Говорили много всякого. Дескать, оме Ульрих убийца с руками по локоть в крови (что правда, то правда), именно он причастен ко всяким беспорядкам в работе городских служб - прошлый раз, помните, в Жёлтом крейсе два дня воды не было? Он это. Больше некому. По ночам оме Ульрих ходит под окнами домов и, подслушав разговоры, пробирается в дома, шарит в вещах жителей. И уже есть пропажи. Слышали - там, в Чёрном крейсе, у троих матросов с военных кораблей месячное жалованье пропало! (и пофиг, что эти трое после выдачи жалованья в кабак завернули). А ещё говорят... оме этот... он мёртвый! Точно-точно! Двоюродный брат супруга писаря рата Зелёного крейса говорил, а ему рассказывал родственник прислужника Схолы, он на побывку приходил, ну, так, посидели в кабачке на Проломной улице, что оме этого десять искусников за руки и за ноги вытаскивали из хижины Великого Адальберта! А он упирался! А сам неживой! Они хватают, а у него рука - р-раз! и одни только кости у искусников в руках остались! И ещё шевелятся! Это уж потом целители, как смогли, собрали его... скелет, то есть. Он вообще сейчас только за счёт одежды держится. А под рубашкой у него голые кости! Да... Вот так вот... Самое главное - детей от него берегите! Он в полнолуние кровь пьёт! И самая для него лучшая - детская. Да ещё и корабль притащил к берегу. А на нём трупов видимо-невидимо. По ночам к нему вообще лучше не приближаться. У нас сосед, вот Сила свидетель, на днях мимо проходил, так не поверите, смотрит, а на корабле этом привидения! Прозрачные, синие. Стоят и на берег смотрят. Он-то глаза вытаращил, а ему с борта рукой машут, дескать, к нам иди... (сосед этот давно под надзором властей находится, как пьяница горький, бевертунг у него почти на нуле и, если за ум не возьмётся, то один из кандидатов на выселение - но кого это волнует, когда оме-людоед на корабле привидений в город притащил!).
Вобщем, повторялась ситуация бывшая со мной в Майнау. Там я тоже превратился в городское пугало.
Вездесущие мальчишки сверху донизу облазили несчастный биландер, стоявший всего в десяти метрах от парапета набережной, носом к берегу. Днище, обшитое медными листами, глубоко затянуло в песок и сдвинуть судно при отсутствии приливов в Срединном море не представлялось возможным. SS забрала с корабля всё, что можно, вплоть до бегучего такелажа и парусов. Стоячий такелаж трогать пока не стали. Военные власти, будучи не в силах снять корабль с мели, приговорили его к разборке на месте. А пока он служил бесплатным аттракционом для местных мальчишек от шести лет и старше. Они вброд проходили к кораблю - глубина не превышала полуметра и, подсаживая друг друга, забирались на борт. Опасливо заглядывали в пропитанную трупной вонью тёмную глубину трюма. Самые смелые, притащив свечки, лазили по трюму, шлёпая босыми ногами по лужам на дне корабля. В течение нескольких дней убедившись, что ничего опасного, кроме удушающей вони, нет, биландер огласился криками детворы с упоением игравшей на палубе в догонялки, в пиратов и как обезьяны лазившим по выбленкам до марсовой площадки на грот-мачте и обратно.
Детский шум мне этот надоел до невозможности и в один из дней, когда занятий у меня в Схоле не было и я туда не пошёл - просто неохота было, я вышел к набережной. Долго стоял, постукивая пальцами по парапету и размышлял, что делать с биландером. Так-то по справедливости, корабль - моя добыча. Взят с бою. Единолично мной. Только вот зачем он мне?
Переместившись телепортом на палубу уже загаженную птицами, медленно прошёлся туда-сюда. Задрал голову, глядя на переплетение канатов, удерживавших грот-мачту. Р-романтика! Мать её...
Энергетическое зрение, на которое я перешёл, разглядывая незваных посетителей, показало, что под палубой сидят четверо. Один побольше - видимо старше, а трое других одного роста.
Так-так... Передо мной стояли опустив головы четверо босоногих детей. И самое главное, я их знаю! Тот, что побольше - мальчик-альфа из-за которого Аделька в первый свой день в крейсовой школе кол по поведению получил - на задней парте вели с ним диалоги о рыбалке. Кол от Гризелда. А трое детей поменьше - очень миленькие тройняшки-омеги из класса Адельки. Похожи друг на друга, как капли воды, сказал бы - как две, но их трое. Отличаются друг от друга волосами. У одного они светлые, а двое других тёмненькие, только у одного волосы почти до плеч, а у другого короткое каре, чем-то причёску Эльфи напоминает.
- О-оме... простите нас..., - мальчик-альфа тяжело вздыхает, не поднимая взгляда, омежки столпились у него за спиной и прячутся друг за друга, любопытно и опасливо сверкая глазами, - мы это... тут...
- Ну, вас-то я, господин Эрих, знаю. Довелось... А это у нас кто?
- Алис, - светленький омежка сделал книксен, - Биргит, - продолжил тёмненький с короткими волосами, - Карин, - закончил тот, что с волосами подлиннее, и все вместе снова, как по команде, делают книксен, - Беккер...
А-а! Это их я по-пьяни сватал Юргену, когда устроил попойку у него в борделе.
- И что же вас всех сюда привело, господа? И, позвольте узнать, почему вы не в школе?
Четыре носа повисли ещё ниже.
Да ясно же. Сбежали с уроков. А шило в попах не позволило упустить возможность полазить по брошенному кораблю на котором настоящие(!) пираты плавали. Ради этого и сбежали.
Но Беккеры... Сразу трое... Вот ведь! Оказывается, в тихом омуте черти водятся!
Девочки! Тьфу, чёрт! Омежки. Очень уж на девочек похожи.
Видимо, чувствуя мои рассуждения, все четыре пары глаз уставились на меня.
- Ну, что же, придётся обо всём сообщить господину директору и господину Гризелду..., - начал я размышлять вслух.
Четыре пары глаз сделались умоляющими.
- Оме..., - выдохнули все четверо.
Побег с уроков - серьёзный проступок. Эриха и посечь могут. Да и девчонкам тоже прилетит. Опять! Какие, к чёрту, девчонки! Беккеры они. Короче, Беккерам тоже прилетит. Смотря по прошлому поведению. Но скорее всего - они в школе образец благонравия. Поэтому телесно не накажут, а вот постоять в углу после уроков придётся. А уж стыдно-то как! Ещё и в журнал ученика запишут. Да-а. Дела.
Заложив руки за спину, я молчал, прохаживаясь перед ними по палубе. Все четверо молчали и только провожали меня взглядом, ожидая решения своей судьбы.
