Войцеховская Ядвига : другие произведения.

По ту сторону стаи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приквел "Этой стороны". Дарк-фентези-мир. Меняется время и место, меняется режим, меняются "свои" и "чужие". Стая - это константа. В центре повествования - судьба женщины, жизнью которой большей частью была война. Ядвига Близзард прошла путь леди Винтер, но её война закончилась и она вынуждена вести размеренное существование помещицы Салтыковой: победа обернулась проклятьем. Страшные, порой извращённые понятия о чести, долге и о "своих". Проблема постбоевого синдрома и поиск своего места в мире, где места для неё нет - потому что, когда ты достигаешь всего, к чему стремился, выясняется, что Жизнь осталась позади, там, где были кровь и пепел. Честь и долг сочетаются с жестокостью, если в твою кровь навсегда вошла сталь, но понятие "свои" оказывается на деле не таким, как казалось сначала, потому что мир устроен сложнее. Если ты не можешь быть человеком, и у тебя сущность зверя, - то, может быть, когда-нибудь ты получишь второй, и даже третий шанс. Ты можешь оказаться на противоположной стороне баррикад, и узнаешь, что только Стая постоянна - по обе стороны решётки, вне времени, территории и политики. Warning: нервным и беременным читать не рекомендуется. Взгляд изнутри Дикой Охоты.
  Книга первая.
  
  Часть первая. "Бездна"
  
  Глава 1
  
   Всё случилось до идиотизма просто.
   Нас взяли прямо около дома Джонсонов. Сам Джонсон - судейский чиновник - то ли что-то не сделал, то ли сделал, да не так. Нам было без разницы. Отвратное имя, отвратная хибара в типовом районе. Сквозное зеркало, нахально притворяющееся какой-то абстрактной новомодной мазнёй и вполне себе способное забросить неизвестно куда. Мы завалили их всех: самого, жену и поварёнка, который не успел смыться. В этом вонючем сарае ещё и поварёнок был! Грязный, словно только что вылез из канавы. Наверное, он жил у них в угольном подвале, не иначе.
   - У вас нет носового платка? - спрашиваю я Винсента.
   Странная штука боль. Можно убить сразу, не пошевелив даже пальцем, но зачем? Боль - это наркотик, а хозяину не важно, как именно выполнен приказ. Чёрная бездна заполняет тебя до краёв и изливается волной, подобно штормовому морю. Боль, увечья или смерть - всего лишь плод внушения, да только вот незадача - тело об этом не знает.
   Винсент молча подаёт мне платок. Я стягиваю кольцо - зеркальный ключ - и вытираю скользкие пальцы.
   Чудесная весенняя ночь вокруг, и голова кружится от запаха роз и прилива адреналина. И вдруг события начинают развиваться с быстротой урагана.
   Где-то совсем рядом раздаётся еле слышный шорох, и меня почти тотчас сбивают с ног. Кольцо, как живое, выскальзывает из пальцев и исчезает в темноте, фонарь ударяется о землю, и я слышу звон разбитого стекла. Нечто наваливается сверху с такой силой, что я не могу пошевелиться.
   - Чёрт подери! - испуганно говорит кто-то, по голосу совсем ещё мальчик. Интересно, он просто не ожидал, что плюхнется на женщину или...? Или. Холод касается моей левой руки.
   - Да у неё на плече... глядите!
   - "Волчий крюк". Что ж ты, клейма утгардского никогда не видел, что ли? - удивляется другой, по голосу постарше.
   - Нет, сэр, - почти шепчет первый. - У меня практика... третий день только.
   - А. Стажёр, - равнодушно констатирует старший и сплёвывает. - Учись, студент. А ты кого ожидал здесь встретить? Санта-Клауса?
   - У неё пальцы... в чём это?
   - В том самом, малыш, о чём ты думаешь. Она, сука... - ощутимый пинок под рёбра, - ...просто так бы... - ещё один пинок, - ...отсюда не ушла... "Чистильщики".
   "Покойники", - с мрачным сарказмом думаю я, от души жалея, что издевательская кличка пока не соответствует действительности.
   Слабо бьёт. Чему их там только учат, в этом Секторе Всеобщего Покоя. Будь сейчас на его месте я, всё вышло бы по-другому.
   "Не ушла". Значит, Винс успел, рванулся назад и рискнул пройти через наглое зеркало. Молодец. Где бы у чёрта на рогах он ни оказался, это "где-то", по крайней мере, не здесь.
   Как близко до свободы - всего несколько шагов и ключ, которого у меня уже нет. И непреодолимая преграда в виде дежурного наряда Сектора.
   - Двое и прислужник, - кто-то ещё выходит из дома.
   - Урожайная ночка, а? - вставляю я с насмешкой.
   - Ах ты... - он не договаривает. Вот теперь удар так удар! Сразу видно, нача-а-альник пришёл. "Покойник" пинком заставляет меня перевернуться на спину, и теперь приходится лежать на руках, стянутых наручниками. К самому лицу опускается огонёк - кажется, такие фонари называются "Летучая мышь". Назывались - где-то там, в другой жизни.
   - Близзард, - говорит он. - Я мог бы и догадаться.
   Презрительно усмехаюсь. А что мне ещё остаётся?
   - Ключ её где? - спрашивает он.
   Да, я бы тоже хотела это знать. Его коллеги переглядываются, и тот, что постарше, быстро меня обыскивает. Результат отрицательный.
   - Бабу в Сектор, - распоряжается начальник. - Эдвард, в дом не заходи, - останавливает он молодого, который делает было шаг к крыльцу. - Периметр прочесать, бирюльку её найти. Хоть всё здесь вверх дном переверните.
   - Что, не боишься, что нервы сдадут? - иронизирую напоследок перед тем, как старший с такой силой дёргает меня к себе, что земля уходит из-под ног. И всё так же благоухают невидимые в темноте розы...
  
  
   Чёртов засранный кабинет в чёртовом Секторе. Стол завален бумагами, скрепками и прочим мусором; на стене прилеплены фотографии тех, кого Внутренний Круг жаждет видеть за решёткой тюрьмы Утгард. Рудольф, Анри, кто-то ещё... Винс, рядом я собственной персоной, почему-то Лена, хотя она уже давно не на свободе. Не могу больше никого разглядеть - зрение всё время стремится расфокусироваться после того, как меня хорошенько прикладывают затылком об стену и пихают к низкой длинной лавке, липкой, будто её облили пивом. На ней я, по-видимому, должна ожидать своей дальнейшей участи.
   Рядом со мной сидит какой-то чудной старик и дрожащими пальцами перебирает пустоту, будто чётки - их, видать, отобрали. Из обрывков разговоров я выясняю, что вроде бы он тут за то, что торговал в деревенском трактире амулетами "от порчи", которые, надо полагать, не делали ни шиша или делали как раз обратное, - в общем, за чушь собачью. Юморист. Зачем ему это было надо, не представляю. Старик, всхлипывая, нудно бубнит себе под нос одно и то же, будто заезженная пластинка. Он занимается этим до тех пор, пока не натыкается на мой тяжёлый взгляд.
   - Заткнись, - говорю я. Он вздрагивает.
   В помещении никого. Рыщут, похоже, "на периметре". Чудесная предстоит вечеринка, Близзард. Только последняя - но разве не относительно всё в этом мире? Ещё час назад я была охотником, сейчас - добыча, а завтра... Завтра будет завтра.
   Вокруг нет ни одного зеркала, а если бы и были, так что с того, когда нет ключа? Наручники врезаются в плоть с такой силой, что я, кажется, останусь без рук прежде, чем меня засунут в ледяной ад Межзеркалья. А что впереди ждёт именно он, нет ни малейшего сомнения.
   Межзеркалье всегда ждёт в итоге таких, как я...
   ...Отверженных, выкинутых за борт соплеменниками, решившими идти вперёд. Не пожелавших, подобно этим соплеменникам, слиться с людьми и прикидываться, что мы такие же, как и они.
   Да, у меня тоже было две руки, две ноги и одна голова. Но ещё у меня была гордость, чистая кровь, память о Тёмных Веках и желание, а, главное, возможность держаться от людей подальше. От их дурацких домов, дурацких машин, фабричного дыма, поездов, телефонов - и дурацких суеверий. Даже иные слова у них были дурацкие, и от них попросту болел язык. А тот, кто назвал бы меня ведьмой или фейри, был бы мёртв быстрее, чем успел произнести это слово до конца. Дурацким и опасным был весь мир в радиусе нескольких миль вокруг меня - если там находились люди.
   Однако всё же мы жили в этом мире, а не в каком-нибудь другом, и год на дворе стоял тысяча девятьсот девяносто пятый, - и потому от костров святейшей инквизиции нас отделяло несколько сотен лет. Но надо было быть самовлюблённым легкомысленным дурнем, чтобы забыть о том, что история движется по спирали. Время от времени кто-нибудь брал и открывал своё поместье, снимая опёку владетеля: конечно, куда как интереснее было слиться с местным дворянством. Балы, охота, смешанные браки, плодящие полукровок, взращённых не в сообществе себе подобных, а в окружении людей. А следом за этим неизбежно революции, войны, народные восстания, просто идиотские смуты. И виной всему - чёртовы полукровки, не воспитанные, как должно. У них напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, заставивший их хотя бы не распускать свои поганые языки. Поместья горели, как костры, оставляя после себя чёрные руины, где нельзя было найти и трупов тех, кто ещё вчера гордо выезжал в сопровождении сонма слуг и псовой охоты. Надменных заносчивых глупцов, из-за скуки поплатившихся собственной жизнью. Трусов, не способных драться и убивать, из опасения предстать перед Кругом - за убийство всего-то кучки никчёмных людишек, напуганного деревенского сброда, которые сильны только тогда, когда их много.
   Всё это было пройдено сотни раз - да только большинство, верно, были нерадивыми учениками, которых следовало бы учить уму-разуму палкой - до тех пор, пока не осталось бы ни одного, кто не усвоил урока: стоит людям узнать про нас и заподозрить неладное - и одно тянет за собой другое, как снежный ком, катящийся с горы. Сначала просто косые взгляды, потом в соседней деревне дохнет корова, а затем ещё одна или две - и можете считать, что костёр и в приложение к нему озверевшая толпа с дрекольем вам обеспечены. Плюс масса незабываемых впечатлений, только, к сожалению, последних на этом свете. Природа людей такова, что они боятся всего, чего не понимают. Байки о Благом Дворе, Дикой Охоте Неблагого, о ведьмах и дроу хорошо рассказывать ночью под одеялом, зная, что это всего только выдумка. Стоит появиться человеку, немного отличному от других - и страх затмевает всё. А потом он рождает ненависть. Не знаю, как они умудрились открыть электричество - и научились не кидаться с топором наперевес на паровозы и машины...
   Долгая будет нынче ночь, Близзард. За стеклом раскачивается от ветра простой жестяной фонарь, а где-то в вышине выглядывает в разрывы туч луна. Начинают болеть рёбра, по которым прошёлся тяжёлый сапог, и по-прежнему остаётся пять проклятых часов до рассвета, а я слишком устала, чтобы спать... И всё ещё не так устала, чтобы спать... Иногда мне кажется, что я никогда не устану - и никогда не высплюсь. Хорошая память - странная штука. И благо, и проклятье...
   ...Солнце лиловое-лиловое, словно поникший цветок вереска у меня в руке. Я сорвала его просто так - чтоб не заплакать, - когда сидела и пыталась высушить волосы и платье. Мимо солнца быстро бегут тучи и они похожи то на растрёпанную русалку, то на кормилицу в чепце, то на шмеля над лепестками шиповника. Эти тучи совсем не такие, как облака над горами, сквозь которые прорываются столбы синего света и падают вниз, будто сделанные из твёрдой воды. Сейчас облака чёрные, словно уголь в камине - с самого раннего утра. Мне не следовало уходить так далеко от дома, нет, не следовало.
   ...Гроза подкрадывается внезапно, откуда-то из-за грабовых верхушек, и - вот досада - не проходит и минуты, как я уже мокрая, будто упала в реку, и даже на ресницах дрожат капли. Странно: и вереск, и дождь, а теперь и мои волосы тоже пахнут сегодня так, словно растопили камин. Хочется заплакать, но нельзя - плакать недостойно. И предательские капли на ресницах - это всего только дождь, правда? Как маленькая. Дедушка тоже может подумать, что я маленькая, а это совсем не так, ведь мне почти десять.
   В конце еловой аллеи уже виднеется имение. Тени от деревьев подсказывают мне, что день перевалил далеко за середину, и я непременно опоздаю к обеду.
   Дедушка в гостиной, и тишина такая, что мне становится страшно. Не слышно даже звона обеденной посуды.
   - Простите, дедушка, - тихо говорю я. На каминных часах четверть третьего, и никакое чудо не избавит меня от наказания.
   Взгляд мой останавливается на дедушкиных руках: пальцы сжались на рукояти трости так крепко, что, того и гляди, она переломится пополам. Дедушка почему-то не смотрит в мою сторону, и это ещё хуже, чем если бы он бранил меня. Хотя это недостойно - предпочесть наказанию низкую брань.
   - Курва мац, - вдруг говорит дедушка сквозь зубы и пристукивает тростью. Быть может, он не слышал, как я вошла? Я пугаюсь и так сжимаю цветок в кулаке, что он превращается в бесформенный тёплый комочек, так что уж и не разберёшь, что это было. И тут же слышу, как он продолжает: - Зофья.
   Пани Зофья живёт на севере, за горами. Я видела её всего один раз, а жаль - она такая красавица. Когда я буду совсем взрослой, у меня непременно будет точно такое же платье, и такая же милая маленькая шляпка, и элегантные башмачки с пуговками, обтянутыми шёлком. Однако, как чудно, что дедушка назвал её этими словами. Он никогда не позволяет себе таких слов, даже если очень рассержен. Я слышала их совсем недавно - от мальчишки, который ловил саламандр в грабовом лесу за вересковой пустошью. Там жуть до чего много деревьев, коричнево-серых, высоких, как гора, так что и верхушек не видать, а на земле целое море листьев, в которые проваливаешься, будто в сугроб. Саламандры - чёрные с ярко-оранжевыми крапинками, похожие на головешки - неподвижно сидят на камнях. Греются на солнце. А подойдёшь чуть ближе - они ныряют куда-то в прошлогодние листья, и только их и видели. Мальчишка сказал, что они могут жить в огне, а, значит, о них легко обжечься. "Ты кто?" - спросил он. "Я оттуда, - ответила я. - Из-за леса". Тогда он обозвал меня лгуньей и сказал, что "там" никто не живёт, одни привидения. И тут ударил гром.
   - Сегодня Зофья. Кто завтра? Что, Ядзя? - спрашивает внезапно дедушка. - Ах, да: четверть третьего... От дождя у тебя вьются волосы. Ступай, дитя, не сейчас, - продолжает он и бросает взгляд на солнце, мимо которого летят чёрные клочья.
   Сердце начинает биться где-то в горле; я прихожу в детскую и тихонько сажусь на краешек кровати. Мне страшно шевельнуться и нарушить тишину неосторожным звуком. Я уже понимаю, что случилось что-то страшное. Оно пахнет мятой, чабрецом и полынью сверкающего летнего дня - с запахом горящего камина, и от этого в животе становится холодно, будто я проглотила кусок льда. Но вокруг никого, даже кормилицы нет - верно, ей велено оставаться на кухне, и она сидит там и так же, как и я, прислушивается к каждому шороху. Вдруг мне кажется, что я слышу её голос - она спрашивает кого-то: "Пан хочет...?" - но последние слова тонут в звенящей тишине.
   К вечеру, когда фиолетовое солнце остывает и проваливается за деревья парка, я узнаю, что усадьба пани Зофьи сгорела дотла. Может быть, пани Зофья принесла домой саламандру? Мне тут же вспоминается тёмный грабинник, саламандры, похожие на головешки, и снова становится страшно. Один раз зимой у нас тоже мог случиться пожар: из горящего камина выстрелил уголёк - да и упал чуть дальше квадрата, обитого жестью, прямо на ковёр. После там осталась крошечная дырочка с обгоревшими краями. А ещё я видела в лесу обугленное дерево - молния расколола его на две части...
   - Я что-то покажу тебе, Ядзя, - говорит утром дедушка - и я догадываюсь, что будет нечто такое, чему я предпочла бы наказание, даже самое страшное. Тёмные ели позади, и он подаёт мне руку. Я знаю: тут кончается действие защиты, которая нужна, чтобы к нам не забрался никто чужой. Опёка владетеля исчезнет, только если он умрёт, но думать об этом глупо, потому что как может дедушка - и умереть?
   ...Чёрные руины, от которых сильно тянет гарью - и мне боязно подойти ближе, будто они до сих пор пышут жаром. Но показывать страх нельзя, это слабость, и я подхожу к стенам, на которых уже прочертил полосы вчерашний дождь. Подумать только, ещё день назад тут был такой же особняк, как у нас, а теперь так тихо, словно на много миль вокруг нет ни одной птицы, и шмели не жужжат над шиповником, да и сам он стоит со свернувшимися от пламени листьями, коричневыми, словно обёрточная бумага. Я трогаю их - и они рассыпаются в пальцах щепотками пыли...
   Дедушка что-то говорит, но я не слышу ни слова. Вместо слов - живые картины, как в волшебном калейдоскопе, купленном у цыган на ярмарке, да только он, видать, зачарован злобным колдуном. Ужас пробирает до костей, но и оторваться невозможно, как ни старайся... Нет защиты - значит, нет уже в живых того, кто очерчивал невидимый круг... "Запомни, Ядзя". Я запомню... Каждый обугленный камень. Каждую скрученную огнём былинку... "Смотри, дитя", - голос дедушки откуда-то издалека, - и новый поворот дьявольского калейдоскопа. Теперь уж я не смогла бы не смотреть, даже если бы меня пригрозили разорвать на части. Лопаются стёкла над маленьким балконом, увитым плющом - там наверняка была спальня, - и огонь, вырываясь наружу, принимается лизать каменные стены, а плющ чернеет, сворачивается и рассыпается золой - как шиповниковые листья в моих пальцах... "Запомни и это, Ядзя". Я запомню - у людей нет ничего, кроме ненависти, взращённой на благодатной почве страха и удобренной завистью. Для них мы - страшная сказка, рассказанная охотниками у ночного костра. Но ведь у охотников есть факелы и ружья... В спальне сгорает и милая маленькая шляпка, и превращается в обгорелую бесформенную тряпку платье, которое я так хотела бы носить, когда вырасту... "Не смей забыть это, Ядзя". Кровь - не вода, и её нельзя разбавить, не подвергнув опасности свой мир. Не запятнав позором честь Семьи... "Не отводи глаз, дитя". Смотри же: нельзя открыть сердце тем, кто тотчас же вырвет его и с ненавистью и страхом растопчет, пролив кровь тебе подобных. Будь проклят тот, кто забудет это...
   Каждое слово - ясное, как чистый свет, что плещется в звёздных часах. Я протягиваю руку и прикасаюсь пальцами к почерневшей стене мёртвого дома. Я вырасту, и - клянусь честью - никогда не дам дедушке повода считать себя недостойной быть частью своей Семьи. На пальцах остаётся копоть вчерашнего пожара - я просто не посмею не запомнить.
   ...Я поднимаю руку и смотрю на пальцы, словно ожидаю увидеть на них чёрный мазок сажи, который был здесь двадцать лет назад. Но вижу только немного засохшей крови и землю с чёртовой клумбы, что была возле дома этих кровосмешенцев.
   Хорошая память - то ли благо, то ли проклятье...
   Наш мир оставался неизменен веками. Когда пришли города, он остался в них отдельными домами и пророс крошечными переулками в самых неожиданных местах. Он был на обратной стороне городов, надвинувшихся, как огромные дымные монстры; мы так и жили, переходя через изнанку зеркальной глади, расступающейся при повороте ключа. Нам даром не нужна была чёртова человечья цивилизация - с вечным смогом, грохотом подземки и визгом автомобильных шин. Эти слепцы вечно бежали по каким-то своим никчёмным делам, и не могли ощутить красоту земли даже на четверть. Живое тепло брусчатки, игру света за стёклами кованого фонаря, холмы и леса, населённые множеством существ. Иногда люди замечали что-то, малую толику, отбрасывали чёрный цвет и щедро добавляли розовый: так рождались их сказки.
   Мы слишком долго сидели в своих поместьях, думая, что существующий порядок вещей незыблем. А когда проснулись и выглянули наружу, было уже поздно. Оказалось, что везде, куда ни плюнь, полно полукровок. Под угрозой вырождения Внутренний Круг, скрепя сердце, допускал приток свежей крови, но "приток" не означал "лавина" - и отнюдь не означал попустительство в воспитании. Сейчас же этот приток грозил ассимиляцией - и вот тогда слово "полукровки" для нас стало бранью. Недолго пришлось гадать над тем, чего ожидать от нынешнего Круга. Новых порядков - и бравых молодцев из Сектора Всеобщего Покоя. Кто оказался не согласен и говорил хоть полслова поперёк - того ждало с распростёртыми объятьями Межзеркалье.
   А Межзеркалье всегда готово было высосать последние крупицы жизни.
   Закон был прямо-таки милосерден. На первый раз тот, кого ловили на убийстве - неважно, человека или соплеменника - и неважно, из мести, для развлечения или по неосторожности, - отделывался сравнительно легко: полугодом ссылки в Межзеркалье, в тюрьму Утгард, где его поджидал палач с раскалённым тавром. Дело было не столько в самом убийстве, сколько в факте ослушания. Полукровая шваль, дорвавшаяся до власти, всеми силами жаждала втоптать нас в грязь, уравняв с ворами и бродягами. Да и какой ещё реакции можно было ожидать от тех, кто тяготел к людям?! Конфискация большей части имущества ввергала в нищету, но никакая нищета не могла сравниться с позором - о, да, снова будь благословен Закон. А вот второй раз был последним. После второго раза дорога лежала только в один конец: в пустоту между зеркалами, на краю времени. Там было то же самое солнце, только в этом "нигде" оно висело в другом небе, омерзительно низком и всё время словно беременном снегом. Пустота сначала отнимала тепло, а за ним и разум.
   Мы вовсе не были кровавыми маньяками - но никому не позволено было решать за нас: отправить к праотцам провинившегося слугу, или охотиться на слонов, или сидеть в гостиной и мирно пить чай. И сейчас нас просто убирали с дороги. Не пожелав подчиниться и смешаться с людьми, мы исчезали, как тени от солнечных часов в полдень - вымирающие ископаемые, дремлющие под сенью гербов и девизов.
   Где-то там, в прошлой жизни мы были молоды и горячи, и бурлила кровь шляхетская, и разлетались о стены кубки старинной работы - а мы пьянели уже не от вина, а от крови. Шумел в ушах тугой ветер ночной погони - охоты на особую дичь, под яркими звёздами и кровавой луной... Поднималась над протаявшей землёй красная дымка, - и нам не указ была шваль без роду, без племени, "псы поганые, попанувать вздумавшие".
   ...В двадцать лет, оставив в Утгарде мужа, я неожиданно оказалась единственным осколком своей Семьи - без средств к существованию, с клеймом на плече, статусом поднадзорной и лютой ненавистью ко всем тем, в чьих жилах текла хоть капля человечьей крови. Меня грела только мысль о том, что моя Семья была отомщена. Попадись я ещё раз, мне грозила пожизненная ссылка, а я выходила из вестибюля Сектора с низко опущенной головой, больше всего на свете презирая себя - за слабость и трусость. Я не смогла тогда покончить с собой - чтоб не дать прикоснуться ко мне палачу, а потом много, много кому ещё. После шести месяцев сплошного кошмара впереди был только позор. Чёрт подери! Стала бы я думать о том, чтобы соблюсти их проклятый закон, который в моих глазах и законом-то не был! Что ещё ты можешь потерять, если и так твой статус ниже, чем у последнего нищеброда? Ты можешь попытаться только утолить свою ярость и свою жажду мести - перед Межзеркальем, где когда-нибудь кончались все пути.
   Я была зла, как чёрт - на людей, полукровок и даже на ровню, избравшую молчаливый нейтралитет. Словно именно мне суждено было впитать в себя всю ненависть, скопившуюся за века костров и серебряных пуль.
   Молчите и дальше, трусливые дурни, которые могут только тихонько ворчать по углам. Молчите - и скоро люди начнут входить в ваши поместья, как в свои, пинком открывая дверь. А те немногие Семьи, что не стали ещё слабовольной жертвой скуки и мезальянса, будут вынуждены пускать их девок хозяйками фамильных спален. И когда-нибудь наш хрустальный мир не выдержит и разлетится на осколки...
   Мои пальцы помнили маслянистую копоть недавнего пожара, и мне было не важно, руины чьего дома услужливо подсовывает мне память - пани Зофьи или моего собственного, и что это за место - Карпатские горы или Британия. О, я, верно, зубами перегрызла бы глотку любому, кто усомнился бы в моём праве на месть.
   А после Утгарда был наш мир, уже не похожий на себя, словно отразившийся на поверхности озера, по которой разбегаются круги от дождевых капель. Тёмные провалы узких окон, готические своды, под которыми ещё дрожали гулкие шаги подкованных железом сапог - и заляпанные сургучом двери, с которых мы, ломая ногти, сдирали казённые печати. Мы были теми, кто существовал теперь по ту сторону закона - но это пока не могли стать по эту сторону его. По ту сторону морали - потому что мораль можно было и изменить, - тогда, когда поменялся бы закон. По ту сторону общества - до наступления вожделенного завтра, пока тупое стадо баранов силой не убедили, что та сторона - не самая худшая из зол. Иногда мне начинало казаться, что это диагноз - всю жизнь быть "по ту сторону". Но теперь мы жаждали мести, желая получить по счетам - кровью и жизнями шелудивых безродных псов, возомнивших о себе невесть что.
   Кровь за кровь.
   Жизнь за десятки жизней.
   О, да, ешьте власть, досыта - полными ложками, - если сможете. А если не сможете, мы вколотим вам её в глотку силой.
   Чтоб никому и никогда больше не хотелось сдвинуть чашу весов и перемешать понятия "мы" и "они", слепив безликое нечто.
   Нас ждёт Сектор, казённые кабинеты и чиновники, знающие толк в искусстве допросов.
   Нас ждёт приговор Внутреннего Круга, но мы бы наплевали в бороды всем плюгавым извращенцам, трусливо отводящим взгляд в сторону.
   Их ждёт страх.
   Нас ждёт Утгард.
   В огромной пустоте без начала и конца, там, где кончается время...
  
