Пя Елена. Ойкодомос

Проклятое окно вновь оказалось зашторено. Ойкодомос почесал за ухом, воровато оглянулся и отогнал тяжёлую портьеру в угол. Портьера сопротивлялась: широкие петли липли к карнизу. В глаза ударило солнце.

Сняв очки, Ойкодомос вытер набежавшие слёзы и увидел дом.

Ещё вчера его и в помине не было. Маленький, с двускатной крышей и серой штукатуркой на стенах, он тонул в высокой жёлтой траве между двумя молодыми липами, точно гость, нерешительно застывший в дверях. Ойкодомос вздохнул. Жалко, теперь уж не доведётся сидеть здесь вечерами и наблюдать через проём, как по ту сторону переулка, за заплаткой ничейной земли, перекатываются холмы и течёт сиреневое небо. Нельзя сказать, чтобы раньше Ойкодомос часто проводил так время -- напротив -- но внезапно он испытал чувство потери и карябающую изнутри тревогу.

Для кого вырос этот дом? Узнать бы поскорей.

Вспомнив, что в подобных случаях следует звонить в участковую социальную службу, Ойкодомос водрузил очки на переносицу, поморгал на тёмную после солнечной улицы комнату и побрёл к телефону, по пути споткнувшись о перевёрнутый пуфик с отломанной ножкой. Это его не удивило -- как, впрочем, и фарфоровые осколки, хрустнувшие под тапками два шага спустя, и опрокинутое ведро, от которого растекалась холодная лужа.

Телефонной трубки на базе возле вешалки в наличии не имелось.

-- Опять, -- сказал Ойкодомос вслух. -- Оно опять её стащило.

Вариантов открывалось множество. Можно было поискать трубку в одной из коробок, устроивших столпотворение в спальне, или заглянуть под пыльный шифоньер, или в комод, или за диван, или нырнуть в ту жуткую кучу хлама у стены в гостиной. Последняя авантюра, правда, очень рискованная, да и разве это куча? Это не куча, а склон горы, по которому вот-вот пройдёт оползень.

В крайнем случае придётся спуститься в подвал...

Но тут Ойкодомоса осенила счастливая мысль, что звонить в соцслужбу необязательно. Кто-нибудь из соседей наверняка уже заметил новый дом и сообщил куда надо адрес. А если даже нет, сегодня первый понедельник месяца, и после обеда сюда всё равно пришлют улыбчивого паренька в форменной куртке и с эмблемой в виде енота на кепке -- вот он сразу и разберётся. Паренёк, разумеется -- не енот.

Ойкодомос поднял ведро, бросил на лужу сухую тряпку и, глядя, как она пропитывается водой, покусал губу. Было тихо, только капало из крана на кухне да деловито шуршало под полом. В комнатах повсюду валялись книги, куски ободранных обоев, деревяшки, шестерёнки, гайки, огрызки карандашей. Возле дивана -- сломанная настольная лампа с продырявленным абажуром. В центре гостиной, на поцарапанном ламинате -- часы с маятником и выпавшей кукушкой.

Двадцать минут назад лампа была целой, а часы висели на стене.

Собрав в охапку несколько книг, Ойкодомос свалил их на письменный стол и уселся в кресло. Чище в комнате не стало. Он подпёр руками подбородок и грустно покосился на ящик с инструментами. Из-под пола донеслось трескучее щёлканье, очень похожее на злорадный смех, и словно потревоженный этими звуками, с тоскливым шелестом упал со старого фикуса сухой лист.

Ойкодомос повесил часы на гвоздик рядом с пустой рамкой для картин: на то, чтобы завести механизм и засунуть внутрь дохлую кукушку, не говоря уже о том, чтобы починить лампу, сил уже не хватило. Откинувшись в кресле, он обмяк и прислушался к своему дому: ему говорили, что это полезно. В подвале продолжали трещать и вошкаться, на кухне не смолкала капель, а на чердаке, куда хозяин никогда не заглядывал, свистел ветер. И так вдруг сделалось тошно, что с потолка посыпалась известь.

