Представьте себе, мой читатель, обыкновенную хрущёвку-пятиэтажку из белого кирпича, с восьмью подъездами, без лифта, которую можно увидеть в любом маленьком городке, в том числе и в Сычёвке. И в этом доме - обыкновенную квартиру на третьем этаже, в три комнаты, с кухонькой и с балконом, выходящим на задний двор. Именно в такой и жила Маша Егорова со своей матерью.
Маргарита Ивановна пользовалась в городе репутацией некой дамочки с причудами. Она могла часами говорить о людях, которые ей нравились, даже если эти люди жили несколько веков назад. Увлечённая ими, она очень часто забывала о куда более важных делах - таких как обсудить личную жизнь пьющей и курящей Надьки из соседнего подъезда, или сообщить, как Михалыч с пятого этажа вчера опять пришёл в дупель нетрезвым с фингалом под глазом, или заметить, что пятнадцатилетняя Варька из дома по соседству опять беременна, и опять-таки неизвестно от кого. А вместо этого Маргарита Ивановна начинает рассказывать про Радищева, про академика Сахарова, про Даниэля с Синявским и про Махатму Ганди. Соседки, естественно, в непонятках. Зачем им, спрашивается, Сахаров и Радищев, когда вокруг кипит такая интересная жизнь? Всем же любопытно, родит ли Варька или, как и в прошлый раз, сделает аборт, да и вообще, от кого она всё-таки нагуляла ребёнка; не оттого ли у Михалыча фингал, что к чужой бабе клеился; и почему Петька, сын той самой Надьки, после окончания школы тут же начал колоться. А Маргаритка, вместо того, чтобы подкинуть свою версию, болтает про каких-то ненормальных, которые спокойно жить не умели.
Весь город, наверное, знал, что о таких у неё дома есть целая коллекция книг и статей. И что хранит она их вперемежку с фотографиями ещё живых, но очень достойных людей, например, своей любимой учительницы Татьяны Юрьевны по русскому языку и ветерана Павла Петровича Орехова, о героическом подвиге которого она, конечно же, не забыла рассказать соседям. И что знакомство с человеком, который через весь лес тащил на себе раненого товарища, Маргарита Ивановна почитала за честь.
Наверное, единственным человеком во всём городе, кто живо интересовался этим и разделял её увлечение, была её дочь Маша. Она с удовольствием шарилась по книжным полкам и шкафам и, увидев незнакомое лицо или фамилию, спрашивала:
- Мама, а кто этот дядя?
Мать, как могла, пыталась объяснить, кто это и за что она его уважает.
- Хоть он и заблуждался, зато был честным и искренне хотел как лучше, - говорила она про одного.
- Он нашёл в себе мужество сказать то, что думает, - говорила про другого - и не отступил даже тогда, когда его вели на казнь. Хотя я с ним в корне не согласна...
- Его считают слабым, нерешительным, - говорила про третьего. - А всё почему? Потому что у него хватило совести не пойти на преступление - путь даже во имя светлой цели. Вовремя остановиться - это тоже надо уметь.
Про четвёртого Маргарита Ивановна говорила, что был справедлив ко всем - и к ровни, и к тем, кто ниже него по званию либо по сословию. А это тоже характеризует человека с хорошей стороны.
Пятый, по её мнению, и рассуждал здраво (зачастую даже слишком здраво для того времени), и делал полезные вещи. И ещё много бы сделал хорошего, если бы ему не отрубили голову.
- Мам, а можно я почитаю книжку?
Это мать ей всегда разрешала. И терпеливо отвечала всякий раз, когда Маша, читая книгу, спрашивала, что ей непонятно. Хотя чаще всего девочка бросала книгу недочитанной - слишком сложными были для ребёнка эти недетские жизнеописания. Лучше уж послушать, что рассказывает мама.
- Мам, а мы сегодня в школе Горького проходили. Ты его уважешь?
- Нет, не уважаю.
- Почему?
- Потому что он лебезил перед властью. Приехал он как-то на Колыму, чтоб написать о ней...
- На Колыму... Это где Шаламов сидел?
- Да. Ходил он по Колыме, глядел вокруг, а тут навстречу ему четырнадцатилетний мальчик - стал рассказывать, как там над людьми издеваются.
