Стрельникова Юлия : другие произведения.

Королевское проклятие. (Общий файл)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.56*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История о девушке, которая попала в запутанную историю в основном из-за собственного любопытства. Начиналось как рассказик, а чем закончится, я и сама не знаю.Обновление от 13.02

  КОРОЛЕВСКОЕ ПРОКЛЯТИЕ
  
  Глава 1
  Как обычно это водится в любом, мало-мальски себя уважающем королевстве, над Фарсисскими правящим родом висело то ли проклятие, то ли благословение. За давностью лет позабылось, кто именно и за что наградил им династию, но все подданные, от министров до последнего попрошайки, точно знали - оно существует, прочно вросшее в традиции, и сбывающееся неукоснительно.
  Выражалось это главным образом тем, что в королевском семействе никогда не рождалось более трех детей. Один ребенок был красивым, другой - трудолюбивым, а третий - умным. Притом, никто не мог предсказать, в каком порядке появятся детишки. Так однажды на свет появился только красивый, позже прозванный Эриком Восхитительным, а три поколения спустя страной правила Аманда Спокойная - трудолюбивое дитя, единственная из всей семьи оставшаяся в живых после моровой язвы, выкосившей чуть не четверть королевства.
  Оба раза неполного укомплектования королевских отпрысков закончились весьма печально, и потому монархи стремились родить именно троих детей, и никак иначе. Бастардов в нашем роду по понятным причинам никогда не бывало.
  Однако если вы уже решили, что такой ход вещей был благом, спешу разочаровать. В династии нашей все строилось по принципу: 'если где-то прибыло - в другом месте должно и убыть'. А потому каждый ребенок королевского рода взамен качества, которым был наделен за двоих, чем-то обделялся вовсе. Так в добавок к уму прилагалась лень, трудолюбивым не доставалось ни капли привлекательности, а красивые, увы, урождались глупыми. Что и сгубило Эрика Восхитительного.
  Множество королей и королев, занимавших Фарсисский престол, а скорее ученых, им служивших, искали способ если не обойти, то хотя бы ослабить действие сей особенности правящего рода, и, наконец, методом случайно-научного тыка открыли чудодейственный рецепт.
  Умный ребенок, независимо от старшинства и пола, наследовал трон, трудолюбивый, обязывался постричься в монашеский орден по своему выбору,(ибо счастливая семейная жизнь ему все равно не горозила), после чего волен был трудиться во благо родного королевства, на любом избранном поприще. А красивый - выдавался замуж или женился по политическим мотивам, но обязательно в другом государстве, чем укреплял дружественные отношения, и тем тоже служил своему роду. Разобраться, кто из детей какими качествами наделен, особого труда не составляло, достаточно было посмотреть на их внешность.
  Чтобы не возникало лишних иллюзий, сразу скажу мать моя, Изабелла Мудрая, правит железной рукой и умирать не собирается, равно как и мой отец Генрих Двадцать Седьмой, бывший принц ничем не примечательного мелкого княжества, а ныне король почти что империи, раскинувшейся на весь Фарсисский полуостров и десяток крупных островов, так что о дворцовых интригах речи не пойдет. Народ по ночам спит спокойно, засухи не было, враги трепещут, а в королевской семье уже родилось три дочери, как и положено.
  Только вот к огорчению невероятному (увы, боюсь только моему), я не получилась ни умной, ни, хотя бы, трудолюбивой, а красавицей, всем на загляденье, да к тому же еще и младшей. Про таких, как я говорят: 'волос длинный, ум короткий'.
  Может, кто и позавидовал бы моей внешности, но к милому лицу, традиционно прилагалось почти полное отсутствие мозгов и абсолютно не приспособленные к труду руки. Не то, чтобы я была совсем клушей - танцы, песни, светская беседа, взыскательный вкус, все это получила я щедрой мерой. Но легко ли год за годом наблюдать, как Арми, лишь взглянув на страницу книги, запоминает ее без усилий, помогает матери в государственных делах, и нисколько не смущаясь, вступает в ученые споры с лучшими умами, какие только существуют, а эти самые умы, потрясая сединами, ловят каждое ее слово. Из дальних странствий сестре привозят диковинки, а не новые украшения, как мне. Ни одно интересное или значимое дело не обходится без участия наследницы престола. И пусть, у нее нет такого изящного вкуса, а на ушах танцевал медведь - Армите хватает ума скрывать и то, и другое, пользуясь чужими советами, скромно отказываясь петь, и внимательно наблюдая.
   А Иржи, у которой спорится в руках все, за что она не возьмется: вышивка, земледелие, лекарство, живопись! Ну и пусть не красавица, через много лет не будет иметь значения ее миловидность, зато все ее любят и ценят, и ее творчество проживет еще не один век. К ней идут за помощью, и оберегают от огорчений. Думаю того, кто посмеет посмотреть косо на старшую из королевских дочерей или попытается обидеть, разорвут в клочья на месте. Правда, ей предстоит постричься в монахини, но сестру, похоже, это нисколько не волнует. Лишь бы не мешали заниматься делом.
  От меня ничего подобного не ждут. Когда я запинаюсь на уроках, учителя снисходительно усмехаются, мол, что взять с недалекой, фрейлины только и говорят со мной, что о нарядах, кавалерах да развлечениях, а от самих кавалеров кроме серенад до рассвета и комплиментов весьма сомнительного содержания и вовсе ничего не дождаться. Меня не зовут на помощь, ко мне не идут за советом, не требуют ничего кроме совершенной внешности и приятного обхождения.
  Конечно, на балах я блистаю, предложений руки, сердца и короны насчитывается уже с десяток. Тех, которые предлагают части тела без трона, я перестала запоминать еще лет в пятнадцать - все одно такого мезальянса родители не допустят.
  Моя задача - стать достойным украшением супруга, подтверждая и освящая его власть. И надежда, что муж окажется молодым, добрым и любящим ничтожно мала, потому что где вы видели такого короля?
  Даже для своей семьи, я что-то вроде фамильной драгоценности, красивой, дорогой сердцу, но почти бесполезной. Когда за семейным обедом обсуждают государственные дела, мне кажется, что беседа идет на другом языке. Мои же интересы для родных слишком неглубоки.
  Ко всему прочему, есть во мне еще один недостаток, которое затмевает собой все остальные качества. Упрямство.
  Однажды в детстве, в ту пору, когда в силу возраста, глупость скорее умиляет, чем раздражает, мать показала мне глубокую пещеру, которую выточил в скале маленький, едва не пересыхающий ручеек. Я была заворожена и восхищена его упорством. Он проделал работу десятка камнетесов, будучи предназначен совсем для иного. Мой характер был таким же ручейком.
  Весь двор знает, что младшая из королевен, упорна, а порой и упряма, хуже осла, но только этот непростительный для девушки порок, и спасает меня от собственного неразумия.
  Пусть непринужденных научных бесед мне не вести, не участвовать в управлении страной, а сложные математические расчеты навевают на меня ужас и сон, зато я способна часами сидеть над одной страницей, пока нужный факт не утвердится в голове навсегда. Дятлы бледнеют от зависти, глядя, как упрямо я стучу, раз за разом, во все закрытые двери и дроблю в мелкое крошево гранит науки. Да, Армита в тысячу раз умнее, но и мне больше не приходится краснеть от смущения, общаясь с иностранными послами через переводчиков.
   Никогда не стать мне столь же искусной как Иржиния, ни в шитье, ни в кулинарии, ни в каллиграфии, но приготовить обед или написать изящным почерком письмо я смогу. Мою первую вышитую салфетку страшно было использовать даже в качестве половой тряпки, десятую сочли работой ребенка, а тридцатую - уже и показать не стыдно. Я не вскакиваю с первыми лучами солнца, чтобы начать фанатично трудиться, но сама возможность знать или уметь что-то, драгоценна для меня, хотя ума не приложу, где применять с таким трудом добытые навыки.
  И все бы, верно, шло своим чередом, когда после празднества устроенного в честь девятнадцатилетия ее высочества Сильвии, (то есть меня), родители заговорили о брачном возрасте. Я была совсем не против, даже начала готовиться к путешествию, так сказать, для ознакомления со странами женихов, и с ними самими. Хотя и знала, что окончательное решение принимать не мне, поездка должна была изрядно разнообразить устоявшийся дворцовый быт. Да только за неделю или две до отъезда, в происходящее вмешалась моя глупость.
  Сплетни, собираемые и безвозмездно распространяемые фрейлинами, донесли, что один сиятельный вельможа для личного своего сада заказал у иноземных торговцев дивных птиц 'фламинго'. И будто бы те заморские птицы, приносят счастливую любовь всякому, кто хоть однажды взглянет на них. На счет этого врут наверняка. Да только как удержаться? А уж посмотреть, как диковинных гостий будут выгружать с корабля - и вовсе святое дело.
  Выяснить, когда судно должно прибыть в столичный порт, труда не составило. Я ведь глупа, а не тупа. Новости попадают на стол к Армите раньше, чем случаются. Стоило просто порыться в ее бумагах. Даже если бы сестра застала меня в своем рабочем кабинете, - особой беды в том нет: отговорилась бы тем, что в ее кресле мечтается хорошо. Таким отговоркам почему-то все верят за милую душу. А вот попробуешь правду сказать - начинают сомневаться.
  И денек выдался солнечным, не по-осеннему теплым, с ласковым ветерком - как раз для прогулки.
  Из дворца ускользнуть - пара пустяков: платье попроще одеть, волосы замотать платком, да корзину взять побольше, чтобы загородиться ею - никто и не узнает. Для приличия я все же брала с собой фрейлину посговорчивее, ибо нехорошо для репутации девушке благородного происхождения бродить одной. Хотя столица же - что случиться может?
  Сопровождать меня фрейлина, не чуждая авантюризма, согласилась, но вот участвовать в маскараде отказалась напрочь. И я в скромном маскировочном наряде выглядела, будто служаночка сопровождающая благородную госпожу, зашедшую полюбоваться на корабли.
  В столичном порту часто фланировала нарядная публика, особого внимания мы бы не привлекли. Об обратной дороге я тоже не волновалась. К тому времени как прогулка наскучит, меня, несомненно, хватятся, пришлют чуть не полк вояк, и с почестями доставят во дворец. Такое уже бывало.
  Почему принцессу не начинают искать сразу? Да потому что третий день упомянутую особу собирают в дорогу. Внешне это выражается в том, что половина придворных и слуг носится с охапками, ворохами и упаковками непонятного предназначения, бестолково складируя их в растущие как на дрожжах, кучи по периметру покоев. А на глазах звереющие фрейлины раскладывают все обратно, заматываясь настолько, что вежливо предлагают мне сесть где-нибудь в уголочке и не мешать, занявшись, ну, например, новым романом, который, даже на мой невзыскательный вкус по смыслу недалеко ушел от дворцовых сплетен. Мама с папой и Армитой выясняют, на кого из женихов стоит обратить особое внимание, и смотрят на меня...странно. Так гепард в королевском зверинце глядит на косточку, решая: сейчас погрызть или на вечер отложить. Так что если я пару часов не буду никому мозолить глаза, мои придворные даже обрадуются, а семья не огорчится. Потом разволнуются. И только часа через три обнаружится прискорбное отсутствие оберегаемой персоны. Докладывать побегут и того позже - ведь еще придется объяснять, как это получилось прохлопать исчезновение ее высочества.
  В непривычно простом наряде и без свиты, затерявшись среди зевак, я наслаждалась пьянящей свободой, так редко мне достающейся, запахом моря и нагретой солнцем смолы, так редко выпадающими на мою долю, во все глаза уставившись на трап, по которому вот-вот должны были начать разгрузку заморских диковинок.
  Фрейлина сначала восторженно чирикала над ухом, разделяя мое настроение, потом вдруг замолкла.
  - Августина! - позвала я, думая, что девушку оттерли толпой, и обернулась. Для того чтобы увидеть как огромный грязный мужик зажимает ей рот, а второй такой же накидывает старый плащ, чтобы скрыть богатое платье. Наверное, с ними был кто-то еще, потому что в то же мгновение рот и нос мне заткнули платком, гася еще не вырвавшийся крик, и прежде, чем я успела рвануться в сторону - в глазах потемнело.
  Сознание вернулось быстро. Наверное, так и было задумано: плохо стало девушке - вывели из толпы. А вот тащить через весь порт чревато, пусть своими ножками топает.
  В голове шумело, и любое неосторожное движение вызывало тошноту. На мне, как и на Августине был старый плащ. Не удивлюсь если, позаимствовали его на ближайшей помойке - запах соответствовал. Прежде чем я успела поднять крик, бок укололо острым и вкрадчивый голос, перемежая обращение 'лапочка' и 'солнышко' с отборными ругательствами, велел мне шустро шевелить ножками и молчать, если я не желаю в ближайшее время стать кормом для рыбок. Убедительно посоветовал. Почему-то я ему стразу поверила.
  Августина тоже молчала. Стальное лезвие хороший аргумент даже для самых болтливых.
  Надеюсь, что меня уже хватились и усиленно ищут! Пусть ругают, пусть запрут во дворце до самого отъезда - лишь бы нашли! Портовые склады, мелькающие мимо, напоминали лабиринт - зайти можно, а обратно без помощи не выйти.
  - Пришли, красавицы!
  Конвоир оскалился, пряча нож, и 'дружелюбным' пинком отправил нас друг за дружкой в открывшийся проем.
  За низенькой дверью оказалась крутая лестница, ведущая в затхлый темный погреб. С потолка звонко капало, мокрые камни скользили, а по бокам шевелилась невнятная серая масса. Похитители, убедившись, что мы достигли пола, захлопнули дверь, лишив подвал единственного источника света.
  В темноте стало еще страшнее, чем в полумраке. Рядом всхлипнула Августина. Словно эхо, с другой стороны раздался хрип, и что-то мягкое, теплое и шершавое коснулось шеи. Я не выдержала и закричала.
  Хрип повторился, надтреснутый голос, перемежаясь с кашлем, спросил:
  - Чего орешь-то так?
  - Страшно, - честно призналась я.
  - Ниче, пройдет, - успокоил хриплый, и потрепал по плечу. На этот раз от крика я удержалась, хоть и с великим трудом.
  Августина в темноте нашла мою руку. Или я нашла ее. Так было немного уютнее.
  - Давно здесь сидите?
  - А хто его знаеть-то? - словоохотливо отозвался хриплый. - Дня три, а может и поболе будет.
  Вот уж успокоил, так успокоил.
  - Надо выбираться, - решила я, и попробовала встать, Августина не пустила меня, потянула обратно.
  - Не надо, - зашептала на ухо. - Сидите тихо, ваше высочество. Нас уже наверняка хватились и ищут. Ведь найдут же?
  Вопрос повис в воздухе. Кажется, Августина успокаивала не столько меня, сколько себя.
  - Обязательно. - Собственный голос придавал уверенности. - Надо только пошуметь, чтобы услышали наверху. Так быстрее найдут.
  Судя по звукам, невидимый сосед забился в агонии.
  - Че ржешь-то?
  На этот раз голос был женский, но почти такой же хриплый, простуженный. Опознать в раздающихся рядом звуках смех, мое сознание отказывалось.
  - Так это, девульки рядом кричать собрались, - пояснил хриплый, и снова забился в конвульсиях. На этот раз смех поддержали еще два-три голоса. Ой, мама моя королева, сколько же их здесь?
  - Тут, кричи - не кричи, все одно не услышат. Думаешь, не пробовали? Не одно горло сорвали. Да еще тот, кто за дверью сторожит, ребра помнет, - наконец, пояснили из темноты причину веселья.
  -Все равно делать что-то надо, - не сдавалась я.
   - Что? - резонно возразила темнота.
   Я задумалась. В голову ничего не приходило. Ушибленные колени болели, ладони саднили, хотелось плакать и проснуться. В остальном от уха до уха звенела гулкая пустота.
  В невеселых размышлениях, а проще говоря, в молчании, прошло некоторое время. В подвале было не только сыро, но и холодно. Мы с Августиной дрожали, прижимаясь друг ко дружке, и уже без всякой брезгливости кутаясь в вонючие плащи.
  Если нас спасут, никогда больше не буду сбегать! Буду пай девочкой. Отчего мне во дворце не сиделось?
  - Может сказать им, что ты сестра королевского советника? - спросила я шепотом у фрейлины. Я-то на принцессу сейчас не больно похожа, а вот Августа одета соответственно положению. - Пусть выкуп потребуют. Или разрешат записку передать.
  - Не поможет, - всхлипнула Августина. - Это же работорговцы. Им все равно, лишь бы схватить кого да уехать.
  - Не поможет, не поможет, - подтвердил хриплый слева. - Прикопают по-быстрому и все дела. Свои шкурки ценнее денег.
  В королевстве работорговля была под запретом и жестко каралась, хотя наши южные соседи, относились к ней гораздо спокойней, а их соседи и вовсе не стеснялись открыто торговать людьми. Но светловолосые и светлокожие фарсисцы высоко ценились на рынке рабов. По всему выходило, что в жажде наживы мерзкие торговцы живым товаром пренебрегли риском. Значит, нас постараются как можно быстрее вывезти из страны, а там прости-прощай надежда - к словам рабыни никто не прислушается. Ставить под угрозу торговое делом ради одного, пусть даже огромного выкупа никто не станет, скорее и вправду убьют. Я чуть не заскулила от страха, осознав эту простую мысль.
  Подкатившуюся к горлу истерику легко остановил невидимый в темноте сосед, деловито предложив пару оплеух, как лучшее средство против слез. От оплеух я вежливо отказалась, и всхлипывать прекратила. Темнота подвала давила на плечи, странным образом уравнивая всех в положении и правах.
  Дверь распахнулась внезапно, когда темнота стала уже почти привычной.
  -Эй вы, отродье, выползайте по очереди, - велел уже знакомый вкрадчивый голос, дополнив команду витиеватыми ругательствами, каких девушкам знать не полагается, и смачным плевком.
  Дневной свет слепил и заставлял щуриться. Замерзшие руки и ноги плохо слушались, то и дело оскальзываясь. Вдобавок, у самого верха лестницы я запуталась в юбках и если бы не бдительная Августина - покатилась бы вниз, пересчитав все уже пройденные ступени. Не смотря на то, что мы находились в одинаково плачевном положении, большей частью по моей вине, фрейлина не упрекнула меня ни словом, ни жестом, и продолжала исполнять свои обязанности, присматривая за мной.
  Едва под ногами оказалась не лестница, а камень мостовой, как запястья мои захлестнули веревочной петлей, которую один из конвоиров привязал к поясу. Августину, несмотря на сопротивление, оттащили чуть в сторону, ее удерживал другой верзила. Я видела что девушка, попыталась заговорить со своим конвоиром, что-то истово обещая или умоляя, но в ответ получила грубый приказ замолчать. Значит, договориться не удастся. Мы испуганно переглянулись, и торопливо отвели взгляды, словно боясь быть пойманными на этом. Небритые, просоленные, пахнущие застарелым потом, работорговцы были так удивительно похожи между собой, что затруднительно было сказать - это все те же похитители или их соратники. Сброд - лучшее слово, которым их можно было охарактеризовать.
  Всего в подполе оказалось человек двенадцать. Последним поднялся меланхоличный старик, с обвисшими засаленными седыми усами, в котором по надсадному кашлю я узнала недавнего собеседника.
  - К чему такая спешка, - недовольно рыкнул связавший меня детина, удерживая с помощью веревки еще двоих. - Безопасней до темноты подождать.
  - Стражники порт шерстят. Ищут какую-то кралю сбежавшую. Так что этих на борт и отваливаемся, - отозвался 'вкрадчивый'. Не считая странного голоса, от остальных он никак не отличался. - Уловил, Сорчо?
  Сорчо буркнул что-то маловразумительное, но после предложения 'вкрадчивого' поспорить о приказах с мамашей Босхой, замолк, только поигрывал ножом время от времени, заставляя пленников двигаться быстрее.
  Если бы нам встретился хоть один человек, стражник или прохожий, я бы дернулась и попробовала закричать, несмотря на опасность, но мы шли безлюдными, словно вымершими закоулками. Если бы я догадалась написать записку раньше, то попробовала бы ее сейчас выкинуть. О том, что у меня даже бумаги с собой нет, я не задумалась. По дороге Сорчо резко дернул веревку, и я чуть не упала, задев плечом собственное ухо, отчего замочек серьги расстегнулся и она звонко запрыгала по камням мостовой, пропав в какой-то щели. Вторую сережку я умудрилась снять уже сознательно, перед самым причалом, и она тоже очутилась на земле. Рано или поздно ее отыщут, пропажа принцессы - это как раз тот случай, когда роют носом землю и достают даже с того света. Большего я сделать не могла.
  Всех доставленных к пристани плотно утрамбовали в две шлюпки и повезли к выходу из бухты, где за рифами пряталось судно.
  Корабль, на который затолкали пленников, носил гордое название 'Красотка' и сохранил остатки былой фигурной резьбы на корме и носу. Хотя бушприт явно заменяли позже. Лет сорок назад, легкая маневренная бригантина, наверное, и впрямь была красива, а сейчас - унылое, грязное и пропахшее крысами судно, вызывало гадливость, как и его команда.
  На палубе расставив ноги, стояла не женщина даже, бабища, в штанах, измазанных пятнами сомнительного происхождения, и с повязкой на глазу. Видимо она и была обещанной 'вкрадчивым' мамашей. Потому что пленников выстроили перед ней в рядок, словно товар перед купцом, и толстуха неторопливо идя мимо, каждого осматривала, щупала. Даже в рот заглядывала. Охранники ловили каждое ее движение. Фрейлина кинула на меня предупреждающий взгляд, но я уже и сама поняла, что о своем имени и происхождении тут лучше молчать. В ушах девушки тоже не было украшений. Наверное, она пришла к такому же решению, как и я.
  Дойдя до Августины толстуха улыбнулась во всю ширь пасти, ласково потрепав девушку по щеке:
  - Добро пожаловать в плавучий бордель мамаши Босха!
  Одного переднего зуба у мамаши не хватало, остальные были железными. Фрейлина и без того уже пребывающая на грани обморока, побелела и осела на палубу. Мамаша довольно хохотнула, ее пугающая команда подхватила смех своей предводительницы на все голоса.
  - Во вторую! - велела толстуха, наконец, закончив смеяться.
  Меня мамаша осматривала долго, обдавая несвежим запахом застарелого перегара, и цокая языком:
  -Ах, какая красотка!
  Потом вытерла пальцы о штаны, отчего ни одежда, ни руки чище не стали, зачем-то подергала за косу, заглянула в рот. Удивилась:
  - И коса настоящая, и зубки целые. Не девка - картинка!
  И без всякого стеснения хватанула за грудь. Меня обдало краской, наверное, до самых ушей - могла бы, провалилась со стыда.
  - Скромна-а-я! - удовлетворенно потянула мамаша. - Небось, еще девица.
  Верзилы сзади снов подхалимски загыгыкали.
  Мамаша еще раз выдохнула мне в лицо и, наконец, вынесла свой вердикт:
  -Эту в третью. И чтобы ни-ни. А если найдется кто непонятливый, так я ему все любопытствующие части оторву, и сожрать заставлю.
  - Ну, мама Босха! Слюнки ведь текут! - попробовал поспорить 'вкрадчвый'.
  - Не про тебя товар! Или сам покупай, или не трожь руками!
