Лем Станислав : другие произведения.

Друг

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я чувствовал, что затевается нечто необычайное, хотя и не мог понять, что же, собственно, произойдет. Пробовал представить себе различные варианты, например, что Харден работает над изобретение или занимается шпионажем, но это абсолютно не вязалось с его персоной. Я убежден, что он не отличил бы диода от пентода и был менее, чем кто-либо другой в мире, способен выполнить задание иностранной разведки.
  
  
  
  
  ДРУГ
  ЛЕМ СТАНИСЛАВ
  
   Я хорошо помню обстоятельства, при которых познакомился с Харденом. Это случилось через две недели после того, как я стал помощником инструктора в нашем клубе. Я очень дорожил этим назначением, потому что был самым молодым членом клуба, а Эггер, инструктор, сразу же, в первый день моего дежурства в клубе, заявил, что я вполне интеллигентен и настолько разбираюсь в нашей лавочке (так он выразился), что могу дежурить самостоятельно. И действительно, он тут же ушел. Я должен был дежурить через день с четырех до шести, консультировать членов клуба по техническим вопросам и выдавать им карточки QDR по предъявлении билетов с уплаченными взносами. Как я уже сказал, я был очень доволен своим постом, однако вскоре сообразил, что для выполнения моих обязанностей совершенно не нужно знать радиотехнику, потому что никто не обращался за консультацией. Здесь можно было бы обойтись простым служащим, однако таковому клуб должен был бы платить, я же дежурил даром и не только не имел от этого никакой корысти, а, напротив, терпел ущерб, если учесть вечное брюзжание матери, которая требовала, чтобы я сиднем сидел дома, когда ей хотелось пойти в кино и оставить малышей на моем попечении. Из двух зол я предпочитал дежурства. Внешне наше помещение выгляделоо вполне прилично. Стены были сверху донизу увешаны открытками радиосвязи со всего света и пестрыми плакатами, скрывавшими подтеки, а возле окна в двух застекленных шкафчиках помещалась кое-какая коротковолновая аппаратура старого типа. Была у нас и мастерская, переделанная из ванной, без окна. В ней нельзя было работать даже вдвоем, не рискуя выколоть друг другу глаза напильниками. Эггер, по его словам, питал ко мне огромное доверие, однако не столь огромное, чтобы оставить меня наедине с содержимым ящика письменного стола. Он выгреб оттуда все подчистую и унес к себе, не оставив даже писчей бумаги, так что мне приходилось вырывать листки из собственных тетрадок. В моем распоряжении находилась печать, хотя я и слышал, как Эггер сказал председателю, что ее, собственное, следовало бы прикрепить цепочкой к ящику стола. Я хотел использовать время для сборки нового премника, но Эггер запретил уходить в часы дежурства в мастерскую - как бы, мол, кто-нибудь не забрался в клуб и не стянул что-либо. Это было чистейшим вздором - хлам в шкафчиках не представлял никакой щенности, - но я не сказал этого Эггеру, потому что он вообще не признавал за мной права голоса. Теперь я вижу, что чересчур с ним считался. Он без зазрения совести эксплуатировал меня, но этого я тогда еще не понимал.
  
   Не помню, в среду или в пятницу появился впервые господин Харден - впрочем, это безразлично. Я читал очень интересную книгу и злился: в ней не хватало множества страниц. Все время нужно было о чем-то догадываться, и я опасался, что самого важного в итоге не окажется, а тогда все чтение пойдет насмарку - обо все ведь не догадаешься. Внезапно послышался робкий стук. Это очень удивило меня, так как двери всегда были открыты настежь. Наш клуб обосновался в бывшей квартире. Кто-то из радиолюбителей говорил мне, что в такой скверной квартире никто не хотел ютиться. Я крикнул "войдите", и вошел совершенно посторонний человек, которого я никогда не видел. Я знал - если не по фамилии, то по крайней мере в лицо - всех членов клуба. Незнакомец стоял в дверях и смотрел на меня, а я разглядывал его, сидя за письменным столом; так мы созерцали друг друга некоторое время. Я спросил, чего он хочет, и подумал, что если бы этот человек пожелал вступить в клуб, то у меня не нашлось бы даже вступительного формуляра: их тоже забрал Эггер.
  
   - Здесь клуб коротковолновиков? - спросил вошедший, хотя это было ясно написано на дверях и на воротах.
   - Да, - ответил я, - что вам угодно? - Но вошедший как будто не слышал вопроса.
   - А... простите, вы тут работаете? - спросил он, сделал два шага в мою сторону, ступая словно по стеклу, и поклонился.
   - Дежурю, - ответил я.
   - Дежурите? - переспросил он как бы в глубоком раздумье. Улыбнулся, потер подбородок полями шляпы, которую держал в руке (не помню, видел ли я когда-либо такую поношенную шляпу), и, все еще стоя как бы на цыпочках, выпалил одним духом, словно опасался, что его прервут:
   - Ага, так здесь дежурите вы, понимаю, это большая честь и ответственность, в юные годы мало кто этого достигает по нынешним временам, а вы тут всем ведаете, так, так, - при этом он сделал рукой, в которой держал шляпу, плавный жест, охватывающий всю комнату, точно в ней помещались бог весть какие сокровища.
   - Не так-то уж я молод, - сказал я. Этот тип начинал меня немного раздражать. - А нельзя ли узнать, что вам угодно? Вы член нашего клуба? - Я задалэтот вопрос умышленно, зная, что это не так, и действительно, незнакомец смутился, снова потер шляпой подбородок, спрятал ее за спину и, забавно семеня, подошел к письменному столу. Нижний ящик, куда услыхав стук, я сунул книгу, был открыт. Понимая, что от такого назойливого субъекта быстро не избавишься, я задвинул ящик коленом, вынул из кармана печать и принялся раскладывать чистые листки бумаги, дабы он видел, как я занят.
  
   - О! Я не хотел вас обидеть! Не хотел! - воскликнул он и тут
  же понизил голос, беспокойно оглядываясь на дверь.
   - Так, может быть, вы скажете, что вам угодно? - сухо спросил я, потому что мне все это надоело.
   Он оперся рукой о письменный стол, держа другую, со шляпой, за спиной, и наклонился ко мне. Только теперь я сообразил, что ему, должно быть, немало лет, пожалуй, уже за сорок. Издалека это не бросалось в глаза, у него было худое, неопределенное лицо, какое иногда бывает у блондинов, у которых не заметно седины.
   - К сожалению, я не являюсь членом клуба, - сказал он. - Я... видите ли, в самом деле питаю огромное уважение к тому, что делаете вы и все ваши коллеги, но мне, увы, не хватает подготовки! Мне всегда хотелось приобрести знания, но, к сожалению, не удалось. Моя жизнь как-то так сложилась...
   Он запнулся и умолк. Казалось, он вот-вот расплачется. Мне стало не по себе. Я промолчал и начал прикладывть печть к пустым листкам, не глядя на него, хотя чувствовал, что он все ниже наклоняется надо мной и, пожалуй, хочет обогнуть стол, чтобы подойти ко мне. Я делал вид, будто ничего не замечаю, а он принялся громко шептать, в чем, по-видимому, не отдавал себе отчета:
  
   - Я знаю, что помешал вам, и сейчас уйду... У меня есть одна... одна просьба... Я рассчитываю на вас... едва смею рассчитывать на вашу снисходительность... человек, который предастся такой важной работе, такому бескорыстному служению всеобщему благу, быть может, поймет меня, может быть... я не... смею надеяться...
   Я совсем одурел от этого шепота и все продолжал прикладывать печать, но с ужасом видел, что листки скоро кончатся и я не смогу таращиться на пустой стол, а на незнакомца я не хотел смотреть: он расплывался передо мной.
   - Я хотел бы... хотель бы, - повторил он раза три, - просить вас не о... то есть об услуге, о помощи. Одолжите мне одну мелочь... однако сначала я должен представиться. Моя фамилия Харден... Вы меня не знаете, но, боже мой, откуда же вам меня знать...
   - А вы меня знаете? - спросил я, не поднимая головы и дыша на печать.
   Харден так испугался, что долго не мог ответить.
   - Случайно... - пробормотал он наконец. - Случайно видел, у меня были... были дела тут, на этой улице, поблизости, рядом, то есть недалеко от этого дома... Но это ничего не значит. - Он говорил горячо, словно для него имело громадное значение убедить меня, что он говорит правду.
  
