Ясный летний день. Люди наслаждаются отдыхом и красотой парка, любуются рекой, угощаются сахарной ватой, катаются на велосипедах и роликах, загорают на траве. Откуда-то звучит музыка, лёгкая и весёлая. Всем хорошо, все расслаблены.
И вдруг...
- Хацу лашатку! Лашатку! Хацу! Хацу лашатку!
Огненно-рыжий, веснушчатый, голубоглазый, как весь этот день. В беленьком костюмчике и с полуобгрызенной варёной кукурузой. Последняя забыта напрочь, так как в поле зрения попала выгуливаемая юной девочкой лошадь под яркой красной попоной. Разумеется, этот мелкий не мог её не заметить.
Рядом стою растерянная я - сероволосая и бледнолицая, как самое скучное "нельзя" в мире. На нас оборачиваются, причём на него раздражённо, а на меня с самым суровым осуждением. Мол, что ж вы, мамаша, ребёнка не порадуете. Или что ж вы, мамаша, ребёнка не воспитываете? Тут уж каждый своё вкладывает. Я злюсь в ответ, потому что это не мой ребёнок... Нууу... то есть... мой, конечно, но внутренний. У всех нормальных людей он так внутренним и остаётся, а мой верещит уже на весь парк и, кажется, готов упасть на землю и застучать по ней кулачками. А костюмчик потом от травы отстирывать мне.
- Сколько стоит прокатиться? - спрашиваю я у девочки. Достаю кошелёк и плачу за двоих: не отпускать же "сыночка" одного.
И мы катаемся. Когда залезаешь на лошадь, оказывается, что она гораздо больше, чем казалось с тропинки. Теперь весь мир, вместе с безопасной землёй, остаётся где-то внизу, а прямо под тобой перекатываются мощные мышцы. И мы с мелким смотрим на мир людей сверху, покачиваясь в седле (он в панамке, я совсем без шляпы), испуганные и счастливые. Лошадь поворачивает к нам морду, и кажется, что она тоже весьма довольна нашей компанией. Мелкий заливается смехом, и мне приходится его придерживать, чтобы не свалился вниз.
Поездка заканчивается быстро: покататься в городском парке на красивой лошадке - дорогое удовольствие и недолгое. Но теперь мы оба топаем по парку довольные и мирно улыбающиеся друг другу. Пожалуй, нам этого хватит даже дня на два...
- Хацу зонтик! Зонтик!
Нет, не хватит.
По дороге парка идёт девушка, одетая по моде времён Пушкина, в капоре и с кружевным зонтиком. Именно его этот крикливый засранец и приметил.
- Тише! - шиплю я. - Это же неприлично! Это зонтик девушки, а не твой. Обойдёшься.
- Зооонтиииик! - заливается он, отшвыривая в сторону остатки кукурузы. Ещё и намусорил! - Зонтик! Хацу!
Проблему решает сама барышня. Подходит и протягивает ему:
- Хочешь подержать?
Мелкий тут же затыкается и кивает, расплываясь в улыбке.
- Вас сфотографировать? - девушка такая тоненькая, светлая и нежная, словно выплыла со страниц романа. В девятнадцатом веке любили вот таких прелестных милых дам, никогда даже не задумывавшихся о том, чтобы драться с мальчишками на палках. О, можете поверить, с таким внутренним ребёнком, как у меня, я и дралась, и на плоту справлялась, и пиратские сокровища искала, грубо-детским голосом восклицая: "Лопни моя селезёнка!"
Я отдаю ей мобильный, беру мелкого на руки, и мы с ним фотографируемся под кружевной тенью волшебного зонта. А потом ещё добавляем селфи в компании этой неземной барышни.