  - Понял! Понял! - пошел на попятную амбал. - Ты ж меня знаешь!
  Толстуха вперевалку пошла дальше вдоль пленников.
  Меня грубо схватили за руку повыше локтя и поволокли в трюм. Парой шагов правее, тащили Августину.
  Внутри 'Красотка' оказалась еще грязней и зловонней. Где-то в темноте нас с фрейлиной развели в разные стороны.
  Августину я никогда больше не видела и как сложилась ее дальнейшая судьба - не имею ни малейшего представления. Не могу сказать даже, дожила ли она до конца путешествия. Тем тяжелее осознавать, что в таком положении вещей немалая часть моей вины.
  
  Глава 2
  'Третья', оказалась отгороженным закутком забранным решеткой, за которой уже сидело несколько девушек. Сотоварки встретили меня довольно равнодушно, но все же, чуть потеснились, уступая свободный кусочек пола.
  В третьей камере, как я поняла через некоторое время, 'мамаша' собирала тех, кого называла 'неприкосновенный товар' - девушек представляющих по мнению работорговки определенную ценность. Нас кормили два раза в день, поили вдоволь. И охранникам запрещено было трогать любую из сидящих в закутке. Даже руки развязали. Насколько я знаю, остальным приходилось гораздо тяжелее.
  С первого взгляда мне показалось, что существа делящие со мной камеру бесполые нищие, вроде тех, кому подают монетки до и после праздничной службы, но позже разглядела, что все они достаточно молоды, и принадлежат к женскому полу. А через несколько дней и сама превратилась в такое же чучело. Может я и была красавицей во дворце, но без мытья и расчески, волосы свалялись в колтуны, одежа стала грязным, рваным комком, и пахла я тоже не фиалками. Первое время я пыталась приводить себя в порядок, под равнодушными взглядами остальных, но вскоре уяснила бесполезность собственных усилий. Хуже всего для меня морально оказалось отхожее место. Я физически не могла заставить себя справить нужду не в одиночестве, а уж тем более на виду у мужчин-охранников. Мне казалось, что все смотрят на меня, и я готова была сгореть от стыда, не скоро осознав, что по большому счету, никому нет до меня дела. Мои 'подруги по несчастью' обычно дремали или бессмысленно смотрели в пространство, пребывая где-то не здесь, а работорговцам было гораздо интересней с другими пленниками, которых можно было пощупать, а порой и более жестоко позабавиться. Слышимость на 'Красотке' не оставляла никаких иллюзий в происходящем. И я вздргивала при каждом женском крике, боясь узнать голос своей фрейлины. Девушки разговаривали на разных языках, по большей части северных, а работорговцы, как и все моряки, общались на дикой смеси из всех возможных, объединяя их грязной руганью, понятной на любом языке, но все же преобладал сурамский говор, наших юго-восточных соседей, из чего я сделала нехитрый вывод, что работорговцы хватают людей в более северных странах, а потом без всякого страха и стыда сбывают их в Сураме. Сурамский я худо-бедно понимала, но нам работорговцы отдавали приказы на фарсисском, более или менее понятном всем.
  Липкий всепоглощающий страх в такой обстановке, был бы моим постоянным спутником, если бы не Страшный.
  В 'третьей' от домогательств нас защищало не только приказание жуткой 'мамаши' работорговцев, но и пленник, молчаливой кучей, лежащий в углу. Его-то между собой и называли Страшным. Сперва, в полумраке я приняла его за груду тряпья, а после - за зверя. Он был весь покрыт кровью и грязью, закован в кандалы и непонятно почему еще жив. К девушкам, сидящим рядом с ним, он не проявлял никакого интереса, а тюремщики каждое его движение встречали с опаской. Жительницы 'третьей', хоть и сторонились его, но считали чем-то вроде мебели.
  Когда Страшный в первый раз при мне шевельнулся, что-то неразборчиво простонав, я дернулась в сторону, повеселив работорговцев, заржавших, словно кони, наслаждаясь моим испугом.
  - Не тронет. Он до баб равнодушный. Это его мамаша посадила баб от нас охранять, - пояснил мне позже в порыве добродушия один из работорговцев.
  Когда первый раз принесли еду, я ни на что не обратила внимания - голодная, уставшая, отчаявшаяся и растерянная, я не знала чего ожидать, силой запихивая в себя безвкусную кашу и хлеб, убеждая, что иначе ослабею и умру до того, как меня найдут.
  Но поспав, и немного придя в себя, заметила, что пугающего соседа не кормили вовсе. Сидящая рядом смуглокожая девушка подтвердила, что ни разу не видела, как его кормят. Наверное, ждут, когда издохнет. Сами и подойти близко боятся. На следующий раз я отважилась спросить, указав на лежащего неподвижно мужчину:
  - Воды ему дадите?
  - Не велено! Хочешь - своей делись, - зло сплюнул на пол, зашедший в закуток охранник.
  Пленник, приподняв голову, из своего угла ожег его взглядом, и столько злости вместилось в мимолетное мгновение, что детина, в два раза больше, и полный сил, моментально выскочил за разделительную решетку, для верности тут же задвинув засов, всерьез опасаясь истощенного, измученного человека.
  Я колебалась недолго. На моих глазах еще никогда не умирали люди. А этот был уже почти на грани смерти.
  Приблизившись на расстояние втянутой руки, я поднесла к его губам глиняную плошку, в которую мне налили воды.
  Он не поверил. А когда понял, что не шучу, не издеваюсь над ним, схватил за запястье, не давая отвести руку, сделал два больших жадных глотка.
  - Все, все! - попыталась отговорить его я. - Сразу много нельзя. - Услышал он мои слова, или сам осознал, но руку мою отпустил.
  Я шустро отползла от Страшного подальше. Зубы ощутимо стучали.
  Но когда в следующий раз мне наполнили плошку, снова поделилась с ним. Видно, глупость моя неисправима, раз даже страх ничему не учит. Я поила его еще раза три. Один раз попробовала покормить. Он проглотил маленький кусочек размоченного хлеба и отказался . А потом устало, каркающе, прохрипел благадарность.
  А на следующий день позволил соорудить из разодранного подола повязку на самые серьезные раны. И согласился проглотить немного каши. Разумом я понимала, что таким образом не помогаю, а лишь отодвигаю агонию, но сердце, полное молодости, упрямо твердило, что жизнь всегда лучше смерти. То ли глупость, то ли легкость характера не давали мне скатиться в равнодушное безразличие отчаянья.
  Я боялась до дрожи его злых глаз смотрящих на всех с ненавистью, его рук, худых, жилистых, с остро торчащими косточками. Но в драгоценностях ли, в отрепье ли, достоинство, привитое королевским воспитанием, не позволяло малодушия, заставляя раз за разом приближаться к Страшному. Всех остальных к тому же, честно признаться, я боялась куда больше и потому даже спать укладывалась недалеко от непонятного пленника.
  Попыталась заговорить однажды, узнать его имя, но он так зыркнул, что я чуть собственный язык не проглотила. Тем удивительнее мне было, когда заговорил он сам. Шла, кажется, третья неделя плена, я запуталась в днях. В очередной раз попив, Страшный не отпустил, как обычно мою руку с плошкой, но наоборот притянул к себе, спросив сиплым шепотом:
  - Поможешь мне?
  - К-к-как? - от страха и удивления зуб на зуб не попадал.
  - Покричи.
  - З-з-а-аччем?
  Объяснять он ничего не собирался. Просто, вдруг оскалился и впился мне в плечо возле шеи, сжав зубами до боли. Визжала я громко - аж у самой уши заложило.
   - Спасибо.
  Его оттащили от меня и выволокли в коридор. Сначала били ногами, страшно, до крови и хруста костей, потом вышвырнули на палубу. Видеть я ничего не могла, но звуки доносящиеся оттуда оставляли мало места для сомнения в его судьбе. Неужели он просто хотел умереть? Но ведь это можно было сделать и менее болезненно. Я, сжавшись в комок, рыдала, боясь услышать предсмертный крик Страшного.
  А когда охранники вернулись, взбудораженные, взбодренные дикой выходкой, разбившей рутину морского путешествия, забилась в дальний угол камеры, подальше от их глаз и разговоров.
  - Вот гад! - нервно дергал плечом Сорчо.
  У него не хватало нескольких зубов, а по руке тянулась кровавая полоса. - Как рыба выскользнул. И добавил нелицеприятное в адрес Страшного.
  - Брось! Все одно утонет! - остудили его, - или рыба съест.
  Сорчо согласился и пошел за выпивкой, залить азарт боя. А у меня в голове билось: 'выскользнул, выскользнул'. Я, родившаяся и выросшая у моря, лучше других понимала, что невозможно доплыть до берега в его состоянии, но надежда нелогична. В конце концов, в Фарсисском море множество маленьких островков.
  'Доплыви, доплыви', - шептала, как заклинание, и трогала плечо, где после укуса остался лишь небольшой синяк. Страшный даже кожу не прокусил.
  На четвертый день после побега Страшного 'Красотка' вошла в порт.
  Сурамская ярмарка в моем представлении - это что-то красочное, яркое, как картинка в детской книге, радостное. Совсем по-другому ярмарка выглядит, если ты на ней не гость, а товар. Сидишь в душном, жарком, закрытом сарае, больше напоминающем загон для скота, время от времени позволяя выволочь себя на помост, чтобы очередной покупатель мог посмотреть и прицениться. И не знаешь о чем молиться, то ли о том, чтобы купили, то ли, чтобы не покупали вовсе.
  Мамаша Босха, следя за тем, как перед ярмаркой будущих рабов отгружают с корабля, напутствовала нас словами:
  - И пусть вас купят богатые извращенцы, потому что платят они лучше всех!
  Ободряет!
  В последний раз меня вытащили на помост почти на закате. Я уже успела насмотреться на всяких покупателей: высоких, низких, приятных и не очень, но всех с одинаково блестящими маслянистыми глазами и липкими, как паутина прикосновениями. Этот был еще хуже остальных: не старый, но какой-то дряблый, он щупал каждую из поставленных в ряд девушек, вертел, словно вещь, а если бы мы были чище, то, и на вкус попробовал бы.
  Мимо, на миг заслонив закатное солнце, прошел мужчина, чуть за пятьдесят, цепко и напряженно оглядывающий каждое лицо. За день я насмотрелась и на таких. Они пришли не за работниками и не за забавами - искать кого-то одного, часто дорогого сердцу, попавшего в беду. Раз за разом, даже если надежды совсем не осталось, они вглядываются в череду лиц, обходя каждый помост.
  Дряблый между тем все приближался, и я вжала голову в плечи, стараясь выглядеть незаметной, не сразу обратив внимание, что прошедший мимо мужчина вернулся и все тем же напряженным взглядом следит за мной.
  Он подошел так близко, что я ощутила его дыхание на щеке и запах нагретого солнцем тела, свежего, пахнущего мылом. Не моряк, скорее отставной военный, в нем чувствовалась выправка, заглянул мне в глаза, ища, наверное, узнавания, я спешно отвела взгляд, но он, как будто что-то поняв, уже прошел прямиком к торговке.
  Мамаше Босхе мой новый хозяин задал только один вопрос:
  -Сколько?
  И заплатил не торгуясь. Та торопливо, пока не передумал, не начал сбивать цену, схватила мешочек с деньгами и сунула ему в руки конец веревки, которой были связаны мои руки.
  Купивший меня человек, молча принял веревку, и зашагал прочь, потянув за собой.
  Я, направляемая таким поводком, спустилась с помоста в ярмарочную толчею, и, пройдя еще шагов тридцать или сорок, упала в обморок.
  Когда на тебя выливают ведро холодной воды, приятного мало. Раньше я была просто грязной, а теперь еще и мокрой, чтобы новой грязи удобней было липнуть. Меня довольно грубо встряхнули и вздернули на ноги.
  - Пришла в себя? Не вздумай бежать. Без глупостей. Пошли.
  Отдав столь 'разумные' приказы, мужчина снова отвернулся, и пошел вперед, веревка удерживавшая меня натянулась и я невольно дернулась вслед за своим покупателем, чуть не упав еще раз.
  Наверное, по его меркам он шел медленно, но мне обессиленной, и этого хватало. Я видела перед собой обтянутую белой рубахой спину, и кусок загорелой крепкой шеи между воротом и седой прической, и от этого почему-то чувствовала обреченность. Вряд ли можно ожидать доброты от того, кто покупает рабов на 'рынке шлюх'. Даже если он купил меня потому, что я напомнила ему кого-то, не стоит надеяться, что осознав ошибку, этот человек будет добр. Хватит ли у меня убедительности объяснить истинное положение вещей, чтобы суметь подать весточку родным?
  Выйдя за пределы ярмарки, мужчина уверенно свернул в переулок, повернулся ко мне, обдав то ли оценивающим, то ли брезгливым взглядом, и придя к какому-то выводу, развязал удерживающую руки веревку, а потом нанял мальчишку с телегой, почти закинув меня на нее, где я тут же задремала на мягком сухом сене. Телега остановилась, когда совсем стемнело.
  Луна освещала белокаменные стены дома, который по меркам принцессы Сильвии был небольшой загородной виллой, по ощущениям же безымянной рабыни - желанной роскошью с чистой постелью и теплой едой.
  Молчаливый спутник потряс меня за плечо, прогоняя остаток короткой дремоты, и поманил жестом за собой в дом, заведя в одну из внутренних комнат с диваном и покосившимся фикусом в напольной вазе. Да пугало огородное смотрелось бы в этих стенах уместней, чем я. Попытка выбрать прилипшее сено из волос и одежды, привела к обратному результату - я только развезла чуть подсохшую грязь еще больше.
   - Стой здесь, - велел седой.
   Ну, точно военный. Один из генералов у нас дома похоже разговаривал. Словно на военном параде. Мужчина тем временем зажег несколько светильников и, подойдя к столику возле дивана, налил в бокал вина, но пить не стал, а открыл дверь в дальнем конце комнаты, и позвал:
  - Сюда иди!
  Быстрые легкие шаги, прозвучали как укор, и в комнату ворвался белокурый юноша, в изящной кружевной рубахе и шелковом шейном платке. В пламени светильников он был похож на ангела со старинных гравюр.
  Блондин тряхнул локонами, и грациозно, чуть лениво опустился на диван, всем своим видом намекая на бесчисленные поколения высокородных предков. Старший, не обратив на позу никакого внимания, качнул головой в мою сторону. Юноша поднял глаза:
  - Тебе проблем мало , что ты тащишь в дом всякую..., - он поискал слово, - непотребность?
  - Купил на рынке. Золотом отдал, между прочим, двадцать монет.
  Белокурый аж подскочил:
  - Голову напекло тебе что ли, что я жене твоей скажу? Разве за этим ходил?
  - Успокойся, - поморщился седой.- Вечно у тебя одно на уме.
  Но белокурый вскочив, начал ходить и размахивать руками, потом схватил со столика бокал, осушил одним глотком, подавился, закашлялся, проливая остатки на рубаху, и опустился обратно на диван.
  - Полегчало? - осведомился ехидно старший.
  - Рубашка была новая. Жаль выбрасывать, - уныло сообщил юноша, ни к кому конкретно не обращаясь.
  - Не беда, еще десяток купишь.
  Белокурый немного утих. Посмотрел на меня еще раз, потом на седого.
  - Ну и зачем ты купил это чучело? Без этого забот мало?
  - А ты понюхай, понюхай, - приглашающее повел в мою сторону рукой седой.
  Белокурый раздул ноздри и шумно втянул воздух, чуть морщась, потом, словно не веря самому себе, снова вскочил, приблизился почти вплотную, еще раз принюхался, и наконец, решил:
  - Метка!
  - Она, родимая, - согласился старший.
  - Где он? - юноша схватил меня за плечи, забыв о том, что минуту назад брезгливо кривился, стал трясти, словно копилку в надежде извлечь застрявшую монетку.
  -Кто он? - уточнила я, до этого не вмешиваясь в события.
  - Тот, кто поставил тебе метку?
  - Какую метку?
  - Вот эту, - обличительно ткнул блондин в синяк на плече.
  Я открыла было рот, закрыла, снова открыла :
  -А вам зачем?
  Белокурый гневно нахмурился, набирая воздуха для обличительной речи, седой довольно рассмеялся, словно я сказала что-то ожидаемое и остроумное.
  - Сил моих нет. Разбирайся сам, Гарнс, - почти простонал юноша, сдуваясь и падая обратно на диван.
  - Идем, - усмехнулся Гарнс, и повел меня в глубину дома.
  - Зачем? - уточнила я, все же покорно идя следом.
  - В порядок себя приведешь.
  За последние три недели это было самое приятное из всего со мной происходившего. Поэтому я без возражений последовала за Гарнсом.
  Для приведения в порядок мне предоставили наполовину наполненную бадью с горячей водой, мыло и даже чистую одежду. Я избавилась от остатков предыдущего наряда и плюхнулась в воду сразу же, как только Гарнс скрылся за дверью.
  Очиститься после почти месяца жизни в грязи было трудно. Но я отчаянно скребла и мыла, стараясь удалить даже мельчайшие следы грязи и вони. А потом безжалостно драла деревянным гребнем волосы, свалявшиеся в один колтун.
  Отмывшись, насколько это было возможно, я позволила себе немного полежать в еще не остывшей воде. И подумать. То, что я оказалась в Сураме, само по себе плохо, потому что в этой стране, ценность женщины лежит где-то между хорошим оружием и лошадью. Но больше меня встревожило другое. Ко мне и Гарнс и белокурый юноша обращались по-сурамски, с едва заметным акцентом, между собой они говорили на ринийском. И это было хуже всего остального. Потому что, если до этого я молчала о своем происхождении, опасаясь быть убитой, теперь следовало молчать об этом еще упорней, иначе я пожалею что до сих пор жива.
  Земли материка, огибая Фарсисское море, образуют подкову, из середины свода которой на западе выпирает внутрь Фарсисский полуостров. По всему морю разбросано множество островов, которые Фарсис постепенно завоевывал, присоединяя один за другим к растущему государству. А на востоке, где северное и южное окончание подковы сближаются между собой, прямо перед выходом во внешний океан лежит остров Риния, скалистый, неприступный и непокоренный.
  Для Фарсиса Риния всегда была хуже кости в горле, загораживая выход наружу, мешая торговле и путешествиям к дальним землям, занимая слишком выгодное положение, чтобы оставить его без внимания. Кроме прочего Риния была удивительно богата драгоценными камнями и жемчугом. Так что попыток прибрать к рукам остров, Фарсис никогда не оставлял. Собственно, сами ринийцы тоже не были ангелами, не стесняясь нападать на фарсисские суда, проходящие мимо. Правда последние десятилетия вражда поутихла благодаря торговым соглашениям, открыв ринийцам путь в Фарсисское море, а фарсиссцам - в океан. Несколько лет тому, даже велись переговоры о династических браках, хотя и безрезультатно. И соглашения держались скорее на честном слове, чем на серьезных гарантиях. Так что можно не сомневаться, любая из сторон, почуяв выгоду, без всяких зазрений совести разорвет договоренности. И чем королевна Фарсиса не козырь в умелых руках? Да в самом жутком кошмаре мне не могло такое присниться. О ринийцах рассказывали жуткие вещи, причем люди не доверять которым не было повода. Нет, определенно, не стоит говорит им правду.
  А еще я поняла, почему легкий акцент Гарнса мне показался знакомым. Потому что так же, чуть огрубляя слова, разговаривал Страшный. Только я по глупости списала это на поврежденное горло.
  Собственно, все размышления вылились в две мысли: первая - я никогда не бывала в столь ужасной ситуации, вторая - что делать?
  К тому времени как я пришла к таким неутешительным выводам, вода в бадье окончательно остыла. Я натянула штаны и рубаху, и накинула сверху нечто напоминающее халат. Одежда странная, не похожая на привычную. Обуви мне не дали, головной повязки, которую в Сураме носят добропорядочные женщины, видимо тоже не полагалось. Эх, зеркало бы еще. Хотя, боюсь, оно меня не ободрит.
  За дверью было тихо и темно.
  - Есть здесь кто? - позвала осторожно.
  - Вымылась? - спросил Гарнс, появляясь из темноты коридора. - За мной.
  Белокурый молчал, внимательно рассматривая мою многострадальную, отмытую от грязи внешность.
   - Знаешь, я готов поверить, что у Брана прорезался хороший вкус, - наконец, сказал удивленно.- Бабищи, которых он то и дело приволакивает с моря, такие...неотесанные. А эта очень даже миленькая. И впрямь стоит двадцати монет. И того, что извела мою воду для купания.
  Мне было неприятно, что белокурый франт так открыто оценивает меня в моем же присутствии, но я старалась не проявлять реакции, чтобы не показать ненароком что знаю ринийский.
  - Разговоры после еды, Камиль, - перебил Гарнс блондина.
  - Я не голоден.
  - Только о себе и думаешь, - усмехнулся мужчина. - Девочка голодна. Посмотришь, на сытый желудок станет сговорчивее.
  Сговорчивее? Еще чего! Да я двадцать раз подумаю, прежде чем перед ринийцами рот открыть.
  - А не проще ли надавить? - внес коррективы Камиль.
  Гарнс моментально посуровел, словно сталью налился:
  - И кто будет давить, ты или я? Совесть по ночам мучить не будет?
  - Ладно, ладно, не горячись, я просто к слову. Пойдем кормить твое приобретение.
  По крайне мере применять ко мне физическое воздействие, чего я в тайне опасалась, не будут. Уже хорошо. Потому что я ни из тех людей, кто будет стоически молчать под пытками.
  Гарнс, обратившись ко мне по-сурамски, велел следовать за ним. Камиль тоже пошел с нами, всем своим видом демонстрируя, что недоволен, но вынужден согласиться с решением старшего.
  Я полагала, что Камиль побрезгает сесть со мной за стол. Сел, да еще и подпер кулаком подбородок, словно в ожидании развлечения. Старший риниец, между тем погремев посудой, поставил передо мной миску с еще теплым рагу и положил ломоть хлеба. И присел рядом с товарищем.
  Оба мужчины уставились на меня с неподдельным интересом. Чего они ждут, чтобы я чинно повязала салфетку и потребовала вилку, нож и бокал вина или начала вдруг жадно хватать еду руками? Я выбрала третий вариант. Взяла предложенную ложку и зачерпнула из миски тушеных овощей. И хотя старалась не поднимать глаз, но чувствовала что и Гарнс, и Камиль следят за мной почти неотрывно, время от времени комментируя вполголоса:
  - Ну, хоть с манерами знакома.
  Это Камиль. Еще бы, я знаю все двадцать семь столовых приборов и пятнадцать различных реверансов. И: ' Гляди-ка, не боится', - Гарнс. А ведь действительно не боюсь, мысленно согласилась я. Опасаюсь, напряжена, но липкий, животный ужас пропал.
  Когда миска опустела, мы снова переместились в комнату с диваном, где уже были. Видно у ринийца и впрямь большой жизненный опыт за плечами - после еды меня действительно разморило, настраивая на благодушный лад. По дороге с кухни, я лениво размышляла, что за отношения связывают двоих мужчин. С одной стороны Камиль явно выше по положению, привык распоряжаться всеми, в том числе и Гарнсом, как своими подчиненными, а с другой, если Гарнс что приказывает, Камиль слушается. Необычно. А еще несмотря на богатый дом, я не чувствовала присутствия слуг: ни тихого шума шагов, ни незаметного движения мелочей, занимающих свои места.
