Истинин Виктор : другие произведения.

До кладбища и обратно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  "ДО КЛАДБИЩА И ОБРАТНО"
  
  ПРИНЦИП
  ј101 - Абстракция есть методично преследуемое ничто. Арифметический ноль есть его знак [sign]. Воспринимать [perceive], мыслить, и делать ничто. Быть ничто [To be nothing]. Один ноль - в его бесконечных соединениях [formulations] - достигает избавления от страдания/зависимости от страдания. Время [time]. Время существует только для наблюдателя [observer]. Мир аксиоматичен и неподвижен [rest point]. Жизнь - процесс избавления от страдания/зависимости от страдания, растянутый во времени.
  ј102 - Абстракция в себе [in itself] есть суверен негативной/позитивной определённости [determination], и никогда не может впасть [fall under] в формальное отношение. Она не противопоставляет себя конкретному, за исключением тех условий, ключей [clue], которых зашифрованы в реальности [reality].
  ПРОЛОГ
  ТЕРПИЛЫ
  - Нет я не буду говорить ничего что вам понравится. Потому что всё это хрень и лицемерие. Просто набор слов, который утекает в слив этой тупости и привычки. Вы просто терпилы. А я не буду терпеть и свыкаться с тем, что мне не нравится и что меня не устраивает. Не дождётесь. Нет у меня в этом интереса. Ясно вам?
  
  После сказанного я повернулся и побежал. В тот момент внутри меня была буря эмоций, а слова будто отразились от стен коридора и ударили меня по ушам так сильно что мне показалось что я оглох, так как это показывают в кино, когда фоном идет пронзительно тонкий писк, а прочие звуки еле пробиваются как бы через толщу воды. Я бежал в этом вакууме, а эти кретины стояли и пялились на меня. Я улыбался своей такой дерзости, меня прямо распирало, так я был горд собой. Не знаю, что это эгоизм или тупость, но мне плевать. Бежал я, наверное, целую вечность. Мимо проносились двери, дома, деревья и люди. А я все бежал. Моя дурацкая улыбка постепенно смывалась с лица, а с каждым шагом я все отчетливее ощущал, что на меня уже давит не только тупость и невежество этих людей, но и вся моя одежда будто начинает стягивать ноги, руки, шею, словно весь мир прижимает меня к земле. Вот еще один-другой шаг и я сам стянусь в какой-нибудь простой предмет, типа шара. И буду катиться себе куда подальше. Это ощущение видимо появилось из-за моих ног, а точнее из-за кроссовок. С недавних пор я их перерос, и они стали давить на пальцы. Не то чтобы я рос в бедной семье и не мог позволить себе новые, просто мне как-то было неловко об этом говорить родителям. Вообще у нас в семье было какое-то негласное табу на все физиологическое. Типа взросления. И мне было как-то стыдно и унизительно упоминать лишний раз что я росту и тело моё развивается. Когда-нибудь я, конечно, перерасту весь этот детский сад и буду ухлестывать за девчонками, пить ром и драться со всеми подряд, ну прямо как пират... Короче, когда я просто ходил было ещё терпимо, но бежать было уж совсем невмоготу. Попробуйте радоваться жизни, когда из твоих ног собран карточный домик. И остановиться я не мог, потому что домик непременно рассыпается, а я проиграю в этом нелепом соревновании с окружающим миром. Короче я так и бежал, сливаясь с этой тупой болью и именно тогда я отчётливо осознал, что я уже переживал все эти эмоции и мир прост до дурноты и видимо раз за разом тупо повторяет один единственный день и один и тот же каскад эмоций. Это сраный день сурка, в котором нужно рано или поздно сделать какой-то выбор и сменить привычное. "А что будет когда выбор будет сделан?" - спросите вы, мои наивные друзья. Ну тут уж я вам не подсказчик. Наверное, полетите вы вместе с разноцветными пони в космос ваших надежд и прочей хрени от коучеров. Короче я не знаю, что будет, но знаю, как мне кажется тот день, который и стал моим персональным чистилищем.
  
  Я тогда впервые заговорил. Мне было года 2 и я бегал по квартире, врезаясь во все углы и даже чуть не выпал с балкона. Мама замоталась по всяким своим делам и я, понимая это ещё больше выводил её из себя. А вечером она, обессилев передала эту эстафету отцу. У него были какие-то свои взрослые дела, типа пива и сериалов, и я донимал и его. Он решил меня уложить и наконец обездвижить, как назойливую муху, прилепленную клейкой лентой. Мне, естественно, спать ну совсем не хотелось, и я активно бойкотировал все его попытки меня усмирить и тогда отец просто замотал меня одеялом так основательно, что я не мог шевелиться. А рот просто заткнул, вставив соску. А я уже тогда не любил, когда затыкают рот. На мой натужный плач он совсем не реагировал и тогда я впервые стал что-то придумывать и кое как вытолкал соску изо рта. После этого я сказал своё первое слово, которое отец часто повторял. Я сказал - "нет"... Отец как то замер, выключил звук у телека, подошел и уставился на меня, будто я только родился. А я кажется в этот момент понял ну просто всё. Я могу не просто существовать как растение, как амеба, я могу проявлять свою волю и желания. Конечно, воля проявляется всегда как-то через жопу, и как спрогнозировать к чему она приведет ни знал ни я, ни кто-либо ещё. Так случилось и тогда - отец отвесил мне оплеуху и постарался быстренько прикрыть дверь в комнату матери. Во мне же начало разгораться неведанное доселе ощущение несправедливости. Я стал кричать - нет, нет, нет, до тех пор, пока не прибежала мама и родители не ввязались в какую-то свою перепалку, совершенно позабыв про меня. Я же тихо наблюдал за созданным мною инцидентом. В меня вливалось понимание той немыслимой силы, которую, он за собой несет. Отныне я могу направлять эту силу словом.
  
  Так, мне казалось тогда и вот походу теперь я повторяю ту же самую схему и каждый раз, когда я решаю выйти за рамки какой-то привычной нормы происходит что-то важное, но непременно наперекосяк, как-то по-своему. Типа как сейчас. Тогда была ссора с отцом, сейчас конфликт с учителями и одноклассниками. И всё из-за слов.
  
  Вообще я не совсем неадекват и конфликт начал не на пустом месте. Меня пытались убедить что нужно терпеть глупые правила и только так можно учиться. А все, потому что мне хотелось запустить в класс голубя. Он сел на подоконник и смотрел на всех нас, и никто кроме меня его не заметил. Представляете. За окном шел ливень и вообще было довольно мерзко, а у нас в классе было тепло и светло. Ну и в итоге я и решил открыть окно. А эти кретины стали меня тыкать, типа чо встал, почему ходишь без разрешения. Ну а как по-другому, когда на улице дождь? Короче они меня совсем достали. Встали вокруг и стали перекидывать мячик своих глупых претензии целясь мне в голову. Я, естественно, уворачивался, ну и в итоге понял, что нужно валить из этого инкубатора для идиотов куда подальше. Я крикнул свё привычное - "нет" и выбежал из класса.
  
  У меня всегда так выходит - типа оп и нарвался на одних, оп ещё на одних и так пока тебя не уложат, и не замотают покрепче... Блин, эти кроссовки, наверное, уже до крови стерли мои многострадальные ноги. "Многострадальные ноги" - так говорила моя бабушка. А потом она умерла. Просто перестала вдыхать воздух - поставила барьер между собой и миром. А я ещё живу и продолжаю этот бессмысленный бег. Это бултыхание в бесконечности. Я, конечно, могу остановится, но эти дебилы наверняка смотрят мне вслед, да к тому же тогда придется снимать ботинок, чем-то заматывать мозоль. Только вот чем? Да и что потом одевать обратно? Ну уж нет, это все адски больно и неприятно. Я лучше потерплю. Если что-то надоедает или начинает давить со всех сторон, то можно просто потерпеть и рано или поздно боль пройдет. Я называю это стоицизмом. Стоик это не терпила. Ясно? Не путайте! Это разные вещи. Стоицизм - это когда ты типа усмиряешь свое тело, как когда-то сказал Сократ или какой-нибудь там Эпикур. Ну вот сидел он в своей бочке и смотрел на мир через маленькую дырочку, а когда надоедало оттуда лилось вино и ничегошеньки ему больше не хотелось. Пил вино днем и ночью и философствовал, смотря на мир через узкое отверстие. Проще простого отгородиться от всего абсурда и бреда вокруг и чего-то там выдумывать. А пусть бы он попробовал пожить по нормальному. А вот и всё! Чем он вообще тогда лучше какого-нибудь Толи-Базы. Нашего местного алкаша. Иногда он притаскивает откуда-то дряхлый баян и играет свои старческие песни. Типа - "наплевать, наплевать. надоело воевать". Окружающие правда обычно крутят у виска и прогоняют его, чтоб не шумел под окнами. Но мне он нравится. Он всегда веселый, хотя жизнь его такая себе. Рассказывали, что как-то зимой он отморозил себе все пальцы на ногах. Поэтому и переваливается как неваляшка, когда ходит. Такие дела.
  
  Короче я не об этом. В этот раз я решил тоже залезть в бочку и убежать от проблем. Конечно, вы скажите, что это как-то по-бабски - просто свалить и все. Но это не так. Я убежден что мир так велик, что если стены или люди, или машины или учителя, солдаты, военные, врачи, военкомат, бабушки и дедушки, сестры и братья, дети, деревья, растения, животные и земля давят то можно убежать. Куда убежать? Да все равно, если долго бежать вперед, то уж точно куда-то да прибежишь. Это как у самураев - типа цель нужно ставить недосягаемой типа стать бабочкой и тогда важным становится сам путь, а не его финал... Финал у всех один как говорится. Все мы умрем. Ели честно то если бы не эти кроссовки, то я давно бы уже слился со своими мыслями и улетел бы куда-нибудь к млечному пути. Типа тело мое бежит, а я сам думаю свою себе и не парюсь. Вы, наверное, заметили, что я не всегда последователен в своих словах. Да просто так интереснее жить. Ясно вам? Интересно быть не одним человеком, а многими разными... И тобой тоже. Сраные кроссовки, как же они достали меня. Жить бы где-нибудь в теплоте без одежды и обуви. Вообще без ничего ходить, голым. Или летать по миру духом бестелесным, как говорил мой дед. И не думать ни о ботинках, ни о ногах. Ведь если есть ноги, которые болят, то есть и все остальное. Я сам. Бегущий именно здесь. Значит нужно что-то совершать этим телом, а не только расплескиваться мыслю. Такой вот замкнутый круг. На самом деле я уже и не помню толком куда я бегу. Иногда кажется, что бегу я по кругу. Деревья сменяются просеками и опять деревьями. Особенно сейчас в сумерках это уже на так важно. Просто бежишь себе от просвета к просвету и все. Или думаешь, что бежишь. А на самом деле бесцельно валяешься, например, в горячей ванне. Или на полу школьного коридора... Вот только ноги эти. Будь они неладны.
  ***
  Короче вы спросите почему я так люблю болтать всякую хрень. Всё очень просто - ещё с детства я понял, что нужно всё увиденное и пережитое увязывать в историю иначе всё быстро исчезнет из головы, но как бы не до конца и будет колоть тебя иголками в самые неподходящих местах. Да и вообще, если не пытаться себе как-то объяснить происходящее вокруг можно умом тронуться. Когда я это понял я начал пытаться объяснять ну просто все вокруг. Родители поначалу смеялись на мою такую причуду, но время шло, а я продолжал "пороть горячку" - как они порой выражались. Ну а я что? Мне всегда казалось, что реальность вокруг какая-то ущербная и её нужно как-то достраивать. Типа доводить до равновесия. Все эти алфавиты, математики, вставания ни свет, ни заря, зарядка, уроки. Всё то, что заставляет думать какими-то тыщу лет назад придуманными правилами. Типа снег - белый, потому что ассоциируется с молоком, которое тоже белое, а не с запахом муки или мягкостью шерсти соседской белой собаки... ну и прочие тупые логические схемы. Вы ведь наверняка понимаете, что намного важнее всякие там колыхания занавески или блики на стене или то, как рассыпанный сахар собирается на полу, а не всё это вот. Ну то есть окружающее настолько что-то несерьезное и абсурдное, что, если это всё как-то не додумывать, можно рехнуться.
  
  Ну вот вы сами посудите: мой отец, когда едет на тачке старается мизинцем до иконы, дотронутся, когда поворачивает вправо. Он внутренне считает, что, дотрагиваясь до иконы он как-бы соединяется с богом, который его хранит. Ну бред. Но ни одной аварии за лет сто его вождения не было. Мама если не почистит зубы начинает представлять, что по деснам ползают мелкие жучки, которые как бы разъедают кожу. Вы думаете это ерунда? А вот и нет! Как-то, когда она была очень уставшая и не почистила зубы, а на утро она проснулась и ощутила во рту вкус крови. Десны кровоточили. Конечно, возможно, что у неё был какой-нибудь зубной камень размером с планету или что-то типа этого. Ну это уже не так важно, важно, что она нашла подтверждение своей личной теории. И вот у каждого есть какой-то подобный бред, я точно вам говорю. Мы всегда достраиваем реальность до того, что нам удобно. И реальность подчиняется. И тут не важно в какую сторону это работает. Главное, что это работает.
  
  И вот я так же. Короче с детства я решил постоянно играть с окружающем миром - мне говорят выкинуть мусор, а я беру пакет и выбегаю из квартиры на выжженную землю данного момента. Каждая вторая ступенька - это пропасть, каждая третья - лава. Но если случайно наступил не туда, можно по-быстрому убрать ногу и типа норм. На улице, к примеру, можно ходить только по квадратам, если наступаешь на щель между тогда всё - каюк. Нужно будет дом по кругу обойти или пройти мимо двора с собакой. Следующий этап - это дойти до мусорки и отсчитав три шага размахнуться и кинуть пакет. Обязательно не коснувшись краев урны. Конечно, это жесть если промазать и потом весь этот разваленный шлак и пакеты с пакетами собирать. Притом не только свои. Ну в общем как-то так. Но самое интересно что и мир как-то стал и сам со мной в ответ заигрывать. Ну то есть типа играю я в свою игру "в бунтаря" в школьном коридоре, и послав всех и всё убегаю и уже почти всю лаву оббежал и передо мной уже дверь во двор - спасение из этого цирка уродцев, но тут мне нужно преодолеть последний отрезок и перепрыгнуть на пришитый кусочек линолеума, который года два назад приклеили взамен обгорелого. И вот я уже собираюсь прыгнуть и тут понимаю, что никак не могу сдвинуть ни ногу, ни руку, да к тому же не могу вздохнуть. Ну совсем как бабушка перед смертью. Я поворачиваюсь и вижу Степана Михайловича, Аньку, Кирилла, Соню и придурка Егора. Они громко смеются надо мной, а мои ботинки так отчетливо сжимают сначала мои ноги, затем всего меня, и я сворачиваюсь в огромный шар. Пробую-пробую вздохнуть и только сиплю и тогда я опускаюсь на пол в самую-самую лаву и тихо-тихо закатываюсь по воронке в этот темный претёмный лес. Вобщем как-то так начинается эта история...
  
  ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВРАЧА
  ХАРАКТЕРИСТИКА
  УЧЕНИК ШКОЛЫ No3 МОСКВА
  
  Полунин Иван Владимирович по заключению областной комиссии No7 (F033).
  
  Ученик воспитывается в семье опекуна - Родитель. Физическое развитие Ученик соответствует возрасту. Мелкая и крупная моторика достаточно развиты. Обучается мальчик по классно-урочной системе обучения общего плана. Программу 8-го класса Ученик усваивает удовлетворительно. По математике имеются трудности при усвоении материала. Основные арифметические умения и навыки сформированы. Но мальчику необходим постоянный контроль и дополнительные инструкции. Фронтальное объяснение он не воспринимает, так как не может сосредоточиться. По русскому языку пишет под диктовку с ошибками. Правила правописания знает, но на письме не умеет применять. Читает бегло, осмысленно, способен пересказать прочитанное, но по-своему, зачастую наделяя прочитанное ложным смыслом. Словарный запас достаточно мал. Арифметические действия выполняет с интересом. Числа и уравнения перекладывает на происходящее с ним. В этом видится паталогия.
  
  Особенности функционирования нервной системы - гиперактивность. Речь не выполняет регулятивной функции. Основные процессы памяти развиты слабо. Присутствует кратковременная память. Характерна сниженная активность мыслительного процесса при выраженных недостатках внимания: малая устойчивость, трудности распределения внимания, замедленная переключаемость. Объем внимания составляет 5-10 минут, потом Ученику надоедает данный вид деятельности, и ребёнок начинает раздражаться, полностью перестаёт контролировать своё поведение: злиться на ребят, у которых все получается и которые дают правильные ответы; задевает детей; делает им замечания; обзывает тех ребят, кто сделал ему замечание; может на уроке спровоцировать драку. Работает исключительно по настроению. Быстро теряет интерес к делу, неадекватно реагирует на замечания учителя, склонен к бурным эмоциональным проявлениям: пререкается, сквернословит, нарушает дисциплину, швыряет школьные принадлежности, может бросить работать и лечь на парту до конца урока. Отсутствует мотивации к учению. Большое количество детей является для Ученика сильнейшим раздражителем.
  
  Ученик в контакт вступает неохотно, держится скованно. Социальную дистанцию не удерживает. Очень импульсивен, двигательно беспокоен, так что создается впечатление, что ребенок не контролирует свои действия и высказывания. В общении с детьми и взрослыми либо молчалив, либо резок, несдержан. Допускает фамильярно-грубое общение. В играх правил игры не принимает, выстраивает свои. В отряде, в классе друзей у Ученика очень мало, дети избегают общения с ним.
  
  В последнее время у воспитанника резко усугубилось поведение: стал раздражительным, в ответ на малейшую обиду или запрет импульсивно возбуждается. Стали наблюдаться признаки девиантного поведения: систематические уходы из класса, использование ненормативной лексики, ложь, дерзость в общении со взрослыми и сверстниками. В состоянии аффекта способен нанести вред своему здоровью и предметам школы. Несмотря на выраженность агрессии, отношение к проступку у Ученика отличается поверхностью и бездумностью. Ученик отвергает любую критику, отказывается признавать свои очевидные промахи, ничего не делает для их исправления. В отношении отдельных указаний со стороны взрослых Ученик может проявить необычайное упрямство, длительно бессмысленное сопротивление разумным доводам, непреодолимое стремление сделать наперекор тому, о чем его просят. Ребёнок любыми средствами пытается добиться своего, манипулируя взрослыми: вызывающий тон, попытки к побегу. Понятия "надо" и "нельзя" в нравственном плане у данного ребенка не сформированы. Делает только то, что хочет он, игнорируя требования педагогов и нарушая устав школы.
  
  Эмоциональный фон в последнее время у Ученика нарушен: отмечается резкая и частая смена настроений без особых на то причин. У Ученика наблюдаются невротические симптомы: бегающий взгляд, невротический тик головы, суетливость и вспыльчивость. Параллельно с этим, напротив, поров впадает в состояния полной отрешенности от мира. В подобных состояниях избегает людей и любого контакта.
  Личностные качества: завышена самооценка и уровень притязаний, критичен к окружающим, не умеет самостоятельно оценивать свою работу, не замечает своих ошибок.
  
  Методики, направленные, на исследование личностных установок, обнаруживают демонстративность, стремление к самоутверждению через любые действия - ссоры, обвинения в несправедливости.
  
  Финальной точкой принятия решения об ограничении ученика от общения с нормальными детьми стал поступок 11 ноября. Ученик сначала начал оскорблять одноклассников, а затем разделся до гола, сжег свои ботинки и упал на пол в судорогах и конвульсиях. А на все фразы говорил кратко "нет". Подошедших родителей и одноклассников не узнавал и в целом вел себя крайне неадекватно - изображал животных и пародировал разные звуки.
  
  Считаем, что вся учебная и коррекционно-развивающая работа должна проводиться на фоне медикаментозного лечения. Только в этом случае можно ожидать положительную динамику в формировании и развитии учебной деятельности и личности в целом.
  
  Директор школы *****
  ИНКУБАТОР
  Короче лет в 15 я влюбился. Я тогда уже третий год жил в коррекционной школе, куда меня заточили все эти "пиджаки". Я стал их так называть после того собрания, когда решалось куда меня отправят. Я сидел в окружении, наверное, десятка мужчин и женщин. Они что-то говорили, говорили, говорили. Мне дел до их болтовни особо не было, но я заметил, что все они были одеты в эти самые пиджаки и постепенно повторяют позу друг друга. А после и как-то и говорить стали похоже, таким тихим грудным голосом. Мне потом рассказали, что это какой-то их трюк. Типа подстраиваться друг под друга и в итоге выходило, что передо мной сидел ну просто целый ряд инкубаторских идиотов. Но я не об этом. Девчонку, в которую я влюбился звали Ада. Типа как Ад только с А на конце. Она тоже была в том интернате куда эти пиджаки меня и отправили. Это был небольшой городок где-то в глуши. Там вообще-то было достаточно лафово, за нами особо не следили и мы могли выбираться за территорию. Это было, потому что некоторые из нас тупо содержались по своей воли. Ну чтобы разобраться со своей головой и все такое. Поэтому не было особого строгого присмотра, да и валить то особо не куда было, вокруг лес и железнодорожная станция километрах в десяти. Мы короче с этой Адой как-то поцеловались и потом стали постоянно это проворачивать и все такое. Очень она мне нравилась. И вот настал момент, когда у моей ненаглядной закончилась программа коррекции и ей надо было валить обратно в нормальную жизнь. Мы, конечно, жутко поссорились, когда она мне это рассказала. Ведь что такое нормальное жизнь? Я с ней несколько дней вообще не разговаривал. Все-таки мне казалось, что у меня только она есть в этой дыре из близких по духу. Поэтому в день её отъезда я перелез через забор и пришел на остановку, от которой и должен был отходить её автобус до вокзала.
  
  На остановке я ждал около получаса. Руки мерзли, и я пошел в супермаркет погреться. В магазине я решил купить маленькую бутылку коньяка, ну прямо как взрослый. У меня были накопленные деньги - какие-то я выиграл в "царя темноты". Это когда в темном коридоре, во всеобщей куче-мале, расталкивая всех и врезаясь в коленки и локти, пробиваешься до балкона. Какие-то деньги я получал за работу. Мы собирались в темном подвальном помещении, где нам нужно было укладывать в коробки, разрезанные на белые квадраты полупрозрачные салфетки. Забавно что потом этими салфетками подтирали носы и жопы. Походу, как и нами. Короче, я держал в руке эту холодную бутылочку и думал, что я совсем как отец. Пока мы жили вместе похоже, что бутылка не отлипала от его руки... Пить мне не особо хотелось, поэтому я просто открыл крышечку и немного вылил в белый снег, который шерсть белой собаки. Затем просто убрал бутылочку в нагрудный карман.
  
  С Адой мы встретились на остановке. Она была очень красивой. Почти всю дорогу мы молчали. Я все ждал, что она скажет что-то важное. То есть думал - "нет, не говори, мне это ни к чему". Я боялся откровенности. Ну то есть тупо не знал чо с этим делать. И вот она, видно, уже собиралась что-то такое сказать, но тут подъехала этот чертов автобус до вокзала, и магия разрушилась. Мы сидели и молча ехали по направлению к нашему расставанию. Чувствовалось дикое напряжение. Я молча достал бутылочку коньяка и сделал глоток. Огонь полился куда-то к желудку, хотелось кричать, но я сдержался. Ада опустила глаза, видимо в знак солидарности с моим состоянием. Мой план сработал. Я предложил бутылочку Аде, и она тоже сделала несколько глотков и закашлялась. Алкоголь разрушил ту преграду, которая была, между нами.
  И вот мы уже немного пьяные или играющие в пьяных идем в сторону ее поезда, пританцовывая и постоянно останавливаясь, чтобы поцеловаться. Говорим почему-то о всем кроме самого важного. Я постоянно улыбаюсь и смеюсь, но не помню уже почему. Потом сажаю ее в вагон. Мы улыбаемся и машем друг другу. Я думаю, что поезд уедет вовремя, но поезд задерживается и я стаю как дурак продолжая улыбаться и махать. Ада уже сама от неудобства спрашивает, когда тронется поезд, получает свое "да уже, уже" и так мы и стоим, и просто смотрим друг на друга. Я чувствую, что к глазам подступает то самое, что нельзя проявлять и внутренне молюсь чтобы уже наконец двинулся этот чертов поезд. А Ада сама чуть не плачет, стоит с раскрасневшимися щеками, очень красивая. И вот наконец поезд трогается, и внутри у меня все трогается. Я поднимаю руку, но как -то даже ей не машу, а просто держу так. Я думал, что как поезд уедет я расплачусь, но почему-то не могу выдавить слезы. Хочу, но не могу. Как будто стал плоским белым листом. Я сел на лавку на вокзале и стал смотреть на проходящих людей. Люди спешили то слева на право, то справа на лево. А я никуда не спешил.
  
  Я шел обратно и думал, что живу в этом инкубаторе, как будто запертый в телефонную будку. Совершаю однотипные действия, говорю одинаковые слова и ничего не меняется. И именно в этот момент я понял, что должен непременно сбежать. Просто так решил. Сразу. Я побежал просто вперед, через снег, деревья, грязь, дороги. Через какое-то время я перестал ощущать мокрый снег, холод и прочие неудобства. Я просто двигался в неопределенности, постоянном давлении и ватности. Вот самое подходящее словосочетание - "ватность окружающего мира". Я просто слился со своим желанием оказаться как можно дальше от этого места. Так я и бежал, и бежал, пока не потерял сознание.
  ***
  Тогда меня достаточно быстро нашли. Ведь что может быть проще найти человека, который как идиот бежит через снежное поле, когда вокруг ни души. Вытаптывая единственную тоненькую тропинку в этом непроходимом снежном потоке. Меня нашли примерно в 20 километрах от станции. Не слабо так прогулялся, да?
  
  Меня вернули в интернат и какое-то время ко мне особо не приставали. Осуждая лишь немым укором. В один из дней меня подняли посреди ночи и повели в кабинет, в котором с нами обычно занимался психолог. Там уже находился низенький мужичок, с изрядной залысиной и засаленными кругами подмышками. Окна были задернуты и в комнате практически не было света. Но я давно привык к темноте и разглядел всё что мне было нужно. Мужичок уставился на меня своими буравящими маленькими блестящими в темноте глазками, затем кивнул на стул, и я сел.
  
  - Закрой глаза и представь, что ты в уединении и спокойствии. Вокруг нет ничего раздражающего или мешающего тебе. Полный комфорт и умиротворенность.
  Очень хотелось спать, и я с трудом пересиливал себя. Я старался не слушать этого идиота и представлял холодный колючий снег и себя который как тупой нож прорезает себе дорогу в промозглом лесу.
  - И вот уже начинают проступать очертания твоего спокойствия. Ты понимаешь, что оно окутывает тебе не просто так. Каждая вещь вокруг шепчет о спокойствии. А ты отдаешься этому шепоту и засыпаешь.
  Если честно хочется смеяться в лицо этому клоуну. Он что правда думает, что я так просто вырублюсь от этого монотонного бреда? Полная хрень.
  Мужичок поднялся и подойдя ближе и затораторил.
  
  - Дорога была достаточно витиеватой и неопределенно длинной. Тем было интереснее встретить на ней человека. Первый из них был сухой старичок неопределенного возраста. Он представлял собой пучок стянутых жил и пары вечно повторяющихся мыслей. Проходя мимо пустых домов, он что-то бормотал себе под нос. Это было заклинание его жизни, придуманное им еще в детстве - "терпеть все равно что в окно смотреть". Эта подсознательная установка заставляла его выпутываться из любых ситуаций, случавшихся на пути. Так он и дожил до ста одного года. Перетерпел жизнь. Никакой родни у него не было. Он родился один и умрет один. Проходя мимо горы, он поднес пустую ладонь ко лбу и отдал честь невидимому божеству. Божество это называлось инерцией. Было заметно что на тыльной стороне руки у него написано - "жить всё равно что воду лить". Так и продолжал он ступать бесцельно и неопределенно становясь самой выжженной землей, по которой шел. И вот через полтора километра появился еще один человек. Человек, что-то выкапывал в нескольких метрах от дороги. Это был невысокий мужичок лет 35. Подойдя, ближе стало заметно, что он не выкапывает, а закапывает. Он закапывал в землю слова им сказанные и написанные. Стирал понимание и значение. Хоронил своё проявление под сыпучей землей настоящего. Закопав всё до последней буквы, он насыпал сверху еще немного земли и в наступившем страхе и пустоте стал озираться ничего уже не понимая и не замечая более ничего, на чем мог бы остановиться взгляд. Всё утратило смысл и лишь солнце продолжало светить в наступившем безмолвии.
  
  Мужичек подошел еще ближе, я практически различал его зловонное дыхание.
  - Выход за территорию школы - запрет. Грубить учителям - запрет. Нарушения правил распорядка - запрет. Запрет несет за собой последствие. Твои ноги каменеют, руки не слушаются, а язык немеет. И в таком состоянии ты находишься до момента, когда тебя не находят учителя.
  
  После этих слов Мужичок хлопнул в ладоши, и я открыл глаза. Хотелось все ему высказать и послать куда подальше. Но язык меня не слушался. Я зло смотрел на него и думал, что же он со мной сделал? После этого меня повели обратно. И когда утром я поднялся я не понимал приснилось ли мне это или нет. Никто из преподавателей не упоминали о данном визите.
  
  Но с этого дня мне стали выдавать "подумит" - один из самый сильных подавляторов. Я закинувшись им как-то уж совершенно не хотел ни сбегать с территории, ни вообще как-то проявлять излишнюю активность. Я закрывал глаза и оказывался в своем холодном лесу. Я бежал мимо деревьев, не чувствуя ни холода, ни боли. Мимо меня проносились кресты, и низенький мужичок, смотрящий внутрь задавал мне один лишь вопрос.
  - Кто ты?
  - Я Иван Полунин хотелось закричать. Но язык меня не слушался, а ноги тяжелели. И я проваливался в темноту.
  ***
  Но надолго меня все равно не хватило в моем мысленном заточении. Как бы нас не пичкали таблетками и не ограждали от мира, раз в неделю нас заставляли выходить на обязательную прогулку. Обычно она проходила по четвергам, когда к нам приезжал директор школы. Ему приятно было наблюдать за тем, что его детище функционирует. Директор всегда сначала общался с учителями, а затем, становясь в центре двора, посматривая на притихших детей говорил какие-то общие слова про "социализацию и адаптацию". В тот день, я, как всегда, тащился за всеми в ожидании, когда кончится этот цирк и я снова вернусь к своим красочным снам. И тут я увидел машину директора, припаркованную во дворе школы. Окно одной из дверей было открыто. Внутри меня стала нарастать напряженность. Окно ведь открыто и почему-то только я обратил на это внимание. Я отпросился в туалет и вместо того, чтобы идти в дом побежал к машине и оглянувшись через окно залез внутрь. Зачем я это сделал я не могу объяснить. Но внутренняя напряженность исчезла. В машине было так удобно что я быстро провалился в сон. Когда я проснулся я ощутил, что нахожусь в желудке у кита. Вокруг было тепло, а окружающее пространство будто бы вибрировало. Я увидел Директора и рядом с ним нашего координатора Елену Алексеевну. Они смеялись и держали друг друза за руки. Я привстал и врезался в потолок. В ту же секунду я услышал крик и через мгновение пространство заколыхалось и закрутилось ещё сильнее и после нескольких ударов затихло. Через выбитое окно я видел, как к обочине, где мы лежали подъехала полиция. Потом я потерял сознание.
  КАРЦЕР
  Меня поместили в карцер на неделю. Но не для того, чтобы наказать, а типа для того, чтобы обезопасить меня от себя же. Так они сказали. Вот ведь бред, я сам с собой нахожусь всегда, как можно меня обезопасить от меня же? Да, физически я ничего с собой не сделаю, но ведь мысленно я могу всё.
  Короче в карцере, кто не знает, есть жесткий распорядок. У нас в нем содержалось около десятка человек, но мы не могли общаться с другими, потому что пока мы бодрствовали за нами тщательно следили. А если мы вступали в контакт на выводили вперед и били резиновой палкой. В общем спальном зале у каждого было место у стены, а кровати находились в двух метрах друг от друга. Нам давали таблетки, которые снова погружали в ватную неопределенность и способствовали сонливости и отрешенности от окружающего, поэтому во время тихого часа общаться ну совершенно не хотелось. Прямо как у буддийских монахов, давших обет молчания. День на пятый я вообще окружающих перестал воспринимать как людей. То же самое что стул или стол. Я лежал и изучал отвратительную зеленую стену. Воспитатели ходили вдоль кроватей и ругали тех, кто не спал, поэтому приходилось притворяться. Мне никогда поначалу не хотелось спать днем, но ложась и слушая мерное сопение окружающих я постепенно и сам засыпал.
  
