Аннотация: Мистический детектив про альтернативную Италию XVIII-го века
I
Я смотрю на эту картину издали, словно бы паря над водой. Кажется, подо мной какая-то речка: шумливая, неглубокая и порожистая. Берега оставляют на воде глубокую коричневую тень, ее колышет серебристая рябь волн.
Река катит свои воды дальше, но я не могу взглядом последовать за ее течением, не могу повернуть голову, не могу пошевелиться. Не могу отвести глаз от дома, стоящего на берегу.
Я никогда раньше не видел этот дом, он не связан ни с какими моими давними воспоминаниями, он не отзывается в моем сердце ни радостью, ни болью. Он просто зовет, как зовет за собой прекрасная и хрупкая мелодия. Как будто одно единственное движение может разрушить царящую вокруг магию, но если ты не двинулся, если просидел, затаив дыхание, сосредоточив все внутреннее внимание своей души единственно на этих звуках, то ты окажешься там, где давно хотел побывать, в самом прекрасном и изысканном сне, который только может присниться.
Это очень странный дом. И очень красивый.
Соседние дома здесь выходят прямо на реку, безо всякой набережной или даже тропинки, идущей вдоль берега. Прямо от воды начинается серая кирпичная стена - шершавая, древняя и поросшая мхом. Стена продолжается где-то до высоты человеческого роста, дальше идет небольшой покрытый зеленью уступ, на котором растут деревья. Позади деревьев, еще выше вздымаются стены старых и безликих шестиэтажных зданий, а приковавший мое внимание дом оказывается зажат между ними и как будто бы стоит на уровне третьего этажа, выходя крыльцом на покрытую зеленью площадку, окаймленную со стороны реки балюстрадой.
Когда я смотрю на эту картину, я утрачиваю чувство времени. Есть что-то гипнотизирующее в том, как перекатываются по коричневой глади реки серебряные волны, как колышутся на ветру деревья, превращая белые здания позади себя в затейливый лабиринт движущихся теней. Я смотрю на деревья, смотрю на реку, но еще чаще я смотрю на дом. Он старый, выходящая на площадку с балюстрадой стена была когда-то выкрашена в темно-синий цвет, но теперь в верхней ее части штукатурка вылиняла и побледнела, что делает дом еще красивей - кажется, что он будто взлетает вверх, или что сквозь него начинает просвечивать небо. На темно-синем, слегка почерневшем от времени фоне стены четко выделяется белое крыльцо в виде портика и два окна в наличниках по бокам. По сторонам от крыльца - две вазы, когда-то предназначавшиеся для цветов, но теперь заросшие травой. Слева от крыльца, на площадке позади балюстрады растет раскидистое дерево. Со стороны реки балюстраду словно бы подпирает увитая плющом стена с тремя высокими плоскими арками, внутри которых чернеют прямоугольники окон.
Словно бы намеренно внося в эту картину неспокойную нотку, старое дерево, растущее прямо у окаймляющей берег стены, опасно клонится над водой, и ее рыжеватая крона тянется вверх и дерзко выделяется на фоне более темных деревьев, растущих у стен соседних домов, придавая всему пейзажу какой-то колдовской, ирреальный вид. Плещется вода, шелестят листья, у заросшего травой берега крякают утки, а порой в воздухе слышен звон колокола, сзывающий горожан на мессу.
Мне кажется, порой я угадываю перед домом очертания человеческой фигуры.
И...
Если моя жизнь вообще имеет какой-нибудь смысл, мне кажется, что я знаю, кто это.
Я не знаю, чем я заслужил у высших сил эту странную форму посмертия, но, похоже, все-таки заслужил.
Главное - не разрушить мелодию, даже такую хрупкую, как эта.
Теперь мы будем вместе стоять там, на площадке перед крыльцом, и смотреть на реку.
II
Кабинет синьора Ренато Астольфи был небольшим и переполненным всяческим хламом, что придавало ему загадочный вид, особенно сейчас, когда большая часть комнаты была погружена во тьму, и лишь хозяин как обычно полуночничал, изучая при свете свечей какой-то исписанный мелким почерком листок. Дочитав, синьор Астольфи с задумчивым видом откинулся в кресле, и губы его продолжали шевелиться, словно бы повторяя только что прочитанные слова.
Ему не впервой было читать странные письма, но на сей раз этот словно бы взявшийся из ниоткуда текст глубоко взволновал его, и ему уже виделось, как где-нибудь на другом конце города пока неизвестный ему человек ровно так же полуночничает и пытается удержать преследующие его видения с помощью вот этих взволнованных строчек.
Минутой спустя, Астольфи прошептал уже членораздельнее, и с явной ноткой грустной разочарованности в голосе:
"Эх, Этерна, Этерна, какое только безумие не угнездилось в твоем душном древнем гниющем чреве".
Однако, так заинтриговавший Астольфи документ не содержал ни имени отправителя, ни обратного адреса, что, конечно же, делало его еще загадочнее, но вряд ли проясняло, что это за текст и с какой целью он написан. Порывшись в горке сегодняшней почты, Астольфи сообразил, что листок выпал из конверта побольше, в котором, помимо этого листка, лежало и еще одно послание. С удвоенным интересом он вытащил этот второй листок и принялся читать.
Второе письмо было аккуратным, написанным на дорогой атласной бумаге, и Астольфи даже уловил идущий от него запах духов. Да и почерк оказался не в пример разборчивей, чем в первом.
"Досточтимый синьор Ренато!
Я пишу Вам в надежде, что весьма своеобразные слухи, циркулирующие о Вашей персоне, на самом деле соответствуют истине, и Вы вовсе не будете встревожены или смущены этим письмом, исходящим от вовсе не знакомого Вам человека. Итак, если действительно верен слух, что Вы собираете загадочные истории и нередко способны докопаться до их сути, быть может Вас заинтересует странная история моего дяди, синьора Лоренцо Лауретти. Три недели назад мой дядя бесследно исчез, и, наведавшись в его комнаты, мы не смогли найти ничего, что бы проливало хоть какой-нибудь свет на загадку этого исчезновения, за исключением странной записки, которую я прилагаю к своему письму. Я испробовала множество средств розыска, обращалась к детективам и даже - гадалкам и провидцам, однако все было безрезультатно. Я остановилась в Этерне на виа Фаверо, 5, в доме доброй знакомой нашего семейства, синьоры Гуалтьери, и это тот самый дом, комнаты в котором снимал мой несчастный исчезнувший дядя. Искренне надеюсь что вы поможете мне с поисками, ибо я уже отчаялась получить помощь от кого-либо еще.
Мне, право же, неловко отвлекать Вас от ваших многочисленных дел, тем более что и я сама являюсь почитательницей Вашей прекрасной музыки, но, насколько я знаю, это не первое дело подобного рода, за которое Вы беретесь, и потому смею надеяться, что Вы черпаете в подобных историях своего рода вдохновение, которое потом изливается в Ваших незабываемых творениях.
С искреннем уважением к Вашему удивительному дару и не менее искренней надеждой на Вашу помощь,
Джулия Лауретти"
Астольфи не смог сдержать улыбку. Очень немногие из обращавшихся к нему за помощью смогли выразить свою просьбу столь четко и немногословно, так что он невольно проникся уважением к синьоре Лауретти, и даже немного поразмышлял, сколько ей лет и как она может выглядеть. Впрочем, очень скоро его мысли вновь вернулись к загадочному дому у реки. Астольфи перечитал странный, написанный дерганым неровным почерком текст, и эффект от второго прочтения был, пожалуй, ничуть не меньшим, чем от первого.
Он долго еще не мог успокоиться, стоял у окна, вглядываясь в ночь, и то и дело начинал наигрывать на скрипке протяжную хрупкую мелодию, которая временами прерывалась, словно застывая в воздухе, а Астольфи подходил к столу, черкал на бумаге ряды нот, потом перечеркивал и начинал наигрывать вновь. Описанная на бумаге картина постепенно оживала в его фантазии, катилась журчащая вода, шелестели листья деревьев, и Астольфи понял, что ему обязательно и во что бы то ни стало надо побывать завтра в гостях у синьоры Джулии Лауретти, потому что загадка дома у реки стала теперь и его загадкой.
III
Знаменитый Белый Скрипач появился в доме на виа Фаверо достаточно рано, но все равно Джулия проснулась намного раньше, и уже не первый час нервно мерила шагами комнату, сама удивляясь дерзости собственного поступка. О Белом Скрипаче в Этерне поговаривали разное. И не только в Этерне. Волшебная музыка - это одно, а спасение души - нечто совершенно другое. Кстати, а почему эта музыка синьора Астольфи такая волшебная? Уж не потому ли, что от нее за версту несет вечным проклятьем?
Ренато Астольфи был человеком невысокого роста, с хрупкой, изящной, словно бы выточенной из дерева фигурой. Самым примечательным в его внешности были волосы - абсолютно белые и, в полном противоречии с теперешней модой, собранные сзади в косичку. В белизне волос синьора Астольфи было что-то сверхъестественное, что-то, что заставляло постоянно гадать, что было причиной этой белизны: седина, пудра, альбинизм или неведомое колдовство. Впрочем, даже несмотря на старомодную прическу и некоторую рассеянность, Белый Скрипач не производил впечатление чудака, напротив, внешность и манеры выдавали в нем человека решительного и умного: правильные черты лица, тонкие губы, волевое выражение лица и внимательный взгляд, в котором временами проскальзывали искорки иронии, но который все же чаще был грустен.
Было в этом человеке нечто совершенно особенное. Необычное. Уж не говоря о том, что синьор Астольфи, похоже, никогда не расставался со своею скрипкой - во всяком случае сейчас в его руках был скрипичный футляр, который вряд ли был пуст. Поговаривали, что даже скрипка у синьора Астольфи была особенная, какой-то совершенно уникальной, необычайно светлой расцветки.
Белый Скрипач сдержанно поклонился Джулии, а потом молча сел в кресло, опустив футляр со скрипкой на пол. Несколько минут синьор Астольфи разглядывал стоящую в нескольких шагах перед ним Джулию снизу вверх, и это было, прямо скажем, не очень галантно. Что же касается Джулии, то она не нашлась что сказать. Вроде бы уже крутившиеся в голове слова изгладились из памяти, и в конце концов она попросту села в кресло напротив и принялась разглядывать необычного посетителя.
Глаза у синьора Астольфи были серые. Вовсе не глаза альбиноса.
Наконец, Белый Скрипач нарушил молчание, и голос его прозвучал неожиданно мягко:
- Синьора, вы просили меня разобраться в истории исчезновения вашего дяди?
- Да, я искренне признательно вам за этот визит и была бы очень благодарна за помощь. Если речь идет о вознаграждении...
Синьор Астольфи выразил свое несогласие жестом изысканным, плавным и исполненным вельможной грации - так, наверное, монарх одним движением руки намекает своим придворным, чтобы они не докучали ему чепухой. Голос был под стать жесту: спокойный, но не допускающей возражений.
- Поверьте, материальные вопросы меня давно уже не интересуют. Я бы не взялся за это дело, если бы оно не возбудило мое любопытство. Вам куда больше следовало бы беспокоиться, что я могу задавать вам неудобные вопросы, и что за моей персоной следует определенная... слава, с которой вы отныне рискуете быть связанной.
- Меня все это не пугает, - не раздумывая, ответила Джулия.
Белый Скрипач кивнул, как будто бы и не ожидал другого ответа.
- В таком случае, - добавил он все тем же мягким, но до странности повелительным голосом, - не могли бы вы немного рассказать про своего дядю?
- Боюсь, мой рассказ окажется не слишком длинным, - улыбнулась Джулия, и ее улыбка вышла слишком уж напряженной, деланной и нервной. Что-то в облике синьора Астольфи неуловимо смущало ее и выбивало из колеи. - Мой дядя был замкнутым человеком, близко я его не знала. Он работал чиновником в одном из министерств, а в свободное время все больше сидел дома и читал книги.
- Вот как? - поднял бровь Белый Скрипач. - И никаких порочных склонностей? Спиртное, женщины, карты?
- Навряд ли, - уверенно ответила Джулия.
- Тогда, должно быть, ваш дядя был очень религиозен?
- Тоже нет. Я никогда не видела его молящимся или разговаривающим на религиозные темы.
- В таком случае, что его вообще интересовало?