- А Горький его стукнул?
- Хуже. Горький сначала поплакал, потом пошёл обедать к начальнику лагеря, а потом уехал и написал, как хорошо там, на Колыме, живётся. А мальчика, как только он уехал, расстреляли. Горький ведь мог его спасти да не захотел.
- А почему он так поступил?
- Видимо, почёт и слава оказались ему дороже.
- А вот Шаламов никогда бы так не сделал.
- Потому я его и уважаю.
- Значит, Горького на чай не пригласим?
- Да ну! - скривилась мать. - Лучше давай Шаламова.
- А может, лучше Радищева?
- Давай Радищева, - улыбнулась мать и отправилась на кухню ставить чайник.
- Ну вот, Александр Николаевич пришёл. Что ты ему скажешь хорошего?
Маша поставила на стол почти полную чашку и заговорила:
- Я скажу: Александр Николаевич, а мама мне рассказывала про Ваше "Путешествие".
- Из Петербурга в Москву? - уточнила мать.
- Да, из Петербурга в Москву.
- И что же она рассказывала? - лицо матери сделалось заинтересованным.
- Сказала, что Вы писали о тяжкой доле крестьян. А Катерина, вместо того, чтобы их освободить, отправила Вас в ссылку. За то, что рассказ написали. А крестьян всё-таки потом освободили, - заговорщически добавила Маша.
- Вот как? - "обрадовалась" мать. - Освободили?
Чтобы как можно лучше подыграть дочери, Маргарита Ивановна "от удивления" даже "чуть не выронила" чашку.
- Да, - ответила Маша. - При Александре Втором. Крепостное право тогда отменили.
Про колхозы, про Ленина-Сталина и голодомор Маша намеренно не стала говорить "Радищеву". Зачем огорчать человека зазря? Завтра поговорит об этом с Бродским или Мандельштамом, если кто из них придёт на чай.
- Мам, а можно, теперь вы поговорите, а я послушаю?
- Хорошо, Машенька. Сейчас мы будем спорить о том, что кровавые перевороты с уничтожением целых классов ничего хорошим не кончаются. Расскажу ему о том, что было после семнадцатого. Ещё буду возражать, что совсем убирать цензуру не надо - достаточно убрать политическую, а нравственную оставить. Вот что сейчас пишут и показывают - это же жуть! И ещё скажу, что напрасно он нападает на старушку, которая вышла замуж. Немолодой даме тоже хочется счастья, и нет в этом ничего неприличного.
- А про Крестьянкина говорить будете?
- И про Крестьянкина будем. Это же героическая личность...
Однажды Маша пришла из школы вся в слезах.
- Что случилось, Машенька? - спросила мать. - Кто тебя обидел?
- Алевтина Дмитриевна. Выставила меня перед всем классом, кричала, что я испорченная, что мама меня испортила.
Однако главным виновником Машиной "испорченности" оказался академик Сахаров. А мама была виноватой в том, что мало того, что держит у себя дома книжку про этого "изменника продажного", так ещё и даёт читать её своему ребёнку. И не просто даёт, а разрешает брать её с собой в школу - портить других детей. Эх, был бы сейчас жив товарищ Сталин да пострелял бы таких мамаш!
Может, учительница бы успокоилась, если бы Маша пристыжено опустила голову и промолчала. Но нет - Егорова ещё и огрызается: "Не надо маму стрелять - она хорошая! И Сахаров хороший. Он защищал людей от плохого правительства".
Этого Алевтина Дмитриевна уже не могла вынести - Машу выгнали из класса, а в дневнике появилась яркая двойка за поведение. И ещё пол-урока учительница говорили всему классу о том, с какой готовностью Егорова продаст их всех за копейку.
Мать гладила Машу по головке, утешала:
- Не переживая, Машенька! Ты не сделала ничего плохого. А твоя Алевтина Дмитриевна просто дура. Нормальный учитель такого не сделает.
- А нормальный - это как Татьяна Юрьевна?
- Да. Или как Александра Викторовна. Ты когда-нибудь видела, чтобы ваша географичка вела себя вот так?
Но нет - Машина географичка всегда относилась к ученикам уважительно. Во всяком случае, она никогда не позволяла себе ругать кого-то при всём классе, а уж тем более ставить двойка за инакомыслие или говорить плохо о чьей-либо маме. До такого Александра Викторовна ещё, тьфу-тьфу-тьфу, не опускалась.