  
   Входят "начальник", как я его про себя окрестила, и молодой парень в очках по имени Эдвард. Ну да, он же недавно тут у них, значит, именно на мне он и будет тренироваться. Какая прелесть!
   Они проходят к столу, и старший кладёт на него моё кольцо-ключ. Коротко взблёскивает камень в центре звезды с четырьмя лучами - по числу сторон света - и гаснет. Такой знакомый металлический ободок, вот, кажется, только протяни руку - и он сам скользнёт на палец. Интересно, долго они там ползали? Вернее, не они, а он, молодой, кто же ещё. Начальник ловит мой взгляд и тут же убирает кольцо в сейф.
   Потом пинками выпроваживает старика в коридор.
   - Посиди тут пока, - слышится из-за двери его голос.
   - Начинай, Монфор, - командует он, возвращаясь.
   Я перевожу взгляд на молодого. Ах, вон оно что! Понятно. Эдвард Монфор, потомок и наследник Семьи Монфор, ветвь от древа.
   Начальник подходит и выбивает из-под меня табуретку. Я валюсь на пол, словно мешок с мукой, ожидая, что табуретка вот-вот опустится мне на голову.
   - Установка у тебя правильного хода мысли, - поясняет он.
   - Мистер Дориш? - полувопросительно говорит Монфор. Перспектива быть за главного его, видимо, пока не впечатляет. Ну, это только пока.
   Ах ты, Дориш-Дориш, пёс поганый... Как же я тебя не признала?
   - Что непонятно, Монфор? - рявкает Дориш. - Допрос с пристрастием. Можете делать что угодно, только до смерти не заморите, разумеется. Впрочем, вы вряд ли смогли бы, о чём это я? - а вот это уже немного презрительно. Ах да... всего лишь стажёр...
   - Сыворотка правды в столе, но она вам мало поможет - их всех так напичкали антидотом, что он у них вместо крови, - продолжает инструктировать Дориш.
   Да, это ты правильно сказал. Так что начинайте уж этот ваш "допрос с пристрастием".
   - Да, мистер Дориш, только... и так всё понятно, тогда зачем это? Приговор ведь тот же самый будет... Межзеркалье, - на этом слове стажёр запинается. - Завтра, когда Круг...
   Значит, уже завтра. Быстро они работать стали. Во имя спокойствия и всеобщего блага, та-та-та-та-та, барабанная дробь. А ты бледнеешь, дорогой. Тебе бы сейчас идти, немного стесняясь, по сверкающему паркету бальной залы, подавать руку барышне в белых перчатках, а потом вести её под музыку старинного танца.
   - Монфор, ты что, дурак? - грубо перебивает Дориш - и стажёра, и мои мысли, которые, о, Создатель, так далеко отсюда... - Ты не был в том доме? Не видел, что стало с Джонсонами? Там стены до потолка кровью забрызганы, не заметил?! Появись мы двумя секундами позже - она бы ушла. И завтра это случилось бы с чьей-нибудь ещё семьёй, так же, как когда-то с твоей, ты не думал об этом?
   - Нет, сэр. То есть, думал, сэр. Давно думаю, - тихо отвечает Монфор, с ненавистью глядя на меня.
   Ну да, конечно. Боль, ведь так? В исполнении Лены Легран - это не слабо. Тебе не повезло с родителями, да, студент? Кажется, у тебя был кто-то ещё? Брат, сестра? Телу из мяса и костей не легче от того, что всё это - только игры сознания, власть чужого разума, и потому оно корчится в агонии и умирает.
   Он подходит ко мне и рывком поднимает с пола. Я снова на проклятой табуретке, Монфор неловко устраивается напротив, за столом, а Дориш подходит ближе. Его цепкие пальцы сжимаются на моём подбородке и рывком разворачивают лицо, вынуждая смотреть ему в глаза.
   - Ну, что, Близзард, поговорим?
   - Говори ты, а я послушаю, - цежу я сквозь зубы.
   В глазах темнеет от удара.
   - Это для начала, - бросает он.
   - Тогда переходи к середине, иначе ты до завтра не продвинешься дальше начала, - во рту солоно, и на зубах скрипят крошки, словно я наглоталась песку.
   - До завтра надо ещё дожить, Близзард, - спокойно говорит он. - В Утгарде холодно, но гораздо хуже будет, если до этого я переломаю тебе всё, что смогу.
   Я сплёвываю кровь и смотрю на стажёра. В его глазах что угодно, только не безразличие. Ненависть? Интерес? Жалость? Тоже нет. Страх перед насилием?
   В точку. Он ненавидит, но он ещё не научился насилию. Не научился получать удовольствие от него. От боли. От ужаса жертвы. Ничего, ты сможешь, Эдвард, малыш Эдди, рано или поздно, всё впереди. Охота. Хищники. Добыча. Учись, студент...
   Дориш, видимо, замечает ровно то же самое, что и я, и делает аналогичные выводы. Он хватает меня за руку и рывком задирает рукав платья.
   - Ну-ка, покажи ему ещё раз, что там у тебя выжжено, Близзард. И расскажи, чему для тебя равняется цена жизни, ведь он ещё не знает, что нулю, он только читал, что так бывает. Блесни интеллектом, расскажи про "чистильщиков" - рыцарей без страха и упрёка. Лижущих пятки своему хозяину, как дворовые шавки, - он словно примеривается, а потом с ненавистью выплёвывает последнее. Эдвард вздрагивает, с ужасом глядя на отпечаток утгардского тавра. Дориш обводит пальцем его контур, нежно гладит меня по руке, как любовник, которого, кстати сказать, у меня никогда не было.
   - Позволишь личный вопрос, Дориш? - с издёвкой говорю я. - Татуировки побуждают тебя думать о непристойностях?
   Он, не слушая меня, продолжает:
   - Хорошие манеры оставь для тех, кто за этими стенами снаружи. Понял?
   Стажёр молча кивает. Дориш отпускает мою руку и проводит пальцем по щеке. Я в отвращении отшатываюсь.
   - Ну, что, посекретничаем? Что за дельце у вас было к Джонсонам - ведь не дуэль же и не кровная месть? Что твой хозяин хотел от них? Неужто не расскажешь, Близзард? - почти ласково спрашивает он. - Мне - да не расскажешь, а?
   Я гомерически хохочу. Дориш ухмыляется, и достаёт из стола кастет. Он с нескрываемым удовлетворением демонстрирует его мне, а потом с силой насаживает на пальцы.
   - Дьявол меня подери, да ты, оказывается, знаешь толк в удовольствиях, - говорю я, и, едва перестав хохотать, начинаю снова. Ну, смешно же, чёрт возьми. Так смешно, что слёзы выступают из глаз. Давай, Дориш, ведь это приятно, уж мне ли не знать?
   Он размахивается, и я, кажется, даже слышу свист рассекаемого воздуха. Левую щёку обжигает адская боль. За секунду до удара я успеваю зажмуриться и тем самым спасаю глаз. На губах вкус моей собственной крови - терпкий, с привкусом металла. Он размахивается ещё раз. И ещё - удар догоняет меня уже на полу. Он что, серьёзно думает, что достанет меня ЭТИМ? Он никогда не попадал под горячую руку хозяина и его болевую атаку... А, вот и она... Тело, уже превратившееся в отбивную, становится помехой и не даёт сопротивляться. Снова порция боли - это подключается недоносок Монфор... Ты ещё неопытен, Эдди, и удар слабоват. Вспомни, что говорила умная старая тётя Лена, малыш Эдди. Ненависть, заполняющая до краёв, одна сплошная чёрная бездна - или красная, бархатистая, пахнущая вином, металлом и корицей: смотря какой нужен результат. Желание причинить боль - большее, чем желание вкусно поесть, выпить вина или овладеть женщиной. Сила удара - вот что отличает одного человека от другого. Сила ментального удара - вот чем пока отличаешься ты...
   - Слушайся старших, Эдвард, - в полубреду говорю я, - и тебе понравится... со временем.
   Наверное, от удивления он останавливается.
   У меня в горле скопилась кровь, и я закашливаюсь, но тут же кашель переходит в хохот, когда я представляю себя со стороны с этим щенком Монфором, стоящим надо мной с ТАКИМ лицом. Винс помер бы со смеху. Я как раз хочу посоветовать стажёру на будущее лучше обзавестись чем-нибудь тяжёлым, но, кажется, уже не в силах остроумно пошутить.
   - Тренируйся больше, малыш Эдди, - продолжаю я. - Держу пари, через неделю ты будешь кончать, когда кто-то тут начнёт орать, как резаный. Запасись, - я со всхлипом вздыхаю и вытираю кровь рукой, - салфетками, друг мой...
   - Заткнись, Близзард, - лениво обрывает Дориш.
   Разочарован, наверное. А, может быть, и нет. Сам процесс - это тоже результат. Он кивает Монфору, и оба выходят. Перерыв, видимо. Завтрак.
   В кабинет снова вталкивают старика с порчей. Интересно, сколько времени прошло? За окном давно уже рассвело.
   Я кое-как поднимаюсь с пола и добредаю до лавки, оставляя за собой красный след. Старик в ужасе таращится на меня; потом его взгляд ползёт вниз и останавливается на плече.
   Я на ощупь исследую своё лицо и прихожу к выводу, что Дориш поработал на совесть: на левой стороне сплошное кровавое месиво, к виску и скуле вовсе не притронуться. Левым глазом вижу, словно сквозь красную полупрозрачную пелену - глаз заливает кровью. Если в ближайшее время меня не подлатать, то останутся шрамы, потому что металл рассёк кожу чуть ли не до кости. Хотя какая теперь разница!
   - Мисс... - старик всё-таки решается нарушить молчание. - Скажите, вы ведь знали, что теперь, после того, что у вас выколото на руке, вас ждёт пожизненное?
   - Выжжено, - автоматически поправляю я. Зачем я это делаю? Поднимаю глаза и понимаю, что он меня не слышит. - ВЫЖ-ЖЕ-НО, - по складам говорю я.
   Ещё бы мне не знать! Мы все помнили об этом - где-то там, весенним днём, полным света, от которого уже отвыкли. Помнили о шести месяцах, растянувшихся, словно на десять лет, мы - тощие, как тюремные крысы и злые, как волки зимой, скрывающие под одеждой чёрное клеймо - ото всех. Прячась от солнца в пришедших в запустение особняках поместий - единственном, что уцелело от конфискации, конечно, кроме тайников с золотом, если таковые имелись.
   Заносчивые хозяева дорогих магазинов, поворачивающиеся к тебе спиной, лавочники, отказывающиеся продавать в долг, масленые глаза ростовщиков - и укоренившаяся привычка носить глухую одежду, застёгнутую под самое горло, по которой тебя в результате видно за милю.
   Ярость, съедающая изнутри - и ночные кошмары о шести месяцах ада.
   А в скором времени письмо на бумаге с гербом в углу листа, которое ты хочешь порвать в клочки и выбросить вон, и тут же слышишь, чуешь, ощущаешь всем телом, будто тебе шепнули на ухо: "не стоит"...
   Сборищу бешеных псов нужен вожак - и тогда оно становится стаей. Люди плели небылицы про Дикую Охоту - что ж, они были не так далеки от истины.
   И разбивалось каждое слово куском льда в хрустальном воздухе, вставало в памяти тусклое солнце Межзеркалья, скрепляя Клятву верности - ледяной печатью мёртвого мира. Обуздывая кровь, бурлящую ненавистью, подчиняя нас уму и силе того, кто сулил власть и месть. А за узкими окнами-бойницами тёплой, вонючей навозной кучей копошилась отвергшая нас Британия...
   Хитроумная политика сменилась бойней, а вскоре уже на всех углах и в подворотнях шептался сброд, словно в насмешку пересказывая старую сказку о мальчике-простолюдине, что я слышала давным-давно. Что ж теперь - разве было нам дело слушать каждую сплетню, что передают на улицах из уст в уста? Разве опускаться до того, что на веру принимать слова сброда, верящего в небылицы?
   "Вырастет молодой Пастух, и одолеет волка-убийцу, ведущего стаю..." Еле слышный голос кормилицы и коптящее пламя свечного огарка в духоте карпатской ночи, - и слова старой сказки, рассказанной перед сном девочке, бегавшей из шалости в далёкий грабинник... В те времена, когда ещё небо было синим, трава - высокой, по колено, а слово "убийца" - серым дождём с запахом полевых цветов и горящего дерева и чёрными клочьями, закрывающими фиолетовое солнце.
   Здесь ещё та девочка со светлыми волосами, пропахшими вереском и копотью пожара. Я просто сейчас отчего-то знаю, что заканчивается ещё одна из моих жизней. Меня уже нет в Лондоне с его решётками и жестяным фонарём, что раскачивается за окном кабинета, с его толпами неучей, повторяющих навязшую на зубах фамилию "Райт" и прочащих этому Райту быстрый рост от главы Сектора до Мастера Внутреннего Круга. Я жила для своей Семьи и своего мира, приближая день, когда б вернулось равновесие. А сейчас начинается какая-то другая, следующая жизнь: с допросами от заката до рассвета, моей собственной кровью на грязном полу и полной, беспредельной властью надо мной любого утгардского стражника. Так не бывать тому!
   "До завтра надо ещё дожить", - сказал Дориш. И он был прав.
   Спасительная мысль приходит мне в голову. Как же я раньше об этом не подумала! Интересно, длинные ли тут перерывы?
   Я смалодушничала когда-то перед приходом палача - это было слабостью. Создатель, дай мне силы сделать это сейчас - и я обведу их всех вокруг пальца. Мне есть, что защищать: своего сюзерена, свою честь, данное слово, старые фотографии из альбомов, которые сохранились, верно, только в моих воспоминаниях, зеркала предков из поместья, которое давно мне не принадлежит. Свою память, прошлое, статус. Себя - такую, какой я была до. Леди Близзард, миссис Близзард. А я после просто перестану существовать.
   Я оглядываюсь в поисках хоть чего-нибудь острого. Как назло, пусто. Оконные стёкла забраны изнутри частой решёткой, а в кабинете ничего, кроме стола, табуретки и липкой лавки, на которой мы сидим. Как мне пригодился бы сейчас перстень с ядом - одна из глупых человечьих выдумок: я видела такой в грязной лавчонке, где продавались диковинки, но ушла прочь, ничего не купив, - а между тем теперь эта безделушка могла бы помочь.
   Ну ладно, придётся так. Последнее удовольствие. Я оборачиваюсь к старику.
   - Только заори, старый дурак, и я тебя и с того света достану, - тихо говорю ему.
   Секунду смотрю на своё запястье, на тонкие ниточки вен - и изо всех сил впиваюсь в него зубами, перекусывая сосуды и словно в каком-то остервенении разрывая плоть.
  Снова вкус крови на губах; её много, очень много. Она толчками бьёт из вен, капает на грязный пол и собирается в лужу. Мне начинает казаться, что я слышу звон капель в мёртвой тишине комнаты. Старик сидит, сжавшись в комок и закрыв рот рукой: его тошнит. Хоть бы никто не вошёл сюда - по крайней мере, в течение получаса.
   - Молчи, недоносок, - ещё раз говорю я ему. Вернее, шепчу - это мне кажется, что я говорю в полный голос. Время течёт медленно, как дёготь - будто издевается. Последнее, что я вижу: на пороге стоит Эдвард Монфор и тупо смотрит на меня. Чёртов практикант в этом чёртовом заведении со стенами и решётками, до середины покрашенными в мерзкий цвет тухлой рыбы, пропахшем блевотиной, кровью и дерьмом. А потом всё накрывает непроглядная тьма.
  