- Наука, политика, музыка... Все понемножку. Мы никогда не разговаривали с ним подолгу, да он и не был особенно разговорчив.
Синьор Астольфи промедлил с минуту, а потом, внимательно глядя на Джулию, проговорил своим гипнотизирующе спокойным голосом:
- Откуда же такая трогательная забота о вашем исчезнувшем дядюшке, синьора Джулия? Сдается мне, вы не были особенно близки, и не особенно скорбите о его пропаже.
Джулия пыталась что-то ответить, но слова застряли в горле, зрачки расширились, а глаза приняли испуганное выражение.
- Не стоит беспокоиться, синьора Джулия, - пугающе благодушным тоном проговорил Белый Скрипач, - у меня пока нет оснований вам не доверять. Ведь все дело в наследстве, не правда ли?
Джулия, так и не справившись с волнением, смущенно кивнула, все еще ощущая, как в горле сжимается предательский ком.
- Итак, - продолжил синьор Астольфи, - пока факт кончины вашего дядюшки Лоренцо Лауретти не будет подтвержден, вы не можете вступить в права наследства?
Джулия снова кивнула.
- Ну вот и прекрасно, - со смущающе спокойной откровенностью заключил Белый Скрипач. - Нет ничего особенно стыдного в том, чтобы признаваться в собственных меркантильных интересах. Поверьте, мне было бы куда тягостнее, если бы вы в подобной ситуации принялись разыгрывать фальшивые родственные чувства. Откровенность - это то качество, которое мне совершенно искренне симпатично.
Этот нежданный комплимент вряд ли сделал состояние Джулии Лауретти намного лучше. Она сидела, вцепившись руками в подлокотники кресла, а сердце бешено билось. Джулия не ожидала, что визит синьора Астольфи окажется настолько выматывающим. Этот странный хрупкий человек с белыми волосами и мягким голосом - он, казалось, видел ее насквозь, он видел даже то, что не видела она сама, и сейчас тянет из нее все это невидимое наружу, дергая ее за ниточки, как какую-нибудь жалкую марионетку.
- Я же предупреждал, что могу задавать неудобные вопросы, - добавил Белый Скрипач несколько смущенно. - Вы неважно себя чувствуете? Мне уйти?
- Нет, - ответила Джулия, наконец-то собравшись с силами, - пожалуйста, продолжайте. Я отвечу на все ваши вопросы.
Синьор Астольфи вздохнул, словно бы принося извинения за причиненные неудобства, но тем не менее продолжил расспрашивать Джулию, не взирая на ее смущение:
- Итак, получается что прямых наследников у вашего дядюшки нет?
- Да. Он был женат много лет назад, но его жена умерла при родах их первого ребенка.
- Были ли у вашего дяди друзья?
- Скорее нет. Было несколько сослуживцев, с которыми он общался больше чем с другими, но я сомневаюсь, чтобы их общение носило особенно доверительный характер.
Белый Скрипач задумчиво кивнул и склонил голову на бок, словно бы что-то прикидывая в уме. Потом, словно бы проснувшись, вновь обратился к Джулии:
- Я так понимаю, Лоренцо Лауретти жил в этом здании? Не могли бы мы осмотреть его комнаты?
IV
Нет, вовсе не так представлял себе Ренато Астольфи жилище автора того странного текста про дом у реки, который так заинтересовал его день назад. Астольфи чудилась грязная и неухоженная берлога полусумасшедшего отшельника, но в комнатах Лоренцо Лауретти было чисто прибрано, от веселых полосатых обоев с цветочками рябило в глазах, а навощеный паркет прямо-таки сверкал на солнце. И все же, Белого Скрипача не оставляло ощущение, что перед ним лишь мертвая оболочка, тщательная попытка сымитировать человеческое жилище. Слишком аккуратно, слишком правильно, слишком расставлено по полочкам, так что в результате, даже несмотря на царившую в комнатах жару, отчего-то Астольфи сделалось холодно и неуютно.
Астольфи рассеянно проглядел книги на полках, просмотрел бумаги на столе, даже вытащил скрипку и несколько раз задумчиво прошелся смычком по струнам. Он не чувствовал здесь ничего сверхъестественного, ничего мрачного - перед ним была безжизненная декорация, не более персонализованная, чем комната какого-нибудь отеля. Человек, который здесь жил, не жил для себя, он был здесь лишь гостем. Он жил здесь не для того, чтобы жить.
Джулия Лауретти ничем не помогала Астольфи в его поисках, она лишь с интересом наблюдала за ним, не проронив ни слова. Белый Скрипач этой женщине скорее симпатизировал: в ней чувствовалась непосредственность и прямо-таки болезненная прямота, которая сквозила в ее порывистых, резких движениях и проступала в резких складках, придававших ее лицу сходство с вырезанной из дерева маской.
- Как я погляжу, слуги продолжали прибираться здесь и после исчезновения вашего дядющки? - нарушил молчание Астольфи.
- Да. Но здесь всегда было чисто. Я не замечала у своего дяди склонности к беспорядку.
- А кроме письма после исчезновения синьора Лауретти хозяйка дома или слуги ничего необычного не заметили?
- Нет, не думаю. Синьора Гуалтьери наверняка бы сказала мне об этом.
Белый Скрипач поморщился. Он не любил, когда что-либо ставило его в тупик. Ему казалось, что подсказка все еще здесь, в комнате, и Белый Скрипач уселся в одно из кресел, задумчиво потер лицо руками, потом принялся рассеянно проводить пальцами по идеально отполированной деревянной рукоятке кресла. Наконец, он встал, решительно направился к одному из шкафов, и отворил дверцу. Минуту спустя он уже демонстрировал Джулии находку.
- Вы... предлагаете мне выпить, синьор Астольфи? - Джулия с недоумением воззрилась на протянутую ей Белым Скрипачом бутылку какого-то вина.
- Вовсе нет, дражайшая моя Джулия! - не скрывая своего торжества, ответил Белый Скрипач. - Я предлагаю вам посмотреть вот на эту этикетку.
Джулия застыла с бутылкой в руках, хмурясь и втайне подозревая, что ее странный посетитель вздумал над ней поиздеваться. Узнавание пришло не сразу. Некоторое время она еще попросту разглядывала красивый пейзаж, нарисованный на этикетке: растущие на берегу реки деревья, балюстраду с вазами, двухэтажный дом с портиком над входом...
- Боже мой! - наконец раздался ее взволнованный голос. - Значит, мой дядя описывал вот этот рисунок? Но что это может значить?
- Это значит, что ваш дядюшка был неравнодушен к спиртному. А еще это значит, что нам неплохо бы наведаться к одному моему старому знакомому, который знает о спиртном абсолютно все.
V
Лучший способ сохранить здоровье, кошелек, да и здравый рассудок на улицах Этерны - это не вылезать из кареты. В таком случае, из участника зрелища ты превращаешься в зрителя. Вокруг снуют какие-то люди, вопят дети, голосят уличные торговцы, норовя еще и схватить за рукав прохожего, чтобы вдоволь нахвалить свой товар. Узкие улицы, зажатые между высокими неопрятными домами, переполнены жизнью: скалятся со стен морды сатиров, вьется над окнами словно живая барочная вязь, трепещет на ветру развешенное на веревках белье, а обитатели домов судачат друг с другом, не сходя с высот собственных балконов и сопровождая каждое свое движение безумной жестикуляцией.
Астольфи было не впервой наблюдать за всем этим безумием, и, надо признаться, оно оказывало на него своего рода живительное действие - правда, конечно же он предпочитал быть скорее зрителем, нежели участником, и потому сейчас они ехали вместе с Джулией в небольшой карете из относительно респектабельного и тихого района Этерны, где располагался дом синьоры Гуалтьери, в сторону самого центра безумного водоворота этого невероятного города.
В очередной раз налюбовавшись на живописную картину за окном, Астольфи принялся подводить итоги:
- Скорее всего, синьора Джулия, исчезновение вашего дядюшки вряд ли объясняется мистическими причинами. О, вы удивитесь, сколько раз самые удивительные события разрешались самым прозаическим образом! Да, мне довелось встречаться с... разным, - и Астольфи произнес слово "разным" настолько задумчивым тоном, что по спине у Джулии невольно пробежал холодок, - однако я вовсе не из тех людей, что склонны объяснять любое происшествие воздействием духов, призраков, ведьм и бог знает какой еще нечисти. Что же касается вашего дядюшки - ну посудите сами: перед нами одинокий, разочарованный в жизни человек, в котором вполне естественным образом вырабатывается тайная тяга к спиртному. Натуры он, видимо, меланхолической, и одинокие размышления за бутылкой любимого напитка - как, кстати, его название?
- Аверто, - немедленно отозвалась Джулия, сейчас державшая бутылку в руках в преддверии визита к расхваленному Астольфи эксперту.
- Да, аверто. Очень странное название, впервые слышу. Итак, эти одинокие размышления в данном случае приводят к тому, что ваш дядюшка начинает наделять мистическими свойствами пейзаж, который видит перед собой. Этот пейзаж начинает оказывать на него магическое действие, как дверь в иной мир, как возможность вырваться из душного, переполненного людьми города, от скучной работы, от бессмысленного одинокого существования...
- Но ведь мой дядя все-таки исчез, - мрачновато прервала Белого Скрипача Джулия.
- Да, но кто поручится, что он попросту не предался безраздельно пороку пьянства, который подтачивал его изнутри многие годы и наконец вырвался наружу? Я понимаю, синьора Джулия, что мои слова могут прозвучать жестоко, но, быть может, Лоренцо Лауретти сейчас беспробудно спит в каком-нибудь ночлежном доме или подвале, пьяный и никем не узнанный. И это еще лучший вариант, потому как вполне возможно, что вашего дядюшки уже нет в живых, и пьяные приключения, как это ни прискорбно, привели его к быстрому и бесславному концу. Этерна - небезопасный город, синьора Джулия. И очень жестокий.
Джулия передернула плечами и принялась рассеянно глядеть в сутолоку людей на грязной полоске тротуара между их каретой и домами. Остаток пути они проделали в молчании.
VI
- А вы, синьор Убальдески, как я вижу, не меняете своих привычек?
Именно этим вопросом Белый Скрипач поприветствовал своего старого друга, и Джулия уловила в интонациях синьора Астольфи нотки дружелюбной иронии. Сейчас они находились на балконе, выходившем в огромный зал какой-то низкопробной и, судя по всему, очень популярной в городе таверны. В зале было шумно, дымно, за дощатыми заляпанными столами сидела разношерстная публика, и несмотря на довольно веселый гомон, Джулии это место показалось преддверием ада, особенно - если приниматься разглядывать посетителей: беззубые рты, неопрятная одежда, темные мешки под глазами, покрытая слоями годами не смывавшейся грязи кожа. Впрочем, балкон, на котором сейчас они вместе с Белым Скрипачом находились, представлял с остальным залом разительный контраст: на балконе было идеально чисто, стены покрывали изящные росписи с изображением античных вилл и садов, а за накрытым белоснежной скатертью и изящно сервированным столом сидел хорошо одетый господин и с задумчивым видом разглядывал гомонящую внизу толпу. Услышав вопрос синьора Астольфи, сидевший за столом господин перевел на них глаза, легко улыбнулся, аккуратно отделил от лежавшего на тарелке солидных размеров бифштекса небольшой кусочек, элегантно отправил его вилочкой в рот, а потом, подняв бокал с переливавшимся в нем вином, торжественно произнес:
- О, Ренато, мне все равно сложно состязаться с тобой в неизменности. Уже сколько лет - все тот же парик, все та же скрипка, и, если не ошибаюсь, все тот же - или, во всяком случае, того же цвета и покроя сюртук. Я всегда рад старым друзьям, особенно если они остаются верны себе.
И, заметив расширенные от ужаса глаза, которыми Джулия взирала на пьянствующую внизу чернь, Фульвио добавил с ухмылкой:
- Ничто так не помогает пищеварению, как лицезрение той дистанции, которая отделяет нас от некоторых наших собратьев!
Синьор Фульвио Убальдески принадлежал к одной из знатнейших фамилий Этерны, которая вдобавок еще и оставалась одной из богатейших фамилий Этерны, не в последнюю очередь - благодаря нескольким бойким питейным заведениям, в зале одного из которых они сейчас и находились. Синьор Убальдески был человек лет пятидесяти, с обширной лысиной, квадратной формы лицом, умным взглядом и тонкими усиками над линией тонких, словно бы вечно скривленных в презрительной усмешке губ.
