзя передать словами радости, которую принёс маме этот день: спустя четверть века обрести своих родных брата и сестру. Написали письма. Вызвали из Казахстана мамину сестру Лену (она приехала с дочерью Олей, на год моложе меня). И они все вместе (папа, мама и тётя Лена с Олей) поехали в Житомир и Барановку к найденным сестре и брату. Так у меня появился дядя, в честь которого меня назвали. Ещё через год или два мама с папой ещё раз поехали на Житомирщину, взяв с собой и меня.
  
   Из рассказа дяди Валентина.
   Когда их бабушка оставила на крыльце детского дома, несколько раз выходили работники детдома, гнали прочь. Они отбегали, но потом опять возвращались на крыльцо. Там они провели всю ночь. Утром, мимо по улице верхом на конях проезжали всадники, то ли милиции, то ли ещё из каких-то вооружённых органов. Командиром патруля был герой гражданской войны Алексей Бородий (в Великую Отечественную войну командир партизанского движения, секретарь подпольного Житомирского обкома партии, погиб в 1943 году (см. примечание 3). Он обратил внимание на детей, подъехал, вызвал руководство детдома - ему объяснили. Бородий уже в то время был каким-то руководителем (возможно, патруль был его свитой), именно он распорядился принять детей. Дядя Валентин на всю жизнь остался благодарен ему, считал, что он спас им жизнь. Важна не должность, важен, какой человек занимает эту должность. Делать добро можно, не взирая на должность.
   Вера и Валентин выросли в детском доме, держались друг друга. Дяде Валентину в детдоме записали год рождения на год больше, т.е. в армию его призвали годом позже. Воевать, насколько я понял, он не успел, а в группе войск в Германии служил. После армии вернулся в родные края.
   Вера работала медсестрой, замуж вышла за Морковского Ивана. У него был горб на спине, работал на мясокомбинате и сильно пил. Маленькая, хрупкая тётя Вера пила вместе с ним. Что было причиной, а что было следствием, я не знаю: у них был сын Толик, немного моложе меня. Он сидел в детской кроватке, вместо ног у него были короткие культяшки. Было такое впечатление, что он там всё время проводил. Разговаривал каким-то детским лепетом, ни в какой школе не занимался. Когда он подрос, то стал просить, чтобы и ему наливали. Ему не отказывали. Прожил он совсем немного, в ранней молодости покончил с собой.
   Дядя Валентин работал художником на Барановском фарфоровом заводе. Из Москвы на завод прислали специалиста (экономиста) Тамару, которая стала его женой. Со временем тётя Тамара "доросла" до директора завода, а дядя Валентин стал одним из лучших мастеров-художников завода. Ему доверяли роспись изделий золотом. Надо ли говорить о том, что у нас была куча подарков из фаянса, фарфора: тарелки, чашки, всевозможные фигурки, сервизы. Дядя брал чашку, подносил её к лампе: "Смотрите, смотрите, как светится" - демонстрируя тончайший фарфор. Наряду с ширпотребом Барановский завод выпускал и высокохудожественную продукцию.
   У них был свой большой дом на центральной улице, со всеми удобствами, с большой ванной. Я впервые в жизни купался в такой ванне, вместе с дядей. В ванной я даже нырял. Дядя был небольшого роста, достаточно полный, нос крючком, большеглазый, весёлый, добрый балагур. На старости лет мама с ним были очень похожи. У них с тётей Тамарой было две дочери: старшая Наташа в маму и младшая большеглазая (бульката) Таня, вся в папу.
   В ту поездку мы заехали к родному маминому дяде Самчуку Василию Даниловичу (возможно, в село Суємцi). Незадолго до поездки у нас дома перекрыли крышу, заменили солому черепицей. Вообще, в нашем селе Старые Кодаки в конце 50-ых годов осталось очень мало домов под соломой, возможно, наш был последним. Меня поразила видимая бедность в этом селе, много хат под соломой, люди бедно одеты, притом, что мы сами были достаточно бедными. Родные сын (или сыновья) деда Василия (один из них Пётр) был в каких-то холщёвых брюках, куртке, не подходящих для поздней осени или начала зимы. Деду Василию было лет восемьдесят, в очках, с седыми волосами и седой окладистой бородой, расходившейся клиньями. Одет он был тепло, добротно, и в завершении белые валенки с кожаным низом, типа калош (как у героя Бывалый в фильме "Операция Ы"). Глаза умные, спокойные, он выглядел здоровым крепким стариком, только уж очень выделялся на фоне остальных очень бедно одетых родственников и односельчан. Мама тогда сказала, что он возглавлял (религиозную) секту. Впрочем, учитывая, что тогда церквей было мало, может просто был главой группы обычных верующих (не секты). Намного позже я пойму, что дед Василий был как бы антиподом нашему родному деду Мыкыте: "безбожник" Никита Самчук погиб где-то на просторах Гулага, а "баптист" Василий Самчук руководил сектой в родном крае.
   После возвращения из Суемиц как же было приятно вновь встретиться, просто увидеть улыбающегося круглолицего преуспевающего дядю Валентина.
  
   Агния Барто. О том, что она детская поэтесса, я реально узнал, когда у самого уже дети побежали. Нет, конечно, я знал её стихи, особенно "Нашу Таню" (да ещё после того, как пара эстрадных куплетистов спела "Тише, Танечка, не плачь - это ведь соседский мяч"). В 60-ых годах мы все, кто был дома, с ручками, карандашами, листами бумаги, садились к радиоприёмнику: Агния Барто вела на "Маяке" передачу "Найти человека" (см. примечание 4) о поисках семей детей, потерявшихся во время Великой Отечественной войны. Сухим безучастным голосом она рассказывала об успешных поисках, а затем шёл перечень фамилий, имён, коротких воспоминаний людей, ищущих своих родных. Мы вслушивались, боясь пропустить, с надеждой услышать родные фамилии, имена. Мы просматривали статьи в газетах о героях, о фронтовиках. У нас дома, возможно, с подачи общественности школы выписывали газеты, и не одну, а несколько, денег на них не жалели, правда, это было не дорого. Однажды в одной статье встретили фамилию "Самчук И.Н.", через редакцию написали письмо этому человеку. Самчук Иван оказался не "наш".
   Я ещё тогда обратил внимание, что мама не надеется, что встретится "Самчук Никита" (у нашего деда, если бы он и прошёл лагеря, было мало шансов остаться в живых). Да и на инициалы "Ф.Н." - инициалы Фёдора (мы обращали внимание на фамилии "Самчук", "Савчук" и другие похожие) она реагировала спокойно, точнее, никак не реагировала. Но на имя "Иван" она оживлялась больше, жила надежда, что брат Ваня живой.
   (Агния Барто в 1964-1973 годах на Радио Маяк вела программу "Найти человека". Коллектив передачи  помог воссоединиться 927 семьям. Позже, уже на телевидении появятся другие похожие передачи: "От всей души" с 1972г с ведущей Валентиной Леонтьевой; в 1998-2000г передача "Ищу тебя", которая в 21 веке поменяла название на "Жди меня". Но эти передачи уже были ток-шоу, с акцентом на второй части слова "шоу",)
  
  
   Наши университеты.
  
   Первым семилетку на Урале закончил Роберт в 51 году, ему уже было девятнадцать лет (увы, война). Он решил поступать в техникум - это надо было выезжать из посёлка Чёрного Яра, для чего надо было просить разрешения у коменданта, которому были подчинены все находящиеся на поселении (сосланные). Надо было ехать подавать документы, сдавать экзамены (или в г. Серов или в г. Карпинск). Время истекало, а коменданта не было в посёлке. Роберт рискнул и поехал без разрешения. Поступил, а комендант не дал разрешения на выезд. На следующий год уже с разрешением коменданта он поступил, проучился недолго: женился, в 55 году родился сын Саша, до Чёрного Яра добираться было очень долго, да и надо было кормить сына и жену. На том его учёба закончилась.
   В 52 году семилетку закончила Женя, ей было почти 17 лет, к папе уже подходили и женихи и их родители с предложением выдать Женю замуж за их сыновей. Женя незадолго до окончания чёрноярской школы побывала на лесозаготовке, переночевала в бараке рабочих и, хотя она уже была достаточно взрослой девушкой, эта ночь повергла её в шок: под покровом ночи люди, не стесняясь друг друга, занимались любовью (по нынешнему выражению сексом). Выйти замуж, работать в леспромхозе, ночевать в том бараке, навсегда остаться в посёлке (до ближайшей железнодорожной станции 50 км)? Мама хотела, чтобы Женя стала медсестрой. Но Женя решила учиться дальше. Как-то мы все привыкли, что в Советском Союзе образование было бесплатным. Но это не совсем так: в том году за старшие классы 8 - 10, а также за обучение в техникумах, педучилищах, сельско­хозяй­ственных училищах и ВУЗах надо было платить. Плату за обучение в школе и других учебных заведениях отменили только летом 56 года (6 июня 1956 года -- Постановление Совета Министров СССР "Об отмене платы за обучение в старших классах средних школ, в средних специальных и высших учебных заведениях СССР"). Так что, когда мама поддержала желание Жени, а потом и Лены, то родители реально должны были оплатить и учёбу, и проживание (в интернат при школе Женя попала не сразу, никто из семьи просто не знал о его существовании) и питание дочерей.
   В 55 году Женя закончила десятилетку. И поступала в педучилище. Никакого регулярного сообщения Чёрного Яра с остальным миром не было. Оказии ждать можно было очень долго. До городка, где было педучилище, - 50 км. Надо было пробежать 40 км по лесным просекам до колодца возле железнодорожной ветки, у этого места рано утром останавливался поезд, подбирал рабочих. На поезде можно было подъехать оставшиеся десять км. Вначале, когда мы жили в Старых Кодаках, автобуса в село не было: мы (и взрослые и дети) пешком проходили 4 км до аэропорта, от которого ездил автобус. Это минут 40-60. По армейским нормам пеший марш-бросок - 4-5 км в час, 40 км за сутки. Как можно было пройти, пробежать эти 40 км за несколько часов, я не представляю. Нельзя было опоздать, поезд никого не ждал. Компанию Жене составила подруга из посёлка, у неё были родственники в городке. (У этой девушки начал расти живот, и все в посёлке решили, что "нагуляла". И никому ничего не докажешь, никто и слушать не хотел. После обращения в больницу в городе у неё обнаружили опухоль. После операции её "беременность" исчезла.)
   Они успели, умылись холодной колодезной водой, сели на поезд. Возможно, в поезде ещё продул ветер. Она сдала документы, потом с подругой нашли её родственников. Женя надеялась, что, может, переночует у родственников, но те впустили подругу и спокойно закрыли двери. Женя постучала к соседям, попросилась переночевать: "Я заплачу". Идти в незнакомом городе было не к кому. Её провели в ванную комнату, дали какое-то старое пальто и оставили там. Ни лежать, ни сидеть там было негде. К её ужасу поздно вечером пришли мужчины со второй рабочей смены, ужинали, разговаривали, точнее, галдели. А ещё она их сильно боялась. На следующий день она, не выспавшаяся, пошла на экзамен по русскому языку - диктант. Что-то написала, но к концу ей совсем стало плохо, и ей вызвали скорую помощь. Пролежав пару дней в больнице, Женя забрала документы и вернулась домой. В посёлке она не знала, где найти работу. И тут невестка Муза Константиновна (так она просила себя называть), предложила ей пойти работать в школу учительницей. Женя согласилась: в школе были "свободные" часы, ещё ей дали вести "комсомольскую работу", так как часов ей для ставки не хватало.
   На Украине Лена в 56 поступила в строительно-монтажный техникум. О переезде с Урала в семье заговорили в 55 году, когда закончился срок ссылки у мамы. У папы срок ссылки был на несколько месяцев позже. Папа 10 лет отработал на лесоповале, ему нужно было ещё несколько лет поработать на этой работе (наверное, пять лет), и он мог выйти на льготную пенсию. Основным "двигателем" переезда была мама: она понимала, что на Украине, на нашей родине семье, всем детям будет лучше. Папа согласен был ещё задержаться на Урале. Лена пристала к папе: "Давай переедем. Я на Украине буду поступать учиться. Я хочу учиться на Украине". Нет, она не могла хорошо помнить Украину, Качкаровку: семья уехала с Украины, когда Лена была совсем маленьким ребёнком. Но реально учиться где-либо на Урале - это означало отрыв от семьи (уж очень большие расстояния к местам цивилизации и отсутствие регулярного транспорта). Папа согласился (а Лена много лет спустя будет корить себя за то, что это она подбила папу на переезд, и он на пенсию вышел в 60 лет). Мечта об Украине - это было, как мечта о Рио-де-Жанейро, в котором всё есть, как Москва для чеховских сестёр. Лена хотела поступать, но куда сама не знала. Они с Женей поехали в город, шли вдоль длинного забора из щитов, на котором были наклеены разные объявления, в том числе объявления-плакаты крупными буквами о приёме в техникумы. Более решительная Женя сразу нашла вариант: "А что тут думать? Закрой глаза и ткни пальцем в объявления. Куда попадёшь - туда и поступай". Так Лена попала-поступила в строительно-монтажный техникум.
   Сама Женя твёрдо решила стать учительницей немецкого языка, но в Днепропетровске не было такой специальности. Она посылала документы на заочное отделение в Ленинград. Ей предложили поступать ближе к дому в Киев (логично, конечно, Киев ближе). Из Киева она получила аналогичный ответ с предложением поступать в Одессе. Ответы приходили, как водится, после окончания вступительных компаний. Время шло, и уже из Одессы ей ответили, что в Днепропетровском университете открывается романо-германское отделение и можно поступать туда. Она поступала на заочное отделение. Во время экзамена по немецкому языку зашёл завкафедры, спросил на немецком языке у преподавателей-экзаменаторов, как абитуриенты, что-нибудь знают. И тут он заметил улыбку у Жени, она сидела за первым столом.
   - Verstehen Sie, was ich gesagt habe? (Вы поняли, что я спросил?)
   - Ja, Sie gefragt, ob wir die Sprache kennen. (Да, Вы спросили, знаем ли мы язык.)
   Женю не приняли: отдали предпочтение тем абитуриентам, кто работал в школе. Но Женю заведующий кафедры запомнил.
   Женя пошла работать в аэропорт на склад. Аэропорт был военным, но уже использовался и для гражданских грузоперевозок. И одновременно строилось здание аэровокзала, службы авиаперевозок. Работа оказалась неожиданно опасной: с одной стороны от неё требовали честности, жёсткого контроля за грузами, материальная ответственность. А с другой стороны, как грузчики с водителями пытались стащить, что "плохо" лежит, так и начальство складов также тащило, но в гораздо больших масштабах. (Иногда приходит мысль, что ли у нас, у нашего народа в крови воровство? Или, это следствие обобществления собственности, другими словами, ликвидации частной собственности? Если ВСЁ общее, то оно и моё тоже. Можно взять моё из общего "котла".)
   Молодая Женя интуитивно поняла, что она, честная, здесь не приживётся: либо её подставят, и она попадёт в тюрьму за воровство других, либо её и вовсе "уберут". И хоть работа была выгодной в части зарплаты, она ушла, устроилась на работу на электростанцию в Приднепровске. Возможно, эти обстоятельства подпитывали её упорство (наверное, она самая упрямая в нашей семье). Она поступала три раза на заочное отделение. В очередной раз её, как старую знакомую, приметил заведующий кафедры (преподаватели заинтересованы в сильных знающих студентах):
   - А почему бы Вам не учиться на стационаре?
   Женя поехала к маме:
   - Мама, мне предлагают на дневном отделении учиться?
   - Ну, так в чём дело?
   - Стипендия маленькая. А если у меня не получится?
   - Женя, продуктами мы тебе поможем, с голоду не умрёшь. А там сама старайся.
   Село Старые Кодаки гораздо ближе к городу Днепропетровску, чем Чёрный Яр к ближайшей железнодорожной станции. Возможно, этот разговор был и с папой тоже, но, думаю, решающее слово было за мамой. С её поддержки Женя поступила в Днепропетровский госуниверситет, стала преподавателем немецкого языка. Женя была, как "паровоз" для всех нас. На следующий год вслед за ней туда же поступила Лена: она закончила техникум, отработала в Запорожье положенные три года. После окончания университета её оставили на кафедре преподавателем языка, учебник по которому она швырнула через всю комнату на Чёрном Яре.
   Эмма 8-10 классы училась в Днепропетровске, жила на квартире в городе.
   В 64 году восьмилетку в Старых Кодаках первым из нашей троицы закончил Коля. 9- 10-ый классы он учился в Днепропетровске (СШ N20 на подстанции - ближайшая школа к нашему селу), каждый день ездил на попутках в школу. Ирина 10-летку закончила в Приднепровске (сейчас это район, жилмассив города, а тогда это был город-спутник Днепропетровска), во время учёбы она жила у тёти Оли Анкерштейн. В 68 году как раз летом в наше село заасфальтировали дорогу, а осенью пустили рейсовый автобус от аэропорта в село. Так что в школу, ту же самую N20, я ездил уже на рейсовом автобусе. Николай отслужил в армии, после армии отучился один год на подготовительном отделении (такой вариант рабфака 70-ых годов) и поступил в наш госуниверситет на физико-технический факультет. Вместе с ним за компанию в тот же год и туда же поступил и я. Ирина после школы и работы на швейной фабрике поступила в Киев (институт лёгкой промышленности). Может быть, ей надо было поступать куда-нибудь в Днепропетровске. Киев намного дальше от ставшего нам родным села. Отучившись один год, она прекратила учёбу. Николай отучился три курса, и тоже прекратил учёбу. Во время учёбы у меня стипендия была больше папиной колхозно-совхозной пенсии, так что учиться мне было легче, чем сёстрам в чисто финансовом отношении. Я закончил учёбу, хотя меня и не допустили к разработке или производству ракет (но это уже другая история). Заканчивая эту главу: мамина гордость, три её ребёнка получили высшее образование.
  