За разговорами о хороших и плохих учителях Маша и сама не заметила, как перестала плакать.
- Так что же мне делать, мама? Неужто перестать читать Сахарова?
- Это уж как ты сама захочешь.
Как сама захочешь... Разумеется, Маша хотела читать книжки про Сахарова и про других диссидентов тоже. Но с другой стороны, ей очень не хотелось получать за это нагоняи от Алевтины Дмитриевны. Но для того, чтобы их не получать, надо прежде всего бросить читать эти книжки или, по крайней мере, не брать их в школу.
Но ведь Сахаров не бросил диссидентствовать. Хотя его травили и так и сяк, и даже в ссылку высылали. И захлопывали его, и освистывали при всём народе. Только ведь не сдался человек.
А Джордано Бруно так и вовсе сожгли. Предлагали ведь ему перед этим отречься от своих слов. А что сказал Джордано? Сказал: "Быть может, вы сейчас с большим страхом оглашаете этот приговор, чем я его выслушиваю".
Отправили на костёр и Жанну Д"Арк. Хоть она сначала, испугавшись, отреклась, но ведь потом пожалела об этом и отреклась от своего отречения.
"И зачем я буду бросать чтение? - думала Маша. - Ну, поругает меня Алевтина Дмитриевна, ну, поставит, двойку, выгонит из класса. Но не сожгёт же она меня, в самом деле".
Сочные ягоды клубники на белом снегу, красными бугорками лежащие вперемежку с листиками свежей мяты, в центре круга - оазис тёмной шоколадной стружки. Любимый Машин торт. Мама пекла такой на каждый день рождения дочери.
Но праздник был бы не совсем праздником, если бы между клубничными островками не горели маленькие свечки. В этот раз их было двенадцать.
"Хочу, чтобы в квартиру приходили только хорошие люди. Чтобы плохие не приходили".
С этими мыслями Маша набрала побольше воздуха и изо всех сил дунула на свечи. Все двенадцать разом погасли. Ура! Значит, сбудется!
После этого мать именинницы принялась разрезать торт и класть кусочки Маше и её подружкам...
Розовый вечер опускался на маленький город и ревниво провожал взглядом идущую по двору парочку.
Они шли обнявшись - он, мужчина лет тридцати - тридцати пяти с тёмными прямыми волосами, в клетчатой рубахе и в джинсах, и она - молодая женщина с шикарной грудью, в короткой юбке, подчёркивающей её точеную фигуру, и с длинными локонами чёрных волос.
- Вот здесь я живу, - сказала она, останавливаясь у пятого подъезда кирпичной пятиэтажки.
Так же в обнимку они подошли к крыльцу в три ступеньки, и он убрал руку с её ягодиц, чтобы открыть обшарпанную деревянную дверь.
Поднялись по лестнице на третий этаж. Она достала из дамской сумочки связку ключей и открыла дверь.
- Проходи, Серёженька.
Он вошёл следом за ней. И вдруг...
Услышав грохот, женщина обернулась. Её любимый сидел, плотно прижавшись к соседской двери напротив и, потирая ушибленный затылок, негромко матерился.
- Серёженька, ты чего?
- Не понял, что за фигня? - отозвался он. - Захожу, а меня швыряет.
- Куда?
- Да сюда, блин!
- Кто швыряет?
- Да хрен его знает! Полтергейст у тебя тут, что ли, завёлся?
- Да нет, - растерянно пробормотала женщина. - Нету у меня никаких полтергейстов.
Потом до неё вдруг дошло - Серёжа наверняка дурачится, прикалывается.
- Ну, пойдём, Серёженька. Ну..
Она медленно пятилась в квартиру, кокетливо улыбаясь и зазывно виляя изящными бёдрами.
- Серёженька, иди ко мне. Поймаешь - и я твоя.
Кокетство подействовало - мужчина встал с пола и стал так же медленно приближаться к ней.
- Ну, держись, Танюсик!
Она же, не переставая строить глазки, пятилась всё дальше и дальше - вглубь квартиры.
Наконец, он был уже на пороге. Но только он переступил его, как вдруг отлетел, как горошина, наткнувшаяся на стенку, и снова к той же двери.