Чувствуя, что удивление Джулии не уменьшается и что она впала в самое настоящее оцепенение от представшей ее взгляду картины, Фульвио счел нужным пояснить:
- О, это так завораживающе интересно - наблюдать за этим людским морем, подмечать его приливы и отливы, отделять искры божественного безумия от налипшей на них грязи... Люди - это такой волнующий, такой благодарный материал для наблюдения! Сколько здесь, перед моими глазами, развертывается драм, сколько я наблюдаю радостей и горестей, восторгов и унижений, тревог и надежд, взлетов и падений! Порою, когда кто-то из сидящих внизу людей покажется мне особенно интересен, я призываю его сюда, наверх, и выслушиваю его историю. Я никогда не разочаровываюсь - почти всегда мне рассказывают удивительные вещи. И поверьте...
- Я охотно верю, что вы можете рассказывать о своих наблюдениях часами, дорогой Фульвио, - прервал его Белый Скрипач. - И хвала небесам, что ваша любовь к людям выражается в том, что вы их кормите и поите, а ведь могли бы пришпиливать к доскам, как насекомых, и привешивать таблички. Но сейчас мы пришли не просто почерпнуть из вашего неисчерпаемого кладезя житейской мудрости, а задать вам вполне конкретный вопрос.
- О, я конечно же постараюсь вам помочь! - немедленно согласился Фульвио. - И готов раскрыть все секреты той марки вина, которую сейчас держит вот эта синьора в своих очаровательных руках - если, конечно, она соблаговолит показать мне этикетку. Ведь вы же за этим пришли, не так ли?
- Проницательно, - удовлетворенно заметил Белый Скрипач тоном экзаменатора, принимающего билет у талантливого студента. Не добавив больше ни звука, он взял у Джулии бутылку и поставил ее Фульвио на стол.
Фульвио глянул на этикетку и залился веселым смехом. Белый Скрипач поднял бровь:
- Я не понимаю причин вашей веселости, Фульвио. Выглядит так, как будто я рассказал вам забавный анекдот. Но я вовсе не собирался вас веселить или разыгрывать.
Синьор Убальдески, отсмеявшись и наконец обретя способность дышать и говорить, ответил:
- Ну вот, и вы туда же. Да в последние дни в Этерне только и разговоров, что про это зелье. Не надо было прибегать к моей помощи, чтобы выведать этот страшный секрет. Вам бы любая базарная бабка и любой пьянчуга бы кучу историй нарассказывал про аверто, стоит только попросить.
Белый Скрипач галантно улыбнулся:
- Если возможно, нам бы все равно хотелось бы услышать ваш рассказ. Полагаю что все пьянчуги, которые могли бы рассказать про аверто хоть что-то интересное, уже успели побывать на вашем уютном балкончике.
- Что ж, не буду вас разочаровывать, - согласился Фульвио. - Но не могу сказать, что я знаю все. Про аверто, конечно же, мне было известно давным-давно: крепкий напиток белого цвета, получаемый путем перегонки виноградных отжимок. Род аффинаты, только куда менее известный, и происходит он из одного региона на севере, у самого подножья гор. Тамошние жители вполне могли бы писать на этикетках своего зелья "аффината", благо это название куда известней, но они предпочли сохранить название "аверто", по имени протекающей в этой местности реки. Ну-ка, позвольте...
С этими словами Фульвио плеснул в небольшую рюмочку остававшейся в бутылке жидкости, с видом знатока пригубил, потом склонил голову на бок, словно прислушиваясь к ощущением.
- Дааа, забористо. Не люблю все эти аффинаты и аверты, мне-то подавай живую кровь спелого винограда, вспоенную соками земли и играющую у тебя на языке... Но есть свои любители и у такого зелья. Действительно, в этой бутылке самое настоящее аверто, его можно отличить от аффинаты по чуть горьковатому привкусу. Причем, замечу, в данном случае перед нами вполне себе дешевенькое аверто, вовсе не из тех, которых годами выдерживают для придания им более мягкого и благородного вкуса. Гм, "благородного". Тоже мне благородство. Все равно этому бесцветному детищу перегонных кубов не сравниться с истинным напитком богов - с вином.
Взгляд Фульвио задумчиво устремился в дальний конец зала, где какой-то раскрасневшийся молодец во всю глотку горланил песню, а второй подпевал, да так нестройно, как будто бы он сознательно вознамерился сбить первого и заставить того замолчать.
- Итак, Фульвио, вы говорите, что знаете про этот напиток давно, - тактично вмешался Белый Скрипач, пытаясь направить заблудшие мысли синьора Убальдески в нужное русло. - Но, по вашим же словам, именно в последнее время интерес к нему возрос. Почему же?
- О, это отдельная история. - Фульвио сбросил с себя тенета задумчивости и вновь энергично приступил к рассказу. - Где-то неделю назад по городу поползли слухи о загадочном зелье, которое вызывает в людях странные видения и приступы замкнутости. Подобным действием обладали исключительно бутылки аверто, да еще и не любые, а только те из них, у которых на этикетках изображен дом у реки. Поговаривали - один может выпить из такой бутылки и вовсе ничего не почувствовать, для другого же это будет как гром среди ясного неба, и может оказаться воздействием настолько сильным, что перевернет всю его жизнь. Попавший под действие зелья становился угрюм, неразговорчив, мог просиживать дни напролет у себя дома в компании бутылки вот с этим самым пейзажем на этикетке, а когда с несчастным пытались заговорить, отвечал как будто бы сквозь сон. А потом... Потом стали поговаривать, что находящиеся под воздействием аверто люди начали бесследно пропадать.
Джулия вздрогнула и зябко поежилась, как будто эти слова были холодным ветром, ворвавшимся сейчас через открытые окна. Веселый гомон толпы словно стих, и уши ватой заволкла тишина. Получается, история ее дяди не была единственной. А это значит...
- Естественно, - продолжал между тем Фульвио, - я заинтересовался этой историей, и навел кое-какие справки. Аверто, как я уже упоминал - это название реки, и напиток с таким названием производят сразу несколько городков. Интересующие нас бутылки происходят из города с названием Кастелларо-суль-Аверто, причем из совершенно конкретной винокурни, расположенной неподалеку от изображенного на этикетке дома. В Кастелларо-суль-Аверто я, конечно же, не был - вот еще, делать мне нечего забираться в такую глушь! Тем более что судя по гравюрам и географическим трудам, которые мне удалось посмотреть, городок этот ничем особо не примечателен, хотя, надо сказать, красив. Порожистая речка, текущая по горной долине, словно бы прилепившиеся к ее берегам дома, крытый деревянный мост, древний замок с квадратными башнями на высоком холме... Одним словом, там есть что изображать на этикетках и помимо того пейзажа, который мы видим на этой бутылке. Впрочем, как я уже упоминал, Кастелларо-суль-Аверто - городишка достаточно захолустный, и сколько я не искал, я не смог найти никаких интересных преданий, связанных с этим местом. А вот река...
Фульвио на время переключил свое внимание на еду, то ли собираясь с мыслями, то ли не решаясь продолжить дальше, то ли задавшись целью покончить с бифштексом, пока тот окончательно не остынет. Пока синьор Убальдески педантично препарировал лежавший перед ним кусок мяса, лязгая ножиком по тарелке и качая головой в такт нестройному гудению голосов собравшегося в таверне люда, Белый Скрипач и его спутница терпеливо наблюдали, надеясь, что трапеза синьора Убальдески когда-нибудь все-таки завершится. Джулию этот напыщенный аристократ откровенно раздражал: уж мог бы из элементарной вежливости предложить им разделить трапезу, или хотя бы дать им присесть, но нет, вопросы приличия синьора Убальдески волновали мало, поэтому они теперь вынуждены стоять и наблюдать за его пиршеством, как какие-нибудь слуги!
Наконец, когда терпение Джулии уже грозила лопнуть, ожидание наконец завершилось. Изящным жестом препроводив последний кусочек мяса себе в рот и добавив вдогонку несколько глотков вина из бокала, Фульвио поднял голову и продолжил, как будто и вовсе не прерывался:
- Так вот, Аверто. О, это очень странная река, и как раз о ней преданий хоть отбавляй. Видите ли, Аверто проделывает часть своего пути под землей, выныривая из пещеры в горах совсем недалеко от Кастелларо. Может быть поэтому суеверные люди говорят, что она течет по загробному миру, и что по ней мертвецы могут ненадолго вернуться обратно в мир живых. Рассказывают, что их находят на берегу - холодных, замерзших, дрожащих, покрытых капельками воды. Возвращаются далеко не все умершие. Только те, по кому очень скорбят, и только те, кто когда-то жил в городках на берегах этой реки. Они возвращаются странные, измененные, грустные, они не произносят ни единого слова и все время оглядываются в сторону реки, как будто бы та - их единственный путь к спасению. Они проводят у своих родных один день и одну ночь, а потом возвращаются назад в реку, и на этот раз уходят навсегда.
Фульвио снова остановился, и Джулии показалось, что в гомоне собравшейся в таверне толпы она различает плеск волн.
- Какая грустная легенда, - заметил Белый Скрипач чуть приглушенным голосом, словно бы боясь разрушить то дыхание магии, которое почувствовали все они трое во время рассказа Фульвио. - То есть теперь воды Аверто приходят к нам вот в этих бутылках. А вместе с водами Аверто к нам возвращаются и те, кого мы хотим вернуть.
- Да, - подтвердил Фульвио. - Это прекрасно согласуется с тем, что я знаю о событиях последних дней. Если у человека не случалось в жизни непоправимой утраты, с которой он не хочет смириться, магия Аверто обходит его стороной. А если случалась... Аверто предлагает ему вернуть того, кто ему дорог, и таким образом вовлекает его в свои магические сети, до тех пор пока он не захочет пропасть насовсем. И тогда - он пропадает.
Белый Скрипач кивнул, его лицо посуровело.
- Скажите, - обратился он к Джулии, - ваш дядюшка ведь очень скорбел по поводу смерти своей супруги?
- Я полагаю да, - грустно ответила Джулия, прекрасно понимая, что подтверждает худшие опасения синьора Астольфи.
- Ну вот, и еще одна жертва все того же загадочного напитка! - воскликнул Фульвио. - Знаешь, Ренато, я могу тебе дать адрес одного своего завсегдатая, который в последнее время сильно увлекся этим зельем. Здесь его все называли Пепе. Колоритный тип, хотя и не слишком-то разговорчивый. Вы его проведайте, скажете что от меня, заодно может еще и что-то разузнаете. Мы с ним не один раз на этом балкончике откровенничали, - и очень даже душевно откровенничали, надо признать. А теперь... Я ведь даже к нему в гости недавно наведывался, уже после его нового увлечения, да так и не узнал ничего. Может вам повезет больше. Все-таки жалко что человек пропадает.
- Да, пропадает... - мрачно отозвался Белый Скрипач, думая о чем-то своем и не особенно следя за разговором. Впрочем, секунду спустя он внезапно встрепенулся и обратился к Фульвио с вопросом:
- Но вы говорите, напиток с названием аверто был известен уже давно? А слухи про его магическое действие поползли только сейчас?
- Совершенно верно, - подтвердил Фульвио. - И я согласен, что это как-то плохо согласуется с легендой про речного бога.
Белый Скрипач с рассеянным видом кивнул. Словно бы пытаясь отвлечься от тяжких мыслей, он подошел к балюстраде и, чуть морщась и щуря глаза, принялся разглядывать представшее перед ним колоритное зрелище. С высоты второго этажа пьянствовавшая внизу толпа казалось единым чудищем - корявым, грязным, многоногим, оскалившимся десятками жадных пастей, распластавшим по столам десятки тощих рук. Чудищем верещащим, ржущим, ругающимся, сквернословящим, дерущимся, вечно беспокойным, вечно голодным, вечно мучимым жаждой...