  Когда просыпался я осознавал, что снова вошел в некую цикличность и однообразие. Иногда дни сливались, и я пытался вспомнить что было вчера или позавчера, но не мог вспомнить ничего кроме этой стены, звуков мытья эмулированных мисок в которых нам давали еду и тихого поскрипывания металлических пружин кровати, на которых мы лежали. В такие моменты я просто отворачивался к стене и изучал неровную стену, плотно залитую тягучей зелёной краской. Все неровности, видимые на этой стене, я начинал обыгрывать, представляя своё будущее. Вот эта веточка, застрявшая в краске - это моя машина, я еду на ней куда-то к вот этой выбоине - она море, которое я никогда не видел. Вот мой друг Стас он немного косит на правый глаз, но это ничего, зато как он утверждает он видит то, что у него за спиной. Мы несколько раз проверяли, и он действительно видит. Эти трещины на краске - это мой детский сад, а вот это дорога до дома. Мириады трещин и я вожу по ним пальцами, переходя с одной на другую и все они - это просто линии и нет у них конкретных точек. Они просто есть, без начала и конца. В школе учили, что если есть линия, то это непременно линия между точками А и Б. Но это все обман, никаких начальных и конечных точек нет, линии никуда не ведут и неоткуда не исходят. Линия это всего лишь возможность занять себя пока кто-то из руководства не выдернет тебя из этой нелепой игры или не замотает и заточит в карцер.
  
  И лежал я на этой̆ скрипучей кровати и представлял все это и думал вот были бы у меня маркеры я бы непременно дорисовал у этого треугольника из тягучей краски ножки и убежал бы он отсюда куда подальше. Что бы жить и веселиться, а не сидеть в этих четырех стенах, ожидая освобождение, которое может дать лишь невиданная сила больших людей. Игры меняются, а зеленая стена с воображаемыми дорогами преобразуется, в такую же, под названием жизнь, но уже с реальными дорогами. Но несмотря на это неизменным и впредь останется то, что так и придется и дальше жить в ожидании, что рано или поздно придет кто-то кого нельзя осмыслить и он непременно заберет тебя, нарушив все те замысловатые и увлекательные игры, которые сможет придумать любой взрослый разум.
  
  В карцере короче меня крыло не по-детски и когда я из него вышел мне потребовалось несколько дней чтобы просто снова стать нормальным человеком. Ну как нормальным? Таким какой есть. Через пару дней у входа в школу меня уже ждала черная машина. Мне сообщили, что лежащий в больнице Директор снова собрал "пиджаков" по поводу меня и что-то там придумал. Тогда же мне сообщили, что в той аварии погибла Елена Алексеевна. Что я почувствовал? Да ничего особенного. Мне она никогда особо не нравилась. Меня решили отправить в другое место. Более строгое и закрытое. Идти я, конечно, никуда не хотел и просто лег на пол, притворившись пластиковой куклой. Меня взяли под руки и волоком потащили к машине.
  МЕЖСЕЗОНЬЕ
  19 лет. Очередное лето. Хотя это название уже давно стало условным, просто период, временной отрезок. Одинаково душное время. Уже вечер, темно. На стекле отражение моего лица, на котором проносятся машины, сверкают фонари. Уже полчаса я сижу в кресле на общей кухне с выключенным светом. Я, пожалуй, потерял счет времени сколько я тут. Только цветные огоньки от сетевого фильтра, кнопки чайника и зарядного устройства слепят бликами мои глаза. Освещенная взлетная полоса кухонного порта для путешествий во времени вот единственное что выводит меня от того, чтобы окончательно не провалиться в сон. Легкое облачко тумана, созданное большой чашкой остывающего чая. Режим ожидания. Через следующие полчаса белая светящаяся точка на кнопке чайника превращается в мощное свечение фонаря. Я выглядываю с крыши, туда, где под уличным фонарём блестит снег. Вдали темнеет крупная вывеска, поблекшая от времени, на ней написано "Все дороги ведут сюда". Глухо проезжают машины за колючим забором. В центре двора застывший фонтан, а через забор обшитое пластиком здание. Где-то сверху темное небо и звезды. Они пока здесь, и никто их от нас не спрячет. А еще над высокими домами красные лампочки горят, чтобы пилоты самолетов видели, как им лететь, огибая дома, ну или как-то так. Мне все это хорошо. Черт знает сколько я торчу в этих стенах. Теперь то я отчетливо понимаю, что убежать никуда нельзя и от стен одного инкубатора ты непременно приходит к другому.
  
  Я понял, что с определённого момента люди видят сон, в котором они исчезают из привычной им жизни и оказываются в длинном-длинном и высоком здании на побережье. Они находятся в маленьких комнатах с окнами во всю стену, из которых виден светлый берег. Всё, что есть там, это чувство пространства и ничего более. в прямом смысле. Потому, что никто не может выйти из этой комнаты. Люди видят краем глаза другие окна, другие лица и они кажутся бесконечно далёкими, замыленными, мало чем интересующимися. в особенности тем, как и зачем они оказались в этом отеле. Так проходит очень много времени. ты смотришь через окно на круги по воде и думаешь, что все изменится, когда можно будет выйти. И настаёт момент, когда действительно можно выйти. можно пройтись по светлым улицам, читать вывески, смотреть по сторонам, наблюдая редко проходящих людей. но существенно всё это ничем не отличалось от того окна в комнате. По прежнему главной характеристикой является чувство пространства. Логика сна забывает дальнейшее, но оно легко предсказуемо. Жизнь циклична и несправедлива, а игру, в которую мы играем всю жизнь задает наше детство.
  
  Родители последний раз приезжали ко мне года полтора назад и теперь лишь присылают всякую ерунду. Типа вязанных носков и овсяных печений. Они видимо так и не справились с тем позором, что про них говорят - "ах это у них сын псих?". А мне уже тоже как-то все равно. Но несмотря на то равнодушие, которое я в себе воспитал за долгие-долгие годы своих мытарств, я всё-таки хочу отомстить. Я хочу вернуться в свой городок и спалить к черту свою школу и уничтожить это дрянное место, где выращивают идиотов. Мне кажется, это именно тот центр зла, который и воспитывал из нормальных людей всех этих зомбаков в пиджаках и прочих. Вы меня, конечно, спросите, как я это сделаю? А я отвечу, что для начала мне просто нужно сбежать. И всё уже подготовлено и всего то нужно сбежать. Побег. Нужен побег как в туповатых шпионских фильмах. Я буду бежать, скрываясь от погони, а сотня полицейских будет меня преследовать и в конце я непременно их всех обведу вокруг пальца. Ну или скорее всего меня снова запрут в этой дыре, ну или убьют. В этом то и есть трагедия или радость жизни, что она непрогнозируема и никогда одинаково не заканчивается...
  ***
  Я стою на крыше и моей руке дурацкая пластиковая бутылочка, с красным вином. Мне её ещё пару месяцев назад притащил мой безымянный приятель и всё это время я её прятал в ящике с грязным бельем. Туда обычно никто не суется. Вы спросите, что за "безымянный приятель" и я отвечу. Мы живем с ним в одной комнате все эти годы. И несмотря на то, что тут все странные, он, пожалуй, выделяется среди всех остальных. Говорят, что его нашли в лесу с абсолютно пустой башкой: ни имени, ни прошлого, ничего. Кто знает, как этим "пиджакам" надоумило подселить нас друг к другу. Это, наверное, какие-то их странные психологические схемы. Но в итоге я с ним как-то сдружился, а потом мы вместе стали ходить в шахматный кружок. Вы спросите, что за хрень - какой шахматный кружок. Но ведь нужно чем-то занять себя, даже в этой дыре. Наверное, от нечего делать это и стало нашим самым интересным увлечением. Шахматы. Когда ты знаешь все свои возможности и тупо комбинируешь их не в пространстве неопределенности окружающего мира, а относительно хода врага. Опять же это тупо способ контролировать неконтролируемое. Говорят, Гоголь перед смертью много рубился в шахматы сам с собой. Ну и псих же он. Вообще мир так очень упрощается и становятся кране понятной. Каждый твой шаг несет в себе лишь два направления - первое это прервать атаку противника и второе найти его слабое место, чтобы закрепит свою позицию. Очень жизнеутверждающая, надо сказать, система. Но нам, 19-летним, она вполне подходит. Вообще Безымянный нормальный парень, есть в нем какая-то загадка. Он как будто подстраивается под всех нас, постоянно ищет себя в окружающих. Он будто распутывает сложный шифр. Для него даже сходить умыться это какая-то сложная игра. Помните, что я рассказывал про плитку, которая лава. Ну так вот это все ерунду у этого паренька похлеще будет. Для него реальность не лава, а целый апокалипсис из огня, преодоления и конфликтов. Короче всем этим он мне жутко нравится. Он вполне подходил под мою систему.
  
  Да, кстати, я давно придумал свою систему разделения людей, которые мне нравятся и не нравятся. Я разделил их по шахматным типам: пешки - те, кто ничего из себя не представляют, живут себе спокойно в своей простой жизни и ничего им не нужно. Но у них есть суперспособность - когда у них нет выхода и им нечего терять они могут стать кем угодно. Такая типичная история из уроков по литературе про "маленького человека". Слоны идут не сворачивая вперёд, это типа такие дуболомы - никуда не свернут, даже под дулом пистолета. Если дорога прямая и без преград, то они быстро добиваются цели, а если нет тогда любой тупик или неудача для них смертельна. То же самое с офицерами только вот они хитрят, всегда ходят как-то наискосок ожиданию. Но самые коварные это кони - люди, от которых никогда не ожидаешь что вывернут. А даже если ожидаешь, они всегда тебя удивят. Ну а Ферзи это те, кто не перед чем не остановятся, они идут к своей цели вопреки всему. Протаптывают свой путь, не обращая внимания на остальных. Самые опасные ребята. Несмотря ни их изначальный прагматизм и амбиции перепрыгнуть через голову, они движутся вперед ценой и жертвами всех остальных. В этом их самая большая опасность и противоречие. Но есть ещё одна персона которой подчиняются ферзи. Это королева - это та же пешка, но наделенная диким авторитетом. Без возможности перевоплощения. Самое интересное что это она. Женщина. И эту женщину все защищают и слушаются. Это её роль, без особых преодолений, отыгранная от начала до конца. Ну так вот с Безымянным всё сложно - он как будто сразу и пешка способная на чудо, и ещё в нём есть какая-то внутренняя сила, которую не сбить с пути, типа Ферзя. Да он в принципе и сам может о себе неплохо рассказать.
  БЕЗЫМЯННЫЙ
  Я помню тот период. Это как знаете строить мост через океан. Нужно сначала найти твёрдую часть почвы и выстроить сваевую опору. И далее тянуть остальное от этих опор. Если нужно вбивать дополнительные сваи в грунт и всё в таком духе. И только когда в этом море неопределенности появятся опорные точки, только тогда можно уже крыть полотно. Пока нет полотна проявляются лишь разные обрывочные воспоминания, никак не связанные друг с другом. Но чтобы история и человек слились в одно, нужно личным усилием соединить эти точки и дать им направления. Чтобы построенный мост не вёл по кругу. Потому что в таком случае ты и будешь бегать по этому кругу и тихонечко там себе сходить с ума. Если же это будет мост от чего-то к чему-то, то вероятно этот путь будет вести к чему-то важному, и после тебя им возможно кто-то ещё воспользуется.
  
  Вообще я не особо помню себя до 16 лет. Не то чтобы это меня сильно напрягало, но все же. Это все равно что сразу родиться в период, когда можно ухаживать за девчонками, мастурбировать и пускаться во все тяжкие своей телесности. Все думают, что это великолепно - проплыть период, когда мочишься под себя или проглатываешь монеты и выныриваешь сразу, в мосент когда все в принципе понятно про этот мир и тебе кажется, что существует то он, по большей части, лишь для тебя и никого больше.
  
  Судя по записи в моей карточке, нашли меня где-то в лесу. То есть вышел я просто из леса и ничегошеньки не понимал. Был полным овощем и потом постепенно во мне начал пробуждаться разум. Мне потом говорили, что разум - это что-то вне меня, а внутри меня всего лишь приемник. И этот приемник у меня поломался. Но они делают всё чтобы более-менее починить его и меня заодно. Я вообще быстро прокладывал свои сваи и довольно быстро начал читать и писать. То есть как сказал психолог я это все умел и прежде, но по какой-то причине забыл под чистую как пользоваться своим телом и все происходящее со мной заодно. Типа мне сломали антенну. В итоге меня отправили в эту дыру. Тут в меня втыкали намагниченные иглы, сверкали световыми шарами перед глазами и вели непрекращающийся диалог, активизируя на теле точки и связывая их с воспоминаниями. С учетом того, что я постепенно прихожу в норму, видимо всё это работает. Но походу не так как думают эти дураки. Меня тут все называют Безымянный. И я бы не сказал, что меня это напрягает. Мне как-то пофиг. Но есть здесь и плюсы. Я подружился с пареньком. Забавный он малый. И мы с ним решили устроить побег. Куда? Да куда угодно.
  ***
  Иван Полунин
  
  Ладно, я рассказал вам это лишь для того, чтоб вы хоть не много поняли то окружение, которое составляет мой данный быт. К тому же именно с Безымянным мы затеяли то, что в этих местах даже бояться называть. Побег. И вот я стою тут на крыше, откуда открывается отличный вид на этот тупой городок. Красиво. Я смотрю во двор - около фонтана сидит Лиза. Это её место - она любит сидеть рядом с этой бетонной могилой воды. Мы эту шутку придумали давненько. "Фонтан без воды". Интересно если какое-то название какого-то предмета противоречит его функции он перестает быть этим предметом? Или этим названием? Не знаю. Есть же такие слава, как свобода, равенство, справедливость, мир. И побробуйте мне доказать, что их значение не меняется. Короче Лиза просто сидит у фонтана и о чем-то там себе думает. Застывшая и неприспособленная к этой жизни. Фонтан без воды. Красота, направленная ни на что. Зато, когда мы выглядываем во двор всегда ею любуемся, она очень красивая и, наверное, для этого и сидит здесь. Я закрываю один глаз рукой и расстояние до Лизы будто бы сокращается. У меня астигматизм и врач говорил, что это нормально. Я смотрю на свою руку и понимаю, что весь трясусь, то ли от холода, то ли от страха перед решающим шагом. От моей тряски вино иногда проливается, и в тех местах куда оно попадает немножко тает снег. Значит я помогаю весне... Я стою и пытаюсь вспомнить что же меня сюда привело, но никак не могу. Мысль блуждает. В моей голове много обрывочных воспоминаний, которые непременно когда-то сольются в общий котел и дадут смысл моей жизни. Вопрос лишь в том, когда это настанет и что тогда будет со мной? Наверняка это уже будет какой-то другой я. Один из сотни тех, кем я могу стать. Не знаю. Я делаю несколько глотков из бутылки и подтягиваю привязанный к антенне канат из стянутых вместе простыней. Канат в ответ несколько раз тянет вниз, от того места куда он уходит я слышу тихий глухой выкрик, похожий на птичий. Это Безымянный, дает понять, что проверил узлы. Отличный он малый. Я ещё раз проверяю на прочность узел у антенны и перевесившись через край отпускаю сначала одну ногу, затем вторую и вот я уже весь целиком парю в воздухе. Сначала я ощущаю легкость, но постепенно на руки наваливается свинцовая тяжесть и они немеют. Страх быстро проходит, и я начинаю неспешно качусь вниз. Из окон высовываются ребята вон, Сом, Киря, Анвар, Линок, Бокби, Коржик, Псина, Соня. Я им улыбаюсь и понимаю, что на их лицах застыл ужас, что-то идет не так я как-то планировал. Я будто зависаю в воздухе и продолжаю висеть. Но почему?
  
  ***
  Вокруг темно как в гробу ни одной блестяшки отражающей свет. Будто в глаз светанули фонарем и остался огромный черный след, оградивший от меня весь мир. Короче нифинга нет, только темнота. Я тру и тру свои глаза, но ничерта не вижу. И вот я падаю и куда-то качусь. Боль растекается по всему телу от макушки до пяток. Темнота уплотняется так сильно что я начинаю различать более плотные места и менее плотные. И снова маячат деревья. Одно за одним. Одно за одним. И снова нет ни времени, ни пространства. Темнота всё уплотняется и уплотняется, и луна опускается к моей макушке и тихо тухнет в омуте моих глаз и тогда я уже окончательно погружаюсь в темноту. Растворяюсь без остатка. Темнота уплотняется так сильно что я начинаю различать более плотные места и менее плотные. И вот в этой темноте маячит огонек света. Я цепляюсь за этого светлячка и подхожу. Это череп, изнутри освещенный свечкой. Он клацает зубами и ухмыляется.
  
  Я спрашиваю - "Кто ты такой?"
  
  - Я твой давний предок. Ты обязан повторять мою судьбу, потому что она выбита на полотне мира, нет никаких норм и правил, миром привит абсурд, но только свободный разум может суметь найти в нем логику. Мы никогда с тобой не общались. Но ты часть меня и нет, между нами, границ.
  
  - Что вы от меня хотите?
  
  - Я был начальником отряда, который поставил точку в прошлом привычного мира. Когда ты, сын мой Иван, исполненный, умилосердившись над находящимися в муках в аду, живешь за нас, мы получим некоторое облегчение.
  
  - Что это за бред?
  
  - Ты умер, но не до конца. Тебе дарована важная миссия. Ты станешь почвой, удобряющей жизнь новую. Сплетенную другими судьбами и восставшую из темноты. Как каждый пробудившийся становится на шаткую тропинку неопределенности.
  
  Я молчал и хмуро смотрел куда-то перед собой.
  
  - Так велик огонь, среди которого мы находимся, палимые отовсюду. При этом мы не можем видеть лица друг друга. Когда же ты говоришь, мы видим немного друг друга, и это служит нам некоторым утешением. Проклят тот день, когда человек преступил закон. И более не может найти себя и понять куда же приведет его эта дорога. Куда приведут понятые им смысли и чем всё это завершится.
  
  - Но почему я?
  
  - Слова приходят, когда нужно. Это всего лишь цикл перехода. Ты уже не человек, а набор всего что тебе держит. Что собирает твою личность, связывает и укрепляет. Тебя ожидает ещё долгий путь распутывания этого клубка. Но это не главное. Главное, что ты принёс в жертву свою судьбу. И она теперь обязательно даст ростки новой жизни.
  
  - Я умер, да? Что я должен делать?
  
  - Ты ничего не должен делать. Тебе нужно разделить своё сознание на фрагменты и больше не собирать его. Растворится в беспредметности.
  
  - А как же мир, в котором я жил?
  
  - Он остался. Тебя уже нет, а он есть. Тебе это уже знать не нужно. Твой мир распадется, но останутся миллионы других. Ты просто будешь словом - заклинанием, пробуждающим какие-то части себя. Те что обретут плотность и прочность...
  
  Я замираю и понимаю, что нет больше ни темноты, ни черепа, ни моих глаз, есть только плотный бред неустанно говорящего голоса в моей голове. Он говорит мне что "Сей же есть суд, яко свет прииде в мир, и возлюбиша человецы паче тму, неже свет: беша бо их дела зла".
  
  Что это за голос? Он будто складывает мои мысли определенной логикой. Может и не я вовсе говорю, а он мне говорит. Но кажется я не помню ни единого слова и не могу вымолвить ни звука. Как это? Я и сам этого не понимаю, понимаю лишь то, что тишина вокруг это и есть этот мир, и я часть его.
  
  Справа от меня что-то хрустит, и я вздрогнув открываю глаза. Я поднимаюсь и оглядываюсь, зыбкий призрачный свет звёзд кажется мне яркими лучами рампы, что делают меня заметным для любого, кто прячется в темноте вокруг.
  
  В воздухе, прямо передо мною, внезапно мелькает белый маленький мотылёк, точно появившийся из ниоткуда. Он двигается рывками, словно летучая мышь. Трепеща крылышками, он стремится в темноту леса, почти мгновенно пропав из виду. Я смотрю ему вслед, но не вижу более ничего.
  
  Я делаю несколько шагов вперёд, потом снова останавливаюсь, присматриваясь. Да, наверное, это действительно огонёк - небольшой язычок оранжевого пламени где-то в сотне шагов впереди. Замерев, я рассматриваю пламя, пытаясь собраться с мыслями и понять, значит ли это что-то - плохое или хорошее?
  
  Лес вокруг кажется полным мрака: страшно понимать, что эта глухомань тянется на сотни километров. Такой лес я видел впервые в жизни и именно так представлял смерть. Что-то типа дороги, через которые пришлось перебираться купцу из "Аленького цветочка". Я вспоминаю, как в детстве любил один далеко ходить в лесок у дома и любил это сладкое ощущение жути от первых своих шагов вглубь темноты и неопределенности. Разум достраивал реальность страшных сказок с монстрами, волками и прочей нечестью. Но я шел пытаясь осознать и принять этот страх.
  
  Я оглянулся. Повсюду сверкали эти огненные блики. Это люди, сотни людей. Что им нужно? Я побежал. Они будто залавливали меня, отсекая от меня выходы. И вот я попадаю в какие-то липкие сети и пытаясь выбраться, но лишь ещё больше запутываюсь в них. Вконец, обездвиженный я поднимаю глаза и вижу склонившегося надо мной человека. Он будто светиться. Он касается моего плеча, и я снова погружаюсь в темноту.
  ОБРЕТЕНИЕ ИМЕНИ
  Я бежал по дороге. Перед глазами снова возникло тело Полунина. Я тряханул головой и побежал вперед, передо мной открывались несколько многоэтажек окраины города с тусклым светом окон. Они как несуразные скалы пробивались среди степного пейзажа обрамленные тёмным лесом и серыми полями. Первое, что я увидел, - это несколько механических машинок который расчищали дорогу. Говорят, они работают без людей, а по заложенной в них программе. Я притаился и когда они проехали мимо побежал к одному из домов и юркнул в приоткрытую подвальную дверь. Внутри было тепло, но сыро. Через какое-то время меня нашла старушка. В подвале жили несколько котов которым она приносила еду. Она жила в этом доме и только эти коты скрашивали его одинокую жизнь. Теперь она приносила еду ещё и мне. Это был странный период - я жил в подвале и выходит только по ночам. Я понятия не имел куда мне дальше бежать и что делать. У меня не было ни денег, ни понимания как жить эту жизнь. Как-то я стянул ящик консервов из стоящего неподалеку киоска. Я пожирал их до момента пока не грохнулся в обморок. Старушка потом откачивала меня, поила водой и давала испеченные ею пирожки.
  
  Старушка мне потом рассказала, что по городку ходили слухи про разбившегося подростка и его друга, который будто бы сбежал не просто так, а прихватив с собой какие-то деньги. Это конечно полная чушь. Говорили, что разбившегося прыгнул, но руки будто не подчинились ему и он просто упал вниз, ну или что-то типа того. Она сказала, что его даже хоронить толком не стали, просто закинули тело в общую могилу, на части кладбища, предназначенного для нашего концлагеря. Походу он и теперь там лежит - примерно в трех километрах отсюда.
  
  Меня так возмутила эта история, что я решил, что хватит отсиживаться и отправился в путь. Я выбрался как всегда ночью и пошёл. Я шёл, наверное, около часа. Минуя дома и дворы, освященные тусклыми огнями. Затем перелез через забор и стал ходить мимо простых деревянных табличек. На одной из них красовалась имя "Иван Полунин". Я взял камень и стал отбивать табличку. Через какое-то время раздался громкий сигнал и ко мне побежало несколько человек охраны. К тому моменту я уже отбил табличку и спрятал себе в ботинок. Когда меня схватили я даже не сопротивлялся.
  
  ***
  Меня конечно же вернули обратно в интернат. Наверное, отчасти я сам этого и хотел, ведь тогда я ещё не понимал, что мне делать в большом мире. Интернат - это единственная форма существования известная для меня в тот период. Я прибил к своей двери табличку с могилы и стал всем говорит, что я и есть Полунин. Поначалу все крутили у виска, но я представлялся только так и в итоге все привыкли. Удивительно, но с новым именем моя жизнь тоже стала будто бы меняться. Через время, несмотря на то что я уже не был ребенком, меня усыновили...
  БОЛЬШОЙ МИР
  Это была странная парочка. Алла и Анатолий Коппины. У них была дочь Полина, но она отгораживалась от мира похлеще меня. Поэтому семья и решила взять еще одного ребенка - ровесника, подумав, что замкнутые в одно пространство девочка будет адаптироваться к постороннему и начнет наконец общаться. Забавно, что с самого начала они стали называть меня сын, а я их папа и мама. Но семейных отношений у нас так и не выстроилось. Да я особо и не старался. Но с Полиной я общался все больше и больше. Выяснилось, что она не просто избегала людей, а скорее их не любила. Да такое бывает. Весь её комп был завален книгами и записями про разных революционеров и прочую нечисть. Чарлз Бомбер, Элистер Кроули и прочие возмутители спокойствия. Она после познакомила меня со странными ребятами. Они по ночам выбирались в заброшенные деревни и поджигали полуразваленные деревянные дома. Несколько раз они вытаскивали меня на демонстрации, мы тогда даже с полицией немного бились. Хотя бой этот, конечно, был не на равных. Нам всегда было скучно выступать за левых или правых, и мы придумывали свою игру:
  
  Примерно в тот период наша страна была в начале своего окончательного расчеловечивания. Но несмотря на это одним из наиболее странных симптомов того, что последовало, было невероятное число людей, думавших, что перед нами ними Христос... Хотелось за что-то зацепиться. Дошло до того, что стали поднимать до этого уровня каждого мало-мальски порядочного человека. В итоге новые бого-человеки появлялись чуть ли не каждый год и так же быстро исчезали. У каждого были свои апостолы и ученики. Было лето, и в Христы появлялись как грибы после дождя. Это и было нашей игрой. Собрание новых мессий было организовано в центре луга, неподалеку от нашего города. Мы все одетые в белые простыни собрались в огромный круг. Вокруг каждого из нас стояли почитатели и ученики. Христы направились к середине поля, за каждым шли его апостолы: беспорядок давка, столпотворение. Как-то так и закончился это путь алчности и гордыни. Мы устроили кулачные бои и потом с кровоподтеками и улыбками обнимались под шокированный взгляд понаехавшей полиции.
  
  Короче этот период продлился совсем не долго, почему-то душа ко всему этому не лежала. Каждый раз, шагая в колонне демонстрантов, взявшись с кем-нибудь за руки, я ощущал себя не на своем месте. Швырял камни в полицейских и думал: нет, это не я. Неужели мне это нужно? Стадное чувство толпы меня не захватывало. Дух уличного насилия постепенно теряли свою привлекательность.
  
  Наверное, в этом нет ничего плохого, это свойство молодости, когда хочется бунтовать даже против солнца - уж слишком долго оно встаёт спозаранку.
  Можно только порадоваться за людей, которые живут в воображариуме, где "Свои" обязательно борются с "Врагом", тогда как реальность гораздо банальнее - "Враги" даже не подозревают о существовании своих грозных противников.
  
  Тогда я начал заваливать себя учебниками. День и ночь читал книжки и грезил стать инженером человеческих душ. У меня была моя тетрадь, в которую я выписывал понравившиеся мне фразы.
  
  "Образы, оторванные от различных аспектов жизни, теперь слились в едином бурлящем потоке, в котором былое единство жизни уже не восстановить. Реальность, рассматриваемая по частям, является к нам уже в качестве собственной целостности, в виде особого, самостоятельного псевдо-мира, доступного лишь созерцанию. Все образы окружающего мира собрались в самостоятельном мире образов, насквозь пропитанном кичливой ложью. Спектакль вообще, как конкретное отрицание жизни, есть самостоятельное движение неживого".
  
  Но мода на все эти буйства быстро проходила. Как флаг, потерявший ветер и бессильно повисший на флагштоке, гигантские волны, одно время сотрясавшие основы, улеглись, растворившись в тусклой повседневности будней. Так и с нашей страной начали происходить метаморфозы. И неожиданно центральный политический вектор направился не на будущее и созидание нового, а в прошлое. И тут неожиданно я пытающийся собрать себя по осколкам нашел свое истинное призвание. Я устроился в "Центральный архив" и тогда впервые моя жизнь обрисовала хоть какие-то цели. Меня стали учить собирать прошлое. Я продолжал вести свою тетрадь классифицируя всё и всех. Это был мой склад идей, которые меня и начал понемногу формировать. Ведь когда тебе чуть больше двадцати, то кажется, что отдёрнешь занавеску, а там - солнце, встает только для тебя, подгоняя к действию, наложению своих границ, давая вето на нарушение всех мыслимых и немыслимых законов. И кажется, что ты просто протянешь ему руку и солнце осветит тебе дорогу, указывая на следующий шаг. Это нормально. Это психология и биология. Государство рассчитывает свою пропаганду на такую вот молодёжь, потому там, где автомат найти проще, чем глоток воды, взрослые так же как и везде в основном думают о том, как им отдать кредит за новую квартиру, устроить сына в университет получше и на досуге почитать что-то там про духовность. Да что об этом говорить, вы и так каждый день видите всё это. Людей, которые абсолютно серьёзно вещают о том, что с чем-то там борются, а по факту думают, как заработать очередной миллионщик.
  
  Но возникает всего один вопрос: куда к сорока годам деваются бесчисленные орды молодёжи, для которых был создан весь мир? Да ничего с этими людьми не случилось. На месте они. Почти все живы и здоровы. Стали клерками, подстриженными по последней моде. Когда вы читаете очередной манифест, то будьте уверены, что через пять-десять лет его автор будет стоять с вами в одной и той же пробке. Вся разница в том, что кто-то будет вспоминать об этом со стыдом, считая, что потратил лучшие годы впустую, а кто-то с сожалением об упущенном. А про причёску и нотариусов это не я придумал. Это закон жизни. Так кричал своим студентам ещё классик Поль Леото. Образованные революционеры после Второй Мировой приходили травить классика под окна его дома, а он высовывался и кричал:
  
  - Всё равно вы станете нотариусами, причём подстриженными по последней моде!
  
  Так и вышло к своим 44-м годам я следить за собой, делать прическу и закостенел так что не мог уже ничего вообразить и снова не мог понять кто я и с кем мне нужно воевать, а с кем дружить.
  
  ***
  ПРИНЦИП
  ј103 - Ложь [lie] - создание илюзии [illusion] для своей реальности и создание иллюзии для воспринимаемого субъекта [subject]. Ложь порождает ложь. Ложь порождает путаницу [tangle] в происходящем [reality] для актанта. Актант [actant] порождающий ложь теряет идентичность [identity]. Жизнь - процесс избавления от лжи/искаженного восприятия, растянутый во времени.
  Смысл [meaning]. Усилие [effort] во времени направленный на фиксацию [fixation] смысла [truth] это путь. Видимость пути [way] и деятельности [action] уничтожает актанта. Включенность [involvement] и присутствие [presence] осмыслено. Плохое [misery] вектор. Опциональное обоснование [acquittal] и фиксация негативной/позитивной оценки [grade], определяет границы суждений [ambit]. Жизнь - процесс определения смысла/бессмысленности, растянутый во времени.
  Страх [fear]. Выявление степеней страха [dread], определение его центра, аксиометрия категорий [predicament], и уровень степеней защиты. Страх это вектор преодоления инерции [inertia]. Страх [fear] равен иллюзии [illusion]. Жизнь - процесс избавления от страха, растянутый во времени.
  
  I
  НАЧАЛО ПУТИ
  Иван Полунин пытался контролировать все в своей жизни. Нынче он работал он в центральном архиве No111 выуживая из моря информации редких рыбок ускользающего прошлого. Эта работа давала ему ощущение контроля над агрессивным и хаотичным окружающим миром, волнами накатывающим на него все предыдущие годы. Архив был его сушей, точкой покоя в бесконечном окружающем водном пространстве. Его уютным аквариумом. Выстраивая прошлое, Полунин считал, что собирает и свою зыбкую жизнь в хлипкий и расползающийся, но всё же имеющий форму, песчаный замок.
  