   У меня от всего этого шумело в голове, а он продолжал:
   - Моя просьба может показаться вздорной, но... Я хочу попросить вас, разумеется со всевозможными гарантиями, одолжить мне один пустяк. Это вас не затруднит. Речь идет... идет о проводе. С вилками.
   - Что вы говорите? - спросил я.
   - Провод с вилками, - воскликнул он почти в экстазе. - Немного, несколько... с дюжину метров и вилки... восемь... нет - двенадцать - сколько можете. Обязательно отдам. Вы знаете, я живу на одной с вами улице, дом номер восемь...
   "А откуда вы знаете, где я живу?" - хотел я спросить, но в последний момент прикусил язык и сказал по возможности безразличным голосом:
   - Мы не выдаем провод напрокат. Врочем, разве это такая уж редкость? Ведь его можно достать в любом электротехническом магазине.
   - Знаю! Знаю! - воскликнул он. - Но, пожалуйста, поймите меня! Прийти, как пришел я... сюда... очень тяжело, но у меня нет выхода. Этот провод мне очень нужен, и, собственно, не для меня, нет. Он... он нужен другому. Он... эта... особа... не имеет... средств. Это мой... друг. У него... ничего нет... - произнес Харден снова с таким видом, точно собирался расплакаться. - Я, к сожалению, теперь... такие вилки продают только дюжинами, вы знаете. Прошу вас, может быть, вы, с вашим великодушием... Обращаюсь к вам, потому что не имею... потому что никого не знаю...
  
   Некоторое время он молчал и только тяжело дышал, как бы от избытка чувств. От всего этого меня прошиб пот, и я хотел одного: избавиться от этого человека. Я мог бы просто не дать ему этот провод, и тогда все бы кончилось. Но я был заинтригован. Впрочем, может быть, мне хотелось немного помочь ему, из жалости. Я еще хорошенько не знал, как ко всему этому отнестись, но в мастерской хранилась моя собственная старая катушка, с которой я мог делать что хотел. Вилок, правла, у меня не было, но цела куча их лежала на столике. Никто их не считал. Конечно, они не предназначались для посторонних, но я решил, что в конце концов один раз можно сделать исключение.
   - Погодите, - сказал я, пошел в мастерскую и принес оттуда провод, кусачки и вилки. - Подойдет вам этот провод? - спроси я. - Другого у меня нет.
   - Конечно, я... я думаю, будет в самый раз.
   - Сколько надо? Двенадцать? Может быть, двадцать метров?
   - Да! Двадцать! Если можно...
   Я отмерил на глаз двадцать метров, отсчитал вилки и положил на письменный стол. Харден спрятал все в карман, а у меня мелькнула мысль, что Эггер, узнай он об этих вилках, поднял бы шум на весь клуб. Мне бы он, конечно, ничего не сказал, я видел его насквозь - интригана, фарисея и, в сущности, труса.
  
   Харден отпрянул от стола и сказал:
   - Молодой человек... извините, сударь... вы сделали большое, доброе дело. Я знаю, что моя нетактичность - и то, как я тут к вам... могли создать превратное впечатление, но, уверяю вас, уверяю, это было крайне необходимо! Речь идет о деле, в котором участвуют хорошие, честные люди. Не могу даже выразить, как тягостно мне было прийти, но я питал надежду - и не ошибся. Это отрадно! Весьма отрадно!
   - Будем считать, что вы взяли на время? - спросил я. Меня беспокоил срок возврата, и, если бы он не скоро мне их возвратил, я принес бы нужное количество собственных вилок.
   - Разумеется, на время, - подтвердил Харден, выпрямляясь с каким-то старомодным достониством и прижимая шляпу к сердцу.
   - Я, то есть не во мне суть... Мой друг будет вам чрезвычайно признателен. Вы... вы даже не представляете себе, что такое его признательность... Полагаю даже, что...
   Он поклонился.
   - Я скоро все верну - с благодарностью. Когда?... В данную минуту, увы, не могу сказать. Я сообщу, с вашего разрешения. Вы - простите - бываете тут через день?
   - Да, по понедельникам, средам и пятницам.
   - А могу ли я когда-нибудь... - начал еле слышно Харден. Я испытующе посмотрел на него, и это, по-видимому, его обескуражило, так как он ничего не сказал, а только поклонился, надел шляпу, еще раз поклонился и вышел.
  
   Я остался один. Впереди был почти час времени, я попробовал читать, но тут же отложил книгу, потому что не мог понять в ней ни единого слова. Этот визит и сам посетитель выбил мени из колеи. Он выглядел очень бедно, башмаки, начищенные до блеска, так потрескались, что жалко было смотреть. Карманы пиджака отвисли, словно он постоянно носил в них какие-то тяжелые предметы. Впрочем, кое-что я мог бы рассказать на этот счет. Больше всего меня поразили два обстоятельства - оба они касались меня. Во-первых, Харден сказал, что знает меня в лицо, потому что бывал по делам недалеко от клуба, - что, конечно, могло случиться, хоть мне и показался странным испуг, с которым он это растолковывал. Во-вторых, он жил на той же самой улице, что и я. Слишком уже много случайностей. В то же время я отчетливо видел, что по своей природе этот человек не способен изворотливо лгать, вести двойную игру. Любопытно, что, размышляя подобным образом, я только под конец задумался над тем, дял чего же, собственно, ему потребовался провод. Я даже удивился, что так поздно об этом подумал. Харден совершенно, совершенно не походил на человека, который занимается изобретениями или хотя бы материт что-то для собственного удовольствия. Впрочем, он сказал, что провод нужен не ему, а его другу. Все это как-то не вязалось.
  
   На следующий день я пошел после уроков посмотреть дом номер восемь. Фамилия Хардена, разумеется, фигурировала в списке жильцов. Я завязал разговор с дворником, стараясь не возбудить подозрений, и выдумал целую историю о том, что якобы должен давать частные уроки племяннику Хардена и потому интересуюсь, способен ли он платить. Харден, по словам дворника, служил в центре города, в какой-то большой фирме, на работу уезжал в семь, а возвращался в три. За последнее время все изменилось, он стал возвращаться все позднее, случалось даже, что и вообще не ночевал дома. Дворник даже как-то спросил Хардена об этом, но тот ответил, что берет сверхурочную и ночную работу, так как ему нужны деньги к празднику. Однако что-то незаметно, сделал заключение дворник, чтобы такой напряженный труд много дал Хардену, - как был он беден, словно церковная мышь, так бедняком и остался. Последнее время запаздывал с квартплатой, праздников вовсе не справлял, в кино не ходил. К сожалению, дворник не знал названия фирмы, в которой служил Харден, а я предпочел не расспрашивать слишком долго, так что разведка принесла мне не очень обильный урожай.
  
   Признаюсь, я с нетерпением ожидал понедельника. Я чувствовал, что затевается нечто необычайное, хотя и не мог понять, что же, собственно, произойдет. Пробовал представить себе различные варианты, например, что Харден работает над изобретение или занимается шпионажем, но это абсолютно не вязалось с его персоной. Я убежден, что он не отличил бы диода от пентода и был менее, чем кто-либо другой в мире, способен выполнить задание иностранной разведки.
   В понедельник я пришел на дежурство раньше времени и прождал два часа с растущим нетерпением. Харден появился, когда я уже собирался уходить. Он вошел как-то торжественно, поклонился у порога и подал мне руку, а потом небольшой пакет, аккуратно завернутый в белую бумагу.
   - Добрый день, молодой человек. Рад, что застал вас. Хочу поблагодарить вас за вашу доброту. Вы меня выручили в весьма сложном положении. - Он говорил уверенно, казалось, что он заранее все это сочинил. - Он указал на сверток, который положил на стол.
   Мы оба стояли. Харден поклонился еще раз и сделал движение, как бы собираясь уйти, но остался.
   - Стоит ли говорить о пустяках, - сказал я, желая ободрить его. Я думал, что Харден начнет горячо возражать, но он ничего не сказал и лишь хмуро смотрел на меня, потирая подбородок полями шляпы. Я заметил, что шляпу старательно чистили, однако без особых результатов.
  