- О-оме..., - набрался храбрости Эрих, - а Аделаид... он где сейчас?
По тому, как был сформулирован вопрос, я догадался, что в отношении Адельки школьная молва тоже напридумывала всякого. Из школы он ушёл буквально на следующий день после того, как в Схоле его проверили на предмет направления Великого Искусства. Руководство школы, безусловно, знало, куда он делся - как-никак документы о переводе подписывали, а вот отсутствие Адельки в классе дало повод для пересудов среди учеников. Тем более, что семена упали на подготовленную почву - родители учеников тоже отовсюду тащили домой слухи об оме-убийце.
- Аделаид Венцлау фон Брюннен (баронское имя Адельки) не так давно снискал расположение Великой Силы, господин Эрих, и теперь он учится в Схоле...
Глаза всех четверых снова воззрились на меня. Светленький Алис толкнул локтем Эриха, буркнув, при этом надутыми губами:
- Вот видишь, а ты говорил, что его выпили...
Эрих отбрыкнулся:
- Погоди ты, может ещё и неправда это.
Желая развеять все сомнения, я заявил:
- Если вы дадите себе труд подождать, господин Эрих, - здесь я вынул часы Зульцберга, с которыми не расставался, - то через два часа и семьдесят минут сможете его увидеть - он как раз к этому времени возвращается из Схолы.
- А... - возразить на эту сентенцию Эрих не смог.
- Итак, господа, посоветуйте мне - что с вами делать?
- Мы... это... отпустите нас оме-е..., - три пары восхитительно распахнутых, обрамлённых густыми чёрными ресницами, девчачьих глаз умоляюще уставились на меня. Эрих в спектакле не участвовал - чувствовал, что не вытянет.
- Ага! Отпустить, значит?
Да-да, отпустите нас, оме, мы больше никогда-никогда так делать не будем - молча закивали головками тройняшки. Эрих поддакивал.
Эмпатия говорила мне, что всем четверым страшно. Но в тоже время любопытство до такой степени овладело детскими душами, что... от избытка чувств кто-то из омежек, Алис, по-моему, даже пИсать захотел. Страх и любопытство. Какое насыщенное сочетание!
Даю себе немного воли и начинаю чуть заметно тянуть эти эмоции из детей.
Они немного успокаиваются.
Хм... А что если попробовать тянуть не смесь эмоций, а что-то одно? Страх, к примеру. Тогда у них только любопытство останется - говорит мне ясновидение. Но отпускать просто так нельзя - пора восстанавливать своё доброе имя в Лирнессе.
Вот с них и начнём.
Эрих и тройняшки почувствовали, что им вдруг стало совсем не страшно. Только интересно до невозможности. Оме же, встряхнув длинными волосами, снова прошёлся перед ними и, подумав, сказал:
- А хотите на острове побывать? На настоящем, тропическом?
Страха в детях не было и не успели они кивнуть головами, как обстановка вокруг корабля, на палубе которого все они стояли, сменилась - вместо городской набережной раскинулась огромная лагуна. Шелестели листья пальм, дул тёплый ветер, за рифом грохотал океан. Босые ноги (туфли и чулки были спрятаны под кустами на набережной) всех четверых по щиколотку утонули в ослепительно белом тёплом мелком песке.
Ахая и повизгивая от восторга, дети разбежались по острову, восхищённо выкрикивая и зовя друг друга посмотреть - вот прямо сейчас! и никак иначе - на раков-отшельников, на птиц, на восхитительные цветущие кусты, на пальмы усыпанные орехами...
А я перешёл к тому берегу острова, с которого - я знал, открывается вид на лагуну с самым глубоким в ней местом. Внимательно присмотрелся и вот - биландер, взметнув стену брызг, плюхается в омут и притопленный мной, идёт на дно.
Избавляться от вони я решил таким образом: корабль постоит декаду или две затопленным. Морская живность потрудится над его очисткой, а там я его снова перетащу в Лирнесс и в порту мы его приведём в порядок. Судно изготовлено из тика, а эта древесина очень устойчива к воздействию морской воды и уже только поэтому оно ценно. Так-то он денег стоит, и немалых и, потому, разбрасываться своей добычей я не буду - хомяк сгрызёт начисто.
И вот над лагуной остались торчать только мачты.
Эрих, на чьих глазах биландер ушёл на дно, раскрыв рот, смотрел на место затопления пиратского корабля и на мачты, торчавшие из воды и удерживаемые смолёными канатами стоячего такелажа.
- Оме, а зачем это? - задал он вопрос, осторожно подойдя сзади.
- Ты же был на нём. Воняет там. Вот. А тут его почистят...
- А кто почистит, оме? - коротко стриженый Биргит Беккер присоединился к Эриху.
- Да вон..., - я показал на деловито таскавших раковины раков-отшельников, - они могут. Там ещё набежит полно всяких - только дай. Во-от. А потом подремонтируем и можно плавать будет. Хоть вокруг Эльтерры...
- Ну-у... оме, вокруг Эльтерры не получится, - откликнулся Эрих, - корабль побольше надо. Там одних только припасов сколько надо!
- Хм..., - я протянул к нему руку, взъерошил непослушные волосы и привлёк мальчика к себе, - много припасов, говоришь?
Мальчик, млея от нехитрой ласки, молча кивнул головой.
Стоявший слева, Биргит подошёл ближе. Молча покосился на меня. Вздохнул. Тоже хочет. Я ведь неспроста Эриха глажу. Эти четверо будут первыми, кто начнёт рассказывать какой оме-убийца на самом деле хороший. Все они живут в Синем крейсе. Две улицы - свою и вышележащую соседнюю я в своё время обошёл и внушил тамошним жителям благоприятное ко мне отношение. Внушение это подновлю чуть позже. А эти дети живут не там и смогут, рассказывая обо мне, донести до родителей, прежде всего, что его светлость не так уж и плох.
Четыре самых больших пальмовых листа, сорванных мной, под воздействием телекинеза плетутся, превращаясь в затейливые корзинки.
- Эй! - кричит светленький Алис, размахивая рукой. Они с Карином в тенёчке, на подветренном берегу острова у самого уреза воды, взялись сооружать замок из песка.
Эрих отлип от меня и помчался к ним. Биргит снова вздохнул. Ну, иди уже ко мне...
Я чуть помог себе левитацией и Биргит оказался у самого моего бока. Также как и Эриху, запускаю руку в его волосы. Затем прижимаю его к себе. Чистая светлая радость выплёскивается на меня и пальцы свободной руки с чёрными когтями, рефлекторно дёргаются в диком желании схватить.
- А ты чего не с ними? - отвлекаю я сам себя.