  Полунин не был ни стар, ни молод, он находился где-то на границе. Ему было 44 и его жизнь уже утратила романтический флер, с которым он когда-то ожидал каждый новый день, но и пока что не стала вязкой и тяжеловесной трясиной повседневного преодоления.
  Каждый день Полунин проходил мимо бесконечных рядов стеллажей и полок, с тоннами папок и досье. Резкий режущий свет был ему привычен и уже давно заменял солнце, окрашивая его кожу в бледную синеву загара. На своем пути Полунин иногда встречал подобных ему сухоньких худощавых людей, изредка обранявших свое краткое "здравствуйте", "до свидание", "извините". Кто-то из этих живых мумий торопился, кто-то вдумчиво оглядывал каждую полку, выискивая нужную папку или фиксируя в электронном планшете номера, имена или еще какие-то данные. Время от времени кто-то улыбался и схватив нужную папку опрометью мчался туда, где над горизонтом возвышается огромный щит с надписью "комната уединенного изучения". Работа Полунина заключалась в том, чтобы выискивать и фиксировать информацию о небольших поселениях, которые раньше назывались закрытыми городками - "ЗАТО". Закрытые административно-территориальное образования. Они были раскиданы по всей когда-то существующей стране. Сложность заключалась в том, что информация о них не была общедоступной, ведь в этих местах часто находились военные базы, склады, тренировочные полигоны и прочие элементы существовавшего ранее военного государства. Иван Полунин ощущал себя тем человеком, который постепенно вырисовывает на общей карте несуществующее: границы поселения, численность проживающих, социальные объекты, здания, дороги, транспорт. Всё это Полунин делал в надежде, что необходимые параметры сойдутся и он сможет поставить высшую категорию и тогда богом забытому городку будет дан второй шанс. Полунину приятно было думать, что своим росчерком он даст начало новой жизни и на заброшенных улицах снова появится людская кутерьма. Эта скучная и однотипная работа постепенно стала для него замещением его собственной вялотекущей жизни. В которой не было ни понятной ему цели, ни логики. Полунин в принципе и не жил вовсе, он скорее был функцией, программой, придатком к своей работе. У него не было ни семьи, ни жены, ни детей. Однотипный день сменялся, такой же однотипной ночью и так продолжалось уже долгие-долгие годы.
  ***
  Иван Полунин сидел в темном зале, в углу длинного ряда пластиковых стульев. Спереди маячит субтильный человек, на вид лет 16-ти, но по плавным и угловатым движениям было очевидно, что это игра подслеповатых глаз Полунина и говорящий был намного старше. На нём был широкий комбинезон, через который пробивались острые локти и плечи говорящего. Волосы на головы были светлые и короткостриженые, а черты лица миниатюрны и как бы нарисованные лишь шрихами. В целом он был каким-то нелепым и отталкивающим. Когда Полунин на него смотрел внутри что-то нарастало. Какой-то внутренний безосновательный гнев.
  
  Человек ходил взад-вперед на небольшой площадке перед рядами и монотонно зачитывал в нос новые правки.
  
  - Главный инструмент, который вы можете использовать для анализа того, "что происходит в системе", это журнал регистрации. В числе прочего он регистрирует факты изменения данных. То есть можно узнать, кто и когда изменил данные вашего объекта. Но его возможности в обсуждаемой области на этом и заканчиваются, потому что по журналу регистрации нельзя понять, какой именно реквизит был изменён, какое было его предыдущее состояние и наделить его новым значением...
  
  Полунин, видимо из-за этого внутреннего недовольства, противясь услышанному никак не мог воспринимать эту вязкую речь целостно и постоянно уходил в свои мысли. В очередной раз поймав себя на том, что воспринимает этот набор звуков и не связанных слов Полунин припомнил старое упражнение на концентрацию, которому учили ещё при обучении.
  
  - Раз, два, три... Он сфокусировал внимание на выдохе, и закрыл глаза.
  
  - И уж тем более нельзя с помощью журнала регистрации восстановить предыдущее состояние реквизита или всего объекта и понять, насколько он соответствует необходимой категории...
  
  Четыре, пять, шесть, семь... Мысли гнало как им вздумается, цепляясь за любые всполохи эмоции. Разгоняя их. Вот стоишь ты передо мной и думаешь, что научишь меня жизни. Я сам кого угодно научу жизни. Я работал здесь, когда у тебя еще настоящего то не было, а я уже создавал прошлое дорисовывая мир.
  
  Ведь великие буддийские медитаторы прошлого изучали связи между нашим умом, телом и внешней реальностью. Они узнали, что люди могут регулировать чрезвычайно тонкие психологические и физиологические процессы. Мы можем контролировать нашу систему кровообращения и нашу нервную систему, наше настроение и наши мысли. Мы можем воспринимать то, что происходит в наших умах и телах, и то, что происходит во вселенной вокруг нас. И не тебе молокосос учить этот сложный механизм своими глупыми советами.
  
  - Восемь, девять, десять...
  
  Давно было обнаружено, что ключом к трансформации ума и тела является правильное дыхание. Дыхание - это связующее звено между разумом и телом. Дыхание - один из очень немногих физиологических процессов, который функционирует как добровольно, так и непроизвольно. Другими словами, мы можем сознательно контролировать это, когда хотим, и это происходит автоматически, когда мы этого не делаем. И с каждым новым вздохом я уже не здесь. А где-то далеко. И чем глубже я вдыхаю, тем я дальше от этого места и этих слов.
  
  Полунин закрыл глаза. Это уже было третье собрание за месяц, и Полунин ощущал дикое напряжение. Было очевидно, что грядут перемены, но никаким образом не хотел признаться себе, что в случае сокращения, такого закостенелого консерватиста, как он, срежут в первую волну. "Как же достали эти выскочки", - пробубнил под нос Полунин, сбив себе дыхание и настрой. Перед глазами прошла разноцветная волна. Полунин облокотился о стену и снова сконцентрировался на дыхании.
  
  1 2 3 4 5
  1 2 3 4 5 6
  1 2 3 4 5 6 7
  1 2 3 4 5 6 7 8
  1 2 3 4 5 6 7 8 9
  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  ***
  Когда свет зажегся выяснилось, что Полунин мирно посапывает в своем углу. Стажеры, посмеиваясь стали подносить к его лицу свои планшеты и фотографировать. Но это развлечение быстро их утомило, и они разошлись, ничего не сказав ни куратору, ни охраннику.
  
  Когда Полунин проснулся зал уже опустел. Он в удивлении оглянулся и побежал к выходу. Дверь была закрыта. Полунин пошёл в противоположную сторону к электронному щитку и попробовал включить свет. Свет в зале был выключен через центральный распределительный щиток.
  
  В темной комнате Полунин подошёл к большому зеркалу, висевшему на стенке. Он практически не различал своего отражения. Зеркало было черно. Полунин дотронулся до холодного стекла и как только это случилось, страх и недовольство исчезли. Он неожиданно осознал, что вселенная зависит от него. Но комната казалась обычной, и зеркало стояло неизменно и было будто бы абсолютно черно. И эта тьма, ведущая в бездну, была непроницаема, как смерть всего существующего. Полунин тихо опустился на колени перед черным зеркалом. Его охватило странное состояние предопределенности. Он осознал, что этот черный зал и темнота в зеркале - это очередная точка в его пути. Метафора жизни. Он снова метается в темном и пустом зале, где даже его собственное отражение неопределенное темное пятно. Полунин достал своей планшет, обрисовавший в отражении цветной ореол вокруг его головы.
  
  Полунин поднялся и дошел до сидений. И просто опустился на крайний стул и включил запись с своего планшета. Полунин коллекционировал артефакты прошлого и фиксировал все находки в своей видео-картотеке. Он нашел сохраненную запись и включил воспроизведение. В ушах забубнил монотонный женский голос:
  
  Раньше по улицам ходили скрипящие чудища-трамваи и рогатые троллейбусы. Двигало ими не электричество, а магия. Она заключалась в счастливых билетиках, которые можно было вытянуть из рук контролёра. Обычный, криво оторванный билетик пророчил юному уму будущее увлечение алхимией, потаённой литературой, нумерологией, Густавом Майринком и экзегетикой. Робкие попытки сложить цифры сулили победу над современным миром: обладание счастливым билетиком меняло всё - это был знак, что ты прибыл в этот мир не зря, что ты избран и впереди ждут подвиги. Но Система не может допустить исполнения чьей-либо мечты. Всё чаще вместо красно-чёрного билетика пассажиру отстёгивается рекламная агитка, призывающая купить электрическую плиту или съездить к морю. И больше нет в руках волшебного билетика, чьи цвета отдают анархизмом. Нет больше загадочной нумерологии - вместо неё предлагается вставить пластиковые окна или вызвать такси. И даже проездные числа, чью символику раньше можно было долго разгадывать, ныне либо исчезли, либо забились в уголок, задавленные чьим-то офисом. А всё для чего? А всё для того, чтобы у народа не было счастья.
  
  На утро Полунина нашел охранник. Удивительно что, когда он отсканировал его штрихкод раздался сигнал отказа. Пришлось все равно идти к проходной, отмечаться. Но нормированная схема сбилась и теперь Полунина не могли найти в базе. По регламенту программа автоматически счищала ошибку и увидев отхождение от нормы счистила данные Полунина. Пришлось пробираться к внутренним систематизаторам чтобы доказать, что он все еще в списках.
  Систематизатор пробил штрихкод и начал заново вводить данные.
  - Адрес, возраст, взгляды, должность и наконец имя.
  Программа снова подвисла, и вышедший из себя Систематизатор никак не мог прописать имя Полунина и оставил одну фамилию. Полунину пришлось от руки писать объяснительную и потом монотонно надиктовывать её флегматичному старичку лет 70ти.
  
  Вечером Полунина вызвал к себе глава отдела по развитию. Это было первая и единственная встреча с ним за более чем 20 последних лет.
  
  Когда Полунин зашел он сразу ощутил масштаб огромного зала. На него давило пространство не просто какой-то формой. На него давил весь его прошлый опыт. Он никогда прежде не общался с высшим звеном центрального архива. Несмотря на неудачу прошлой ночи, Полунин считал, что определенно есть что-то что привело его сюда. Что-то происходит, и он элемент этого чего-то.
  
  - Почему обратил на себя внимание?
  - Я считаю себя важной формой систематизации.
  - Для чего тебе эта систематизация?
  - Для того чтобы существовать в этом мире осознанно.
  - Зачем тебе существовать в этом мире осознанно?
  - Потому что слишком много времени я блуждал в потемках. Я способен собраться в цельную фигуру.
  - Что ты хочешь? Для чего ты рыщешь в этом песке, пытаясь найти золото?
  - Я хочу найти своё место.
  - Ты хочешь найти место для нового города?
  - Это станет тем местом в мире, где будет мой дом. То место, которое позволит мне успокоится и раствориться в пространстве.
  - Зачем?
  - Потому что нет ничего другого к чему я бы стремился. Я собираю мозаику прошлого, и я очень хочу, чтобы будущее было лучше настоящего. Я должен вспомнить все чтобы не врать ни себе ни миру.
  - А ты много врешь?
  - Я постоянно живу в каких-то иллюзиях А значит я вру себе. Я не позволяю себе осознать окружающее и понять его. Я должен осознавать происходящее без замещений и преград.
  - Это правда важно.
  ОДИН ИЗ ДНЕЙ
  В очередной, так похожий на все остальные день, Полунин проснулся раньше будильника. На часах было 5 утра и солнце уже пробивалась через рябящую занавеску. Заснуть уже не получилось, и Полунин поднялся. Походив кругами по комнате и покрутив в руках розовые квитки просрочки по квартплате, он подошел к небольшой деревянной тумбе, оставшейся после смерти недоотца. Так он его привык называть, они так и не смогли сблизиться. Но этот строгий, но добродушный человек научил Полунина молчаливой поддержки и сопричастности. Сейчас он понимал, что подсознательно искал в его словах одобрения и даже уважал его. Полунин прошелся по тумбе тыльной стороной ладони и вспомнил, как после похорон ходил кругами по пустой родительской квартире, где прошло его юность, потом взвалил себе на плечи эту тяжеловесную дубовую тумбу и сгибаясь под её тяжестью тащил её до своего дома, находящегося в противоположной части города. Он вспомнил как дрожа всем телом и истекая потом перевалился через порог своей квартиры и рухнул на пол и потерял сознание. Полунин со скрипом отворил дверцу и достал из тумбы небольшую бутылочку. Он приподнял её и посмотрел через мутную жидкость на свет восходящего солнца. Солнце бликовала, расходясь искрами по стенке бутылочки. Полунин открыл пробку и сделал несколько глотков. Для него это уже давно было нормой. Утренним ритуалом. Несмотря на всеобщий запрет, он знал где достать эту горькую жидкость. Небольшое её количество его бодрила и отгоняло дурные мысли. После глотка Полунин поковылял к балкончику и сел на пластиковый стул, стоящий на крохотном, похожем на ракушку, балконе. Правой рукой он нашарил пачку сигарет где-то под стулом и вытащив одну из них. Порывшись в кармане, он достал блестящую бензиновую зажигалку и закурил.
  Эти дурные привычки хоть как-то возвращали ему ощущение полноты жизни. Правда на очень краткие моменты. В такие утренние мгновения он мог просто сидеть и смотреть на восходящее солнце, и легкая затуманенность сознания давала ему всполохи безмятежности и счастья. Иногда ему казалось, что только в такие мгновения он и живет. Полунин наблюдал за небольшими ярко раскрашенными машинками, снующими по дороге и очищающими её от мусора. Иногда появлялись редкие сонные люди. Они пока что не раздражали, и в целом окружающее казалось гармоничным и умиротворенным потоком. Полунин сидел на пластиковом стуле и без остановки щёлкал крышкой своей зажигалки, которую ему подарил его научный руководитель после окончания университета. Казалось, с того момента прошло лет сто. "У тебя будет большое будущее", - говорил он и при этом поглаживал Полунина по плечу. Зачем он это делал? Будто котенка, которого снисходительно ласкают перед тем, как утопить.
  Полунин заметил соседку с этажа ниже. Она также, как и он сидела, рассеянно смотря перед собой и неспеша водила пальцами по квадратам своей юбки. Что-то загадочное было в этих движениях; казалось, от ее пальцев тянутся невидимые тонкие нити, из которых сплетается само время. Полунин зажмурился, и в наполнившей глаза темноте забурлили водовороты. Появились и беззвучно пропадали. Откуда-то доносился тихая музыка и голос пел "Все реки сольются в одну". Песня была создана одной из тех нейросетей который были так популярными лет 30 назад. Я не улавливал общего смысла песни, но отчетливо слышал - "мы должны выйдем за границы..." - мне лишь слышалось что-то необычайно привлекательное. Интересно, что же там, за границами? - подумал я. Я снова посмотрел на соседку, она наконец неспешно разогнулась и ушла в темный пролет двери.
  Полунин проваливался в воспоминания, пока, неожиданно расфокусировав взгляд не увидел всю окружающую картину целиком: вдоль тянущейся до горизонта дороги десятки машинок синхронно повторяли одни и те же действия, как в безумном танце, люди входили и выходили в переходах в одних и тех же местах, а у конца дороги возвышался треугольник "Центрального архива", над которым поднималось ярко красное солнце. Ощущение какой-то системности, жесткого алгоритма внутри которого существовало не только его окружение, но и он сам, нахлынуло на него. Полунин перевел взгляд на солнце, несколько секунд немигающим взглядом он пялился на него и в конце концов ему стало казаться, что оно начинает темнеть, выжигая роговицу. В теле нарастало какое-то волнение, а глаза слезились. Полунин закрыл их, и увидел себя стоящего по центру огромного зала. Пространство давило. Стоял он неподвижно и больше походил на памятник, вокруг которого суетились люди. Присмотревшись. Что это за памятник было непонятно. Полунин встряхнул головой, отгоняя наваждение, затем поднялся и взял с прикроватной полки свой электронный планшет и включил запись:
  Если мы, презрев свидетельства собственного разума, примем предпосылку о том, что мы либо наши предки создали государство, нам придется принять и логически вытекающее из нее следствие, а именно: мы либо наши предки, если бы пожелали, могли бы создать государство с иной формой правления; не исключено также, что мы могли бы изменить форму государственного правления, если бы сообща приняли соответствующее решение. Однако дело в том, что, даже объединившись, индивидуумы, пребывающие "под властью" государства, "принадлежащие" государству, сочтут изменение формы правления задачей сложнейшей; они - мы - определенно не в силах упразднить государство.
  
  Едва ли в нашей власти изменить форму государственного правления, и совершенно невозможно упразднить государство, поскольку по отношению к нему мы однозначно бессильны. В мифе о формировании государства, созданном Томасом Гоббсом, мы добровольно унизились до бессилия: с целью спастись от междоусобных войн, жестоких и бесконечных репрессий, мы в индивидуальном порядке, мало-помалу, уступили государству право применять физическую силу (право есть сила, сила есть право) и вследствие этого оказались во власти (под защитой) закона. Те, кто выбирали - и выбирают - жизнь за рамками договора, становятся изгоями.
  
  Полунину считал, что на его плечах лежит какая-то миссия и что не может он быть простым работником архива, каждый день ходить на работу, есть в столовой концентраты и ждать новый день. Полунин сделал еще один глоток из бутылочки. "Ну хватит", - сказал сам себе Полунин и отложил бутылочку в сторону. В любое мгновение, от лишнего глотка это его состояние могло перевернуться на противоположное. Полунин поднялся и убрал бутылочку обратно в сервант и оттого, что не знал, чем себя занять решил пойти на работу. Он надел щербатые очки и натянул прокуренный полиуретановый комбинезон и вышел на улицу, решив пройтись пешком пару остановок.
  ***
  Город раскрывался своими ровными поверхностями, через окружающую серость пробивались яркие вывески и указатели, и стерильная чистота была давно привычной. Полунин неспешно шел по вымытой до блеска дороге и думал о погашении задолжности за квартиру. Плечи его опадали и руки болтались вдоль тела под тяжестью комбинезона. Полунин забывал заплатить уже второй месяц подряд за съемную квартиру и теперь обязательно набежит что-то сверху. "Да и черт с ним", - думал он. Полунин иногда терялся в днях и совершенно забывал о своих бытовых обязанностях: еще нужно зайти в супермаркет и закупиться соевым мясом и "кит-катом". Полунин давно полюбил эти шоколадные батончики, погружавшие его в редкие воспоминания о счастливых моментах беспечной жизни. Еще нужно починить замок от входной двери и съездить на распродажу и прикупить новый комбинезон, не такой тяжелый. Полунин тонул в своих мыслях, пока что-то не заставило его остановиться. Перед ним на покатом и кристально чистом пластике дороги топтался цветастый комочек - это был птенец, он чирикал и молотил лапками по земле пытаясь бежать, поднимался, но сделав несколько шагов спотыкался и падал. Так происходило снова и снова. Полунин нагнулся и взял птенца на руку, поднял перед глазами, рассматривая. Птенец смотрел на него с ладони то одним глазом, то другим. Полунин пошевелил пальцами, пытаясь ощутить на руке вес этого комочка, но он был невесом. От движения пальцев птенец заклокотал и как-то нелепо пошатнулся и перекувырнувшись соскользнул с руки. Полунин даже не сделал попытку его поймать, и птенец упал на дорогу и забивши крылышками затих. Полунин увидел, что очистительная машинка, получив сигнал повернулась в его сторону. Полунин оглянулся по сторонам и ускорил шаг. Затем остановился и повернувшись стал наблюдать, как она смела тельце птенчика в свой ковш. К горлу подступала тошнота. Полунин, нахмурившись повернулся и уже без остановок быстрым шагом дошел до работы. Он всячески избегал смерть и все с нею связанное. Но она отчего-то преследовала его. Так он по крайней мере он считал. "Это знак" думал Полунин. Но что он может означать?
  Полунин включил наушник и стал слушать:
  Румынские орнитологи обнаружили в дельте Дуная одну птицу с красными перьями, поведение которой казалось необъяснимым. Лиса каждый год воровала у неё яйца и клала вместо них в гнездо камни, которые птица потом целое лето высиживала, не замечая, что это камни. Чтобы спасти вид от угрозы исчезновения, орнитологи прогнали лису. Но птица, к удивлению учёных, которые наблюдали за ней издалека в полевые бинокли, впала в необъяснимую истерику. Она разбивала яйца клювом, била их крыльями и танцевала вокруг них, как безумная. Что происходило с ней? Какой мрачный инстинкт толкал её к самоуничтожению? Почему она не хотела больше жить? Никто не знал. Природа приговорила красную птицу к смерти, и никому не было под силу отменить её приговор.
  ***
  Новые родители не долго радовали Полунина своим присутствием в его жизни, нежданно-негаданно появившись они так же быстро и исчезли. Скончавшись еще до того, как Полунину стукнуло 30. Сначала отец, затем мать. Родители никогда особо не занимались его жизнью, погрязнув в своей работе, быте, попытках доказать, что их жизнь прошла не бесцельно. Они так и не смогли ни дать приемному сыну ощущение того, что он любим, ни научить его самого этому сложному и мистическому чувству. Несмотря на то, что в основном Полунин был предоставлен сам себе, интернатский опыт с преподавателями и психологами накладывался и на родительские фигуры. Родительская тень всегда маячила где-то за спиной: когда он не так заправлял кровать, оставляя выглядывающими края простынки, когда недомывал чашку, оставляя блеклый полукруг кофе, или просто проваливался в свои мысли и зависал где-нибудь перед стендом в супермаркете. Поэтому, когда родителей не стало Полунин будто бы даже ощутил какую-то легкость. Будто бы груз чего-то неопределенного, но постоянно давящего на него наконец был скинут. После была еще череда смертей: его лучший друг, тётя, сосед, владелец его любимого кафе, черепашка и вот совсем недавно умерла сестра. Конечно, официально она не была его сестрой, он привык именно так её называть и через это слово действительно ощущал какое-то родство. Она уснула в ванной с телефоном в руке, который был подключен к розетке. С ней у него была не просто родственная связь, но и интимная. Она была его единственным сексуальным партнером. Еще будучи подростками, как-то в период беспечного и плавящего реальность лета они как припадочные носились по пригороду и забежав в заброшенный сарай стали дурачится и параллельно раздеваться. Что-то типа - "Эй лава плавит стенки этого сарая, о нет моя кофта начинает гореть" "и моя тоже", "мои ботинки тоже горят, огонь начинает бежать по брюкам...". Раздевшись, они старались не смотреть друг на друга и обыгрывали происходящее в понятную лишь им странную игру, результат которой, впрочем, был очевиден. Раз в полгода Полунин навещал сестру, они пили кофе, иногда что-то из запрещенки и смеялись, обсуждая очередную глупость и жалуясь на всё подряд. Они были одиноки и в конце встречи непременно снова начинали дурачится, как бы оказываясь в том самом сарае, где лава сжигала не только их одежду, но и их самих. Её смерть стала последней каплей, после которой Полунин постепенно отгородился от всех, стал мрачным и малословным, полностью и без остатка погружаясь в свою работу и погребая себя за тонной информации из, казалось бы, несуществующего прошлого.
  ***
  Полунин подошел к большому кирпичному зданию. Над дверью большими буквами горела надпись "Мы создаем прошлое". Когда-то здесь был крупный завод, а теперь его ангары использовались для архива. Часть ангаров для информационных серверов, но большая часть информации была на бумажных носителях: во всех этих папочках, тетрадочках, ежедневниках. В общем во всем том, что так любило общество, существовавшее до "великих перемен". Полунин топтался на крыльце, дымил сигаретой и без остановки щёлкал крышкой бензиновой зажигалки. Так он готовил себя к новому рабочему дню.
  Сухо поздоровавшись с женщиной, сидящей на проходной и вечно играющей на планшете в какие-то игры, Полунин, приложив свой указательный палец к холодному пластику турникета, зашел внутрь. Он шел по длинному коридору. Мыслей никаких не было. Абсолютная пустота. Такое происходило каждый раз, когда он приходил на работу. Какое-то время он даже предполагал, что на работников воздействуют какими-то микроволнами или чем-то подобным. Но скорее всего это была просто инерция, привычное состояние. Полунин взял из ящика свой планшет наконец зашел в свой ангар и отметившись подошел к новому стеллажу из своей таблицы. Скорее машинально он стал пролистывать в картотеке новые данные, помечая численность населения за последние десять лет. Полунин взял стилус и приготовился к обозначениям. Но папка почему-то была пуста. Лишь на первой странице была краткая пометка - Саби Дабуров. Работает гробовщиком. В скобках - копает могилы. Полунин посмотрел номер поселения - 124УДЭ. Один человек. "Один человек. Чтож отлично", - прошептал Полунин еле слышно. Полунин открыл запись в планшете и проверил расположение остальных папок с таким же номером за прошлые годы. Они лежали рядом. Вот 2011 год - восемьсот человек. Вот 2012 год - один человек. Полунин хмуро просматривал данные. Как это может быть? Наверное, ошиблись в статистике. Написали не ту цифру или запятую.
  
  Засунув папку подмышку и взяв планшет, Полинин пошел в "Комнату уединенного изучения". В комнате витал сладковатый запах, а детектор дыма был заклеен пластырем. "Как же достали эти стажеры - не пойми, чем занимаются", - бурча недовольства Полунин сорвал пластырь открыл настежь дверь, включив выдув на максимум. Усевшись за рабочий стол, обдуваемый ветром, он вбил в поиск 124УДЭ и сформировал новый запрос на более подробную информацию. На экране появился циферблат, с временным отсчетом - 11 минут. "Черт бы вас побрал", - пробубнил себе под нос Полунин. Он поднялся и пошел к небольшой темной комнате в конце коридора.
  
  ***
  
  Это было местная курилка, с висящей над головой огромной вытяжкой, с шумом затягивающей в себя дым.
  
  - Как ты мужик?
  
  Полунин вздрогнул. В углу комнаты стоял статист из другой бригады. Коренастый парень лет сорока. Надоедливый и глупый мужик.
  
  - Ничего. Без изменений.
  
  - Хмурый ты какой-то. Случилось что?
  
  - Нет. Все как всегда...
  
  Скорее машинально проговорил Полунин. Ему меньше всего хотелось ввязываться в беседу, и он решил просто отойти в сторону. Как бы показывая, что не настроен на болтовню. Затянувшись, он задумался, смотря на огонек сигареты "кто вообще мог без моего ведома рыскать в моём квадрате и запираться в комнате, прокуривая стенки?". Переведя взгляд на статиста, Полунин заметил, что тот продолжает пялиться на него из своего угла. Его глаза блестели из темноты. Повисла такая тишина, что было слышно, как тлеет сигаретная бумага. Через какое-то время статист с лязгом открыл контейнер и кинул туда стик, от своей "пароварки", как её называл Полунин, и вышел. Еще какое-то время Полунин стоял в пустой курилке и слушал удаляющиеся шаги в коридоре втягивая тот же самый сладковатый дым что был в его комнате. "Интересно, что этот кретин делает тут в такую рань?". Полунин поднял сигарету чтобы затянуться в очередной раз и неожиданно замер. "Он же наверняка хочет первым в отделе поставить высшую категорию... Поэтому ищет днем и ночью и не только в отведенных ему квадратах". Полунин вспомнил, что в своем квадрате недавно нашел свидетельство недавнего присутствия. "Ну уж нет. Меня он точно не сдвинет". Полунин затянулся, но огонек сигареты уже дошел до фильтра. Полунин сжал в руке фильтр и открыв жестяной контейнер бросил его в этуо зловонное отверстие.
  
  Быстрыми шагами Полунин шел по коридору, движение его были порывистыми. Он рывком отворил комнату и зашел внутрь. На экране теперь мигала зелёная эмблема - "доступ получен". Полунин сел и нажал на клавишу "принять". Перед ним раскрылась таблица, с номерами, обозначениями, датами. Выбрав нужный год, Полунин нажал на клавишу - перейти к текстовым документам. От небольшого вытянутого ящика раздался дробный сигнал. Полунин, от неожиданности подскочил. Из ящика он извлек несколько матерчатых папок, которые и разложил вдоль вытянутого стола. Внутри были фотографии, карты, планы. Полунин еще какое-то время возится с механизмом кресла, настраивая под себя и наконец справившись облокотился на спинку и слегка покачиваясь начал длительное изучение. С этого момента он многократно выходил в курилку, молчаливо обдумывая увиденное и пытаясь мысленно сопоставить факты и прочитанное.
  ***
  По найденным материалам Полунин собрал такую историю - после смерти некой 15-летней девочки, которая утонула в местном водохранилище, в поселке началась череда смертей. Сначала по одному в день, как бы разгоняясь, и постепенно численность смертей увеличивалось и дошло до того, что каждый день умирало с десяток местных жителей. Первой мыслью Полунина была, что это возможно какая-то эпидемия. Но информация о проведении медицинской экспертизы ничего не выдала. Полунин еще раз запросил дополнительные данные по смертям. И снова ему прислали несколько сухих списков. Полунин начал углубляться и с удивлением обнаружил что по записям каждый житель умер будто бы как-то естественно: кто-то утонул, кто-то в результате домашней ссоры, кто-то неудачно упал с балкона, подавился фиником, попал под машину, забыл выключить газ, проглотил стекло, просто уснул и не проснулся. Если бы все произошедшее растянулось лет на 50, то никто бы ничего и не заподозрил. Но время судя по архивным записям как будто бы сжалось и ускорилась. Тут определенно была какая-то ошибка или осознанная нарушение логики статистики. Скорее всего перепутаны даты смерти, года или черт его знает что.
  
  - Что же произошло в этом поселке? - сказал Полунин себе под нос. - Наверное, что-то совершенно неоднозначное.
  
  Несколько дней Полунин пытался найти какое-то логичное объяснение, ошибку в датах, упоминания в смежных архивах и записях, но ничего не сходилось. Он даже направил запрос на имя Саби Дабурова и через несколько дней с удивлением обнаружил ответ. Выяснилось, что тот до сих пор живет в городке и каждый месяц отмечается в электронной картотеке местного кладбища. Там же он и работает. Город обладал отличной инфраструктурой и расположением. Полунин проверил по остальным параметрам, и они сходились с постановлением No3205. Полунин, не веря глазам вывел список, в котором практически под сотней параметров стоят плюсы. Полунин какое-то время обдумывал свое решение и наконец понял, что возможно к этому моменту шёл долгие-долгие годы и теперь сам хочет отправиться к военному городку 124УДЭ и все проверить. Полунин где-то внутри тешил возможность поставить этому месту высшую категорию и стать божеством новой жизни в месте, где пока что царствует смерть.
  ДОРОГА К ДОМУ
  Полунин взял отпуск и оплатил доставку по платной трассе в беспилотном таксомобиле. Это был самый короткий путь. За сутки можно было преодолеть более тысячи километров. Да и отсутствие водителя давало возможность избежать бессмысленных разговоров. Всю дорогу Полунин не сомкнул и глаз, от какого-то внутреннего нарастающего азарта. Последний раз подобное он ощущал, когда от института получил направление в центральный архив. Но это состояние быстро сменилось тягучим бытом повседневности и практически за ближайшие пять лет разрушили все его романтизированные цели и желания.
  
  С внутренним волнением Полунин смотрел на проносящиеся пейзажи. Полунин достал планшет и включил запись.
  
  Некоторые города в СССР обладали уникальным статусом, объясняется легко: там находились объекты государственной важности из энергетической, космической или военной отрасли. Знать о существовании ЗАТО (закрытое административно-территориальное образование) могли только те, кто имел право доступа к секретной информации. Под строжайшей секретностью там происходило все - от научных испытаний с вирусом лихорадки Эбола до рождения первой советской ядерной бомбы. Звучит страшно, но на деле жизни населения закрытых городов в СССР можно было только позавидовать.
  
  Просто так в закрытый город заехать было невозможно - только при наличии разового пропуска или командировочного предписания, которые проверяли на пункте КПП. Постоянные пропуска имели лишь лица, прописанные в закрытом городе или поселке. Нумерация автобусных маршрутов, домов и учреждений в ЗАТО велась не с начала, а продолжала введенную в областных городах, к которым относились ЗАТО. Население городов с охранным патрулем на въезде, за колючими проволоками и стенами, высота которых зависела от степени секретности города, было вынуждено конспирироваться, приписываясь к ближайшим областным центрам.
  
  Распространяться о месте своего проживания жители ЗАТО тоже не могли - они давали расписку о неразглашении, и ее нарушение могло привести к ответственности, вплоть до уголовной. За пределами города жителям предлагалось немного искажать реальность в общении с другими гражданами с помощью собственной "легенды". Например, если человек жил в секретном Челябинске-70 (ныне Снежинск), в ответе на вопрос о месте жительства он отбрасывал несущую в себе тайны цифру и, можно сказать, практически не врал.
  
  За терпение и выдержку хранителям гостайн полагались определенные бонусы в виде льгот и привилегий. Звучит неплохо для того времени: дефицитные товары, недоступные для остальных граждан страны, 20% надбавки к окладу независимо от сферы деятельности, процветающая социальная сфера, медицина и образование. Повышение уровня жизни компенсировало неудобства.
  
  Полунин слушал, постепенно клюя носом проваливаясь в сон. Ему казалось, что он висит подвешенным над своим балконом и пытается открыть дверцу отцовской тумбочки, но не может дотянуться. Впрочем, ощущение сна длилось не долго, и как показалось Полунину уже через минуту прервалось. Раздался громкий и настойчивый сигнал. Полунин открыл глаза и оглянулся. Перед ним была побитая временем остановка, вся испещренная надписями. Он приложил палец к терминалу капсулы и с его счета списалась почти месячная зарплата. За цифрами на экране Полунин наблюдал хладнокровно. Он никогда особо не умел ни копить деньги, ни как-то более-менее рационально ими распоряжаться. Всегда они были для него какой-то обузой. Таксомобиль, издав протяжный сигнал отъехала и отправилась по следующему маршруту.
  
  Полунин оглянулся и пошел в сторону опустелых пятиэтажек и покосившихся домов. По пути он достал из кармана "кит-кат" и разворачивая его стал осматриваться. Солнце только поднялось, освещая каждый уголок поселка. Он казалась пустым. Не запущенным, не заброшенным и покинутым, а именно пустым, ненастоящим, словно это была декорация для какого-то фильма про апокалипсис. Полунин, жуя батончик открыл свой планшет и повертев его в разные стороны проложил пеший маршрут до кладбища. Это было всего в нескольких километрах. По данным Полунина Гробовщик жил именно там, в охранном домике, рядом с кладбищем.
  