  Камиль уселся, сделав неопределенный жест рукой, видно диван был его облюбованным местом. Гарнс оперся на столик. Я осталась стоять:
  - Теперь поговорим, - решил мужчина.
  Сытой расслабленности как не бывало.
  - Где ты встретила человека, который оставил тебе этот синяк? - приступил к расспросам блондин.
  - На корабле. - Осторожно ответила я. Приходилось тщательно следить за произношением, чтобы не выдать ненароком своей родины.
  - На корабле, который шел через Фарсис?
  Я согласно кивнула.
  - Женщины, - ха, - выдохнул юноша. - Где ваша болтливость, когда она так нужна. Откуда он там взялся?
   - Я не знаю.
  Молодой человек беспомощно вздохнул, оглядываясь на улыбающегося Гарнса:
   - Попробуй сам!
  - Хорошо, - легко согласился тот, отходя от столика. - Как тебя зовут?
  Я заколебалась. Сначала имя, а потом ненароком еще что-нибудь выдам. Мужчина неправильно истолковал мое замешательство:
  - Боишься нас? Не надо. Мы не обидим.
  - Августина, - наконец решила я. Почему я так сказала, Боги ведают... да простит меня моя бедная фрейлина. Своим именем я по понятным причинам воспользоваться не могла.
  - Хорошее имя, - одобрил Гарнс. - Августина, мы ищем одного человека. Мы хотим ему помочь. Этот синяк на твоем плече для нас как знак, что ты с ним встречалась. Ты поможешь нам найти его?
  Похоже было, что мужчина говорил правду. Я осторожно кивнула.
  - Ты знаешь, где этот человек сейчас? Или может быть он просил тебя что- то передать?
  - Нет.
  - Тогда что с ним случилось?
  - Он прыгнул в море, - решила я сказать правду.
  Камиль, до этого сидевший спокойно, воскликнул:
  - Прыгнул в море?!
  - Так говорили. Я не видела.
  Мужчины переглянулись.
  - Когда это случилось?
  - Дня за три до прибытия в порт.
  Мой ответ привел их в странное возбуждение, как будто новость оказалась приятна, но неожиданна.
  - Ах, стервец! Умелец!
  - Шельма! Как время-то подобрал.
  - Значит, собираемся? - радостно спросил Камиль.
  - Погоди, - остановил жажду деятельности Гарнс, - если наши догадки верны, то пока спешить некуда.
  - А если неверны?
  - Тогда, - Гарнс на миг задумался, - ... тогда нам не помогут даже Боги.
  Мужчины расспрашивали еще некоторое время, но, убедившись, что я и сама знаю немногим больше их, и толку с этого чуть, плавно переключились на обсуждение, словно забыв обо мне.
  Луна неторопливо плыла по небу, расталкивая в разные стороны яркие южные звезды, а я краем глаза следила за ней, видимой в окошко, как за часами. Полночь миновала, пошел Темный час. Вот и его середина. Веки налились, как свинцом, а губы то и дело норовили растянуться в сладком зевке, приходилось плотно сжимать их. Наученная многочасовыми королевскими церемониями, я могла, конечно, простоять еще долго, но сами-то мужчины расположились с комфортом. А то, что девушка стоит никого не волнует? Особенно раздражал Камиль, сама не знаю почему, рука так и тянулась запустить в него чем-нибудь тяжелым. И без того выдался отвратительный день.
  Чтобы унять злость и сонливость, я попыталась сосредоточиться на разговоре. Мужчины все еще обсуждали что-то по-ринийски. Слишком быстро для того, чтобы понять разговор на языке, который знаком в основном по словарям. Но время от времени сквозь абракадабру чужой речи прорывались знакомые фразы.
  - Думаю, чуть западнее, - указывая пальцем, заявлял белобрысый Камиль, зарывшись в ворох карт, откуда-то извлеченных Гарнсом еще в середине разговора.
  - Придется учесть разброс...
  Еще что-то о скорости, времени. О, а вот это уже интересно! Словосочетание 'чертов фарсисский посол в Сураме' меня необычайно ободрило, но мужчины, в отличие от меня посчитали эту тему незначимой. И снова вернулись к обсуждению непонятных для меня величин. Несколько раз спокойная беседа перерастала в жаркий спор, в ходе которого Гарнс был переименован в 'сухопутную крысу', а блондин в ответ обозван 'безмозглым молокососом'.
  Время от времени смысл разговора окончательно терялся. Конец беседы совпал с концом Темного часа.
  - Еще бинты и антисептик, - произнес Гарнс, - неизвестно в каком он будет состоянии. Рыбы - едоки непритязательные.
  - Например, одноруким и безногим, - ехидно поддакнул Камиль.
  - Зверь- рыба не ест... - мужчина замялся, не решаясь произнести нужное слово, - ...не живых.
  - Так и он не совсем труп, - подлил масло в огонь спора Камиль.
  - Все. Закончили, - раздосадовано подвел черту Гарнс. - Остальное утором на свежую голову.
  Встал, разминаясь, и наткнулся на меня. Взгляд его сразу потяжелел.
  - Ты не ушла?
  Что я-то сделала не так? Должна была испариться? Таким взглядом на меня смотрел, словно я только что узнала Самую Страшную Тайну и растрепала ее на базарной площади.
   - А куда? - осторожно спросила я.
  Гарнс недоуменно и также осторожно, словно мы говорили на разных языках, ответил:
  - Спать.
  - Ага. Спать. А где? - постаралась я доходчивее донести свою мысль.
  Мужчина хлопнул ладонью по лбу:
  - Забыл. Бери светильник и по коридору любая комната, которая понравится. Поняла?
  - Конечно. Спасибо.
  - Августина, - догнал меня у выхода голос Камиля. - Готовить ты умеешь?
  - Немного.
  - Мы спасены. Слава Богам, - чересчур радостно воскликнул юноша.
  Я похлопала глазами, ожидая объяснений.
  - Завтра была бы моя очередь готовить завтрак, но теперь, - Камиль встал и торжественно поклонился. - Это твоя почетная обязанность.
  С тем и разошлись. Один из самых долгих дней моей жизни подошел к концу. С комнатой я особо не усложняла - толкнула первую попавшуюся дверь. Не все ли равно где спать лишь бы на чистом, да в тепле. И последней разборчивой мыслью было: 'как по синяку можно угадать, кто его поставил?'. Что-то темнят в разговоре эти двое...
  
  Глава 3
  Две ночи прошло с того разговора.
  Утром на кухне обнаружилось достаточно продуктов, чтобы соорудить вполне приличные блюда, и Гарнс, попробовав мою стряпню, одобрительно хмыкнул. При молчаливом согласии мужчин я большую часть времени проводила на кухне, иногда еще исполняя мелкие поручения вроде 'принеси, подай'. Меня никак не ограничивали в передвижениях по дому, но стоило приблизиться к порогу, как обязательно недалеко возникал один из мужчин. И даже если я никого не видела, то спиной чувствовала - приглядывают. Словно я знала что-то важное, пусть даже и сама не отдавала себе в этом отчет. Никаких поползновений в сторону общения ринийцы, тем не менее, не делали.
  Кажется, они чувствовали себя в роли рабовладельцев неловко и непривычно, так же как я не ощущала себя живой вещью. Камиль относился ко мне как к служанке, Гарнса же я, кажется, напрягала, словно он считал меня обузой или неприятностью. И, похоже, еще не решил, что со мной делать дальше.
  Загородная вилла оказалась не так уж пустынна, как представлялась с первого взгляда. Я видела пока двоих, но, кто знает, может, их было и больше. Паренек, что совмещал в себе обязанности конюха и садовника: долговязый, худой, двигающийся, словно на шарнирах, вероятно, из местных, появлялся с рассветом и исчезал с закатом. А поскольку окно кухни выходило прямиком на задний двор, мне отлично было видно, что большую часть времени горе-работник проводит ковыряясь в носу, мечтательно глядя в небо, или медленно, словно нехотя, шуршит чем-то в конюшне. Приступ деятельности вызывало лишь появление начальства в лице старшего из ринийцев. Но стоило тому отвернуться - все возвращалось в первоначальное состояние.
  Еще приходила остроносая старуха, похожая на галку - вся в черном с ног до головы и такая же неприветливая. Старуха сердито фыркала и презрительно отворачивалась в ответ на мои попытки заговорить, прошипев 'простоволосая', видимо в ее понимании это было страшнейшее из ругательств. А стоило ей задержаться подольше, как на кухне тут же появился Камиль 'попить водички'. Может мальчишка-конюх окажется приветливей и разговорчивей?
   Хотя все равно, для людей не стесненных в средствах, ринийцы жили слишком уж скромно.
  Готовка не отнимает столько усилий и времени, как кажется мужчинам. Так что большую часть дня я была все же предоставлена самой себе. И думала, думала, думала... Мозги скрипели от непривычных усилий, и отказывались выдавать путные мысли, но я упрямо, раз за разом, прокручивала в голове одно и то же. Надо выбираться, надо сообщить домой, что я жива и попросить помощи, хотя бы через фарсисского посла, надо искать Августину, я постоянно ощущала свою вину перед ней. Остальное было вторично и неважно. Из всех вопросов я выбрала один, самый безотлагательный - сообщить о себе в Фарсис. Все остальные проблемы можно решить чуть позже. Или, вернее их решат за меня, как только доставят домой.
  Я придумала штук двадцать разных вариантов вплоть до бредовых, вроде того, чтобы приручить голубя, и послать его с весточкой, но, в конце концов, решила начать с самого простого, а именно - поговорить с Гарнсом. Риниец он или нет, Это ведь обычно для мужчины - желать помочь слабой девушке и попрошу-то я всего лишь отправить письмо. К тому же подумала, что если Гарнсу возместят его траты - он будет даже рад избавиться от меня, как с радостью избавляются от досадной помехи.
  Для начала следовало привести себя в приличный вид. Если красота единственное доставшееся мне достоинство, ей следует распорядиться правильно.
  Зеркал в доме было много. Не таких, как в королевском дворце, огромных, во всю стену, но вполне сносных. Даже в моей комнате обнаружилась полированная пластина. Первый раз я взглянула на свое отражение с опаской, боялась, что поездка на 'Красотке' оставила след. Но зеркало отразило красавицу. Определенно, две косы шли мне куда как больше мелких овечьих кудряшек, столь модных в Фарсисе последние годы, а простая белая одежда даже подчеркивала сияние молодой кожи. Я улыбнулась, своему отражению, выпрямила шею, повела плечиком - и на меня глянула из зеркала та, которую восхваляют в песнях трубадуры. Еще дома мне казалось порой, что зеркала врут мне бессовестно. Когда я бывала счастлива, мой внутренний мир считал, что он рыжеват, курнос и чуть конопат, уставала - и ожидала увидеть белобрысую бледную моль, грустила - казалась себе суровой и нахмуренной. Но любая гладкая поверхность упрямо подсовывала мне чудо-деву, богиню какие бывают лишь на миниатюрах старинных книг, словно внешность моя была намного прекрасней души. Я показала отражению язык, красавица в отполированной пластине, изящно повторила мой жест.
  Нет, так дело не пойдет. Какой дурак захочет отпускать от себя такую красавицу, пусть даже она была трижды свободна в Фарсисе, даже если за нее дадут выкуп?
  Я оторвала от простыни несколько полосок и с их помощью словно лентами подобрала волосы. Еще кусок шелковой простыни - и они скрыты под головной повязкой. Плечи расслабить, поясок распустить, чтобы не подчеркивал талию, глазки скромно прикрыть ресницами - из зеркала глянула испуганная, смущенная и нуждающаяся в защите девушка. Миленькая, но не больше. То, что надо. Будь я мужчиной, непременно кинулась бы такую защищать.
  А записку я уже написала ' Жива. Здорова. Продана в рабство'. И подпись 'Августина'. Здесь главное не слова - почерк. Пусть передадут тому же послу или отправят в Фарсис. Кажется дядя Августины граф, а отец- министр. С таки же успехом я могла бы отправит волосок, веревочку, что угодно хранящее мой след. А дальше - дело уже не мое. Меня ведь и так ищут со всем тщанием - инфанта могучей державы, это не та, кого можно потерять просто так или легко забыть. Даже время подобрала, как мне казалось подходящее, после ужина, когда мужчины, сидели на террасе, наслаждаясь прохладой южной ночи.
  Да только мы предполагаем, а судьбу нашу вершат Боги. Ринийцы не услышали моих шагов то ли оттого, что я была босиком, то ли увлеченные разговором.
  - Выезжаем завтра с утра, раз все так складывается. Как раз должны успеть, - медленно, словно взвешивая свои слова, проговорил Гарнс.
  - Думаешь, будет безопасно привезти его сюда?
  - Нет. Но долгую дорогу он вряд ли сейчас перенесет. Придется рискнуть.
  - Как знаешь, - вздохнул Камиль. - Последнее время мне слишком часто кажется, что мы пытаемся на ходу залатать тонущее судно.
  - Кажется... - задумчиво повторил второй риниец, напрягся, и одним движением подхватившись с места, вдруг оказался возле меня. Я не успела еще ничего сообразить, а мужчина, ухватив пребольно за руку повыше локтя, вытолкнул меня под свет фонаря. Синяки останутся. Я непроизвольно потерла плечо. Взгляды обоих мужчин не предвещали ничего хорошего, сразу захотелось съежится и исчезнуть. Напряжение ощутимо повисло вокруг.
  - Подслушивала? - резко спросил Камиль. И голос у него точь-в-точь повторял прежние интонации Гарнса. Исчез молодой бездельник, словно маска сползла.
  Что им отвечать? Подслушала, но нечаянно. В бытность принцессой мне не часто приходилось оправдываться. Ну что ж пора учиться.
  - Нет.
  - Давно здесь стоишь? - это уже Гарнс.
   - Только что пришла.
  - Зачем?
  - Я пришла с просьбой.
   -С просьбой, вот как? - улыбаясь иронично, переспросил Камиль. На миг скинутая маска стремительно возвращалась, снова превращая его в эдакого изнеженного франта.
  Гарнс закрутил несуществующие усы и поморщился. Я уже пару раз замечала за ним такой жест. Видно, не так давно сбрил и еще не привык.
  - С какой просьбой, Августина?
  Напряжение из голоса не ушло, скорее чуть смягчилось.
  - Я из Фарсиса. - выдохнула, начиная с самого тяжелого. - Меня там похитили и ... про корабль вы знаете. А потом в Сураме вы меня купили.
   - Вот как. И чего же ты от нас хочешь, фарсисска?
  Мою национальность он выплюнул сквозь зубы, словно само слово было противно.
  - Отправьте, пожалуйста, письмо. Сообщите родным, что я жива. Уверена, что ваша доброта не останется незамеченной.
  - И где же твой дом, Августина? - вмешался Камиль, его тон был тоже далеко не дружелюбным.
  - Я жила в доме королевского советника.
  Ринийцы переглянулись, словно подмигнули друг другу.
  - И кто ты ему дочь, сестра, жена?
  А ладно, врать, так врать.
  - Нет. Я ему не родственница. Мой брат служит у него секретарем. Он живет в его доме.
  Несколько мгновений мужчины разглядывали меня, пытаясь уличить во лжи. Наверное, ожидали, что на лице отразятся муки совести. А я в это время вспоминала, как мама ругала меня в тронном зале, когда я подстригла в детстве свои локоны, и пыталась оправдаться: 'Сильви, хорошие принцессы не врут'. 'Мама, ты никогда не врала в детстве?' - удивилась я. В ответ мама немного помолчала, а потом ответила: 'Разве я говорила, что была хорошей принцессой?'. Признаться, тогда я ответа ее не поняла. Но усвоила, что даже мама не всегда говорит правду. Так что, хотя я и не часто вру, пресловутые муки совести обошли меня стороной.
  - Давай письмо и можешь идти, - принял решение Гарнс.
  Поблагодарив, я протянула сложенный вдове листок с написанным сверху адресом.
  И без возражений ушла. На кухне меня еще дожидалась немытая посуда.
  
  Ринийцы, оставшись вдвоем, некоторое время молчали.
  - Фарсисска. И не скажешь сразу. Думаешь неспроста?
  - Попробую что-нибудь разузнать, - отозвался Гарнс. - Но только когда вернемся.
  - А эту, - качнул локонами в сторону двери Камиль. - Оставим здесь до возвращения.
  - С собой возьмем.
  - Как знаешь. Но ты прав, надо приглядеться повнимательней. Одно из двух - или она и впрямь не так проста, или мы с тобой два параноика.
  - Предпочитаю быть живым параноиком, чем доверчивым трупом, -отрезал Гарнс.
  - Вот и славно. Пойду собираться. - Юноша легко поднялся со ступеней и ушел в дом.
  Старший мужчина задержался ненадолго, чтобы взглянуть на звезды и затушить фонарь. Но вскоре и сам отправился спать. На террасе сиротливо остались стоять недопитая бутылка и два бокала.
  На рассвете меня растолкал Гарнс. Велел быстро привести себя в порядок и выходить во двор. Спросонья я только с третьей или четвертой попытки сообразила, что от меня требуется. Когда же я достаточно проснулась для того, чтобы спросить, куда и зачем мы идем, риниец уже вышел из комнаты. Нищему собраться - только подпоясаться: плеснула холодной воды в лицо да волосы пригладила. Чай, не на бал наряжаюсь, и вышла из дома. Улица встретила меня не развеянной ночной прохладой и мокрой от росы землей. Я зябко передернула плечами переступила с ноги на ногу, ища место посуше. В бытность принцессой мне редко доводилось ходить без обуви. В воздухе то и дело мелькали летучие мыши, еще не отправившиеся на заслуженный дневной отдых. Признаться, на мой взгляд, эти 'милые животные' выглядят пугающе и совсем не мило. Непроизвольно я попятилась назад, под защиту крыши. Нога наступила на что-то мягкое. Я сделала еще шаг и наткнулась на препятствие. Преграда была теплой и ... шевелилась. Я удержалась от желания взвизгнуть, просто медленно повернулась. За моей спиной стоял Камиль и насмешливо приподняв брови следил за моей реакцией Моя левая ступня крепко стояла на его сапоге. Я отпрыгнула. Риниец удовлетворенно улыбнулся и сделал шаг по направлению ко мне. Я отступила на шаг назад. Камиль хмыкнул и резко сократил расстояние между нами. Взял за плечо своими длинными артистичными пальцами. Хватка неожиданно оказалась очень сильной.
  - Боишься меня, фарсисска?
  Я посмотрела на ринийца. Сегодня Камиль выглядел непривычно: локоны стянул в хвост, накинул простую кожаную куртку, из-под которой виднелся ворот такой же простой рубахи. На боку висел короткий меч. Изнеженный аристократ никуда не исчез, но словно сконцентрировался. Стал тверже. Оглядев, я прислушалась к себе, но страха не ощутила.
  - Нет. Не боюсь, - и подняла глаза.
  - Это плохо, - сказал Камиль. - Должна бояться. Я ведь страшный риниец, знаешь ли? Тот самый, которым пугают маленьких фарсисских детишек. Бу!
  Он оскалился, что, по-видимому, должно было иллюстрировать его кровожадность, но выглядело это похоже на те рожи, которые я корчила, глядя на отражение в папином щите. Своеобразно.
  - Камиль, не пугай девочку, - улыбнулся Гарнс, вывернув из-за угла. - Она еще толком не проснулась.
  Он тоже был одет по-дорожному. Через локоть у него был перекинут плащ, а в руках мужчина держал пару сапожек. Плащ Гарнс накинул мне на плечи, а сапожки поставил на землю велев обуться. Чуть великоваты, но все лучше, чем босиком.
  Виллу мы покинули вскоре. Даже солнце не успело еще полностью подняться над горизонтом.
  Мне не сказали, куда мы едем и зачем, а привлечь внимание к себе, начав задавать вопросы после вчерашнего разговора я опасалась. Если за выяснение моей подноготной возьмутся всерьез, вряд ли я сумею соврать достаточно складно. Потому ехала молча. Гарнс лишь спросил, умею ли я держаться в седле. Я умела, и благодаря этому удостоилась отдельной лошади, ходя мужское седло и было несколько непривычно, но, признаться, гораздо удобней женского. Ринийцы прикрепили к своим лошадям довольно объемистые седельные сумки. Из одной выпирали странного вида палки, назначение которых мне было непонятно. Содержимое остальных торб оставалось загадкой.
  После полудня мы добрались к скалам. Сурам, насколько я помнила, тянулся длинной узкой лентой вдоль моря, огибая его с южной стороны. Но большую часть побережья занимали скалы и мели, не благоприятствующие судоходству. Перед скалами лошадей пришлось оставить. Мужчины быстро и очень ловко стреножили скакунов, отведя их за камни. И потащили меня за собой в неведомом направлении. На каменистый пляж мы выбрались уже в поздних сумерках.
  Камиль, казавшийся мне таким же изнеженным, как и я сама, на деле довольно бодро прыгал по камням, ни разу не оскользнувшись, и легко находил едва видимые тропинки. Седельные сумки, даже на взгляд выглядевшие увесистыми, мужчины прихватили с собой. Но, несмотря на это, и даже на то, что я была налегке, мое тело, непривычное к таким переходам не успевало за ринийцами. Ноги то и дело заплетались, оскальзывались, дыхание сбивалось, и уже через полчаса пути я не могла точно сказать, откуда мы пришли и сколько раз повернули. На прививал мы остановились лишь однажды, и то ненадолго - попить. Двигаться через скалы ринийцы мне не помогали. Но Гарнс периодически оглядывался - проверить плетусь ли я еще в пределах видимости.
   На пляже мужчины извлекли палки, оказавшиеся факелами, из сумок и зажгли их. Темнота стала гуще. Сумки ринийцы свалили вместе и вручив один из факелов мне, велели никуда не уходить, а сами разошлись в разные стороны. Перед уходом Гарнс спросил, умею ли я свистеть. Я отрицательно покачала головой.
  - А кричать? - влез неугомонный Камиль.
  Я подумала и головой кивнула.
  - Тогда в случае опасности - кричи. - Велел риниец и махнув рукой, бодро зашагал воль берега.
  Первое время я послушно сидела возле сумок, держа факел в руке, потом эта бесцельность мне надоела и я, укрепив палку между двумя камнями, стала прохаживаться вдоль берега. Двадцать шагов в одну сторону, двадцать в другую. Слова об опасности вертелись в голове и не давали расслабиться. Наверное, риниец специально сказал это, чтобы я не наделала глупостей. Изредка, то справа, то слева до меня доносился свист. Таким образом, мужчины подавали друг другу какие-то сигналы.
  Глаза постепенно привыкли к темноте, и я стала оглядываться вокруг. Видимо, в этом месте к берегу подходило течение, потому что количество и качество обнаруженного не поддавалось описанию. Разбитый кувшин, доска, какие-то непонятные обломки подозрительно похожие на кости, водоросли, ракушки, дохлая рыба. Это только то, что мне удалось разглядеть. Для полной картины слегка не хватало выползающего из моря страшного чудовища, но так было даже лучше. Выданный Гарнсом плащ пришелся кстати. Ночи на юге все же холодные. Я плотно запахнула его, и даже накинула капюшон.