На сей раз "ребёнок" доволен. Мы тихо и весело доезжаем до дома, в пути читая фэнтези, причём он то заглядывает в книжку, то прижимается к моему боку, обняв обеими ручонками. В конце концов, что бы я ни прочитала, он это тоже узнает. Хотя на рабочих материалах и статьях о войне он предпочитает зажать ушки, закрыть глаза и сделать вид, что его здесь нет. Только две мокрые дорожки бегут по щекам.
В пути книжка заканчивается, но на ночь я перечитываю мелкому самые весёлые куски, после чего мы с ним засыпаем. Я - плотно укутавшись в тёплое одеяло, он - в обнимку с медведем, высунув из-под своего одеяльца левую пятку и правый локоть. И никак иначе.
Воскресение мы начинаем в самолёте. Мелкий чуть ли не подпрыгивает на сидении от восторга, он этот полёт у меня несколько лет выпрашивал. Я тихая и напуганная, и по мере того, как на запястье соседа стрелка приближается к четырём тысячам, всё напуганнее.
На нас с рыжим смешные яркие комбинезоны и сетка из ремней. Вроде бы, надёжных. Сейчас мы поднимемся на достаточную высоту и... выйдем в небо. Нервно сглатываю. Мелкий пищит: "Небо! Небо! Небо!" Смеющиеся парашютисты ерошат его шевелюру и пытаются подбодрить меня, но я их не слышу.
Сначала выходят более опытные и быстрые прыгуны, потом мальчишка лет двенадцати. А потом приходит моя очередь. Я уже пристёгнута к инструктору, только сердце мечется по самолёту и пытается забиться под лавку. Передо мной открытый люк и - далеко, в голубой дымке четырёх тысяч километров - земля. Мне страаааашно!
- Голову мне на плечо, - командует инструктор. - Ноги подогни.
Исполняю. Так люк не видно, да и уверенный голос "начальника" успокаивает, чуть-чуть снимает напряжение.
- Ииить! - пищу я, тут же затыкаясь от удара воздухом в лицо. Кажется, небо мне тоже не очень радо.
Ветер лупит меня по щекам и мешает дышать, а земля приближается таааак быыыыстрооо! Где-то внизу под оранжевым крылом парашюта счастливо взвизгивает мелкий. Разве я не должна быть счастлива, когда мой внутренний ребёнок так доволен? Вскоре мы тоже оказываемся под куполом, и скорость резко снижается.
Под нами - лес, и река, и деревеньки. Под нами целый мир, а мы летим по небу. Мы. Летим. По. Небу. Я осознаю этот факт и начинаю смеяться - от счастья и от того, что самое страшное уже пройдено, теперь мы уже под крылом, и инструктор показывает мне, как самой поворачивать направо и налево, чтобы посмотреть всё вокруг. Смеюсь и смеюсь, и мир вокруг такой яркий! Голубое небо, зелёный лес, голубая река, красные черепицы крыш.
Когда мы приземляемся (я - с поднятыми вверх ногами и закрытыми глазами, чтобы точно не мешать "начальнику") и выходим с посадочного поля, ко мне подбегает мелкий и крепко целует в щёку.
- Пасиба! - говорит он, сияя на меня голубыми глазёнками. И я целую в ответ, отвечая благодарностью на благодарность.
Рабочий день в компании мелкого - отдельная трагедия. Мы, конечно, договорились, что если он будет хулиганить в офисе, я ему вообще ничего не буду покупать. Не смогу по очевидным причинам. Но это не мешает ему, сидя в уголке с музыкой в наушниках, время от времени бурчать: "Хацу гулять!.. Хацу книску!.. Хацу цоколатку!" Шоколадка - задача простая, и батончик из стоящего у нас автомата затыкает этого непоседу на некоторое время.
Но лишь на некоторое. Потом приходит время обеда...