- Чёрт тебя дери, Танька! - заорал Сергей на весь подъезд. - Что у тебя тут за хрень такая?
- Я... я не знаю, Серёженька, - едва проговорила Татьяна, от удивления застыв на месте. - Такого ещё никогда не было. Ну, не сердись, солнышко, - она подошла к нему и ласково погладила по головке. - Давай зайдём вместе. Меня-то уж точно никуда не отбросит.
Наконец, он поддался на уговоры, встал и они, взявшись за руки, вошли в квартиру. Вернее, вошла одна Татьяна. Какая-то неведомая сила разъединила их руки у самого порога, и Сергея опять отбросило к соседской двери. Татьяна тут же бросилась к нему:
- Серёженька!
- Да пошла ты! - заорал мужчина, потеряв терпение. - Если не хочешь, так и скажи! И не хрен швырять меня, как собаку!
- Серёженька, но я...
Он поднялся и, резко ответив в рифму, устремился прочь, не удосужившись даже взглянуть на Татьяну, стоящую на пороге своей квартиры, как оплёванная.
Он ушёл. Солнце померкло, звёзды погасли, а небо упало на землю. Жизнь кончилась, потеряв всякий смысл. Счастья больше нет и никогда не будет.
- Серёженька, прости, это я виновата! Мне не надо было покупать эту квартиру. Ну, прости, недосмотрела я. Хочешь, завтра же священника приглашу, чтоб освятил?
- Ну что ж, приглашай, - смягчился Сергей. - А то вся эта нечисть меня достала.
- Я люблю тебя, Серёженька!
- А я тебя, Танюсик!
- Я так соскучилась по тебе, любимый! Ты больше не сердишься на меня?
- Ну что ты! Разве на тебя можно долго сердиться? Но сейчас я не могу с тобой говорить. Позвоню позже. Чао, малышка!
Солнце вновь выглянуло из-за тучек, осветив жизнь Татьяны лучиком надежды. Серёжа простил её, он больше не сердится, а главное, он по-прежнему любит её. Ради этого стоит жить.
Только странно - откуда этот полтергейст? Уже три месяца как Татьяна жила в этой квартире и ничего странного до сих пор не происходило. Вещи не пропадали, не двигались сами собой, по ночам было тихо - никакие привидения и призраки не беспокоили. И главное, и родители Татьяны, и её подруги заходили в гости - и никого не отбрасывало. Вот только Серёжу полтергейст отчего-то невзлюбил.
Интересно, что за люди жили здесь прежде? С виду вроде вполне нормальные - женщина с дочкой. Может, у них был родственник самоубийца? Или дух покойного мужа и отца не пожелал покидать квартиру? Нет, надо приглашать священника. Уж он-то разберётся со всеми этими духами!
Кстати, а не от них ли сбежали мать и дочь? Хоть они и объясняли своё желание продать квартиру тем, что нужно ехать в Норильск. Там у них якобы заболела мать и бабушка, нужно, во-первых, за ней ухаживать, а во-вторых, деньги на лечение. Но мало ли что они могли наплести покупателям? Только полные дуры могли сказать: понимаете, у нас в квартире витает дух мужа-отца, который по пьянки повесился, вот мы и хотим отсюда слинять - страшновато понимаете ли. Эх, до чего лживыми и двуличными бывают люди!
- Вот и всё - теперь квартира чистенькая. Проходи.
Хозяйка гостеприимно распахнула дверь перед любимым. Сергей с минуту поколебался, затем переступил порог. И снова его ожидал короткий и мучительный перелёт к соседней двери. Благо, руки заранее положил на затылок.
- И это ты говоришь, чистенькая!? - возмутился Сергей. - Ты, наверное, и не приглашала священника, а теперь морочишь мне голову!
- Приглашала, честное слово. Он и кадилом махал, и молился, и водой брызгал - всё, как положено.
- Не знаю, где ты такого откопала. Даже квартиру освятить толком не умеет... Слушай, а может, ты сама какая-нибудь ведьма? Потому и квартира у тебя гнилая.
В ответ Татьяна влепила любимому пощёчину.
- Психопатка! - заорал Сергей, ухватившись за щеку. - Да тебе лечиться пора!