  ***
  Полунин шел через лес, пробиваясь через заросли травы. Дорога практически заросла и непривыкшему к грязи и высокой траве Полунину приходилось применять усилия чтобы не сбавлять темпа. Несмотря на то, что все вокруг заросло, под ногами иногда попадались вкопанные бетонные плиты. Кое-где даже виднелся выдолбленный серийный номер части. Дорога постепенно пошла на подъем и идти становилось всё сложнее и сложнее. Полунин включил наушник и слушая монотонный бубнеж стал неспешно взбираться:
  
  Традиция звать на похороны людей, которые будут горевать о покойном, берёт начало ещё в древности. Например, в Древнем Египте, где похоронные практики играли большую роль, образ плакальщицы связывали с горюющей по Осирису Изидой. Для похорон нанимали специальных плакальщиц - две из них выступали от имени богинь Изиды и Нефтиды. Плакальщицы несли цветы, еду и масла, некоторые могли нести мебель и одежду, которые должны были оставить в гробнице.
  
  В Ассирии было принято бурно выражать скорбь по умершим: рыдали и посыпали голову пеплом не только члены семьи, но и плакальщицы, которые открывали похоронное шествие вместе с музыкантами.
  
  Похоронные обряды с музыкой и надгробным пением существовали также в Древней Греции и Риме.
  
  В языческой Руси огромную роль в погребении сородича, в прощании с ним, играли плакальщицы и женщины-вопленицы. Они демонстрировали странное, бесноватое поведение, которое должно было оповещать всех о горе.
  
  Вопленица не только была "рупором" для горя присутствующих и способствовала тому, чтобы "провести" умершего в мир мёртвых - она также выполняла роль распорядительницы ритуала, где у каждого было своё место и своя роль.
  
  Хорошая вопленица должна была обладать даром слова, актёрскими способностями, иметь сильный голос, в плачах использовались особые дыхательные техники. Призванных плакальщиц, которые славились талантом, приглашали из других деревень, но денег за это не просили: занятие воспринималось как миссия, а не как работа. Впервые попричитав о ком-то из мёртвых, женщина как бы проходила инициацию, после которой могла решить, причитать ли только об умерших членах семьи или же стать известной плакальщицей, которую зовут на похороны соседей. Сегодня культура плакальщиц отмирает.
  
  Традиционные ритуалы остались в прошлом, и современным людям приходится куда сложнее, они оказываются почти беззащитны в самые тяжёлые моменты. На похоронах, кроме скорби и боли, люди часто ощущают неуверенность, неловкость и смущение из-за того, что не знают, как нужно себя вести и что делать с оглушающими чувствами.
  
  Проявление негативных эмоций в современном мире не принято выставлять напоказ, но непрожитая боль остаётся внутри, из-за чего человек может сталкиваться с ней снова и снова. Традиции, связанные с похоронами, наоборот, помогают "легально" проживать боль, не стесняясь своих чувств.
  
  Возможно, именно поэтому в некоторых странах плакальщики и плакальщицы встречаются и сегодня.
  
  Жители Ганы ради роскошных похорон родственника нередко залазят в колоссальные долги. Церемония проходит с участием поп-певцов, пританцовывающих носильщиков гроба и конечно плакальщиц. И чем больше будет людей выражающих показную скорбь - тем более уважаемым человеком был покойный. Плакальщицы, обычно вдовы, похоронившие своих мужей, имеют очень приличный заработок.
  
  Современные китайские плакальщицы и плакальщики - это труппы артистов, которые не только поют, но и танцуют, изображают горе, рыдая и простирая руки. Церемония строится таким образом, чтобы создать вначале мрачную атмосферу, которая помогает родственникам покойного выплеснуть горе, а затем утешить и успокоить их.
  
  Переживание утраты у всех происходит по-разному - здесь нет верных и неверных способов. Кому-то громкое оплакивание и даже молчаливые слёзы у гроба могут показаться неуместными, а кому-то, напротив, помогут. Тема исчезающей традиции похоронных плачей - повод подумать, как практики, помогающие пережить утрату, могут быть отстроены в современном мире. Главное, чтобы отношение к горю и к смерти в целом не оказывались в списке запретных тем.
  
  Потратив больше времени чем, предполагал Полунин, он наконец поднялся на небольшой холм. Отдышавшись после подъема, он снял запотевшие очки и тщательно протер линзы краем комбинезона. Теперь, когда основная часть пути осталась позади, он мог, наконец, перевести дух и полюбоваться видом посёлка, протянувшегося у подножья холма. Видна была и заброшенная военная часть, и старый стадион с лавками по периметру. Рядом что-то зашелестело. Полунин обернулся и увидел, олененка, который обжевывал ветки молодого кедра. Полунин замер. Зверь тоже уставился на него. Какое-то время они смотрели друг на друга. Полунин очень осторожно достал планшет, в надежде сделать фотографию. Но олень, подняв уши резко бросился в сторону. Фотография получилась смазанной и неразборчивой. "Надеюсь ты это самое опасное что тут живет", - пробубнил Полунин и оглянувшись открыл карту и сверился с маршрутом. Немного скоординировав направление, он снова пошел и уже через пару сотен метров увидел потемневшие от времени черные кресты.
  
  Вся территория кладбища почему-то было перекопана рвами и канавками. Полунин пошел вдоль одной из них и вскоре заметил сухонького старика, быстро орудовавшего лопатой. Полунин остановился и достал сигарету. Позвякивая зажигалкой, он подошел к старику.
  
  - Добрый день! Не тяжело вам такое проворачивать?
  
  Полунин взглядом показал на перекопанные рвы. Старик замер и хмуро уставился на него из ямы.
  - Пойдёт.
  Старик, опираясь на лопату стал вылезать из выкопанной ямы. Его длинные черные волосы были грязны, и слипшиеся патлы, падающие на плечи, напоминали длинные перья. Глаза старика также были черны, и они, пожалуй, были самыми необычными. Один глаз смотрел прямо и практически не моргая, а второй косил в сторону. Старик наконец выбрался из ямы и закинув в рот тягучую смолу, начал причмокивая её пожёвывать. Один из его глаз старика косился, но зато другой смотрел прямо на Полунина, от этого немигающего взгляда становилось не по себе. Полунин не смог его выдержать и сбивчиво заговорил.
  
  - Я работаю в центральном архиве и заметил тут ошибку. Я думаю, это опечатка. Но таких опечаток я прежде не встречал. Поэтому я и решил собрать кое-какую информацию. По поводу произошедшего тут. А так как вы тут единственный кто есть, я решил уточнить о произошедшем в 2011 году...
  
  Старик молчал, изучая гостя.
  
  - Пройдем за мной.
  
  Старик пошел вперед. Несмотря на довольно дряхлый вид старик шел быстрым шагом, ловко перебираясь через канавки и поваленные стволы деревьев. Полунин поплелся следом. Напротив одной из заросших могил старик остановился. Имени не было, просто воткнутый в землю деревянный такой же, как и в других местах потемневший от времени крест. Перед крестом лежало несколько свежих розочек.
  
  Старик молчал и смотрел на могилу.
  
  - Все вопросы к этому пареньку...
  
  Старик достал фляжку и отхлебнул, протянул её Полунину. Тот помялся с ноги на ногу, но все-таки взял и понюхав сделал глоток. По телу разлилась теплота, а голова наконец обрела легкость.
  II
  ПЕРВАЯ ПРОБЕЖКА
  От обиды уже ничего не хотелось и тело налилось невыносимой тяжестью. Страшно было подумать, что придется нарушить эту гармонию и неподвижность. Отец возвышался надо мной как темное божество готовое разрушить мою привычную скорлупу. Его голос разрядом пронизывал все мое тело и от каждого слова, а точнее от звука, исходящего от него, мир рассыпался. Я увидел на земле металлическую крышечку от "колы" и ботинком стал её выбивать. Получалось не очень. С очередного удара крышечка отлетела в сторону и с клацаньем врезалась в бетонную пристройку. Отец замолчал и задышал тяжело, присвистывая, как чайник, который вот-вот закипит. Он подошёл ближе и взял меня за лицо, вынуждая смотреть в глаза.
  - Ты тут вообще? Усек, что сказал?
  Чайник внутри него медленно закипал и голос стал еще громче и отвратительнее.
  - Ради тебя же пыжусь... Легкие тренировать, чтоб, этсамое, не подох...
  - Да тут я, тут - выдавил я из себя, выворачиваясь из его рук.
  - Спишь на ходу... - отец отвесил мне подзатыльник и продолжил свою тираду.
  
  - Жить это тебе не за ящиком своим сидеть сутками и не вино с пацанами за гаражами бухать... Надо в себе, этсамое, воспитывать Мельхиседека... Чтоб всё, этсамое, не абы как, а как мужик... и чтоб не ссать... Руки-ноги целые, голова на месте... Вперед и с песней...
  
  Я старался не слушать этот поток сознания, отец явно был выпившим, в такие моменты он лепил фразы из всего когда-то прочитанного или просмотренного. Я заметил стаю птиц, которых ветер гонял по темному небу. Около магазина слышался сигнал "каблучка", шумели машины из-за Борковского леса, а птиц гоняло по небу как прищепки на плохо натянутой бельевой веревке. Я сливался со всеми этими звуками стоя здесь, на старом плацу заброшенной военной части, которая уже лет сто не действовала. Когда-то вчерашнюю школоту здесь учили стрелять, убивать и ненавидеть врага. Но эти времена прошли. Или нет. Не знаю. На стене с облупившейся краской красовалась выгоревшая надпись "слава труду". Буква "р" совсем затерлась, поэтому получалась "слава ту_ду". ТУ ДУ. Смешно и бессмысленно. Я представил, что вместе всего того бреда что нес отец он издавал этот нелепый звук, а из его ушей при этом валил пар и ходил он, так медленно переставляя ноги, вокруг меня, как по рельсам. Я еле заметно улыбнулся.
  
  Голос отца уже немного заплетался, и он перешел к прямым оскорблениям - про мою никчемность, лень и тупость. Что-то там про "ослиный взгляд" и "перед соседями стыдно". Но я его особо не слушал, я был всем вокруг, но не собой. Мне меньше всего на свете хотелось быть в этом моменте, в этом городе и этом возрасте. Хотелось запереться в ванной комнате, набрать теплой воды и с головой в неё погрузиться. Чтобы слышать глухие звуки, ощущать теплую воду и понимать, что на эти минуты существую только я и никого больше.
  
  - Давай, погнал... - сердито прокричал отец, даже скорее прорычал. Я вынырнул из своей воображаемой ванны и с непониманием посмотрел на него. Его внутренний чайник уже совсем раскалился и плевался брызгами пузырящейся воды. А мне нужно было сделать всего один шаг, но за ним следовало что остановлюсь я уже не скоро. Это была именно та грань: если не побежать тогда конфликт с отцом, и он точно мне вмажет, а если побежать тогда конфликт с собой, что с одной стороны не так страшно и не несет физических увечий. Но с другой запускает внутри меня моторчик с дробным выбиванием "позор-позор-позор" или "стыд-стыд-стыд" что, пожалуй, более напряжно. Возможно, именно этот моторчик распырял моё тело недовольством и выступал россыпью воспаленных прыщей в особенности на лице. Я где-то читал, что такое может быть, не помню только где.
  
  Я наконец сделал шаг, и земля закрутилась вокруг оси сильней, подталкивая меня. И я побежал. Внутренне ненавидя себя и разрываясь вихрем эмоций от этой ненависти. Прыткие ветки деревьев стегали меня по лицу. Беззвучно текли слезы по щекам. Да, я расплакался прямо во время бега и это было не впервые. "Если есть на небе Бог тогда он прекратит мои мучения. Пошлет в меня молнию или очередным порывом ветра дерево на меня повалит, ну или в крайнем случае в самый неподходящий момент остановит сердце, как у моего деда". Мне иногда нравилось представлять, что мир со мной общается и где-то там на небе кто-то постоянно решает жить мне дальше или не жить. Постоянно взвешивая все мои поступки, мысли и состояния и, как мне кажется, уже давно давая мне фору, ведь ничего полезного и значительного для мира я уж точно не делал. Я посмотрел наверх, но небо все так же темнело где-то над моем макушкой. Не говоря со мной и не давая мне знаков. А я так и бежал и слезы сливались с моросящим дождем и опадали на землю, как листья с иссохшего дерева на палящем солнце. На земле оставались вязкие следы моих ног. Вот бы замести их - нет следов, значит и нет и самого этого гнусного бега, и бегущего меня тоже нет. Осталось бы просто невзрачная тропинка, которая, впрочем, быстро бы заросла, без людей бессмысленно её топтавших.
  
  Тропинка шла на подъем и петляла - где-то была совсем развалена, где-то перетекала в большие грязевые лужи, и я продолжал бежать прямо по ним. После того как я сделал первый шаг я перестал быть человеком, с чувствами, эмоциями и стал функцией. Приложением. Приложением к навязчивой идее моего отца. Идеи о продолжении этого бессмысленного движения, этого бега в никуда. Отец рассказывал, как в детстве его гонял дед и, если он сливался или халтурил дед сажал его в мешок и бил палкой. Деда в свою очередь бил прадед. Он тогда помогал разносить военную почту или что-то типа того. Прадед сам когда-то прибежал в эти края не от лучшей жизни и всего боялся. У его семьи отобрали дом, деньги и вообще все и выкинули в минус 30 на холод. Он только один и выжил. Его тогда еще совсем мелкого мать перемотала своей одеждой и сунув в карман какие-то золотые побрякушки отправила бежать куда глаза глядят. Так он махровым шаром, от всех этих платков и накидок, катился по снежным бурьянам и в итоге прикатился сюда, почти за тысячу километров от дома. По пути он останавливался в разных деревнях, ночевал в лесу, и наконец встретил свою будущую жену и мою бабушку, которая добросовестно заменила ему мать, отца и потерянный рай. У прадеда даже татуировка была на руке с её именем - "Маня" - кривая, недоделанная и мрачная. Отец почему-то часто рассказывал эту историю, при этом как-то посмеиваясь. Но я отчетливо ощущал, что за этим смехом скрывается какое-то беспросветное горе, отсутствие веры в себя и страх, поколениями наслаивающийся на окружающей действительности. И эта действительность в итоге и получилась такой же кривенькой, недоделанной и мрачной - как прадед, дед и отец. Где-то в самых недрах в них всегда жила затаившаяся обида и страх. Но они, позабыв или осознанно закрыв глаза ставили памятники тем, кто когда-то разрушал их гармонию и от этого саморазрушались сами и разрушали все вокруг. Единственное что они могли это передавать свои истории дальше и дальше. Например, мне. В надежде, что такой балбес что-то сделает с ними или хотя бы не сильно их исказит и передаст дальше. И когда-нибудь правда и справедливость восторжествует и возможно кто-то из предков задумается о нашей бесчеловечной и такой противоречивой жизни.
  
  Я бежал и думал о всем этом и мысли текли как им вздумается, почему-то, когда мысль принимала самую беспросветную форму мне всегда вспоминалась Савина. Моя приставучая одноклассница. Она вчера пришла в школу в такой короткой юбке, и когда она смеялась сидя на перилах пролета на второй этаж можно было отчетливо различить её ярко синие трусы. Она как будто специально садилась так, чтобы я их увидел. И пока она болтала с подругами на перемене, я, наверное, раз пять сходил мимо неё в столовку, чтобы в очередной раз украдкой взглянуть на них. Она только улыбалась и как-то странно на меня посматривала. А я давился очередной ватрушкой, которые никогда особо не любил. Жуть, мне было противно от самого себя. Я встряхнул головой, стараясь отогнать от себя позорное ощущение. Мне всегда было очень стыдно, когда какая-то эмоция заставляла меня что-то странное делать. Что-то вопреки моей воле.
  
  ***
  Я пробивался через темно-зеленые деревья, тонувшие в сумерках. Они как будто сгущались и уплотнялись, пока наконец не открывали гору мусора, освещенная тусклым фонарем. Куча состояла из разноцветных венков, деревяшек, старых крестов и много чего другого. Так странно было видеть эти яркие цвета среди окружающей темноты. Рядом с этой горой копался приземистый человек в военной кепке и растянутой жилетке какие бывают у бывших военных. Его один глаз смотрел перед собой, а другой в сторону. Как будто пытаясь уловить происходящее вокруг. Это был Гробовщик. Рассказывали, что он собирает метал от старых оградок, табличек и прочего и перепродает. Ещё рассказывали, что он выкапывает свежие трупы и потом их ест. В это все конечно мало верилось, но кто знает. Когда я с ним поравнялся он неожиданно меня окликнул.
  
  - Эй малой, подойди.
  
  Я удивленно на него посмотрел и остановившись с неохотой подошел.
  
  - Давно тебя тут вижу, хотел познакомиться.
  
  Я оглянулся и увидел, что около него красуется несколько свежевскопанных ям.
  
  - А что вы делаете?
  - Я копаю могилы.
  - А зачем?
  
  - Кладбище ожило. Оно зовет меня. Как мертвая почва станет садом, если она не потревожена и не возделана? Я закапываю мертвецов и даю пищу земле и верю, что когда-нибудь здесь будет сад. Я возделаю его, а ты мне поможешь...
  
  Я нахмурился и исподлобья посматривал на коренастого мужичка. Он хитро пялился на меня, улыбаясь беззубым ртом.
  
  - Когда я был маленьким, я мечтал делать что-то полезное. Может, у меня было видение, я не знаю. Я лежал в яме и смотрел на солнце, оно говорило со мной. Я не сильно надеялся, но то, о чём я мечтал, произошло со мной. И теперь я верю, что мы можем сгущать время, притягивать его к себе. Эти мечты о будущем для глупцов, они говорят, - "я сделаю что-то завтра". Но это обман, завтрашнего дня не существует, следующего часа не существует. Это лишь возможность. Но мы можем перетянуть время в настоящее, сейчас, прямо в солнечное сплетение.
  
  Он несколько раз ударил себя кулаком по груди.
  
  - Понимаешь? Я всегда рыл могилы и сейчас у меня много работы... Я верил, что так будет, а все вокруг крутили у виска. Но все они будут тут, под моей лопатой. Понимашь?
  
  Гробовщик гулко засмеялся.
  
  - Скоро будет для меня много работы, потому что, я всегда верил в то, что делаю. Это самое важное. А если ты не веришь, играй в веру. Действуй так, как будто ты веришь. Это и есть сила. Это абсолютная сила. И тогда это произойдёт. Я чувствую, что ты веришь, я чувствую, что ты такой же, как и я...
  
  По моей спине пробежал озноб, косой глаз Гробовщика меня гипнотизировал.
  
  - ...верь мне, дураку. Сработало в моей жизни сработает и в твоей.
  
  В черных косых глазах гробовщика сверкал огонек. А длинные редкие волосы колыхались от каждого его слова. Я оглянулся, вокруг, но никого не было и становилось как-то жутковато. Он поймал моё движение и улыбнулся.
  
  - Теперь беги и будь осторожен с желаниями...
  
  Я сначала попятился и побежал. Через несколько шагов я повернулся, Гробовщик стоял всё так же, провожая меня взглядом. Я смутившись развернулся и решил до поворота больше не поворачиваться.
  
  ***
  
  Спереди замаячили деревянные кресты, покосившиеся оградки и мрачного вида люди, которые независимо от дождя, погоды и чего бы то ни было, как улитки ползали в этом темном пространстве. Сидят на своих лавочках напротив холодных каменных плит и что-то нашептывают мертвецам. Это финиш. Маршрут пробежки - до кладбища и обратно. Я добежал и хватая ртом воздух повалился на землю. Я встал сначала на колени, а потом распластался живым крестом на мху, напротив таких же крестов только деревянных. Воздух из моих легких выходил с хрипом. Я как дикий зверь, пробивающий себе путь через ветки и водные потоки и наконец в победном прыжке, впил зубы в свою жертву и впитав кровь рухнул в сладостном изнеможении. Хотя жертвой скорее был я, попавший в зубы окружающей несправедливой реальности.
  
  Я лежал и дождь барабанил по мне, не давая даже на миг выйти из этого обреченного состояния. Во время бега я так сильно промок что мне было совершенно все равно лежу я на мокрой земле или не лежу. Все одно. Вода, земля и я насквозь пропитанный и тем, и тем. Слившийся с этим местом. Лежа на земле, я как будто ощущал всех мертвецов, собравшихся где-то подо мной. Я представлял, как они, треща своими косточками и пристукивая челюстями собираются вокруг меня. Готовые забрать в свой мир смерти и тлена и сделать меня своим королем. Чтобы приклонять передо мной костяные колени и подносить к моим ногам конфеты и пластиковые венки... Неожиданно я услышал шорох и увидел, что неподалеку от меня в лесу кто-то стоит и светит фонариком от телефона куда-то вверх.
  
  - Вань ты что ли? Фонарь резко повернулся в мою сторону, и я зажмурился.
  
  Через пару секунд фонарик погас, и я увидел Савину. Её футболка от накрапывающего дождя намокла и облепила тело. Мысли о смерти сразу растворилась. Стало даже как-то стыдно за них.
  
  - Да я так, о корень споткнулся, - я стал судорожно подниматься.
  
  - Ну, конечно. Тут же мох один, какие корни? Она продолжала нависать надо мной и усмехаясь смотреть на меня сверху вниз.
  
  - Давай иди отсюда, я просто мимо пробегал и поскользнулся на мху.
  
  - Споткнулся о корень или поскользнулся на мху? - Савина уже в открытую смеялась.
  
  Я поднялся и с вызовом посмотрел на неё.
  
  - Отвали от меня!
  
  - Ты чо такой злой? Бешенная собака укусила?
  Савина, улыбаясь пялилась на меня, а я готов был провалиться под землю.
  
  - Брательник вечером хочет Леру-Валеру поздравить. Хочешь тоже пойти?
  
  Я не отвечал. Мне не хотелось вылезать из моего мира смерти и забвения в этот банальный мир подростковой жизни со школой, поздравлениями и прочей несуразицей. Все это в тот момент ощущалось каким-то противным и поверхностным. Как она посмела такое вообще спрашивать? Савина, так и не дождавшись от меня ответа еще раз окинула меня ироничным взглядом.
  
  - В общем ты подумай, - сказала Савина и побежала к своим родителям, которые видимо приехали на какую-то семейную могилу. Красная "нива" стояла на обочине дороги, выделяясь своим ярким цветом среди темноты спутанных веток и крестов. Савина запрыгнула в неё. В "Ниве" заиграла какая-то цыганщина с позвякиванием и прицокиванием и она, запыхтев унеслась, оставив меня в своем мрачном и темном мирке.
  
  "Вот я дурак", подумалось мне. Но ничего сделать я уже не мог. Обратно я решил побежать, через берег реки. Мне захотелось искупаться и смыть с себя весь окружающий абсурд.
  
  ***
  
  Было достаточно темно, и белая дымка легкого тумана зависла в воздухе, и я погружался в него. Добежав, я разделся и нырнул в реку, начал крутить сальто в воде, пытаясь всплывать, но вместо этого уперся в дно реки. Я открыл глаза, через толщу воды пробивался тусклый лунный свет. Я поплыл в его сторону и выплыл на поверхность, часто и глубоко дыша. Я, раскинув руки и лег на поверхности реки, смотря на звезды, появившиеся на черном небе. Вот упала первая звезда. Бабушка рассказывала, что это самое подходящее время загадывать желания. Я просто лежал на воде раскинув руки и смотрел в небо. Начал накрапывать дождь, который пузырился вокруг меня. "Что мне загадывать?" В голове была полная пустота: я вспомнил Савину и разговор с Гробовщиком. "Я верю в то, что делаю", - прошептал я и закрыл глаза и мне показалось, что я слышу тихую мелодию. Будто кто-то поёт на небе песню, похожую на молитву. Нечётко, комкая слова, но поёт. Возможно, это был просто ветер. Прислушиваясь, я смотрел в небо, пока не начал дрожать.
  
  Я оделся и пошел дому. Мокрый песок дороги, по которой я бегу, хлестал меня по голым лодыжкам и ощущения реальности становится настолько плотным, что я сливаюсь с ним и становился голой волей. Которая разносит по этим деревьям и смешным панелькам, покорёженным деревьям и болотам мою веру.
  
  ***
  
  Если отец начинал пить до моей пробежки, это почти всегда означало, что ждать меня с секундомером он точно не будет и в такие дни я позволял себе подхалтурить. По пути я заглянул в киоск и купил маленькую стеклянную бутылочку колы. В этом киоске почему-то их до сих пор продавали. Это был частью моего бегового ритуала. Я собирал ту мелочевку, которую давала мне мама в школу и покупал себе колу.
  
  Отца у начала дороги конечно же не было. Рядом с лавкой, где он сидел лежала пустая бутылка. Я сел на лавку и привычным движением открыл свою бутылочку, пробка с щелчком отлетела куда-то под ноги. Я сделал глоток и представил, что я где-то в Калифорнии, с сёрфом подмышкой, пью колу ожидая друзей, чтобы пойти ловить очередную волну. Но нет. Это была не Калифорния, а забытый богом военный городок в Тверской области, у которого и названия то нормального не было. На картах его обозначали 124УДЕ, просто набор цифр и букв, как на могиле неизвестного солдата. Я посмотрел через мутное стекло бутылки на тусклый свет фонаря. От проходящих через стекло лучей всё как-то расплывалось: и здания, и деревья вокруг казались игрушечными. Я вздохнул и поставил свою бутылочку рядом с папиной и неспешно побрел домой. Грязный и мокрый.
  ДОМ
  Зайдя в квартиру, я сразу ощутил эту холодную тишину. Какой-то застывшее состояние тоски и сырости. Будто в склепе. Пьяный отец уже спал на столе, рядом красовался обглоданный кусок хлеба и недоеденный суп. Я тихо зашел на кухню и осторожно налил себе воды из-под крана. Пуская воду тонкой струйкой по краю стакана. Отец представился мне драконом, лежащим на своем сокровище и каждый шорох, может его разбудить, и тогда он наверняка меня испепелит своим огненным дыханием или размелет в порошок острыми зубами.
  
  Я пошел по длинному темному коридору, заглядывая в комнаты.
  - Мама - негромко сказал я. Никто не отвечал.
  
  Зайдя в самую маленькую комнатку, в конце квартиры я увидел мать, спящую на диване. Мать приподняла голову с непониманием оглядываясь.
  
  - Вань, ой что-то я прилегла на минутку и уснула.
  
  - Ничего, мам, спи.
  
  - Ты чего такой грязный?
  
  - Под дождь попал.
  
  - Положи в таз, я постираю потом.
  
  - А папа где не знаешь? - спохватилась мама.
  
  - На кухне спит.
  
  В ванной я стянул с себя грязные вещи и кинул их в таз. С обидой я посмотрел на дрожащую стиральную машинку. Она была включена и на циферблате было 33 минуты, а это значило что нельзя было залечь в ванну еще как минимум час. У нас почему-то ванна билась током, когда машинка работала. И после нескольких таких ударов, когда подкашивались коленки и шумело в ушах, я стал опасаться заходить в ванну пока там орудовал этот рычащий монстр. Я покосился на машинку и быстро умылся, посмотрев на свое осунувшееся прыщавое лицо в зеркало. В одних трусах я высунулся, проверив, где мать. Почему-то стыдно было перед ней показывать свое тело, уже так повзрослевшее. И я, семеня прошмыгнул в свою комнату.
  
  В комнате я включил компьютер, но место того, чтобы за него сесть я завалился на кровать. Компьютер был старенький и загружался несколько минут. Комната выходила на север и из окна сильно дуло и было прохладно. В окно то и дело стучали ветки огромной березы, которую по легенде посадила моя бабушка. Когда бабушка умерла мама стала часто поливать мелкий росток, сделала небольшую оградку и посадила вокруг цветы. Когда ветки, от ветра, бились в окно мне представлялось, что бабушка стучит мне и грозит пальцем мол "в наше то время мужики в твоем возрасте ротой командовали и баб в сарае зажимали. А ты что?". Компьютер с привычным звуком загрузился, но мне было лениво подниматься и не хотелось за него садиться. Из меня как будто высосали все жизненные соки, и я как мумия лежал иссушенный и безжизненный в своём мрачном могильнике. Я отвернулся и уткнулся в стену с бледно-синими обоями, около которых стояла кровать. Фонарь с улицы проходя через стекло оставлял на ней яркий квадрат, иногда он начинал двигаться и его разрезал свет фар, проезжающих мимо автомобилей. В каком-то неправильном мире мы живем если все что нас окружает это только квадрат комнаты и темный лес вокруг. Блеклые потрескавшиеся обои слоями накладывались друг на друга. Сколько поколений людей жили в этом убогом месте раз за разом заходя в комнату и ничего кроме этой блеклости не замечая? Интересно, а бабушка или дедушка когда-нибудь задумывалась что жизнь может быть другой? А Мама или Папа?
  
  По стене пробежался ярко зеленый жук, я поднес к нему руку, и он забрался мне на палец. Я раньше терпеть не мог всех этих жуков, потому что рука не понималась их убивать, а мне почему то казалось, что все они то ли ядовитые, то ли опасные. Поэтому пялился на них как идиот и ничего не делал - не могу представить, как это по нему тапком и хруст ещё этот. Вообще я в детстве дал себе зарок никого не убивать, даже комаров. Конечно, наврятли если я поднимаю тапок у жука пронесется вся жизнь перед глазами. Но, с другой стороны, пока он живет, он для чего-то нужен - делает какие-то свои дела, и вот мгновение и его нет. Еще помню, когда в школе нам говорили карандаши не ронять - а то у них внутри грифель ломается, и я представлял себе, что у них сломанный позвоночник потом и такое электричество по телу пробегало. Или это чувство, когда случайно сломаешь что-нибудь и все упало внутри, целостность атомов нарушена и все. Только что было целое, живое - одну секунду назад! А теперь все. У меня всегда была проблема с этим живым - неживым, потому что я не понимал логики, почему вот нам говорили, чтобы мы не ломали ветки у деревьев, типа вы им пальцы ломаете, - "вам бы было приятно, если бы вам пальцы ломали?" Ну а пишем же мы в тетрадях, которые тоже из дерева. И тогда получается, что основной вопрос с целью мы ветки ломаем и лишаем кого-то жизни или просто так?
  
  Жук раскрыл крылья и полетел к окну. Я от нечего делать стал ковырять стену и неожиданно на старом слое обоев обнаружил линию. Я стал отрывать наслоившуюся бумагу и постепенно мне открылась выцарапанное на стене маленькое изображение птицы. Выцарапано оно была очень неумело и надрывно, как бы состоя из острых и глубоких царапин. От птицы тянулась линия и я стал отдирать кусок обои дальше. Линия пересекалась другой линией, они расходились и сходились. Я достал телефон и включил фонарик, с удивлением прошелся пальцем по получившейся линии и изображению птицы. Холод стены обжег меня.
  
  Я услышал, что на кухне отдаленно загудела ругань, видимо дракон пробудился и теперь все вокруг превращает в пепел. Я откинулся на спину. Ругань, как чугунным утюгом причесывали меня по мушке против роста волос, а воздух вперемешку с черным пеплом от сжигающих все вокруг грубых слов просачивался в мою комнату через дверную щель и обволакивал меня. Я отложил телефон и закрыв подушкой голову. Все мысли как-то растворились, я лежал в абсолютной серой пустоте, проваливаясь всё глубже и глубже, пока не задремал.
  
  Мне снились птицы, они взлетали и кувыркались на ветру. Перелетали с места на место. Если где-то им не нравилось они улетали куда-то еще. А я оставался здесь, в своем холодном могильнике. Птица села на березу у моего дома и бабушка, постучав мне в окно снова погрозила пальцем. И в этот момент я проснулся.
  СТАРШАКИ
  От окна раздался какой-то щелчок, затем снова. Я открыл глаза и тупо уставился на окно. Это был не звук от ветки. За окном была какая-то возня. Я с неохотой поднялся и подошел к окну. Моя квартира располагалась на первом этаже и под окном я увидел Савину и нескольких ребят из школы. Савина махала мне рукой.
  
  - Вы чо тут?... Я удивленно пялясь начал открывать окно, пытаясь сильно не шуметь.
  
  - Давай вылезай. Погнали с нами... - негромко проговорила Савина.
  
  Я тупо уставился на неё, пытаясь собраться с мыслями и молчал.
  "Я же говорил, что он сольется." - сказал коренастый парень в синей толстовке. Он развернулся и пошел в сторону. Это был Крот, старший брат Савиной. Он был на два года старше нас. У него были слегка раскосые глаза и было ощущение, что он постоянно щурится как слепой. Так его за спиной и называли Кротом. Рядом с ним была его одноклассница - Соня Соломонова. Её все называли Еврейкой. Это было с легкой подачи нашего историка Сансаныча, когда у Сони спросили, что она знает про древний Израиль она под смех класса сказала, что знает, что еврейским мальчикам делают обрезание. Учитель с иронией заметил, что с такой фамилией и её познаниями странно, что её род дожил до наших дней и её отцу там что-то случайно не отрезали. А затем рассказал про царя Соломона. Главного еврейского царя или что-то типа того. После этого Соню начали называть Еврейкой. Рядом с ней стояли Столб и Сова. Их прозвища были проще - у одного была фамилия Столбов, а у второго имя - Савелий. Дурацкое конечно имя.
  