Нужно держать себя в руках... Знать бы только, за какое место хвататься, чтобы не грохнуть такую-то хрупкую вещь об пол?

Время отсчитывать теперь было нечем, обедать Ойкодомос не пошёл и, только когда тишину разорвал неуместно бодрый звонок в дверь, понял, что уже третий час.

На крыльце стоял Оскар -- приветливый веснушчатый парень из участковой соцслужбы. Такие никогда не называли фамилий, а в ответ на целенаправленный вопрос настаивали на обращении просто по имени. Ойкодомоса это расстраивало: в мозгу у него немедленно происходил таинственный процесс, из коего выводилась мысль, что его самого скоро начнут величать стариком. А в сорок шесть лет, между прочим, это даже обидно.

-- Здравствуйте, господин Ойкодомос, -- сказал молодой человек, приподнимая кепку с енотом, и без лишних пояснений протянул ему ежемесячное пособие по нетрудоспособности в белоснежном бумажном пакете.

Они давно уже условились, что эта часть сценария будет совершаться в молчании, но к щекам Ойкодомоса всё равно, как обычно, прилила краска стыда. Он взял предложенную Оскаром шариковую ручку и нервно потеребил её в ожидании, когда ему укажут, где расписаться. Нестерпимо захотелось почесать переносицу.

-- Вы видели новый дом? -- спросил он, отдуваясь, когда со стандартной процедурой было покончено.

-- Да, -- удивился Оскар. -- Госпожа Ланг из восьмого позвонила утром. Мы всё уже уладили.

С этими словами он отступил в сторону, и тут Ойкодомос заметил, что возле выросшего за ночь дома стоит ещё один соцработник, а с ним двое детей -- мальчик лет двенадцати и девочка на полтора-два года старше, оба худенькие, с вьющимися волосами тёмно-сентябрьского цвета.

-- Брат и сестра. Представляете, выгуливали вечером собаку, а та вдруг залилась лаем и рванула к заброшенным складам. Они за ней... Ну, и юркнули в какой-то чёрный провал, а вынырнули уже у нас. Бедняги.

Дети выглядели растерянными. Ещё бы! Говорят, в первый раз проваливаться с Поверхности в другие слои-стромы любому человеку страшно. А свидетельство того, что с этими птенцами такая штука произошла впервые, стояло у Ойкодомоса перед носом: Город выращивал в себе новые дома только для новеньких -- чтобы обустраивались, оживляли мёртвые стены своими тайнами и своей душой, гостили столько, сколько ему, Городу, потребуется, уходили и возвращались в свой срок. Старожилами, кстати, было замечено: чем добротнее здание, тем реже тебя будут отпускать обратно на Поверхность. Случалось, вылезет, как гриб после дождя, чуть ли не шалаш, смотреть совестно, -- значит, для такого гостя, которого через месяц-другой выпнут и больше не пригласят. А вот для Ойкодомоса -- вернее, для покойного отца его -- как на века строили.

Тут Ойкодомос и появился на свет. И на Поверхности никогда не был. Многие из недавно провалившихся имели обыкновение называть строму -- "вашим миром", а Поверхность -- "реальностью", но для него не было ничего реальнее, чем эта строма, этот Город и этот вот родительский дом, где живут безликие страхи и от дурного настроения трескается штукатурка.

Оскар отвернулся от своего коллеги (тот что-то втолковывал детям, показывая на их чердак) и, видимо, тоже подумав о штукатурке, стал вглядываться поверх плеча Ойкодомоса в сумрачный коридор.

-- А вы-то как? Держитесь?

Ойкодомос поправил сползающие с мокрой переносицы очки и смущённо пробурчал:

-- Мне бы... знаете... выйти на работу.

-- Вы хотите? -- Оскар просиял и подался вперёд, собираясь шагнуть через порог, но хозяин поспешно раскинул руки и не пустил его. -- Вам стало лучше? Давайте посмотрим.

-- Нет-нет! То есть... да. Но не надо смотреть. Не на что там смотреть.

-- Хм, -- задумался Оскар, наклонив голову набок и почесав енота у себя на лбу. -- Слушайте, вам бы сходить ещё раз к психотерапевту.

