Я перечисляю эпитеты и сравнения - город страстей, город спрут, каменное кладбище, джунгли пороков, лабиринт одиночества, кладовая истории, средоточие мысли, город солнце, город музей, сцена жизни,
спальня подонков, мастерская талантов, замок отчаяния, муравейник, лоджия художников, маяк заблудших, знамя отверженных, парус света, палитра юных гениев, надежда старых педерастов, симфония без конца, разлука без начала, артель разврата, город чудовище, город мечта,
город истина, город ложь... Город всё! Невозможно всё сравнить и всё рассказать.
Я иду по России. Блики городов согревают мне плечи: города восходы, города закаты. Я знаю - город создал человека. Низко кланяюсь вам города, я человек!
Я вхожу в города как в общие бани. Они открыты и откровенны, гудит в ушах от их доверчивого шороха. Зрячий всё услышит! Над этими тротуароми прошли поколения, пронесли печаль и боль, радость и надежду. И скрылись в переулках кладбищ, оставив толику городу. Город, пресытившись, возомнил - "Колыбель революции", "крепость Востока", "родина самоваров"...
Ах, города, города! Плюю на ваши старые колени и свысока смотрю на колокольни. Нет городов в России кроме Москвы, и Москва - это вся Россия, современная и древняя, богатая и нищая, нежная и грустная, разодетая и укрытая в сумрак.
Из стандартных городов и городов-подземелий, из тесноты степей и простора подворотен, затиснутый в горы и выброшенный на побережья я поворачиваю голову к Родине и грезится мне Москва. Её широкие проспекты и узкие тротуары, неуёмная толпа прохожих и поверженное
спокойствие алкоголиков, концертные залы и душные забегаловки. Мне грезится до бесконечности. Нельзя меня остановить, не расстроив.
Когда совсем не вмочь, я пою про последний троллейбус. Он подбирает отставших, возвращает, убаюкивает. Я вскакивал на ходу, я бывал трезв и пьян, я бывал и влюблён, и ограблен. И синие глаза пассажиров цвели предо мной как цветы. Подарите мне один московский
троллейбус в оставшуюся жизнь! Большое спасибо, Булат!.. Я спрячу его у сердца.
А улицы? Улицы... Ни одна воскресная прогулка не сжимала мне так сердце. Куда ты катишься, жизнь, по своим улицам? Меня подхватывает поток. Я был вместе с вами, москвичи... На площадях..." Скажите, сколько стоят ваши плечи?". "Хамите..." " Хо-хо... Любовь - не серьёзное дело, так, между делом - тело..."
Не гасите огней, не останавливайте троллейбусы - не затихнет жизнь, жизнь улиц. Они дышат как подоенные коровы, они терпеливы, любопытны, наивны. Лягте на шоссе и откройте своё сердце! Его поднимут как факел. И выбросят ... в канализацию. Вот, если бы вольтова
дуга?!
На улицах вечность. Там видно время. Е=mc2. Остроумнее сказал только Гейзенберг.
Я стараюсь понять молодых. Яркие и незаметные, дикие и интеллигентные - их миллионы. Они осаждают электрички, сидят в залах, хулиганят на стадионах. Что они ищут? И что найдут? Улицы образуют потоки. Всё чаще ускользают в подъезды, всё реже волчий глаз одиночества. Я не знаю за что, но я восстаю против этого строя. Я против их
революции, их сексуальных свобод, растлевающих души, праздника недозрелых шлюх.
Я был явно другим. Меня мучило то, чего нет, меня стесняла одежда, меня тормозила старая школа. Я помнил, что - "люди -винтики, рулевой у штурвала", а мы -"свидетели мудрости". Лишь после Сталина расширили дороги.
А что будет после меня? Какая стена запомнит мою тень?
Я не нахожу ответа в городе. У нас разный долг.
Только ночь останавливает движение улиц, разгоняет ищущих, разводит милиционеров. Остаются только красные следы светофоров. День - незакатная река. Я пробежал бы от истока до финала, но робко останавливаюсь. Меня ждёт долг во фраке. Я ухожу с ним за чернильные стены.
А улицы продолжают бежать, и где-то там в конце истина. Истина тайна или обнажённость, то, чего никогда не рассмотришь. Вопросы задавал не один Гамлет: молодость - вечный вопрос, смерть - пока что единственный достоверный ответ. Чем больше морщин, тем меньше вопросов. Но я ещё бьюсь в сетях нерешённости, ищу, жду. С меньшей надеждой брожу по бесконечным улицам, менее чувствителен к боли обид и отрицающих взглядов. Но я ещё не так и сед. И Москва - моя молодость.
