Власова Ирина Генриховна : другие произведения.

Необычайные Приключения Парцифаля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПАРЦИФАЛЯ
  
  по поэме Вольфрама фон Эшенбаха
  в новом изложении Вернера Гайдучека
  
  
  
  
  
  
  Необычайные приключения Парцифаля
  по поэме Вольфрама фон Эшенбаха
  в новом изложении Вернера Гайдучека
  
  Перевод с немецкого Ирины Власовой
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Москва
  2014
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Напечатано на правах рукописи.
  Без права коммерческого использования
  
  Переведено с оригинала: "Die seltsamen Abenteuer des Parzival. Nach Wolfram von Eschenbach
  Neu erzaehlt von Werner Heiduczek" Verlag Neues Leben, Berlin, 1977
  
  Вернер Гайдучек "Необычайные приключения Парцифаля. По поэме Вольфрама фон Эшенбаха"
  Перевод с немецкого языка Ирины Власовой
  Москва, 2014
  
  
  КНИГА ПЕРВАЯ
  Гамурет освобождает Белакану,
  берет ее в жены и тайно покидает ее
  
  Из далеких времен дошли до нас рассказы о чудесном Граале, про который одни говорили, что это драгоценный камень, другие наоборот считали его кубком или чашей. Как бы его ни описывали, и где бы он ни хранился, в Британии или Месопотамии, он обладал силой давать абсолютное счастье и совершенство тому, кто находился рядом с ним. Так он продолжал жить в душах людей, как тоска по совершенству, и каждый понимал его по-своему.
  В замках и деревнях рассказывали о необычайных приключениях Парцифаля, того наивного простака, который отправился в путь, чтобы стать рыцарем Грааля, и который прошел через заблуждения и ошибки, прежде чем он нашел Грааль.
  Выдумка стала правдой, а правда - выдумкой. И никто сегодня не сможет разделить того, что жизнь и фантазия в течение столетий связали воедино. Поэтому я расскажу о его жизни так, как мне это кажется правдоподобным.
  Отцом Парцифаля был Гамурет, второй по рождению сын короля Анжу. У него была приятная внешность, веселый нрав и он был необычайно сильным. Поэтому не удивительно, что девушки пускали его по ночам в свои крестьянские дома, как и барышни из замков в свои покои. И с каждой из них он оставался до раннего утра, доставляя полное наслаждение и давая обещание снова вернуться, которое он обычно не выполнял. Только Анфлиса, жена короля Франции, сумела удержать Гамурета возле себя дольше, чем любая другая. Она была опытной в любовных играх, богата на выдумки и делала молодому человеку дорогие подарки, потому что он все время нуждался в деньгах. Так он и жил беззаботно, как получится.
  Однажды утром кто-то из друзей извлек Гамурета из кровати трактирщицы, муж которой уехал на ярмарку, и сообщил, что его отец умер. Короля нашли мертвым в кровати, в которую он ночью лег спать, хотя и выпив немного, но в остальном он был здоров. Смерть, говорят, была божьим промыслом или убийством. Разузнать не удалось, ни того, ни другого. Но скорбь Галоэ, старшего брата Гамурета, вызывала некоторые предположения. Он горевал особенно энергично и громко и не позволял никому, кроме нескольких доверенных лиц, приближаться к покойнику.
  Думать можно было все что угодно. Ясно было только, что старик мертв, а Галоэ стал наследником престола: так гласил закон - страна и власть доставались старшему сыну.
  Гамурету не досталось ничего, при нем осталось только его мужество, красота и еще шестнадцать приближенных, которые хранили ему верность.
  Вскоре Галое велел князьям всей страны приехать в столицу, чтобы убедиться в их преданности. Никто не остался в стороне от призыва нового короля, поскольку каждый опасался за свою жизнь. Устроили блестящий придворный праздник с танцами, песнями и рыцарскими турнирами. И Гамурет радовался этому.
  Друзья советовали ему быть менее дерзким в соревнованиях на рыцарском турнире. Ему теперь полезнее быть сдержанным, говорили они, и не рисковать опрометчиво, покрывая себя славой. Что было на уме у его брата Галое, никто не знал; а женщины и так дарили Гамурету свою благосклонность, пока он был жив.
  Гамурет оставил без внимания все советы друзей. Победа в борьбе и в состязаниях значила для него больше, чем взвешенные здравомыслящие расчеты. Никто не смог в этот день устоять перед ним, когда он скакал с копьем наперевес, и повсюду звучало его имя: среди рыцарей и женщин, среди юношей и девушек.
  Оттого, что Гамурет не слушал советов, его друзья распространили слух, будто бы король хотел выслать Гамурета из страны, потому, что боялся влияния брата.
  То, что ум посеял днем, благодаря вину созрело ночью. На буйном пиру бедные и богатые нашли в себе мужество попросить Галое сохранить братскую верность Гамурету и не изгонять его из Анжу.
  Король был достаточно умен, чтобы не плодить преждевременно врагов. "Он - Анжу, - сказал Галое. - Я не допускаю никаких сомнений в том, что нас носила одна и та же мать. Он может быть в моей свите, если захочет. Он имеет мало, я - достаточно. Я буду давать ему все, что ему потребуется".
  Гамурет возразил: "Господин и мой брат, если бы я был Вашим придворным, это имело бы свои приятные стороны. Но я прошу Вас подумать и посоветовать мне, потому что Вы всеми уважаемы и мудры. У меня нет ничего кроме доспехов, а с их помощью я не сделал еще ничего, чем бы я смог заслужить похвалу, чтобы служить Вам. Я хочу отправиться в чужие страны и, если счастье будет на моей стороне, я найду то, что подобает рыцарю".
  "Ты не такой наивный, - подумал Галое, - но это меня устраивает. Дай Бог тебе доброго пути, а меня это избавит от некоторых неприятностей".
  Но вслух он сказал: "Это разрывает мне сердце, когда я вижу, что ты уходишь. Наш отец оставил нам обоим достаточно богатства. Возьми из него столько, сколько ты считаешь нужным. Твоя щедрость должна быть повсюду прославляема, как и твоя храбрость и наш королевский дом Анжу. Если бы ты был странствующим певцом, который приносит радостную весть с самого дальнего Запада или с далекого Востока, я не мог бы любить тебя больше".
  "Господин, - отвечал Гамурет, - рыцарское воспитание велит Вам хвалить меня. Так предоставьте же мне Вашу помощь".
  Король дал ему пять коней, лучших в стране, сосуды, наполненные золотом и драгоценными камнями, а также приближенных, которые были к его услугам. Гамурет ускакал прочь.
  Гамурет решил, что поступит на службу к государю только, если он окажется самым могущественным на свете.
  Такой человек, как он слышал, правил в Багдаде. Говорили, что ему покорились две трети мира земного и даже больше. Звали его Барук Благословенный.
  Итак, Гамурет отправился в Багдад. Он пришел как раз вовремя, чтобы предложить свои услуги Баруку, поскольку тот вел ожесточенную, междоусобную войну с братьями Помпеем и Ипомидоном, у которых он захватил город Ниневию. Калиф пообещал христианину богатое вознаграждение, если он победит оба войска из Каира.
  Гамурет не щадил своей жизни, потому что те сокровища, которые он взял у Галое, были при его образе жизни быстро растрачены. Некоторые женщины на пути из Анжу в Багдад носили драгоценные украшения, подаренные им собственноручно; и было немало игроков, которые прославляли его щедрость. Поэтому он не спрашивал кто прав, кто виноват, а сначала копьем сбросил с коня Помпея, а потом победил и Ипомидона. Оба присягнули на верность Баруку, который сдержал свое обещание. Он подарил Гамурету золота и драгоценных камей столько, что тот мог бы из этих сокровищ насыпать крепостной вал; кроме того, Барук сделал его управляющим одной из провинций своей империи.
  Гамурет прекрасно сознавал что, несмотря на его победу здесь и на его богатство, он бы не снискал похвал, если бы разузнали, что он - брат короля Анжу служит наемником. Он поменял пантеру на своем гербе на два якоря, которые означали надежду на блестящую жизнь. Снаряжение его коня и его шелковое одеяние отливали изумрудно-зеленым и были сплошь расшиты золотом.
  Анжу был далеко и Гамурет позабыл его.
  Но, ни богатство, ни роскошь, ни прелести женщин в огромном царстве Барука, не могли успокоить его беспокойное сердце. Его тянуло дальше. И вскоре его якоря уже знали в Персии и в Марокко, в Халебе и Дамаске. Никто больше не решался сражаться с ним на турнире.
  Наконец он добрался до Зазаманка, страны западне Марокко. Шторм разорвал в клочья паруса его корабля, поломал мачты и только с трудом удалось морякам ввести серьезно поврежденный корабль в тамошнюю гавань.
  Под стенами города разбило лагерь огромное войско, и люди Гамурета боялись, что поменяли смерть на воде на смерть от превосходящих в силе пик и мечей противника.
  Гамурет выслал гонцов, чтобы узнать, против кого ведется война и еще какие -нибудь подробности, поскольку избежать встречи они не могли, и должны были попытаться извлечь из этой истории то, что еще можно было сделать. Ему сообщили, что вражда направлена против Белаканы - королевы этой страны. Говорили, что она велела погубить рыцаря, который был ей предан и любил ее. Его друзья и родственники из Шотландии были полны решимости отомстить за Айзенхарта, так звали несчастного.
  "Говорят они много, - подумал Гамурет, - преступник всегда ищет какой-нибудь предлог, чтобы облечь жадность в одежды правосудия".
  Хотя многие из его приближенных предпочли бы сговориться с осаждающими, Гамурет послал их к Белакане и велел передать, что он готов служить ей, если она окажет ему приятную взаимную услугу.
  Белакана обещала ему все золото и все драгоценности, которые у нее были. Кроме того, она велела ответить, что он может благополучно оставаться в городе, сколько пожелает.
  Гамурета не привлекало ни то, ни другое. Он был достаточно богат, а в городе, казалось ему, не было ничего, кроме скуки. У всех людей в Зазаманке кожа была черная, как ночь. Однако женщина вызывала у него жалость. Она была наивна и неопытна в обычаях света, иначе она должна была бы знать, чего он домогался, и лучше воспользовалась бы женской хитростью. Не в последнюю очередь именно ее наивность привлекала Гамурета, тем более что он никогда еще не оказывал услуги темнокожей женщине, а шла молва, что они могли так дарить любовь, что цветы прорастали сквозь лед.
  Он не мог противостоять искушению и вместе со всеми своими людьми вошел в город, заботливо стремясь показать, что только его добрая воля помочь угнетенным заставила его приехать в это жалкое гнездышко. Десять вьючных животных тащили его богатство, впереди бежали слуги, повара и поварята. Позади вьючных животных скакали верхом двадцать приближенных, а за ними следовали двенадцать пажей, самый красивый из которых нес щит Гамурета. За ними следовали восемь коней, украшенных дорогими тканями, девятый был оседлан праздничным седлом Гамурета. Роскошный поезд завершали трубачи, флейтисты, уличные скрипачи, к тому же один барабанщик, который ударял в тамбурин и привычным жестом отбрасывал его. Замыкал шествие Гамурет и рядом с ним капитан корабля.
  На узких улочках стояло множество любопытных женщин, мужчин, детей и стариков, чтобы подивиться на приезжих и приветствовать их, как своих спасителей, потому, что они были измучены, измождены от голода, страдали от болезней и ран. Все укрылись в городе, и он стал слишком мал для живых и мертвых. На стенах домов висели разбитые и проколотые щиты. Раненные страдали от жары и жажды и, хотя их клали к открытым окнам, это мало освежало их. Многих из них ждала смерть потому, что не было врачей.
  Бургграф пригласил Гамурета в свой дом, сказал, что он может считать его своим собственным и велел своей жене поцеловать гостя. Гамурет испытал в своей жизни и другие наслаждения, но он смирился с поцелуем костлявой старухи и с вонью в доме, который был битком набит раненными. Хозяин велел принести все, что было из скудной пищи и подать Гамурету: черствый хлеб, сухой сыр и кислое вино. Сам он поспешил к королеве.
  "Госпожа! - воскликнул он, едва соскочив с коня. - Я поистине заслуживаю богатую награду, как гонец, принесший радостную весть: наша нужда сменяется радостью. Боги послали нам этого рыцаря. Они хотят, чтобы мы были спасены".
  "Но скажи мне поскорее, кто этот человек", - возразила королева.
  "Я видел, как он сражался под Каиром на стороне Барука и обратил в бегство два войска. И, если я не ошибаюсь, это рыцарь из Анжу, непобедимый в войнах и на турнирах".
  "Тогда поспеши и приведи его ко мне. На сегодня объявляем перемирие. Он может без опаски проехать в крепость". Так сказала королева.
  Но не успел бургграф выйти за дверь, она поспешила за ним и велела ему остаться.
  "У него другой цвет кожи, - сказала она, - и, возможно, он не станет служить нам. Может быть лучше мне пойти к нему. В такой нужде мне скорее подобает просить, чем проявлять гордость".
  Хотя чужестранец и выглядит светлокожим, тем не менее, он не производит впечатления человека, настроенного властолюбиво, возразил Бургграф. Вы - королева и должны принимать рыцаря только как госпожа и женщина; мужчина есть мужчина, белая у него кожа или черная.
  С беспокойным сердцем Белакана отпустила его, велев скакать обратно.
  Пусть боги настроят рыцаря благонамеренно, подумала королева, но не стала полагаться только на расположение могущественных сил, велела своим дамам надеть самые красивые платья, а сама показалась во всем своем очаровании.
  Когда Белакана увидела Гамурета, входящего в зал, она смущенно и радостно пошла к нему навстречу. Гамурет попросил разрешения поцеловать ее, и она склонилась к нему. Она почувствовала, как кровь прилила к щекам. Никогда еще она так скоро не открывала сердце мужчине, как этому чужаку. Белакана взяла его за руку, подвела к одному из больших окон, где поверх мягких подушек было постелено шелковое покрывало, и попросила Гамурета сесть рядом с ней. Они видели перед собой море и голубое небо над ним, и слышали шум из полевого лагеря врага. Но Гамурет не взглянул на одно и не слышал другого. Он смотрел на Белакану и думал, что если есть что-нибудь светлее, чем день, то все же оно не может сравниться с этой женщиной. И, хотя ее кожа черного цвета, она хороша, как роза, покрытая росой.
  "Господин, - заговорила Белакана, - я слышала, как о Вашей храбрости, так и о Вашем мужестве. Простите, если я пожалуюсь Вам на свою печаль".
  "Госпожа, - отвечал Гамурет, - кто бы ни угрожал Вам и, кто бы Вас ни обидел, у того я встану на пути. Но позвольте мне спросить, почему против Вас начали войну?"
  "Раз Вы этого желаете, я Вам скажу. Мне служил человек, он был чернокожим, как и я, смелый и опытный в жизни. В своей верности и рыцарстве он был первым в стране. Я как женщина была не права, что отказала ему. Моя стыдливость принесла ему и мне только страдания. Его друзья считают, что я велела его убить, при этом он был мне мил, как никто другой. Боги мои свидетели. Но господин, я не хочу от Вас скрывать, в чем моя вина, а если Вы проклянете меня за это, я перенесу это без гнева. Моя гордость и тщеславие заставляли меня подстегивать Айзенхарта к поискам новых приключений. Он делал все, что я желала, и под конец снял свои доспехи и отдал свой шатер. Вы можете увидеть его, шатер стоит там, в лагере нашего врага. Они выставили его, чтобы угрожать мне. Я хотела испытать его любовь, думая принести славу ему и себе. Но все закончилось смертью и теми страданиями, которые Вы видите тут. Айзенхарт, вооруженный только мечом и копьем, предстал перед своим врагом, безрассудно отважный, словно жизнь была ему не дорога. Он умер в лесу под Асагогом. Я никогда не была ничьей женой, расплатой за мою стыдливость стала беда".
  Сквозь слезы она бросала робкие взгляды на Гамурета и ее глаза говорили ее сердцу, что на него приятно смотреть.
  Хотя она и язычница, думал Гамурет, но более обворожительной женщина просто не может быть. Ее слезы и ее искренность будут ее крещением.
  Они смотрели друг на друга, и в обоих росло молчаливое желание.
  Королева велела налить вина. Если бы не было так принято, она бы охотно обошлась без него, поскольку вино, это она знала, заставляло рыцарей забывать женщин.
  Мужчины пили все, что только подавали им в золотых кубках. И некоторые думали: глоток перед боем вернее, чем после него. Слышно было, как они потягивали вино и смеялись, хвастаясь своими приключениями. Война была далеко, а жизнь близко. Гамурет, однако, сидел возле Белаканы и молчал, он пил только немного. И заметив, как неохотно она терпела поведение своих подданных, он вскоре встал и сказал: "Госпожа, я докучаю Вам, простите. Я мог бы постоянно сидеть подле Вас. Ваша печаль - это моя печаль и Ваши страдания - это мои страдания. Повелевайте мной".
  "Господин, - отвечала Белакана, - я верю Вам".
  Остаток дня Гамурет использовал для того, чтобы осмотреть поле боя. Бургграф проводил его к воротам, где до того сражались наиболее ожесточенно. День и ночь они стояли открытыми, серьезно охранялись и были готовы к исходу горожан. Шотландцы вышили на своих знаменах пронзенную фигуру Айзенхарта, а люди Белаканы вышили черным по белому бархату портрет королевы, поднявшей вверх два пальца, как клятву в ее невиновности. Ее портрет был виден на поле боя и на башнях высоко над городом.
  "Господин, - сказал Бургграф, - король Кайлет возглавляет войско шотландцев и к счастью к нам в руки попал его племянник. Он служит нам заложником и должен поплатиться за все, что причиняет нам король. Это преимущество, которое мы, однако, оплачиваем смертью многих рыцарей оттого, что ни один из нас до сих пор не смог победить шотландца Хютегера. Каждое утро он дерзко подъезжает к воротам напротив тронного зала дворца, ругает нас и требует, чтобы ему прислали кого-нибудь на поединок. Он сознает свою силу и охотно красуется перед женщинами. Они восхищаются им, даже наши. Он об этом знает. Итак, он убивает одного за другим, словно это игра".
  Гамурет внимательно выслушал все, но ничего не сказал. Наступил вечер, и они вернулись в дом, где жена Бургграфа устроила ложе для Гамурета. Но он лежал всю ночь без сна, а в его сердце были печаль и счастье. Он желал наступления дня и поединка; едва забрезжил рассвет, он встал, велел принести латы, меч, копье и поскакал к тем воротам, которые Бургграф показал ему накануне.
  Белакана увидала его из окна, и ей показалось, что Гамурет равен богам.
  Хютегер прискакал, как и каждое утро, чтобы высмеять рыцарей Белаканы и выманить их на поединок. В этот день ему не пришлось долго ждать. Но тот, который прискакал к нему, вызвал его удивление и любопытство. На его коне поверх кольчуги была зеленая бархатная попона, камзол и военный мундир незнакомца был из ткани зеленого цвета. Его щит светился красным золотом, а ремни были обшиты каймой и украшены драгоценными камнями.
  "Конечно же, это не африканец, скорее француз, - подумал Хютегер. - Как он попал в Зазаманк?"
  Но тут следовало сражаться, а не думать. Ему пришлось поторопиться, потому что конь Гамурета уже несся прямо на него так стремительно, что копье Хютегера сломалось, а сам он перелетел через седло и был отброшен далеко в траву. Бесспорно, такое ложе его не устраивало. Хютегер гневно вскочил, однако был снова и снова сбит с ног скачущим Гамуретом. Это было не совсем по-рыцарски, тем не менее, вполне целесообразно потому, что Хютегер вел себя как бешеный хищный зверь. То лежа на земле, то снова стоя на ногах, он изо всех сил наносил удары мечом вокруг себя и не успокоился до тех пор, пока Гамурет не пронзил ему руку копьем. Волей-неволей Хютегер вынужден был просить пощады, если он не хотел расстаться с жизнью.
  "Воистину, - сказал он, - такого человека я еще не встречал. Кто ты?".
  "Я - Гамурет Аншевейн".
  Хютегер присягнул на верность Гамурету и тот отправил его в крепость к Белакане, где все женщины расхваливали Гамурета за его силу и за мягкость по отношению к побежденному врагу. Но недолго они смогли радоваться этой победе. Вскоре они увидели из своих окон Гашира, герцога Нормандии, который поскакал к Гамурету, а женщины боялись, что бой с Хютегером отнял у него много сил. Однако Гамурет с такой силой поскакал на Гашира, что тот рухнул на землю вместе с конем, и вынужден был, как и Хютегер, присягнуть на верность Гамурету: "Скачите обратно к Вашему войску, - сказал Гамурет, - распорядитесь, чтобы нас избавили от дальнейшей ссоры. Потом возвращайтесь ко мне в город".
  Гашир так и сделал. Однако, когда Кайлет увидел, что шотландцы заключили мир, он вспылил и пришел в ярость. "Чего Вы испугались этого сарацина!" - воскликнул он, пришпорил своего коня и ринулся на Гамурета так, что колокольчики на его доспехах зазвенели на всю округу.
  Тут случилось то, что вызвало удивление у мужчин, а у женщин испуг. Гамурет, цвет мужской красоты, как Белакана тайно называла его про себя, по силе близкий к богам, вдруг круто повернул коня, когда Кайлет был всего в нескольких шагах от него, и обратился в бегство, не обращая внимания на оскорбления испанца. Белакана не сомневалась, что все было потеряно. Она отвернулась от окна и заплакала. И никто никогда не узнал, оттого ли, что она потеряла свою страну, или из-за Гамурета, которого, как она призналась себе в это мгновение, полюбила больше, чем когда-то Айзенхарта.
  Белакана не могла знать об отчаянии Гамурета, который по змеиной голове на щите и по султану на шлеме рыцаря признал в нем своего двоюродного брата. Скорее он пожертвовал бы счастьем и жизнью, чем поднял бы копье против сына своей тети. Он проклинал судьбу и хотел вернуться на свой корабль. Прощай Белакана, прощай Зазаманк, солнце растапливает снег, а время - любовь.
  Но тут Гашир примчался на своем коне, схватил коня Кайлета под уздцы и воскликнул: "Почему Вы меня так опозорили, господин. Я присягнул рыцарю на верность и дал ему слово настоятельно просить Вас закончить войну. Это - Гамурет, Ваш двоюродный брат".
  "Это - черт! - воскликнул Кайлет. У Анжу на гербе пантера".
  Все-таки смутившись, он сдержался, но не хотел верить, а хотел увидеть. Гамурет снял шлем. Тогда Кайлет сделал то же самое, подъехал к своему двоюродному брату и оба поцеловались.
  "Видит Бог, - сказал Кайлет, - придумай в будущем другую шутку, все могло бы плохо закончиться, так или иначе".
  
  В городе царила большая радость, и весь народ приветствовал Гамурета возгласами ликования. Белакана поскакала к нему навстречу, взяла под уздцы его коня и собственной рукой развязала кольчугу, которая защищала лицо Гамурета. Она хотела, чтобы никто не отнял у нее счастье заботиться о любимом. Белакна хотела, чтобы все в городе видели его, потому что была уверена, что каждый должен был полюбить его, как она его любила. Так королева провела его по всем улицам. Когда Гамурет возразил, что ему оказывают слишком большую честь, она взяла его за руку и сказала: "Мой друг, мне хотелось бы, чтобы Зазаманк был богаче и красивее, я хочу отдать тебе все". И обратившись к его оруженосцам, которые неотступно следовали за ним, она сказала: "Какие вы ужасно преданные люди. Никуда он от вас не денется, возьмите его коня и больше ни о чем не беспокойтесь".
  В крепости Белакана сняла с него латы, обмыла Гамурета и велела приготовить для него мягкую постель с одеялом из соболя.
  Когда она подарила ему свою любовь, свидетелей не было.
  На следующее утро все решили, что она похорошела вдвойне. Белакана вместе с Гамуретом вышла к князьям своей страны и сказала: "Моя жизнь и Зазаманк покорились этому рыцарю, как и его враги". Потом она обняла его и поцеловала, а за ним и Кайлета.
  "Один Бог знает, господин Кайлет, - сказал смеясь Гамурет, - я мог бы отобрать у тебя Толедо и все твои земли в придачу и отдать то и другое королю Гасконии, твоему врагу. Кто вынудил тебя прибыть сюда?"
  "Мой двоюродный брат Шильтунг попросил меня, он был обязан Фридбранду, а тот в свою очередь Айзенхарту. Так что все идет своим чередом, - ответил Кайлет, - успехи и невзгоды. Но и ты, как я вижу, строишь свое счастье таким же образом, как и в Анжу, я имею виду женщин".
  "Каждый делает это, как умеет, - возразил Гамурет. - Между нами говоря, если любовь прекрасной женщины вдобавок к наслаждению дает мне еще власть и богатство, я ничего против этого не имею".
  "Даже если бы сам черт одержал такую победу как ты, женщины и его съели бы с сахаром".
  Гамурет отпустил пленных, снова дал каждому князю его земли в ленное владение и каждый был доволен.
  Страна была опустошена, но у Гамурета было столько богатства, словно золото росло на деревьях, и он поделился со своим окружением и друзьями.
  Свадьба с Белаканой продлилась целую неделю, после чего рыцари уехали в свои страны. Большое поле, на котором стояли шатры, опустело. Только королевский шатер все еще оставался стоять.
  Проходили дни и недели, а любовь Гамурета к Белакане все еще была сильнее, чем его снова растущая тоска о странах, морях и отважных приключениях. Но его одиночество и боль росли. Каждая комната во дворце казалась ему пустой, как поле со стоящим на нем покинутым шатром, который он не решался разобрать, в этом была надежда и игра его желаний. Прошли зимние дожди, засветило весеннее солнце, и Гамурет почувствовал, что умрет, если еще дольше останется в Зазаманке. Он велел командиру своего корабля тайно приплыть к нему из Севильи и предложил ему богатое вознаграждение, если он вывезет его из Зазаманка.
  "У меня быстрые корабли, - сказал испанец, - никто из здешних чернокожих не сможет нас догнать. Не беспокойтесь".
  После этого Гамурет велел перенести шатер на корабль, а Белакане, которая спросила его, что это значит, он сказал, что хочет отправиться в Асагог, одно из княжеств Зазаманка. Одновременно несколько доверенных людей перенесли на корабль его золото.
  Ночью Гамурет покинул город.
  К этому времени Белакана была беременна, ребенку в ее животе было 12 недель.
  Наутро она нашла в своем кошельке письмо от Гамурета.
  "Женщина,- писал Гамурет, - моя любовь преклоняется перед твоей любовью. Я уехал, как вор, а за мое рыцарство ты платишь слезами. Но ты другой веры, чем я и, может быть, я мог бы вернуться, если бы ты приняла крещение, поскольку я сильно желаю тебя".
  Белакана знала, что он лжет, и она онемела от горя. Как голубка ищет сухую ветку, тоскуя о смерти любимого, так она избегала любого общества.
  Когда пришло время, Белакана родила сына. Кожа у него была двух цветов - черного и белого, как у сороки, и Белакана все время целовала его белые пятна. Она назвала мальчика Фейрефиц Аншевейн.
  
  
  
  
  
  
  КНИГА ВТОРАЯ
  Гамурета приговаривают к женитьбе на Герцелойде,
  он зачинает с ней Парцифаля и умирает под Багдадом.
  
  Прошел год с тех пор, как Гамурет покинул Зазаманк, тогда они приплыли в порт Севильи. Здесь Гамурет вознаградил капитана и вместе со своими людьми отправился в путь в Толедо, где Кайлет, как ему сообщили, содержал веселый двор. Однако он не встретил своего двоюродного брата потому что тот, как оказалось, выехал в поисках рыцарских приключений, и его можно было бы найти повсюду там, где не скупились на разноцветные копья и щиты. Гамурет искал его по всей Испании, потом ему стало жалко, что все усилия оставались без результата, и он отправился дальше на север, пока не прибыл в Уэльс. Возле Конвалуа, столицы страны, он приказал раскинуть шатры и послал в город специального приближенного, чтобы тот поискал подходящее жилье. Но оруженосец обнаружил, что каждый дом был битком набит щитами до самой крыши, а компании рыцарей шумели на улицах. Королева Уэльса провозгласила в Конвалуа рыцарский турнир не для робких мужчин: она предлагала победителю в награду две страны и себя самое в придачу. В день свадьбы ее постигло ужасное несчастье: мужчина, за которого она выходила замуж, умер, оставив ее девственницей и вдовой. То, что от него осталось, были Уэльс и Норгальс - две страны, которые стоили того, чтобы за них рискнуть головой. Вдобавок к этому - неисполненные желания молодой женщины, которая была красива и создана скорее для того, чтобы доставлять мужчине наслаждение, а не носить траур. Как бы то ни было, королеве и стране нужен был новый властитель и каждый, кто прибыл для этой цели в Конвалуа - из Британии и Марокко, Испании и Франции - полагал, что никто другой не является подходящим мужчиной, только он один.
  Герцелойда, так звали королеву, сидела со своими дамами высоко наверху в зале дворца и смотрела вниз на реку, протекающую по окраине города, и на пеструю оживленную суету на улицах и на арене для турниров.
  Поскольку Гамурет не мог жить в городе, он приказал разбить свой королевский шатер по ту сторону реки так, чтобы его могли видеть из замка. При всей его любезности в нем была сильна любовь к роскоши и большая доля тщеславия. Только один его шатер и все оснащение с трудом могли тащить тридцать вьючных животных. Он был подобен дворцу. И то, как Гамурет приказывал приносить еду, раскладывал свои сокровища и показывал оружие - все это было рассчитано на взгляды женщин, он знал об их слабости к подобному хламу, который и ему тоже доставлял удовольствие.
  Случилось то, чего он ожидал. Королева послала пажа через мост c поручением осмотреться среди людей неизвестного князя и выяснить, кто он и откуда он прибыл. Уже вскоре паж сообщил ей о том, что он видел и слышал, и с восхищением рассказывал об отряде на том берегу реки, который состоит вперемешку из французов и сарацин.
  "Госпожа, - воскликнул он, - тот, которого Вы видите из своего дворца, - это король Зазаманка. Один только его шатер стоит столько, что Вашей короны и всей Вашей страны будет недостаточно в качестве залога за него".
  "Не болтай так много об этом, - сказала Герцелойда, - я и сама это вижу. Почему он не приходит сюда к нам?"
  Она снова послала пажа, чтобы спросить об этом Гамурета, который тотчас тронулся в путь, чтобы с большой пышностью въехать в город с трубачами, барабанщиками и флейтистами, так что звуки разносились далеко и будили спящих. Все побежали к окнам и вышли на улицу; слышно было, как все спрашивали друг друга, кто может быть этот рыцарь, еще такой молодой и уже такой богатый. Гамурету это льстило, и он небрежно закинул ногу на шею коня. Так он скакал, сопровождаемый зеваками и множеством народа, до моста перед дворцом. Но когда вдруг он увидел Герцелойду во всей ее молодости и красоте, будто вспышка молнии пронзила его, и он выпрямился словно сокол, который выследил добычу. Так он сидел в своем расшитом золотом седле - солдат, король и нарушитель супружеской верности, но при этом все же обаятельный и достойный любви. Во всяком случае, Герцелойда смотрела на него с симпатией, и в ней проснулось желание, чтобы этот благородный человек одержал победу на турнире. Гамурету же казалось, что он не напрасно проделал путь до Конвалуа.
  Среди рыцарей, прибывших на турнир, находился также и Кайлет. Вскоре ему сообщили, что Гамурет находится в Конвалуа. Перед его великолепной палаткой были воткнуты в траву сотни пик с зелеными вымпелами, а якоря на его гербе были видны издалека. Кайлет радостно вскочил, велел седлать коня и поспешил к Гамурету. Были объятья, поцелуи, принесли вино. Один хотел услышать от другого, какие у него были приключения, и что там еще слышно было о рыцарях и женщинах. Они опустошили много бокалов, а Кайлет перечислил Гамурету самых избранных мужчин, которые собрались здесь в Конвалуа.
  Не стоит дальше рассказывать, что еще говорил Кайлет о людях из Прованса и дерзких португальцах, королях Аскалона и Арагона, и про Харди, своего старого врага из Гасконии; все это было затянуто и не без повторов, как это случается у людей, которые выпили достаточно много вина. Его люди с трудом усадили Кайлета на коня, который шел осторожно, словно состояние его наездника было для него не ново.
  Между тем, рыцари из города появились на поле для предварительного соревнования перед турниром. Тут подъехали шестеро, там трое, сначала их было столько, вскоре их стало больше и сначала с удовольствием, а потом с возрастающим ожесточением они отдались схватке на копьях. Около полудня Гамурет лежал в своей палатке, солнце светило тепло, трава была зеленой, цветы пестрели, был подходящий день собирать их. Когда ему доложили после полудня об играх на лугу, его поманило развлечься, услышать звон оружия, крики "Айда!" и "Хей!" участников рыцарского турнира. Гамурет никоим образом не собирался принимать участие; он только хотел посмотреть, как там резвились, и на кого ему следовало обратить особое внимание, если дело примет серьезный оборот. Так он отправился на луг, где рыцари отмеряли дистанцию разбега, велел расстелить ковры на краю ристалища и смотрел.
  Герцелойда увидела его, лениво сидящего на солнце, и была недовольна. "Каких только чудес я не слышала о нем, о том, который там внизу глазеет и ничего не делает", - сказала она.
  Но скоро Гамурет не выдержал на ковре. Он не мог противостоять звону колокольчиков и лат, фырканью лошадей и свисту копьев; он потребовал доспехи и оружие, которые его главный оруженосец не забыл прихватить, потому что знал Гамурета и его страсть. Не обращая внимания на вес лат, он вскочил на коня и под крики своих приближенных сломал ряды атакующих его рыцарей, мчась туда и обратно, и снова вперед. А прямо за ним с подветренной стороны мчался Кайлет и ревел, как целое войско. Мечами расчесывали волосы, а от пик летели искры, словно шел снег. Удовольствие было испорчено, а сопротивление героев в железном снаряжении было сломлено пинками и ударами дубиной. Все уходили с черными шишками и ушибами, как раз подходщими для любви. Золотые щиты лежали в пыли, раздробленные на куски, а рядом - украшенные драгоценными камнями шлемы. У некоторых, которые гордо явились сюда, еще хватало сил устало упасть на траву.
  Гамурет хотел сменить коня, выехал из сутолоки и снял шлем, чтобы охладить разгоряченное лицо. Тут к нему подошел пастор и заговорил с ним по-французски. "Sois le bien venu, дорогой господин, - сказал он. - Моя госпожа - королева Франции, она ждет Вас. Ее муж, упокой Господи его душу, скончался". Пастор передал Гамурету письмо и тот нашел в нем привет от Анфлисы и маленькое кольцо, которое он однажды после приятной игры оставил, как залог своей любви и в насмешку над обманутым супругом.
  "Мое сердце приветствует тебя, Гамурет, моя печаль и моя страсть. Твоя любовь дала мне счастье и боль. Я прошу тебя, явись ко мне и прими из моих рук корону, скипетр и державу, которые достались мне в наследство. Возьми подарки, которые я посылаю тебе через моего посла. Я хочу, чтобы ты был моим рыцарем там в Уэльсе. Пусть даже королева Конвалуа узнает об этом, меня это не беспокоит. Я красива и богата и могу давать любовь и принимать ее лучше, чем она", - так писала Анфлиса.
  Видит бог, думал Гамурет, эта женщина - ангел и черт одновременно и стоит ста грехов. Он не мог отрицать: ему льстило, что Анфлиса поступалась своим стыдом ради его любви, и Гамурет не скрывал, как высоко это письмо подняло его настроение. Послов он велел отвести в свой шатер и угостить их самым лучшим образом. Сам он, однако, снова ринулся в бой туда, где толпа, напирала яростнее всего, потому что иначе он не мог совладать со своей страстью и со своей заносчивостью. Он должен был бить, наносить удары и кричать. Вскоре стали слышны восклицания: "Сюда скачут якоря, беги, беги!" И те, кто видел его перед собой, устремлялись прочь, полагая, что приятней было бы со здоровыми костями собирать сладкие груши, чем быть прославленным с переломанными костями.
  Вскоре, однако, чувство счастья сменилось у Гамурета сильным испугом. В сутолоке боя он внезапно оказался перед рыцарем, который нес свой щит заостренным концом вверх в знак траура. Его герб был гербом Галое - пантера династии Анжу. Король был мертв, так говорил щит. Хотя живой Галое и не был близок с Гамуретом, но мертвый он воскрешал воспоминания и вызывал тоску, которая, казалось, изгладилась из памяти. Гамурет опустил копье и поскакал с поля.
  Оруженосец Герцелойды последовал за ним до самого шатра и попросил для королевы разрубленное обмундирование, потому что знал, что его госпожа щедро наградит его за это. Гамурет дал пажу то, что он просил и отослал его: он хотел побыть один.
  Герцелойда приняла одежду с радостью, особенно потому, что решила будто Гамурет прислал ее в знак своей рыцарской любви. Нужно искусно начать, думала она, чтобы я не обидела и не восстановила против себя других, прибывших на турнир в Конвалуа.
  Рыцари еще сражались на поле до глубокой ночи, и никто из них не знал, что Герцелойда уже сделала свой выбор.
  В это время Гамурет сидел в своем шатре, свечи и горящие поленья освещали его, подобно солнцу. На полу были рассыпаны листья оливкового дерева, а на них были расстелены дорогие ковры и подушки. Но Гамурета не радовала мягкость ночи и удобство шатра. Правда, он все еще слышал вдали шум боя, но это оживление казалось ему бессмысленным. Он хотел вернуться обратно в Зазаманк к Белакане, чья нежность была словно песня птиц в ночи.
  Однако Герцелойда была женщиной, которая умела оберегать свое счастье и не боялась использовать для этого власть, данную ей как королеве. Она прискакала к шатру Гамурета со своими дамами и служанками и хотела видеть героя, который в полуденных играх проявил столько силы и мастерства, что последующий турнир стал бессмысленным. Что же нового должен был выявить завтрашний день, полагала она, если она видела своими собственными глазами, что тут в шатре Гамурета самые важные короли и князья сидели в кругу: они были его пленниками. Было бы никчемной отговоркой, фарсом продолжать спор; она не хотела бы своих почетных гостей и себя самое считать способными, требовать такого недостойного спора. Господин Гамурет, об этом она сожалеет, немного необдуманно превратил предварительную игру в турнир и лишил тех и других настоящего удовольствия. Но, несмотря на это, слово, которое она однажды дала, она готова сдержать. Обратившись к Гамурету, она сказала: "Правда в этом шатре Вы хозяин, но в этой стране хозяйка - я. Если Вы желаете, чтобы я приветствовала Вас поцелуем, я согласна".
  "Госпожа, - отвечал Гамурет, - чего бы еще я мог пожелать. Если бы даже погасли все свечи в этом шатре, Ваша красота давала бы достаточно света. Но я должен отказаться от наслаждения, которое дадут мне Ваши губы, пока Вы сначала не поцелуете тех благородных людей, которые сидят вокруг меня".
  "Я, правда, не видела раньше никого из этих мужчин, - возразила Герцелойда, - но если Вы этого желаете, пусть так произойдет".
  Она поцеловала каждого из его пленников, под конец его самого и, говорят, это не был поцелуй, которым обычно приветствуют чужеземца. Можно было подумать, что она была вдова, а не девственница, но все-таки она была женщиной.
  Виночерпии принесли вино, празднество в шатре началось и заставило Гамурета позабыть свою печаль. Герцелойда, то ли из-за вина, то ли от вожделения, взяла руку Гамурета и показала, что она на свой манер тоже умела провести предварительную игру, и, если он к тому же пожелал бы турнир, она сумела бы встретить его копье. Она шептала ему кое-что, и он слушал с охотой.
  Но пастор Анфлисы, напившись вина, как и все другие, сердито воскликнул: "Хватит! Он принадлежит королеве Франции. Она любит его больше, чем его может любить любая другая женщина". И три князя, которых Анфлиса послала вместе с капелланом в Уэльс, подошли к Гамурету и сказали: "Если ты умный, ты легко можешь устроить свое счастье".
  Герцелойда была смущена и рассержена, но стараясь сохранить дружелюбие, она сказала Гамурету: "Достойная француженка послала к Вам славных вестников любви и наверняка она может предложить кое-какие прелести, об этом говорят то тут, то там. Конечно то, что ей принадлежит, она может свободно раздавать. Ее муж мертв, он умер в подходящее время. Ее тело и ее душа не касаются меня. Но Вы, господин Гамурет, подумайте: Вы - рыцарь и Ваше поведение должно оставаться рыцарским. Поэтому не убегайте, до тех пор, пока мои права на Вас не будут выяснены или мне будет отказано. Я прошу Вас, защитить в моем лице честь всех женщин и не оставлять меня опозоренной".
  Она удалилась с меньшим удовольствием, чем пришла, но с желанием влюбленной женщины не отдавать сопернице мужчину, которого она выбрала, будь что будет.
  После того, как женщины ушли, в шатре начали вдвое больше пить, только Гамурет не находил в этом никакого удовольствия.
  "Что ты за глупец!" - воскликнул Кайлет.
  "Что ты понимаешь, - возразил Гамурет. - Здесь меня раздирают две женщины, а в Зазаманке я оставил такую, какой у меня еще никогда не было. Мой брат мертв. Я могу возвратиться в Анжу, но я сижу в западне. У красивой королевы Уэльса достаточно остроумия и власти, чтобы сделать меня своим мужем. Черт внушил ей мысль об этом турнире и заманил меня сюда. Я совсем не собирался принимать участие в главном турнире. Проклятая похотливая страсть, в конце концов, становишься просто жертвой своих собственных желаний. Посоветуй же мне что-нибудь, друг мой".
  "Ах, дорогой кузен, - ответил Кайлет, - конечно, в супружестве бывают временами скучные дни, но, если только ты это выдержишь и станешь на несколько лет старше, это тоже принесет свою пользу".
  "Ты знаешь только то, что знаешь, - возразил Гамурет. - Ты еще не был женат, а мне сейчас придется испытать это во второй раз".
  Он устал от болтовни, приказал приготовить рыцарям постель и сам пошел в свои покои, но не мог уснуть.
  Когда настал день, все рыцари договорились: кто бы здесь ни находился, старый или молодой, слабый или сильный, должен был прекратить борьбу. Поэтому утро показалось всем светлее, ведь у каждого были раны на теле, а лошади были загнаны. Прочли мессу и, когда совершили обряд благословения, Герцелойда подошла к Гамурету и заявила перед всеми о своем праве.
  "Госпожа, - сказал Гамурет, - Вы, должно быть, не знаете, что у меня уже есть жена, она мне дороже собственной жизни".
  "Оставьте мавританку, - возразила королева, - она язычница и никогда не была с Вами законно обвенчана. Вы знаете это так же, как и я. И если она Вам дорога, как Вы говорите, тогда почему Вы оставили ее одну. Я полагаю, что гораздо больше Вам мешают не сарацины, а что-то французское. Послы Анфлисы говорили заманчиво, и я заметила, что Вы дослушали их до конца".
  "Но если это и так, госпожа, Анфлиса научила меня быть рыцарем. Мы оба были тогда еще очень молоды и счастливы".
  "Как Вы можете узнать, что я могу дать, если Вы этого не испытаете?"
  "Тогда, Госпожа, я скажу Вам то, что я хотел один нести в себе, о своей боли. Мой брат умер, я услышал об этом вчера. Обратите свою любовь туда, где царит радость. Во мне нет ничего, кроме горя".
  "Чем бы Вы каждый раз ни оборонялись, - возразила Герцелойда, - приз, который выписан - Ваш. Никто не может освободить Вас от этого".
  "Другие сделали не меньше моего, - ответил Гамурет. - Подарите мне Ваше приветствие, большего я не заслужил, и ни слова далее".
  Из-за того, что они не могли договориться, они пригласили судью. Он должен был рассудить, на чьей стороне правда. Когда солнце достигло полудня, судья объявил решение: "Если рыцарь прибыл сюда и завоевал приз на турнире, то королева должна взять его в мужья: так было провозглашено заранее".
  Королева с радостью приняла приговор и сказала Гамурету: "Теперь Вы мой. Я буду Вам служить, и Вы получите такие удовольствия, что никакое горе не будет больше печалить Вас".
  Но ее счастье не было его счастьем. Если только у кого-то достаточно власти, - думал он, - у того есть послушный судья.
  Прошел апрель, поле покрылось зеленой травой, деревья были усыпаны майскими цветами. Это могло сделать храбрым даже робкое сердце и поселить в нем желание отправиться на поиски рыцарских приключений.
  "Госпожа, - сказал Гамурет, - для того, чтобы я был счастлив с Вами, пусть Вам не придет в голову стеречь меня. Вы должны разрешить мне каждый месяц участвовать где-нибудь в рыцарском турнире. Если Вы не сделаете этого, тогда я знаю старую уловку и сбегу от Вас, как однажды от Белаканы".
  "Господин, - отвечала Герцелойда, - Вы можете делать все, что Вы хотите".
  Пастор Анфлисы тайно навестил Гамурета и уговаривал его скакать с ним во Францию, которая могла предложить ему больше, чем неотесанный грубый Уэльс.
  "Добрый человек, - отвечал Гамурет, - Анфлиса сама сделала меня рыцарем, и я должен им оставаться, принесет ли мне это несчастье или даст счастье. Даже если бы все короны мира ожидали меня, приговор вынесен, и я буду его исполнять. Поезжай обратно и передай своей госпоже, что я предан ей".
  Он преподнес домовому священнику и трем князьям богатые подарки, но они ничего не взяли и уехали, не прощаясь.
  В тот же день Гамурет получил Герцелойду в жены, а ее страну принял как свое королевство.
  Он велел позвать к себе рыцарей из Анжу, которые приехали на турнир, поцеловал каждого и сказал: "Смерть моего брата не должна угнетать вас безмерно. Я сделаю все, чтобы заменить его для вас. Носите щит, как при нем, и наслаждайтесь радостью вместе со всеми. Я снова возьму герб моего отца, мои якоря легли на дно. Другие могут нести свои по миру и искать счастья. Я должен жить, как повелевает мне долг. У народа есть немало печалей, а он всегда возлагает надежды на нового господина".
  Ночью в покоях Гамурет и Герцелойда искусали друг другу губы в поцелуях, и королева отдала Гамурету свою девственность.
  