-- Я бы и рад, -- не совсем искренне отозвался Ойкодомос. -- Но вы же знаете моё проклятое... ну, вы понимаете. Оно ни в какую не хочет идти: его тащишь, а оно вцепится обеими руками в косяк и вопит. Никогда больше не слышал, чтобы оно так вопило. А врач сказал, что без него от терапии мало толку.

-- И всё-таки я вас запишу на консультацию.

-- А работа?

-- Так ведь вы опять сбежите с вашей работы! А потом будете себя ругать и страдать, как в прошлый раз. Нет уж, сначала давайте к врачу.

Ойкодомос покорился. Оскар, чтобы не забыть про психотерапевта, сделал пометку у себя в записной книжке и умчался, весело помахав рукой новым жильцам соседнего дома: они потихоньку осваивались и бродили перед фасадом, трогая деревянные перила и серые стены, которые им ещё предстояло довести до ума.

Как и выстелить крышу черепицей -- Ойкодомос никогда раньше не видал, чтобы дом появлялся без черепицы и с невыкрашенными стенами, но с другой стороны, он и не помнил, чтобы в Город когда-нибудь затягивало подростков -- одних, без родителей.

-- Здравствуйте, -- улыбнулась девочка, заметив, что он наблюдает за ними.

Её брат хотел подойти к нему и познакомиться, но прежде чем мальчик успел произнести хоть слово, Ойкодомос, пробормотав невнятное приветствие, торопливо скрылся за дверью.

В ванной был открыт кран, и вода уже почти переливалась через край умывальника, на дне которого виднелось нечто чёрное и продолговатое: при ближайшем рассмотрении это нечто оказалось утопленной телефонной трубкой.

А посреди гостиной стоял маленький, едва достающий Ойкодомосу до пояса, тощий и большеголовый человечек с выпученными глазищами, нечёсаной рыжей бородой и гвоздодёром вместо левой ноги. Длинная безрукавка прикрывала перекошенное, переломившееся в талии тельце, шею обнимал шерстяной зелёный шарф, а на макушке вместо шляпы красовалась картонная коробочка. Это существо, сунув под мышку круглую фоторамку, с которой оно никогда не расставалось, и брякая связкой ключей на тонком запястье, самозабвенно рвало в клочки выдранные из валявшейся тут же книги страницы и топтало их своим единственным башмаком.

При виде хозяина оно бросило своё занятие и замерло, ревниво прижимая фоторамку к груди.

-- Опять из подвала вылезло, -- страдальчески протянул Ойкодомос. -- Наказание ты моё! Ну что, что это такое? -- он потряс перед человечком выуженной из раковины трубкой и, сам не зная зачем, пригрозил: -- Ничего, вот нас к врачу запишут -- он тебя...

Но только он заикнулся о враче, как существо из подвала испуганно хлопнуло глазами, издало обиженный треск и сигануло в соседнюю комнату. Несмотря на свою нескладность и покалеченную ногу, передвигалось оно на удивление резво, как и вся их шустрая порода, так что у некоторых людей складывалось впечатление, будто эти создания обладают способностью проваливаться сквозь пол -- хотя это и неправда.

Ойкодомос дёрнул себя за всклокоченный чуб и нагнулся за книгой. Явилась непрошеная мысль: а ведь вид у домовёнка совсем безнадёжный. Весь-то он в дырках и заплатках, на боку трещина, одно предплечье на шурупе держится, другое -- на нитках, а нитки уже расходятся и торчат во все стороны. Единственная нога -- и то вывернута как-то вбок.

-- Ладно уж, -- буркнул Ойкодомос примирительно. -- Не расчленит тебя врач, не бойся.

* * *

Наутро, ещё до рассвета, он отправился бродить по улицам. Переулок их лепился к Городу с самого краю -- даже не к Городу, а к пригородному посёлку -- и в раннее время здесь было совсем пустынно. А прогулки два раза в неделю, по вторникам и пятницам, давно вошли у Ойкодомоса в привычку: сказать по правде, он до сих пор лелеял надежду, что в один прекрасный момент его вытянет на Поверхность через какой-нибудь тёмный тоннель или расщелину между домами. Конечно, на Поверхности не излечиваются волшебным образом все душевные болезни -- но там он, по крайней мере, не будет видеть их физических проявлений, которыми окружён теперь. Да и в подвалах там никто не обитает -- разве что мыши.