  
   Рассказ о маме.
  
   В больших семьях младшие дети находятся на попечении старших. Иными словами, воспитывают младших детей не столько родители, матери, а в большей мере повзрослевшие и ещё не очень старшие дети, точнее, воспитывает вся семья. (И не всегда они все воспитывают в "одном направлении", в одном ключе.) И это нормально. Так и должно быть. Нет, конечно, в грудном возрасте мама главный человек в жизни ребёнка. Но, когда малыш подрастает, когда его можно доверить старшим детям, всё больше времени он находится под опекой братьев, сестёр, и всё меньше времени он бывает с мамой. Ни в коем случае эти строки не обида в адрес мамы. Просто у мамы с кучей работы по дому, умыть, одеть, обуть, накормить, напоить, приготовить еду, постирать, отправить в школу, выгнать погулять, послать в магазин, проследить, уложить спать, времени на общение в "чистом виде" совсем не остаётся. Я принимал всё как есть, я не был избалован маминым вниманием. Впрочем, как и все мои братья и сёстры. Наверное, я был избалован вниманием своих старших братьев и сестёр, мне его досталось больше всех, так как "воспитателей" у меня было больше, чем у остальных.
   Мама меня долго кормила грудью, я уже ходил "пешком под стол", подходил к маме и прикладывался к груди. Впрочем, мама долго кормила грудью практически всех детей, некоторых из-за голода, иногда маме легче было покормить грудью, чем раздобыть какую-либо другую еду. Рос я уже в относительно благополучное не голодное время, кормление грудью не было спасением малыша от голода. Когда мама окончательно отлучала меня от груди, они с папой уехали к кому-то в гости, а я, засыпая, искал свою "кормилицу" у шестнадцатилетней худой сестры. И не находил.
   Когда мы переехали на Украину, мама работать в колхоз не пошла, оставалась дома с детьми, то есть была домохозяйкой. В отличие от многих сельских женщин, которые стремились что-то вырастить и повезти продать на базаре, семьями выращивали животных для продажи, ходили предлагали купить молоко, яйца, овощи, фрукты, рыбу (в нижней по течению реки части села жили рыбаки, даже был самоорганизованный, не по указке сверху, рыбколхоз), у мамы на это не хватало времени, да и желания тоже. Мама поняла, что может быстрее заработать копейку шитьём, чем чем-либо торговать. Одно из воспоминаний мамы о своём детстве: она ножом (ножниц не было, или они были недоступными для мамы) режет какую-то ткань, вилкой (мама говорила вилкой, а не шилом?) делала дырки и просовывала нитку. Дед Никита своей жене: "Мати, дай дитинi голку!"
   Первый запомнившийся образ мамы: худая женщина с длинными до пояса чёрными волосами, заплетенными в косу. Косу мама укладывала ниже затылка, толстая коса была тяжёлой, наверное, поэтому голова всегда была высоко поднята. Расчёсывала мама волосы небольшим гребешком, изогнутым дугой, с большими зубьями - нынешних всевозможных расчёсок-щёток и в помине не было. Волосы были густыми, расчесать их было непросто, высушить после мытья тоже (фены в нашей стране появились чуть ли не во времена Горбачева, да и фен на то время был бы непозволительной роскошью для семьи). Ещё о косах. Однажды, когда младшая из сестёр Ирина подросла до возраста, когда хочется нравиться мальчикам, старшая Эмма повела её в парикмахерскую, впервые в жизни. Эмма уже работала в аэропорту, вначале на коммутаторе в небольшой комнате на первом этаже. О, чудо техники коммутатор, мы, младшие, подолгу смотрели, как она проводами с наконечниками-контактами соединяла звонившего с нужным номером; для этой работы нужны были длинные руки и высокий рост. Ни того, ни другого у Эммы не было: в семье её прозвали "малая". Затем Эмма работала продавцом газет в киоске на втором этаже аэровокзала. Небольшое по сравнению с нынешними двухэтажное здание вокзала с вышкой для диспетчеров внутри имело оригинальную архитектуру (впрочем, наверное, стандартный проект для аэровокзалов середины 50-ых годов). Маленький, но высотой на два этажа зал ожидания, лестница в два пролёта с расходящимися в стороны частями на второй этаж. На втором этаже узкий балкон-коридор обрамлял зал ожидания. На первом и втором этаже размещались кассы и различные службы. В небольшой комнате на первом этаже в углу от зала ожидания находилась парикмахерская. Коллектив аэропорта был небольшим: все друг друга знали. Эмма дружила с парикмахером, полной немолодой тётей Женей. Эмма привела сестричку и попросила сделать ей причёску. У Иры были жиденькие косички и тётя Женя предложила их отрезать - как ещё её можно было сделать красивой (косу Ирине оставили на память). Но дома мама отругала обеих, а Эмме ещё досталась и оплеуха: вот такая получилась красота со слезами на глазах. Но, вскоре, годам к шестидесяти, мама отрезала свои волосы: коса была тяжёлой, голова стала болеть от её веса, да и сохли волосы после мытья очень долго.
   Ещё хочу сказать о маминых руках: большие натруженные ладони, потемневшие со временем, все в морщинах, они были по-особому тёплыми, нежными. Зимой прибегаешь с улицы с мороза, замёрзший, с окоченевшими не смотря на вязанные шерстяные варежки руками, и мама снимает варежки, растирает руки-льдышки, согревает своими ладонями и берёт наши ладошки себе под мышки, Невольно хочется забрать руки от этого жара: "Мама, тебе же холодно!" Мама улыбается в ответ, и становится ещё теплее.
   Я часто простуживался и болел. Основным лечением у мамы было растирание, водочные компрессы, кипяченое молоко (в тяжёлых случаях в молоко добавляла масло, мёд и соду), то есть практически без всяких лекарств, и лечение было действенным. И только к концу моего детства появились аспирин, алтейка и пектусин. Возможно, к тому времени появился транспорт из села в город, и стало возможным купить лекарства в аптеке в городе. Мама сама категорически отказывалась от всяких лекарств, исключение делала только алтейке и пектусину, детским лекарствам. Ещё у мамы было одно средство: серебряные монетки (то есть не одна) с просверленной дырочкой на шёлковом шнурке. Монеты ещё царские, из чистого серебра. Основное применение: от золотухи (устаревшее название, соответствующее диатезу), раньше золотуха (см. примечание 5) была у многих. Наверное, все дети в нашей семье носили монетку, и не раз.
   Большую часть времени мама проводила за швейной машинкой. Утром готовила завтрак. Обедать папа приходил из кузницы домой: кузница была на нашей улице на краю села. Обед должен был быть готов, разогрет. Но для детей за шитьём у мамы времени частенько не хватало. Прибежишь домой:
   - Ма, я кушать хочу?
   - Возьми хлеба и кружку молока.
   Хлеб с молоком - основная моя (точнее, для всех детей нашей семьи) еда в детстве. Корову держали, пока папа не вышел на пенсию. Сил накосить травы для коровы на зиму у папы уже не было, да и косить толком негде было: все земли распахали под совхозные угодья. Одно лето папа даже косил траву у взлётной полосы на аэродроме, я ему помогал подгребать траву граблями. Время для покоса, наверное, уже прошло: трава была невысокой и суховатой. Папа косил вдоль полосы, а рядом с нами находились радары наблюдения с обслуживающим персоналом - солдатами-срочниками. Аэродром был военно-гражданским, военные истребители "миги" садились по радиомаяку. Перед их посадкой солдаты подходили к нам и говорили, что надо уйти от полосы: мощное излучение было вредным для здоровья, уходить пришлось довольно часто. Когда корову продали, дома из детей я оставался один, Коля был в армии, Ирина 9-10 классы училась в Приднепровске. На пенсии папа пошёл работать ночным сторожем на ферму, и доярки каждое его дежурство после утренней дойки наливали ему банку молока. С юридической точки зрения это было нарушением, никаких денег папа за молоко не платил, но выжить нам это молоко помогало. (Явление "несуны" в эпоху развитого социализма было сильно распространенным, и, когда лидеру нашей страны генсеку Брежневу советники докладывали о слишком низких доходах, зарплатах колхозников и совхозников, он ответил, что не надо по этому поводу беспокоиться, люди сами себя обеспечат, как раз имея в виду это явление, проще воровство.)
   Из-за постоянной спешки успеть вовремя покроить, сметать платье к примерке клиенток, пошить заказ к сроку сама мама часто вместо обеда съедала кусок хлеба с подсолнечным маслом и солью, запивая водой, иногда с луком. Папа тоже любил это "блюдо", возможно, это отголосок голодных лет, доставшихся моим родителям, а может, это стандартная еда крестьян начала прошлого века.
  
   О швейных машинах.
   Первую машинку маме дал в приданное её отец Никита Самчук. Эта машинка переезжала с мамой на каждое новое место жительства. Я даже думал, что эта же машинка побывала в Германии во время войны и вернулась назад на родину. Но история оказалась сложнее. До Германии машинка не доехала. Там в Германии мама с папой приобрели немецкую машину с ножным приводом. В 45 году советские немецкие семьи в Германии на какое-то время собрали в лагерях, их переводили из одного лагеря в другой, ножная машинка была громоздкой и неудобной для транспортировки, папы с семьёй не было. Ножную машинку поменяли на ручную, обмотали шерстяным (или суконным) одеялом, берегли, как самую ценную вещь. Уже по дороге из Германии на вокзале в Брест-Литовске машинку украли, а вместе с ней и документы бабушки Магдалены. На Урале мама какое-то время пользовалась машинкой знакомых. Потом по посылторгу, по почте (а как ещё можно было достать в далёком уральском посёлке), купили машину Подольского завода (почти, как сейчас по интернету). Этой машинкой мама шила до 60 года. Обычная старая ручная машинка. С машинкой было много проблем, отремонтировать, отрегулировать в селе её было невозможно, не у кого. Мама насобирала денег, и купили новую ножную немецкую машину "Веритас". Машинку покупали в городе, домой везли речным рейсовым катером, мы, малыши, встречали маму с покупкой летним вечером. Пристани в селе не было, катер приставал прямо к берегу на территории гранитного карьера. Снести упакованную машинку по наклонному трапу было непросто, но, самое сложное было донести её домой. Правый берег Днепра крутой, высокий, 70-80 метров от уровня воды, тележки на хозяйстве у нас тогда не было. Сама машина состояла из стального станка на маленьких железных колёсиках с плитой из твёрдого дерева и собственно швейной машинки. Можно было бы распаковать и нести отдельно тяжёлый станок и отдельно машинку. Но упаковка тоже была 20-го века. Машинку принёс на своих плечах папин племянник Володя-Гуго, сын тёти Оли, сам в одиночку. Особенно тяжёлым был подъём в гору по дороге из карьера на высоту 60-70 метров и потом по пологой дороге, всего километра два. У машины было два привода: ножной и электрический. Ножной состоял из широкой площадки-педали, которая крутила колесо большого диаметра и через кожаный ремень круглого сечения вращательный момент передавался на шкив швейной машинки. Внутри швейной машинки был электродвигатель, подключался вилкой с толстыми штырями (о евророзетках, евровилках тогда ещё не говорили). Скорость машинки с электроприводом была достаточно большой, и мама им не стала пользоваться. Толстая инструкция к машинке была только на немецком языке, что, понятно, не было проблемой для мамы. Проблемой была сложность многофункционального устройства. В комплект входило порядка 12 (или больше) всевозможных лапок для различных швов и тканей, для различного типа швейных изделий, необычные спаренные иголки и другие приспособления. С помощью спаренных иголок можно было делать красивый двойной шов, но применять его в повседневном шитье практически было негде. Были специальные лапки для пошива из толстых тканей, с утеплителями (той же ватой). На Урале мама много шила фуфаек (одежда рядовых бойцов в войну и в мирном быту имела широкое применение) и ватных штанов - без них никак не обойтись в уральские морозы. Но к этому времени лёгкая промышленность уже наладила пошив пальто, и люди жили уже богаче. (Хотя своё первое фабричное пальто я купил себе сам в 14 лет на самостоятельно заработанные деньги.) Но перешивать, ремонтировать одежду, в том числе зимнюю, маме приносили достаточно много. На "Веритас" можно было даже вышивать. Конечно, всей этой многофункциональности мама не освоила, часто не хватало просто образования. Но она освоила всё, что было необходимо для повседневного шитья: установка и замена иголок, лапок, шпулек (возможно, это сейчас мои детские впечатления семилетнего пацана вспомнились, как же эту шпульку правильно поставить), смазку машины, настройку машины (очень важный момент в связи с недоступностью сервиса в сельских условиях), основные швы, включая обмётывание, зигзаг и другие, и даже мелкий ремонт. Мы, детвора, тоже осваивали машину вслед за мамой. И мама не запрещала нам доступ к машинке: как здорово было просто покрутить её на холостом ходу, затем уже серьёзное по маминому заданию намотать нитки на шпульку, вставить шпульку, правильно заправить нитку и (о!) втянуть нитку в иголку (и даже в две - сдвоенная игла), настроить шов и так далее вплоть до замены иголок, лапок. Практически каждый из детей при необходимости мог прострочить что-либо. Наверное, с новой машинкой мама стала больше работать за шитьём, меньше двигаться, быстро пополнела, набрала вес больше ста килограмм. Большая семья, не смотря на то, что старшие дети выпорхали из семьи и переходили на самообеспечение, требовала больших затрат, а папина зарплата была слишком маленькой. Работа на дому не имеет нормы рабочего времени и практически забирает всё время, оставляя какие-то крохи на семью, на детей, на дом, огород.
  
   О хлебе.
   Какое-то время в Старых Кодаках мама сама пекла хлеб. В довоенное время в сёлах люди сами пекли хлеб, другого варианта просто не было. На Чёрном Яре была пекарня. На Житомирщине для закваски теста люди пользовались своим выращенным хмелем. Здесь, в Днепропетровской области, пользовались дрожжами. Было целой проблемой достать дрожжи, купить хорошие (довольно часто были неважного качества), дрожжи запасали впрок. Выпечка хлеба - это тяжёлая работа: заквасить тесто, замесить его, формировать буханки, натопить печь и сама выпечка. Печи имели специальное отделение для выпечки. Чтобы долго не рассказывать об устройстве печи, приведу пример из мультфильма, или книжек с рисунками "Гуси-лебеди": брат с сестрой прячутся от гусей бабы-яги в печи. Вот в такой печи и пекли хлеб. Вначале мама пекла в печи в доме. Но летом было слишком жарко. Папа сложил печь ("кабицю") на улице под навесом, потом её несколько раз перекладывал, меняя расположение. Важно было, чтобы хлеб не сгорел, не подгорел, а также, чтобы внутри не остался сырым. Выпечь хороший хлеб было целым искусством. Мама пекла хлеб раз в неделю, к концу недели хлеб черствел, становился очень твёрдым. Буханки были большими, круглыми. Хлеб доставали из печи и выкладывали остыть. Но разве можно было дождаться, когда он остынет: мы, детвора, отламывали от горячего хлеба хрустящие корочки - как же это было вкусно! Долгое время мы пользовались домашней лапшёй: из теста раскатывали тонкие блины-коржи, нарезали полосками, высушивали. С лапшёй варили молочные супы. Макароны, вермишель, рожки в нашем рационе появились гораздо позднее. Мама была очень строгой к нам по отношению к хлебу, всегда следила, чтобы хлеб лежал правильно, круглой частью вверх, как он лежал в печи. Я думаю, что у этой старой крестьянской приметы есть простое объяснение: у лежащего "вверх ногами" хлеба гораздо больше шансов упасть на пол. Нельзя допускать, чтобы хлеб падал. "Крестьянские" дети никогда не будут бросаться хлебом, никогда не будут играть булкой в хоккей. Как-то даже вроде не было замечаний от мамы, но мы после еды не оставляли кусочков хлеба, доедали всё, и это вопрос не нехватки еды, а культуры еды (хотя ни о какой культуре мама не думала и не говорила). Всё, особенно, мясо, колбасу надо было кушать с хлебом, наверное, потому, что так сытнее, мы больше наедались. И ещё, о собственном взрослении: я дорос, что мог сам отрезать хлеб - осторожно прижимаю буханку к груди и большим ножом отрезаю краюху.
   Хлеб мама перестала печь в 60-ых годах. Колхоз преобразовали в совхоз, зарплату стали выдавать деньгами (что само по себе хорошо, было существенным прогрессом), а не продуктами за трудодни, в том числе зерном. Зерно ещё надо было смолоть, везти зерно на мельницу, это было далеко, а никакого транспорта не было, машин и в помине, а коней с повсеместным применением тракторов в совхозе не осталось, вывели.
   К этому времени хлеб стали регулярно, каждый лень, привозить из хлебозаводов города. Когда я учился в младших классах, ходить в магазин покупать хлеб стало моей обязанностью. За хлебом надо было выстоять очередь, люди собирались к приезду машины с хлебом. Хлеб разбирали, и если опоздать, то хлеба могло не хватить, и до следующего дня пришлось бы обходиться без хлеба. 63 год выдался неурожайным, очереди становились длиннее, хлеба не хватало. (Советский Союз впервые начал закупать хлеб, зерно за границей.) Легче с хлебом стало, когда начали выпекать кукурузный хлеб. На вкус он сильно отличался, был с каким-то сладковатым привкусом. Но голода не было.
   Когда я подрос, я стал в магазине разгружать лотки с хлебом. Роберт в детстве на Чёрном Яре тоже разгружал лотки с хлебом: он собирал крошки хлеба и они помогли пережить голод. Нет, я разгружал хлеб не из-за голода, просто после разгрузки я сразу без очереди покупал хлеб, такая привилегия была.
   Расскажу ещё один свой эпизод, свой грех. Папа накосил где-то травы, высушили её, и надо было привезти уже сено домой. Папа взял в колхозе коней, арбу и они вместе с мамой поехали за сеном. (У нас с сестрой Женей возник спор, когда это было. По её мнению, у неё уже был сын Олег, то есть мне уже больше 10 лет. В этом возрасте я уже был послушным осознающим последствия ребёнком. Да и к этому времени в колхозе если и были ещё лошади, то арбы точно не было.) Какое-то время по нашей улице грузовиками возили камни, гранит из карьера в город на заводы. Потом выезд с карьера перенесли с нашей улицы, дорогу спрямили. За нашей улицей стали меньше следить и весной от быстрой воды посередине улицы образовались глубокие канавы ("рiвчаки"). Уровень улицы был ниже уровня двора. Возле калитки и ворот на высоте (на возвышении) двора лежал большой плоский камень, получилась такая скамейка на двух человек. На ней было удобно сидеть. Я, дошкольником был таким себе шалопаем. Откуда у меня взялись силы, и с кого рожна, но я этот камень своротил и каким-то образом перекатил (перекантовал) до канавы. Там он и застрял. Я с камнем уже ничего не мог сделать: ни вытащить, ни уложить. Папа с мамой приехали под вечер, мама сидела высоко сверху сена. Папа не увидел камня, утром никакого камня на дороге не было, начал поворачивать с дороги во двор. Колесо попало на камень, телега накренилась и упала набок. Мама упала сверху, упала на свою больную левую руку. Меня не наказывали, не ругали, может, поэтому было ещё больнее. Я чувствовал свою вину.
  