  Глава 2
  
   В крепости Утгард нет времени. Иногда физически ощущаешь, что время из Межзеркалья исчезло вовсе. День на улице или ночь - никого не волнует. Да и день в смысле тепла мало чем отличается от ночи: даже если из-за туч пробивается луч солнца, то теплее от этого не делается ни на йоту. Вначале ты трясёшься от холода, пытаясь согреться. А потом тебе становится наплевать.
   Крепость заложили в качестве форпоста, ещё до того, как обнаружилось, что это место создано для чего угодно, только не для живых существ. И форпост стал тюрьмой. Её стены за века впитали в себя холод, отчаяние и безумие сотен преступников; для многих и поныне нет места страшнее, чем скалистый остров на изнанке зеркал. В "нигде" обитает только пустота.
   Для многих. Но те, кто засадил нас сюда, не совсем точно представляют, как действует Межзеркалье. На меня, по крайней мере.
   Весь смак наказания в отражениях, порождаемых пустотой: миллионы отражений тысяч зеркал. Ты заново переживаешь каждую минуту своей жизни, и от этого постепенно сходишь с ума, не в силах изменить прошлое. Пытаясь тщетно сохранить крупицы утекающего тепла и ускользающей души. Варясь в котле ужасов своего разума и разума таких же бедолаг как я, засунутых под слепое небо ледяного мира - до момента, когда бездна поглотит тебя без остатка.
   Рано, рано я сказала "не бывать тому" - оказалось, ещё как бывать, если не хватает всего каких-нибудь пятнадцати минут. Однако никто не учёл одного: когда перестаёшь обращать внимание на холод, к этому можно привыкнуть.
   Если ты не хочешь менять прошлое. Если твоё место в мире - исполнитель. И твоя профессия - ликвидатор. "Чистильщик".
   Но имеются у меня, конечно, и кошмары.
   Мысль, что я не додумалась вскрыть вены получасом раньше и позволила стажёру вытащить меня обратно на этот свет. Это моя глупость. А глупость должна быть наказана.
   Мысль, что я не могу вернуться к своему сюзерену и понести заслуженное наказание. За то, что попалась один раз. За то, что попалась другой раз.
   Мысль, что мне не дотянуться до тех бородатых уродов и не перегрызть им глотки. А это было бы приятно: месть всегда сладка.
   Межзеркалье полно отражений.
   Передо мной - снова прошлое, как на ладони. Словно раскрытая книга, которую читаешь, но понимаешь лишь местами. Британия с её выверенными, как по линейке, газонами и чопорной аристократией, - и привольные леса Карпатских гор...
   Хорошая память всё же проклятье: трубочка калейдоскопа снова поворачивается вокруг своей оси - словно заведённая. Я так и слышу, как с тихим шорохом скользят по картонной стенке, обклеенной красной бумагой с полумасками, разноцветные стёклышки - о, как нравилось мне когда-то смотреть на просвет картины, что складывались из них! И словно скребётся где-то в стене жук-точильщик, и горит в изголовье свеча. А рядом - кормилица. Она подтыкает одеяло, мне жарко, и я сержусь на неё, что окна затворены, несмотря на то, что так свежа летняя ночь...
   - Рассказала б ты сказку, кормилица! - капризничаю я. Если не окно открыть - так хоть послушать сказки.
   - А про что ясновельможная панна хочет? - она уж было соглашается, хотя давно пора спать, и будет беда, если дедушка увидит, что в моей комнате ещё горит свет. Так и чудится, что хлопнет о стену распахнутая дверь, и войдёт он.
   - Расскажи про провидицу, - прошу я, зная, что кормилице и самой больше всего хочется шёпотом поведать о Кассандре Хэрриот - хоть она и считает, верно, что слишком страшно говорить о ведьмах к ночи - или, быть может, просто боится дедушки.
   ...Как мотылёк, трепещет пламя свечи в изголовье кровати, пляшут на стене таинственные тени. Хотела бы я хоть одним глазком посмотреть на настоящую ведьму - но нет: сказки на то и сказки, чтоб быть про то, на что не посмотришь, ведь ведьм не бывает. Шуршит в стене невидимый жук, и в игре теней чудится мне страшный-престрашный Пастух-"пшеводник": словно ему на голову надевают золотую корону и сажают на громадный трон, как человечьего короля с картинки в книге, а в руке у него сабля, на плечах волчья шкура, и он одним махом сносит голову атаману разбойников - тех самых, верно, что убили пани Зофью, и Язловецких, и, может, кого-то ещё... А в небе висит полная луна, красная, как кровь. Должно быть, он очень сильный, настоящий богатырь, иначе как может он справиться с волком-убийцей, водящим стаю? Убийца - холод пробирает меня до костей от этого слова, и в животе снова появляется кусок льда, а пальцы начинают ни с того ни с сего пахнуть мятой, чабрецом и маслянистой копотью сгоревшего шляхетского дома.
   А ночью скелет в короне и с саблей, завёрнутый в саван, гонится за мной по пятам. Я бегу, бегу изо всех сил между стволами грабинника, огромные деревья смыкаются вокруг меня, точно хотят не пустить куда-то, и я вдруг проваливаюсь в груду прошлогодних листьев - и не могу шевельнуться. Скелет настигает меня и уже заносит над головой свою саблю, и я хочу крикнуть: "Постой, да ведь я не волк..." Грабы наклоняют свои верхушки, а меня словно кто-то хватает снизу и пытается утянуть в море шуршащей листвы... И тут брызги солнечного света падают сквозь открытое окно - и я просыпаюсь.
   Странно знакомое слово - убийца, - оно поджидает меня через десять лет в зале Внутреннего Круга, где кресла, и лица, и моё имя произносят так, что слышат, наверное, все люди, сколько бы их ни было в Британии, до самого моря. Произносят вместе с этим словом, от которого в животе кусок льда - а после и сам ты начинаешь превращаться в лёд, думая только о мести, и снова пьянея от крови, как от вина...
   Пустота Межзеркалья щедра. Всё самое страшное и самое прекрасное, что случалось, хранится здесь. Миллионы отражений.
   ...И вновь складываются в узор стёклышки в картонной трубочке, купленной у цыган на деревенской ярмарке. Стёклышко-льдинка - вмиг становится холодно и прозрачно вокруг, и будто звенит еле слышно воздух, чистый, как хрусталь. Я будто вижу напротив глаза хозяина, и хочу только одного - чтоб он приласкал меня, как любимую борзую. Мне больно, потому что это всего лишь мираж. Я не умею думать и решать, я умею только подчиняться - и хорошо делать своё дело. Подчиняться тому, кто наказывал и награждал, не пошевелив и пальцем. Два слова - и ты уже готов на что угодно: ползти на брюхе отсюда до Оркнейских островов или перерезать глотку любому, в том числе и себе. И после этого кто-то хотел, чтобы я поверила, что хозяина одолеет какой-то плебей, избранник толпы - только потому, что не в добрый час вспомнили дурацкую байку?!
   Хозяин - точнее, человек от него и по его приказу - встретил меня в первый раз чуть ли не у ворот тюрьмы.
   Утгардский стражник, сопровождая каждое слово тычками и пинками, доставил меня в странно тёплую Британию, сунул под нос какую-то бумагу - как выяснилось после очередной зуботычины, там надо было всего лишь расписаться, или хотя бы поставить крестик, если ты не отличался особой грамотностью или уже успел слегка рехнуться.
   - Скоро снова встретимся, высокородная, так что не прощаюсь. Вшей выведи, - сказал конвоир и исчез.
   Винсент - лорд, чёрт возьми, Винсент Близзард - был ещё в крепости, а имущество опечатали, то есть в Близзард-Холле меня ждали только закрытые двери, на которых красовался сургучный оттиск, - если этому самому поместью вообще повезло уцелеть. Вестибюль Сектора был позади, и вдруг ко мне подошёл какой-то хорошо одетый господин; я шарахнулась от него, как крыса, случайно вылезшая из подпола на солнечный свет. Где-то давно и не здесь мы были знакомы. Кафедральный собор в Варшаве - "Зайдём? Это забавно", - свечи и ладан. "Пшепрашем, шановная панна", - молодой тогда ещё шляхтич Юзеф Затопеч. Голуби на площади перед собором, крошки хлеба - и восьмидесятые...
   - Пойдём, Ядвига, - говорит он. - Чши пани позволи? - и предлагает руку - мне, обовшивевшей бродяжке с казённой печатью на воротах поместья.
   Затопеч приводит меня в дом с окнами-бойницами, где кто-то сидит в кресле у камина: он оборачивается, а пламя так и продолжает мерцать в его глазах, словно перед ним не я, а громадный пылающий очаг.
   "Мы должны держаться заодно, Ядвига. Чтобы когда-нибудь выйти из тени и вернуть то, что положено нам по праву рождения. И вместо чего ты получила позор", - и мне снова будто обжигает пламенем руку.
   - ... позор, - вслух повторяю я, словно эхо. А в голове холодно и ясно, как в морозный день в лесу, и я понимаю, что вот она - моя дорога.
   "Месть... Гордость... Честь... Равновесие..." - череда слов, и каждое отзывается в моей душе со звуком оборвавшейся струны. Пытаюсь встать, но раздаётся резкое "сидеть!" - этого не слышит никто кроме меня, хотя в комнате есть кто-то ещё. Как и разговор без слов, словно в мире остались только я и он. Пальцами проводит по моей руке:
   "Ты уже перешла грань. Точку невозврата. Я дам тебе всё, что ты хочешь: власть и месть. Я буду говорить, а ты слушать. Я решу, а ты сделаешь. Оно стоит того, поверь", - и сила... власть... любовь... страх... преклонение... бесконечность... ненависть... для вас, мой Господин... Вот так, в одну минуту осознавая, кто есть кто. Я едва могу выговорить слова Клятвы, но потом он наконец-то, о, Создатель, позволяет поцеловать ему руку - потому что отныне я принадлежу без остатка только ему. Перестать принадлежать себе - не большая цена за будущее. Оно стоит того.
   - Божоле, Ядвига, ты ведь любишь, кажется? - Затопеч подаёт мне бокал, но хрусталь, становясь вдруг, как подтаявший лёд, выскальзывает из пальцев, падает и с оглушительным звоном разлетается стеклянными брызгами. О, нет! Словно в детстве, когда сделаешь при гостях что-то, вроде бы и невинное, однако становится стыдно, ведь все подумают, что я маленькая, а я вовсе не маленькая... Откуда-то прибегает карлик-челядинец и убирает кроваво-красную лужу - но это всего только Божоле...
   Меня измучили сны ниоткуда: старуха-провидица, которую я не видела никогда в жизни - она давным-давно была в могиле. Было смешно вспоминать уличные байки и "пшеводника" полуграмотной карпатской крестьянки. Я долго-долго смотрю на стену крепости Утгард, всю в прожилках влаги - и вот глаза закрываются, но чёртов сон один и тот же. Провидица страшная, как смерть, сидит, крючковатыми сухими пальцами вцепившись в край стола. Отблески пламени очага на смуглом лице, и от этого нос становится ещё длиннее, а лицо - уродливее, будто она только вылезла из адского пекла, да ещё и кутается в шаль, точно ей теперь всё время холодно. Серьги-кольца раскачиваются и посвёркивают, отражая огонь, блики пламени пляшут и на хрустальной сфере на столе... В детстве и у меня был снежный шар, от которого веяло зимой.
   Во сне мне тоже было холодно от хрустальной сферы, хотя я не знала, есть ли там снег или шар просто сделан из цельного куска хрусталя. Впрочем, в Межзеркалье холодно всегда.
   В этих снах мне о чём-то говорили, но смысл непостижимым образом ускользал. Проснувшись, я пыталась вспомнить его - как будто сложить кусочки мозаики, - но бесполезно. Всё казалось, что некоторых кусочков не хватало.
   Наверное, такой вид принимал бред, вызванный болезнью.
  
  
   Я кашляю так, что трясутся стены крепости. Лёгкие наполняются кровью, и я сплёвываю её в жестяную раковину. Если есть силы до неё дойти. Или прямо на пол, и кровь темнеет на грязном камне застывшими кляксами.
   Конвоиры, все, как один, имеют внушительные габариты - для предотвращения любых инцидентов. Пара мордоворотов каждый час обходит этаж. Здесь хорошо платят - тем, кто не боится растерять последние мозги, за неимением таковых. Скрежет заржавленных петель - шаги, которые начинаются в южном конце коридора, а заканчиваются в северном - звон ключей, - а потом всё это повторяется по новой.
   Двери глухие, как в сейфе, с крошечным глазком. Хотя я всё слышу даже через них. Говорят, что в тюрьме слух обостряется, особенно, если почти нет света, за исключением крошечного блика на потолке: зарешёченное окно настолько высоко и глубоко в толще крепостной стены, что его невозможно увидеть. Если, конечно, не встать на койку и не подпрыгнуть так высоко, как только можешь. Но на это уже нет ни сил, ни желания, и ты просто думаешь: к чёрту это окно, за которым всё равно одна только серая хмарь.
   Конвой меняется каждые полгода - больше даже им выдержать трудно. Но это своё ежечасное "скрежет - шаги - звон" они не пропускают и во время пересмены - так что даже зло начинает разбирать. Зато на следующий день тебя принимаются мордовать со свежими силами. Разум тут бессилен, вместо этого достаются обыкновенные тумаки. И ты просто учишься беречь голову и закрываешь другой рукой живот.
   Несмотря на это, ещё с прошлого раза я помнила, что они обязаны выводить нас на прогулку - раз в три дня. О, уже трижды будь благословен Закон, и воистину благ Благой Двор! Каменный стакан несколькими уровнями выше, глубокий, как колодец. Один час, раз в три дня - для тех, кто хочет. То есть для всех, кто ещё не рехнулся окончательно.
  
  
   Таким образом я узнала, что напротив меня обитает Лена.
   Она увидела меня первой.
   Меня впихивают в этот каменный мешок, и железная дверь быстро захлопывается, словно чёртов боров без мозгов боится, что я успею развернуться и вцепиться ему в глаза.
   Серый дневной свет неприятно ослепляет. Сначала я вообще ничего толком не вижу. Зато слышу.
   - Близзард, - говорит кто-то сзади. Без всякого выражения, просто констатируя факт.
   Я оборачиваюсь и узнаю её. Она стоит возле самого входа. Длинные с проседью волосы свешиваются грязными космами и отбрасывают тень на лицо, с которого на меня глядят глаза без малейшего признака безумия. То есть безумия в понимании других людей. Безумие, свойственное ей, Лене, по-прежнему с ней. Так же, как и со мной - моё.
   - Легран.
   Она подходит ко мне, и вдруг что-то привлекает её внимание. Холодными пальцами она прикасается к моей левой щеке. Там остались глубокие борозды шрамов, любезно оставленные на память Доришем.
   - Кто тебя так? - спрашивает она.
   - Дориш, - усмехаюсь я.
   Лена кивает. Видимо, знает, о чём речь.
   - Цены бы ему не было, - замечает она. - Вот всегда так: не было бы, если бы не. Обрати внимание. Всегда какие-нибудь "не" или "бы".
   Двор придавлен серым небом, в воздухе кружатся сухие колючие снежинки и ложатся нам на головы. Я не совсем уверена, что это - то ли снег, то ли седина, потому что они не тают.
   - Как там? - Лена кивает куда-то в сторону, и я понимаю, что она спрашивает обо всём, что осталось далеко, в мире снаружи зеркал.
   - Нормально, - так же коротко отвечаю я.
   - Пожизненное, конечно, - опять говорит в форме утверждения. - Кто? В последний раз, - уточняет она.
   - Двое. Чиновничья крыса и жена чиновничьей крысы. И мерзкий зачуханный прислужник, - я тут же захожусь кашлем. Идёт кровь горлом, и я сплёвываю её на каменную кладку.
   Лена подходит ближе и проводит рукой по моим губам. Подносит руку к лицу и, зажмурившись, вдыхает полной грудью.
   Какой знакомый жест. Я как будто вижу себя со стороны.
   - Металл... и корица... - говорит она.
   - И вино... - продолжаю я. И уже шепчу: - Божоле Виляж...
   Её холодные пальцы скользят по изуродованной щеке, и вдруг она целует меня. Боль, кровь, смерть, пепел такой недалёкой войны, развеянная в воздухе плоть - всё сливается в этом поцелуе и накрывает меня с головой.
   - Холодно, - еле слышно говорит она.
   - Холодно, - одновременно говорю я.
  
  
   В следующий раз мы встретились позже, чем я думала. Мне было вообще не до прогулок. Завернувшись в ту ветошь, которая здесь заменяет одеяло, я лежу и апатично разглядываю потолок. Чёртова кровь не желает останавливаться, и я поражаюсь, как во мне ещё что-то осталось. Мне наплевать, что будет потом. Хотя разум говорит обратное. Я понимаю, что надо собраться с силами и жить дальше. Никакое наказание за глупость не вечно, пройдёт и это. И я не хочу сдохнуть, как побирушка под забором, на радость всем полукровым выблядкам.
   Мне как будто чего-то не хватает. Я много лет живу с этой связью. Вернее, ею-то я и живу. Этим счастьем - услышать зов сюзерена, почувствовать прозрачную волну незримого единения цвета и запаха горного хрусталя, а потом мчаться к нему через пространство, заслужив честь подчиниться.
   Меня трясёт от холода и кашля, и я лежу, сжавшись в комок, пытаясь хоть так сохранить драгоценное тепло. Холодно, как в могиле, но я пальцами залезаю под рукав и с силой провожу ногтями по перечёркнутому зигзагу "волчьего крюка".
   Мы рисковали - и проиграли. По крайней мере, я, Лена и ещё восемь человек, чьи серые лица я видела в крепостном дворе.
   Память поворачивается под другим углом, и я чую снова запах курного угля, калёного железа и горящей плоти; передо мной, будто на движущейся фотографии, сноп быстро гаснущих искр, который взвивается над кузнечным горном, когда палач вынимает оттуда раскалённое тавро. Я иногда от бессилия ногтями царапаю чёрную руну, хотя знаю, что её не свести и не уничтожить, даже если разодрать руку в кровь. "Рабы, - стража начинает шутить всегда, когда это уже произошло, и ты из высокородного в один момент превратился в отверженного, которого отказываются обслуживать в лавках и сторонятся на улицах. - Или тупой скот. Потому что люди клеймят только рабов или коров на пастбище". Нет, нет, я не буду слушать, - едва не кричу в темноту, пытаясь отогнать картинки, что зачем-то хочет мне подсунуть проклятая память - снова и снова.
   Месть... Гордость... Честь... Равновесие...
   Повторять, непрерывно, без остановки - как заклятие. Отпугивая миражи Межзеркалья. Очерчивая себя, словно горящим кругом.
   Месть... Гордость... Честь... Равновесие...
   "Не смей забыть это, дитя..." - "Я не забуду... я не подведу вас, дедушка..." "Ты связана словом" - "Я не подведу. Отныне и до конца времён ты - мой Господин..."
   И нет больше внутри куска льда, он тает без остатка.
   Пусть так: я виновата, но я искуплю свою вину. Потому что истина заключается в том, что хозяин ВСЕГДА ПРАВ. Потому что его нельзя подвести - как нельзя было подвести дедушку. Потому что счастье - это стоять перед ним на коленях и просто видеть край его одежды. И завтра - будет завтра.
   Тем временем я слышу, как открывается дверь. Мордоворот стоит в проёме и тупо смотрит на меня поросячьими глазками, видимо, желая знать, пойду я сегодня на прогулку или нет. Я встаю и, держась за стену, иду на выход.
   Лена уже там.
   - Близзард.
   - Легран.
   Она улыбается уголком рта. Обмен приветствиями состоялся.
   Подхожу к ней. Представляю, как я выгляжу со стороны: бледная, словно привидение, в обтрёпанной одежде в эту мерзостную полоску, с нечёсаными волосами. Кто придумал, что заключенные обязательно должны походить на деревенские заборы, к тому же грязные, как после дождя? Впрочем, она выглядит не лучше. Лицо пересекает кровавый рубец.
   - Беседа... с большим начальником, - поясняет она. - Сильно бьёт. Зато недолго.
   - Кто?
   - Господин, мать его, комендант крепости Утгард, - говорит насмешливо, прищурив распухшие веки. Сильно в нос, передразнивая Берти Ферли. - Полукровый выродок. Приезжает сюда примерно раз в месяц, - она хохочет и прекращает придуриваться. - Не выдерживает... здешний климат. Наших отделает - и обратно. Фэрли, Уолли Макрайан, Дженнингс... У него семью завалил кто-то.
   - Фэрли вляпался хорошо, - вспоминаю я. Троюродный брат моего мужа, всего-то навсего. - Он и руки не особо пачкал.
   - Дурак, - констатирует она. - Не торопился отыграться.
   Я понимаю, что не смогу удержаться. Слова срабатывают, как катализатор. Я завожу её руку за голову и прижимаю к ледяной стене.
   - Легран... если вдруг бы... вернуть всё назад... ты изменила бы что-нибудь? - спрашиваю я, наверное, всё-таки заранее зная ответ.
   - Нет, Близзард, - тихо отвечает она.
   - Вот и я нет, - говорю я.
   В стылом воздухе неслышно звенит хрусталь, нить незримой связи с существом, с кем вместе ты - часть чего-то большего.
  