Иногда посещала его и другая мысль: а не стать ли вообще бездомным? Но мысль эта была страшная: говорили, что бездомные в Городе глубоко несчастны и совершенно безумны. Сам Ойкодомос однажды встретил такого во время очередной утренней вылазки. Бледный, как из мрамора, неестественно прямой, глаза стеклянные -- на бедолагу даже жутко было смотреть.

Когда встало солнце, а на улицах замелькали торопливые машины и пешеходы, Ойкодомос быстрыми шагами направился домой. Среди людей ему сразу становилось неуютно: всё чудилось, что он в чём-то перед всеми виноват, виноват своим нездоровьем, своим мрачным видом, виноват уже тем только, что существует и слоняется среди них. На обратном пути он так разволновался, что почти не разбирал дороги и, проносясь по родному переулку мимо восьмого дома, чуть не сбил с ног старенькую госпожу Ланг -- ту самую, что первой заметила появление вчерашнего дома. Она как раз спускалась со своего крыльца, прижимая к груди объёмную плетёную корзину.

-- Господин Ойкодомос, голубчик, куда это вы так спешите?

Он ничего не ответил, но стал столбом как замороженный.

-- А я вот к деткам иду. У них там теперь работа кипит: вчера старый Вагнер принёс им краску, а Шульцы -- остатки обоев. Представляете, у них белые стены в гостиной! Ну, были белые, а теперь будут разноцветные. Да, ещё Тони из одиннадцатого притащил торшер. А я вдруг думаю: торшер -- это хорошо, какой дом без торшера, но кто же их, кроме меня, накормит? Детям вечно поесть некогда, знаю я их. Ох, слушайте, а день-то какой славный!

День и впрямь намечался отличный -- прохладный и ясный. Лёгкий ветер прохаживался вдоль подстриженных кустов, бережно подхватывая то тут, то там опадающие листья и тихо опуская их на землю; неподалёку тренькнул колокольчик на велосипеде почтальона; от корзины в руках госпожи Ланг чем-то очень вкусно пахло -- но Ойкодомосу ни с того ни с сего стало не по себе. Кровь волной отхлынула у него от лица.

-- А пойдёмте-ка со мной, голубчик, -- внезапно предложила старушка.

Ойкодомос в ужасе отпрыгнул от неё подальше.

И тут же покраснел.

-- Нет-нет, я... я хочу сказать... мне совсем нечего им подарить.

-- Ну, как знаете. -- Она озабоченно оглядела его от макушки до пят. -- Нехорошо всё же, что вы совсем один и некому за вами присмотреть. Вид у вас, уж простите бабку за прямоту, совсем запущенный.

Ойкодомос с мучительным стыдом вспомнил про свой растянутый свитер, развязанный галстук, застиранный воротничок и мятые брюки с огромной заплаткой под левым коленом, про воронье гнездо вместо волос и мешки под глазами -- и наконец про то, что на носке у него дырка, из которой торчит большой палец. Дырки видно, конечно, не было, но именно она-то и мучила сильнее всего.

Госпожа Ланг сокрушённо покачала головой.

-- Вы уж простите, -- повторила она, -- но я всё переживаю: отчего вы такой горемычный? Ничего-то у вас не складывается...

Да уж. Поиском ответа на этот вопрос вот уже три года занимался вместе с Ойкодомосом участковый психотерапевт и, правду сказать, запутал своего пациента до помутнения рассудка. Залезть они успели глубоко -- ворошили ойкодомовское детство, откапывали какие-то загадочные травмы и шрамы; их оказалось много, но это всё было не то, и вот уже на краю раскопа образовался целый отвал из всякого шлака, а "самого главного" так и не нашлось. Осталась только пустота.

-- Разве человеку обязательно нужна причина, чтобы быть несчастным? -- повесив нос, попытался оправдаться Ойкодомос.