И, не поворачиваясь лицом к своим собеседникам, Белый Скрипач задумчиво произнес:
- Вы посмотрите на всех этих людей, милейший Фульвио. Впрочем, что мне вам об этом говорить, вы-то на них уже насмотрелись вдоволь, и почему-то еще продолжаете смотреть. Так соблаговолите же ответить мне на вопрос - нужна ли этой публике серьезная причина, чтобы начать сосредоточенно пить крепкое бесцветное зелье, тем более еще и не слишком дорогое? Или, наоборот, они готовы ухватиться за самый незначительный повод, который готов оправдать их пороки, за любую небылицу, за любые досужие россказни? Так может быть и нет никакой магии, призывающей мертвецов из загробного мира, а есть лишь фантом, однажды родившийся в чьем-то отравленном пьянством мозгу и витающий в гниющем воздухе Этерны, выискивая все новые жертвы?
- То есть вы хотите сказать... - улыбаясь, попытался продолжить мысль Белого Скрипача Фульвио, но Белый Скрипач не дал хозяину таверны договорить:
- Я хочу сказать, что мы, вполне возможно, имеем дело с самовнушением. Легенда, которую вы только что, дражайший Фульвио, рассказали, вполне способно оказать опасное действие на чьи-то и без того разгоряченные алкоголем мозги. И тогда человек, переживший утрату, может действительно захотеть, чтобы зелье с домом у реки на этикетке вернуло ему его любимого человека. А захотев, может допиться до такого состояния, что он этого любимого человека действительно увидит.
- А исчезновения?
- Синьор Убальдески, не мне вам рассказывать, сколько человек исчезает в Этерне каждую неделю, да что там каждую неделю - каждый день. Причем, конечно же, избыточное потребление горячительных напитков только увеличивает риск исчезнуть, и подозреваю, что дело тут вовсе не в мертвецах, выныривающих из глубин реки Аверто. К тому же, ведь далеко не каждый из любителей аверто исчез без следа, не так ли?
- Это Этерна! - с улыбкой развел руками Фульвио, словно бы охватывая этим жестом весь гомонящий зал. - Это Этерна, и здесь мистика витает в воздухе! Я верю всем преданиям этого вечного города, и даже тем, которые еще не рассказаны. Потому что если они были рассказаны в Этерне, то они обязательно станут правдой.
Фульвио кивнул, налил себе в бокал вина из стоявшей на столе бутылки, и, удобно развалившись в кресле и разглядывая своих посетителей снизу вверх, с бокалом вина в руке торжественно добавил:
- Друзья мои! На вашем месте я бы не был так строг к этим несчастным людям. Судьба оторвала их от тех мест, где они росли, от милых их сердцу рощ, гор и ручьев, от уютного родительского крова, и привела их сюда, в душный, грязный, перенаселенный, враждебный людям город. Естественно, они пытаются восстановить утраченное душевное равновесие, и что же может им лучше помочь, чем напиток, вспоенный тою природой, от лона которой их так бесчеловечно оторвали! Так можем ли мы осуждать их за пристрастие к вину, к этому божественному напитку, вобравшему в себя всю красоту тех краев, где выращивался давший этот божественный сок виноград! Можем ли мы осуждать их за то, что по окончании тяжких дневных трудов они так стремятся вернуться к своему любимому напитку, с каждым глотком которого к ним возвращается идиллическая красота их родного края - шепот лесных дриад, плеск ручьев, мягкие поцелуи солнца и колыхание трав на ветру! Можем ли мы осуждать их за стремление вернуть тот рай, которого их так жестоко лишили!
- Вот только пьют они почему-то не дорогое вино из прекрасных краев, а бог знает какое пойло, лишь бы покрепче, - ответил Белый Скрипач, и его обычно вежливый голос прозвучал сейчас куда жестче, чем обычно. - Я затрудняюсь сказать, какими духами природы были вспоены те опилки, из которых гонится дешевая бурда, которую подают вон там в зале, но подозреваю, что ни наяды, ни дриады не имеют к этому пойлу ни малейшего отношения. А вы, милейший мой Фульвио, сидите при этом у себя на балкончике, потягиваете дорогое вино и прекраснодушно рассуждаете о любви к человечеству, которое сами же преспокойно спаиваете, да еще и на этом наживаетесь.
Этот пассаж Белого Скрипача прозвучал так резко, что Джулия в ужасе перевела взгляд на синьора Убальдески, ожидая, что их немедленно выставят вон. Но Фульвио, поставив недопитый бокал на стол, залился довольным смехом.
- Ох и неромантичная же ты натура, Ренато! Ну посудите сами, синьора Джулия, вот сам удивляюсь, как разум настолько практично мыслящего человека может создать настолько прекрасную музыку! Но ведь умница, чего там говорить, умница, вот ведь какую стройную теорию выстроил! Ренато, дорогой, ну поверь мне, я лишь облегчаю страдания всех этих несчастных, давая возможность пообщаться с духами природы и вернуть душевное равновесие более - как бы это сказать - эффективно и за меньшую плату. А уж что же касается загадок Этерны - право же, я не ожидал подобного скептицизма от легендарного Белого Скрипача!
- В жизни мне приходилось сталкиваться с разным, - сухо ответил синьор Астольфи. - И признаться, что в истории с аверто есть нечто глубоко тревожащее. Нечто, что не дает мне покоя. И все же пока я не могу исключить со счетов реалистическое объяснение произошедшим событиям, более того, именно оно кажется наиболее естественным.
- Искать реалистическое объяснение тому, что происходит в Этерне!!! - Фульвио снисходительно улыбался, допивая остававшееся в бокале вино. - О, дорогой мой Ренато, это безумный город, в котором рассудок - плохой советчик. Впрочем, если хотите, слуга проводит вас в библиотеку, где вы можете покормить ваш вечно голодный ум географическими трудами о регионе реки Аверто и связанных с ним преданиях. Я уже раскопал в недрах своих книжных шкафов пару полезных томиков, и это сэкономит вам время. Ну а я, пожалуй, останусь здесь и полюбуюсь на кипение городской жизни. Кажется, за одним из столов вон в том дальнем углу затевается прелюбопытная драка.
VII
От Фульвио они выбрались еще не скоро. Вначале им пришлось составить их хозяину компанию и немного понаблюдать за беспорядками в его заведении, на которые синьор Убальдески любовался с довольным видом патриция, лицезреющего устроенные в его честь гладиаторские бои. Потом Белый Скрипач воспользовался поводом порыться в огромной библиотеке Убальдески, самым внимательным образом изучая географию и историю региона реки Аверто, в то время как Джулия сидела неподвижно в одном из стоявших в библиотеке кресел, парализованная ненавистью к негостеприимному и самодовольному хозяину дворца, который даже не удосужился предложить им перекусить, и еле сдерживалась, чтобы не обрушить Фульвио на голову громы и молнии самого что ни на есть праведного гнева.
Наконец, счастливо избежав открытого конфликта, они отправились на розыски жилища неведомого Пепе. Обитал он, как выяснилось, недалеко, так что ехать пришлось всего несколько кварталов, и вскоре они вышли у какого-то обшарпанного дома, нависавшего над ними множеством пузатых балкончиков, на которых и между которыми сушилось белье. В подворотне на выступавшей прямо из стены каменной скамье сидел грязный бородатый дядька, при имени Пепе он указал на узкую лестницу, ведшую куда-то вниз. Чуть ли не поскользнувшись на валявшихся на ступеньках свекольных очистках, они пробрались в полутемный коридор, где предстали пред хмурым взором старухи в мятом переднике, чей взор, правда, немедленно сделался куда менее хмурым при виде предложенной Белым Скрипачом монетки.
- Так вы к Пепе? Вот ума не приложу, что понадобилось таким важным синьорам от этого никчемного выпивохи. По коридору до поворота, а за поворотом - третья дверь налево. И смотрите там от перегара не задохнитесь!
У Пепе было не заперто. Джулия чувствовала себя археологом, изучающим тайны древних гробниц, когда они растворили дверь и принялись вглядываться в обстановку продолговатой полутемной комнаты, тускло освещенной единственным, расположенным высоко под потолком окном. Пахло в комнате, как их и предупредили, вовсе не могильным тленом, но в целом эффект был сходный: стесненное дыхание и полутьма только усиливали мистическое ощущение от наблюдаемой ими картины. Когда-то это была вполне обычная комната, но сейчас она была вся уставлена бутылками аверто, покрывавшими, как грибком, все пространство, где можно было хоть что-то поставить. Бутылки хороводами толпились на полу, высились со шкафов пиками готических соборов, которым вторили пики пониже, со столов, стульев и табуретов. Со всех сторон сейчас на них смотрели десятки одинаковых бутылок, и на каждой - все тот же тревожно зовущий за собой дом, все та же балюстрада, все та же заросшая плющом стена и все то же склоненное над рекой дерево. Десятки домов у реки сейчас напряженно вглядывались в них своими черными окнами, вглядывались со всех сторон, как назойливый кошмар, от которого нет спасенья.
Уже сам факт того, что этикетка была наклеена на округлую поверхность стекла, придавало изображенному на ней пейзажу какую-то ирреальность, отчетливо подчеркивая его принадлежность иному, не предназначенному для привычной жизни миру. И этот эффект в тысячу раз усиливался повторяемостью рисунка - как будто комната подчинялась одному визуальному ритму, единой воле загадочного одержимого художника. Казалось, вокруг них вздымаются колонны неведомого храма, которые тают в воздухе на трети своей длины, переливаясь в неясном свете, или же их окружают сталагмиты таинственной пещеры, или же - щупальца спрятавшегося под полом и навеки остекленевшего чудовища. Это сходство усиливалось тем, что многие бутылки были пыльные, некоторые уже успели зарасти паутиной, но этикетка была неизменна: все тот же дом у реки. Гипнотизирующий, таинственный и зовущий.
- Вы зачем пришли? Вас Фульвио послал?
Резкий голос шел из дальнего угла комнаты, где ее обитатель сидел на табурете спиной к ним, частично скрытый от взгляда стоявшим позади табурета бельевым шкафом. Заметить в захламленной комнате находившегося в ней человека было не так-то просто, тем более что он до поры до времени не двигался, но теперь повернулся в их сторону и привлек их внимание. Это, видимо, и был Пепе - еще не старый мужчина, необыкновенно худой, с узким остроносым лицом и парой грустных, усталых, но не утративших пронзительной цепкости глаз, устремленных сейчас в их сторону. Он казался верховным жрецом окружавшего их странного храма. Фанатичным, изможденным своей аскезой, ничего не прощающим и никому не делающим снисхождения жрецом.
- Пришли смотреть как я пьянствую? - произнес обитатель комнаты. - Убирайтесь!
Повисла неловкая пауза, а потом синьор Астольфи, не говоря ни слова, вытащил из футляра свою необычно светлой окраски скрипку и заиграл.
Это была грустная, протяжная, взлетающая вверх мелодия, и она словно бы говорила, что только настоящая грусть способна обрести крылья, и что только из таких грустных мест, как это, можно взлететь в небеса. И казалось, что каждый изображенный на этикетках пейзаж вторит этой мелодии. Грустно кивает головой старый дом, согласно шелестят ветви деревьев, и вода грустно катится прочь, тихим журчанием подтверждая ту мудрую истину, о которой сейчас пела скрипка. А потом мелодия смолкла, и Джулии показалось, что в комнате почему-то стало уютней и светлее.
- Уезжайте отсюда, - неожиданно нарушил молчание Пепе. - Этот город, Этерна, проклят. Здесь живут только те, кто потерял свой путь.
Пепе сгорбился, и глаза перестали излучать враждебность, теперь в них была только грусть. Он покивал головой, а потом продолжил, ни к кому особенно не обращаясь и словно бы жалуясь в пустоту:
- Мне не надо было сюда приезжать. Моя жизнь кончилась, кончилась десять лет назад. Думал, что начну новую, да где тут. Эх, жалкие люди. До чего же жалкие люди здесь в Этерне! Сбились в одну зловонную кучу и думают, что стали от этого сильнее. Каждый - со сломанной волей, каждый - без бога в душе. Ничего, вообще ничего в душе нет, только страх. Суетятся, придумывают себе занятия, гонят этот страх, кто спиртным, кто амулетами, кто свечками перед алтарями, а он все возвращается. Толкотня, крики, грязь. А мне все чудится совсем другой город. Другой. Совсем другой. Настоящий. Где ветер, и журчанье реки, и снежные шапки гор вдали. Где небольшие домики, тенистые улицы, и покой везде, такой настоящий покой, когда не надо никуда торопиться, и никакой страх не гонит тебя вперед, потому что внутри и снаружи - тишина. Настоящая тишина, понимаешь? Тишина, для которой звуков не нужно.