  Прошло время. Гости отправились по домам, а Герцелойда жила в согласии со своим мужем. Если Гамурет уезжал на турнир, то поверх доспехов он надевал рубашку жены из белого шелка, а когда он возвращался с игр и боев обратно, она надевала пронзенную и разрубленную мечами рубашку на свое голое тело.
  У нее уже было восемнадцать таких реликвий его рыцарского достоинства. Тут Гамурету сообщили, что братья Помпей и Ипомидон снова поднялись против Барука, напали на него с огромным войском, дошли до Каира, и человеку приходилось плохо. Гамурет не выдержал дольше в Конвалуа. И хотя Герцелойда плакала, целовала его, и просила оставить Барука - Баруку, а Каир - Каиру, потому что Уэльсу тоже нужны были свои мужчины, но Гамурет вооружил сильное войско и поплыл с попутным ветром на юг. Барук и его люди встретили его с большим ликованием.
  Долгие месяцы Герцелойда не получала известий и жила в большой заботе о своем муже. Однажды днем ее испугал тяжелый сон! Ей снилось, будто ее рывком подняло в воздух, и она сгорала на лету, как падающая звезда. Вспыхивали молнии, гремел гром, искры разлетались вокруг ее волос и горящие слезы низвергались на нее как дождь. Потом гриф схватил ее за правую руку; дальше ей казалось, что она с материнской радостью кормит грудью дракона, который рвет ее тело, забирает ее сердце и улетает прочь. Герцелойда громко закричала во сне, служанки подскочили и разбудили ее. Дурные предчувствия охватили королеву, и она не могла больше уснуть.
  Вскоре после этого ей сообщили, что Гамурет мертв, пал в бою не в честном поединке, а из-за лжи и коварства. Один из собственных людей Барука, завидовавший милостям, которые дарили этому Гамурету, помазал бараньей кровью алмаз на его шлеме, из-за чего он стал мягким, словно губка. И сам Господь не смог или не захотел предотвратить того, что копье Ипомидона разрезало шлем Гамурета и его лоб. Так раненный и умирающий, он поскакал с поля боя.
  "Эту рубашку и проклятое копье, которое убило его, госпожа, он посылает Вам. Вы можете сохранить и то и другое", - так говорил посланник. Барук приказал построить для него гробницу возле Багдада. Она богато украшена золотом и драгоценными камнями, бальзамированное тело Гамурета лежит внутри, словно он спит сладким сном. А на кресте из драгоценного изумруда высечены слова, которые звучат так: "Того, кто здесь лежит, звали Гамурет. Удар копья пробил его шлем. Он был королем в трех землях, родился в Анжу, умер в Багдаде. Не родился такой рыцарь, которому он, как вассал, присягнул бы на верность. Другу он дарил помощь и совет. Бедных он щедро одаривал. Благородным дамам он служил. Лицемерие было чуждо ему. Его оплакивают христиане и сарацины. Пожелай спасения тому, кто здесь лежит. Он пал из-за предательства".
  Герцелойда склонила голову и была близка к смерти. Она тоже, как когда-то Белакана, носила ребенка в своем чреве. Она в судорогах извивалась на полу, и пришлось силой открыть ей рот, чтобы влить воду. Когда она снова пришла в себя, то в отчаянии звала своего мужа. Но потом она обхватила свое располневшее тело и сказала: "Я хочу остаться здоровой и родить ему ребенка. Если я причиню себе вред, Гамурет умрет во второй раз".
  Она разорвала пополам рубашку, не заботясь о том, кто это видел, и надавила на свои груди; тут случилось удивительное: из них потекло молоко еще до того, как женщина родила.
  "Этим молоком я накормлю моего ребенка, - сказал она, - и мои слезы смешаются с тобой".
  Через четырнадцать дней Герцелойда родила мальчика. Он был такого большого роста, что при родах у нее порвалось лоно, и она кричала от боли. Но когда ребенок лежал у нее на руках, она целовала его и повторяла снова и снова, как сумасшедшая: "Мой хороший сын, мой любимый сын, мой красивый сын". Она не взяла кормилицу, а вскармливала его своей грудью. Когда Герцелойда прижимала к себе ребенка, она чувствовала счастье и боль.
  
  
  
  
  
  
  
  КНИГА ТРЕТЬЯ
  Парцифаль вырастает в пустоши под Солтаной,
  уезжает, чтобы стать рыцарем, и убивает короля Камберланда
  
  Солнце для Герцелойды затуманилось, а день стал для нее ночью. Она сложила с себя корону, покинула три своих страны и удалилась с мальчиком в пустошь под Солтаной. Только немногих людей она взяла с собой, чтобы возделывать землю.
  Еще до того, как ее сын стал разумным, она созвала слуг и повелела мужчинам и женщинам пока она жива, не говорить ребенку о рыцарях. Никогда, так она пожелала, он не должен был узнать, что такое рыцарская жизнь. В своем страхе и заблуждении она полагала, что сможет таким образом уберечь юношу от глупостей света. Она держала его вдали от всего, что обычно полагалось королевскому сыну, и разрешала ему играть только со стрелой и луком, который он вырезал сам.
  Мальчик был высокого роста и сильнее, чем бывают в его возрасте, но при всей его телесной крепости он обладал необычайно чувствительный душой. Правда, ему доставляло удовольствие стрелять из лука по птицам, он был бесстрашным и неугомонным, но, когда он убил одну, он плакал и рвал на себе волосы, потому что не мог больше слушать песню, которая звучала перед этим. А по утрам, когда он умывался в ручье и птицы пели в большом лесу, в нем часто просыпалась такая тоска, что он плача бежал к матери. Когда Герцелойда спрашивала, кто мог его обидеть, видя, что он был один на лугу, мальчик не мог ответить, а молча прятал голову у матери на коленях.
  Характер юноши беспокоил женщину. Однажды она увидела, как он стоит, уставившись на дерево. Он слушал пение птиц и слезы бежали у него из глаз. Тут Герцелойду охватил сильный страх, она подумала, что пение птиц могло увести от нее сына. И она возненавидела птиц и приказала убить их всех. Но сколько ни ловили птиц, сколько ни убивали, все время пели другие.
  Мальчик с удивлением наблюдал за действиями взрослых и спросил: "Почему вы убиваете птиц? Что они вам сделали?"
  Мать поцеловала его смущенно и сказала: "Возможно, ты и Бог простите мне мою любовь, которая соблазнила меня делать такое".
  "Что такое Бог?" - спросил мальчик.
  "Он светлее, чем день, - отвечала мать. Если ты будешь в нужде, то взывай к нему. И если ты отвернешься от зла, то он поможет тебе".
  Мальчик не понял, что сказала ему Герцелойда, и вскоре снова об этом позабыл. Он бродил по лесу, убивал своим коротким дротиком диких животных, которыми они питались, и радовался пению птиц.
  Так проходило время, и вскоре мальчик стал таким сильным, что мог взвалить на себя больше, чем смог бы унести мул.
  Однажды, во время одного из своих скитаний, он пришел к горному склону, вдоль которого вилась дорога. Оттуда он услышал стук копыт. И поскольку мать сказала ему, чтобы он опасался черта, он подумал, что это мог быть черт. Пусть только появится, думал он, раскачивая в руке дротик, я уж выдержу борьбу с ним; мать слишком боязливая. Он спрятался за кустами и ждал, готовый к борьбе с тем, что должно было появиться.
  Но вот на дорогу выскочили три рыцаря, преследовавшие двух других, которые украли женщину. Шлемы и доспехи, украшенные золотом и драгоценными каменьями, светились на солнце. Наивный мальчик не подумал ничего другого, кроме того, что каждый из этих буйных людей был Богом, потому что не ко времени он вспомнил о том, что говорила ему мать. С радостным испугом он внезапно появился из своего укрытия, бросился на колени, преграждая людям путь, и воскликнул: "Помоги, Господи, потому что ты даешь помощь!"
  Рыцари изумились и рассерженно сдержали своих коней.
  "Что за болван лежит тут на дороге, - воскликнул тот, который скакал впереди, - убирайся и не задерживай нас".
  Однако юноша с восхищением смотрел на того, который ругался: он казался ему еще более божественным, чем другие. Его военный плащ ниспадал вниз, касаясь травы, на стременах и на правой руке висели бубенцы из червонного золота. Когда он двигался, этот звучало, как далекая песня.
  "Дуралей, не видал ли ты двух рыцарей, которые проезжали здесь, - спросил человек. - Они везли с собой девушку".
  Но даже если бы он говорил как черт, для юноши он был тем, кого он хотел видеть; и он снова воскликнул: "Господи, помоги, потому что ты даешь помощь!" - словно он мог произнести только эти шесть слов.
  "Я не Бог, - возразил мужчина, - если бы ты мог видеть получше, то смог бы узнать трех рыцарей, ты дурак".
  "Что такое рыцарь? - спросил юноша. - А ты не Бог, который делает рыцарей?"
  Мужчины, наконец, нашли развлечение в наивном парне, который - и это удивило их - был по виду скорее похож на пажа, чем на идиота.
  "Ну, господин юнкер, - сказал предводитель, - если Вы ищете рыцарство, тогда мигом отправляйтесь в путь и идите к королю Артуру, там Вы должны получить то, что Вы ищете".
  Со смехом он поклонился юноше и двое других сделали то же самое.
  Юноша почувствовал доверие, притронулся к кольчуге и сказал: "Эй, рыцарь Бог, у тебя на теле привязано так много колец сверху и внизу. Служанки моей матери тоже носят кольца на шнурках, но они не висят так плотно друг к другу. Для чего нужны твои кольца? Я не могу их пробить".
  Тогда рыцарь показал ему доспехи и щит, меч и копье и объяснил ему, как с этим обращаться.
  Мальчик ощупал все и, когда он прикоснулся к крепким доспехам, он сказал: "Если бы у оленей была такая шкура, мой дротик не смог бы ничего с ними поделать".
  Другие рыцари были недовольны, что их господин так долго беседовал с дураком: им предстоял долгий путь. Они торопились поскорее закончить дело и медленно поскакали вперед. Однако граф благосклонно поглядел на мальчика и сказал: "Я хотел бы быть таким красивым, как ты, парень. Если бы тебе был дан еще и ум, ты овладел бы всем, что тебе понадобится в жизни. Храни тебя Бог".
  Потом он пришпорил коня и последовал за своими людьми.
  А Парцифаль побежал к матери и рассказал ей, что с ним произошло. Его слова испугали женщину так, что она без чувств упала на землю. Парцифаль подумал, что его мать боится, что он встретил Бога и был дерзким с ним. Поэтому он воскликнул, едва она снова пришла в себя: "Это был не Бог, не беспокойся, это был рыцарь. Но его доспехи были еще ярче, чем Бог. Я хочу к королю Артуру. Он сделает так, чтобы я стал, как они".
  И он потребовал коня потому, что хотел тотчас отправиться в путь, чтобы стать рыцарем.
  Я дам ему самого плохого, который у меня есть, подумала женщина. Толпа быстро соберется, чтобы высмеять его и пошутить. Пусть на нем будет шутовской наряд и, если его сразу высмеют и отвергнут, он сам скоро вернется назад.
  Она вырезала ему из одного куска дерюги рубаху и штаны, так что ноги наполовину торчали у него оттуда. На голову Герцелойда сшила шутовской колпак, а на ноги натянула ему крестьянские сапоги из шершавой телячьей кожи. Одетый таким образом, Парцифаль представлял собой жалкое зрелище. У женщины сердце обливалось кровью оттого, что ей приходилось подвергнуть своего ребенка жестоким издевательствам при королевских дворах и на улицах.
  "Останься еще на эту ночь, - попросила она. - Прежде чем ты отправишься, я хочу проводить тебя напутствием: тебе понадобятся хитрость и ум, если ты хочешь устоять в борьбе на этом свете".
  Неохотно остался Парцифаль, но он любил свою мать и был послушным.
  "Мой дорогой сын, - сказала женщина, - глупость и тщеславие велики в этом мире и я боюсь, что они могут ослепить тебя. Рыцарство принесло твоему отцу смерть, а мне большие страдания, но я вижу, что не могу уменьшить твое желание покинуть уединение Солтаны и подвергнуть себя опасностям при королевском дворе в поисках славы. Так что отправляйся и, если настанет день, когда ты почувствуешь себя покинутым и разочарованным заблуждениями света, возвращайся обратно. Но для начала прими такой совет: на непроторенных путях избегай темного брода. Но, если ручей станет звонким, и ты сможешь увидеть дно, тогда скачи вглубь и следуй за ним. Будь скромным и приветствуй того, кого ты встретишь. Если состарившийся мудрый человек станет учить тебя как тебе жить, следуй за ним с охотой и не проявляй упрямства. И одно позволь тебе посоветовать: если ты сможешь завоевать кольцо хорошей женщины и ее привет, то прими их. Ты можешь поцеловать и обнять ее. Это даст тебе счастье и силу, тебе станет легче переносить страдания. Ты должен знать, мой сын, что алчный король Лаэлейн отнял у нас две земли: Уэльс и Норгальс. Они больше не приносят нам доходов. Он побил народ и превратил всех в своих батраков".
  Парцифаль мало понял из того, что ему говорила мать, и уж совсем не понял, что у него должен был быть народ. Но оттого, что добро было для него добром, а зло - злом, он рассердился на жадного короля Лаэлейна и воскликнул: "Мой дротик должен пронзить его!"
  Мать улыбнулась с болью и всю ночь напролет обнимала своего ребенка.
  Когда наступило утро, Парцифаль поскакал прочь на своей кляче. Герцелойда бежала за ним, а когда она не могла больше видеть его, ее охватило такое огромное горе, что несколько дней спустя она умерла.
  А Парцифаль беззаботно скакал своей дорогой. В лесу под Бризильяном он приехал к ручью, который мог бы перешагнуть петух. Но оттого, что вода в нем была темной, а дна не было видно, он вспомнил совет своей матери и целый день ехал вдоль ручья. Ночь он провел там, где она его застала. Но едва только взошло солнце, он снова отправился в дорогу и добрался до мели, которая была неглубокой и прозрачной. Он переехал ручей и, немного погодя, наткнулся на светлую лесную поляну, на которой был установлен большой шатер: полотно из трехцветного шелка, швы расшиты тесьмой, сверху он был покрыт кожей, защищающей от дождя. Парцифаль вошел и нашел там спящую женщину - Ешуту, жену герцога Орилуса де Лаландера. Ее губы еще хранили жар принятой любви, а ее слегка приоткрытый во сне рот, выдавал зубки белые, как слоновая кость. Женщина отбросила от себя одеяло из соболя, и Парцифалю открылось тело которое, казалось, слепил сам бог. На пальце у нее было кольцо. Когда простодушный парень увидел его, он вспомнил совет своей матери, прыгнул с ковра на кровать и набросился на спящую. Женщина, так внезапно вырванная из сна, обнаружила себя в объятьях дикого парня и закричала от стыда и ужаса: "Что Вы себе позволяете, выберите себе другую цель!"
  Но сколько бедная женщина ни кричала, ни плакала, ни умоляла, Парцифаль прижал герцогиню к себе, заставил прижать ее рот к своему, стащил кольцо с ее пальца и вырвал пряжку на ее рубашке. Сила сумасшедшего, за которого она его принимала, казалось, равнялась целому войску. Ее счастье, что парня мучил голод, потому что он с утра ничего не ел, и он пожаловался ей на свою нужду.
  "Меня Вы не можете съесть, - сказала Ешута. - Там стоит вино и лежит хлеб, и Вы найдете двух куропаток. Полакомьтесь ими, хотя они были предназначены не для Вас".
  Парцифаль жадно съел хлеб, куропаток и прихлебывал вино из кувшина. Но герцогиня опасалась, что кто-нибудь может зайти в шатер и увидеть ее, так бесстыдно сидящую с этим увальнем.
  "Молодой человек, - сказала она, - верните мне кольцо и пряжку и мигом убирайтесь отсюда. Если придет мой муж, он Вам даст то, что будет Вам не по вкусу".
  "Я, конечно, сумел бы набить морду Вашему мужу, - возразил Парцифаль, - но, если Вам не нравится, что я тут, тогда я пойду".
  Тотчас он подошел к ее постели, поцеловал сопротивлявшуюся женщину во второй раз и сказал: "Боже тебя храни, так советовала мне моя мать", - и довольный поскакал прочь.
  Едва он уехал, появился герцог и тотчас заметил, что его жена кого-то принимала в этот необычный час: роса на траве была затоптана, а несколько шнуров на шатре было развязано. Кроме того, Ешута не овладела искусством, которым в совершенстве владеют женщины, обманывающие своего мужа.
  "Что за позор, - заорал Орилус. - Я безрассудно расточал свои услуги развратной женщине".
  Этот человек, как видно, не заслуживал ничего другого, как быть одураченным своей женой. Но Ешута была не такой. Сквозь слезы она уверяла, что сумасбродный парень ворвался к ней в шатер и силой отнял у нее кольцо и пряжку. "Странный глупец, - воскликнула она, - больной, лишенный рассудка и все же по-своему красивый".
  Простодушие этой женщины подошло бы для другого мира, или, по крайней мере, для человека с большим пониманием, чем этот ревнивый глупец Орилус.
  "Парень понравился Вам, и Вы нашли в этом удовольствие", - сказал, более того, закричал он.
  Ешута могла всхлипывать, умолять и призывать Бога в свидетели, герцог не верил ей. Он не стал ее слушать и затянул длинную речь, расхваливая самого себя.
  Он убил Галое, брата Гамурета и восемь лучших рыцарей Артура должны были присягнуть ему на верность. Куневара, его сестра, живет при дворе Артура и поклялась не смеяться, пока не увидит человека, который станет рыцарем среди рыцарей. Однако он, Орилус, не побоялся бы сразиться с ним, если бы встретил его. Он убил бы его точно так же, как рыцаря, который этим утром перебежал ему дорогу, некого Шионатуландера.
  Чем больше он так бесконечно болтал, тем больше росло его восхищение собой.
  "Я не хочу говорить о том, - сказал он, - что некоторые бьют своих жен, когда они навлекают на них позор. Не ожидайте от меня ни служения, ни преданности. Я больше не буду лежать в Ваших объятьях, как некогда раньше в дни, полные наслаждения. Ваши уста высохнут, а Ваши глаза покраснеют. Радость отвернется от Вас, а Ваше сердце научится тосковать".
  Так говорил в гневе Орилус, а Ешута плакала горькими слезами.
  "У Вас есть власть, чтобы причинить мне большие страдания, - сказала она, - но Вы должны были бы сначала выслушать мои оправдания. Возможно, я смогу смягчить Ваше безрассудство".
  "Вы все еще держитесь слишком гордо, - гневно воскликнул герцог. - Я Вам покажу, как сбивают спесь. Вы больше не будете есть и пить за моим столом, Вы забудете, как спят с мужчиной. Вы не будете носить никакого другого платья, кроме того, в котором я застал Вас здесь. Ваша лошадь будет голодать (видит Бог, бедное животное было невиновно), уздечкой Вам будет служить веревка из лыка, а с Вашего седла снимут все украшения".
  Он сорвал шелк с ее снаряжения, при этом в тупом бешенстве сломал седло и снова связал его веревками.
  "Ну, поехали, - сказал он, - если я нагоню того, кто навлек на меня этот позор, я привяжу его позади лошади, даже если он будет плеваться огнем, как дракон".
  Досада мужа огорчала Ешуту больше, чем ее собственное горе, и ослепшая от слез, достойная сожаления женщина, скакала позади своего мужа, заботясь о том, чтобы не слишком приближаться и не рассердить его еще больше.
  
  Парцифаль не знал, что его преследуют. Он с радостью подгонял лошадь, а когда ему встречался кто-нибудь, он приветствовал его и прибавлял: "Так советовала мне моя мать".
  Он спустился по горному склону, а когда он подъехал к скале, то услышал голос женщины. Она громко кричала от горя и рвала свои длинные каштановые волосы. Ее имя было Сигуна. У нее на коленях лежал рыцарь, тот Шионатуландер, про которого Орилус хвалился, что он его убил.
  Парцифаль подскакал ближе и сказал: "Боже храни Вас. Моя мать велела мне приветствовать каждого, грустит он или радуется. Мне кажется, госпожа, мужчина мертв. Скажите мне, кто его убил, я догоню его, и мой дротик пронзит его шкуру".
  Он схватился за свой колчан, где лежало кольцо Ешуты и пряжка рядом с его грубым оружием. Сигуна плача подняла глаза на него и возразила: "То, что ты принимаешь такое участие в моей боли, доказывает мне, что ты не только красивый, но и добрый. Как тебя зовут?"
  "Тот, кто знал меня дома, называл меня хороший сын, любимый сын, красивый сын", - ответил он.
  "Ах! - воскликнула Сигуна. - Тогда ты - Парцифаль, а твоя мать - моя тетя Герцелойда, при дворе которой в Конвалуа я выросла и где я нашла своего любимого, который теперь лежит мертвый. Ты должен знать, что ты сын Гамурета, и оттого что он мертв, как этот здесь, ты являешься королем Анжу, Норгальса и Уэльса".
  "Добрая женщина, - возразил Парцифаль, - горе лишило тебя разума. Король есть король, но я, посмотри на меня, я хорошо ориентируюсь в лесах. Теперь я ищу короля Артура, чтобы он сделал меня рыцарем".
  "Ты знаешь только то, что знаешь, - ответила Сигуна. - Твоя мать любила тебя больше, чем блеск двора и власть короны. Для того чтобы оградить тебя от жестокости мира, она увела тебя в глушь и одиночество лесов. О, Парцифаль, тот, кто лежит здесь мертвый - это Шионатуландер, твой племянник. Анфлиса, королева Франции, дала его в пажи твоему отцу Гамурету, которого она любила, когда он отправился к Баруку в Багдад. Твой отец умер, но Шионатуландер вернулся ко мне целым и невредимым, и мы еще сегодня жили бы счастливо, если бы я не послала его на смерть из-за ошейника для ищейки. Он должен был принести мне его вместе с изречением на нем, которое я прочла до половины, когда зверь, только что подбежавший к нам, снова убежал. Собака принадлежала Орилусу, с ним твой племянник вскоре вступил в кровавый бой. Орилус принимал участие в разграблении Норгальса и Уэльса - земель, которые для тебя поклялся защищать Шионатуландер".
  Так говорила ему Сигуна, обидное и приятное одновременно, но Парцифаль слышал это и снова не слышал: он не понимал, какой блеск полагался ему по обычаю и по закону. Он не знал, что такое власть и не знал ее соблазнов. Его высшим желанием было стать рыцарем, и все это из-за блестящей кольчуги. Но, поскольку у него было доброе сердце, он хотел отложить путешествие к Артуру и сначала убить Орилуса, который причинил Сигуне такие глубокие страдания. Но женщина опасалась за жизнь Парцифаля и показала ему неправильный путь. Он вел в страну бретонцев.
  Так поздно вечером Парцифаль добрался до маленького домика, в котором жил рыбак. Парцифаль был утомлен и попросил дать ему еды и пристанище. Хозяин отнесся с недоверием к странному парню и сказал, что если у него есть деньги, он может войти, иначе он может убираться.
  Парцифаль показал рыбаку пряжку Ешуты и, когда тот увидел золото, он впустил шутовского всадника.
  "Эта пряжка твоя, - сказал Парцифаль, - если ты оставишь меня на ночь, а завтра покажешь мне дорогу к королю Артуру".
  Рыбак пообещал это и Парцифаль отдал ему золото.
  На следующий день оба рано отправились в путь. Через некоторое время они увидели перед собой столицу Нант. Тут рыбак попридержал коня, считая, что он исполнил свою службу. Парцифаль потребовал, чтобы рыбак еще ближе подвел его к городу, но человек возразил, что ему жизнь дорога. Придворные сыграли бы с крестьянином злую шутку, если бы он слишком близко приблизился к ним. Он, Парцифаль, пусть один попытает счастья. После этого рыбак повернул свою лошадь и отправился домой в обратный путь.
  Парцифаль, не теряя времени, в радостном ожидании поскакал к Нанту. Его кляча с трудом несла его, спотыкалась на каждом шагу и опускалась на колени.
  Через некоторое время он повстречал рыцаря и так же, как и всех прежде, он приветствовал его дурацкими словами: "Боже храни Вас, так советовала мне моя мать".
  "Да вознаградит Господь Вас и ее, юнкер", - ответил мужчина.
  Красота мальчика поразила его, и он не решился насмехаться над ним. Это был Итер фон Гайрис, известный в своих кругах под именем "Красный рыцарь", потому что его доспехи были сплошь красными. Красной попоной был накрыт его конь, красным был его щит, и красной была его накидка, красным было копье и даже рукоять его меча, красными были его волосы и красным золотом отливал кубок в его руке, который он похитил с Круглого Стола короля Артура.
  "Ты, как я вижу, едешь в город, - сказал он. - Тогда, дорогой друг, сослужи мне службу и скажи королю Артуру и его приближенным, что я взял со стола кубок не для того, чтобы украсть его, но таким образом я выдвигаю требования на мои земли. У нас такой обычай. Но я сделал это резко и неловко, так что вино из кубка потекло на юбку королеве. Пусть она меня простит. Но если рыцари не хотят, чтобы король испытывал жажду, пусть тогда они заберут кубок как подобает".
  Парцифаль обещал это передать и поскакал в город, прямо ко дворцу. Вскоре он был окружен толпой любопытных.
  "Здесь я могу найти известного Артура, который сделает меня рыцарем?" - спросил Парцифаль одного из оруженосцев.
  Оруженосец сердечно рассмеялся, полагая, что Парцифаль настоящий шутник и провел его в зал, где Артур сидел вместе со своими рыцарями Круглого Стола.
  В полном изумлении роскошью, которая предстала перед его глазами, Парцифаль воскликнул: "Храни Вас Бог, господа и дамы, прежде всего короля и его жену. Так велела мне моя мать. Прошу Вас, скажите мне, кто здесь король, я должен передать ему, что у ворот ждет рыцарь. Он сожалеет, что он пролил вино на платье королевы. Кроме того, мне показалось, что он хочет сразиться с Вами".
  Парцифаля теснили и толкали, каждый хотел его увидеть и потрогать. И если его одежда вызывала смех, то его красота удивляла.
  "Бог был, должно быть, в хорошем настроении, когда он создавал этого юношу, - сказал Артур жене и, обращаясь к Парцифалю: - Бог воздаст Вам за Ваше приветствие, юноша. Я Вас щедро за него награжу".
  "Тогда не медлите, - воскликнул Парцифаль, - и сделайте меня рыцарем".
  Артур и все рыцари вокруг него засмеялись над этой ответной речью. Но когда король разглядел Парцифаля поближе и распознал его желание, ему стало жалко его. Артур пообещал дать ему украшение, такое богатое и красивое, которого Парцифаль еще не видел.
  Но Парцифаль возразил: "Господин король, если Вы мне что-нибудь хотите дать, то дайте мне красное снаряжение рыцаря, стоящего там, за городом, оно такое красивое на вид".
  Он дергался от нетерпения и переступал с ноги на ногу, как гусыня.
  Он не в своем уме, подумал Артур, у меня достаточно неприятностей с Итером и я хотел бы закончить дело миром.
  Однако Кей, доверенный короля, сказал: "Вы утратите славу щедрого господина, если Вы не дадите юноше то, что он у Вас выпрашивает. Пусть он идет и достанет для Вас кубок. Женщины вознаградят его за это".
  Все, кроме Парцифаля, поняли насмешку.
  Артур выказал Кею свое неудовольствие.
  Но тот посоветовал королю: "Пусть остолоп будет плетью, а Итер - волчком. Если он заставит его танцевать - хорошо, а если нет, кому это повредит. Случится не раз, что парня поколотят. Лучше научиться рано, чем поздно. А если они оба убьют друг друга, по мне хорошо. Если хочешь достать голову кабана, то не следует щадить собак".
  Кей, и это Артур знал, был верным человеком, самым верным, который у него был. Он был готов убить полмира и себя самого, если бы это послужило славе его господина. Для него Кей расточал ум и хитрость десяти мудрецов, но для другого ему не хватало ума. Это был соблазнительный совет, и Артур не мог ему противостоять. Человек повсюду превозносимый, венец всех рыцарей, как говорила о нем молва, был в достаточной степени человеком, чтобы поставить собственную выгоду выше блага другого. Правда, его мучили угрызения совести, но притязания Итера мучили его не меньше. Короче, в Артуре осталось мало от Артура, он был старым человеком, который жил прошедшей славой, у которого не было сил отречься, как было бы уместно в его положении. Он поднял руку для приветствия, давая понять Парцифалю, что он расположен к нему доброжелательно, и послал его на смерть, в чем никто не сомневался.
  Тут, однако, случилось нечто странное. Куневара, сестра того глупца Орилуса, о которой мы узнали, что ее губы не хотели улыбаться до тех пор, пока она не увидит того, кто завоевал высшую рыцарскую награду или со временем завоюет, засмеялась. Потому ли, что слова Кея ее возмутили, а лицемерие Артура испугало ее, оттого ли, что она хотела высмеять обоих, или действительно предвидела, что таилось в наивном юноше; как бы то ни было, она засмеялась, когда он проехал мимо нее, сидя верхом на своей кляче.
  Кей вне себя от гнева за унижение, которое было нанесено рыцарям Круглого Стола, схватил Куневару за волосы и грубо отлупил ее палкой.
  "Вот Вам высшая награда, - воскликнул он, - я выбью ее Вам на спине. Самые лучшие рыцари со всего света сидят за Круглым Столом, и никто не кажется Вам более достойным, чем этот олух".
  Никакие законы государства не позволяли ему такой дерзости, и ему пришлось бы худо, если бы Куневара могла носить щит и меч. Но она была женщиной, а ее братья не жили при дворе короля Артура, и друзья Куневары опасались сенешаля и ворчали только за его спиной.
  В то время как он еще бил ее, и Куневара кричала от боли, произошло еще нечто, достойное удивления. Антанор, которого многие считали дураком, потому что он поклялся молчать, пока Куневара отказывалась смеяться, начал говорить.
  "Господин Кей, - сказал он, - Вы избили Куневару из-за юнкера. Вы об этом еще пожалеете, он отомстит вам".
  "Я позабочусь, чтобы ты пожалел о первых словах, которые ты произнес", - возразил Кей и ударил его кулаком в лицо.
  Працифаль видел то и другое, и ему от всего сердца было жаль девушку. Он хотел метнуть свой дротик в Кея, но вокруг него была такая толкотня, что Парцифаль боялся попасть не в того. Поэтому он оставил это намерение, но поклялся в душе отомстить за Куневару и Антанора, как только он победит рыцаря.
  Парцифаль нашел Красного Рыцаря на том же самом месте, и остановившись напротив него, сразу же сказал: "То, о чем ты меня просил, я исполнил. Никому в городе не охота сражаться с тобой, так что иди своей дорогой. Но прежде отдай мне твоего коня и твои доспехи, король пообещал мне и то, и другое. В этих красных латах он сделает меня рыцарем. Если ты мне все это не отдашь, я возьму это сам. Я советую тебе, будь умным".
  При этом Парцифаль схватился за уздечку с набором, принадлежавшую Красному Рыцарю, кажется, он полагал, что довольно болтовни.
  Итер, рассердившись на дурного парня и желая проучить его, повернул пику и толкнул Парцифаля тупым концом в сторону так сильно, что тот вместе со своей убогой клячей свалился в цветы. Пика Итера покраснела от крови побитого. Но Парцифаль вскочил, собрался с силами, схватил свой дротик и пробил панцирь Итера между шлемом и забралом. Он пробил королю Кумберланда глаз и затылок и человек, который не предчувствовал беды, замертво упал на землю.
  Парцифаль тотчас подошел к покойнику, чтобы стянуть с него снаряжение, как шкуру с зайца. Он поворачивал его туда и сюда, дергал за шнуровку шлема и планки, за ремни и пряжки, пытался даже разомкнуть железные кольца. Но чем больше он старался и рвал железные доспехи, тем крепче казалось, все запутывалось. Конь Итера громко ржал, а кобыла Парцифаля пыталась подражать ему. Это был жалобный шум, долетавший далеко, до самых рвов, окружавших город. Там сидел на корточках оруженосец, который отвел Парцифаля к Артуру; он поспешил за ним, боясь за обаятельного простака. Но вместо Парцифаля он нашел в траве мертвого Итера. После того, как оруженосец достаточно долго молча глазел, разинув рот, он принялся громко кричать, восхваляя победителя.
  "Награди тебя Бог, - сказал Парцифаль, - но как мне подступиться к этим доспехам? Похоже, что они приросли у него к коже".
  Оруженосец не поленился показать Парцифалю, как снимают латы, и посоветовал ему снять с ног телячью кожу, так как не положено было носить крестьянскую одежду под рыцарскими доспехами. Но Парцифаль не хотел об этом ничего слышать. То, что досталось ему от матери, было его, и он хотел никогда не расставаться с этим, неважно, принесло бы ему это счастье или несчастье.
  Эти слова удивили оруженосца, но он исполнил его волю и натянул Парцифалю красные латы поверх крестьянских сапог и шутовской одежды. Парцифаль размахивал от нетерпения руками и дрыгал ногами, так что его помощник отпускал время от времени проклятья. Но, наконец, Парцифаль стоял вооруженный и каждый, кто не знал правды, - а кто ее в самом деле знает, - подумал бы: вот стоит великолепный рыцарь. Он потребовал свой колчан, из которого торчали дротики. Но это показалось оруженосцу слишком уж кощунственным. Парцифаль мог говорить что угодно, но колчана он не получил. Вместо этого оруженосец опоясал его мечом и показал, как его следует доставать. Не ставя ногу в стремя, Парцифаль вскочил на коня Итера, получил щит и копье и следует сказать, что никакой художник в Кельне и Мастрихте не смог бы написать ту красоту, которая предстала перед оруженосцем, когда он смотрел на Парцифаля.
  "Пойди же, дорогой друг, обратно в город, - сказал Парцифаль, - и расскажи о том, что ты увидел. Передай королю Артуру мой привет и этот кубок в знак того, что я предлагаю ему свои услуги. Но также скажи ему, что я отомщу за бесчестье тому рыцарю, который избил девушку, когда она улыбнулась мне. Ее горе проникло в мое сердце, ее позор стал моим. Мне нужно ехать. Храни тебя Бог".
  Затем он рысью поскакал прочь, оставив Итера позорно лежать в пыли.
  Артур и его люди позже похоронили его, как подобало королю и такому уважаемому человеку, как Итер, потому что при дворе Артура действовала пословица: "Если даже ты преследуешь живого, то по отношению к мертвому врагу прояви мягкость, это тебе зачтется".
  
  Парцифаль не умел управлять сильным конем Кастилианом и непрерывно пускал его галопом. Он загнал коня, проехав за один день дальше, чем разумный проскакал бы налегке за два дня.
  Когда солнце садилось, он увидел в его свете блестящие зубцы множества башен. В своей простоте он подумал, что они росли тут, как зерно в иных местах, а Артур был сеятелем. Он превозносил его, как чудотворца и святого.
  "Ах! - воскликнул он. - То, что возделывают в лесу люди моей матери, никогда не растет так в высоту, хотя у нас достаточно дождя".
  Перед крепостью под липой сидел Гурнеманц, хозяин замка и этой земли. Парцифаль, устав за день, с трудом держался в седле. Он согнулся под своим тяжелым щитом, как неуклюжий подмастерье, который продает себя за деньги. Склонившись коню на шею, он приветствовал старого князя и сказал: "Моя мать велела мне просить совета у того, у кого кудри поседели. Так посоветуйте мне, и я послушаю вас".
  "Правильный совет часто бывает неприятным, - отвечал Гурнеманц, - многие слушают его неохотно. Обещайте не сердиться на меня, тогда я послужу Вам моим советом".
  "Я так и сделаю", - отвечал Парцифаль.
  Князь послал в крепость ястреба с вестью, и вскоре прибежали юнкеры и по приказанию князя отвели Парцифаля в крепость.
  Во дворе его попросили сойти с коня. Но он был ребячливым и считал, что рыцарь, за которого он себя принимал, должен оставаться на коне. Он снова болтал свой дурацкий вздор о том, что его мать советовала ему приветствовать людей, кто бы они ни были, и оруженосцам потребовалось много терпения и вежливости, пока он, наконец, спешился. Это ни в коей мере не было достигнуто благодаря их красноречию, а только благодаря голоду. Когда они в покоях хотели освободить его от доспехов, он так бил руками вокруг себя, что уговоры и ответы начались снова. Но, наконец, он допустил и это.
  Велико же было удивление людей, когда они сняли скорлупу из железных доспехов, и достали оттуда дурака. Весь двор пришел в ужас и волнение. Гадали так и эдак, что делать. Гурнеманц был в отчаянии, ему казалось, что он пригласил в гости плута или того, чей рассудок помрачен. Однако один из его рыцарей нашел толкование, которое было ясным и казалось приемлемым. "Мой король, - сказал он, - эту одежду молодой человек носит потому, что он служит женщине. Конечно, он красив, но он еще не научился любить женщину".
  Все признали это уважительным и больше не расспрашивали. Гурнеманц осмотрел раны и ушибы, которые Итер нанес Парцифалю, и как отец своего сына, он вымыл и перевязал его. После обеда старик провел Парцифаля как своего гостя к постели и велел ему раздеться. Парцифаль сделал это неохотно, опасаясь, что кто-нибудь может стащить у него одежду, которую дала ему мать; но помня ее совет, он послушался седого князя. Его обнаженное тело накрыли одеялом из горностая, и он спал до полудня.
  Когда он проснулся, то обнаружил возле постели приготовленную ванну. Девственницы вымыли его и гладили нежными пальцами его раны и что там еще можно было гладить.
  На его постели лежали белые одежды. Пояс был из золота и дорогого шелка. Паж подал ему красные брюки, кафтан и шуба были длинными и подбиты мехом горностая. Отделка была из черного и серого собольего меха, дорогая пряжка удерживала платок на его груди. Каждый, кто увидел его таким, прославлял мать, которая его родила, и мог быть уверенным, что ни одна женщина на свете, где бы она ни была, бедная или богатая, могущественная или угнетенная, не отказалась бы от его услуг.
  За столом хозяин крепости спросил Парцифаля, как он отдохнул и тот ответил: "Господин, в другом месте я бы не проснулся живым. Это счастье, что моя мать посоветовала мне довериться Вам".
  "Вы говорите, как малый ребенок, - сказал старик. - Что Вы все время вспоминаете свою мать, есть и кое-что другое на свете. Послушайте, что я Вам посоветую, тогда Вам удастся избежать некоторых печалей. Не разучитесь стыдиться. Вообще Вы такой человек, с которого достоинства сыплются, как перья с птицы, которая линяет. Вероятно, Вы могли бы достичь власти и стать господином над целым народом. Но не будте высокомерным и не забывайте: милосердие подобает властителю больше, чем жестокость, а скромность - больше, чем слепое тщеславие. Помните о тех, которые бедны, но не могут просить из гордости и от стыда. Им тяжелее, чем тем, кто просит хлеба повсюду, где открыто окно. Будьте скромны. В подходящее время бедны, а в подходящее - богаты. Тот, кто растрачивает свое богатство, стоит не больше того, кто бездумно гоняется за богатством. Если Вы неловкий и дерзкий, знайте: не выскакивайте вперед и не спрашивайте так много; не то чтобы Вы стали молчаливы, но выбирайте тщательно высказывания и возражения. Некоторые захотят вас испытать, слушайте и смотрите, пробуйте, щупайте и взвешивайте, кто он на самом деле. Лицемерие льстиво втирается в доверие, а правду нужно искать. Не мстите побежденному врагу, и если он присягнет Вам на верность, то пусть он служит Вам и другим на пользу, даже если он принес Вам большие страдания. Великодушие - это добродетель сильных людей, мстительность - трусливых и слабых. Как только снимете доспехи, сразу же очистите руки и лицо от ржавчины. Любите и цените женщин и не платите за верную любовь лживым коварством. Не крадитесь в кустах за женщиной, которая обещана другому. Вас быстро обнаружат как вора, который ступает на сухие ветки. Храните настоящую любвь, она оградит Вас от порочной жизни. Если Вы ей пренебрежете, Вы испытаете оскорбление и боль. Мужчина и женщина принадлежат друг другу, как солнце и день. Они цветут из одного семени. Но одно должно быть для Вас превыше всего: когда Вы глубоко разочаруетесь, не убивайте в себе надежду".
  Працифаль хорошо сохранил в своей памяти все, что сказал старик, он поблагодарил и пообещал стремиться жить таким образом. Теперь он больше не сомневался, что действительно стал рыцарем. Он перестал говорить о своей матери, хотя и сохранил воспоминание о ней в своем сердце. Гурнеманц, однако, совсем не был доволен.
  "Вы должны научиться искусству держаться как рыцарь, - сказал он. - Каким образом Вы прискакали ко мне? Видал я стену, на которой щит висел лучше, чем у Вас на шее. Мы поскачем на простор, на поляну, там я обучу Вас".
  Гурнеманц приказал привести коней и приказал другим рыцарям взять копья и скакать вместе с ним. Он показал Парцифалю, как на коне атакуют противника, как измеряют дистанцию разбега, опускают древко копья и защищаются щитом. Так он отучил его от неловкости лучше, чем свистящий прут, который дубит ребенку кожу. Вскоре уже Парцифаль играючи сбрасывал копьем рыцарей с коня, когда ему было угодно.
  Когда вечером они сидели за столом, Гурнеманц позвал свою дочь Лиасу и велел ей приветствовать Парцифаля и поцеловать его. Ее губы были горячими и упругими, и он подумал, что поцелуй его матери был другим поцелуем. Девушка отрезала хлеб и протягивала ему то угощение, которое он хотел, и они часто смотрели друг на друга.
  Парцифаль пробыл у Гурнеманца 14 дней. У него было все, что могло бы его обрадовать, и все же он оставался беспокойным. Ему казалось, что он должен сразиться на рыцарском турнире прежде, чем согреться в объятьях женщины, которые были чрезвычайно приятными; об этом он догадался, несмотря на свою наивность.
  Однажды утром он попросил Гурнеманца отпустить его, чтобы отправиться дальше, и тот почувствовал сильную боль, когда Парцифаль расстался с ним. Лиаса долго смотрела ему вслед.
  