   - Как вы знаете, я не состою члеоном клуба... - проговорил Харден, неожиданно подошел к письменному столу, положил на него шляпу и, понизив голос, продолжил: - Не осмеливаюсь снова утруждать вас. Вы и так много для меня сделали. Все же, если вы согласитель уделить мне пять минут, никак не больше... Речь идет не о материальной помощи, боже упаси! Понимаете, у меня нет соответствующего образования и я не могу с этим справиться.
   Я не понимал, к чему он клонит, но был сильно заинтригован и, чтобы придать ему смелости сказал:
   - Ну, конечно, я охотно помогу вам, если буду в силах.
   Он молчал, ничего не отвечая и не двдигаясь с места, поэтому я наугад добавил:
   - Речь идет о каком-нибудь аппарате?
   - Что? Что вы говорите?! Откуда, откуда вы... - выпалил перепуганный Харден, как если бы я сказал нечто неслыханное. Казалось, он хочет попросту удрать.
   - Но ведь это ясно, - по возможности спокойно ответил я, стараясь улыбнуться. - Вы одалживали у меня провод и вилки, а стало быть...
   - О, вы необычайно проницательны, крайне проницательны, - в словах Хардена звучало не одобрение, а скорее испуг. - Нет, никоим образом, то есть вы ведь человек чести, не правда ли? Могу ли, смею ли я просить вас... что есть, одним словом, не пообещаете ли вы мне, что никому... что сохраните все, о чем мы говорим, в тайне?
  
   - Да, - ответил я решительным тоном и, чтобы убедить его, добавил: - Я никогда не нарушаю данного слова.
   - Я так и думал. Да! Я был в этом убежден! - сказал Харден, сохраняя хмурое выражение лица и не глядя мне в глаза. Еще раз потер подбородок и прошептал: - Знаете... есть кой-какие помехи. Не знаю почему. Не могу понять. То почти хорошо, то ничего не разберешь.
   - Помези, - повторил я, потому что он умолк, - вы имеете в виду помехи приема?
   Я хотел добавить: "У вас есть коротковолновый приемник", но успел произнести только "у вас...", как он вздрогнул.
   - Нет, нет, - прошептал Харден. - Речь идет не о приеме. Кажется, с ним что-то стряслось. Впрочем, откуда мне знать! Может, он просто не хочет со мной говорить.
   - Кто? - снова спросил я, потому что перестал понимать Хардена; тот оглянулся и еще тише сказал:
   - Я принес это с собой. Схему, вернее, часть схемы. Я, знаете ли, не имею права, то есть не совсем имею право показывать ее кому бы то ни было, но в последний раз получил разрешение. Это не моя работа. Вы понимаете? Мой друг, речь идет, собственно, о нем. Вот рисунок. Не сердитесь, что нарисовано так плохо, я пытался изучать различные специальные книги, но это не помогло. Все надо изготовить, сделать в точности так, как нарисовано. Я бы уже позаботился обо всем необходимом. Все уже есть, я раздобыл. Но мне этого не сделать! С такими руками, - он вытянул их, худые желтые пальцы дрожали перед моим лицом, - вы же сами видите! В жизни я ни с чем подобным не сталкивался, мне и инструмента не удержать, такой я неумелый, а тут нужна сноровка! Речь идет о жизни...
  
   - Быть может, вы покажете мне рисунок, - медленно проговорил я, стараясь не обращать внимания на его слова, - и без того он слишком смахивал на помешанного.
   - Ах простите, - пробормотал Харден.
   Он расстелил на письменном столе кусок плотной бумаги для рисования, накрыл его обеими руками и тихо спросил:
   - Нельзя ли закрыть дверь?
   - Разумеется, можно, - ответил я, - часы дежурства уже кончились. Можно даже запереть на ключ, - добавил я, вышел в коридор и умышленно громко, чтобы он слышал, два раза повернул в замке ключ. Я хотел завоевать доверие Хардена.
   Вернувшись в комнату, я сел за письменный стол и взял в руки рисунок. Он никак не походил на схему. Он вообще ни на что не походил, разве что на детские каракули: попросту нарисованы соединенные между собой квадраты, обозначенные буквами и цифрами, - не то распределительный щит, не то какой-то телефонный коммутатор, изображенный так, что волосы вставали дыбом. Символы не использовались, конденсаторы и дроссели были набросаны "с наруры", словно их рисовал пятилетний ребенок. Смысла во всем это не было ни на грош, поскольку оставалось неизвестынм, что означают эти квадратики с цифрами. Тут я заметил знаковые буквы и числа - обозначения различных катодных ламп. Всего их было восемь. Но это не был радиоаппарат. Под квадратиками располагались прямоугольники с цифрами, которые уже ничего мне не говорили; там же виднелись и греческие буквы - а все вместе выглядело как какой-то шифр или просто как рисунок сумасшедшего.
  
   Я разглядывал эту мазню довольно долго, слыша над собой громкое дыхание Хардена. Я не мог даже приблизительно уловить идею аппарата в целом, но продолжал изучть рисунки, чувствуя, что из Хардена больше ничего не вытянешь, а стало быть, придется обойтись тем материалом, который лежал передо мной. Не исключено, что если я нажму на Хардена и потребую показать и разъяснить кое-что, то он перепугается и сбежит. И так он оказал мне большое доверие. Поэтому я решил начать с рисунка. Единственная понятная часть напоминала фрагмент каскадного усилителя, но скорее это был мой домысел, поскольку, как я уже сказал, все в целом представляло собой нечто совершенно неизвестное и запутанное. Была подводка тока с напряжением 500 вольт - настоящий бред радиотехника, которого мучают кошмары. Имелись также надписи, которые должны были, по-видимому, служить руководством тому, кто собрал бы эту установку; например, замечания о материале, из которого следовало изготовить распределительный щит. Присмотревшись как следует к этой путанице, я обнаружил нечто удивительное: наклонные прямоугольнички, стоящие на ножках и обрамленные шторками, что-то вроде колыбелек. Я спросил Хардена, что это такое.
  
   - Это? Это будут экраны, - ответил он, показывая пальцем на другой точно такой же прямоугольничек, в котором действительно было вписано мелкими буквами слово "экран".
   Меня это просто сразило. Скорее всего Харден совершенно не отдавал себе отчета в том, что слово "экран" означает в электорехнике нечто совершенно иное, чем в обыденной жизни, и там, где речь шла об экранировании отдельных элементов аппаратуры, то есть об отделении друг от друга электромагнитных полей заслонками, или экранами, из металла, со святой напвностью нарисовал экранчики, которые видел в кино!
   И в то же время в нижнем углу схемы располагался фильтр высоких частот, подключенный совершенно новым, неизвестным мне способом, необычайно остроумно - это была просто первоклассная находка.
   - Вы сами это рисовали? - спросил я.
   - Да, я. А что?
   - Тут есть фильтр, - начал я, указывая карандашом, но он прервал меня:
   - Простите, я в этом не разбираюсь. Я рисовал, следуя указаниям. Мой друг... он, стало быть, является в некотором смысле автором...
   Харден умолк. Внезапно у меня блеснула идея.
   - Вы общаетесь с ним по радио?
   - Что? Конечно нет!
   - По телефону? - непоколебимо выспрашивал я, Харден внезапно начал дрожать.
  
   - Что... что вам нужно? - пролепетал он, тяжело опираясь о стол. Казалось, ему делается дурно. Я принес из мастерской табурет, на который он опустился, словно одряхлев за время разговора.
   - Вы с ним встречаетесь? - спросил я. Харден медленно наклонил голову.
   - Почему же вы больше не пользуетесь его помощью?
   - О, это невозможно, - сказал он, неожиданно вздохнув.
   - Если ваш друг находится не здесь и с ним нужно объясняться на расстоянии, то я могу одолжить вам мой радиоаппарат, - сказал я не без умысла.
   - Но это ничего не даст! - воскликнул Харден. - Нет, нет. Он действительно здесь.
   - Почему же он сам не зайдет ко мне? - бросил я. Лицо Хардена исказила какая-то спазматическая улыбка.
   - Это невозможно. Он не является... его нельзя... поверьте, это не моя тайна, я не имею права ее выдать... - неожиданно горячо сказал Харден с такой доверчивостью, что я поверил в его искренность. От напряжения у меня разламывалась голова, но я не мог уразуметь, о чем идет речь. Одно было абсолютно ясно: Харден совершенно не разбирался в радиотехнике, а схема была творением друга, о котором он выражался столь туманно.
  