В этот момент ниже по переулку застучал молоток: это "новенький" мальчик в компании Тони-торшера из одиннадцатого прибивал к забору почтовый ящик. Госпожа Ланг улыбнулась:

-- Что ж, пожалуй, вы правы. Но в таком случае, причина, чтобы быть счастливым, ему тоже не нужна, как вы полагаете?

Неизвестно почему, но последние слова прозвучали пугающе. Ойкодомос вздрогнул и, беспомощно, по-детски заморгав на старую соседку, бросился к своему дому. Даже не попрощался.

Он запер за собой дверь на два замка, стащил ботинки и сразу кинулся разыскивать новые носки. На это ушло минут двадцать. Затем он на цыпочках подкрался к окну, повоевал опять с упрямой портьерой, растворил форточку и присел на корточки, чтобы его нескладную фигуру не так заметно было с улицы. Ладони он положил на батарею, и к влажным пальцам тотчас же прилипла мохнатая пыль.

Вскоре госпожа Ланг отправилась к себе, а юные новосёлы, вооружившись малярными валиками, принялись красить свой серый фасад. Жизнерадостные, дружные, звонкоголосые... Ойкодомос вдруг поднялся и с самым решительным видом промаршировал в спальню, выбрал там одну из коробок, поприличнее, отыскал в комоде, в шкатулке со старыми мелочами, обрывок подарочной ленты и вернулся в гостиную.

Из-за портьеры на хозяина хмуро уставился домовой.

Делая вид, что не замечает его, Ойкодомос свалил на пол всё, что лежало на диване, на столе и в тумбочках, присел на низенький табурет и задумался. Что бы такого отнести этим детям? Перед ним лежали несколько книг, какие-то баночки и скляночки, допотопный радиоприёмник, старые футболки, пригоревшая кастрюля, кружка с трещиной, тапочки, дырявый со вчерашнего абажур...

А это что? Среди всей прочей рухляди внезапно нашлась круглая музыкальная шкатулка, выкрашенная в тёмно-коралловый цвет и даже не слишком потёртая. Ойкодомос поднял её с замирающим сердцем, дивясь, как у него дома ещё осталась неприкосновенной такая чудесная вещица. От неё веяло чем-то давно забытым -- тёплым и уютным. Материными руками, её голосом... Он покрутил заводную рукоятку, и крышка начала приподниматься под чистую, хрустальную мелодию. Внутри медленно поворачивалась на одной ножке миниатюрная балерина.

Домовой взбесился, завернулся в портьеру и с нервным писком застучал по полу пяткой гвоздодёра. Ойкодомос дослушал мелодию до конца и бережно уложил нежданную драгоценность в коробку, однако внутри осталось ещё очень много места. Отобрав пару книг и прибавив их к шкатулке, он встал и почесал в затылке. Нет, всё же чего-то не хватает... Тут взгляд его упал на стену, где висели часы с маятником; он вложил кукушку в гнездо, завёл механизм и удовлетворённо вздохнул. Даже то, что приготовленная заранее ленточка оказалась коротка и её пришлось выбросить, не особо его расстроило.

Торжественно держа коробку перед собой, он направился к выходу, щёлкнул замком и толкнул дверь.

Дверь не поддалась.

Ойкодомос ощутил смутное беспокойство, но поначалу отмахнулся от него и толкнул ещё раз -- тщетно! Беспокойство стало сгущаться и крепнуть, Ойкодомоса бросило в пот -- и тут он вспомнил, что давеча заперся не только на верхний, но и на нижний замок.

Вот ведь досадная забывчивость!

Когда же дверь отворилась и лица его коснулся осенний воздух, всё внутри охватила такая паника, что на несколько секунд Ойкодомос перестал дышать. По коже побежали мурашки, но всё же он приказал себе не быть тряпкой, призвал всю свою смелость и отчаянно шагнул через порог...

И нырнул вперёд головой, споткнувшись о натянутую поперёк прохода верёвку.