- А-а... - чуть шевельнул рукой омежка, - не хочу... Мне с вами интересней... А потом... вон смотрите, оме, Лиска и Рин все штаны себе вымочили...
И действительно, дети толклись у воды и колени у них были мокрыми и в песке.
- Попадёт им от папы. Потом стирать заставят...
- А ты, значит, хитрый?
- Нет, оме, я тоже помогать буду. Мы вообще всё всегда вместе делаем...
Я перебирал рукой чёрные волосы на голове мальчика и, прищурившись, смотрел вдаль. За мачты затопленного корабля. Туда, на север, там, где на самом горизонте темнел ещё один остров.
А отца-то у Беккеров нет... Он моряком был. До боцмана дослужился. И однажды корабль боцмана Беккера просто не вернулся из моря. Судовладелец выплачивает по собственному почину супругу погибшего боцмана небольшую пенсию - отец был на хорошем счету. Да сам папа омежек трудится не покладая рук. Но их трое... И всем троим приданое нужно. Без этого никак. Иначе замуж не возьмут - таковы здешние реалии. Сейчас дети заканчивают школу. После окончания им начислят бевертунг, он будет чуть побольше, чем у остальных - омеги хорошо учатся и это откроет им определённые возможности, но...
Всё это я вытянул из головы Биргита.
Сейчас они берутся за любую работу. После школы, например, вечерами работают разносчиками готовых обедов. За полгеллера носят из ресторанчика еду заказчикам на дом. Но конкуренция на этом поприще высока - детей, желающих подзаработать много. А ресторанчик, откуда они таскают еду, один. И то, с хозяином едва удалось договориться. А ещё и носить приходится в разные места. И есть такие, куда тамошние мальчишки просто не пускают - отбирают судки и несут заказчикам, чтобы самим получить с них деньги и за обед и за доставку. Хозяину, естественно, ничего не достаётся и он тогда ругается на чём свет стоит. Два раза уже они так попадали. Едва долг перед рестораном удалось погасить.
Но они не унывают. Кто, скажите мне, в двенадцать лет смотрит на мир сквозь чёрные очки?
Да...
Корзинки готовы. Отпустив Биргита, умчавшегося к братьям и Эриху достраивать замок, выискиваю на пальмах самые крупные кокосы. На базаре, в Лирнессе, ими торгуют по весьма высокой цене. Ну, вот от меня подарок такой будет всем четверым.
Кокосы разложены по корзинкам - отыскал такие, чтобы были больше моей головы. Здесь на островах, такая разновидность растёт. В Лирнессе они значительно меньше. Созвал детей к себе, под восхищённые вздохи раздал корзинки, миг - и мы все пятеро стоим на залитой лучами Эллы набережной.
Ещё одно.
Телепортом вытаскиваю из дома три талера Лирнесской чеканки - эти лучшие. Прополаскиваю золотые монеты в мелких волнах и пристраиваю их внутрь орехов, лежащих в корзинках Беккеров. В самую серединку, туда, где плещется кокосовое молоко. Гипнозом внушаю детям, что кокосы ни в коем случае нельзя продавать, а съесть только самим. Ну, и папу угостить, само собой. Всё! Пошли! Вернее помчались. Все четверо, вытащив спрятанную обувь и чулки из кустов, дунули в разные стороны босиком. А, нет. Всё-таки, остановились и примерно, как благовоспитанные дети, поблагодарили оме за подарок. Вот так... А теперь бегом!
* * *
Пришедшему осматривать Эльфи Лисбету состояние моего ожившего организма не давало покоя.
- Оме! Ваша светлость! Прошу вас! - умолял меня маленький целитель, сложив кулачки у груди.
Кто-то ему подсказал, как на меня можно воздействовать. И я даже знаю, кто. Уровень мимишности в моём кабинете, где мы оба и находились, резко повысился.
Я, сидя в кресле за столом в моём кабинете у нас дома, молча разглядывал стоящего передо мной омегу, едва сдерживая себя от того, чтобы не вскочить и не начать жадно его целовать.
Ф-фух-х!
- Оме Лисбет..., - я сглотнул комок в горле, - а помните, те дети, которых вы... мы с вами, вывезли в Лирнесс? Они где сейчас?
- Оме! - воскликнул он в нетерпении, - Не переводите тему разговора...
И уже тише:
- Ну, что мне для вас сделать, ваша светлость?..
Целитель подошёл ко мне почти вплотную и, в смущении теребя на груди пуговку светлого жилета, низко опустил голову.
Что сделать? Что сделать? Раздевайся!
И ведь он и вправду готов на всё. Для меня. Эмоции целителя не врут. Я их прекрасно чувствую. Он неподдельно беспокоится за меня.
- Мне раздеться, оме Лисбет? - шепчу я.
Он молча, не поднимая глаз, кивает пепельной головкой.
Что ж...
Обхожу стол и, медленно потянувшись к поясу, обмотанному широкой шёлковой лентой, вытягиваю из-под него полы тонкой полотняной рубахи. Лисбет заворожённо следит за моими руками, расстёгивающими пуговицы рубашки. Наконец неторопливое расстёгивание закончено и я, встряхнув кистями рук и поводя плечами, ме-едленно спускаю её с плеч, открывая бледное костлявое тело. Глаза Лисбета стрельнули вправо-влево и моего носа достиг божественный запах иланг-иланга. Всё-таки, где он такие духи берёт? Надо у Вивиана спросить... Рубашка сползает назад, я отвожу руки за спину и она повисает на них, зафиксировав их сзади и открыв перед целителем беззащитную грудь с крупными омежьими сосками.
Заалев щеками, Лисбет подходит ещё ближе и осторожно проводит пальчиком по шраму на левой грудной мышце. Он так толком и не зарос - в своё время оказался очень глубоким.
Я чувствую, как в стоящем передо мной борются желание прильнуть ко мне и профессионализм и долг целителя. Целитель Лисбет в итоге побеждает омегу Лисбета и он, дрожащими прохладными пальчиками пробует нащупать пульс на моей руке. Джоленту, помнится, это так и не удалось сделать... Не получается и у Лисбета. Собравшись и уже не обращая внимания на моё полуобнажённое тело он, с озабоченным видом пробует пропальпировать грудь. Сначала спереди, потом сзади. Для чего я снимаю рубашку совсем. Затем настаёт черед аускультации. Лисбет, уставив мне напротив сердца деревянную трубочку с воронками на обоих концах, надолго приникает к моей груди, а я вижу его милое лицо перед самыми своими глазами. Лицо сосредоточено и сейчас он совершенно не расположен к шуткам. Мне же остаётся только вдыхать запах целителя.