   - Послушайте, - неторопливо начал я, - что касается меня, то можете быть полностью уверены в моем уменье хранить тайны. Я не хочу даже спрашивать, что вы делаете и для чего это предназначено, - я указал на рисунок, - но, чтобы помочь вам, мне надо, во-первых, скопировать рисунок, а во-вторых, мою копию должен просмотреть ваш друг, который, по-видимому, знает в этом толк...
   - Это невозможно... - прошептал Харден. - Я... Я должен был бы оставить вам рисунок?
   - А как же иначе? Вам надо смонтировать этот аппарат - не так ли?
   - Я... Я бы принес все что нужно, если вы позволите, - сказал Харден.
   - Не знаю, выйдет ли, - сказал я, - удастся ли это осуществить.
   Когда я взглянул на Хардена, тот выглядел совершенно подавленным. Губы у него дрожали, он заслонил их шляпой. Мне стало очень жаль его.
   - Впрочем, можно попробовать, - сказал я равнодушно, - хотя, следуя столь неточной схеме, вряд ли можно смастерить что-либо путное. Пусть ваш друг просмотрит схему или, черт побери, просто перерисует ее толково.
  
   Посмотрев на Хардена, я понял, что требую невозможного.
   - Когда я могу зайти? - спросил он наконец.
   Мы условились, что он придет через два дня. Харден почти вырвал рисунок у меня из рук, спрятал его во внутренний карман и окинул комнату невидящим взглядом.
   - Я, пожалу, пойду. Не буду... не хочу отнимать у вас время. Очень благодарен, до свидания. Я приду, стало быть, если можно. Но никто... никто... никому...
   Я еще раз обещал ничего не говорить, удивляясь собственному терпению. Выходя, он неожиданно остановился.
   - Извините... я еще раз осмелюсь. Вы не знаете случайно, где можно достать желатин?
   - Что?
   - Желатин, - повторил он, - обычный сухой желатин в листах, кажется...
   - Скорее всего в бакалейной лавке, - посоветовал я.
  
   Харден еще раз поклонился, горячо поблагодарил меня и вышел. Я подождал минуту, пока не утихли его шаги на лестнице, запер клуб и пошел домой, настолько погруженный в раздумье, что натыкался на прохожих. Дело, за которое я, пожалуй, легкомысленно взялся, не вызывало во мне восторга, но я понимал, что участие в постройке этого злосчастного аппарата - единственный способ узнать, что же, собственно, предпринимают Харден и его загадочный друг. Дома я взял несколько листов бумаги и попробовал нарисовать странную схему, которую показал мне Харден, но мне почти ничего не удалось вспомнить. Наконец я разрезал бумагу на куски и написал на них все, что знал об этой истории; просидев над листками до вечера, я попытался сложить из них что-либо осмысленное. Не очень-то мне это удавалось, хотя должен сказать, что дал волю фантазии и, не колеблясь, выдвигкл самы неправдоподобные гипотезы, вроде того что Харден поддерживает радиосвясь с учеными какой-то другой планеты, как в рассказе Уэллса о хрустальном яйце. Но все это как-то не вязалось. Наиболее очевидное, напрашивающееся заключение, что я имею дело с обыкновенным сумасшедшим, я отбросил; во-первых, потому, что в чудачествах Хардена было слишком много методичности, а во-вторых, потому, что так, без сомнения, звучал бы приговор огромного большинства людей во главе с Эггером.
  
   Когда я ложился спать, мелькнула догадка, заставившая меня подпрыгнуть. Я удивлялся, почему не подумал так сразу, настолько все это было очевидно. Неведомый друг Хардена, скрывающийся за его спиной, был слепым! Некий профессионал-электрик, слепой, возможно, даже хуже, чем слепой! Когда я быстро перебрал в памяти некоторые замечания Хардена, а главное - представил себе жалостливую улыбку, с которой он встретил мое предложение, чтобы его друг зашел сам, я пришел к заключению, что неизвестный полностью парализован. Какой-то старый, вероятно, очень старый человек, много лет прикованный к постели, в вечном мраке, окружающем его, придумывает изумительные приборы. Единственный друг, услугами которого он может при этом пользоваться, совершенно несведущ в электротехнике. Старик, конечно, со странностями, подозрителен и опасается, что его секрет могут выкрасть. Гипотеза эта показалась мне вполне правдоподобной. Оставалось лишь несколько неясных пунктов: для чего понадобился провод и вилки. Я не замедлил тщательно исследовать эти пункты. Провод был разрезан на куски разной длины - по два, два с половиной, три и четыре метра, у вилок (совершенно новых, неиспользованных, когда я вручил их Хардену) была сорвана резьба, а из некоторых торчали отдельные волоски медного провода. Значит, провод был использован не только как предлог - чтобы завязать со мною знакомство.
  
   Кроме того, желатин. Зачем ему пнадобился желатин? Чтобы приготовить своему другу какое-нибудь желе, клей? Я сидел в темноте на кровати настолько взбудораженный, словно в эту ночь вообще не собирался спать. "Листы сухого желатина" - ведь из такого количества желатина можно сделать желе для кита. Харден не разбирался в пропорциях? Или просто хотел направить мою пытливость по ложному пути? Можно это назвать отвлекающий маневр "желатин"? Но подобной хитрости от Хардена нельзя было ожидать - он органически был к ней не спомобен. Размазня физически и духовно, он даже убить муху готовился бы, наверное, со смесью страха, колебаний и таинственности, как а самому страшному преступлению. Стало быть, этот ход подсказал ему "друг"? Неужели он придумал весь разговор заранее? Со всеми недомолвками и оговорками, которые расточал Харден? Это было заведомо невозможно. Я чувствовал, что чем тщательнее анализирую все мелочи, все подробности дела, вроде этого несчастного желатина, тем больше рагружаюсь во мрак, хуже того - обычные на первый взгляд элементы логически приводили к абсурду. А когда я вспомнил слова Хардена о "помехах", о том, что он не может объясниться с другом, меня охватила тревога. Я представил себе - что же еще могло прийти мне в голову? - старика, совершенно беспомощного, слепого, наполовину выжившего из ума, его дряхлое тело в конуре на темном чердаке, отчаянно беззащитное существо, в мозгу которого, охваченном вечной тьмой, мелькают фрагменты призрачной аппаратуры, а Харден, смешной и верный, напрягает все силы, чтобы из обрывистого бормотания, из хаотичных замечаний, прорывающихся сквозь мрак и безумие, создать вечное, как памятник, как завещание, целое. Подобные мысли роились в моей голове в ту ночь; вероятно, меня лихорадило. Впрочем, всего нельзя было объяснить безумием, мелкая, но совершенно необычная деталь - конструкция фильтра высоких частот - красноречиво говорила специалисту, что он имеет дело - что тут скрывать - с гениальным творением.
  
