Снежные заряды шли волнами, то закрывая все вокруг, то позволяя увидеть в открывшемся коридоре редкие ели, кусты пойменного ивняка и полоску заборов, за которыми проступали очертания крыш. Тропу, ведущую от железнодорожного перрона к недалекому поселку, сильно перемело, ноги увязали в сугробах, а руки оттягивали тяжелые сумки. Перекрывая шум ветра, из-за заборов доносился лай собак - громкий и счастливый своих, разочарованный и от того злобный - соседских.
Спустившись в узкое, но глубокое русло замерзшей речки, я поднялся по вырубленным в грунте ступенькам на другой берег и замер от неожиданности. В просвете, возникшем между беснующихся сгущений пурги, метрах в ста от углового поселкового забора, возник узнаваемый силуэт вертолета. Все бы ничего, но "вертушка" торчала из снега хвостом вверх и выглядела обгоревшей. Вокруг никого не наблюдалось...
Бросив сумки, я рванул напрямую к месту падения воздушного судна.
Путь по целине оказался трудным. На открытых местах глубина снега была везде выше колена, в ямках и канавах я, пока не добрался до соседских ворот, несколько раз проваливался по пояс. Тропа, которая вела от них к железнодорожному перрону, проходила почти рядом с вертолетом. Добежав до места, я остановился и осмотрелся.
Снег вокруг потерпевшего аварию "Ми-2" был сильно притоптан. Судя по всему, небесному гостю крупно повезло - он упал прямо в надув у высокого полотна старой дороги и соскользнув по насыпи, уткнулся носом вниз, отчего хвост его сильно задрался. Кузов, как стало понятно при ближайшем рассмотрении, вовсе не горел - просто был грязным из-за слоя сажи. Дверь не открывалась, видимо ее замкнули. Следы вели к ближним к месту падения дачам, как к Олегу Михайловичу, так и к Василию Гавриловичу.
Этих соседей, проживавших здесь постоянно, я, вместе с другими обитателями поселка, для краткости, звал просто "Михалыч" и "Гаврилыч". Оба невысокие, жилистые, с заметной скуластостью в облике, характерной для жителей Сибири, женатые на сестрах, они почти одновременно вышли на пенсию. К этому времени предприятие, которому принадлежал бывший пионерский лагерь, обанкротилось, и его имущество распродавалось в счет долгов. Имевший связи предприимчивый Михалыч, не упустил момент и сумел практически даром выкупить два больших одноэтажных корпуса, один для себя, другой, рядом, - для свояка.
На железной дороге в эти весенние месяцы проходили плановые работы по капитальному ремонту полотна. Сразу оценив такой удачный расклад, Михалыч съездил к железнодорожному начальству, договорился, в результате на каждый участок привезли по паре машин старых шпал. Этого хватило и на столбы для заборов и для замены подгнивших нижних венцов в купленных домах. Наняв работников, Михалыч за пару недель огородил с полгектара вокруг своего приобретения, благо, земли здесь хватало. Поставив высокий забор из толстой сетки-рабицы, сплетенной из нержавейки, он привез из города и установил большие железные ворота с калиткой и занялся обустройством дома.
Экономный Гаврилыч сам копал ямы под столбы, таскал из леса жердняк для прожилин, лопатой в одного поднимал целину. Так все и продолжалось. У Михалыча все время на дворе присутствовало два-три работника, которым он не оставлял времени для долгих перекуров, и дело построения загородного счастья продвигалось у него не в пример быстрее, чем у свояка, опиравшегося, видимо, в соответствии с идеями "чучхэ", только на собственные силы.
...
За заборами на каждом из соседских участков метались и демонстрировали свою свирепость по паре кавказских овчарок. Они находились не в загонах, значит, хозяева отсутствовали. Обойдя периметр, возле ворот Михалыча я обнаружил следы грузовика, скорее всего, "Урала" или "Ступы". Вышедшие из ворот следы здесь и обрывались. Получалось, что все люди уехали на этом вездеходе. И во всем поселке я находился как единственный представитель рода человеческого. Еще раз осмотрев упавший вертолет, покурив врастяжку, немало озадаченный, я вернулся назад, к брошенным сумкам.