  Ходила я теперь большей частью затем, чтобы не замерзнуть, а не от скуки. Заснуть при такой погоде все равно не получалось. Зубы непроизвольно отбивали замысловатый ритм, а сама я, подозреваю, приобрела нежный фиолетовый оттенок. Не самая приятная ночь в моей жизни. Но по здравом размышлении я решила, что и не худшая.
   На тело Гарнс наткнулся только к рассвету.
  Факел к этому времени окончательно погас, и только слабо дымил оставшейся головешкой, а я грела об него руки.
  Когда справа раздался не одинарный, а тройной свист, с замысловатыми переливами, я списала все на эхо, но минут через двадцать откуда-то из-за камней вынырнул Камиль. Он целеустремленно двигался на большой скорости, с ловкостью горного козла перепрыгивая через препятствия, рискуя свернуть шею. Я вообще-то в жизни не видела ни одного горного козла, но подозреваю, что именно так они и делают. Я, в отличие от ринийца передвигалась по этим камням исключительно медленно, придерживаясь за самые крупные осколки.
  Пробегая мимо, мужчина подхватил с земли обе сумки, а поскольку я не сумела слиться с окружающим рельефом, то Камиль обратил внимание и на меня. То есть чуть притормозил и гаркнул:
  - Чего стоишь? Быстро за мной.
  Такой грубости я, признаться, от него не ожидала, но после однообразной бессонной холодной ночи, была рада сделать хоть что-нибудь. За ринийцем, даже сильно нагруженным я не успевала, как и раньше, а может, и больше, поскольку закоченевшие части тела ловкости не прибавляли. Так что к месту встречи с Гарнсом я добралась с большим опозданием. Но ринийцам было не до меня. Они склонились над распростертым телом, которое тоже, вероятно, вынесло течением, проводя над ним какие-то странные манипуляции. Любопытство во мне победило страх, и я осторожно приблизилось.
  Лицо бедняги представляло сплошную рану. Волосы перепутаны, обвешаны водорослями, правая рука неестественно вывернута, а сам он почти наполовину засыпан песком и мелкой морской галькой. Он просто не мог быть жив. И не мог быть мертв, потому что пах морем, а не трупной вонью. Гарнс извлек из сумки маленькое зеркало и поднес к самому носу лежащего мужчины, подержал, посмотрел:
  -Ну? - нетерпеливо выкрикнул Камиль.
  Волнение не шло ему на пользу, заставляя лихорадочно кусать губы и совершать лишние движения. Старший риниец наоборот, выглядел чрезвычайно сосредоточенным и спокойным.
  -Как и ожидалось, - ответил Гарнс, демонстрируя чуть запотевшую полированную поверхность. - Жив.
  Камиль облегченно опустил плечи. Выходит, ринийцы ехали сюда именно за этим искалеченным телом? Такая жуткая находка - цель долгого путешествия? Воистину, все ринийцы - законченные психи. Зря не верила учителям. На всякий случай, я решила внимательней разглядеть утопленника.
  Для живого мужчина выглядел странно. Для мертвого, наверное, тоже. Я читала, что первым делом утопленников надо освободить от скопившейся воды, но стоило мне об этом заикнуться, как оба ринийца чуть не испепелили меня взглядами. Судя по их реакции, моя глупость осталась при мне, совсем как дома.
  - Приводить в сознание пока не будем, - решил Гарнс. - Лучше в доме, под присмотром лекаря. А вот раны перевязать бы сейчас, а то еще попадет какая зараза.
  Из седельных сумок Камиль извлек несколько одеял, странную сборную конструкцию из палок, на проверку оказавшуюся носилками, чистые полосы ткани и кувшинчик с лекарством, если судить по исключительно тошнотворному запаху. Мой небольшой, но довольно болезненный жизненный опыт утверждал, что именно гадостностью вкуса, запаха и вида определяется исключительная полезность препаратов. Пока Камиль возился с сумками, Гарнс аккуратно стал освобождать мужчину из-под насыпи. Решив, что даже моя пара рук чуть ускорит работу, я присоединилась к нему.
  От одежды мужчины тоже остались одни лохмотья, причем давно. Назвать серые комки, чуть прикрывающие тело каким-то из предметов гардероба у меня не поворачивался язык.
  Убрав с тела все посторонние предметы, ринийцы осторожно перенесли пострадавшего на носилки, где уже было расстелено одеяло, и сделали попытку его перевязать. Сразу стало ясно, что опыта в лечении у них никакого. Я бы еще понаблюдала за их деятельностью, но после того, как Камиль щедро плеснул зелья в рану прямо из кувшинчика, а Гарнс чуть не забинтовал мужчине нос и рот, даже во мне проснулось милосердие к бедняге. Если он не умер в море, то эти горе-лекари его точно добьют. Тронув ринийца за плечо, сказала:
  - Я перевяжу.
  - Умеешь? - скептично осведомился он.
  - Да, - ответила я с уверенностью, которой не чувствовала.
  Настоящих раненых я никогда не перевязывала, но фрейлины и папины охотничьи псы переносили мои регулярные тренировки с поистине героическим терпением. Так что справится я должна бы всяко лучше этих горе-лекарей. Камиль колебался недолго и передал мне ткань с явным облегчением. Бинтовать бессознательного человека оказалось даже проще. Он не вырывался, не шевелился и не пытался меня укусить. А Камиль еще и услужливо подавал бинты.
  Израненным оказалось не только лицо. Все тело сплошь было покрыто синяками, царапинами и более серьезными повреждениями. Так что к концу применения моих сомнительных умений мужчина напоминал аккуратный белый кокон. Незабинтованными остались только рот и нос, и то исключительно потому, что иначе больной бы задохнулся. Стоило мне закончить работу, как Гарнс накинул сверху на него еще одно одеяло, взялся за одну сторону носилок, Камиль встал с другой и ринийцы, плавно поднявшись на ноги, двинулись в обратную сторону. Я подхватила полупустые сумки, сиротливо оставшиеся лежать, запихала в них все остатки нашего пребывания на берегу и догнала мужчин. Теперь мне не приходилось торопиться: с носилками в руках ринийцы двигались медленно и осторожно, боясь не то, что уронить, покачнуть Страшного. Почему Страшного?
  Я его узнала по кривому красному рубцу на правой руке, когда укладывала ее в лубок. Этот рубец я видела несколько раз, когда на 'Красотке' Страшный хватал меня за руку.
  Как он остался жив? Почему он здесь? И откуда ринийцы узнали где его искать?
  Ответы без вопросов роились в моей голове. Найти им разумные объяснения я даже не пыталась. Вспомнилась бытующая в Фарсисе поговорка, про то, что ринийцы не тонут. Правда, мне всегда казалось, что применяется она не в прямом смысле и означает совсем не лестные для ринийцев вещи. Но может быть и в ней есть доля истины?
  Дойдя до того места, где мы вчера вывернули на пляж, мужчины сделали небольшой привал, чтобы поесть. Кроме прочего, в сумке оказались чуть зачерствевшие лепешки и холодная телятина, при виде которых мой желудок завопил дурным голосом. Все-таки голод - лучшая приправа к любому блюду. Кто бы знал, что рабство способствует появлению здорового аппетита и пересмотру жизненных ценностей. Если бы мне предложили на этом скалистом пляже сделать выбор между находкой бриллианта или сдобной булочки, думаю, я бы выбрала последнее. Когда вернусь домой, не забыть бы посоветовать Иржини лечить своих анорексичных благородных пациенток таким методом. Вряд ли сестра, конечно, прислушается, я ведь не училась лекарскому делу, скорее посмеется. Думать о том, что домой я могу и не вернуться, я себе запрещала. Гарнс ведь обещал отправить письмо. Обещал.
  Надо отдать должное ринийцам, голодом они меня не морили, в том смысле, что еду разделили на три части по-честному. Подкрепившись, мы продолжили путь. Гарнс окинул берег внимательным взглядом, выдернул из камней сиротливо торчащую головешку, остаток моего факела и выкинул ее в море. На мой взгляд, она и так терялась среди хлама в обилии валяющегося по пляжу, но Гарнсу, конечно, видней. Хотя на вилле я не замечала за ним такой тяги к порядку.
  Ринийцы с носилками шли через скалы с такой осторожностью, словно неверный шаг грозил им смертью. Обратное путешествие через скалы очень напомнило кошмар из моего детства. Так осторожно я не передвигалась даже на уроках манер. Как учат принцесс 'врожденной грации'? Маленькой еще трех-четырех летней девочке ставят на голову чашку с водой и просят пройти несколько шагов, не пролив ни капли. Не получилось? Ах, Ваше Высочество, тогда еще раз. Платье мокрое? Давайте переоденем. Проголодались? Конечно, конечно, закончим урок, и тут же накроют стол. Для особо неуклюжих тренировки занимали по нескольку часов. Чем старше становится инфанта, тем сложнее и длиннее маршрут 'прогулки' и неустойчивее посуда. Лестницы, повороты, темные коридоры. Честное слово, к тринадцати годам я умудрялась носить на голове узкий бокал на высокой ножке даже на бегу. И когда, наконец, избавилась от этой муштры, все равно тянула шею и прямила плечи, ощущая на макушке несуществующий хрусталь. И время от времени просыпалась в холодном поту от того, что мне снилось, как я этот бокал роняю. Б-рр! Сестры же проблему решили каждая по-своему. Арми придумала сложную прическу, в которую вплетались прочные нити, ими бокал незаметно цеплялся к голове, упрощая задачу вдвое, а Иржи просто заявила, что замуж ей выйти не грозит. Равно как и жить во дворце до старости, а потому у нее есть дела поважнее правильной походки. Как итог, свои уроки я всегда заканчивала в гордом одиночестве. Иногда глубокой ночью. Лучше бы чему полезному учили меня с такой же настойчивостью..
  
  Глава 4
  Занятая воспоминаниями, я и не заметила, как скалы кончились. И снова меня поразила слаженность в действиях ринийцев. Как будто раньше сговорились. Мужчины поставили носилки на землю и, велев мне следить за состоянием больного, занялись делом, перебрасываясь лишь короткими тихими фразами. То ли места тут безлюдные, то ли ринийцы хорошо лошадей спрятали, но на наш транспорт никто не позарился. Все три животины были выведены из-за камней, и не выглядели ни испуганными, ни недовольными. У них, видно, ночь была не в пример легче. Между двумя лошадьми Гарс с Камилем натянули какую то сложную паутину из веревок, , которая не позволяла животным двигаться вразнобой и возложили, по-другому и не сказать, на эту конструкцию носилки.
  Для трех лошадей дорога была узковата, и я ехала чуть позади ринийцев. Бессонная ночь и тяжелый день давали о себе знать гулом в ногах и тянущим ощущение в спине. Но, кажется, я достигла той точки усталости, в которой нет сил даже на сон. Да и боялась я заснуть. Вдруг закрою глаза и упаду с лошади? То-то всем смеху будет. Лучше бы ринийцы оставили меня на вилле. Куда бы я оттуда делась? Не доверяют - закрыли бы дверь на замок и дело с концом.
  По обеим сторонам дороги тянулись поля - высохшие, однообразные, с уже убранным урожаем, портя и без того унылое настроение депрессивным пейзажем. Мужчины не обращали на меня ни малейшего внимания, разговаривая о чем-то своем и позволяя насладиться унынием в полной мере. Их беседа доходила до меня урывками. И я, развлекалась тем, что додумывала остальное. Никогда раньше не замечала за собой страсти к подслушиванию чужих разговоров.
  Чего доброго, к возвращению в Фарсис у меня и уши вырастут, как у кролика - чтоб чужие разговоры удобней было подслушивать.
  - ...ланкин или телегу...бы... - у Камиля в голосе сквозило недовольство.
  - И как ты....дставляешь....привлекая ... внимания?
  - Да сурамцам мы нужны как рыбе крылья! - блондин возмутился так громко, что фразу его я расслышала целиком.
  В ответ донеслось только невнятное бурчание Гарнса, из которого я вычленила 'чертов ...сисский ..сол...', 'взятку' и '...ют носом землю'. Тонкую связь между носом и землей я не уловила и по очереди подставляла все известные мне ринийские глаголы с подходящим окончанием. Пьют? Вдыхают, пачкают, трогают, падают? В конце концов, решила, что это неизвестная мне ринийская поговорка. Но мозг со мною не согласился и упорно продолжал подкидывать варианты: плюют, ваяют, полют... Вот почему у всех людей мысли как мысли, а у меня сплошная ерунда?
  Безлюдные поля сменились столь же серыми и безлюдными деревушками - в дневную жару ни один сурамец просто так не высунет нос из дому. Ужасная страна! Днем жара, ночью холод. Только ринийцам все нипочем. У них, говорят, климат еще хуже - вечные шторма и бури.
  Гарнс привстал в стременах, вглядываясь в горизонт, и натянул поводья, замедляя ход лошадей. Камиль натянул поводья своей, подстраиваясь под его скорость, и повернул лицо к спутнику.
  - Что там?
  - Сурамский разъезд. Туда ехали - не было.
  - По нашу душу?
  - Скорее по его, - кивнул Гарнс на покачивающиеся носилки. - Мы с тобой в этой стране законно. А его сейчас ищут все от политиков до охотников за головами.
  - Прорываться будем? - потянулся за мечом Камиль.
  - Погоди, может и пронесет еще, - остановил юношу Гарнс. - его сейчас никак не опознать. - Драку мы всегда успеем начать.
  Драку? Да у меня даже от их разговора дыбом волосы встают. Может они беглые преступники? Выходит, Гарнс выкинул остатки факела не от любви к порядку, а пряча следы.
  Сурамский разъезд был совсем не похож на фарсисских военных - ни тебе доспехов, ни тяжелых щитов. Белые тюрбаны на головах, из тюрбанов торчат павлиньи перья, как у красавиц на королевских приемах. Хорошо хоть не накрашены. Или накрашены? Кажется, у третьего слева подведены глаза, но присматриваться я побоялась. Сбоку головного убора висит то ли хвост, то ли шарф - лицо от пыли прикрывать. Вместо доспехов - яркие халаты, на которые нашиты кусочки железа. И оружие - луки и изогнутые длинные сабли. Хотя надо сказать, непривычный вид не делал стражников нелепыми. Наоборот, смуглые сурамцы выглядели грозными и опасными в петушиных нарядах.
  - Стойте. Кто и куда? - пророкотал один из сурамцев, выдвинувшись чуть вперед. Его черные глаза обежали нас всех и задержались на Гарнсе, безошибочно определив в нем старшего.
  Остановиться ринийцы остановились, но отвечать не спешили. Пауза затягивалась. Воздух от напряжения звенел как струна. Мамочка моя королева, нас ведь сейчас будут убивать, прошептал внутренний голос.
  - Кто вы и куда едете? Отвечайте, - повторил сурамец, подавшись вперед. И теперь вопрос был не приказом даже, а угрозой.
  Острое чувство жалости к себе, вдруг переполнило меня и вылилось слезами. Я всхлипнула, пытаясь загнать непрошеную истерику обратно. В тишине шмыганье прозвучало так громко, что все, как по команде обернулись ко мне, даже главный стражник перевел взгляд с Гарнса на меня. Под его взглядом сразу вдруг захотелось рассказать все тайны, даже про то, где я в детстве прятала конфеты. Я еще раз всхлипнула и ляпнула, вдруг, неожиданно даже для себя:
  - Дядюшку моего едем хоронить.
  Кажется, я сказала что-то не то. Фраза моя произвела на всех эффект праздничного фейерверка: стражники, как один, повернулись к носилкам, а ринийцы уставились на меня с почти священным ужасом.
  Я поскорее спрятала лицо в ладонях. Плакать больше не хотелось, а хотелось провалиться со стыда, да так, что даже уши, наверное, покраснели. По- моему, я начинаю понимать, отчего в Фарсисе красивых королевских отпрысков отправляют подальше от дома - потому что любое их действие приводит к катастрофе. Можно как оружие использовать. Отправил к врагам и спи спокойно. Что же я наделала? Сейчас прикажет командир сурамский убить нас всех. И прощай принцесса. Не видать тебе больше родного Фарсиса.
  Молчание накапливалось, затягивалось, словно тишина перед грозой. Чуть раздвинув пальцы, я приоткрыла глаза, исподтишка оглядываясь. Гарнс с Камилем переглянувшись между собой, приняли серьезный и скорбный вид, будто и впрямь везли с собой труп. Сурамцы же, как будто растеряв свою воинственность, отъехали на несколько шагов. Командир, тот который разговаривал с нами, в ярко-желтом халате, загорелый до черноты пристально разглядывал мужчин, а особенное внимание уделил носилкам, убивать нас немедленно не кинулись.
  Что именно находится в носилках под одеялами понять нелегко, но сурамцы почему-то близко не подъезжали. Вот у нас в Фарсисе совсем не так. Если что ищут стражники, так засунут нос и в ночной горшок и в королевскую карету. Любую контрабанду найдут. А эти стоят на расстоянии, словно бояться тела до дрожи в коленях. Может, обойдется еще? Например, суеверие есть какое-нибудь про мертвых? Ах, Армита на моем месте точно знала бы как поступить, а я только наряды да танцы сурамские знаю. Хотя их женщины в таких срамных нарядах танцуют (вот ей-ей, с голым животом) что признаваться в таком знании не буду и под пыткой.
  Пока я витала мыслями в облаках, главный стражник решение принял. Кинул взгляд на своих подчиненных, и они шустро, как тараканы, вернулись обратно, и не просто вернулись, а как бы ненароком нас со всех сторон окружили. Если они и боятся мертвых, то явно меньше своего командира. А живых не боятся вовсе. Сам главный сурамец спешился, подошел к носилкам, рывком откинул в сторону одеяло. Страшный мало чем от мертвого отличался. Разве что запаха нет. Если не прислушиваться, то и дыхания не почувствовать. Сурамец особого желания присматриваться и принюхиваться не выявил, даже до тела не дотронулся, к огромному моему облегчению. Только бровью как-то странно дернул. Но ничего не сказал. Страшного обратно одеялом прикрыл, хотя уходить не спешил, приглядывался. Будто бы чуял подвох, но в чем он понять не мог. Ринийцы взгляд его выдерживали, а я все также прятала лицо в ладонях. Знаю, что не пристало особе королевской крови так себя вести - надо спину прямо держать, взгляд не отводить, но это во дворце легко сделать, где все и так подчиняться готовы. Не принцесса я сейчас, а самое настоящее позорище...
  Сурамец паузу выдержал и перешел к разговорам:
  - Куда едете?
  Голос его звучал сухо отрывисто и немного рокочуще. Не то смех, не то рык.
  - В Тунен, - ответил Гарнс.
  Вот хорошо, буду хотя бы знать, как город называется, куда меня судьба забросила.
  - Зачем?
  - Где родственник гробницу себе построил, туда и везем, - виновато и чуть недовольно развел руками мужчина.
  Какой актер в нем пропадает! В королевском театре его бы ждали слава и кучи поклонниц.
  - Откуда едете? - сурамец явно желал выяснить все подробности.
  А вот тут Гарнс соврал, назвав какое-то неудобоваримое буквосочетание. Но командир кивнул в ответ, показывая, что знает такое место.
  Дальше последовали вопросы про то, отчего умер 'дядюшка', сколько дней назад, какие обряды проводили, где мы живем, кем покойному приходимся... И так по кругу. Вопросы повторялись. Мысли путались. Солнце жарило. Я всех вопросов и не запомнила.
  Гарнс отбивался как мог, к нему присоединился Камиль и в два голоса они врали вполне убедительно. С детства ринийцев что ли врать обучают? Даже если так, нам сейчас такое на руку.
  Мной сурамец выразил явное недовольство, облив презрительным взглядом:
  - Женщина у вас дерзкая, вперед мужчин слова говорит, да еще и лицо ничем не прикрывает. Приструните ее, чужестранцы.
  На что Камиль, ехидно усмехнувшись, ответил:
   - Спасибо за совет. Мы ее в жертву приготовили. В загробный мир проводит дядю. Сама попросилась.
  И почудилась мне в его словах угроза. Ох, они, наверное, злятся на меня, с ринийцев станется в загробный мир и вправду отправить.
  Сурамец в ответ не рассмеялся, не свел все в шутку, кивнул серьезно, только рокочущих ноток прибавилось в голосе. Неужели в Сураме мертвых хоронят с живыми?
  Солнце припекало, Камиль заливался соловьем, я давно уже руки опустила и спину выпрямила, устав стыдиться. Наконец, сурамец удовлетворился ответами и отдал приказ. Кольцо стражников разомкнулось, открывая свободную дорогу. Я даже за поводья взялась, радуясь благополучному исходу. Но ринийцам, видно мало было на сегодня приключений. Гарнс лениво, словно от праздного интереса спросил:
  - Что-то слишком много вопросов вы задаете, случилось что-то? Или нас в чем подозреваете
  Только успокоившееся сердце снова шустро скользнуло в пятки. Вот что он творит? Сейчас ведь не на нашей стороне сила. Заподозрят что-нибудь и покрошат в капусту. А остатки спрячут под соседним кустиком. Да и отпустили нас уже. Командир стражников, отвернувшийся было, снова вцепился в ринийца взглядом, но ответил:
  - Каторжника ищем, чужеземец. Убийцу опасного. Потому и много нас. А теперь езжайте, не испытывая мое терпение, и будьте осторожны в пути.
  - Спасибо за совет, - усмехнулся Гарнс и подкрутил несуществующий ус.
  С тем мы и расстались. Но особо далеко не уехали. Только до ближайшей рощицы. А там ринийцы как по команде остановились, сдернули в четыре руки меня с лошади и приперли к ближайшему дереву.
  Кажется, сейчас меня будут немножко убивать. Мужчины нависли надо мной с такими зверскими лицами, словно я у них из под носа украла последние чистые носки. Конечно, легко пугать слабую беззащитную девушку.
  - Говори! - велел Камиль, снова на глазах превращаясь из аристократа в хищника.
  Что за привычка у него дурацкая, что-то требовать, а что именно не объяснять?
  - Откуда про мумии знаешь?
  - Про какие еще мумии?
  Я и слова-то такого не знала.
  - Про то, как мертвых в Сураме хоронят?
  - А как их хоронят? - против воли заинтересовалась я.
  - Вот так! - ткнул пальцем в сторону Страшного Камиль - Внутренности вытаскивают, в полосы ткани заворачивают, и такое вот чучело замуровывают в гробницу. А если очень богатый и знатный, то с ним и еще кого-нибудь.
  Видимо, на моем лице отразилось что-то такое, полагаю, что проступил нежно-зеленый оттенок, но Камиль резко замолчал, и уставился на меня так, будто пытался проделать дырку в черепе. Если бы это помогло прочитать мысли, не сомневаюсь - он бы так и сделал. Воображение услужливо подкинуло пару картинок, тошнота подкатилась к горлу. И я опрометью кинулась в ближайшие кусты. И вот там-то, где-то между приступами, меня и посетило очередное напоминание о том, какая же я дура! Я ведь могла бы обратиться за помощью к сурамцам, пообещать им денег. Клейма ведь на мне нет, значит, я имею право требовать справедливости. Понятное дело, на слово бы никто не поверил, но шум бы поднялся, а большего мне и не надо. Не побегу же я теперь обратно с криками, подождите, я забыла сделать признание?