  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
  Парцифаль приезжает в Пельрапер,
  освобождает город и женится на Кондвирамур
  
  Парцифаль сбросил свое простодушие, как грубые крестьянские сапоги и шутовскую одежду. Но вместе с тем он потерял свою беззаботность. Просторная земля стала для него слишком узкой, высокое небо слишком глубоким, зелень лугов казалась блеклой, а блеск его красного снаряжения, казалось, стал матовым. Он чувствовал безымянную тоску, такую же, как его отец Гамурет, которого страсть к рыцарству привела к смерти. Едва уехав, он снова захотел обратно к Лиасе. Он отпустил поводья коня, который должен был привезти его куда хотел, и скакал ли он, или бежал рысью, Парцифалю было все равно.
  Так он приехал в королевство Бробарц. Конь скакал вдоль горного ручья, который на равнине разлился в широкую реку. Когда солнце садилось, Парцифаль увидел перед собой столицу государства - Пельрапер. Она была на другой стороне реки. Тот, кто хотел попасть туда, должен был проехать через деревянный мост, который был старым и шатался, словно качели. Шестьдесят вооруженных рыцарей, или больше, стояли там, чтобы запретить доступ каждому, кто хотел проехать против их воли. Когда Парцифаль приблизился к берегу реки, они закричали с той стороны: "Поворачивай! Поворачивай!", - и угрожающе подняли мечи. Жалкие, им едва хватило для этого сил, и, если бы им дали кусок хлеба или более того - жареного жаворонка, они вместо того, чтобы кричать, лучше набили бы рот едой. Парцифаль уверенно подъехал к мосту, соскочил с коня и провел его через обветшалое дерево. Когда рыцари увидели это, они побежали в город и закрыли ворота. Они подумали, что наверняка огромное войско следует за человеком, который так дерзко оставил без внимания их предупреждения. Парцифаль проехал вдоль вала до ворот напротив зала замка, где он нашел дверное кольцо. Он ударил им в ворота и потребовал, чтобы его впустили. Но ничто не пошевелилось. Наконец, из-за того, что он стучал без устали, из окна высунулась девушка и крикнула, что если господин пришел как враг, пусть поразмыслит, потому что людям в городе приходится довольно туго. Им угрожают враги с воды и на суше. Пусть он поворачивает и упражняется где-нибудь еще.
  "Госпожа, - возразил Парцифаль, - перед вами человек, который хочет служить Вам, если Вы позволите; я потребую за это только Ваше дружеское приветствие".
  Она тотчас передала это королеве, а та велела немедленно привести во дворец незнакомца, готового помочь.
  В городе перед Парцифалем предстала грустная картина войны. Те, кто мог носить оружие, таскали его с собой. Он повстречал метателей камней, стрелков, пехотинцев, даже купцы были вооружены секирами и дротиками. Их лица были серыми, как пепел или бледными как мел. Всех мучил голод так же, как и рыцарей во дворе замка. Им больше не надо было ковырять в зубах: мясо, хлеб, сыр - все было израсходовано, а из кубков нечего было больше потягивать. Их животы впали, бедра стали угловатыми и высокими, а кожа на ребрах сморщилась, как дубленая венгерская кожа. Их глаза давно уже не видели, как капает в угли сок жаркого. То, что осталось им, чтобы принять гостя - был ковер: они постелили его на траве под липой.
  Парцифаль, умывшись прозрачной колодезной водой, - он помнил наставления Гурнеманца, - стоял посреди убогих, как светлый день.
  В зале сидела королева Кондвирамур, а рядом с ней сидели Кийот и Манфилот, братья ее отца. Кийот потерял жену и со своей болью отвернулся от мира. Манфилот, который любил своего брата, сделал то же самое. Свою страну они оставили Кондвирамур, которую они теперь вели навстречу Парцифалю, наполовину спустившись по лестнице. Королева наклонилась к нему и губы обоих покраснели от поцелуя. Женщина была красива, она даже болтуна заставила бы замолчать. Парцифалю не надо было вспоминать советы Гурнеманца быть скромным, он и так онемел при виде Кондвирамур. Так он сидел подле нее и не мог отвести взгляда. Красота Лиасы, по сравнению с прелестью Кондвирамур, была просто листком, который унес ветер.
  Молчание Парцифаля огорчило королеву. Он пренебрегает мной, думала она, голод сделал меня безобразной. Но все-таки она в достаточной мере была женщиной, чтобы суметь истолковать взгляды мужчины. Так потерянно не глазеют, когда женщина не нравится мужчине. И оттого, что сердце Кондвирамур было добрым, и не способным ожидать от другого зла, она восприняла молчание Парцифаля, как выражение его высокой порядочности, которая подсказывала ему предоставить первое слово хозяйке. Ей показалось, что они достаточно молчали, следовало начать говорить, чтобы визит оказался полезным. Итак, она сказала: "Господин, поцелуй доказал мне Ваше расположение и позволяет мне надеяться, что правда то, что сообщила мне служанка. Обычно бедному не предлагают свои услуги, он может отплатить только бедностью, как голодный - голодом. Громкую славу Вы завоюете у имеющих власть, а богатство - у богатых. Но если Вы, господин, желаете нам добра, примите в благодарность нашу любовь и скажите, откуда Вы прибыли?"
  Парцифаль ответил, что утром он ускакал из Грагарца от князя Гурнеманца. Кондвирамур подумала при этом, что если бы это утверждал кто-нибудь другой, то она назвала бы его лжецом зная, что самый быстрый ее гонец не мог одолеть этот путь за два дня. Гурнеманц был, между прочим, ее дядей, а с Лиасой она проводила то грустные, то веселые дни. Она попросила Парцифаля остаться на ночь во дворце, если он не боится голода. Но Кийот сказал, что дела не так уж плохи, что он еще сегодня пришлет из своего уединенного жилища в крепость двенадцать караваев хлеба, три копченых окорока, восемь головок сыра и два небольших сосуда с хорошим вином. Манфилот, который привык поступать как его брат, пообещал сделать то же самое.
  Так и произошло, потому что никто из рыцарей не препятствовал отшельнику на его пути, куда бы он ни вел.
  Парцифаль посоветовал Кондвирамур разделить все, что было принесено из еды и напитков, между людьми на улицах, видя, что уже некоторые из них умерли от голода. Королева безропотно сделала все, как было велено, и оставила только небольшой кусочек хлеба для себя и своего гостя.
  Вечер был совсем неподходящим для веселья и вскоре Працифаль отправился отдыхать. Едва он лег в постель, он сразу же уснул.
  Кондвирамур не находила себе покоя. Злополучная война день ото дня все больше угнетала ее и отнимала у нее всякую надежду. Но теперь, когда приехал этот рыцарь, молодой, прекрасный и сильный, уверенность вернулась к ней. Когда она спрашивала свой разум о причине этого безрассудного ожидания, он не мог дать ей на это никакого ответа. Ей пришлось обозвать себя дурочкой, желания которой восставали против реальностей жизни. Но Кондвирамур любила Парцифаля, еще не зная об этом, и любовь позволяла ей принимать чудеса, как нечто само собой разумеющееся, когда их совершал тот, для кого билось ее сердце. Поэтому для того, кто знал о ее чувстве, было совсем не удивительно, что она сделала этой ночью нечто такое, что вообще считала бесстыдным и достойным презрения. Она накинула бархатный плащ поверх длинной белой рубашки и прокралась, никем не замеченная, в спальню Парцифаля. Свечи слабо освещали ее; оробев и упав духом, Кондвирамур опустилась на колени на ковер перед постелью Парцифаля, опасаясь, что он может взять ее, как мужчина женщину. Ее всхлипывания разбудили Парцифаля, он удивленно приподнялся, когда увидел полуодетую королеву перед своей постелью.
  "Госпожа, - сказал он, - не шутите так со мной, садитесь или ложитесь в мою постель".
  Кондвирамур, полная девичьего стыда, и все же увлекаемая еще неизвестным ей желанием, пообещала сделать то, что он требовал, если он не будет прикасаться к ней. Парцифаль был доволен, ему было достаточно для счастья чувствовать тело женщины рядом со своим, большего он еще не знал. Так они лежали друг подле друга, боязливо стараясь не коснуться один другого, и все же снова стараясь, чтобы это произошло.
  Наконец Кондвирамур должна была объясниться, хотя она, что в этом положении вполне понятно, уже совсем не помышляла об этом. И если бы только Парцифаль знал, как в таких случаях держат слово и при этом все же нарушают, то не девственница встала бы из постели. Но, поскольку ничего больше не происходило, кроме того, что он глупо лежал, немного дрожа, с напряженными членами, то она снова вспомнила, что снаружи шла война, а горожане умирали от голода.
  "Позвольте мне пожаловаться Вам на мое горе, - сказала она, - но я боюсь, что сон слетит с Вас".
  Ничего лучшего ей не пришло в голову. Но поскольку начало было положено, слова потекли из ее уст, и она снова стала вполне королевой и женщиной, ищущей защиту. Парцифаль узнал, что король Кламид и его маршал Кинграун опустошили страну и крепости Кондвирамур; ее отец Тампентер был мертв, а она, оставшись сиротой, была беззащитна и в нужде. Ее войско было побеждено, самые сильные из ее людей пали. Кламид хотел взять Кондвирамур в жены, чтобы вместе с ней заполучить и страну, но она скорее бросилась бы из зала в ров у подножья замка, чем подчинилась бы этому жестокому человеку.
  Таким необычным образом его умоляла о помощи прелестная женщина, и это сделало бы мужественным даже труса, а Парцифаль не был бы Парцифалем, если бы не воскликнул прямо в постели: "Как я могу утешить Вас?"
  "Освободите меня от Кинграуна, маршала Кламида, - отвечала Кондвирамур. - Он убил много моих людей. Завтра он придет снова потому, что хочет силой добиться того, чтобы его господин лежал в моих объятьях".
  Уже наступило время, когда должны были бы кричать петухи, но балки под крышей для насеста были пусты потому, что все куры в городе были ощипаны и съедены. Кондвирамур прокралась обратно так же, как и пришла. Им оставалось лишь немного поспать, пока не зазвонят колокола в кафедральном соборе.
  Едва только священник дал благословение, Парцифаль поскакал к воротам города и горячие молитвы горожан и Кондвирамур сопровождали его.
  Там уже появилось войско Кламида и далеко впереди всех Кинграун, который, если верить слухам, сбросил с коней шесть рыцарей, одновременно атаковавших его. Парцифаль отмерил свой разбег очень далеко, и столкновение было таким сильным, что подпруги коней разорвались, как сухие усики хмеля, а сами они остались стоять на ногах. Кинграун и Парцифаль бросились друг на друга с мечами, и не было заметно, что Парцифаль делал это впервые в своей жизни. Кинграуну казалось, что метательные машины швыряли большие каменные блоки в его железный шлем. Он рухнул на землю и Парцифаль поставил колено ему на грудь. Кинграун, который никогда еще не был вынужден присягать противнику на верность, теперь присягнул. Но Парцифаль соглашался принять присягу только в том случае, если Кинграун был готов предложить свои услуги Гурнеманцу.
  Но побежденный воскликнул в отчаянии, что лучше быть немедленно убитым, поскольку ничего другого его не ждет у Гурнеманца: он убил его младшего сына.
  Такого конца Парцифаль не желал ему и он приказал Кинграуну отправиться к Кондвирамур, чтобы присягнуть ей на верность.
  Но с еще большим отчаянием Кинграун возразил: "Я даже не доберусь до замка, уже у ворот горожане искромсают меня своими мечами так мелко, что я буду сверкать, как пыль на солнце".
  Это показалось Парцифалю правдоподобным и не желая, чтобы побежденный распрощался с жизнью в результате мести, он велел ему немедленно отправиться к королю Артуру, передать Куневаре привет от Парцифаля и присягнуть ей на верность.
  "Я служу ей, - сказал Парцифаль, - и она увидит меня веселым не раньше, чем я отомщу за ее оскорбление Кею. До тех пор я не буду присутствовать за столом".
  Кинграун поклялся, а Парцифаль пешком возвратился в город из-за того, что люди сенешаля поймали его коня. Но они были малодушны и не решились больше атаковать после того, как их полководец был так позорно побежден.
  Королева обняла Парцифаля и крепко прижала его к себе.
  "Я никогда не буду женой другого мужчины, только твоей", - сказала она и сняла с него доспехи. Граждане города принесли ему клятву верности и попросили, чтобы он стал их господином - их стране не хватало такого героя.
  Но вся эта радость не позволяла забыть о голоде, который мучил людей. Многие лежали на улицах от истощения и некоторые все еще умирали.
  Ночью поднялся сильный шторм и утром часовые увидели сверху со своих башен два корабля со сломанными рулями и растрепанными в клочья парусами, которые дрейфовали в море. Ветер дул так, что он гнал волны к городу и вместе с ними корабли. Горожане бросились в отчаянной надежде к выброшенным на берег кораблям. Толпясь и толкаясь, они штурмовали лестницы. Их желания были исполнены самым щедрым образом, потому что корабли доверху были набиты хлебом, мясом, окороками, вином, короче всем, что было приятно для желудка. Каждый принялся набивать рот и карманы.
  Парцифаль, когда узнал об этом, приказал под страхом быть повешенным, прекратить такое подлое разграбление. Он велел привести купцов во дворец и предложил им двойную цену за товары. Те, не будучи дураками, тотчас ударили по рукам потому, что знали настроения господ, которые повелевали сегодня так, завтра иначе.
  Снова сок жареного мяса капал на угли и всю ночь напролет в городе ели, танцевали и пили. А Кондвирамур лежала возле Парцифаля и, говорят, они не знали, как следует играть. Три ночи, должно быть, они провели довольно-таки беспомощно пока, наконец, Парцифаль не овладел женщиной.
  При всей наивности этого достопочтимого юноши и целомудренной скромности Кондвирамур, указанное время кажется мне все же слишком длинным, учитывая, что одна ночь уже предшествовала брачной ночи. Никого при этом не было, и обычно писатель рассказывает об этих вещах так, как он это делал сам или хотел бы сделать. Когда бы Парцифаль ни познал впервые женщину, обоим это доставляло радость, и они дарили ее друг другу неоднократно в ту же ночь.
  В то время, когда в замке давали и брали наслаждения, посланец Кинграуна поскакал к Кламиду и сообщил, что войско стоит без предводителя под Пельрапером, а маршал побежден в поединке, отправлен к королю Артуру, чтобы передать там приветы какой-то женщине и вообще оказывать ей знаки внимания. Оруженосец с усердием и с благими намерениями загнал до смерти коня. Ему казалось, что он заслужит благодарность, однако Кламид поколотил его. Как часто господин не трогает господина, но вдвойне возмещает убытки за счет своего холопа. Бедного парня бросили в яму, ему пришлось там голодать; вот как случилось на самом деле.
  На другой день явился рыцарь из войска Кинграуна и сообщил то же самое. Тогда Кламид в тот же час отправился в дорогу, чтобы силой принудить Кондвирамур.
  Перед городом разгорелся горячий бой. Пехота Кламида попыталась проломить ворота и штурмовать стены. Однако горожане сбрасывали тяжелые стволы деревьев на осаждающих, швыряли в их ряды греческий огонь, так что люди и доспехи ярко вспыхивали. Когда таким образом было внесено смятение в ряды врагов, Парцифаль приказал открыть ворота и атаковать самим. Его красное снаряжение сверкало то тут, то там и повсюду он мечом и копьем прокладывал дорогу через толпы врагов. Ненависть горожан была так велика, что они даже убивали раненных. Когда Парцифаль увидел это, он пригрозил им самим смертью, если они не перестанут творить такие злые дела. Сражение длилось до вечера, после чего Кламид со своими людьми отступил. Однако горожане взяли в плен двадцать его рыцарей. Парцифаль приказал давать им еды и питья и всего, чего бы только они ни пожелали. Граждане ворчали, получая меньше, чем их враги.
  "Неверно то, что Вы делаете, господин, - сказала Кондвирамур. - Должен ли собственный народ голодать, в то время как пленные жиреют?"
  "Это не повредит городу", - ответил Парцифаль.
  Три дня он держал пленных в крепости, после чего он приветливо обратился к ним: "Идите, добрые люди, и дайте мне слово вернуться, если я дам вам знать".
  Он дал им выпить еще много вина, так что их лица сделались красными, а после этого отправил их на волю.
  В их лагере подумали, что освобожденные шатались от голода, побежали к ним навстречу и принесли то, что нашлось в запасе. Прибывшие, однако, сказали: то, что им тут предлагают - это пища бедных людей по сравнению с тем, что им давали в осажденном городе. "Даже если вы тут еще год будете осаждать город, то у тех там внутри так много всего, что они еще и вас смогут накормить. Кроме того, у королевы самый красивый муж, которого мы когда-либо видели. Она ведет в Пельрапере приятную жизнь. Осада мало беспокоит ее", - так говорили пьяные.
  Кламид слушал это с негодованием и с завистью. Он послал в город гонца и сообщил: кто бы там ни лежал с королевой, если он избран мужем и королем, пусть выйдет на поединок, тогда будет установлен мир между войсками. На такой вызов Парцифаль рассчитывал: он приказал своим людям сохранять спокойствие, что бы ни произошло во время поединка.
  На следующее утро они оба стояли друг против друга между войсками. Ни одному не удавалось выбросить противника из седла, сколько они ни атаковали друг друга. В конце концов, утомленные кони рухнули под ними. Снова пришлось сражаться на мечах, как перед этим с Кинграуном. Как и ему, Кламиду казалось, что метательные машины швыряли в него крупные камни, так что он потребовал от Парцифаля придерживаться договоренности и приказать своим людям быть любезными и прекратить безобразие. Однако не было никого, кому Парцифаль мог бы приказать нечто подобное; и в то время, как они набивали друг другу шишки, Парцифаль сообщил об этом Кламиду, которого такое заверение скорее лишило мужества, чем дало ему новые силы. Вскоре после этого Парцифаль мощным ударом растянул Кламида на земле. Кровь потекла у Кламида изо рта и из ушей и трава окрасилась в красный цвет.
  "Теперь научись умирать, - гневно воскликнул Парцифаль, - моей жене ты больше не будешь угрожать!" И он сорвал с него шлем и забрало.
  "Остановись! - воскликнул Кламид в смертельном страхе. - Что тебе пользы от моей смерти? Твоя слава не станет от этого больше, чем она уже есть теперь. Я - несчастный, ты - счастливец. Кондвирамур и ее страна - твои. Чего тебе еще желать?"
  Когда Парцифаль услышал, что говорил Кламид, его гнев смягчился. Наверняка он вспомнил Гурнеманца, который советовал ему быть милосердным. Итак, он снял ногу с груди побежденного, велел ему встать и идти к Гурнеманцу, присягнуть ему на верность. Но король точно также пришел в отчаяние, как и его маршал, и попросил избавить его от такого наказания. "Я убил его второго сына, как он сможет мне это простить, - сказал он. - Он человек, а не святой".
  Против этого Парцифаль ничего не мог возразить и потому, что неверно было бы послать своего соперника к Кондвирамур - вора не приводят в дом - он послал его, помня о синяках Куневары, к Артуру, к чести девушки и в угрозу Кею.
  
  Прошло много месяцев. Парцифаль велел восстановить в стране разрушенные дома и заново возделать опустошенные поля. Те, которые в результате войны потеряли свое состояние, получили новое. Парцифаль собрал вокруг себя сильное войско, часто показывался с ним на границах страны и никто не решался нападать на Бробарц. Так страна получила мир, и каждый мог делать свою работу. При дворе проводились многочисленные праздники и турниры. Кондвирамур любила Парцифаля, а Парцифаль любил Кондвирамур. Но все это не могло дать Парцифалю непрерывного счастья. Он тосковал по рыцарским приключениям. Кондвирамур заметила его беспокойство и провозглашала все большие турниры, а если она слышала о странствующем певце, то звала его ко двору. Парцифаль сидел в зале молча, прислушивался к сказаниям, и его тоска становилась такой сильной, что вино потеряло для него свой вкус.
  Однажды утром он сказал жене: "Я давно не слышал ничего о своей матери. Я хочу поехать и посмотреть, как ее дела".
  "Мы могли бы приказать доставить ее сюда, - возразила Кондвирамур, - но я прекрасно знаю, что гонит Вас. Даже если бы я владела любовью всего мира и дала бы ее Вам, ее не хватило бы, чтобы сделать Вас счастливым. Так что отправляйтесь, мне остается боль".
  "Все что я буду делать, должно послужить Вашей славе", - ответил Парцифаль.
  Но Кондвирамур возразила: "Самое большое мое желание - видеть Вас рядом со мной".
  Так они расстались.
  Когда Парцифаль скакал по мосту, он оглянулся, чтобы поклониться Кондвирамур, но она сидела в своей комнате и плакала.
  
  КНИГА ПЯТАЯ
  Парцифаль находит Грааль, не задает решающего вопроса
  и его изгоняют из замка Грааля
  
  Целый день напролет Парцифаль гнал своего коня, не давая покоя ни себе, ни животному: он боялся, что воспоминание о Кондвирамур может заставить его повернуть обратно. Так он проскакал расстояние, которое даже птице было бы трудно пролететь за это время. Когда зашло солнце, он прискакал к озеру, где рыбачили рыбаки. На них была одежда, которую не носят обычно при такой работе. Один показался Парцифалю особенно знатным: его шляпу украшали перья павлина, а его лицо было бледно и бесконечно печально. Этого он окликнул и спросил о приюте на ночь.
  "Господин, - отвечал человек, - здесь никто не живет на тридцать миль вокруг, только неподалеку есть замок, обратитесь туда, если Вы не хотите провести ночь на свежем воздухе. У того края скалы держитесь правее, пока не приедете к крепостному рву. По Вашей просьбе опустят мост. Только смотрите, не заблудитесь. Я хорошо позабочусь о Вашем ночлеге, когда Вы будете там".
  Працифаль поскакал по дороге, которую ему указал Рыбак, и немного позже нашел крепость. Она стояла словно выточенная, окруженная толстыми башнями и высокими стенами. Враги не смогли бы взять ее штурмом, если бы только их не задуло туда ветром, и осада была бы бессмысленной учитывая, что запасов хватило бы, чтобы кормить народы всей земли в течение более тридцати лет; уже не говоря о чудесном камне, который обладал силой накрывать пустые столы и наполнять пересохшие кувшины.
  Парцифаль не знал, как близок он был к счастью, но это должно было принести ему горькие страдания.
  Его пропустили через мост, когда он объявил, что его прислал Рыбак, и приветливо приняли во дворе, на котором трава была высокой и не вытоптанной, потому что уже давно на поле не было веселых турниров. Сердечность людей, казалось, не свободна была от определенной грусти; и при всем здешнем изобилии и богатстве Парцифаль чувствовал себя подавленно. Полный беззаботной силы и здоровья, он казался себе неуклюжим и бестолковым. Он стеснялся своего грубого воспитания. Парцифаль едва решился раскрыть рот, чтобы не сказать чего-нибудь невпопад, попросил только немного воды, чтобы смыть ржавчину с лица и с рук. Камергер принес ему плащ из арабского сукна на редкость ценного. Плащ принадлежал Урепанзе, сестре короля, и она одолжила его Парцифалю, пока для него не сошьют подходящую одежду.
  "Я благодарю вас за доброжелательность и доверие, - сказал Парцифаль. - Счастье с самого начала сопровождало меня, оно и тут меня не покидает".
  Он произнес нескромные слова, но по-другому он не умел.
  В то время как он сидел за столом вместе с рыцарями, и хорошее вино на некоторое время прогнало уныние из зала, перед ним появился человек и воскликнул: "Эй, юнкер молокосос, если Вы набили себе брюхо и пузырь, тогда поторопитесь и идите к нашему господину".
  Парцифаль хотел схватиться меч, но его оружие унесли, и он пожалел о таком легкомыслии. Он сжал кулак так, что кровь брызнула из-под ногтей и закапала на рукава. Он хотел голыми руками убить болтуна. Но рыцари удержали его. Они объяснили, что этот человек имел право говорить при дворе все, что ему заблагорассудится. Его шутовство позволяло легче переносить печаль. Их гостю следовало принимать шутку, как шутку и не делать из этого истории. Этот безобидный человек только хотел сказать, что Рыбак прибыл и предлагает принять его у себя.
  Они провели Парцифаля во второй зал, где с потолка свисали сотни люстр, а стены кругом были утыканы свечами. По сторонам были постелены сотни постелей для отдыха и на них лежали сотни подушек, каждая была достаточно большой, чтобы дать место четырем рыцарям. Возле них лежали круглые, пестрые ковры. В трех каминах, сложенных из мрамора, горели ароматно пахнущие дрова из алоэ. Перед средним очагом на кровать с балдахином облокотился король, и Парцифаль узнал в нем Рыбака в шляпе с павлиньим пером. Радость превратилась у короля в боль, каждый день он умирал заново из-за того, что его поразила болезнь, которую до сих пор безуспешно старались вылечить самые знаменитые врачи. И тут предполагалось, что Парцифаль мог помочь старику в его беде, если бы он не был таким глупым, подчинившись неверно понятому слову, а не человеческому порыву своего сердца. Так робость и слепое благоговение повергли его в смятение и сделали его виноватым.
  "Сядьте возле меня", - сказал король. - Простите сильный огонь в камине и шубу, которую я вынужден носить тут внутри, я мерзну".
  Парцифаль сделал, как ему было приказано, и едва это совершилось, как его глаза увидели удивительное, а его уши услышали ужасное. Оруженосец вбежал в дверь. Он нес копье, с острия которого капала кровь, стекала по рукоятке и окрашивала в красный цвет руки и рукава того, кто его нес. В зале поднялся плач. Это звучало так, словно целый народ кричал от боли. Оруженосец обежал зал один раз и молча исчез туда, откуда он появился. Потом стало тихо. И открылась железная дверь, из которой появились две девушки с венками из цветов в волосах и золотыми подсвечниками в руках. За ними последовали шесть других, тоже прелестных: две девушки с подставкой для столика из слоновой кости, четыре девушки с тонко вырезанной поверхностью стола из граната и яхонта. Они склонились перед хозяином замка и поставили столик у его ног. Княжны положили на стол серебряные ножи, клинки которых были так остры, что даже сталь не могла бы противостоять им.
  Парцифаль не знал, то ли Черт разыграл перед ним картину, то ли Бог показал ему чудо. Он посмотрел на Рыбака, но тот неподвижно облокачивался на свою постель, потому что не мог, ни сидеть, ни лежать. Его глаза глядели устало и печально и не выдавали того, что он думал. Он не ответил на приветствие женщин. И так как стол был готов, появилась Урепанза, и казалось, словно в зале вновь зажгли тысячи новых свечей. В своих руках на зеленом подносе она несла Грааль - исполнителя всех надежд, корень и венец человеческого счастья. Сто рыцарей не могли бы поднять его, но только тот, в ком не было фальши, был способен нести его. Королева опустила Грааль перед Рыбаком, поклонилась и отступила, другие женщины окружили ее.
  Камергер принес рыцарям в зале золотые тазы для умывания наполненные водой, а оруженосцы протягивали белые полотенца. Рыбак вымыл руки и Парцифаль повторил за ним то же самое.
  Далее сотне оруженосцев поручили подойти к Граалю, взять у него хлеб, положив на белые салфетки, и распределить его по столам. Грааль держал наготове все, за чем протягивали руку: горячие блюда и холодные, мясо диких и домашних животных. В маленьких золотых сосудах брали то, что полагалось к каждому блюду: соус, перец, фруктовый сок. Скромный и обжора - все получали достаточно, потому что Грааль обладал небесным плодородием. Красное вино, вино из шелковицы и белое вино - все, что ценили пьющие, давал Грааль. У каждого стола прислуживали четыре оруженосца, двое опустились на колени перед столом и распределяли блюда, которые приносили другие. Секретари заботились о том, чтобы ни один из кубков из тяжелого золота не пропал. Парцифаль должен был признать, что никогда не ел и не пил ничего более вкусного.
  Теперь было бы самое время спросить, что было причиной грусти при таком изобилии. Парцифалю хотелось спросить, и Рыбак ждал этого, этот вопрос обещал ему избавление. Но слово не было произнесено. И хотя еще до сих пор спорят о том, только ли совет Гурнеманца оставить бесполезные вопросы заставил его вести себя так глупо, но я считаю, что настоящая глупость Парцифаля состояла в том, что он не решался думать самостоятельно, принимал веру за знание и слепое подражание за человеческое достоинство. Бездумное послушание сделало его бессердечным.
  Еще пока он так молча глазел, оруженосец принес меч. Его ножны стоили, должно быть, тысячу золотых марок, а в его рукояти был рубин. О клинке шла слава, что он творил чудеса.
  Рыбак, пришло время назвать его имя - его звали Анфортас - дал Парцифалю меч и сказал: "В беде он защищал меня, пока меня не постигли такие жестокие страдания. Возьмите его, я прошу вас, как вознаграждение за недостаточное гостеприимство, которое мы Вам оказываем".
  Еще отчетливее он не мог дать понять Парцифалю. И осталось невысказанным то, что он думал в своей бесконечной боли, мало заботясь о придворных приличиях: спроси же, наконец, парень. Что еще должно произойти, чтобы ты открыл рот. Марс снова вступил на свой путь, яд в моей ране горит.
  Но Парцифаль только молча поклонился и взял меч, который в его руках был легким, словно прутик с куста ивы.
  "Если Вы сумеете его правильно понять и направлять, - сказал старик, и ему стоило усилий оставаться радушным, - Вы всегда будете побеждать, и он защитит Вас от ран".
  Парцифаль мысленно превозносил мудрого Гурнеманца который, как он полагал, оградил его от глупого поведения; и теперь он за свою скромность получил вознаграждение. Парцифаль положил меч на колени и смотрел на Рыбака, словно хотел сказать: ты не смог бы дать его никому более достойному.
  Тщеславие верный спутник глупости.
  Анфортас прислонился к постели. Он являл собой картину несчастья. То, что накрывали к столу, снова унесли. Королева вынесла Грааль. Для нее он был легким, как пушинка.
  "Ваша постель готова", - сказал Анфортас.
  Парцифаль нашел ложе, которое манило его лечь, как белое тело девственницы. Оруженосцы раздели его, он велел им идти, но едва они вышли, появились четыре девушки, чтобы посмотреть, удобно ли ему было лежать, и доволен ли он вообще. Парцифаль застеснялся своей наготы, прыгнул под простыню и натянул ее до подбородка.
  "Господин, - заговорила одна, - не могли бы Вы ради нас еще немного повременить со сном". Она протянула ему вино и яблоки.
  Парцифаль взял ее за руку и пригласил сесть к нему. Но она возразила: "Если бы я сделала это, господин, Вы вскоре пожелали бы, чтобы я служила Вам иначе, чем яблоками и вином". Они шутили, и Парцифаль вскоре забыл о простыне. Неохотно они расстались, когда пришло время.
  Парцифаля мучили плохие сны. Мечи с треском валились на него и копья вонзались ему в сердце. От страха он пропотел до костей и проснулся от собственных стонов. Уже занималось утро. Парцифаль позвал оруженосцев, чтобы они принесли ему одежду, но ничто не шевельнулось. Ему пришлось ждать, он снова уснул и проснулся только тогда, когда наступил ясный день. На ковре лежала его одежда, доспехи и два меча: его собственный и Рыбака. Это удивило Парцифаля, потому что так не встречали гостя. Но, может быть, владельцу замка грозила внезапная опасность, и у него не осталось времени достойно принять у себя Парцифаля. Тогда он немедленно собрался в дорогу, чтобы защитить короля, нашел во дворе своего коня и при нем щит и меч. Он чувствовал себя сильным и полным боевого задора. Прежде чем вскочить на Кастилиана, он еще раз побежал в крепость, но хотя Парцифаль громко кричал, никто его не слышал, или никто не хотел слышать. Тогда он снова вернулся и с проклятьями вскочил на коня. Ворота крепости были открыты, мост был опущен и трава потоптана конскими копытами. Парцифаль больше не сомневался, что все отправились сражаться и оставили его спать. В бешенстве он проскочил рысью мост, намереваясь поспешить за пропавшими. Но едва только он проехал ров, оруженосец, который незаметно притаился, поднял переднюю часть моста так, что она ударила коня по лодыжкам и он чуть не свалился. Парцифаль испуганно огляделся вокруг: он не был готов к такому прощальному привету. Когда Парцифаль хотел спросить, что бы это значило, оруженосец закричал: "Убирайтесь! Вы - гусь, солнце не будет больше светить Вам. Если бы Вы раскрыли рот, Вам достались бы нечто такое, как никому другому на земле".
  Парцифаль не поленился прокричать ему, чтобы он объяснил ему подробнее такой глупый вздор, но оруженосец притворился глухим и захлопнул ворота крепости.
  Так стоял Парцифаль и ничего не понимал; у него было чувство беспокойства, словно он бросил жребий. Но он был молод и не создан для того, чтобы поддаться колебаниям, перед ним еще лежал свежий след коней, который должен был привести его к загадочному хозяину замка. Но внезапно широкий след разделился. Парцифаль поехал вначале вправо, приехал к реке и не знал куда двигаться дальше. Он поскакал назад, повернул налево, но вскоре след стал узким и, наконец, потерялся на каменистой почве.
  Поскольку у него больше не было цели, Парцифаль отпустил поводья коня и скакал час за часом без еды и питья. Сияющий день казался ему потухшей свечой, а пение птиц казалось траурной песней. Он не обращал внимания на дрогу и на то, что его окружало. Вдруг, он услышал громкий плач, посмотрел и во второй раз обнаружил Сигуну, не узнав ее. Боль состарила ее раньше времени. Сигуна тоже не узнала Парцифаля, видя, что он одет в красные доспехи.
  "Приветствую тебя, женщина, - сказал Парцифаль, - хотя я не могу взять у тебя твое горе, но все-таки я хотел бы смягчить его".
  Сигуна ответила: "Скачите дальше без промедления, господин, если Вы хотите остаться в живых. Здесь ужасная глушь. И уже многие, которые прискакали сюда в веселом настроении, нашли горький конец. Как Вы вообще попали сюда?"
  Парцифаль сказал, где он провел ночь, но Сигуна не поверила ему. Не следует, сказала она ему, платить ложью за доверие. На 30 миль вокруг нет никакого жилья, только тот таинственный замок Монсальвеш, который некоторые ищут, но никто не находит. Хозяин замка страдает от ужасной болезни. "Может быть, - сказала она, - он освободился бы от болезни, если бы счастливый случай привел Вас в Монсальвеш".
  "Я был там!", воскликнул Парцифаль, и тут Сигуна узнала его по голосу и позволила ему узнать себя. О горе, подумал Парцифаль, куда девался ее алый рот и ее кудрявые темные волосы, повсюду, куда она идет, она тащит за собой мертвеца.
  "Оставь в покое, дорогая тетя, твоего несчастного спутника, - сказал он.- Мы приготовим для него могилу".
  А она в ответ: "Ты даешь мне совет, не менее плохой, чем та служанка, которая предостерегала свою госпожу, чтобы она не пускала убийцу ее мужа в свои покои".
  "При всем том, что ты делаешь, подумай об одном, - возразил Парцифаль: - причитания не оживят мертвого, он убьет со временем тебя самое".
  Но сколько он ни уговаривал Сигуну, она не хотела ничего слышать о том, чтобы расстаться с Шионатуландером. Ее страстным желанием была не жизнь, а смерть.
  "Если меня что-то и смогло бы обрадовать в этой жизни, то только то, что ты принес излечение несчастному Анфортасу, - сказала она. - Я вижу, ты носишь его меч, значит - это правда. Грааль принадлежит тебе. Все, кто живет на земле, должны служить тебе. И нет такого желания, которое у тебя не исполнилось бы. Меч обладает свойством выдерживать первый удар, но не второй. Если он сломается, тогда поспеши в Карнант. Там есть родник. Зачерпни оттуда воды и полей ее на меч до наступления утра. Тогда он снова станет целым и острее, чем прежде. Какой бы силы удар ты ни наносил, он никогда не потеряет своего блеска. Но чтобы воспользоваться им, нужно слово. Я надеюсь, ты его не забыл. Если ты его знаешь, то горе и страдания минуют тебя, а в силе никто не сравнится с тобой. Ты задал Анфортасу вопрос?"
  "Какой вопрос?" - возразил Парцифаль.
  "Проклятый человек, - в отчаянии воскликнула Сигуна, - почему я должна видеть тебя. В тебе нет сострадания. Иди. Тебя будут избегать, у тебя не будет счастья".
  Не помогло то, что он ссылался на свое незнание и просил, чтобы она посоветовала ему, как он смог бы снова исправить свою ошибку. Сигуна прогнала его прочь. Так он удалился в отчаянии и в еще большем замешательстве, чем из Монсальвеша.
  Из-за дневной жары и от душевных страданий пот катился у Парцифаля по лицу и по спине. Он снял шлем, развязал кольчугу, которая защищала его лицо, и ехал некоторое время так в глубоком раздумье. Ему было непонятно, почему он был виноват в страданиях короля Грааля. Оскорбления оруженосца, понятно - он был грубиян, если бы Парцифаль встретил его во второй раз, он бы намял ему бока; но Сигуна - она была воспитанной и была его тетей. Однако, она была женщиной, у которой убили любимого, это некоторых уже свело с ума. Сама помешанная, она и в других видела дураков. И ее собственная вина не позволяла увидеть ей в мире ничего иного, кроме опять же и только вины. Так он скакал по дороге и утешал себя в своей печальной судьбе. Он снова увидел солнце дня, услышал пение птиц и ветер в листьях деревьев.
  Тут он заметил впереди себя двух всадников - мужчину и женщину. Женщина ехала верхом на жалкой кобыле. Ребра клячи виднелись сквозь кожу, вообще она была тощей, как сухое дерево. Ее косматая грива спускалась до копыт, которые не были подкованы, глаза ввалились. Было удивительно, что она вообще могла насилу тащиться. Какова была кляча, таково было и снаряжение: уздечка из лыка, хомут и лука седла помяты и разорваны. И все это было связано веревкой. Женщина выглядела еще более жалко. Платье было разорвано кустарником и шипами. Чтобы оно не соскользнуло с ее тела, она перевязала его бечевкой. Там, где лохмотья защищали ее тело, кожа была белой, как перья лебедя, но в остальном солнце сожгло и иссушило ее. Только ее губы были мягкими и обольстительно красными, и тот, кто разбирался в женщинах, умел узнавать женщину по ее губам, а не по ее платью.
  Парцифаль поскакал возле нее и проговорил: "Я приветствую Вас, благородная женщина. Как случилось, что Вы в таком плачевном состоянии едете верхом?"
  Едва увидев Парцифаля, она узнала его, хотя он выглядел в своих доспехах более мужественным и красивым, чем тогда, когда он ворвался в ее шатер и украл у нее пряжку и кольцо. Однако он настолько не умел разглядеть человека, что не узнал Ешуту так же, как он не узнал Сигуну. Только когда Парцифаль спросил, кто ее так опозорил, - а она ответила, что он мог бы поискать у себя самого, может быть, еще найдет у себя в карманах кольцо и пряжку, - тут он узнал, кто был перед ним. Ешута заплакала и слезы закапали на ее белые груди, которые были крепкими и высокими, словно выточенными резчиком по дереву. Она застеснялась своей наготы и попыталась прикрыть ее руками.
  Я пришел в мир, чтобы приносить несчастье, - подумал Парцифаль. - В шутовском наряде или в рыцарском - моя награда брань, мне платят презрением.
  "Возьмите мой плащ, - сказал он, - я прошу Вас. Если Вы позволите, я останусь с Вами, и никто впредь не отважится опозорить Вас".
  Но в это мгновение она не могла бы услышать ничего ужаснее, чем это. И хотя он был причиной ее несчастья, она была все же расположена к нему и боялась, что Орилус, который скакал только на небольшом расстоянии впереди нее, мог убить его. Она попросила Парцифаля больше не говорить с ней, а быстрее проскакать мимо, словно они не были знакомы друг с другом. Орилус, как она заметила, уже обратил внимание, попридержал коня и часто оглядывался. И оттого, что Парцифаль медлил, она рассердилась и воскликнула, что он может убираться потому, что впереди едет ее муж, еще яснее ей не следует выражаться. Достаточно уже случилось несчастья из-за его неотесанного поведения. И даже если бы его снаряжение было из золота, олух остается олухом.
  Гнев был ей к лицу. Однако у Парцифаля он вызвал реакцию противоположную той, которую он должен был вызвать. Женщине, так захотел Парцифаль, нужно было снова вернуть права, и он решил позаботиться об этом. Не обращая больше внимания на ее гнев и страх, он нахлобучил шлем, схватился за копье и громкими криками погнал коня быстрым галопом.
  И вот копья разлетелись вдребезги и от удара мечей посыпались искры. Ешута ломала в отчаянии руки, она не знала, кому она должна была желать победы. В ней боролись страдание и наслаждение, и ей пришлось признаться, что она никогда еще не видела более красивого рыцарского поединка. Снова и снова мужчины разбегались и набрасывались друг на друга. Железные кольца, защищавшие их колени, рвались от мощи удара.
  "Я приготовлю вам мягкую постель", - закричал Орилус и обхватил Парцифаля, чтобы притянуть его к себе.
  Это было его ошибкой: Парцифаль тоже схватил Орилуса и поднял из седла, словно вязанку соломы. Крепко обхватив его и держа, он соскочил с коня и прижал Орилуса, хотя тот не вполне изыскано дрыгал ногами, к стволу дерева, который как раз подвернулся для этой цели.
  Орилусу не хватало воздуха, он опасался, что Парцифаль может продавить ему грудь. Он поднял руку в знак того, что сдается, и Парцифаль позволил ему немного вздохнуть. Вместе с тем он принялся бранить Орилуса за его глупое поведение по отношению к такой чудесной женщине и потребовал, чтобы он снова признал Ешуту герцогиней и своей женой. Тут герцог принялся бесконечно высокопарно болтать, как приличествовало его достоинству о том, что его шлем ковали в Толедо, накидку и военный мундир ткали в Александрии, а штаны сшили в Анжу. И хотя в этот момент он лежал, растянувшись на стволе дерева, кряхтя и жадно хватая ртом воздух, он все же не забывал, кто он был, а именно: Орилус де Лаландер, который победил восемь рыцарей Круглого Стола короля Артура.
  "Так быстро не произойдет то, что Вы бесчестно требуете от меня, - воскликнул он.- Подумайте, Вы меня еще не победили. Один, я думаю, уличит другого, тогда наша ссора будет решена".
  В ответ на это Парцифаль снова прижал герцога к стволу дерева так, что у бедного человека кровь брызнула из носа и изо рта. В смертельном страхе Орилус пообещал все, но как только он почувствовал, что самое опасное позади, он снова принялся торговаться. Но на этот раз он начал это хитрее.
  "Вы могли бы приказать мне любить мою жену, но как я прикажу это моему сердцу, - сказал он. - Если Вы мне что-то приказываете, тогда Вам следует показать мне, как это можно сделать. Придумайте что-нибудь другое. Мой бат - король двух стран, он любит меня и заплатит за мою свободу все, что Вы потребуете. Вдобавок я предлагаю Вам мое герцогство в ленное владение. Вы доказали мне, что для меня не позорно стать Вашим сопровождающим, только освободите меня от исполнения того, что Вы требуете. Я вынужден был пообещать это потому, что хотел остаться в живых, но все же, не смог бы сдержать свое слово".
  При всей силе воли и мужской силе у Парцифаля был мягкий характер. Его гнев быстро сменялся состраданием, если только другой умел произвести впечатление искренности и отчаяния. Он все еще глубоко верил в добро в мире и старался понять все, и хотел простить все; именно поэтому он неожиданно стал виноватым и угодил в лапы заблуждения. Уныло произнесенные слова того самого самодовольного Орилуса тронули его, и, хотя он называл его дураком, который совсем не заслуживал такой целомудренной женщины, он перестал лезть в душу к этому человеку и поручил ему ехать к Артуру, служить Куневаре и пугать Кая. Орилус поклялся сделать это, и Парцифаль освободил его.
  Герцог сидел на пеньке, и у него было скверно на душе. Он видел свою жену, сидящую на кляче, и боязливо глядящую на него, Орилуса; теперь тем более его охватило чувство беды, к которому примешались стыд и гнев.
  "Всем этим я обязан Вам, - сказал он жене. - Вы погубили мою славу и честь. Но что поделать, что пропало, то пропало. Вы - победитель, подойдите и примите поцелуй покаяния. Когда-то я думал, что умирать легче".
  Ешута проворно спрыгнула с лошади, чего нельзя было ожидать от ее изможденного тела. И, хотя у Орилуса все еще капала кровь из носа, она покрыла поцелуями его лицо.
  Часть пути они проскакали втроем. Парцифаль непрерывно размышляя о том, чтобы вновь соединить Орилуса и Ешуту в любви видя, что не только женщина страдала от ревности мужчины, но и его самого она изводила. Так они приехали к укрытой в скале келье, на которую они наткнулись. Отшельника не было дома. Только пестро раскрашенное копье было прислонено к скале, а в мрачной келье, устроенной в пещере, виднелся ковчег для святых мощей. Это был скит Треврицента, брата Анфортаса, про которого позже будет рассказано больше. В это время он бродил по лесу и собирал коренья.
  Побои и кровь из носа не смогли заставить Орилуса снова полюбить свою жену, и тогда Парцифаль попробовал другое, потому что чувствовал себя виноватым в ссоре супругов. Он прикоснулся к ковчегу и поклялся всеми святыми, своей честью рыцаря и своим блаженством теперь и навсегда, - он бросил, как можно видеть, очень многое на весы, - что украл у женщины пряжку и кольцо, в остальном он был тогда наивным пареньком, но не мужчиной. И если Орилус, как он предполагал, еще не лишил девственности свою жену, то и клятвы не были нужны, это легко было проверить.
  Когда таким образом воздали должное гордости и тщеславию Орилуса, он обнял не без умиления жену и прикрыл ее наготу своим плащом, забывая жестокость, с которой он долгое время мучил ее.
  В тот же час Парцифаль покинул снова помирившуюся пару, хотя муж и жена просили его сопроводить их до свиты герцога. Еще раньше Парцифаль все-таки взял себе пестро раскрашенное копье: оно ему очень понравилось, и он не смог противостоять искушению.
  Орилус и Ешута отправились к своей свите, где их приняли с радостью. Ночью Ешута делила ложе со своим мужем, плакала и целовала его. Как говорит пословица: "У заплаканных глаз сладкие губы".
  На следующее утро Орилус велел своим людям отправляться в Лаланд, сам он поехал с женой на берега Плимицоля, где, как он знал, находился Артур со своим двором.
  Там, говорят, стояло такое множество шестов для шатров, как деревьев в Шпессарте. И женщин было в изобилии, а рыцарей еще больше. Если у кого-то была красивая жена, я бы не советовал ему отправляться с ней в такую сутолоку. Там болтают, наклоняют головку, бросают взгляд и вот уже приходит время и жалит любовь. Любовник, правда, не лучше, чем муж, но он новый.
  Орилус, добравшись до лагеря, преклонил колени перед Куневарой и присягнул ей на верность, хотя юмор был в том, что барышня была его сестрой; она тотчас узнала его по его драконам, которых он носил как герб на своих доспехах.
  "Что это значит, - воскликнула она, - ты - мой брат".
  Но клятва есть клятва, так по крайней мере думал Орилус. Миру и рыцарям нужен свой закон, если они хотят победить. И он поднялся не раньше, чем она поцеловала его и велела встать.
  "Мне неприятно, что тебя поколотили, сестра, - сказал он так, что это мог услышать каждый, - пора смыть этот позор".
  Кею следовало бы позаботиться о герцоге и герцогине, как о гостях двора, это была его обязанность, он был сенешаль. Не то, чтобы он боялся Орилуса, но постепенно ему становилось не по себе оттого, что одного рыцаря за другим посылали ко двору служить Куневаре. Он попросил Кинграуна обслужить гостей вместо него, вспомнив, что тот сам был в лучшие времена сенешалем при дворе Кламида. "Дай ему вдоволь поесть и позаботься о нем как следует, дорогой друг, - сказал Кей. - И не забудь, что хорошая постель уже сделала некоторых буйных мужчин кроткими".
  И в самом деле, утром Орилус выглядел мягче, а Ешута ласковее.
  