  
   Отведённый нам час подходит к концу. Является конвой, но меня ведут не в камеру, а на несколько уровней выше. К коменданту, догадываюсь я.
   Типичный казённый кабинет. На большее фантазии не хватает. За столом сидит средних лет человек, но уже с сединой в волосах. Слегка полноватый. Сволочь толстозадая. Что ж тебя-то прикончить не успели вместе с твоей чёртовой семейкой?
   В пепельнице у него дымится сигарета, и я невольно с наслаждением вдыхаю запах табака. Конвоир никуда не уходит, а стоит позади меня, у дверей. Комендант медленно поднимается и, не отрываясь, смотрит на меня.
   - Левую руку, - говорит он.
   Ах, вот что тебе надо, ублюдок. Я усмехаюсь и обнажаю плечо, глядя ему прямо в лицо, глаза в глаза.
   - Вы знали, что, уже имея такое украшение, на сей раз заработали пожизненный срок в крепости Утгард? - он окидывает меня взглядом - с головы до ног. Приятное, должно быть, зрелище для полукровки.
   Это знает весь наш мир, как непреложную истину. Для того чтобы тебя сослали, надо минимум убить снова, показав этим, что ты не считаешь закон законом. Именно поэтому он смотрит на меня так, словно взглядом хочет прожечь дыру. Именно поэтому сзади стоит этот цепной пёс. Именно поэтому сам он не спешит ко мне подходить.
   - А ты как думаешь, падаль? - спрашиваю я.
   Он кивает своему подручному. На меня обрушивается мощный удар.
   Комендант сокрушённо качает головой.
   - Для леди у вас богатый лексикон. А ведь ваша Семья так гордится родословной. Никаких смешанных браков, а? Ваш супруг всё ещё на свободе? Как нехорошо... Ну, ничего, скоро мы это поправим.
   Он снова кивает конвоиру, и тот незамедлительно бьёт меня в челюсть. Кажется, раскололся зуб.
   - Пожизненное - это неприятно, да? - улыбается он. - И я обещаю тебе здесь ОЧЕНЬ. СЛАДКУЮ. ЖИЗНЬ. Такую, что ты скоро тысячу раз пожалеешь, что ещё не успела сдохнуть.
   Комендант подходит ближе, и я сплёвываю ему под ноги. Он проводит согнутым пальцем по рубцам на моём виске, и тут же конвоир быстро перехватывает мне руки и сводит их за спиной - с такой силой, что я еле сдерживаю вскрик. Эта мразь затягивается - глубоко, я слышу, как потрескивает табак в сигарете - и выпускает струю дыма мне в лицо. Конечно, как же без этого?
   - Любишь боль? Ну, давай познакомимся поближе... Близзард, - с ненавистью говорит - мне в самое ухо.
  
  
   Стражник волоком вытаскивает меня из кабинета. Следом тянется кровавая полоса. Перед глазами прыгают разноцветные точки, и я без сил валюсь на пол, но это отребье пинками заставляет подняться. Волочь меня несколько уровней вниз на своём горбу ему явно не улыбается.
   Опираясь на руку, я медленно приподнимаюсь. После мордобоя всегда соображаешь не лучшим образом.
   В этот момент в противоположном конце коридора показывается другой стражник, конвоирующий кого-то с длинными грязными волосами. Они подходят ближе, и я понимаю, что ведут Фэрли. Он бросает на меня угрюмый взгляд и что-то беззвучно произносит. "Близзард", - догадываюсь я.
   Проклятый конвоир очередным пинком понуждает меня встать, и в итоге, подбадриваемая подобным образом, всё-таки доволакиваюсь до камеры, едва дыша.
   Я падаю на койку и забываюсь сном, больше похожим на бред.
  
  
   Всё осталось позади, за непроницаемой поверхностью зеркала, бывшего без ключа просто куском бесполезного стекла. Как сон, который не кончается, пока тебя, всю в холодном поту, задыхающуюся от слёз, не разбудят к завтраку. Но в детстве я понимала, что придёт утро, и сон кончится. А сейчас он не кончался, и всё это осталось где-то далеко. Имение, которое, впрочем, уже лет десять, как конфисковали, шёлковые платья и платиновое обручальное кольцо с бриллиантом. Сейчас была дырка в полу вместо туалета, от которой постоянно несло вонью, грязная полосатая роба и волосы, кишащие вшами. Я хотела обрезать их, но тогда и вовсе перестала бы быть похожей на себя, кроме того, они хоть немного, но грели. Ещё был постоянный холод, выедающий всё нутро, тщательно хранимое подобие одеяла и выколотый чуть пониже ключицы рунический утгардский номер - второй и он же последний. Пожизненное заключение оканчивалось переходом из живого состояния в неживое, быстрым и незаметным - ни для кого: ни для заключённого, ни для окружающих.
   Ещё рядом была Лена.
   В пустоте на краю времени мы стали одним целым. Жизнь брала своё, и нас тянуло друг к другу, словно магнитом. Мы делили пополам холод, память и позор. После одиночных камер этот час раз в три дня был наш.
   Не думаю, что я любила её. Я не любила никогда и никого - в нашей жизни нет места стихийному чувству, мы просто не имеем на это права. Брак являлся всесторонне обдуманным шагом, соединяя страны, континенты - и Семьи, чьи дети порой даже не говорили на одном языке; эта любовь существовала как часть кодекса чести, так же как родство и долг, и к тому же осталась там, в другой вселенной.
   Из женщин-заключённых нас было лишь двое. Дочерей старинных Семей, а остальные нас не интересовали. Для нас существовал только тот, кто был ровней и понимал с полуслова.
   Иногда Легран, деверь Лены, или Фэрли доставали где-то сигарету - одну на десятерых. И мы курили её, глубоко затягиваясь, и зажав тлеющий кончик в кулаке - чтобы она не сгорала быстрее, чем надо, из-за ветра, который каким-то образом всё-таки умудрялся попадать в колодец. Пара затяжек на каждого, этого было мало, но большего удовольствия мы не знали. Полукровые мрази завистливо зыркали на нас, забившись от холода по углам. Если можно сказать, что есть углы у почти круглого каменного двора, приплюснутого сверху низким небом, словно крышкой. И молчали. Потому что догадывались: "чистильщики", смертники вне закона оказались отнюдь не кучкой изнеженных аристократов, кем когда-то по сути и были. Мы задушили бы их голыми руками - только за то, что им не повезло просто родиться.
   А во сне чередой проносились миражи Межзеркалья. Впрочем, сном это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, бред - так же как существование между посещениями комендантского кабинета, вновь расколотыми зубами и заплывающими даже от одного удара глазами можно было считать жизнью весьма относительно. Но у меня было наготове моё собственное заклятие: месть... гордость... честь... равновесие... и так по кругу. Ах, ну да, конечно, ещё мне снилась старуха-провидица с крючковатым носом - сидела со своим снежным шаром и, глядя прямо на меня, изрекала проклятое Прорицание. Будь это не во сне, я свернула бы её тощую шею и разнесла чёртов шар о стену. Я просыпалась и жалела, что она давным-давно сдохла, и никто так и не успел развенчать её славу. А теперь все, словно в Создателя, верили в сопливого недоноска-полукровку, который был примечателен только тем, что, согласно Прорицанию, появился на свет в день лунного затмения и имел на плече родимое пятно, в котором разглядели треугольный стяг руны Победы.
   Его мать торговала лекарственными травами в крошечной лавчонке в Сохо, пока не умерла от какой-то ядовитой дряни.
   Он и школу-то закончил с трудом, этот Райт, а потом устремил честолюбивые помыслы на Сектор Всеобщего Покоя, где, не имея ни мозгов, ни капитала, ни родственников, можно было быстро подняться на самый верх. Наконец противостояние достигло своего апогея, и толпы стали собираться на всех углах и так и сяк толковать старое Прорицание. Смута породила кучу новоявленных пророков, стряхнувших пыль с баек Хэрриот, и они наперебой возвещали пришествие очередного Спасителя.
   Люди уповали на абстрактного Мессию, мои соплеменники - на вполне себе конкретного "пшеводника"-Райта.
   Мы были словно бельмо на глазу, страшная сказка под названием "чистильщики". Чем не стая, которую должен был укротить Пастух, судя по всему, попросту отправив на тот свет? Мы поняли, что если и сейчас не выйдем из тени, то нас переловят по одному и передавят, как тараканов, - и начали массовый террор - уже не хитроумной политикой или деньгами, а откровенной грубой силой пытаясь вернуть утраченную когда-то власть. Слово "чистильщики" резало слух, но выражало суть - мы вычищали грязную породу, зарвавшихся кровосмешенцев и их подпевал. Не было лучшей кандидатуры, кроме этого... мистера Райта, чтобы пачками запихивать нас сначала за решётку Сектора, а потом - в заледенелую бездну Межзеркалья. Он стал там настоящей шишкой - как не стать: Пастух, Поводырь, Миротворец. Родившийся в смутное время, чтобы вырасти и водрузить победный стяг из вывернутой волчьей шкуры...
   - Не холодно? - спрашивает Лена.
   Торопливо затягивается и вкладывает то, что осталось от сигареты, мне в руку, - а я почему-то не могу удержать окурок, а он ведь так быстро тлеет на ветру, всемогущий Создатель, так быстро тлеет...
   - Жарко, - отвечаю. Кашляю, и кровь стекает по крепостной стене, куда я приноровилась сплёвывать её, всё время в одно место. Так много крови.
   - От тебя несёт, как от печки, - она придвигается ко мне ближе и изо всех сил обхватывает руками.
   - Не пущу, - вдруг говорит она в пустоту. Пустоте.
   Я знаю, что, едва сомкнув глаза, не сплю, а брежу от проклятой болезни. Каждую ночь. И сегодня тоже.
   В проклятом сне опять присутствует эта старуха-провидица, и Винсент, и хозяин, и всё это перемешано в какой-то странный коктейль, и вдруг всё моё существо пронзает такая страшная, смертная боль, что я кричу... кричу, как не кричала никогда в жизни... и от этого крика просыпаюсь.
   Это уже не сон. Это реальность. А крик всё продолжается и продолжается. Но кричит кто-то ещё, и я слышу это, несмотря на окованные железом двери и толстые крепостные стены. Кажется, что тюрьма трясётся. Меня снова скручивает болевой спазм такой силы, что я на какое-то время перестаю видеть. Мозг поглощает беспросветная тьма отчаяния, ненависти и обречённости. И вдруг всё кончается. Словно лопается хрустальная нить и наступает непроницаемая, чёрная тишина, какая бывает, наверное, если ты оглох и ослеп одновременно. И в этот момент я понимаю, что случилось нечто непоправимое. Меня как будто бы разорвали пополам: одна половина ещё здесь, а вторая уже мертва.
   Я начинаю с ужасом догадываться, что произошло. И кто кричал совсем недалеко. Лена.
   Только что окончилась война. И наш хозяин проиграл.
   Мне уже не до крика. Мне уже вообще не до чего. Мне нужна только смерть.
  
  
   Наверное, я здорово напоминаю труп, потому что стражник, приоткрыв дверь, долго смотрит на меня, силясь понять, умерла я или жива.
   Мне всё равно, стоит он там или нет. Даже если бы он забыл дверь открытой и ушёл, я, наверное, так и осталась бы лежать, слепо глядя в потолок. Мне больше некуда идти.
  Слуга без хозяина. Раб без господина. Исчезло звено, связующее меня с этой жизнью. Исчезла и больше никогда не появится вновь прозрачная волна разговора-зова. Я не представляю себе, что такое ТАКАЯ свобода. ТАКАЯ - она никому не нужна, она убивает меня. Я не представляю себя саму по себе, не в середине пирамиды. Слишком давно это было. Да и было ли вообще?
   ...Месть... Гордость... Честь... О, нет, бессильно теперь моё заклятье, и всё ближе подступают каменные стены, неся холод и безумие.
   И отсюда вряд ли кому-то из нас теперь удастся выйти.
  