   Как я уже писал, мама не была верующей. А как могло быть иначе у её отца, который с Богом "разговаривал" на равных? Нет, он сам читал библию, знал очень многое из библии, может, больше, чем некоторые священники. Но по церковным канонам его нельзя было считать верующим. Выросшие на стыке двух культур и религий, немецкой и славянской (русско-украинской), мы вместе с родителями не знали обычаев ни одних, ни других. По приезде на Украину в первый же новый год мы, наши родители, попали впросак. Коля пошёл в первый класс, сидел он с одноклассником Гришей, его семья жила как раз напротив нашего дома через глубокую кручу с крутыми склонами. Под православное рождество он принёс нам "вечерю" (см. примечание 6). Мы все удивились, но "вечерю" приняли, ничего не дав взамен. Обиженный Гриша пошёл домой с пустыми руками. В селе, конечно, обсуждали это событие, ну что с них возьмёшь, одним словом "нiмцi". После этого случая к нам "щедрувати, посiвати" долго не приходили. И мы в детстве тоже не ходили "щедрувати, посiвати".
   Мама сама не крещённая и детей в нашей семье не крестили. В церковь мы не ходили, да и церкви в селе не было. И в городскую церковь тоже не ездили. Транспорт в город был один - речной трамвай, катер, шёл он в село долго. Рабочих возили в город на работу машинами от предприятий. Но это в будни. В будни также можно было добраться в город машинами-попутками, которые возили гранит в город. Выбраться в город до конца 60-ых было целым событием, в выходные - настоящим праздником. Да у мамы, точнее, у родителей, реально времени не было. Воскресенье было одним выходным днём, и за этот день надо было уйму домашней работы переделать. Хотя во время войны в Германии в кирхи мама ходила (по рассказам сестёр). Советский Союз был страной одной господствующей религии - атеизма. Верить в бога в моё детство уже не воспрещалось, атеизм не был воинственным, как в 20-30-ые года. Но люди верили дома, верой не выпячивались, кому-то это могло навредить в карьере. Но религиозные праздники праздновали всенародно, не скрываясь. Дети в нашей семье росли, как истинные патриоты своей отчизны, атеистами. У нас не было иконы. Но был свой иконостас - в деревянной раме размером примерно 90 на 60 см под стеклом были семейные фотографии: свадебные родителей, папа во время службы в армии, папа с друзьями, семья тёти Оли с сыновьями, фотографии других родственников. Такая наглядная история семьи, но довоенная история, фотографии тех лет. В этом "иконостасе" были подобраны фото одного небольшого формата. Большие фотографии или лежали отдельной стопкой, или, как например, фото встречи с дядей Валентином и тётей Верой, в отдельных рамочках висели на стенах. На одной из фотографий была большая группа людей (сельской общины). Мама на этой фотографии сидит с арфой, по преданиям семьи мама играла на арфе. Честно говоря, у меня сомнения по этому поводу (к сожалению, я сам маму никогда об этом не расспрашивал), в доме арфы у деда Никиты точно не было, это как сейчас рояль иметь дома. А можно ли было научиться играть в те непродолжительные моменты, часы, когда мамина семья ходила в молельный дом? Возможно, это было просто решением фотографа "оживить" фотографию. Но папа приметил маму на этих встречах. Сам папа играл на трубе и на скрипке - это тоже воспоминания сестёр времён войны. Мне самому "медведь на ухо наступил", это в части музыкального слуха. Я не помню, чтобы мама пела, не помню колыбельных внукам. У нас в семье не было разухабистых гулек, гулянок, застольного пения. Задумываешься над жизнью мамы, такое впечатление, что вся жизнь прошла в тяжёлой работе, в постоянных заботах о детях. Но после войны в её жизнь вошло кино. Ни в Холмогорах в Архангельской области, ни на Херсонщине кино не было, цивилизация ещё не дошла до отдалённых сёл. На Чёрном Яре кино привозили (передвижная киноустановка), на сеансы приходило всё взрослое население - это было прорывом. Разве можно кино не любить? (Разве что только в нынешнее время.) В Старых Кодаках мама с папой тоже ходили в кино. В селе уже был клуб, в котором кроме кино и танцев несколько раз в год устраивали концерты художественной самодеятельности, в первую очередь силами учеников и учителей. В клубе даже заказали художнику сделать декорацию, и концерты проходили на фоне хат сельской улицы. Мама полюбила индийские фильмы, такие душещипательные, над судьбами героев которых плакали все вместе. В конце 50-ых, начале 60-ых годов у нас в доме появились небольшой чёрный радиоприёмник, патефон (наверное, Женя купила). Сёстры покупали пластинки с песнями Бернеса, Шульженко, танцевальными мелодиями. Когда я дорос до возраста кино, мама уже перестала ходить на фильмы, может из-за возраста. В середине 60-ых годов мама стала читать книги, немного, сколько времени выкраивала. В это время лучшим подарком у нас в семье стала книги. Стоили они недорого, тяжелее было найти хорошую книгу в подарок, издавали книг в стране немного, а спросом они пользовались большим. Когда папа подал документы на пенсию, оформляли (считали) ему пенсию долго, полгода. Пенсия колхозникам и работникам совхозов была маленькой, у папы 48 рублей. Всё это время папа работал, за полгода ему выплатили пенсию, получилась приличная для нашей семьи сумма. Как всегда при дорогостоящих для нашей семьи покупках мама добавила собранные заработанные ею деньги и в нашей семье появился телевизор, Львовского завода "Огонёк", с большим экраном. Телевизор уже не был в диковинку, в селе он был у многих. Мы с сестрой зимними вечерами ходили к её однокласснице (Оле Ефимович) посмотреть телевизор - домой возвращались для нашего возраста поздно, по заснеженным улицам в свете луны, самым страшным были отпущенные на ночь собаки. Телевизор был для всех нас "окном в мир": концерты, голубые огоньки к каждому празднику, клуб кинопутешествий, в мире животных, первая телетрансляция чемпионата мира по футболу, фигурное катание, первые телефильмы, "Очевидное невероятное" Капицы, новости со всего мира и даже наши местные днепропетровские, "спокойной ночи" уже не столько для нас, сколько внукам, нашим племянникам. Ещё позже в семье появился холодильник, недорогой, совсем маленький, с морозильной камерой на 1 кг. Сейчас удивительно, как раньше люди умудрялись жить без холодильника, как обходились без него? Появилась и круглая однокамерная стиральная машина: на печи грели воду, стирали порциями, каждую порцию надо было выкрутить руками, загрузить следующую порцию белья, при сливе воду вручную выносили на улицу. Стирка была работой на целый день. Уже в 70-ые года от повзрослевших детей маме купили вторую стиральную машину с центрифугой для отжима белья, но стирали в ней бельё тоже порциями. Машина очень пригодилась и для молодых наших семей, стирать бельё своим детям, то есть маминым внукам, было легче. Зачем я так подробно об этом пишу? Да потому, что каждая такая покупка становилась событием в семье, на неё долго копились деньги, и каждое приобретение было ступенькой в жизни семьи, в уровне этой жизни. Хотя, семья оставалась малообеспеченной. Я всё своё детство донашивал одежду и обувь старших, мама многое шила сама, перешивала одежду, пальто из старых, сношенных вещей. Достаточно сказать, что первое своё фабричное пальто я купил себе на самостоятельно заработанные деньги в 14 лет (как раз пошёл учиться в 9-ый класс в городскую школу). Купил себе и свои первые часы. Но как же мама старалась для нас, купить всем учебники (учебники не были бесплатными), тетради, купить белую рубашку в школу, на выпускной пошить платье (шила, конечно, сама), купить на выпускной Коле и мне костюм. Чтобы мы, дети, были не хуже других.
   В конце 60-ых я остался дома один: Роберт и Женя жили своими семьями отдельно. Лена окончила университет, жила в общежитии, а потом снимала квартиру в городе. Эмма в Крыму на отдыхе познакомилась с ленинградским автослесарем Николаем, на шуточный спор с Леной поехала к нему в Ленинград и вышла замуж. Коля работал токарем на ДМЗ, жил в общежитии. А потом его призвали в армию. Во время его службы Советский Союз ввёл войска в Чехословакию ("Пражская весна"). Мама плакала, переживала, если Колька попадёт туда. Его танковую часть подняли по тревоге, маршем двинулись к границе, но у границы остановили. Ирина 66-68 года училась в 9-10 классах в Приднепровске, жила у тёти Оли. А потом работала на швейной фабрике, тоже жила в общежитии. На выходные кто чаще, кто реже приезжали домой. Но в будни дома из детей я остался один. Мама с папой в это время стали частенько спорить, в основном по пустякам, как у малых детей, или вспоминали обиды очень далеких лет. Злобы, или непримиримых раздоров между ними не было. Скорее, наоборот, появилась какая-то нежность в их отношениях.
  
   Внуки.
   Первым внуком у папы с мамой стал Саша Роберта и Музы. Мне ещё не было двух лет, наверное, поэтому Саша не стал внуком, который завоёвывает всё внимание дедушек и бабушек. Для меня он был как младший брат. Жили они вместе с нами в "нижней" комнате. У Саши были уже заводские игрушки, большой для дошкольников грузовик с опрокидывающимся кузовом, в который можно было насыпать пол ведра глины (песка у нас не было). На завтрак у Саши были бутерброды с маслом и яблочным (!) повидлом. Масло у нас было своё, сами его "колотили", а вот повидло - это что-то из области недоступного. Как Саша умудрялся эти бутерброды не доедать - уму непостижимо. Возможно, поэтому мама позже выделяла из семейного бюджета значительную для нас сумму, и покупали это повидло в больших жестяных коробках - в нашей семье повидло "уходило" очень быстро, а коробки (вообще, повидло продавалось на развес, но мы в семью покупали целую коробку) использовались для всяких нужд. На Украине вдали от родственников Муза затосковала, и они вернулись на Урал. Прожив там года три, они вернулись обратно на Украину, всё-таки для детей здесь было намного лучше.
   Невестка Муза даже обижалась на маму: "Вы младших больше любите", ей казалось, что Роберта постоянно обделяют вниманием. На что мама ответила:
   - У тебя пять пальцев на руке. Если какой-то палец порежешь на руке, какой болит сильнее, мизинец, средний или большой? Все пальцы болят одинаково. Вот так и с детьми: я их всех люблю одинаково.
   Когда у мамы с Музой состоялся этот диалог, я был слишком мал, чтобы его понять, запомнить. Но мама так часто рассказывала свою "формулу любви" женщинам-клиенткам, что она, эта формула, навсегда врезалась мне в память. Со временем, когда я подрос до отроческого возраста, я много думал над этой "формулой", моё математическое чутьё подсказывало, что-то здесь не так. Возможно, вмешался чистый людской рационализм, когда читал о преступниках, которые захваченным жертвам отрезали пальцы на выбор (увы, жизнь настолько жестока, что это не книжные придуманные эпизоды, а реальные жизненные случаи), то жертвы всегда выбирают вначале мизинец. В годы "перестройки" была напечатана повесть "Верный Руслан" о собаке, немецкой овчарке. Он настолько был породистым, что ему с генами передались все знания от предыдущих поколений, его можно было ничему не учить, он не то, что схватывал "всё на лету", он всё (!) знал. Только вот, когда его ещё щенком попросили "дай лапу", он протянул левую вместо правой (а может, он был левшой от рождения). У людей так не бывает? Да, конечно. Но бывает так, что кто-то рождается здоровым и растёт, практически не болея. У кого-то всё получается легко и просто, с первого раза, со своими ошибками они справляются сами, незаметно для других, незаметно для родителей. Да и ошибок, простого невезения у некоторых почти не бывает. Так бывает. Но бывает и совершенно противоположное. Человек может даже родиться не живым, не дышит, не кричит. Как правило, ничего страшного. Опытный врач, акушер, та же бабка-повитуха возьмёт на руки, отшлёпает, давай глотни воздух, давай кричи, мол "Я родился, я Живой!" Бывает, что малыш сильно много болеет, приходиться и днями и ночами без сна и отдыха выхаживать, лечить, поддерживать, вытягивать на этот свет. И как же здорово, когда он проснётся на какой-то день и улыбнётся. Лучик надежды. И потом ещё много надо потрудиться, чтобы поставить на ноги, выходить, выдюжить. Бывает, что кому-то постоянно не везёт, что-то часто не так, и приходиться помогать, рассказывать, поднимать. У кого-то жизнь складывается удачно и правильно, а кто-то постоянно оступается, падает, делает неправильный выбор, и приходиться часто, а то и всю жизнь помогать.
   Я пришёл к выводу, что дороже те, в кого вкладывают больше нервов, сил, времени. Даже независимо от конечного результата. Воспитываешь всех одинаково, по крайней мере, стараешься воспитывать одинаково (большинство родителей), а вырастают все разными, даже близнецы. Иногда взрослые дети становятся такими, что вообще недостойны родительской любви, а мамы всё равно их любят больше других. Больше любят тех, кто дороже достался. (Моя формула.)
  