  Я некоторое время собирался с мыслями, готовый просто развернуться и плотнее закрыть штору, но Савина смотрела на меня таким умоляющим взглядом, что мне стало неловко. Я тяжело вздохнул и сам не понимая почему тихо пробормотал, что сейчас выйду.
  
  ***
  Я на носочках вышел в коридор. Из-за двери родительской комнаты слышался бубнеж телевизора. Я, не включая свет, взял с батареи все еще мокрые ботинки и натянул их. Внутри было влажно и тепло и от этого очень противно. Хлюпая, я тихонько вернулся в комнату. Затем плотно закрыл дверь и сел на подоконник и свесившись с него на руках спрыгнул вниз. На улице же было полная духота. Видимо началось "бабье лето".
  
  - "Темный" мы тебя берем на наш праздник жизни чисто в виде исключения. Скажи ей спасибо... - сказал Крот, ковыряясь в своих ногтях и указывая на сестру.
  - Да и чисто по приколу, забавно что местный фрик с нами на тусовке - добавил Столб.
  
  Я бы назвал его "думкопф" - скалясь и разбрызгивая слюну промычал Сова. У него кто-то из родственников жил в Германии, и он любил шикануть каким-нибудь непонятным для остальных, и труднопроизносимым, словом. Крот его толкнул.
  
  - Хорош умничать. Сегодня он Темный. - Крот пристально посмотрел на меня.
  
  Я кивнул. Мне понравилось, что Крот меня называли "Темный", а не кучей других более обидных моих прозвищ. Меня так иногда называли из-за моего немного темноватого цвета кожи. Моя мать была из крымских греков и мне видать передалось это свойство. А возможно и от того, что я всегда ходит в одежде темных тонов. У меня никогда не было яркой одежды. Только темная и неприметная, как одежда охранника у моего отца. Понятие не имею как хаос человеческих особенностей выкристаллизовывается в одно ёмкое слово.
  
  - К тому же ты умеешь водить машину... - наконец улыбаясь раскрыл все карты Крот.
  
  Я всё понял и посмотрел на Савину, она не выдержав мой взгляд отвернулась. Им был нужен не я, а моя способность водить. В очередной раз я убедился, что человек в этой дыре никому не нужен. Нужна функция, не более. Тут все знали, что я несмотря на свой возраст уже лет пять вожу. Впервые я поехал на машине лет в 9. Ну это конечно сложно назвать привычными покатушками. Тогда мы с отцом поехали на реку и пока я целый час не вылезал из воды отец так набрался, что уснул прямо на заднем сидении машины. Что делать я не знал, до дома было километров 15, а по телеку скоро должны были начаться мультики. Тогда я решил, что доеду, к тому же отец несколько раз пробовал меня учить. Правда без особого успеха, да и ездил я, сидя на его коленках. Но я почему-то был уверен, что с легкостью справлюсь. Я нашел в багажнике большие резиновые сапоги и набив их травой надел так чтобы доставать до педалей газа и тормоза. После этого я завел машину и вот так вот чередуя ноги и передвигаясь рывками и виляя, кое-как проехал проселочную дорогу и выехал на нашу "бетонку" и дальше уже по прямой довез отца, себя и машину в целости и сохранности. Отец иногда пытался открыть глаза и мутно смотрел на меня, тихо-тихо бормотал: "поднимите мне, этсамое, веки". После этого подобная история повторялась десятки раз, и многие в городе уже не удивлялись, увидев за рулем совсем мелкого пацана. Я ещё раз посмотрел на старшаков и Савину.
  
  - Я могу отказаться?
  
  Старшаки смотрели на меня с усмешкой.
  
  - Нет, не можешь - грубо сказал Крот и развернувшись пошел вперед. Остальные посеменили за ним. Я поплелся следом.
  
  Мы шли мимо обшарпанных многоэтажек. Кое-где горели тусклые фонари, где-то валялись какие-то доски и тянулись длинные металлические трубы водопровода, облепленные рваными кусками стекловаты. Старшаки всю дорогу о чем-то трендели и ржали, совершенно не замечая меня с Савиной. Она шла рядом и постоянно несла какой-то бред.
  
  - Мамка сказала брательнику не спускать с меня глаз. В прошлый раз, когда она уезжала, он несколько дней не появлялся дома и я устроила погром. Затопила соседей там и прочее, ну они сами виноваты...
  
  Я посмотрел на неё и промычал своё типичное "угу".
  
  - Брательник просто мутит с Лерой-Валерой и решил на дедовской тачке подогнать. Типа сюрприз, понял? А водит он как гусь и тут я про тебя подумала...
  
  - Я понял... - перебил я.
  
  Савина, порывшись в карманах достала розовый твердый пинал и с щелчком его открыла. В пенале лежало несколько сигарет. Она, протянула мне.
  
  - Я у деда стащила... собирала несколько дней его окурки и подкинула в его пепельницу. Он подумал, что скурил все сижки.
  
  Я отрицательно покачал головой.
  
  - Мне типа нельзя. Астма.
  
  - Сорян. "Я на автомате", - пожав плечами сказала Савина и зажгла свою и не затягиваясь выпустила дым. С сигаретой в руках она сразу стала смелее.
  
  - Как дела вааще? Ато сидишь в углу всегда молчишь как лох...
  
  Говорить мне что-то совсем не хотелось, я уже успел пожалеть, что ввязался во все это.
  
  - Извини. Все почему-то этот вопрос задают. Меня он тоже бесит. Всем плевать на ответ. Просто спрашивают, чтобы типа показать свой интерес... Но мне правда интересно...
  
  - Ага, типо того. Всем плевать...
  
  Савина, увидев наконец от меня хоть какую-то поддержку оживилась.
  
  - Ну да.. Типа - да мам дела мои интересны? У меня одноклассник кошек в лесу вешает, а биолог типа окно забывает занавесить и ходит голым и бухает на уроках коньяк...
  
  Я невольно усмехнулся. Надя замолчала и медленно проговорила.
  
  - Итак - как оно вообще?
  
  Я сдался.
  
  - Да так как-то. Бесит всё... А у тебя?
  
  Надя пожала плечами.
  
  - И у меня как-то так и тоже все бесит.
  
  - Отстой.
  
  - Зато с брательником хоть всю ночь могу гулять. Родители считают, что он будущий гений или что-то типа того. Хотя он тот еще тормоз...
  
  - А чего ты там в лесу светила?
  
  Савина резко замолчала и посмотрела на меня.
  
  - Да так просто.
  
  - Ясно.
  
  Савина медленно заговорила, тщательно подбирая слова.
  
  - Я когда совсем мелкой была, меня мамка часто с бабкой оставляла. Она уже совсем старый была. Но с ней всегда было, о чем поговорить. А еще она разрешала кино смотреть, хотя было уже поздно. Мамка бы меня сразу спать погнала, без разговоров. Последний раз мы смотрели фильм про инопланетян. И ночью она умерла. Я была уверена, что её забрали на планету там какую-то. Ну где её истории с войной, грядки с цветами и самогон. В то лето я каждую ночь светил в небо фонариком. Привет ей с земли передавала типа... Думал, что они увидят, прилетят и заберут и меня к себе. В высокоразвитую цивилизацию. Правда, тупизм?
  
  Я с удивлением посмотрел на Надю. Если бы она знала, что там у меня в голове происходит...
  
  Какое-то время мы шли молча мимо длинного ряда панельных пятиэтажек, потом завернули за старую пристройку.
  
  - Вот и наша кра-крас-с-сотка - громко сказал Крот. Он иногда заикался. Около 7-го дома, на возвышенности стояла красная "нива".
  
  Мы подошли к ней, и все перевели взгляд на меня. Мне стало как-то не по себе от такого внимания, и я вжал голову в плечи. В крыше машины был выпилен кривой люк, затянутый клеенкой.
  
  - Ноу хау деда - сказала Савина.
  
  - Смотри чо.
  
  Савина первой юркнула во внутрь. Через мгновение внутри салона начало сверкать разными цветами.
  
  - Пантово, - Крот, улыбаясь достал ключи и кинул мне.
  
  - За нее головой отвечаешь ка-ароч.
  
  Я кивнул и залез в машину и повернул ключ. Ничего не произошло.
  
  - Дед его вот так от-т-тягивает, - сказал Крот и нависнув надо мной оттянул ключ зажигания к себе. От него пахла каким-то мужицким потом, как от коня. Меня чуть не стошнило.
  
  Я, морща нос, повторив за Кротом, оттянул ключ и медленно его повернул, машина, немного покашляв запыхтела. Все залезли внутрь, и машина с пробуксовки сорвалась с места.
  
  - Темный, давай полегче.
  
  Я доставал до педалей носочками, поэтому было не особо удобно вести машину.
  
  Мы подъехали к светящейся неоном вывески "АПТЕКА 24". По крыше машины барабанил дождь.
  
  - Эй скройся, тебя с дороги видно, - прошипел Столб.
  
  Я переключился на задний ход и нажав на газ резко отъехал, чуть не протаранив столб с пешеходным знаком.
  
  - Кретин, чо творишь?
  
  В машину проникали капли дождя, через натянутую на крыше клеенку.
  
  - Погодка, конечно, просто супер... - протянула Еврейка.
  
  - Да и пофиг, - проговорил все ещё недовольный моей ездой Крот.
  
  На дороге появилась девчонка в белом платье. Она, не обращая вынимание на моросящий дождь встала посреди дороги и стала оглядываться, затем достала телефон. В машине раздается гудящий звук вибро-вызова. Еврейка достала телефон. Все ненадолго замерли.
  
  - Погнали... - крикнул Крот.
  
  Я нажал на газ и выехал на дорогу. Савина включила гирлянду внутри, и все закричали.
  
  - С днем рождения...
  
  Лера-Валера улыбаясь подбежала к машине.
  
  Её так называли, потому что в детстве её всегда коротко стригли и во дворе сначала думали, что она пацан и называли Валерой. Она не сопротивлялась, думая, что быть дворовым пацаном это круто. И пока её подруги играли в куклы она гоняла с дворовыми по гаражам. Но все поменялось, когда летом все пошли купаться и радостно стянув трусы бросились в воду. Лера-Валера очень стеснялась и купалась в плавках. Но пацанский совет не принял такого бунта и заставил их снять и тогда все были шокированы. Её изгнали из дворовой тусовки, но через какое-то время все по очереди стали к ней подкатывать. И Валера с радостью принял новый статус пацанского поклонения и стала Лерой. Но за спиной другие девчонки начали называть её Лерой-Валерой. И так за ней это постепенно закрепилось.
  
  Я хмуро сидел и поначалу со стороны наблюдал за общим весельем, стараясь не вмешиваться. Савина тоже сидела недовольно за всеми наблюдая. Но постепенно праздничный мандраж передался и мне. Я, конечно, всеми силами его отгонял, стараясь навести на себя привычный мрачный видок. Но как-то плохо получалось.
  
  Несмотря на мокрое платье и прилипшие к лицу волосы, Лера-Валера улыбалась и обнимаясь с друзьями.
  
  - Ничо себе вы дали. Ночь же. Завтра в школу ещё...
  
  - Нахуй школу!
  
  Столб и Сова заржали. Лера-Валера завалилась в машину с удивлением покосились на меня. Я вжался в сидение.
  
  - А этот тут чо?
  
  - Не обращай на него внимание. Его тут нет. Это просто водила. Трогай давай... - крикнул Крот и я злясь на себя и весь мир нажал на газ. Столб достал из рюкзака бутылку вина. Передал её Лере-Валере.
  
  Магнитола в машине не работает, и Еврейка достала колонку и поковырявшись в телефоне включила музыку. По машине растеклись гнусавые биты. Машину изнутри освещала гирлянда, переливаясь разными цветами по лицам сидящих в ней. Громко играла музыка.
  
  Лера-Валера с бутылкой вина высунулась из самопального люка, ей видимо было все равно на дождь. Она включила на телефоне камеру, и начала снимать.
  
  - Пиздец всему живому... - прокричала Лера-Валера.
  
  Рядом с ней высунулась Еврейка. Она её обняла и поцеловала в щеку. Девчонки кричали и смеялись. А я сидя за рулем злился. Мне не нравилось все происходящее, к тому же они постоянно проливали вино, и оно попадало мне за шиворот.
  
  - Я люблю своих друзей и ненавижу мир! - громко закричала Лера-Валера.
  
  Местные, ждущие маршрутку на ночную смену и прячущиеся от дождя в автобусной остановке, хмуро провожали взглядом веселую вакханалию.
  
  Так мы и мчали к водохранилищу. На темной дороге без единого фонаря, машина, со сверкающей гирляндой внутри, казалась чем-то из другой реальности. "Слабоумие и отвага" было словесным описанием нашего состояния. Я представил, что если нужно избавиться от максимума бесполезных людей, то сейчас мы должны либо врезаться в какую-нибудь бетонную плиту, либо выезжающая из-за угла фура не справится с управлением и придавит нас многотонным прицепом. Но ничего из этого не происходило. Дорога была пустой.
  
  Из машины орала музыка, которая разносилась по окружающему полю, на котором лишь в некоторых местах виднелись стяги сена, накрытые белым целлофаном.
  
  "Чо ты смотришь? Глаза закрой, представь, что я твоя смерть и вступи в этот строй" - орала колонка.
  
  Тормоз и руль в машине работали плохо, что доставляло всем еще больше удовольствия. Я пытался совладать с машиной, но получалось плохо и она, виляла на дороге. Каждый такой виток сопровождался криками и смехом. Под колеса что-то попало, и машина подпрыгнула. Все весело вскрикнули. А мне стало как-то не по себе, мне показалось что что-то живое прошмыгнуло по дороге за несколько секунд до толчка. В итоге дорога кончилась, и я вырулил на обочину и понесся прямо к берегу. Дождь уже закончился, но все были мокрые. Толи от алкоголя, то ли действительно от дождя.
  
  "Водила стопься" - крикнул Крот. Я остановился у пляжа, на котором виднелось темное пятно старой баржи и старшаки повыпрыгивали наружу.
  
  Сова отошел к завалившейся на бок барже. Он присел на корточки и начал устанавливать ящик с салютом. Еврейка достала из рюкзака серебристые колпачки, стала их раздавать. Все смеялись, натягивая их на голову. Я смотрел на серебристом колпачке в своей руке. Я не хотел участвовать в этой клоунаде. Я перевел взгляд на Столба, тот провел рукой поперек шеи, явно намекая что мне конец если я не надену. Я надел.
  
  Сова запустил салют. Который окрашивал раскатами небо в разные цвета. Столб достал еще несколько бутылок дишманского шампанского и несколько пакетов вина. Одну бутылку он открыл, отбив горлышко о бампер машины и обрызгав именинницу.
  
  Лере-Валере передали эту бутылку и начинали стучать по коленям. Она взахлеб стала вливать в себя вино, держа бутылку над свои ртом, смеясь и обливаясь. Окружающие считали - "Раз. два, три, четыре, пять", когда дошли до "16" начинали кричать и делать музыку громче. Лера-Валера откинула пакет и засмеялась, её глаза были уже мутноватыми. Лера-Валера неожиданно скинула платье и оставшись в одной длинной футболке побежала к пирсу и прыгнула в воду. Футболка обтягивает её тело.
  
  - Эй мелочь, чо пялишься, - сказал, скаля гнилые зубы Столб.
  
  За Лерой-Валерой побежала Еврейка и Крот. Сова протянул мне пакет с вином.
  
  - Давай, только немного.
  
  Я посмотрел на пакет и сделал несколько крупных глотков. Сова неспешно снял шорты и кофту и аккуратно сложил их на капоте. А я с Савиной сидели в стороне продолжая наблюдать за этим праздником жизни.
  
  - Какие они все противные...
  
  Морщась, сказала Савина. Я лег на траву и уставился на звезды. Опьянение было довольно приятным. Савина легла рядом.
  
  Всем вокруг было весело, старшаки брызгались, ныряли, сажали друг друга на плечи и выталкивали вверх. Я лежа посматривал, как Крот с Лерой-Валерой отошли в сторону, и начали раздеваться и уже полностью голые скрылись за баржой. Савина тоже смотрела на них. Я достал телефон и посмотрел на время. Было около трех ночи.
  
  - Фу, это так мерзко видеть голого брата. Она сунула два пальца в рот имитируя отвращение. Она увидела, что я в руке держу телефон.
  
  - Фигасе раритет, - Савина выхватила мой телефон и стала крутить в руке.
  
  - Вот это развалюха.
  
  Я пожал плечами, это был старый мамин самсунг. Денег на новый у моей семьи, естественно, не было, да и мне было как-то все равно. Я старался не участвовать в этой общественной гонки за крутизной с телефонами, кроссовками и прочей мутью. Савина включила внешнюю камеру и вытянув руку сфотографировала нас. Камера долго фокусировалась, но прицокнув наконец отпечатала этот гнусный момент. Фото было пиксельным и размазанным, но светящееся лицо Савиной, занимающее половину кадра, как ни странно, оказалось достаточно различимым. Савина кинула мне телефон и посмотрела мне в глаза.
  
  - Знаешь, я раньше, когда фильмы ужасов смотрела, никогда не понимала главных героев. Вот сидишь ты в пустом доме, за окном гроза, электричество отключили, и тут на чердаке какие-то шорохи или там детский плач. И ты вместо того, чтобы как можно скорее оттуда свалить, зачем-то идешь посмотреть. Ну это же бред. Ни один нормальный человек так поступать не станет.
  
  - Ну и...
  - Ну а, с другой стороны, ты просто не можешь не пойти. Потому что впервые в жизни с тобой что-то происходит. Ну вот как сейчас... Сейчас что-то происходит.
  
  - Сейчас что-то происходит, - тихо повторил я.
  
  Савина пристально на меня посмотрела. Мне стало неудобно, и я покраснел.
  
  - Ты когда-нибудь прежде видел голых? Ну ту типа не твоего пола, а противоположно?
  
  - Как-то случайно зашел в ванну, когда там мать мылась. Мне потом стыдно очень было несколько дней.
  
  - Ппц ты пошляк. А я как-то зимой болела сильно. И родители решили, что мне нужно пить парное молоко каждый день. Тогда мы впервые поехали в деревню. Родители с хозяевами что-то обсуждают. Я рядом болтаюсь. И вдруг я замечаю маленький покосившейся домик с яркой дверью, а оттуда звуки какие-то. Ну я, конечно, подошла и резко распахнула эту дверь. А там мужики стоят с голые в бане. И сын их, как я такой же, тоже голый. На меня смотрят и ржут. И даже не прикрываются. Я потом стороной их сына обходил, а этот дебил чета все от меня хотел придурок...
  
  - И чего?
  
  - И ничего.
  
  - А ты не хочешь посмотреть?
  
  Я с удивлением посмотрел на Савину. Она скинула лямки на плечи и неожиданно спустила свою футболку, и я увидел её грудь. В свети луны очень бледную, как у покойницы.
  
  Я замер. Волнение подступило к горлу, а глазах стало как-то темнеть, неожиданно я стал задыхаться. Я откинулся на землю хватая ртом воздух. Савина хмуро посмотрела на меня и подняла футболку.
  
  - Жесть у тебя реакция. Ты чо умираешь?
  
  - Типо того, - хрипло выдавил я.
  
  - Нас потом не посадят за это?
  
  - Надеюсь, что посадят... - кряхтя снова выдавил я. Но через мгновение я поборол в себе приступ и задышал нормально. Савина, подумав, что я так прикалываюсь и засмеялась. Я украдкой посмотрел на неё, она была очень красивая, я почувствовал возбуждение. От этого я ещё сильнее смутился. Я как будто увидел себя со стороны и чувства, которые сковали моё тело будто бы были вовсе не моими. Они растеклись по этому моменту, впитывая его. Я поднялся, от смущения и непонимания как себя вести просто пошел в сторону. Через несколько шагов повернулся и крикнул:
  
  - Отвали от меня. Я не хочу тебя знать... И знаешь, что...
  
  Я не знал, что мне добавить и смотря на её усмешку мне становилось очень стыдно и противно от себя.
  
  - Просто исчезни из моей жизни.
  
  Я быстрым шагом пошел в сторону. Савина так и осталась сидеть, провожая меня взглядом.
  
  - Эй куда он? - заорал Столб, который увидел, что я ухожу. - Нафиг вообще позвали его. Он же конченный... Как мы свалим отсюда?
  
  - Сам ты конченный. - с обидой проговорила Савина включила фонарик на телефоне и подняла его над головой.
  
  ***
  
  Я шёл пешком через поле, освещая дорогу фонариком с телефона и злился на себя. Краем глаза я ухватил какое-то легкое движение в траве. Я подошел и развинув заросли увидел лежащую в канаве собаку. Она тяжело дышала и смотрела на меня. Весь её бок был в крови. Она при вдохе иногда свистела, как ветер в электричке с открытыми окнами. Я нагнулся расматривая рану, а собака задергала лапками, как будто пытаясь убежать, но не сдвинулась и на сантиметр. Я осторожно выставил руку и погладил ее. Собака, почувствовав тепло моей руки подняла сухой нос и понюхала, потом тихо заскулила. Я лег рядом с ней и стал согревать ее своим телом. Через какое-то время собака зарычала и задергавшись умерла. Я лежал, обнимая мертвую собаку и думал о Савиной. Кажется, я влюбился. В этот момент небо стало как-то странно менять цвет и мне показалось, что из него вылетел огромный белый шар, он пролетел надо мной и на какое-то время стало очень светло и безумно жарко. Я обливался потом и не мог шевелиться. Шар же продолжал медленно двигался в сторону реки, окрашивая окружающее пространство в белый. Я закрыл глаза всё глубже проваливаясь в вату накатывающей неопределенности. Когда я открыл глаза на пасмурном небе уже алел красный рассвет и стало очень холодно. Я весь дрожа поднялся и посмотрел на часы - было около 4-х утра. Походу я заснул прямо на земле. Чтобы немного отогреться я, присыпав собаку дорожной землей и поковылял к дому. Весь трясясь я быстрым шагом шел по дороге вдоль уходящего вниз оврага, через панельки и домики из потемневших досок, светящихся вывесок супермаркетов и чуть видневшейся запраки. Все окружающее окрашивалось в красный цвет начавшегося рассвета.
  
  Я дошел до дома и подставив короткую доску с разбега зацепился за подоконник и толкнув створку окна залез в свою комнату. Прямо у кровати я скинул ботинки и не раздеваясь юркнул под одеяло. Меня всего трясло. Остаток ночи мне снились голые люди, улыбка Савиной, её белая грудь и я прыгающий в воду и крутящий там сальто и выплывающий на кладбище. Скелеты тянули мне корону, собака тыкалась в меня носом, а я с удовольствием принимал новую роль и садясь на пса пускался в полет над нашим городком по огромному звездному небу.
  НОВЫЙ ДЕНЬ
  Проснулся я совершенно не выспавшимся и в поту за несколько минут до будильника. Я лежал и смотрел на тусклый свет от окна, всё расплывалось. Я забыл закрыть окно и в комнате был жуткий холод. Произошедшее ночью казалось сном. Наконец раздался треск будильника, который только раздражал. Очень не хотелось подниматься. Солнце уже поднялось и своим блеклым белым светом пробивалось через плотную темную штору. Я шатаясь захлопнул окно и взяв ртутный градусник, зажал его подмышкой и сел на пол. Меня бил озноб. Градусник показал 38 и 4. Я услышал, что отец на кухне что-то готовил, что-то себе под нос напевая. Я терпеть не мог такие моменты, когда он уже отрезвевший и видимо с лёгким чувством вины пытался сделать вид, что все как всегда. Больше себе пытаясь доказать, что все по-старому и что бы не случилась - мы семья. Меня затошнило. Я подошел к кровати и завалился в неё. Я смотрел в стену и трясся, передо мной будто бы открывалась какая-то карта. Я смотрел на линии, они двоились, в центре карты была нарисована птица. Я разглядывал её, пока не провалился в тяжелый, тягучий сон. Мне снилось что я сижу в своей комнате. Окно в комнате открыто, а на подоконнике сидит бабушка и болтает ногами. А за окном высотища, этажей сто. Я говорю: бабуль, ты аккуратней давай, высоко же! А она говорит: не бойся, Ванюш, там хорошо. И вниз прыгает. Я подбегают к окну, а вокруг темнота и звезды светят и меня засасывает туда, и я следом за бабушкой лечу вниз и оказываюсь в тонущей подводной лодке, а вокруг мертвецы, которые штурмуют мою дверь, а рядом со мной Савина. Она говорит, что ей страшно. Но я от чего-то так смущен, что даже не шевелюсь. Потом я понимаю, что Савина голая, но продолжаю так сидеть скованный ужасом. Я иногда выплывал из сонного тумана болезни, но эмоции, которые наплывали на меня во сне оставались - я трясся, что-то бурчал в бреду. Иногда через мои наваждения проступала мама, она разводившая мне клюквенный морс с мёдом, давала горькие таблетки и гладила меня по голове. Иногда проступала темная фигура отца, начинающая какие-то беседы про мой слабый иммунитет, иногда проступали фразы типа: "ничего, ничего, еще мужика воспитаю", и я дальше проваливался в вязкую трясину постоянно сменяемых сюжетов.
  В итоге я так и провалялся несколько дней в подобном полубреду. Но проснувшись рано утром день на третий или четвертый мне стало лучше. Я вышел из комнаты, но квартира была пустой. Видимо родители куда-то ушли. Я громко позвал "мама", затем "папа" и поковылял на кухню. На столе лежала записка "уехали в супермаркет". Раз в месяц они совершали на него набег и закупали килограммы крупы, десятки батонов, сосиски и прочую муть. Я немного подумал и отложил записку и пошёл в свою комнату. Я отодвинул край нависшей обои и передо мной уже воочию открылось что-то напоминающее карту. Я сел на коленки напротив неё и стал рассматривать. Мне стало казаться, что я знаю это место. Вот остановка, вот казарма, вот угловой дом, заброшенный стадион. Не знаю точно, подстраивал ли мой мозг эти игры или нет, но я был уверен, что на карте нарисован соседний военный городок. И ничего что дорога была с другой стороны, а кружок не очень походил на высотку, меня в тот момент это не интересовало. Я открыл створку шкафа и посмотрел на себя в зеркало. Бледный, осунувшийся, под глазами чёрные круги. Мне определенно нужно на свежий воздух. Всё сходится, я должен отправится в путешествие, чтобы непременно найти клад или что-то типа того. Я накинул ветровку и ещё раз подошел к карте и достав свою карманную развалюху сфотографировал её и вышел в прохладу и белизну дня.
  ПИСЬМО БЕЗ АДРЕСАТА
  Я шел по улице уткнувшись взглядом в землю. Было такое чувство, что пока я болел что-то кардинально поменялось. Мир был тем же что и раньше, но в тоже время и совершенно другим. Он был какой-то замедленный, как в тягучем сиропе и казалось, что, если я подкину камушек он просто зависнет в воздухе. Я прошел двор и срезая побрел через поле высокой травы и старые деревенские дома. Кто-то топил баню и пахло костром. Я прошел домики и пошел вдоль большой мусорной кучи, которую почему-то никто уже несколько лет не убирал. Это был самый короткий путь до станции. Для меня было не в новинку куда-то вот так вот уматывать на электричке. Станция была недалеко от моего дома. Названия у неё никакого не было, тупо номер - 124 километр. Иногда, когда было совсем тоскливо я садился на поезд и ехал на две-три станции вперед и выйдя где-нибудь в Лобне или Талдоме просто гулял несколько часов в неизвестном городе и потом возвращался. От таких прогулок у меня появлялось ощущение свободы, а не унылой замкнутости. Контролеры обычно начинали ходить позже, поэтому мои поездки были абсолютно бесплатными. На половине дороги до станции у меня началась одышка, совсем как у старушки, но возвращаться домой смысла не было. У меня порой появлялись подобные припадки. Как я уже говорил, я довольно болезненный.
  
  Пока я ждал электричку, я наблюдал, как один парень спрыгнул на пути и забрался на соседнюю платформу, потом увидел знакомого на противоположной стороне и снова оказался на путях. Тот, второй, протянул ему руку, но не удержал, оба упали на рельсы. Как раз в тот момент раздался свист приближавшейся электрички, и парни побежали ей навстречу, едва успев свернуть у края платформы. Машинист подал протяжный сигнал, вагоны замедлились, проползая мимо ожидающих. Я оглянулся: те двое, смеясь, зашли в тамбур и достали пиво. Я зашел в вагон и сел на пластиковую лавку, рядом со мной уселась старушка с небольшой тележкой полностью забитой какой-то зеленью. Электричку тряхнуло, и она тронулась. Пока я ехал я обычно считал столбы, это у меня с детства. Когда я совсем мелкий ездил с родителями на море они просили меня считать столбы, когда ходили в вагон-ресторан. Если на пути появлялось кладбище, то счет обнулялся. Я терпеливо считал столбы и ждал, когда они вернутся - захмелевшие, раскрасневшиеся и веселые.
  
  ***
  Я помню ту единственную нашу поездку на море. Мы поселились в небольшом приморском городке - Симеизе. По дороге водитель курил дешевые сигареты и выпускал дым в открытое окно, но он летел в нас. Меня мутило. Я помню, когда мы приехали нас встретил блеклый парень в кремовой рубашке. Он стоял перед нашей маршрутки и махал рукой. "Давайте ваши сумки" - улыбаясь, говорил он. Родители арендовали квартиру на окраине города, недалеко от трассы. Из окна был виден небольшой кусочек моря, пустынная дорога, уходящую вдаль, и несколько заправок. Я смотрел на всё это, а на душе было очень тоскливо. Все эти воспоминания нахлынули на меня в этот момент. Тогда я ещё записывал свои ощущения и мысли в дневник - этот совет мне дала учительница литературы. У меня первое время было не просто с выражением мыслей, и она посоветовала вести дневник и фиксировать все что со мной происходит. Было не просто: "Меня зовут Иван, я боюсь окружающий мир, людей и родителей и мне совсем не стыдно за это" - моя первая запись.
  Папа ушел купаться, а мама сидела на диване и перебирала журналы.
  - Где мой фотоаппарат? - спрашиваю я. Мне тогда бабушка отдала свой старый электронный, такой с выдвижным объективом. Проблема была лишь в том, что зарядку он держал минут 20 и его нужно было постоянно ставить в розетку.
  - Не знаю малыш, посмотри в красной сумке. Я порылся в этой куче тряпья и выудил из него небольшую кожаную сумочку. Из неё я достал фотик и сфотографировал маму: она сидит ко мне спиной уткнувшись в какой-то журнал.
  - Вань, я же говорила тебе, не снимать меня, а ну-ка, подойти ко мне.
  Я подхожу, мама почему-то расстроена.
  - Опять у тебя волосы отросли, надо постричь тебя, слышишь, а то будут путать с девочкой - говорит она.
  Мне стыдно за свою прическу, но ничего сделать я не решаюсь.
  - Ты должен найти здесь друзей, слышишь?
  
  Пищит телефон. Она поднимает трубку и снова поворачивается ко мне спиной, и я ее фотографирую. Я перетащил вещи в свою комнату. Сорвал несколько лимонов с соседского дерева и записал пару строчек в дневник "Окружающие это не я. Я это не окружающие.".
  - Завтра нужно съездить в магазин - кричит мне мама и продолжает болтать по телефону. Сквозь ветви дерева на другой стороне улицы стоял красивый дом. Я заметил, что молодой парень в дождевике курил за сараем. "Артем!" - послышалось из дома. Парень как перепуганный бросил сигарету, втоптав ее в сырую землю. Он тяжело откашлялся и забежал в дом. Я снял его сутулый силуэт на фоне полей. Перепуганное лицо. Тени от деревьев.
  Всю ночь дул ужасно холодный ветер. Я простыл, спав с открытым окном. На утро папа суетился на кухне, но ничего хорошего это не предвещало - готовить он так себе. Из ванной вышла мама. Я зашел следующим и высморкался.
  
  - Вань, ты опять простыл?
  - Да, я забыл... забыл закрыть окно.
  - Я же говорила тебе, закрывать окно на ночь
  - Я знаю, знаю - проворчал я и закрыл дверь.
  
  В ванной, в зеркало я рассматривал свое женоподобное тело. Когда мне было около шести, иногда мать надевала на меня платье, которых у нас было множество, ведь она готовилась к тому, что родится девочка, а я всё испортил. Но это продолжалось недолго я уже это особо и не помню. Скорее, как сон или наваждение.
  
  Ветер на улице дергал деревья. Я наблюдал за противоположным домом. Родители возились с пакетами. Я подошел поближе и сфотографировал дом. Вдруг показалась машина, она свернула на нашу улицу и остановилась недалеко от меня. Из машины вылез тот парень, что курил у сарая, вместе с ним пожилой мужчина в темной ветровке и грозным взглядом. Парень увидел мою камеру и подошел ко мне.
  