Добредя до тропы, постоял, переводя дыхание, забрал поклажу и пошел к своей даче. С трудом открыл заваленную снегом калитку и сразу попал в водоворот собачьих лап, хвостов, мокрых носов и языков. Пришлось бросить сумки и с полминуты потратить на обнимания с обезумевшими от счастья лохматыми зверюгами. Бросив каждой по мороженной минтаине, я открыл дверь, затащился с сумками в сени и, не мешкая, занялся неотложными делами - затопил печки в доме и в бане; поставил кастрюли варить собакам; раздолбил замерзшую прорубь, натаскал оттуда воды; снова подбросил дров в обе печки. Периодически, выходя из дома, я забирался по приставленной лестнице на крышу и оглядывал сверху участки соседей и вертолет. Там так никого и не наблюдалось. Это было странно.
...
В половине восьмого, почти не опоздав, пришла вечерняя электричка. Постояв и дав длинный свисток, короткий состав из семи вагонов лязгнул буферами и с нарастающим воем начал набирать ход. Когда электропоезд скрылся за поворотом, и звук от него стал почти неслышен, со стороны перрона донеслось нестройное пение. Прислушавшись, я разобрал слова "Степь, да степь кругом...". Песню неплохо выводил красивым баритоном Михалыч. Ему, не всегда попадая в такт, но громко и с энтузиазмом вторил своим тонким пронзительным голосом Гаврилыч. Они явно были пьяны. Тут мне припомнилось, что жены певунов на той неделе уехали на юбилей к своей старшей сестре, куда-то за Урал, оставив мужиков холостяковать и смотреть за хозяйством. Допев про ямщика, свояки принялись спорить, что исполнить дальше. Михалыча тянуло на лирику, Гаврилычу больше хотелось веселья.
"Не, наверное, не подерутся", - подумал я, наполняя собачьи миски теплой похлебкой и прислушиваясь к начавшейся ссоре соседей. Действительно, через недолгое время, пенсионеры пришли к консенсусу и грянули "Поворот" из "Машины времени". Метель давно утихла и в морозном воздухе звук, отражаясь от сопок, звучал особенно сильно. Мне не терпелось узнать - что же случилось с вертолетом и его экипажем, но, по всей видимости, что-то внятное выяснить вряд ли сегодня получится. Хотя, кто знает, еще же не вечер...
Повторив раз пять на развилке припев, соседи принялись обсуждать - кто к кому сегодня идет, чтобы продолжить. Каждый считал, что надо идти именно к нему. Несколько раз в разговоре упоминали и меня. Хотя соседи и находились в изрядном подпитии, свет в окнах моей недалекой дачи они заметили. И тут же решили, что меня совершенно необходимо привлечь к предстоящему дружескому общению за рюмкой самогона. Но, конечно, сначала надо накормить скотину и собак, затопить печки, а вот через часик будет в самый раз! К концу их обуждения я понял, что мне будет сложно отказаться от такого приглашения и решил смириться с предстоящим, а заодно и узнать - что же, все-таки, произошло?
Действительно, не прошло и часа, как залаяли собаки и во дворе появился слегка пошатывающийся Гаврилыч. Он долго объяснял, что у него и в самом деле, дома не очень прибрано, поэтому сегодня придется идти к Михалычу. Не совсем поняв причину его оправданий, я покидал в пакет что-то из еды и выпивки, чтобы не идти с пустыми руками. Потом воткнул в проушины для замка щепку, и мы направились к уже ожидающему нас накрытому столу в доме у речки.
А на столе располагалась огромная еще скворчащая сковородка с зажаренной свининкой, блюдо с дымящейся картошкой, присыпанной зеленым луком, в специальных сервизных посудинах лежали грибочки пяти сортов, маринованные огурчики-помидорчики, домашнее лечо.
Чуть сбоку в глубокой тарелке возлежала домашняя же копченая утка, источающая сногсшибательный аромат, к ней прижималась фарфоровая емкость с тертым хреном, имевшим местное название "вырви глаз". Имелись и прочие разнообразные яства, с художественным вкусом расставленные хозяином. На середине, дополняя картину, стояли несколько бутылок с разноцветными напитками, изготовленными Михалычем из тщательно очищенного самогона и природных даров.