- Оме..., - наконец выдыхает он, - я не знаю... Здесь требуется консилиум... У вас нет сердцебиения! Это невозможно! Так не бывает!
Он потрясённо оседает в кресло, в котором ещё недавно передо мной красовался обнажённый Вивиан.
- Что вас так поразило, оме Лисбет? - участливо интересуюсь я, присаживаясь перед ним на корточки.
- Ваше сердцебиение, оме Ульрих, - Лисбет здорово ниже меня ростом, к тому же кресло низкое и, присев перед ним, мои глаза оказываются напротив его лица, ну, может, чуть ниже. И сейчас омега нервно ломает пальцы, не зная, что происходит с дорогим ему человеком. А то, что я ему дорог, сомнению не подлежит - эмпатию не обмануть, - ваш пульс - один-два удара в минуту...
- Нет! Я так не могу! - порывается вскочить с кресла Лисбет, чтобы бежать за коллегами и всё выяснить для себя.
Я, телекинезом, осторожно удерживаю маленького целителя - когда ещё увижу его вот так - прямо перед собой. Безуспешно посопротивлявшись, он сдаётся. И только с горестным видом протягивает свою ручку ко мне, к моему лицу. Дотрагивается до моей щеки, проводит по волосам... Всё его существо сейчас разрывается от переживаний за меня. По правде говоря, мне и самому несколько беспокойно за своё состояние. Как это так - два удара в минуту? Но я же себя нормально чувствую! Если, конечно, не считать мой эмоциональный вампиризм. Я раньше так не делал. Вот и сейчас, ошеломлённый силой переживаний Лисбета за меня, я тяну и тяну из него эти эмоции, напитываясь сам до такой степени, что мне просто становится комфортно. Омега же, послуживший для меня донором, успокаивается и я, чувствуя это, решаю отвлечь его от мыслей о моём здоровье:
- Оме Лисбет... Вы помните, как-то мы с вами говорили о вашем докладе на факультете целителей? О докторской диссертации...
Ручка целителя дёрнулась и я прижимаю её к своей щеке, задерживая, а щёки Лисбета снова вспыхивают. Он помнит. Он всё помнит.
- Так вот..., - продолжаю я вкрадчиво, - может быть, мы с вами перейдём к непосредственному изучению... скажем так... предмета вашего будущего доклада?
Личико целителя заливается краской, что называется до корней волос, а я коварно продолжаю:
- Смотрите, оме, вот моя грудь... перед вами... и если вы протянете руку и пальчиком дотронетесь до соска... вот так...
Телекинезом, преодолевая сопротивление Лисбета, вытягиваю его вторую руку к себе, оттопыриваю указательный пальчик и начинаю водить им вокруг своего соска. Он стремительно твердеет. Прикосновения к нему становятся мучительно-резкими, где-то внизу, ниже пупка, наливается, начинает тянуть, заставляя мечтать о несбыточном (попросту, кончить не могу!). Лисбет будто под гипнозом - хотя я его не применял - заворожённо смотрит на происходящее с моим соском, розовые губки его чуть приоткрываются, показав самые кончики белоснежных зубов. Волна желания, пришедшая от него, захлестнула меня и тут же схлынула, поглощённая мной... Хм-м... эмоции вкус имеют. И вот эта вот волна от Лисбета принесла мне вкус ванильно-фисташкового пломбира... Наваждение немного отступает от омеги - я же поглотил большую часть его эмоций, и сейчас он чувствует, что...
Ах-х!
И будто перчика добавили в сладость - так проявилось чувство стыда - Лисбет почувствовал у себя в штанишках эрекцию!
Запунцовев ещё больше, он пытается тянуть обе удерживаемые мной руки к себе. Я отдаю ему ту, что водила пальчиком вокруг соска, а вторую, накрыв его ладошку сверху своей, перемещаю к губам и целую в самую серединку:
- Ну, что вы, оме... что вы? Не бойтесь... это нормально... вам ли не знать?
А в голове у меня разум работает, анализирует - оказывается, эмоции искусников для меня гораздо вкуснее. Имел возможность сравнить: Джолент, Лисбет теперь вот и Элл, супруг ректора. Разница ощутима.
Но с искусниками проблема - пока я сталкивался только с целителями. Как выяснилось ещё на факультете, Великая Сила допускает для них возможность некоторой жизни с эмоциями. А как с альфами? Где альфы-искусники возьмут для меня эмоций? Те же ректор с адмиралом. За обедом они оба были спокойны как камни. Кивали, улыбались в ответ на реплики Элла, но в эмоциях - ноль. Полный.
А между тем, Лисбет засмущавшись окончательно, прикрыл ладошкой промежность и опустил голову так низко, что передо мной оказался его пробор в волосах. Носа моего достиг восхитительный запах феромонов целителя, перебивший запах иланг-иланга. Смешавшись, оба запаха превратились во что-то немыслимо прекрасное - так мне показалось. Роза, нарцисс, чуть терпкости бергамота и немного сандала. Умопомрачительно свежо, лакомо и сладко. Или это он благоухает только для меня?
Чтож, не будем вводить в ещё большее замешательство несчастного, попавшегося мне в руки омегу.
Телепорт в дом Лисбета, прямо в спальню. Сжавшийся от неловкости, целитель у меня на руках, красное лицо вжалось в моё плечо и прячется на моей голой груди. А я бессовестно пью и пью его эмоции. Без разбора, тяну и тяну и не могу насытиться этой великолепной смесью, тем более приятной, что она направлена на меня.
С тоской и сожалением отрываю от себя лёгкое тело омеги, усаживаю его на кровать и, опустившись перед ним на колени, кладу на них свою голову. Посидим ещё немного, а там...
Лисбет и сам изнемогает под моим воздействием. Он прекрасно знает о моей к нему симпатии или может быть чем-то большем, но сам он... боится себе признаться в тех чувствах, что испытывает ко мне. А что он испытывает? Ну-ка, ну-ка...
Бессовестно вторгаюсь разум омеги и мощная эмоциональная составляющая его личности обрушивается на меня. Тяжи рефлексов, идущие из багровой глубины подсознания, напряжены. Папки языков - немецкого и латыни, опутанные смысловыми связями. Деревянные полки знаний и сведений о его жизни, шкаф целительских знаний с глухими дверцами... Особого беспорядка, свойственного остальным омегам, личности которых открывались передо мной, нет, но чувствуется какое-то напряжение. Тревога. И ясновидение говорит мне, что ещё немного моих издевательств над Лисбетом и Великая Сила оставит его. Причём оставит так, что после этого место ему - только в лечебнице из которой я с таким трудом вытащил Вивиана.