Кто-то рядом заскрипел от натуги. В груди обречённо ухнуло. Падение вырвало коробку из слабых рук; взметнулись, как крылья, страницы книг; кукушка ожила и вновь выскочила наружу, словно только и ждала подходящего случая улететь; музыкальная шкатулка кувыркнулась и приземлилась в траву.

Сам Ойкодомос шлёпнулся животом на ступени, но успел заметить, как мерзкий домовёнок бросает конец верёвки (ах, как можно было забыть о ней, заготовленной у этого бандита для чрезвычайных случаев!) и прыгает с крыльца. Пока хозяин, охая больше от обиды, чем от боли, поднимался и искал упавшие очки, существо из подвала сгребло в охапку и часы, и шкатулку, и пару книг, проскользнуло мимо Ойкодомоса и исчезло в доме.

Дети услышали шум и поспешили Ойкодомосу на помощь, но тот, боясь поднять на них глаза, издал нечленораздельный горестный возглас и метнулся вслед за домовым.

-- Подожди! -- почти умолял он. -- Не надо, стой!

Скорее в гостиную! Оно там, в углу за гороподобной кучей хлама, без сомнения! Невидимая связь между ними натянулась до предела. Вбегая в комнату, Ойкодомос снова споткнулся обо что-то и повалился на четвереньки. Гора из сломанных стульев, ящиков, запчастей и ещё чёрт разберёт чего грозно нависла над ним, в недрах её захрустело, загромыхало, и вдруг -- как кувалдой по голове -- страшный дребезг...

Предчувствие не обмануло Ойкодомоса: домовой забился в тёмный угол и уже успел раздобыть где-то здоровенный молоток -- его ладошки с трудом обхватывали рукоять, но силы в нём было достаточно, чтобы разбить беспомощно распростёртую у его ног музыкальную шкатулку, и тут же -- раз! -- он замахнулся снова и снова опустил своё орудие. В сторону покатилась крошечная шестерёнка от часов. Ойкодомос не выдержал и опять воскликнул:

-- Стой!

Он так и не поднялся с четверенек, а голос прозвучал совсем жалобно. Мучитель его обернулся: даже теперь он не пожелал расстаться со своей драгоценной фоторамкой и, поскольку руки были заняты, держал её во рту лицом вниз. Хотя есть ли там вообще фотография? Может, рамка пуста? Интерес этот вспыхнул впервые и совершенно не к месту, а через миг угас.

Существо вздрогнуло всем телом. Кустистые брови его запрыгали, а круглые глаза неожиданно наполнились слезами. Не вполне соображая, что делает, Ойкодомос потянулся к нему, словно желая погладить -- но напрасно. С тоненьким рыком оно ударило в последний раз, швырнуло молоток в кучу хлама, обрушив её прямо перед носом хозяина, и пока тот освобождал себе проход, незаметно юркнуло в какую-то щель, а уже через минуту из подвала послышались протяжные, душераздирающие крики.

* * *

До самого вечера Ойкодомос лежал на диване и слушал вопли домового, а потом поднялся и отправился на поиски верёвки. "Всё, -- решил он. -- Хватит. Я безнадёжен. Подсознание моё больное и необратимо искорёженное. Спасти нас уже нельзя..."

Верёвка нашлась легко и как-то внезапно. Длинная, крепкая -- скользнула будто сама по себе ему в руку, словно живая змея. Ойкодомос задрал голову и призадумался. Потолок был, хоть и шелушащийся, но ровный: торчали из него только пузатые лампочки на тонких проводах.

И тогда ему в голову пришла мысль сделать это на чердаке.

Многие жители Города побаивались лазать на свои чердаки. Рассказывали, что там обитают существа, которых ты ни за что не увидишь, никогда не услышишь и не сможешь поймать, даже если очень постараешься, но которые непременно заметят тебя и сделают с тобой что-то такое, отчего ты начнёшь вытворять самые неожиданные и нелогичные вещи, а кончится это неизвестно чем.

"Ничего, -- подумал Ойкодомос с несвойственной ему отчаянностью. -- Хуже уже не станет. К тому же, нужно ведь хотя бы раз там побывать, раз уж теперь конец".