Я думал, что истина за розовыми шторками, распылялся в прозрачности, ловил беглую улыбку занавесок. Окна палили по мне залпами. В таинственной глубине мне чудились прекрасные незнакомки. Там разрешались споры. Играли уличные всплески огня на ласке кожи. Падали тяжёлые шелка у мягких кресел. Входили и уходили молчаливые и трезвые
мужчины. А женщины всем телом отдавались поэзии. В замках цариц проходила придуманная мною игра в жизнь.
Коммунальные квартиры, в которые я заходил, казались мне исключением. Галереей обыденщины, скрывающей потаённое. Отвлекающим маневром. Рвом перед крепостью.
Я знаю теперь коммунальный мир. Плоское божество за стенами. Ёмкая камера заключения. Яма потерь. Там бродят кошки и старухи. Визжат упитанные самки и пуганые дети. И грустно гнутся половицы.
Уют - западня, собственность - кандалы, семья - тюремная стража, брак - приговор.
Москва, Москва! Ты начинаешься и кончаешься с улиц. Один прыжок - и человек на свободе. Капли толпы подхватывают песчинку грусти, раздавливают, низвергают и поднимают на волну, с которой видно море. Качаны голов - дендрарий в лунном свете, обрывки разговоров - аромат
садов. Раздувая ноздри, я льюсь в толпе.
Я - сама улица. Глажу стройные ножки женщин. Развожу и сталкиваю встречных. Глазею на витрины. Слушаю жалобы пьяных и расстроенный шопот обиженных. Все тяготы мира на плечах тротуаров. Я сгибаюсь вместе с пешеходной тропой. И омываюсь тоской. Я плачу от красоты,
недоступности, серости, напыщенности, далёкости. Разделённые на атомы улицы ведут меня в общность и разобщённость. Толпа колышется у меня внутри. Толпа вершит правый и неправый суд. Советует. Оправдывает. Успокаивает. Поддерживает, чтоб не упал. И всех вместе катит к пропасти.
Улицы - дороги в никуда. Как жизнь. Одних уносят с тротуаров, другие делают по ним робкие первые шаги. Пассажиры улиц! Их согревают плечи, ласкают взгляды, лечат прикосновения. Багаж впечатлений вмещается за плоским лбом. И вот уже клонится голова. Настал черёд
сойти с проторённой дороги в сумрак. А в начале пути из подъезда выкатывают новую коляску. И новые глазёнки вспыхивают над мостовой.
Весь смысл тупика в том, что из него не возвращаются. Нельзя быть сразу в начале и в конце. Дорогу жизни проходят только однажды.
Редко кому удавалось не проиграть всего себя в смертельной игре со временем. Но удавалось!.. Уже удавалось - оставить после себя слово, имя, памятник неизвестному поэту.
Я тоже ввязался в эту безнадёжную схватку. Мне выпало не один раз подняться на крыльях мысли над вечным городом. Мой жребий объять необъятное, посеять сомнение, червоным пером смести пыль с истины.
Город не подо мною, а во мне. Город в сердце. В гуще мечты. В пульсе и взгляде. "Москва со мною, но едва ли я с ней..." - сказал москвич. Я смеюсь над теми, кто не видит дальше своего подъезда. Я иду по жизни как по Москве. Я знаю, каждый нюанс моих чувств можно найти в этом городе.
Я не хочу вспоминать. Нужно без частностей придти к общему. В армии утопленников не разыскивать и не выставлять над всеми один труп. Сегодня сети я предпочитаю архаичной удочке.
Звонят колокола над толпами. Каждому времени свой звук. Пугающие удары опричнины. Молодецкий перезвон гуляющего купечества. Набат революции. Кремлёвские куранты строителей. Сталинский гимн. Мелодии громогласья. Трубный призыв. Магнетический грохот единства. Динамик
над каждым ухом. Изобретение радио и магнитофона доказало правителям убедительность повторений.
Я тоже раб эпохи. Второе поколение из четырёх, вращающихся в колесе. Первое наступает, второе отступает, третье держит, четвёртому остались воспоминания. Всё дело в том, сколько слушать колокола.
Колокол времени. Город висит на его шатающемся языке.
Я прислушиваюсь и вглядываюсь. Пестрят краски. Слезят глаза. Иллюминации. Реклама. Безвкусные женщины и дети из папье-маше. Суетливый штурм прилавков. Довольство урвавших свой кусок.
Самый распространённый цвет - стоп-сигнала. Бензиновый век и идея. Порядок. Дисциплина. Сдержанность. Никто не узнает нашу испорченность, раздвоенность, сдавленность. Мы настолько развились, что трудно сойтись даже трём единомышленникам. Лозунги нужны абстрактные: "Долой бананы, да здравствуют баклажаны!.." Мы - тонкая бестия. Первое, что мы познаём - стоп-сигнал. Только молодые и алкоголики прут на красный цвет.