   Из детских страхов. Когда я пошёл в школу, то оказалось, что у подавляющего большинства моих одноклассников в семьях было по двое детей, совсем немного было трёхдетных семей. По одной семье было с 4-мя и 6-ью детьми. В городской школе были семьи с одним ребёнком. А нас в семье было семеро. У меня возникла мысль, что, возможно, я не родной, что меня мама с папой подобрали брошенного, взяли сироту в семью. Да, конечно, взрослым я понял всю абсурдность этих страхов.
   В 50-60-ые года двадцатого столетия состоялось национально-освободительное движение, бывшие колонии становились свободными государствами. С обретением независимости часто начиналась борьба за власть между кланами, племенами, народностями. Нередко эта борьба перерастала в жестокие войны. В 61-ом году в далёком Конго был убит лидер демократического Конго Патрис Лумумба (см. примечание 7), в стране шла жестокая война, гибли мирные люди, гибли дети. У нас прошёл слух, что наша страна, Советский Союз, берёт осиротевших детей Конго на воспитание. Такое уже было в тридцатых годах с испанскими семьями и испанскими детьми - в Испании шла гражданская война между республиканцами и фашистским режимом Франко (знаменитый советский хоккеист Валерий Харламов - сын такой испанки). То есть, правда это (о детях-конголезцах) или нет, я не знаю, потому и говорю, что прошёл "слух". Наша "уральская тройка" пристала к родителям: "Давайте возьмём к нам в семью маленького конголезца". Сейчас трудно вспомнить реакцию родителей, но прямого отказа, просто смеха в ответ не было, нам просто пытались объяснить трудность воплощения этого неожиданного проявления чувства интернационализма к далёким негритянским детям. Возможно, это было подспудное желание о младшем брате или сестре.
   В 64 году у Жени родился Олежка, второй внук для мамы с папой, второй наш племянник. Женя училась в университете, потом её направили работать в сельскую школу в далёкое (в пределах области) село Вербки. Олежка рос у нас, став всеобщим любимцем. Папа соорудил "люльку", её подвешивали на крюк в продольной балке, и мама могла его качать, не вставая от швейной машинки. Мы, Коля, Ирина и я, были рады, всячески старались помогать, даже боролись друг с другом, кому за ним ухаживать, смотреть. Наверное, этот опыт очень пригодился мне, когда у меня родились свои дети: я не боялся взять новорождённого, я знал, как его держать, уже умел с ним обращаться (многие молодые папы, иногда даже и мамы просто боятся взять маленькую кроху на руки). Конечно, вся основная забота была на маминых плечах. Мама учила нас, младших детей, обращаться с младенцами: пеленать, кормить, подмывать, купать, даже своей физзарядке для младенцев, давала какие-то азы воспитания. Вообще-то это обычное явление у восточнославянских народов, принимать большое участие в воспитании внуков. Нет, бывают изредка "ненормальные" бабушки, которые не любят своих внуков, или просто дистанцируются от них, от участия в их воспитании, у некоторых не получается из-за работы (карьеры). Наша мама была "нормальной" бабушкой, работа на дому не прекращалась, не уменьшалась, но позволяла растить внуков. Вслед за Аликом пойдут чередой следующие внуки. Вначале Эмма привозила из Ленинграда своих детей, с середины весны до конца лета. В Ленинграде людям просто не хватает солнца, и сестра привозила совсем маленьких детей на Украину под жаркое солнце, чтобы они запаслись "солнечным витамином" на год. Молодые наши семьи, моя и Ирины, по началу жили в Старых Кодаках, и наши дети росли с бабушкой. Нет, не все внуки вырастали у бабушки. Но все, кто чаще, кто реже, приезжали к бабушке в гости, дедушки чаще остаются на втором плане. Все внуки любили бабушку: они отвечали взаимностью на её любовь.
  
   Нет повести печальнее на свете...
   Жизнь - не сочинение, она не знает черновиков. Очень редко у кого первая любовь приводит к созданию семьи, ещё реже такая семья бывает счастливой (это исключение из исключений). В тех редких случаях, когда влюблённые первой любовью женятся, гораздо чаще они оказываются у разбитого корыта, в браке узнавая своего возлюбленного совершенно с неожиданной стороны, очень часто кто-то из пары не выдерживает испытания бытом, простой рутины, нескончаемого потока жизненных проблем. И хорошо, если к этому времени не успели родиться дети. Даже если человек, которого вы полюбите, окажется достоин вашей любви, удивительным образом случится именно вашей половинкой, надо невероятное количество усилий обоих для сохранения своих чувств, для их развития. Как правило, в начале жизненного пути у нас, у влюбленных, не хватает опыта, мудрости, умения услышать другого, желания услышать другого, у кого-то не хватает доверия своему возлюбленному, не хватает сил преодолеть возможные возникшие препятствия. А кому-то не хватает понимания, что вот она, вот он и есть ваша единственная половинка. И нам приходиться "побить свои горшки", и опыт других, чужой опыт редко помогает. А свой опыт иногда обходиться слишком дорого.
   У сестры Ирины уже случилась первая любовь, а может и не одна. После школы она стала встречаться с Анатолием. Он был на семь лет старше, за плечами армия, уже определившийся с профессией. Он крепко стоял на ногах. За ним - как за каменной стеной. Ирина - ещё недавняя школьница, перед ней стоял выбор, где учиться или работать, вся жизнь впереди. В селе семью Анатолия называли Антонюками: мать, тётя Люба, бойкая ярко накрашенная женщина со звонким громким голосом, очень бойкая, о таких говорят "своего не упустит". Отец, дядя Лёня, с какой-то непонятной постоянной улыбкой-ухмылкой на лице, говорил он с каким-то странным прищуром глаз, и голос звучал необычно, как-то неестественно, так и слышалась его ухмылка. Анатолий, единственный ребёнок в семье, был удивительной противоположностью своим родителям, спокойный, уравновешенный, с ясным взглядом светлых глаз. На беду Ирины с Анатолием именно Антонюки продали дом нашей семье, когда мы приехали с Урала. Перед этим они построили себе новый дом немного выше нашего дома, на "горянке" (верхняя часть села). Нет, между нашими семьями не было многолетней кровавой вражды, как у Монтекки и Капулетти. Я не знаю причину раздора, возможно, завышенная цена за дом-развалюху с протекающей соломенной крышей. Но ведь каждый продавец хвалит свой товар и запрашивает высокую выгодную для себя цену. Возможно, у наших родителей не было выбора, и они были вынуждены согласиться на явно завышенную цену. Не знаю всех юридических тонкостей оформления договора купли-продажи в 56 году, по опыту более поздних лет, за оформление таких договоров взимается пошлина, обычно её делят пополам между участниками. Единственный способ как-то наказать, обмануть наших родителей, это было пообещать вернуть "свою половину" и не отдать. Пожалуй, это наиболее вероятная причина. Версия (одной из сестёр), что тётя Люба что-то украла у нас, как считала мама, мне кажется неоправданной: что у нас можно было украсть (хотя, мама должна была понять это, а она могла не желать этого понимать). Да ещё после продажи дома Леонид Антонюк повадился захаживать к маме, не к папе, мужику, а к женщине, сетовать на свою своенравную супругу, делясь семейными распрями. Искал поддержку. Нашёл у кого. Маме было противно, а отвадить его не могла, его навязчивость, его настырность была сильнее. Неважно в чём причина этой вражды, главное, что сам Толик не имел никакого отношения к действиям своих родителей, и ничего об этом не знал. Дети за родителей не отвечают. Увы, в жизни не всегда так бывает.
   Дело шло к сватовству, или мама узнала о свиданиях Ирины с Анатолием, может, Ирина решила поделиться с мамой своими ожиданиями. Мама при полной поддержке папы категорически запретила встречи с Анатолием: "Никакой свадьбы не будет". Наверное, с угрозой отлучения от семьи. Я впервые был против такого решения родителей, из детской, братской солидарности (Шекспира я уже прочёл): "Я на твоей стороне. Я буду поддерживать тебя". Пожалуй, моя поддержка не была решающей в этой ситуации. Нет, эта история не имела печального продолжения, как у Ромео и Джульетты, просто семья у Ирины с Анатолием не состоялась. Настал день свадьбы Анатолия. Ира с Леной были дома вдвоём. Мамы почему-то не было. Когда машины с новобрачными въезжали в село, они, как принято, сигналами так, что вероятно было слышно на всё село. Ира была очень тихая, как бы вся ушла в себя. Она не плакала, но была очень грустная и молчаливая. Елена: "Я знала, что ей в этот момент было больно, но помочь я ей не могла, да и никто не смог бы. И мне тоже было больно за неё".
  
   Если в истории с Джульеттой главную роль играл отец (именно он категорически настаивал на свадьбе, поставил ультиматум, не оставляя выбора дочери), то в нашей семье всё решала мама. И привёл я этот рассказ не столько об Ирине, сколько как эпизод в жизни мамы, увы, не характеризующий её с лучшей стороны.
   И ещё одна цитата из своего отроческого времени:
   Теорема "родители желают своим детям только добра" требует доказательства, что добро в понимании родителей, является добром для детей.
   * * *
  
   Когда мы с Колькой поступили в университет и жили в общаге, мама с папой остались дома вдвоём, без детей - все разъехались. Внуки приезжали на лето. Во второй половине 70-ых и вначале 80-ых годов моя семья и семья Ирины жили в Старых Кодаках у родителей. Потом и мы обзавелись квартирами в городе. Но всё это время и позже мы, дети, приезжали домой помочь родителям: вскопать огород, посадить картошку (садили много, на весь наш "колхоз"), постирать бельё, побелить хату внутри (снаружи старый дом обложили кирпичом). И было два дня в году, когда приезжали почти все: на день рождения мамы в июне и копать картошку в конце августа. К маминому дню рождения поспевала молодая картошка, и созревали овощи. Картошку копали всем гуртом, с невестками, зятьями, внуками, перебирали и опускали в погреб. Мама готовила традиционное блюдо картофельные драники, "картофель-пляц" на немецком.
   В 1980 году, зимой наша семья отметила 50-летие свадьбы родителей.
   Папа умер в 84 году (между смертями дряхлеющих генсеков КПСС). В конце жизни впал в старческий маразм, эдакое детское поведение на склоне жизни. Мама ухаживала за ним. Я приезжал побрить папу. Меня поразило, какая жажда жизни появляется у совсем немощных стариков. Мама пристала к мужу Жени Виталию: "Ты обещал Адаму, что на похороны будет оркестр". Скорее всего, никакого обещания не было, но маме хотелось похороны с оркестром, что было достаточно дорого, к тому же оркестр надо было привезти и отвезти в город. Виталий с Женей были наиболее успешными, наиболее обеспеченными среди детей. Виталий выполнил просьбу мамы. На похоронах было достаточно много народу, и здесь было не столько уважение к нашему отцу, сколько к маме: маму любили и уважали в селе.
   В 91 году весь наш "колхоз" (это определение дяди Самчука Валентина) отметил 80-летие мамы: последняя встреча всех маминых детей. Был дядя Валентин с дочерью Татьяной, Альберт с женой, все невестки и зятья, все внуки (на тот момент) и первый правнук Игорь.
  
  
   Опять в Германию.
  
   В августе 1991 года в Советском Союзе состоялся путч, попытка захвата власти партноменклатурой (по моему мнению, с одобрения последнего генсека и первого и последнего президента СССР). Путч длился всего три дня, но наша большая могучая страна развалилась. Наша Великая Родина пропала, исчезла с политической карты планеты. (Я с Ириной после августовского путча, наверное, предчувствуя последующие события, ещё в существующем Советском Союзе съездили на свою "малую" родину - в посёлок Чёрный Яр на Урале. Мы ещё жили в единой стране.) Экономическое положение в образовавшихся независимых республиках стремительно ухудшалось.
   В конце 80-ых годов начался и с каждым годом увеличивался отъезд лиц немецкой национальности в Германию (ФРГ), на ПМЖ (постоянное местожительство). Удивительно не то, что Германия принимала, поддерживала, оказывала существенную помощь переселенцам, удивительно то, что Советский Союз начал отпускать немцев из страны. Уехали наши знакомые немцы с Чёрного Яра, которых жизнь разбросала по всему Советскому Союзу. Уезжали знакомые немцы с Украины. Главным инициатором переезда в Германию в нашей семье была Женя, в 90 году у неё умер муж Виталий, она была на пенсии и жизнь пенсионерки в разваливающейся стране её не прельщала. Лене в середине 80-ых было предложение переехать в ФРГ (это отдельная история). Уехать из СССР для Лены было равносильно предательству Родины. Как можно? К тому же она прекрасно понимала, что её отъезд не пройдёт бесследно для членов нашей семьи. Николай работал на флагмане советского ракетостроения сверхзасекреченном "Южмаше". Я работал в объединении "ДМЗ" (Днепровский машиностроительный завод тоже работал на оборону страны). Роберту и Ирине, состоявшими в КПСС, её отъезд в 80-ых тоже мог навредить. Лена с Женей были наиболее подготовлены к переезду, у обеих было не просто домашнее знание немецкого языка, а подкреплённое профессиональным изучением в университете. Лена несколько раз была в ГДР, а в 90 году посетила и ФРГ (именно территорию западной части, Германия уже была единой). Вопрос ехать - не ехать имел ещё одну очень серьёзную сторону: у всех, кроме Лены, были свои семьи, дети, как увозить детей в другую страну? Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Началось долгое оформление документов (антрагов), сдача их в посольство, ожидание решения и изучение немецкого языка: наша "уральская тройка" практически не знала немецкого языка. И вместе с этим знакомство с такими же, как мы, немцами, встречи в немецкой кирхе, точнее возле разрушенного здания кирхи, в небольшом домике пастора при кирхе. Участие в субботниках в кирхе, посещение воскресных проповедей пастора, приехавшего из Германии. Кирху очень быстро восстановили, отстроили заново. Практически весь объём работ выполнила одна бригада из шести человек под руководством Виктора Кислера, выходца из немцев Поволжья. Интересно, что в составе этой бригады были люди шести национальностей и Кислер единственный немец, такой маленький и сплочённый интернационал. Немецкой стороне так понравилась работа этой бригады, что им поручили строительство новой кирхи в Одессе.
   Ответ из посольства пришёл в 93 году: добро получили мама, Женя и Лена. Мама была объединяющим, цементирующим фактором - сёстры надеялись, что вместе с мамой добро получат все её дети. Роберт взял паузу в решении переезда (у него были планы построить свой дом на родительском участке), и антрага на него не подавали. Эмма (ещё в Ленинграде) была за переезд, но тоже документы пока не подавала. Николаю, Ирине и мне (хоть я и не хотел переезжать, но документы согласился оформить) пришёл отказ. Основная причина отказа: мы росли не в среде немецкого окружения, языка не знали. Я принял это решение как абсолютно правильное: немцем меня можно было считать лишь условно. В 67 году Ирина получала свой первый паспорт, в семье её звали "Ирина", под этим именем она училась в школе, так её звали подруги. А в свидетельстве о рождении у неё было записано имя "Ирма". Ей хотелось быть и по паспорту "Ириной". "Находчивая" сестричка Эмма решила помочь Ирине: она исправила в свидетельстве "Ирма" на "Ирина". Выяснилось, что в посольстве Германии очень щепетильно относятся к правкам документов, и это исправление тоже учитывали. Николай и Ирина восприняли отказ болезненно. Отказ получили и дети Жени. Всё это время с подачи документов и вплоть до отъезда мы все собирали деньги на переезд, пускай не себе, для мамы (Женя с Леной могли себя обеспечить), старались достать валюту, предпочтительнее немецкие марки. В то время уже в независимой Украине всё ещё действовали законы СССР, по которым операции с валютой были преступлением. Обменные пункты валюты в банках только появлялись, да и купить в них марки или доллары было трудно. В начале 90-ых годов с появлением официальных границ рушились экономические связи между предприятиями, целые отрасли оказывались невостребованными. В 92-95 годах была гиперинфляция, свои купоны (это даже не валюта, скорее, заменители денег) в Украине едва успевали печатать: купоны номиналом в начале года к концу года валялись на улицах никому не нужные. Сложно было с работой. Люди вынуждены были искать себе другую работу, другое занятие.
   С момента получения виз на ПМЖ (сёстры ожидали его с трепетом, с тревогой, уверенности в положительном ответе не было) у сестёр возникла куча дел, проблем, которые надо было сделать, решить: приватизировать квартиру, переоформить квартиру на детей, что-то продать. Началась полоса невезения, особенно у Лены: то её током при выходе из троллейбуса ударило, то она ногу поломала. Проще было с мамой (правда, оформили паспорт), моя семья забрала её к себе в городскую квартиру пожить перед отъездом, только возник спор между внуками (или внучками), у кого бабушке жить. Время шло, а с отъездом всё не было ясности. Когда Лене сняли гипс с переломанной ноги, и она стала более уверенно ходить, Женя предложила ехать в Киев и оттуда лететь самолётом, из Днепропетровска самолёты в ФРГ тогда не летали. Провожали на вокзале в Днепре внуки, и ещё эскорт провожающих поехал в Киев. Проблема возникла в Киеве: билеты продавали за валюту (!), валюты на три билета не хватало, немного, но не хватало. После получения виз мне сёстры отдавали на хранение свои валютные сбережения (как более надёжное место). Так у меня и лежали конверт Жени, конверт Лены и конверт с моими 200 марками для мамы. Жене и Лене я конверты отдал, а свой для мамы просто забыл взять. Было утро субботы, банки не работали, ехать из Борисполя в Киев искать "обменники" - где их там искать? В конце концов, нашли "менял", купили валюту, купили билеты. Посадили в самолёт, и он унёс маму с сёстрами опять в Германию в апреле 1994 года.
  
   В Германии их определили в лагерь для переселенцев в Лейпциге. Сёстры не писали, но три пожилые женщины, у которых у каждой в Украине была отдельная квартира и у мамы отдельный дом, оказались в одной комнате с двухъярусными кроватями. Кровати второго яруса сняли, но в комнате было тесно. Бытовые неурядицы не самая большая проблема для переселенцев. Была целая программа адаптации: курсы по языку (особой необходимости для сестёр в них не было), знакомство с законодательством, с историей Германии, культурой, религией. Были экскурсии в музеи, поездки в другие города страны. Мама на все эти мероприятия не ходила. Хотя старики в Германии очень подвижны, и, даже с болезнями ног, очень много ездят по стране, путешествуют. Вначале выплачивали пособие. Так как мама и сёстры после войны жили 10 лет в ссылке на Урале, то им всем троим перечислили компенсацию, как пострадавшим от последствий войны (очень даже немаленькие суммы, хотя дом на них в Германии не купишь). В Украине Женя и Лена были пенсионерами. В Германии для женщин пенсионный возраст на то время был 60 лет. Немцы в Украине, кто собирался на ПМЖ в ФРГ, говорили маме, что она, как мать семерых детей, будет получать большую пенсию. Но всё оказалось совсем не так: для пенсии надо было иметь хоть какой-то трудовой стаж, подтверждённый документально. Мама работала в колхозе до войны, но в колхозах не было трудовых книжек. На Урале мама работала в леспромхозе, никаких документов об этом у неё не было. И в Советском союзе у неё не было своей пенсии, после смерти папы ей назначили половину папиной пенсии 24 рубля. Всю жизнь она работала сама, без права на пенсионное обеспечение. Поэтому в Германии ей оформили социальную пенсию по возрасту, небольшую (на такую не проживёшь), никаких доплат за детей. Жене до пенсионного возраста было чуть больше года, вначале она оформила пенсию как вдове (муж Виталий никакого отношения к Германии не имел, специфика немецких законов). А позже, в 60 лет оформила пенсию уже "свою" (с точки зрения нашего законодательства было непонятно, Женя получала две пенсии). Лене по немецким законам надо было до пенсии ещё четыре года работать, а в таком возрасте очень непросто найти работу, да ещё в другой стране.
  