  
  КНИГА ШЕСТАЯ
  Парцифаль становится рыцарем Круглого Стола короля Артура,
  посланница Грааля проклинает его,
  он отрекается от Бога и от своей прошлой жизни
  
  Артур тоже лежал ночью возле своей жены. Однако она оказывала ему меньше знаков внимания, чем Ешута Орилусу.
  "Долго еще ты собираешься смотреть, как тебе ко двору присылают одного побежденного рыцаря за другим, - сказала она. - Этот человек, кто бы он ни был, может стать опасным для тебя. Пошли рыцаря, чтобы привести его ко двору. Только когда он станет твоим другом, тогда тебе будет принадлежать его сила".
  Артур напротив полагал, что такого героя он не может просить прийти, он сам должен разыскать его.
  Жене показалось, что Артур больше не был Артуром и уязвленная она сказала: "Я желала бы, чтобы ты был таким же сильным, как и умным".
  "Ты болтаешь, как гусыня, моя дорогая Гиневра, - возразил он. - Умный сумеет склонить на свою сторону сильного, но сильный умного - редко".
  Он встал, накинул плащ и вышел из шатра: стареющая женщина докучала ему. Бродить в этих местах было опасно, Монсальвеш был близко. Повсюду можно было наткнуться на рыцарей Грааля. И при всей их избранности они не были слишком щепетильными, а просто сразу убивали все, что приближалось без их желания к крепости Грааля. Некоторые из людей Артура были задирами, их легко было спровоцировать. Не следовало ввязываться в войну с рыцарями Грааля, он - и это Артур знал - проиграл бы.
  Поэтому, когда настал день, он созвал своих приближенных и сказал:
  "Я хочу поехать искать Красного рыцаря. Наш Круглый Стол без него будет неполным. Однако, местность здесь полна опасностей. Поклянитесь мне, что никто не даст вовлечь себя в бой, что бы ни произошло. Если вы увидите чужих рыцарей с поднятыми к бою копьями, не скачите сразу же на них, словно бешеные псы. Если бой необходим, я отдам приказ".
  Каждый из его людей поклялся и скрепил рукопожатием то, что требовал король.
  
  Между тем Парцифаль скакал своей дорогой. Если еще накануне было тепло, то сегодня пошел снег. Мир казался Парцифалю полным путаницы. Несчастье сопутствовало счастью, отчаяние сопровождало надежду, ложь - правду. Снег мягко падал и покрывал траву, цветы и дороги. Вечером к Парцифалю прилетел прирученный сокол, который заблудился во время соколиной охоты. Они провели ночь в лесу; птица мерзла не меньше, чем человек. Едва забрезжило утро, Парцифаль собрался в путь, но в глубоком снегу он не находил больше пути и спотыкался вместе с конем о лежащие поперек дороги стволы деревьев и камни. Наконец лес распахнулся, и Парцифаль увидел на лугу тысячу или даже больше диких гусей, их гогот заглушал все. Сокол был голоден и тут же с высоты устремился на добычу. Гуси с криками взлетели. Одну сокол все-таки ударил, она неровно пролетела еще немного над Парцифалем и рухнула на землю. При этом три капли крови из ее раны упали на белый снег. Когда Парцифаль увидел кровь на снегу, его околдовали странные чары. Возможно оттого, что он в первый раз почувствовал свое одиночество и ужаснулся ему, и тоска о человеке, у которого он мог бы искать спасения, захлестнула его. Поэтому неудивительно, что капли крови превратились для него в слезы Кондвирамур, которые она пролила утром, когда он ушел от нее, а снег - в ее белую кожу, на которую они капали. Он больше не мог отвести взгляда от картины, которая померещилась ему на снегу, и стоял там, словно погруженный в глубокий сон.
  Таким нашел его паж Куневары, который с посланием своей госпожи отправился в путь в Лаланд. Он оторопел, увидев чужого рыцаря, стоящего так близко к шатрам короля Артура, к тому же воинственного, как ему показалось: его шлем был помят, щит был разрублен, а копье поднято. Паж немедленно повернул обратно и, едва попав в лагерь, закричал: "Фу, фу! Вы - трусы! Круглый Стол осквернен. Кто-то проскочил мимо вас".
  Тут поднялся шум и началась полная неразбериха: один рыцарь спрашивал другого, где состоится поединок. И когда сказали, что некто стоит в поле, готовый к поединку, тогда они все пожалели о торжественном обещании, которое дали Артуру. Наиболее бурно вел себя Сеграмор. Он был настоящим задирой, и как только он чуял где-нибудь бой, он появлялся там. Нигде Рейн не был достаточно широким, чтобы это помешало Сеграмору переплыть с одного берега на другой для кровавой драки. Тем, кто хотел его удержать, следовало бы связать его веревкой. Короче, он бросился в королевский шатер, раздавая оплеухи оруженосцам, которые хотели его остановить. И, поскольку он уже вошел в раж, он сорвал с постели спящего Артура одеяло из собольего меха, под которым появилась и королева.
  Гиневра, говорят, несмотря на сумасбродную шутку, засмеялась от всей души. И если кому-то это кажется неправдоподобным, тот пусть подумает, что лучшие времена Артура миновали, а женщина была все-таки женщиной и у нее были кое-какие желания, которые при всей мировой славе Артура оставались неудовлетворенными. Этим объясняется неровное поведение Гиневры, то сварливое, то в другой раз удивительно терпеливое; так чрезмерная скромность внезапно могла превратиться в бесстыдство.
  Предание сообщает только о славе человека, что он в жизни задолжал, не сообщается.
  Артур, так внезапно вырванный из сна, конечно в ярости схватился за меч, но сам признал, что это будет не по-королевски, наброситься в рубашке на Сеграмора, одетого в доспехи; кроме того, ему было холодно, и он снова забрался под одеяло из соболей рядом с женой.
  "Что за дурацкая выходка!" - воскликнул Артур.
  Сеграмор преклонил колени перед королевой - он прекрасно знал, к кому обращаться в таких делах - и проговорил: "Вы моя тетя, повелительница и благоволите ко мне, я прошу Вас о ходатайстве. Чужой дерзко угрожает нам. Похлопочите перед Артуром, чтобы я обучил приличиям этого отчаянного смельчака".
  Гиневра повернулась к своему мужу и сказала: "Ты слышал, чужой угрожает нам".
  У Артура не было ни малейшего желания дать переиграть себя таким образом. Молодой человек вообще в последнее время чересчур сблизился с его женой. Не то, чтобы он, Артур, ревновал, просто он был достаточно умен, чтобы понять то, что Гиневра не осознавала или не хотела осознать, потому что это льстило ей: Сеграмор искал свою выгоду и втайне насмехался над стареющей женщиной.
  "Ты принес мне клятву, как и все другие, - сказал Артур, - так что сдержи ее. Если я позволю тебе, скоро придет второй. Это, должно быть, рыцарь Грааля. Они вступают в бой только, когда на них нападают".
  Гиневра не хотела позволить уйти без награды из шатра своему красивому кузену, который так учтиво стоял на коленях перед ее постелью, а если, как она считала, Артур боялся войска Грааля, то хотя бы Круглый Стол не должен был приобрести репутацию трусов.
  "Вокруг говорят, - сказала она озлобленно, - что король Артур любит еду и питье больше, чем меч. Если враги проникнут в этот шатер, ты будешь противостоять им не с мечом, а с полным бокалом вина".
  Артур знал свою жену и знал, что если она вбила что-то себе в голову, она не даст покоя. А ссора была ему ненавистна до глубины души.
  "Иди, - сказал он поэтому Сеграмору, - и делай то, чего не можешь не делать. Вы вынуждаете меня быть таким же безрассудным, как вы сами".
  Сеграмор радостно вскочил, поцеловал Гиневру и выбежал из шатра. Полный боевого задора, он поскакал навстречу Парцифалю. Бубенчики на доспехах и на седле звенели звонко, и звон разносился далеко.
  Но Парцифаль ускользнул из этого мира; он не слышал ничего и не видел ничего, кроме крови на снегу, которая казалась ему символом его любви, его жизни и его напрасных стремлений. Чем был весь этот блеск и слава, за которыми он гнался. Куда бы он ни попадал, он видел слезы, слышал вопли и стенания. Он сам в своем стремлении к рыцарскому достоинству убивал, опозоривал и бросил свою жену. Счастье осталось в пустоши под Солтаной, в пении птиц, болтовне служанок в поле и нежности матери, которая советовала ему вернуться, если он почувствует себя одиноким и разочарованным в заблуждениях света. Он хотел обратно, но больше не находил пути.
  Солтана была потеряна для него навсегда.
  Сеграмор приблизился к Парцифалю на такое расстояние, чтобы его было слышно, и кричал: чтобы поскорее разделаться, лучше всего было бы сразу сдаться, если уж он его сбросит в снег, то ничего не сможет гарантировать. Чувствительность не в его, Сеграмора, характере.
  Парцифаль сидел, не изменив позу, застыв на месте, верхом на коне. Сеграмора раздражал этот окаменелый малый, он сам любил, когда перед боем оскорбления подогревали дух и тело. Без отклика удовольствие было неполным. Поэтому он, недолго думая, поскакал с поднятой пикой на Парцифаля и наверняка заколол бы беззащитного насмерть, если бы Кастилиан, конь Парцифаля, не был выдрессирован на подобные атаки. Не дожидаясь приказа своего наездника, он поскакал навстречу врагу, тем самым отобрав у Парцифаля картину, которая зачаровала его. Как раз вовремя Парцифаль обнаружил опасность и уже первым ударом он скинул Сеграмора с коня. Он сделал это, как делают неприятную работу, стараясь побыстрее выполнить ее, чтобы снова иметь возможность обратиться к тому, чего желаешь.
  В то время, как он снова погрузился в скорбное глубокое размышление, Сеграмор хромая отправился обратно в лагерь, где его встретили многочисленными насмешками и хохотом.
  "Эй! Гей! - сердито воскликнул он. - Прикусите языки. Вы знаете так же, как и я, что рыцарство - это игра в кости. Самый лучший корабль однажды тонет во время шторма. Пойдите сами и сделайте это лучше".
  Кей, который, как мы видели, больше заботился о славном имени своего господина, чем он сам, тотчас побежал к Артуру и сообщил, что случилось постыдное. Он потребовал разрешения поскакать самому, чтобы смыть позор с Круглого Стола, в противном случае ему придется отказаться от службы у короля.
  Случилось то, чего опасался Артур. И хотя он был в равной степени королем над своими людьми, он все-таки не был им. Артур, который был рыцарем для всего мира, меньше мог влиять на сознание, чем установленные правила, которые держали в плену как умного, так и дурака, только с той разницей, что глупец не знал о принуждении и считал, что он свободен.
  Артур сделал единственное, что он мог сделать в своем положении: он предоставил события их собственному течению, надеясь, что счастливая судьба сможет повернуть к лучшему то, что глупцы привели в движение.
  Между тем Парцифаль проклинал день, когда ему встретились те три рыцаря, которых он в своей простоте принял за Бога. О, рыцарь Бог, за новое счастье всегда платишь старым и, в конце концов, остаешься обманутым. Если он не мог найти дорогу обратно к матери, тогда Кондвирамур должна была бы дать приют его одиночеству и надежду его отчаянию. На мгновение ему показалось, что только любовь могла подхватить обрушивающийся мир. Но эту мысль, едва подумав, он тотчас отбросил снова и обозвал любовь обманщицей, которая захватывала мужчину и женщину короткими радостями и после давала им долгие страдания. И все-таки он не мог сбросить с себя тоску о своей жене. Я хотел бы вместе с ветром лететь впереди любви, думал он, но ни одна буря не будет такой быстрой, как она. Если я упрекну ее, моя жалоба станет песней, мое проклятие - новым желанием. О, мы - неисправимые!
  Кей не остановился в таком отдалении от Парцифаля, как Сеграмор, он подскакал к нему так близко, что мог коснуться его. И он сделал это древком своего копья таким образом, что нанес ему удар по шлему. Парцифаль не шелохнулся даже тогда, когда Кей пригрозил избить его, как осла, который лениво тащит мешки на мельницу.
  Тогда Кей отмерил разбег, поскакал на Працифаля и швырнул его коня в сторону. Таким образом, Парцифаль во второй раз лишился картины на снегу, он пришел в себя, увидел опасность и принял бой. Кей своим копьем пробил отверстие в щите Парцифаля. Однако тот отплатил ему таким богатырским броском, что лошадь и наездник ударились о ствол дерева. Конь тут же пал замертво, Кей же сломал правую руку и левую ногу.
  Можно было бы предположить, что действительность, наконец, достаточно сильно воздействовала на Парцифаля, чтобы вывести его из опасной отрешенности. Но погрузившись однажды в сомнения, он больше не знал, что было жизнью и что грезой. Он был в состоянии, в котором его жажда понять правду жизни была сильнее, чем желание обращать внимание на эту жизнь. Так Парцифаль рисковал уничтожить то, что он хотел узнать. И оттого, что он давал чувствам больше места, чем мог одобрить разум, найдя новые истины, он тотчас впадал в новые заблуждения.
  Кея его люди оттащили к шатрам. Немало было таких, которые радовались его неудаче, он уже делал выговор некоторым лицемерам и обманщикам. Все больше и больше двор Артура становился местом сборища пестрой толпы, вооруженные рыцари и сброд перемешивались с почтенными людьми. Я склонен утверждать, что Кей был последним представителем ушедшего времени. Он пытался удержать то, что давно уже было потеряно и оттого, что обстоятельства не давали ему возможности закончить трагически, его жизнь и его поведение не лишены были комизма.
  Гаван, племянник Артура - он встречался нам мальчиком в Конвалуа, в том месте, которое Герцелойда назначила для турнира, - был привязан к Кею из-за его беззаветной верности королю и поэтому был глубоко поражен, когда его так искалеченного принесли в лагерь. Он проклинал бой, в котором этот храбрый и верный человек стал калекой.
  Однако Кею не понравились жалобные возгласы Гавана и он сказал сердито: "Так ведут себя старые женщины". Одновременно он раздумывал, как бы ему соблазнить Гавана, чтобы тот пренебрег запретом Артура и восстановил честь рыцарей Круглого Стола. И поскольку он мог быть то хитрым, то грубым, когда приходилось надзирать за тем, что предписывали правила, он сказал: "Вы племянник моего господина и мне следовало бы служить Вам, как я служил Артуру. Бог знает, если бы тот парень, там на поляне, повредил бы Вам только мизинец, я бы подставил свою голову, чтобы отомстить за это. Но я не смею просить Вас доставить мне удовлетворение, Вы для этого слишком высокого происхождения. Идите и не позволяйте, чтобы я Вас принуждал к чему-то, что могло бы принести Вам страдания. Тот человек в поле умеет наносить удары, он не знает страха. Не торопитесь, здесь нет мягких женских волос, чтобы привязать Вас к постели, тогда подумайте, по крайней мере, о Вашей матери. Насколько я знаю, ее украл волшебник Клиншор, сохраните себя для нее. Я уверен, что она посоветовала бы Вам лучше уйти, чем браться за меч".
  "Не утруждай себя понапрасну, - возразил Гаван. - Твоя насмешка может подействовать на мальчика или на дурака. Ты верный человек но, чтобы уберечь друга от несчастья, потребуется нечто большее".
  Он велел привести коня и поскакал безоружный из лагеря, убежденный, что если он встретится с незнакомцем мирно, тот тоже ответит мирно. Однако, когда Парцифаль не ответил на его вежливое приветствие, Гаван сказал: "Вы не правы господин в том, что не отвечаете на приветствие. Я пришел без оружия не потому, что боюсь Вас. Вы стоите в полном боевом снаряжении перед нашим лагерем, вызываете короля и побиваете двоих его людей. Достаточно повода, чтобы научить Вас хорошим манерам. Но я приглашаю Вас поскакать со мной к королю и быть нашим гостем".
  Он мог бы с таким же успехом говорить с мертвым, его слова не возымели бы большего воздействия.
  Гаван сошел с коня, обошел несколько раз вокруг Парцифаля и вскоре понял, что этот человек не имел никаких злых намерений. Что-то держало его вдали от мира, погруженным в мечты, а так, как он сидел на коне, его мог бы убить ребенок. Было непостижимо, как Парцифаль смог так отделать Сеграмора и Кея. Он обратил внимание на то, что Парцифаль неотступно уставился в одну точку. Гаван проследил за его взглядом и увидел на снегу три капли крови, но это не произвело на него впечатления. Ему казалось неправдоподобным, что была связь между этими каплями и болезненным оцепенением человека. Но поскольку ни оклики, ни толчки, ни удары не помогали, Гаван попробовал последнее: он накрыл желтым шелковым платком капли крови, не рассчитывая в самом деле на успех. Но успех проявился неожиданно быстро, потому что едва у Парцифаля забрали картину, к нему вернулась способность владеть своими чувствами. Он удивленно спросил, что здесь случилось, и какой бой тут состоялся, отчего взрыхлен весь снег. Он осматривался кругом и когда Гаван спросил, что он ищет, он ответил, что это пестро разрисованное копье, которое ему очень нравится. Он только что держал его в руках и вот - его нет.
  "Тот, кто здесь сражался - это Вы сами, - сказал Гаван. - Копье Вы при этом сломали".
  Парцифаль хотел знать, почему рыцарь высмеивает его, он ему ничего плохого не сделал. И только тогда, когда Гаван показал ему обломки копья, его гнев улегся. Он еще не мог поверить в то, что ему сказали, потому что ничего не помнил. Однако рыцарь, который так дружелюбно с ним говорил, не был похож на лжеца. Но именно это ужаснуло Парцифаля, потому что вынудило его подвергнуть сомнению все, что как он полагал, он знал о себе. Парцифаль потерял уверенность в себе и больше не решался прекословить утверждениям другого.
  Гаван снова предложил отвести Парцифаля к Артуру. Парцифаль поблагодарил, но считал, что он должен отказаться, потому что поклялся держаться вдали от двора, пока не отомстит за женщину, которую побили из-за него.
  От этой заботы Гаван смог его избавить, показав на ствол дерева, на который рухнул Кей и сломал себе при этом руку и ногу. Теперь его принятию в рыцари Круглого Стола ничто не мешало. Так, по крайней мере, казалось.
  Весть о том, что приехал ее рыцарь, быстро дошла до Куневары; она без промедления поспешила в шатер, в который Гаван привел гостя.
  Парцифаль радостно вскочил, увидев девушку, однако попросил ее простить ему его вид: он не снимал доспехи много дней.
  "Что мне за дело до ржавчины на Вашей коже", - сказала она и поцеловала его.
  Она велела принести самые лучшие одежды, которые могли найти. И она вытащила из своего платья шнурок для плаща Парцифаля, показывая без робости, что она готова была давать ему еще больше.
  Пришел Антанор, которого Кей тоже побил, как и Куневару, и Артур пришел приветствовать Красного рыцаря. Когда Парцифаль преклонил перед ним колени, Артур поднял его.
  "Вы смущаете меня, - сказал он. - Я не знаю никого, кто был бы более достоин принадлежать к рыцарям Круглого Стола, чем Вы. Я только желал бы, чтобы мы могли раньше поговорить друг с другом, тогда Кей уберегся бы от такой беды".
  Парцифаль был тронут сердечностью, с которой его принимали, а уважение, которое проявляли, льстило ему. Его уныние сменилось возрастающей гордостью, сомнения уступили место тщеславию. Свою неуверенность он называл глупым чувством. Он достиг, как ему казалось, наивысшего, чего стоило достичь в жизни: стать рыцарем Круглого Стола короля Артура. Это обещало счастье, славу и наслаждения, глупец, кто здесь предавался печали. С этим чувством удовольствия он пошел к столу, который велел накрыть Артур. За Круглым Столом не было почетного места, каждый, кто за ним сидел, был равноценным, а женщины и девушки могли сидеть возле своих возлюбленных, не стесняясь своего чувства. За столом рассказывали о приключениях и шептали друг другу на ухо нежности, звонко целовались и потягивали вино и многие слова и взгляды относились к Парцифалю, который еще не переносил такую славу.
  Королева повернулась к нему и сказала: "Я прощаю Вам горе, которое Вы нанесли мне смертью Итера".
  "Госпожа, - любезно возразил Парцифаль, - я впредь лучше убью себя, чем принесу вам страдания".
  И поскольку Гиневра, чувствительная к лести, смотрела благосклонно на Парцифаля, он подумал: я прекрасно знаю, какое покаяние ты ожидаешь от меня. Но меня тянет к голубкам, а не к старым курам.
  Много часов длился пир за столом, а ночь обещала Парцифалю, когда он глядел на Куневару, тайные развлечения. Им обоим следовало бы этого пожелать, ведь она в безмолвном желании верно ждала его, а он в это время, рискуя головой, снабжал ее в достаточном количестве королями и герцогами. Однако вместо приятностей ночи пришла Кундрия по прозвищу колдунья, посланница Грааля и безобразная на вид.
  Она скакала на длинноногом лошаке. Его нос был разрезан, на шкуре было выжжено клеймо, как у лошадей из Венгрии. Женщина выглядела еще более безобразно, чем лошак, хотя она была одета на французский манер: в дорожный плащ из голландского льняного полотна лазурного цвета, под ним красное шелковое платье, а за спиной щегольская шляпа из Лондона. Бросающиеся в глаза красивые и дорогие вещи придавали облику женщины еще более отталкивающий вид. Волосы Кундрии, говорят, были черными и жесткими, как свиная щетина, они спускались на лошака, нос у нее был как у собаки, изо рта торчали два кабаньих клыка, а ее уши были похожи на медвежьи. Руки ее были покрыты обезьяньей кожей, а ногти на пальцах были мощными, как когти льва. И, хотя посланница Грааля говорила по-французски, на арабском, на латыни и знала диалекты, была сведущей в геометрии и астрономии, она не смогла бы прельстить мужчину и побудить его к любовным играм. Несмотря на то, что столетия, возможно, и прибавили ей безобразия, но они не смогли повлиять на искренность ее характера.
  Кундрия подскакала к Артуру и обратилась к нему по-французски:
  "Сын короля Утепандрагона, - сказала она, - лучшие из каждой страны с честью могли бы сидеть за этим столом. Но твой Круглый Стол отравлен, и твоя слава хромает, здесь сидит недостойный. Он обманом выдает себя за рыцаря, а вы принимаете его за такового только потому, что на нем доспехи Итера. Но кем был Итер, и кто такой этот человек?"
  Потом она повернулась к Парцифалю и сказала: "Вас я благодарю за удовольствие так по-дружески приветствовать Артура. Ваша внешняя красота и обманчивый блеск, которым Вы прикрываетесь, прокляты. Если бы я могла давать счастье и мир, я бы не дала Вам ни того, ни другого. Вы чувствуете отвращение к моему безобразию, а мне Вы кажетесь чудовищем. Мир был бы лучше устроен, если бы люди пугались подобных Вам, а не меня. Вы видите так много страданий и молчите. Пусть у Вас засохнет рот и онемеет язык, как омертвело Ваше сердце. Пусть это проклятье поразит Вас. Все должны в ужасе отвернуться от Вас, как отворачивается от Вас счастье, слава и благополучие. Вы должны стать неизвестным. И пусть Вы зачахнете в Вашем стремлении стать достойным рыцарем. И пусть не найдется врач, который Вас излечит. Ваш брат Фейрефиц в далекой Арабии - пятнистый, у него нет Вашей красоты, но все-таки он в тысячу раз красивее Вас. О горе, что Герцелойда родила Вас".
  Кундрия плакала, она потеряла надежду, что Анфортас когда-нибудь будет исцелен. Прошло много времени, прежде чем она смогла снова говорить, но тогда уже никто не понимал ее, слова ее казались непонятными присутствующим за Круглым Столом; то ли потому, что боль Кундрии спутала ее слова, или потому, что рыцари и женщины были поражены и не могли дальше слушать внимательно. Она говорила о заколдованном замке, который назывался Шато Мервилль, в котором томились в заточении четыреста женщин, и освободить которых было бы достойно рыцаря. Это был как раз тот самый замок, в который Клиншор увел похищенную мать Артура и его сестру. Но оттого, что она не сказала последнее потому, что она не знала об этом, ее речь осталась без внимания. Только позднее случай должен был привести Гавана в Мервилль, где он пережил ужасные приключения, о которых будет рассказано дальше. Однако теперь, когда все внимание было обращено на Парцифаля, теперь его ругали те, которые прежде громче всех восхваляли его. Между тем позволим Кундрии вернуться обратно в Монсальвеш.
  Еще не улеглось смятение, как случилось еще нечто; как говорит пословица, несчастье редко приходит одно. К Круглому Столу прискакал рыцарь в латах, он был в ярости. Он спросил, где Артур и Гаван, а когда ему показали на обоих, он воскликнул: "Боже храни короля и его свиту! Однако я не передаю привет только одному: вот этот человек, - и он показал на Гавана, - не достоин сидеть возле короля Артура. Он Иуда и виноват в том, что мой господин был предательски убит. Если Гаван хочет оспорить это, пусть он докажет правду в бою против меня. Через сорок дней, начиная с сегодняшнего дня, я ожидаю его в Шамфанзуне, столице Аскалона".
  "Господин, - возразил Артур, и можно было заметить по нему, что он с трудом сдерживал гнев. - Вы мой гость, но Гаван - сын моей сестры. Ругая его, Вы ругаете и меня. И даже если бы он был мертв, я сумел бы защитить его честь. Лицемерие не в его характере. Обдумайте, прежде чем так безрассудно говорить, не причинил ли Вам страдания другой. Счастье слепо и глухо, не думайте, что оно выносит справедливый приговор".
  Брат Гавана, которого благодаря его миловидности прозвали "Красивый", был менее сдержан. Он швырнул чужаку под ноги кубок, затем упал на колени перед старшим братом и попросил разрешения провести вместо него поединок, который всех рассудит.
  Гаван велел ему встать и сказал: "Почему я должен сражаться на такм поединке, я не знаю. Я не сделал ничего, что позорит этот Круглый Стол и меня. Но именно поэтому я не могу исполнить твою просьбу. Я не желал бы поставить жизнь и честь в зависимость от такого спора, но поскольку мне бросают вызов, у меня нет другого выбора. Ты сам это знаешь".
  И из-за того, что юноша не переставал просить, чужеземец, наконец, сказал: "Мне нет до Вас никакого дела, мой долг отомстить виновному, а не убивать невинных. Если Гаван действительно такой, как Вы его хвалите, то он не станет медлить, чтобы поднять против меня щит и меч. В моей стране он повсюду найдет мир, кроме того круга, где мы оба будем сражаться".
  Он сказал еще, что он Кингримурсель, ландграф Шамфанзуна, поворотил коня и ускакал.
  Ни у кого не было желания продолжать застолье. Все говорили, перебивая друг друга, спорили, кричали. Парцифалю все это было в тягость, даже то, что расположенные к нем люди говорили ему в утешение. Он хотел побыть один.
  "Я благодарю всех, кто желает мне добра, - сказал он, - о других я не хочу говорить. Я узнал, как тонка скорлупа, которая отделяет заблуждение от истины и правду от неправды. Посланница Грааля пророчила мне беспрестанные страдания и насмешки всего света. Я не намерен терпеть ни того ни другого. И тот, кто скажет, что Грааль потерян для меня навеки и только счастливый случай позволяет человеку найти Монсальвеш, а кто не использует его, не узнает его во второй раз, тот - скажу я - лжет или заведомо не прав. Я не успокоюсь до тех пор, в этом я клянусь, пока снова не найду Грааль. Я отвечу за то, что меня будут бранить, называя самонадеянным, невоспитанным и дерзким. Я вижу здесь многих достойных и прославленных рыцарей. Но скажите мне, что такое слава, что такое рыцарское достоинство. Я думал, что мне следует быть скромным, но это называют высокомерием, а мое послушание - глупостью. Вы приняли меня в свой круг, когда я был на вершине славы. Но теперь я отказываюсь от этой славы и от моей прошлой жизни. Вас я освобождаю от дружбы. Когда я своим способом найду Грааль, моим другом может быть каждый, кто захочет".
  Не ожидая, какой ему дадут ответ, он пошел к своей палатке. Только Гаван последовал за ним. Он поцеловал Парцифаля и сказал: "Дай Бог тебе счастья, друг, а мне возможность однажды послужить тебе".
  "Что такое Бог? - возразил Парцифаль. - Если бы он был могущественным и мудрым, каким его восхваляют, то он не смог бы послать в мир так много глупости и злобы. Я проклинаю Бога. Я проклинаю то, что я слепо служил ему, как я слепо жил. Если он будет преследовать меня за это своей ненавистью, я противопоставлю ему мою собственную. Если тебе придется выдержать бой в Шамфанзуне, который тебе навязывает глупость, то я желаю тебе остаться целым и невредимым. Я не знаю, когда мы снова увидимся. Об одном, мой друг, я еще попрошу тебя: попытайся узнать, кто такой Фейрефиц. Я до сих пор не знал, что у меня есть брат".
  Поскольку при дворе Артура жила темнокожая княгиня, она знала и рассказала, что Фейрефиц - сын Гамурета и Белаканы, король Асагога и Зазаманка, к тому же с диковинным цветом кожи, не белой и не черной, а то и другое одновременно, необычайно богатый, любимый народом, и внушающий страх врагам.
  Когда Гаван принес эту весть Парцифалю, тот сказал только: "Я хотел бы, чтобы мой брат был теперь со мной". Затем он ускакал.
  Еще в ту же самую ночь Гаван тоже снарядился в путь, а немного дней спустя все шатры на берегу Плимицоля были сняты. Такое обычно приветливое место стало для людей негостеприимным.
  
  КНИГА СЕДЬМАЯ
  Гаван дает городу мир, тщеславному королю - жену,
  и несчастный отправляется дальше
  
  Читателя не должно удивить, что на некоторое время создастся впечатление, будто мы не уделяем Парцифалю внимания. Но я не буду изображать, словно я знаю больше, чем я знаю. Если кто-то пишет, покривив душой, то пусть он лучше не найдет крыши над головой, а замерзнет на снегу.
  Боль и отчаяние охватили Парцифаля, когда он осознал, что жил ради безделушек, которые на свете в изобилии имеются наготове для тех, которые невежественны или ленивы душой и сердцем. Очнувшись от одной ошибки, он кинулся в другую - горечь. Так у него прошла слепота: его наивная вера в Бога и в рыцарское сословие, которое он вообще считал вселенной; но вместо этого он получил близорукость разочарованного, которому день кажется нескончаемым, а все предлагаемые надежды - обманом. Если сегодня у него было желание разрушить все, что предлагал ему свет, то завтра - бежать от него. Где только мог, он избегал встреч с людьми и, в конце концов, шатался только в лесах все время в поисках той таинственной крепости, в которой, как он знал, находился Грааль. Что стало известно в это время о Парцифале, следует сообщить. Но для этого потребуется история Гавана, которая теперь должна быть рассказана.
  Гаван со своей свитой скакал уже много дней, удаляясь от берега Плимицоля, когда дорога привела его по полю к холму. Оттуда они увидали огромное войско, которое двигалось вперед пестрой толпой. Свита Гавана советовала повернуть, заметив, что те, которые тащились на лошадях и пешком, выглядели не вызывающими доверия. Но Гаван сказал, что тот, кто бежит, прежде чем за ним погонятся, легко станет бегать от собственной тени. Кроме того, их как раз увидали с подножья холма. Если бы они повернули, они вызвали бы подозрение. Итак, он решил сделать вид, словно его не беспокоила пестрая толпа, спустился с холма вместе со своими людьми и отдыхал на краю дороги.
  Обоз кишел негодяями и распутницами: некоторые из них носили на теле уже двенадцатый ремень от меча, как залог за проданные наслаждения. Виселица приличествовала бы этим птицам скорее, чем военная служба. Они хромали, кричали и смеялись, и едва ли кто-то обратил внимание на Гавана. Они приняли его за одного из своих.
  Сразу же за обозом торопился оруженосец. Он вел коня без всадника.
  Гавану этот человек показался достойным доверия. Он приветствовал его и спросил, что это было за множество людей, которые так буйно двигались вперед.
  Оруженосец был тайно послан вперед своим господином, чтобы тот сам мог незаметно последовать за ним; его господин хотел попасть из основного войска в авангард, чтобы первым вступить в бой. Теперь человек предположил, что рыцарь на краю дороги раскрыл замыслы его и его хозяина.
  "Почему Вы насмехаетесь надо мной, господин, - сказал он. - Я не знаю, что я Вам сделал. Вы знаете здесь людей лучше, чем я, тогда почему Вы спрашиваете?"
  "Клянусь вам жизнью, я не знаю ни одного, - возразил Гаван. - Я далеко путешествовал по свету, но такого смешения молодых людей, знати и мошенников я еще не видал".
  Оруженосцу показалось, что Гаван говорит правду.
  "Извините, - сказал он, - но здесь повсюду подстерегает опасность. Тот, кто сегодня слишком поспешно доверяет, завтра мертв. В самом деле, это странное войско. Головной отряд ведет князь, сын которого силой принуждает женщину или девушку, если он ее желает. Правда в бою он умеет постоять за себя, но что такое сила без чести и умения себя вести. У свиноматки ее больше, она храбро кусает всех вокруг себя, если речь идет о ее поросятах. Но и то, что происходит в основном войске, тоже не лучше. Его ведет король Мельянц. Тщеславие и жадность подгоняют молодого человека к бессмысленной войне против Липпаута, который воспитал его как отец у себя при дворе. Когда мальчик возмужал, когда у него выросли первые волосы на подбородке, его охватило желание обладать старшей дочерью Липпаута, Оби. Однако она отказала ему и сказала, что он должен подождать еще пять лет, тогда он может прийти снова. Это рассердило молодого человека, и он потребовал, чтобы она покорилась его воле: тогда он стал бы королем, а ее отец - его вассалом; крепости и землю он получал бы из его рук. Оби, однако, возразила, что он ей ничего не давал, и она не позволила бы ему ничего давать ей; итак, она свободна, как сам Мельянц и как каждый, кто на этой земле носит корону".
  В то время как оруженосец так говорил, он увидел, что мчится его хозяин, безбородый паренек, как и сам король.
  "Последствия таких действий Вы видите сами, - сказал оруженосец Гавану. - Будьте здоровы и будьте более умным господином для своих людей. У молодости всего в избытке: силы, красоты и глупости". Гаван посмотрел обоим вслед. Он не знал, что ему делать. Если все было так, как рассказал оруженосец, а в этом он не сомневался, тогда он должен был помочь Липпауту. Так требовала от него его рыцарская честь. Он поставил бы на карту свое славное имя, если бы не сразился здесь. Но если бы он стал сражаться и был бы ранен, или пропустил день, в который он должен был появиться в Шамфанзуне для решающего поединка, тогда его также ожидал бы позор. Чтобы найти тут решение, нужно было нечто другое, а Гаван не был человеком сомнения. Он вручил свою судьбу Богу, а в остальном верил в свое счастье, и поскакал к крепости Липпаута.
  На лугу перед рвом расположились рыцари, маркитантки, мошенники и другая продажная чернь. Палатки плотно стояли к палаткам. Богатый показывал свое богатство, бедный - свою бедность.
  Когда Гаван скакал через лагерь, он испытывал неловкость и сомнения, не было ли все же благоразумнее избежать встречи с этими людьми. Если бы эта дикая толпа напала на него, он не попал бы целым и невредимым ни в Шамфанзун, ни в крепость. Но теперь ему ничего больше не оставалось, как продолжать делать дальше то, что он так дерзко начал. Когда его приветствовали на ломанном французском: "Добро пожаловать!", то он отвечал на такой же тарабарщине: "Большое спасибо!". Он испытал в жизни, что человеку привычное не кажется подозрительным, даже если оно негодное и глупое. Новое наоборот, пугает его, даже если оно несет ему добро.
  Так он прошел невредимым вместе со своими людьми через толпу и поскакал, как только лагерь оказался позади, во весь опор вверх по дороге к крепости.
  Если уж я контрабандист, думал Гаван, тогда лучше, чтобы мой товар был за стеной, чем перед ней.
  Он прискакал к воротам, которые, однако, были замурованы. Башни были заняты войсками и в бойницах залегли стрелки из луков. Он понял, что те наверху готовы были скорее умереть, чем допустить врага в город. Оттого, что он не нашел входа, он велел сделать привал в непосредственной близости к крепости между липами и оливковыми деревьями. Так или иначе, хорошо, думал он, приказал разложить ковры в тени деревьев и радовался погожему дню и миру, который был дан ему перед лицом дальнейших военных событий. На террасе замка, ведущей в зал, стояла жена Липпаута со своими дочерьми - Оби и Обилот - и озабоченно смотрела на вражеское войско, и с удивлением смотрела на тех людей у подножия крепости, о которых она не знала, что было у них на уме.
  "Это торговец, мама",- сказала Оби.
  Кода женщина возразила, что этому противоречат гербы, которые висели на седельной сбруе лошадей, Оби возразила, что в последнее время это все больше входит в обычай у торговых людей, чтобы защитить свои товары и самих себя от разбойников и бандитов.
  "Фу, сестра, - воскликнула Обилот, - никогда это не купец. Он так красив и у него такие хорошие манеры, я приняла бы его за рыцаря".
  Следует сообщить, что Обилот было двенадцать лет, и она была девочкой, в которой начинает просыпаться предчувствие, что она женщина. Страстное желание малышки быть тем, чем она еще не могла быть, придавало ее грезам наивную прелесть. Она видела мир прекрасным и добрым, каким она желала бы, чтобы он был. И оттого, что она лучше разбиралась в сказках, чем в жизненных обстоятельствах, неудивительно, что она переплетала одно с другим.
  "Посмотри же, - раздраженно возразила Оби, - твой рыцарь сидит тут и охраняет свои сундуки, как дракон золотой клад. Он торгаш и любая война подходит ему, если только он может заключать богатые сделки".
  Спор стал таким громким, что Гаван внизу мог слышать его, и это доставляло ему удовольствие, как любому мужчине, когда он замечает, что женщины из-за него выходят из себя.
  "Ты проявляешь то же самое высокомерие, которое на нас всех навлекло беду, - воскликнула Обилот, и от гнева слезы появились у нее на глазах. - Король Мельянц хотел служить тебе, как рыцарь служит даме".
  "Что за чушь, - возразила Оби. - Что ты знаешь о рыцарях и о том, чего они хотят от женщины".
  С тех пор как Мельянц ускакал от нее прочь и держался враждебно, ее тоска о нем росла день ото дня. По ночам Оби лежала без сна и плакала, а днем она бывала насмешливой и гордой. Теперь, когда все пришло к такому скверному концу, у Оби не хватало сил признаться себе, что, в сущности, она любила Мельянца, и только вела с ним игру, полагая, что она была обязана так поступать, чтобы соответствовать придворному образцу поведения. Она не могла выносить счастье и любовь рядом с собой, видя, что не сбылась ее собственная любовь. Оби была раздражена и несправедлива вплоть до зависти.
  Однако Гаван не обращал внимания на насмешки и оскорбления Оби. Он сидел там, словно его не касалось то, что происходило вокруг города и в замке.
  Между тем граждане настаивали, чтобы Липпаут снова взломал замурованные ворота. К городу приблизились два войска. Одно спустилось на кораблях под парусами вниз по реке: брат Липпаута привез помощь осажденным. Другое было основное вражеское войско под предводительством Мельянца. Его головной отряд не мог его видеть потому, что располагался на другой стороне города.
  Липпаут не решался выполнить требование граждан, он знал, как опасно было предстать перед такими превосходящими силами противника в открытом поле. Он все еще надеялся, что молодой король одумается. Ему было больно сражаться против того, кого он считал своим сыном.
  Однако горожане говорили: "Следуйте не чувствам, а разуму. Мельянц не ожидает внезапного нападения. Его войско разделено, а мы можем объединиться с людьми вашего брата. Здесь мы сидим в мышеловке. Через несколько недель мы начнем пожирать друг друга. Мельянц почти ребенок и в свое войско он набрал детей. Нам, должно быть, нетрудно будет поймать несколько этих горячих голов, взяв их в заложники, и выкупить за них нашу свободу".
  Липпаут не отважился противиться требованиям горожан. Страх за их жизнь и жизнь семьи был сильнее, чем послушание; они вскрыли бы ворота и без его приказа. Таким образом, разумнее было делать то, что необходимо в этом положении.
  С гордостью и со страхом смотрела Оби, как Мельянц размахивал мечом против горожан. Оби желала от всего сердца, чтобы Мельянц не был побежден, но одновременно боялась его победы; она не знала, до чего доведет его гнев.
  "Посмотри-ка, сестричка, - сказала она насмешливо, - мой рыцарь и твой исполняют неравную работу. Твой ожидает, пока мы не потеряем замок и город. Нам следовало бы быстро поискать другого помощника".
  "Только подожди, - уверенно возразила Обилот, - тот, которого ты называешь торгашом, в нужный момент завоюет мою любовь".
  Так спор начался снова.
  Мельянцу пришлось бы худо, если бы его головной отряд случайно не увидел короля и не поспешил ему на помощь. В затруднительном положении он смог отступить.
  Это заставило младшую весело захлопать в ладоши, отчего уничтожающее бешенство Оби возросло до того, что хладнокровие Гавана и детское счастье ее сестры стали ей невыносимы: она направила все помыслы на то, чтобы унизить Гавана.
  Оби позвала слугу и велела ему пойти к человеку перед замком и спросить, за какую цену он предлагает для продажи своих лошадей и мелочной товар в сундуках.
  Слуга сделал, как ему было велено. Едва только простодушный парень дал понять, за кого он принимал Гавана, тот обозвал его и закричал, что даст ему по зубам, если он немедленно не уберется.
  Бедняга испугался до глубины души такого недружелюбного приема и побежал прочь так быстро, как только ноги могли нести его. Его госпожа приняла его не более дружелюбно, когда он сообщил, что с ним случилось там внизу. Оби воскликнула, что если он немедленно не исчезнет с глаз, она велит его высечь. В конце концов, слуга мог радоваться, что ему удалось уйти и его не тронули, было опасно попасть в немилость к двум господам.
  Если до сих пор отношение Оби к Гавану было злой игрой, то теперь ей захотелось уничтожить его. Она послала оруженосца к бургграфу, чтобы просить его взять на себя ответственность за благополучие ее и ее отца. Она сообщила, что купец коварно обманул ее и остановился теперь снаружи перед замком. Она отдала бы ему в награду семь коней этого торгаша и еще больше, если бы он защитил ее права.
  Бургграф тотчас собрался в путь, намереваясь наказать жадного торговца, однако был немало удивлен, не найдя под оливами мошенника, как он ожидал, но рыцаря, чья красота и благородный вид показались ему выдающимися. Он подумал, что тот плут, которого он искал, как раз испарился, и он послал своих людей преследовать его. Гавану, напротив, он сказал: "Как я вижу, господин, Вы чужестранец и мы были не в своем уме, оставив Вас здесь надолго, и не оказывая гостеприимства. Я сам позабочусь о Вас".
  Он приказал оруженосцам погрузить багаж Гавана на вьючных животных и, когда это исполнили, они поскакали в долину к дому бургграфа.
  Оби подумала, что должно быть черт защищает этого человека; она проклинала бургграфа, которого назвала бестолочью, и послала придворную даму к своему отцу, чтобы сообщить ему, что фальшивомонетчик находится на пути в город. У него серебра, коней и одежды с собой достаточно, чтобы вооружить семерых солдат.
  Такую возможность Липпаут не хотел упустить. Как любому полководцу ему не хватало денег, и он был не слишком разборчив в средствах, чтобы их достать. Люди его сословия предпочитают подвергать опасности чужую шкуру, чем свою собственную. И у них, в конце концов, нет недостатка в судьях, чтобы выдать их безнравственные дела за великие и самоотверженные деяния.
  Бургграф рассмеялся от всего сердца, когда Липпаут пришел с таким требованием к нему в дом.
  "Вас разыграли, господин, - сказал он. - Человек, которого Вы ищете, не мошенник, а один из самых благородных людей, которых я когда-либо принимал в своем доме. До того, как мне пришлось бы пережить, что Вы совершите над ним насилие, я сменил бы свое рыцарское облачение на одежду крестьянина и ушел бы туда, где меня никто не знает. Вам не пристало, господин, как разбойник относиться к незнакомцу только потому, что Ваши солдаты наседают на вас".
  Липпаут захотел увидеть незнакомца, так как считал, что большой плут разыгрывает из себя величину, и чтобы его разоблачить требуется ум и осторожность.
  Он вбил себе в голову, что ему следует присвоить лошадей и сокровища человека, кто бы он ни был. Если война будет выиграна, никто не спросит о нарушении прав, а если будет проиграна, то об этом тоже не встанет вопрос. Однако, когда он стоял напротив Гавана и осознал его силу и мужественность, ему показалось, что было бы выгодней иметь этого рыцаря в своем войске, чем ограбить его. Это человек весил больше, чем семь солдат.
  "Я приветствую Вас, господин, - сказал он, - и я прославляю этот день, который дает мне новую надежду. Вы видите нашу нужду, и я прошу Вас сделать то, что остается сделать рыцарю, когда он видит такую несправедливость. Если у Вас недостаточно оружия, я велю доставить его Вам".
  "У меня есть все, что мне нужно, - возразил Гаван, - и я чувствую себя сильным. Где бы Вы ни находились, наверху или внизу, я стоял бы рядом с Вами, если бы был свободен. Но мне не позволено сражаться до того дня, когда я должен выполнить клятву с помощью меча. Дорога ведет меня в Шамфанзун, там я должен победить ложь и глупость или умереть. Простите, господин, я должен сохранить себя для этого".
  Но так быстро Липпаут не сдался. Он знал жизнь и знал, как можно поймать такого рыцаря. Это был еще один, для которого рыцарское достоинство имело значение. А что имело большее значение для настоящего рыцаря, чем сражаться, служа Даме. Поэтому хозяин крепости начал говорить о страданиях и опасности, которая угрожала его дочерям, прежде всего Оби, старшей, которую Мельянц, его господин, преследовал в любви и ненависти.
  "О! - воскликнул он. - Если бы вместо Оби у меня был сын, мне не пришлось бы воевать. И все-таки, если бы горе было бы в тысячу раз больше, я не променял бы ни одну, ни другую на сына. Если вам запрещено сражаться, то вам, должно быть, позволено защищаться на свой манер. Отправляйтесь, господин, и оставьте нам позор и смерть".
  Речь старика возимела свое действие и попала в цель.
  "Я прошу вас, молчите, - воскликнул Гаван, - и не соблазняйте меня, чтобы я нарушил свое слово. Разрешите мне этой ночью все обдумать".
  Большего в этот момент нельзя было достичь. Липпаут поблагодарил Гавана и поскакал обратно в крепость.
  По дороге он встретил Обилот с дочерью бургграфа. Девочки бежали одна возле другой и играли, подкидывая обруч. Липпаут спросил дочь, куда она направляется и Обилот ответила: "Я хочу попросить чужеземного рыцаря, чтобы он служил мне, как женщине за вознаграждение".
  Для нее это было серьезно; старик невольно улыбнулся. Но Липпаут подумал, что этот человек был бы не тем, за кого он его принимает, если бы бессердечно отослал прочь ребенка.
  "Иди, - сказал он, - может быть, тебе удастся завоевать его для нас".
  Девочка побежала в дом бургграфа и прямо в комнату Гавана. Он вскочил, когда Обилот так неожиданно ворвалась к нему, дружелюбно попросил ее садиться и сел возле нее. В малышке он узнал девочку, которая так решительно защищала его против нападок сестры.
  "Сможет ли рыцарь испытать сердечные муки из-за такой маленькой барышни как Вы, теперь я узнаю", - шутливо сказал Гаван.
  Девочка возразила: "Бог свидетель, господин, Вы первый мужчина, с которым я разговариваю наедине в комнате. Моя воспитательница говорит, что речь - это одежда духа, но у меня нет опыта, поэтому не смейтесь, если я скажу что-то неловкое. Меня привела к Вам большая печаль, и у меня есть мужество высказать ее Вам. Я верю, что женщина и мужчина, как говорят, едины. Если я люблю себя, тогда я люблю вас, а если я прошу Вас, тогда я прошу себя. Я вижу, Вы улыбаетесь. Моя речь спотыкается, я не умею лучше. Не допускайте, чтобы я ушла от Вас сконфуженной. Вы - рыцарь, а я - посмотрите на меня - достойна служения и сумею вас вознаградить".
  Так болтала малышка, подражая взрослым. И Гаван, оттого, что ребенок был очень милый, воспринимал и признавал все как должное.
  "Дорогая госпожа, - сказал он, - Ваши уста говорят сладкие слова. Они соблазняют меня забыть долг и верность. Только если я буду делать это ради Вас, мне придется ждать еще пять лет, прежде чем Вы сможете давать любовь".
  Обилот не знала, что возразить на это. Она опустила взгляд и ее руки лежали на коленях. Гаван не мог заставить себя отослать девочку. В Шамфанзуне я буду убивать или буду убит, думал он, мир будет удовлетворен этим, но не станет мудрее. Он вспомнил Парцифаля, который посоветовал ему на прощание оставить Богу - Богово, и наслаждаться женщинами. Правда малышку, боже упаси, нельзя было съесть, но, несмотря на это, она очаровывала его, ему трудно было дать этому название.
  Он взял руку Обилот и шутливо сказал: "Я Ваш и Вы - это я. Тогда я вложу мой меч в Ваши руки. Если меня кто-то вызовет на бой, Вы скинете его с коня. И кто скажет, что это сделал Гаван, скажет неправильно".
  "Я Ваш щит, - отвечала Обилот, - и крыша, под которой Вы найдете защиту, и теплая комната, в которой Вы отдохнете. Когда Ваши силы иссякнут, я хочу быть источником, который Вас освежит, и глубоким сном".
  Боже мой, думал Гаван, я хотел бы, чтобы этот ребенок не был ребенком. Он все еще держал ее маленькую руку в своей.
  "Позвольте мне идти, - сказала Обилот, - теперь, когда Вы мой рыцарь, меня ждет работа. Вы не должны отправиться в бой без оберега, который я приготовлю для Вас. Он должен защитить Вас и сделать сильнее всех".
  Девочка радостно выбежала из комнаты и нашла во дворе свою подружку детства, поцеловала ее и рассказала, что теперь у нее есть рыцарь, как у придворных женщин и девушек.
  Дочь бургграфа была серьезно озабочена тем, что женщина должна была дать что-нибудь рыцарю в знак ее благосклонности.
  "Госпожа, - сказала она, - у нас нет ничего, кроме наших кукол. Если Вы считаете мою красивее Вашей, тогда дайте ее рыцарю. Мне не жалко".
  Обилот начала горько плакать, а ее подруга не знала, как помочь и заплакала вместе с ней.
  Такой ее нашел Липпаут. Озадаченный, он поднял ребенка к себе на коня. Он не сомневался, что Гаван был виноват в слезах девочки. Наверняка, так он подумал, человек встретил девочку недружелюбно, и отец попытался ее утешить. Но Обилот обняла отца за шею и воскликнула: "Ах, отец, что это ты говоришь такое скверное о том, кто теперь мой рыцарь. Я умру от стыда, потому что мне нечего ему дать, кроме куклы".
  Липпаут едва мог поверить в то, что рассказывал ему ребенок, но поскольку она была так разочарована, он обещал ей, позаботиться об этом. Обилот должна была, так он сказал, предстать перед своим рыцарем как королева. В душе он надеялся, что Гаван говорил серьезно и не шутил с ребенком. Липпаут тотчас повелел сшить платье для дочери. Для этого взяли бархат с Тигра, шелк из Цейлона, золотой галун с Кавказа. От платья отделили рукав и послали Гавану, для которого игра стала серьезной. Простодушие ребенка заставило его действовать так, что он поставил на карту свою репутацию. Но он прогнал все сомнения и прикрепил рукав на свой щит. Когда он думал про Обилот, его охватывало тихое веселье.
  