Он опять, как в прошлый раз, повернулся к ней спиной и заспешил вниз по лестнице. И снова для Татьяны наступила беспросветная тьма.
- Серёженька, милый, прости меня! Я была неправа. Обещаю, я что-нибудь придумаю с квартирой. Только не бросай меня! Я не могу без тебя, слышишь?
- Слышу. Так придумай что-нибудь поскорее. А то мне уже эти фокусы поперёк горла.
- А хочешь, я её продам и куплю другую? Или к бабке схожу? Может, она даст мне наговор от нечисти? Или хотя бы скажет, отчего она завелась?
- А вот к бабкам лучше не ходить. Облапошат только так. Ты лучше обменяй её, что ли.
- Да, любимый, наверное, надо.
- Ну ладно, пока, Танюсик. Я тебе позже позвоню.
- Ой, спасибо, Танечка! - проговорила тётя Клава, протаскивая через подъездный проём две тяжёлые сумки.
Когда соседка прошла, Татьяна, наконец, отпустила дверь и следом за ней стала подниматься по лестнице.
- Вам помочь? - поинтересовалась девушка.
- Нет, деточка, спасибо. Тебе ещё рожать. Ничего, справлюсь. Я уже привыкла. Двадцать лет живу без мужа.
Поднявшись на второй этаж, тётя Клава поставила сумки на пол и принялась ключом открывать свою квартиру.
- Тётя Клава, вот Вы всех тут знаете. Не могли бы Вы рассказать, что за люди жили в моей квартире?
- А что такое? - насторожилась соседка и от неожиданности даже перестала крутить ключ.
- Да мой Серёжа говорит, что ему здесь не очень. Вроде как энергетика злая.
- Злая? - удивилась соседка.- Да нет, вроде бы не должна. Они-то в принципе были не злые, хоть и с прибабахом.
- А что за прибабах?
- Да эта Маргаритка всё книжки читала про каких-то ненормальных, что жили ещё при царе Горохе. А Маша, её дочка, вся в матушку. Всем говорит, что пила чай с Махатмой Ганди...
- Это как? С его духом, что ли?
- Да с каким духом? Это матушка ей подыгрывала. Потом говорит, что с Чеховым разговаривала, с Шаламовым. Но это всё тоже матушка. А на день рождения малая такое загадала, что уму непостижимо.
- И что же она такого загадала?
- Загадала, чтоб в её квартиру приходили только хорошие люди, а плохие чтоб не приходили. Чудная девочка! А так вообще люди неплохие...
Чтобы в квартиру приходили толкьо хорошие... Чтобы не приходили плохие. Слова соседки вертелись в Татьяниной голове, как заведённые волчки. Неужели Серёжа такой плохой? Да нет, глупости! Он самый лучший!... Но почему тогда эта квартира невзлюбила именно его?
Должно быть, у девочки просто завышенные требования к людям. Ведь если она с младых ногтей привыкла читать про героев, готовых положить свою жизнь на борьбу за всенародное счастье или поехать на Колыму за правду-матку, то ей, как говорится, сам Бог велел быть излишне строгой к обычному человеку. К тому, кто просто хочет спокойно жить.
"Но ведь я тоже вполне обычная", - пришло вдруг в голову Татьяне.
Про себя-то она точно знала, что помирать на гильотине с Марсельезой на устах она уж никак не собирается. Конечно, как и всякий нормальный человек, она бы хотела, чтобы все люди были счастливы, но чтобы кидаться ради этого на баррикады...
"Да, я обычная. И тем не менее, нормально живу себе в квартире. Предки у меня тоже не супергерои - и ничего. Лилька, Анька, Наташка - они тоже девчонки как девчонки. И тоже ж никого не выбрасывает".
Но Серёжа, по Машиным понятиям, оказался почему-то уж очень плохим. За что же, интересно, она его так невзлюбила?
А так ли уж важно, за что?
"Какой бы он ни был, - думала Татьяна, - а я его люблю. Хороший он или плохой, а я не могу без него жить. Эта малая не понимает, что такое настоящая любовь - она ещё не доросла до этого".
И вот теперь из-за этой малолетки ломается, летит в тартарары вся жизнь Татьяны. Но почему? За что? Зачем только Всевышний решил исполнить это глупое желание неразумного ребёнка?