Я пыталась ходить обедать в другое время, но тогда мелкий устраивал форменные истерики, не сообразуясь ни с какими угрозами лишить сладкого, фильмов и даже обожаемых головоломок. В общем, на обед мы ходим в то же время, что и Он. Он очень милый. Он знает, что "мой ребёнок" при виде него начинает верещать: "Хацу скаску! Хацускаскухацускаскухацускаску!" - и каждый раз рассказывает нам что-нибудь новое. Настоящая Шахерезада! Некоторые из этих историй я никогда не слышала и не читала, а ведь мне регулярно доводится читать детские книжки рыжему.
Только Он не знает, что мелкий имеет в виду совсем другую сказку. Ту, на которую у меня не хватает пороху. Да и что прикажете делать? Подойти к нему и между прочим, пока разогревается обед в микроволновке, выпалить: "Я тебя люблю"? Неловко. Глупо. Страшно. Скорее всё-таки страшно.
Сегодня мой "принц" особенно прекрасен: тёмно-синий костюм с лазурным галстуком подчёркивает тёмные волосы и ярко-синие глаза, улыбка весёлая и приветливая. Мелкий просто зашёлся от крика. Прыгал на месте, дёргал меня за руку, сверкал на меня глазёнками. Услышав знакомую "песню", Он рассмеялся и тут же подошёл к нам, на ходу протягивая конфету и начиная сказку. А рыжий продолжает верещать, ничего не слушая!
Я стою, хлопаю глазами, а самой сквозь землю хочется провалиться. Неловко-то как! Не выдержала - схватила мелкого и рванула к выходу. Даже попрощаться забыла. Да и поздороваться, признаться, тоже. Решила, что на сей раз мне хватит. Больше никаких столовых и сказок на обед, лучше будем ходить в ближнее кафе: не так уж и дорого, вкусно и никаких дополнительных истерик в качестве специй. Твёрдо так решила, насовсем.
До конца дня мелкий молчал. И дома молчал. И спать лёг без мишки. А наутро у него температура поднялась до ста градусов. Это у людей ответ на вопрос жизни и всего такого - сорок два, у внутреннего ребёнка всё куда страшнее.
Мечется под одеялом, в поту, глазки закатил, жалко его, несчастного, хоть плачь! И горчичники не помогают.
Позвонила на работу и попросила отгул на день, опасаясь оставлять мелкого одного дома. Вдруг ему станет ещё хуже, тем более что он боится одиночества, да и чудищ в шкафу и под кроватью никто не отменял. Выудила из запасов банку малинового варенья, достала книжку с любимыми сказками, налила горячего молока. Потихонечку кормлю его, кормлю себя, читаю.
Чувствую: узел внутри расслабляется, уже не так болит. Прав малыш, устали мы с ним, в отпуск пора, а то и самой заболеть недолго. Он сердито сопит на эту мысль и в полубреду бормочет: "Хацу скаску..." Вздыхаю и перечитываю его любимую, про храброго портняжку.
Хотя знаю, что мелкий имеет в виду совсем другую сказку.
К утру температура спадает. До двадцати. Мелкий бледен, тих и несчастен. Он послушно идёт со мной на работу, послушно рисует в углу на оборотке и послушно жуёт шоколадку, которую я покупаю по привычке, хоть и не слышу сегодня такого требования. Рыжий так тих и послушен, что мне становится даже более жутко, чем накануне. А что если он таким останется навсегда? И что - никаких лошадок, и страшных аттракционов, и сплавов на рафте, и прочих прекрасных глупостей?
Мне так страшно, как не было никогда в жизни.
Когда приходит время обеда, мелкий тихо и вежливо сообщает, что не голоден. Всё-таки веду его вниз. У дверей столовой он останавливается, я - нет. Подхожу к микроволновке, где Он греет свой обед, и, не слушая вопросы о том, всё ли в порядке с "ребёнком", говорю:
- Я люблю тебя.
Неловко. Глупо. Ужасно страшно. Но где-то за дверью рыжее голубоглазое солнышко вдруг оживает и влетает в столовую с криком: "Улаааа! Скаска! Скаска!"