  Наверное, я пробыла в кустах довольно долго, когда я вернулась, Камиль проявлял все признаки нервозности и подозрительности, но подступил ко мне с твердым намерением продолжить свой допрос дальше. Гарнс прервал его одним коротким словом: 'Хватит'.
  - Почему? - удивился Камиль.
  - Вначале Бран, потом все остальное, - последовал ответ.
  Мы более-менее спокойно возвратились к лошадям и продолжили дорогу. Но время от времени я ловила на себе подозрительный взгляд Камиля, который заставлял нервничать и сжиматься, хоть я и старалась не показывать этого.
  До жилья мы не доехали совсем немного, остановились в рощице , сразу за которой начинались первые редкие дома пригорода. Мужчины спешились, аккуратно сняли носилки и, положив Страшного на землю, сами устроились недалеко от него. Я опасалась, что Камиль захочет продолжить допрос, но оба мужчины буквально не отводили взгляда от носилок и разрывались между желанием немедленно оказать ему помощь и мучительным бездействием.
  В пригород мы въехали не скрываясь. Это может показаться странным, потому что даже я, с моим далеко не блестящим умом понимала, что для ринийцев почему-то жизненно важно сохранить в тайне существование Страшного, но в жаркие дни сурамцы старались не высовываться из дому без крайней необходимости. Если бы мы дожидались темноты, то любопытствующих оказалось бы гораздо больше.
  Напряжение мужчин почти ощутимо плескалось в воздухе, заставляя меня ехать еще тише. Кажется, желание слиться с пейзажем в последнее время становится моим постоянным спутником. Вдалеке показалась светлая полоска знакомого забора.
  До виллы мы не доехали нескольких шагов, когда из-под одеяла раздался надсадный не то хрип, не то стон, а потом тяжелый булькающий кашель. Страшный в носилках начал приходить в себя и вместе с трудными попытками вдохнуть и выдохнуть выкашливал из себя морскую воду.
  Мы не сговариваясь рванули во двор, за спасительное прикрытие забора и там мужчины моментально выпутали Страшного из одеял и носилок, быстро и бережно опустив прямо на нагретый солнцем камень дорожки.
  Старший риниец, кажется, лучше всех остальных представлял что делать, потому что присев рядом очень уверенным движением осторожно приподнял голову и плечи Страшного, а потом резким движением подтянул ближе и перевернул его лицом вниз, поддерживая коленом под живот. Похоже, это были правильные действия, потому что Страшный закашлялся активней и почти осмыслено попытался опереться руками о землю. Они, забинтованные, не слушались.
  Гарнс на мгновение отвлекся от него и обменялся с Камилем взглядом. Тот кивнул, и не тратя времени на отпутывание носилок от своего коня, просто перерезал все мешающие веревки. Потом схватил меня за шкирку и ткнув вниз так, что я пребольно ударилась коленями, в сторону корчащегося мужчины велел:
  - Заботься о нем.
  Так приказывают собаке, но мне было не до возмущения. Потому что тон Камиля не оставлял сомнений, если Страшный не доживет до его возвращения, плохо мне будет. С другой стороны, мое сердце и само сжималось от жалости к этому истерзанному, переломанному, но все еще против всех вероятностей живущему человеку. Жалость и некое чувство родства привлекали меня к нему. Потому что Страшный был со мной в самый жуткие минуты нашего пребывания на рабовладельческом корабле, разделив со мной не только еду и воду, но боль, ужас и непонимание. Пусть даже большую часть этого времени он провел без сознания. Из всех, находящихся сейчас во дворе виллы именно к нему, пусть даже и совершенно беспомощному, мне хотелось приблизиться, ища защиты.
  Камиль скрылся из виду раньше, чем успели осесть столбики пыли, поднятые копытами его коня. И я сосредоточила все свое внимание, на двоих оставшихся мужчинах. Страшный уже не кашлял так надсадно и Гарнс перевернул его обратно на спину, слегка придерживая одной рукой под плечи, а второй - под затылок, приговаривая, как заклинание:
  - Давай, Бран, дыши. Дыши, демоны забери весь Фарсис. Давай, Бран.
  Страшный в последний раз кашлянул и натужно, с усилием спросил:
  - Где?
  Воздух сипло вырывался из легких, и слова я разобрала с трудом, но Гарнс, кажется правильно понял.
  - Ты в Сураме. Все. Ты смог. Просто дыши.
  И убедившись, что Бран (это ведь его имя?), дышит, подозвал меня к себе кивком. Мужчину надо было перенести в комнату. Риниец подхватил Страшного на руки и велев мне придерживать плечи и голову осторожно поднялся. Мышцы под одеждой забугрились, на шее и на лбу набухла синяя жила, Страшный был хоть и исхудавшим, но все равно не мелким мужчиной, однако Гарнс сумел поднять его не потревожив и двинулся к двери. Наверное, так осторожно не носят и драгоценности короны.
  Никогда не думала, что неполная сотня шагов может длиться так долго. Гарнс ступал мягче кошки, словно щупая под собой поверхность перед каждым шагом и я, проникаясь его волнением, подстраивалась под его движения. Больше всего нам мешал сам Страшный. Он пытался то пошевелиться, то спросить что-то:
  -Ты?
  - Я,- ворчливо согласился Гарнс, - а кто еще?
  - Он?
  - Да все хорошо с твоим дружком, за доктором для тебя поехал.
  Этот ответ Страшный встретил молчанием, что позволило нам преодолеть несколько ступеней.
  - Ночь?
  - День.
  - Не вижу...- с усилием выдохнул мужчина.
  - У тебя повязка на глазах, тихо - отозвался Гарнс, опуская Страшного на кровать, с которой я сдернула покрывало, и добавил неожиданно нежно.- Не волнуйся ни о чем, мальчик мой. Отдыхай.
  Вытянувшись на кровати Страшный сквозь зубы застонал и Гарнс тут же кинулся к нему, но мужчина уже выдохнул сквозь зубы:
  - Ничего.
  Минуты тянулись томительно, тишина звенела в ушах, прерываемая лишь тяжелым дыханием Страшного. Гарнс, постаревший на глазах, замер рядом со Страшным, подтянув к себе первый попавшийся стул. Он следил за каждым движением лежащего на кровати так, будто стоит ему отвлечься и случится нечто непоправимое. Так, наверное, сидел возле меня отец, когда я умудрилась подхватить где-то краснуху и металась в жару. Мне мучительно хотелось остаться, и все же я чувствовала, что не имею права быть сейчас рядом с этими двумя.
  - Я принесу вам чего-нибудь поесть и выпить, - сообщила я шепотом, боясь потревожить эту сакральную тишину неуважением.
  Риниец отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи. Осторожно ступая, я прикрыла за собой дверь.
  Мне показалось, прошла вечность, но на самом деле Камиль обернулся меньше чем за час. Чистая ткань для повязок, печь и горячая вода. Вот и все что я успела приготовить за это время. Хотя, если быть честной, воду я не грела - в Сураме на плоской крыше каждого дома стояли неглубокие, но большие баки с водой, которая за день под раскаленным солнцем почти закипала. Я лишь проверила, что баки не забыли наполнить. Чистые простыни вполне подойдут для повязок. А вот с печью пришлось повозиться. Лучинка раз за разом гасла меня в руках, а когда, наконец решила разгореться, то розжиг вместо желанного язычка пламени выдал мне в лицо порцию черного дыма пополам с сажей. Но я справилась. Чем в тайне гордилась, торопливо стирая с лица улики своей неумелости.
  Лекарь которого привез Камиль, оказался невысоким, но крайне упитанным человеком с растрепанной черной бородой и изящными почти женскими руками. Цветной халат и всклоченная прическа, на которой отсутствовал головной убор, явно намекала, что Камиль выдернул его если не с торжественного мероприятия, то уж из приятного времяпрепровождения точно. Почему-то я не сомневалась, что хоть лекарь и прибыл на собственном животном и пошел в дом своими ногами, что в случае надобности Камиль, мрачно идущий вслед за лекарем, схватил бы его за шкирку как котенка и привез бы перекинутым через седло.
  Этого ринийца я понять не могла. С внешностью белокурого ангела, с изящными и франтоватыми манерами, Камиль производил впечатление изнеженного баловня судьбы и всячески старался поддерживать такое мнение о себе. Но нет-нет и проскальзывало под его маской другое лицо - более жесткое и непреклонное.
  Лекарь осматривал Страшного внимательно, хотя недовольно поджимал губы и косился в сторону ринийцев очень не одобрительно. Он размотал все повязки, прощупал все кости и ушибы, осмотрел раны.
  Я видела это, поскольку не удержавшись от любопытства и волнения, принесла чистой ткани для повязок и теплой воды, скромно опустив глазки долу.
  Лекарь, приняв меня за служанку, которой я сейчас и была, хоть и не считала себя такой, тут же приставил меня к делу, велев принести подогретого вина, а после брезгливо вручив лохмотья оставшиеся от одежды Страшного, велев их выкинуть. Надо сказать, что если бы меня не пустили в комнату, то с большой вероятностью, я бы подслушивала под окном. Нисколько не считая такое занятие ниже достоинства королевской особы.
  Лекарь с делами управился быстро - перемотал повязки, взял в лубок сломанную руку и прописал покой и кучу лекарств. На глазах повязку оставил, велев делать примочки и менять через день, сказав, что это единственный шанс сохранить хоть какое-то зрение. Выдав все указания он также шустро удалился, не дав себе труда даже попрощаться.
  - Не разболтает? - с сомнением спросил Гарнс
  - Не должен. И золота, и угроз ему перепало в должном количестве, - отозвался Камиль. - Тем более у нас все равно нет другого выхода.
  Гарнс кивнул, больше своим мыслям, чем Камилю и уже по-сурамски сказал мне :
  - Иди отдохни. Еле стоишь на ногах.
  Я и правда заснула, едва добравшись до кровати.
  
  Глава 5
  И потянулись однообразные дни. Теперь моей основной заботой стал Бран. Ему требовалось особое питание, постоянный присмотр и помощь даже в повседневных мелочах. Хотя мужчины и взяли на себя заботу о гигиенических процедурах.
  Страшный, я все еще называла его так про себя, был в тяжелом состоянии. Большую часть времени он спал, иногда у него поднимался жар и он начинал бредить, выкрикивая отдельные бессвязные слова или неся уж совсем непонятную тарабарщину. Когда же он чувствовал себя более или менее сносно, то рядом всегда оказывался кто-то из ринийцев и они слабым шепотом разговаривали на свои, вероятно очень секретные темы. Не думаю, что Бран подозревал о моем присутствии, хотя я и проводила с ним большую часть суток. Даже спала в соседней комнате, чтобы просыпаться от каждого шороха и стона.
  Ухаживать за больным оказалось вовсе не так приятно, как пишут об этом в книжках. Вроде того, когда прекрасная дама сидит у кровати своего раненного спасителя, который мечется в жару и бреду, заодно признаваясь ей в любви, а она белоснежным платочком промокает пот с его лба. И едва открыв глаза после болезни, рыцарь натыкается на свою даму, прекрасную и цветущую, и тут же наполняясь силами, заключает ее в объятья.
  В жизни дама далеко не бодра и цветуща, а невыспавшаяся, с затекшим от постоянного сидения рядом тела, с кучей дополнительных дел по дому, злая оттого, что возможность отойти появлялась лишь тогда, когда рядом сидел кто-нибудь из ринийцев. Роль платочка исполняют постоянные перевязки, лекарства, примочки, попытки накормить и напоить.
  А самому больному начхать на высокие чувства: во-первых, я вовсе не дама его сердца, во-вторых, ему настолько плохо что все силы уходят лишь на поддержание жизни и ему не до дам, пусть даже трижды прекрасных, в-третьих, он не видел и эта новая неизвестность его пугала, было еще в-четвертых, и в-пятых, и в десятых.
  Я утешала себя тем, что в этом доме я лишь жду, пока дойдет письмо отправленное Гарнсом, а значит, все окружающее меня ненадолго, и в спокойствии, в постоянстве нет ничего дурного. Кроме того я должна быть благодарна Страшному, ведь именно благодаря его синяку, этой таинственной 'метке' меня купили ринийцы, которым, по большому счету, я не нужна, а не какие-нибудь извращенцы или того хуже. Что может быть хуже, я понимала слабо.
  С появлением Брана из поведения ринийцев исчезло праздное ожидание. Они собрались, как собирается человек перед прыжком или каким-то опасным мероприятием. Гарнс постоянно исчезал надолго, Камиль писал множество писем, причем половина из них тут же отправлялась в мусор, а корзины, доставляемые из лавок при помощи мальчишки конюха, стали значительно объемнее. Среди обычных вещей то и дело попадался то теплый шерстяной плащ, то вяленое мясо, то мех - кожаное вместилище для жидкости. И хотя по-отдельности ни одна из этих вещей ничего не значила, вместе они говорили о том, что ринийцы собираются в дорогу, причем стараются делать это так, чтобы привлечь как можно меньше внимания. Интересно, как они надеются потащить с собой Брана, ведь слабый и почти беспомощный, и едва ли перенесет дорогу? Впрочем, это не мои заботы. Я подсознательно прониклась ощущением скорого возвращения домой. И полной мерой познала момент нетерпеливого ожидания. Когда минуты тянутся как часы, но вчера ничем не отличается от сегодня.
  На всякий случай я осторожно поинтересовалась у Гарнса, не забыл ли он отправить мое письмо, на что получила ответ не волноваться. И успокоилась. А зря. Ведь учили же меня, что ринийцам нельзя доверять.
  В один из вечеров, когда Гарнс как всегда где-то пропадал, а Камиль пришел посидеть с только проснувшимся Браном я сидела на кухне. И приоткрыв заслонку, любовалась язычками пламени, они просто завораживали меня. А чтобы не подкидывать дров, на улице было все еще довольно жарко, по одной доставала бумаги из ящика для растопки и кидала их в печь. Хоть бумага и недешевое удовольствие, но исписанная или испорченная, она только на растопку и годится. Мгновение и бумага рассыпается снопом искорок, а потом превращается в высокие колеблющиеся язычки огня.
  О чем я думала? Да ни о чем почти - о доме, о дороге, о том, что вряд ли кто из старых знакомых узнал бы меня сейчас, о настоящей Августине, которая, наверное, как и я где-то далеко от дома, и, возможно, винит меня в своих бедах, о том, что наверху лежит Бран, которому скоро нести лечебный отвар.
  В руки попался очередной клочок бумаги, уже с обугленными краями, я повертела его в руках, пытаясь понять, как он выпал из печи, и глаз зацепился за знакомые буквы. На листке с характерной завитушкой значилось: 'Авг...'.
  Я прочитала буквы, потом еще раз, и почти задохнулась от внезапного понимания. За мной никто не придет. Гарнс даже не отправлял письмо. Не потому что забыл, потому что не захотел. Он обманул меня!
  Первым порывом было швырнуть ему этот обрывок в лицо и потребовать объяснений. Потом я вспомнила, что Гарнса нет в доме. Идти за объяснением к Камилю? Да он рассмеется мне в лицо. И с какой стороны не посмотри - объяснять мне они ничего не обязаны, ведь они хозяева, а я рабыня. Все ринийцы - лжецы! И эти, казавшиеся хорошими не исключение. Теплые чувства, начавшиеся было зарождаться во мне по отношению к ринийцам, пропали, как будто их никогда и не было.
  Что ж, значит, я должна действовать самостоятельно. Не знаю даже, откуда у меня взялась подобная решимость, и как я смогла в тот вечер и на следующее утро вести себя спокойно, ничем не выдав нового знания, ведь в душе у меня все так и кипело от злости. На волне праведного гнева план созрел у меня почти моментально, вот только я позабыла, что обычно подобные мои порывы запускают такую цепочку событий, что и врагу не пожелаешь.
  Я решила, что если уж ринийцы не хотят мне помочь, то соотечественники точно должны. В Тунене, как и в любом крупном портовом городе должно быть фарсисское посольство. И добровольным помощником моим в этом деле должен был стать мальчишка, совмещающий в себе обязанности садовника и конюха. Для этого даже из дому выходить не надо, ведь окна кухни выходят как раз во двор. Тем более, что мы уже пересекались пару раз, когда я принимала у него из рук корзину с провизией. Значит, наше знакомство можно считать состоявшимся.
  И когда мальчишка в очередной раз проходил мимо окна кухни, я окликнула его, выглянув в окошко:
  -Проголодался?
  - Гы, - смущенно выдохнул мальчишка, сразу же растерявшись.
  Конечно, красота моя, хоть и скрываемая, вся осталась при мне, несмотря на убогий наряд и тяжелую работу, а если еще и локон золотой как бы невзначай выбьется из-под платка...
  Я протянула мальчишке лепешку, щедро политую медом, и спросила, лукаво улыбнувшись:
  - Как зовут-то тебя, работник?
  Мальчишка смущенно вытер не особо чистую руку об штаны и осторожно взял у меня угощение из рук, нечаянно коснувшись моей ладони, и от этого заливаясь краской по уши.
  - Мамад. Меня зовут Мамад. Спасибо.
  - На здоровье. Ты хороший парень, Мамад. Завтра еще чем-нибудь угощу и поболтаем, да?
  И приглашающее взмахнув ресничками исчезла.
  Еще пару дней я приручала Мамада к себе. В этом не было ничего сложного, особенно если учесть, что он как раз находился в том возрасте, когда уже грезят о первой любви, а влюбившись, совершенно не представляют что с этой любовью делать. Ему не нужны были ни поцелуи, ни обещания, ни случайные прикосновения. Лишь разрешение восхищаться мною. Мне ли, к которой выстраивались в очередь самые неприступные кавалеры Фарсиса, лишь за право станцевать со мной танец или подарить подарок, не говоря уже о большем, не справиться с крестьянским мальчишкой. Другое дело, что такая роль мне не особо нравилась.
  Конечно, мне, как и любой юной девице, было приятно осознавать себя неотразимой, но лишь до тех пор как я поняла, что мужчинам кроме моей неотразимости, ничего в общем-то и не надо. Молчу ли я, говорю ли, есть у меня какие-то таланты или нет, покладистый ли у меня характер, никому до этого не было дела. Порой мне казалось, что если бы я была к тому же нема, глуха или, скажем, еще глупее, никто бы этого не заметил. Все они очаровывались моей внешностью, а вовсе не мной. И это было обидно. Хотя семья моя извлекала из этого немалую пользу. Например, пригласят меня на какие-нибудь важные переговоры, сяду я в кресло рядом с родителями, да и сижу тихонечко, верчу в руках какую-нибудь безделушку вроде пресс-папье хрустального, любуюсь солнечными зайчиками, не забывая то улыбнуться, то ресницами взмахнуть. И кто-нибудь, залюбовавшись мной, обязательно пропустит в договоре что-нибудь важное, мелким шрифтом написанное. Хоть так, а все же польза королевству.
  Словом, внешность свою я использовать не стеснялась. Тем более теперь, когда от этого зависела моя жизнь и свобода. Через несколько дней Мадад уже готов был для мен хоть звезду с неба достать, и я перешла к вопросам. Может быть, он встречал в городе людей с такими волосами как у меня, или со светлыми глазами? А как они был одеты, а чем занимались?
  Слово за слово выяснилось, что посольство Фарсиса находится совсем недалеко от той лавки, в которую завтра мальчишка должен сходить по просьбе Гарнса. За улыбку, похвалу и несколько сладких фиников Мамад безропотно согласился занести мою записку туда. На этот раз я была более подробна в письме, упомянула, что я подданная Фарсиса, что попала в плен к пиратам, а сейчас у ринийцев. Словом перечислила самые убедительные причины, по которым посол должен оказать мне немедленное содействие.
  Вот только Мамад в тот день не вернулся. Камиль, поморщившись, фыркнул, мол, следовало ожидать, что мальчишка рано или поздно сбежит с деньгами, Гарнс качнул головой, и потрогал в волнении свои несуществующие усы. Кажется, у него были другие догадки, хоть он и не спешил их озвучивать. Я же вдруг разволновалась. А что если ринийцы узнали про письмо и просто уволили мальчишку или даже ...убили? И просто проверяют, выдам ли я себя чем-то. Но мужчины продолжали заниматься своими делами и в мою сторону, кажется, даже не смотрели.
  А на следующее утро я впервые осталась в доме одна, если не считать Страшного. То ли ринийцев сорвало с места важное дело, то ли они перестали подозревать меня в чем-то неведомом, но факт остается фактом. Я была почти свободна. Может, мне попробовать самой добраться до посольства. Интересно, далеко ли оно?
  Бран спал, и я позволила себе, оставив его, подняться на крышу. Признаться, я почти никогда не поднималась на нее днем: слишком жарко. От раскаленного дерева поднимается марево горячего воздуха, смола становится вязкой и липнет к ступням, а испарения от баков с водой превращают это место практически в баню.
  Но сейчас мне хотелось оценить расстояние до города. Может быть, и впрямь закутаться в плащ и попробовать добраться до посольства прямо сейчас?
  Не успею. Слишком далеко. Город едва виднелся вдалеке за высокими деревьями, окружающими дом, пешком туда не добраться. Верхом тоже не вариант. Кража лошади в Сураме преступление едва ли не такое же по тяжести, как убийство. И женщина верхом, без сопровождения мужчины привлечет тут ненужное мне внимание. Что же делать?
  Я сделала шаг в сторону, и город совсем скрылся за верхушками деревьев. Зато дорога к дому просматривалась хорошо. А по ней - по ней двигались фарсисцы. Ура! Значит, Мадад передал записку. Меня спасут! Я еду домой! Хотелось тут же запрыгать замахать руками и выбежать навстречу соотечественникам. Но что-то заставило меня задержаться. Что-то было не так.
  Еще несколько мгновений я смотрела на маленький отряд, двигающийся к дому. И вдруг поняла - они все пешие. Значит, лошадей спрятали. И вооруженные, а первый даже достал меч из ножен. Они идут не как честные люди в своем праве, а как воры. Наверное, сработала та самая женская интуиция, завопившая: 'Опасность, спасайся'!
  Додумать я не успела, потому что тело уже почти кубарем скатилось с лестницы, ища возможность сбежать. И вдруг меня пронзила мысль, что в комнате остался Бран, практически беспомощный. Его же убьют сразу. Фарсиссцы и ринийцы просто не могут разойтись не подравшись.
  Я кинулась к нему, и стала тормошить, заставляя подняться. Он слушался моих рук и встал с кровати, тяжело навалившись на меня.
  - Вот, так, хорошо, - пыхтела я, - еще шаг, еще, молодец.
  Страшный послушно двигал ногами, но кажется, не очень хорошо понимал происходящее. А я тратила все силы на то чтобы направить его движения в нужную сторону. Кажется, рядом с кухней есть маленькая захламленная кладовая. Ее защита эфемерна и вряд ли нас спасет, но ведь и ребенок считает, что нырнув с головой под одеяло, он спрячется от кошмаров и монстров. Не могу же я просто ничего не делать. И уж тем более совесть не позволяет мне бросить беспомощного человека одного.
  Вообще-то из кухни вел и черный ход, но на него я не надеялась - ну вытащу я Страшного во двор, и что? Мы будем словно на ладони. А то и лицом к лицу с приближающимся отрядом столкнемся.