   Я решил, что буду держать в памяти схему аппаратуры, которую обещал собрать, и, успокоенный сознанием, что у меня в руках нить, которая укажет путь в глубь лабиринта, заснул.
   Господин Харден, как мы условились, пришел в среду, нагруженный двумя портфелями, полными деталей, и еще трижды ходил домой за остальными. Заняться монтажем мы решили после моего дежурства - так мне было удобнее. Увидев все эти детали, особенно лампы, я понял, как дорого они стоили, - и этот человек одалживал у меня двадцать метров провода?! Мы принялись за дело, распределив между собой работу. Я отмечал на эбонитной пластине места, где нужно было просверлить отверстия, а Харден возился с дрелью. У него ничего не получалось. Мне пришлось показать ему, как держать корпус дрели и крутить ручку. Харден сломал два сверла, прежде чем этому научился. Я тем временем внимательно проштудировал схему и быстро сообразил, что в ней было много бессмысленных соединений. Это подтверждало мою гипотезу: либо замечания "друга" были столь путаны и неясны, что Харден не мог в них разобраться, либо же сам "друг", охваченный временным помрачением, путался в собственном замысле. Я сказал Хардену об этих неверных соединениях. Тот сперва не поверил, но когда я в доступной форме растолковал, что монтаж по этой схеме попросту приведет к короткому замыканию, к тому, что перегорят лампы, Харден испугался. Он слушал долгое время в полном молчании, с дрожащими губами, которых даже не заслонил, как обычно, полями шляпы. Потом засуетился, с неожиданным приливом энергии схватил со стола схему, накинул поджак, попросил, чтобы я подождал минутку, полчасика, повторил еще раз свою просьбу уже в дверях и помчался в город. Наступили сумерки, когда он вернулся, успокоенный, но запыхавшийся, словно бежал всю дорогу. Он сказал мне, что все в порядке, что так и должно быть, как нарисовано, что я, конечно, не ошибаючь, однако то, о чем я говорил, было предусмотрено и учтено.
  
   Уязвленный, я хотел было в первую минуту просто бросить работу, но, поразмыслив, пожал плечами и дал Хардену новое задание. Так прошел первый вечер. Харден добился некоторого успеха, его внимание и терпеливость были прямо-таки невероятны, я видел, что он не только старается выполнять мои указания, но и пытается освоить все манипуляции, вроде монтажа шасси и пайки концов, точно хочет заниматься этим и в будущем. По крайней мере мне так казалось. "Ага, подглядывашь за мной, - подумал я, - вероятно, тебе велели приобрести сноровку в радиотехнике, значит, и мне можно нарушить лояльность". Я намеревался набросать по памяти всю схему, выйдя на минуту под деликатным предлогом, так как Харден не выпускал рисунок из рук и разрешал смотреть на него только под своим контролем, за что, впрочем, тысячу раз извинялся, но все же стоял на своем.
  
   Я чувствовал, что это фанатическое стремление сохранить тайну исходит не от него самого, а навязано ему и чуждо его натуре. Однако, когда я попробовал выйти из мастерской, он загородил дорогу и, глядя мне в глаза, горячо прошептал, чтобы я дал обещание, поклялся, что не буду пытаться скопировать схему ни сейчас, ни в дальнейшем, никогда. Это меня возмутило.
   - Что же вы хотите, чтобы я забыл схему? - спросил я. - Это не в моей власти. Впрочем, я и так уж слишком много сделал для вас, и недостойно требовать, чтобы я действовал, как слепой автомат, как слепое орудие!
   Говоря это, я хотел обойти Хардена, который преграждал мне путь, но он схватил мою руку и прижал ее к сердцу, вот-вот готовый расплакаться.
   - Это не ради меня, - повторял он трясущимися губами, - умоялю, прошу вас, поймите... он... он не просто мой друг, речь идет о чем-то гораздо большем, несравненно большем, клянусь вам, хотя и не могу сейчас всего открыть, но, поверьте мне, я не обманываю вас, и во всем это нет ничего низкого! Он... он вас отблагодарит - я сам это слышал, - вы не знаете, не можете знать, а я... я не могу ничего сказать, но только до поры до времени, вы сами убедитесь!
   Примерно так говрил он, но я не могу передать отчаяния, с каким Харден смотрел мне в глаза. Я проиграл еще раз, ибо я был вынужден, просто вынужден дать ему это обещание. Можно пожалеть, что ему не подвернулся кто-либо менее порядочный, чем я; тогда, быть может, судьбы мира сложились бы иначе, но ничего не поделаешь. Сразу же после этого Харден ушел; мы заперли смонтированную часть установки в шкафчик, а ключ Харден унес с собой. Я согласился и на это, чтобы его успокоить.
  
   После этого первого вечера совместной работы у меня снова было много пищи для размышлений - ведь Харден не мог запретить мне думать. Во-первых, эти ложные соединения; я допускал, что они известны мне далеко не все, ведь схема представляла собой - я видел это все отчетливее - лишь часть какого-то большего, быть может значительно больше, целого. Неужели он сам хотел смонтировать все это целое после окончания стажировки у меня? Электрик, привыкший к механической работе, быть может, не обратил бы внимания на эти места схему, но мне они не давали покоя. Не могу сказать почему - то есть я не в состоянии этого сделать, не представляя себе схемы, которой, к сожалению, я не располагаю, - но похоже, что ложные соединения были введены умышленно. Чем больше я о них думал, тем тверже был в этом уверен. Это были - я почти не сомнивался - фальшивые пути, предательский, обманный ход того, кто, невидимый, стоял за всем этим делом. Меня больше всего возмущало, что Харден действительно ничего не знал о существовании этой умышленной путаницы в схеме, а значит, и он не был допущен к ключу этой загадки, значит, и его обманывали - и делал это его так называемый "друг"! Должен признаться, что образ этого друга не становился в моих глазах привлекательнее, напротив, я никогда не назвал бы такого человека своим другом! А как следовало понимать возвышенные, хотя и туманные тирады Хардена, заключавшие неясные обещания и посулы? Я не сомневался, что и эти слова он только пересказывал, что и тут он был только посредником - но в хорошем ли, в добром ли деле?
  
   На следующий день, после полудня, когда я сидел дома и читал, мать сказала мне, что у ворот стоит какой-то человека, желающий меня видеть. Она была, конечно, не в духе и спросила, откуда у меня такие престарелые дружки, которые боятся показываться сами и посылают за мной детей дворника. Я ничего не ответил, так как почуял недоброе, и сбежал вниз. Был уже вечер, но лампочки неизвестно почему не горели, и в парадном царила такая темень, что я едва разглядел ожидающего. Это был Харден, чем-то сильно возволнованный. Он попросил меня выйти на улицу. Мы пошли в сторону парка; Харден долго хранил молчание, а когда мы оказались на пустынном в эту пору берегу пруда, спросил, не интересуюсь ли я случано серьезной музыкой. Я ответил, что разумеется, люблю ее.
   - Ах, это хорошо, это очень хорошо. А... нет ли у вас каких-либо пластинок? Мне, собственно, нужна только одна - адажио опус восьмой, Дален-Горского. Это... должно быть... это не для меня, понимаете, но...
   - Понимаю, - прервал я. - Нет, у меня нет этой пластинки. Дален-Горский? Это, кажется, современный композитор?
   - Да, да, вы великолепно разбираетесь, как это хорошо. Эта пластинка - она, к сожелению, очень, понимаете... у меня нет сейчас... средств и...
   - И у меня, к сожалению, не очень хорошо с финансами, - сказал я, засмеявшись несколько неестественно.
   Харден испугался.
   - Милостивый боже, я об этом и не помышлял, это совсем не входило в мои расчеты. Может, у кого-нибудь из ваших знакомых есть эта пластинка? Только взаймы, на один день, не дольше!
  
   Фамилия композитора затронула что-то в моей памяти; мы молчали минуту, шагая по грязи вдоль пруда, пока я не сообразил, что встречал эту фамилию в газете или в радиопрограмме. Я сказал обо этом Хардену. Возвращаясь, мы купили в киоске газету - действительно, симфонический оркестр радио должен был исполнить завтра адажио Дален-Горского.
   - Знаете ли, - сказал я, - проще всего включить приемник именно в это время, то есть в двенадцать четырнадцать, и ваш друг сможет прослушать адажио.
   - Тсс, - прошипел Харден, неуверенно оглядываясь. - Увы, этого нельзя сделать, он... я... он в это время работает и...
   - Работает? - произнес я с удивлением, ибо это совершенно не вязалось с образом одинокого, полубезумного, беспомощного старика.
   Харден молчал, словно подавленный тем, что сказал.
   - А знаете, - сказал я, следуя внезапному порыву, - я запишу вам это адажио на моем магнитофоне...
   - О, это будет великолепно! - воскликнул Харден. - Я буду вам бесконечно благодарен, только... только не сможете ли вы одолжить мне магнитофон, чтобы... чтобы потом можно было воспроизвести?
  