  - Что ты снимаешь? - спрашивает он.
  - Всё подряд - отвечаю я.
  - Артем - протягивает он руку.
  - Иван. Я живу в этом доме - показываю я пальцем - мы с родителями приехали отдыхать. Из машины вылезла девочка лет четырнадцати. Она обняла Артема со спины, поправляя короткие волосы.
  - Это моя сестра, Аня.
  - Привет.
  - Привет.
  - Снимаете у Архыза? - спрашивает Аня.
  - Да, наверно. Не знаю.
  - Артем! Позвала его мать.
  - Ладно, нам пора, было приятно познакомиться.
  - Пока.
  - Пока Иван.
  Я кивнул, провожая соседей взглядом. Отец вышел на крыльцо и закурил.
  
  - С кем это ты разговаривал?
  - Наши новые соседи.
  - Что говорят?
  - Ничего.
  - Что ты будешь сегодня делать?
  - Не знаю. Еще не решил.
  Я стоял, шмыгая носом. Отец, ухмыляясь изучал моё лицо.
  - Что-то нужно делать с твоим иммунитетом... Пошли искупнешься...
  
  Мы шли до автобусной остановки и молчали. Перед нами остановился грузовик с коровами, а мы сели на маршрутку до пляжа. Спереди нами маячили заводы и фермы, широкие улицы и снова заводы, отели, бары, отели, заводы. Я уже не особо помню сам день, все его черты подстерлись и осталось лишь эмоция. Эмоция какого-то тепла и недосказанности. Отец купил несколько литров домашнего вина и неспешно его попивал, и был крайне веселым. Рассказывал мне как впервые увидел море и долго-долго не мог вылезти. На меня море особого впечатления не произвело. Просто очень много воды. Мы вернулись домой под вечер, накупили фруктов, и я занес пакеты домой и вышел на улицу. Недавно закончился мелкий моросящий дождь и по земле волочился легкий туман, больше похожий на хлопья. Я решил пройтись.
  
  - Иван - окрикнул меня кто-то. Это был Артем, он опять курил за домом. Я перелез через забор и подошел к нему. Облачный день. Ветер застывал в лёгких и обдирал сосны. Туман цвета сгущенного молока разлился по земле. Я прикасался к нему ботинками и ничего не чувствовал. Я ощущаю ветер всем телом: он залезает под свитер и трепет мои темные волосы. Дергал пламя зажигалки. На улице было так хорошо, что хотелось жить.
  
  - Как дела?
  - Ну так...
  
  Я взглянул на своё окно, из которого я фотографировал. Серое лицо Артема обдувает ветер. Он затягивался и смотрел на небо. Его футболка колыхалась как парус корабля. Пахнло травой и свежим деревом. Я устал поправлять волосы. Мы стояли молча несколько минут, пока я не заметил проплывающий над нами самолет.
  
  - В Москву - сказал Артем.
  
  - Откуда ты знаешь?
  
  Он пожал плечами: "Но я бы хотел, чтобы он полетел в Москву. Там не такая скука.". Мы снова замолчали.
  
  - Тебе нравится моя сестра? - вдруг спрасил он.
  - Чего?
  - Она нравится тебе или нет?
  Я так засмущался, что ничего не ответил.
  - К ней в школе уже начинают клеиться, хотя она ещё мелкая..
  - Ага...
  Артем посмотрел пристально на меня.
  - Она сказала, что ты ей понравился.
  Я молча, его слушал и никак не отреагировал на сказанное.
  - Ладно, забей. Пошли вечером с нами искупаемся?
  - Ага...
  
  Но вечером я никуда не пошел. Просто заперся в комнате и проигнорил, когда меня звали. Я выглянул из-за занавески и увидел Аню. Она была одна и в купальнике, брата с ней не было. Мне почему-то стало страшно, и я просто заперся в комнате и сидел там на диване и смотрел в стенку перед собой. Потом я уселся возле зеркала на полу. Сделал фото. Я вспомнил как смеялись надо моим худощавым телом в школе. Я взглянул на свои волосы. Они отросли до плеч. Я состриг концы ножницами - получилось криво. Кофта пропахла деревом и травой. В окне на втором этаже горел свет. Когда я подходил к двери, то слышал, как ругаются родители. Они тогда уже начали ссорится с отцом по поводу и без. Я медленно вошел в прихожую и услышал, как вернулась Аня. Мне жутко захотелось убежать из этого места куда угодно, мне было противно от себя, от соседей и от своих родителей, мне не казалось, что я всё делаю не так как должен.
  
  Я вышел на улицу лишь с одной мыслью - убежать. Моё сердце жутко колотилось. "Наверняка они будет искать меня. Да и черт с ним". Я пошел к мосту. Холодный морской ветер обдувал лицо. Я пытался согреть руки зажигалкой. Ужасно болела голова, она будто пульсировала. Появился ком в горле и тяжелая тошнота. Я забрался под мост, лег на кусок картона и пролежал часа три ни о чем не думая, пока не вырубился. Я проснулся рано утром, судя по всему, часа в четыре или пол пятого. Было очень холодно, и я сразу поплелся, домой ожидая взбучку. Но родители даже не заметили, что меня не было.
  
  ***
  
  Примерно на 111-м столбе поезд стал замедляться и из громкоговорителя объявили мою станцию "Прислон". Я открыл на телефоне фотографию карты со стены и вышел. Сейчас мне казалось, что это просто набор линий и нет в них никакой логики. Я покрутил телефон и так, и сяк и переплеснул фотографию, следующей была фотка меня с Савиной. Меня от удивления передернуло, я совсем забыл о ней. Я приблизил фотографию. Все-таки Савина была очень красивой, почти как Аня из моего прошлого воспоминания. Надо будет непременно поговорить с ней о чем-нибудь. Хоть о моем сегодняшнем путешествии и может быть извиниться. Лишь бы старшаки мне ничего не сделали... Но Крот мне казался нормальным типом, в отличии от Столба. Я отогнал эти мысли и убрав телефон решил немного погулять, не зря же я сюда приехал.
  
  Я шел от перрона по лестной тропе, протоптанной парой ног. Напротив меня шла женщина. Она несла в руках какие-то тревожные синие цветы. Понятия не имею, как они называются, но именно они появляются повсюду в начале сентября. Эти цветы очень отчетливо выделялись на её сером дождевике. Она пару раз на меня оглядывалась и улыбалась, меня это немного смутило. Мы шли примерно с одной скоростью, по скучной улочке поселка, я по одной стороне, а она по другой. Потом она остановилась у калитки, за которой виднелся довольно дряхлый деревянный дом. Женщина неожиданно повернулась в мою сторону.
  
  - А вы с поезда? Не знаете это был последний на Москву?
  
  Я не ожидавший вопросов остановился и уставился на неё. Я давно заучил расписание, поэтому с легкостью ответил.
  
  - Последний, через 40 минут. Еще через час в обратную сторону будет. Мой... А на Москву всё...
  
  Женщина потупила взгляд.
  
  - У меня отец должен был приехать. А его все нет...
  
  - Может он на автобусе или еще как... Или может на последнем... Вы давно ждете?
  
  Мне хотелось как-то поддержать женщину.
  
  - Много лет уже жду...
  
  Я удивленно посмотрел на женщину.
  
  - Извините - Женщина, улыбнулась мне.
  
  - Возьмите пожалуйста, тут рядом целое поле. Я еще соберу.
  
  Женщина протянула мне цветы, я перешел на её сторону и с удивлением принял её подарок.
  
  - Всего вам хорошего.
  
  Женщина еще раз грустно улыбнулась и скрылась за своей калиткой, а я остался стоять с цветами в руке. Женщина зашла в дом, но почему-то ни в одном окне так и не зажегся свет. Я немного потоптался на месте и пошел дальше.
  
  Станция находилась довольно далеко от города, поэтому всё вокруг больше напоминало деревню. Начался мелкий дождь, я свернул в следующий переулок, пустынный, как и предыдущий. Какой-то странный осадок у меня остался от встречи с женщиной. Не каждый раз я встречал городских сумасшеших.
  
  За ближайшими воротами залаяла собака. Я оглянулся. Теперь я не знал, в какой стороне находится станция и правильно ли я следую линиям карты. Такие моменты полной неопределенности мне нравились больше всего. Именно в них реальность начинала разговаривать со мной. Я снова оглянулась, позади была пара кварталов, до станции не больше десяти минут. Справа чернел остов заброшенного дома, а на заборе висел синий почтовый ящик. Странно, дом без окон, а почтовый ящик свежепокрашен. Я по высокой траве подошел ближе и с удивлением обнаружил на ящике рисунок. На ящике была нарисована птица и мелким подчерком было написано "Но не всегда будет мрак там, где теперь он огустел". В этот момент кадры из жизни и из сна совпали. Блуждая где-то по закоулкам своего подсознания, я точно так же однажды нашел этот почтовый ящик. Руки как-то сами по себе потянулись к крышке, и я выгреб содержимое на свою ладонь. Я ехал обратно в пустой электричке, а в промокшей ветровке в кармане лежал маленький белый конверт. Ни марок, ни адресов.
  
  "Ты, наверное, очень волновался за меня? Не стоит. Здесь очень хорошая столовая, так что ем я от души и не всякую гнусную морковь и прочее, а эклеры с малиновым вареньем их тут очень хорошо делают. Ночью мороз - 50, но мне тепло. Солнце зависло над горизонтом, очень непривычно и все белое и очень красивое. Жалко, что тебя нет рядом. Местные вчера спели песенку и мне почему-то очень захотелось её тебе пересказать:
  
  Никогда, о старый волк,
  не пускайся в лисьи игры,
  размотайся как клубок;
  и в огне
  сгорай, как искры
  
  Они пели и водили хоровод, представляешь? А потом наступила ночь. Но у нас был костёр, который всех греет. В те редкие моменты, когда здесь все-таки наступает ночь звезды так близко, что кажется можно вытащить их с неба и поставить себе в комнату, чтобы они там светили или закинуть в чашку чая вместо сахара, а потом откинуться на мягкий и пушистый снег и думать о тебе. В следующий раз, когда будешь смотреть на звезды обязательно вспомни меня, и я подмигну тебе или упаду в твою ладонь. Нужно только зажмурить глаз и из пальцев собрать полукруг, будто колодец. Да и вообще если ты сунешь голову в любой встреченный колодец и громко назовешь моё имя я тебе непременно отвечу."
  
  От письма мне стало очень тепло. Конечно, оно адресовано не мне, но и мне в то же время. Я положил письмо в нагрудный карман и побрел к платформе. Я ехал обратно с синими цветами и письмом и меня не покидало ощущение, что мир все-таки по какой-то причине заметил меня и теперь разговаривает. Только я никак не мог расшифровать его причудливый язык.
  
  ***
  
  Домой я пришел ближе к вечеру. Маме конечно же понравились цветы, но эта радость быстро растворилась, ведь вечером у меня снова началась одышка и мама заставила меня ходить по кругу и делать дыхательную гимнастику. Мне нужно было тренировать легкие. Я ходил по кругу и с силой выдыхая и вдыхая воздух, примерно через минут десять от каждой вещи в доме стало исходить легкое свечение, а мои руки разожглись синеватым огнем. Так происходило почти всегда во время дыхательной гимнастики. И пока отец строго смотрел на меня и немым укором давал понять, что с завтрашнего дня мы снова начнем пробежки, я пытался усилить свое свечение и поглотить в него все вокруг в том числе и отца и его слова, которые почему-то тоже обладали цветом. Они зависали передо мной фиолетовыми и бордовыми всполохами. Когда я закончил гимнастику, голову немного кружило, и я поплелся в комнату, заметив, что оторванный кусок обои приклеили на место. Я обречённо прошелся по холодной стенке и слегка заметному шву и включив компьютер засел за игру.
  
  Игра называлась "Побег" и мне нужно было отвлекать охрану и выбираться из тюремного замка. Но за каждым новым поворотом меня снова ожидала стена или стража. Игра не шла, пальцы клацали мышкой, а мысли были где-то очень далеко. Через пару неудачных попыток, когда охрана в очередной раз включила тревогу и экран замерцал красным я вышел из игры. В школьный чат заходить не хотелось. Интересно писала ли мне Савина или всё-таки обиделась? Я вспомнил её бледное тело и грудь, и почему-то задрожал, отчетливо представился тот момент. Что же сказать ей, когда мы завтра увидимся? Наверное, надо будет извиниться, сказать, что плохо себя чувствовал. А потом что? Предложить прогуляться по кладбищу, например. А если откажется? Нет надо будет точно с ней поговорить. Я всегда ощущал, что у нас с ней есть что-то общее. Я снова открыл её фото на телефоне и стал рассматривать. Мне показалось что на заднем фоне стоит белая собака. Я приблизил - просто размытый силуэт. Наверное, какой-то камень или что-то такое...
  ШКОЛА
  На следующий день утром я вышел на улицу и пошел по своему стандартному маршруту до школы. Я обычно ходил не по центральной дороге, а дворами, чтобы особо никого не встретить. Старые побитые пятиэтажки и ржавые трубы казались инородными предметами в этой солнечной лучистости. Они появлялись из утреннего тумана как мрачные призраки. И только вблизи можно было разглядеть их уродство и серость. И вот школа чёрным квадратом выплыла из этого серого облака. Около школы было какое-то непонятное оживление. Я подошел к крыльцу и на нем уже стояли несколько десятков учеников и с мрачным видом смотрели на меня. Я опешил от такого внимания. Из-за пристройки выглянул Крот. Он свистнул мне, подзывая. Я, озираясь по сторонам подошел. Вблизи я его еле узнал, его лицо было осунувшееся, с глубокими синяками под глазами.
  
  - Темный, ты чо затихорился?
  
  - Болел - прохрипел я.
  
  - Что-то про нашу вылазку расскажешь урою, - прохрипел Крот и мрачно поплелся куда-то за школу. Лера-Валера так же хмуро окинула меня взглядом и отвела глаза в сторону, поплелась за Кротом. Я снова подошел к крыльцу, на крыльце было какое-то волнение. Я даже ощутил, что на меня смотрят как-то обозленно что ли. Все будто чего-то от меня ждали. Наверное, именно так смотрел мой прадед на людей, отбирающих у него дом и семью. Из толпы старшаков вышел Столб и хмуро подошел ко мне.
  
  - Парень ты попал. Теперь ты просто офигеешь, что с нами в одну школу ходишь...
  За его спиной скалился Сова, он показал мне фак и брызгая слюной промямлил - - Теперь ты "пругекнабэ"! Уяснил?
  
  Я не понимал ни что он сказал, ни что происходит. Надо мной нависала лавина и с каждой секундой она увеличивалась в размерах, грозя рано или поздно обрушиться и раздавить меня, навсегда затмив окружающий мир плотным слоем моего непонимания. Я посмотрел на Сову и просто кивнул.
  
  - Подержи сижку. Столб протянул мне сигарету, и я машинально её схватил. Он достал зажигалку и зажег её. После этого он поднял мою руку с сигаретой и затянулся.
  
  - Бля, это гениально. И руки не пахнут. Он засмеялся, но посмотрев на мрачные лица окружающих быстро сменил настрой.
  
  Я стоял не шевелясь, думая, как отреагировать. Неожиданно ученики как-то засуетились, я повернулся и увидел директрису - Валерию Павловну. Она шла к крыльцу и пристально смотрела на меня. Я спрятал сигарету за спиной.
  
  - Покажи руки. - строго приказала директриса. Я посмотрел на Столба, он показывал мне кулак. Я медленно выставил вперед руки с сигаретой. От волнения я вставил сигарету в рот, затянулся и закашлялся. Столб же решил ретироваться, влившись в свою стаю, он двинулся за пристройку.
  
  - Куда пошли? Через десять минут чтоб все у актового. По поводу похорон Савиной. Звонко отчеканила Директриса. Её голос повис в воздухе, а мне на голову будто надели жестяной таз и хорошенько по нему огрели. Директриса забрала у меня сигарету и потушила её о стенку. Сигарета искрами осыпалась и потухла.
  
  - Десять минут - это целая вечность... - развязно прогудел Столб и скрылся за поворотом.
  
  Я же прошмыгнул внутрь себя и закрыл ставни, оставив безвольную куклу своего тела под расстрел директорских глаз.
  
  Директриса, взяв меня за плечо повела в школу.
  
  - Этот Столбов постоянно цепляется к тем, кто слабее. Характер такой, с ровесниками ниже травы, а с такими как ты... Чего-то ты похудел, нормально ешь? А ты про наши завтраки слышал?
  
  Мы шли по длинному коридору, и Директриса рассказывала мне про новые бесплатные завтраки, закупку печенья, творога, расспрашивала меня про родителей. Мне было очень утомительно слушать её болтовню, к тому же она с трудом пробивалась через мой кокон и лишь некоторые слова добирались до цели. Внутри же кокона был ураган, смерч, торнадо из образов, вопросов и мыслей. Всё это никак не выстраивалось в какую-то логическую структуру. Так мы и дошли до туалета.
  
  - Пойдем руки с мылом помоешь, чтоб не пахли сигаретами.
  
  Директриса открыла учительский туалет своим ключом, и мы зашли в него. Ученикам было запрещено сюда заходить, я был здесь впервые. На подоконнике стоял цветок, на стене висела картина, наверняка нарисованная на рисовании кем-то из любимчиков Директрисы. На ней было изображено солнце и заснеженное поле. Директриса подвела меня к раковине, а сама зашла в кабинку, почему-то оставив дверь приоткрытой. В моей голове снова всплыла её фраза: "похороны Савиной". Но мой мозг никак не мог сопоставить эти два слова и смысл их расчлененный висел в воздухе, и я никак не мог его ухватить. Через дверную щель я увидел, как Директриса стягивает с себя штаны и садится на унитаз, через пару мгновений я услышал характерное журчание. Мне стало неприятно, и я сильнее открыл кран с водой, всё так же косясь на директрису через зеркало. Труба предательски загудела, и я судорожно дернувшись уменьшил напор. Директриса посмотрела на меня через щель, и я смущенно отвел глаза. Я взял обмылок и начал тереть им руки. Затем я его укусил. Мне всегда хотелось это сделать. Почему-то я решился на это только сейчас. Через какое-то время я услышал звук смыва. Директриса зашуршала одеждой и поправляясь вышла из туалета. Она подошла к соседней раковине и взяв обкусанный кусок мыла с удивлением покрутила его в руках стала тщательно мылить руки.
  
  - Ты очень красивый мальчик. Мы все хотим тебе помочь. Жизнь у тебя трудная. Мы всё понимаем. Но я уверена, что у тебя все хорошо будет. Молодой симпатичный парень. Я знаю, что тебе нравилась Надя. Но смерть - это то, что не ждешь... Она просто происходит...
  
  Директриса снова пристально посмотрела на меня через зеркало.
  
  - Мне сказали, что видели тебя в той машине, той ночью и еще несколько учеников из школы там были... Я, конечно, со всеми поговорю... Лично. Но давай мы с тобой договоримся, что там ты ничего не видел. Нашей школе проблемы не нужны. И тебе тоже. Договорились? Что было там, осталось там...
  
  Директриса будто выбивала какой-то африканский ритм своими "там-там-там".
  
  Я кивнул, стоя с куском мыла во рту.
  
  - Ну вот и чудесно, - директриса вышла из туалета, показывая жестом чтобы я шел за ней. Я посмотрел на своё прыщавое лицо в зеркало и перебросил кусок мыла за другую щеку.
  
  ***
  Все ученики выстроились вдоль белого покрашенного бордюра напротив вытянутого помещения актового зала. Я стоял с куском мыла вор рту, чувствуя, как оно начинает жечь щеку и язык. Становилось больно. Директриса к каждому подходила и поправляла воротничок, теребила по волосам, видимо сама себя так успокаивая. Дойдя до меня, она остановилась напротив и улыбнулась, как бы намекая на нашу общую тайну. Я стоял и разглядывал её. Её рубашка вылезала из-под штанов взгляд карих глаз был какой-то потерянный, но уже через мгновение она натягивалась как струна и готова была к любому удару судьбы. Вообще было довольно-таки тяжело понять каково это держать в голове так много судеб мотивов и предстоящих жизней. Пропускать каждого из нас через себя и пытаться влиять на каждую нашу жизнь. Я не любил школу, но мне всегда нравилось наблюдать за людьми выискивая в них что-то необычное и пытаясь понять, как сложилось в них эта несуразица. Каждая жизнь, протекающая через директрису, становилась для нее опорой, как перекладины на лестнице, ведущей в какой-то неведомый остальным мир. Мир, где этот школьный муравейник существует вокруг её и для неё. Вокруг матки, которая создает невидимые связи и невидимыми веревочками тянет каждого ученика в определенную сторону. Все мы были её марионетками, с помощью которых она общалась с чем-то сокровенным. Она в каждом из нас уплотняла и концентрировала частичку себя, наблюдая как мы постепенно встраиваемся в огромный мировой механизм, для того чтобы рано или поздно полноценно заменить отпадающие шестеренки. Директриса как угасающий огонек лишь мерцала, когда каждый из нас дул на неё, раскачивал её эмоции и создавал её жизнь. Я знал, что живет она одна и наверняка её пустая квартира представляет из себя панельный склеп с пустыми и холодными комнатами. Она знает, что все мы рано или поздно уйдем и оставим её в полном одиночестве. Свой мир холодных коридоров она наверняка наполняла грезами и толпой детишек - маленькими комочками весело смеявшиеся и играющие они отогревали ото льда её ужаса одиночества.
  
  К школе подъехала машина и из нее вышло несколько лысых мужиков, они стали вытаскивать гроб. Я смотрел как директриса выпрямилась и подошла к ним, начала показывать рукой на ровное место неподалеку от нас. Один из мужиков открыл заднюю дверь, а двое других стали тихо, переругиваясь доставать гроб. Директриса же подошла к нам и оглянув весь ряд уже таким серьезным взглядом и тихо заговорила.
  
  - Каждый из вас - это возможность исправить наши ошибки, повернуть время и изменить реальность. Поэтому, когда кто-то из вас умирает мы лишаемся будущего, мы лишаемся целого возможного мира и остаемся в болоте наших промахов и ошибок. Да я понимаю, что пока вы молоды - вы боги и считаете, что весь мир создан для вас. Но у жизни свои правила и законы, и рано или поздно вы должны встроиться в мир с более жесткими установками. Или нет. Выбор за вами... Но, знаете, встроившись в него и став взрослым вы все равно будете просыпаться по ночам и вспоминать что когда-то ваши желания были выше, чище... Те кто доживет... - Директриса запнулась. И о чем-то задумавшись глубоко вздохнула и продолжила.
  
  - А сейчас каждый из вас посмотрит на это милое создание и ответит себе на вопрос: Достойны ли мы жить, позволив невинному ребенку вот так просто уйти из нашего мира? Мы все виноваты в этой смерти...
  Было видно, что Директрисе тяжело говорить и она замолчала.
  
  Напротив нас поставили две обшарпанные табуретки и на них водрузили гроб. Затем один из мужиков поковырявшись открыли крышку. Ученики в смятении загудели и засуетились, вставая на носочки, пытаясь со своего места заглянуть внутрь. У меня же во рту так сильно жгло, что ни о чем думать не мог и слова Директрисы рассыпались, не долетая до цели. Кто-то из учителей шептал: "Лицо у неё такое ясное. Прямо светлое", кто-то даже умудрился меня толкнуть и прошипеть на ухо "после школы тебе конец". Я резко повернулся на эту фразу, но за мной было целый водоворот из учеников, и кто именно это сказал я так и не понял. Но в чем виноват я и что случилось на реке? Я оглянулся посмотреть куда выплюнуть мыло, но повсюду мелькали ботинки, бледные лица и бесцветные глазами смотрящие куда-то внутрь себя. Цветы навалили в эмулированный таз, стоящий рядом с гробом. Каждый подходящий должен был взять оттуда по цветку и положить внутрь. Директриса подошла к гробу первой и положила цветок.
  
  - А теперь я хочу, чтобы вы подошли и посмотрели на свою одноклассницу в последний раз и задумались о своем поведении и ценности жизни...
  
  Ученики стали подходить к гробу и класть в него цветы.
  
  Я стоял бледный, чуть заметно пошатываясь. Директриса снова подошла ко мне и взяла меня за руку. Видимо думая, что меня переполняют эмоции, но в эту минуту я был болью в своем рту. Все мысли концентрировались на этой жгучей боли. Я стоял и терпел из последних сил.
  Из машины вышел священник он оказывается все время там сидел. Он поправил на себе свою своеобразную одежду, похожую на ковер в маминой комнате, и неспешно подошел к Директрисе. Она что-то ему сказала на ухо, он кивнул. Священник, оглядев всех нас откашлялся и монотонно запел. Даже скорее завыл:
  
  - Со духи праведных скончавшихся, душу рабыни Твоея, Спасе, упокой, охраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче. В покоищи Твоем, Господи, идеже вси святии Твои упокоеваются, упокой и душу рабыни Твоей, яко един еси Человеколюбец...
  
  Девчонки зашмыгали носами, а я стоял, ощущая, как слова священника обвивают меня. Наш ряд неспешно редел и каждый подходил к гробу. Подошла моя очередь и я медленно пошел к Савиной. Я уже не чествовал ни языка, ни зубов. Это была черная дыра. Но я терпеливо нес её в себе, превозмогая чудовищную боль. Было ощущение что каждый шаг может быть последним, и я грохнусь на землю. От гроба стало идти свечение, как во время моих приступов.
  
  Священник продолжал свою монотонную распевку: Ты еси Бог сошедый во ад, и узы окованных разрешивый, Сам и душу рабыни Твоея упокой. И ныне: Едина чистая и непорочная Дево, Бога без семене рождшая, моли спастися души ея.
  
  Я сделал несколько шагов к этому святящемуся гробу, он был будто хрустальным, вокруг в воздухе висели и сверкали слова, сказанные священником и к ним в ярком слепящем свете, поднялась сама Савина. Она парила в метре от своего хрустального гроба ожидая поцелуй, который пробудет её и вернет к жизни. Она парила напротив меня в своем легком платье и улыбалась. Ветер гонял её волосы, и она была очень красивой. Я стоял напротив неё и слезы катились по моим щекам. Черная дыра в моем рту продолжала расти, заполняя все мое тело. И вот я уже сам состою из этой черной дыры и боли и каждый мой шаг разъедает каждую клетку моего тела. Савина смотрит на меня и протягивает руку. Я беру за её руку и тянусь к её бледным губами и целую. Черная дыра из моего рта начинает затягивать и её, постепенно поглощая свет. Через мгновение яркий свет, исходящий от Савиной, окончательно почернел, и окружающая реальность погрузилась в плотную и неподвижную темноту.
  
  ***
  
  Очнулся я на кушетке врача. Врач старался не смотреть на меня.
  
  - Ты зачем это сделал? Это же щелочь, она разъедает слизистую. Уничтожает микрофлору. Ты совсем дурак?
  
  Я сам до конца не понимал зачем я это сделал. Это были какие-то внутренние механизмы никак мною не понятые и не осмысленные. Я пожал плечами и просто сказал, что не знаю. Разговаривать как-то особо не хотелось.
  
  - Тебе нужно провериться у психолога. Тут определенно какая-то патология.
  
  Мне всегда казалось, что с чем-чем, а с психикой у меня полный порядок. Я перевел взгляд на настольную лампочку. Она была без абажура и, если на неё долго смотреть оставляла перед глазами световой отпечаток. Меня это забавляло. В какой бы я темный угол не переводил взгляд всюду были эти яркие пятна. Я тяжело вдохнул и закрыл глаза и в этот момент лампочка сверкнула и потухала. Черный контур врача на фоне светлого окна поднялся, застилая от меня свет.
  
  - Ну что за проводка, третья за неделю гаснет.... Врач недовольно схватил горячую лампочку полой халата и с противным скрипом стал её откручивать. Затем подошел к шкафу и покопавшись достал новую.
  
  - Я тебе освобождение напишу. Приди в себя, я знаю, что у тебя были чувства к этой... Которая того, откинулась.
  
  Я покраснел, хорошо, что в темноте этого не было видно. С чего они все взяли что у меня были чувства. Да и слово это - "Откинулась" как-то тут не к месту как будто. Где-то совсем недавно я его уже слышал. Мне всегда, казалось, что откидываются для удобства. На спинку кресла, например или на снег, чтобы смотреть на звезды.
  
  Сидя в темном кабинете как-то по-особенному, я ощущал происходящее вокруг движение времени. Новая лампочка зажглась, и я зажмурился от резкого света. Было неприятно. Через мгновение и она, сверкнув потухла. Я вздрогнул. Мне неожиданно пришло осознание, что это моих рук дело, а точнее головы или чего-то там в голове. Ну или я просто так решил. Я где-то смотрел видео, где в советское время проводили такие эксперименты с электричеством и тухнущими лампочками. Не помню правда, где.
  
  ***
  
  Я вышел от врача и пошел по сплетению белых школьных коридоров. Школа располагалась в нескольких зданиях, соединенных между собой длинными извилистыми коридорами - "тянучками". Мы их называли именно так. Приходилось подолгу переходить из здания в здание чтобы добраться до следующего урока. Мир как будто потерял часть цветов: что-то типа бледно-розового и пурпурного. Раньше то мир был не ахти какой, а теперь совсем посерел и сузился, как бетон окружающих стен. Я шел и думал: что случилось с Савиной? Как это возможно? У меня снова возникло ощущение что я как-то к этому причастен. И тут я вспомнил свои последние слова: "Я хочу, чтобы ты исчезла из моей жизни" тихо проговорил я. Я остановился около плана эвакуации, висевшему на стене. Мне было мерзко и противно от самого себя. Неужели это моих рук дела. Ну то есть не рук, а слов. "Неужели это моих слов дело", - тихо прошептал я, фраза какая-то глупая вышла. "Нет, нет, нет" - отгонял я от себя эту мысль. Я смотрел на план школы и воображал, как школа начинает гореть, и ученики в ужасе и панике мчаться туда-сюда, врезаются друг в друга и орут. В финале конечно все сгорают и от всех оставляя лишь горсть серого пепла, такого же серого как цвет окружающих стен.
  
  Я услышал тихие звуки пианино с урока музыки. Я остановился в пустом коридоре и подошел к двери и стал слушать. Это Иванесса Ивановна пыталась вклинить в наш серый мир язык гармонии, но красоту музыки мы боялись, как огня. Мы издевались над этой скрюченной старушкой, смеялись и не пытались понять. Я заглянул в замочную скважину и увидел печально сгорбленную женщину, сидящую за пианино. Её движения были крайне порывистыми и дерганными. Я сел на пол рядом с дверью и задумался, оглядываясь по сторонам.
  
  Мою школу можно было описать одним словом - "цемент". Лица как цемент, мысли как цемент и в основе эти ветхие, разваливающиеся конструкции учителей. Их все мы воспринимали с какой-то жалостью, о каком авторитете можно говорить если им самим плевать на себя? Длинные белые коридоры с потрескавшейся советской облицовкой. По утрам давали кашу, в обед жидкий суп. Какие люди могут вырасти, от всего этого? Какие мысли могут рождаться в подобных местах? Никак не получается в этих мрачных кабинетах открывать себя и остальных, рождать радость и жизнь... А финал вышедших отсюда - это полная пустота и слияние с окружающей серостью. Ведь пространство вокруг это затвердевшая мысль всех живущих здесь. И мысль эта сродни черной дыре. Как можно в этой дыре учиться любить, прощать, надеяться и верить в себя? Снаружи этих блеклых стен такая же блеклая картина, как и внутри. Да и наружи никакой и нет, есть только ты и твои серые стены непонимания. И мы ученики в конечном итоге обречены превратиться в этот бетон. Который в прочем внутри себя содержит лишь серую спрессованную пыль и пепел.
  
  Я услышал шаги, разносящиеся по коридору эхом. Скоро звонок с урока вспомнил я. Надо бы свалить из школы до звонка. Я поднялся и поплелся по коридору к раздевалке. Но зайдя за поворот меня неожиданно кто-то схватил и толкнула за угол, где когда-то была кладовка для спортивного инвентаря: лыж, мячей, коньков, помню даже байдарка когда-то лежала, пока кто-то в ней не проделал дыру. Я судорожно озирался, отбиваясь. Но в комнате было темно, и я никого так и не видел. Было ощущение что вся комната кишела людьми. Они тихо перешептывались, толкали и пинали меня.
  
  Где-то спереди загорелся фонарик на телефоне и передо мной поднялся Столб, он указывал на меня пальцем.
  
  - Из-за него умерла Савина. Во всем виноват он. Это он посадил Савину в машину и разогнавшись заехал в воду. Мы не смогли её вытащить. А этот ссыкун просто свалил. А потом боялся показаться и сидел дома как последняя баба.
  
  Я понимал, что он врет, наговаривая на меня, но не стал спорить, потому что подсознательно мне все равно казалось, что я виноват. И именно я огласил ей приговор сказав "исчезни". И она исчезла. В этом я был уверен.
  
  Свет от телефона потух и все вокруг пришло в движение. Меня снова начали бить и пинать, а я вспоминал слова из письма. Я представил, что это Савина писала мне с небес, из места, где ей сейчас явно лучше, чем мне. Там, где звезды похожи на рассыпанный сахар, а вокруг мягкий и пушистый снег. Кто-то включил свет. Это был Крот. Он стоял и смотрел на меня.
  
  - Хватит, - твердо сказал он.
  
  Столб напоследок взял меня за шкирку и толкнул к стене.
  