  Глава 3
  
   - На выход, высокородная! - дверь открывается, и конвоир ждёт, когда я миную дверной проём. На его обычно ничего не выражающем лице написано торжество. - Конец твоему хозяину! - говорит он.
   Я равнодушно прохожу вперёд и привычным движением завожу руки за спину. Из камеры напротив выводят Лену. Это что-то новенькое. Обычно рандеву с комендантом проходит один на один. Неужели жирный ублюдок настолько осмелел?
   По лицу Лены мало что можно понять, но я знаю, что она думает о том же, что и я. Есть ещё второй вариант: смертная казнь для всех нас. Коллективная. Наверное, скалы над морем и топор заплечных дел мастера. Будь мы просто убийцы, попавшиеся на том же самом во второй раз и теперь доживающие свой век, теряя душу и разум осколок за осколком, возможно, нас вообще ждала бы амнистия. Все, кто жил в Британии - максимум пара тысяч человек - наверняка пребывали в состоянии отупляющей эйфории, подогретой парами виски: кончилась, чёрт её дери, война крови. Но мы были оппозиционерами, военными преступниками, которых эта полукровая шваль ненавидела и боялась больше всего на свете. Так что казнь была бы по крайней мере логична. Если бы Фортуна повернулась лицом к нам, а не к ним, хозяин так бы и поступил. Одним махом избавиться от всех врагов - что может быть приятнее? Если так - тем лучше.
   Нас заводят в этот хлев, который жирный ублюдок считает кабинетом. Он там не один. Чуть сбоку от стола стоит второе кресло, и в нём сидит не кто иной, как Джеймс Райт. Барабанит пальцами по подлокотнику и со скучающим видом смотрит куда-то сквозь нас. Я почему-то ничуть не удивлена. Что-то подобное я и предполагала.
   Нас толкают лицом к стене. Прижимаюсь щекой к холодному камню, грубому, как наждачная бумага, и смотрю на Лену.
   - Близзард, - говорит она одними губами.
   - Легран, - чуть улыбаюсь я.
   - Представляешь этого сопляка в роли палача? - спрашивает она и тут же получает удар по почкам. Прикрывает от боли глаза, но я вижу на её губах усмешку. Лена никогда не согнётся, они, верно, плохо знают и её, и меня. Нас можно убить, но не согнуть. И уж конечно не сломать.
   - Надеюсь, к двадцати годам он хоть чему-то научился, - добавляет она.
   Нам уже всё равно, что мы будем представлять собой при выходе из этой комнаты. Если мы вообще из неё когда-нибудь выйдем.
   Открывается дверь, и вводят кого-то ещё. Я краем глаза вижу, что это Фэрли и Уолли Макрайан. Интересно, сколько ещё смертников они рискнут сюда притащить?
   Легран-младший... Хейс... Дженнингс... Затопеч... Дэвис... Мидлтон...
   Жирная скотина подходит к Райту и начинает что-то тихо зачитывать ему по бумагам, которых у него в руках целая пачка. Судебные дела из канцелярии Внутреннего Круга, - догадываюсь я. "...семья Армстронг... при невыясненных обстоятельствах... пожизненно... Артур Сперроу, член Внутреннего Круга... убийство при отягчающих... пожизненно... семья Джонсон... " И так далее. И ещё. И ещё.
   - Все в рассудке? - спрашивает Райт.
   - Да, мистер Райт. Эту падаль ничего не берёт, - с ненавистью отвечает комендант.
   - Отпустите охрану, - говорит Райт.
   - Но... мистер Райт, - пытается возразить тот, - десять "чистильщиков"... Это несколько... неблагоразумно...
   - Оставьте, Робертс, - перебивает его Райт. - После нескольких месяцев Утгарда?! Неужели вы думаете, что они ещё на что-нибудь способны? Тогда у вас тут просто курорт для богатых бездельников, а не тюрьма. Послушайте, Робертс, а ведь вы можете, оказывается, неплохо заработать: экзотика всегда в цене. Продавайте за звонкую монету туры по Межзеркалью, с полным пансионом и проживанием в ваших чудных комфортабельных камерах, и быстро станете богачом.
   Робертс издаёт еле слышный писк, наверное, имитирующий смех, и с хрустом сжимает пачку бумаг, которую держит в руках. Даже если этот недоносок - я только сейчас узнала, как его зовут - и сомневается в правильности подобного решения, вряд ли он ещё раз скажет это главе Сектора. Герою, которого носит на руках весь этот проклятый сброд.
   Меня перекашивает от ненависти. Чёртов герой грязных чертовых кровосмешенцев.
   И тут случается невероятное. Я физически ощущаю нечто такое, отчего всё переворачивается с ног на голову. В моё сознание проникает чужой разум. Властный, холодный - и от этого хрусталя мой разум, кажется, сам вот-вот пойдёт трещинами и разлетится на осколки. Он легко подавляет волю, и, как альбом с фотографиями, листает забытые страницы моей памяти. Может быть, я схожу с ума - потому что мне кажется, что сзади стоит мой хозяин.
   Так было только с хозяином - от него за ложью, прикрытой лестью или ненавистью, не мог укрыться никто: ни трус, ни предатель, ни обманщик. Он видел нас насквозь, будто мы были сделаны из венецианского стекла, как тонкостенные бокалы старинной работы.
   Видимо, подобное чувство охватывает всех, кто присутствует в этой комнате - мы разом оглядываемся и видим, как Робертс медленно оседает на пол, не издав ни звука.
   Время словно останавливается.
   - Всем всё понятно? - спрашивает Райт.
   Мы стоим, как будто нас оглушили.
   - Что за чёрт? - хрипло говорит, наконец, Фэрли и делает шаг вперёд. За ним трогается с места кто-то ещё.
   Внезапно точно тайфун проносится по комнате. Нас отбрасывает назад и вжимает в стену с такой силой, что темнеет в глазах.
   - Я не ясно дал понять, кто ваш хозяин? - спокойно произносит Райт.
   И вдруг я вижу, как его глаза, совершенно обычные человеческие глаза, начинают пылать огнём ада, а зрачок стремительно сужается до вертикального, как у кошки или змеи, смотрящего в самую глубь моей души. Словно вернулись те времена, когда хозяин, увидев меня в первый раз, держал за руку и что-то спрашивал... спрашивал... а я потом не помнила, что, но больше всего на свете хотела, чтоб он ещё раз подошёл ко мне и просто оставался рядом...
   Он по очереди приближается к каждому из нас и задерживается на несколько секунд - а может быть, на несколько часов? Время снова превращается в дёготь.
   Прямо передо мной оказываются зрачки-свёрла, и я словно лечу куда-то, погружаясь в пропасть своих воспоминаний...
   "...Вашу руку, - тихий голос коменданта. - Вы знали, что...? - Всё плывёт перед глазами... - Ты никто, высокородная... ты как собственность... чёртова корова с фермы..." Смеётся - как смешно. Надо мной - деревенский бастард. Куски раскрошившегося зуба, которые я выплёвываю вместе с кровавой слюной - ему под ноги... Много боли от ударов - в лицо, в живот. Холодные пальцы Легран, вытирающие кровь с моих губ. Наслаждение её обжигающим поцелуем, коктейлем из чужой боли и пепла пожарищ... и смертью, местью, утолённым голодом, и - чёрт меня подери - дробящимися шариками с восхитительным запахом металла и специй, оседающими на губах с кисло-сладким привкусом Божоле.
   - Месть... Гордость... Честь... Равновесие... - звучит в ушах тихий шёпот, повторяя слова моего самодельного заклятия. - Каждому своё. Всё, что захочешь. Чуть позже. Будущее принадлежит и тебе, леди Близзард...
   Всё, что захочешь. Я словно просыпаюсь. И не я одна. Фэрли догадывается первым. Недаром всегда был сообразительнее прочих. Он молча подходит к Райту и преклоняет колена.
   - Встань, Фэрли, - говорит Райт. - Господа, я делаю вам предложение, от которого невозможно отказаться. Вы родовиты, как короли, а кто вы сейчас - посмотрите на себя. Никто, каторжники с позорным клеймом на плече. Я даю вам право выбора: присягнуть на верность мне, либо... вернуться в свои уютные камеры, - он усмехается, и мы понимаем, что вернуться мы можем только на тот свет. - Что тянуть? Да, так да, нет, так нет. Названный вслух предмет обретает форму, произнесённые слова Клятвы делают её твёрже алмаза.
   Путь впереди только один, без развилок. Но эта по сути невозможность выбора меня не волнует никак. Выбора нет: или служи, или умри.
   Всё, что захочешь. Создатель всемогущий! Снова обрести своё место в мире и хозяина, без которого я никто и ничто, потому что мне не для чего существовать.
   Нам нечего терять, кроме своей жизни. Мы и так давно потеряли всё, что только могли. Поместья - единственное, что не было конфисковано до начала войны, золото - то, что не было спрятано от конфискации, челядь - ту, которая когда-то не разбежалась, большую часть Семей. Что мы можем потерять ещё? Честь, которая не будет стоить ничего, если мы распрощаемся с жизнью? Не лучше ли рискнуть, поставить на кон последнее - честь, и доверить свои судьбы безродному полукровке, не вникая в то, что с ним произошло? По двум причинам: только что мы видели непостижимую власть разума - в месте, где разум был бессилен, и только что было произнесено волшебное "всё, что ты захочешь".
   Я голодна - и я хочу насытиться. Хозяин есть. Хозяин зовёт меня. Я нужна ему - и больше мне не надо знать ничего в обозримом пространстве и времени.
   Никогда в жизни не подумала бы, что ещё раз услышу слова Клятвы. "...Отдать свою жизнь за твою... быть связанным до смерти... Отныне ты - мой лорд и сюзерен... "
   У меня из носа начинает идти кровь, и подкашиваются ноги. Какой же силой должен обладать тот, рядом с кем с тобой происходит такое! Тот, кто волен управлять сознанием даже в пустоте между зеркалами!
   Я в числе прочих подхожу к нему и хочу встать на колени.
   - Оставь это, Близзард, - говорит он и протягивает мне руку. Целуя её, я вижу - о, всемогущий Создатель! - старинный перстень грубой работы с чёрным камнем, который видела бесчисленное количество раз. Перстень настолько стар, что и сам кажется чёрным, особенно в сером свете Межзеркалья.
   - Я знаю, что творится в голове у каждого из вас, - вдруг говорит Райт. - И это мне скорее нравится, чем нет. Нельзя отучить человека думать. Тогда он станет бесполезен, и, следовательно, не нужен. Мне наплевать на ваш кодекс крови. Хотите оправдывать им всё, что вы делаете - оправдывайте. Не хотите забывать, что я полукровка - не забывайте, я не против. Вы правы в главном: есть люди, и есть мы - и должна быть грань. Те, кто не является людьми, уцелели только потому, что они - легенда. Плевать на идею, но правила надо соблюдать. Раз традиции полезны - они нужны, не так ли, господа? Я не стану давать пустых обещаний и рассказывать, что уже через неделю всё изменится, как по волшебству. Тем более что сейчас было бы глупо раскрывать истинное положение дел. То есть, кто есть кто, - добавляет он. - В Британии спокойно - и отныне будет спокойно всегда. Я хочу, чтоб вы покинули Утгард и далее отправились в Кинг-Голд-Хаус, он надёжно скрыт. Опёка владетеля распространяется на всех десятерых.
   Наши поместья отнюдь не невидимы, и не спрятаны за изнанку зеркала - до них попросту не дойти. Они защищены тем, что захотеть войти внутрь и действительно попасть туда может только тот, кого проведёт владетель. Мы переглядываемся, но у нас хватает ума не задавать вопросов. Старая развалина Кинг-Голд-Хаус определённо не то место, где нас могли бы искать, даже если "покойникам" как-то и удалось бы миновать опёку.
   - По возможности не убивать, - Райт акцентирует внимание на последнем слове и практично говорит: - Конечно, я понимаю, что вам много что понадобится. Всё, что может пригодиться человеку, если он... не тут, - Райт поддевает пальцем тарелку с какой-то жижей, стоящую сбоку комендантского стола и с грохотом переворачивает. Обед проклятого ублюдка, который уже никогда не попадёт по назначению, жирными пятнами расплывается по стопке судебных дел. А он продолжает, ставя после каждого слова недвусмысленные свинцовые точки: - Но. Не. Привлекать. Внимания. Вас нет. Вы растворились. Исчезли из страны. Полагаю, вы уже научились жить вне закона.
   О, да, вне закона мы были, кажется, едва ли не всю сознательную жизнь. Но теперь я знаю: другое завтра наступит.
   - Чуть позже вам предстоит много работы: облазить все дыры и закоулки, перетрясти каждый дом, с подпола по чердак, каждую забегаловку или подвал - из всех щелей вытащить тех, кто унижен нынешней властью и Утгардом, и согласен на всё.
   Фэрли хочет что-то спросить, и Райт, видимо, знает об этом.
   - И я не хотел бы разочароваться в вашей проницательности и осторожности, - продолжает он.
   У кого-то из нас остались осколки Семей, у кого-то - друзья. В том числе и у самого Райта, - думаю я и тут же осекаюсь.
   У него теперь вряд ли могут быть друзья. Слуги - да.
   Даже если ему всего только двадцать и он полукровка.
   - Правильно, Близзард, - оборачивается ко мне Райт. - Только слуги. И выбор их отнюдь не определяется примесью человеческой крови. Меня интересует сила, ум и прежде всего чёткое понимание своего места. Каждый должен осознавать, что, однажды принеся Клятву, связан ею до смерти.
   Райт замолкает. Разговор, вернее, монолог, окончен.
   Я думаю о Винсе. На висках выступают холодные капли, руки начинают дрожать - и я даже знаю, отчего. Он помешан на полукровках больше, чем кто бы то ни было, и я ума не приложу, как он себя поведёт, узнав, что произошло. И если... до крови закусываю губу... если...
   Райт равнодушно наклоняется над телом коменданта и стаскивает у него с пальца кольцо. Он протягивает его Фэрли и говорит:
   - Прошу. Британия ждёт.
   Мы молча склоняемся в поклоне и выходим. Впрочем, что касается меня, то "выходим" - это сильно сказано. Как только дверь остаётся позади, я почти падаю на руки Лене и Макрайану. Из носа стекает струйка крови, я стираю её пальцами и смотрю с удивлением, будто ожидая увидеть там нечто иное. Такая ярко-красная, и пальцы липнут друг к другу, когда я сжимаю их в кулак. Лена сама еле держится, но подхватывает меня под локоть.
   Шум прибоя раздаётся где-то в темноте. Но близко море или далеко, не разобрать. А высоко в небе льдистые иглы звёзд. И огонёк фонаря, который со скрипом раскачивается на проволочной дужке. По-прежнему Фэрли старший, и единственный пока на десятерых ключ у него.
   Попасть внутрь самой крепости нельзя извне никак. Во избежание она изолирована наглухо. И выбраться отсюда можно только дойдя до зеркала, которое до этого дня открывалось, похоже, исключительно в Сектор.
   Оживает мёртвое доселе стекло, и ледяные брызги моря и шум прибоя остаются позади, в холодной пустоте Межзеркалья, куда мы надеемся больше никогда не вернуться. Впереди ждёт британская зима, но какая она, наверное, тёплая. Мы попадаем прямо в Кинг-Голд-Хаус, нашу временную резиденцию, благо все прекрасно помним, как она выглядит изнутри. Здешнее зеркало не отличается легкомысленным нравом, и нет опасности, что оно выкинет какой-нибудь фортель. Дом величествен, но полуразрушен. Свет фонаря выхватывает из темноты паутину в углах, ветхие стенные панели и вытершиеся ковры. Создатель, я никогда раньше не замечала, насколько, оказывается, роскошен этот дом!
   Кто-то прислоняется к стене, кто-то без сил опускается на пол. Это - СВОБОДА.
   Все разговоры завтра. Мы с Леной добредаем до какой-то комнаты и валимся на кровать.
  
  Глава 4
  
   Меня будит шум. Похоже на то, что где-то течёт вода. Я открываю глаза и вспоминаю, что произошло.
   Я в Кинг-Голд-Хаус. Плеск воды раздаётся из ванной комнаты, и там, по-видимому, Лена. Интересно, есть ли здесь хоть какая-то одежда и лекарства?
   Я захожу в ванную, которая, как оказалось, примыкает к этой спальне. Лена лежит в воде, с наслаждением откинув голову.
   - Близзард, - говорит она, чуть приоткрыв глаза.
   - Легран, - отвечаю я.
   Она такая худая, что похожа на скелет. Кожа бледная, в шрамах и кровоподтёках. Чуть выше левого локтя - перечёркнутый зигзаг клейма, чуть пониже ключицы - две рунические татуировки. Как и у меня. Номера заключённых. Интересно, их можно вывести?
   Какие порой дурацкие мысли лезут в голову, и совсем не вовремя. Я вне закона, у меня на руке "волчий крюк", который уж точно не сведёшь никакими притираниями или снадобьями, и в моём собственном мире я не имею ничего - ни дома, ни денег, ни даже шерстяного платья. А я, как дура, думаю о том, удастся ли свести синие утгардские руны, и, если не удастся, то какой фасон платья придется носить. А вокруг нет каменных стен в потёках влаги, конвоиров, выволакивающих тебя, истекающую кровью после разговора по душам, всех на одно лицо, нет жестяной раковины с кровавыми ошмётками собственных внутренностей, а есть зима, такая тёплая, словно мы в тропиках, хотя, наверное, это только так кажется, и есть - свобода. И есть эти слова, иглой засевшие у меня в мозгу - всё, что ты захочешь. И как же много можно, оказывается, захотеть!
   Но думать сейчас надо не об этом. Достать прежде всего какую-нибудь одежду, а потом новый ключ - свои у всех нас утеряны безвозвратно - иначе, не имея власти над пространством, мы будем беспомощны, как младенцы. Но зато у нас есть главное: свобода, свобода и ещё раз свобода, и нас уже не остановят толстые крепостные стены и пустота Межзеркалья, превращающая всю силу твоего разума в подобие мыльного пузыря. И теперь я могу воспользоваться ею так, как, чёрт подери, захочу. Я вспоминаю об этом, и моё лицо перекашивает нехорошая усмешка.
   - Близзард? - спрашивает Лена.
   - Чего бы ты больше всего хотела сейчас, Легран? - вопросом на вопрос отвечаю я, присаживаясь на край ванны.
   - Жрать, - грубо отвечает она и хохочет. Я присоединяюсь.
   - Для начала жрать, а обо всём остальном мы подумаем чуть-чуть попозже, - говорит она, насмеявшись.
   - Месть - блюдо, которое подают холодным, - раздаётся от двери голос Фэрли. Он не входит, а говорит, стоя за порогом. Лена торопливо прикрывается полотенцем.
   Когда она, наконец, вытирается и натягивает на себя какое-то платье, мы выходим в комнату. Фэрли сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и с наслаждением предаётся пороку, выпуская в воздух кольца табачного дыма. На нём чёрный костюм и длинный плащ, точно он собрался с визитом, волосы собраны сзади и перехвачены лентой.
   - Леди, - говорит он и целует нам руку.
   Да, этого у Фэрли не отнять. Манеры из него не выбить ничем, даже крепостью Утгард. Полагаю, наоборот, его праправнуки будут гордиться сим знаменательным фактом. Потом - когда-нибудь, когда наступит завтра, которое все мы так ждём. Единственное, что напоминает о тюрьме - это явная, такая же, как у нас, худоба. Мне становится стыдно, что, по-видимому, только я одна не успела привести себя в порядок.
   Потускневшее угрюмое зеркало в серебряной раме на стене - и в нём я. Непохожая на себя, с перемазанным лицом и больными глазами. Волосы слипшимися сосульками висят вдоль щёк - таких худых, точно меня морили голодом месяц, не меньше. При помощи знахарки я быстро справилась бы с недугом, но только не под серым небом Межзеркалья, и не на ледяной металлической койке, рядом с которой стоит миска с пойлом, которым впору кормить свиней. Ну, теперь этому не бывать. Будет и знахарка, и какая-никакая одежда, а главное - еда не из мусорной кучи. И горячая вода... Вот чёрт!
   Наверное, это отражается у меня на лице, потому что Фэрли укоризненно говорит:
   - Кровь твоего рода не испортит никакая грязь Утгарда, Близзард. Ну, а теперь к делу, - продолжает он. - Затопеч притащил Ван Веллера.
  