   Я невольно усмехнулся. С магнитофонами у коротковолновиков - целая история: мало у кого есть собственный, а каждому хочется записывать передачи, особенно из экзотических стран, и поэтому счастливого обладателя постоянно забрасывают просьбами одожить магнитофон. Не желая вечно находиться в разладе с моим добрым сердцем, я вмонтировал магнитофон в свой новый приемник как неотъемлемую часть: одолжить приемник целиком, разумеется, невозможно, он слишком велик. Все это я выложил Хардену, и тот непередаваемо огорчился.
   - Но что же делать... что делать? - повторял он, теребя пуговицы изношенного пальто.
   - Я могу дать вам только ленту с записью, - ответил я, - а магнитофон вам придется одолжить у кого-нибудь.
   - Не у кого, - пробормотал Харден, погруженный в свои мысли, - впрочем... магнитофон не нужен! - выпалил он с неожиданной радостью. - Достаточно ленты, да, достаточно ленты, если вы сможете мне ее дать! Одолжить? - Он заглянул мне в глаза.
   - У вашего друга есть магнитофон? - спросил я.
   - Нет, но он ему и не ну...
  
   Харден умолк. Радость его исчезла. Мы стояли как раз под газовым фонарем.
   Харден на расстоянии шага всматривался в меня с изменившимся лицом.
   - Собственно, нет, - сказал он, - я ошибся. У него есть магнитофон. Да, есть. Естественно, что есть - только я об этом забыл...
   - Да? Это хорошо, - ответил я, и мы пошли дальше.
   Харден сник, ничего не говорил, только временами украдкой поглядывал на меня сбоку. Возле дома он попрощался со мной, но не ушел. С минуту смотрел на меня с жалобной улыбкой, а потом тихо пробормотал:
   - Вы запишете для него... правда?
   - Нет, - ответил я, охваченный внезапным гневом, - нет. Я запишу для вас.
   Харден побледнел.
   - Я благодарю вас, но... вы плохо понимаете, неправильно, вы сами убедитесь позднее, - горячо шептал он, сжимая мне руку, - он, он не заслуживает... вы увидите! Клянусь! Вы все, все поймете и тогда не будете ложно оценивать его...
  
   Я не мог больше смотреть на Хардена, лишь кивнул головой и пошел наверх. И снова у меня была пища для размышлений, да еще какая! Эго друг работал - значит, он не был старым паралитиком, которого я выдумал. Кроме того, этот поклонник современной музыки мог любоваться просто лентой с записью адажио Дален-Горского без магнитофана! В том, что дело обстояло именно так, что магнитофана не было и в помине, я уже не сомневался.
   На следующий день перед дежурством я отправился в городскую техническую библиотеку и проштудировал все, что мог достать, о способах воспроизведения записи с ленты. Из библиотеки я ушел столь же осведомленным, как до ее посещения.
  
   В субботу монтаж был, по существу, закончен, оставалось только вмонтировать недостающий трансформатор и припаять множество концов. Все это я отложил до понедельника. Харден горячо благодарил меня за ленту, которую я принес. Когда мы уже собирались расстаться, он неожиданно пригласил меня к себе на воскресенье. Смущенный Харден бесконечно извинялся за то, что визит... прием... встреча - путался он - будет обставлен чрезвычайно скромно, что совершенно не соответствует той симпатии, которую он ко мне питает. Я слушал, но не испытывал ни какого интереса, тем более, что его настойчивость сковывала мои намерения, меня все еще не оставляло желание поиграть в детектива и раскрыть, где же живет таинственный друг. Однако, осыпаемый благодарностями, извинениями и приглашениями, я попросту не мог решиться выслеживать Хардена. Тем большую неприязнь я питал к "другу", который все еще не изволил приподнять завесу окружавшей его тайны.
  
   Харден действительно жил недалеко от моего дома на четвертом этаже, в комнате, окна которой выходили на темный двор. Он приветствовал меня торжественно, озабоченный тем, что не может угостить бог знает какими деликатесами. Попивая чай, я от нечего делать разглядывал комнатку. Я не представлял себе, что Хардену приходится так туго. Однако кое-какие следы указывали, что он знавал и лучшие времена: например, многочисленные латунные коробки из-под одного из самых дорогих трубочных табаков. Над старым, потрескавшимся секретером висел потертый коврик с отчетливо отпечатавшимися следами трубок; там, должно быть, размещалась когда-то целая коллекция, от которой ничего теперь не осталось. Я спросил Хардена, курит ли он трубку, и тот в некотором замешательстве ответил, что раньше курил, но теперь бросил - это вредит здоровью.
  
   Во мне крепла уверенность, что за последнее время Харден распродал все дотла: об этом ясно свидетельствовали более светлые, чем остальная часть стен, квадраты - следы исчезнувших картин, прикрытые репродукциями из журналов; однако репродукции не закрывали полностью эти более светлые места, и их можно было легко обнаружить. Поистине не надо быть детективом, чтобы понять, откуда взялись деньги на покупку радиодеталей. Подумав, что "друг" недурно обчистил Хардена, я попытался найти в комнате хоть одну вещь, которую можно было бы продать, но не нашел ничего. Разумеется, я промолчал, но решил в подходящий момент открыть Хардену глаза на истинный характер этой так называемой "дружбы".
  
   Тем временем этот добряк поил меня чаем, подсовывая все время коробку из-под табака, служившую сахарницей, словно предлагал мне поглотить все ее содержимое за отсутствием чего-либо лучшего. Он рассказывал о своем детстве, о том, как рано потерял родителей и с тринадцати лет был вынужден кормиться сам; расспрашивал меня о планах на будущее, а когда я сказал, что намереваюсь изучать физику, если удастсся получить стипендию, он в своей обычной манере, туманно, заговорил об огромных благоприятных переменах - необычайных переменах, которые, как следует надеяться, ожидают меня в не очень далеком будущем. Я воспринял это как намек на благодеяния его друга и тотчас сказал, что намерен полагаться в жизни исключительно на самого себя.
  
   - Ах, вы превратно меня поняли... превратно поняли, - огорчился он, но тут же вновь едва заметно улыбнулся, словно скрывая какую-то большую радующую его мысль.
   Распаренный от чаепития и злой - в то время я почти непрерывно злился, - я через некоторе время попрощался с Харденом и пошел домой.
   В понедельник мы наконец закончили монтаж. Во время работы Харден, говоря об аппарате, неосторожно назвал его "конъюгатором". Я спросил, что он подразумевает под этим и занет ли для чего, собственно, предназначен аппарат. Харден смутился и сказал, что как следует не знает. Это была, по-видимому, последняя капля, переполнившая чашу.
   Я оставил Хардена над перевернутым аппаратом, из которого торчали, как щетка, зачищенные концы, и вышел в соседнюю комнату. Выдвинув ящик, я увидел в нем рядом с комочком олова для пайки несколько кусков металла Вуда - остатки от большого слитка, какой-то недоброжелатель подложил Эггеру этот серебристый металл, плавящийся при температуре горячего чая, вместо олова, и полностью смонтированный приемник через некоторое время после включения испортился, потому что металл стек с нагревшихся контактов и почти все соединения нарушились. Хитрый сплав как бы сам попал мне в руки. Я не отдавал себе отчета, зачем это делаю, но, вспомнив комнату Хардена, перестал колебаться. Вполне вероятно, что "друг" не почувствует подвоха, - Эггер тоже не раскусил.
  
   "Когда припой потечент, - размышлял я, залуживая паялник, - он, несомненно, прикажет Хардену вновь отнести аппарат в мастерскую, а может быть, даже пожелает лично представиться мне. Врпочем, возможно, и обозлится, но что он мне сделает?" Мысль о том, что я оставлю в дураках этого эгоистичного эксплуататора, доставляла мне огромное удовольствие.
   Закончив пайку проводников, мы принялись монтировать трансформатор. Тут выяснилось, как я и подозревал раньше, что Харден просто не в состоянии унести аппарат в одиночку. Дело было не столько в тяжести, сколько в ее размещении. Аппарат получился более метра длиной и с того края, где помещался трансформатор, очень тяжелый, вместе с тем настолько неудобный, что просто смешно было смотреть, как Харден, крайне озабоченный, в полном отчаянии примеряется к нему и так и эдак, пробует взять под мышку, опускается на колени и просит, чтобф я взвалил аппарат ему на спину. Наконец он решил сбегать к дворнику и одолжить у него мешок. Я посоветовал не делать этого: аппарат слишком длинный, и, как ни ухитряйся, будешь задевать его ногами, что наверняка не пойдет на пользу лампам. Тогда Харден начал копаться в бумажнике, но денег на такси не хватало; у меня их тоже не было. Окончательно подавленный, он сидел некоторое время на табурете, ломая пальцы, а затем взглянул на меня исподлобья.
   - Не согласитесь ли вы... помочь мне?
  
