Собака опять надула лужу. И стоит среди комнаты вполне довольная собой, собака такая. Все, как положено домашнему любимцу: глазки-бусинки, нос пуговкой, хвост кисточкой. Лапочка. Пуся просто. Морда елейная, шкурка бархатная.
Ушки промокашками, холера ее сгрызи.
И гадит везде.
Люди делятся на кошатников и собачников - деление посерьезнее, чем на мужчин и женщин, чем на холериков и флегматиков, чем на любителей Киркорова и фанатов группы Queen. Я всегда это знала, как и то, что я - собачник. Собачница. Собачатница. У меня всю жизнь были собаки, умнейшие, преданные, классные.
И вот с этой маленькой су... кхм, девочкой, прости госсподи, сладить не могу. Полтора года уже.
Мне эту заразу Ларка подарила, подруга, бывшая. В качестве психотерапевтического средства. Лекарства от безнадежной любви. Ага. Известное дело, от безнадежной любви хорошо помогают какашки под стулом.
А ведь надо было так втюриться, господа хорошие. Шекспир ошеломленно рвет свои пьесы и пишет истинный шедевр: о роковой страсти тридцатипятилетней Марии Залипукиной, 174 см, 92 кг, глаза серые, волосы были русыми, когда-то.
Впрочем, я Казайкина, не Залипукина, бог миловал. А ведь едва не стала. Вовремя опомнилась, послала юного (тогда еще) Залипукина в даль светлую-светлую, со всеми его признаниями, притязаниями и предложениями руки и сердца. Не люблю субпродукты. Это я не про сердце, это я про самого Залипукина, в целом.
...Не подумайте, не ленюсь, выгуливаю стерву лохматую, утром и вечером, в грязь, в дождь, в жару - два раза по часу торчу на улице, как самое исправное приспособление по выгулу собак. И полы мою с мылом. Казайкина Мария - отмывательница полов.
Между прочим, настаиваю, чтобы меня именовали родной моей школьной кличкой, от фамилии отпочковавшейся - Коза. Или даже Каза. Ненавижу имя Мария. До непорочного зачатия мне далеко, а все уменьшительные и особенно ласкательные варианты - вовсе гадость. Машками кошек зовут, Маньками - овец. М-м-мее-е, М-манька.
Соседка меня называет Мусенькой, не терплю соседку.
Залипукин, придурок, всё думал, репу скреб, пыжился, чтоб отличиться. Додумался - Мурой. Ладно хоть не мурОй.
Ларка, когда злилась, дразнилась Мрией, на мою хрупкую изящность намекая. Мрия - это тот самолет циклопический, помните? Он еще потом позаброшенный где-то в дальнем углу гнил, гнил, все сгнить не мог, космический окурок великой родины.
- Мрия, неужели ты не понимаешь, что ОН тебе не подходит? Не твоё это, родная. Не твоё. Очнись.
Ларка умная. Медалистка. Отличница по жизни. Она приказывала мне читать Пелевина и Умберто Эко, а я тайком тискала Донцову.
- Знаю, Лар, знаю. И что мне тридцать пять, а ЕМУ только тридцать. И что ОН дважды женат официально, и несчетное количество раз - не-. И что у меня двадцать пять лишних килограммов, а у НЕГО - новая "нексия". Лар, он обещал прийти в субботу. Как думаешь... придет?
- Не придет, не надейся. Слушай, чем на угол молиться - может, ремонт в квартире сделаешь? Потолок-то совсем облез.
Не сделаю.
Я не делаю ремонт, я не смотрю телевизор, не читаю, не ем и, кажется, даже не дышу.
Не помогает: ОН не приходит ни в субботу, ни в воскресенье.
Я ежедневно реву в трубку, а Ларка на том конце провода слушает, умудряясь одновременно готовить ужин, поверять Олежкину математику (к одному знаменателю, да, Каза, а я тебе говорила, что ты дура), принимать ванну.
Потом приносит мне собаку, пузатую, коротколапую, беспомощно дрожащую посреди коридора.
Потом ангельское Ларкино терпение кончается, и она перестает мне звонить. И ее мобильник все чаще оказывается "недоступен". И я сижу вечерами с глупой собакой и размышляю. Одна.
Вот, например, загадка - почему сотня приличных мужиков вызывает только зевоту, а один, очевидно и бесспорно неподходящий - необходим, и хоть убейся ап стену? Почему умный, плечистый, увлекающийся историей России Залипукин, покоряя меня, расшибался в лепешку, но так и остался наедине с томиком Ключевского?
Помню, как-то он привез меня на обед к своим. К бабушке и деду. Они жили на окраине, считается - город, а по факту - деревня, единственное отличие - троллейбус туда ходит, конечная остановка.
Помню, мне вдруг захотелось жить на конечной остановке троллейбуса, научиться печь блины в настоящей русской печке - толстые пуховые блины, все в коричневых кратерах, поливать их янтарным топленым маслом, ворошить мерцающие угли, орудовать ухватом. Помню, как совершенно несмешным показалось мне желание деда передать славную фамилию Залипукиных потомкам. Дед мечтал о внуке, мальчишке, продолжателе рода. Поглядывал на меня одобрительно и с надеждой.
И я поняла, что мне нравятся и славная уютная бабушка, и молчаливый дед, и я готова полюбить их, и признать своей семьей, и поменять фамилию. И гордиться... гордиться, черт побери! - новой.
И что всё до слез замечательно, кроме одного - мне не нужен Залипукин.
До сих пор неудобно перед стариками - после этого визита я порвала с их внуком резко и навсегда.
Наконец Ларка звонит.
- Маш... Я должна... Я молчала... Но я не могу не сказать...
- Лар, а ты понимаешь, что ОН - тебе не подходит? Ну ты, ты сама-то понимаешь?
- Я всё понимаю! Господи, я ВСЁ понимаю!
Я сижу и ненавижу. Ее. Себя. Эту чертову жизнь, эту тупую собаку.
Собака виляет хвостом. И делает очередную лужу. Идиотка.
Проходит полгода, и я делаю ремонт, а сволочная собака обдирает непросохшие обои, и становится даже хуже чем было. И я иду на курсы вождения автомобиля, и флиртую с инструктором, и инструктор западает на меня и обещает сделать левые права... И время идет, собака упорно писает под диваном, а добрые люди доносят, что ОН уже месяц живет с Татьяной из первого отдела...
И вот я снова сижу одна и думаю...
Я хочу взять ребенка, в детдоме. Должна же я за свою никчемную жизнь сделать хоть что-то доброе? Хоть попытку? Не усыновить, кто ж даст усыновить незамужней, ясное дело нет. Но сейчас есть какая-то форма... Вроде опеки... Когда малыш приходит на выходные... Я не знаю точно, но планирую узнать.
Сижу и думаю о славной мордашке, карих глазках, о том, как мы пойдем в зоопарк и он будет держать меня за палец, глядя на медведя.
Надо позвонить Ларке.
Кто кроме нее объяснит мне, что малютка вырастет, и пошлет меня к черту, станет наркоманом, и проявит во всей красе гены алкашей-родителей? Продаст и украдет. Сожжет и зарежет. Нагадит под диваном, как моя собачка.
Никто.
А если мне никто об этом не расскажет - я, пожалуй, и не решусь никогда. В детдом-то.
Да и стерва эта собачья, по имени Туська... если она перестанет быть "собакой, подаренной врагом", и станет просто - собакой...
Может, научится писать как все собаки - на улице?
Как там, 2-23-27...