  
   Ван Веллер сидит в кресле и добродушно смотрит на меня. Посреди гостиной, полной государственных преступников-смертников, портреты которых с надписью "Вознаграждение 10 000 монет золотом", как и следовало ожидать, висят на каждом углу и украшают первую полосу утренней газеты. Этот седой, как лунь, старик-голландец с золотыми руками не испугался бы, даже если бы к нему пришёл покойный хозяин. Наверное, старый мастер-зеркальщик за свою жизнь видел вещи куда страшнее.
   Мне нравится наш мир, и я не хочу, чтобы в нём что-то менялось - потому, что каждый тут на своём месте. Семьи блюдут традиции родовой знати, Династии мастеров подчиняют себе какое-то выбранное их далёким предком ремесло - и уж в этом-то ремесле равных им нет. Учёные сидят в Башне Наук и "считают звёзды", как шутил когда-то Винсент, а на самом деле знают всё о секретах мироздания. Признаться честно, я понятия не имею, чем занимаются учёные, потому что это не моего ума дело: как я уже говорила, думать и решать - не моя задача. Есть ещё челядь - подменыши, потомки фейри, подброшенные людям; если такого подкидыша вовремя не забрать, позволив вырасти среди них, он всегда будет угрозой для общества, которое, как известно, не терпит отличий - значит, его судьба будет предрешена. Карлики-подменыши не блещут красотой, но при должном старании и смекалке могут освоить любую из бытовых профессий, востребованных в огромных особняках поместий; впрочем, люди годны на то же самое.
   И вот сейчас передо мной и сидит этот всем известный Ван Веллер, в мастерской которого наверняка пахнет смазочным маслом неведомых механизмов и пылью чужих дорог.
   - Не помню вас, мисс, - качает он головой. - Вы ведь у меня никогда ничего не покупали, верно?
   Я киваю. Ни я, ни Затопеч.
   - Ну, что ж, не беда, - говорит Ван Веллер. - Никогда не поздно начать.
   В результате я становлюсь счастливым обладателем новенького кольца, которое обхватывает мой палец, как влитое, и меня отчего-то заполняет такое забытое тёплое чувство, как в детстве, когда я просыпалась от солнечного луча на лице, и первое, что хотелось сделать, это улыбнуться, предвкушая новый день. И я, наконец, со всей ясностью понимаю, чего ещё мне так не хватало всё это время. Нашего мира.
   Наш мир - с масляными лампами и свечами, пламя которых трепещет, будто мотылёк. С огнёвками - огненными мотыльками, которых иногда сажают внутрь фонаря. Со звёздами, яркими, словно светлячки, и светлячками, яркими, словно звёзды - потому что на самом деле это фонарики лепреконов. С дублинской эльфийской библиотекой, где чудесные волшебные книги соответствующего эльфам размера и веса выдают под залог твоей любви. Со звёздными часами на маленькой площади в Кракове, половинки которых переворачиваются, когда звёздный свет заполняет хрустальную колбу до краёв. С полными диковинок лавочками мастеров, делающих чудесные вещи: музыкальные инструменты, заставляющие танцевать до упаду, кукол, заставляющих смеяться до слёз, украшения и оружие, которым позавидуют нибелунги. И, конечно, зеркала. Простые, сквозные, портретные - где живут отражения предков. Блуждающие - прихоть остряков, льстивые - фантазия женщин, притворяющиеся дверьми, картинами или стёклами - осмотрительность прагматиков. Прекрасен наш мир, где есть пока ещё кузнецы, фонарщики и трубочисты, идущие с лестницами наперевес, часовщики с цилиндрической линзой, которую они смешно сдвигают на лоб, когда крутят в пальцах сломанную шестерёнку, с досадой прищёлкивая языком, и важные, похожие на пингвинов воспитатели челядинцев-подменышей. И я люблю наш мир таким, каков он на протяжении веков.
   Ван Веллер заканчивает. Макрайан порывается что-то сделать, и я даже догадываюсь, что.
   - Нет, Уолли! - рявкает Фэрли.
   Макрайан подчиняется.
   - Прошу, господин Ван Веллер, - Фэрли делает приглашающий жест в сторону дверей, и, когда они выходят, я скорее угадываю, чем слышу, "забудь", срывающееся с его губ. Это слово пахнет ракушками и речным песком, как подёрнутая рябью вода на мелководье.
   Фэрли вскоре возвращается и свирепо глядит на Макрайана.
   - Не думал, что ты в тюрьме последние мозги потерял, - цедит он сквозь зубы.
   - Но, Фэрли... - пытается что-то возразить Уолден.
   - Ты знаешь в Британии кого-то ещё, кто может сравниться с Ван Веллером? - вкрадчиво спрашивает Фэрли. - Может быть, у тебя есть с десяток знакомых зеркальщиков, только знай, выбирай?
   И ювелир, и учёный. Старый мастер, держащий в руках тайны отражений.
   Макрайан молчит.
   - Что именно из фразы "по возможности не убивать" ты не понял? - с сарказмом продолжает Фэрли. - Или ты хочешь поставить под удар нас всех? Подозреваю, лично я не выдержу и двух... приватных бесед подряд с нашим... теперешним хозяином, - с Макрайаном надо говорить подоходчивее. Фэрли всегда знает, как и с кем надо разговаривать.
   Он немного запинается перед последними словами. Быть может, как раз сейчас настало время поговорить о том, что же произошло? Если, конечно, кого-то что-то не устраивает.
   Видимо, устраивает всё и всех. Уже одно то, что мы сейчас здесь, а не в Межзеркалье, дорогого стоит. Придётся немного поступиться принципами. В конце концов, проблема не в самих полукровках, они встречаются даже в очень знатных Семьях, в противном случае мы давно бы исчезли как вид. Проблема в тех из них, кто не принадлежит нашему миру целиком и не воспитан в его традициях. Распущенных дураках, забывших о грани, и бесперечь оглядывающихся на людей. И, наконец, есть главная причина: существует сила, которой нельзя не подчиняться. Цена разумна: всё, что ты захочешь. Вопрос не в личности хозяина - а в его наличии.
   Я не знаю, что новый хозяин сказал другим, но, судя по всему, то же самое, или что-то очень похожее.
   Помимо того, захотеть можно действительно всё. И кроме контроля мезальянсов полно вещей, о которых стоит позаботиться. Но в итоге ты получишь то, что любишь больше всего на свете. Будем говорить прямо, чего уж там. Наслаждение. Власть. Удовлетворение и месть. Кто бы ни был в конце концов твой хозяин.
   Фэрли, похоже, думает о том же.
   - Мы не знаем, что здесь произошло, - озвучивает он ход своих размышлений. - Ясно одно: Райт - это уже не Райт, или не совсем Райт. Я даже думаю, вернее, я надеюсь, что... - он осекается и замолкает.
   Никто не переспрашивает. И так понятно, что он имел в виду. Ещё вчера мы ни на грош не верили ни в провидицу, ни в Прорицание, но вчера - это было вчера. А теперь мы не могли не признать очевидный факт: Прорицание сбылось. Но мы не лишились хозяина, а попросту его сменили.
   Некто без прошлого - в ком от главы Сектора остались только внешность и лишённая эмоций память.
   Стоит тишина. В камине трещит огонь, и блики его играют на наших лицах.
   - Вы слышали всё сами, господа, - решительно подытоживает Фэрли и ставит в своём монологе точку. - В конце концов, речь идёт о будущем, где само наше существование уже не стоит под вопросом. Прошу вас пока что не покидать этот дом. Полагаю, стоит сделать паузу и осмотреться.
   Я быстро привожу себя в порядок, а тем временем внизу, в большой гостиной на столе появляется еда и вино. Я закуриваю сигарету и, грея в руках хрустальный бокал, не отрываясь, смотрю в огонь. Мысли мои возвращаются к Винсу - где он? Что он? Есть он в стране или нет? А, может быть, вообще убит? Я стараюсь об этом не думать. Через пару суток, самое большее, через неделю, я об этом узнаю. Жизнь приучила нас всех думать о сегодняшнем дне.
   В гостиную входит Затопеч. В руках у него граммофон; когда-то в юности мы развлекались с такими штуковинами... "Дунайские волны", шановная панна?" - "Затопеч, прекратите, вы невозможны!" - и хохочу, хохочу так, что слёзы выступают на глазах, а он протягивает мне батистовый платок...
   Гостиную наполняют звуки старинного танца. И вдруг ко мне подходит Затопеч, склоняя голову в церемонном поклоне.
   - Чши окаже ми пани пшиемность и пуйде зэ мноу на таньце? - говорит он.
   И я так же вдруг соглашаюсь.
   Я словно вижу сон, как будто кусок из затянутого туманом далёкого прошлого, старую фотографию, пожелтевшую, всю в трещинах и царапинах, на которой вроде бы ты, а вроде бы и не ты.
   Я танцую с Затопечем на балу в честь совершеннолетия, на мне белое платье с декольте, волосы тяжёлой волной спадают на обнажённые плечи. На пальце кольцо с бриллиантом - я уже помолвлена с Винсом. На балу я, конечно, без перчаток и бриллиант сверкает в свете люстр. И зовут меня там, в этой другой жизни, по-другому: панна Ядвига Войцеховская.
   Создатель великий, как давно это было! Да было ли вообще?! Где та девочка с камелией в волосах? И где тот юный шляхтич с точёным профилем, что вёл меня тогда в танце?
   Хотя, профиль-то как раз тот же самый, только седина выбелила виски и взгляд жёсткий, беспощадный...
   Тогда мы не знали почти ничего: ни счастья хрустальной волны разговора-зова, ни наслаждения властью над жизнью и смертью, ни радости подчинения...
   Затопеча представил хозяину его отец, а Затопеч привёл Винса и меня - тогда, когда мы уже превратились в изгоев, отмеченных Утгардом.
   И так всё это и тянулось - день за днём, ночь за ночью, месяцами, а потом и годами - в ожидании вожделенного завтра, которое, хоть убей, не желало наступать. Когда нам грозили облавы, мы скрывались в Карпатах, неподалёку от Богом и Дьяволом забытой человечьей деревушки, в месте, которое когда-то было сожжённым имением моего деда, тем более, нам в любом случае негде было жить, потому что Близзард-Холл к тому времени уже отошёл к властям. Часть дома восстановили, а вместе с ней восстановили и опёку владетеля. В итоге до поры до времени мы были в полной изоляции - и в полной безопасности.
   Полусгоревший флигель в Карпатах - вместо родового поместья под Нью-Кастлом. Клетка для канарейки - без канарейки, которая сдохла тучу времени назад, грязное тряпьё, пахнущее гарью, и кучи обгоревшего хлама, на который мы вечно натыкались впотьмах, если возвращаться приходилось без фонаря, чтоб свет издалека не заметили деревенские олухи, или кто-то другой. С деревенскими простаками мы бы разобрались быстро, это, наоборот, внесло бы некоторое разнообразие, однако мы не хотели привлекать внимание.
   Имущество в Британии давно конфисковали, а сами мы находились вне закона. По ночам я иногда тянулась пальцами к клейму и в бессильной ярости, беззвучно плача, царапала ногтями давно заживший косой рубец - пока не успокаивалась. Тогда я вытирала слёзы и клялась себе, что те, кто когда-то посмел прикоснуться ко мне, и кто хотел, чтобы впереди у меня не было ничего, кроме позора, захлебнутся в своей крови. А потом наступало утро, и дорожки от слёз я убирала, пока не заметил Винсент, умываясь ледяной водой из стоящего в соседней комнате таза.
   Винс-Винс-Винс, - бьётся в мозгу в такт вальса, - где же ты? А музыка всё играет и играет.
   Напротив меня серые глаза Затопеча. Он тоже, как и я, мыслями далеко отсюда. Быть может, частично в той же самой стране воспоминаний.
   - Интересно, где ты сейчас, Ядвига? - подтверждает он мою догадку, назвав по имени. Меня давно никто так не называет.
   - Бал в честь совершеннолетия, - чуть улыбаюсь я.
   - Ты была такая красивая, - говорит он.
   - В прошедшем времени, - уточняю я, и провожу рукой по левой щеке. Один рубец почти пересекает глаз, и красивей от этого я, конечно, не становлюсь.
   - Извини. Я не хотел тебя обидеть, - теряется он.
   - Пустое, Затопеч, - по фамилии - по старой детской привычке. - Ну не всё ли равно?
   Музыка кончается. Я выхожу из гостиной и иду в комнату, которую мы с Леной облюбовали для себя.
   На улице уже почти ночь. За оконным стеклом бьётся ветер. Старая развалина Кинг-Голд-Хаус поскрипывает под его напором, изо всех щелей дует.
   Облезлый полуразвалившийся дом - вместо всего того, что могло, и должно было быть. Сволочи, позор нашего мира - полукровки, стоящие у горнила власти. На всех ключевых постах, даже во Внутреннем Круге - везде, куда не ткни, полно потомков проклятых людей, взявших моду оглядываться на них, как на эталон и забывающих о своих корнях.
   Конечно, кто-то мог подумать, что мы противоречили сами себе, сквозь пальцы глядя на прихоть использовать людей, как рабов или слуг, ибо, если бы мы не хотели, чтобы они прознали о нашем существовании, то держались бы в тени, изредка мирясь с необходимостью браков. Чёрт подери, что за дерьмо?! Да попади человек в наши поместья, он так там и оставался, если, конечно, не предпочитал своей участи смерть. Уж мы-то, наученные веками противостояния, могли позаботиться о собственной безопасности. Да и никакой подменыш не сравнится с человечьей горничной. Паршивку можно наказать, заставив ощутить невыносимую боль, или просто собственноручно выпороть, - и поверьте, ничто не доставит вам такого удовольствия. Другое дело, что сейчас не было предмета для споров, так как пока что решали не мы. И, как бы ни был силён хозяин, нас всё равно осталось мало. Особенно когда началась война, и проклятые лицемеры, наконец, перестали изображать из себя невинных овечек и принялись вовсю использовать ровно те же способы, что и мы.
   Я ложусь на кровать и бездумно смотрю в тёмный потолок. Меня тяготит вынужденное бездействие. Фэрли мне, конечно, не указ, но просто-напросто это разумно.
   Кто-то открывает дверь. Я автоматически концентрируюсь.
   - Близзард, - раздаётся знакомый голос.
   - Легран, - говорю я в ответ.
   Она подходит к кровати и ложится рядом со мной.
   - Очередная точка отсчёта, - в темноте не видно, но я уверена, что она усмехается. - Представляешь, у тебя есть шанс начать новую жизнь.
   До этого я улыбалась, теперь хохочу в голос.
   - Скорее ад замёрзнет, Легран, - еле выговариваю я. - Чем я начну совсем уж новую жизнь.
   - О чём вы с Затопечем говорили? - чуть погодя спрашивает она.
   - Не смейся. Ты не поверишь, - с сарказмом отвечаю я. - О девственной чистоте.
   - То есть? - в темноте видно, как Лена приподнимается на локте. От удивления, должно быть.
   - Бал в честь совершеннолетия. Белое платье. Камелия.
   - А... - понимающе тянет она. - А у меня было зелёноё. Подходит к цвету волос. Поэтому.
   - Ой, Легран! - восклицаю я. - Ты тоже становишься сентиментальной.
   Она закрывает мне рот рукой.
   - Ужас! Ненавижу это слово! Никаких сантиментов, Близзард! Но бездействие - оно...
   - Невыносимо, - заканчиваю я.
   Бездействие, как известно, предвестник скуки - и необдуманных поступков.
  
  Глава 5
  
   - Эдвард!
   Нет ответа. Пожилая женщина подходит к двери, прислушивается и, укоризненно качая головой, стучит по резному дереву, сначала не очень громко, поминутно прислушиваясь и ожидая хоть какой-то реакции, а потом всё сильнее и сильнее. Наконец, из-за двери раздаётся неразборчивое мычание.
   Эдвард Монфор просыпается. Понедельник. "Ненавижу понедельники", - с отвращением думает он, нашаривая очки. "Тем более после столь хорошо проведённого воскресенья", - додумывает он, вставая.
   Вообще-то его фамилия когда-то звучала "де Монфор", но приставку "де" отбросили. Отец говорил, что так зваться могут только напыщенные снобы из аристократов, а их семья к таковым себя не относила, и потому аристократическую частицу постигло забвение. А жаль. Эдвард думает, что неплохо иной раз звучать хоть чуть-чуть поаристократичнее, потому что тогда можно было бы слегка почваниться хотя бы именем, так как других поводов для хвастовства уж точно не находилось. Но когда-то отец разъяснил ему, что из себя представляют все эти, как он тогда сказал, зазнайки, - и что в конечном счёте всех их ждёт Межзеркалье. Эдвард испугался, потому что отцу можно было верить - через его руки проходили все те, кто как раз туда-то и попадал: отец и мать работали в Секторе Всеобщего Покоя. Ещё отцу можно было верить, потому что он никогда не говорил с Эдвардом, как с маленьким. Но всё это было давно, когда и он, и мама были живы. А теперь в Сектор пошёл он, чтобы доказать всем, что и Эдди Монфор кое-что может. Хотя был склонен к полноте, неуклюж и проводить время предпочитал, уединившись с хорошей книгой.
   Накануне они очень приятно скоротали время с коллегой из соседнего отдела. У того не было ни жены, ни детей, и он вполне мог посвятить выходные пиву вперемежку с ирландским виски и разговорами о всякой белиберде. У Эдварда тоже не было жены. Зато у него была тётя.
   Эдвард хватается за голову и стонет. Как он мог забыть?! Тётя!
   - Эдвард! - раздаётся из-за двери рассерженный голос миссис Элоизы. - Если ты сию секунду не спустишься вниз, то пожалеешь, клянусь!
   Напоследок она ещё раз изо всех сил ударяет по двери, так, что та содрогается, а у неё чуть не падают очки, и Эдвард слышит, как её шаги удаляются в сторону лестницы.
   Он со стоном плюхается на кровать и смотрит в потолок.
   Сейчас тётя пойдёт на кухню и будет вязать, изредка звякая спицами, а потом каждые пять минут, а то и того чаще класть рукоделье на колени, поджав губы, прислушиваться и с беспокойством смотреть куда-то в потолок. Точно обеспокоена не количеством пыли на стеклянном колпаке лампы, а надеется разглядеть, что именно он делает.
   Иногда Эдварду жаль, что они так обеднели, но тогда он начинает думать, что, будь всё, как в прежние времена, миссис Элоизе уж точно было бы нечем заняться. А сейчас у них всего один подменыш - повар, - да и тот готовит с горем пополам, и больше ничего не умеет, разве только песни поёт. Но Эдвард в них не понимает ни слова. А уж об этикете или чему там ещё можно научить прислужника, речь не идёт вовсе. Да и какой, к чертям, этикет - и кому и зачем он тут нужен? Никому и низачем. Несмотря на то, что они вдвоём - всё же Семья. Точнее, всё, что от неё осталось.
   Наконец он кое-как натягивает рубашку, штаны, но вот пиджака не видать. Бесцельно побродив по комнате, заглянув в шкаф и под кровать, он вздыхает и идёт на кухню. Придётся-таки просить тётку помочь.
   Элоиза Монфор стоит у плиты и делает пять дел сразу: чистит картошку, моет посуду, жарит яичницу, вытирает со стола и разгневанно глядит на Эдварда. Ну, то есть, всё это делается потихоньку само, точнее, с помощью беспрерывно что-то напевающего себе под нос карлика, который вперевалку перемещается между столом и табуретками, а основным занятием миссис Монфор остаётся воспитание племянника.
   - Эдвард! Я никогда не ожидала, что ты окажешься таким безответственным!
   - Ну, тётя... воскресенье, - вяло бубнит Эдвард.
   - Я не про вчера говорю, Эдвард, а про сейчас! - восклицает миссис Элоиза. - Ты видел, который час? Что скажет мистер Дориш, если ты опоздаешь? Что подумают про тебя, про всю нашу Семью?
   Эдвард смотрит на часы и приходит в ужас. "Вот поспал, так поспал", - огорошенно думает он.
   А мистер Дориш... Да, мистера Дориша он боится, чего уж там. Тот даже и не скажет ничего, а только посмотрит - а всё равно как обухом по голове. Весь день в себя приходишь. Будто не опоздал или там бумаги перепутал, а государственную измену совершил.
   Иногда Эдвард задаётся вопросом - а взяли бы его вообще в такое важное место, если бы не Джеймс? И если бы не тот факт, что когда-то в Секторе работали покойные родители? Ну чувствует он, что не по нему эта работа. Словно там он не на своём месте. Но, с другой стороны, какая альтернатива? В канцелярии Внутреннего Круга младшим помощником бумажки перебирать? Вот и получается, что альтернативы нет. Ну не в ученики же к мастерам идти - с его-то руками, из которых вечно всё падает и ломается? Наверное, он смог бы стать кем-нибудь вроде учителя, он ведь любит книги, но подумать страшно, что с ним сделали бы ученики, только почувствовав слабину. Ну, зато теперь есть шанс, что характер станет о-го-го. Пока ещё, конечно, не стал, но и Рим не за один день строился, так что время впереди есть.
   "Хорошо Джеймсу, - беззлобно думает Эдвард, просто констатируя факт, - быть важной шишкой. Сидит в потолок плюёт".
   Он вздыхает. Да, будь у него хоть какие-нибудь свои собственные деньжата - сидели бы и плевали вместе. А, может быть, и не плевали бы.
   Семья маленькая - он и тётя. Когда-то были ещё папа, мама, сестра, дядя, ещё какие-то родственники - но что вспоминать о тех временах, которые всё равно не вернутся? Эдвард даже и вещи-то, которые им принадлежали, не любит находить. Потому что ни к чему. Потому что покойники всё равно не встанут из могил и не вернутся домой.
   Он подпирает рукой щёку и задумывается. Вспоминаются школьные годы, хоть и маленькие, детские, но приключения, игры на крошечном стадионе, заросшем одуванчиками, где вечно бродили ничьи собаки, и нужно было прилагать усилия, чтоб не показать, что ты их боишься - потому что они похожи на волков из детской книжки, с жуткими жёлтыми глазами. А потом всё равно кто-то догадался, и время от времени, когда они приходили погонять мяч, ему начинали рассказывать страшные истории об Оборотнях из Одуванчиковых Зарослей, от которых он вздрагивал ровно два раза. А на третий уже нет. На третий раз, когда тётка в наказанье заперла его до вечера в комнате, он начал сочинять дальше свою Историю, где страшного не было, зато были приключения. Вспоминается всё это с налётом тихой грусти. Прошлого не вернуть, что ж поделать. Так же, как не вернуть Семью. И не он виноват, что его друг Джеймс отдалился от него. Это вышло как-то само собой. После того как Джеймс окончательно переехал в старинный дом, который достался ему по наследству. Жалко, что Эдварду не доставалось никогда и ничего - ни по наследству, никак. Он и не расстраивался об этом особо, а в тот раз почему-то взял и расстроился. Конечно, не удивительно - просто доставаться было не от кого. И тут они с Джеймсом вдруг обнаружили, что им не о чем говорить. Вот ведь странная штука - столько лет было о чём, а потом раз - и нет. Если, конечно, не считать дурацких разговоров о погоде, о природе и прочей чуши. С тех пор они виделись один раз, да и то это всего лишь дань былой дружбе.
   - Эдвард! - восклицание миссис Элоизы выводит его из задумчивости. - Ты совсем мозги растерял? Как можно быть таким растяпой?!
   Эдвард вздрагивает и приходит в себя. В самом деле, что это с ним? Он вспоминает о Дорише - это более насущно. Поёжившись, отказывается от завтрака, быстро натягивает на себя тёплое пальто и мчится к зеркалу в прихожей.
   - Эдвард, постой! - нагоняет его голос тётки. - Купи мне, будь добр, у вас в Хокни что-нибудь от простуды. Ты ведь не завтракал, у тебя есть лишних десять минут.
   Эдвард кивает. Вот всегда она так. Не одно, так другое. Уж тётка найдёт, на что потратить эти его десять минут. Ну и ладно. В конце концов, ему не трудно. Значит, у него будет на пять собственных минут меньше, но это лучше, чем ничего.
   Оттопырив палец, он кое-как поворачивает ключ и исчезает за расступившейся гладью зеркала.
   Тётка стоит и некоторое время смотрит ему вслед.
   - Миссис. Пуговица оторвалась, да и ботинки, кажись, не чищены, - ворчливо сообщает зеркало, снова превращаясь в картину с цветами. Миссис вздыхает и отправляется обратно на кухню: надо переделать ещё кучу дел, да и спина что-то разболелась - видно, к непогоде.
   Дети так быстро растут...
  