   Я ответил, что сделав уже так много, не откажу и теперь: он просветлел, но тут же принялся пространно объяснять, что сначала должен посоветоваться с другом. Мне было любопытно, как он это сделает: время было уже позднее, и я не мог ждать Хардена в клубе. Он прекрасно это знал.
   Харден поднялся, некоторое время размышлял, бормоча что-то себе под нос и расхаживая по комнате, и наконец осведомился, нельзя ли воспользоваться телефоном. Еще от прежних жильцов остался в коридоре телефон-автомат, которым мало кто пользовался; думаю, что о нем попросту забыли. Харден рассыпался в извинениях, но все же закрыл дверь в коридор; я должен был жадать в комнате, пока он поговорит с другом. Это меня слегка задело; я сказал, что он может быть спокоен, и когда Харден вышел, заперся изнутри.
   Поскольку речь шла о вещах более серьезных, чем уважение к подозрительности какого-то неизвестного чудака, я попробовал подслушать у дверей - но ничего не услышал. Помещение клуба соединялось с коридором вентилящионным отверстием, прикрытым куском продырявленной жести, который можно было отодвинуь. Недолго думая, я подпрыгнул, ухватился за раму и подтянулся вверх, как на трапеции. Было очень трудно отодвинуть задвижку, но все же я сделал это и приблизил ухо к отверстию. Я не разбирал слов, а только улавливал интонацию уговоров и просьб. Харден повысил голос:
  
   - Это же я, я, ты ведь узнаешь меня! Почему ты не откликаешься!
   Ему ответило урчание трубки, удивительно громкое, потому что я слышал его сквозь узкое отверстие в стене. Я подумал, что телефон испортился, - но Храден продолжал что-то говорить, повторил несколько раз "невозможно" и умолк. В трубке раздавалось бормотание, Харден кричал:
   - Нет! Нет! Уверяю тебя! Я вернусь один!
   Он умолк. Я напрягся из последних сил, вися на согнутых руках, потом немного выпрямил их, чтобы передохнуть, а когда вновь подтянулся, до меня донесся обеспокоенных голос Хардена:
   - Ну хорошо, все так, в точности так! Только не откликайся, слышишь! Власть, понимаю, власть над миром!
   Руки у меня немели. Я легко спрыгнул, чтобы не производить шума, и открыл дверь. Харден вернулся внешне успокоенный, но явно не в своей тарелке - в таком настроении он всегда возвращался от "друга". Не глядя на меня, отворил окно.
   - Как вы думаете, будет туман? - спросил он.
   Маленькие радужные ореолы окружали уличные фонари, как обычно бывает после холодного, дождливого дня.
   - Уже есть, - ответил я.
   - Сейчас пойдем...
  
   Став на колени возле аппарата, Харден принялся обертывать его бумагой. Потом вдруг замер.
   - Не ставьте это ему в вину. Он такой... подозрительный! Если бы вы понимали... он в таком тяжелом, отчаянном положении! - Харден вновь умолк. - Я все время боюсь сказать лишнее, о чем не велено... - произнес он тихо.
   Его слезящиеся голубые глаза кротко уставились в пол. Я стоял перед ним, засунув руки в карманы, а он словно не осмеливался посмотреть мне в лицо.
   - Вы не сердитесь, правда?
   Я сказал, что лучше этого не касаться. Харден вздохнул и притих.
   Упаковав аппарат, мы сделали с каждой стороны по петле, чтобы легче было нести. Когда все было готово, Харден, поднимаясь с колен, сказал, что мы поедем на автобусе, а потом на метро... и нам останется пройти пешком еще чать пути... правда, не очень большую... но все же... а затем мы отнесем аппарат в одно метсо. Друга там не будет - его там вовсе нет, - мы только оставим груз, а он уже сам потом за ним придет.
  
   После этого я почти не сомневался, что "друг" находится именно там, куда мы направляемся. Следует сказать, что не было на свете человека, менее способного выдать ложь за истину, чем Харден.
   - Ввиду значения, которое это имеет... осмеливаюсь просить... исключительное условие... учитывая... - начал Харден, глубоко вздохнув, когда я думал, что он уже прекратил свои словоизлияния.
   - Скажите прямо, в чем дело. Я должен дать клятву?
   - О нет, нет, нет... дело в том, что не согласитесь ли вы... последний участок пути до места... пройти задом наперед.
   - Задом наперед? - Я вытаращил глаза, не зная, как отнеститсь к этому - Ведь я же упаду.
   - Нет, нет... я поведу вас за руку.
   У меня не хватало сил препираться с Харденом; он находился между мной и своим другом словно между молотом и наковальней. Один из нас, очевидно я, всегда должен был уступать. Харден, поняв, что я согласен, закрыл глаза и прижал мою руку к груди. У любого другого человека это выглядело бы наиграно, но Харден был действительно таков. Чем больше я любил его, а не этот счет у меня уже не было никаких сомнений, тем больше он меня злил, особенно своей расхлябанностью и тем поклонением, которое воздавал "другу".
  
   Через несколько минут мы вышли из здания; я старался шагать в ногу с Харденом, что было нелегко, так как тот все время сбивался. Улицу обволакивал густой, как молоко, туман. Фонари чуть тлели оранжевыми пятнами.
   Автобусы едва ползли, мы ехали в два раза дольше, чем обычно, в давке, какая бывает во время тумана. Выйдя из метро на Парковой станции, я после пяти минут ходьбы по пустынным улицам потерял ориентировку. Мне казалось, что Харден петляет: электрическое зарево, словно стоящее над широкой площадью, проплыло справа, а через несколько минут появилось слева, однако это могли быть и две разные площади. Харден очень торопился и, так как груз был довольно тяжел, прерывисто душал. Мы представляли, должно быть, странную пару. Сквозь клубы тумана и уродливые тени деревьев мы, подняв воротники, несли за оба конца длинный белый ящик, точно какую-то статую.
  
   Потом стало так темно, что исчезли и тени. Харден с минуту шарил рукой по стене здания и двинулся дальше. Возник длинный забор, а в нем то ли пролом, то ли ворота. Мы вошли в это отверстие. Невдалеке проревел гудок парохода, и я подумал, что где-то поблизости находится канал, по которому идут суда. Мы шагали по огромному двору, я то и дело спотыкался о листы жести и беспорядочно разбросанные трубы, что было весьма некстати, так как нас связывала общая ноша. От непомерной тяжести у меня уже ныла рука, но тут Харден предложил остановиться возле дощатой стенки - в том, что стенка была дощатая, я удосоверился, дотронувшись до нее. Я слышал скрип железного троса, на котором над нашими головами раскачивался фонарь; свет казался сквозь туман красноватым, ползающим из сторонв в сторону червячком. Харден тяжело дышал, прислонившись к стене какого-то барака, решил я, ибо, поднявшись на пальцах ног, без труда коснулся плоской крыши строения, крытой толем, - на ладони остался запах смолы. Следуя поговорке; тонущих надо спасать даже вопреки их желанию, я вынул из кармана кусочек мела, который положил туда, выходя из клуба, и, поставил наугад в темноте два больших креста на крыше. Если кто и будет искать знаки, полагал я, то ему и в голову не придет заглядывать на крышу. Харден настолько устал, что ничего не заметил, впрочем, было абсолютно темно, только далеко впереди стояло мутное зарево, словно там проходила хорошо освещенная магистраль.
  