  Наступающий день не предвещал пения жаворонков. Копья разбивались о щиты, словно облака лопались в небе. И рукояти взрывались так громко, как каштаны на горячих решетках. Барабаны били, тромбоны гудели, а сочная трава была растоптана. Проклятья слышались на сотнях языков. Тот, кто только что был победителем, вслед за этим лежал со сломанными костями на земле. И некоторые герои плакали.
  Гаван вскоре стал ужасом для врагов. Тут ему сообщили, что король Мельянц с превосходящими силами оттеснил граждан обратно к городским воротам. Опасность грозила, прежде всего, от рыцаря в рядах Мельянца, который, должно быть, был в союзе с чертом. Словно огонь он бешено мчался по отрядам Липпаута. Его звали "Безымянный", даже собственные люди не знали его имени. Гаван помчался к городу, заметил Мельянца, и оба молотили друг друга, как крестьяне зерно. Под конец Гаван затащил Мельянца в один из рвов и принудил его присягнуть на верность. После этого Гаван велел привести свежего коня и снова ринулся в бой, все время в поисках того незнакомого рыцаря, которого сравнивали с огнем. Однако сутолока была большая и поиски Гавана были напрасны.
  "Безымянный" был не кто иной, как Парцифаль, который - и это пугает - поступил на службу незрелого юноши Мельянца. Было ли это отчаяние или упрямство назло своей прошлой жизни, желание разрушать и быть разрушенным? Это трудно выяснить. Ясно только то, что Парцифаль делал все с полным сознанием того, что это предосудительно. Бывали часы, когда он был охвачен страстью уничтожить то, что прежде казалось ему смыслом жизни. Но как не старался он быть злым, он этого не мог. Дурман вскоре улетучивался, и оставалась глубокая боль и еще большее одиночество. Поэтому он был рад, что Мельянца, наконец, поймали, а у него появилась возможность снова избежать несправедливости.
  Парцифаль позвал к себе князей, которых он победил в бою и сказал: "Господа, вы присягнули мне на верность. Скачите в город и скажите Липпауту, что я предлагаю вам свободу в обмен на короля Мельянца. А того из вас, кто сможет сказать мне, где я найду Грааль, я освобожу на месте".
  Но, ни короли, ни графы, не могли ему на это ответить. Тогда Парцифаль велел им делать то, что он им приказал. Если бы Липпаут отказался от такого обмена, тогда им следовало скакать в Перлапер, ко двору его жены и служить ей.
  Он раздарил своим оруженосцам всех коней, которые достались ему как трофеи, а себе оставил только одного серого в яблоках коня с необычно короткими ушами. Он не мог знать, что этот конь убежал от Гавана, когда тот дрался с Мельянцем.
  Многие из рыцарей просили Парцифаля остаться, понимая, что кроме него не было никого, кому удалось бы сплотить войско осаждающих. Но беспокойство и тоска гнали его дальше.
  Таким образом, войско Мельянца распалось. Каждый пошел своим путем, одни -домой, другие - чтобы продаться снова.
  В городе, напротив, царило большое ликование. Быстро стало известно, что Мельянц пойман. Гаван снял рукав со своего щита и послал его Обилот, которая надела разорванный и разрезанный материал на голую руку, словно это был самый драгоценный арабский шелк. И каждый раз, когда она знала, что сестра поблизости, она говорила: "Эй, кто же, собственно говоря, сделал это для меня?"
  Оби терпела насмешку молча, но с гневом.
  
  Существуют сообщения из города, в которых говорится, что здесь все закончилось хорошо. Липпаут был рад снова добиться милости короля, а тот не меньше был рад таким дешевым способом забыть проигранную войну; и обмен пленными без промедления был исполнен. Некоторые даже утверждают, будто бы Оби стала, в конце концов, женой Мельянца. Это, как мне кажется, не исключено, хотя и звучит невероятно. Между тем известно, что когда в народе умирают, во дворцах женятся.
  Гавана, который всего этого добился, не радовал этот лживый мир. Король Мельянц казался ему молокососом, а Липпаут - сентиментальным стариком, который добивался расположения хозяина. В тот же час он собрался в дорогу в Шамфанзун. Обилот плакала и просила его взять ее с собой. Матери пришлось силой отрывать ее от него.
  "Прекрасная скала" - называется эта крепость, думал Гаван. Прекрасен здесь только этот ребенок.
  Он ускакал прочь, и у него было тяжело на сердце.
  
  КНИГА ВОСЬМАЯ
  Гавану мешают разделить ложе с Антикони
  и обрекают его на поиски Грааля
  
  Гавану нужно было поторопиться, если он хотел вовремя успеть к участию в поединке. Каждый день он снова чувствовал, как ему недоставало его быстрого, серого в яблоках коня. Он проклинал Мельянца, который кроме своего безрассудного поведения был виноват еще и в том, что от Гавана убежал конь.
  Дорога вела его сквозь обширные и густые леса. Бургграф заранее выслал по дороге навстречу ему охотников, чтобы он в местах отдыха нашел вино и хлеб. Но эти склады с запасами становились все реже и вскоре совсем исчезли. Он скакал по крутым горам и через многочисленные болота. Шел дождь и снег в горах, а в долинах была жара. Голод и жажда мучили лошадь и всадника.
  Наконец Гаван добрался до Аскалона и, несколько дней спустя, заметил мощную крепость высоко на вершине скалы. В его усталости она показалась ему такой же роскошной, как некогда Энею - Карфаген. Гаван стал подгонять коня, чтобы он бежал быстрее, и вскоре прискакал на равнину, где рыцари, около пятисот по счету, развлекались соколиной охотой. Их соколы гнали журавля и все, что взлетало перед ними.
  Хозяин замка - это был король Вергулахт из Аскалона - дружески приветствовал Гавана. Однако он был так одержим охотой, что попросил гостя одного скакать в замок и там вверить себя попечению его сестры. На расспросы о Шамфанзуне он ответил: "То, что Вы ищете, Вы увидите там наверху на скале, господин". Он был рад, что Гаван не обиделся на его невежливость и раз за разом расхваливал красоту и изысканные манеры своей сестры Антикони. Как только он с ней познакомится, наверняка он не будет стремиться к нему, хозяину замка, сказал он.
  Гавана это устраивало, потому что он был человеком, который хорошо умел оценить гостеприимство красивой женщины.
  Король послал впереди Гавана гонца, чтобы поручить своей сестре провести время с гостем до тех пор, пока он, хозяин замка, не вернется с соколиной охоты.
  Антикони приняла Гавана посреди своего придворного общества. Без сомнения, король справедливо превозносил ее красоту, об одном только он не упомянул: она была высокого роста, а Гаван, напротив, не был богато одарен от природы в этом отношении. Антикони была выше его на целую голову. Но именно из-за того, что он был маленьким, он желал больших женщин, словно он мог таким образом возместить то, чего ему недоставало.
  Его служение женщине из-за этого не лишено было комизма, но к этому относились снисходительно, понимая, что он был в достаточной степени рыцарем и мужчиной, чтобы позволить себе такую слабость.
  "Мой брат так тепло рекомендовал мне вас, - сказала Антикони с легкой насмешкой, - что я подумала, будто Вы - мой гофмейстер и должны меня научить, как Вас развлечь. Что Вы хотите, чтобы я сделала?"
  Гаван не остался в долгу перед ее дружелюбием и ее насмешкой.
  "Госпожа, - сказал он, - никогда раньше я не видел такие уста, которые были бы так созданы для поцелуев, как Ваши. Поэтому я хочу их".
  Она склонилась к нему и поцеловала его не совсем так, как целуют незнакомца. Ее губы были полными, горячими и красными. И Гавану показалось, что крепость была недостаточно мощной, чтобы не пасть. И тотчас началась старая игра: он просил, она отказывала ему и давала надежду, так что он снова просил и настойчивее, чем прежде. И так далее, пока она не решила, что мера приличий соблюдена; в конце концов, они были не одни в зале. Она рассмеялась, чтобы каждый понял, что она вела игру и сказала: "Ну, господин рыцарь, достаточно, не будьте глупым. Мой брат просил меня об этом, и я приняла вас; Анфлиса не приветствовала лучше Гамурета, моего дядю. И подумайте как следует, не перевешивает ли приветствие, которое я вам предложила, благосклонность в любви Анфлисы, я даже не знаю, кто Вы. А Вы хотите еще большего".
  Научите меня понимать женщину, подумал Гаван, она говорит и не подразумевает этого. Сладострастие придало ему достаточно дерзости, и он возразил: "Госпожа, если Вы хотите дать мне любовь, не спрашивайте о происхождении. Но если Вам это кажется важным, то знайте то, что я знаю: я отца сестры брата сын".
  Антикони приняла со смехом эти слова, и только теперь ее общество заметило, что оно здесь больше не нужно. Горничная принесла напитки и после этого украдкой ушла. Другие тоже нашли ту или иную причину точно так же удалиться. И отнюдь не следует соглашаться с преданием, что Антикони была целомудренной девушкой: то, как ее люди вели себя, говорило об опыте. Гаван не был достаточно наивным, чтобы сразу же не заметить этого. Уже часто маленький орел ловил крупного страуса, подумал он и решительно схватил ее под накидкой за ремень. И им стало так, что наверняка случилось бы одно дело, если бы за тем, что их обоих наполняло радостью, не подсматривали злые глаза. Уста Антикони уже вздыхали, но тут открылась дверь, и ворвался рыцарь, старый, слабый дурак, который больше ни для чего не годился, как подслушивать за дверями и шпионить в замочную скважину. Сам не способный больше давать наслаждение, он тайно развлекался наслаждением других. И хотя это таило опасности, похоть делала этого труса храбрым и изобретательным. Он выдавал свой порок за добродетель: это означало, что он был шпионом короля и иногда пожинал вознаграждения там, где он заслуживал веревки.
  Не иначе дело было и тут. Барышня обнаружила его возле двери, за которой Гаван и Антикони собирались вступить в сад Эдема. Когда она возмущенная хотела позвать стражу, чтобы она схватила похотливого старика, он опередил ее и сделал то, что мы уже знаем: он толчком распахнул дверь. И так как на его счастье Гаван был Гаваном, а он его знал, он закричал голосом, который придавал ему страх: "Горе, о горе! - и, - Эй, гей! Вы убили моего господина. Вы хотите еще и совершить насилие над его дочерью?"
  В замке уже послышался звон оружия, а Гавану казалось, что он голый Адам, которого разгневанный Всевышний выгоняет из Рая. Тот, кто когда-нибудь бывал в таком положении, не будет ругать его за замешательство. Но ради истины нельзя промолчать о том, что против Мельянца он сражался более славно. Он был бы жалким образом отправлен из жизни в смерть, если бы Антикони кроме красоты не обладала бы еще и умом женщины и инстинктом, правильно поступать в момент опасности.
  "Поторопитесь, - воскликнула она, - и не сокрушайтесь о своем мече. Его вам никто не принесет. Из комнаты путь ведет в башню. Может все еще обойдется благополучно".
  Рыцари, купцы, все люди из города устремились к башне, чтобы завладеть Гаваном. Все крики Антикони о том, что они должны образумиться, перекрывал шум толпы, которая была натравлена на жертву и хотела ее иметь.
  Гаван вырвал из стены засов и оборонял вход от штурмующих. Антикони, между тем, обыскала всю башню в поисках оружия. Она не нашла ничего, кроме огромной шахматной доски, которая висела на железном кольце. Гаван взял ее как щит, а засов как меч. Антикони же швыряла большие и тяжелые плоские камни с удивительной силой в рассвирепевшую толпу. Кто был побит скачущими камнями, с криком падал на землю, а на кого дама наваливалась, у того перехватывало дыхание. Это была жаркая шахматная игра. Торговки из Толленштейна во время масленицы разыгрывали свои шуточные забавы с меньшим буйством, чем Антикони на стороне Гавана. Гнев делал ее еще более красивой и Гаван не мог не заметить этого, хотя у него было лишь мгновение, чтобы взглянуть на нее. Несмотря на ее огромный рост, она казалась ему нежной, как сочный заяц на вертеле, а между грудью и бедрами тонкой, как муравей.
  От короля вскоре не укрылось то, что происходило в крепости. Он тотчас прервал охоту и поспешил к башне. Антикони обрадовалась, когда увидела брата, потому что надеялась, что он положит конец безумным действиям. Гаван был его гостем и как таковой находился под его защитой. Но короля это мало беспокоило. Он приказал толпе дать дорогу, потому что он страстно желал сам убить убийцу своего отца, за которого он принимал Гавана.
  В самую трудную минуту появился ландграф Кингримурсель, который велел Гавану приехать в Шамфанзун, чтобы помериться с ним силами в поединке.
  "Назад! - вскричал он и стал колотить молодых и старых. - Этому человеку я дал слово, с ним ничего не должно случиться".
  Однако король приказал сломать башню, видя, что по-другому он не мог схватить Гавана.
  Глубоко пораженный вероломством короля по отношению к нему, человеку из его свиты, ландграф предложил Гавану впустить его в башню, для того, чтобы прежде чем Гаван будет убит, потребовалось бы убить его.
  Гаван открыл ему ворота, и ландграф прыгнул в башню, приведя в замешательство своих людей.
  Чем больше королю наглядно демонстрировали его неправоту, тем ожесточеннее становился его гнев.
  "Как долго мы будем позволять высмеивать нас двум мужчинам, - воскликнул он. - Если у моего племянника такая прихоть, поддерживать человека, который обесчестил меня, то пусть это будет ему во вред".
  Но дело в том, что привычное становится для людей правильным, и их очень трудно убедить протестовать против этого, поэтому все крики короля не нашли отклика.
  Один выступил вперед и сказал: "Господин, должны ли мы говорить Вам, что ландграф наш человек, и никто из нас не поднимет меч против него. Мы просим Вас, направьте Ваш ум на вещи, которые больше пойдут на пользу Вашей и нашей чести. Гнев увлекает вас. Бросьте спорить сейчас и подумайте ночью. Часто утро вечера мудренее".
  Король должен был волей-неволей принять в расчет требования своих людей: если бы он заупрямился, то большая часть из них перешла бы на сторону ландграфа, он это знал. Кто тогда вышел бы победителем в этой кровавой борьбе, он этого не знал.
  "Итак, хорошо, - сказал он, - я делаю это, потому что я уважаю волю моего народа. Тогда идите по домам и завтра выслушайте мой приговор".
  Когда на короткое время был дан мир, трое вышли из башни.
  Антикони повернулась к своему брату и сказала так, что все, кто хотел это услышать, смогли услышать: "Если бы я была мужчиной и носила бы меч, Вы почувствовали бы это. Но так как я женщина, мой меч - это верность, мой щит - любовь, ею я защищаю человека, которого Вы доверили мне. Вы, вероятно, знаете, что тот, кто укрывается под защитой женщины, не должен подвергаться преследованию. То, что Вы сделали, не принесет вам славы, только презрение".
  Король молча выслушал слова сестры. Раз уж он зашел так далеко, ему трудно было вернуться обратно, так ему казалось. Если бы он оставил Гавана безнаказанным, это было бы истолковано как его слабость, а его взрыв ярости перед тем, как крик болтуна. Он не хотел отвечать ни за то, ни за другое. Только если Гаван был бы мертв, все вскоре забылось бы.
  Ландграф знал своего короля. "Господин, - сказал он, - полагаясь на ваше слово, я поклялся Гавану обеспечить свободный проезд через нашу страну. Вы, однако, создаете мне славу лжеца. Я говорю это открыто перед всеми этими людьми. Если Вы не готовы уважать права и честь Ваших князей, мы не будем почитать Вашу корону".
  Однако Лиддамус, один из ближайшего окружения короля, думая удостоиться милости, выступил вперед и крикнул: "Достаточно долго говорили. У короля не остается другого выбора. Смерть за смерть, вот что следует соблюдать".
  "Кто так ловко угрожает, должен не менее ловко идти в бой, - возразил ландграф. - Даже причини Вам Гаван много вреда, Вас бы это мало заботило, Вы же трус. У князя, который последует Вашему совету, корона будет криво сидеть на голове". И, обратившись к Гавану, он сказал: "Простите, не от меня зависит то, что здесь не может состояться наш поединок. Он должен быть перенесен в Барбиголь к королю Мельянцу. Поклянитесь мне быть там через год, считая с сегодняшнего дня, если мой король одумается и оставит вас в живых".
  Гаван дал ему слово, но Лиддамус, которого вызвали таким образом, сумел защититься.
  "Вы хотите обвинить меня в трусости, - сказал он, - из-за того, что я не испытываю удовольствия дать убить себя в бою, или сломать мне при этом кости; хорошо, я не отрицаю, что наслаждаюсь жизнью. Ругайте меня малодушным, но смотрите, чтобы Вы не упали с Вашей высоты. Я поддерживаю Румольта, который посоветовал королю Гюнтеру лучше варить большие куски в котле, чем скакать против гуннов".
  У человека, как мы видим, были свои шутки и свой ум, когда речь шла о его жизни. Его мало заботило, что он говорил то так, то эдак, лишь бы это было выгодно ему. И таких как Лиддамус много: они вырастают высоко, как сорняки, вырвешь их здесь, они вырастают там.
  Королю, в конце концов, был неприятен этот спор, он тут не мог разобраться. Поэтому он отослал всех, а сам удалился, чтобы все обдумать.
  Антикони повела Гавана и ландграфа в свои покои. Все трое после этого горячего спора сильно проголодались. Хозяйка велела подать виноградного вина и шелковичного вина, принести фазанов и куропаток, жареного мяса и разных пирогов. Девушки подавали кушанья и наполняли бокалы, когда они пустели. Этот первый ринг сражения в Шамфанзуне оба мужа вели с одинаковым ожесточением и только поздно ночью они, опьяненные вином, опустились в изнеможении друг другу в объятья. Девушки, имевшие опыт в обращении с рыцарями, победителями и побежденными, проводили их в постели и ухаживали за каждым так, как того требовало гостеприимство.
  Для короля ночь была менее приятной: он спорил со своими советниками. Запутавшись, он бросался из одной крайности в другую и, наконец, сказал то, что до сих пор старался скрыть. Его, когда он один скакал по лесу, вызвали на бой и сбросили с коня. Он тяжело нес этот позор и удивительно, что он открылся своим людям. Возможно, что растерянность сделала его сентиментальным, а может быть, он надеялся на помощь в том, в чем он поклялся победителю: искать для него Грааль.
  Это второе известие с того времени, дошедшее до нас о Парцифале, который неистово стремился к своей цели вопреки всем утверждениям, что Грааль нельзя покорить знанием и силой, что он сохраняется только для избранного. Тот, кто не повинуется этому требованию, впадает в грех и обречен на гибель. Парцифаль, узнав однажды о Граале, не мог больше жить без него. Он был готов принять на себя страдания, ошибки и борьбу за то, что означало для него вершину жизни - ее смысл. Он не боялся смерти, она казалась ему скорее избавлением, по сравнению с жизнью без Грааля. Как мало он все-таки в действительности об этом знал, показывает его глупость - посылать такого человека, как этот, в Монсальвеш. Правда таким наивным он не был, чтобы предполагать, что король, или кому еще он это поручал, должен был его найти. Парцифаль давал каждому срок один год; если за это время побежденный ничего не находил, то ему следовало скакать в Пельрапер, чтобы известить Кондвирамур о его, Парцифаля, любви и тоске. И наверняка это было утешением для женщины, а может быть уже и нет. Парцифаль требовал от нее годы напролет такого огромного отречения, что даже большая любовь могла разбиться из-за этого. Но поскольку у него самого не было на уме никакой другой женщины, он полагался на Кондвирамур с доверчивостью, которая бывает только у детей или одержимых.
  Когда Лиддамус узнал о проблеме короля, он вскоре сумел прогнать одну заботу с помощью другой.
  "Господин, - сказал он, - то, к чему принудил вас этот человек в лесу, может исполнить для вас Гаван, он трепещет в вашей западне. Нам всем было бы некстати, если бы он был убит в вашем доме, так что отпустите его. Вам это принесет пользу, а ему верную смерть. Люди из Монсальвеша умеют охранять Грааль".
  Лиддамус снискал много похвал за этот совет. И на следующее утро, когда весь народ после мессы толпился в зале, король объявил свое решение. Оно гласило, что Гавану ничего не остается, как принести клятву верности и искать Грааль. Если он его найдет, то может вернуться и доложить.
  Гаван не мог объяснить себе, какие цели преследовал король, он заметил только, что за его словами не скрывались честные намерения. Гавану предстояло не менее безнадежно, чем Парцифаль, разыскивать Грааль и, в конце концов, погибнуть перед Монсальвешем. Но если бы он этого не сделал, он тоже был бы убит. И оттого, что Гаван считал, что лучше погибнуть завтра, чем сегодня, он поклялся в том, что от него требовал король. От отослал своих оруженосцев домой, не желая связывать их судьбу со своей, которую направляло безрассудство. Поскольку Гаван не был меланхоличным человеком, а веселым по натуре, ему и в этом затруднительном положении помогла философия. Он считал, что счастье и свобода человека состоят в том, чтобы делать неизбежное с открытыми глазами, решительно и с мужеством. Итак, снова в гармонии с миром, которым он слишком наслаждался, чтобы его отвергнуть, он начал завтракать и при этом позволил Антикони прислуживать ему.
  "Если богу будет угодно еще больше дать мне от этой жизни, - сказал он, крепко держа ее за руку, которая протягивала ему хлеб, - то я всегда буду любить Вас и буду преданным Вам".
  Антикони приняла только на свой счет то, что Гаван привык на прощание говорить каждой женщине, которая дала ему больше, чем только приветственный поцелуй. Хотя у нее и было массивное тело, но слишком слабое сердце для ее чувств. При всех в зале она поцеловала Гавана в губы и заплакала.
  "Идите же, - сказала она, - у моей любви недостаточно власти, чтобы оградить Вас здесь от беды".
  Это и его тронуло за душу, и Гаван был рад, когда Шамфанзун со всей его неразберихой, которую он там пережил, остался у него за спиной
  
  
  
  КНИГА ДЕВЯТАЯ
  Парцифаль скачет к Тревреценту
  и выслушивает три рассказа о Граале
  
