Давным-давно легионеры принесли сюда Полис на своих плечах. С тех пор он простоял много тысяч лет. Меняя облики с легкостью капризной модницы, Город выстоял войны и эпидемии. Дикий Лес врывался на его опустевшую центральную площадь, но каждый раз откатывался обратно. Город никогда не отказывал людям в приюте. И опять наступало время рожать, кормить, обеспечивать занятиями и хоронить. Бесконечная череда одних и тех же историй.

Люди писали книги. Люди сжигали книги, порой вместе с домами. Уставший от видеостен ночной пешеход зябко кутался в плащ, далеко обходя ночные огненные феерии и вздрагивая от рева ракетных самолетов. А город стоял, скрывая ухмылку под квази-огнеупорным составом.

А вот люди уже жгли людей. И город вздрогнул под сенью роскошного пылевого гриба. Но выстоял, очистился от скверны (чтобы накапливать ее вновь) и жил дальше, беспокойно ворочаясь в стальных пещерах.

Не раз и не два, до этого и после, Город пиками строений взмывал к облакам. Но каждый раз обсыпался обратно к тяготеющей земле. Ему не было дано летать.

Город стоял до этого дня. Ветер гнал по репродукции аллеи пластиковые листья, почерневшие от старости. Красная рожа Солнца - на все небо - не могла, даже если бы захотела, уместиться за горизонтом. Шеренги тупо взирающих пустыми стеклами зданий по стойке смирно, словно на последнем параде. Словно кто-то забыл скомандовать шагом марш, равнодушно отвернулся и ушел. И только окраину освещал единственный огонек разума.

Среди симметрии и ортогональности криво брела человеческая фигура. Неуклюже заплетаясь и вздымая черную волну листьев при падении, человек упорно шел, манимый одинокой лампадой. Каждое падение сопровождалось негромким лязгом и иррациональной по содержанию бранью. Горожанин скрывал себя под свинцово-серой сплошной броней. Правая латная перчатка цепко сжимала неиссякаемую античную серебряную фляжку. Левую длань отягощал глухой шлем. Щелчок пальцев, и рядом танцует обнаженная красавица с телом из призрачного пламени. Никакого волшебства, только торжество технологии. Глубокая, полной грудью, затяжка крепчайшей сигарой - и пешеход снова наедине с хороводом из разложившихся пластиковых листьев.

Он был когда-то молодым. Любил девушку. Но на свою беду оказался Белым Рыцарем. Одной из белых ворон в этом черном болотистом мире, о которых пишут "Out of the blackness and stench of the engulfing swamp emerged a shimmering figure. Only the splattered armor and ichor-stained sword hinted at the unfathomable evil the knight had just laid waste". Пускай причиной насмешек служил его конь на колесиках (для плавности хода), а у седла приторочена мышеловка и клетка с заводными мышами, он оставался рыцарем.

Доспехи потеряли свой первозданный лоск, окислившись в язвительной и желчной атмосфере. Зато он никогда не был циником... и киником, а стал полной противоположностью античному обитателю деревянной бочки, когда, наконец, возложил на бронированные пластины плеч все до единого дары, что мог предложить Город. Но не стала Граалем склеенная диогенова кружка.

Но вот начинается центральная площадь. Воспоминания... Воспоминания... Четок был мой шаг. Два пятиствольных цербера выли на холостых оборотах, нетерпеливо вырываясь из рук, и тугим поводком гудела полная готовности лента в коробчатых рукавах подачи.

А вот и алмазная стела. Тогда она стремительной иглой уходила в небо. Бесполезный символ могущества человека. Боль из прошлого бьет в висок двумя несущими частотами. Вот на этом месте, еще незнакомая мне тогда панцирная фигура протягивает девушке архаичный меч рукоятью вперед. И пустые доспехи рассыпаются каскадом, едва тусклое лезвие покинуло латную рукавицу. Минутой позже наступила ночь, полная отчаяния, когда долгая и холодная темнота обволакивает обрубок стелы с проходящим насквозь мечом, а пулеметные ленты реют по ветру, подобно обрывкам крыльев. Система жизнеобеспечения не дала мне умереть тогда. Это было сто тысяч лет назад. А, может, и все двести. Клинок, который пронизал бронескафандр, алмаз и сердце, теперь мой по праву. Как и боль его прежнего владельца. Как и его доспехи.

Но вот уже тот дом на окраине. Такой же, как все жилища покинутого Города, если бы не единственный огонек в окне. Вот и парадный подъезд, но некому оценить его былое великолепие. Вот и входная дверь. Она открыта. Открыта для ветра, для листьев, для меня.

Тяжело делить всего на двоих бремя наследия всего человечества. Но еще тяжелее его не делить вовсе. Двое. Один из них умрет сегодня. Примет смерть как ценнейший дар и захлопнет за собой дверь в небытие. Замкнет проход прямо передо мной. Навсегда. А я скажу только: прощай, человечество.

Он вышел на улицу. В воздухе висела предгрозовая сырость. Бронированные ладони подняли шлем над головой. Сверкнула молния. Вдруг он понял. Ощутил, что разговаривал в последний раз. С первыми раскатами грома пришло осознание, что с ним говорил Город.

Огонек замерцал, слабея прямо на глазах. И уже не отличить этого окна от миллионов черных провалов в бетонных коробках. Город умер. Фронтальную поверхность шлема прочертили две дрожащие влажные дорожки. Атмосферные осадки. Щелчок стыковки потонул в тщетном стуке каскадов ливня о неразрушимый материал герметичных доспехов. Броня не впустит ничего, даже смерть, но и не выпустит также. Белый рыцарь умер. Да здравствует Черный король, для которого весь мир только сон.

Город еще стоял, но его лишенное души тело уже присоединилось к остывающей планете. Дождь прекратился, испугавшись грядущего. Диск светила растворился в багровом небе. Испарялись океаны, горы низвергались до основания. Лес пошел прахом, не дождавшись своего триумфа. Город обратился в пыль. Ураганный ветер вымел поверхность планеты дочиста.

Только Силуэт упрямо стоял и ждал чего-то в полной звенящего отчаяния мгле. А позади него, направо и налево простирались до самого горизонта крылья призрачного Города. Неслышим скрип шарниров латной перчатки, сживаемой в кулак. Невидим приказ воли, заставляющей Солнце следовать жесту повелевающей длани, уводящему глубже чем в сингулярность.

Сквозь тьму космоса проступили стареющие звезды. Технос знал, что когда-нибудь из-за горизонта взойдет новое светило. До той же поры одиночество будет очень долгим.