   Прошло две недели жизни в лагере в Лейпциге, и мама спросила: "А почему Валик не едет?" Да, мама не понимала всей ситуации с переездом. И надеялась, что все её дети соберутся снова в одной стране. Живой ниточкой, соединяющей с сёстрами и мамой, стал Виктор Кислер. В Днепропетровске он возглавил немецкую общину при кирхе и по делам общины, по связям с церквями в Мюнхене, Нюрнберге часто ездил в командировки в Германию. В одну из таких поездок он первый раз заехал к сёстрам, к маме. Я передал для мамы 200 марок, которые так нужны были в Киеве при отлёте. Как Виктор рассказывал, мама быстро забрала деньги и положила себе в карман. Наверное, сёстры определяли, как тратить деньги, а мама привыкла, что главный распорядитель денег в семье - это она. Позже на эти деньги (не знаю, хватило ли их, или девчата добавили) купили маме швейную машинку: заказчиков у мамы в Германии не было, но по дому частенько что-то надо прострочить, подшить, отремонтировать. Мама опять была при своём любимом деле.
   Надо было определяться с жильём, работой. Женя с мамой переехали в Циммерталь, деревушка-городок в горах. Мама оценила: "Ты меня, Женя, как на Урал привезла". Лена осталась в Лейпциге, стала работать преподавателем немецкого языка для лиц, переехавших в Германию. Реально она занималась тем же, что и в Днепропетровске перед переездом (обучение языку людей, желающих выехать в Германию), только среди её учеников были не только фольксдойче из бывшего СССР, а и из других стран. В 95 году первым в гости к маме и Жене приехал Коля. Циммерталь был маленьким городком, за лекарствами и продуктами надо было ездить в соседние города побольше. Немцы, включая и стариков в возрасте, ездят на своих машинах, общественный транспорт ездил редко. Поэтому Женя с мамой переехали в Хайльбронн, небольшой город в винной долине реки Некар. Сюда по гостевой визе приехал Николай и остался в ФРГ, получил гражданство, только вот правами переселенца на ПМЖ и их льготами он не мог воспользоваться. Позже к нему переехала жена Ольга, получила "вид на жительство" и право работать, а в 99 году после окончания службы в армии Украины в Германию приехал и их сын Илья. Несколько раз к маме и сёстрам приезжала в гости Ирина (как работнику авиапредприятия у неё был льготный билет на самолёт раз в год). Ирина всё же хотела переехать навсегда в Германию, она даже попыталась выйти замуж за немца: вдовец, с одним взрослым сыном и вторым сыном-подростком, щедрый (или не жадный), не старый, симпатичный, обеспеченный, дотошный. Всё бы хорошо, но чересчур ревнивый, которому невозможно объяснить реалий жизни в Украине (да и какой настоящий немец их может понять). А там, где он не понимал чего-то, то подозревал Ирину. В конце концов, Ирина отказалась от этой затеи: ревность перехлёстывала через край. Женя и мама ещё раз переехали в Германии: в Констанц, курортный и университетский город на юге Германии на озере Боден-зее. В 99 году в Констанц в гости приехала Эмма с дочкой Леной. Позже Эмма получила визу на ПМЖ (без детей - детям визу надо было оформлять отдельно), но муж Николай отказался переезжать, а оставлять его (мужа) да и детей в России она не решилась. В 99 году в Германию на ПМЖ переехал Роберт. Перед этим он развёлся с женой Музой (развод не был связан с переездом). По просьбе Жени его определили в лагерь для переселенцев в Констанце, какое-то время он жил в лагере, после оформления пенсии снял квартиру недалеко от дома Жени и мамы. В Констанц после окончания работы в Лейпциге и оформления пенсии переехала и Лена. Женя звала и Николая в Констанц, но в курортном городе сложнее найти работу: и Николаю и Илье с работой проще было в Хайльбронне.
   Какой-то удивительный год получился 1999 для всей нашей семьи. В этом году Илья с Украины переехал к родителям в Хайльбронн. В гостях в Германии побывала Эмма с дочкой Леночкой, они даже съездили в гости к немцам с Урала (тоже большая семья, переехали в Германию ещё в советское время) под Гамбург. В декабре на ПМЖ в ФРГ приехал Роберт. А летом в августе приехали в гости и мы с Галиной (вторая моя жена) и 13-ым маминым внуком Андреем. Наш маршрут в Германии: Франкфурт-на-Майне - Констанц - Хайльбронн - Лейпциг - Нюрнберг (у Кислеров) - Франкфурт-на-Майне (только аэропорт, вокзал прямо возле аэропорта, так что город мы видели только в иллюминаторы самолёта).
   В 2004 году я приехал к маме вместе с дочерью Наташей: это была последняя встреча с мамой. Женя переехала в новую квартиру в специализированном доме для лиц с ограниченными возможностями. Дом был специально оборудован: большой лифт, куда удобно было завезти коляску (заехать на коляске), удобно расположенные кнопки, специальные замки в дверях, которые можно было открыть снаружи, даже если изнутри в замке был вставлен ключ - для экстренного случая, если бы пришлось открывать квартиру (дубликаты ключей хранились у администрации дома). Ещё весь дом находился под усиленным наблюдением медперсонала. Мама набрала слишком большой вес, как и Лена, обе были далеко за сто кг. Не смотря на наличие коляски и удобств в доме, мама не любила выходить из дома на прогулку (точнее, чтобы её вывозили), предпочитая выходить просто на просторный балкон и наблюдать за улицей. На мои увещевания, что надо следить за своим здоровьем, за питанием, постараться сбросить вес, мама соглашалась, кивая головой. Но после нашего отъезда сказала: "А что это он приехал и раскомандовался тут", - и все её обещания были отброшены. Мама по своей многолетней привычке доедала с тарелок, если кто-то оставлял еду. Также, если продукты залёживались в холодильнике, она не давала выкидывать - их ещё можно съесть. Ну и конечно, мама любила поесть.
   Специально к поездке я купил диктофон в надежде записать хоть что-то из маминых рассказов. Уже была видеокамера: на неё тоже можно было записать. Мне больше хотелось знать фактическую сторону маминой жизни, дедов и бабушек, всей нашей семьи. Увы, с техническими средствами ничего не вышло. Нет, на видео маму и всех наших "немцев" я записал, но это больше для того, чтобы показать их на Украине. Но от желаемой цели получились только рукописные заметки. И ещё данные из архивов.
  
   Немецкие архивы.
   К этому времени Женя отправила запрос и получила ответ из архивов Германии: удивительные немецкие архивы, они отыскали анкету, которую папа заполнял в начале 1945 года, совсем близко было окончание войны (для Германии), но их бюрократическая машина работала в привычном налаженном годами порядке. Удивительно ещё и то, что запрос Женя посылала на фамилию в английской транскрипции Ventljand, как им оформили паспорта в Украине, а папа писал фамилию на родном немецком Wendland. Жене прислали ксерокопию папиной анкеты, с немецкими свастиками, печатями рейха. Весточка из прошлого. Получалось, что гражданство Германии папа, а вместе с ним и вся семья на то время, получил ещё в 45 году. Если бы знать, можно было бы прямо об этом указать в антрагах на визу - с какой тревогой и надеждой сёстры ожидали решения, и как радовалась Лена, когда пришёл ответ на неё и маму (антраг на маму и Лену оформляли один).
   Мои детские приставания к маме:
   - Ма, а в каком году дедушка родился?
   - Да не знаю.
   А потом мама нашла вариант ответа на мои повторяющиеся вопросы "Приблизительно, как Ленин". Мама оказалась права на половину, папа в анкете указал год рождения и год смерти отца, моего деда: Вентлянд (Wendland) Юлиус родился в 1870 году, умер в 1916 в Ташкенте. Дед Самчук Никита родился в 1879 году, местонахождение неизвестно, жив или мёртв - неизвестно. Один дед был одногодком Ленина, второй - сверстник второго коммунистического вождя Сталина. Ну, с местом смерти деда Ташкентом понятно, их семья находилась не в самом Ташкенте, где-то под ним, папа не знал точного места. Но вот годом смерти деда Юлиуса указан 1916 год. Мама рассказывала, что дед погиб в русско-японскую войну, в 1905 году. Я это точно помнил. Спросить у папы, когда родился и когда умер его отец, я не удосужился (сам папа ничего не рассказывал о своей семье). Неужели я забыл? Я был почти в шоковом состоянии. Спросил у Лены - Лена, сказала, что им в детстве мама за деда Юлиуса ничего не рассказывал. По приезде домой в Украину я спросил у Ирины: "Ты помнишь, как мама рассказывала?" Ирина пожала плечами: "Помню, да какая разница?"
   Дед Юлиус не был на войне, не погиб на войне, ни по дороге на войну, как рассказывала мама. Их большая семья оказалась в непривычном жарком климате, с непривычной едой, с плохим водоснабжением, отсутствием врачей. Наверное, была какая-то эпидемия, мор (возможно, грипп "испанка"). В Туркестанском губернаторстве (генерал-губернаторство), куда входил Ташкент, умерли дед Юлиус и ещё восемь детей (всего в семье было 12 или 16 детей). При смерти был и наш папа, его чудом выходили. Я не могу себе представить, как это пережила бабушка Альбина. Наверное, потому, что надо было выхаживать и растить оставшихся в живых детей Вили, Ольгу, Августа, Адама.
   Уже не из архивов, мама уточнила за семью Самчуков. Моя детская догадка о происхождении бабушки Магдалены оказалась правильной: бабушка была незаконнорожденной дочерью дворянина Ноймана Даниэля. Он не оставил семью ради неё и её матери. Но он дал ей свою фамилию Нойман, помог, чтобы бабушка получила надлежащее образование.
   Я помню, как мама в Старых Кодаках рассказывала женщинам, что деда с сыновьями (с обоими, получается) отправили поездом по этапу, что дед выбросил спичечный коробок с указанием места, куда их отправляли. Пока мама рассказывала своим клиенткам, я всегда слушал молча, и только, когда они уходили, спрашивал что-либо у мамы. Тогда я спросил: "Мама, а их всех в одно место отправили?". Мама ничего не ответила, занялась домашними делами. Брата Федю арестовали раньше остальных, и он успел отсидеть в тюрьме чуть ли не год. Когда Фёдора выпустили, дед Никита привёл его, исхудалого, больного, к маме с просьбой откормить, приютить - у них, у дедушки с бабушкой, не было толком ни жилья, ни возможности. После ареста деда и брата Ивана Фёдор не стал испытывать судьбу, слишком много было злобы у некоторых людей, желания просто уничтожить таких, как он. Фёдор уехал в Одессу, устроился в артель по изготовлению чемоданов (чемоданы тогда делали из фанеры). Дальнейшей судьбы Феди мама не знала. Возможно, поэтому, когда мы всей семьёй слушали в 60-ых годах передачи "Найти человека", находили в газетах фамилию "Самчук", или близкую к ней, мама с большим интересом реагировал на имя "Иван", "Ваня", инициал "И.". Судьба Вани была более неопределённой и оставляла больше надежды, что он остался в живых. Наверное, по Феде такой надежды не было
   Кроме того, перед отъездом в Германию Женя делала запрос в Свердловские архивы, и получила ответ о том, когда папа был поставлен на учёт перемещённых лиц в посёлке Чёрный Яр. В этой справке (подписанной исполнителем Смотровым), говорилось, что папу поставили на учёт в январе 48 года, и был снят с учёта в январе 56 года (окончание срока ссылки для папы). Еще в этой справке был перечислен состав нашей семьи: из нашей "уральской тройки" указан только Коля, вроде меня с Ириной вообще не было. Конечно, на момент постановки папы на учёт в 48 году мы ещё не родились, но Николай тоже родился спустя 11 с лишним месяцев. Может, справка получилась слишком длинной, и на нас с Ириной просто не хватило места на бумаге?
  
  
   Все писатели врут.
  
   С Николаем я передал с Украины для Жени и Лены начало этих рассказов - мне было важно услышать их оценку. "Все писатели врут" - сказала Женя, когда я приехал к сёстрам в Германию. Вначале такая оценка меня сильно поразила: с чего бы так? А потом понял, что каждый из нас хотел услышать, прочитать свой вариант. А услышал другой, не свой рассказ. Ещё её сильно задели мои "враки", искажение фактов. Я написал, что Эмма была в детском саду, а старшие пошли в школу. Лене было семь лет, и она пошла в школу в 45 году. Женю, как умную и старшую, зачислили во второй класс, Роберт тоже учился в школе, я даже не понимал, в каком классе, ведь ему было уже тринадцать.
   А на самом деле, Лена была худенькой слабенькой девочкой, её не взяли в школу в 45 году. Моё "математическое чутьё" меня подвело: Лена 10-ый класс закончила в 56 году, и элементарный подсчёт даёт год начала учёбы 46, а не 45 год. Они приехали в Чёрный Яр уже осенью, в школе уже шли занятия. Приехало несколько семей, а не одна наша семья, классы были переполнены, особенно первый. Женя в свои десять лет впервые пошла в школу, в первый класс, а не во второй, как я думал. Роберта в его 13 лет зачислили во второй класс. На самом деле, Лена с Эммой были в детском саду. Может быть, это спасло им жизнь: зима 45-46 годов была самой тяжёлой, самой голодной. А в детском садике, круглосуточном, кормили. Конечно, тяжелее всего было Роберту с Женей. Женя ходила по небольшому посёлку и просила милостыню, нет, не денег, что-нибудь поесть. И люди давали, не все, и не всегда, но эта помощь спасла их от голодной смерти. Женя и на старости лет помнит Смирнову, которая частенько давала ей покушать (она работала в столовой, может, поэтому у них в семье было легче с продуктами). Ещё соседей по бараку стариков Журавлёвых, пекарей в посёлке, которые давали Роберту подработку в пекарне, и тоже подкармливали. Наверное, поэтому, Женя, став взрослой, старалась помочь и своим близким, и совершенно чужим, людям, просящим подаяния.
   Мамины рассказы всегда были короткими, сжатыми: клиентки приходили на пол часа, на час, и рассказывала мама между делом, примерить, что-то подправить, подшить, опять примерка. В своих рассказах мама не вдавалась в подробности, о каких-то мелочах просто умалчивала. Она не говорила, кто в какой класс пошёл, это уже мне самому было интересно, и я домысливал, иногда с ошибками. У неё прозвучало "Эмма в садике была, а старшие пошли в школу". Эмма ходила в садик с 45 по 49 год, а Лена неполный один год. Мама не уточняла такой "мелочи", что Лена в первый уральский год тоже была в садике. Да и то, что в детском садике дети были круглосуточно, мама тоже не говорила. Бабушка была очень больна, и в феврале 46 умерла. Так что мои сестрёнки могли быть только в круглосуточном детском саду.
   Ещё один эпизод в маминых рассказах, который я не понимал. Мама так рассказывала о том, как они оказались в Чёрном Яре.
   Весь их поезд высадили на перрон в тупике железнодорожной ветки. Они сидели в ожидании каких-либо распоряжений, какого-либо решения их дальнейшей судьбы. Пришёл чиновник и стал агитировать на работу в леспромхоз. Среди немецких мужиков были люди с разными профессиями, в основном крестьянскими, но лесорубов не было. Наверное, они понимали, насколько это тяжёлая, да и опасная работа, возможно, надеялись найти более подходящую работу. Всё же подумав, несколько мужчин вышли и подошли к агитатору. И Роберт встал в их строй. Я не понимал, как чиновник мог взять Роберта, невысокого худощавого 13-летнего мальчишку? Только по ошибке. Оказывается, ошибки чиновника не было, его не взяли на эту работу. Пришёл ещё один "покупатель" и предложил работу по уборке овощей. Вот на эту работу Роберта взяли. Я от мамы такого варианта рассказа не слышал (или мне запомнился "покупатель" от леспромхоза).
   После приезда на Чёрный Яр (я даже не знаю, маму уже определили на работу в лес, или ещё нет, скорее, что да) Роберт ходил на сборку овощей: свеклы, моркови (картошку, вероятно, уже собрали). Присмотревшись, узнав хорошо дорогу, он велел Жене прийти после обеда к полю, только не искать его, а подождать, пока он сам подойдёт. Во время работы Роберт, юный "добытчик", набрал и припрятал овощей. Он пришёл за Женей, и они вместе пришли к его "схованке". Роберт стал доставать припрятанные под ботвой овощи. Женя не знала о плане брата, никакой сумки или мешка с собой она не взяла: "Как я это понесу?" Роберт тут же нашёл метод. На Жене были шаровары, нет, не широкие украинские шаровары, штаны казаков, а брюки военных и послевоенных лет, даже вначале 60-ых годах молодёжь ходила в таких. Резинка на поясе, резинки внизу штанин, шили их длинными и низ на резинках поднимали вверх, с ростом ребёнка низ опускался. Такие шаровары легко можно было пошить самим. Прохладная осень, на ногах у Жени были чулки и шаровары. Роберт насовал овощей в шаровары и побежал работать, пока его не кинулись искать. Поле было далеко от посёлка, дорога домой шла через лес. Женя ещё не освоилась на новом месте, в лесу она пошла не в ту сторону, заблудилась. Она долго блуждала по лесу в поисках дороги, все овощи из шаровар растеряла. Домой пришла поздно, из всех припасов ей досталась пара морковок, съеденных сразу в поле.
   Отступление в скобках.
   Вначале рассказов я привёл притчу деда Никиты о воровстве, о "пользе" краденного. Жизнь - сложная штука, можно ли считать воровством, когда голодающий крадёт еду, кусок хлеба? Сейчас (21 век) даже некоторые юристы не считают это воровством. Подростки военного времени даже не задумывались об этом вопросе. Иначе они бы просто не выжили. Да, мне повезло родиться и вырасти в более благополучное время. Я узнал об этом эпизоде уже в наше время (после смерти Роберта), если бы я знал это, возможно, относился к нему по-другому. Вот только есть особенности, если человек однажды украл (взял, съел без спроса), в следующий раз, не такой безвыходный, как первый, он может и не задуматься о своём шаге. Преступив черту однажды, легко можно переступить ещё раз, и ещё.
  