  След Парцифаля на некоторое время становится более отчетливым. Неизвестным остается, со сколькими рыцарями он сражался, когда он снова принес к упомянутому чудесному роднику тот меч Анфортаса, потому что меч был способен выдерживать только первый удар. Но все это кажется не важным, поскольку не рассказывает об отчаянии и надеждах человека больше, чем мы уже знаем. Говорят, что время лечит раны, но Парцифалю оно постоянно наносило новые, и он должен был обладать большой внутренней силой, чтобы не погибнуть, стремясь вырваться из узости своего мира.
  В лесу он однажды наткнулся на келью, которая была построена над родником. Парцифаль хотел спросить дорогу и поскакал через густые заросли к хижине. На его оклик ответил женский голос и, чтобы не испугать женщину, он повесил свой щит на дерево и положил меч в траву. Он попросил отшельницу подойти к окну, и тотчас показалось бледное и худое лицо. В третий раз он встретил Сигуну и снова не узнал ее. На ней была серая юбка и рубашка из грубого сукна, а вокруг головы - черная лента. Ее единственным украшением было маленькое кольцо с гранатом.
  "Вы видите скамью под окном, господин, - сказала Сигуна, - дайте себе немного отдохнуть. Редко случается, что я слышу человеческий голос, кроме своего собственного".
  Так они и сидели - один снаружи, другая внутри, и говорили друг с другом, не видя друг друга. Парцифаль спросил, как ей удалось здесь в глуши остаться в живых.
  "Если бы у меня не было других забот, кроме пропитания, я бы могла назвать себя счастливой, - сказала Сигуна. - Мне достаточно дают от Грааля. Каждую субботу по ночам приходит Кундрия и приносит то, что мне понадобится на неделю".
  Но Парцифаль подумал, что она его обманывает и вообще притворяется перед ним. Она показалась ему скорее не отшельницей, а женщиной легкого поведения, которая умела чередовать одиночество с приятным общением. Поэтому он спросил насмешливо, кто принес ей ночью кольцо со сверкающим гранатом, который он имел удовольствие недавно видеть.
  "То, что Вы говорите - глупая шутка, - возразила Сигуна.- Вы напрасно стараетесь меня обидеть".
  Она снова принялась рассказывать свою историю, которая достаточно известна и помогла Парцифалю узнать в отшельнице Сигуну. Он сразу же снял шлем и латы, чтобы она тоже узнала, с кем говорила.
  "О, Парцифаль, - воскликнула она, - я надеюсь, что на этом свете тебе досталось больше счастья, чем мне". И она хотела знать, нашел ли он Грааль.
  "Грааль от меня дальше, чем солнце, и неведом, как морское дно, - сказал Парцифаль. - Я оставил корону и страну, покинул жену, которая красива, как цветок поутру. Меня гонят к ней любовь и тоска, и все-таки я не могу прожить и дня, не разыскивая Монсальвеш. Я знаю, ты проклинаешь меня из-за того, что я не освободил Анфортаса от его страданий. Я проклинаю свою собственную глупость и каждый день, который мне приходится прожить, обманувшись в надеждах. Я желаю себе смерти и боюсь ее. Я ищу одиночества и бегу от него. Я не могу быть рыцарем и не могу - отшельником. Я хотел бы меньше знать, я создал бы себе мир, как любой дурак, и жил бы счастливее".
  Боль Парцифаля взволновала Сигуну. Она сама попала в крайне бедственное положение, а страдание понимает страдание.
  "Я могу только пожелать, чтобы ты нашел Грааль, - сказала она, - и больше того, дам тебе совет. Послушай. Прошло немного времени с тех пор, как Кундрия ускакала от меня. Я не знаю, едет ли она верхом к Анфортасу или еще куда-нибудь. Но всегда, когда она приезжает, она оставляет своего мула там, где родник бьет из скалы. Отправляйся в путь и следуй немедленно за ней. Ее животное не быстрое, ты скоро нагонишь ее".
  Парцифаль тотчас вскочил на коня и последовал по свежим следам через лес. Но уже скоро он потерял след в густом подлеске и Грааль, который, казалось, находился совсем близко, был снова недоступно далеко.
  Пока он так невеселый скакал туда, у него поперек дороги угрожающе встал рыцарь, охраняющий святой Грааль, и потребовал, чтобы он мгновенно покинул лес, если жизнь для него приятнее, чем смерть.
  Для Парцифаля ссора была кстати, она помогла ему преодолеть дурное настроение.
  "Эй, эй! Господин рыцарь, - сказал он, - Ваш язык кажется длиннее, чем Ваше копье. Освободите дорогу, прежде чем дальше болтать".
  Вскоре оба изо всех сил колотили друг друга, не подумав в своем буйстве, что рядом была пропасть, в которую они скоро рухнули. Парцифаль упал вместе со своим конем. Ему еще удалось удержаться за ветку кедра, однако несчастное животное погибло. Парцифаль вскарабкался обратно вверх по скале и нашел коня своего противника, который спокойно пасся, словно ничего не случилось. Самого рыцаря Грааля не было и следа. Парцифаль еще видел, как тот много раз перевернувшись, покатился вниз по склону. Итак, он сел на коня противника, поскольку его коня у него отобрали, и дал ему волю. Втайне Парцифаль надеялся, что конь может пойти по пути к Монсальвешу. Если мужчина стремится домой, то коня тянет в стойло, подумал он. Но надежды Парцифаля не оправдались.
  Прошли недели и месяцы. Из этого периода о нем ничего больше не известно. Потом имеются сообщения, которые рассказывают о встрече, произошедшей во время празднования Пасхи.
  Падал мелкий снежок и ветер загонял его под доспехи Парцифаля. Он мерз и искал приюта. В середине дня он повстречал богомольца с женой и двумя дочерьми. На них были серые рясы из грубой ткани, и они шли босиком по снегу. За женщинами следовали маленькие собачки и пажи. Парцифаль догадался, что это был князь этой земли, который устроил церемонию покаяния. Парцифалю не нравились такие люди, которым даже для святых дел нужна была публика. Несмотря на это, он приветствовал старика, который дружелюбно ответил на его приветствие. Удивленный блестящим вооружением Парцифаля, паломник спросил, почему он в такой день, который предназначен для созерцания, носит доспехи.
  "Для меня один день похож на другой, - возразил Парцифаль. - Я не знаю больше их названий и их смысла. Когда-то я служил одному господину, его звали Бог. Я отдал ему всю верность и веру, которые у меня были. Его наградой было то, что он прогнал меня. И когда я спросил его, почему он так сделал, он молчал".
  "Вы имеете в виду Господа, которого родила Дева?" - спросил старик.
  "Я подразумеваю как одного, так и другого, - возразил Парцифаль. - Если Вы верите, что он защищает Вас, тогда Ваша вера уже - Бог. А если Вы не верите, тогда Вы не слабее, если только у Вас хватает сил жить без Бога".
  "В Вас говорит чванство, господин, и высокомерие не только против Всеышнего, - возразил старик. - Даже если Вас обидели, Вы ничего не исправите необдуманными поступками. Вы создадите только новую несправедливость. Если Вы отсюда поскачете дальше по дороге, то приедете к мудрому человеку; он может сказать Вам умнее, чем я и поможет кое о чем хорошенько задуматься".
  Дочерям старика не понравилось, что они так быстро избавились от такого необычного человека. Шествие их отца на Страстную пятницу было для них нелегкой обязанностью, к которой их вынуждало не столько убеждение, сколько послушание; они полагали, что день был бы приятнее для них, если бы вернувшись, они нашли бы в своем шатре статного рыцаря: он стоил бы нового публичного покаяния. Поэтому они начали уговаривать отца, что погода скверная, а господин без сомнения мерзнет под своими доспехами. Шатры же были недалеко и полны теплой одежды.
  Было, как говорится, прелестно, что девочки просили, а старик не мог отказать им в просьбе. Парцифалю тоже предложение показалось неплохим, когда он посмотрел на обеих. Страстная неделя перед пасхой не лишила их лица привлекательности. Их красота не спрашивала, Страстная ли это пятница или Пятидесятница. Парцифаль подумал: если бы я был в разладе не с Богом, а с этими барышнями, я охотно дал бы им покаянный поцелуй. Однако старик казался ему черезчур ярым сторонником благочестия. Он знал стремление таких людей наставлять других на путь истины. Сами больше не способные к мирским наслаждениям, они старались каждому губительно отравлять их, и становились настоящими мучением для тех, кто радовался жизни.
  "Позвольте мне, прошу вас, уйти, - сказал Парцифаль. - Пусть вас сопровождает счастье. А вам, благородные барышни, пусть воздастся за то, что Вы нашли для меня такие хорошие слова".
  Всем было грустно видеть, как Парцифаль поскакал прочь.
  Он же заложил уздечку коню между ушей и позволил ему идти свободно. Конь привел его, было ли это случайно или это была судьба, к скиту, где Парцифаль однажды дал клятву Орилусу, что он оставил нетронутой его жену Ешуту.
  Теперь следует, как было упомянуто ранее, рассказать о Тревреценте - отшельнике и брате Анфортаса. Он жил в пещере скудно, но был доволен. Когда он в Страстную пятницу увидал Парцифаля в полном вооружении, то отчаялся не меньше, чем до этого богомолец.
  Сегодня Вам было бы больше к лицу покаянное рубище, чем доспехи, - сказал он. - Сойдите же с коня и погрейтесь у огня. Если рыцарская любовь зовет вас сквозь лес и снег, то знайте, что завтра тоже будет день. Примите сегодняшний таким, какой он есть".
  Парцифаль последовал совету отшельника и провел своего коня под выступ скалы, чтобы защитить его от ветра и снега. Потом они вместе рвали траву и папоротник, чтобы покормить животное.
  Парцифаль спросил старика, не испугался ли тот, когда он так воинственно прискакал к нему. Треврецент возразил: "Не подумайте, что я хвастаюсь, но медведь и олень пугают меня больше. Я был рыцарем, как Вы. Всю славу и гордость, которую мир мог дать мне, я взял, но это не сделало меня богатым. Пожалуй, Вашему коню хватит корма".
  Он повел промерзшего Парцифаля в пещеру в скале, которая обогревалась тлеющими углями. Воздух был дымным и чад от огня ел глаза. В честь гостя хозяин зажег свечу, свет которой в удушливом помещении постоянно грозил погаснуть.
  Парцифаль снял доспехи и растянулся возле огня на сене и сухом папоротнике. Его тело вскоре согрелось, и его охватила приятная усталость. Ему уже опостылело одиночество и жизнь в лесу. В своих долгих странствиях он редко скакал по ровным дорогам, а ночи он проводил под холодными звездами и при ледяном ветре.
  Отшельник дал ему одежду, и Парцифаль заметил, что старик все время испытующе глядел на него, словно хотел вновь найти в нем кого-то. Но он не придал этому никакого значения и позволил Тревреценту проводить себя в глубину пещеры. Там он вновь увидел ковчег со святыми мощами, на котором он клялся Орилусу. Парцифаль вспомнил о разрисованном копье, которое он взял тогда себе. И оттого, что у него пропало всякое чувство времени, Парцифаль попросил старика сказать, сколько времени прошло с тех пор, как он потерял копье, и признался, что он сам похитил его.
  "Пять с половиной лет и три дня", - ответил старик. И когда он заметил, как сильно удивило его гостя такое точное указание времени, хотя речь шла всего лишь о копье, а не о королевстве, он добавил: "Копье принадлежало моему другу, оно было ему очень дорого. Каждый раз, когда он приходил ко мне, он сожалел о потере. Поэтому тот день мне запомнился, и я могу вам посчитать по псалтырю, если Вы мне не верите".
  "Я так много сомневался, - сказал Парцифаль, - что устал от сомнений. Мне все опротивело, я больше не знаю, что такое радость. Я сражался, где бы мне ни подворачивался бой, правый или неправый. Я убивал с удовольствием. Я не хочу ничего утаивать, прогоните меня, я не заслужил ничего другого".
  "Положитесь на Бога".
  "Что такое Бог?"
  Этот человек, как понял Треврецент, требовал большего, чем обычно сообщают монахам в семинарии, или что там говорят от собственного бессилия. Они болтали традиционные речи и были довольны, если никто им в этом не мешал. Несчастье Парцифаля было в том, что он искал счастье, в то время как он искал знание и проклинал всю веру, без которой не обходится ни один человек: он же не может начинать все сам. В конце концов, подчиняется даже такой неистовый дух, или погибает, так считал Треврецент; оттого, что он привык, как многие из нас, все иное мерить по себе, а себя по другим. Даже если он понимал в мире больше, чем обычные болтуны, но на перспективу недостаточно для такого духа, как у Парцифаля. Хотя в это мгновение он мог дать ему все-таки больше, чем когда-либо раньше другой.
  "Садитесь, - сказал он, потому что Парцифаль вскочил. - Что такое Бог? Для одного - одно, для другого - другое, если только он может вести его правильным путем. Бог это - Правда, которую вы ищете; Бог это - Милосердие; Бог это - Справедливость и ваша ненависть ко всему фальшивому. Если у вас есть власть, то Бог это - Скромность; если вы бедны, то Бог это - Гордость перед властолюбцами. Если вы разочарованы, то Бог это - Сила; если вы в отчаянии, то Бог это - Надежда. Если вас преследуют, то Бог это - Ум. Не живите прошлыми страданиями, они ослепляют Вас. И жажда мести никогда не дружила с мудростью. К нам придет избавление от зла. Разум победит неразумное, а доброта - зло. Понимаете ли Вы, что я говорю, я не знаю. Мысли защищены и без замка, даже солнце недостаточно светлое, чтобы осветить их".
  "Господин, - возразил Парцифаль, - у меня только одна мысль: как мне найти Грааль, и я ни от кого ее не скрываю".
  "О, Вы, безумный человек! - воскликнул Треврецент. - Куда Вас гонит высокомерие. Оставьте вашу мечту, Вы никогда не найдете его, я знаю о нем правду".
  Парцифаль упрашивал старика, рассказать ему все о Граале и Монсальвеше, что он знал. Сам он, однако, стыдился признаться, что уже побывал там однажды и был изгнан.
  Отшельник желал от всего сердца заставить этого молодого человека, который казался ему достойным править страной в счастливом согласии со своим народом, отказаться от его чрезмерного желания, которое, как он считал, закончится для него бедой. Поэтому из добрых побуждений он смешал в своем рассказе о Граале правду и ложь. И сегодня мы едва ли сможем с уверенностью отделить одно от другого, потому что многое утрачено из того, что могло бы пролить свет на некоторые тайны.
  Вот первый рассказ Треврецента.
  Много лет тому назад жил-был человек по имени Флегетанис. Он был известен благодаря своему искусству и своим знаниям. Он мог рассчитать траекторию звезд, их уход и возвращение. И по их пути он мог толковать характер и судьбы людей. Звезды отрыли ему тайну, о которой он с робостью и благоговением поведал следующее: "Есть такой предмет, который называется Грааль. Небесное воинство ангелов по ту сторону звезд принесло его к земле и снова исчезло, оставив людям Грааль; и кто его найдет, будет счастлив и глубоко уважаем. Флегетанис был язычником, его отец еще молился теленку. Но Грааль постигает только тот, кто принадлежит к христианской вере. (Тут можно с уверенностью предположить, что Треврецент умышленно покривил душой. И удивительно, что Парцифаль не заметил противоречия, которое становилось явным, если послушать слова отшельника о Боге и то, что он теперь говорил. Это можно объяснить только тем, что все мысли и стремления Парцифаля были направлены к одной цели. Все, что происходило вокруг него помимо этого, он воспринимал только мимолетно, или вообще не воспринимал.) Небесное воинство по ту сторону звезд, о котором говорил Флегетанис, - это те ангелы, которые не встали ни на ту, ни на другую сторону, когда Люцифер взбунтовался против самого Бога и был наказан за это вечным проклятьем. Как возмездие за их нерешительность, Господь поручил им отнести Грааль на землю и охранять его там. Позже он, в своей милости, вернул провинившихся обратно и поручил людям охранять Грааль. По собственной воле никто не может быть принят в число стражей. Только тот, кого выбирает Всевышний, тому выпадает это счастье. (Возможно, что Треврецент, захваченный своей собственной верой, думал, что говорит правду. Искреннему старику казалось необходимым особенно подчеркнуть как раз эту часть рассуждения; оно ему казалось подходящим, чтобы предостеречь Парцифаля от нескромного поведения). Хранилище Грааля - замок Монсальвеш. От силы камня сгорает Феникс и выходит из своего собственного пепла прекраснее, чем когда-нибудь прежде. Тот, кто посмотрит на Грааль, не может умереть целую неделю, каким бы больным он ни был. А тот, кто видит его ежедневно, юноша или девушка, остается неизменно молодым, даже если пройдет двести лет. Никому в Монсальвеше не нужно заботиться о еде, потому что Грааль дает в избытке то, чем плодоносит земля. Кто считается достойным служить ему, имя того появляется, как надпись на камне. Ее ничем нельзя соскоблить. Но она гаснет в то же мгновение, когда имя прочли. Грааль призывает рыцарей и женщин со всего света, он не спрашивает о бедности и богатстве и кто черный, кто белый".
  Старик увлекся рассказом и не подумал о том, что его энтузиазм гораздо больше годился для того, чтобы пробудить в Парцифале желание, чем предостеречь его. И Парцифаль тотчас дал понять Тревреценту, что не было никого более подходящего, чтобы охранять с боем Грааль, чем он. Парцифаль считал, что даже Господь не смог бы оспорить это, он дал достаточно доказательств своего рыцарского достоинства. Только тогда отшельник стал снова скупее восхвалять Грааль.
  "Ваша молодость делает Вас безрассудным и легкомысленным, - сказал он. - Позвольте предупредить Вас рассказом о судьбе Анфортаса, сегодняшнего короля Грааля. Пусть он помилует Вас и меня, хотя из-за высокомерия он сам провинился. Богатство, высокомерие и сладострастие совратили его. Он скверно болен и надежда на исцеление незначительна. Один простодушный юноша нашел однажды дорогу в Монсальвеш, и в его власти было освободить короля от страданий; если бы только у юноши было сострадание и хватило бы человечности, чтобы в заботе о внешнем глянце, не забывать о печали другого. Но так устроен человек, он богат упущенными возможностями и полон недостатков в своих делах".
  Снова в глаза Парцифалю бросился тот странно ищущий взгляд старика, поэтому его совсем не удивило, когда Треврецент неожиданно спросил, кто он. Пусть он простит ему эту назойливость; обычно это не в его характере, беспокоить гостей такими вопросами, но он необычайно похож на отца Треврецента. Кроме того, его конь носит на седле герб рыцаря Грааля - голубя.
  Парцифаль сказал ему, кто был его отец и как он добыл коня. Конь ни в коем случае не украден, пояснил он. Нечто такое предосудительное он уже сделал однажды. С тех пор прошли годы, но он был тогда бестолочью, когда убил Итера и захватил его снаряжение.
  Едва только старик услышал это, он начал громко причитать и сообщил Парцифалю, что он - его дядя, что Герцелойда умерла, а Итер - его близкий родственник.
  "О, мир, - воскликнул он, - что ты нам готовишь".
  "Если я ваш племянник, то заклинаю Вас господин, сделайте то, что велит Вам верность и доброта, - возразил Парцифаль ужаснувшись. - Я не говорю, что Вы лжете, но Вам соврали, и Вы необдуманно приняли за правду то, что является обманом. Скажите же, что моя мать жива, а Итер не был моим родственником".
  "Я не могу ни того, ни другого, - возразил Треврецент, - не могу лгать и опрометчиво верить. Тоска твоей матери о тебе была слишком велика. Она разбила ей сердце. Еще до того, как ты родился, ей приснился дракон, который сосал ее грудь, а потом улетел прочь. Никто не мог истолковать этот сон, теперь он объясняется благодаря тебе".
  Однажды нарушив обычное молчание, он разговорился. И здесь не обязательно передавать все то, что Треврецент говорил Парцифалю о дядях и тетях. Важно только то, что он сообщил об Анфортасе, своем брате.
  Это второй рассказ Треврецента:
  "Когда отец умер, то Анфортас, старший брат, стал королем и хранителем Грааля. Такое звание досталось ему, хотя он был еще ребенком. И когда Анфортас возмужал и у него начала расти борода, с ним случилось то, что случается с каждым юношей. Его охватило вожделение, и он поддался соблазнам и удовольствиям, пренебрегая, таким образом, служением Граалю. Это была красивая, но злая женщина, которой он полностью отдался, и которая умела загонять его из одного приключения в другое. Все предупреждения друзей он пропускал мимо ушей, он был охвачен такой страстью, что верил скорее лживой лести, чем разуму. Когда он однажды из-за этой чертовской женщины снова вступил в поединок, отравленное копье поразило его половые органы. С концом копья в теле он смог еще притащиться домой. Позвали врача, который вытащил отравленное железо из тела моего брата. При виде чрезмерных страданий, которые настигли Анфортаса, я поклялся отказаться от света и рыцарского сословия, чтобы Господь принял жертву и послал моему брату исцеление. Я поклялся отказаться от мяса, вина и хлеба. Немало было тех, кто бранил меня, потому что, как они считали, я пренебрег своим долгом по отношению к Граалю. (Нельзя не упомянуть здесь, что Треврецент выбрал путь в скит не только из преданности своему брату. Он опасался, что с ним может случиться нечто подрбное из-за того, что он, как мы скоро узнаем, тоже пошел по запретному пути. Но прошло уже много времени; и за все эти годы Треврецент сам себе истолковал сомнительную сторону своего тогдашнего образа жизни, как жертву и, в конце концов, поверил в это.) Мы принесли Анфортаса к Граалю, надеясь, что он будет излечен силой камня. Но к прежней боли вместо избавления пришла новая. Король не мог теперь умереть, и не смел зная, что я служил Богу как отшельник. Его рана непрерывно гноилась. Какие бы ученые книги ни читали, ни одна не могла дать сведения о характере заболевания. Все противоядия, которые были известны против укусов змей и пресмыкающихся, не оказывали воздействия. Мы велели принести воду из Евфрата и Тигра: в ней, как известно, плавают листья и фрукты с удивительных деревьев, лекарственные травы и древесина. Это был напрасный труд. Мы пробовали одно за другим. С большим трудом мы сами добыли рис, который Сибилла когда-то посоветовала взять с собой Энею, чтобы защититься от жара и дыма, когда он спускался в преисподнюю. Некоторые полагали, что тот наконечник копья был закален в адском пламени и отравлен. Но это обстоятельство не имело ничего общего с копьем. Мы мазали рану кровью пеликана, который из любви к своим детенышам разорвал себе грудь. Мы убили Единорога, вырезали у него из-под рога карбункул и положили его в рану. Мы разослали людей, чтобы они принесли траву дракона, которая растет из крови убитого дракона и находится в удивительной связи с движением звезд. Мы обнаружили, что король больше страдал в дни смены луны. Мы надеялись, что он cможет исцелиться, если мы положим травы на рану в час, когда созвездие дракона появляется на небе. Вся работа была безрезультатной. Когда у нас не осталось никакой надежды, мы увидели однажды, как невидимой рукой на Граале были написаны знаки. Надпись гласила: "Должен прийти рыцарь и если он спросит о боли короля, все страдания закончатся. Если же случится, что какой-нибудь ребенок, женщина или мужчина велит этому рыцарю задать вопрос, то он будет задан напрасно. Вопрос должен быть задан, пока не пройдет первая ночь. Если бы все так произошло, Анфортас выздоровел бы и одновременно освободился бы от бремени короны, потому что тогда этот рыцарь стал бы новым королем Грааля. Рыцарь, которого предсказал Грааль, пришел. Но после первой ночи они прогнали его прочь".
  То, что еще мог сказать старик, Парцифаль сам рассказал бы лучше, но у него не хватило на это мужества. Так что оба замолчали, пока Треврецент не сказал, что пришло время пообедать. Они помыли в источнике травы и коренья. Старика, которому было жаль, что он должен был так скудно угощать гостя, Парцифаль утешил, уверяя, что коренья понравились ему и были превосходно вкусными и нигде его не принимали более любезно, чем здесь.
  Треврецент улыбнулся из-за этой лжи, но был благодарен за это. Парцифалю бросилось в глаза, что его хозяин, несмотря на скудную пищу, во время еды вел себя так, словно сидел за столом возле Грааля; и не без легкой насмешки Парцифаль повторяя за ним, тоже вымыл руки после еды, хотя он спокойно мог бы залезть пальцами в глаза: ведь они не были ни жирными, ни солеными.
  Парцифалю не давало покоя то, что он что-то скрывал от Треврецента. Старик, как он считал, заслуживал доверия, кроме того, он был его дядей, мать мертва, кто мог дать ему совет. Он открылся ему даже с риском, что Треврецент мог прогнать его. Но тот сказал только:
  "Я догадывался о плохом с того самого мгновения, когда увидел тебя на коне из замка Грааля".
  Старик покорился судьбе, которая казалась ему неизбежной, и это поразило Парцифаля больнее, чем это смог бы сделать приступ гнева. Парцифаль снова осознал, в каком ничтожное положении он находился, и попросил Треврецента прогнать его, но тот ответил только, что не следует говорить такие глупости: если целиком отдашься горю, то это ничему не поможет. "Если тратишь попусту время на жалобы, - сказал он, - то тратишь без толку жизнь. Людям свойственно нечто странное. Юность хочет рано стать мудрой, старость слишком поспешно дает ответы, поэтому прилежание уходит и способности увядают". Он хотел знать, видел ли Парцифаль в Монсальвеше копье, и когда тот подтвердил, Треврецент сказал, что тогда Анфортас страдал должно быть особенно тяжело. Рана находилась в своеобразной связи с движением Сатурна. Когда планета находилась в той точке, где совпадали начало и конец ее пути, тогда странный холод охватывал рану. Не оставалось другого выхода, как снова вонзить отравленное копье в рану, чтобы изгнать из тела ледяной холод горячим ядом из наконечника копья. Холод уходил из раны и, словно стекло, ложится вокруг наконечника копья. На что бы ни упали осколки этого стекла, то горело ярким пламенем, даже асбест. В это время стоны Анфортаса слышны были во всем замке. Облегчение давал ему только мягкий воздух над водой озера, к которому его относили, где он отвлекался рыбной ловлей, хотя он едва ли что-то ловил.
  Здесь начинается третий рассказ Треврецента. Он слишком долго был один сам с собой и с заботой о своем брате, и рассказ был для него освобождением от тяжелого груза, который он год за годом должен был нести один.
  "Послушай, - сказал он, - как обстоит дело с рыцарями Грааля, которых называют железными тамплиерами. Если в какой-то стране нет правителя, а народ просит нового короля, одного из рыцарей назначают туда. Ему поручают править без высокомерия на благо страны и тех людей. Мужчин только тогда отправляют из окружения Грааля, когда это оказывается необходимым. Девочек и женщин отпускают без долгих разговоров, если к ним сватаются. Так Герцелойду отдали королю Кастису, когда он захотел ее в жены. Твоя мать была с ним обвенчана, так и не став когда-нибудь его женой из-за того, что он умер в тот же день. Потом Гамурет, твой отец, стал ее мужем. Когда Грааль освобождает девушек, то чаще всего он снова забирает обратно их детей. Мужчины, которые принадлежат к окружению Грааля, не имеют права наслаждаться любовью женщины. Только королю позволено жениться и тем, кого посылают королем в страну, не имеющую правителя. Этот запрет я нарушил. Я был молод и любил прекрасную женщину. Для нее я был готов пережить самые бурные приключения, пересек Европу, Азию и Африку. В горах Испании я сражался мечом, у кельтов я метал копье, в Штирии у меня был бой с вендскими рыцарями. Мой брат прикрывал мой тайный образ жизни, давал мне деньги и оружие, я возил с собой его печать, с помощью которой мне открывались многие крепости без единого удара меча. Я тайно покидал Монсальвеш и тайно возвращался обратно. Ни у кого не закрадывались подозрения, только у твоего отца, которого я повстречал в Севилье, когда он был на пути в Багдад. К моему удивлению он обратился ко мне, как к брату Герцелойды, хотя мы никогда не встречались. Я поклялся всеми клятвами, что я - это не я, но мне не удалось обмануть его, поскольку у меня тогда еще не росла борода, и я был похож на сестру, как отражение в зеркале. Тогда я перестал отрицать, тем более что я узнал Гамурета, как человека, который из-за женщин иногда безумно рисковал на деле и, пожалуй, умел молчать о подобных приключениях. Мы заключили сердечную дружбу и в Севилье приятно проводили время. Твой отец научил меня таким играм, которые преподать мне в Монсальвеше было некому. Короче, он всегда был окружен толпой женщин, которые знали свое дело. Прежде чем он отправился дальше, он подарил мне драгоценный камень. Эту дарохранительницу я велел изготовить из него. Кроме того, он оставил мне оруженосцем Итера, своего племянника. Теперь ты знаешь, кого ты убил".
  Парцифаль не знал, что на это ответить. Все, что он должен был сказать, - все было довольно скверно.
  Ночь они провели в дымной пещере на соломе и сухом папоротнике. Большего Треврецент не мог предложить.
  Парцифаль оставался еще четырнадцать дней у своего дяди, питался травами и кореньями и были часы, когда он хотел бы иметь право остаться тут навсегда, но потом он снова полный беспокойства бродил по лесу.
  Старик скоро догадался, что происходило в Парцифале, и однажды он сказал: "Я же заметил, что тебя тянет прочь. Тогда иди, ты не создан жить так, как я. Те радости и несчастья, которые ты до сих пор испытал в жизни, - не забывай ни того, ни другого. И знай, что невыполненное требует свою дань. Иди и будь мудрее, я возьму твою вину на себя. Больше мне старому человеку ничего не остается делать перед Богом и людьми".
  Он поцеловал Пацифаля, привел его коня и дал ему с собой в дорогу сушеные фрукты.
  
  КНИГА ДЕСЯТАЯ
  Гавана унижает женщина,
  его обманывает мошенник,
  и он меняет рыцаря на коня
  
  Возбужденный ум Парцифаля стал спокойнее, его отчаяние стало тише, его поведение осмотрительней, но его желание найти Грааль отнюдь не ослабело. Если боль и ненависть к несправедливостям света сделала его самого неправедным по отношению к нему, то теперь он следовал совету, который ему уже дал Гурнеманц и повторил Треврецент: пользоваться сознанием и разумом. После всего того времени скитаний, когда он часто слепо наносил удары во все стороны и хотел поспешно добиться силой того, что можно было достичь только терпением, он понял, что скрывалось за словами обоих старцев. И с его характером и его умом он вскоре стал видеть и понимать больше, чем его учителя. Он научился смеяться над самим собой, над своей жаждой стать рыцарем, над своей гордостью и тщеславием, когда Артур принял его в свой круг, который, как он теперь считал, был только переливающейся разными цветами мелочной лавкой: цены высокие, товар дешевый. Если прежде он никогда не мог понять, как можно сбежать из этой полной блеска и славы жизни в уединение и безымянность, теперь он понял это. Если бы ему пришлось выбирать между Артуром и Треврецентом, он не колебался бы, и все же жизнь отшельника не удовлетворяла его. Мудрость этих достойных уважения людей, казалось ему, была оплачена презрением или страхом перед миром, радостями которого они однажды полностью насладились. Они были достаточно умными, чтобы услышать в шуме - шум, а в мишуре увидеть мишуру, и им скоро наскучила глупая игра: они сбежали в леса и отомстили за свою несостоявшуюся жизнь тем, что они свое знание людей и их мира унесли с собой в могилу. Грааль победил как одного, так и другого: Артура и Треврецента, а он, Парцифаль, хотел найти его или умереть. Поэтому он поехал дальше своим путем.
  Между тем Гаван, как ему было поручено, точно также искал Грааль. Но, как и следовало ожидать, не нашел его. Он не принял всерьез это задание. Ему было все равно, сражаться ли с рыцарями Грааля или со слегка слабоумным в своей неизменной приверженности мертвому королю ландграфом. Он жил, как жил и считал, что так было хорошо и прекрасно. Парцифаля он при всем уважении считал чудаком, самым приятным из всех, которых он знал. Способный господствовать на земле, Парцифаль хотел к тому же еще и небо, и не получил в конце концов ничего.
  Итак, Гаван в назначенный день появился в Барбиголе, давно уже позабыл свой первоначальный гнев из-за бессмысленности сражения, и хладнокровно ожидал событий, которые должны были произойти. Случилось так, что правда вовремя открылась, как сообщается в хрониках. В другом месте написано, что Всевышнему не понравился поединок, и он дал знать участникам, что король Вергулахт и Гаван происходили в девятом колене от одного праотца и, кроме того, настоящим злодеем был граф, которого уже настигло возмездие.
  Понятно, что оба, узнав о своем родстве, вместо того чтобы сражаться, обнялись и лишили удовольствия некоторых, которые приехали посмотреть на необычный поединок.
  Снова связанному обязательством Гавану, не оставалось другого выбора, как опять отправляться за Граалем, потому что Вергулахту было велено искать его для Парцифаля. В это мгновение ему ничего больше не оставалось делать, а что Вергулахт мог когда-нибудь найти предмет, за которым Парцифаль посылал каждого рыцаря, которого он сбрасывал с коня, казалось Гавану невероятным.
  На лесном лугу Гаван нашел щит, насквозь пробитый копьем. Он висел на ветке, и привязанная к тому же самому дереву стояла лошадь, на которой было женское снаряжение для верховой езды. Гаван поискал женщину, которая как мужчина в доспехах и готовая к бою бродила по полям и лесам. И он размышлял, какой вид боя он должен выбрать, если у нее будет охота атаковать его. С таким противником бой без меча и копья казался ему самым благоприятным; он ли над ней или она над ним свалятся в траву, это было бы одинаковым удовольствием. Порою у силы есть свои прелести, думал он.
  Но из этого дела ничего не вышло. Женщина была женщиной, как все остальные: она сидела, прислонившись к стволу липы, и держала на коленях голову рыцаря. Человек выглядел скверно. Копье прокололо его, и кровь стекала внутрь тела, раздувая его, как мешок с водой. Долго он не мог это выдержать, а женщина в своей беспомощности не могла сделать ничего лучшего, как плакать и кричать. Ее голос уже совсем охрип.
  Гаван соскочил с коня, осмотрел рану и решил, что человеку можно помочь, если бы только нашлась трубочка. Поскольку не было ничего другого, он сломал ветку липы, осторожно снял лыко и сделал из него трубочку, которую ввел пострадавшему в рану. После этого он попросил женщину всасывать из нее до тех пор, пока кровь мужчины не потечет в рот. Она сделала это, и вскоре рыцарь снова пришел в сознание. Поскольку он хотел выразить признательность за помощь, но у него не было ничего, что он мог бы дать своему спасителю, он решил, что хороший совет тоже пригодится. Он посоветовал ему как можно скорее убираться отсюда, если он прибыл в Лограйс из-за рыцарства. Здесь бесчинствует коварный страж, его имя Гевиллиус, и как тот его отделал, он видит сам.
  Для Гавана не было ничего приятнее, чем услышать это. Поскольку бой с воинственной амазонкой ускользнул от него, он хотел возместить убытки за счет буйного человека. Он поручил раненого Богу и его возлюбленной и поскакал, не обращая внимания на все предупреждения, в Лограйс.
  Нельзя было сбиться с дороги видя, что на песке и на камнях была кровь, словно тут пробежал подраненый олень. Вскоре уже Гаван увидел перед собой на горе Лограйс. Узкая тропинка, которая вилась вокруг горы, вела наверх, к крепости. А вокруг горы рос сад с гранатами, оливковыми деревьями, инжиром, виноградом и сладкими фруктами.
  Гаван поскакал дальше без остановки. Он чувствовал странное нетерпение и волнение, словно его ожидало что-то необыкновенное. При этом он никоим образом не думал о женщине, как это можно было бы предположить по всем повадкам Гавана. При всем удовольствии, которое ему доставляли женщины, они ему время от времени надоедали. Ему было скучно повторение, он жадно искал перемен, но все чаще находил повторение. Несмотря на это, он не терял ни желания, ни надежды найти нечто исключительное. Так он жил, собственно говоря, совсем без предрассудков, хотя и недолго. Все, что теперь будет рассказано о Гаване, станет понятным как раз из этой его основной черты характера.
  Он прискакал к скале, из которой бил родник, и тут он увидел Оргелузу, ту чертовски красивую женщину, которая чуть не довела его до гибели. Если бы страсти понадобилась приманка, как птицелову, она бы выбрала для этого Оргелузу. И не только Гаван попался бы в ее ловушку.
  Как только он увидел Оргелузу, он забыл все остальное, остановил коня и сказал: "Позвольте Вас приветствовать, госпожа, я никогда не видел более красивой женщины. Если бы мое присутствие было приятно для Вас, я не желал бы большего счастья и хотел бы за это умереть".
  "Вы говорите мне то, что я уже знаю, и что другие сказали мне приятнее и умнее, - возразила Оргелуза. - Поберегите Ваши слова, Вы легко об этом пожалеете. Я не хочу, чтобы каждый навязывался ко мне со своей болтовней, как мудрый, так и бестолковый, как искренний, так и мошенник. Я не знаю, кто Вы, но мне кажется, что Вам пора скакать дальше и навязывать вашу любовную страсть кому-нибудь другому. Некоторые уже бросали жадные взгляды и из-за этого потеряли голову".
  "Вы говорите правду, - возразил Гаван, - мои глаза безрассудно ставят мою жизнь на карту. Но если я однажды увидел Вас, то я не могу иначе, чем я могу. Делайте со мной что хотите. Если бы случилось так, что я мог бы обладать Вами, когда захотел, Ваше желание было бы для меня сладким повелением".
  "Я охотно узнала бы, так ли велики Ваши дела, как Ваши слова, господин рыцарь, и решились бы Вы ради меня на бой, безразлично, что он вам принесет. Но мне жаль Вас, поэтому я Вам советую во второй раз: скачите дальше. Мою любовь или еще какую-нибудь радость от меня Вы не получите, испытаете только страдание и печаль, если Вы возьмете меня с собой".
  Оргелуза никоим образом не собиралась дать Гавану ускользнуть от нее. Только она думала, что он еще недостаточно крепко попался в сети.
  "Кто, - возразил Гаван, - когда-нибудь завоевывал настоящую любовь без борьбы и страданий. Должен ли я говорить это Вам, женщине, которой готовы были служить больше рыцарей, чем когда-нибудь какой-то другой".
  Теперь ей показалось, что хватит, крючок сидел крепко, и она сказала: "Если Вы не хотите по-другому, тогда покажите Ваш ум, Ваше мужество и Вашу преданность. Пойдите по этой тропинке через мостик в сад. Там стоит моя лошадь. Приведите ее ко мне. Вы увидите там много людей, они танцуют и поют, бьют в бубны и играют на флейтах. Как бы приветливо они Вас ни встретили, не давайте сбить себя с толку. Идите прямо к моей лошади и отвяжите ее. Она последует за Вами".
  Для Гавана ничего не было приятней, чем слышать то, что говорит Оргелуза. Он соскочил с коня, чтобы исполнить ее волю, но столкнулся с неожиданной трудностью: что ему было делать с животным на то время, когда он пойдет в сад. Предложить женщине подержать коня показалось ему дерзким, а привязать его было негде. Так он стоял не совсем счастливый. Оргелуза засмеялась, назвала его настоящей бестолочью и взяла у него поводья, чтобы постеречь коня.
  Женщина должна была действительно быть необычайно красивой, чтобы такой мужчина как Гаван, стерпел такое унижение и при этом еще считал себя счастливым. В это мгновение он с радостью позволил бы ей поколотить себя, только чтобы почувствовать ее руку. И Оргелуза сознавала свою власть над этим глупым человеком, который спешил исполнить то, что она приказала ему сделать.
  В саду Гаван нашел все так, как это описала Оргелуза. Люди были приветливы к нему, они жалели его, зная хитрость и коварство своей госпожи. Они хотели бы попробовать оградить его от зла.
  "Господин, - сказал старый рыцарь, который опирался на клюку, и чья большая борода была заплетена в косу. - Будьте умны и оставьте лошадь стоять там, где она стоит. Будь проклята моя госпожа, которой доставляет удовольствие посылать мужчин на смерть".
  Но что была для Гавана смерть по сравнению с мыслью, что он держит Оргелузу в своих объятьях. Если бы ему предложили всю мудрость мира с условием, чтобы он отказался от Оргелузы, то он лучше бы согласился прослыть дураком. И за одно мгновение насладиться жизнью с ней он был готов заплатить вечностью. Он даже не прислушался, когда старик еще крикнул ему вдогонку: "Если она Вам кажется сладкой, она горькая, она как ледяной град в солнечный день".
  Оргелуза встретила его отнюдь не с благодарностью, когда он привел ее лошадь. Она развязала под подбородком ленту своего головного украшения и надела на волосы. Ей было весело.
  "Вы для меня подходящий гусь, - воскликнула она, - так добро пожаловать. Так навязываться ко мне со своим служением - большей глупости, я думаю, не было на свете".
  Гаван невозмутимо возразил: "Тот, кто так бурно ведет себя, потом бывает вдвойне покорным. Может случиться, что после мне будет недоставать Вашего буйства, не забудьте. Если хотите, я подниму Вас на лошадь".
  Оргелуза, рассерженная его находчивостью, сказала, что он может хвататься за что угодно, только не за нее, вскочила как мужчина на лошадь, и велела Гавану скакать вперед. При этом она пожелала ему в дорогу, чтобы Бог подставил ему подножку.
  Так они скакали некоторое время, пока не приехали на луг, на котором Гаван нашел лекарственные травы, обладающие целебной силой. Гаван выкопал траву и этим вызвал новые издевательства Оргелузы. Кто он, врач или рыцарь, или может быть даже лавочник, который предлагает для продажи на рынке целебные травы, хотела бы она знать. И ее ничуть не тронуло, когда он рассказал ей о том тяжело раненном рыцаре, которого он повстречал, и которому хотел наложить травы на раны, если снова его встретит. Она всегда хотела познакомиться с целительницей, ответила Оргелуза, и вот теперь у нее есть он, и пусть он быстро обучит ее искусству залечивать раны, она этого страстно желает.
  Гаван улыбался и молчал. Было не слишком остроумно то, что она говорила; она это тоже заметила и злилась на мужчину, который совсем не был таким безропотным, каким он показался ей вначале.
  Через некоторое время Гаван заметил позади себя оруженосца, который постоянно следовал за ними. С этим человеком, казалось, что-то было неладно, и он велел ему подскакать ближе. Парень был настоящим страшилищем, достойным быть братом Кундрии, а он им и был. Из его рта тоже торчали кабаньи клыки, его волосы были похожи на щетину ежа.
  Говорят, что такие личности можно было в те времена встретить в Индии. Секундилла, королева той страны, широко известная благодаря своей красоте, подарила Анфортасу Кундрию и ее брата, которого прозвали Чудовищем. Тот в свою очередь подарил Чудовище Оргелузе, в которую он влюбился.
  Чудовище ехало верхом на хромой кляче, которая спотыкалась о каждый камень. Лошаденка Ешуты была по сравнению с этой лошадью огненной птицей. Как только парень подъехал к Гавану, он разразился бранью, обозвал его болваном и подлым рабом, которого нужно избить, чтобы он больше не докучал Оргелузе - герцогине и его госпоже.
  Гаван схватил парня за волосы и швырнул его с лошади, но он порезал руки о щетину, и кровь полилась ему в рукава.
  Оргелуза смеялась как над одним, так и над другим.
  "Эй, - крикнула она, - что за веселые малые, вы оба". Затем она поскакала дальше. Гаван тотчас последовал за ней и кляча оруженосца, спотыкаясь, шла следом.
  Как Гаван и предполагал, они наткнулись на раненого рыцаря, и он наложил больному коренья на рану. При этом человек прошептал ему, чтобы он остерегался женщины, с которой он едет. Она, должно быть, сбежала из ада. Самое умное было бы повернуть обратно. Но Гаван оставался глух ко всем предупреждениям. Да, он даже разъярялся, если только кто-то решался высказывать что-нибудь против Оргелузы. Если бы только он не жалел больного, он бы снова сорвал коренья у него с раны. Рыцарь, вероятно, заметил это, и тотчас принялся стонать и попросил Гавана помочь ему подняться на лошадь его спутницы. Он якобы знал, что недалеко отсюда есть госпиталь, в котором он мог бы вылечиться.
  Гаван, не предчувствуя ничего плохого, отвязал лошадь от дерева и подвел ее к раненому. Но тот сразу закричал, что лошадь ударила его копытом и не надо подпускать животное так близко. Гаван между тем удивился такому рыку, потому что не заметил, что рыцаря хотя бы коснулись, однако он оправдал это его раной. Он снова отвел коня на некоторое расстояние, подсадил наверх спутницу рыцаря и хотел принести и его самого, но тут человек, еще недавно смертельно раненный, внезапно вскочил, взлетел в седло на коня Гавана, который пасся неподалеку, и умчался прочь со своей подругой, оставив обманутого Гавана насмешкам Оргелузы.
  Она задорно захлопала в ладоши, как девочка, которой доставили большое удовольствие и воскликнула: "Когда я впервые Вас увидела, Вы были рыцарем, потом - врачевателем ран, а теперь Вы - пехотинец. Но тот, кто владеет столькими искусствами, может не отчаиваться. Вы все еще страстно желаете меня?"
  "Да, - сказал Гаван, - и ничего другого. Называйте меня рыцарем или батраком, парнем или крестьянином, меня это не беспокоит. Ваши насмешки оборачиваются против Вас".
  Еще в то время, как они так между собой разговаривали, вернулся вероломный раненый, остановился достаточно далеко от Гавана и прокричал ему: "Я, конечно же, Вас узнал, господин Гаван. То, что Вы мне некогда одолжили, теперь я возвращаю Вам. Четыре недели мне пришлось есть из одной миски с собаками. Теперь мы квиты, господин Гаван".
  Только теперь Гаван узнал Урианса и пожалел, что этому бесчестному и коварному человеку он во второй раз спас жизнь.
  "Было бы лучше, чтобы Артур повесил тебя, как он этого хотел", - крикнул Гаван Уриансу.
  "Не ворчи, - закричал тот, - я надеюсь, тебе известна пословица: Если ты спасешь кому-то жизнь, то через некоторое время он станет твоим врагом".
  Он пришпорил коня и с громким смехом поскакал прочь.
  Оргелуза не была бы женщиной, если бы смогла сдержать любопытство. Какие обстоятельства связывали его с рыцарем, хотела бы она знать и прямо спросила его об этом.
  Гаван, который был рад хотя бы таким образом привлечь ее внимание, рассказал ей следующий случай.
  "Это произошло, - сказал он, - когда Артур, мой дядя, расположился со своим двором в Дианасдроне. Однажды туда приехала женщина, которая должна была передать известие. Когда она гостила у Артура, в это же время там находился этот мерзавец. Похоть совратила его, он набросился на нее, когда вообразил, что за ним не следят, и принудил ее исполнить его волю. Но крики женщины услышали. Мы все бросились на опушку леса, где происходило чудовищное. Я первый нашел подлеца и, поймав его, привел к королю. Артур устроил суд и его приговор гласил: "Тот, кто совершил такое злодеяние, должен быть приговорен к смертной казни через повешение". Урианс начал кричать, упал передо мной на колени и кричал раз за разом, что он не за тем присягнул мне на верность после поединка, чтобы быть повешенным, а для того, чтобы остаться в живых. Он поставил меня в затруднительное положение, я должен был вступиться за него, хотя желал, чтобы он пошел к черту. Я просил женщину, лишенную невинности таким непривлекательным образом, о пощаде для этого подлеца. Не что иное, как ее очарование было причиной, которая соблазнила Урианса на такой кощунственный поступок, сказал я. Ее женская доброта принесет ей больше уважения, чем страстное желание отомстить. Я говорил против своих убеждений, ведь у рыцарей есть обычай защищать того, кто однажды присягнул ему на верность, даже если он настоящий мерзавец. Я попросил короля вспомнить все услуги, которые я ему оказал, и не было ли среди них такой, которая казалась бы ему достойной того, чтобы не выставлять меня вероломным из-за смерти этого негодяя. Я просил королеву заступиться за меня, как она заступалась за меня с искренней любовью, когда я был еще ребенком. И именно она еще раз поговорила наедине с женщиной, с которой так гнусно обошлись, и добилась того, что Уриансу подарили жизнь, которой он должен был поплатиться за свою вину. Но его присудили к наказанию, есть с собаками из одной миски в течение четырех недель. После этого его прогнали. Он ненавидит меня из-за того, что я согласился с этим наказанием".
  Оргелуза находила непонятной снисходительность к такому отвратительному типу, и объясняла это тщеславием человека, которому его имя перед всем светом было важнее, чем справедливость по отношению к несчастной женщине.
  "Если Артур не отомстил за такое деяние, - сказала она, - то это сделаю я. Он также должен быть наказан за шутку, которую он сыграл с Вами. Будьте уверены, что я это сделаю только из-за женщины, которую так оскорбили, а вместе с ней всех женщин".
  Она позвала Чудовище и поручила ему что-то на незнакомом языке, так что Гаван ничего не понял. И тотчас оруженосец поспешил прочь.
  Гавану ничего не оставалось, как воспользоваться лошаденкой, которую парень забрал у бедного крестьянина. Однако он не решался вскочить на лошадь, опасаясь, что животное может завалиться. Только теперь, когда он держал дряхлую лошадь за уздечку, он увидел, каким жалким было животное. Стремянные ремни были из лыка, а изношенное седло было перетянуто веревкой. Гаван привязал к кляче щит, копье и потянул ее за собой. Он понимал, какую жалкую картину он собой представлял и его гнев и его стыд были не меньше, чем желание Оргелузы поиздеваться.
  "Что за товары Вы выставляете для продажи? - сказала она. - Берегитесь моих таможенников, они могут предложить Вам нежелательное развлечение".
  Гаван, в самом деле, заслужил другое обращение. Его, непобежденного рыцарями, победила женщина. Оргелузе доставляло удовольствие скакать быстрее. Если он хотел следовать за ней, ему нужно было, хочешь не хочешь, сесть на лошадь. Он подвел лошадь к упавшему дереву и с него осторожно сел на клячу. Щит он повесил на шею и закинул его за спину. Кляча едва могла нести своего наездника с тяжелым снаряжением и оружием, поэтому Гавану было трудно не потерять Оргелузу из виду.
  Прошло немного времени, и они добрались до открытого места. Там Гаван увидел крепость, окруженную башнями, одна мощнее другой. У окон стояли женщины, несколько сотен. Это было странное зрелище и Гавана так и подмывало спросить, что бы это значило, но он знал, что Оргелуза не дала бы ему серьезного ответа. Поэтому он ехал молча навстречу странной крепости, ожидая событий, которые должны были произойти.
  Разъезженная дорога с глубокими колеями вела к реке, по руслу которой бурно устремлялась вода. На этом берегу расстилался большой луг, вероятно, место для турниров, на другой стороне вздымалась крепость.
  У Гавана было мало времени, чтобы все это разглядеть, потому что, хотя и в некотором отдалении, к нему уже мчался рыцарь, прикрывая щитом забрало и с поднятым копьем.
  "Ну, обороняйтесь, если можете, - сказала Оргелуза. - Я боюсь, что тот, кто скачет там, посадит вас в песок на глазах у женщин так, что у вас лопнут штаны".
  Она помахала паромщику и, когда он причалил к берегу, она велела ему переправить ее через реку. Гавану, который тоже хотел сесть в лодку, она отказала. Он спросил, смеет ли он надеяться, когда-нибудь увидеть ее. Оргелуза велела ему надеяться, если только сначала он победит в бою. Она не скрывала, что не давала ему никакого шанса.
  Не без грусти смотрел он вслед лодке, но уже слышал возглас "Хейа - Хей!" того, кто вызывал его на поединок, и если он не хотел дать переломать себе кости на глазах у всех этих милых женщин, он должен был обороняться, хотя все это казалось ему настоящим идиотизмом: он не сделал ничего плохого человеку, который бешенно мчался на него.
  Гаван не мог знать того, что знаем мы: это был, собственно говоря, тот дикий рыцарь Гевиллиус, который так скверно отделал Урианса. Ему-то Оргелуза и велела передать через Чудовище, чтобы он окончательно прикончил насильника над женщинами, и что она наградит его за это; а потом еще поколотил бы вволю ее спутника, о котором она ничего не знала, кроме того, что он стоящий парень.
  Гевиллиус был не меньше предан женщине, чем Гаван. Итак, он разделался сначала с одним и собирался закончить остальное. При этом он держался так, что даже Гавану стало жутко.
  Гаван толком не знал, остаться ли ему сидеть на лошаденке, или лучше спешиться. В конце концов, он решился на первое, предполагая, что дряхлость клячи могла стать ловушкой для буйного, сильного жеребца. Если бы при столкновении кляча рухнула, а в этом не было сомнений, боевой конь споткнулся бы и тоже упал. Тогда, в конце концов, у Гавана было бы преимущество благодаря тому, что он был готов к рукопашному бою, в отличие от его противника.
  Произошло то, что должно было произойти. Копья разлетелись вдребезги, а кони и наездники полетели на землю. Прежде чем Гевиллиус пришел в себя, Гаван уже был над ним и потребовал, чтобы тот присягнул ему на верность. Однако Гевиллиус возразил, что ничего подобного он еще никогда не делал и хотел бы лучше умереть, чем пережить такой позор.
  Гаван не смог преодолеть себя и убить человека. Он освободил Гевиллиуса и они сели друг подле друга на траву. Один не знал, что делать с другим, и они сделали лучшее, что можно сделать в таком положении - они молчали. Когда они так беспомощно сидели, взгляд Гавана упал на красивого и сильного коня Гевиллиуса. У него появилось страстное желание проскакать на кастильском жеребце; он считал, что имел на это право: все-таки он был победителем. Гаван вскочил в седло и умчался прочь вместе с животным, словно под парусом, в который дует ветер. Было радостно скакать на коне, который был и бурным и кротким. Гавану понадобилось немного времени, чтобы узнать в кастильце своего коня, которого мерзавец Урианс украл у него. Но чтобы окончательно убедиться - для него все-таки было загадкой, как животное смогло попасть в руки его противника - он соскочил с седла, поднял дорогую попону и увидел впереди на бедре коня выжженного голубя - эмблему Грааля. Он радостно поцеловал коня, подумав: теперь будь что будет.
  Дело приняло другой оборот, когда Гевиллиус, раздраженный знакомством всадника и коня, внезапно вскочил, схватился за меч и кинулся молотить Гавана, которому с трудом удавалось защищаться от диких ударов. Поочередно один гнал перед собой другого. Гаван выждал мгновение, когда он смог схватить Гевиллиуса обеими руками. При этом он обхватил его так сильно, что Гевиллиусу грозило удушье. Снова Гаван потребовал присягнуть ему на верность и снова Гевиллиус отказался: он даже заклинал Гавана, наконец, убить его. Но у Гавана не было ни малейшего желания сделать это, и он во второй раз позволил побежденному встать. У обоих рыцарей кровь текла сквозь кольца кольчуги, во рту было сухо и дыхание было тяжелым.
  Тут к ним подошел паромщик и потребовал пошлину за поляну. Оргелуза признала за ним право взыскать с них коня побежденного.
  "Я не купец, - раздосадовано ответил Гаван, - так что оставьте меня в покое со своими пошлинами".
  Паромщик ни за что не соглашался дать себя обсчитать и лишить положенных ему доходов. Гаван, подчеркнул он, получил возможность на его паромщика поляне завоевать высокую награду на глазах у женщин из крепости, ну и один приз стоит другого, а тот как раз и есть конь побежденного.
  Они спорили и торговались, потому что Гаван не хотел во второй раз потерять только что вновь обретенного коня. Кроме того, это казалось ему вопреки справедливости. Рассвирепев, он сказал, что если паромщик так уж страстно желает его коня, то пусть скачет на палке, поскольку он скорее дождется, что лошак ожеребится, чем получит желанного коня.
  Не менее разъяренно паромщик возразил, что жадность не слишком украшает рыцарское сословие. Он сожалеет, что ему придется сообщить женщинам в крепости о таком поведении знатного господина. Оргелуза, герцогиня, тогда вознаградит его по-другому. За все то-время, пока он тут занимается торговыми делами, такое с ним случается впервые.
  Гаван ни в коем случае не хотел упустить шанс снова увидеть Оргелузу; с другой стороны ему нужен был его конь, если он не хотел казаться смешным со своей клячей. Так что он предложил мировую сделку.
  "Посмотрите, - сказал он, - вон тот сначала сбросил меня, поэтому Вам принадлежит моя жалкая лошадь по обычаю, который принят здесь. Но чтобы показать Вам мою добрую волю, я дарю Вам рыцаря в придачу".
  Это было больше, чем ожидал паромщик. Он знал, что Гевиллиус принесет ему пятьсот лошадей и даже больше, если захочет выкупить обратно свою свободу. Он не скрыл от Гавана радость по поводу такого предложения, но вовсе не забыл о трудностях, которые принесет с собой такой необычный трофей. Как бы дорого ему ни было такое обладание, но он его опасался и попросил Гавана привести человека к нему на судно.
  "Я доставлю его Вам туда и обратно, - сказал Гаван, - да, если Вы пожелаете, я доставлю его под стражей к Вам в дом".
  Сделка была заключена, и оба были довольны.
  Гаван велел Гевиллиусу следовать за ним на судно, и сильный человек исполнил это, не сопротивляясь.
  Во время переезда Гаван поведал паромщику о своих огорчениях.
  "Ваша госпожа умеет сладкое сделать горьким, - сказал он. - Я счастлив, что нашел ее и все-таки снова несчастлив".
  "Таков здесь ход вещей, господин, - ответил паромщик, - на лугу и в лесу - повсюду, где господствует могущественный Клиншор. Сегодня радость, завтра страдания, ничто не в состоянии это изменить, храбры Вы или трусливы, хитры или глупы. Страна полна причуд, а день может быть у нас ужаснее ночи. Если Вы хотите победить, то Вам не поможет только сила, бесстрашие и ум, Вам понадобится счастье".
  Прибыв домой, паромщик поручил своему сыну позаботиться о коне Гавана, а своей дочери - принять гостя. Она была миловидной девушкой и выполняла свое задание так, что Гаван на несколько часов забыл об Оргелузе.
  Во время еды Бене, так звали красивого ребенка, протягивала ему самые лакомые кусочки на сдобный хлеб, на десерт подали портулак и салат-латук, приготовленные в виноградном уксусе. Гаван съел салат, хотя он был невысокого мнения о растительной пище. Он подумал, что она надолго превратит рыцаря в клячу, заставит женщин побледнеть и красить лицо. А он любил естественно красные губы.
  После того, как Гаван вдоволь поел, паромщик велел приготовить ему на ночь постель. Одеялом ему служил белый горностай девочки.
  Паромщик пожелал ему спокойной ночи и покинул спальню вместе со своими сопровождающими. Осталась только Бене.
  Что предложил ей Гаван, и когда она ушла от него, в хрониках не сообщается.
  
  КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ
  Гаван переживает приключения в замке,
  освобождает четыреста женщин
  и находится при смерти
  
  Гаван спал до раннего утра. Когда он проснулся, он почувствовал себя сильным и счастливым. Прозрачный воздух наступающего дня и пение птиц поманили его в сад. Оттуда он снова увидел крепость и множество женщин у окон. Его удивило, что они стояли там так же, как и накануне. Ему показалось, что они не спали. Тогда я сделаю это за них, подумал он, снова растянулся на постели и заснул глубоким сном.
  Но у Бене появилось желание пораньше увидеть Гавана. Она улизнула из комнаты матери, незаметно прошла по дому и села на его постель. Она была рада, что может смотреть на него. Немало рыцарей позавидовало бы Гавану из-за такой вечерней и утренней песни.
  Хотя он был разбужен таким приятным образом, ему ничего лучшего не пришло на ум, чем крепость с женщинами у окон: он захотел узнать, что бы это значило.
  Девушка пришла в ужас от этого. "Господин, - сказала она, - не спрашивайте об этом. Все, что Вы еще захотите узнать от меня, я Вам расскажу, только об этом молчите".
  Однако Гаван не переставал спрашивать, а Бене с горя принялась плакать от всего сердца. Ее плач был таким громким, что это позвало отца в комнату Гавана. Старик увидел свою дочь на постели гостя и должно быть подумал, что тот изнасиловал девочку или, по крайней мере, попытался применить силу. Но если кто-то подумает, что паромщик раскричался и заорал, потребовав оружие, он ошибся бы.
  "Почему ты плачешь, дитя мое, - сказал он, - то, что случается с болью, сначала возмущает, но скоро это доставит тебе удовольствие".
  Здесь не случилось ничего, что мы должны были бы скрывать от вас, - сказал Гаван. - Я спросил ее о женщинах в крепости, но она опасается несчастья и подняла крик, который я не могу себе объяснить. Она ребенок и ей кажется опасным кое-что из того, что для мужчин является повседневным. Тогда скажите мне Вы, господин, что это за женщины. Ни в какой стране мне не встречалось такое".
  Тут и хозяин начал ломать руки и умолять Гавана не спрашивать об этом, это принесет нужду за нуждой. Но тем самым он только усилил желание Гавана узнать тайну крепости. И поскольку Гаван пригрозил, что он поищет объяснения где-нибудь в другом месте, старик, наконец, сказал: "Ваше любопытство погубит вас. Но поскольку Вы не хотите по-другому, то знайте, что Вы в Терре - Мервилле - земле чудес. Там в замке есть волшебная кровать. Если Вы пойдете наверх, я боюсь, что Вы пойдете на смерть. Всё горе и несчастья, через которые Вы прошли до сих пор - все это было только игрой по сравнению с ужасом там наверху".
  Произошло то, что предвидели Бене и ее отец и хотели предотвратить своим молчанием. Гавана охватило страстное желание попасть в таинственную крепость. Еще при дворе Артура он услышал от посланницы Грааля о Мервилле и о заключенных там женщинах.
  "Перестаньте причитать, - сказал он, - лучше посоветуйте, как мне выдержать бой там наверху".
  "Если Всевышний захочет, и Вы уйдете оттуда живым, Вы станете господином этой страны, - ответил паромщик. - Женщины опутаны волшебными чарами. Ни одному рыцарю, ни кому-нибудь другому до сих пор не удалось их освободить. Вас манит большая слава, но кто посмеет счесть позорным, если Вы поскачете прочь вместо того, чтобы бессмысленно рисковать жизнью. Вы победили Гевиллиуса, и в этом Вы неподражаемы. И Вы не менее сильны, чем тот, которого я вчера переправил через реку и который подарил мне пятерых коней. Он отобрал их в сражениях у герцогов и королей, которых послал в Перлапер, чтобы они служили его жене. Он ищет тут Грааль".
  Гаван не сомневался, что паромщик говорил о Парцифале. Он не хотел верить, что тот упустил такое пикантное приключение.
  "Он не спрашивал, - возразил паромщик, - и я не сказал ему. Мне показалось, что его больше заботили другие дела, и он ищет другой славы. Желание нравиться, господин, и слышать похвалу, кое-кому не принесло продолжительного счастья".
  Гаван решил, что достаточно разговоров, пусть ему принесут доспехи. Бене вооружила его с ног до головы. Ее отец привел коня и дал Гавану щит, который был необычайно твердым и толстым.
  "Этот щит все время носите с собой, - сказал он. - Может случиться, что он спасет Вам жизнь. Когда Вы подойдете к воротам крепости, там будет сидеть торговец. Купите у него все что хотите, это не имеет значения, потребуйте только, чтобы он за это подержал Вашего коня и взял его, как залог за товары. Если Вы вернетесь обратно невредимым, Вы легко сможете его опять выкупить".
  Гаван хотел знать, почему он не мог, как обычно, въехать во двор замка верхом на коне.
  Эту процессию оставьте при себе, - возразил старик. - Женщины останутся скрытыми от вас. Вообще при въезде Вы не встретите ничего живого. В зале Вы тоже будете один. Там наверху только забота будет вашим спутником. Если Вы пойдете дальше, то придете в комнату, где стоит волшебная кровать. Ни разу не выпускайте, заклинаю Вас, щит и меч из рук. Если Вы подумаете, что беде конец, значит, она только начинается".
  Гаван поскакал прочь, и все сожалели о нем.
  Перед воротами крепости он встретил лавочника, как ему описал паромщик.
  Человек предлагал на продажу удивительнейшие товары. Такого дорогого рынка Гаван еще не видел; ему казалось, что ни Барук из Багдада, ни патриарх Армении, не были достаточно богатыми, чтобы все это купить. Гаван велел показать пояс, кольца и пряжки.
  Право, господин, - сказал торговец, - я сижу тут не один год, но еще никогда мужчина не остановился, чтобы посмотреть мои товары, каждый раз это были только знатные женщины. Вы, как я погляжу, разбираетесь в красоте. Если у Вас в такой же степени есть сила и мужество, то скоро Вам будет принадлежать все в этом шатре и еще больше".
  Гаван взял кольцо, которое понравилось ему из-за черного камня, оставил лавочнику в залог своего коня, и вошел во двор крепости. Стены были мощными, их можно было бы осаждать тридцать лет, не отвоевав у защитников ни пяди. В середине расстилалась поле, не меньшее, чем поле вдоль Леха между Ландсбергом и Аугсбургом. Над зубцами крепостной стены возвышалось множество башен. Крыша была покрыта разноцветными кирпичами и блестела, как павлинье перо. Ни дождь, ни снег не портили ее краски. Зал, как говорили, построил мастер, который вложил в него все свои знания об искусстве, так что сам он стал пустым и бессильным, в то время как его произведением любовались, но он вскоре умер. Повсюду вдоль стен Гаван увидел кушетки. Здесь сидели женщины и смотрели вниз на него, когда он спорил с Гевиллиусом не на жизнь, а насмерть, и рано утром, когда он гулял в саду. Они уж могли бы поприветствовать его или вообще уделить ему внимание, подумал он - он же пришел освободить их. Гаван обошел зал со всех сторон и, наконец, нашел широко открытую дверь. Через нее он попал в комнату. Сплошной пол был светлым и гладким как стекло, он едва мог идти по нему. Подталкиваемая невидимой рукой, по комнате двигалась кровать. Она была на четырех колесиках из рубина. Ветер не мог бы гнать ее быстрее. Только Гаван подумал, что сможет ее схватить, как она покатилась прочь. Тяжелый щит стеснял его, и он охотно отложил бы его, но он помнил совет, который дал ему паромщик. Не раз Гаван пытался схватить кровать, но снова и снова она дурачила его. Наконец, когда она мчалась мимо него достаточно близко, он решился на прыжок и удачно уселся на ней. Тотчас она принялась бешено носиться по комнате, наталкиваясь то на одну стену, то на другую, так что шум был слышен во всей крепости. Гаван скакал, словно странный кавалерист, вооруженный пикой. Он едва держался на своей необычной лошади. В ушах у него был шум, словно в одной комнате гудели трубы всех органов на свете. Оглушенный шумом, он лежал вытянувшись на кровати, прикрывшись защищающим щитом. В этом было его спасение. Так же внезапно, как начался шум, так же неожиданно он смолк, и тишина причиняла Гавану боль. Кровать выкатилась на середину комнаты и остановилась в одинаковом отдалении от стен. Гаван как раз собирался поблагодарить Бога за то, что он убрал от него злые чары, но тут на него посыпался град камней из пяти сотен пращей. Никогда еще в своей жизни он не чувствовал такого страха, как теперь. Необычайно твердый щит грозил разломиться. Когда камни были разбросаны, в него выстрелили мощные стрелы из пятисот луков. Я никому не пожелал бы такую постель для отдыха. Кого страстно влекут воинственные приключения, тому лучше спать в своей собственной постели, иначе некоторые волосы у него потом поседеют.
  Тело Гавана было раздроблено камнями и разорвано стрелами, но он был жив, и этого казалось ему достаточно, тем более что все успокоилось. Он выполз наружу из-под своего щита, и с ним не случилось ничего плохого. Когда он осторожно, не доверяя покою, огляделся, открылась дверь. Вошел человек ужасного вида. Шапка и верхняя одежда его были из рыбьей чешуи, такой же, как и его штаны. В руке у него была булава, больше чем кувшин. Парень наступал прямо на Гавана, у которого сейчас совсем не было охоты бороться; он думал: только подойди, уж я искромсаю твою кожу в клочки. Гаван выпрямился с трудом, раны болели и вообще он устал и обессилел. Когда он так с мечом в руке стоял на волшебной постели, человек отошел на шаг назад. В гневе он воскликнул: "Я не думаю связываться с Вами, но я позабочусь о том, чтобы Ваша жизнь не стоила ни гроша. Черт знает, как Вы все это здесь пережили, но даже если Вы - его брат, Вы все равно должны умереть".
  С тем он и ушел.
  Гаван, не ожидая ничего хорошего, выбивал мечом стрелы из своего щита. Как только он закончил это, он услышал рычание такое громкое, словно двадцать барабанов приглашали к танцу, а в дверь прыгнул лев, величиной с лошадь. Зверю много дней не давали жрать, и он был бешеным от голода. Первый удар его огромной лапы пробил щит. Лапа чудовища торчала в дереве и тащила его, так что почти вырвала щит у Гавана. Мощным ударом он отсек лапу льва, и кровь зверя брызнула на блестящий пол. Гаван вскоре заметил, что он мог стать твердой ногой на гладком полу, если ступал на кровь. Это придало ему уверенности. Когда лев ужасным прыжком хотел схватить его, он воткнул ему меч в грудь по самую рукоять. Таким образом, Гаван преодолел и эту опасность. Только теперь, когда Гаван успокоился, он почувствовал сильную боль. Его раны непрерывно кровоточили. Он с трудом держался на ногах, но ни за что на свете не хотел второй раз лечь на чертовскую кровать. Однако топтаться в лужах крови мертвого зверя было не приятнее, чем диковинная езда на постели. Когда Гаван все еще стоял, размышляя, что ему делать, он потерял сознание. Он упал на льва и лежал там, словно был мертвым, как тот.
  Так Гаван пролежал много часов, покуда одна из плененных девушек не заглянула в маленькое окошко в комнату. Когда она увидала льва и мужчину, лежащего в крови, она побежала громко плача к другим женщинам. Все столпились у окошка и оплакивали рыцаря и свою утраченную надежду получить свободу.
  Среди пленных женщин находилась также Арнива, мать Артура, ее дочь, которая в свою очередь была матерью Гавана, и сестра Гавана Итония. Много лет назад их похитил Клиншор, и Артур напрасно пытался найти их. Гаван не догадывался, как близко к нему были бабушка, мать и сестра, а они не знали, кто был человек, который там внизу лежал в крови.
  Арнива, самая старшая и уважаемая среди пленниц, послала двух девушек в комнату, чтобы они посмотрели, что еще доброго можно было сделать для рыцаря. Они сняли с него шлем и развязали сетку из колец защищавшую лицо. Вокруг рта Гавана были кровавые пузырьки пены. Одна из девушек вырвала из собольего меха, который он носил под кольчугой, несколько волосков и поднесла их ко рту и к носу Гавана. И когда волоски едва заметно зашевелились от дыхания того, кого считали мертвым, она радостно велела своим спутницам поспешить и принести чистой воды. Они просунули ему перстень между зубами и осторожно влили воду, сначала несколько капель, потом больше. Прошло немного времени, и Гаван открыл глаза. Он был слишком изможденным, чтобы сразу вспомнить все, что случилось. Он только хотел обратно свой шлем, чтобы не остаться без защиты, если снова доведется сразиться. Сколько бы девушки ни уверяли его, что не нужно больше опасаться нападения, он не мог поверить, что колдовство закончилось.
  Пока одна осталась с ним, другая побежала к Арниве. Когда женщины услышали, что рыцарь жив, началось бурное ликование. Арнива приказала тотчас приготовить постель для рыцаря, поставить ее ближе к окну, и положить перед ней ковер. Сама она принесла самые отборные мази для ушибов, шишек и порезов Гавана. Четыре женщины пришли в зал, чтобы раздеть его.
  "Делайте это осторожно, - сказала Арнива, - и так, чтобы ему не пришлось стыдиться. Возьмите шаль, которая защитит его от взглядов. Если он может идти, то приведите его сюда, если он слишком слаб, тогда принесите его".
  Когда к ней принесли Гавана, она увидела, что его тело сплошь покрыто ранами, однако она догадалась, что ни одна из них не была смертельной. Арнива взяла сок диптама, содержащий эфирное масло, про который говорили, что он обладает способностью вытягивать стрелы из ран, теплое вино, опустила туда голубой платок из шелковой тафты и смыла Гавану кровь с ран, помазала их мазью и перевязала.
  Вскоре Гаван почувствовал, что боли ослабели. Он с удивлением следил за ее мастерством и спросил, кто ее этому научил. Арнива ответила, что посланница Грааля Кундрия иногда навещала ее, от нее она научилась смешивать мази и лечить раны. Это были, вероятно, такие же мази, которые должны были успокаивать боли Анфортаса. Когда Гаван услышал, что она говорила об Анфортасе, в нем снова проснулась радость. Он подумал, что приблизился к Граалю, который он обязался искать. Ему хотелось говорить, но Арнива не допустила этого.
  "Я дам вам сейчас корень, от него Вы будете спать, - сказала она. - Вы не должны ни есть, ни пить. Когда наступит время, Вы получите все, что Вам захочется".
  Вслед за этим она сунула ему в рот корешок, и Гаван провалился в глубокий сон. Мази для ран начали немедленно действовать. Гаван начал икать, его знобило, он чихал, но всего этого он не замечал. Женщины толпились в его комнате, каждая хотела видеть своего спасителя. Арнива, однако, велела закрыть дверь и запретила всякий шум, пока Гаван спал. Только глубокой ночью она вынула корешок у него изо рта, и он сразу проснулся. Гаван почувствовал себя крепким, ел и пил, словно вернулся с охоты. Женщины вбегали и выбегали, обслуживая его, в то время как он довольный сидел в своей постели. Но хотя они были красивы и желанны, ни одна из них не смогла избавить его от желания обладать Оргелузой. Да, вид этих женщин увеличил его тоску по ней. Арнива увидела его усталый взгляд и подумала, что снова его охватила слабость из-за ран. Она отослала всех женщин, и Гавана это устраивало. Он еще долго лежал без сна, пока сон на короткое время не заставил его забыть Оргелузу.
  
  КНИГА ДВЕНАДЦАТАЯ
  Гаван ломает веточку,
  узнает о тайной любви своей сестры
  и видит, как Оргелуза плачет
  
  Некоторые прославляют любовь, не ведая ее боли, как вообще глупцы шумно восхваляют то, чего не может постичь их дух, и высокомерно превозносят себя над тем, кто считает себя неосведомленным.
  Тоска по Оргелузе не дала Гавану долго спать. Мучимый желанием он метался в своей постели так, что повязки разорвались, а раны снова открылись.
  Я проклят лежать в кроватях, в которых я не нахожу покоя, думал он. Один раз на меня сыплются камни, другой раз любовь хочет убить меня.
  Когда первый луч начинающегося дня проник в комнату, Гаван поднялся. На стуле он нашел новую одежду: штаны и рубаху, сотканную из козьей шерсти, широкую накидку из меха куницы и камзол с широким поясом, какой носили в Аррасе. Арнива также распорядилась поставить туда сапоги. Гаван скользнул в новую одежду, вышел из комнаты и огляделся в крепости. Никто ему не мешал. В зале он нашел винтовую лестницу, которая вела в купол. Окна были украшены аметистами и бриллиантами, балки - хризолитами, топазами и рубинами, свод - гранатами и изумрудами. Но всю эту роскошь превосходила большая колонна в середине помещения. Когда Гаван смотрел на нее, ему казалось, что он мог видеть все страны на земле. Они вращались вокруг него, а горы оттесняли друг друга. Он был оглушен обилием картин, сел на подоконник и закрыл глаза, боясь потерять рассудок.
  Арнива нашла комнату Гавана пустой и озабоченно отправилась его искать. Поскольку его нигде нельзя было найти она, наконец, пришла вместе с Сангивой и Итонией в купольное сооружение.
  "Вам следовало бы спать, господин, вместо того, чтобы пониматься сюда наверх. Раны еще свежие и вам нужен покой", - выговаривала она.
  Но Гаван не хотел никакого покоя, он хотел знать, что это была за колонна, которая позволяла ему увидеть такие картины.
  "Господин, - отвечала Арнива, - эта колонна показывает Вам все, что происходит на шесть миль вокруг на воде и на суше. Ее камень такой твердый, что ни один кузнец не в состоянии хоть сколько-нибудь повредить его своим молотом. Клиншор украл ее у королевы Секундиллы из Трабонита".
  Гаван снова с удивлением посмотрел на колонну: в этот раз она показала ему женщину исключительной красоты. Ее сопровождал рыцарь, вооруженный с головы до ног. Они оба очень спешили и скакали по той же непроходимой тропе к потоку, по которой он прежде скакал с Оргелузой. Гавану показалось, что он узнал в герцогине Оргелузу, и чтобы убедиться, что колонна его не обманывала, он подошел к окну. Но там он увидел ту же самую картину. При виде этого боль проникла к нему в сердце, словно ядовитая чемерица в нос. Он с трудом скрыл от женщин свою ревность.
  И как обычно, когда пытаются свою слабость представить героизмом, он воскликнул: "Там приближается рыцарь с поднятым вверх копьем! Я помогу ему найти то, что он ищет".
  Старшая принялась причитать, а Сангива и Итония заплакали. Если бы они знали, кто был Гаван, то поднялся бы совсем другой крик. Но им и так было что терять. Флоран - оруженосец Оргелузы - был своенравным человеком, привыкшим всегда одерживать победы. Его славы хватило бы, чтобы украсить три страны. Гаван напротив, потерял много крови. Его раны в бою могли открыться заново. Если бы он нашел смерть, а этого следовало опасаться в такой ситуации, то женщины остались бы пленницами в замке без надежды, быть когда-нибудь освобожденными.
  Гаван чувствовал, что женщины были преданы ему всем сердцем. Их беда тронула его. Но он был настолько во власти Оргелузы, что даже если бы он знал о происхождении этих трех женщин, это не помешало бы ему бросить жребий и доверить их будущее и свое воле случая. Он настоял на том, чтобы его отвели вниз и дали ему коня и доспехи.
  Больно было смотреть, как Гаван в своих доспехах тащился к коню. Он едва мог нести щит, который к тому же был продырявлен.
  Паромщик очень обрадовался, увидев Гавана возвращающегося из замка, но ужаснулся, когда тот потребовал перевезти его через реку.
  "Господин, - сказал он, - счастье обманывает, притворяясь терпеливым, но оно обольщает и ведет к легкомыслию. Оруженосец Оргелузы до сих пор сбрасывал с коня всех противников при первой атаке. Он чувствовал себя настолько уверенно, что поклялся никогда не применять меч; он, скорее, готов был присягнуть на верность своему противнику".
  Во время переправы паромщик уговаривал Гавана. Не потому, что он считал, будто у него силы меньше, чем у неотесанного Флориана, да, он был уверен, что в свое время Гавану было бы легко сбросить этого хвастливого малого с коня, только теперь ему не следовало поступать опрометчиво, после визита в замок он выглядел неважно.
  Гаван в ответ промолчал. Он хотел Оргелузу. Если разум не приводил его к цели, тогда уж сумасбродство, или что-то в этом роде.
  Когда они причалили к берегу, паромщику не оставалось ничего другого, как посоветовать Гавану крепко сидеть в седле, а в остальном довериться сомнительному счастью.
  Охранник, высоко выпрямившись на своем коне, подняв копье, ожидал Гавана в середине поля.
  "Начали!" - воскликнул Гаван, и болящие раны больше не шли в счет.
  Копье Флорана попало ему туда, где был узел веревки, держащей шлем. Но Гаван воткнул человеку наконечник своего копья в забрало, сорвал шлем у него с головы и швырнул его прочь. Охранник лежал в траве оглушенный, с окровавленным лицом. Гаван помог раненому подняться и тот без промедления присягнул на верность, как и говорил паромщик. Его конь достался паромщику, который с восхищением прославлял мастерство и силу Гавана.
  Гаван подошел к Оргелузе и молча, приветствовал ее.
  "Эй, господин рыцарь, так и надо, - сказала коварная женщина. - Вы отрубили лапу льву, остались целы и невредимы в волшебной постели и только что снова доказали женщинам там наверху, что Вы достойны высокой награды. Похоже, что счастье - Ваша сестра. Но возвращайтесь снова в замок, я Вам советую, и позвольте нежным женским рукам ухаживать за Вами. Мне жаль Вас: нога еще хромает, а пальцы не гнутся. Если мне сейчас захотелось бы подарить Вам свою любовь, то из-за Вас это было бы нехорошо с моей стороны".
  "Мои раны нашли врача, - возразил Гаван, - но не мое сердце".
  "Сердце, господин рыцарь, нескладная вещь и требуется время, чтобы смешать для него подходящие мази. Но говорят, что для раненых сердец бой - лучшее лекарство. Если Вы хотите довериться моему попечению, тогда можете скакать со мной".
  Гаван с радостью отослал оруженосца в замок, чтобы передать, что он поскачет дальше с Оргелузой, а Арниву просит испытать на побежденном ее искусство врачевания.
  Женщины выслушали это в большом замешательстве, особенно зная, что герцогиня заманит Гавана на опасные перекаты, и снова они опасались за него и за самих себя.
  И действительно, Оргелуза потребовала, чтобы Гаван сломал ей веточку с дерева, которое она ему покажет. Если он это сделает, то она подарит ему любовь. После всех перенесенных им трудностей это странное желание показалось Гавану легко выполнимым, но женщина с ее настроениями задала ему уже столько загадок, что он не стал больше об этом размышлять. Он соглашался сломать веточку, а после этого не позволить дальше водить себя за нос, а взять то, что ему принадлежало.
  Они скакали узкими тропами по полям и цветущим лугам. Когда Гаван смотрел на женщину, то светящиеся краски цветов казались ему бледными, по сравнению с красотой Оргелузы. Ему стало хорошо и раны больше не болели.
  Так они скакали часа три и приехали к светлой опушке леса. Там росли тамариски и самшитовое дерево. Это был лес Клиншора. Гаван торопил, чтобы ему показали веточку, которую он должен был сломать. Гаван поступил бы умнее, если бы сбил спесь с вероломной женщины, вместо того, чтобы потакать ее тщеславию. Она этого заслуживала, как и некоторые другие.
  "Сейчас Вы ее увидите", - ответила герцогиня.
  Они поскакали по полю к ущелью. На той стороне стояло дерево.
  "С него достаньте мне веточку, - сказала Оргелуза. - Если Вы решаетесь на прыжок, тогда не медлите. Советую Вам положиться на Бога".
  Отвесные скалы падали круто, грохочущая вода прокладывала себе дорогу в долину.
  Гаван поискал место, которое казалось ему удобным. Он погнал коня к ущелью и перед прыжком вонзил шпоры в бока животному так, что оно встало на дыбы. И хотя конь очень сильно прыгнул, он дотянулся до скалы на противоположном берегу только передними копытами. Лошадь и всадник опрокинулись в бурную воду.
  У Гавана не оставалось времени думать об Оргелузе или тем более глядеть наверх. Если бы он был в состоянии это сделать, он увидел бы, что она плачет, и наверняка он от радости потерял бы рассудок и таким никчемным образом лишился бы жизни. Теперь, когда на ее глазах Гаван боролся со смертью, Оргелуза призналась себе, что она любила этого мужчину и она проклинала свою страсть и свою злость.
  Тяжелые доспехи тянули Гавана на дно. Он рисковал захлебнуться. Когда все уже казалось потерянным, ему удалось схватиться за ветку, которая торчала над водой. Так он избежал смерти и теперь высматривал своего коня.
  Бедному животному приходилось не лучше, чем незадолго перед этим его господину. В бурном потоке его голова была то над водой, то под водой. Гаван напрасно пытался помочь коню. К счастью, водоворот подхватил испуганное животное и с силой швырнул его к берегу. Гаван подцепил своим копьем уздечку коня и вытянул его на сушу.
  Едва только конь и всадник преодолели этот ужас, как им угрожала новая опасность. К Гавану подскакал мужчина, не слишком старый и не очень молодой. Это был король Грамофланц. Ему принадлежало дерево.
  "Ваше счастье, что Вы один, - сказал он. - Если бы с Вами был товарищ, я бы научил Вас соблюдать приличия".
  Ну, хорошо, подумал Гаван, одним спором больше, одним спором меньше. Я рад, что достойным образом снова выпутался из беды. Он дружелюбно посмотрел на рыцаря, потому что тот выглядел мирно: на нем не было доспехов, напротив, на нем была шляпа с павлиньим пером и на плечах бархатная накидка - зёленая, как сочная трава. При нем не было даже меча. На его белой рукавице сидел ястреб-перепелятник, которого подарила ему Итония. Но Гаван не знал, ни того, что Итония была его сестрой, ни того, что Грамофланц был ее рыцарем.
  "Я вижу по вашему щиту, что Вы были в замке Мервилль, и он достался вам. Уже давно я бы выдержал приключения там раньше Вас, если бы мудрый Клиншор не предложил мне мир, и если бы я не вел войну против Оргелузы, которая своей красотой до сих пор покоряла каждого мужчину. Она ненавидит меня, потому что я убил ее мужа и троих ее людей. Я предложил ей корону и страну, целый год добивался ее благосклонности, но она ответила враждой на мою любовь. Я знаю, что вероятно она пообещала подарить Вам любовь, если Вы убьете меня. Достать веточку - это только предлог. Если бы Вы пришли вдвоем или больше, некоторым пришлось бы умереть, но против одного я не воюю. Какую славу это принесло бы мне. И между нами говоря, меня устраивает то, что не пришлось сражаться. Я теперь не думаю об Оргелузе и о смерти. Вы господин над замком Мервилль, и я прошу Вас помочь мне добиться благосклонности одной женщины, которую я люблю от всего сердца. Ее зовут Итония, она дочь короля Лота. Передайте ей это кольцо и заверьте ее в моей преданности".
  Гаван с удивлением услышал, как упоминают имя его отца и его сестры, но еще не мог поверить, что он должен был вновь обрести тех, кого считали пропавшими. Он хотел узнать больше у Грамофланца. И тот сказал ему, кто был он и рассказал, что король Лот вероломно убил его отца. Никогда, повторил он, он не будет сражаться против одного-единственного, даже если бы это был Гаван, сын Лота.
  Грамофланц не переставал хвастаться своей силой, и это не настраивало Гавана на примирение; а то, что именно он должен был стать вестником любви своего будущего убийцы, доводило его до бешенства.
  "Итония была бы никчемной девкой, - воскликнул он, - если бы она не прогнала человека, который оскорбляет ее отца и убивает брата. Знайте, я - Гаван".
  Тут пришла очередь Грамофланца удивляться. Но внезапно он почувствовал, что у него нет особого желания отомстить за измену Лота его сыну. Это дело казалось ему крайне бессмысленным. Оба старика были мертвы, кому помогла бы смерть сыновей, особенно когда в игру вступила любовь и запутывала все дело. Однако Грамофланц, будучи уже вовлеченным в спор, был человеком, который не мог отказаться от того, что было привито ему воспитанием; кроме того, его манила слава, сбросить с коня Гавана, которого повсюду восхваляли. Но для этого ему нужна была публика, самое важное, что нужно было раздобыть.
  "Мне было бы приятнее, если бы мы были друзьями, - сказал он. - Жизнь распорядилась иначе. Давайте устроим дело наилучшим образом. Вы знаете город Бемс на реке Крока. У Артура там резиденция. Через шестнадцать дней, начиная с сегодняшнего дня, я прибуду туда на ристалище и потребую назад веточку, которую Вы сломали. Меня будут сопровождать пятьсот женщин. У вас в замке Мервилль тоже четыреста, к тому же женщины, принадлежащие к Круглому Столу короля Артура. Они все должны следить за нашим поединком".
  Он хотел показать Гавану мост, чтобы тот невредимым преодолел ров. Но Гаван отклонил предложение. Как он приехал, так он хотел вернуться обратно. Они дали клятву явиться на показательный поединок и разошлись в разные стороны. Грамофланц думал об Итонии, а Гаван об Оргелузе; оба заранее наслаждались удовольствием, которое им должны были доставить женщины, ни мгновения не раздумывая о том, что прежде одному из них будут переломаны кости.
  Словно веселое настроение Гавана и его сила передались коню, животное на этот раз перепрыгнуло ров не оступившись.
  Когда Оргелуза увидала перед собой невредимого Гавана, она бросилась к его ногам и воскликнула: "Господин, что бы Вы для меня ни сделали, я не стою того".
  Гаван решил, что вероятно женщина придумала с ним новую шутку.
  "Вы красивы и я желаю вас, - сказал Гаван, - но я недостаточно наивен, чтобы поддаться Вашему коварству, возьмите венок и оставьте себе вашу любовь".
  Он действительно был готов отвернуться от Оргелузы из-за того, что новая насмешка, за которую он принял ее слова, была для него совсем неожиданной. Гаван нарисовал себе образ женщины и был не в состоянии поменять этот образ на ее настоящий характер. Однако это было не так уж трудно после того, что он узнал от Грамофланца. Тот, из каких бы то ни было побуждений, убил мужа женщины и после этого потребовал от нее, чтобы она возлегла с ним в постели. Несчастьем Оргелузы была ее красота и похотливость мужчин. Не удивительно, что она сопротивлялась, и делала это как женщина. После убийства мужа она жила исключительно одним желанием - отомстить Грамофланцу, и вскоре она в каждом рыцаре видела Грамофланца и ненавидела их всех. Зло заставило Оргелузу стать злой, не находя в этом удовлетворения. В сущности, ей хотелось любви, но она не желала признаться себе в этом или не могла, сама не понимая, что происходило в ней. Только когда Оргелуза увидела Гавана, падающего с высоты в ущелье, она снова заплакала впервые после смерти мужа. И нельзя сказать, сделала она это из-за Гавана, или потому, что ужаснулась своему образу жизни.
  "Я не прошу Вас любить меня, - сказала она. - Как я могла быть такой самонадеянной, но знайте, что огромная боль может убить любовь и рассудок".
  Оргелуза рассказала Гавану то, что он уже узнал от Грамофланца, но это не особо тронуло его: таких историй было множество. Муж, если бы он был жив, помешал бы тому, чем Гаван намеревался заняться с Оргелузой. Однако теперь, когда он увидел ее такой беспомощной, а отчаяние лишило ее холода, его охватил гнев против Грамофланца. Он пообещал у нее на глазах сбросить злодея с коня, убить его или принудить его просить у нее пощады. Но вид так изменившейся Оргелузы, вызвал у Гавана необузданное желание возлечь с ней. Он потребовал прямо на месте дать ему то, что она обещала дать, и там не было никого, чтобы помешать им.
  Возможно, что она, несмотря на некоторые неприятности, которые здесь представляли собой вода и кустарник для выражения такого рода благосклонности, была бы готова исполнить его волю, если бы только у него было больше терпения; ничто не пугает впечатлительную женщину больше, чем глупая спешка. Поэтому Оргелуза снова стала Оргелузой и сказала: "Я еще никогда не согревалась на руке, одетой в панцирь. В другое время и в другом месте это доставит Вам и мне больше удовольствия. Залечите Ваши раны, я провожу Вас до замка Мервилль".
  Худо ли бедно, Гавану пришлось довольствоваться ее благосклонностью и подсадить ее на лошадь.
  Когда они скакали туда, он увидел, что Оргелуза снова заплакала. Гаван попросил, чтобы она ради всего святого перестала - хватит плакать. Но она возразила: того, что случилось, хватало, чтобы плакать всю жизнь, не требуется никакого нового несчастья. И тот, кто утверждает, что любовь в состоянии победить ненависть, не знает ни того, ни другого.
  "Я виновата в страданиях и смерти многих рыцарей, - сказала она.- Один из тех, кого я послала против Грамофланца, был Анфортас. Его называли господином счастья, теперь он господин страдания. Те товары перед замком Мервилль - это его подарки мне. Желать меня - приносит несчастье; я хотела бы быть настолько же безобразной, насколько сейчас я красива".
  Наверняка, в это мгновение она говорила серьезно, но также наверняка она снова выбрала бы красоту при всех страданиях.
  "Я любила Анфортаса не меньше, чем мужа, - продолжала она. - Один мертв, второй неизлечимо болен. Скажите сами, как можно женщине оставаться женщиной. Если и было неправильно объединяться со злым Клиншором, то теперь, может быть, Вы это сможете лучше понять, можете также и осудить. Я заключила договор, потому что боялась Клиншора и его колдовства. Богатые подарки Анфортаса принадлежали ему до тех пор, пока кто-нибудь не выдержит приключения в волшебной постели и после этого бой со львом. Но того, кто это сделает, я должна взять в мужья, нравится он мне или нет. Если он отвергнет меня, то богатство снова будет принадлежать только мне. Я хотела таким образом заманить Грамофланца на смерть, но он не пришел. Я не жалела никаких расходов, чтобы нанимать рыцарей, которые должны были убить Грамофланца. Те, кто был слишком гордым, чтобы брать деньги, делали это в надежде на мою любовь. Клиншор разрешил моим людям колесить по его стране. И каждый день в неделе, каждую неделю в году, они отправлялись, чтобы принять вызов Грамофланца. Но никто не был в состоянии повредить ему. Может быть, одному удалось бы это. У него были красные доспехи, и он доставил много хлопот моим людям. На него напали сразу пятеро, но он всех их проткнул и сбросил с коней. Коней он отдал паромщику. Я тотчас поскакала за незнакомцем, чтобы взять его к себе на службу. Я предложила ему мою страну и самое себя. Но он сказал: ему не нужны, ни моя страна, ни я. Если бы я смогла провести его к Граалю, тогда он готов делать все, что я от него потребую. Если нет, то мне следует поторопиться и освободить ему дорогу. Так меня до сих пор еще никто не унижал, и вам пришлось за это поплатиться".
  "Если я не ошибаюсь, это был Парцифаль, - возразил Гаван. - Вас это не должно обижать. Он служит, я полагаю, другой цели, чем Вы и я".
  Оргелуза не поняла, что имел в виду Гаван, но она не спросила о смысле его слов: они уже приближались к крепости. Гаван попросил, чтобы она скрыла его имя, если кто-то во дворце спросит об этом, и Оргелуза пообещала это.
  Когда они прибыли на пристань, Гаван увидел много рыцарей, которые шумно с развевающимися флагами скакали от крепости к реке. Он подумал, что они хотели преградить ему доступ к замку. Но Оргелуза успокоила его. Она сказала, что это люди Клиншора, и они прискакали в радостном ожидании увидеть человека, который дал отпор колдовству.
  Паромщик переплыл реку, а его дочь Бене выпрыгнула на берег, едва судно причалило, побежала через луг к Гавану, который все еще сидел верхом на коне, и поцеловала его ногу. Только потом она приветствовала герцогиню.
  На судне были расстелены ковры и положены подушки. Бене развязала Гавану тяжелые доспехи и накинула ему свой плащ. Оргелуза впервые увидела его лицо и нашла, что он так же красив, как и силен. Она протянула ему кубок, из которого она сама пила перед этим, а когда он поднес его ко рту, то это было для обоих, как тайный поцелуй.
  Оргелузу охватила детская веселость. Она спросила паромщика, что стало с Гевиллиусом, жив он или мертв. Старик не мог знать, что женщина снова ожила, и что она не могла иначе показать свое счастье, чем в таких шутках. Он удивился вопросу, потому что человек, который победил Гевиллиуса, сидел рядом с ней, но подумал, что по отношению к непредсказуемой женщине лучше прикинуться наивным. Он ответил: "Я сегодня еще видел его живым в моем доме, госпожа. Мне дали его как пошлину вместо коня. Если Вы хотите его освободить, то дайте мне арфу, которую Анфортас подарил Вам, и которая некогда принадлежала Секундилле".
  Арфа и все остальное в шатре принадлежит тому, кто сидит рядом со мной, - сказала Оргелуза. - Но если он меня когда-нибудь любил, он выкупит Гевиллиуса за требуемый залог, а также освободит Флорана, моего оруженосца". Она знала, что Гаван в своей любви поймал бы всех рыцарей на свете, чтобы ей на радость снова отпустить их. В замке Мервилль состоялась радостная встреча. Арнива велела тотчас отправить Гавана в постель. Как он ни сопротивлялся, рассчитывая в эту ночь на большее удовольствие, чем сон в одиночку, Арниву нельзя было уговорить. Она снова перевязала ему раны и прогнала всех, кто приходил в его комнату. Только одному посыльному, за которого попросил Гаван, она разрешила доступ.
  Гаван написал Артуру письмо, в котором он просил, чтобы тот со всеми своими людьми прибыл в город Бемс, и присутствовал на его поединке с Грамофланцем. Потом заставил посыльного поклясться, что он никому не выдаст, куда он скачет и просил не говорить Артуру, что он - Гаван - стал господином Мервилля.
  Едва только посыльный вышел из комнаты, Арнива отвела его в сторону и хотела знать, что поручил ему Гаван. Но посыльный сослался на клятву, поручил старую королеву заботам Всевышнего и ускакал прочь.
  Любопытство мучило Арниву. И поскольку она не могла ничего поделать, она отдала приказ охране у ворот, сразу же привести к ней оруженосца, как только он вернется обратно, не важно днем или ночью. Только после того, как она это сделала, она смогла уснуть.
  
  КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ
  Гаван пробует олений корешок, узнает,
  как сошедший с ума от любви герцог был превращен в каплуна,
  и возвращает двум матерям их сыновей
  
  На следующее утро в замке снова раздавались звуки тромбонов и труб. На стены были повешены гобелены, расстелены ковры, а в зале повсюду разложены валики и подушки.
  Всего этого Гаван не слышал. Он спал до вечера.
  Когда он вошел в зал, рыцари и женщины приветствовали его, как хозяина замка. Гаван дал понять всем, что они могут сесть, куда хотят и с кем захотят. Сам он выбрал место рядом с Итонией.
  "Вы красивы, - сказал он, - но наверняка Вы это уже знаете от других, которым Вы дарили любовь".
  "Господин, - отвечала Итония, - с тех пор, как мне был подарен первый день моей жизни, я не сказала рыцарю столько слов, как теперь Вам, как я могла дарить любовь".
  Любовь, полагал он, могла найти путь в самое глубокое подземелье. Его удивило бы, если бы Итония еще ничего не слышала о рыцарстве и об их тяжком труде во имя прекрасных дам.
  Девушка покраснела.
  "Рассказывают много, господин, - сказала она, - и я не слепая. Некоторые гордые мужчины в угоду герцогине сломали себе ногу в бою или ринулись на смерть. Мне было жаль их, бедных".
  Сестра вызывала у Гавана симпатию, и он хотел знать, насколько Грамофланц сказал правду, или же это была его выдумка. Как должна была девушка любить рыцаря, которого она никогда не видела?
  "Мне рассказывали, - сказал он, - что герцогиня набирает за деньги или привлекает любовью людей, чтобы убить одного, которого она ненавидит".
  Тотчас Итония принялась горячо защищать и превозносить Грамофланца, не заботясь о том, где она была.
  Для Гавана это было достаточным доказательством; он отдал Итонии кольцо, которое послал король, хотя он попытался не делать этого, более того, хотел бы отослать отсюда свою сестру, прежде чем она встретит Грамофланца. Это было увлечением Итонии, как он полагал, которое скоро забудется, как только девушка вернется из этого одиночества обратно в жизнь. Но сам охваченный любовью, Гаван не мог решиться на то, чтобы утаить от своей сестры любовь, хотя разум советовал ему это. Он вообще был создан так: он меньше управлял событиями, но позволял им управлять собой. До сих пор он по-своему находил счастье. Большего он не желал.
  Итония поцеловала кольцо и ее щеки стали горячими, как и ее губы.
  "Зная Вашу рыцарскую честь, господин, - робко попросила Итония, - не говорите никому о том, что знаем только он и я, а теперь еще Вы. Король уже не раз посылал мне такие кольца. Если он страдает из-за меня, в этом нет моей вины. В мыслях я исполнила все, к чему он стремится. И если бы он когда-нибудь так близко подошел ко мне, как Вы сейчас, я бы ни в чем ему не отказала. Сегодня я поцеловала Оргелузу потому, что Вы этого от меня потребовали. Вы должны знать, что это был поцелуй Иуды. Я проклинаю ее, она покушается на жизнь Грамофланца".
  Теперь, наконец, Гавану пора было бы понять, что ему не следовало отдавать Итонию этому мужчине, если он хотел жить в мире с Оргелузой. Возможно, он это понимал, но полагался на поединок, в котором хотел убить Грамофланца. Таким образом, с нежелательным предметом было бы покончено. Размышлять теперь, что стало бы после этого с Итонией, не приходило ему в голову.
  "Я по вашей просьбе должна была раздавать поцелуи и принимать их, - сказала Итония, - так помогите мне, чтобы я могла поцеловать того, к кому я страстно стремлюсь".
  Ее искренность смягчила его, и он не соврал, когда сказал, что сделал бы это охотно, если бы только знал как.
  Итония склонилась и тайно поцеловала ему руку.
  Удивительно, что Гаван на этом празднике как обычно интересовался бабушкой и сестрой, но не Сангивой, своей матерью. Он встретил ее равнодушно и, может быть, верны такие сообщения, в которых говорится, что Сангива родила Гавана до замужества и через несколько дней после рождения удалила из дома. Ручаться за такое сообщение нельзя, но оно объяснило бы холодность Гавана по отношению к матери, его необузданное стремление добиться в мире славы и уважения, и его почти детскую радость щеголять пустыми безделушками.
  Внесли то, что достали на кухне и в подвалах. Кто не был совсем уж обжорой, тому еды было достаточно. Впервые после многих лет женщины снова могли шутить с рыцарями. Непривычное испугало одних, других привело в буйное веселье.
  Когда стемнело, зал засиял тысячами свечей. В Мервилле еще не было музыкантов, но достаточно оруженосцев, которые умели играть на струнных инструментах. По их танцам Гаван догадался, что жизнь здесь остановилась на многие годы. Но того, чего не знают, о том и не жалеют.
  Женщины согласились танцевать, и скоро уже рыцари смешались с ними. Они предлагали служение даме в награду за любовь, и вечер был неподходящим для того, чтобы держаться неприступно.
  Оргелуза, разгоряченная танцем и вдвойне красивая, подошла к Гавану и без робости взяла его за руки. Арнива вероятно заметила это, она была хитрой старой женщиной.
  "Подумайте, господин - сказала она, - на Вашем теле еще остались раны, а такой праздник утомителен. Я Вам советую: идите в свою комнату. А Вы, герцогиня, позаботьтесь о его покое".
  "Я позабочусь об этом, - ответила с улыбкой Оргелуза. - У господина рыцаря будет хорошая перина".
  Гаван подал музыкантам знак, поскорее закончить танцы, и велел подать себе на ночь напиток. Для тех, кто изголодался по любви, это было слишком рано, поскольку не каждый за такой короткий срок смог достичь цели. Но Гавану казалось, что они достаточно долго танцевали, пили и обменивались прекрасными словами. Его торопила любовь. И действительно, Оргелуза умела лечить раны лучше, чем любой философ или врач. Она дала Гавану олений горичник, которым он наслаждался до начала наступающего дня.
  