  - Теперь тебя это ждет каждый день, недоносок, - протянул Столб.
  
  - Я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни, - тихо, но уверенно прохрипел я.
  
  - Чо ты сказал? - Столб подошел ко мне и схватил меня за портфель. Я смотрел на него так же прямо, как и на Савину в прошлый раз.
  
  - Я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни, - сказал я ещё громче.
  
  На долю секунды я увидел взмах кулака и уже в следующее мгновение нашел себя на полу, рядом со мной валялся рюкзак и выпавшие из него тетради и учебники. Я ощущал яркий привкус крови во рту.
  
  Приподнявшись сначала на локоть, я смотрел как мои обидчики убегают. Я медленно поднялся. В кабинет ворвался Сансаныч - учитель физкультуры и начал помогать мне подниматься. Голову немного кружило, и я сел на подоконник переждать. Он села рядом.
  
  - Почему ты это им позволяешь?
  
  Я не знал, что ответить. У меня с детства было плохое здоровье и развивался я медленнее остальных. Но это было не более чем оправдание. Просто когда-то, когда я был совсем мелким, родители пытались балансировать. Работали, ругались, пили, надолго уезжали передавая меня бабушкам и дедушкам. И в итоге остался я - человек, не находящий опоры ни в ком и ни в чем.
  
  - И бы хотел не позволять. Но не могу.
  
  Я стал молча собирать учебники и закидывать их в свой рюкзак.
  
  - То, чего не можешь, всегда кажется лучше того, что можешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни. Но это не так.
  
  Я нагнулся за учебником по биологии, он открылся на рисунке черепа, который будто скалился и смеялся надо мной.
  
  - Что такое пругекнабэ?.
  
  Сансаныч с интересом посмотрел на меня.
  
  - Это немецкий. Козел отпущения. Несчастная жертва для вечных страданий или избранный мессия, искупающий грехи всего человечества.
  
  Я кивнул.
  ИГРА САВВИНОЙ
  Я шел по улице размазывая по лицу кровоподтеки. Домой идти не хотелось, и я решил пройтись по длинному пути через ручей и улочку, состоящую из небольших трехэтажных домов, переделанных из казарм. Передо мной по дороге несколько ребята из нашей школы толкали мопед, пытаясь завести и я почему-то решил свернуть в сторону, чтобы не попасться на их пути. Не знаю, что это было трусость или что? Просто хотелось избегать людей.
  Я шел и думал о смерти. Что такое умереть? Как осознавание может кончиться, как можно перестать существовать и просто прекратить мыслить? Я не мог понять, как может исчезнуть Савина. В смысле не ее тело, а её мысли, какие-то желания цели. Вся она целиком. Мне почему-то мне казалось, что мыслю не я сам, а вся вселенная вместе с родителями, друзьями, домами, знакомыми, собаками, кошками, дорогами и деревьями являются частью этого процесса. Все мы сейчас в этот момент пытаемся понять, что же тогда такое смерть и не можем.
  
  Я шел через дворы по разбитой бетонной дороге, она была вся в трещинах, через которые повсюду прорастала трава. Мне рассказывали, что этими бетонными плитами укладывали военные трасы, чтобы оперативно привозить или вывозить танки, ракеты и прочее, на случай неожиданного начала войны. Неожиданного начала войны. Эта фраза меня сбила и после неё мысли стали скакать, не находя опоры. Спереди из небольшой рощи выглядывала разноцветная детская площадка с жуткими фигурами самопально сваренными из каких-то металлических коробов, пружин, дисков от колес. Это были улыбающиеся лица, с поплывшими глазами и ярко-красными ртами. За всю свою жизнь я никогда не видел детей на этой площадке, я и сам в детстве боялся этих уродцев как огня и обходил этот двор стороной. Я дошел до качелей с облезшей краской на деревянных перекладинах и сев на неё стал раскачиваться. Я сидел и смотрел на зажигающийся в окнах свет. На улице уже начало понемногу темнеть, а я качался на скрипучей качели и было ощущение чего-то странного, происходящего вокруг и в не меня. Святящееся, но уже достаточно потемневшее небо наваливалась сверху, а темная земля зажимала меня снизу, пропуская через меня свои токи.
  От рощи раздались шаги, и я увидел темный силуэт, который шел прямиком в мою сторону. К соседним качелям подошел Крот и сел. Он молча стал раскачиваться. Я удивленно смотрел на него. Затем он достал платок и протянул мне. Я взял платок и обтер лицо. На белой ткани выступили бурые пятна.
  - Разговор есть.
  Крот порылся по карманам и протянул мне сигарету.
  - Возьми. Но курить здесь не будем. Тут могут быть дети. Я уважаю их права.
  Его тон не подразумевал спор, это был приказ. Я взял сигарету. Мы поднялись и пошли за дом. Крот достал коробок спичек и черканув зажег одну. Он держал между двух пальцев спичку и смотрел на огонь. Затем протянул мне. Я поднес сигарету, и она загорелась и красной точкой стала тлеть.
  - Ты, наверное, хочешь спросить, чо на самом деле случилось с сеструхой?
  Я кивнул.
  - Я если честно сам нифига не понял. Мы праздновали и малость поднабрались, ну ты помнишь. Сеструха уселась на крыше тачки нашей, ну она такая для неё это норм. Еврейка типа замерзла и стала ныть что домой хочет. Она залезла в тачку и включила гирлянду. А потом говорит слышит звук, что типа падает что-то на крышу, она даже промялась малость и стекло треснуло. Сова говорит, что типа видел, как сеструха встала на крышу машины и стала светить фонарем куда-то наверх. Потом он говорит, что она типа подпрыгнула и зависла в воздухе. Хрень полная. И повисев так какое-то время просто рухнула на машину и все. Типа конец. Ну мы офигели дико. Мы решили посадить её в машину и столкнуть в реку типа. Потому что пиздец испугались. Такая фигня.
  Крот затянулся сигаретой.
  - Ну я как-то не верю, что она типа того...
  Крот почему-то всячески избегал слова "умерла".
  - Это всё в её стиле типа. Она же типа такая себе на уме... И "того" она тоже типа по-своему сделала...
  Крот отвернулся и пошел в сторону парка. Я шел за Кротом и просто нес сигарету в руке и молчал.
  - Слушай, ты на самом деле вроде неплохой парень. И мне типа не приятно чо с тобой делает этот дебил. Но он просто отбитый. Сам боится, поэтому такой. Я с ним типа поговорю.
  Крот натянул на голову капюшон и пошел в сторону утягивая меня за собой. Мы шли куда-то по узкой тропинке. Крот шел чуть спереди. Мы шли через центральную улицу, электронные часы над "Сбербанком" показывали семь вечера. Мы миновали улицу и дошли до перехода нашего городка в деревенскую застройку и сошли с бетонки на темную землю. Крот уже закуривал вторую. Моя сигарета же, дойдя до фильтра погасла.
  
  - У меня у сеструхи с детства какая-то мутная игра была - типа оставлять какие-то вещи, записки еще что-то в разных щелях, отверстиях, заброшенных домах и забирать в других. Это сложно объяснить, я и сам как-то это не понимаю... Но в этом была какая-то понятная ей логика.
  Мы дошли до вечного огня и потом перешли в растущую рядом березовую рощу и пробиваясь через ветки куда-то вглубь. Вокруг валялись груды разноцветного мусора, а рядом с покосившейся лавкой лежал целый склад стеклянных бутылок. Спереди росла огромная сосна, наверное, в два-три обхвата или что-то такое... Около её основания Крот нагнулся и засунул руку в небольшое расщепленное отверстие. Порывшись там, он достал оттуда мятую сложенную надвое бумажку и протянул мне.
  - Она всюду их оставляла. Но прикол в том, что все они обращены к тебе. Сеструха вообще много про тебя говорила. И вообще у нее иногда были приступы какого-то словесного бреда и тогда её прямо несло.
  Я взял мятый листок и сжал в руке.
  - Это все что я хотел тебе показать. Бывай.
  Он протянул мне руку. Какое-то время я на нее просто пялился, но в итоге протянул свою. Мы пожали руки, и он пошел в сторону центра, а я - во дворы. Я не хотелось идти по центральной улице: в нашем маленьком городе все друг друга знали и каждый был какой-нибудь папиной троюродной сестрой или маминой коллегой. Я сел на скамейку возле подъезда пятиэтажки, точной копией дома, где живу я и развернул записку, которую всю дорогу держал в руке.
  
  "По долам по краю рек мы устроили побег. Пока ты наматываешь свои круги я хочу рассказать тебе об одной необычной игре. Называется она "бег". Основной ее смысл убежать из своей головы в чужую. Я очень часто это делаю, бывала и братовской глупой башке и у мамы с папой и у Леры-Валеры и короче, но там сплошные шмотки и парни. И вот наконец я добралась до твоей. И офигела. Я будто оказалась в своей башке, даже лучше. В твоей мне короче комфортнее всего. С этого момента я постоянно торчу в твоей голове и во время пробежки, и в другое время. Мне кажется, что ты один такой. И сейчас я где-то там внутри твоего головы."
  Я свернул записку и держа в руке просто пялиться в окна домов. Кое где не было занавесок, и я выхватывал частички жизни. Вот бабушка готовящие что-то в большой кастрюле, пробует ложкой, помешивает. Вот кто-то сидит на диване с включенным телевизором и не шевелится. Вот подросток, сидящий за компьютером. Я собирал воедино этот калейдоскоп человеческих жизней и думал о письме Савиной. Её выходит уже нет, но она в моей голове. Получается сейчас она общается со мной даже больше, чем во времена, когда была рядом.
  Со стороны частного сектора к моей скамейке подошла крупная женщина с баллоном пива в полупрозрачном пакете. Она была одета в одно из тех платьев, что так похожи на домашний халат, но халатом точно не являются. Я подвинулся, и она села рядом со мной. Подождала секунд тридцать, будто что-то прикидывая в уме и спросила:
  - Долго тут си деть будешь? Да и как у те бя дела?
  Я посмотрел на неё. Её голос был нечетким, она как будто не разделяла слова и проглатывала окончания. Поэтому я не сразу понял, что она говорила.
  - Плохо. Чуть подумав, сказал я.
  - Иуменя пло хо.
  Женщина вытащила из пакета пиво и предложила мне. Я сделал глоток, пиво было горькое и невкусное.
  - Как зо вут?
  - Виктор, - я всегда называла это имя, когда не хотел знакомиться по-настоящему. Женщина сказала, что это очень мужественное имя, но сама не представилась. Она сделала несколько крупных глотков из балона. На вид она была совсем трезвой и серьезной. Она посмотрела мне в глаза, коротко, но глубоко и резко.
  - Вишь ту хату?
  Ее палец указывал на одноэтажный кирпичный дом через дорогу, где начинался частный сектор.
  - Там мой муж. Спит. У мужана шее толстая цепочка. Золотая. Дорогая. Он спитна диване. Вещи ра скиданы... Рожа красная...
  - Пьяный, что ли?
  - Да. Он крепко спит.
  Я неожиданно понял, что более-менее уже понимаю её слова.
  - Малолетний уголовник сидит за своей орущей штукой. Житья от них нет. Бесят.
  Я кивнул, очень не хотелось ввязываться в дталог.
  - Давай я сейчас пойду и убью его. Я спрячу труп, а ты заберешь себе золотую цепочку и продашь. Сечешь?
  Я опешил от услышанного.
  - Мне покараулить, что ли подъезд?
  - Нет, я его убью, ты подождешь, посидишь здесь, потом принесу тебе толстую золотую дорогую цепочку. Согласен?
  Я не ответил. Женщина была какая-то карикатурная что ли и все что она говорила воспринималось не особо серьезно.
  Женщина снова глотнула пива из баллона, оставила его на лавке и направилась к дому через дорогу.
  - Жди здесь, - сказала она напоследок.
  Я давился пивом, пока она не зашла в дом. В окружающей тишине мне вдруг стало жутко страшно. Я какое-то время продолжал сидеть и смотрел на дом, как там зажигался свет, как появилась чья-то тень.
  Я подошёл к ближайшей, стоящей во дворе машине, и со всей силы пихнул её ногой в бок. Машина заорала. С балкона кто-то высунулся и что-то невнятное крикнул. Я быстрым шагом пошел в противоположную панелек сторону, на свою Октябрьскую улицу. Меня остановил высокий дед в рабочем костюме:
  
  - Сколько лет-то? Пиво-то не рано пить?
  
  Оказалось, я прихватил с собой баллон пива, который мне оставила женщина. Я засунул пиво в ближайшую урну на остановке и пошел к дому.
  
  ***
  Проходя мимо одного из домов, я издалека увидел колодец, стоящий во дворе лет сто. Им уже давно не пользовались и вообще от него остались только каменное основание и гнилые доски. Я подошел к нему и сунул внутрь голову, из колодца воняло болотом. Я увидел снизу воду, в которой отражалось светлеющее небо и звезды. Я закрыл глаза, сосредоточился и громко сказал: "Савина". Слово отразилось от стен. Тогда я еще раз собрался и заорал "Савина" и так несколько раз. Слово отражалось от стен, создавая какофонию звуков. Скоро я услышал её тихий рассказ. Он лился очень тихим шепотом, который практически невозможно было различить. Но мне удавалось. Это была не привычная речь, но после неё я все понял. Савина сказала, что я - это смерть.
  ДОМ
  Дома снова было холодно и тихо, отец пьяный сидел за кухонным столом с привычным недоеденным супом и обглоданным хлебом. Я как всегда тихо пробрался в комнату и включил комп. Когда он проснулся, Мама, конечно, снова устроила ледовое побоище - била отца тапком, кричала что разведется, выкидывала его книги и газеты из окна, а я в очередной раз пытался выбраться из осажденного врагами замка. Но раз за разом меня ловили враги и отправляли в карцер.
  ***
  Через пару дней стоя в очереди в магазине я услышал, что 17-летнего парня, ученика 11-а класса, Антона Столбова, пьяная мать задушила золотой цепочкой. Потом вместе с отцом они хотели спрятать тело, но не нашли ничего лучше, как просто оставить его на ступеньках в коридоре, где его и нашли соседи. Люди из очереди сочувственно перекидывались фразами, а меня охватил такой ужас, что я оставив продукты и просто весь день просто гулял, свыкаясь с мыслю что одно только мое слово может лишать жизни.
  Я продолжал получать послания от Савиной, последнее найденное меня очень удивило.
  Она писала, что солнце растопило весь снег и теперь она в воде и единственная её суша - это воспоминания обо мне. Так странно быть для кого-то сушей. Островом в огромно водном мире.
  
  ***
  
  Я настолько абстрагировался от реальности, что просто перестал её замечать. Если кто-то выводил меня из этого моего мира полусна, я уже скорее более автоматически говорил ему "исчезни". Постепенно я заметил, что только два человека все еще имеют надо мной власть и выводят меня из равновесия. Мама и папа. Отец продолжал устраивать для меня пробежки. Ведь пробежки были нашим с ним временем. Совместным ритуалом. Единственной возможностью коммуникации, совместного действа. А мать заполняла все остальное время обрекая меня на постыдную заботу, сквозящую молчаливой обреченностью.
  
  ***
  
  В очередной, так похожий на остальные, день я шел домой и около подъезда я встретил спящего на лавке отца. Он как страж между мирами возник на моем пути к дому. Огромный и страшный. Как сфинкс, который появляется лишь однажды, чтобы загадать одну детскую загадку со взрослым ответом. И этой загадкой будет вся отцовская жизнь, которой для чего-то дан я. Я попытался поднять отца, но сил не было. Он посмотрел на меня мутными глазами и сразу закрыл их. Я решил потормошить его за плечо. Не оставлять же его тут. Но отец просто зарычал уже не открывая глаз. Я обреченно сел рядом, надежды, что я его дотащу особо не было. Я не моргая стал пялится на остатки солнца. Оно уже почти зашло и светила из края вселенной своими последними лучами на щербатых стенках нашей панельки с облупившимися краями и надписью "я ненавижу весь мир, но люблю Леру". Через секунд тридцать солнце почернело и от него стали исходить световые волны. Я перевел взгляд, все здание искрилось. Наша панелька как бы украшена маленькими стеклянными светло-бирюзовыми квадратиками, которые постепенно опадают, оставляя голые грязно-серые цементные стены с редкими вкраплениями этих самых стекляшек. Свет от них отражался и расходился разноцветными бликами.
  
  Из соседнего подъезда вышла Лера-Валера и подошла ко мне. Оказывается, все это время, она с балкона наблюдала за мной. Она жила тут, в соседнем подъезде над нашей квартирой и была старше меня года на три. Она всегда была очень красивая, а сейчас ещё в своих розовых лосинах особенно. Их ей откуда-то привезла мать, которая работала стюардессой и постоянно привозила что-то интересное или необычное из других миров. Так странно, что она тысячи раз улетала отсюда, но всегда возвращалась. Все девчонки в школе завидовали Лере-Валере, а парни проваливались в свои мокрые фантазии. И вот в таком виде она и подошла ко мне. Мне, конечно, сразу стало как-то страшно и стыдно.
  
  - Помочь?
  Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-то из знакомых видели меня в этот момент моей абсолютной беспомощности.
  - Не нужно.
  - Да не парься ты. У меня тоже самое с батей... Как-то раз он пошел за мной в школу и заснул бухой прямо на полу около нашего класса. Вот это был настоящий позор!
  Она присела и взяв отца под руку, с другой стороны, стала поднимать. Я спохватившись тоже взялся за другую руку, и мы медленно начали подниматься. Отец снова приоткрывает глаза и улыбается. Все время пока мы шли я думал, что он проснется и что-то грубое скажет, как обычно. Но отец хмурился, бормоча что-то себе под нос, но ничего внятного не говорил.
  - Ты чего такой хмурый все время?
  А на первом этаже окна открыты - музыка играет иностранная. Что-то с такими дребезжащими проигрышами, что внутри все трясется.
  - У меня просто веки опущенные. Я где-то читал что со стороны это выглядит хмуро...
  
  Мы поднимались по ступенькам, и я начал рыться по карманам чтобы найти ключ. В этот момент отец приоткрыл глаза и заметил Леру-Валеру и начал пытаться чуть пританцовывать под орущую из окна музыку и сжимать руку, за которую она его поддерживает. Мне снова стало жутко стыдно. Я стоял весь красный и судорожно пытался выловить из кармана ключ. Лера-Валера какое-то время ждала, смотря на мои неудачные попытки и встала так близко, что я даже ощущаю запах её духов. Она засунула руку в мой карман и покопавшись там, выловила ключ. После этого она, улыбаясь и смотря прямо в глаза протянула его мне. Я сглотнул и открыл дверь. Но она продолжала стоять и смотреть на меня.
  - Слушай тебе же никто плохого не хочет, почему ты всех как-то боишься? Как будто там в детстве побили или цыгане воровали, или изнасиловали, или чо там ещё бывает? Если кого-то боишься, нужно типа идти на страх. От тебя отстанут.
  Выбежала мама, спасшая меня от ответа. Она, не выдержав стала отвешивать пощёчины отцу. Я закрыл глаза и готов был провалиться под землю.
  - Мам уйди отсюда. Исчезни!
  Отец повалился на крыльцо. Лера-Валера стала помогать поднять его. Я оттолкнул её.
  - И ты исчезни!
  Я снова её толкнул.
  - Отстань от меня! Отстаньте все от меня!
  - Слушай ты реально просто конченный. Обозленный на всех. Ты живешь как в аду.
  Лера-Валера окинула меня презрительным взглядом и пошла в сторону. Я же убежал в свою комнату и хлопнув дверью там заперся. Я стал сдирать обоину, оголяя нацарапанную на стенке птицу обдирая в кровь ногти. Потом я просто лежал и смотрел через окно на тусклое солнце.
  ***
  С того момента я стал проклинать всех. Во мне как будто обмерло всё, что до этого было. Отец продолжал заставлять меня бегать и каждым вечером мой маршрут сокращался ровно на одну могилу. Я принял свою силу и мой город постепенно стал редеть. Людей становилось все меньше, а кладбище росло. Я начал считать себя зайчиком, прыгающим по чужим огородам и избавляющим мир от ненужного. Я ощущал колоссальную озлобленность и с каждым новым таким случаем моя злость росла. Я будто подкармливал этого своего монстра. Сначала была обида, страх, отчаяние и наконец злость. Я действительно становился королем кладбища и всё окружающее пространство, как и люди постепенно умирали от моего решения.
  
  То ли от истощения, то ли от нежелания воспринимать окружающее и ежесекундного состязания с реальностью мои пробежки всё чаще и чаще заканчивались обмороком. В момент, когда воздуха совсем переставало хватать, а из легких шли сплошные хрипы я падал. И лежал, так приходя в себя, хватая руками жухлую траву. Иногда в попытке вздохнуть на меня находил ужас. Но после наступал момент, когда организм как будто просыпался и дыхание мое нормализовалось, и я как выплывшая из водных пучин умирающая рыба судорожно хватал ртом воздух. Пытаясь втянуть его в себя полностью. Без остатка. Я как жертва вечных страданий и палач окружающего мира искупал грехи всего человечества обрекая на смерть и забвение. Ведь у каждого есть своя функция, в этом большом мире и моя функция такова. Я когда-то читал что смерть люди привыкли представлять как угодно - женщина с косой, скелет, огнедышащий и рогатый мужик. Все это не то и как-то устарело что ли. Теперь смерть это я - простой подросток, лишенный любви и озлобленный на весь мир.
  
  Рядом со свежими могилами я часто встречал Гробовщика. Каждый раз, увидев меня он останавливался и отдавал мне честь, как военные на параде.
  
  ***
  
  И вот настал день, который я боялся больше всего. Отец пил водку из горла и слегка покачивался, в руке он держал ружьё.
  
  - Чо встал, беги давай. Отец стрелял в воздух, а я все стоял и смотрел на него.
  
  - Что каши мало ел? Давай, давай побежал.
  
  - Исчезни, - шёпотом сказал я.
  
  - Что ты там себе под нос бубнишь?
  
  - Исчезни!
  
  - Что-что не слышу. Говори как мужик.
  
  - Исчезни, - заорал я и тут же передо мной появился деревянный крест. И я остался один в полной темноте окружающего.
  
  Я шёл между крестов. Вокруг плотнел мрак, на растерзание которого я и остался. Он обернулся вокруг моей шеи тёплым и пронизывающим коконом. Сегодня наступила тишина, до того оглушительно звеневшая дробящейся резью моих слов, распадавшаяся на шёпот листвы и птичьего говора. Заводи сновидений, раньше таившие размноженный, мучительно повторенный лик пустоты, теперь он очистился, выстраданный, обратившийся в зеркальную гладь. Я уже не искал себя в окружающих лицах, не вздрагивал, встретив случайно свое отражение в глазах другого. Я только ждал, когда пройдет год, двадцать, тридцать лет, чтобы не узнать себя вовсе. Я проваливался в эту темноту и дни сменялись месяцами и годами. Кто из нас не становился хоть ненадолго случайным свидетелем самых жестоких и мрачных проявлениях своего отчаяния, изощрённых форм злости; но для меня это было необходимым, я каждый день ходил на казнь. Я и приговоренный и палач. Я отсекаю от себя свои же живые части. Чтобы оставить злость и отчаяние. Растворившись в них без остатка.
  ЛЮБОВЬ
  Наступил день, когда я взял двойной листок и написал письмо Савиной. Я писал, что люблю её и именно её письма многократно перечитанные возвращают меня к жизни. Я повел листок на прогулку в безвременную бесконечность, уговорил сесть в пустую электричку и доехать со мной до боли знакомой станции. Я пошел мимо дома женщины синих цветов, но дома не было. Место него был обгорелые бревна, грязь и пепел. Но сквозь обгорелые балки пробивались ярко-синие цветы. Я шел через эти места, которые были так болезненно знакомы.
  
  Примерно так я представлял свою смерть. Иду я по белому полю и дороги никакой нет. Возможно это просто поле снега и нет вокруг ни единой темной точки на чем можно было бы остановить свой взгляд. Я иду, не цепляясь ни за что и в голове абсолютная пустота, без единого образа. Я один выделенный границами из этого однотонного пространства. Я совершенно не знаю на что делать опору и опоры этой совершенно и нет. И так продолжается до тех пор, пока я полностью не растворяюсь.
  
  В письме я писал Савиной про всё случившееся после её смерти, о том, что я просто купался в лучах ненависти и каждый мой день окунал меня во все грани этого состояния. Я шел по уже знакомой тропинке, а в голове была пустота. Круг замкнулся. Ящик был все таким же ярким пятном в серости моих дней. Я открыл створку и положил туда свой свернутый листок и вытащил из него маленький колокольчик. Я в последний раз в жизни взглянула на почтовый ящик с птицей. Забавно, есть вещи, которые мы знаем, что делаем в последний раз, а про другие таких знаний нет. Я позвонил в колокольчик и примотал его проволокой к чуть выпирающему гвоздю. Он сразу забренчал на ветру. Я развернулся и неспешно пошел обратно к станции.
  
  В громкоговорителе на вокзале для товарняков прозвучал недовольный женский голос, разносившийся эхом по округе. Слов было не разобрать. Подъехал тепловоз и из него попрыгали рабочие в разноцветных жилетах. Я сидел на платформе и наблюдал за ними. Они перекладывали рельсы. Мне стало очень спокойно, смотря на них. Было видно, что они мои ровесники. Лет по 15-16, не больше. Они смеялись, толкались и таскали многокилограмовые рельсы, заливая их кипящим мазутом не замечая меня.
  
  ***
  
  Вечером я ходил по пустому плацу бывшей военной части. Я пришел сюда по привычке, теперь мне было никуда бежать. Когда-то совсем молодых ребят здесь учили стрелять и ненавидеть врага. И я научился этому, но главным врагом был я сам. Я шел по пустым комнатам и коридором своей квартиры и в этот момент я осознал, что так больше не могу.
  
  - Мама, - Тихо сказал я.
  - Мама я хочу, чтобы ты была рядом. И в этот момент я услышал её тихие шаги.
  
  - Я всегда буду с тобой, как и все те, кто наполнял твое детство. Мы все части твоего мира. Мы все повторяющийся день твоего рождения. Мы все размноженная секунда твоего первого вздоха и первой искры разума. Говорит она и сразу убегает мыть посуду на кухне.
  
  Я сижу на стуле в своей комнате и смотрю на солнце через окно. Отец и мать дающие жизнь. Раздвоенная основа жизнь. Я и есть мать, постоянно моющая посуду, убирающая квартиру и дающая фундамент. Как будто вымывая весь житейский мусор с фарфора мира. Боящаяся расплескать переполняющую её любовь и сохраняя, как тайну нашу связь. Я и есть вечно пьющий отец, форма самообмана и страха принятия мира этого жестокого и прагматичного. Где нужно лишать себя фантазии и возможности чуда, чтобы вклиниться в определенную роль. Я сидел ошеломленным откровением, которое дало мне солнце. Я перевел взгляд на стенку. Но блекующее пятно, оставившее на моей сетчатке - темный образ наложившийся на то, что я видел перед собой. Я как будто катал по комнате темный шар. Птица, нарисованная на стене, засветилась и вспорхнув унеслась в окно. Я прошел по длинному темному коридору и зашел на кухню. Я взял чашку из рук матери и набрал в неё воды. С этой водой я пошел на улицу. Я ходил между крестов и могил, поливая их водой из чашки данной матерью.
  
  Дедушка расскажи мне историю о войне. Дедушка медленно поднялся и положил свою тяжелую руку с перебитым указательным пальцем на моё плечо.
  
  Савина ты научила меня любви. Ты пока этого не понимаешь, но просто знай это. Мы непременно поможем друг другу лучше понять нашу жизнь. Савина появилась передо мной и с обидой отошла в сторону.
  
  - До тебя так долго доходило, просто жесть. Все письма я оставляла тебе, чтобы ты наконец понял, что тебя любят и полюбил себя.
  
  - Я понял.
  
  Я прошёлся по всем могилам воскрешая всех до последнего человека и в конце подошёл к могиле отца. Папа прости меня ты просто не хотел, чтобы я стал таким как ты. Хотел лучшей жизни для меня. Но я непременно стану. Но и буду другим. Я буду жить свою жизнь. Содержание получит новую форму и эта форма я. Я знаю папа, что эту птицу нарисовал именно ты. В память о той свободе, которую ты так бережно хранишь. Всю свою жизнь отгораживаясь от реальности, которая тебя тяготит.
  
  ***
  Исхлёстанный ливнем, набрякший влагой отяжелевший город, мокрые аллеи, дребезжание прозрачных, синих как лёд стёкол, красные тени неторопливо ползущие по окружающим лицам, тусклые огни многоэтажек, глаза в сизых кругах, далекий грохот отходящих товарных составов, одни и те же дороги, скрещивающиеся и сворачивающиеся в неразбираемый клубок, застланный дождем срывающийся шёпот, пробитые несводимой дрожью рук и голоса, треск и шепот несказанного - все это я. И всё это здесь.
  
  ***
  Дальше были девять дней, сорок, потом два месяца, потом год, потом два, потом десять, десятки. Я много думал о том, что такое смерть и любовь, но так и не понял этого. Я снова каждый день бежал до кладбища и обратно, борясь со смертью. И надо мной снова стоял отец грозный и величественный. Но теперь я бежал не один.
  
  Небо меняло цвета, а свет, переливаясь, стекал по щербатым бокам рассыпающихся от старости двухэтажек. Нагретый воздух казался сухим, как желтая пыль, в протянувшихся по земле стрелам заката, она взметалась и опадала от моего бега. Мимо проносились панельные дома и новые города, выросшие над согнутыми спинами бараков. От крыш домов расходился распятый нотный стан проводов, тонкими линиями разрезающий небо, а над ним кружились, опускаясь и взлетая, спутывая невидимые пунктиры траекторий, черные точки ласточек. Я смотрел на греющиеся на солнце панельки, и на птиц, и на людей. Я остановился, когда последний луч заката попал в мои глаза. Гробовщик снова подошел ко мне. Он повел меня к свежевырытой яме. Мне стало страшно, и я побежал в глубь леса. Он всё сгущаля на до мной. А я всё бежал и бежал...
  
  III
  124УДЕ
  
  Изо рта шел пар и очки постоянно потели, приходилось их часто протирать. Полунин стоял на кладбище, рядом с ним толпились родственники и знакомые. Была зима. Несколько человек, на длинных жгутах опускали в обледенелую землю гроб. Ледяной ветер дул со всех сторон сразу, и от него невозможно было ни сбежать, ни скрыться. Снег - жесткий, колючий, проникал под воротник, забивался в ботинки, царапал до крови обмороженные ладони. Свистела метель, и Полунин чувствовал, что замерзает. Ему кто-то протянул газовую горелку и Полунин, держа её в одной руке стал греть другую, чередуя.
  
  Со стороны машины послышался шум и Полунин, обернувшись, около заснеженных деревьев он увидел чёрную щуплую фигуру. Она стояла, как-то неестественно расставив руки и ноги. Полунин пытаясь побороть страх медленно пошел в её сторону. Через несколько шагов по скрипучему снегу он увидел кривое дерево, с раскинутыми в стороны ветками. Видимо её он принял за человека. Неожиданно неподалеку от него что-то промелькнуло. Полунин увидел, как нечто мелкими перебежками направилась в сторону небольшого сарая. Полунин шел следом. Перед трухлявыми воротами он остановился и оглянулся. Где-то в стороне слышались голоса, а перед Полуниным зиял темный проход. Полунин какое-то время топтался, решаясь зайти или нет и в итоге решился. Он протиснулся в щель между дверью и пошел глубже в помещение, подсвечивая все слабым огоньком горелки. В самом углу у стены кто-то сидел. Это был подросток. Несмотря на холод он был одет в шорты и футболку. Его иногда потряхивало, он плакал. Полунин подошел ближе, освещая паренька. И стоило его осветить, как подросток, посмотрев на Полунина рассыпался. На полу осталась черная горсть пепла. Полунин нагнулся и зачерпнул эту горсть в руку. Он раскрыл руку и черный пепел стал плавно оседать на пол, как бы зависая в воздухе. Неожиданно его живот скрутило. Полунин упал на колени хватаясь за живот. Дикий голод навалился на него снежной лавиной и Полунин, набирая горсти пепла стал поедать. Когда на полу уже ничего не осталось Полунин поднялся. На одной из стен висело старое потрескавшееся зеркало. Полунин подошел к нему. В нем отразился тот самый паренек, который мгновение назад сгорел до тла. Паренек улыбался и смотрел из зеркала на Полунина. Снаружи послышались звуки колокола начавшейся церковной службы, и Полунин проснулся.
  
  ***
  
  Полунин поднялся и налил воды в стакан. Со стаканом он плюхнулся в кресло и закинул ноги на стол. Он сложил ботинки прямо на дневник, который нашел в одном из домов. Затем подумал немного и всё же убрал. Подул на листы и стряхнув грязь и перечитал еще раз "Теперь смерть это я". Последние страницы дневника были перечеркнуты. Полунин поднялся и в задумчивости застыл прислушиваясь. В квартире, в которой поселился Полунин стояла тишина. Он снял очки и тщательно протёр линзы салфеткой и включил планшет и взглянул на часы. Было семь вечера, субботы. Полунин удивился, видимо он снова потерялся в днях. Он огляделся и увидел на столе пустую бутылку. Ну понятно пробубнил он под нос. Полунин помнил, что нашел дневник в понедельник. Чёрт его знает, конечно, сколько он бродил по воспоминаниям, выстраивая всю историю.
  