   Мама в своих рассказах не единожды называла Роберта по имени Рубин, то есть это не было случайной оговоркой. Я даже решил, что у брата было второе "внутрисемейное" имя. Оказалось проще. Первое имя у него действительно было "Рубин", из библии по маминым словам. Свидетельство о рождении (метрика) Роберта сгорело при пожаре школы во время боёв. Немецкие оккупационные власти оформили новое (они могли это сделать и без пожара в школе), имя "Рубин" им показалось не слишком немецким, возможно, оно звучало, как еврейское, и они записали его Робертом. И, оказалось, что Роберт был членом Гитлер-Югенд, просто это в советское время скрывали, да и чем хвастать-то? Возможно, Роберт был единственным членом Гитлер-Югенд, который стал коммунистом в СССР. Об этом я тоже узнал после смерти и мамы и Роберта.
   Иногда, по одному случайно брошенному (произнесённому) слову складывается целая картина, проясняется какая-то ситуация. Как-то раз сёстры (или одна) спросили маму, почему Женя такая болезненная. На что мама ответила: "Потому, что зачата была на арестантской койке". Мама рассказывала, как они жили в Копачёво, снимали угол, иногда комнату, у людей. Я так понял, что папа (да и не только папа, а многие ссыльные) жили в посёлке. Или папе дали статус, что он жил в посёлке. В советской жаргонной терминологии было выражение "на химии": это когда заключённому за примерное поведение разрешают ночевать за пределами лагеря в близлежащем гражданском поселении до окончания срока, на работы он должен был приходить сам. Я понял, что на таких правах был и папа. Но по этой маминой фразе получается, что вначале этого статуса у папы не было. И мама вместе с Робертом приехала и, по крайней мере, первое время жила прямо в лагерном бараке: никаких гостиниц при тюрьмах, при лагерях тогда не было, а снять угол в посёлке просто напросто не было денег. Вопрос, как долго мама была на таком положении. И только позже папе разрешили жить в посёлке. Просто иногда диву даёшься, что довелось пережить моим родителям. Да всему их поколению в целом.
   В 46 году Лена после одного года в детском садике пошла в первый класс. Надо сказать, что они, дети из немецких семей, четыре года прожили в немецком окружении. Если быть точным, то даже больше, ведь в Качкаровке на Херсонщине было больше немцев, чем украинцев, Роберт до войны толком не знал украинского или русского языка, что уж говорить о младших. Детей было много: сделали два класса - русский и немецкий. На перемене, чтобы первоклашки не бегали, учительница русского класса образовала из детей кружок, и они стали водить хоровод и петь песни. Немецкие дети сами образовали хоровод, но русских песен они не знали и запели песню, которую они разучили ещё в немецком детском саду:
   Wir werden noch weiter marschieren,
   bis alles in Scherben Zerfallt.
   Denn heute gehort uns Deutschland
   und morgen die ganze Welt.
   На следующей перемене учительница подозвала Лену (она лучше других знала русский язык):
   - О чём вы поёте?
   - Ну, мы будем ещё дальше маршировать, пока всё в осколки развалится. Потому, что сегодня мы принадлежит ... нам принадлежит Германия, а завтра ... весь мир.
   (Это песня немецкой молодёжи третьего рейха).
   После этого оба класса сделали русско-немецкими. За год до этого на уроке пения уже не маленькие немецкие дети запели "Deutschland, Deutschland uber alles" ("Германия, Германия превыше всего" - гимн Германии третьего рейха "Песнь немцев" на музыку Гайдна, после войны его запретили) - своего рода такой детский протест против всего того, что с ними сотворили взрослые. Учительницу пения после этого случая по-тихому перевели подальше в другое место (можно считать, легко отделалась).
   * * *
  
   "Все писатели врут" - сказала Женя. Я привёл все эти уточнения (не мамины рассказы) здесь, потому что они дают более точную картину всей нашей жизни, всего, что пришлось пережить маме, отцу, старшим брату и сёстрам. У меня на упрёк Жени есть большое оправдание: я рассказывал так, как слышал от мамы.
  
   В детстве, когда надо было подписать дневник у родителей, я вначале несколько раз давал подписать маме, но мама всегда отправляла к папе - такое было разделение у наших родителей. На мои вопросы, где и сколько она училась, мама отвечала "три зимы в церковно-приходской школе" (ЦПШ). В детстве меня этот ответ удовлетворил. И только сейчас я понимаю, что какая "церковно-приходской школе" времён гражданской войны и первых лет советской власти, не было уже никаких ЦПШ. Скорее всего, мама, слушая наши уроки, историю обучения в ЦПШ Тараса Шевченко, привела это понятие "церковно-приходская школа", чтобы как-то объяснить, где она училась. Однажды, в пятом классе, решая дома задачу по математике, я не понял условия задачи, в текстовой части было какое-то незнакомое слово, спросил у мамы. Мама что-то ответила, или я по её словам понял условие задачи: задачу я решил, сам. Каково же было моё удивление, когда на следующий день мама своей клиентке рассказывала, что вот дети учатся, а мама, малограмотная, решила мне задачу. Потом она ещё повторила этот рассказ нескольким женщинам. С высоты своих одиннадцати лет я пропустил эти слова мимо ушей, если бы кто-то другой сказал нечто подобное, я бы ринулся рьяно доказывать. Но маме-то, что говорить, просто забавно было слышать это. И этот случай почему-то запал в память. Мама рассказывала (было несколько схожих эпизодов), как папа с кем-то из знакомых мужиков решал вопрос, как лучше сделать что-то, обустроить, что-то приобрести (что-то в доме перестроить, как сложить печку с системой дымоходов, с крышей дома, приобрести какое-то оборудование). Мама отваживалась включиться в обсуждение и предложить свой вариант решения. И папины собеседники говорили: "А она (Ольга, баба) права. Надо так и сделать". В 68 году мама поехала к Эмме в Ленинград, Эмма повела её в Эрмитаж, они пришли в зал европейской живописи, академики-художники писали картины на библейские сюжеты. Мама подходила к картине, говорила, кто изображён на картине, и рассказывала библейскую легенду о героях на картине. "Мама, да ты лучше всякого гида рассказываешь" - сказала удивлённая Эмма. Когда Эмма рассказала об этом нам, я особо не удивился, решил что в школе дьяк читал школьникам библию, учились читать по библии. И только сейчас я стал понимать, что никакого дьяка в школе не было, и что, обучая чтению по библии, так много библейских сюжетов не узнаешь. Вряд ли мама читала библию сама, у неё на это за всю её жизнь просто не было времени (хотя книжки мама всё же читала). Получается, что маме читал библию (русскую), возможно, пересказывал интересные места из неё, её отец Никита. Или рассказывала (вряд ли читала) библейские сюжеты по немецкой библии её мама Магдалена. (Интересно, по рассказам библейских сюжетов, по именам, по терминологии, можно определить, из какой библии они рассказывались, по немецкой или по русской?)
   В 93 году сёстры оформляли антраги на ПМЖ в Германию. Антраг (заявление) мама должна была подписать сама. И тут я увидел, с каким трудом мама выводила каракули-буквы нашей фамилии, в качестве подписи просто фамилия. Я смотрел на эти мамины мучения с затаённым удивлением: вдруг стало понятно, что мама НЕ УМЕЕТ ПИСАТЬ. Потом я засомневался в своей догадке: а как же она могла списаться с тётей Олей Анкерштейн после войны? (Вообще-то у тёти Оли были и другие родственники в ссылке на Урале, и в самом посёлке Чёрный Яр.) Как писали письма с просьбой разыскать дядю Валентина и тётю Веру? И только когда Женя рассказала, что письма о розыске дяди и тёти писала она, я перестал сомневаться. В стране всеобщей грамотности, каким на самом деле был СССР, увы, остались люди, которых не коснулся ликбез (ликвидация безграмотности). Где-то, в каких-то местах просто не было этого ликбеза, кому-то надо было работать, обеспечивать куском хлеба семью, кому-то надо было растить детей. За те "три зимы в школе" в детстве мама не успела, не смогла научиться писать. Нет, она умела записать цифры, числа. Мерки своим клиенткам она записывала сама и достаточно быстро. Возможно, сверху стояли инициалы (я точно не помню, не обращал внимания, а может, мама помнила клиенток по отрезам ткани), а потом шёл ряд чисел без обозначений: объём груди, талии, бёдер, длина от плеча до талии, длина юбки (или низа платья), длина рукава. Арифметику, сложение, вычитание мама знала. Могла вместе с детьми выучить таблицу умножения (а может, и не знала). Читала мама свободно на русском, украинском и немецком языках, понимала ещё еврейский (но он, правда, близок к немецкому) и польский языки. Интересно, что мама читала как современный немецкий язык, так и на готическом шрифте. Её отец посчитал, что дочери достаточно умения читать ("Об'яву на стовпi прочитаєш i досить"), главное для женщины "дети, кухня, церковь" (немецкое Kinder, Kuche, Kirche). Конечно, осталась обида на отца за такое отношение. Ликбез прошёл мимо мамы, учиться в школу с детьми не пойдёшь, а вечерних школ в сёлах не было. Не получив сама даже начального образования, мама всячески поддерживала стремление детей учиться, у неё была мечта, чтобы все дети закончили школу, все 10 классов. Она гордилась нашими оценками, нашими успехами - это были и её успехи. Она очень гордилась, что трое её детей окончили университет.
   Мама никогда не изучала истории в школе, она узнавала её по жизни. Да, её свекор умер (погиб) в войну, а какая это была война, она толком не различала, русско-японская или русско-германская, и в каких годах они были. Мама не по учебникам, не по книгам и кино познавала и коллективизацию, и голодомор, и сталинские лагеря, лихолетья жесточайшей войны, ссылку на Урал. Наш папа, скорее всего, был бы изначально неплохим колхозником, но колесо истории без разбора и без всякого смысла прошлось жестоким оборотом по их с мамой судьбе. Папа ещё легко отделался: они вернулись в хлебный степной край Херсонщина.
   Мама не изучала каких-либо основательных наук, но для своих слушательниц она рассказывала свою устную невыдуманную книгу жизни. Всякий автор имеет право на художественный вымысел, может обобщить частные случаи и дать более достоверную картину истории, чем простая хроника событий из жизни отдельных людей. Да, её рассказ об отправке деда Никиты и его сыновей был рассказом для женщин-клиенток. Дед Никита, скорее всего, сгинул в лагерях Гулага. Неизвестна и судьба Вани Самчука. А Фёдор ушёл тогда, избежал повторного ареста. Добрался до Одессы, работал в артели по изготовлению деревянных чемоданов, женился на немке Эрне Шотер. Во время войны связь с ним оборвалась. Скорее всего, никакого спичечного коробка от деда с местом назначения не было. Это могло быть с другими людьми, мама вставила в свой рассказ подслушанную историю. Иногда я слушал маму, и мне не верилось, что такое могло быть. Но в голодовку были гораздо более страшные случаи, чем о них рассказывали очевидцы: невозможно, наверное, словами передать тот ужас, который был. Причём, что голод 30-ых годов, что голод послевоенных лет. Я не понимаю, как можно было пережить, видеть вспыхнувшую огнём женщину, и, при этом не потерять самообладание и рассудок. Поведение немецкого офицера казалось более естественным. Сестра Женя рассказала об этом случае своими словами, рассказ получился другим, с позиции ребёнка. А об эпизоде, как мама "отмечала" победу в компании офицеров красной армии, я слышал в трёх вариантах: мамы, Жени и Лены. Лена запомнила и пересказала мамин рассказ по горячим следам. Когда мама с Женей пришли (добежали) домой, мама тут же рассказала всё бабушке, Лена сидела рядом и слушала.
   Интересно, мама по жизни была обидчивым человеком: она иногда сильно обижалась на каких-то конкретных людей, чаще женщин. Обиды были как у ребёнка. Но у неё не было обиды на советскую власть, на коммунистов, на вождей власти, на Сталина (при смерти которого она искренне плакала), на Советский Союз и Германию вместе взятых. У неё были основания для обид, и даже для ненависти, но не было ни обиды, ни ненависти. У неё было напутствие для нас, детей: "Дають - бери, б'ють - тiкай!" Эдакий совет непротивления силе, власти. Всю свою жизнь она работала, чтобы прокормить, поднять на ноги нас, детей, дать образование. При всех тех невзгодах и трудностях, что выпали на её судьбу, она оставалась доброй, светлой, всегда готовой помочь. Вырастая, мы забываем свои детские обиды на маму, на родителей. И в памяти остаются случаи, когда мы, когда я чем-то обидел маму. А исправить уже никак.
   В детстве я часто слушал мамины рассказы, наверное, больше, чем мои братья и сёстры. Да, рассказы были адресованы, не нам, не мне, не детским ушам, а маминым клиенткам. Рассказы повторялись, а потому лучше запоминались. Мне давно хотелось записать их, но всё не получалось выкроить время. Я мысленно записывал их, "прокручивал" в голове. Со временем что-то забывалось, выветривалось из памяти. Мама была удивительной рассказчицей, так люди в старину из рода в род пересказывали сказки, легенды своего народа. Мама рассказывала то, что она пережила. Пересказывая мамины рассказы, я не мог не рассказать о ней самой, о папе, о маминых родителях.
  
  
   О вере.
  
