Прощание. Я со спутниками в малой лодке у огромного, черного, мокрого причала - наверху провожающие. Я едва различаю их лица и цвета их добротных одежд. Я улыбаюсь, ветер выбивает слезы. "Отплываю!" - говорю я, указывая в том направлении, где раскинулся открытый океан. Откуда-то бьет свет, откуда-то прорываются звуки. Мы еще не отплыли, но равновесие поддерживать уже трудно и вода перехлестывает... Но, может быть, когда мы отойдем от этого страшного причала и перестанем улыбаться провожающим, нам станет легче?
__
...Все шло сонно, плавно, певуче, пока что-то не сломалось. Все заспешили, все потеряли нить и занервничали. "Где такой-то?" - никто не знал, а половина из близко находящихся даже не повернула головы, устремляясь куда-то, но в разные стороны. Кто-то тянулся, пытаясь достать нечто сквозь частокол тел, где-то кричали ребенок и местный сумасшедший. В одном месте всем командовала бой-баба, она вроде бы организовывала движение, но сама уселась надолго. Пошли слухи, что видели маленькую волшебницу с красной розой и небесное тело, похожее на спелое яблоко. Там, где ждали автомобиля, вдруг проскакал огромный конь. Всадник, не притормаживая у остановки, что-то прокричал, махая руками, едва видный в туче пыли, едва слышный в грохоте от проползавшего чудища, то ли трактора, то ли танка. Все, кто был себе на уме, стояли в сторонке и с готовностью наблюдали происходящее. Они тоже не отвечали на вопросы, да и не было сил ждать ответа, надо было спешить. Я подумал вдруг мельком о доме, но где дом, в какой стороне, я потерял ориентировку и временами сомневался даже, что внизу земля, а вверху по-прежнему небо. Стремительно и молча летали черные птицы, носился черный дым гигантскими клочьями использованной, мусорной ваты, где-то гремел взрыв и содрогался воздух и дребезжала сломанная дверь покинутого дома за спиной. Сразу двое шли на полусогнутых, сразу трое не могли связать двух слов дрожащими губами, заплетающимися языками. Если кто-то шел уверенно, то за ним пристраивались, ничего не спрашивая, только подражая; если кто-то говорил громко и внятно, то сразу получался митинг, толпа стояла молча, блестя глазами.
...Увидев себя мельком, я понимаю, что, оказывается, обычно я не вижу себя и моя правая рука не знает, что делает левая, подает ли она кому-то стакан воды напиться или бьет по щеке. Внешнее "я" не знает, что делает внутреннее: внешнее улыбается или стесняется, а у внутреннего в его пазухе может камень в руках, может он только использует внешнего как своего представителя по связи с общественностью. Или наоборот: снаружи крепостные стены, на стенах стражники, а за стенами мое внутреннее "я" сокрушается, но ничем помочь не может стучащему извне в неположенном месте. Или внешнее как вымерший город и как укажешь дорогу, ищущему тебя - тихонько горящего в одном из безликих домов - когда у всех улиц двойные названия и код, а все дома лишены и цифр и имен.
Внешний шумит, кочегарит, делом занят, а внутренний в неудобной позе примостился на колченогом табурете, затыкает уши, закрывает глаза, или махает руками и огрызается, ведь его табурет стоит прямо посреди мастерской...
Внешний развлекается, тупо уставившись в экран, а внутренний при свете настольной лампы, горящей рядом с телевизором, что-то озабоченно вычисляет, чего-то опасаясь, поднимает глаза то ли к небу, то ли к потолку, напевает, машинально высвистывая грустный мотив...
"Пойду, попарюсь, чтоб настроение у внутреннего поднять" - сказал внешний и пошел. Парится, веселится, влажный пар пьяным туманом клубится, но внутренний все также неподвижно лежит на дальней темной полке, отвернувшись к стене и с головой укутавшись одеялом...
Внешний едет на велосипеде, и смотрит перед собой, и пытается любоваться лесом, но внутренний, сидя на том же велосипеде, упорно смотрит только в землю, а по сторонам - рассеянно...
Внешний жрет, а внутренний не может оторваться от своих бумаг - и вот уже мы видим на бумаге большое жирное пятно и крошку хлеба. Тут так толкнул внутренний внешнего, что тот чуть не подавился...
Внутренний что-то напряженно пишет, мыча и восклицая, нервно суча пальцами, а внешний около, волнуясь и переживая в растерянности бродит...
Внешний, приятно взволнованный своими внешними успехами приходит на дом к своему ближайшему другу внутреннему, чтобы попросить его об одной услуге... - чтоб он помог ему отблагодарить кое-кого - но в доме темно и пусто. Только обойдя все комнаты гулкими шагами и уже возвращаясь назад, он вдруг в одном углу видит два испуганно блестящих, недоверчиво на него зрящих глаза...
"Об этом лучше мой друг внутренний скажет, он из нас двоих главный умник" - говорит внешний и простодушно отступает в сторону, с тем, чтобы все увидели внутреннего, стоявшего за его спиной. Но того словно ударили, он страшно испугался этой неожиданности... - но все же совладал с собой и, запинаясь и смущаясь, что-то намеками пробормотал и пролепетал, в душе горя яростным возмущением против недальновидности своего друга внешнего... Внешний считал себя предводителем внутреннего, а внутренний считал, что управляет внешним как возница лошадью. Дом считает, что он использует крышу как прикрытие, а крыша считает, что использует дом как опору... и т.д. - мнение другого всякий раз столь неожиданно, что так и не приходит в голову, неожиданность не становится ожиданностью, не сбывается и каждый остается при своих, знает - и верит - только свою правду, только свои дальние невероятности и ближние обманы.
Родители укоряют обоих скопом и внешний, мрачно насупившись, разгребает делишки, а внутренний, поджав губы, расстроено смотрит в окно. ...Родители хвалят внешнего и не решаются укорять внутреннего, но внешний дрыхнет, а вот внутренний сидит на диване и аристократом тайно усмехается: мол, мы-то знаем, кто в доме хозяин и что главное из того, что в доме происходит.
"Какой ты бледненький, внутренний, пойдем, погуляем вдвоем - одному-то скучно?" "Ну-ну, угу-у..." Идут; бледненький улыбается застенчиво и восторженно, всё ему нравится, особенно свежий, как волшебство, воздух и даже внешний, что, неуклюже прыгая, бьет по камешкам, воображая себя заправским футболистом. - "Правда, здорово?!" - "Да-а, угу-у..." ...Потом шли молча, согласно, торжественно, внутренний грел руки в карманах пальто и придерживал прыть внешнего и тот ступал замедленно и важно, ему нравилась собственная грусть...