Он нашёл лестницу, подтащил её к люку и взобрался наверх.

На чердаке было ещё светло: из маленького окошка бил луч света -- пожалуй, даже ярче, чем можно ожидать в такое время суток. Стропила и висящие между ними балки были видны замечательно, похожие на рёбра огромного зверя, в груди которого давно уже пусто и холодно. И то ли от этого сравнения, то ли от ветра, проникшего сквозь щели в прохудившейся раме, то ли оттого, что житель чердака уже подкрадывался со спины, Ойкодомос оцепенел и долго не мог пошевелиться.

Взгляд его не наткнулся ни на один остов старого шкафа, ни на обломки стульев, ни на следы прочих бытовых мелочей. Весь хлам остался внизу, вместе с существом из подвала, а здесь царила лишь пыль. Когда Ойкодомоса покинет жизнь, дом, вероятно, постепенно разрушится, и всё его содержимое тоже превратится в пыль... Ойкодомосу вспомнились порванные обои, книги на полу, пружинки, шестерёнки; наконец -- сегодняшние слёзы рыжего, его истерзанный вид и крики, от которых на висках прибавлялось седых волос. Внутри шевельнулась иголочка вины: неужели этому созданию так и суждено исчезнуть вот таким, изломанным, уродливым и злобным?

Нет, так нельзя.

Надо по-другому.

В этот момент тот, невидимый и беспощадный, пронзил Ойкодомоса насквозь.

Порыв ветра распахнул окно. Пространство вокруг колыхнулось как занавесь. В холодной груди старого деревянного зверя вновь ударило сердце.

Бросив верёвку и тряся головой, будто со сна, Ойкодомос слетел вниз по лестнице и побежал в спальню. Он был в ужасе. Он не понимал, как мог быть таким слепым и жестоким. Зубы у него во рту колотились как сумасшедшие. Он перерыл весь комод, распотрошил прикроватную тумбочку, совершил набег на шифоньер и наконец-то добыл себе всё необходимое: нитки и иголки, ножницы, клей, упаковку скульптурной глины, утюг, щётку для волос, непочатый рулон обоев, малярные кисти и шпатели, лейку, кое-какие инструменты и даже комплект одежды, некогда принадлежавшей старому домовому -- тому, что был при отце.

Мельком увидев своё отражение в зеркале, Ойкодомос приостановился и решил для начала привести себя в относительный порядок. Он помыл очки, причесался и завязал галстук, переменил рубашку и приготовился гладить чистые брюки и свитер -- как вдруг в гостиной появился домовой.

Вид у него был одновременно смущённый и настороженный. Половина левой руки оторвалась и теперь была зажата под мышкой. Должно быть, шов разошёлся, когда рыжий слишком сильно потянул за верёвку или когда поднимал молоток.

А может, это он сам себя покалечил?

"Надо будет поменять ему протез на ноге, что ли..."

Подозревая, что, если сделает шаг вперёд, домовой испугается и убежит, Ойкодомос сел на пятки посреди комнаты и стал ждать. Домовой подошёл к нему сам. Ойкодомос перевернул вверх дном большую коробку от пропавшего без следа пылесоса и приглашающе похлопал по ней. Домовой помедлил, но всё же уселся, неуклюже вытянув вперёд гвоздодёр. Руку он положил рядом с собой, а фотографию крепко прижал к животу.

Это оказалось проблемой, потому что крутить и вертеть его было неудобно. Но проявив терпение, Ойкодомос с горем пополам выпрямил ему перекошенное туловище и замазал глиной трещину на левом боку. Пациент надулся и заёрзал, пряча возросшее недоумение, а когда хозяин взялся за оторванную руку, чуть не вскочил, чтобы дать дёру. Не тут-то было: рука, отделённая от остального тела, предательски вздрогнула под прикосновениями Ойкодомоса; тот осторожно освободил её от старых ниток и пришил на законное место.

-- Мне было страшно идти к этим детям, -- слетело вдруг с языка. -- И вообще... к людям... Всегда страшно. И тебе тоже страшно. Понимаю. Ты меня защищал. Такие, как ты, всегда защищают от боли. Прости меня. Я тебе новый протез сделаю -- простишь?