Цвет крови и флагов. Улицы залиты кровью. Улицы - жгучие артерии города. Дома - мрачные гробики. Жизнь вселенной в узких переулках кладбищ.
На улицы набегает туманный прибой мысли. Бьётся о тупые углы. Шарахается от светофоров. Растворяется в красках. Серое вещество отступает от блеска игрушек. Кто победит: отчаянье грусти или животный разгул чувственности? Бритоголовый мыслитель иль обтянутая шел-
ками красотка? А, может быть, в сплошном дыму последний гений, смирившись, на пару с потаскухой, закрыв окно, будет терпеливо ждать своего часа? Мне это не узнать.
Я устал. Устал, будто на мне, как на гитаре, сыграли безумный рок. Моя улица кончилась. Я сижу на ступеньках в склеп и гадаю в возвращение. Рядом с памятником Пушкина поставят монумент моего потерянного поколения. Столп. "Виселицу грёз" - повторяю я навязчивый
образ.
Могу ли я любить этот город, если для меня уже всё кончено? Отсвистели мои милиционеры. Отсмеялись мне головки над юбками. Скользким тротуаром прошлёпали за поворотом мои ноги. Моя улица кончилась. Моя улица кончилась. Моя улица кончилась.
Любил я маленькую женщину. Она такая маленькая. В шубке и валенках. У неё на ресницах не таяли снежинки. Её губы податливы. Нежная и гордая. Смелая и добрая. Она прошла бы со мной и улицы и пустыни. И затхлые деревни. И жёлтые горы. И море. И залы. И солнце. И тот столп, на котором я распят у памятника Пушкину. Прошла бы... если бы я её встретил...
Невстреченное. Потерянное. Вечное. Их развозят городские троллейбусы. Последние троллейбусы несбывшейся мечты.
Со мною рядом мои сверстники. Они живут в Москве. Им близки город и жизнь. Близка утрата. Близок я. Такие же невысказанные. Нескладные. Добрые. Боль ласок и разлук. Боль трещин и печали. Как мало нас, далёких и близких! Утроба быта прочёсывает сужающийся круг. Нам суждено смиренье, но мы готовы к бою. Быть может, барабанщик подаст
сигнал, когда наступит утро. И мы придём, чтоб не мечтать, а драться.
Мы движемся плечом к плечу. Под мантией времени. Агитацию магнитофонов. Осуждающую ухмылку толпы. Мы здоровы и грубы. В нас усыхает сила. Нас пугает забвение. Мы скорбно катим колесо истории. На этом колесе нас будут четвертовать. Одну нашу часть возьмёт Родина,
вторую - женщины, третью мы проспим, не заметим. И уж самая малость останется себе. На брызги дум. На трепет ожидания. На ярость. На тоску. И на мечту.
Москва - город моих друзей. Их не принимают другие города. Не понимают. Не выращивают. Москва - теплица мыслящих. Инкубатор чувственных. Террариум грустных. Здесь сходятся улицы жизни. Сходимся мы в блестящих холодных забегаловках. Седеющие рыцари размышлений. Потерянные романтики. Непонятые таланты. Нам подают свежее пиво и пищу
для бесед. Среди нас нет шпионов. Мы признаём, что ни на что великое уже не способны. Не в силах повернуться и уйти. Сгореть падающим метеором. Поднять на флагштоке собственный штандарт. Мы догораем как свечки. На окраинных улицах.
Мимо стен и реклам проносится поток скорости и сияющей жизни. Весёлые таксисты. Денежные красотки. Парни с поисков. Это мираж. Нереальные шаржи. Ненаучная фантастика. Это создано для того, чтоб мы смотрели сквозь витрины. Там наши тени в чёрных смокингах с перстнями на пальцах. Наши шлюшки, обласканные чужими. Наши думы, смоченные коньяком. Красивость - надушенная маска серости. Беззаботность - отраженье забот других. Веселье - всхлипывание пустоты.
Друзья уводят меня на последний троллейбус. Я кланяюсь тротуарам. Спотыкаюсь о вечность. Икаю от необъятности. Я люблю этот город. Люблю потому, что в подъездах не лают собаки. Что, наверняка, нам не будет здесь памятника. А памятник Маяковскому засижен голубями. Люблю, что здесь много улиц, много домов, и где-то живёт моя маленькая женщина... и Володька Галкин, и Серёжа Казьмин. А Мишака Котляр отсюда сбежал в Канаду.
Я тоже прошёл эти улицы и нагрел своим дыханьем воздух. Я здесь ничего не испортил и не исправил. И умру я не здесь, а вдали, где чуть помнят, что есть Москва, и что Москва - это всё.
Меня увозит троллейбус. Машу рукой и таю в синеве. Мне больно-больно. Но я вспоминаю одну песенку, и боль стихает.