  Мы успели добраться до маленькой комнатушки до того, как в доме раздались шаги. Я постаралась запихнуть Брана в самый дальний угол так, чтобы он опирался на стену, и принялась судорожно двигать ящики, палки и какие-то тряпки, чтобы спрятать его. Было страшно. Не так как на корабле, когда липкое черное нечто заполняет сознание, а так, когда зубы стучат и поджилки трясутся.
  Бран почти не реагировал на мои действия, он покорно стоял в углу, изредка постанывая сквозь зубы, а я почти прижавшись к нему, так как места было совсем мало, бормотала, кажется, все известны молитвы. Не знаю, спасет ли это меня, но вдруг...
  Мужчина вдруг перестал стонать и спросил:
  - Мы на корабле?
  Наверное, его укачивало.
  - Нет, мы в Сураме, - всхлипнула я, - а сюда идут люди с не очень хорошими намерениями, а Гарнса и Камиля нет, и ты не можешь бежать!
  Я медленно, но верно впадала в истерику. Жесткая ладонь закрыла мне рот и уверенный, чуть насмешливый голос сказал мне:
  - Тихо.
  Я попыталась дернуться, но тут же послушно замерла под сильной твердой рукой. Для убедительности Страшный встряхнул меня разок за плечо, и убедившись, что я не собираюсь привлекать внимание шумом, опустил.
  - Ясно и коротко, что случилось?
  - Люди с оружием, около десятка. Дома никого.
  - Демоны, я даже видеть не могу. Здесь есть что-нибудь похожее на оружие?
   Он, казалось, только сейчас очнулся и больше не опирался ни на стену, ни на меня. В полумраке я больше ощущала, чем видела, как здоровой рукой он ощупывает стены помещения. Со второй руки лишь вчера сняли лубок, и она выглядела бледной и сморщенной, как куриная лапка. На левую ногу он едва опирался. А еще... Да что там, я знала что у него куча повреждений. Но он был мужчиной, к тому же, мужчиной, у которого я подсознательно искала защиты в самый страшный момент своей жизни. Кто обвинит меня в том, что я пряталась за спину больного? Тем более, что за спину себе он задвинул меня сам, заняв место у двери. В качестве оружия я смогла предложить ему огромную скалку, или как там еще называют дубинку, которой прачки отбивают белье и чугунную сковородку с длинной ручкой. Сковороду он, повертев в руках и ощупав, вернул мне, а скалку взял, и снова замер, словно статуя, вроде тех, которых в качестве сторожей ставят перед храмами. Я прижала к себе холодный металл, как последнюю надежду не в силах расстаться.
  Ждали мы недолго. Тишина почти сразу же взорвалась шумом. Вторгшиеся в дом, убедившись, что никто им не собирается оказывать сопротивления, переворачивали все вещи в доме, то ли целенаправленно круша, то ли что-то разыскивая. И это предмет явно был невелик, потому что насилию подверглось все крупнее чашки. Вот, честное слово, на месте Брана я сидела бы не дыша, что собственно и делала, и надеялась бы, что никого не заинтересует дверь в кладовку. Но видно в том и отличие женщин от мужчин, что последние готовы рваться в бой, даже не надеясь его выиграть. Словно на время утрачивают и страх смерти, и чувство самосохранения. А может, Страшный больше моего понимал в жизни. Дверь в кладовку он распахнул сам, одним мощным резким ударом, которого трудно ожидать от обессиленного и больного человека. Да так, что фарсиссца стоящего за дверью пронесло через половину кухни, приложив спиной к печи, где он и остался, зажимая сломанный нос.
  Если Страшному и мешало отсутствие зрения я этого не заметила, он ориентировался на слух не хуже, чем дикий зверь. Мне из-за его спины видно было немногое, но и того хватало. Миг, и тяжелое дерево встретилось с лезвием меча. Непонятное движение и оружие в руках у Брана, а нападавший отскакивает с проклятием, зажимая рану. И другой занимает его место перед дверью. Я не могла отрицать, что лучшего места для обороны нам не придумать, больше чем по одному нападавшие не могли подойти к двери из-за узкого прохода, так же как и зайти с другой стороны. Хотя и нам деться было некуда. Нападавшие это понимали, и не особо торопились, найдя в лице полуживого ринийца отличную возможность спустить злость.
  Каким бы искусным воином не был Страшный раньше, сейчас его сил хватило еще на одного, а потом он сдавленно охнул, и я поняла, что еще пара мгновений и мужчина потеряет сознание опять, да еще и придавит меня своим весом, сделав беспомощной.
  Во мне волной поднялась неведомая мне раньше злость. Я столько вытерпела, стараясь остаться в живых, через столькое прошла! И для чего? Чтоб остаться здесь навсегда?! Погибнуть от рук соотечественников? Ну уж нет. Я ужом протиснулась мимо Брана, держащегося не остатками сил, а исключительно силой воли и встретила следующего мужика единственным, что могла противопоставить - чугунной сковородкой в лоб. Мне была глубоко наплевать, что передо мной соотечественник, а за спиной валяется риниец, которого я должна ненавидеть. Помогла ли неожиданность, Боги ли были на моей стороне, но мужик глупо хлопнул глазами и отполз. Я перехватила сковородку поудобнее и приготовилась, понимая, что вряд ли такой прием подействует во второй раз. Я почти понимала мужчин, которые уходят в смертный бой без надежды вернуться и без сожалений. Просто злость слишком большое чувство, она занимает все части тела и души, изгоняя оттуда любые другие ощущения - и страх, и боль, и сострадание. Получивший в лоб сковородкой проморгался и снова собрался двинуться на меня, на этот раз осторожнее.
  Бран за моей спиной тяжело осел на пол. Думаю, на этом подвигам моим и пришел бы конец, потому что мне нечего было противопоставить ни по силе, ни по умению, но случилось то, на что я надеялась и чего боялась одновременно. Вмешалась третья сила.
  Едва ощутимый свист и через разбитое вдребезги стекло влетел арбалетный болт - минус один нападающий, хватающийся за плечо. Почти одновременно с этим в дверь кухни, выходящую на задний двор, влетел Гарнс, с мечом в одной руке и кинжалом в другой. Обо мне и Страшном все резко забыли.
  Я бы хотела сказать, что это было красиво, но настоящий бой вовсе не похож на тот танец, которые демонстрируют на парадах офицеры в ослепительно белых перчатках. Разгоряченные, искаженные лица, кровь, крики и никакого благородства. Двое против десятерых, пусть даже некоторые из этих десятерых ранены. В этой драке не было правил. Можно было бить лежачего и ничего постыдного в ударе в спину.
  Я бы хотела сказать, что это отвратительно, но я бы соврала. Злость ушла, возбуждение кончилось и мне просто хотелось, чтобы все закончилось. Как-нибудь.
  Бой не продлился долго. Это мы отстаивали свои жизни, а наемникам заплатили, и они не готовы были продать головы за предложенную цену. Встретив сопротивление, нападавшие отступили, оставив на полу три тела без признаков жизни. В воздухе висела пелена красного перца, перебивая запах крови и пота и заставляя кашлять. Это Камиль ловко запустил горшочком со специями в голову одному из нападавших. Попасть попал, но тем самым позволил им без дальнейших потерь выбраться из дома.
  Гарнс грязно выругался, и разжал руку, словно меч, стукнувший об пол, был бесполезной железкой и подошел ко мне, легко, как котенка вытянув за шкирку из укрытия. Я не сопротивлялась. Камиль, между тем, деловито щупал пульс и карманы нападавших. Преследовать убегавших или звать на помощь, судя по всему, ни один из них не собирался.
  - Он мертв? Где тело? - тусклым и безжизненным голосом поинтересовался Гарнс, без усилия удерживая меня в стоячем положении.
  - Жив, - ответила я, с трудом сообразив про что спрашивает риниец, и ткнула пальцем в темноту кладовки за спиной, пусть даже это невежливо.
  Похоже, мне удалось удивить мужчин. В одно мгновение Бран был перенесен в ближайшую уцелевшую кровать, а я удостоилась почти благодарности из уст Камиля в виде вопроса:
  - Как только сил хватило дотащить?
  Как, оказывается, я стосковалась по одобрению, пусть даже и такому завуалированному. Я опустила горящее лицо и ответила:
  - Ну он сам дошел... Почти.
  Гарнс отошел от Брана и сжал мое плечо:
  - Спасибо.
  Толку от его спасибо. Письмо-то не отправил. Хотя я уже начинала понимать, что у ринийца были какие-то причины. Некое чувство внутри говорило, что фарсиссцы появились здесь не просто так, они пришли хоть и не за мной, но по моему зову. Получается, что я выдала местонахождение ринийцев? Ну и пусть. Прощать их за вранье я не собиралась. Сами виноваты.
  - Лекаря сюда? - спросил Камиль, задумчиво кусая губы.
  - Нет времени, - ответил Гарнс, - Он не ранен, просто слабость.
  И снова выругался. Ругался обычно сдержанный риниец не хуже простых матросов. А как ругаются простые матросы я, дочь морской державы, не знать не могла.
  - Что с теми внизу?
  - Мертвее не бывает, - отозвался Камиль, напряженно о чем-то размышляя. - Некроманта бы сюда толкового.
  От его маски хлыща остались жалкие лохмотья. Ярко красная царапина от виска через скулу до подбородка, светлые ухоженные кудри слиплись и потемнели от пота, кружевная рубаха прорвана, открывая загорелую мускулистую грудь и живот с тонким неровным шрамом. Я смущенно отвела глаза. Ладно, риниец невоспитанный, но как я могу бесстыдно пялиться на почти обнаженное тело?
  И тут до меня дошел смысл его слов
  - Не-не-некроманта? - Жалобно проблеяла я, но меня не услышали.
  В Фарсисе имеющих дело со сверх силами не было. То есть были, конечно, балаганные фокусники и волшебники. Были астрологи, они занимались больше предсказаниями, чем сколько-нибудь реальным колдовством, к тому же многое понимали в звездах и за то в морской среде были уважаемы. Фарсисские лоции и звездные карты пользовались большим спросом. Были еще алхимики, но их считали чем-то вроде сумасшедших ученых. Разве может быть нормальным человек тратящий жизнь в бесполезных попытках получить золото из свинца.
  Все остальные были вне закона. Я знала, конечно, что магия существует, но где-то далеко, забытая в веках, нечто вроде страшной сказки. А ринийцы так обыденно говорят об этом, словно пользуются ей каждый день. Мамочка!
  - Где ж тут его взять? - отозвался Гарнс. - Сплошные шарлатаны. Потом будем искать, где прокололись. Может быть, за нами изначально следили.
  - А мы и не заметили, - ехидно согласился второй риниец. - Ненаблюдательные!
  Я знала, откуда фарсиссцы могли узнать об этом доме. Но мне не хотелось делиться с ринийцами догадками.
  - В любом случае, убираться и как можно скорее.
  
  Глава 6
  Но убраться незаметно нам не дали. Еще один гость почтил нас своим вниманием.
  Он вошел легко и тихо, как большая кошка, так что даже ринийцы не услышали его приближения, и замер в дверях. На этот раз на сурамце не было ни яркого тюрбана, ни бряцающего халата, я даже и не сразу узнала его. Лишь по рокочущим интонациям, когда он протянул открытые ладони, произнося:
  - Мир этому дому!
  В свете последних событий его приветствие звучало насмешкой. Желать мира разгромленному дому, это даже не оскорбление. Я кинула быстрый взгляд на ринийцев, но они стояли спокойно. Оружие (как и моя сковородка) осталось внизу, а сурамец, пусть и не в одежде стражника, вооружен. А может, и не один пришел. Сопротивление бесполезно.
  Однако, ринийцы истолковали его приветствие как предложение перемирия и Гарнс отозвался напряженно:
  - И с тобой да будет мир! - разворачивая свои руки ладонями вверх.
  Камиль молча последовал его примеру. От меня никто ничего не потребовал. Как всегда. Словно я тут мебель. Сейчас я на такое обращение даже не злилась.
  Сурамец кивнул, словно был полностью удовлетворен происходящим и запустил свою руку под халат. Ринийцы напряглись, но стражник извлек на свет лишь листок бумаги, который с легким поклоном протянул Гарнсу.
  Гарнс развернул его, быстро пробежался глазами по строкам и передал Камилю. Второй риниец тоже ознакомился с текстом. Мужчины переглянулись между собой и снова перевели взгляды на капитана стражников.
  - Это очень интересно, достопочтенный, но я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к нам? - Гарнс тщательно подбирал каждое слово.
  Сурамец чуть насмешливо кивнул в сторону кровати.
   - Слишком жив для мертвеца, - и подарил кивок мне, - и ваша женщина слишком жива для жертвы.
  Мне тут же вспомнилось наше вранье, во время которого Камиль обещал прикопать меня в одной могиле с мумией.
  - И что это доказывает? - поинтересовался Гарнс.
  Сурамец фыркнул, лишь усиливая сходство с большой кошкой, и его рокочущий смешок был похож на мурчанье. Как будто он и вовсе не испытывал дискомфорта от сложившейся ситуации. Я вот, например, не могла ни стоять, ни сидеть, словно под ногами у меня были раскаленные угли.
  - За вранье стражам порядка полагается десять плетей каждому и денежный штраф, либо заключение в тюрьму.
  - Но вы пришли с миром? - наигранно удивился Камиль. - Полагаю, мы можем договориться.
  Он легко погладил большим пальцем остальные. Наверное, этот жест универсален в любой стране.
  - Деньги меня не интересуют.
  - Но? - вмешался Гарнс. - В вашей речи отчетливо прозвучало 'но'.
  - Приятно иметь дело с умными людьми. Мы можем где-нибудь поговорить, чтобы не тревожить вашего 'родственника'? - последнее слово он выделил особо, намекая на наше вранье.
  - Он не в том состоянии, чтобы его потревожил разговор. И, боюсь, сейчас в нашем доме нет более удобных мест, - спокойно ответил Гарнс, чуть хмурясь.
  - Да-да, - поддержал его Камиль, - сегодня у нас уже побывали гости, как видите, вокруг небольшой беспорядок.
  Его тон, как и всегда, содержал долю наглости пополам с насмешкой.
  Сурамец кивнул и с царственной небрежностью уселся на пол. Ринийцы последовали его примеру и велели мне принести им чаю.
  - Если его найдешь, - не удержался и добавил Камиль.
  Вообще-то, при желании можно было отыскать целую комнату на втором этаже, не думаю, что у нападавших хватило времени добраться туда, просто ринийцы не хотели оставлять Брана одного.
  Я послушно вышла за дверь, напоследок кинув любопытный взгляд в листок, который сурамец принес с собой, и который теперь, за ненадобностью валялся на полу, среди общего беспорядка. Я не прочитала всего, но, по-моему, это было перечисление примет: рост, возраст, имя и все в таком же духе. Готова голову заложить, что это приметы Страшного. По крайне мере были его приметами, до того как он пришел в плачевный вид. Интересно, оказывается у него зеленые глаза. В темноте трюма мне было не до того, а после глаза были почти полностью красными от лопнувших сосудов.
  На кухне я постаралась управиться как можно быстрее. Во-первых, мне любопытно было, до чего договорятся мужчины. Любопытно не то слово. Моя судьба ведь тоже зависела от этого разговора. Во-вторых, на кухне все еще лежали мертвые фарсиссцы и находиться рядом с ними было неприятно. Именно неприятно, страха, как ни странно, я не испытывала. Хотя и приближаться не пыталась. К счастью, все нужные мне предметы находились на другой стороне кухни. Чтобы не сосредотачиваться на них, я нарочито громко гремела посудой и даже пыталась вслух комментировать свои действия. Это я-то, которая с легкостью падала в обморок, от любого намека на насилие. За два месяца проведенные вдали от дома моя душа очерствела и загрубела.
  С приготовлением чая я управилась так быстро, как смогла. Отыскались и целые чашки, и заварка, и даже, как ни странно, сладости, которые в Сураме были на мой взгляд слишком приторными. Зато сейчас, притрушенные специями, имели неповторимый аромат. Попробовать их я не рискнула. Пусть ринийцы едят, если хотят.
  Я намеревалась не сразу войти в комнату, а немножечко подслушать под дверью, да, видно, роль шпиона не мое. Мало того, что дверь оказалась распахнута настежь, так и я, сосредоточившись на слухе, забыла о том, что надо иногда и под ноги смотреть, стукнулась мизинцем об угол и сдавленно зашипела от боли, с трудом удержав поднос. Чашки звякнули, заварник выплеснул часть кипятка. Эффектное появление ничего не скажешь.
   - Хочу рассказать вам сказку, - говорил в это время сурамец, сидящий к двери в пол оборота.
  При моем появлении он замолчал.
  - Продолжайте, Сафир, - сказал Гарнс, перехватывая у меня поднос, - за пределы этой комнаты ничего не выйдет.
  Прозвучало как предупреждение мне. Я испугалась.
  - Премного признателен, достопочтенный господин Гарнс, - улыбнулся Сафир.
  За время моего отсутствия, мужчины, похоже, не только представились, но и нашли общий язык. Все трое делали вид, что нет ничего более обыденного, чем чаепитие на полу среди разгромленной комнаты.
  Под внимательными взглядами ринийцев и рассказ сурамца я разлила чай и хотела плавно переместиться в тихий уголок, но Гарнс удержал меня за руку рядом с собой, велев:
  - Будь на глазах.
  Я не возражала, хотя в свете последних событий находиться рядом с ринийцами было несколько неловко, но без них еще хуже. Сафир рассказывал хорошо, его глубокий голос, то журчал, то рокотал, и я почти наяву видела, как мальчишка, про которого он рассказывал, сбежал из дому и нанялся на корабль, потому что душа его, как птица в силках, навсегда запуталась в ярких полотнищах парусов.
  Сафир остановился на секунду, глотнул горячий напиток и взял с подноса печенье. Откусил, посмотрел на меня почти в упор со странной улыбкой, но ничего не сказал и продолжил рассказ. Я благодарно прикрыла глаза, за то, что он меня не сдал. Я рассчитывала на то, что первым печенье возьмет кто-то из ринийцев. Хоть маленькая, а месть.
  Камиль слушал несколько скептически, на лице у него крупными буквами было написано: 'Почему бы тебе просто не сказать, чего ты хочешь', и он не находил нужным скрывать это, хотя при желании мог натягивать на себя любые маски. Гарнс слушал с большим вниманием, так уж в Сураме принято обходить тему разговора десятой дорогой. Они могут часами говорить ни о чем, пока не сочтут, что пришел подходящий момент. Помню я их послов, они любого могут заговорить. Я задумалась, и чуть не упустила нить рассказа:
  - Мальчик вырос и стал юношей. Он нанялся ловцом на судно к капитану, который никогда не приходил без добычи. Он уже представлял, как будет возвращаться с полными трюмами улова. Лишь когда корабль вышел в море и ветер дул во все паруса, оказалось, что капитан предпочитает ловить не рыбу, а людей. Юноше дали лишь небольшой выбор - стать ему охотником или дичью. Стоит ли удивляться, что колебался он недолго?
  Долгого рассказа, в конце концов, не выдержал даже Гарнс.
  - Все это, конечно, чрезвычайно интересно, Сафир, но у нас сейчас мало времени, не могли бы вы перейти сразу к сути.
  Сурамец поднес чашку к губам, но так и не отпил глотка, держа паузу, и закончил сухим, почти деловым тоном:
  - Мы напали на торговый корабль, но капитан просчитался. Кроме груза и беззащитных купцов корабль перевозил отряд ринийских солдат. Тех, кого не покрошили в капусту и не отправили на корм к рыбам, вздернули на мачтах, как разбойников. Это был мой первый бой и большую часть его я просидел, спрятавшись за какой-то бочкой. Мне было обидно умирать вот так. Среди них был один почти мальчишка, моего возраста, он спросил, убивал ли я когда-нибудь, я ответил что, нет. И он сказал, что отпустит меня, и даст мне шанс вести честную жизнь. Я не знаю, почему остальные послушались его. Но я сошел на землю и никогда больше не ходил в море. Вот кем я стал. И сегодня я хочу вернуть долг. Но перед этим я бы хотел взглянуть тому человеку в глаза и понять, почему тот, кто позволил мне вести такую жизнь, отправил свою к демонам, и стал преступником.
  Некоторое время в комнате висела тишина, потом Гарнс сказал так спокойно и равнодушно, что сразу становилось понятно, что ему далеко не все равно:
  - Он не преступник.
  - Хочешь сказать, что те преступления, за которые его разыскивают, он не совершал? Или хочешь сказать, что он не тот? Ты ведь тоже был в том отряде. Я узнал тебя, хоть ты и изменился. Дай мне такое доказательство, чтобы я мог поверить тебе, - ответил сурамец, поднимаясь на ноги.
  - У меня тоже нет никакого подтверждения, того что ты не врешь.
  И тут с кровати раздался слабый голос:
  - Не врет.
  Увлеченные противостоянием мужчины не заметили, что Бран пришел в себя, да и я признаться, не обратила на это внимания.
  - Я бы дал тебе посмотреть в мои глаза, - продолжил Бран, - но сейчас ты не увидишь в них ничего, кроме пустоты. Придется тебе поверить моему слову.
  - Дай мне твое слово, - отозвался Сафир и, подойдя к кровати, сжал обеими руками ладонь Страшного.
  - Я не видел списка преступлений, в котором меня обвиняют, - сказал риниец, и голос его звучал хоть и тихо, но твердо, почти как в кладовой, - но даю тебе слово, что ни разу не поступился своей честью и совестью. Даю слово. Достаточно ли тебе этого?
  - Достаточно, твоего слова мне хватит. Сегодня я отдам тебе мой долг.
  Происходящее в комнате становилось все больше похожим на священнодействие, столь торжественно звучал голос сурамца.
  - Да будет так, - согласился риниец.
  Похоже, ритуальная часть была закончена, и все переключились на деловой тон, только теперь центром вокруг которого все собрались, был не поднос с чаем, а кровать. Страшный, хоть и с трудом, но сел, и принимал теперь участие в беседе.
  Меня по-прежнему не отпускали из комнаты. Но надо сказать, что все стало настолько интересным, что даже начни они выгонять меня, я бы держалась до последнего.
  - Чем вы хотите нам помочь? - уточнил Гарнс.
  - Во-первых, вам надо как можно скорее уезжать отсюда.
  - Да, нам уже дали сегодня такой совет, - согласился Камиль, и наконец взял одно печенье. Сурамский перец адски жгуч. Сафир громко захохотал, я скромно потупила глазки. Так ему и надо.
  Когда Камиль прокашлялся и вытер слезы, не забыв кинуть на меня предупреждающий взгляд, Гарнс продолжил.
  - И что вы предлагаете?
  Сафир задумчиво глянул в окно и задумчиво, словно рассуждая сам с собой, заговорил:
  - Предположим, только предположим, что поздно ночью, почти на рассвете, из пригорода выйдет паланкин с некоей знатной дамой в сопровождении пары воинов и немых носильщиков. Они, кстати, нынче в большой моде. И паланкинов таких в Тунене пруд пруди. Предположим также, что паланкин этот дойдет до главной площади и направится к порту, а от главной площади в противоположном направлении поедет повозка вывозящая за город тела из больниц для захоронений. И по случайному стечению обстоятельств за южными городскими воротами в полночь будут ждать лошади с телегой, хозяева которых обмывают удачную сделку в ближайшем трактире, хоть и должны отправляться в путь. И поскольку они будут пьяны, то заявят о пропаже лишь на следующий день.