И что теперь делать? Где искать этих хозяев? Говорят, они в Норильск уехали. Но Норильск - город большой, не то что Сычёвка. Адреса, как назло, не оставили.
"Сделать, что ли, уборку?" - подумала женщина, чувствуя, что если сейчас же чем-нибудь не займётся, то сойдёт с ума.
Она с остервенением принялась вытирать пыль с самых укромных уголков, куда прежде даже не думала залезать, выметала всё то, что скопилось под ковром и даже отодвинула створку у старого зелёного дивана, оставшегося от прежних хозяев. А отодвинув, увидела валяющийся в куче пыли старый конверт.
Женщина взяла его в руки и положила на диван с тем, чтобы потом выкинуть в мусорное ведро. Кончив выметать пыль, пошла на кухню, захватив с собой конверт. Но вдруг её взгляд зацепился за буквы обратного адреса. Город Норильск. От Буравчиковой З.М. Должно быть, это и есть мать прежней хозяйки.
Отряхнув письмо от пыли, Татьяна положила его на стол. Видимо, судьба сегодня милостива к ней.
А тем временем в обычной девятиэтажке, каких в Норильске пруд пруди, в двухкомнатной квартире на самом верхнем этаже обычная женщина стояла на кухне, дожаривая на сковородке куриные ножки и одновременно откидывая в дуршлаг сварившиеся макароны.
В соседней комнате на старом кресле сидела девочка лет тринадцати и слушала новости по телевизору. Впрочем, она делала это скорей по привычке. Когда бабушка был жива, она всегда садилась в соседнее кресло, брала вязание и включала телевизор, чтобы послушать новости или посмотреть фильм. Внучка любила сесть рядом и лицезреть, как бабушка вяжет. Теперь же смотреть было не на что, но девочка продолжала по вечерам включать телевизор. Тогда ей казалось, что бабушка рядом, что она сидит в том же кресле.
- Маша! Пошли кушать! - позвала с кухни мать.
- Бегу! - отозвалась Маша.
Не выключая телевизора, девочка побежала в ванную мыть руки, пока мать на кухне суетилась, накладывая в тарелки приготовленный ужин.
Наконец, мать и дочь сели за стол.
- Мам, а кто такой Пиночета? - спросила вдруг Маша.
- Пиночет? - переспросила Маргарита Ивановна. - Это в Чили был такой кровавый диктатор. Много людей при нём постреляли и замучили.
- Это он Виктора Хару обижал?
- Он самый.
О том, что сделали с несчастным Виктором за его вольнодумческие песни, Маша давно знала. И, без сомнений, питала к нему уважение. Такое же, как к Радищеву, к Сахарову, не побоявшихся сказать и написать правду, хотя и отделавшихся гораздо легче.
Но чем больше девочка узнавала о вольнодумцах из творческой интеллигенции, чем больше она восхищалась их мужеством, тем больше её волновал вопрос: почему во власть попадают такие жестокие люди? И главное, за что ими так восхищаются? Почему называют Великой Екатерину Вторую, сославшую в Илимский острог человека, который был виноват лишь в том, что осмелился сказать правду? За что славят товарища Сталина, если при нём ни за что ни про что посадили Солженицына, и умер в тюрьме Осип Мандельштам? Восхищается ли кто-то Пиночетом, Маша не знала, но никакими великими победами не могла бы она оправдать той бессмысленной жестокости, с которой певцу, прежде чем расстрелять, отрубают руки.
Несколько раз девочка задавала эти вопросы матери, но что Маргарита Ивановна могла ответить дочери? Если бы она сама знала, отчего так случается!
Совершенно неожиданно в дверь позвонили.
- Интересно, кто это? Тётя Света, наверное.
Встав из-за стола, Маргарита Ивановна пошла в прихожую - открывать дверь.
На пороге стояла молодая женщина.
- Таня?!
- Извините, ради Бога, - засмущалась гостья. - Я, наверное, вас побеспокоила, но тут, понимаете, такое серьёзное дело.
- Да нет, ничего страшного. Проходите, Таня. Вы, наверное, голодная?
- Да нет, спасибо. Я только что поужинала.
- Тогда, может, чайку?
- Спасибо, не откажусь.