Или мы с ним должны стать истинными. И тогда часть его чувств ко мне перейдёт в стабильную фазу, распределится между ним и мной. Но это - связь. Пожизненная. Я не чувствую, что надолго задержусь в этом мире. Организм мой меняется. Как - пока мне не понятно. Ем я очень мало. Нет, проблем с поглощением пищи никаких. Но если мне есть столько, сколько хочется, то это раз в сутки - чашка чая и пара бутербродов. Сон - три часа в те же сутки. При этом, я выгляжу гораздо лучше, чем перед "смертью". На днях возился в мастерской - пробовал наладить пресс для книгопечатания и наколол палец. А крови нет. Потом уже из чистого любопытства специально ткнул шилом в руку. Засадил до половины, невзирая на боль. И ничего! Ранка затянулась, а кровь так и не потекла. Странно. При этом, ментальные силы мои возросли многократно. Достаточно сказать, что любой из искусников теперь в любой момент может оказаться под полным моим контролем. Я предвижу последствия многого из того, что делаю. Чувствую и знаю, что происходит со всеми моими в любой момент времени. По остальным - достаточно сосредоточиться и полная картина окружающего меня мира передо мной. А вот Лисбет... Я сам его довёл до такого состояния. И жажда эмоций от целителя, да ещё и направленных персонально на меня, захлестнула так, что я упустил из виду те поганые последствия, что сейчас так ясно встали передо мной.
Поэтому...
Длинные пепельные волосы Лисбета свесились на сторону, золотистые глаза закрылись. Снятая вплоть до трусиков одежда заняла своё место на стуле рядом с кроватью, а обнажённый целитель (не смотри! не смотри!) бережно уложен и укрыт одеялом. Мгновенное воздействие - и теперь он будет спать целый час.
А потом...
А потом он проснётся, пройдёт в ванную и удовлетворит себя, эрекция поможет - организму нужна разрядка. В том числе, психологическая. Эмоции обязательно должны быть отрефлексированы. Пусть и таким способом.
Иначе...
Вот вожусь и Лисбетом и даже боюсь думать, что дрочить он на меня будет. Охо-хо-хонюшки!
* * *
В течение пары дней я дорисовал на бумаге все иллюстрации к рассказу о Спартаке. Встал вопрос о гравировке нарисованного. Иллюстраций получилось более сотни - как я и планировал. Поход в типографию Схолы успехом не увенчался. Это оказалось что-то такое... примитивное до невозможности. Единственная комната, правда, достаточно просторная, оказалась увешана сушащимися свежеотпечатанными листами. Света категорически мало. Вдоль стен стоят наборные кассы. И два полуголых рабочих мечущихся между винтовым прессом, прижимающим листы, столом с набором, лотками с краской и валиками, которыми батырщик прокатывает набор после каждого оттиска. Если сюда и давать заказ, а я планировал издать никак не меньше двухсот экземпляров, то ждать выхода из печати книги придётся как бы не пару месяцев - мой заказ не единственный.
Решив для себя, что типография у меня будет своя индивидуальная и никак иначе, прыгнув во дворец Совета города, отыскал там сенешаля Совета, господина Рутгера фон Вюллерслебена. Потребовал от него в своё пользование дирижёра оркестра, игравшего на балу. Под моим воздействием сенешаль вызвал к себе дирижёра Ганса Урзенсоллена. Засели мы с ним в его комнате во дворце Совета, заваленной нотными листами. Удерживая его под своим воздействием, я загнал ему в голову музыку из балета "Спартак", знаменитое адажио, вытянувшее в своё время Лисбета из депрессии. Я решил, что будет целесообразно разместить партитуру прямо в книге, в том месте, где ведётся речь о том, как Фрин стал истинным Спартаку. Любителей музыки в Лирнессе множество и я надеюсь, что они смогут оценить Хачатуряна по достоинству.
Ошалевший дирижёр, потрясённый музыкой, без дополнительных понуканий принялся расписывать партитуру адажио для полного симфонического оркестра. Заодно я с облегчением узнал, что рояль тут уже известен. А на Земле его придумали только в начале 18 века... Видимо, увлечённость местных музыкой, а такое оказалось характерно только для Лирнесса, смогла подтолкнуть творческую мысль, а следом за ней пошла и мысль изобретательская. Короче, рояль тут был или как он назывался по-немецки - клавиер. Я даже лично пообщался с его роялистом, в смысле, с пианистом - тощим всклокоченным невысоким альфой средних лет - фанатом своего дела. Всё-таки клавиер тут считался новым инструментом и среди любителей музыки большим авторитетом не пользовался, исключая фанатов всего нового.
Возня с партитурой заняла у дирижёра четыре дня - и это он бросил все свои дела! Десять листов размалёванных безумными значками нот (чёрт в них ногу сломит!) оказались у меня в руках.
- Оме! Оме! Я потрясён! Оме! - восклицал дирижёр, бегая по кабинету, распинывая в стороны кипы листов с нотами и хватая себя за и так негустые волосы по бокам головы, - Это! У меня нет слов! Кто автор? Вы? Оме - вы гений! Это...
Чш-чш-чш... Тихо-тихо! - тянул я эмоции из господина Урзенсоллена. А тот заметно успокаивался под моим воздействием. Наконец, выдохнув сел в кресло у стола, за которым, собственно, и происходила запись адажио.
Чашки с недопитым чаем, огрызки булки на тарелке, тяжёлый дух пропитанный запахом нагоревших свечей - шарика дирижёру не давали и он писал при свечах. Короче самая творческая атмосфера.
Я раздёрнул в стороны глухие шторы и распахнул окно на открытый балкончик на каком-то высоком этаже в одном из шпилей дворца Совета. К нам ворвался свежий воздух и я, вдохнув прохладный воздух с гор - дворец находился в Золотом крейсе, так и остался стоять спиной к дирижёру.
- Господин Урзенсоллен, - мне пришла в голову интересная мысль, - как вы посмотрите на то, чтобы помочь мне организовать концерт для благородных господ города и Схолы? Все номера концерта требуют музыкального сопровождения. В том числе исполняться будет и то произведение, которое вы положили на ноты...
Никакого сомнения в том, что он согласится, у меня нет.
- О! Оме! - дирижёр начал опускаться на колени в восторге от того, что ему предложили.
Музыка, которую он перекладывал на ноты, настолько выбивалась из местных реалий, настолько была непривычна, но в то же время, вызывала такую бурю эмоций, что господин Ганс согласился без раздумий.
Именно этого мне и надо!
Я соберу толпу народу, среди которой будет множество искусников, все они будут испытывать те или иные эмоции. А я... Я буду тупо их поглощать.
Классно же!
Кроме того, в каком-то смысле это эксперимент - есть ли какой-то предел моему насыщению?