  - Предположим, - осторожно согласился Гарнс.
  - Заметьте, я не спрашиваю, куда вы пойдете, даже не спрашиваю, что вы здесь делали. Потому что если я буду знать и смолчу, то с моей стороны это будет клятвопреступлением. Но посоветовал бы вам отправиться чуть восточнее Тунена - там очень удобная бухта, коптильни, солеварни, и многие рыболовы уходят оттуда в море , возвращаясь в Тунен лишь на сезон штормов.
  - У меня лишь один вопрос, как ты узнал, где мы, Сафир?
  - Это мой город, у меня здесь всюду глаза и уши, - напустил на себя таинственный вид сурамец.
  - И все же. Это важно.
  - Отправил одного из своих людей проследить за вами. Твое лицо показалось мне знакомым и от вашего трупа не пахло благовониями. Я лишь вчера вспомнил, кто же ты такой и связал вас вместе.
  - Твой человек не мог проговориться?
  - Вряд ли.
  - Но ты не уверен?
  - Я думаю, что нет, но руку на отсечение не дал бы.
  - Проверь. Я покажу тебе кое-что.
  В комнате кроме меня и Страшного остался лишь Камиль, который тут же угрожающе двинулся ко мне.
  - Какого беса ты насыпала перца в печенье, фарсисска?
  - Ты сам виноват, - ответила я, на всякий случай отодвигаясь поближе к Страшному, не станет же он бить меня рядом с больным человеком? - Это ты его туда насыпал.
  - Да что ты говоришь? Тебе не помешает хорошая трепка.
  Но тут вернулись Гарнс и Сафир и разговор наш прервался.
  - Я пришлю сюда своих людей. Завтра. На всякий случай.
  - Спасибо, Сафир.
  - Не мне, - тихо ответил сурамец, - не мне.
  Он опять подошел к кровати, где полулежал Бран, коснулся пальцами левой руки поочередно своего лба, губ и сердца, и приложил руку к Брану где-то в районе солнечного сплетения:
  - Я отдаю тебе свой долг.
  -Будь счастлив, - отозвался Бран, привычными словами сурамского прощания.
  Уже уходя, сурамец улыбнулся и спросил:
  - Госпожа, не поделитесь ли при следующей встрече рецептом этого восхитительного лакомства?
  - С удовольствием, - отозвалась я, и из-под прикрытия сурамца продемонстрировала все еще недовольному Камилю кончик языка. Тот зыркнул в ответ грозно, но в целом ему было не до меня, потому вольность эта сошла мне с рук.
  Сурамец, раскланявшись, ушел так же тихо, как и появился. При крупном размере и громогласности этот мужчина не производил впечатления тяжеловесности.
  Я думала, что едва наш гость скроется из виду, ринийцы сразу же разведут кипучую деятельность, сопровождающую обычно сборы в дорогу, но не тут-то было. Мужчины думали о чем-то общем и я бы сказала переглядывались, если бы у Страшного не было повязки на глазах. А так они скорее обменивались переживаниями. Гарнс постукивал пальцами по лутке, стоя в дверях, Камиль слонялся по комнате, машинально подбирая то один, то другой предмет с пола и тут же откидывая их за не надобностью. Бран не шевелился, но ходящие на лице желваки выдавали и его напряженные размышления. Я знаю, я не склонна к глубокому анализу, и вижу лишь поверхностные проявления чувств, но напряжение висело в воздухе столь ощутимо, что не заметить его было невозможно.
  Гарнс заговорил первым, отбив пальцами умопомрачительно сложную дробь:
  -Ты доверяешь ему?
  - Склонен к тому, - согласился Бран.
  - А я вот нет, - фыркнул Камиль. - Здесь что-то не так.
  - Маловероятно. Но тоже возможно, - опять согласился Бран. - Мы виделись один раз, и тот был больше пятнадцати лет назад.
  - Я тоже склоняюсь к тому, что Сафир действительно пытается помочь, - поделился своим мнением старший риниец. - Иначе нет никакой необходимости идти столь сложным путем. У него достаточно средств, чтобы убить.
  - Всегда есть вероятность того, что мы умрем, а они ничего не найдут, - не согласился Камиль, метнув странный взгляд на Брана. - Некоторые из нас ценнее живыми.
  - Оставим обсуждения на потом. Есть более насущные вопросы. Итого два за, один против. Принимаем помощь, но позаботимся о запасных вариантах, - подвел итог Гарнс. - И еще один вопрос, который не терпит отлагательств: где мы прокололись? Думайте.
  Получив несколько часов передышки и четкий план действий, ринийцы как будто успокоились. Тем более что сумки у них, насколько я понимаю, и так были почти собраны. А то, что у Страшного будет возможность передвигаться то в паланкине, то в повозке, а не на лошади, снимала с мужчин значительную часть беспокойства. У меня остался лишь один вопрос: что будет со мной?
  Куда бы ринийцы не направлялись, двигаться они собирались в направлении от Фарсиса, а значит, у меня не было больше никакой причины ждать и подчиняться. Да, я была послушна и спокойна, но лишь оттого, что считала такое поведение наиболее полезным для возвращения домой. И пусть у меня не воинственный характер, но выживала же я в водовороте дворцовых интриг. А там еще тот серпентарий.
  И я решительно направилась к выходу из комнаты.
  - Стой! Куда собралась? - спросил с кровати Бран.
  Я думала, он задремал.
   - Искать Гарнса.
  - Я бы не советовал, Лучше оставайся на месте. - Тон его голоса был крайне недружелюбен. Кажется, услышав только что из уст Камиля о моей национальности, он проникся ко мне столь характерным для ринийцев чувством неприязни.
  День назад я бы послушалась. Но во мне уже проснулась принцесса и я лишь спросила с изрядной долей иронии:
  - А если ослушаюсь, ты меня остановишь?
  - Что ты, - ответил он. И взмахнул рукой.
  Все предметы в нервозности подобранные Камилем с пола и поставленные на стол с грохотом посыпались обратно. Разлетелась на осколки даже чудом уцелевшая вазочка.
  Появление ринийцев не заставило себя ждать.
  - Вот видишь, - нарочито удовлетворенно сообщил мне Страшный, - и идти никуда не пришлось.
  -Что случилось? - встревожено спросил Гарнс.
  - Все в порядке, - ответил Бран по-ринийски. - Просто фарсисске захотелось прогуляться.
  - Вот как.
  - Мне надо с вами поговорить, - вмешалась я.
  - Говори, - позволил риниец. Он уже переоделся в свежую одежду и выглядел хоть и не расслабленно, но спокойно.
  - Вы обещали мне помочь, - напомнила я.
  - И почему этот вопрос взволновал тебя сейчас?
  - Вы ведь едете в Ринию. Это далеко от Фарсиса. Зачем брать меня с собой?
  Гарнс кивнул поверх моей головы Камилю, и тот ушел заниматься дальше сборами.
  - Затем, что проще держать тебя на глазах, чем думать, что и кому ты расскажешь.
  - Но я никому ничего не расскажу. Я же ничего не знаю! Хотите поклянусь?
  - Даже твое 'ничего' - это слишком много. Особенно в Фарсисе.
  - Вы поэтому не отправили мое письмо?
   Гарнс не ответил, но его молчание я приняла за согласие. Я нахмурилась.
  - Я же говорила вам, что я не рабыня. Разве это не ваш долг, как честного человека помочь попавшей в беду девушке?
  - Послушай, попавшая в беду девушка, - язвительно хмыкнул риниец, - разве я обращался с тобой как с рабыней? Тебя били? Морили голодом? Загружали непосильной работой? Не думаю, что у тебя есть право обвинять меня в каких-либо долгах. Я ведь в некотором роде спас тебя, вряд ли другой покупатель не был бы столь добр. Так будь благодарной за свою жизнь.
  - Но вы обманули меня!
  - Не веди себя как ребенок, - отмел риниец все мои аргументы, - мне тоже не много радости тащить тебя за собой. Твое поведение привлекает к себе слишком много внимания. Но я вижу только одну альтернативу. Избавиться от тебя навсегда. Но вместо этого, заметь, спокойно с тобой беседую. Ну как, я все еще бесчестный?
  И поднялся, собираясь уйти. Но я еще готова была торговаться:
  - Стойте!
  - Что еще? - обернулся Гарнс.
  - Я знаю, как они, - я неопределенно качнула головой в сторону кухни, так и не придумав приличного слова для нападавших, - узнали, где вас искать.
  - Это интересно. И ты хочешь, чтобы я тебя с такими знаниями отпустил.
  - Нет. Хочу, чтобы мне дали слово.
  - Торгуешься, фарсисска? - вмешался в разговор Бран.
  Кажется, мое поведение его развлекало.
  - И что в этом плохого? - отозвалась я, вздернув подбородок. - Дайте мне слово, что когда вы доберетесь, куда хотите, вы поможете мне добраться домой. И я расскажу, что знаю.
  - И?
  - И не буду пытаться вам помешать в дороге. Даже помогать буду, - быстро добавила я.
  - Годится, - согласился Гарнс. - Даю слово.
  - Не вы. Он, - указала я на Страшного. - Вашему слову я больше не верю.
  - А моему веришь? - удивился риниец, приподнимаясь на кровати. - С чего мне такая честь?
  Я пожала плечами, словно он мог видеть меня. Откуда я знаю, почему? Интуиция подсказывает. Сурамец верил. А еще он защищал меня до последнего. Не себя, именно меня, иначе бы оттолкнул мне в кладовой не себе за спину, а вперед, на нападающих. Хотя, кажется, совсем не помнил, о нашей предыдущей встрече, и не испытывал ко мне теплых чувств.
  - Может быть, тебя действительно проще убить, чем договориться, - вздохнул Бран. - Даю слово.
  -Спасибо, - ответила я. Угрожал мне риниец не всерьез, и я его не испугалась.
  - Что ж, - хлопнул себя по коленям Гарнс, - раз стороны пришли к согласию, раскрой нам тайну, откуда фарсиссцы узнали, где нас искать.
  -От меня.
  Кажется, Гарнс потерял дар речи.
  - Ты не так и проста, девочка? - спросил он, и на этот раз от его голоса по коже бежали мурашки.
  - Вы пообещали, - на всякий случай напомнила я, отодвигаясь поближе к Страшному.
  В комнату заглянул недовольный Камиль, в очередной белопенной рубахе и небрежно повязанным шейным платком:
  - Я тружусь не покладая рук, а они тут беседы разводят!- проворчал он исключительно для вида, в его голосе пряталось тщательно скрываемое переживание и вопрос.
  - Присоединяйся, - предложил Гарнс, - нам тут рассказывают страшно забавные вещи. А ты не стесняйся, продолжай, - повернулся он ко мне.
  При всей моей болтливости, история была короткой. Под внимательными взглядами ринийцев пришлось почти дословно повторить то, что я написала в письме. И как уговорила Мадада его отнести.
  - Это феноменально! - возмущался Камиль. - Все фарсисски такие тупые или ты среди них исключение? Сказали же тебе - сиди тихо, нет же, полезла, куда не просят.
  - Нечего было обманывать.
  - Что, значит, 'сам дурак', - вмешался Гарнс, переходя на ринийский. - Достаточно. По крайне мере мы знаем, что других крыс можно не искать.
  - Ничего не достаточно. Эта идиотка умудрилась разрушить почти получившийся план.
  - Девочка защищала свои интересы. Ее можно понять.
  - Понять и простить? - снова взвился Камиль.
  Я старательно делала вид, что не понимаю по-ринийски ни слова, хотя меня их слова пребольно задевали.
  - Голова болит. Хватит, - сказал Бран.
  Он вмешался в разговор первый раз. Думаю, виной тут не болезнь, просто он от природы неразговорчив.
  - Действительно, - согласился Гарнс, - пар спустили и хватит. Он первый поднялся, подавая пример.
  Я и сама чувствовала, что после разговоров и перепалки напряжение последних часов отпускает, сменяясь усталостью и предчувствием предстоящего путешествия.
  - Поспи пару часов, - посоветовал мне Гарнс, уже почти миролюбиво. - У нас еще есть немного времени.
  Я последовала его совету, но сон не пришел ко мне. Просто я лежала, уставившись в потолок и думала, думала, думала. О доме, о море, о жизни, о тысяче вещей, которые не спрашиваясь лезут в голову. О чем я не хотела думать это о ринийцах и о предстоящем, наверняка не легком пути.
  
  Глава 7
  Камиль больно ткнул меня в плечо и велел:
  - Вставай!
  Мы выходили почти на рассвете, точно как советовал Сафир - в Сураме это время, когда никому ни до кого нет дела. Богатые укладываются спать, бедные досматривают последние сны.
  - Выдержишь? - Тихо спросил Гарнс Страшного.
  - Не умру, - отозвался тот, с болезненным то ли вздохом, то ли смешком. - Не сейчас.
  - Хорошо.
  План Сафира, против ожидания, удался без сучка, без задоринки. Молчаливые носильщики ожидали нас, и легко подхватили паланкин, в котором находились Страшный и я, а Гарнс с Камилем пристроились рядом. Так же быстро без единого слова они направились в нужном направлении. Мы легко пересели в повозку, в которой кроме нескольких тюфяков не было никого и ничего и так же легко ее покинули, когда она остановилась. Едва мы выбрались, кучер хлестнул лошадей и скрылся из виду. Остался еще один этап сухопутного путешествия - на телеге.
  Гарнс уселся на козлах, Камиль вытянулся на сене рядом с Браном, я легла по другую сторону от него. Но против ожидания, стоило нам немного отъехать от трактира, как Гарнс свернул с дороги, и, проехав еще немного, остановился. Спросил не поворачиваясь:
  - Итак?
  - Повторюсь, я не доверяю ему до конца - хмуро ответил Камиль.
  - Бран?
  - Все равно без лодки делать нечего. У нас нет времени прятаться вечно. У нас вообще нет времени прятаться. И я иду сейчас не за человека, а за груз.
  - Я спрашивал не об этом, - вздохнул Гарнс.
  - Насколько я понимаю, у нас всего один.. - Он на миг замялся, - шар. Предлагаю его все же сохранить. Если, нет, используем, когда мы будем уже близко к дому.
  - Но Бран, слепо доверять, - возразил Камиль
  Он хмыкнул:
  - Насколько помнишь, по другому я доверять сейчас и не могу.
  - Демоны, я не это имел ввиду
  - Старый добрый перец никто не отменял, - предложил Страшный - И дальше идем пешком.
  - Ты не дойдешь, - вмешался Гарнс.
  - Ты знаешь, что дойду. Если мы свернем к берегу тут. А ты отгонишь телегу к деревушке. И если повезет - приведешь нам лодку.
  - Ты не забыл? Я сухопутная крыса.
  - Недостаточно сухопутная.
  Я во всех этих разговорах была лишь статистом, не имея права вмешаться, не понимая до конца всех мотивов, но отчетливо осознавая, что наши жизни и безопасность сейчас настолько хрупки, что могут сломаться от любого неловкого движения. Я не настолько глупа, чтобы не понять, что оказалась втянутой в чью-то большую политическую игру, причем явно не на той стороне, на которой хотела бы быть.
  Похоже, ринийцы договорились. Гарнс и Камиль легко и бесшумно соскочили с телеги, и перехватили Брана пытающегося подняться самостоятельно. Мне вручили сумки с вещами. Я не возражала, Страшный всем весом навалившийся на Камиля, был всяко тяжелее. Тем более до берега было рукой подать - я ощущала тяжелый и пряный запах теплых камней, еще не остывших после дня, и горьковато-соленый водорослей, выкинутых волнами на берег. Запах моря, запах Фарсиса, да и любого прибрежного государства.
  Гарнс давал последние наставления, обращаясь поочередно то к Камилю, то к Брану, но так тихо, что я сумела разобрать лишь последнюю фразу:
  - Если не вернусь до рассвета, дальше сами.
  Камиль упрямо мотнул головой:
  - Давай лучше я добуду лодку.
  - Мальчик мой, ты помнишь, почему я с вами? - спросил Гарнс.
  - Полагаю, дядя считает тебя более разумным.
  - Нет. Потому что мной в случае необходимости можно пожертвовать.
  С этими словами риниец вскочил обратно на телегу и дернул вожжи.
  Телега, чуть поскрипывая, скрылась во тьме.
  - Попробуй только не вернуться, - яростно прошипел вслед скрывшемуся Камиль и, повернувшись ко мне, велел. - Вперед, фарсисска. И не вздумай что-нибудь выкинуть.
  - Я же пообещала, - возмутилась я.
  - Все фарсиссцы- предатели, - не удержался от колкости Камиль.
  - А ринийцы - лжецы! - завелась в ответ и я.
  - Закончили! Ведете себя как идиоты, - подвел итог нашему разговору Бран.
  Мы смутились, и отложили разборки до более благополучно времени.
  Даже нашим черепашьим ходом мы добрались до берега часа за полтора. Причем, Бран, все больше и больше опирающийся на Камиля, явно держался из последних сил и до хруста стискивал челюсти, стараясь сдержать стоны. Поэтому, время от времени 'уставала' я, как только мы находили место более или менее подходящее для небольшой передышки. Камиль благодарно мне кивнул, когда я в первый раз, объявила о желании отдохнуть, и подыгрывал и дальше. И я подумала, что несмотря на его мерзкий характер, по крайне мере один вопрос, по которому мы можем договориться есть - о Бране мы заботились искренне. Камиля явно связывали с ним давние теплые дружественные, а если бы они были хотя бы чуточку похожи, я бы подумала, что и родственные отношения. Для меня же из трех ринийцев он был единственным, кому я действительно хотела помочь. И не только потому, что была обязана ему спасением жизни в Сураме и сохранением разума на 'Красотке'. Я не могла до конца объяснить себе природу этих чувств: сострадание, восхищение его мужеством, еще что-то, что я не могла сформулировать. Наверное, Бран представлялся мне героем страшной сказки, и я очень хотела, чтобы у нее был счастливый конец. Как в детстве. Потому что тогда надежда на счастливый конец появлялась и у моей сказки.
  В общем, до берега мы с трудом, но добрались. И еще полчаса потратили на поиск места достаточно плоского, чтобы там можно было расстелить одеяло. Береговая линия в этом месте, как почти вдоль всего побережья представляла собой нагромождение острых камней и была щедро усыпана разнообразными обломками. Это, кстати, являлось одной из причин, почему Сурам так много граничащий с морем, так и не стал заметной морской державой. В этом месте пристать к берегу могла только лодка неглубокой посадки, да и то еще дно надо знать.
  Наконец, устроив Брана на одеяле, я потянула к себе сумку с лекарствами - пора было менять повязки и делать массаж руки и ног, неизвестно когда выпадет следующая возможность. Все же это было моей обязанностью. Камиль, посмотрев на мои приготовления, кивнул мне еще раз, то ли благодарно, то ли предостерегающе, поднялся на ноги и, прихватив с собой меч, ушел в темноту.
   - Хоть бы нож какой оставил, - в сердцах буркнула я.
  - И что ты с ним будешь делать, фарсисска? - насмешливо спросил Бран.
  - Не знаю, - честно ответила я, - но с ним было бы спокойней.
  Риниец хмыкнул и больше со мной не разговаривал на протяжении всех процедур, хотя оставался в сознании, я понимала это по его дыханию и шевелению время от времени.
  Один раз только, когда я взялась разминать его правую руку и дошла до рубца на предплечье, он дернулся, отодвигая свою конечность подальше от меня, но тут же вернул руку на место.
  - Больно? - спросила я.
  - Нет.
  Однако стоило закончить с массажем, как руку риниец тут же убрал. Из чего я сделала вывод, что все же болит, но признаться мужская гордость не позволяет.
  В ожидании возвращения Камиля и Гарнса заняться мне было решительно нечем, а терзаться опасениями - надоело, поэтому я просто вытянулась на одеяле рядом с Браном, рассматривая знакомые созвездия в небе, благо, несмотря на широкие плечи, мужчина все еще оставался ненамного толще скелета, и места на двоих вполне хватало. Подумать только, пару месяцев назад, я не смогла бы даже позволить себе минутный разговор наедине с мужчиной без ущерба для репутации. Да что там разговор - несколько танцев подряд уже могли дать пищу для слухов, а сейчас лежу рядом с мужчиной так близко, что ощущаю тепло исходящее от его тела, и ничто в данной ситуации компрометирующим мне не кажется. Подумалось, что надо бы накинуть сверху на Страшного плащ или куртку, все таки ночь холодна, а он еще слаб. И я села, опять потянувшись к сумке.
  - Как, говоришь, тебя зовут, фарсисска? - неожиданно спросил Бран.
  А я-то думала, что он задремал, поскольку на мои действия никак не отреагировал.
  - Августина, - уже привычно отозвалась я.
  -Врешь, - фыркнул риниец.
  - Ну и что, - отозвалась я. - Разве это имеет значение?
  - Действительно.
  Разговор прервался.
  Камиль вернулся, когда ночь сменилась сиреневатой дымкой рассвета.
  - Гарнс не возвращался?
  - Нет еще, - ответил Бран.
  - Тогда ждем.
  И мы ждали. До тех пор пока солнце не встало окончательно. И чем выше поднималось солнце, тем меньше становилась надежда, тем больше хмурились ринийцы. И лишь когда я уже совсем перестала верить в то, что Гарнс вернется, в рокоте волн начал улавливаться ритмичный плеск весел.
  Сурамские лодки представляли собой весьма интересное зрелище: узкие и плоскодонные, оны отлично маневрировали вдоль каменистой береговой линии. При выходе в море у них можно было поднимать парус, а длинные весла использовались в случае необходимости как шест. Я слышала как-то, отец говорил, что лодку эту придумал определенно гений.
  Камиль скинул сапоги, забежал по пояс в воду и помог выпрыгнувшему Гарнсу подтащить лодку поближе.
  - Ну? - требовательно спросил Бран.
  - Ничего, - ответил Гарнс, - думаю твой друг не соврал. Но это оказалось несколько сложнее чем хотелось бы. Рыбаки охраняют свои лодки так, будто они из чистого золота, а поднимать шум нам нежелательно.
  - Надеюсь, твоя кристально честная душа не сгорела от стыда, воруя нам транспорт? - фыркнул Камиль.
  - Увы! - позволил себе улыбку Гарнс. - Мне пришлось с ней договариваться.
  Все эти разговоры велись между прочим, пока мы шустро грузились в лодку. Мужчины ненадолго прервались, пока мы отчаливали и снова продолжили, стоило отойти нам на двадцать локтей от берега.
  - И что ты сделал? - спросил Камиль.
  - Дождался когда рыбак зайдет в лодочный сарай и оставил его отдохнуть. До вечера лоднки никто не хватится - все будут считать, что он в море.
  - Лучше бы вы его убили, - буркнула я, первый раз за разговор открыв рот.
  - Ого! Да ты еще и кровожадна, фарсисска, - ехидно заметил Камиль налегая на весла. Ринийцу определенно хотелось задеть меня побольнее, я его раздражала.
  Я отвернулась, вздернув подбородок, не желая ему отвечать.
  - Так почему?
  Вопрос Гарнса прозвучал гораздо мягче, и видно было, что мой ответ его действительно интересовал.
  - Такие лодки служат не одному поколению семьи, - ответила я медленно.