  В голове ещё гудело, а во рту стоял горький привкус. Полунин достал из тумбочки новую бутылку и отпил несколько глотков прямо с горла. Он нашел несколько ящиков на складе закрытого магазина. По телу тут же разлились приятное тепло и слабость. Полунин вытащил сигареты и закурил, стряхивая пепел в пустую банку из-под кофе.
  
  - Говорил же себе, дурак. Не пей! - Полунин выругался. - Вечно тебя тянет на приключения. Зря столько времени извел.
  Или не зря? Полунин достал из тумбочки фотографию. На ней был изображен паренек лет 13, он хмуро стоял на краю фотографии, рядом стояли улыбающиеся родители. На обратной стороне мелким почерком было написано: "Лето. Симеиз". Перед Полуниным вновь явно встала картина растворяющегося последних дней жизни города. Неужели обида и злоба может сделать человека оружием и стереть с земли законы, принципы и формы существования да не всегда правильные или человечные, но все же принципы. Полунин снова взял планшет и включил запись:
  
  11 мая. Детский разум, который привычно меняет прагматичное мировосприятие начинает замыливаться и создает довольно странный образ ребенка. Это ребенок с головой сокола - где-то в анналах египетских образов он затерялся и дал нам лишь узнаваемую картинку. За ней же скрывается куда более масштабный факт. Факт заключается в том, что дети наделены своеобразным инструментом дальнозоркости. Только вот дальнозоркость эта скорее является чем-то типа проницательности. Это данная мифологема выстроена семантическим сочетанием собирательного значения. И в основе этого значения образ проницательного ребенка. Ребенка, который должен перевернуть прагматичный мир взрослого пространства, где человек становится лишь проявлением шаблонности. Шаблонность равно сон. Принцип чеканки однотипных действий и поступков лежит в основе общества. А образ ребенка-наделенного несвойственной ему формой является образом ориентиром. Перевертыш общественной нормы. У птиц нет крыльев, у людей нет глаз и только ощущая себя и погружаясь внутрь человек способен познать внешнее. Как птице нужно отказаться от крыльев чтобы стать чем-то большим, так и человеку необходимо отказаться от глаз и тогда он сможет действительно увидеть реальность...
  
  Полунин в очередной раз снял очки и протер линзы и стал наговаривать текст:
  
  ...Неужели волна злобы, которая прокатилась по этим местам и уничтожившая могучее государство, испепелившее её не снаружи, а изнутри это и есть тот конец света, описанный в сотнях религиозных книг. Или может быть это часть мирового закона о переходе в новое состояние. Как феникс, которому необходимо испепелить себя прежде, чем переродиться. Смерть - это часть жизни...
  
  Полунин поежился. Подозрительно посмотрел на бутылку и отставил её в сторону. Так почему же тогда в живых остался только старик? Ну конечно, должно быть именно он был каким-то элементом, встроенным в этот процесс умирания-перерождения. От неожиданной мысли перехватило дыхание.
  БАХ! Полунин вскочил с кресла и обернулся. Кто-то ударил в окно секунду назад.
  На улице было уже темно. Из-за света в кабинете, Полунин не видел, стоит ли кто-то снаружи. Он попятился к выходу, нащупал рукой выключатель... Щёлкнул. Свет погас.
  
  По окну сползала какая-то темная жижа. Полунин подошел ближе, приоткрыл створку и осторожно выглянул на улицу. Ни души. Полунин провел ладонью по внешней стороне окна. Стекло было мокрым и склизким. Он закрыл створку и посмотрел на ладонь. То, что попало в окно, на самом деле была черной рассыпчато землей. Нежели кто-то швырнул её в окно? Полунин стал присматриваться, ему показалось, что над лесом возвышается темная фигура.
  
  - Чёрт бы тебя побрал, с твоими безумными мыслями, - сказал Полунин, вытирая руку о брюки. - Совсем уже крыша едет. Наверное, сверху упало и от ветра черканула по окну.
  
  Полунин и сам не поверил такому глупому объяснению, но выходить на улицу, чтобы проверить в чем дело, его совсем не тянуло. Он хотел вернуться к чтению дневника, но понял, что боится поворачиваться к окну спиной. Чертыхнувшись, он развернул планшет и передвинул стул. Сев с обратной стороны стола, Полунин вновь пытался погрузиться в писанину. Но мысль была потеряна. Полунин так и сидел в темной комнате потирая в пальцах комья земли с окна. Он таки взял бутылку и снова отпил.
  ***
  Голова наутро болела. Полунин с трудом поднялся из кресла. Привычно протер очки и посмотрел в окно. Никакой земли на стекле не было. Полунин посмотрел на руку - та была чистой.
  
  - Приснилось, значит, - успокоил он себя. - Ещё бы не приснилось. Сначала всякого напьёшься, потом всякого наслушаешься.
  
  Взгляд Полунина упал на фотографию. Семейная фотография напомнили ему о минувшем сне. Полунин порылся в планшете и нашел свою старую фотографию. Полунин хмуро на нее уставился. Он так же стоял чуть в стороне. В такой же позе, даже руку как-то похоже изогнул. Не сказать, что Полунин сумел хоть как-то внятно объяснить, что именно произошло с местными жителями, но это уже было не так важно. Как ни странно, рассказ старика и прочитанное в дневниках хоть немного, но расставило всё по своим местам. Полунин многое не понимал из той сбивчивой истории о закомплексованном пареньке. Понимал лишь то, что его жизнь каким-то образом рифмовалась с его собственной.
  
  Полунин, конечно, не особо ориентировался в принципах жизнь людей прошлой эпохи и никак не мог понять необходимости пытать себя теми условностями, которые существовали в ушедшем обществе и в особенности не как не могу понять зачем нужно было жить в постоянном страхе и нужде и не пытаться его побороть или что-то поменять в своей жизни и быте.
  
  Последние отпускные дни Полунин находился в смешанных чувствах, при всех странностях этих мест он чувствовал здесь себя своим, а по количеству принятых им решений и взятой на себя ответственности он давно уже переплюнул всю свою прежнюю жизнь. В его голове постепенно зрела вполне ясная мысль - дать этой территории высшую категорию А11 и порекомендовать город для восстановления и новой жизни. Он хоть и отгонял её подальше, но когда как-то ночью, он в очередной раз сидел у костра, который разжег прямо во дворе дома где жил, и читал найденный дневник, с вложенными в него клочками бумажек испещрённые неровным подчерком детской руки, эта мысли пришла к нему в голову. Он от волнения больше не мог читать и отложил дневник в сторону и его неожиданно пронзило ощущение, что его жизнь наконец возможно обрела цель. Все сходилось: военный городок располагался рядом с лесом и озерами, электричество до сих пор работало, центральная дорога еще не заросла. Здания были типичные панельки 335 серии, которые давно уже легко перестраивались в современные КИТ11. Погода радовала больше, чем в городе. И самое главное не нужно заниматься ни переселением жителей, ни какой-либо формой их социальной адаптации. Одни плюсы. Но что-то все же мешало Полунину поставить свой росчерк на документах. Еще были вопросы к старику. И если он развеет свои последние сомнения, проще всего будет поставить галочки и отправить документы на подтверждение в Центральный архив.
  
  Полунин подошел к ящику и достал папку, на которой было написано "форма городских образований и категорий". Он пролистал несколько страниц. Практически по всем пунктам были галочки. Только население и демография, и переселение было с прочерками. Полунин закрыл папку и начал собираться. Он решил снова отправиться на кладбище. У него было несколько последних вопросов к старику.
  
  ***
  
  Полунин пробирался через лес к кладбищу. За почти месяц пребывания в этих диких местах его лицо сильно поменялось. Оно было уже не выхолощенным и гладко выбритым, а обильно заросшим и обветренным. Теперь он мало походил на городского жителя. Поселился он в старом панельном доме, весь внутренний интерьер которого сохранился и даже сумел найти и запустить генератор и получить электричество. Правда с частыми перебоями. На улице начиналось лето, поэтому проблем с обогревом не было, а если было прохладно, то Полунин просто открывал шкаф в любой из квартир и брал подходящую ему одежду. Свой тяжелый и душный комбинезон Полунин забросил в дальний ящик и вспоминал о нем лишь в кошмарных снах. С едой проблемы тоже быстро решились. Питался Полунин крупами и консервами, которые спокойно хранились в бесхозном бомбоубежище и на складе магазина. В целом Полунину такая жизнь даже нравилась. Каждый день он сталкивался с новой неопределенностью и справляясь с ней он будто бы и сам становился чуточку сильнее и увереннее в себе. Печалило лишь то, что отпуск его подходил к концу и скоро нужно было возвращаться в стерильный город, к нормированной и цикличной работе, вытягивающей все жизненные соки.
  
  Пройдя через лес и забравшись на возвышенность, Полунин окинул взглядом рассыпанное множество несуразных панельных построек и глубоко выдохнул. Полунин по привычке топтался на месте, дымил сигаретой и без остановки щёлкал крышкой своей зажигалки созерцая окружающее. А может, зря всё это? Может, всё-таки плюнуть и вернуться в город к своей архивной работе? Что если никто не поддержит его идеи, а на него посмотрят, как на спятившего дурака. Подобные мысли начали посещать Полунина ещё неделю назад, и вовсе не потому, что он боялся перемен. Хотя кого он обманывал? И поэтому тоже. После долгих лет кабинетной работы такие вот разрушения зоны комфорта, наряду с физическими нагрузками казались издевательством над слабым организмом. Ноги гудели, суставы ломило. Зато, к приятному удивлению Полунина, перестала ныть вечно больная спина.
  
  И всё-таки главная причина сомнений крылась в воспоминаниях Полунина. Что если тот бред, что он узнал окажется всего лишь фантазией архаического сознания местных жителей, которое по какой-то причине так на него влияет. Слишком хорошо Полунин помнил прошлые визиты к старику. Помнил, как ходил к нему и собирал информацию о странном пареньке, пил мерзкий горький отвар, который вязал рот, словно недозрелая хурма. Помнил головокружение и странные вибрации по всему телу, помнил, как мир начинал менять очертания, и как растекались предметы, стоило задержать на них взгляд. Будто кто-то плескал растворителем на картину.
  
  Сарай старика находился с обратной стороны кладбища, словно граница между мирами - с одной стороны зеленый лес, с ветвистыми деревьями, с другой темная раскопанная земля и километры крестов. Бревенчатый сарай возвышался темным пятном, с высокой покатой крышей, укрытой потемневшим шифером. Рядом рос старый одинокий дуб, ствол которого изогнулся в причудливом танце - казалось, будто дерево склонилось над домом и пытается укрыть его своими ветвями. К кедру были привязаны оленьи черепа. От каждого порыва ветра они постукивали друг о друга.
  ***
  Полунин оглянулся, неподалеку слышался лязг лопаты. Старик по привычке как ненормальный орудовал ею, стоя по колено в яме и откидывая в сторону землю. Заметив подходящего Полунина, он остановился.
  
  - Я смотрю поменяла тебя местность... Так и знал, что скоро вернешься.
  
  Старик, опершись о лопату в одно движение выскочил из ямы и уже не так резво поковылял в сторону своего сарая, жестом показывая Полунину, чтобы он шел следом. Старик впервые приглашал Полунина зайти. Он открыл ветхую дверцу и скрылся в темноте помещения. Полунин оглянулся на звенящие в тишине леса черепа и зашёл следом, захлопнув за собой дверь. В полной тьме помещения он никак не мог разглядеть саму комнату. Полунин вытянул руку ориентировочно туда, где должен был располагаться выключатель. И он там действительно был. Но после нескольких щелчков свет так и не зажегся.
  
  - Не горит.
  
  Через несколько мгновений в углу раздался легкий треск и показались пока еще небольшие языки пламени.
  
  - Мне оно ни к чему. Внешнее мне уже давно не так интересно. А для остального нужны другие глаза.
  
  Полунин не видел старика, а голос раздавался со стороны темного пятна у печи. Комнату освещали лишь отблески пламени, мерно гудевшего в утробе печи. Огонь разгорался и блики танцевали на бревнах. Комната постепенно проступала из потемок. Пламя отражалось от металлических кружек, стеклянных банок и переливалась в чешуе висящих на ниточках рыбин. Темное пятно схватило сигареты и переместившись забралось наверх печи. Полунину почему-то захотелось сдернуть тряпки с окон и впустить в помещение хоть немного солнечного света.
  
  - Я же тебе всё рассказал. Что тебе теперь нужно?
  
  Огонь разгорался, и Полунину, силуэт старика, ютившегося на полатях, казался неизвестным и каким-то другим. Подогнув под себя ноги, старик сидел под потолком, словно птица, и держа спину неестественно возился с трубкой. Морщины на его лице, будто меняли своё положение, стоило свету упасть иначе. В отблесках пламени его лицо казалось молодым, ну или, по крайней мере, зрелым. Но стоило огню разгореться сильнее как Полунин отчетливо видел перед собой дряхлого старика. В моменты молчания он напоминал восковую фигуру. Длинные седые волосы падали ему на плечи, а на висках были заплетены в тонкие косички. Взгляд косых глаз старика - глубокий, цепкий, и неподвижный, - ещё больше придавал ему сходства с птицей.
  
  - То, что ты рассказал стало и моим опытом... Я вот только никак не могу понять одного. Почему все-таки он не тронул тебя?
  Полунин сделал паузу и вновь принялся щёлкать крышкой зажигалки. Гробовщик громко чиркнул спичкой, и, причмокивая губами, затянулся трубкой. Под потолком пополз густой дым.
  
  - Занятно-занятно, - призадумался старик. - В сердцевину зришь...
  Старик выдохнул облако дыма и на секунду скрылся из вида. Когда табачный смог расплылся по комнате, Полунин увидел, что старик подвинулся ближе.
  
  - Тут так просто и не ответить. Это ты не того выбрал чтоб просто разжевать. Каждую мысль нужно взращивать, тянуть. Иногда на одну только мысль целую жизнь надо... А ты такой вопрос мне кидаешь...
  Старик поднял металлический чайник и поставил его на металлический выступ, торчащий из печи.
  
  - Если готов понять не логикой, а сутью то я, пожалуй, могу помочь...
  Старик стал срывать сухие листья с висящих над ним кустиков и кидать в чайник. Полунин с удивлением смотрел на проворные движения старика.
  
  - Ты видно и впрямь ждал, когда я приду, - усмехнулся Полунин, поглядывая на металлический чайничек и стоявшие рядом два стакана.
  Старик забормотал под нос.
  
  - Ждал, ждал... Все мы чего-то да ждем. А чего ждем? Жизнь она такая...
  За окном послышался стук копыт. Старик оборвался на полуслове.
  
  - Опять приперся. Видел черепа у входа?
  
  Полунин кивнул.
  
  - Постоянно приходит. Уже и бояться совсем перестал. У него самка погибла тут неподалеку. Я пытался входить, но с такими ранами долго не живут. В итоге погремушку это соорудил. А этот приходит теперь. Они же тоже все понимают. Как-то выхожу и вижу стоит и череп облизывает...
  Полунин отодвинул тяжелую пропитанную пылью штору и выглянул в окно и действительно увидел того самого оленя, которого встретил, когда впервые поднимался к старику. О стоял не шевелясь, как статуя. Полунин отошел от окна.
  
  - Он тут один?
  - Да что ты, у них у реки целый выводок. А этот повалился. Иногда подкармливаю его. Жалко животину...
  
  Старик приподнял начавший кипеть чайник и стал разлил по стаканам мутную жидкость. По помещению разлился резкий запах.
  
  - Странно у тебя старик чай пахнет...
  - А с чего ты взял что это чай?
  
  С какой-то усмешкой сказал старик, пододвигая к Полунину чашку.
  
  - Ждал говорит его... Ну да, ну да. Ждал...
  
  Полунин взял чашку и какое-то время смотрел на темную мутную воду. Старик же, посмеиваясь продолжал свой равномерный бубнеж, делая небольшие глотки.
  
  - Ждал? А чего мне ждать? Интересно ты говоришь. Я жду только смерти. Но кому-то она подарком идет, а кто-то не допросится... Жизнь она и проста, и сложна одновременно. Просто нужно понимать, что все меняется. А к изменениям нужно быть готовым. Сегодня пришел ты, завтра еще что-то произойдет. А в основе забытое. Понимаешь? Все повторяется. Сначала как игра, потом как жизнь, которая в основе та же самая игра. Потом норма. Уже привычная и повторенная.
  Он как будто постепенно разгонялся, как бывает у стариков, которые начинают говорить и уже не могут остановиться.
  
  Старик засмеялся. Выглядел он как ненормальный, а глаза странно блестели. Полунину на секунду показалось, что старик смеётся над ним - смеётся над его глупостью, словно он не понимал очевидных вещей. Словно он безмозглый пес, который гоняется за собственным хвостом. Полунин отставил чашку в сторону и поднялся.
  
  - Давайте я в другой раз приду...
  
  - Чего напрягся то? Знаешь, что тебя точно повеселит? Если посмотришь в течении нескольких дней как разлагается труп и поймешь, что рано или поздно и тебя это ждет то, все страхи улетучатся. Все вопросы найдут ответы. Чего стоишь дубом? - старик вновь махнул рукой. - Садись! Там под столом корзинка. Достань.
  Полунин сел на скамью и достал корзину. В ней лежала банка с мёдом и кедровыми орешками, черничное варенье. Сам старик сдернул с веревки одну соленую рыбину и разломав начал жевать. Откинув голову на стол.
  Полунин с удивление смотрел на собранное в корзинке.
  
  - Когда только успеваешь, все это собирать?
  
  Полунин наконец снова взял горячий стакан и помедлив сделал глоток. Вязкий горько-солёный отвар на вкус отдавал мертвечиной. Полунин с трудом сдержал рвотные позывы. Он поморщился, зажмурился и сделал еще несколько глотков.
  
  - А время то оно пустота. Птицей умирает у тебя на руке, а ты слепой и не видишь. Оно жизнь, утекающая между пальцев и тень за твоей спиной. Охотник и жертва. Жизнь и смерть... Просто мы не привыкли всего этого замечать. А реальность творится каждую секунду. Магия пронизывает все.
  
  Полунин поднял голову и внимательно посмотрел на старика. Он не сразу понял, что его вдруг так смутило. Внешность старика менялась на глазах, при этом черты лица оставались всё те же. Полунин не понимал, как такое возможно, но каждый раз, когда он поднимал глаза на старика, ему казалось, что перед ним сидит новый человек.
  
  - Каждая жизнь - это книга, история. Человек он и автор, и герой. Все одно. Но есть и то, что ткет эту историю, этот красочный ковер пересекающихся сюжетов. Ткет его страх и боль. Смерть - это не конец. Это переход к новому. То, что мы не в состоянии познать жизнью. Но если есть что-то плохое, то непременно будет и хорошее. Люди забывают, что и черт служит богу. Делая всю грязную работу за него.
  
  Старик тихо засмеялся. Полунин заерзал на стуле, рука привычно потянулась к зажигалке. Щёлкнув крышкой несколько раз, он просто зажал зажигалку в руке. Он не хотел, чтобы старик заметил его волнение. Но посмотрев на немощного старика опомнился и попытался убрать её в карман. Всему своё время. Куда торопиться? Но рука не слушалась, и зажигалка просто выпала на пол. За окном свистел ветер, в доме гудела печка, потрескивали дрова. Полунин сделал еще глоток. Потом ещё. И снова. Полунин не заметил, в какой момент дом старика вдруг закачался, подвешенный на веревке. Стены заходили ходуном. Под потолком зашатались карнизные балки. Полунину показалось, что он слышит крики и голоса.
  
  - Страх голову кружит, да только жажду не утоляет, правда? А жажда в жизни теплиться даже в умирающем, даже в самом мелком и убогом. Человек он ведь создан чтоб улавливать ускользающее. Об ускользающем думают боги. Прошлая секунда никогда не станет данностью. Мы вспоминаем прошлое складывая историю. А жизнь вне логики, жизнь меняется каждую секунду, а мы и созданы лишь для того, чтобы увязывать расходящиеся тропинки в узел... А жизнь продолжать смертью и тут и есть выход и вход...
  
  - Что ты несёшь? -Полунин попытался подняться, но его качало и он снова упал на лавку.
  
  - А ты не слыхал историю про города мертвых? Про то как все до одного жителя этого города стали мертвецами и затягивают к себе каждого что к этому готов. Рано или поздно неминуема наступает смерть органической жизнью. А разум бессмертен, ты думаешь он в твоей голове? Глупый, глупый человек. Он выше всего. Растения, животного и даже человека. Зерно всегда даст росток, а гусеница станет бабочкой и миру плевать что, в этот момент происходит у неё в голове. Так и с человеком, только изредка мы касаемся чего-то большего.
  Старик говорил, словно заведённая игрушка, будто и не слышал криков Полунина. Полунин обернулся к нему.
  
  - Прекрати. Я не понимаю тебя.
  
  Старик лишь улыбался. Тряска вокруг всё усиливалась.
  
  - ... а что поделать, раз судьба такая у человека. Мир - это маятник. Мы все создаем окружающее. И только в этом есть смысл и только в этом есть наша функция. Окружающее сопротивляется, потому что её законы нерушимы, а человек пластичен. Сегодня мы живем в гармонии, а завтра нет. Сегодня мы несем жизнь, а завтра смерть. Нет ничего статичного. Статичное превращается в песок и питает землю. Пластичное вечно меняя форму.
  
  - Что происходит? Что происходит, черт возьми?!
  
  Только сейчас Полунин заметил, что всё вокруг замерло, будто кто-то остановил время. Ветер за окном больше не свистел, капля на чайнике перестала ползти вниз... Над тлеющей сигаретой завис и замер в одном положении дым. Один старик продолжал шевелить губами, глядя прямо в глаза Полунину.
  
  - Вот ты говоришь, что смерть - это плохо. А если ты с детства живешь в такой вселенной, где все вокруг её отрицает. Ты живешь в раю. А потом наступают перемены и нет уже того прошлого рая. А новое уже совсем не то. Оно противно. Родители не любят детей, дети не признают родителей. Нет связи от прошлого к будущему. И лишь настоящее ежесекундно меняется, перетекая из одной формы в другу. А ты уже не успеваешь за ней, и единственная твоя цель уничтожить то, что ты не понимаешь и не принимаешь. И тогда появляюсь я.
  
  "Никакой он не старик! - пронеслось в голове у Полунина. - Он вообще не человек!"
  
  Дверь в избу распахнулась. Из темноты улицы, цокая копытами по деревянному полу, в дом по-хозяйски зашёл олень. Цок-цок-цок...
  Полунин захрипел и попятился к двери.
  
  - ... а там уже и не различишь, где плохое, а где хорошее. В этом хаосе война становится миром, а зло добром и наоборот. И тогда я вступаю чтобы затереть окружающее.
  
  Старик вдруг замолчал.
  
  Затем встал из-за стола, навис над Полуниным и заговорил другим, свинцовым голосом:
  
  - ты, кажется, забыл, но сколько раз в детстве мучаясь от издевательств ты сам представлял, как разрушаешь привычное и уничтожаешь обидчиков.
  
  Старик плюнул Полунину под ноги. Затем взял полено и начал бить им по столу, целясь в какое-то круглое насекомое. Через секунду до Полунин дошло, что это и не насекомое вовсе. В месте, где мгновение назад лежала рыбья голова теперь ползала между тарелками маленькая человеческая голова - с закрытыми глазами. Присмотревшись, Полунин увидел, что это его голова. Старик, хохоча оглушил голову, схватил её двумя пальцами и начал прикручивать обратно к рыбьему телу.
  
  - Сбежать собрался? - сказал Старик голове. - Ты своё ещё не отжил!
  
  Мир кружился. Старик прикручивал голову Полунина к объеденной рыбе, а голова никак не хотела вставать на место и всё время выскальзывала из промасленных пальцев. Раз! Поворот. Мир закружился сильнее. Голова раскрыла рот в беззвучном крике. Старик крутанул ещё раз. Дом вновь поплыл, словно на карусели.
  
  Старик сильнее надавил на голову и ещё раз крутанул. Полунин почувствовал, как чья-то рука сжала его виски. Казалось, будто его избивают. Удар за ударом, Полунина тошнило, бросало из стороны в сторону, и он никак не мог зацепиться взглядом хоть за что-нибудь.
  
  Голова выскользнула из рук старика и покатилась по столу. Тиски, сдавливающие сознание Полунина, на секунду ослабли. Он воспользовался промедлением - тут же подскочил с пола и, падая, ринулся в сторону печки. Он сшиб грудью стоявшую рядом посуду. Чуть не уронил чайник, но в последний момент успел подхватить за кочергу. И размахнувшись ударил старика по голове и побежал к выходу и открыв дверь выбежал. Перед ним открывался вид на кладбище. Вокруг толпились люди. Полунин бежал, проталкиваясь между ними. Это были умершие жители городка. Полунин бежал, проталкиваясь через них, пока не споткнулся и не упал в свежевырытую стариком яму. Над ним кто-то наклонился.
  
  - А теперь слушай, слушай, слушай... - голос становился всё дальше, улетая куда-то вверх. - Слушай свист, ты падаешь вниз... Слушай гул и следуй за белой собакой...
  ***
  В лицо подул сильный ветер. Полунин открыл глаза. Он оглянулся вокруг и понял, что стоит на центральной площади поселка. Городок будто ожил. Люди заполняли улицы. Но, помимо этого, по городу растекалось нечто непередаваемое. Какой-то смок ужаса, пронизывающий до самых костей. Несмотря на, казалось бы, царящее благополучие внутри было такая бездна страха и неопределенность, какую Полунин ощущал разве что только в самом детстве. Когда родители подолгу не возвращались домой, а он сидел и ждал всю ночь надумывая самое плохое. Окружающие жители занимались своими бытовыми делами, не замечая ни его, ни происходящего. А новоиспеченный Полунин тонул в омуте своего страха. Хотелось залезть в самую отдаленную и темную дыру и там забиться в угол. Рядом с собой Полунин услышал рычание и повернув голову увидел большого белого пса, который скалился, смотря на него, готовясь к прыжку. Полунин сорвался с места и побежал по улице поселка, преследуемый диким зверем. Он не оглядывался. Лишь слышал, позади рык и легкий топот, - вначале легко и быстро, с каждой секундой топот усиливался, превращаясь в топот догоняющего великана. Полунин бежал сквозь лес, а позади раздавались истошные крики, деревья скрипели и щепками разлетались в стороны. Полунин бежал, и чувствовал, как холодный воздух разрывает его лёгкие, а позади кричали-кричали-кричали:
  
  - Здесь царствует смерть.
  
  Десятки голосов смешались в дикий умирающий хор жителей. Шумели окна, ударяющиеся друг о друга от ветра, скрипели трухлявые двери, срывающийся с петель. Полунин бежал по пространству, которое разваливалось и затягивала в огромную черную бездну.
  
  Полунин упал. Белый пес, поднявшись над лесом проглотил его, а затем выплюнул наружу.
  ***
  Полунин перевернулся на спину, вскочил и огляделся. Глухой сумрачный лес. Вокруг никого. И только крики со всех сторон:
  
  - Здесь царствует смерть.
  
  А затем на лес опустилась тень. Полунин обернулся, и увидел, как из предрассветного тумана выходит огромный темный силуэт. Он идёт через лес, возвышаясь над многолетними кедрами, валил деревья, не замечая их.
  Полунин понял, что крики доносятся с него. Весь силуэт был облеплен людьми, жителями городка.
  
  - Мы страх мира.
  
  Остолбенев, Полунин смотрел, как исполин неспешно идет по лесу и от него исходят крики и вопли. Спустя мгновение он скрылся в тумане и исчез. А затем стихли и крики. Он стоял посреди темного леса и не знал, где он находится. Темнота сгущалась, плотно укутывая Полунина и в этой темноте он начал вспоминать.
  
  ***
  
  И вот я ползу по деревянному мостику, рядом с черной водой, пытаюсь подняться и делаю несколько шагов. Где-то неподалёку от меня играет магнитофон и мать с отцом танцуют, от них идет жар как от печки. Мать вся светится и источает тепло. Я смотрю на неё и смеюсь. Начинается дождь и по воде проходит рябь. Я наблюдаю как рябь приближается ко мне и с её приближением все вокруг начинает сотрясаться. все сильнее и сильнее. мне становится страшно. Я спотыкаюсь и падаю, мостик наклоняется, и я качусь по деревянному настилу к воде. Родители не замечают этого, продолжая танцевать. Я в последний раз вижу их радостные лица и скрываюсь под водой. Время застывает, и я не понимаю сколько в действительности проходит, но, когда я наконец открываю глаза я вижу, что нахожусь в огромном холодном зале и вокруг большое количество побитых временем статуй и я парю между ними. Смотрю в их сколотые лица. Пространство сжимается, и я оказываюсь на ветке виноградной лозы, и толстая потная рука тянется ко мне и сорвав опускает в рот. Я вижу горячий красный язык и несколько рядов острых зубов, который смыкаются надо мной. Я, зажмурившись ожидаю. Но ничего не происходит. Я открываю глаза и нахожу себя в целости и сохранности сидячим на лодке посредине крупного озера. Лодка начинает заваливается на бок. Я хватаюсь за сеть, в ней бьётся рыба. Я выверенными движениями затаскиваю её внутрь. Рыба же от агонии подскакивает так сильно, что лодка трясется и вместе со мной переворачивается. Я снова тону и смотря на блеклое солнце, проникающее сквозь водную толщу, погружаюсь на дно. Всё глубже и глубже. Через мгновение я нахожу себя связанным, тащащимся по ободранной земле. И руки у меня в ссадинах и глаза заливает что-то липкое и опять наступает темнота. Вокруг пустое ничто, и я пытаюсь ухватиться за какую-то мысль, но мыслей нет, есть только состояние неопределенности. Ничего не понятно, и я не чувствую ничего. Ничего не вижу и не слышу. Постепенно я начинаю как бы мысленно сворачивать темноту, и темнота начинает поддаваться. Она начинает становится в каких-то местах более темной, в какой-то менее. Я слышу звон колокольчика и снова вижу лодку, на которой боролся с рыбой. И причал, где под музыку магнитофона танцуют мои мама и папа. Виноградную гроздь, находится у отца в руке, и я понимаю, что я везде и все вокруг я. Я пытаюсь как-то себя проявить, как-то выразить родителям, что я тут. Но усилия мои не дают результата, только несколько маленьких мушек по спирали прокрутившись летят к теплу и свету. Тогда я пробую еще раз и всполохом ветра в волосах моей матери уношусь вдаль. Отец дотрагивается до волос матери, поправляя их. Мать берет его руку и целует. Я снова попытался проявиться и тогда мать взяв руку отца в свою прижимает её к животу. И вот новый порыв ветра колышет воду, и лодка переворачивается, и рыба уносится в свои морские глубины, а мать, схватившись за живот садится на плед.
  
  Пространство сворачиваться и наступает темнота. Темнота, в которой постепенно начинают проступать равномерные пульсирующее колебания, которые передаваясь заставляют мое неопределенное сознание находится здесь. С каждым колебанием я как будто пробиваюсь сквозь какую-то плотность, становясь этой плотностью. И нет этому уплотнению ни конца, ни края. И продолжается оно до момента, когда я не оказываюсь в длинном-длинном коридоре.
  ***
  Полунин идёт по длинному и извилистому коридору, на стенах которого висят картины - вот Последняя битва Помпеи, Всемирный потоп, Вавилонская башня, Чума, Первая мировая война, вторая мировая войны, Хиросима и Нагасаки, Война всех со всеми. Один виток, затем следующий, затем еще один. Длинный-длинный путь никак не заканчивается. И вот спереди появился просвет, Полунин выходит в огромный зал. Между величественных статуй суетятся люди, развозя вытянутые деревянные коробы. Вдоль всей стены располагаются выемки, из которых валит огонь. Люди на специальных электронных машинках подъезжают к бесконечному ряду коробов и захватив по одному везут к той или иной ячейке вдвигают в неё. Огонь, полыхнув поглощает это подношение.
  
  Полунин идёт мимо семенящих вокруг людей с отстраненным видом. Он одет в простую оранжевую рубаху и льняные штаны ярко-синего цвета. Когда он проходит мимо, люди ему кланяются и отдают честь, совсем как военные. Он же, отрешенно и равнодушно смотрит на окружающее, приняв новую роль, и не сбавляя шага идёт к большой двери. Подойдя к которой, он нажимает на кнопку и огромные створки начинают медленно расходиться в стороны. Перед Полуниным открывается вид на небольшой городок. Между вымощенных дорожек стоят длинные ряды разноцветных уютных домишек. Улицы заполнены людьми, весело суетящихся, готовящихся к очередному дню города. А на центральной площади располагается памятник, заваленный цветами. Это памятник субтильному подростку, смотрящему куда-то за горизонт с надеждой на лучшее.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"