Замолчав, Пепе рассеянно оглядел комнату, но потом внезапно что-то до крайней степени возбудило его, так что он, пошатываясь, поднялся и, вцепившись Белому Скрипачу в рукав, зашептал:
- Я знаю, я по глазам вижу, ты не такой, как они, ты спасешься! Мы ведь встретимся - там, в городе. Будем вместе гулять по крытому мосту, а потом сидеть на лавочке и говорить о чем-нибудь умном. Знаешь, там есть чудесное место, прямо на набережной: тихо, спокойно, по левую руку замок, древний такой, с шершавыми серыми стенами, а вокруг стен кипарисы растут, а по правую руку башня, тоже древняя-древняя, а вдали горы, а под нами река шумит, и так хорошо на душе, так просторно и хорошо!
Еще секунду Пепе смотрел синьору Астольфи в глаза, а потом весь как-то поник, голова уткнулась Белому Скрипачу в грудь, ноги начали подкашиваться, а тело принялось сползать вниз. Придерживая норовившего упасть хозяина комнаты одной рукой, синьор Астольфи аккуратно положил другой рукой скрипку на пол, а потом дотащил худое тело Пепе до кровати и уложил поверх одеяла. Пепе немедленно уснул, тихо сопя и уткнувшись носом в подушку. Белый Скрипач еще некоторое время сидел у изголовья кровати, потом сунул в расслабленную руку спящего несколько монеток.
- Спокойных снов, синьор Пепе. Надеюсь, вы вскоре увидите свой город.
И знаком показал Джулии, что теперь им самое время уходить.
VIII
Джулии удалось упросить Белого Скрипача отобедать вместе с ней и синьорой Гуалтьери, и теперь они сидели во дворе дома на виа Фаверо, греясь в лучах солнца и вслушиваясь в доносившиеся с улицы шумы большого города - крики детей, цоканье копыт, оживленный людской говор. Сытный обед подходил к концу, а раздражение и голод, вызванные затянувшимся визитом к негостеприимному синьору Убальдески и последующими событиями, почти полностью изгладились из души Джулии, сменившись на полагающееся послеобеденному состоянию довольство.
Впрочем, синьор Астольфи был скорее угрюм, он то и дело терял нить разговора и задумчиво водил серебряную ложечку по блюдечку вокруг чашки чая, как будто бы чашка чая была каруселью, а ложечка каталась на этой карусели.
Наконец, совершенно вне всякой связи с ненавязчивой светской беседой, которую пытались вести с ним Джулия вместе с хозяйкой дома, пожилой и жизнерадостной синьорой Гуалтьери, Белый Скрипач неожиданно проговорил:
- И все-таки - как же его жалко, этого бедолагу Пепе.
Синьора Гуалтьери, которой Джулия за обедом уже успела все рассказать об их сегодняшних приключениях, участливо кивнула, ее лицо приняло соболезнующее выражение:
- О да, конечно же вы правы! Прямо слезы на глаза наворачиваются, как подумаешь, сколько на свете таких несчастных судеб, искореженных этим жестоким городом! Грязь, бедность, суеверия, пьянство, безработица, полная оторванность от природы...
Белый Скрипач прервал ее, слегка морщась, как будто бы Джулия затронула неприятную для него тему:
- Ну вот, уважаемая синьора, теперь и вы поете все ту же знакомую песню, что и наш друг Фульвио. Посудите сами, ну причем здесь город? Люди ведь преспокойно спиваются и в сельской глуши. И какая в Этерне может быть оторванность от природы, если море тут в двух шагах, а за каких-нибудь полчаса ходьбы вы можете уйти в горы и нагуляться по природе сколько вашей душе будет угодно? Нет, поверьте мне: жертвы аверто не заключены в тюрьму этого города. Они заключены в тюрьму своей собственной памяти. И аверто предлагает им новую, еще более страшную тюрьму, которую они по слепоте своей склонны принять за избавление. Это так... так подло...
Добрая синьора Гуалтьери сочувственно закивала головой, но Белый Скрипач, ничуть не обращая на нее внимания, рассеянно смотрел куда-то вверх, на окружавшие двор стены, чередой высоких полукруглых окон взлетавшие к клочку голубого неба наверху. Потом, чуть вздрогнув, он добавил:
- Знаете, на гравюрах во дворце Убальдески я видел изображения замка в Кастелларо-суль-Аверто. Он ровно такой же, какой его описывал Пепе. Серые шершавые стены, кипарисы вдоль стен. И, кажется, я знаю, про какую скамеечку говорил этот несчастный, про какую башню и про какой мост. Он... он говорил так, как будто бы он был там. Но как это возможно? Как это возможно?
С этими словами синьор Астольфи замолчал и вновь принялся задумчиво водить ложечкой по блюдцу. Тревожный, раздражающий звон металла по фарфору действовал Джулии на нервы, и от ее благодушного настроения не осталось и следа. Она принялась сердито разглядывать Белого Скрипача, чьи тщательно расчесанные белые волосы и холеные руки внезапно начали приводить ее в бешенство, яростной волной вскипавшее внутри и не находившее выхода. А синьор Астольфи, даже и не замечая перемены настроения своей сотрапезницы, продолжал водить ложечку по кругу. Наконец, оставив это занятие, он взялся за скрипку. Синьора Гуалтьери начала даже тихонько рукоплескать, ожидая услышать одну из божественных мелодий его опер, но сконфуженно остановилась, ибо то, что начал играть Белый Скрипач, было далеко от божественности. Это было бесконечное, механическое, агрессивное стакатто, нервное и дерганое, которое продолжалось и продолжалось, и Джулии почему-то начали чудиться бутылки с одинаковыми этикетками, заполнявшие комнату Пепе. Множество изображений дома у реки, которые выстраивались рядами, постепенно застилая собою все видимое пространство, заполняя весь город...
Стакатто прервалось так же внезапно, как и началось. Теперь Белый Скрипач смотрел прямиком на Джулию, и его былая задумчивость сменилась уверенностью.
- Я решил поехать в Кастелларо-суль-Аверто. Быть может я ошибаюсь, но я чувствую наступление какого-то большого, чудовищного зла. Я чувствую, как этот далекий захолустный городок проникает в каждый камень нашей Этерны, подобно тому как вещий сон проливается внутрь спящего человека. Проливается внутрь, как дождь, как ливень, как наводнение... Люди не должны видеть один и тот же сон. Это еще хуже, чем вовсе лишиться снов. Да, хуже, намного хуже.
- Я поеду с вами, - решительно и без промедления отозвалась Джулия, и складки на ее лице от чего-то обозначились много резче.
- Синьора Джулия, - мягко ответил Белый Скрипач, - вам вовсе не обязательно сопровождать меня. Поверьте, путь неблизкий, наша миссия может оказаться вовсе не безопасна, а главное - вы же прекрасно знаете ту своеобразную репутацию, которой я пользуюсь в свете! Неужели вы хотели бы отныне связывать себя с этой репутацией?
- Трудностей я не боюсь, - отрезала Джулия, не отводя взгляда от лица Белого Скрипача, - времени у меня навалом, а что до моей репутации... О, мою репутацию вряд ли еще что-нибудь сможет ухудшить. Едем.
Синьор Астольфи, несколько смутившись, поджал губы, но промолчал. А Джулию внезапно прорвало потоком слов, как будто все нервное недовольство, мучившее ее до этого, наконец материализовалось, обрело выход.
- А знаете, синьор Астольфи, почему вы так взволновались, узнав про эту историю с аверто? Потому что вы завидуете, да-да, завидуете! Потому что вы сами мечтали бы вот так воздействовать на людей, чтобы ваша музыка заключала в себе целый мир, притягательный и завораживающий! Чтобы каждый человек, вошедший в него, увидел бы нечто для себя дорогое, а увидев, захотел вернуться, и захотел бы вернуться больше всего на свете! Вот она, высшая форма искусства, до которой вам с вашими жалкими операми и жалкими скрипичными концертами ой как далеко, потому что вы можете только растревожить человека, разбередить его, взволновать, но вам никогда не создать для него целый мир, в котором бы он захотел жить!
Джулия остановилась, дыхание сбилось от яростной волны обличения, захлестнувшей ее с головой и облачившейся в слова. Как сквозь сон она слышала ворчливые упреки синьоры Гуалтьери что ей дескать невежливо так обращаться с одним из величайших музыкантов современности, что она попирает законы гостеприимства, ведет себя невоспитанно, что впредь она еще подумает, приглашать ли ее в свой дом, раз она оказалась такой законченной грубиянкой...
А потом Белый Скрипач засмеялся.
Он смеялся долго, и колодец двора вторил его смеху гулким эхом, и недоуменно взирали на странную сцену чинные окна верхних этажей, щурясь и поблескивая на солнце.
Отсмеявшись, синьор Астольфи утер уголком салфетки выступившие на глазах слезы и произнес, с тонкой улыбкой глядя на Джулию:
- Ах, досточтимая синьора, если бы моя музыка действовала так, как действует на людей бутылка аверто, я бы немедленно пустил себе пулю в лоб, принял бы яду или закололся. Потому-то меня так беспокоит эта история с аверто. Она противоречит всему, что я почитаю за прекрасное и истинное в искусстве. Ведь моя музыка - это не само путешествие, это лишь приглашение в путешествие. Потому что свободен не тот, кто слушает музыку. Свободен тот, кто ее творит. А тот, кто слушает - о, он чувствует отблеск этой свободы, которая дразнит его, навязчиво манит, заставляет вслушиваться снова и снова. Она как бы подсказывает ему - да, ты можешь все, ты можешь танцевать в круге муз, ты можешь пировать с богами на вершине Олимпа, ты можешь спускаться в бездны Аида или лететь по небу в колеснице Солнца. Но, увы, лишь немногие сдвигаются с места. Большинство слушателей так и остаются внимать красоте чужого полета, который ведь так удивительно просто принять за свой собственный полет - но только ты не летишь, это другие показывают, что ты можешь взлететь. И лишь немногие понимают, что они никогда не взлетят, если сами не возьмут в руки скрипку, ну или хотя бы тамбурин, или хотя бы начнут подпевать. Блаженны эти немногие. А остальные... Остальные так и остаются пленниками этих чудесных видений, которые в их сознании постепенно твердеют, костенеют, становятся прутьями их новых клеток, стенами их новых тюрем.
Он еще немного помолчал, кивая головой, и несмотря на то, что Белый Скрипач улыбался, у него на глазах стояли слезы. Чуть промедлив, он добавил, со все той же тонкой улыбкой счастливого и знающего истинную правду человека:
- О, нет, синьора Джулия, я не хочу своей музыкой строить стены новой тюрьмы. Я хочу научить людей выбираться из тюрем.
IX
Предстоящее путешествие одновременно и волновало и пугало Джулию настолько, что в ночь перед отъездом ей было совершенно не заснуть. Нельзя сказать, чтобы ей нравился Белый Скрипач или было особенно приятно его общество, но само знакомство с этим человеком наполняло ее мыслями о соприкосновении с чем-то значительным, с чем-то, выходящим за рамки обыденности, и ей оставалось только с замиранием сердца гадать, к чему может привести ее совместное путешествие с синьором Астольфи, которое обещало быть довольно длинным: ведь до Кастелларо-суль-Аверто от Этерны было дней так десять пути. Всю ночь Джулия раздумывала, какие вопросы ей хотелось задать Белому Скрипачу и какими уловками можно было попытаться вызвать его на откровенность. Она вспоминала все свои музыкальные впечатления и подытоживала их, формулировала что ей нравится и не нравится, потом с музыки перешла на политику, а потом на литературу, так что в результате и сама не заметила, как наступила утро и пора было отправляться в дорогу. Синьора Гуалтьери, отправившись будить свою гостью в половину пятого утра, обнаружила Джулию бодро разгуливающей из угла в угол и бормочущей вполголоса, как будто бы она пыталась заучить наизусть какое-то стихотворение, которое ей никак не удавалось запомнить.