Домовой слушал и не издавал ни звука. Пока Ойкодомос затягивал на хрупком локотке узелок, он был не в своей тарелке -- едва дышал и растерянно хлопал глазами.

Потом вздохнул и развернул свою любимую фотографию лицом к остальному миру.

На фотографии был запечатлён маленький Ойкодомос -- румяный и чем-то очень довольный.

* * *

Четыре дня он не выходил из дома и даже пропустил утреннюю пятничную прогулку. Госпожа Ланг уже начала волноваться и собиралась звонить Оскару, в участковую соцслужбу, но дети, Стефан и Грета, рассказали сердобольной женщине, что по вечерам видят в окнах господина Ойкодомоса свет, а сам он мелькает то в гостиной, то на чердаке и, кажется, занят чем-то очень серьёзным. Зачем отвлекать?

В воскресение резко похолодало, но Грета и Стефан всё равно работали на улице. Они надеялись успеть посадить перед домом цветы, чтобы утешаться ими весной -- если до той поры их не выбросит обратно на Поверхность.

Конечно же, они скучали по родителям. Но они верили, что должны ухаживать за этим домом: постелить черепицу, закончить ремонт, поливать подаренные соседями фиалки, приманивать радости, приручить уют, не забывать про двух странных малышей, живущих в подвале, -- и тогда, неизвестно как, но всё будет хорошо.

Около полудня явилась госпожа Ланг. На этот раз, кроме корзинки с едой, тёплой улыбки и разных историй, она принесла с собой котёнка, совсем кроху. Котёнок, разумеется, сразу покорил все сердца, его закутали в полотенце, посадили на садовый столик и принялись им любоваться -- поэтому и Стефан, и Грета, и их старая соседка не сразу заметили, как дверь дома напротив отворилась и прямо к ним вышел господин Ойкодомос.

Он сутулился и неловко улыбался, но в детях его смущение и нескладность вызывали тихое доверие.

-- Вот, -- сказал он, протягивая Грете обклеенную бежевыми обоями коробку. -- Простите, что так поздно: мне пришлось многое починить, чтобы подарить вам что-нибудь хорошее... Мне очень хотелось подарить вам что-нибудь хорошее.

Грета приняла коробку и, не спеша заглядывать внутрь, поставила её на крыльцо.

-- Как здорово, что вы пришли! Мы давно хотели с вами познакомиться.

Стефан снял рабочие перчатки и крепко пожал вновь прибывшему руку.

-- Что это с вами стряслось, голубчик? -- спросила госпожа Ланг и, с самым невозмутимым видом всучив Ойкодомосу котёнка, чтобы освободить стол для чаепития, засуетилась вокруг своей корзины.

-- Ничего. -- Ойкодомос переступил с ноги на ногу и почесал котёнка между ушами. -- Разве что я помирился со своим домовым, кажется.

Он обернулся. На крыльце его сидел, вытянув ноги, рыжий человечек в зелёном свитере и светлых брюках. Шарф, связка ключей и фотография остались при нём, но вот вместо коробочки на голове красовалась шляпа, и из левой штанины торчал не гвоздодёр, а аккуратный деревянный протез в остроносом кожаном ботинке.

Человечку было холодно -- но он не думал об этом.

Он смотрел на небо и слушал, как ветер хлопает форточкой чердачного окна.

сентябрь 2021 года

Оставить комментарий © Copyright Пя Елена (elena.pya@yandex.ru) Размещен: 30/09/2021, изменен: 14/10/2021. 31k. Статистика. Рассказ: Проза, Фантастика, Сказки Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: У господина Ойкодомоса душа в один этаж с чердаком и подвалом. Здесь от плохого настроения и страхов шелушится потолок, трескаются стены и протекает крыша. Здесь царство сломанных вещей и мусора. И здесь, под полом, живёт одно больное существо, которое портит ещё целые вещи, не пускает хозяина к людям и всюду таскает с собой старую фотографию, чтобы никто её не увидел.

Пя Елена : другие произведения.

Ойкодомос