Но вернёмся к книге. Десять листов партитуры - это несколько не то количество, которое мне нужно. Я быстро просматривал большущие листы альбомного формата, нашёл несколько помарок, потыкал пальцем в них и дирижёр, повесив нос от огорчения - я специально гипнотизировал его на самое аккуратное написание, исправлял ошибки остро заточенным красным карандашом.
Что же придумать?
Гранки нот всё равно придётся ему показывать. Помнить он этого не будет, естественно.
Захватив целый рулон нотных записей, вернулся к себе домой. В столярную мастерскую, которая была назначена для размещения типографии. Повертев в голове так и эдак свою задумку, решил, что отливкой литер заниматься не буду. Мне проще, как владеющему телекинезом на достаточно высоком уровне (смею надеяться, что это так), сразу вырезать весь текст страницы на медной доске. Всего-то и нужны двести пластин меди миллиметров пяти толщиной. На них же будут вырезаться и иллюстрации. Правда, формат книги придётся сделать побольше - из-за нот.
По моему заказу из скобяной лавки на двухколёсной тележке привезли медные пластины нужного размера. Заказал с запасом - сразу триста. Мало ли что?
Из типографии Схолы безвозмездно позаимствовал целый бочонок типографской краски. У них там была только чёрная, поэтому пока цветные иллюстрации отпадают.
Из толстого букового бруса была собрана рама для пресса. Лоток, куда должны укладываться пластины был подогнан под их размер. Почти двое суток напролёт резал текст и картинки и даже сделал пробный прогон, отпечатав титульный лист, на котором значилось:
"Квинт Фабий Кунктатор. Спартак". И всё!
Я решил не связываться с бытовавшей здесь традицией расписывать название книги на целую страницу, типа: "Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами. Написано им самим".
К тому же я счёл полезным для себя скрыть своё имя под псевдонимом. Из памяти почему-то вылезло имя римского полководца времён Пунических войн. Сойдёт, я думаю. Всё равно его тут никто не знает. А стиль сохранится. О Риме же книга. Да ещё и кличка у него говорящая - Кунктатор, означает медлительный. В точности про меня - я эту книжку издать скоро месяц как пытаюсь, да всё времени нет - то одно, то другое, то вообще помер.
Мелкий, в четверть ладони, макет с нумерацией страниц тетрадей из которых будет состоять книга, лежит передо мной.
1 и 49. Пока нечётные.
Ну, погнали!
Телекинез всегда выручает меня в моей жизни здесь, на Эльтерре. Телекинез мажет стереотип краской, телекинез прикладывает лист к нему, телекинез прижимает этот лист так, чтобы оттиск остался только от текста и рисунка, телекинез снимает готовый лист на просушку. Телекинез же перекладывает медные стереотипы, меняя страницы первой тетради.
Делаю гранки книги.
Не хочется позориться некачественным продуктом. Хотя, поизучав местную книгопечатную продукцию, заметил и огрехи печати и ошибки в текстах, пропущенные нерадивым корректором, да и просто у меня в голове свои идеи по дизайну книги и я хочу реализовать именно их.
Передо мной мелькают листы бумаги, звякая, меняются медные пластины в лотке станка, летает валик с краской и мастерская покрывается разложенными на просушку листами бумаги с оттисками текста и посреди всей этой суматохи сижу я, на стуле, со сложенными на груди руками.
Час такой работы и полдела сделано - текст напечатан. Просмотрю его на предмет неточностей, потом снова в печать и передо мной в полный рост встанет более серьёзная проблема - переплёт.
Снова я мотался в типографию Схолы - к переплётчикам. И снова я утащил из Схолы кое-что. Так, по мелочи. Картонки для крышек книг, шёлковую нить для прошивки тетрадей, серпянку для капталов, коленкор для корешка и клей. Самое главное для переплёта - это клей. Бадейка казеинового клея заняла место в мастерской. Помимо этого пришлось понаблюдать за работой переплётчиков и даже залезать им в головы - в своё время я так учился шить. Почувствовав себя готовым продолжить работу над книгой, начал творить дальше.
Первая книжка вышла несколько кривоватой - я не смог ровно выполнить обрез. Тетради разъехались в разные стороны, да и ещё над картонками для крышек пришлось думать: холст или гладкая бумага? Решил попробовать и то и то. Часть книг - около десяти штук получили обложку из картона с наклеенным на неё холстом самого тонкого переплетения, которое мне удалось найти в Лирнессе. Название и свой псевдоним я выдавил крупными буквами - имя автора поменьше, а слово "Спартак", набранное крупно, разместилось почти на всю ширину обложки. Однако, с холстом получилось несколько накладно, а вот с бумагой, целую стопу которой я утянул опять же из типографии, получилось лучше. И в том и в другом случае оттиск названия, заполненный краской, прекрасно читался, что мне и было нужно. В течение целой декады, отвлекаясь только на преподавание, да на текущие семейные дела, я печатал и переплетал двести экземпляров книги. Книжка получилась толщиной почти в два пальца - сказывались толщина местной бумаги и сотня с лишним иллюстраций на каждой странице.
Ноты пришлось уменьшать до невозможности, так, что их можно было едва разобрать, но никакой проблемы для их прочтения не было - ещё бы, на них я загубил восемь медных стереотипов, играя с размерами нотных знаков. Выходных данных, естественно, никаких, кроме года издания. Только пара чистых страниц в самом конце для заметок, да широкие поля. Книга, из-за иллюстраций и нот получилась несколько нестандартного размера - побольше привычных местных кодексов. Ну, да наплевать!
Часть тиража - двадцать штук с холщовым переплётом я оставил для подарков, а сто восемьдесят штук ждут продажи.
Немного отдохнув от издательских дел, прошёлся по книготорговцам. Потолкался в лавках букинистов. Оказывается, это весьма почётное занятие! Типография здесь одна - только в Схоле, а читателей много - при поголовной грамотности жителей это неудивительно и поэтому многие ищут книги изданные не только в Лирнессе.
В Тилории, в Барбануле, в Оспане тоже были книгоиздатели, а единый язык позволял не заморачиваться с переводами. И книги, изданные много где и в разные годы, ходили с рук на руки. Часть спроса, конечно, удовлетворялась библиотекой города, имевшей весьма обширные фонды. Но многим состоятельным жителям было лестно иметь свои личные собрания. Полистав некоторые весьма популярные произведения и побеседовав с книготорговцами и букинистами, я установил, что ничего похожего на "Спартака" здесь нет. По крайней мере, по количеству иллюстраций, выполненных мной довольно реалистично, с изрядной долей натурализма (из песни слов не выкинешь!).