После проведенной подобным образом ночи Джулия наутро была уже совершенно без сил и потому благополучно заснула в тряской карете, едва только они с синьором Астольфи отправились в путь. Проснулась она когда уже за полдень. В карете было жарко и душно. Белый Скрипач что-то писал в своем блокноте, чуть щурясь от слепяще яркого света, его лицо было спокойно и сосредоточенно. Справа от себя, Джулия услышала как что-то побрякивает, звуками повторяя каждую неровность дороги. Повернувшись, она с удивлением увидела пустую бутылку, привешенную за горлышко к крюку на стене. С этикетки ей грустно улыбался дом у реки, как улыбаются старому другу, с которым пришлось когда-то давно разделить много горестей. Поморщившись, Джулия раздраженно отвернулась.
Некоторое время спустя, Белый Скрипач поднял глаза и заметил, что его спутница проснулась, но не произнес ни единого слова, вскоре вновь принявшись скрипеть углем по бумаге. Джулия несколько раз пыталась заговорить, но синьор Астольфи отвечал односложно, всем своим видом показывая, что он занят и не хотел бы отвлекаться. Джулия вздохнула и принялась смотреть в окно, на виноградники и рощи фруктовых деревьев, за которыми вдали маячили невысокие, покрытые лесом горы. Вид вообще-то был живописный, но сейчас навевал на Джулию тоску, которую поддерживало однообразие звуков: все то же поскрипывание движущейся кареты, бряканье привешенной к стене бутылки и скрежет угля по бумаге. Порой Джулии чудилось легкое позвякиванье, исходящее откуда-то сверху. Джулия сначала думала, что утомленный однообразием звукового пейзажа слух играет с ней злую шутку, но звуки повторялись слишком настойчиво, чтобы быть иллюзией. Они были тревожащими и странными - то эти звуки делались регулярными, как тиканье часов, то больше напоминали бренчанье перекатывающихся по полу металлических предметов, то переходили в отдельные легкие стуки, то напоминали тихий лязг невидимых лезвий, а то и замирали вовсе.
Остановились на постоялом дворе они часов в семь, лишь немного не доехав до Теурбии. Пока Белый Скрипач вышел из кареты договариваться об ужине и комнатах для ночлега, Джулия воспользовалась его отсутствием и раскрыла оставленный на сиденье блокнот. Страницы блокнота были расчерчены поперечными линиями как у нотной бумаги, хотя пометки синьора Астольфи ноты совершенно не напоминали, это были странные знаки наподобие иероглифов - то ли Белый Скрипач зашифровывал свою музыку, чтоб хранить ее втайне до момента премьеры, то ли писал на каком-то неизвестном мистическом языке. Услышав, как легкое позвякиванье наверху перешло в зловещее лязганье, Джулия испуганно закрыла альбом и принялась нервно коситься на потолок, и ей уже начал чудиться жуткий механический маятник, рубящий ее тело на куски острыми лезвиями, но более ничего не произошло, а вскоре вернулся синьор Астольфи, и они пошли ужинать.
Выходя из кареты, Джулия взглянула вверх и увидела огромный деревянный сундук, привязанный к верху кареты. Судя по всему, он и был источником звуков, причем звуки продолжались и сейчас, когда карета стояла, и потому не могли быть вызваны перекатыванием предметов внутри сундука под действием тряски. Поежившись, Джулия перевела взгляд на саму карету и только тут заметила на ее черных стенках узор в форме извивающихся змей. Узор был неброский и больше напоминал затейливый бордюр - и только приглядевшись можно было заметить змеиные головы, замыкавшие каждую из линий. Неудивительно, что Джулия не обратила внимания на этих змей в первый раз, когда ездила на той же карете вместе с Белым Скрипачом с визитом к Фульвио Убальдески, но теперь все эти мелкие детали наполняли ее беспокойством, граничившим с суеверным страхом. И только тут Джулия осознала, что вовсе не запомнила лица кучера, оба раза управлявшего лошадьми. Память сохранила только согбенную спину и черный цилиндр, в то время как лицо третьего участника поездки ускользнуло из памяти, а сейчас, когда она имела возможность спокойно разглядеть карету, на месте возницы уже никого не было.
X
За ужином Джулия была так взволнована и испугана, что аппетит исчез совершенно, а куски хорошо прожаренного мяса камнями валились ей в горло, застревая и царапая пищевод на своем пути. Белый Скрипач не замечал состояния своей спутницы, он ел молча, полностью погруженный в свои мысли. Совладав с собой, Джулия все-таки попыталась завладеть вниманием синьора Астольфи и выдала одну из заранее заготовленных тирад относительно разницы музыкальных вкусов Теурбии и Этерны, но при этом так запиналась и путала слова, что вряд ли смогла бы вовлечь в беседу даже и куда более расположенного к болтовне человека. Ну а синьор Астольфи был по-прежнему на редкость лаконичен: выслушав все сказанное Джулией, он непонимающе поднял бровь, несколько раз вежливо уточнил, что же Джулия все-таки хотела сказать, и, наконец поняв смысл ее сбивчивой речи, ответил с легкой улыбкой, что если бы в Теурбии цензура реже запрещала оперы, это бы наверняка пошло ее музыкальным вкусам на пользу, после чего снова замолчал и предался невеселым раздумьям.
Синьор Астольфи, не скупясь, снял для них две разные комнаты. Эту ночь Джулия спала беспокойно, но все-таки спала, да и завтракала словно бы в полусне, еле сдерживая зевоту. Крепкий кофе, которым завершался завтрак, начисто прогнал сон, но вернул ту тревогу, которая охватила Джулию по приезде на постоялый двор. Вызванная утренним холодом дрожь только усиливалась от гнетущего внутреннего беспокойства. На негнущихся ногах Джулия проследовала к карете, и, глянув на нее, похолодела еще больше, заметив, что рисунок из змей наутро выглядел несколько по-другому, как будто бы за ночь змеи успели чуть двинуться. Лица кучера она снова не рассмотрела, ибо он уже занял свое место на козлах, и были видны лишь все тот же цилиндр и согбенная спина. Напряженная поза загадочного возницы казалась неестественной и словно бы излучала тревогу. Вскоре она расслышала и знакомое позвякивание, доносившееся из привязанного к крыше сундука. Джулии при этих звуках внезапно сделалось дурно, кровь прилила к голове, она обхватила лицо руками и еле сдерживала желание раскричаться и кинуться прочь от этой инфернальной кареты и ее загадочного владельца, пока они еще не успели уехать слишком уж далеко и пока вернуться не составляет особенного труда. Но, сдержавшись и наполнив легкие успокаивающей прохладой утреннего воздуха, она уже с более спокойным лицом проследовала в карету, и путешествие продолжилось.
Несколько последующих дней вряд ли достойны подробного рассказа. Все попытки Джулии заговорить разбивались о неразговорчивость синьора Астольфи и ее собственную робость, которая, казалось, росла с каждым днем этого путешествия, становившегося все более тягостным. Даже читать у Джулии не слишком-то получалось: мешали тряска, волнение, духота, странные звуки из сундука на крыше кареты и гнетущее чувство неуверенности, которое словно бы сдавливало ей лоб тяжелым обручем, мешая каждому движению. Буквы прыгали перед глазами, смысл упорно ускользал от ее смятенного разума, и, раз за разом выныривая из оцепенения, она обнаруживала, что смотрит все на ту же страницу, начисто позабыв, о чем там идет речь. Белый Скрипач, напротив, был невозмутим и продолжал преспокойно работать, то делая пометки в блокноте, то читая какую-нибудь книгу. Было заметно, что он привык к путешествиям и чувствовал себя в своей карете немногим хуже, чем в собственном кабинете. И лишь иногда Джулия замечала, что синьор Астольфи отрывается от работы и подолгу задумчиво смотрит на этикетку с изображением дома над рекой. Пустая бутылка аверто, привязанная за веревку к стене, все так же сопровождала их в путешествии, и Джулия холодела при мысли, что с каждой минутой расстояние до загадочного города с названием Кастелларо-суль-Аверто все сокращалось, и скоро та легкая просветленная грусть, которая чувствовалась в каждой черточке гипнотизирующего рисунка на этикетке аверто, окружит их и, быть может, поглотит безвозвратно.
Так они проехали Теурбию и Герми, и на шестой день путешествия наконец добрались до Пруденцы. Джулия в Пруденце была лишь однажды, проездом, и давно хотела посмотреть этот город, но синьор Астольфи даже и не заикнулся о том, чтобы остановиться здесь на сколь-нибудь длительное время, а Джулия за всю эту странную поездку настолько преисполнилась робости перед этим человеком, что не осмелилась его об этом попросить. Приехали они в Пруденцу поздно, а выехали когда еще рассветало, и Джулии пришлось любоваться на колокольни и купола знаменитых местных храмов на фоне утренней зари из окна уезжавшей из города кареты.
Следующим крупным городом на их пути была Сапиенца, но карета, свернув с широкой дороги, направилась по дороге поуже куда-то в горы. В ответ на удивленный вопрос Джулии синьор Астольфи спокойно разъяснил, что из Пруденцы в Сапиенцу ведет несколько дорог, и они поедут по менее известной, что задержит их лишь ненадолго, но позволит уладить кое-какие дела. Что это были за дела и как они собирались их улаживать, Белый Скрипач не счел нужным пояснять, от чего на душе у Джулии вряд ли стало спокойнее. Она уже и вовсе оставила попытки читать и с обреченным видом смотрела в окно. Дорога виляла между гор, повторяя изгибы текшей слева от нее речушки. Местность не выглядела особенно глухой, а горная долина все же было достаточно широкой, чтобы обеспечить крестьян местных деревушек хотя бы относительно плодородной землей. К тому же, они не были единственными путниками, избравшими эту дорогу, то и дело попадались встречные экипажи, поэтому Джулия понемногу успокоилась. Ее волнение вновь возросло, когда они внезапно свернули с основной дороги куда-то в сторону гор. Она уже думала вновь пуститься в расспросы, как вдруг карета остановилась.
- Я вынужден просить вас набраться терпения, синьора Джулия, - произнес Белый Скрипач вежливым, но не терпящим возражений тоном. - Я вернусь часа через два.
С этими словами он выбрался из кареты и исчез среди высившихся вдоль дороги деревьев, прежде чем Джулия успела опомниться от удивления. Некоторое время она сидела в оцепенении, прислушиваясь к шелесту листьев, завороженная странностью своего положения: она сейчас находится в глуши, в странном месте вдали от дома, в компании странного безмолвного кучера, в черной карете со змеями на дверцах и звенящим сундуком, привязанным к крыше кареты! И, представив себе всю эту картину со стороны, Джулия словно бы ожила. От недавнего оцепенения не осталась и следа, она почувствовала себя героиней волшебной сказки, сейчас ее переполняла детская веселость, лукавство и любопытство. Джулии начало казаться, что она словно бы видит сон, совершенно не страшный и завораживающе интересный. Сама не понимая, что делает, она выскользнула из кареты и начала оглядывать лес. Вскоре она заметила тропинку, по которой, видимо, и пошел в лес синьор Астольфи, так внезапно скрывшись из виду. Тропинка начиналась от самой дороги и уходила в лес под крутым углом, поэтому неудивительно, что Джулия не заметила ее, сидя внутри кареты. С замиранием сердца Джулия сделала несколько шагов по тропинке, потом обернулась назад. Сгорбленная фигура возницы была неподвижна - казалось, это странное существо и вовсе неспособно было видеть и слышать. "Как же оно тогда может управлять лошадьми?" - подумалось вдруг Джулии, но сейчас у нее не было ни времени, ни настроения размышлять на эту тему. С возбуждением озорного ребенка, задумавшего очередную шалость, она двинулась вперед по дорожке, нисколько не страшась того, что могло ждать впереди.
Вскоре выбравшись из тени деревьев, тропинка теперь петляла, ныряя то вниз то вверх и робко прижимаясь к уходившему вверх склону. Вокруг огромными спящими медведями разлеглись горы. Вдаль уходило ущелье, извилистое и угрюмое, все заросшее косматыми кустами, среди которых тянули свои изломанные руки к небу мертвые, лишенные листьев деревья. По ущелью узенькой лентой бежала речка, а дальний конец заволакивал туман - он спускался с гор и сонно оседал там вдали, заволакивая словно ватой пространство между изгибами гор, откуда вытекала река. Завороженная картиной, Джулия перестала обращать внимание на дорогу, она шла по тропке вперед и вперед, и даже когда каблук предательски запнулся о камень, она лишь легко всплеснула руками, восстанавливая равновесие, и продолжала идти, не особенно обращая внимания на то, что ни сапоги на высоких каблуках, ни длинная юбка не особенно способствовали горным прогулкам. Джулия словно бы летела над ущельем, как птица, легкие вбирали в себя прохладный воздух, чувство опасности только придавало сил и гнало вперед, а мудрые мохнатые горы смотрели за ее полетом, и, казалось, роняли восхищенные стариковские слезы.