  
   Эдвард выходит из аптеки и останавливается напротив спортивного магазинчика, такого крошечного и замызганного, что не сразу понятно, чем там торгуют. Но, на взгляд Эдварда, его достоинств это не умаляет нисколько. Это и есть та причина, по которой он не спорил с тёткой. Ещё со школьных лет он любит бывать тут - лучше всего в одиночку - просто как в музее. Конечно, он ничего не купит - как не купил и в прошлый раз; этого не случится ни сейчас, ни потом. Эдвард никогда не был предрасположен к спорту, ни к какому вообще. Плохо быть полным, и ладно, хоть в школе не смеялись. Он здесь затем, чтобы просто смотреть и мечтать, ведь это никому не запрещено.
   Маленькая улочка его мира, точнее, и вовсе переулок. Ночной - какое красивое название. Толстые пыльные стёкла в витринах, за которыми чего только нет: можно найти кораблик в пузатой бутылке, сломанный вечный двигатель, маленькие хрустальные часы, работающие на лунной тяге, волшебные гадальные карты, окантованный медью капитанский компас с затонувшего корабля и много чего ещё. Фонари выстроились не ровным рядом, а повторяют линию застройки - одна лавочка вылезает вперёд, зато соседнюю и не видать, будто она стесняется. Над каждой входной дверью тоже маленький фонарь, у каждой лавочки другой, уж кто во что горазд. И все их вечерами зажигает фонарщик, появляясь в дальнем конце переулка в компании неизменной лестницы. Но сейчас уже утро, и фонарщик давным-давно прошёл и всё погасил. А жаль. Когда-то Эдвард подолгу поджидал момента, чтобы посмотреть и на фонарщика тоже, но так никогда и не набрался храбрости и не попросился хоть разок залезть на лестницу.
   Он несколько минут стоит у витрины, не заходя внутрь, а потом вздыхает и отходит прочь.
   Час ранний, и город пустынен. Кроме того, учебный год в разгаре, и школьников вовсе нет, они уже сидят за партами и выводят ровные строчки в прописях или решают задачи.
   Навстречу ему идут две женщины, одетые в тёмные шерстяные пальто. Капюшоны надвинуты так низко, что и лиц не видать. Оно и не удивительно, - думает Эдвард, поёживаясь - погода не холодная, но ветер довольно-таки сильный.
   Он, скользя на мокрой брусчатке, пытается на полном ходу обойти женщин по кривой слева, но не рассчитывает и толкает одну из них. Учитывая то, что движется он с немалой скоростью, толкает довольно сильно. Вот чёрт!
   - Извините, - Эдвард краснеет и мельком бросает взгляд на её лицо, которое теперь можно разглядеть, потому что от толчка капюшон немного сдвинулся. И застывает.
   Эдвард только начинает догадываться, что они где-то встречались, когда видит женщину лишь с правой стороны. Этот чёткий, как камея, профиль, прищуренные серые глаза, жёсткая, даже жестокая усмешка - где он её видел? Он злится на себя за дурацкую привычку краснеть всякий раз по поводу и без, и потому мысли о женщине у него где-то на десятом месте.
   И тут она чуть поворачивается к нему, и он видит левую сторону её лица: щёку ближе к виску пересекают полосы шрамов, одна из них идёт практически через глаз. И Эдвард вдруг понимает, кто это.
   Женщина, которую он сам допрашивал, атакуя её беспомощный разум пусть слабеньким, но болевым ударом, женщина, чьей кровью был залит весь их кабинет в участке, женщина с утгардским клеймом на левом плече. Многочисленные убийства. Открытая поддержка оппозиции. Пожизненная ссылка в Межзеркалье.
   Ядвига Близзард.
   - Извините, - быстро говорит Эдвард ещё раз, опускает голову и идёт прочь.
   Он очень надеется, что она его не узнала. Очень. Потому что, уже проскочив вперёд, он разворачивается и решительно идёт следом за двумя фигурами, закутанными в тёмные не по размеру большие шерстяные пальто.
  
  
   - Близзард, - Лена входит в спальню и встряхивает чёрным мешочком, который она держит в руке. Судя по звуку, мешочек битком набит золотом.
   - Легран, - с хитринкой спрашиваю я, - никак у тебя есть идеи?
   - Есть, - отвечает она, в шутку кокетничая. - Ночной переулок. Одежда потеплей и покрасивей. Всякие снадобья, притирания и прочая муть. И ни-ка-ких вопросов. Как тебе?
   - Принимается, - смеюсь я. На самом деле я согласна идти куда угодно и делать что угодно, настолько меня доконало бездействие и сидение на одном месте, в полуразвалившейся громаде старинного особняка. К тому же мы остро нуждаемся в информации, хотя я честно признаюсь себе, что это всего лишь предлог.
   После тюрьмы у нас играет застоявшаяся кровь, и молодецкая удаль рвётся наружу и требует выхода. Дурацкая бравада, которая обычно не приводит ни к чему хорошему, уж мне ли не знать?
   - Ни-ка-ких, никаких, никаких вопросов, - напевает Лена на манер вальса. Мы делаем пару туров по комнате, а потом валимся на кровать, запыхавшись и изнемогая от смеха.
   Наконец она одевается, и мы спускаемся вниз. Веселье ещё бурлит у меня внутри, будто я выпила шампанского, всего ничего, самую малость.
   - Может, пока следует обойтись тем, что есть? - на всякий случай спрашиваю я, понимая, что Фэрли прав, и с прогулками лучше повременить.
   - Спокойно, Близзард, - бесшабашно говорит Лена. - Всё нормально. Расслабься и дыши. Я знаю салон типа "нет-ничего-невозможного", где нас обслужат по первому классу.
   Мы попадаем в какую-то тёмную лавчонку. В нос сразу бьёт затхлый запах плесени и грибов; зеркало смыкается у нас за спиной и неохотно имитирует дребезжание колокольчика. Глаза быстро привыкают к полутьме, и я вижу тяжёлую резную мебель из потемневшего от времени дерева: шкафы с неведомым содержимым, полки с витражными стёклами, окантованными по краю позеленевшей медью, разнокалиберные канделябры на широком прилавке - видимо, приобретённые по случаю и выставленные на продажу для всякого, кто захочет купить.
   - Кто там? - раздаются из-за перегородки шаркающие шаги. - Кого нелёгкая принесла?
   Навстречу нам выходит сгорбленная старуха. Лицо у неё недовольное, как у человека, которого оторвали от мягкого кресла у камина и чашки с горячим кофе. Но вот взгляд старухи падает на наши лица, и она склоняется чуть не до пола.
   - Что угодно миледи? - заискивающе спрашивает она.
   Лена бросает на стол чёрный мешочек. Старуха быстро хватает его и склоняется ещё ниже, делая приглашающий жест куда-то позади себя, к помещениям на задах магазинчика.
   Вскоре мы выходим, нагруженные платьями, норковым и лисьим манто, шёлковым бельём, всяческими настойками и притираниями, и прочими необходимыми вещами, которые появляются словно по волшебству. За звонкую монету. За очень много звонких монет.
   - Миледи, - говорит старуха, - вы для нас - желанные гостьи, - и она снова кланяется низко, как прислуга.
   Ни я, ни Лена не отвечаем. Я упрямо надеваю старое пальто, не желая привлекать внимание и игнорируя Ленины протесты. В свою очередь Лена решительно пресекает мои попытки воспользоваться зеркалом, и дверь с прощальным перезвоном выпускает нас в Ночной переулок.
   - Насмотрелась на стены до конца жизни, - наконец-то вспомнив об осторожности, она надвигает на глаза капюшон. - Теперь я хочу видеть небо.
   Стоит солнечное утро, и блики света отражаются в лужах, образовавшихся во впадинах брусчатки. Уличные торговцы не замедлили воспользоваться тем, что зима сделала передышку. Они выстроились вдоль переулка, разложив и развесив свой товар и подставив лица ветру, который уже чуть-чуть пахнет весной. Мы с Леной больше всего хотим последовать их примеру, потому что нам после заледенелого Межзеркалья так хочется согреться, а никакой камин, даже большой и ярко горящий, не заменит солнце после дня зимнего солнцестояния, висящее высоко в бездонном голубом небе. Но ещё не время, чёрт возьми, пока не время думать об этой недостижимой роскоши - о солнце и ветре, несущем запах перемен. И было не время почти всю нашу сознательную жизнь. И поэтому мы как можно глубже прячем лица в тень капюшонов, в душе пообещав себе совсем скоро наверстать упущенное.
   Пальто большое и сидит на мне, как мешок из-под картошки - наверное, потому, что за время тюрьмы я сбросила верные двадцать фунтов. Тут никакая маскировка не нужна, - беззаботно думаю я в шутку, - и, как выясняется, совершенно напрасно.
   И откуда он только взялся, этот Монфор?! Только потом я понимаю, что он шёл сбоку, от лавчонки, торгующей по дешёвке футбольными мячами, подержанными клюшками для гольфа и прочей ерундой.
   Он узнал меня, это факт. Или додумался чуть позже. На его месте невозможно было не додуматься, видя, какой ненавистью исказилось моё лицо в тот момент, когда наши глаза встретились. Эту новость я сообщаю Лене; она хмурится и внимательно всматривается в зеркальные витрины.
   - Ты права, Близзард, - говорит она. - Не вздумай оглянуться.
   Конечно, вся затея с самого начала была сплошным риском. Необоснованным и, конечно, ненужным. И сомневаюсь, что, снова попав в Утгард, мы смогли бы с той же лёгкостью оттуда выйти.
   Мы с Леной на расстоянии полуметра друг от друга медленно идём по переулку, сжимая в пальцах пакеты с покупками, сейчас ставшие помехой; Монфор движется следом, делая вид, что разглядывает товар у уличных торговцев.
   - Справимся? - спрашиваю я, подразумевая бесславное возвращение в Кинг-Голд-Хаус и нагоняй от Фэрли.
   - Стойте, мэм, - раздаётся сзади срывающийся голос, и мысли о Фэрли испаряются у меня из головы в мгновение ока.
   Мы с Леной одновременно оборачиваемся, готовые к атаке, и видим стажёра, в оцепенении застывшего в нескольких футах прямо перед нами. За какую-то секунду я понимаю, что, кажется, первый раз в жизни убийство не кажется мне хорошей идеей - хотя, чёрт подери, кто мне этот мальчишка?! Просто очередной отщепенец, братающийся с полукровками, сопляк, который через год-другой научится делать свою работу и станет обычным служащим Сектора...
   Ярость снова вскипает внутри, как морская пена, но взгляд Монфора почему-то прикован к Лене. И вдруг этот взгляд искажается такой лютой ненавистью, что мне становится ясно: года или двух не понадобится. Мне хочется изо всех сил треснуть себя по лбу за чрезмерное самомнение. С чего я решила, что стажёр идёт за мной?! Только с того, что он имел сомнительное удовольствие упражняться на мне в искусстве допроса?
   Чёртова бравада и играющая на солнце кровь! Проклятая дурость, которая сейчас запросто может закончиться за той же самой решёткой, откуда удалось вырваться только чудом!
   Несколько лет назад погибла почти вся Семья Монфор, когда он сам, тогда ещё зелёный школьник, находился в пансионе, и виновной в этом признали Лену Легран. Она была приговорена к пожизненной ссылке в Межзеркалье, и он об этом прекрасно знал. Странно было бы думать, что он не помнит в лицо ту, что послужила причиной гибели его Семьи в полном составе.
   Время опять словно замедляется.
   Нас разделяет лишь несколько футов. Мы все как будто выпали из своего пространства-времени: я, Лена, Монфор и часть витрины с отражениями крыш и облаков.
   Не отрывая взгляда от Легран, Монфор что-то говорит, но я не слышу ни звука. Его губы шевелятся, произнося слова - чего? проклятья? ругательства? чего-то ещё? - и тут Лена отступает назад, и я кожей ощущаю заполняющую её волну бешеной ярости, несущую смерть.
   И вдруг неведомая сила заставляет меня сорваться с места и броситься наперерез, сбивая Монфора с ног. Последнее, что я помню - это резкая боль в груди, сравнимая по силе разве что с ментальной атакой сразу нескольких противников, которые проделывают это одновременно, устроив шоковую ловушку чудовищной мощности. Из которой не найти выхода, потому что ты просто-напросто уже ничего не видишь от бьющих тебя подряд, одна за другой, стен невидимого огня. Небо вдруг резко начинает заваливаться на меня, и в мозгу вспыхивает, словно молния, догадка: ведь я же должна тебе - не что иное, как свою собственную жизнь... Чёрт тебя подери, Монфор...
  
  
   Почему всё пошло через пень-колоду, Эдвард не знает. Похоже, на закалку характера времени требовалось куда больше, чем он предполагал. В тот день его вырвало прямо в кабинете, рядом с кровавой лужей, уже начавшей темнеть. А всё начиналось не то, чтобы хорошо, но и не так уж плохо. "Вы в состоянии подняться? - выдавил он тогда из себя. - Я... эээ... должен задать вам пару вопросов. Это не займет много времени". На второй фразе дело пошло бодрее; облокотившись о стол, он успешно и даже воодушевленно повторил вводную из учебника, и принялся осторожно разглядывать подследственную. Однако мистер Дориш посмотрел на него так, что, если бы взглядом можно было убить, Эдвард уже лежал бы на полу даже не в виде трупа, а горсткой пепла.
   Мистер Дориш всегда крайне неодобрительно относился к Историям, к книгам, к цветам в горшках, которые Эдвард попытался было протащить в свой кабинет - короче, ко всему, что он любил. Кроме того, мистер Дориш, по-видимому, вбил себе в голову, что расшибётся в лепёшку, но сделает из Эдварда кого-то, хотя бы отдалённо похожего на его отца.
   Пока что у Эдварда хорошо получалось только сидеть за столом, уткнувшись в папки и скоросшиватели, все эти бесчисленные сводки происшествий, отчёты, протоколы, где мистер Икс незаконно сделал то, а мистер Игрек - вот это, и так продолжалось всю смену, изо дня в день. Не сказать, что это было интересно. Напротив, это было совсем не интересно, но, по крайней мере, Эдвард не рисковал облажаться снова.
   Идя следом за двумя женскими фигурами, он действовал под влиянием момента. Здесь и сейчас узнать, куда именно направляется Ядвига Близзард, и, если удастся, то зачем. Что сделать с этой информацией потом, Эдвард придумать не успел. И струсить он тоже не успел, хотя кто-нибудь из особо ехидных коллег обязательно додумался бы и до такой версии, узнай они про эту историю. На то, чтобы струсить, у Эдварда просто не было времени. Как, впрочем, и на то, чтобы пораскинуть мозгами. Тот факт, что она может в любую секунду развернуться и превратить его в труп, или попросту заметить хвост и уйти, и тогда ищи-свищи, тоже каким-то загадочным образом прошёл мимо его сознания. В тот момент он больше всего жалел о том, что у него нет чёрных очков и... а, ладно, чёрт подери! - и настоящей, как у сыщиков, трубки.
   Вдруг Эдвард задумался, почему ему не пришло в голову тотчас же вызвать патруль. Думал... и не находил ответа.
   Вернее, находил. Ядвига Близзард.
   Идя следом, он вспомнил всё, что было тогда, и задал себе десятки вопросов.
   Ночь. Дом Джонсонов. Он впереди Дориша оказывается рядом с крыльцом, и первое, что видит - тёмная фигура, освещённая жёлтым лучом фонаря. Он сбивает её с ног, прижимает к земле своим весом. Рука со знаком "волчьего крюка", испачканная кровью. Чьей-то, чёрт подери, кровью! Кровью людей из маленького домика с тем самым крыльцом, которые теперь уже никогда не выйдут на лужайку.
   Сначала он испытывает только испуг. Потом презрение и ненависть.
   А потом Дориш рвёт ей платье и со всей силы бьёт по лицу, - и она сидит с красным пятном на щеке и струйкой крови, сочащейся из уголка рта, а Эдвард словно прикипает взглядом к коричнево-чёрной руне на её плече. Выжженной. И к прищуренным серым глазам, полыхнувшим шляхетской ненавистью. Ядвига. Яд-ви-га.
   И он уже почему-то не может ненавидеть после "допроса с пристрастием". Видя, как она, окровавленная, с изуродованным телом и лицом, продолжает подниматься после пятой, десятой... -цатой болевой атаки. Вредоносного, а, значит, запрещённого, чёрт возьми, воздействия, прибегать к которому без последствий в виде ссылки могут только следователи Сектора, стоящие на страже закона. А она смеётся, сплёвывая ему под ноги красную слюну. Смеётся...
   И уж тем более не может ненавидеть, найдя её в луже собственной крови с перекушенными венами. Таща её на себе к знахарю. Он не смог бы так. Никогда. Даже под страхом мучительной смерти. Даже под страхом пыток.
   И ещё не может ненавидеть, увидев её фотографию в утренней газете - с больными глазами и утгардской татуировкой чуть ниже ключицы.
   Пожизненная ссылка в Межзеркалье. Её хозяин... - Эдварду почему-то не нравится так говорить, ему отчего-то неприятно, а отчего, он и сам не поймёт. - Её хозяин тогда был жив, конца смуты в обозримом будущем не предвиделось, и она не могла не надеяться выйти оттуда, хоть когда-нибудь. Тем не менее, она почему-то предпочла покончить с собой, и, если бы не он, ей бы это удалось. И, кажется, он уже догадывается, почему.
   Яд-ви-га. Кто... вы?
   Эдвард ничего не понимает. Не понимает эту женщину, чёткий профиль которой врезался ему в память. Не понимает себя. Почему он задаёт все эти "почему" - вместо того, чтоб немедленно на деле не опровергнуть, что он трус и слабак? Чтоб сделать что-то достойное фамилии и оправдать надежды... кого? Покойного отца? Тётки? Мистера Дориша? Главы Сектора, которого не видел давным-давно, или Мастера Внутреннего Круга, которого видел только на газетной фотографии?
   Он только что получил шанс, который выпадает раз в жизни. Нос к носу столкнулся с особо опасным государственным преступником, чьи портреты висят везде, где только можно. И вот теперь он должен доказать, всем и каждому, что с Эдди Монфором шутки плохи. И докажет, что он, младший стажёр Сектора - может. А потом придёт на службу и...
   - Стойте, мэм! - говорит он, как ему кажется, грозно, однако прилагая немалое усилие, чтобы голос не сорвался на писк. Да уж, нечего сказать, бесстрашный защитник закона! Храбрец. "Не так быстро", - хочет он добавить заранее припасённую фразу, но все слова вдруг куда-то деваются.
   Они останавливаются и одновременно поворачиваются к нему. Да ведь вторая - Легран, - вдруг понимает Эдвард.
   Пару секунд он пребывает в замешательстве, потому что нет в досягаемых пределах существа, которое он ненавидел бы больше, чем Лену Легран. Ярость заполняет его целиком. Он уже не думает ни о Близзард, ни о значимости момента, и на полуавтомате начинает концентрироваться, готовясь убить Легран на месте - и тут понимает, что не успеет. Сможет - наверное, смог бы, будь у него хоть пара лишних секунд, - но их нет. Герой-одиночка против двух матёрых хищников, для которых убить так же просто, как выпить бокал вина. Всего лишь мальчишка, начитавшийся глупых книг о сыщиках, в которых не говорится ни слова о том, как именно превратиться из недотёпы в бойца. Эдвард видит зрачки Лены, сузившиеся в точки; она делает шаг назад и он прямо-таки физически ощущает, что из мира вокруг пропадает всё, кроме этих зрачков, и белой раскалённой ярости. Это ведь не что иное, как его, Эдварда, смерть. Чёрт возьми, а свалиться придётся в лужу, а потом так и лежать там с мокрыми штанами, пока не появится наряд Сектора, да и очки, наверное, разобьются...
   Больше, чем эта дурацкая мысль, ему в голову ничего не приходит, и сама голова оказывается пустой и гулкой, словно бутылка или кувшин. В следующий момент он со всей высоты своего роста падает назад, сбитый с ног, ударяясь затылком о брусчатку; тело пронзает невыносимая боль.
   Последнее, что фиксирует затухающее сознание - глаза Ядвиги Близзард, близко, совсем близко - и еле слышный шёпот: "Чёрт тебя подери, Монфор..."
  