  В это время оруженосец, которого послал Гаван, добрался до двора короля Артура. Как ему было поручено, он сначала разыскал королеву. Он нашел ее в часовне. Гиневра вскоре забыла о своей молитве, когда она прочла письмо Гавана. С того происшествия в Плимицоле дни Круглого Стола короля Артура проходили однообразно. Королева достаточно часто проклинала посланницу Грааля и того рыцаря, который своими словами прогнал веселость и игру; тогда не только Парцифаль и Гаван ускакали прочь. Настоящее веселье прошло, рыцари один за другим прощались, чтобы поискать счастья в другом месте. Старому Артуру это казалось безразлично. Тем более это сердило королеву. Теперь в ней вновь проснулась надежда иметь возможность жить в привычном блеске.
  "Послушай как следует, - сказала она оруженосцу, - прокрадись отсюда и жди, пока не разойдется день. Когда весь народ будет при дворе, примчись туда на своем коне. Кричи и веди себя так, словно ты выскочил из огня. Тебя окружат и захотят знать, что ты хочешь сообщить, но оставь всех стоять на месте и пробивайся к королю. Он примет тебя радушно, потому что он не менее любопытный. Тогда ты дашь ему письмо. Еще пока он будет читать, умоляй меня и всех присутствующих женщин поддержать у Артура просьбу твоего господина".
  Оруженосец незаметно прокрался из часовни и сделал все, как ему было велено. В давке при дворе он потерял меч, плащ и коня. У него оторвали шпоры, но это не заботило его. Он кричал, что приехал не для того, чтобы рассказывать истории, пусть его, пожалуйста, проведут к королю и если при дворе существует обычай не садиться за стол, пока не выслушают известие от гонца, тогда пусть они из-за него умрут с голоду.
  Радостно, как и было предсказано Гиневрой, принял его Артур и, полный любопытства, протянул руку за письмом.
  "Ну, наконец-то! - воскликнул он. - После многих лет известие от моего племянника".
  Но кода он прочитал письмо, к его радости примешалась досада. Гаван таков, какой он есть, неразумный, подумал он. Он продает мастерство, как торговец цветные платки. Женщинам льстит как одно, так и другое.
  Среди дворцовой тишины внезапно раздался громкий голос оруженосца. Он упал на колени перед королевой и умолял ее уговорить короля помочь его господину Гавану, речь шла о славе и рыцарской награде.
  Артур посмотрел на Гиневру и посмотрел на оруженосца и догадался, что парень вел дерзкую игру. Но с другой стороны, он не казался ему таким умным, чтобы он сам мог придумать подобную уловку. Его использовала в своих целях женщина. Она знала жажду рыцарей Круглого Стола к приключениям и знала средство, как вынудить его, короля, совершать глупости. Однажды добившись славы, он был более зависимым, чем самый простой крестьянин.
  "Дай письмо моей жене", - сказал он посланцу.
  Гиневра громко прочла то, что написал Гаван, и чтение прерывалось возгласами и плачем. Только Кей почувствовал то же негодование, что и король.
  "Нас хотят заставить поверить, что нет большего героя, чем Гаван, - гневно воскликнул он. - Гей, вот он, бегите туда. Гоп-ля, теперь он снова где-нибудь еще. Хватайте единорога, он может потеряться". Но его насмешки утонули в шуме.
  "Иди, - сказал Артур Кею, - собирайся в путь".
  Гиневра наградила оруженосца богатыми подарками, приказала ему отдыхать одну ночь и потом скакать к Гавану.
  Арнива встретила гонца в Мервилле с большой сердечностью, словно он был ее сыном. Как прошло путешествие, спросила она и смог ли он добиться того, что поручил ему господин. Но оруженосец ответил: ни за что на свете она не сможет его уговорить выдать тайну. Когда старая королева начала его ругать, он просто оставил ее стоять и разыскал Гавана, чтобы сообщить ему, что было исполнено то, о чем он просил.
  Гаван приказал человеку и дальше молчать и проводил дни до приезда Артура в приятном безделье.
  Однажды утром, когда рыцари и женщины были в зале в веселом обществе, Гаван выглянул из окна на реку перед замком. Арнива, стремившаяся быть вблизи него, подсела к нему. Она чувствовала к нему симпатию, как ни к кому другому. То, что он не называл своего имени, приводило ее в смущение. Она сердилась на него и собиралась наказать его презрением, но от этого она страдала больше, чем Гаван. Поэтому она, в конце концов, смирилась с его упрямством, как она называла его скрытность, и окружила его всей своей заботой. Гавана это устраивало: он любил старую королеву не меньше, чем она его, а ее любопытство трогало его. Кроме того, она знала в избытке множество историй и могла рассказать их, а ему не надоедало слушать ее. В шутку он заметил, что если бы она не была женщиной, то стала бы странствующим певцом. Это льстило старой королеве.
  "Дорогая госпожа, - сказал Гаван, - если я не докучаю Вам своими вопросами, то я хотел бы спросить, в чем, собственно говоря, дело с этим замком и с Клиншором, о котором я так много слышу, не зная ничего подробно. Один говорит то, другой - это. Вам я обязан своей жизнью и, кроме того, я полагаю, Вы ко мне благосклонны. Простите мне мое любопытство".
  Он умел обращаться с Арнивой и извлечь Выгоду из ее болтливости.
  "Чудеса Клиншора здесь - это маленькие чудеса по сравнению с тем, что он совершил в далеких землях, - сказала Арнива. - Он уже сыграл с некоторыми злую шутку и стал бедствием для некоторых стран. Он родом из Терра де Лаворо (город Казерта в Италии) и является потомком Вергилия из Неаполя. Столицей его земель была Капуя. Он был одержим необузданной жаждой, быть восхваляемым всеми и он добился этого. О герцоге Клиншоре говорили вскоре мужчины и женщины, пока его слава не превратилась в беду. На Сицилии правил один король, у которого была прекрасная жена. Клиншор ухаживал за ней, а вскоре пришло время, когда она ему отдалась. Но обманутый король отомстил ужасно. Одним резким сечением он сделал Клиншора каплуном".
  Гаван громко засмеялся, как над кастрированным Клиншором, так и над покрасневшей старой королевой.
  "Дальше, - воскликнул он, - это веселая история".
  Смех смутил Арниву. Она наклонилась вперед и зашептала: "Король застал его спящим в объятьях своей жены. Своими собственными руками он схватил его между ног и побрил его тело, так что Клиншор внезапно проснувшись, тут же снова лишился чувств. Поскольку он уже не мог доставлять наслаждения никаким женщинам, его высмеяли, и это сделало его злобным. Он посвятил себя колдовству и за короткий срок так преуспел, что смог наводить ужас на мужчин и женщин. Их страдания забавляли его. Благодаря своему колдовству он стал более известным и внушающим страх, чем когда-либо раньше. Чтобы жить в мире, многие князья добровольно предлагали ему земли и имущество. Так он получил здесь эту гору, на которой построил замок. Теперь замок принадлежит Вам, потому что Вы противостояли волшебству и Вам незачем бояться гнева Клиншора, он выполняет свои обещания. Те, кто были сосланы сюда, стали теперь вашими подданными. Мы просим Вас, позвольте нам снова вернуться на родину. Наши сердца стали холодными на чужбине и у нас едва ли еще остались слезы. Из воды получается лед, а изо льда - вода. Поэтому я думаю: если я родилась в радости, то я снова возвращусь к радости".
  Добрая старая женщина, думал Гаван, скоро у тебя будет столько радости, что ты только с трудом сможешь вынести ее".
  "Иди, - сказал он, - и прими мою благодарность за рассказ".
  
  В тот же день Артур с большой свитой прибыл к реке. Когда Гаван увидал флаги и гербы своего дяди, радость мешала ему продолжать дальше свою игру. Несмотря на это, он послал Бене к отцу и велел поручить ему, спрятать все лодки на этой стороне. Никто не должен был переправляться. Одновременно он велел закрыть ворота и вооружиться для защиты крепости.
  Поскольку Артур не встретил радушного приема, на другой день он отправился со своим войском дальше в Бемс. Арьергард, который он оставил, вскоре последовал за ним, видя, что враг не шевелился.
  Сразу после этого Гаван отвел в сторону четырех рыцарей, назначил одного камергером, другого виночерпием, третьего стольником, а четвертого сделал маршалом. Ему он велел скакать в Бемс и там приготовить отдельное место для лагеря, подобающее Гавану, который теперь стал владетельным князем. Он не утаил от доверенного лица, что Артур был его дядей, которому он не хотел уступать в блеске.
  Маршал, так внезапно получивший свой высокий пост, проявил благодарность и рвение в том, что приказал притащить для Гавана тот роскошный шатер, в котором Клиншор и королева Сицилии занимались любовью. Когда шатер раскрыли перед Бемсом, а вокруг него другие шатры, пришло много зевак. И некоторые из тех, кто раньше хотел бы стать Артуром, теперь охотно очутились бы на месте Гавана, потому что быстро разнеслась весть о том, кто был хозяином изысканного лагеря.
  При всей досаде на Гавана, Артур ожидал своего племянника не без любопытства. Всё-таки он, несмотря на свою беззаботность, совершил крутой подъем. Об этом свидетельствовал этот роскошный лагерь и дружина Гавана, которую он позже привел за собой. Процессия растянулась на три мили; и каждого Гаван обмундировал заново, зная, что могущество и богатство господина обычно измеряется по внешнему виду его людей.
  Гаван приказал рыцарям и женщинам образовать большое кольцо вокруг шатра Артура. После этого он сошел с коня и произошел обмен приветствиями, поцелуи отдавались и принимались.
  В то время как люди Гавана застыли там, где их поставили, он сидел в шатре с Артуром. И только после того, как его делами достаточно восхитились и подивились его успехам, он отвел Арниву к ее сыну Артуру, назвал Сангиву своей матерью, а Итонию своей сестрой. Снова начались поцелуи и рассказы; этого было достаточно, Гаван остался удовлетворенным.
  Когда он, наконец, вышел наружу, его людям надоело долгое стояние перед шатром. Но Кей посмотрел ему вслед и сказал: "Бог совершает диковинные чудеса с людьми".
  Гаван удалился в свой шатер и приказал караулу никого не впускать, даже Артура и Оргелузу. Он примерил доспехи, чтобы проверить, достаточно ли зажили его раны, чтобы носить их. Он не мог позволить себе поражения после такого великолепного шествия. Достаточно было завистников и насмешников, которые желали ему мало хорошего.
  С тяжелыми доспехами на теле Гаван подпрыгнул, повернулся налево и обернулся направо. И оттого, что он не почувствовал боли, он приказал привести коня, вскочил в седло и пустил его галопом, прыжками и кричал при этом: "Мервилль!" и "Оргелуза!".
  В пылу он все больше удалялся от лагеря. Тут он заметил, что у реки Сабин остановился рыцарь. Его снаряжение было красным, как рубин, а на своем шлеме он прикрепил веточку с дерева Грамофланца. Его щит был проколот и с вмятинами. Этот человек не знал страха, а Гаван сожалел, что ни одна из женщин не увидит, как он сбросит с коня этого чужака. Он собирался перед большим турниром провести тренировочную партию и решительно атаковал рыцаря.
  Как раз настало время пожелать ему счастья.
  
  КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  Парцифаль в третий раз приезжает к Артуру,
  сражается вместо Гавана с задиристым королем
  и ночью тайно покидает Круглый Стол
  
  Артур послал гонцов к Грамофланцу, чтобы сообщить, что Гаван готов к бою. Он все-таки предлагал поразмыслить, не было ли разумнее вместо распри устроить праздник примирения с турнирами, в которых каждый мог показать свою силу и ловкость.
  Грамофланц созвал в свиту всех, кого можно было мобилизовать. Его дядя прибыл с шестьюстами женщинами и столькими же рыцарями, а его двоюродный брат из Укерланда тоже перевез через море на кораблях целую армию женщин. Говорят, что двести из них были девственницами, двести были замужем, остальные - ни то, ни другое. К тому же, князя сопровождали пятьсот всегда готовых сразиться рыцарей. Даже если бы Грамофланц хотел принять предложение - все же перед свадьбой не рекомендовалось убивать брата возлюбленной, - он уже не мог свободно принимать решение.
  Сидя высоко на подушках, окруженный множеством женщин, он сказал: "Сообщите Артуру: я принес клятву и сдержу ее, впрочем, я приветствую короля и его людей".
  Посланцы поспешили обратно и по дороге наткнулись на Гавана, которого уже здорово отделали. В ужасе оруженосцы громко выкрикнули его имя. Тут его противник оторопел и отбросил далеко от себя меч.
  "О горе, Гаван, что у нас с тобой зашло слишком далеко, - воскликнул он. - Несчастье остается верным мне".
  Теперь и Гаван узнал в рыцаре Парцифаля.
  "Глупость выбирает прямой путь, - сказал он. - Я должен был ослепнуть и потерять рассудок, чтобы не узнать тебя по твоим красным доспехам".
  Он хотел обнять Парцифаля, но так ослабел, что потерял сознание и рухнул на землю. Один из оруженосцев развязал его шлем и обмахивал его белой шляпой с павлиньим пером.
  В это время с обеих сторон пришло много любопытных, чтобы осмотреть место, где вскоре должен был состояться бой. Велико же было удивление, что здесь уже состоялось сражение, о котором никто не знал. И не меньше был ужас, когда увидели Гавана, лежащего на земле. Бене бросилась к нему, обняла его с плачем и проклинала того, кто это сделал.
  Грамофланц точно также явился, чтобы проверить место боя, потому что он нес расходы, как вызывающий на поединок. Он остановился перед беспомощно лежащим в траве Гаваном и сказал: "Я вижу, что ты нездоров. Мне жаль, что не я это был, кто нанес тебе такие удары. Если ты завтра снова выйдешь здесь на луг, то я буду участвовать. Сегодня я с тобой ничего не могу начинать, скорее я бы сразился с женщиной. Вели сварить себе кашу и выпей глоток на сон грядущий".
  Парцифль некоторое время выслушивал насмешки. Он нашел, что Грамофланц был тщеславным щеголем и сказал: "Господин, прежде чем продолжить говорить, поберегите время. Возьмите меня вместо него, если Вы не боитесь".
  "Вашу силу покажите в другом месте, - возразил Грамофланц, - сюда Вам никто не велел приходить. Этот вот, - и он показал на Гавана, - заплатит мне завтра пошлину".
  Когда Бене услыхала то, что он говорил, она воскликнула: "Вы, неблагодарный пес, Гавану обязана Итония своей свободой. Если Вы когда-нибудь любили, то это было лицемерие. Подумайте, она - его сестра!"
  Ни слова не говоря, Грамофланц ускакал прочь. И Бене содрогнулась от ужаса, поняв, что высокомерие и тщеславие могут быть сильнее, чем разум и любовь.
  Парцифаль привез Гавана в лагерь, и вскоре стало известно, что случилось.
  Радость и стыд наполнили Парцифаля, когда он через столько времени снова встретился с рыцарями Артура. Он вспоминал свое бегство из Плимицоля и некоторые глупые поступки после этого.
  Когда Гаван попросил Оргелузу поцеловать гостя, ему было неловко, он смутился, когда заметил, что Оргелуза исполнила это неохотно. Она не могла забыть, как сильно он оскорбил ее самолюбие.
  Гаван, между тем, отвел Бене в сторону, поругал ее за плач и запретил ей даже намекать Итонии, с кем он хотел сразиться.
  Потом он позвал всех к столу.
  Оргелуза не скрывала, как неохотно она подавала Парцифалю кушанья. Ему, как она считала, женщины были нужны только для того, чтобы высмеивать их.
  "Вы несправедливы ко мне, - сказал Парцифаль, - я не такой глупец, чтобы издеваться над женщинами, особенно если они так красивы как Вы".
  "Вы умеете льстить, господин рыцарь, - возразила Оргелуза, - это меня удивляет".
  "Мы такие, какие мы есть, каждый день другие".
  "Вы оцениваете слишком высоко, как мне кажется".
  "Дешевый хлам все же остается хламом, - возразил Парцифаль, - даже если его очень расхваливают".
  "Обдумайте последствия ваших слов", - сказала Оргелуза.
  "Я говорил не о Вас, госпожа, я говорил о себе".
  "Я уже заметила, у вас такая голова, что Вы даже Клиншора попытаетесь убедить, что он мужчина, а не каплун".
  Она смотрела некоторое время на Парцифаля, а потом разделала для него жаркое из жаворонков.
  Артур тоже пришел. Он не скрывал своей радости оттого, что Парцифаль снова находился в его окружении.
  "Господин, - сказал Парцифаль, - я смущен, что Вы меня принимаете с такими почестями. Вы даете мне утешение и надежду в моем одиночестве. Я однажды решил, что у меня хватит сил остаться одному. Теперь я прошу всех, кто здесь находится: примите меня снова тем, кем я стал. Одиночество - это глубокая пропасть, а отчаяние - вдвойне, если нет друга.
  Ничего не было приятнее для Артура, чем исполнить такую просьбу. Если бы у меня было больше таких людей, думал он, я бы восхвалял мой Круглый Стол.
  Виночерпии приносили вдоволь вина, ни один золотой кубок не оставался пустым, пока все сидели друг подле друга.
  Парцифаль попросил разрешить ему самому поскакать на поединок вместо Гавана. Но тот не хотел ничего знать об этом.
  "Да вознаградит тебя Господь за твою дружбу, - сказал он, - но то, что здесь должно быть сделано, должно быть сделано мной".
  Парцифаль молчал, но, ни в коем случае не намеревался путать сумасбродство с традицией. Прежде чем отправиться на покой, он проверил свое снаряжение, подтянул ремни, велел принести щит и копья и сложил все возле своего ложа. Едва забрезжил рассвет, он поскакал, не замеченный другими, на поле боя.
  Этой ночью Грамофланц тоже не находил покоя. Он не мог вынести того, что другой отнял у него удовольствие, сбросить Гавана в траву. Когда еще светили звезды, он надел доспехи, снарядил коня и отправился на поле боя. Там он промчался несколько раз туда и обратно, словно хотел поспорить с невидимым врагом. Таким застал его Парцифаль и, не говоря ни слова, оба понеслись друг на друга. Дерево щитов разлеталось в щепки, и роса упала с растоптанной травы.
  Утро в лагере Гавана проходило, как всегда в таких случаях проходит такое утро. На Гавана заботливо надели кольчугу, в последний раз проверили его оружие, потом все толпой пошли на торжественную мессу. Правда, бросилось в глаза, что Парцифаля нигде не было видно, но все знали о его особенностях и полагали, что он объявится вовремя.
  После благословения все с большим шумом двинулись к полю боя и дошли до него, когда Грамофланц, которому казалось, что шесть человек одновременно молотили его, обессиливший от ударов Парцифаля, уронил меч и сам упал.
  "Господин король, - воскликнул Гаван и, несомненно, ему доставляло удовольствие отплатить насмешкой за насмешку, - я хочу вам сегодня воздать за доброту, которую Вы вчера проявили ко мне. По-видимому, Вам понадобится продолжительный сон. Если Вы и дальше страстно желаете получить дань за веточку, тогда добывайте ее завтра и сообщите нам заранее, хотите ли Вы, чтобы Вам заплатили двое, как Вы хвастались во все горло, или вам половина суммы кажется достаточной".
  Артур совсем не был настроен так весело. Он сердился на Парцифаля, потому что тот, словно вор, ушел незаметно после того, как ему не было дано разрешение на бой. Но Артур предоставил Гавану судить об этом.
  "Я не заинтересован в этом поединке, - сказал Гаван. - Как я могу обижаться на Парцифаля за его дружескую услугу. Если Грамофланц одумается, то я поставлю ему это в заслугу, как проявленную мудрость".
  Правда Грамофланц послал еще в тот же день двоих оруженосцев к Артуру с просьбой прислать к нему, наконец, именно того человека, который нужен. Пора уже было довести дело до конца, и он вовсе не был намерен мало-помалу биться с целым войском.
  От Итонии невозможно было дальше скрывать, против кого Гаван должен был выступать на ристалище. Ее отчаяние было сильнее, чем стыд рассказать о своей любви и она доверилась Арниве. Старая королева упрекала девушку за ее скрытность и глупость, но велела позвать Артура, чтобы он нашел выход.
  Громко плача, Итония бросилась перед ним на колени.
  "Бедный ребенок, - сказал Артур, - любовь приносит тебе страдания раньше, чем радость!"
  Артур не мог с уверенностью пообещать Итонии, что ему удастся предотвратить бессмысленный бой. Но он готов был приложить все усилия.
  Артур пригласил оруженосцев Грамофланца поскакать вместе с ним через палаточный стан, хорошо зная, как действует выставленный напоказ блеск на людей такого сорта. И между прочим, но достаточно громко, так что молодые люди могли слышать это, Артур спросил Бене, знает ли она про горе Итонии. Милый ребенок наверняка уже ослеп от слез. С негодующим жестом, про который никто не мог сказать был ли он искренним или наигранным, Артур неожиданно обратился к оруженосцам и сказал: "Из-за вашего короля моя девушка загрустила. Если вы хотите помочь, чтобы любовь нашла любовь, тут не должно быть Вашей вины. Попросите короля еще сегодня прийти к нам, и пусть он спросит свое сердце, советует ли оно ему делать то, что одобряется обычаями, а не человеческим сердцем и здравым смыслом".
  Старый король правильно предвидел: впечатление, которое он произвел, было сильным. Даже если бы он сказал менее умно, это все равно подействовало бы, потому что он был Артуром, и как пользовалось авторитетом его имя, так и имело вес его слово. Как раз это было обратной стороной его величия: он мог говорить мудро или глупо, люди одинаково с этим соглашались.
  Еще один из оруженосцев возразил, что для его господина могло бы быть опасно прийти без защиты в лагерь Оргелузы. Все же именно она преследовала Грамофланца, а не король ее, он напротив, ухаживал за ней. Однако Артур поручился за безопасность гостя, а в доказательство мирных намерений, он отправил вместе с послами Бене, которая уже часто приносила любовные приветы от Итонии к Грамофланцу.
  Его желание видеть Итонию было больше, чем страх попасть в ловушку. И когда Грамофланц уже был возле нее, то вскоре он почувствовал желание найти гораздо более приятное место сражения, чем трава, которую он приказал оградить сотней бревен.
  Таким образом, все пришло к счастливому концу, потому что Оргелуза тоже больше не оплакивала своего убитого мужа, у нее теперь был Гаван. Ее жажда мести уменьшилась до такой же степени, как и ее воспоминание о Гидегасте. Мертвец остается надолго только мертвецом. Оргелуза представила как широкий жест то, что она простила Грамофланца; по крайней мере, казалось, ее обязывало к этому большое страдание, в котором она прожила много лет. Но настоящий пафос ей при этом уже не удался.
  День принес большой праздник. В шатре у Артура стены между комнатами скатали, а верхушку шатра открыли.
  Парцифаль чувствовал себя одиноким среди всего этого веселья. У каждого здесь была жена или возлюбленная, только ему было отказано в этом счастье. Я рожден в любви, думал он, но она встречает меня как чужого. Я ищу Грааль и теряю все, что когда-либо имел. Долг и наслаждение счастьем - как неравны они оба. Он надел доспехи, оседлал коня и поскакал прочь.
  
  КНИГА ПЯТНАДЦАТАЯ
  Пацифаль встречает своего брата Фейрефица,
  скачет вместе с ним к Артуру и узнает от Кундрии,
  что он призван стать королем Грааля
  
  Нередко кто-то скачет навстречу счастью, воображая себя несчастным, и когда он чувствует себя обманутым надеждой, то неожиданно оказывается перед счастливым концом, если только сумеет решительно схватить его.
  Если жизнь до сих пор и играла с Парцифалем злые шутки, а временами одаривала так, что он был готов отбросить ее от себя, то все это было детской игрой по сравнению с тем, что ожидало его у самой цели.
  Возле какого-то леса в относительно безлюдной местности, он повстречал рыцаря. Всей пошлины, которую Англия и Британия приносили Артуру, не хватило бы для оплаты только тех драгоценностей, которые украшали тело чужеземца. Рубин и халцедон были дешевыми стекляшки по сравнению с теми драгоценными камнями, которые украшали его военный мундир. Саламандры в горах Агремонтина соткали его из огня. На шлеме у него была мангуста, которая обладала силой убивать ядовитых змей. Во всех арабских странах не найти было такого сукна, которым был покрыт его конь. Он приехал из далекой страны и многое из того, что он носил, ему подарили женщины. Сейчас его корабли встали на якорь в одной из бухт неподалеку от леса. На их борту было двадцать пять войск, каждое из которых не говорило на языке другого войска. Глаза уставали от пестрого разнообразия цветов кожи, одежды и оружия.
  Этот необычный человек, об этом не стоит дальше умалчивать, был Фейрефиц, король Асагоса и Зазаманка, сын Гамурета и Белаканы и, таким образом, единокровный брат Парцифаля. Он сошел с корабля, чтобы поискать в лесу приключений. Когда он так неожиданно увидел Парцифаля, а тот его, они понеслись с опущенными копьями друг на друга, словно на широкой земле не было места для них двоих. И когда говорят, что лев родится мертвым и только рев его отца пробуждает его к жизни, так оба проснулись только после того, как затрещало их оружие при ударе друг о друга.
  Ошибки многие считают плодом несовершенства и немало тех, кто оправдывает последствия своего честолюбия и своих тщеславных поступков как раз этой неизбежностью, они называют человеческим то, что в действительности является бесчеловечным.
  Щепки от копий разлетелись далеко вокруг, шлемы звенели под ударами мечей, а коням стало жарко, от усталости они валились на колени. Язычник не уступал христианину, а христианин язычнику, пока Фейрефиц не ударил так, что Парцифаль рухнул на землю. Он призывал Грааль и Кондвирамур помочь ему. Фейрефиц, в свою очередь, звал Секундилью, как раз ту соблазнительную женщину, которая стала злым гением Анфортаса. Ради нее Фейрефиц подвергался опасности убить брата, которого, казалось, счастье покинуло окончательно. Близкий к смерти, Парцифаль еще раз собрал последние силы, воскликнул "Кондвирамур", собственно говоря, больше в отчаянной ярости, чем в надежде, что несчастная женщина могла ему помочь, кричал, чтобы только кричать, потому что другой тоже кричал свое проклятое "Секундилья", что нагоняло на него страх. Парцифаль оставил Грааль - Граалю, а Бога - Богу и нанес такой мощный удар, что теперь Фейрефиц опустился на колени и на мгновения был оглушен. Но у Парцифаля сломался меч.
  Працифаль стоял безоружный и готовый принять смертельный удар, когда Фейрефиц, все еще оглушенный, снова выпрямился. Фейрефиц, однако, заговорил с ним по-французски, который он хорошо знал.
  "Твой меч сломался, - сказал Фейрефиц, - иначе мне пришлось бы плохо. Давай заключим мир друг с другом, скажи мне твое имя и откуда ты родом".
  Парцифаль почувствовал себя униженным великодушием другого, и в бешенстве на свою собственную слабость и свой печальный жребий возразил, что он еще совсем не побежден и не видит никакого повода отвечать на такой вопрос".
  Фейрефиц полагал, что гордость безоружного не столько величественна, сколько нелепа, но это было не впервые, когда христиане встречали его таким образом. Поскольку ему все же нравились ловкость и сила Парцифаля, он возразил насмешливо, что готов взять позор на себя и первым назвать свое имя. Его зовут Фейрефиц Аншевейн.
  Парцифаль должно быть подумал, что рыцарь шутит с ним плохую шутку: он же сам был Аншевейн, а Анжу - его наследство. А Фейрефиц, об этом он узнал, жил где-то в Африке и невзлюбил белых из-за своего отца, у него был печальный опыт. Но чужестранец не казался ему плутом или лжецом, поэтому Парцифаль попросил его снять шлем, чтобы он мог видеть его лицо, потому что у Фейрефица Аншевейна, как ему сообщили, кожа была пестрой, как оперение сороки. Тем самым Парцифаль потребовал, чтобы Фейрефиц предстал перед ним безоружным, подвергаясь опасности, в то время как сам он ничем не рисковал. Ему этого казалось достаточно, чтобы убедиться, что Фейрефиц не замышляет ничего плохого.
  Фейрефиц вовсе не был наивным и, следовательно, должен был чувствовать себя очень сильным, если он исполнил наглую просьбу своего противника. Он все-таки не удержался и сказал: "Я вас не боюсь, даже если б я стоял голым перед вами. Ваш меч сломан, я мог бы проткнуть своим Вашу шкуру. Но я не хочу даже этого преимущества!" С этими словами он отбросил свой меч далеко от себя в лес и обнажил голову.
  Не сообщается, устыдился ли Парцифаль своей чрезмерной гордости и своей подозрительности, но рассказывают, что он сорвал с головы шлем, когда увидел открытое лицо Фейрефица, которое было похоже на исписанный пергамент, бросился к своему брату, обнял его, поцеловал и позволил ему узнать себя. Может быть, что неожиданная радость заставила заплакать суровых мужчин. Фейрефиц, во всяком случае, взволнованно воскликнул: "Восхваляю звезды, которые подсказали мне отправиться в путешествие, восхваляю воздух и восхваляю росу, которая омыла меня сегодня утром".
  "У меня нет таких красивых слов, как у Вас, брат мой, - сказал Парцифаль, - но мое сердце чувствует не меньшее счастье".
  Фейрефиц потребовал, чтобы Парцифаль оставил учтивость и исполнил его просьбу, называя его по-братски - "ты". Но Парцифаль считал, что такая фамильярность не полагалась ему: его брат был старшим и богат как Барук. Он же, напротив, мало что мог предложить.
  Они сидели в траве друг подле друга, и рассказам не было конца. Хотя Фейрефиц и сердился на Гамурета за то, что он его оставил сиротой, а Белакана умерла из-за того, что ее грызла тоска о нем, но все-таки Фейрефиц хотел познакомиться со своим отцом, зная, что его повсюду превозносили как великого человека. Фейрефиц громко сетовал, когда узнал, что тот, кого он ищет, мертв.
  "Так в один и тот же час я получил счастье и боль, - сказал он. - Жизнь запутана и удивительна. Когда смеешься, то приходится одновременно плакать".
  Он хотел, чтобы его брат поехал с ним, он подарил бы ему Асагос и Зазаманк. Но Парцифаль пригласил Фейрефица поскакать с ним к Артуру, жизнь при его дворе была занимательной и пестрой, в любом случае доставляющей больше удовольствия, чем на узких кораблях.
  Остается нерешенным, что было для Фейрефица более заманчивым, - только ли имя Артура, или перспектива после долгих лишений на море, быть окруженным заботой прекрасных женщин. Известно только, что он последовал за своим братом, а не тот за ним.
  Парцифаль достал из леса меч, вложил его в ножны брата и, весело разговаривая, оба поскакали к Артуру.
  За Круглым Столом все сожалели, что Парцифаль исчез, а поскольку надеялись, что он вернется, Артур решил не сниматься с лагеря, но подождать его восемь дней. Вскоре после этого ему доложили, что зеркальная колонна в Мервилле показала сражение двух необычайно сильных рыцарей.
  "Я готов поспорить, - сказал Артур, - что один из них - Парцифаль".
  И вот они уже скакали прямо к шатру Гавана. Их шлемы были с вмятинами, а их щиты разбиты. Но разглядывая оружие можно было увидеть, что оно изготовлено умелыми руками: тому, кто отправляется в бой, нужно мастерство.
  С удивлением все смотрели на Фейрефица, а когда стало известно, кто был этот необычный рыцарь, Гаван поцеловал его, как своего собственного брата, велел принести ему самые дорогие одежды, которые можно было разыскать, и приказал накрыть на стол все, что можно было предложить.
  Некоторым женщинам казалось заманчивым, чтобы такой своеобразный чужеземец оказывал им услуги, не в последнюю очередь потому, что его кожа была так странно разрисована.
  Говорят, Фейрефиц провел приятную ночь.
  На следующее утро Артур позвал рыцарей Круглого Стола на большой пир на поляне. На покрытой росой траве провели круг, который охватывал семь моргенов. Рыцари расчесали волосы и украсили их венками из цветов. Губы женщин, хотя и не накрашенные, были пышными и красными. У каждой был головной убор, который принято было носить у нее дома - высокий или плоский. Ни одной не разрешалось прийти к столу без своего рыцаря, которому она за его службу пообещала своего рода вознаграждение. Если она была чопорной или не пользовалась успехом, то должна была сидеть одна в своем шатре.
  Была большая давка, и некоторые женщины свалились бы с лошади, если бы подпруга не была достаточно крепкой. Кругом развевались знамена и за пределами круга начались веселые турниры.
  Когда все были уже разгоряченными от игры, взволнованными от зрелища и голодными, Артур позвал на пир. Блюда приносили, кубки наполняли, взгляды бросали и руки соприкасались, и еще больше было того, чего не было видно. Фейрефиц думал: крещеный или не крещеный, в конце концов, каждый живет ради тех же самых удовольствий.
  Но, казалось, снова должно было повториться то несчастье, которое случилось в Плимицоле. Снова к Круглому Столу прискакала женщина. Ее лицо было закрыто густой вуалью, платье было французского покроя, плащ из бархата, черный, как турецкий вороной конь, на плаще были вышиты горлицы из арабского золота, а на голове у нее был высокий черный колпак. Иноходец плавно и быстро нес женщину через поле. Люди, опасаясь злых вестей, и полные беспокойного ожидания, разомкнули перед ней круг. Она поскакала по кругу к Артуру, кратко приветствовала его, и никто теперь не сомневался, что после такого поведения последует угроза или даже проклятье. Однако вместо этого женщина сошла с коня, бросилась в ноги Парцифалю, который сидел рядом с Артуром, умоляя его, чтобы он не гневался на нее и выслушал ее дружелюбно.
  Хотя на этот раз женщина была верхом на коне, была одета иначе, а ее лицо прикрывала вуаль, голос выдавал в ней Кундрию, и у Парцифаля были все причины бояться ее не только из-за ее уродства. Он не понимал, что заставляло посланницу Грааля вместо того, чтобы проклинать его, молить его о пощаде. Но веселый день не был создан для того, чтобы ломать себе голову, а жизнь научила его ожидать случая в назначенное время и не судить, не осуждать опрометчиво. Проклясть можно быстро, но перемены происходят медленно. Собственное страдание сделало Парцифаля более восприимчивым к слезам других, научило сдерживаться и сразу не отвергать предложение. Может быть, еще некоторое время тому назад, такая перемена обстоятельств настроила бы его высокомерно, но он познал слишком долгое одиночество и сделал чересчур много собственных ошибок, поэтому суетные земные радости не могли ослепить его. Он велел Кундрии встать и не поднимать такой шумихи из-за истории, которая случилась когда-то.
  В ответ на это посланница Грааля сорвала головной убор и отшвырнула от себя в круг вуаль, бусы и ленты. Она все еще была такой же безобразной, как в Плимицоле: глаза желтые, зубы длинные, рот синий, как фиалка.
  "Счастья тебе, сын Гамурета, которого родила Герцелойда! - воскликнула она. - Ты избран для высшей славы. На Граале появилась надпись, что ты станешь королем, а твой сын Лоэнгрин - твоим наследником; знай, что когда ты покинул жену, она носила от тебя двоих сыновей. Второму - Кардейсу - остается твое королевство Бробарц. Ты обнимешь жену и сможешь поцеловать своих сыновей и освободить Анфортаса от его страданий. Кто сравнится с тобой в счастьи?"
  На языке, который знал только Фейрефиц, она назвала семь звезд, но продолжала по-французски заметив, что никто ее не понимал.
  "Сатурн - неисправимый озорник и его знак холодный. Юпитер ближе к нам, он быстро движется и хочет нам добра. Марс - злой, подчиняет своему влиянию наши кровеносные сосуды и левое ухо. Солнце влияет на желудок, Луна - на мозг, а Венера - на почки. Добрые они или злые, но к тебе благоволят все звезды. И то, что они окружают, и куда падает их луч - там поставленная тобой цель, которую ты можешь достичь. Грааль даст тебе все, исключая неумеренность и дикую алчность. Все, отчего ты страдал и чего был лишен, окупится с избытком, поскольку будут подсчитывать не твои ошибки, а то, что ты сделал для высокой цели, не поддавшись ложному блеску, не падая духом от разочарований и не дав сомнениям погубить себя".
  Написано, что эта речь не вызвала недовольства у Парцифаля и, может быть, это прозаическое, почти холодное замечание, больше соответствует действительности, тогда как в другом месте говорится, что Кундрия, должно быть, осчастливила его. Осчастливить может драгоценный камень, женщина, выигранная игра. Если исполнение желания может испугать, то это должно было здесь произойти. Парцифаль, когда он услышал слова Кундрии, был, как я полагаю, вообще не способен ни на какие чувства, и любой другой, пусть даже болтун, в этот миг понимал больше, чем он сам. Возможно, что он заплакал, в это я могу поверить, и это свидетельствует о том, что успех и слава не смогли лишить его скромности. В тот же час Парцифаль отправился в путь в Монсальвеш. Ему было разрешено выбрать сопровождающего, и он выбрал Фейрефица. Кундрия скакала впереди и показывала им дорогу к Анфортасу.
  Отчаяние Анфортаса было велико, он едва мог выносить боли. Он умолял своих людей позволить ему умереть, но вместо этого они давали ему посмотреть на Грааль, и его мукам не было конца. Их верность и их послушание стали для него проклятьем. Он попробовал перехитрить Грааль и четыре дня лежал с закрытыми глазами. Но боясь, что король может умереть, рыцари принесли к нему волшебный камень и в полном изнеможении, не владея больше своими чувствами, Анфортас открыл глаза, увидел Грааль и вынужден был жить дальше.
  Так продолжалось до того дня, когда прибыл Парцифаль. Марс и Юпитер закончили свой путь. Это было время, когда Монсальвеш оглашался криками Анфортаса. Никто не мог ему помочь, хотя воздух освежали лекарственными травами. На ковре лежали териак и амбра, и повсюду были рассыпаны кардамон, фиалки и мускат. В камине горело дерево алоэ. Все это делалось, чтобы перекрыть тошнотворный запах раны. Даже на подушках кровати под балдахином были рассыпаны травы.
  Парцифаля и Фейрефица радостно приветствовали в Монсальвеше старые и молодые. Удивляет, что никто из обитателей крепости не спешил провести Парцифаля к Анфортасу, потому что быстро пошли толки о том, что возвестила таинственная надпись на камне. Но каждый боялся слишком большим усердием испортить то, что было предсказано о спасении. Все еще действовал старый закон, что вопрос о страданиях короля должен был быть задан без напоминания. Итак, гостей провели в зал, помогли им снять доспехи и подали вино. И даже Парцифаль, который жил не всегда соблюдая некоторые рыцарские обычаи, подчинился здесь предписанным правилам. Было ли это благоговение перед тем, что выпало на его долю, или из-за того, что каждый - даже самый великий - находится в своем времени и благочестиво делает то, над чем посмеиваются люди живущие после него. Поэтому, как только он приблизился к Анфортасу, он задал вопрос: "Что тебя мучает, дядя?", хотя он уже давно знал, отчего страдал старик. И тотчас, как рассказывают, Анфортас излечился и стал еще красивее, чем Парцифаль.
  Нельзя сказать, кто тогда в крепости Грааля был достаточно знающим, чтобы понять, что не четыре слова одного вопроса смогли совершить такое чудо, и что возвещение камня должно было быть объяснено иначе, чем это обычно делали. Наверняка об этом догадывался Анфортас, и наверняка Парцифаль, и, несомненно, Фейрефиц был человеком, который мог исследовать смысл слов, а не подчиняться слепо букве.
  То, что еще осталось рассказать, можно рассказать быстро. Посыльный принес известие, что Кондвирамур находится на пути в Монсальвеш, а Парцифаль сможет найти ее там, где он думал о ней с тоской, когда три капли крови упали на снег. Парцифаль тотчас приказал седлать коня и вместе с Фейрефицем, сопровождаемый группой рыцарей Грааля, поспешил навстречу своей супруге. Он остановился перед скитом Треврецента. Парцифалль многим был обязан старому человеку и не хотел утаить от него счастливое известие о том, что Анфортас исцелен. Старик упал на колени и воскликнул: "Многое случается на свете, чего не может постичь человек".
  После того, как Треврецент поблагодарил Бога и восхвалял его, он повернулся к Парцифалю и сказал: "Когда ты в тот раз пришел ко мне, и я увидел высокомерие, с которым ты жаждал Грааль, я солгал, что вокруг Грааля реяли отвергнутые богом души, чтобы охранять его. Я сделал это, чтобы отговорить тебя, как я полагал, от дерзких поступков. Но все случилось иначе: ты завоевал то, что казалось, можно было получить только благодаря милости и смиренному ожиданию. Иди и дай людям больше, чем смог бы дать им я".
  Парцифаль скакал со своими людьми всю ночь напролет. На рассвете они наткнулись на палаточный лагерь Кондвирамур.
  Нужно ли рассказывать о поцелуях и объятьях? Даже детей - Кардейса и Лоэнгрина - перевели из шатра, опустили стены шатра, чтобы оставить мужа и жену наедине с наступающим днем и их счастьем.
  В тот же день мальчик Кардейс был избран королем Уэльса и Норгальса, Канволейса и Кингривальса, а князья приняли из его рук свои ленные поместья.
  Когда это произошло, войско сложило палатки и вернулось вместе с молодым королем в свою страну. А Парцифаль поскакал с Кондвирамур, Лоэнгрином и Тамплиерами в Монсальвеш.
  "Послушайте, - сказал Парцифаль рыцарям, - где-то здесь в этом лесу есть пещера. Внутри течет чистый родник. Если Вы знаете дорогу, то отведите меня туда".
  Парцифаль хотел принести утешение Сигуне в ее одиночестве и, может быть, еще надеялся освободить ее от бессмысленной преданности страданию, которое полностью разрушало ее. Но они нашли женщину мертвой над гробом возлюбленного. Парцифаль приказал поднять камень и положить Сигуну рядом с Шионатуландером.
  "Она была создана, чтобы быть счастливой и давать счастье, - сказал Парцифаль Фейрефицу. - Но однажды провинившись из-за глупого тщеславия, у нее не хватило ума понять настоящую вину, и ей не хватило сил жить с ней, или даже преодолеть ее. Мертвый был ей дороже, чем живой; сколько глупости есть на свете".
  В Монсальвеше в их честь зажгли свечи, факелы и казалось, словно лес был охвачен пламенем.
  Когда путешественники освежились и сменили одежду, все они собрались в зале, чтобы покормиться от Грааля. Все произошло так, как мы уже знаем, и можно дальше об этом не рассказывать. Только окровавленное копье больше не появлялось, а вместо громких стенаний звучали смех и песни.
  Фейрефиц, говорят, вроде бы удивленно спросил, откуда приносят блюда и изысканные вина, поскольку Грааль был для него невидим. И только после крещения он увидел то, что другим уже посчастливилось видеть раньше.
  Каждый рассказывает о происшедшем, как он его понимает и если истинное кажется ему недостаточно верным, он успокаивает себя ложью.
  Что могло побудить Фейрефица стать христианином, мы не знаем. Наверняка не одно только простое желание увидеть камень. Каким бы обесцененным он был, если бы принадлежал только одной вере. Может быть, что этот достойный человек не смог бы иначе получить в жены прекрасную носительницу Грааля и сестру Анфортаса, он ее желал и домогался. Ведь были уже некоторые, которые ради красивой женщины или срочной сделки отбросили строгую веру своих отцов.
  С Урепанзой Фейрефиц отправился в Индию, где он мирно управлял семьюдесятью двумя царствами. Говорят, что Парцифаль последовал за ним туда вместе с Граалем, поскольку, так говорят, камню грозила опасность в Западной Европе. С тех пор никто больше не видел Грааль, и все поиски оставались до сих пор напрасными. Однако надежда найти его по-прежнему жива.
  
  
  
  ПАРЦИФАЛЬ
  Когда Вольфрам фон Эшенбах написал в 1210 году "Парцифаля", свой придворный рыцарский роман в стихах, немецкая литература средневековья переживала пору расцвета. Современный немецкий писатель, Вернер Гайдучек, пересказал поэму "Парцифаль" в прозе, сохранил ее поэтическое обаяние и приблизил к нашему времени.
  Самым совершенным воплощением средневекового рыцарства был двор легендарного короля Артура. Парцифаль, восхищенный внешним блеском, стремился стать одним из рыцарей Круглого Стола короля Артура. Попав в волшебный замок Монсальвеш, Парцифаль познакомился с королем Анфортасом - хранителем Грааля, мистического камня, дающего счастье и бессмертье тому, кто находился рядом с ним. Однако Парцифаль не задал решающего вопроса, который мог бы излечить больного короля, и на следующий день его выгнали из замка. Покинув жену и сыновей, Парцифаль провел годы странствий в поисках Грааля. Он сражался и побеждал, совершал ошибки и стремился исправить их. В конце концов, его упорство было вознаграждено.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"