Внезапно в ущелье раздалась музыка. Она взлетала над горами, словно бы вторя полету Джулии, объединяя и лес, и ущелье, и туман, и трепещущее сердце бегущей по тропинке женщины в одну поразительно прекрасную картину. Это был воплощенный вызов, воплощенный восторг дерзости, который только делался еще сильнее, услыхав в звуках музыки, как в зеркале, свое смелое полетное отражение.
Только несколько минут спустя Джулия сообразила, что то была скрипка синьора Астольфи. Она звучала откуда-то спереди, из-за поворота, где ущелье словно бы волной сворачивает вправо, а покрытый косматыми деревьями пологий склон сменяется на серые, изрезанные трещинами скалы, которые высятся впереди, как огромные окаменевшие стражи запретного мира. Картина была настолько титанической, настолько неземной, что Джулия замедлила шаг и почти что на цыпочках проследовала вперед, не столько опасаясь синьора Астольфи, сколько страшась нарушить покой древних скал, нависавших над ней сурово и непреклонно. Прижавшись к шершавому камню и опасливо косясь на крутой, поросший чахлой травой склон слева от нее, Джулия обогнула скалы, и теперь уже никакая преграда не отделяла ее от источника звука. В нескольких шагах от себя, она увидела древнюю полуразрушенную башню. Дальняя часть ее рухнула, так что когда-то плоская вершина теперь вонзалась в небо наподобие зазубренного острия. И там, наверху, на каким-то чудом сохранившемся осколке площадки, неведомо как забравшись на такую опасную высоту, стоял синьор Астольфи и играл на скрипке. Его профиль дерзко вырисовывался на фоне серого каменистого склона, горы эхом отзывались на его музыку, и во всей этой странной картине было что-то колдовское, что-то неистовое. Казалось, что взлетавшая к небу природа сотни лет ждала от людей подобного же порыва, и теперь, услышав музыку, способную сравниться с их полетом, ущелье и горы восторженно соединяются с одержимым силой своего таланта скрипачом, увлекая его ввысь к небу.
У Джулии закружилась голова. Она прижалась щекой к серому шершавому камню, а сердце рвалось и выскакивало из груди, словно бы музыка Белого Скрипача вот-вот освободит душу Джулии от оков плоти и вознесет к небесам. В глазах темнело, сознание ускользало, и она застыла на тропке, вцепившись в крошащийся древний камень, и почему-то представила себе, как жалко она выглядит со стороны - маленькая хрупкая фигура на фоне огромных, иссеченных трещинами исполинов-скал. Но нет, она не упала в обморок, дыхание постепенно выровнялось, сердцебиение утихало, хотя она еще долго стояла, закрыв глаза и вслушиваясь в божественный голос скрипки, который, казалось, заполнял весь мир вокруг. Наконец, она раскрыла глаза. Белый Скрипач все так же играл на вершине полуразрушенной башни и, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания. Набравшись смелости, Джулия сделала несколько шагов вперед по дорожке, дошла до башни и прижалась к ее холодной, неровной каменной стене, одновременно и испуганная и вдохновленная собственной смелостью. Дыхание снова сбилось, Джулия постояла некоторое время без движения, стараясь не производить ни звука. Между тем, музыка внезапно замолкла, и Джулией овладел страх. Ей казалось, что сейчас Белый Скрипач найдет ее и придумает жутчайшую кару, или - что еще стыднее - засмеет, но она не смела пошевелиться и только еще крепче прижалась к успокаивающе холодной стене. И тут она отчетливо услышала, как синьор Астольфи произнес:
- Ты нужен мне, старый друг. Я чувствую, впереди меня ждет что-то страшное. Мне очень нужна твоя помощь.
Джулия вздрогнула. Так значит, Белый Скрипач был не один, он не просто вышел прогуляться и помузицировать на природе. Получается, что он играл для кого-то. Ей немедленно же захотелось узнать, с кем это там синьор Астольфи ведет беседу в таком странном месте, но ответной реплики она так и не услышала. Сама удивляясь собственной смелости, Джулия сделала несколько шагов вдоль стены, подойдя к разрушенной ее части. Глянув внутрь, она немедленно увидела узкую винтовую лестницу, которая, судя по всему, шла на вершину башни. С секунду она стояла в нерешительности, но в конце концов любопытство взяло верх. Стараясь ступать как можно тише, Джулия начала подниматься по лестнице, миновала заваленный грязью и камнями второй этаж башни и поднялась почти до самого верха - до той высоты, с которой она могла беспрепятственно видеть площадку на вершине башни, все еще оставаясь на ступенях лестницы и прячась в ее тени. К удивлению Джулии, Белый Скрипач стоял на вершине башни один. Вокруг никого не было. С кем же он мог там разговаривать? С самим собой? С горами, ущельем и ветром?
Между тем синьор Астольфи вновь начал играть. Это уже была совсем другая по духу пьеса, не раздольная и полетная, а ритмичная, упругая, быстрая, словно бы заряжающая тебя своею силой. Изломанная и терпкая мелодия билась в пространстве между гор, гулким эхом отзывалось в ущелье, и казалось, что она просится наружу, что ей тесно здесь, в этом ущелье, что она все способно преодолеть, отовсюду выбраться, все разрушить и собрать снова. А Белый Скрипач все играл, его необычно светлой расцветки скрипка словно бы заполняла своим звучанием весь воздух, и Джулии почему-то почудилось, что разводы на дереве этого странного инструмента как будто начинают жить, собираются в очертания морщинистого человеческого лица: хмурились брови, четче выделялись скулы, вот уже обозначились морщины на лбу, сложный рисунок складок на стариковских щеках... То ли сейчас творилась какая-то магия, то ли Джулия попросту оказалась в удачной точке, позволявшей разглядеть странную скрипку с тыльной стороны и немного снизу - но сходство рисунка на скрипке с человеческим лицом было слишком уж странным. Пугающе странным. Казалось, лицо старика вот-вот оживет, разомкнутся искривленные губы, наморщится лоб, оживет и задвижется лабиринт изогнутых складок на щеках... Оцепенев, Джулия вжалась в темноту своего укрытия, тщетно пытаясь понять, какое странное волшебство сейчас здесь творится. И тут Джулия услышала еще один звук, своей пугающей ритмичностью схожий с музыкой, которую играла сейчас скрипка. Он был как всплеск весел, движущих лодку. Или как взмахи крыльев большой птицы. Да, скорее птицы. Словно бы птица описывала сейчас круги вокруг разрушенной башни, меряя воздух резкими и гордыми взмахами крыльев. Вот только в небе никого не было видно. И еще Джулия почувствовала, как волна страха подступает к горлу откуда-то изнутри, ей внезапно стало холодно-холодно, жутко-жутко, и она бросилась сломя голову вниз по узенькой лестнице, а потом - назад по тропке, плохо понимая, зачем она это делает, и нисколько не заботясь, увидит ее Белый Скрипач или нет. Она бежала, спотыкаясь о камни, оступаясь, то и дело хватаясь за склон горы слева от нее, отдирая цеплявшиеся за юбку колючки, пытаясь секундными остановками успокоить предательски сбивавшееся дыхание. Красота природы уже больше не волновала ее, в ушах стоял шелест крыльев, а внутри морем разливался страх, затопляя ее всю без остатка.
Она сама не помнила, как добежала до кареты, и пришла в себя только уже сидя на привычном месте и наблюдая лес из привычного окна. На секунду ей показалось, что все произошедшее было сном, но усталость в ногах и разодранная колючками юбка свидетельствовали, что это не так. Джулия успокоилась, выровняла дыхание и попыталась сосредоточиться на чтении, как всегда неудачно. Белый Скрипач вернулся спустя полчаса. Он с любопытством посмотрел на чуть подранную и заляпанную землей одежду Джулии, но не проронил ни слова. Карета тронулась с места, и Джулия с ужасом ощутила, что к перекатыванию странных железяк на крыше кареты, поскрипыванию колес и стуку привязанной за веревку к стене бутылки теперь прибавился и еще один звук. Шелест крыльев невидимой птицы, словно бы описывающей круги над едущим экипажем.
Путешествие продолжалось.
XI
На ночь остановились в скверной деревенской гостинице. Постельное белье оказалось почему-то влажным. Джулия попросила хозяев принести грелку, но грелку не принесли. Она в конце концов все-таки заснула, ощущая пальцами сырость, и ей снилось что она утонула, и сейчас смотрит на дом на этикетке аверто через толщу воды. Черные прямоугольники окон грустно моргали ей, вторя движению пробегавших мимо волн, и скорбно покачивались на ветру кроны росших вдоль берега деревьев. А еще со дна, из толщи ила, кто-то смотрел на нее, пристально и завороженно, а потом протянул в ее сторону длинную скользкую руку, которая колебалась в воде вместе с течением, холодные пальцы начали прикасаться к ее телу, и она проснулась в ужасе, судорожно дергаясь в постели и тяжело дыша, и лишь очень нескоро сообразила, что уже рассветает, что она лежит в постели в своей комнате в гостинице, и что проклятые простыни так до сих пор и не просохли - видимо, они теперь были мокры от ее холодного пота.
Наутро снова двинулись в путь. Дорога забиралась все выше, а деревеньки становились все беднее. В конце концов, поднявшись по насыпи, дорога некоторое время вилась вдоль горного склона, а потом начала спускаться вниз по еще одной горной долине. Кажется, синьор Астольфи не солгал - эта дорога действительна переваливала через горы и вела их в Сапиенцу, пускай и кружным путем.
Приключения настигли их где-то час спустя после того, как они тронулись в путь. Вконец измотанная беспокойной ночью, Джулия то ли дремала, то ли спала с открытыми глазами, когда ее вывели из оцепенения какие-то крики, за которыми последовали стуки в заднюю стенку кареты и снова крики. Когда взгляд Джулии сфокусировался и наконец приобрел остроту, она разглядела за окошком круглую и чумазую детскую физиономию: похоже, какой-то озорник взобрался на запятки кареты и сейчас вовсю старался привлечь их внимание. Своей цели он определенно добился: синьор Астольфи обернулся, а потом твердо приказал кучеру остановиться.
- Помогите! - не унимался их внезапный попутчик. - Ради всего святого, дяденька, ну пожалуйста! А то сейчас папка братьев и сестрицу пожжет!
Синьор Астольфи вышел из кареты, а Джулия вся обратилась в слух, поскольку мальчик, похоже, сейчас сошел с запяток и сейчас общался с Белым Скрипачом где-то позади кареты.
- Вы простите, дяденька! Они прям сейчас горят, я боюсь что до соседей не добегу! - продолжал детский голос во всю мощь легких, так что в ушах Джулии прямо звенело.
Секунду спустя она уже смогла разглядеть их нежданного гостя, потому что Белый Скрипач решительно затащил ребенка внутрь кареты и приказал тому показывать дорогу. Это был мальчик лет десяти, круглолицый, длинноволосый, с вымазанной в грязи физиономией и руками. Одет он был в штопаную рубаху с рваным воротником и потертые кожаные штаны. Гардероб довершала широкополая шляпа, тоже мятая, грязная и рваная. Ребенок был совершенно очевидно испуган, а в глазах стояли слезы. Тем не менее, Джулии немедленно вспомнились рассказы о дорожных грабителях, заманивающих жертвы подобным образом, но она решила пока держать свои опасения при себе.
Опасения Джулии усилились, когда, следуя указаниям мальчика, они вскоре свернули на безлюдную узкую дорогу. В воздухе, действительно, запахло гарью. Между тем ребенок, внезапно затихнув, воззрился на подвешенную к стене бутылку аверто. С секунду он просто остолбенело смотрел на дом над рекой, зловеще подергивавшийся из-за тряски на каждой неровности дороги, а потом с криком "А, значит и вы - тоже?" попытался выскочить вон из кареты. Но не тут-то было. Белый Скрипач неожиданно цепко схватил ребенка за руку и заявил, что никуда тот не пойдет, пока все им толком не расскажет.