В трёх лавках я отдал на реализацию по пять экземпляров "Спартака", назначив цену в гульден. Всё, что сверх этого - доход торговца. Причём, на них пришлось давить гипнозом - расценки на книги были таковы, что большую часть в стоимости книги составлял именно доход продавца, а не автора.
Ну, а потом, выбрав лучший из экземпляров, скакнул телепортом в Схолу, в жилую часть дворца. Отыскал там Элла, супруга ректора и, заморочив ему голову своим гипнозом, оставил книжку у него на столе в будуаре. Ход, на самом деле весьма коварный. Кто из омег, скажите мне, сможет устоять и не поделиться прочитанным со своими друзьями и знакомыми? А у Элла их много. Тем более, что произведение довольно эмоционально (я с самого начала закладывал в рассказ значительную эмоциональную составляющую). Хорошо бы ещё до супруга главы Совета города добраться!
Если всё получится так, как я планирую, то мой доход составит два с лишним талера! Ну, за минусом расходов - составивших что-то около пяти гульденов. На фоне пиратских восьми тысяч - капля в море, но как говорится, курочка по зёрнышку клюёт (правда, как гласит вторая часть пословицы - "а весь двор в говне").
А ведь ещё недавно два талера за две декады для меня были запредельным доходом! Загордился я. Нехорошо это. Нехорошо.
В течение пяти дней была тишина. И я, приходя к книготорговцам, волновался - неужели моя затея не выгорела?
А потом мне сказали в одной из лавок, что от главы Совета присылали прислужника, спрашивали "Спартака" и книжку продали за гульден и десять крейцеров.
На следующий день спрос вырос ещё больше. Прислужники из разных знатных домов скупали мой рассказ. Выгребли всё и мне пришлось пополнять запасы книг у торговцев - скинул им ещё по десять экземпляров каждому. В любом случае я вышел в прибыль, перекрыв расходы в три раза.
* * *
А эксперименты со свойствами своего организма я решил продолжить. К тому же, идея о концерте, вброшенная мной в голову дирижёра, засела и в моей голове - я решил продумать список номеров. А к номерам нужны исполнители. Кое-кто, с моей точки зрения, годится для концерта. Например, моя труппа лицедеев со своим "Оловянным солдатиком". Есть целый оркестр для озвучки спектакля и его эмоциональная составляющая резко вырастет, тем более, что никто из знати его ещё не видел - труппа Улофа выступала в основном на дворовых сценах.
Успешность выступлений лицедеев мне удалось оценить просто - в одной из кафешек недалеко от моего дома, той самой, в которой Людвиг побил посуду, убегая от карликов с кнутами, вчера вечером играли мелодию песенки солдата и танцовщика "Да, любимый мой, да. Нет, любимый мой нет". Всё просто. Песня, а значит и спектакль, ушли в народ.
Вечером, после спектакля, когда оттанцевавший на сцене Жизи с аппетитом поглощал жаркое, запивая его морсом, Лотти клевал из своей тарелки - фигуру, наверное, берёг, а Людвиг с Улофом выпили по кружке пива, я сидел с ними в кафе, под освещёнными яркими шарами светильников деревянными арками, перевитыми в самом верху лозами какого-то местного тропического плюща с одуряюще-сладко пахнущими крупными цветами.
- Оме, я вам должен долг отдать, - начал Улоф, - вы два гульдена нам давали. Вот...
Он полез в кожаный кошель и вытащил на свет две серебряные монеты. Остальные, при этом, совершенно спокойно реагировали на вид денег - видимо в труппе Улофа настали сытые времена.
- Оставь, Улоф, - отмахнулся я, - если потратить некуда, то вон - Жизи на приданое оставь.
Жизи, быстро, но аккуратно уплетавший хорошо прожаренное мясо за обе щёки, чуть не подавился и быстро глотнул морса. Но промолчал. Есть хотел сильно, а разговаривать с полным ртом - это моветон, тем более в присутствии маркиза.
- Ты расскажи лучше, как у вас дела идут?
- Дела хорошо идут, оме. В разные места зовут, на разных сценах играем. Иной раз по гульдену за вечер собираем, - откликнулся довольный старик, - А всё - вы, оме. Если бы не вы тогда... И не ваша пьеса... Наверное, разбежались бы мы, - тут он махнул рукой.
- Да? Это хорошо, что дела у вас идут.., - я повертел стоявшую передо мной кружку с пивом - не люблю пиво, никогда не любил, хотя в этом кафе оно просто отличное.
- Я думаю, Улоф, расти вам надо...
Жизи прекратил жевать, быстро проглотил и запил морсом:
- Оме! Это здорово! У вас наверняка что-то есть!
Эмоции молодого омежки захлестнули меня и я тут же поглотил их. А вот остальные были гораздо спокойнее. Не удивительно, люди постарше начали неплохо зарабатывать, а от добра добра не ищут.
Непосредственный Жизи же загорелся настолько, что аж подскакивал, сидя на широкой деревянной лавке - оме снова придумал что-то!
- Я тут решил концерт организовать, - начал я издалека, всё-таки отхлебнув из кружки. Горьковатый прохладный напиток, отдающий хмелем и ещё чем-то сытным, попал на мои немногочисленные рецепторы, пролился в желудок. Неплохо... Но - не моё.
- Больше чем на час, - продолжал я неторопливо и нетерпение Жизи нарастало по мере его поглощения мной. Росло несмотря на довольно значительный отток. Вот и Лотти, подняв голову от тарелки, тоже присоединился к Жизи. Нетерпение, густо перемешанное с любопытством, теперь шло от двоих омег.
- Разные номера будут. И ваш спектакль тоже. И ещё номера есть. И для Жизи, - тут омежка не выдержал и восторге мелко-мелко захлопал в ладошки, - И для Лотти. И для Людвига. Тебе, Улоф, ничего не достанется, но ты-то у нас главный - командовать будешь.
Улоф откашлялся и осторожно спросил:
- А... а сколько платить будут, оме?
Я молчал, разглядывая оловянную пивную кружку с крышкой и эмблемой кафе, тянул паузу и перебирал варианты оплаты в голове, затем ответил:
- Талер.
- Ой! - сдавленно пискнул Жизи и тут же зажал рот кулачками, глядя на меня огромными глазищами.
- А... а... это, оме. Убивать никого не надо? - хриплым голосом напомнил о своём существовании Людвиг.
Деньги на самом деле огромные. Талер сам по себе очень большая денежная единица. А уж лицедеям за спектакль так вообще...
Мы даже сейчас в декаду на шестерых проживаем два гульдена. Себя я не беру. Титул маркиза обязывает к надлежащему содержанию и мои расходы достаточно велики - снова, как дурак, накупил себе тканей для пошива сразу шести костюмов! На восемь талеров! Мать иху ети...