   - Пойдем, - шепнул Харден.
   На башне начали бить часы, я насчитал девать ударов. Мы шли по твердой, гладкой, как будто сцементированной поверхности. Пройдя несколько десятков шагов, Харден приостановился и попросил, чтобы я повернулся. Мы двинулись снова, я пятился, а он, так сказать, управлял мной, поварачивая ношу вправо и влево. Все это выглядело как глупая игра, но мне было не до смеха - эту уловку наверняка выдумал его "друг". Я надеялся, что мне удастся его перезитрить, и в то же время пониал, что это невозможно: стало еще темнее. Мы оказались среди стропил каких-то лесов, два раза я ушибс о деревянную обшивку. Харден водил меня, как в лабиринте. Я уже хорошенько взмок и тут неожиданно уперся спиной в дверь.
   - Пришли, - шепнул Харден.
  
   Он велел мне наклонить голову. Мы стали на ощупь спускаться по каменным ступеням вниз. Груз порядком досадил нам на этой лестнице. Когда она кончилась, мы оставили аппарат у стены, Харден взял меня за руку и повел дальше. Впереди что-то скрипнуло, но это не был звук, который издает дерево. Там, где я стоял, было теплее, чем на дворе. Харден отпустил мою руку. Я замер, вслушиваясь в тишину, пока не осознал, что она пронизана низким басовым гудением, сквозь которое прорывается нежное тончайшее жужжание - точно какой-то гигант играл где-то, очень далеко, на гребенке. Мелодия была знакомая: вероятно, я слышал ее недавно. Наконец Харден нашел ключ и загремел им в замке. Невидимая дверь подалась, как-то по-особому чмокнув, - слабый звук тут же утих, будто отрезанный ножом. Осталось только мерное басовое гудение.
   - Мы на месте, - сказал Харден, подтянув меня за руку. - Уже на месте!
   Он говорил очень громки, и ему вторила черная замкнутая пустота.
   - Теперь мы вернемся за аппаратом, только я включу свет... сейчас... осторожно... будьте внимательны! - выкрикивал Харден неестественно высоким голосом. Запыленные лампочки осветили серые стены помещения. Я зажмурился. Я стоял у дверей, рядом проходили толстые трубы центрального отопления.
  
   Посреди находилось некое подобие стола, сколоченного из досок и заваленного инструментами; вокруг лежали какие-то металлические детали. Больше ничего не удалось разглядеть, так как Харден повал меня; мы вернулись в коридор, слабо освещенный через распахнутые двери, и вдвоем внесли аппарат в бетонированный подвал. Мы поставили аппарат на стол. Харден вытер платком лицо и схватил меня за руку с судорожной усмешкой, от которой у него дрожали уголки губ.
   - Благодарю вас, сердечно благодарю... вы устали?
   - Нет, - сказал я.
   Я заметил, что подле железных дверей, в которые мы вошли, в стенной нише находиться трансформатор высокого напряжение: металлический шкаф, покрытый серым лаком. На приоткрытой дверце виднелся череп и скрещенные кости. По стене тянулись бронированные кабели, исчезавшие под потолком. Басовое гудение доносилось из трансформатора - явление совершенно нормальное. В подвале больше ничего не было. Я чувствовал, меня кто-то разглядывает; это было так неприятно, что хотелось втянуть голову в плечи, как на морозе. Я повел взглядом вокруг - в стенах, в потолке не было ни одного окошка, клапана или ниши - ни единого места, где бы можно было укрыться.
  
   - Пойдем? - спросил я. Я был весь собран и напряжен - больше всего меня раздражало поведение Хардена. Все в нем было неестественно: слова, голос, движения.
   - Отдохнем минутку, очень холодно, а мы разогрелись, - бросил он с необъяснимой живостью. - Можно мне... кой о чем вас спросить?
   - Слушаю...
   Я все еще стоял у стола, стараясь подробно запомнить форму подвала - хотя еще не знал, зачем мне это может понадобиться. Внезапно я вздрогнул: на дверце трансформатора поблескивала слегка окислившаяся латунная табличка с паспортом. На ней был проставлен фабричный номер. Этот номер необходиом было прочесть.
   - Что бы вы сделали, обладая неограниченной силой... получив возможность сделать все, что захотели?..
   Я оторопело смотрел на Хардена. Трансформатор мерно гудел. Лицо Хардена, полное напряженного ожидания, дергалось. Он боялся? Чего?
   - Н... не знаю... - пробормотал я.
   - Пожалуйста, скажите... - настаивал Харден. - Скажите так, словно ваше желание могло бы исполниться немедленно, сию же минуту...
  
   Мне показалось, что кто-то смотрит на меня сзади. Я обернулся. Теперь мне была видна приоткрытая железная дверь и тьма за нею. Может, ОН стоит там? Казалось, это сон - нелепый сон.
   - Очень прошу вас... - прошептал Харден, запрокинув лицо, полное вдохновения и страха, словно он решался на что-то неслыханное. Вокруг царила тишина, только непрерывно гудел трансформатор.
   "Безумен не он, а его друг!" - пронеслось у меня в голове.
   - Если бы обладал неограниченной... силой? - повторил я.
   - Да! Да!
   - Я постарался бы... нет, не знаю. Ничего не приходит мне в голову...
   Харден крепко схватил меня за руку, тряхнул ее, глаза у него сверкали.
   - Хорошо... - прошептал он мне на ухо. - А теперь пойдем, пойдем!
   Он потянул меня к дверям.
  
   Мне удалось прочесть номер трансформатора: F 43017. Я повторял его про себя, когда Харден подошел к выключателю. В последний момент, прежде чем погас свет, я заприметил нечто особенное. На листе алюминия возле стены стоял ряд стекляннх чашечек. В каждой, погруженная в подстилку из мокрой ваты, покоилась, как в инкубаторе или гнезде, подушечка мутного желе, вздутая, пронизанная темными нитями, тонкими, как волосы. На поверхности этих комочков виднелись следы той характерной гофрировки, какя бывает обычно на листках сухого желатина. Я видел алюминиевый лист и стеклянные сосуды лишь секунду, потом наступила темнота, в которую я, видомый за руку Хардена, унес эту картину. Мы вновь стали кружиться и лавировать между опорами призрачных лесов. Холодный, влажный воздух принес мне облегчение после душной атмосферы подвала. Я все время твердил про себя номер трансформатора, пока не почувствовал, что не забуду его. Мы долго петляли по пустынным переулкам. Наконец показалась светящаяся изнутри стеклянная будочка остановки.
   - Я подожду в вами, - предложил Харден.
   - Вы поедете со мной?
   - Нет, знаете ли... может быть, вернусь... то есть... поеду... к нему.
  
   Я сделал вид, что не заметил обмолвки.
   - Еще сегодня произойдет нечто необычайно важное... и за вашу помощь, за вашу доброту и терпеливость...
   - О чем тут говорить! - прервал я в сердцах.
   - Нет! Нет! Вы не понимаете, что если вы - как бы это выразить? - вы были подвергнуты некоторому... следовательно... я буду ходатайствовать, чтобы завтра же вы сами... и вы поймете, что это не было обычной услугой, оказанной неизвестно кому, человеку врде меня или любому из нас, вы поймете, что речь идет о... обо всем мире... - закончил он шепотом.
  
   Харден смотрел на меня, быстро мигая; я плохо понимал его, но сейчас он по крайней мере больше походил на себя самого - на того Хардена которого я знал.
   - О чем вы, собственно, намереваетесь ходатайствовать? - осведомился я. На остановке все еще никого не было.
   - Я знаю, вы не питаете к нему доверия, - печально отозвался Харден, - вы думаете, что это... существо, способное к чему-либо низкому... а для меня то, что я, по сути, случайно первым, первым смог... я был одинк, совсем одинко и вдруг - пригодился такому... ну, да, впрочем, что там... а ведь сегодня наступит первое...
   Он прикрыл рот дрожащими пальцами, словно боясь произнести то, о чем не смеет говорить.
   В тумане вспыхнули фары подъежавшего автобуса.
   - Кто бы там ни был это ваш друг - мне ничего от него не надо! - крикнул я, под визг тормозов и шум мотора.
   - Вы увидите! Сами увидите! Только прошу вас прийти ко мне завтра после полудня! - кричал Харден. - Вы придете? Придете?!
   - Хорошо, - бросил я, стоя на подножке. Обернулся в последний раз и увидел, как он в своем куцем пальтишке робко махал поднятой рукой в знак прощания.
  
   Конец первой части. Окончание следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"