   Когда человек не знает каких-то фактов, каких-то законов, каких-то принципов, он воспринимает какую-либо ситуацию со своей точки понимания, или, точнее, недопонимания. Реально у него складывается искажённое представление, далёкое от того, что есть на самом деле.
   (Спасибо племяннику Алексею за просвещение в вопросах религии.)
   Как я уже писал, Советский Союз был страной одной преобладающей "религии" - атеизма. Пожалуй, я не буду далёк от истины, говоря, что большинство граждан в СССР было атеистами. И я гордился тем, что я атеист, что меня родители не крестили, что у нас в доме не было икон. Мама сама рассказывала, что замуж выходила некрещеной. И о своём отце рассказывала факты, которые можно было воспринять как доказательство его атеистического мировоззрения, или, по крайней мере, его своеобразного отношения к богу. Ну и так далее.
   В детстве мама с отцом взяли меня в очередную поездку к маминому брату, моему дяде Валентину. Там на Житомирщине мы съездили в Суемцы к брату моего деда Василию Даниловичу Самчуку. Он был руководителем группы верующих. Как говорили советские чиновники, возглавлял секту. Советской властью признавалась одна религия - православие, всё остальное считалось "сектой", с которой боролись. Василий Самчук был баптист, пастором баптистов.
   Так кто же такие баптисты? Нет, я не собираюсь здесь писать об истории баптизма, но хочу (наверное, обязан) рассказать то, что позволит иначе, более правдиво увидеть историю моей мамы. Что я раньше знал о баптистах: не сквернословят (другими словами не матерятся), не курят, не пьют (чего уж о наркотиках говорить), семьи у них многодетные (прям, как у нас). Слово "баптист" происходит от греческого "крещение", а ещё вариант перевода "погружаю в воду" (меня всегда интересовала этимология, происхождение слов). Среди многих особенностей и отличий баптизма на первое место я бы поставил "свободу совести" (термин какой-то с детства непонятный, я бы заменил на "свободу вероисповедания", но это, возможно, уже). Другими словами, каждый волен верить в своего бога (или не верить). Более того, они признают свободу точек зрения в самом своём движении. Баптисты не крестят младенцев, детей: человек должен сам осознано выбрать свою религию, то есть, будучи взрослым. Они не признают внешней атрибутики, у них нет икон (по их пониманию это сродни идолопоклонничеству). Для веры в бога не нужна церковь с её излишней роскошью и помпезностью. Молиться богу можно и вне церкви (здесь церковь как здание, у баптистов же церковь - это община).
   Да, Самчук Никита был баптистом, не знаю как бабушка Магдалена (у немцев баптизм достаточно распространён, более того, именно благодаря немецким священникам баптизм, зародившийся в Англии, получил распространение на континенте), наверное, она не была баптисткой. Тот факт, что маму не крестили в детстве - это обычно для семьи баптистов. И по воспитанию мамы в своей семье становится понятным, почему у нас в семье не было икон.
   Внук Алексей расспрашивал мою маму уже будучи взрослым, вопросы веры его интересовали больше других детей и внуков. Уже слушая пересказы Алексея, я и сам вспоминал именно мамины рассказы о некоторых эпизодах. В результате революции 1905-1907 годов были приняты несколько декретов, в том числе о свободе совести. Благодаря чему была издана библия, которая хранилась у нас в семье. Дед Никита Самчук был баптистом, и, как и его брат, был пастором: руководил общиной, читал проповеди. Он покупал библии, перечитывал их, делая свои пометки на полях, расшивал книгу на отдельные листы (для проповедей, пожалуй). Понимая, что расшитая книга долго не проживёт, через какое-то время он вытирал свои пометки, сам переплетал по новой книгу, соблюдая всю технологию переплёта, и дарил библию кому-либо из верующих - дорогой подарок по тем временам. А себе покупал новую. Нашу семейную библию уберёг, наверное, кожаный переплёт (его сложно расшить) и тончайшая бумага. И библия на фотографии деда с бабушкой - это не реквизит фотографа, это "наша" библия, дед как бы подчёркивал значимость библии в своей жизни, свою причастность к церкви-общине. А у бабушки в руках сборник церковных песен.
   Дед читал проповеди на собраниях общины. А после них приходил домой и рассказывал, какое впечатление произвела его проповедь. Вроде нормальное явление, муж делится с женой своей удачной работой. Но частенько дед при этом смеялся, возможно, потому, что верующие не понимали, не могли понять, тонкий смысл его проповеди. Да, конечно, дома часто читали библию, и дедушка и бабушка, вот откуда у мамы такие хорошие знания библейских историй.
   Довольно часто руководители общин (и не только баптистских) собирались вместе и обсуждали какие-то вопросы веры, учения, каких-то догматов. При их общем признании свободы вероисповедания каждый отстаивал свой взгляд, они начинали спорить, спорили до хрипоты, ругались и расходились, уверенные в тупости своих оппонентов.
   Однажды мама услышала о "пятидесятниках" и попросила отца повести её на их собрание. Дед категорически отказал. Но мама продолжала просить, и дед в конце-концов сдался. На общей молитве поначалу было как бы всё более-менее нормально, обычно. Но потом молящиеся вошли в экстаз, и со стороны это выглядело ужасно. Мама сама утащила своего отца с их собрания.
   Да, в немецких городках, посёлках мама ходила в церковь. Когда мы приехали на Украину в Старые Кодаки, мама несколько раз ходила на собрание баптистов (в селе была группа верующих-баптистов), но это было далеко идти, и из-за постоянной занятости домашними хлопотами она перестала посещать их собрания.
   На прямой вопрос Алёши "Бабушка, а ты веришь в бога?", мама вспомнила, как дед смеялся после своих проповедей. А ещё рассказала случай. Во время войны поездом они проезжали в Польше. Вагоны были помечены красным крестом, везли раненных, семьи беженцев. Поезд разбомбили. Вагон разлетелся на щепки. Когда самолёты улетели, люди возвращались к поезду. Рядом с вагоном лежала женщина, молодая мать, она своим телом закрыла ребёнка. Большой осколок доски вагона проткнул тела обоих, убил и мать и ребёнка. Мама ответила: "Если бог есть, как он мог допустить смерть младенца? Чем он провинился?"
  
  
   В заключение рассказ сестры Лены об одном эпизоде.
  
   Ist am Ende seiner Krafte (на грани своих сил).
  
   Однажды незадолго до нашего отъезда в Германию - мама ещё жила в Кодаках - я ездила навестить её. Возвращалась в конце дня, ближе к вечеру. В аэропорту на остановке автобуса подошёл мужчина, стал рядом со мной. Я не обратила на него внимания. Но мужчина поздоровался. Из вежливости, только из вежливости, я ответила, а сама стала лихорадочно перебирать в памяти, кто бы это мог быть. Я определённо не знала этого мужчину. Или не узнавала. Он не отошёл и не замолчал, а стал вдруг расспрашивать за семью. Сначала во мне зашевелилась досада на него, но он знал нас всех по именам, и это окончательно сбило меня с толку. Разгадку он дал, когда сказал, что никогда не забудет, как мы его пустили на ночлег и что он до конца жизни будет благодарен всем нам. Хотя благодарен он должен был быть только родителям. Но когда он заговорил об этом, я всё вспомнила. Ирина его хорошо знает. Она может о нём рассказать больше. А теперь, как всё было.
   Я уже не помню, в каком году это произошло, наверное, в 1956г. Дело в том, что дома я была только в субботу-воскресенье, остальное время в техникуме, то есть в городе. А в этот вечер я была дома, стояла у плиты, спиной к печке, и грела за спиной, точнее, за пятой точкой руки. Нас на первом курсе отправили в Попово-Баловку на уборку кукурузы. И продержали нас там до 3-го ноября. На занятия мы должны были явиться 10-го. Естественно, эту неделю я провела дома.
   Итак, я вернулась из колхоза домой, стою у плиты и грею руки. Уже несколько дней непрерывно идёт косой ледяной дождь. Дует хоть и не сильный, но очень резкий ветер. На улице холодно, слякотно и паршиво. Тем приятнее в тёплом доме. Мама как всегда за машинкой. Вечерело. Где были вы все, понятия не имею, потому что кроме мамы, позже папы, никого не помню. Вдруг кто-то постучал в дверь. Ответили. Вошёл мужчина и остановился в дверях. С него ручьями стекала вода и сразу образовалась лужа вокруг его ног. Его туфли или ботинки размокли так, что, казалось, что если он сделает ещё шаг, то они останутся на месте. Мужчина заговорил: "Люди добрые, пустите переночевать". Дальше он рассказал, что приехал издалека (Сибирь, Урал, Север - откуда-то оттуда). Хочет здесь найти работу. Деньги кончились, и он не может поехать в город. Он шёл из аэропорта пешком, дошёл до хат и пошёл вниз по улице, т.е. по нашей улице. Получается, что он из аэропорта пошёл в противоположном к городу направлении, и попал в село. Он стучался в каждый дом, но ему везде отказали. Так он дошёл до нас.
   Мама отложила шитьё. По-немецки отдавала короткие распоряжения. Подбросили в печь пару поленьев, кажется, это сделала я, и проследила, чтобы поленья разгорелись от жара в печи. В алюминиевую большую мыску - ты её, конечно, помнишь - налили горячей воды, в духовке у нас всегда стояла большая кастрюля с водой. Поставили скамеечку у плиты и предложили чужому мужчине помыть-попарить ноги, предварительно заставили снять мокрую верхнюю одежду. Возможно, моя память кое-что и путает, но почему-то у меня перед глазами картина, как мама достала из сундука пару чистого папиного белья, и велела чужому одеть. Вся его одежда, кроме плаща (или пальто) и пиджака подверглись стирке. Вручную, никаких стиральных машин тогда не было. Но это было чуть позже. А сначала мама нарезала на сковородку сала и пожарила яичницу. Вскипятила кружку молока, нарезала хлеба. Сковородку с яичницей мама поставила на стол, папа налили "лекарства" - стопку самогона. Пока чужой ел и отвечал на папины вопросы, мама занялась стиркой. Над плитой и в "верхней" комнате были натянуты верёвки. Бельё и одежду развесили над плитой и за грубой. Ботинки (или туфли) перекочевали в духовку. А теперь ты, наверное, спрашиваешь себя, куда же уложили спать пришельца? Ведь мы и так все спали по двое. Свободной или запасной кровати, раскладушки не было, как не было и матрасов: мы спали на длинных мешках, набитых кукурузными листьями. Короче, головоломка, которую очень просто решили папа с мамой. Когда плита остыла на столько, что на ней можно было положить что-нибудь, не опасаясь, что оно загорится, на неё постелили все имеющиеся в доме фуфайки и пальто, застелили простынёй, подушка нашлась. А вот что ему дали вместо одеяла, не помню. Но пришелец на утро был очень доволен и сразу ожил, повеселел, оделся в высохшую за ночь свою одежду. Позавтракали. Опять опасаюсь, что память меня, может, подводит, но, по-моему, папа с мамой коротко переговорили и дали то ли 20, то ли 25 рублей, сопроводив словами: "Отдадите, когда у Вас будут деньги". Незнакомец ушёл в аэропорт. Потом он устроился на работу. Не знаю, был ли он лётчиком или у него другая лётная профессия, сразу ли он стал летать или вначале учился, но он летал на самолётах. Ирина его знала. Естественно, я его изредка и раньше встречала. Но это было редко. Я его и раньше не всегда узнавала. Прошло без малого 40 лет, все мы изменились, но он меня узнал. А через Ирину он часто передавал приветы и благодарности родителям.
   Тогда мы только переехали в Старые Кодаки. Самим толком есть нечего, в доме теснота, не хватало самого необходимого, а родители пустили в дом на ночлег чужого человека, не зная, чем он дышит и что он собой представляет. Я думаю, что когда мама оглянулась и увидела его, она сразу поняла, что этот человек "ist am Ende seiner Krafte" (у конца своих сил). И, наверное, в её памяти всплыли случаи из собственной жизни, когда она сама была "ist am Ende seiner Krafte", когда она сама была на грани своих сил, когда она сама очень нуждалась в помощи. Поступить иначе она не могла, родители поступить иначе не могли.
  
  
  
   Как мы родились.
   По ходу своего повествования я что-то рассказывал о родах. Всё же решил ещё раз остановиться отдельно на этом.
   Николай родился в декабре. Наша семья из шести человек жила в бараке в одной комнате на 16 квадратных метрах. Наверное, это не было большой редкостью в те времена, в похожих условиях жили многие семьи. Голода первых послевоенных лет уже не было: собрали урожай картошки со своего огорода, под огороды раскапывали участки прямо в лесу. На Урале в каждой избе был большой подпол, погреб, где и хранили припасы на зиму. Был он и в бараке (я эти бараки видел в 1991 году): фундамент высокий, зимой он промерзал, картошка в нём хранилась только до первых морозов. Папа в углу комнаты сделал из досок большой ящик, в который засыпали картошку. Прямо поверх картошки на фуфайках спал старший Роберт. Картошку ели и на завтрак, и на обед, и на ужин: недаром картошку назвали "вторым хлебом". За день съедали ведро картошки.
   Был вечер субботы (10.12.48). Мама попросила: "Женьхен, сходи к бабушке Ганн. Скажи ей, что время пришло". Бабушка должна была сделать то, что маме трудно было сделать самой: перерезать пуповину, принять послед (анатомическое пояснение: послед, или "детское место", или плацента - через неё ребёнок крепится к организму матери, выход последа завершающий этап родов), помыть младенца. Папа наказал Роберту закипятить воды на печке. Роберту было уже 16 лет - уже совсем взрослый мужик по тем временам. Когда Женя пришла, ей сказали увести к соседям младших сестричек. Роберт пошёл на улицу "покурить". Не в меру любопытная Женя отвела младших Лену и Эмму, вышла во двор и подсматривала в окно. Мама рожала без криков, без стонов, как будто совсем без боли: буднично, просто, естественно.
   Из воспоминаний мамы. Первого умершего ребёнка и Роберта мама рожала на Житомирщине в селе Курмань с помощью двух-трёх бабок-повитух. Самыми тяжелыми были роды Жени (на арестантской койке, как однажды призналась мама) в Копачёво в селе Архангельской области, куда сослали папу. Мама: "Лена родилась как принцесса, в больнице на белых простынях. Роды принимали врачи". Эмма родилась в оккупации, о больнице и речи быть не могло, помогали немки-соседки (в селе Ивановка немецкие власти собрали семьи "украинских" немцев). Ирину и меня мама рожала в амбулатории посёлка Чёрный Яр. Роды принимала Елена Яковлевна, медсестра, фельдшер, акушер и врач в одном лице, дипломированного врача в посёлке не было. При родах Ирины маму из барака отвели в амбулаторию, а забирали уже в купленный дом.
   Рассказ сестры. Дело в том, что Ира шла попкой. В наше время, то есть сейчас, вопрос решился бы быстро и просто: кесарево сечение. Но как могла Елена Яковлевна сделать такую операцию в имеющихся условиях? Риск был большой. Стоял вопрос о жизни и смерти двух человек, матери и ребёнка. Но Елена Яковлевна была фронтовой медсестрой. Она пошла на очень отважный и мужественный шаг: она вошла рукой в родовой канал, развернула в утробе матери ребёнка и приняла Ирину. После таких манипуляций Ира родилась безжизненной. Похлопывание по попе не помогло. Тогда Елена Яковлевна взяла Иру за ножки, подняла её вверх тормашками и потрясла маленькое тельце, чтобы оно зашевелилось. Мама, глядя на безуспешные старания акушерки, обратилась к ней:
   - Елена Яковлевна, да не мучайте Вы себя. Не судьба, видать.
   - Да? А что я Адаму скажу? - и она ещё более энергично продолжила процедуры.
   Ира закричала. Крик моей сестры возвестил, что "мотор запустился". Таким образом, Елена Яковлевна спасла и маму и Иру. Наша черноряская медсестра, акушерка, по сути, врач, обратилась к роженице:
   - Смотри, какая красавица, - светленькая дочурка была крупнее всех предыдущих детей, голодные года остались в прошлом.
   Страшно подумать, что тебя могло бы не быть.
   А меня угораздило родиться после главных праздников Советского Союза - очередную годовщину "Великой Октябрьской социалистической революции". Беда была в том, что больницу два дня не топили, и рожала мама почитай в холодильнике. Мало того, меня запеленали и положили на подоконник - стола в "палате" не было. Мама попросила дать ребёнка (меня) ей, в кровать. "Ну что Вы. Не положено", - следуя инструкциям, отвечала Елена Яковлевна, - "А вдруг Вы его задушите?" "Не задушу. Он у меня - седьмой". И мама своим теплом согрела меня, фактически спасла меня от худшего. Я тоже родился крупным ребёнком. Как рассказала мама, Елена Яковлевна сама умерла от внематочной беременности: истекла кровью.
  
  
   Наташа.
  