- И где играть надо? - снова осторожно спросил Улоф.
- В Совете города.., - ответил я безразличным тоном, а сидящих лицедеев пробрало по настоящему и их эмоции плеснулись вокруг меня, наполнив ласковым теплом центральное средочие в солнечном сплетении.
- А мы сможем, оме? - осторожничал Улоф.
- Я помогу... Сейчас мне нужно ваше согласие, - я, как и в прошлый раз не давил на них гипнозом, хотя заставить неискусников согласиться на что угодно, для меня не проблема. Просто мне нужно, чтобы это было их решение, а не моё. Зачем? Чёрт его знает... Но ясновидение мне твердило, что именно так будет правильно.
Перекинувшись взглядами, актёры согласно кивнули головами. Ну, вот и хорошо. Хоть где-то...
* * *
А в эту ночь ребёнок Эльфи решил явить себя миру. Ещё с вечера Эльфи был как-то беспокоен и слезлив. Лез обниматься. Пологу оставался неподвижен, будто прислушиваясь к чему-то. Все его эмоции я поглотил почти полностью, оставил только чуть-чуть, чтобы уж совсем не превращать омегу в бесчувственного альфу-искусника. После ужина я уж было поднялся к себе в кабинет - собирался поработать над сценарием концерта. Но вдруг почувствовал по нашей связи, что Эльфи стало нехорошо. Бросив карандаш, который вертел в руках, спустился вниз, в комнату своего Личного Слуги.
- Оме, - со слезами в голосе простонал лежавший на кровати Эльфи, - больно, оме... Здесь, - он показал на низ живота.
Перейдя на энергетическое зрение, я увидел густо зажелтевший живот омеги и такого же жёлтенького ребёнка, упиравшегося головкой в самую шейку растянутой матки. Мутная желтизна заливала и голову Эльфи.
- Не бойся, маленький, не бойся, - положил я руку на чуть влажный лоб Личного Слуги, - просто сегодня ночью в мир придёт ещё один крохотный мальчик...
- Кто придёт? Какой мальчик, оме? - да, я знаю, что Эльфи не самый сообразительный.
- Да рожаешь ты! Эльфи, неужели не понятно? Вспомни, оме Лисбет тебе говорил, что срок скоро. Вот и началось...
- Оме! - голова Личного Слуги полыхнула страхом, мгновенно впитанным мной, - Ох..., - выдохнул он расслабленно, - рожаю, - тихо с улыбкой на губах продолжил Эльфи, - у меня ребёночек будет, оме! Самый красивый!
- Конечно, Эльфи самый красивый! У такого красивого омеги по-другому и быть не может...
- Что, оме? - тут же прискакали ещё не ложившиеся омежки.
- Соберите тут вещей, трусы там, рубашки, штаны, полотенец побольше, щётку зубную, порошок, мыло - мы с Эльфи к оме Лисбету сейчас пойдём.
Пока узелок собирался, Эльфи так и держал меня за руку, а когда всё было готово, омегу в очередной раз опоясало резкой болью и он, зажмурившись, застыл на кровати.
- Дыши, Эльфичка, дыши почаще, - уговаривал я его, наблюдая снова залитую жёлтым поясницу и промежность омеги.
Пока ещё скрытая фаза. Между схватками достаточно значительные промежутки времени и Эльфи будет транспортабелен, в смысле, сможет встать на ноги и пока ещё нормально ходить.
- Сиджи, Ют, наш Эльфи рожает, посидите пока с ним, а я к оме Лисбету...
Скакнул телепортом на знакомое крылечко. На первом этаже темно, а наверху горит свет. Стучу.
- Кто там? - Лисбет в накинутом на пижамку халатике, открывает дверь, за ним маячит встревоженное лицо Лизелота.
- Это я, оме..., - подаюсь к нему, вдыхая умопомрачительный запах иланг-иланга, забираю тонкие пальчики в свои руки и поднимаю их к губам...
- Ах! - вырывается у него и личико целителя стремительно наливается краской.
- Так что же вы! - вскидывается целитель, но потом шепчет едва слышно, - о-оме Ульрих, пустите... мне надо... пожалуйста...
- Да-да.., - с сожалением выпускаю ручки Лисбета и тот уносится в глубину дома.
- Лизи! Смотровую! Инструменты приготовь! У нас роды!
Слышен топот ног Лисбета, взбегающего по лестнице наверх - переодеваться.
Я мгновенно возвращаюсь в спальню Эльфи. Сиджи и Ют обсели его со всех сторон и что-то рассказывают, успокаивая. Эльфи, вон, даже улыбается. Не иначе, свои менталистские штучки на нём используют. Давайте-давайте, тренируйтесь, пока очередные схватки не настали...
- Эльфи! Мы с тобой к Лисбету. Сиджи! Ют! На вас вещи. Где оме Лисбет живёт знаете?
Омежки отрицательно качают головами. Действительно, у Лисбета из наших только Аделька и Эльфи были. Перекидываю сразу обоим образ крыльца дома Лисбета, куда они могут прыгнуть телепортом. Хм... а, оказывается, я и так могу - мелькнула в голове мысль. Но сейчас не до этого...
- Пойдём, Эльфичка, - поднимаю я телекинезом на руки беспомощного омежку с огромным животом, - пойдём, мой хороший...
Смотровая ярко освещена. Эльфи лежит на столе с широко разведёнными ногами. Около него хлопочет Лизелот - пробует ставить катетер в мочевой пузырь. Но я давлю на него телекинезом и из съёжившегося члена омеги в подставленную ёмкость течёт жёлтая струйка. Сам я у него в головах.
- Ну вот, - глажу я растрепавшиеся волосы Личного Слуги, - пописали...
Тут лицо Эльфи искажается гримасой боли - снова начались схватки. Поводив пальцами по его повлажневшим вискам, отключаю болевые рецепторы и он расслабленно выдыхает.
Лисбет в это время пытается прощупать родовые пути и выяснить насколько раскрылась матка. Но я же вижу в энергетическом зрении, что до полного раскрытия далеко - Эльфи у меня первородящий, а у нас даже воды не отошли.
Вот подождём, как отойдут, так и вынем ребёночка телепортацией. Или, может быть, сразу сейчас?
- Нет, оме, пока ничего... шейка не раскрылась... Да он у нас первородящий к тому же, так что часов восемь - это минимум...
Ох! Восемь часов - это много.
Сейчас-то у нас сколько времени. Передо мной повисли часы Зульцберга, телепортированные из кабинета. Девятнадцать часов, да ещё восемь. Это в семь часов, не раньше. (Сутки двадцатичасовые же).