  Пусть я и глупа, но основы в меня хорошо вдолбили. 'Если ты требуешь заменить обстановку в комнате, потому что тебе не нравится цвет обоев - это каприз' - говорила мама, - 'Дворяне могут пожертвовать деньгами ради твоего расположения. Им это выгодно. А если говоришь крестьянину, что он подал тебе на стол бурду - это плевок в душу. Никогда не плюй в душу простым подданым'. Всего этого я выкладывать разумеется не стала.
  - Забрав лодку, вы обрекли всю семью если не на смерть, то на нищее существование, а зная Сурам - и на рабство.
  - Я не настолько жесток, - ответил Гарнс. - я оставил у него в карманах достаточно денег, чтобы купить новую лодку. Можно сказать, что я ее честно купил.
  - Лучше бы ты так думала о будущем, отдавая записку Мададу, - желчно сказал Камиль. - Его смерть не висит грузом на твоей совести?
  Об этом я за всеми происходящими событиями не то чтобы позабыла, просто не думала. А вот сейчас вскинулась, пронзенная мыслью:
  - Вы думаете, он мертв? - повернулась я к Гарнсу.
  - Не хочу предполагать, но боюсь, что так, девочка, - как то неожиданно мягко ответил Гарнс.
  И его ответ словно что-то сломал во мне.
  - Что ж добавлю это к списку моих грехов, - нашла в себе силы ответить я и отвернулась поскорее чтобы ринийцы не видели моих слез.
  Единственный кто не принимал участия в разговоре, был Страшный. И не потому, что ему было плохо. Наоборот, я бы сказала, что ему хорошо. На лице блуждает улыбка, правую руку он перекинул за борт, так, чтобы она все время касалась воды, хотя бы кончиками пальцев. И если бы не повязка на глазах, я бы предположила, что он блаженно жмурится. Повязку я наложила еще утром. Лекарь считал, что яркий свет вреден его глазам, а защитить их от палящего солнца по-другому было невозможно.
  Но это я отметила позже лишь краем сознания. До меня, наверное, впервые окончательно дошло, что я могу никогда не вернуться домой. Никогда. Я могу погибнуть, могу остаться в рабстве до конца жизни. Могу, в конце концов, заболеть простудой и умереть. Тысячи причин, подстерегающих меня в этом враждебном мире, могут помешать возвращению. Я сожалела и о Мададе, и об Августине, и о том, что с моей смертью вступит в силу проклятие, висящее над Фарсисом, но больше я жалела себя. До слез было жалко молодости и балов на которых я больше могу никогда не побывать, даже перестали скучными казаться дворцовыми сплетни. Даже если я вернусь, уже все не будет как прежде. Я стану осмотрительнее, грустнее. И прошлое, мое прошлое будет всегда стоять за моей спиной, призраками воспоминаний.
  Кажется, пока я плакала, то Камиль, то Гарнс время от времени подсовывали мне флягу с водой. Я ее принимала скорее машинально, чем от жажды.
  А потом слезы кончились. Внезапно. Все же девушки создания непредсказуемые порой даже для самих себя. Я вдруг ощутила что могу жить дальше. Буду жить дальше. Да я повзрослела, но ведь все мы взрослеем со временем?
  Я с любопытством поглядела на ринийцев. Прошло уже довольно много времени и мужчины сменились. На веслах снова сидел Гарнс. Погода была безветренной, так что парус ставить смысла не имело. Камиль устроился рядом с Браном. Интересно, а у них за плечами есть призраки? Я бы сказала, что определенно есть у Страшного и возможно у Гарнса, а Камиль довольно ловко прячет свое лицо, как и положено настоящему лицемеру. Но думаю, что и у него есть свои камни за пазухой. Да есть в этом мире кто-то кроме маленьких детей, кто спит с чистой совестью и кого не мучают никакие кошмары по ночам?
  Бран, похоже, достаточно пришел в себя, потому что не лежал, а сидел, но руку по-прежнему держал в воде. Видно было, что если бы не хрупкое равновесие лодки, то мужчина перегнулся бы через борт, а может быть и вовсе нырнул бы в воду.
  - Не уплыви, русалка, - полушутливо, полусерьезно заметил Гарнс. Он сидел на веслах лицом к нам.
  - Я держу его, - ответил Камиль.
  И я отметила, что он действительно держит одной рукой Страшного за руку, а ноги их расположены так, что если Бран попробует совершить рывок, его можно будет мгновенно удержать.
  - Не уплыву, - напряженно отозвался Бран. Блаженной улыбки на его лице как не бывало. - Хотя очень хочется. Ты же знаешь, что такие вещи не проходят даром. Боюсь, что на ночь меня придется привязать.
  - У тебя не было другого выхода, - ответил Гарнс.
  - У нас всех не было иного выхода, - вздохнул Бран. - Фарсис нам его не оставил.
  Говоря это он повернул голову в мою сторону и я готова поклясться, что если бы глаза его были открыты в них бы горела яростная, незамутненная ненависть. Настолько ощутимая, что я вздрогнула.
  - Ого! Вот теперь я тебя узнаю. Похоже, ты стал приходить в себя, Бран! - сказал Камиль. - Теперь тебе придется бояться двоих, фарсиссочка!
  На всякий случай я отодвинулась еще дальше в хвост лодки.
  - Хватит! - сердито рыкнул на него Гарнс. - Устроил тут себе развлечение.
  - Я просто пытаюсь отвлечь Брана от мыслей о воде, - ответил Камиль.
  - Спасибо, конечно, - ответил Бран, - но проблема в другом. Боюсь, что плыть напрямую теперь нельзя. Я не выдержу, а вы не уследите. Ты знаешь, как это бывает. Зов моря...
  Мужчина неопределенно махнул рукой.
  - Знаю, - отозвался Гарнс. - Теперь сухопутных крыс будет две.
  И все замолчали.
  Камиль одной рукой, второй он по-прежнему держал Страшного, подхватил флягу с водой и перекинул ее мне, велев:
  - Открой! И сама попей!
  Я отвинтила крышку, сделала пару глотков и вернула ее Камилю. Тот кивнул, но пить из нее не торопился.
  Жара, солнце, монотонное покачивание лодки и недосып последних дней сморили меня. Веки как-то мгновенно налились свинцом и закрылись.
  Я уже не видела, как мужчины переглянулись между собой.
   -Спит? - спросил Гарнс выждав минут десять.
   - Спит, - ответил Камиль.
   И протянул флягу Брану:
   - Ты бы выпил тоже. Во сне станет легче.
   - Не факт, - отозвался тот, и видя как нахмурились его спутники сказал. - После. А пока давайте обсудим планы.
   - Ладно, - согласился Камиль и, зажав флягу коленями, ловко закрутил крышку.
  
  Глава 8
  Проснулась я под вечер, с тяжелой головой, словно накануне излишне много выпила. Подул легкий ветерок, и парус расправили, с ним управлялся Камиль, а Гарнс устроился рядом со спящим Браном. Я приподнялась на локте, огляделась и снова откинулась назад, пытаясь вернуть хотя бы дремоту если не сон, но не могла найти даже сколько-нибудь удобного положения. Судя по всему, я спала, свернувшись калачиком на рыболовных сетях на корме, потому что центр лодки занимал лежащий Бран . Судя по тому что берег все еще виднелся по правому борту лодки, совсем далеко в море ринийцы выходить не стали и двигались медленно вдоль сурамского побережья на восток. Тут и там виднелись светлыми лоскутками паруса других лодок. А за спиной, горел закат, заливая все вокруг багровым, тревожным ,словно кровавым светом и в нем мне чудилось нечто зловещее.
  Ринийцы молчали, я тоже. Делать было решительно нечего, и как это часто бывает от вынужденного безделья, мысли мои хаотично зароились в голове, выталкивая одна другую.
  Я усвоила не так много жизненных уроков, но один мне пригождался раз за разом: любую, даже самую сложную задачу можно разложить на простые. Сложное действие разобрать на маленькие. Это займет больше времени, это окольный путь, но если другого нет...
  И я принялась раскладывать и сортировать свои мысли, свое понимание происходящего.
  Итак, во-первых, ринийцы не просто не любят Фарсис, но и находятся в прямом противостоянии с ним, во-вторых, судя по силам, задействованным на поимку ринийцев даже в Сураме, тут столкнулись либо большие деньги, либо большая политика, а скорее всего и то, и другое, ибо, как правило, они связаны. И что это значит? Только одно - я попала прямо в середину игры между моей родной страной и Ринией, как рыбка в сеть. Причем, боюсь не на той стороне, на которой хотел бы.
  С другой стороны, самым ценным членом нашего маленького отряда, похоже, является Бран - если бы это было не так, Гарнс и Камиль не стали бы дожидаться его, в крайнем случае, оставили бы его выздоравливать в Сураме, а сами бы уехали. Значит, именно Бран представляет главный предмет охоты. Причем, не сам по себе, иначе бы, напавшие на дом не пытались убить его, и не искали что-то еще. Скорее всего, у Брана есть нечто особое, записи, быть может, или какой-то предмет, представляющий невероятную ценность, стоящую таких затрат. Или знания. Сомнительно, что после пребывания на рабовладельческом корабле у него могло остаться нечто ненайденное. Тогда понятно, почему его стремились убить, так он никому ничего не расскажет. Некоторые знания лучше хоронить. Или, может быть, он спрятал нечто в Фарсисе и потом вернется за этим, и только он знает где. Но тогда непонятно почему мы удаляемся от Фарсиса, а не возвращаемся в него. Я запуталась. Опять. Что-то мелькало на границе сознания, но я не могла сформировать свои смутные ощущения в слова.
  Может показаться странным, почему я думала больше о причинах поступков, чем о своем освобождении, но тут как раз мне все было понятно. И не только потому, что я дала слово не сбегать. Просто, столкнувшись с реальностью, я вдруг поняла, что слово мое, неподкрепленное доказательствами, немногого стоит. Но и доказывать что-то опасно. Раскрыть свое инкогнито, означало дать Ринии много очков в этой странной игре, даже в таком положении я оставалась принцессой и обязана была думать в первую очередь о судьбе своей страны. Придется мне и дальше оставаться Августиной, хотя, кажется, Бран раскусил мою ложь, пусть и не зная, кто я на самом деле. Оставаясь Августиной все что я могла плыть по воле волн. 'Не сопротивляться шторму', - вот как это называлось в Фарсисе. Часто, после сезона бурь побережье в некоторых местах бывало усеяно как обломками, так и целыми предметами самого разного вида и назначения. У нас верили, что уцелевшие вещи покорялись шторму, а не боролись с ним. Я сейчас была такой же вещью, желающей уцелеть.
  И я ни на секунду не усомнилась, что ринийцы находятся на государственной службе. Было в них нечто такое, что выдавало в них людей 'служащих', принесших присягу. В них не было 'разболтанности', волницы, присущей авантюристам всех мастей. Интуиция подводила меня редко. Мама говорила, что это потому, что у меня 'чистый' взгляд, какой есть у детей и у простодушных людей. Хоть какой плюс, раз уж я не светоч разума.
  Что меня смущало, так это отношение ринийцев ко мне и мое собственное отношение к ним. Тут все было сложно. Гарнс, кажется относился ко мне с неким пониманием и сочувствием, но не стоило этим обманываться, в случае чего он способен и на жесткие меры. Я не сомневалась, что в случае необходимости, рука его не дрогнет от жалости. Камиль, хоть и пытается показать, как он меня ненавидит, скорее относится ко мне с досадой, словно к помехе, замедляющей движение и создающей проблемы. А вот Бран - да, его ненависть ко мне как раз настоящая, чистая и незамутненная, просто потому, что я фарсисска. И чем больше он приходил в себя, тем сильнее эта ненависть ощущалась. Кажется, он не помнил о нашей встрече на корабле, или не связывал меня с ней. Да я бы тоже себя не опознала в том чучеле. А вот я не могла найти в себе ненависти к ринийцам. Разумно опасалась, злилась на них, но ненавидеть не могла, потому что в чем-то даже понимала. Они не были плохими людьми, просто мы столкнулись не в самых удачных обстоятельствах.
  Пока я размышляла, солнце уже почти село и лодки, все как одна пришли в движение, стали поворачивать к берегу, словно ведомые неведомой рукой.
  - Дневной лов кончился, - сообщил Камиль. - Если сейчас повернем к берегу, не вызовем подозрений.
  - Стоит пройти еще немного, - не согласился Гарнс. - Дальше будет лес.
  - Как знаешь.
  Когда берег, наконец, стал приближаться, развлечения нам подкинул Бран. Он вдруг застонал во сне и метнулся, словно намереваясь перекинуться через борт лодки в море. Гарнс среагировал и удержал его в захвате, но в результате чуть сам не выпал за борт вместе с ним. Понадобились совместные усилия всех троих, чтобы удержать Брана на месте. Хотя держали его больше мужчины, я скорее придерживала голову, чтобы он не повредил себе что-нибудь.
  Скрутив Брана, Гарнс для надежности чуть ли не уселся на него сверху и похлопал его по щекам:
  - Давай, просыпайся, парень. Ты нам тут очень нужен.
  Бран проснулся и застонал уже осмысленно:
  - Ты мне на руку сел
  - Не будешь больше прыгать за борт? - спросил Гарнс. Вполне серьезно, кажется.
  - Нет, - хмуро отозвался Страшный, - но на берег надо.
  Гарнс, видно, неплохо представлял наше местонахождение. Как раз к темноте мы пристали к берегу, сразу за неширокой полосой камней и песка начинался сосновый лес - редкость для Сурама.
  Камиль и Гарнс дружно выпрыгнули из лодки и подтащили ее поближе к берегу. Мы выгрузили сумки, одеяла, а потом помогли выбраться и Брану. Мне показалось, что на лице его мелькнула досада, но от помощи он не отказывался. За то время пока я ухаживала за ним, я узнала его пусть и не хорошо, но достаточно для того чтобы понимать - он устал и держится все на том же упрямстве и силе воли. Слишком резким был переход от многодневного лежания к бесконечной езде. Да и до этого он был весьма потрепан и не успел восстановиться. Я подошла поближе и подхватила его за талию, разрешая ему опереться на меня, что он и сделал. Хотя мне показалось что даже так, нуждающийся в опоре, он старался почти не прикасаться ко мне, словно одно то, что я была фарсисской делало меня нечистой.
  Пока мы стояли, ринийцы вытащили лодку на берег полностью. Ночной прилив только начался и оставлять лодку на месте означало утром проснуться без нее. Для двоих мужчин работа была тяжела, но они справились. От Гарнса я другого и не ожидала, он был похож на человека, который будет стоять насмерть и при случае даже подопрет плечами небесный свод. А вот Камиль меня порядком удивил: он хоть и растерял свои аристократические манеры, ругаясь сквозь зубы такими словами, что даже команда 'Красотки' его бы заслушалась, но свою часть роботы делал честно.
  Закончив с лодкой Камиль подошел ко мне и перехватил из мои рук Брана, который наваливался на меня все сильнее и сильнее. И я, и он выдохнули с немалым облегчением: еще пара минут, и мы бы завалились прямо на камни, покрытые редкими и тонкими островками песка. Гарнс подхватил самую тяжелую сумку из поклажи и исчез в лесу. Вернулся минут через десять, сообщив, что нашел место для ночлега. Камиль по-прежнему вел Брана, а я и Гарнс несли оставшиеся сумки. До полянки и впрямь оказалось недалеко.
  Костер не разводили - по большей части для того чтобы не привлекать внимание. Хоть и в лесу, но мы были недалеко от берега, а в ясные ночи огни видно далеко. Даже если Сафир полностью на стороне ринийцев, нас все равно ищут, а не нас, так браконьеров и развести костер, равносильно тому, что прислать приглашение с местом и временем встречи. Говорили мы тоже немного, просто чтобы не молчать совсем. Мы поужинали всухомятку холодным вяленым мясом и лепешками, еще не успевшими зачерстветь. А потом Гарнс принес воды из протекавшего неподалеку ручья, заодно наполнив все освободившиеся фляги. Ручей, кстати, обнаружил Бран, услышав плеск воды. Отсутствие зрения, похоже обострило все остальные органы чувств ринийца.
  Ночь опустилась совсем и теплые одеяла из верблюжьей шерсти оказались весьма кстати. Я завернулась в свое и попыталась уснуть, но не хотелось. Я неплохо выспалась днем, в лодке. К счастью, совсем не обгорела. Для девушки из прибрежной страны у меня была счастливая кожа - светлая, но почти не реагирующая на солнце. Я не становилась ни бронзовой, ни черной от солнца, как большинство фарсиссцев, ни краснела, как несчастливое белокожее меньшинство. Если долго находиться на солнце кожа моя приобретала едва заметный золотистый оттенок и все. Припудриться, и не заметно будет. Словом, спать мне не хотелось, зато захотелось по другой естественной нужде. Я выпуталась из одеяла и поднялась на ноги, нашаривая свои сапоги.
  - Куда-то собралась, фарсисска? - прозвучал шепот справа от меня.
  Но я вздрогнула как от крика. Не думала что кто-то из ринийцев, окажется так близко от меня.
  - Нет.
  - Да что ты говоришь, - удивился наигранно Бран, и теперь в голосе его слышалась ехидца. - Просто захотелось размять ночью ноги? Подсказать в каком направлении дорога?
  - Не надо, - отозвалась я сдавленно. - Я вернусь через пять минут.
  Кажется, до него дошло, зачем я поднялась, он отчетливо хмыкнул и не стал мне препятствовать.
  Я вернулась и правда быстро - ночной лес не самое дружелюбное место. Да и далеко я отходить не стала, разумно опасаясь не найти обратной дороги. За это время глаза несколько привыкли к темноте, и я уже отчетливо различала силуэт сидящего Брана на фоне неба и лежащих рядом ринийцев. Я завернулась в свое одеяло, так что наружу торчал только нос, но ложиться не торопилась.
   - Почему не спишь? Болит что-то? - спросила я вовсе не надеясь на ответ, а просто чтобы разбавить молчание.
  - Нет, - досадливо ответил Бран.
  Кажется, собеседнику в моем лице риниец был не рад. Мы просидели некоторое время в неловком молчании. И я очень удивилась, когда Страшный сказал:
  - Поговори со мной, фарсисска?
  - О чем?
  - О чем угодно, - отозвался он напряженно. - Просто говори. Заглушай голос моря.
  Я испугалась, что он сейчас снова рванется в сторону воды, как несколько часов назад.
  - Может быть, разбудить Гарнса или Камиля?
  - Не стоит. Днем им грести. Ты будешь следить за мной фарсисска.
  - Почему ты не зовешь меня по имени? - спросила я , просто чтобы поддержать диалог.
  - Потому что это не твое имя, - отозвался мужчина уверенно.
  - Отчего ты так решил?
  - Оно не идет тебе, - отозвался риниец после короткого молчания. - Твое имя должно перекатываться на языке как волна.
   - Может быть у моих родителей просто нет слуха.
  Резкий каркающий звук я решила считать смешком.
  Чтобы не разбудить Гарнса и Камиля, мы говорили шепотом, придвинувшись почти вплотную друг ко другу. Особенно громко плеснула волна, вслед за ней налетел порыв ветра принося запах водорослей, соли и не остывших еще камней, и я ощутила, как риниец вздрогнул всем телом, а потом вцепился в мою руку, повыше кисти, кажется, даже не вполне осознавая это и опять дыша как загнанный зверь.
  - Какая твоя любимая еда? - спросила я. Собственный голос казался мне ломким и неправильным. Но надо было отвлекать его от моря, а глупый вопрос был единственным, который вертелся на языке. - Мне вот нравится свежий хлеб с козьим сыром. Жаль только, что я редко его ела. Так что тебе нравится. Бран скорее вытолкнул сквозь зубы, чем сказал:
  - Почему?
  - Что почему?
  - Почему ты редко ешь хлеб и козий сыр? Твоя семья настолько бедна?
  - Нет, просто мама считает, что это грубая, крестьянская еда, которую не пристало есть благородным девушкам.
  - А я люблю пирожные. Воздушные, с кремом.
  Я так удивилась, что забыла бояться бегства Брана в сторону моря.
  - Почему?
  - Меня воспитывали строго. Сладкое только по праздникам. Да и того часто лишали в качестве наказания. Думал, что когда вырасту, буду покупать сколько захочу. Но оказалось, что мужчинам несолидно людить сладкое. Да и в море пирожные не ловятся.
  За подобным разговором мы просидели полночь. Неожиданно риниец отпустил мою руку и произнес почти спокойно:
   - Все. Отлив. Дальше будет легче. Можешь спать, маленькая фарсисска.
  - Спокойной ночи, - отозвалась я.
  Утром я обнаружила на руке у себя довольно четкие синяки в тех местах, где сжимали меня пальцы ринийца.
  Мы не стали задерживаться в лесу. Снова погрузились в лодку и отправились дальше прежним курсом, вдоль береговой линии. Причем, находясь на берегу рядом с Браном, я имела возможность с некоторым злорадством наблюдать, как ринийцы тянут лодку по каменистому берегу, освобожденному утренним отливом.
  Жизнь опять вошла в колею, если так можно выразиться про людей, бегущих от преследования в неизвестность и не знающих, встретят ли они живыми завтрашний день. Я имею ввиду лишь, что мы двигались привычным заведенным распорядком. Вставали на рассвете, и плыли вдоль берега со всей возможной скоростью. Если был ветер - поднимали парус, не было, Гарнс и Камиль гребли попеременно. Мне весел не давали, но не из жалости, и не от снисхождения к женскому полу, а потому, что это значительно снизило бы скорость. Для меня весла были неподъемными неповоротливыми бревнами. Поэтому я днем либо отсыпалась, либо следила за Браном, который предпочитал спать днем. Самое опасное время приходилось на пик приливов - полдень и полночь, в остальное время мужчина хорошо себя контролировал. Днем всегда был рядом кто-то из ринийцев. А ночь мы проводили на берегу. К тому же полуночные разговоры вошли у нас в привычку. Мы продолжали говорить большей частью о пустяках. Но я сумела найти ответы и на несколько важных вопросов. Я понимала, что передвижение по суше значительно замедлило бы наш ход, но ведь так было бы безопаснее.
   - Есть вещи, важнее чем жизнь, фарсисска.
  Ответил мне на это Бран.
  Но не надо думать, что все было мирно и тихо. В путешествия такого рода люди, даже не желая того, узнают друг друга. Выявляются все привычки, кто неряха, кто лентяй, кто силен духом. Трудно скрыть что-то, когда каждый знает не только что ты ешь, сколько ты спишь, и что говоришь, но и как громко ты дышишь и даже, как часто ты справляешь нужду. Словом, мы узнали друг о друге многое, в том числе ринийцы рассмотрели мою внешность, на которую в Сураме обратили мало внимания. И если Гарнс остался равнодушен, то Камиль стал проявлять ко мне повышенное внимание. Вполне однозначное и как раз такое, какого мне хотелось бы избежать. Не то чтобы он делал нечто вызывающее, но только потому что недоставало уединения и сил после целого дня напряженной гребли. Даже так он умудрялся то дотронуться до колена, то словно ненароком коснуться плеча или шеи и улыбался при этом весьма... неприятно. А когда он вечером протягивал мне кусок лепешки, то мне хотелось подхватить его так, чтобы не коснуться его пальцев.
  Я понимала, как только обстановка станет лишь немного спокойнее, риниец перейдет и к более решительным действиям.
Оценка: 8.56*21  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"