- Да что тут рассказывать! - завопил мальчик, тряся рукой и безуспешно пытаясь освободиться. - Папка нас этим пойлом потчевал. Чуть ли не в рот вливал. Говорил - если будем пить, то мамка вернется. А мы не хотели. Ну куда она вернется, мамка-то? Мертвая она. Не вернется уже. А папка тогда детей в сарае запер, и давай поджигать. Спьяну, конечно. А я в лес убежал. А потом к соседям побёг. Я один с ним не справлюсь, он сильный!
И мальчик исподлобья глянул снизу вверх на Белого Скрипача - глянул явно обиженно, как будто бы синьор Астольфи сейчас собирался упрекать его в бездеятельности.
"Не похоже это на ловушку, - думала между тем Джулия. - Так не сыграешь. Да и зачем устраивать такие хитрые ловушки? А мальчонка-то молодец. Не растерялся. Далеко пойдет - шустрый".
Лес расступился, и за поворотом дороги на них глянули окна крестьянского дома. Дом был одноэтажный, каменный, с мезонином-надстройкой в центре. Черные окна мезонина придавали дому сходство с человеческим лицом, которое, казалось, настороженно смотрело на них. Позади дома был двор, окаймленный несколькими деревянными строениями, из одного из них валил снопом дым и полыхали языки пламени. Карета въехала во двор и остановилась, Белый Скрипач и мальчик немедленно выскочили, Джулия осталась внутри, разглядывая происходящее через окно. Во дворе было неубрано, валялось сено, какие-то мешки, деревяшки, колеса, ошалело квохтали оставшиеся без присмотра и разбредшиеся по всему двору куры. Сарай горел странно, неравномерно, одна его часть пылала вовсю, другая была еще нетронута огнем. Чувствуя, что она не должна оставаться в стороне, Джулия вышла из кареты и на негнущихся ногах пошла в сторону сарая. Синьор Астольфи, похоже, не терял времени зря, он уже успел раздобыть где-то топор и сейчас пытался справиться с досками, которыми было основательно заколочено окно сарая. Судя по крикам изнутри, братья приведшего их сюда мальчишки были еще живы, оставалось только надеяться, что помощь не запоздала.
Плохо понимая, чем она может помочь, растерявшаяся Джулия принялась оглядывать двор. Только тут она заметила мужчину, который преспокойно спал, сидя на земле, свесив набок голову и прислонившись спиной к одному из стоявших во дворе мешков. Судя по всему, это был отец паренька, тот самый несчастный вдовец и виновник всех произошедших злоключений. Его лицо с правильными чертами и тонким носом можно было бы назвать красивым и даже утонченным, если бы не грязноватого цвета загар и не всклокоченная борода, благодаря которым он напоминал сосланного аристократа, проведшего на каторжных работах добрый десяток лет. Рядом со спящим валялась недопитая бутылка со знакомой этикеткой.
Джулия уже подумывала, не попытаться ли ей самой связать пьяницу прежде, чем тот попытается что-то натворить, как вдруг словно бы волна страха нахлынула на нее, парализовав и заставив застыть на месте. Внезапно она ощутила ветер, подобный тому, что так напугал ее вчера в горах, в ущелье, у руин древней башни. Ветер. Ледяной, пугающий и как будто трепещущий, как взмахи крыльев огромной птицы.
Почти не удивляясь, она смотрела, как куски черепицы на крыше сарая словно бы сами собой отлетают в сторону, как какая-то неведомая сила поднимает детей, одного за другим, в воздух над горящим зданием и ставит их, испуганных и дрожащих, посреди двора. Даже Белый Скрипач застыл на месте, с затаенным дыханием смотря на творившееся перед ним чудо. Несколько секунд спустя ветер затих, гнетущее ощущение страха прошло, а солнце, словно бы исчезнувшее на время, снова обрело способность светить и греть. Трое детишек, два мальчика и одна девочка, кашляющие и со слезящимися глазами, стояли посреди двора, пытаясь прийти в себя. Вдали с треском рухнули внутрь остатки разрушенной крыши сарая.
Кажется, они подоспели вовремя.
Паренек, который позвал их на помощь - кажется, его звали Андреа - посмотрел на Белого Скрипача с уважительным и почти суеверным страхом, но ничего говорить не стал. Вскоре он уже вел своих братьев и сестру внутрь дома, переодеваться и отмывать грязь. А синьор Астольфи, словно бы прочтя мысли Джулии, принялся связывать отца семейства кстати подвернувшейся веревкой. Отец семейства невнятно мычал, но сопротивляться нисколько не пытался.
Чувствуя, что здесь ее помощь вряд ли пригодится, Джулия зашла в дом. Жили здесь когда-то небедно, но сейчас на всем была печать небрежения, затхлости, уныния. Пол был весь в пятнах, на полках стояли грязные котелки и тарелки с объедками, обои были покрыты коричневыми и лиловыми разводами непонятного происхождения, а в воздухе царил запах прогорклого жира, который не смогла перекрыть даже проникшая внутрь дома гарь пожара. Джулия пересекла прихожую, миновала еще пару комнат, сунулась в столовую, где чудесным образом спасенные детишки с таким аппетитом уплетали за обе щеки булочки, что только бдительный Андреа поднял голову и, улыбнувшись, приветливо кивнул Джулии. Она тоже кивнула, и, решив больше не мешать детишкам, с рассеянным видом поднялась по лестнице в комнату в мезонине. Здесь было совсем по-другому. Воздух тоже был затхлым, но не прогорклой затхлостью дешевой и наспех сготовленной еды. Здесь воздух был словно бы насквозь пропитан пылью: чувствовалось, что в комнате долгое время никто не жил. Где-то треть помещения занимала кровать под балдахином из белой ткани с изящными синими цветами. Сейчас в складках ткани прочно осела пыль, и она же толстым слоем устилала покрывало кровати. "Как саваном", - подумалось Джулии, и от этой мысли ей сделалось жутко.
У окна стоял столик, а на нем - несколько ваз с засохшими цветами, портрет красивой женщины в траурной рамке и початая бутылка аверто. Джулия тяжело опустилась на стул и посмотрела на незнакомку. А потом взяла в руку бутылку и сделала несколько коротких торопливых глотков.
Если она и увидела после этого дом у реки, то только на этикетке аверто. Но зато Джулии сразу стало спокойней и теплее, страх и оцепенение куда-то сгинули, уступив дорогу слезам. Так она и сидела, обхватив голову руками, сидела и рыдала в чужой комнате, полной чужой боли, которую она почему-то почувствовала так же остро, как и свою.
- Мои соболезнования, синьора Джулия. Это так сложно - убедить человека примириться со смертью, особенно - со смертью любимого ребенка. И не мне судить того, кто захотел увидеть кого-то из своих близких там, за чертой, у дома у реки.
Голос синьора Астольфи заставил Джулию обернуться. Она не заметила, как Белый Скрипач поднимался по лестнице, и ей стало немного стыдно, что он смог увидеть ее в минуту слабости. Впрочем, теперь она перешла черту. Теперь это все уже не имеет значения.
- Как вы узнали? - охрипшим от волнения голосом спросила она.
- О, догадаться было несложно, - грустно пояснил синьор Астольфи. Похоже, сейчас он старательно избегал менторских интонаций в голосе, чтобы не задеть чувства Джулии. И оттого разговор получился негромким и особенно задушевным. Белый Скрипач сделал два шага вглубь комнаты, присел на кровать, подняв в воздух облако пыли, и продолжил, глядя Джулии прямо в глаза с видом доктора, рассказывающего пациенту о его тяжелой болезни:
- Я-то ведь уже давно подозревал, что ваш интерес к истории с аверто выходит за рамки меркантильной заботы о собственном наследстве. Вы казались мне слишком нервной, слишком напряженной для человека, одолеваемого всего лишь любопытством и желанием уладить имущественные дела со своими родственниками. Что-то задевало вас в этой истории, что-то глубоко личное. А если вспомнить, что вам сейчас за тридцать, что вы не замужем и никогда не были замужем, что вы живете в глуши и старательно отдалили себя от кипящей в Этерне светской жизни... И притом добавить к этому то обстоятельство, что вы рискнули поехать в путешествие одна, с человеком настолько сомнительной репутации, как ваш покорный слуга. Как правило, подобную независимость склонны проявлять либо философы от природы, либо эксцентричные богачи, либо те, чью репутацию уже сложно подпортить слухами. Я подозреваю, что вы относитесь к последней из перечисленных мной категорий. И поверьте, я самым искренним образом вам сочувствую. Так как я отношусь ко всем трем этим категориям одновременно, и мои отношения со светом были безнадежно испорчены много лет назад.
- Я любила его, - холодно произнесла Джулия, стараясь не смотреть на синьора Астольфи и потому устремляя взгляд куда-то вниз, на дощатые пыльные доски пола. - Это было трагической ошибкой. Я решила воспитывать родившегося от этой связи ребенка в глуши и посвятить ему всю свою жизнь, и мне было плевать на мнение света. Но потом ребенок умер, и жизнь моя и вовсе потеряла смысл. Да, я хочу увидеть моего ребенка там, на площадке перед домом у реки. Когда я прочла записку, оставленную моим дядей, я сразу поняла - он зовет. Мой Антонио зовет меня. Он там, в этом странном городе куда мы едем, отчего-то я знаю это совершенно точно.
- Пойдемте, синьора, - мягко обратился к ней Белый Скрипач. - Мы не можем исключать, что пожар перекинется и сюда, и должны позвать кого-то на помощь. Нас ждет много дел, и мы всегда сможем вернуться к этому разговору позже.
Джулия кивнула, но уходить почему-то не хотелось. С печальным видом она повернулась к столику, поразглядывала портрет в траурной рамке, зачем-то протянула руку к цветам. Засохшие розы рассыпались от ее прикосновения, на стол упала зеленоватая пыль. Джулия передернула плечами, взяла в руку бутылку аверто и решительно вышла прочь из комнаты. Белый Скрипач последовал за ней, его лицо сохраняло грустное выражение. Или, быть может, сделалось еще грустнее.
XII
Они довезли детишек до соседнего хутора, где Белый Скрипач растолковал встревоженным хозяевам, что произошло, и те немедленно принялись собирать людей на тушение пожара, и пообещали передать в руки служителей закона виновника поджога, который так и остался лежать связанным во дворе собственного дома. Андреа не выразил по этому поводу особенной скорби:
- Жалко папку, конечно, но ведь он после смерти мамки совсем умом тронулся, ну что поделаешь, - рассудительно сообщил мальчонка когда они прощались. - Ничего, как-нибудь проживем. Тетка приютит.
Синьор Астольфи был очень добр к мальчику и даже оставил тому визитку, предложив заходить без стеснения в гости, если только тому случится быть в Этерне. Распрощавшись, они тронулись в путь - солнце было еще высоко, и они еще надеялись покрыть некоторое расстояние за сегодняшний день.
Некоторое время они ехали в молчании. Воспоминания о произошедшем были слишком свежи и ярки, и даже Белый Скрипач оставил свой блокнот и принялся задумчиво смотреть на дорогу.
- Мне не отделаться от мысли... - начала Джулия, но ее голос прозвучал так резко, а синьор Астольфи с таким вниманием перевел на нее глаза, что Джулия растерялась, и вынуждена была повторить только что сказанное, чтобы собраться с мыслями:
- Мне не отделаться от мысли - каков был шанс что мы наткнемся в пути на происшествие, прямо относящееся к теме нашей поездки? Ведь он же был ничтожен, а тем не менее...
- Вовсе не ничтожен, - спокойно возразил Белый Скрипач. - Мы не знаем степени распространения того зла, с которым пытаемся бороться.
Джулия похолодела:
- Вы хотите сказать что...
- Я не исключаю, что болезнь идет по нарастающей, и сейчас число жертв аверто уже исчисляется тысячами. То, что мы увидели сегодня - всего лишь одна из миллиона возможных трагедий. А это, в свою очередь, значит, что нам надо торопиться. Слишком уж многие хотят увидеть своих близких там, у дома у реки, и готовы платить за это страшную цену. И даже высшие силы не ведают, чем это все может закончиться.
Джулия зябко поежилась даже несмотря на царившую внутри кареты духоту, и принялась разглядывать порядком надоевшие ей за время путешествия горы.
- Но, - внезапно продолжил Белый Скрипач несколько минут спустя, как будто бы вовсе и не прерывался, - возможно и другое объяснение.