...
Плотно закусив после второй, я поинтересовался насчет событий, развернувшихся в поселке, судя по всему, сегодня утром. Перебивая друг друга, соседи с загоревшимися глазами стали рассказывать эпопею. Естественно, каждая из версий существенно различалась. Тем не менее, еще через несколько рюмок, картина сложилась достаточно цельная и, на мой взгляд, весьма колоритная.
В Иркутск по линии "Гринписа" прибыла иностранная делегация для оценки - худо ли, хорошо ли живется в Сибири настоящим таежным хвойным лесам. Наняли они в местном авиаотряде вертолеты и полетели в разные стороны, смотреть - что там с лесами, фотографировать обнаруженные безобразия и нарушения. В нашей вертушке находились, помимо пилота, двое "буржуев" и переводчик - невзрачный сопровождающий от комитета по лесам из областного начальства. Один из иностранцев оказался очкастым рыхлым немцем из Мюнхена, молодая рослая блондинка, не лишенная привлекательности, - американкой из штата Северная Каролина.
С утра погода благоприятствовала, но уже через час после вылета начала портиться, и они повернули обратно. То ли авиационный керосин оказался некачественным, то ли еще что, но, надо же, как раз над нашим поселком враз отказали оба двигателя машины. На вращающихся лопастях вертолет начал плавно падать и рухнул в глубокий снег прямо у дорожной насыпи, соскользнув по ней и наклонившись. Толстая подушка снега в надуве хорошо смягчила приземление, никто не пострадал, лишь сопровождающий приложился лбом о фюзеляж, от чего и получил небольшую царапину.
Покинув воздушное судно, пассажиры и экипаж увидели бегущего к ним по тропе от своего дома полураздетого Гаврилыча. Тот с утра за завтраком уже немного употребил горячительного, вышел на крыльцо перекурить и, почти сразу, заметил быстро снижающуюся с небес железную птицу. Последовал удар, и наступила тишина.
Потрясенный увиденным, и изрядно ошалевший Гаврилыч, сразу кинулся к месту падения, надеясь, что хоть кого-нибудь получится спасти. Обнаружив, что все уцелели, счастливый старик бросился всех обнимать и целовать, чем привел их в некоторое замешательство. Затем он потащил гостей к себе домой, искренне радуясь привалившему случаю и предвкушая - как они сейчас вместе это дело отметят. Пилот по рации успел сообщить координаты авиапроисшествия. Им сказали, что оборудованная машина придет на место не позже, чем через пару часов. Получив такое известие, они решили, что хочешь, не хочешь, но греться как-то надо, мороз прижимал, и побрели по узкой тропке за Гаврилычем.
Пройдя через широкие сени, всей компанией зашли в дом и замерли у порога. Ремонт старого корпуса у хозяина затянулся. На новых, недавно замененных, лагах лежали, как попало, еще нестроганые, доски. Внизу бугрился земляной пол, засыпанный стружками и другим мусором, с большой полуобвалившейся ямой под будущий погреб. Один участок пола в дальнем углу у печки был закрыт досками полностью, на нем как раз умещался стол с широкими лавками по бокам. К столу от входной двери вели мостки из двух "играющих" досок. Повсюду сновали куры, следы их жизнедеятельности виднелись повсюду - на досках, на лавках и на столе.
- Проходите, проходите, дорогие гости! Грейтесь пока, сейчас покушать сделаю! - кричал Гаврилыч, грязной тряпкой стирая со стола и лавок куриное непотребство. Улучшив еще внешний вид мебели протиранием рукавом, хозяин, разгоняя домашнюю птицу, заметался, доставая на стол то, что у него было. Осторожно пройдя к столу и присев на краешки лавки, гости с изумлением осматривались. Если внутреннее убранство их поразило, то предлагаемое угощение оставило след в их душах, думаю, что до конца их дней.
Дело заключалось в том, что Гаврилыч, в принципе, не умел готовить. Вообще. Ел только то, чем кормила жена. Та уехала уже неделю назад и все оставленное ею давно закончилось. Не особенно заморачиваясь, Гаврилыч питался тем, что имелось из съестного. Этим он и пытался накормить пришедших в его дом людей. На кусок газеты хозяин дома крупно порубил куски несоленого сала. Туда же нарезал злючую луковицу. В миску вывалил мягкие желтые огурцы. Хлеба у него не было.