   После рождения нашего первенца Сергея мы семьёй жили с родителями в Старых Кодаках, в нижней комнате дома. Я под руководством мамы (почему-то не папы) сложил печь в нашей комнате (прежнюю давно разобрали), сам сделал двери в комнату (двери тоже не было). В то время в доме жили: родители, сестра Лена, преподавала в университете, мы семьёй, сестра Ирина с мужем Виктором и годовалым сыном Витей, они ночевали в "летней кухне" (отдельный маленький домик). Моей жене Любе сделали гинекологическую операцию. После неё надо было, наверное, дождаться вторых месячных. Но опыта на это у нас не хватило. Получилось, мы с женой решили, что она уже беременная (чего ещё не было), и перестали предохраняться. Почему я так подробно рассказываю про это - сейчас поймёте. Когда жена становилась на учёт, врачи считали срок от последних месячных и ошиблись на полтора-два месяца. В результате врачи решили, что есть угроза прерывания беременности, и уложили жену на сохранение в областную больницу. Наверное, в этом не было большой необходимости, просто кто-то перестраховался. Люба пролежала в больнице целый месяц, ходить ей особо не разрешали, и "мы сбежали": я забрал её домой. Дома она пробыла ещё неделю.
   Около полуночи у жены начались схватки. Первые роды у неё были стремительными, забирали её из студенческого общежития без меня, жили мы врозь каждый в своей общаге. Что интересно, накануне мы с ней гуляли в центре города по улице Ленина, проходили мимо роддома. "Может, зайдём?" - предложил я, но Люба отказалась. К тому времени (второй беременности) в село была заасфальтирована центральная дорога, был рейсовый автобус от аэропорта в село (4км). Но это было село 70-ых годов. Телефон на всё село был один в правлении отделения совхоза. Конец ноября, дождь, слякоть. Я долго разыскивал-будил сторожа, объяснил причину, позвонил в скорую. "Старые Кодаки? А где это?" Объяснил, как ехать и что встречу их на автобусной остановке. Ехать они будут долго, решил сходить домой проинформировать.
   Дома рассказываю, а на меня как-то странно загадочно смотрят, вроде чего-то ждут. После моего ухода мама подняла Лену, маленького Серёжу переложили в другую комнату. Лена при учёбе в университете по военной кафедре основательно изучала медицину, теорию она знала. А мама была практик без знаний теории, но практик больше в части животных, роды телят, козлят, жеребят она хорошо знала и даже сложные случаи. Но роды детей сама не принимала. Роды и в этот раз были быстрыми. Так что Наташа родилась с помощью своей бабушки и тёти.
   Как и положено ребёнку она закричала и плакала вплоть до моего прихода. В 70-80-ые года действовали медицинские протоколы, по которым роженица после родов должна отдохнуть, восстановиться, и ребёнка маме приносили спустя сутки. Но уже в то время семья Никитиных (педагоги, родители многодетной семьи, авторы книг о воспитании) писала о важности первого контакта ребёнка и мамы сразу после родов. Да, к чему пришли сейчас, тогда у официальной медицины было под запретом. Но ни мама, ни Лена Никитиных не читали, им это было не нужно. А я не сообразил, что они этого не знают. Короче, новорождённая, мы назвали её Наташей, плакала-возмущалась, требовала еды и общения с мамой. Когда я зашёл в дом, дочь удивительным образом замолчала, почувствовала родственную душу. А моя сестра и моя мама хотели увидеть мою реакцию на крик дочери. Я рассказывал, что вызвал скорую, а они ждали, ну когда же дочь подаст голос? А она молчала, возможно, слушала меня. В конце-концов, терпение их лопнуло, и Лена протянула мне свёрток в пуховой подушке: "У тебя дочь!" Честно говоря, своей реакции я не помню, такое впечатление, что никакой реакции не было, спросил, как прошли роды, как Люба, как ребёнок? "Ну, я пошёл скорую встречать, а то ещё уедут?" И удалился.
   Скорая приехала. Но нормальная улица была только одна, заасфальтированная. Водитель побоялся ехать, гарантировать, что можно проехать по нашим улицам после обильного ливня я не мог, старенькая машина на самом деле могла застрять. Врач, когда я сказал, что уже родила, приняла решение идти пешком и посмотреть состояние ребёнка и мамы. Благо, это было близко, в сухую погоду днём минут 5 ходу, метров 300-400. Состояние обеих было удовлетворительным. Приняли решение мою жену отнести на носилках к машине. Я пошёл, разбудил Виктора, мы вдвоём несли Любу, а Лена - самое дорогое на тот момент, свою племянницу, мою дочурку. Благополучно приехали в роддом, туда же, где Люба и лежала. Дежурная в роддоме предложила:
   - Может Вам такси вызвать?
   - Да, вызовите, пожалуйста.
   - А куда везти?
   - А давайте в аэропорт, - если назвать село Старые Кодаки, то таксист может вообще отказаться ехать. А так привезёт в аэропорт, даже если откажется в село ехать, то дойду пешком, привычное дело, не в первой.
   Таксист приехал и рассказал. Стою у вокзала, сплю. Диспетчер разбудила. Куда ехать - в больницу Мечникова к роддому. Ну, в роддом так в роддом. Куда везти? В аэропорт. Куда? Ты не перепутала? Таксист довёз в село на остановку.
   Но это ещё не конец рассказа. Моя сестра Ирина тоже была в положении. Ночью, не знаю, может, она и не проснулась, продолжала спать. А наутро проснулась и узнала, что Люба девочку родила. Как мы все решили, что Ирина испугалась. Дело в том, что в те времена никакого УЗИ и в помине не было. И о возможном поле ребёнка мы тогда, естественно, могли только гадать. Мама, как опытная, знающая толк в беременных, по форме пуза предсказала мне с Любой мальчика, а Ирине с Виктором - девочку. Формы пуза различались. В обеих семьях первенцы были мальчишки: у меня двухлетний Серёжа, а у сестры - годовалый Витуська. Конечно, в обеих семьях хотели дочку. И вот утром Ирина узнаёт, что у нас девочка родилась. Тогда у неё, наверное, будет мальчик, форма же пуза разная. Вот она испугалась, и у неё начались схватки. Уже Виктор побежал вызывать скорую. Звонит, называет адрес. Наверное, диспетчер с ночной смены ещё не поменялась. "Как, по этому адресу скорая уже выезжала?" Пришлось объяснять, что у нас по этому адресу маленький такой "колхоз" обитает, и второй роженице тоже время рожать пришло. Ирина рожала около суток, родила девочку, Иринкой назвали. У них с Наташей день разницы в дате рождения.
   Так что среди 14 маминых внуков есть внучка Наташа, которая узнала бабушкины руки в первые минуты своей жизни.
   Забавный получился рассказ, весёлый. Вот только, когда я бегал ночью искал телефон, мне было не до смеха. И ещё жаль, можно было воспользоваться случаем и, нарушая медицинские протоколы, Наташу сразу приложить к маминой груди. А ещё Лене запомнились совсем маленькие пальчики Наташи.
   Фотографии.
   0x01 graphic
      -- Вентлянд Юлиус и Альвина. Ориентировочно 1905 год. Бабушка беременная Адамом. По маминым рассказам перед отправкой деда на фронт.
   0x01 graphic
      -- Самчуки Никита и Магдалена с сыном Сашей. Мамы ещё не было, т.е. фото до 1911г. Саша умер в детстве (угорел от чада).
   0x01 graphic
  
      -- Семья Самчуков. Где-то 1930 год, до свадьбы или после. На фотографии семья Самчуков и папа. Слева направо сидят: мама, бабушка Магдалена, дед Никита с Валентином, Фёдор. Стоят: папа, Вера, Лена, Иван. Увы, это ксерокопия фотографии. Сама фотография (оригинал), надеюсь, у кого-то из родственников есть. У фотографии своя история. При переезде из Германии в СССР (папы не было с семьёй) ручную швейную машинку обмотали шерстяным одеялом, чтобы при погрузках-разгрузках не повредить машинку. К машинке мама положила какие-то документы (бабушки) и фотографию (или несколько фотографий). В Брест-Литовском (так мама называла, для нас более привычно просто Брест) была пересадка, и машинку украли. Но воры сразу же распаковали добычу (возможно, им и швейная машинка была не нужна), какие-то бумаги разорвали, что-то просто выбросили. Эта фотография лежала в луже со следом каблука на ней. Скорее всего, тогда же фотографию перегнули пополам, но сама фотобумага осталась целой, не разорвалась. Качество ксерокопии фотографии оставляет желать лучшего.
   0x01 graphic
      -- Свадьба. Вентлянд Адам и Ольга. 1930 год, февраль.
   0x01 graphic
      -- Свадьба. Адам и Ольга, слева Ваня Самчук, справа Федя Самчук (братья). По центру с папиной стороны (вроде, Эмма), кем она приходится, я не знаю. 1930 год.
  
   0x01 graphic
      -- 1944 год, Германия, перед отправкой папы в трудовую армию. Слева направо: мама с Эммой, Роберт, бабушка Магдалена, Женя, папа, Лена. У Роберта на лацкане был значок Гитлер-Югенда, который замазали.
   0x01 graphic
      -- Урал, 1949 год, приехала мамина сестра Лена с мужем. Слева направо: Лена, муж тёти Лены (стоит), Эмма, папа, Женя, мама с Колей, тётя Лена, Роберт.
   0x01 graphic
  
      -- 1949 год, старшие дети: Лена (11 лет), Роберт (17), Эмма (7), Женя (14).
   0x01 graphic
      -- Сёстры. 1957г. Старые Кодаки. У кручи с видом на Приднепровск. Эмма (15 лет), Ира (6), Лена (19 лет), Женя (22).
   0x01 graphic
      -- Семья Вентляндов и Анкерштейнов. 1959г. Приднепровск. Слева направо сидят: Альберт Анкерштейн, тётя Оля, Женя Анкерштейн, Ира, Валентин, Валера Анкерштейн, Коля, Адам, Ольга. Слева направо стоят: Герда (жена Альберта), Лена, семья Муза с Сашей и Роберт, Женя, Эмма.
   0x01 graphic
      -- 1967г. Проводы Николая в армию. Николай, Лена, Ира, Роберт.
   0x01 graphic
      -- Семья Вентлянд. 1970г, май. Приднепровск. Слева направо первый ряд: Роберт (38 лет), мама (59), папа (64), Женя (35 неполных лет). Второй ряд: Эмма (28), Николай (21), Лена (32), Валентин (16), Ира (19).
   0x01 graphic
   13. Маленький ещё "колхоз" Вентляндов. 1970г, май. Приднепровск. День рождения Виталия Плетень и Димы Плетень. Слева направо первый ряд: Эмма с Костиком, папа, Олежка Плетень, мама, Женя с Димой (1 год). Второй ряд: дочь дяди Валентина Таня Самчук, Роберт с Алексеем, жена Роберта Муза, мамин брат дядя Валентин, муж Жени Виталий Плетень (35 лет). Третий ряд: Николай, Лена, Валентин, Ира, сын Роберта Саша.
   0x01 graphic
   14. 1980г. Днепропетровск. Семья Вентлянда Валентина и мама с папой. Слева направо: мама (редкий случай мама в платке на фото), Валентин, Наташа, Люба, Сергей, папа. Последнее фото папы.
  
   0x01 graphic
   15. Ольга Вентлянд, 90 лет, за любимым занятием (машинка "зингер"). 2001г, Констанц, Германия.
   0x01 graphic
   16. 90 лет маме. 2001г, июнь. Констанц. Внук Илья Вентланд, Лена, мама, Женя, (второй ряд) Николай с женой Ольгой, Роберт. Четверо детей в Германии.
  
   Примечания.
   1. "Da bin ich, und jetzt macht mit mir, was ihr wollt, bringt mich um oder lasst mich leben, Ich geh nie wieder weg".
   "Вот я здесь, и теперь поступайте со мной, как хотите, хоть убейте, хоть оставьте жить у себя. Я никуда больше не уйду".
   "Na, a na, so schlimm wird es wohl nicht sein, und eins ist wider unterwegs".
   "Ну, ну, так страшно, наверное, не будет. И, кроме того, ещё одно (дитя) уже в пути".
  
   2. Гитлерюгенд (нем. Hitler-Jugend, старая орфография Hitlerjugend, сокращение HJ) -- молодёжная организация НСДАП. Членами союза были только юноши, для девушек существовал отдельный союз -- "Союз немецких девушек". Запрещена в 1945 году в процессе денацификации.
  
   3. Алексей Демьянович Бородий (1902--1943) -- партизан Великой Отечественной войны, секретарь подпольного Житомирского обкома КП(б)У, Герой Советского Союза (1965).
   (https://ru.wikipedia.org/wiki/Список_партизан_и_подпольщиков_Героев_Советского_Союза_и_Героев_Российской_Федерации)
  
   4. Девять лет, с 1965-го по 1974-й, Агния Барто вела на "Маяке" передачу "Найти человека" о поисках семей детей, потерявшихся во время Великой Отечественной войны. Передача шла ежемесячно. За двадцать пять минут Агния Львовна рассказывала о тринадцати-пятнадцати судьбах. Кроме того, выходил Бюллетень розыска родных по неполным точным данным. Каждый день Радиокомитет получал полторы сотни писем. Агния Львовна и её помощники, сотрудники и добровольцы, читали их и раскладывали по папкам и большим конвертам: "На очередь", "Совсем мало воспоминаний", "Данных нет". В течение 9 лет помогла воссоединиться 927 семьям.
   Валентина Михайловна Леонтьева, передача на ТВ "От всей души" с 13.07.1972 рассказывала о людских судьбах, была не менее захватывающей, чем самое интересное кино. Встречи людей после многолетней разлуки, неожиданно оказавшиеся перед телекамерой родственники и друзья, которых разбросала жизнь, собирали перед экраном миллионы телезрителей. С этой передачей Валентина Михайловна объехала 54 города и до самых последних дней помнила всех героев передач.
   С 14 марта 1998 года по 2000 год выходила передача на ТВ "Ищу тебя". Ведущие -- актёры Игорь Кваша и Мария Шукшина. В 21 веке передача поменяла название на "Жди меня" (международный формат. В разное время, заменяя постоянных ведущих, вели Михаил Ефремов (наст. время) , Александр Домогаров, Чулпан Хаматова
  
   5. Золотуха -- устаревшее название, соответствующее экссудативному диатезу (конституциональное заболевание детей) и/или наружному туберкулёзу (кожи, слизистых, лимфоузлов).
   По преданию, короли из династии Капетингов излечивали это заболевание прикосновением руки, произнося магическое заклинание: "Король тебя коснется, Господь тебя излечит". Практика излечения приобрела регулярный характер после правления Людовика Святого. Последнее исцеление золотушных имело место в 1825 году.
   Одни специалисты считают формой диатеза, а другие -- вариантом туберкулезного поражения. Но что же это на самом деле? Золотуха -- это народное название детского кожного заболевания, возникающего в возрасте от одного до 8-10 лет. Эту самую золотуху вспоминают многие мамы в поговорке "Не понос, так золотуха", если что-то случается одно за другим. Но большинство из этих мамочек на самом деле золотухи, скорее всего, не видели (благо, сегодня она встречается не столь часто). Золотуху считают исключительно детской болезнью, у взрослых ее практически не бывает. А откуда пошло название -- сказать вообще сложно, по виду золотуха не напоминает золото, хотя корочки за ушами могут быть желтого цвета. По сути -- это старое название проявлений атопического дерматита или аллергии.
  
   6. Как носить правильно вечерю.
   По традиции рождественский ужин (или вечеря) должен включать в себя не менее двенадцати блюд, по числу Апостолов Христовых. Одним из основных является кутья (коливо, канун, сочиво) - каша из пшеницы, риса, ячневой или другой крупы с добавлением меда, сухофруктов, орехов, мака и других добавок. Кутья и есть та "вечеря", которую люди разносили в рождественский сочельник друг другу. Обычай носить вечерю связан, во-первых, с крещением (поскольку ею взаимно угощаются крестники и крестные), а во-вторых, с христианской добродетелью милосердия, предписывающей зажиточным христианам помогать бедным.
   Подробнее: http://www.kakprosto.ru/kak-40729-kak-nosit-pravilno-vecheryu#ixzz3x8hxJPwo
   Кому положено носить вечерю? По правилам, вечерю должны носить дети. Её положено передавать близким кровным родственникам и кумовьям, причём последним - в обязательном порядке. При встрече в Сочельник принято приветствовать друг друга словами "Христос рождается!" и слышать в ответ "Славим его!". С этой фразой также входят в дом, когда носят вечерю. Крестники вначале угощают крёстного отца, затем - крёстную мать, вручая им корзинку с гостинцами со словами: "Мама и тато вечерю прислали. Добрый вечер!". Вечеря считается символической благодарностью крёстным родителям за то, что они взяли на себя ответственность, заботу молиться за ребёнка и духовно наставлять его. В ответ крёстные также благодарят детей, вручая им монетки и сладости - пирожки, орешки, конфеты (за то, что донёс), а также в ответ передают им несколько ритуальных блюд. - Читайте подробнее на
   FB.ru: http://fb.ru/article/192685/kogda-nosyat-vecheryu-traditsii-prazdnovaniya-svyatogo-vechera-nakanune-rojdestva
  
   7. Патрис Эмери Лумумба (родился: 2 июля 1925г.) -- конголезский политический деятель левонационалистического толка, первый премьер-министр Демократической Республики Конго после провозглашения её независимости в июне 1960, национальный герой Заира, поэт и один из символов борьбы народов Африки за независимость. Основатель (1958) и руководитель партии Национальное движение Конго.
   Снят с поста премьер-министра президентом Конго, затем арестован в ходе Конголезского кризиса в сентябре 1960. Убит 17 января 1961 года.
  
  
   Комментарии автора.
   Я часто задумывался, почему у наших дедушек-бабушек были такие большие семьи. И это не только семьи моих дедушек-бабушек, это было нормой для того времени. Наши деды-крестьяне фактически вели натуральное хозяйство, когда практически всё, необходимое для жизни, делалось своим трудом, своими руками. Покупали только инвентарь, который сами не могли сделать. При таком хозяйстве очень большие объёмы ручного труда. Большой семьёй легче было справиться с такой работой, с такими объёмами. Большая крестьянская семья была залогом успешной жизни, вместе работали, помогали друг другу на протяжении всей жизни. И дети работали в меру своих сил с самого раннего возраста. Даже в ущерб своему образованию с позиции настоящего времени. Семья моих родителей попала на рубеж двух эпох, по сути своей от крестьянских корней. С развитием техники требуются подготовленные образованные специалисты. На образование требуется как минимум 8-10 лет, и дети уже не могут участвовать в семейной работе так, как во времена наших прадедов. С повышением уровня образования объективно уменьшается число детей в семьях в настоящее время.
  
   Оглавление
  
   Притчи от деда _____________________________
   Сундук из детства __________________________
   Наши деды ________________________________
   Свадьба ___________________________________
   Коллективизация ___________________________
   Раскулачивание ____________________________
   Голодомор ________________________________
   Холмогоры _______________________________
   Качкаровка _______________________________
   Война ____________________________________
   Урал _____________________________________
   Назад на Украину. Дом, в котором я вырос ____
   Найти человека ___________________________
   Наши университеты _______________________
   Рассказ о маме ____________________________
   О швейных машинах _____________________
   О хлебе ________________________________
   Внуки _________________________________
   Нет повести печальнее на свете ____________
   Опять в Германию ________________________
   Немецкие архивы _______________________
   Все писатели врут ________________________
   О вере _________________________________
   Ist am Ende seiner Krafte (на грани своих сил) __
   Как мы родились __________________________
   Наташа __________________________________
   Примечания ______________________________
   Комментарии автора _______________________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   15
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"