Вскоре все трое сидели за деревянным столиком, покрытым пёстрой вышитой скатертью, и неспешно хлебали из чашек горячий чай, закусывая шоколадным печеньем.
- Так как Вы нас нашли? - спрашивала гостью Маргарита Ивановна.
- Совершенно случайно, - ответила Татьяна. - Делала уборку и нашла письмо. И слава Богу, что я его нашла. Иначе я бы просто не знала, что делать.
- В каком смысле? - спросила хозяйка, потом быстро добавила. - Что-то случилось?
- Нет, то есть, да... Понимаете, Маргарита Ивановна, Маша, - Татьяна кивнула в сторону девочки.
Мать тотчас же уставилась на дочь вопросительным взглядом, словно пыталась прочитать в мыслях, что такого она могла натворить, что вынудило тётю Таню тащиться из Сычё вки аж в Норильск. Маша ответила таким же недоумённым взглядом: мол, понятия не имею, я вела себя хорошо, честное слово.
А Татьяна тем временем продолжала:
- Маша на свой день рождения загадала, чтобы плохие люди в квартиру не заходили.
По кухне пронёсся вздох облегчения. Слава тебе, Господи, а то мы уж подумали...
- Да, да! - воскликнула Маша. - Так я и загадала! И все свечки погасли!
- Ну, а в чём беда?
- А вся беда в том, что оно сбылось.
Теперь и мать, и дочь глядели на гостью с полным недоумением. То, что происходило на кухне в этот момент, напоминало немую сцену из "Ревизора", когда все стояли с настежь раскрытыми ртами.
- Оно сбылось, - продолжала гостья, - и теперь мой любимый человек не может зайти ко мне.
- То есть, как не может? - удивилась Маргарита Ивановна.
- Просто не может. Его отбрасывает куда подальше... Да, быть может, он плохой, но я его очень люблю. Понимаете, если Серёжа меня бросит, моя жизнь кончится. Я этого просто не переживу. Я вас умоляю...
При этих словах лица хозяек оживились любопытством, смешанным с жалостью к несчастной влюблённой, и вместе с тем, с некоторой долей надежды. Ведь если она их о чём-то умоляет, значит, они могут хоть сколько-нибудь облегчить её страдания.
- Очень прошу тебя, Машенька. Как будет твой день рождения, загадай, чтобы от моей квартиры никого больше не отбрасывало. Чтобы туда могли заходить, как и во все квартиры.
Маша на мгновение задумалась. Затем сказала:
- Хорошо, тётя Таня, загадаю. У меня как раз будет через неделю.
- Спасибо тебе, Машенька... Спасибо за чай, Маргарита Ивановна. Я, наверное, пойду. Ещё раз извините... Да, кстати, вот оно - письмецо-то.
- Спасибо, Таня. Ну, счастливо! Совет вам да любовь, как говорится. Хотя я на Вашем месте всё-таки присмотрелась бы к этому человеку.
В ответ Татьяна виновато развела руками:
- Ну что поделаешь? Сердцу ведь не прикажешь.
Только вежливость помешала Маше спросить тётю Таню: а за что Вы его любите? Может, её ответ как-то пролил бы свет, помог бы разобраться, почему злые и нехорошие люди оказываются кумирами у миллионов. Оттого ли, что очень красивы внешне? Или оттого, что хорошо говорят, умело пуская пыль в глаза? А люди им верят и всё прощают. Потому что слепо влюблены. Так же, как тётя Таня в своего Серёжу.
"А может, и не нужно загадывать?" - пришло вдруг девочке в голову.
Но тут же подумала: но ведь я обещала. Кроме того, дошло до неё в следующий момент, не будет ли это смахивать на диктатуру? Разве это правильно - силой лишать человека выбора? Тем более, выбора в её собственной квартире встречаться с тем, кто ей мил. Ведь теперь это квартира тёти Тани, а значит, её дело, кого туда приводить. Нет, придётся всё-таки загадывать желание.
- Заходи, Серёженька.
- А меня опять не выбросит?
- Вроде бы не должно. Если девчонка не обманула.
- Вот именно - если не обманула. Потому что если обманула, то...
Он вдруг замолчал, не закончив мысли, отчего Татьяну тут же охватила нервная дрожь.
- То что? - спросила она испуганно.