С полки над столом хозяин достал граненые стаканы с жирными следами пальцев на их и без того нестерильной поверхности. Из-под пола он выудил ополовиненную трехлитровую банку с техническим спиртом, тут же долил ее водой из открытого ведра. Поболтав, разлил напиток в стаканы, почти под края, схватил свой, и, не дожидаясь остальных, опрокинул содержимое в себя. Морщась и зажевывая луком, он вдогонку пронзительно закричал:
- Ну, это, значит, за спасение! Да вы пейте, ешьте, гости дорогие, заморские, не стесняйтесь, топтать вас всех на пеньке! - проработав всю жизнь на тяжелой технике, Гаврилыч физически не мог говорить тихо и спокойно. Речи он всегда говорил быстро, выкрикивая основное и обильно пересыпая ненормативной лексикой.
Гости сидели с растерянным видом, не решаясь прикоснуться ни к еде, ни к выпивке. Пара серых кроликов, появившиеся на краю помоста откуда-то снизу, пошевелили длинными ушами и, спугнутые начавшей доставать фотоаппарат американкой, стремглав умчались в другой угол дома, нырнув в нору под балкой. Хозяин, хватанув еще полстакана, настаивал на необходимости выпить всем коллективом, и, замечая их нежелание в этом участвовать, начал обижаться и бычать. Обстановка постепенно накалялась, положение для гостей стало казаться критическим, но спасение, в последний момент, все же пришло. Дверь распахнулась, и на пороге появился Михалыч, ходивший с утра по делам на соседнюю станцию и вернувшийся сейчас оттуда на первой электричке. Сразу оценив обстановку, он успокоил гостей, наругал свояка, что так некрасиво принимает людей и увел их к себе. Гаврилыч потащился следом.
Там они посидели, покушали разносолов и расслабились. Вскоре пришла вахтовка. Механики осмотрели вертолет и сказали, что приедут завтра с нужными для ремонта прибамбасами. Воспользовавшись оказией, Михалыч, поехал в город, заодно отвезя детям и внукам мешок разной вкусной снеди. Гаврилыч тоже решил за компанию проведать детей, и загрузился рюкзаком картошки. На вечерней электричке оба вернулись, выпив бутылку водки на двоих прямо в вагоне. Их появление, сопровождаемое "шедеврами" вокального искусства, я и услышал. На следующий день приехали техники. Поковырявшись в моторе, что-то наладили, и винтокрылая машина, легко поднявшись, стремительно прошла над поселком и исчезла между сопок.
...
Придя в себя, отогревшись у Михалыча, напробовавшись деликатесов и вкусных напитков, американка с любопытством оглядывала висящие на стенах ковры, идущие под окнами батареи парового отопления и красивый камин с изразцами и кованой решеткой; осмотрела и душевую кабину, и теплый туалет, оборудованные в углу. Роскошные люстры, свисающие с потолка, паркетный пол, большой цветной телевизор, японский музыкальный центр и прочие вещи свидетельствали, что хозяева этого дома живут в достатке. Советская власть в то время уже рухнула, но полки магазинов пока еще оставались пусты.
И немец, и американка почти не говорили по-русски, и общаться приходилось через переводчика. Сделав несколько комплиментов суетившемуся возле них хозяину, как бы невзначай, представительница американского народа поинтересовалась:
- Олег Михалыч, скажите, Вы же с Вашим соседом одновременно ушли на пенсию?
- Да, три года назад. Он даже на два месяца раньше. А что?
- Да, сосед-то Ваш, он, вроде, трактористом на стройке всю жизнь проработал. А вот, интересно, кем Вы работали, перед тем как на пенсию уйти?
Рассказывая мне про это, уже сильно выпивший Михалыч, потрясенно крутил головой и повторял:
- Не, вот гадюка, а? Не, ну вот надо же - какая гадюка?!
На пенсию он ушел, проработав перед этим двадцать лет завхозом областного общества слепых...