Вместо ответа Сергей обхватил руками затылок в целях предосторожности и, набравшись смелости, вошёл в квартиру. Переступил порог и... оказался в прихожей. Впервые в жизни.
Татьяна даже не пыталась скрыть своей радости:
- Ура! Получилось!
Вошла вслед за ним и расцеловала его так, будто не видела любимого целых сто лет...
"Вот оно - счастье!" - думала женщина, прежде чем заснуть в объятиях Сергея.
Весь следующий день Татьяна летала, как на крыльях. Весь мир был для неё прекрасен: и солнышко светило ярче обычного, и небо казалось чище и голубее, чем всегда, и птички пели самые райские песенки. И даже ободранная дверь подъезда казалась чуть ли не вратами рая. Как мало нужно женщине, чтобы быть счастливой!
Не испортили ей настроения и коллеги-продавщицы. Сегодня, вопреки обыкновению, они казались Татьяне не злыми чопорными бабами, а милейшими женщинами на свете. Каждую из них она готова была обнять и расцеловать.
Работа, нудная и монотонная, впервые в жизни принесла ей удовольствие, ибо покупатели сегодня тоже казались добрыми ангелами. Татьяна улыбалась им так искренне, как, наверное, не улыбалась никогда. Да и сами покупатели, видя такую улыбку, не особо стремились попортить ей нервы.
Так незаметно пролетел целый рабочий день. Пора бежать домой - готовить романтический ужин.
Тепло попрощавшись с коллегами, женщина помчалась к автобусной остановке. Автобус уже стоял там, и толпы людей, как обычно, вваливалась в его узкие двери. Женщина побежала быстрее. Фу! Успела! Как только она вбежала, автобус, запыхтев, тронулся с места и поехал.
Тут только до Татьяны дошло, что номер-то она не посмотрела. Куда он хоть идёт?
Она хотела было спросить об этом кого-нибудь из попутчиков, как вдруг услышала голос:
- Знаешь, Лизок, я, наверное, домой заезжать не буду - мне ж ещё надо купить торт, цветы. Всё-таки у нас романтический ужин.
Кажется, голос Сергея! Или послышалось? Чтобы посмотреть, Татьяна выгнула шею в ту сторону, откуда он доносился.
Сомнений быть не могло - это был он. Но что это? Рядом с ним у окна сидела какая-то блондинка. Весь её вид говорил о том, что Серёжа ей не чужой человек, и она ему тоже далеко не чужая.
- Ночевать тоже будешь у Таньки? - спросила она.
- Разумеется. Я ж ей собираюсь предложение делать.
Предложение! От радости Татьяна чуть не подпрыгнула прямо на месте. Значит, Серёжа уже разведён, и Лизка ему не жена! А остальное неважно.
- Так значит, квартира будет наша?
- Ну, конечно, Лизок. Как только она меня пропишет, я тут же с ней разведусь. И мы туда переедем.
- А она точно пропишет?
- Пропишет, - уверенно ответил Сергей. - Она ж в меня, как кошка, влюбилась.
И это говорит он, Серёженька! Татьяна стояла, как каменная, не в силах поверить собственным ушам.
Очнулась только когда кондукторша, устав окликать её, легонько тронула за плечо.
- Девушка! Оплачиваем проезд.
Позади тем временем послышались звуки открывающейся двери. Ни слова не говоря, Татьяна бросилась вон из автобуса, не обращая внимания на удивлённую кондукторшу.
Долго она бродила по улицам, бесцельно, как зомби, и задавала себе один и тот же вопрос: зачем я родилась на свет? зачем вообще живу? Прежде она думала, что если Серёженька её разлюбит, она умрёт на месте. Отчего же не умерла ещё в автобусе, когда узнала, что он её никогда не любил?
Наконец, устав обходить вдоль и поперёк весь город, женщина решила вернуться домой, чтобы лечь спать. И хорошо бы заснуть и больше не просыпаться.
Дошла до родной хрущёвки, поднялась в свою квартиру, поставила чай.
Неожиданно раздался звонок в дверь. Чисто машинально Татьяна пошла открывать. На пороге стоял Сергей. В одной руке он держал небольшой тортик с шоколадным кремом, а в другой - три красные розочки. И улыбался, улыбался.