  
   - Близзард!
   Я возвращаюсь из небытия. Вернее, этот голос возвращает меня в мир живых. Я чуть скашиваю глаза, чтобы понять, кто это сказал - в голове вспыхивает боль - и вижу Лену.
   - Легран, - говорю я. Получается еле слышно. Так странно.
   - Создатель всемогущий! Ты знаешь, что сейчас была бы мертва, не раздели вы силу удара на двоих с Монфором?! - с отчаянием восклицает она.
   В голове словно фейерверк взрывается.
   - Легран, не кричи, - морщусь я.
   Лена несколько секунд молча смотрит на меня, а потом гораздо тише спрашивает:
   - Что на тебя нашло?
   - Я должна была ему жизнь. Свою собственную. Я тебе рассказывала. Там, в Секторе.
   Она в недоумении поднимает брови, а потом прикрывает глаза и стонет:
   - О, нет. Как же я могла забыть?!
   - Я сама забыла. Только в тот момент и вспомнила. Словно приказ.
   - Ну да. Это ведь вроде Клятвы, - понимающе говорит Лена. - Что-то вроде силы слов, сказанных вслух.
   И тут я замечаю, что кроме меня в комнате лежит Монфор. Судя по всему, без сознания.
   О, да! Классная вылазка, достойная разве что десятилетних детей! Отличная игра в сыщиков и воров!
   - Что Монфор? - спрашиваю я.
   - Пусть отходит, - виновато говорит она. - Но, похоже, тебе досталось больше, чем этому недоумку.
   Я смотрю на Монфора. Он бледен, как мел, но на виске бьётся синяя жилка. Жить будет.
   - Зачем он здесь? - мне стало бы почти интересно, если бы не было так больно.
   - Во-первых, в бою он не так плох, как кажется на первый взгляд. Клянусь, - быстро добавляет Лена, потому что при этих словах я закатываю глаза и издаю стон - действительно, в это трудно поверить. - Во-вторых, тебе известно, откуда он. Ну и, в-третьих, хозяин дал карт-бланш. И, да - он недоволен.
   Вот с этого и надо было начинать. Значит, фактически приказ.
   Теперь вопросом, зачем это нужно нам, можно не интересоваться, ну, а хозяин... хозяин всегда знает, как будет лучше.
   - Да, Близзард, - вспоминает Лена. - Когда Монфор придёт в себя, поговори с ним. Ты ведь понимаешь, что выйти отсюда он может либо одним из нас, принеся Клятву верности, либо на тот свет. Сообщи ему об этом.
   По моему мнению, стажёр того не стоит. Но хозяину виднее.
   - Да, кстати, в его Семье не было ни одного полукровки. Ты знала? - прибавляет она.
   - Ну, хоть какой-то плюс, - шёпотом иронизирую я.
   Со стороны Монфора раздаётся слабый стон. Лена подходит к... чёрт возьми, как его зовут... Эдварду - Создатель, хотя бы назвать додумались не каким-нибудь плебейским новомодным именем, - и бьёт по щекам.
   - Ну же. Приходи. В себя, - этими словами она сопровождает хлёсткие удары. Потом берёт стакан с водой и брызгает ему в лицо. Стажёр мотает головой и открывает глаза. На его физиономии появляется такое выражение, что я не могу удержаться от смеха. Как у человека, который проснулся и обнаружил, что у его кровати стоит дракон. Или тролль с топором и не в самом лучшем расположении духа.
   Лена смеётся, хлопает его по щеке - он при этом пытается отодвинуться - и выходит из комнаты. Стажёр испуганно озирается. В конце концов, его взгляд останавливается на мне.
   - Сколько же от тебя проблем, Монфор! - вместо приветствия говорю я.
   - Что произошло? Там? - уточняет он хрипло.
   - Жизнь, придурок, - грубо отвечаю я. - Я должна тебе. БЫЛА. Свою собственную. Теперь нет.
   Монфор некоторое время осмысливает случившееся.
   - Спа... Спасибо, - наконец выдавливает он.
   - Пожалуйста, - неохотно говорю я.
   Нет ни сил, ни желания поддерживать разговор. В доме тишина.
   - Ты хотел угробить Легран. И что, смог бы? - со слабым интересом спрашиваю я.
   - Смог бы, - говорит Монфор, но уверенности в его голосе ни на грош. - Меня убьют?
   - Не знаю, - я и в самом деле не знаю. - Мне всё равно.
   - А с ней... что? - подумать только, он ещё интересуется Легран.
   - С ней ничего, - Создатель великий, как можно быть таким растяпой! - Ничего хорошего. Хозяин, полагаю, рассержен.
   В комнате словно взрывается бомба с краской. Монфор вздрагивает так, будто его ударили кнутом, потом по очереди краснеет, бледнеет, зеленеет, а потом его лицо приобретает какой-то уж и вовсе бурый оттенок. Я молча слежу за этой игрой цвета. Минуты две он не может вымолвить ни слова. Наконец, шепчет:
   - Значит, он...
   - Нет, - перебиваю я.
   - А как же...?
   - А вот так же, - говорю я. - Пришёл новый хозяин. А теперь, будь добр, дай поспать! Мне досталось больше, чем тебе. Я устала.
   И с этими словами закрываю глаза. Короткий разговор вымотал меня. Да, Лена всегда славилась силой внушения! Держу пари, её отец гордился бы ею сейчас, и это здорово, вот только мне от этого не легче. Наверное, пройдёт не один день, прежде чем удастся встать на ноги.
   И с этой мыслью я проваливаюсь в сон.
  
  
   Эдвард лежит неподвижно, не в силах пошевелиться. Прежде всего, это, конечно, последствия произошедшего. Но он не уверен, что, будучи в добром здравии, смог бы сейчас шевельнуть хотя бы мизинцем - такой шок охватил всё его существо.
   Новый хозяин - главарь этой кучи "чистильщиков"?! Только этого не хватало! Интересно, а Джеймс знает? А кто-нибудь вообще - в Секторе, в Круге, наконец?
   Так вот как все они покинули Межзеркалье! Теперь понятно. "Бежать, скорей бежать", - возбуждённо думает Эдвард, но понимает, что начисто забыл о своей немощности. Да даже будь это и не так - кольца на пальце нет. И неужели его бы оставили одного в доме, не защищённом опёкой владетеля, да ещё с каким-нибудь выкрутасом? Вряд ли.
   Взгляд его обращается к Близзард. Её глаза закрыты, и грудь равномерно вздымается и опадает - она забылась сном. На ней простое чёрное платье, отороченное мехом, с длинными, до середины кисти, рукавами и с высоким воротником. Испачкалась, когда падала, - отмечает Эдвард. Его сердце сжимается: он был бы мёртв сейчас, если бы не она. А, может, лучше бы, если мёртв?
   В комнате стоит звенящая тишина, плотная, как кисель, хоть ножом режь. Не сулящая ничего хорошего, это он знает точно. Чужая тишина чужого враждебного мира. Какой-то ветхий дом, чьи стены обступают его, готовые в любой момент раздавить. Ловушка для дураков. Создатель великий, чем он думал, когда заваривал всю эту кашу с игрой в знаменитых детективов? Куда в очередной раз подевалась его пустая голова?
   Тонкая рука Близзард алебастром выделяется на чёрном материале платья. Эдвард ловит себя на том, что он уже полчаса смотрит на неё, и поспешно отворачивается к стенке. Так он и засыпает.
  
  Глава 6
  
   Утро начинается с того, что в комнату заходит экс-знахарь Гаспар Картер собственной персоной.
   Вот кого я действительно рада видеть. Умнейший человек с холодным рассудком аналитика. Разум преобладает над чувствами и полностью подавляет их. Вот за что я его уважаю. Но сама так не могу.
   Не могу, потому что у меня чувства всегда несутся впереди упряжки, я сначала делаю, а потом уже начинаю размышлять, что к чему. Вот и всю жизнь так: я слишком тороплюсь, слишком подвержена гневу, я отдаю себя целиком и сгораю в итоге без остатка.
   - Близзард, - Гаспар улыбается уголком рта. - Мистер Монфор, - добавляет он совершенно равнодушно. Но стажёру, наверное, кажется, что с издёвкой, потому что он демонстративно отворачивается к стенке. Ну и пусть. Буду я ещё смотреть, чем он занят!
   - Выпей это, Близзард, - Гаспар протягивает мне маленький пузырёк с какой-то мерзостью. - Мистер Монфор, - тот продолжает упрямо смотреть в стену.
   Гаспар молча ставит второй пузырёк на столик. Потом садится ко мне на кровать, смотрит белки глаз, щупает пульс. Затем его внимание привлекает моя левая щека - он проводит длинным пальцем по шраму и говорит:
   - Могу предположить, Дориш?
   Услышав это имя, Монфор вздрагивает и, наконец, перестаёт пялиться в стену. Пялится он теперь на меня, - о, Создатель, нет! - с жалостью в глазах.
   - Дориш и Монфор, так будет правильнее, - мстительно отвечаю я. Нечего вести себя, как мальчишка.
   Гаспар, удивлённо подняв бровь, оборачивается к стажёру. Тот медленно заливается краской.
   - Вы далеко пойдёте, мистер Монфор, - констатирует Картер. - Но вы заставили меня... удивиться. Помнится, в школьные годы вы не были таким жёстким человеком.
   - Я не... делал этого, - тихо говорит тот.
   - Полноте. Я ведь не в упрёк вам сказал, - спокойно продолжает Гаспар. - Выпейте лучше лекарство, не капризничайте.
   Монфор хватает пузырёк и быстро проглатывает содержимое.
   - Вот и хорошо, - говорит Картер. - Близзард, я посмотрю что-нибудь для тебя, но, честно говоря... - он разводит руками. - Все сроки прошли, а я не волшебник.
   - Оставь это, Гаспар, - морщусь я. Действительно почему-то становится досадно, когда тебя разглядывают, словно под лупой. - Ну не всё ли равно?
   - Как скажешь. Умолкаю, - соглашается Картер. - Я принесу тебе что-нибудь укрепляющее, чтобы свести на нет вред, причинённый Утгардом. И - да, твоя болезнь. Холод, сырость и прочие прелести. Побольше ешь, всё самое лучшее, что только может приготовить здешний подменыш, ну, а лекарство я оставил. Надеюсь, Легран запомнит, что делать, а если даже нет, я торжественно вручил ей листок - надеюсь, читать вы там не разучились? Неделя-другая, и проблем не будет.
   Я благодарно киваю.
   - Ну, что ж, как ни приятно мне ваше общество, дела ждут, - он встаёт. - Близзард, позволь откланяться! Мистер Монфор! - шутливый поклон в сторону, и Гаспар хочет уйти.
   - Картер, подожди! - окликаю я его. - Ты... не знаешь что-нибудь о Винсе?
   Он медлит с ответом. Моё сердце начинает биться через раз, потому что мне уже без слов понятно: что-то не так. Но горькая правда лучше сладкой лжи, и именно её Гаспар и скажет прямо в глаза. Будет больно, зато потом полегчает.
   - Винсент Близзард отказался присягнуть на верность нашему нынешнему патрону и покинул пределы страны, - наконец говорит он.
   Чего-то подобного я и ожидала. И я прекрасно понимаю, что это значит.
   В комнате повисает звенящая тишина. Картер пару секунд смотрит на меня, потом молча кивает и выходит. Он в своей обычной манере кратко передал факт, что тут ещё добавить? Да и к чему?
   - Это был не я, - неожиданно прерывает молчание Монфор. О чём это он? - Вы ведь знаете, что это был Дориш. Но всё равно извините!
   - С каких это пор ты стал такой вежливый? - язвлю я автоматически, хотя делать этого мне совсем не хочется. - Помнится, в кабинете Сектора меня никто не звал на "вы". И уж тем более не извинялся.
   - Всё равно, извините... миссис Близзард! - упрямо повторяет он.
   В глазах у меня темнеет. Каким-то неимоверным усилием воли я заставляю себя приподняться - чуть-чуть, потом ещё чуть-чуть, отдыхая каждые две минуты и потом делая очередной рывок. Голова кружится от слабости. Грудь пронзает боль. Сильная вещь - супружеская клятва. Я знаю, что такое слово "надо". Надо заставить тело подняться, потом найти хозяина и упасть ему в ноги, а, быть может, просто предложить взамен свою собственную жизнь... Я не знаю.
   Медленно встаю с кровати и, держась за стену, иду к выходу.
  
  
   Эдвард не понимает, каким образом она умудряется передвигаться. Он видит, как искажено болью её лицо. И догадывается, какой силы должна быть боль. Эдвард не понимает и другого: зачем она это делает? Её пальцы, словно сведённые судорогой, пытаются уцепиться за стену, где и держаться-то не за что - и соскальзывают с ветхой панели, обитой старым штофом с рисунком из цветов. А он смотрит на эти бессильные пальцы, как заворожённый, не в состоянии оторваться.
   Он не сказал ей ничего такого, что... И тут Эдвард вспоминает, о чём говорил этот ублюдочный Картер, а также всё, что он знает об этой женщине. Винс. Винсент Близзард, троюродный брат лорда Бертрама Фэрли. Её муж. Эдвард прокручивает в голове то, чему только что был свидетелем. Он в состоянии произвести простейшие вычисления и понять, что отказ присягнуть на верность этому новому хозяину, видимо, равносилен самоубийству. Кто же тогда этот новый сюзерен? Полукровка? Вообще человек? А может, здесь скрывается что-то ещё, ведь Эдвард никогда не был силён в политических играх?
   Так проходит час. В комнате стоит ничем не нарушаемая тишина, даже тиканья часов не слыхать. Эдвард уже передумал обо всём, о чём мог, и теперь просто лежит, глядя на дверь. Он и сам не знает, кого или что он ждёт.
   В коридоре раздаются шаги. Дверь открывается, и в комнату входят Бертрам Фэрли и Лена Легран, между ними бессильно обмякло тело Близзард. Они не столько ведут, сколько несут её. Платье волочится по полу, собирая пыль и паутину, Эдварду даже кажется, что они вот-вот наступят ей на подол и разорвут юбку. Бертрам бросает на Эдварда мрачный взгляд, они укладывают Близзард на кровать и молча выходят. Легран на прощанье осторожно касается её волос, поправляя упавшую на лицо прядь, оглядывается на Эдварда - он при этом даже забывает ответить ей взором, полным ненависти, - а потом дверь захлопывается и снова наступает тишина.
   Она бледна, как полотно. На лице следы крови - видно, что кровь текла изо рта и из носа. Эдвард прислушивается. Дыхания почти не слышно, так что он даже думает сначала, что Близзард мертва, но всё же убеждается, что это не так. Болевой шок, додумывается он, наконец. Наказание.
   Что такого она могла сделать, чтобы заслужить кару от своего патрона?! Эдвард теряется в догадках. И тут его словно бьют кулаком по голове: она осмелилась просить за Винсента. Хотя, скорее всего, заранее знала, какой ответ её ждёт.
   Ядвига Близзард. Убивающая иногда просто так, не задумываясь, что и не удивительно для наследницы старинного вырождающегося рода, вконец развращённого властью и вседозволенностью. И вот она идёт и добровольно подставляется под заведомое истязание?!
   Эдвард ничего не понимает. В его сознании что-то не состыкуется. А, быть может, он что-то себе напридумывал?
   В это время он замечает, что она чуть шевельнулась. "Или показалось?" - думает Эдвард с ужасом. Превозмогая слабость и боль во всём теле, он медленно поднимается и преодолевает расстояние до её кровати. Чем ближе он её видит, тем страшнее ему становится.
   Вдруг Близзард начинает хрипеть, и Эдварду слышится какое-то бульканье. Она чуть приоткрывает глаза, закашливается, орошая подушку красными брызгами, и Эдвард догадывается, что у неё в горле скопилась кровь.
   - Воды дай, - еле слышно говорит Близзард, и он понимает, что она его видит.
   Эдвард прилагает все усилия, чтобы управлять непослушным телом, но берёт-таки хрустальный бокал с водой и подносит к её губам. Близзард не в состоянии поднять голову, и вода льётся наполовину мимо, уже смешанная с кровью. Тогда он медленно подводит вторую руку под её затылок и помогает сделать пару глотков.
   - Спасибо, - шепчет Близзард.
   Рука Эдварда ещё хранит тепло её кожи и волос. И следы её крови.
   - Что вы сказали ему? - не выдерживает он.
   Близзард молча смотрит куда-то в пространство из-под полуопущенных ресниц; Эдвард уже думает, что не получит ответа, как она говорит:
   - Предложила свою жизнь взамен, - и замолкает.
   Значит, его догадка была верна.
   - Но он не взял её, - тихо заканчивает Близзард и отворачивается.
  
  
   Два дня проходят сравнительно спокойно. Утром приходит Картер, осматривает меня и снова даёт выпить полный пузырёк какого-то снадобья, на сей раз другого, но не менее мерзкого. По его лицу ничего нельзя понять, оно непроницаемо, словно маска. Скоро ли я буду дееспособна, нет ли - всё приходится спрашивать. Картер задумчиво косится на Монфора.
   - Ну... - тянет он, - с болевым воздействием такой силы я ещё, пожалуй, не сталкивался. К счастью. Надеюсь, что и столкнусь как можно позже, - саркастически добавляет он.
   Я вижу, как Монфор настораживается. Судя по всему, он тоже не сталкивался. И не хотел бы. Видимо, поначалу у меня отказали руки, и, хочешь-не хочешь, пришлось прибегнуть к его помощи. Интересно, какие эмоции он испытывает, приближаясь ко мне? К беглой каторжнице, убийце, которая ничем не отличается от Лены Легран, отправившей к праотцам его Семью, - с долей сарказма думаю я о себе и Монфоре. А ведь в тот день, когда меня допрашивали в загаженном кабинете Сектора, он бледнел от одного вида "волчьего крюка" на моей руке. Что же происходит, Эдвард, а? Может, это твоё хвалёное по человеческим меркам дворянское благородство? Наверное, не зря твоя фамилия произносится с приставкой "де", правда? Или нет, ведь твои демократичные родственники давно отказались от всяких приставок, как и от привилегий - как и от того, что наш мир и человечий всё же надо разделять на "мы" и "они"?
   - Я мог бы догадаться, что ты так поступишь, - говорит тем временем Картер, обозревая меня, словно научный экспонат или результат своих дурацких опытов. - Рассчитывал только на то, что ты пока не сможешь встать. Как вижу, я ошибся.
   Картеру по большей части плевать и на меня, и на все писаные и неписаные традиции - он всегда ведёт свою игру. И, соответственно, оценивает всё по собственной шкале.
   - Возможно, Бертрам не сегодня-завтра будет выглядеть так же, как ты, - добавляет он, и, видя, что я жду продолжения, объясняет: - Супруга ушла от него. Уехала из страны вообще, как и Винс. Ты ведь знаешь, что это значит.
   Понятно. Значит, я не единственная.
   - А Анри? - спрашиваю я.
   - Анри здесь, - отвечает Гаспар.
   Монфор непонимающе глядит на нас. Видно, что он прислушивается, стараясь не упустить ни слова, но ему не удаётся не терять нить разговора. Картер тоже замечает это.
   - Монфор, вы же из Семьи, где слыхом не слыхивали о полукровках и смешанных браках, - спокойно говорит он ему. - Вам должна быть знакома тема нашей беседы.
   - Какая тема, доктор Картер? - по привычке говорит стажёр, и тут же заливается краской, словно он в школе на уроке и не выучил того, что задал учитель.
   Картера многие до сих пор называют доктором - он сведущ в лекарствах и снадобьях, к нему обращаются за советом, если заболел ребёнок или когда самая важная в жизни проблема - какое притирание или крем предпочесть. Говорят, он даже умеет варить приворотное зелье, но досужие болтуны могут сколько угодно чесать свои языки. Короче говоря, к нему обращаются по любому поводу, если таковой обнаруживается. А, как показывает жизнь, повод обратиться к специалисту такого рода находится постоянно.
   - Семья, - просто отвечает Гаспар. - Семейные ценности. Разве вы бы не подставили собственную голову за любого из членов вашей Семьи? Разве не отдали бы за них свою жизнь, представься вам такая возможность?
   - Ну... это другое дело, - помолчав, говорит Монфор.
   - То есть вы проводите границу: мы - плохие, вы - хорошие, так, мистер Монфор? Как на шахматной доске - имеются чёрные и белые, - и ничего кроме? - в лоб спрашивает Картер. - И прошу вас, не расценивайте мой вопрос, как насмешку. Да, тут вы гость или пленник - считайте, как хотите, - но я отнюдь не собираюсь ставить на вас жуткие эксперименты, посему можете изъясняться свободно.
   - Просто... я бы не хотел говорить об этом, - произносит Эдвард, косясь на меня.
   - Что ж, мудро, - констатирует Гаспар. - Это обнадёживает.
   Картер знает всех нас, начиная с рождения. Кроме того, он знает все сплетни, слухи, а также то, что из них на самом деле враньё, а что нет. Некоторые говорят, что он знает вообще всё на свете. Сомневаюсь насчёт всего, но что большую часть - полагаю, да.
   Мальчишка побоялся задеть меня этим. Посчитал бестактностью напомнить о том, что случилось. Я видела, как он смотрит на меня с тех пор. Сначала откровенное непонимание, а потом - целая гамма чувств, за которыми я не успеваю следить. И я решаю выяснить это.
   - Так чему ты так удивился, Монфор? - спрашиваю я, когда Картер уходит. Он молчит. - Ты думаешь, если у меня на плече выжжено утгардское клеймо, которое должно было опозорить меня на всю жизнь, то это что-то меняет, и для меня не важна моя Семья?
   - Не в этом дело, - теряется он.
   - А в чём тогда?
   - Я не думал, что вы можете любить, - говорит он прямо.
   - Слово "семья" равнозначно слову "любовь", - отвечаю я. - В самом широком понимании. Или ты думал, что я должна любить себя, бриллианты, конфеты и прочую чушь - и всё это называть словом "любовь"? Семейные ценности - один из основных приоритетов, ты должен это знать. Ведь ты же не родился в подворотне или хлеву, как грязный полукровка, забывший о своих корнях. Мы, в отличие от них, ветвь на древе. У нас, в отличие от них, есть кодекс чести, и наше слово всегда стоит дороже жизни.
   - Но... тогда я не понимаю, как это состыкуется? Вас подвергли изощрённой пытке, такой, что лежите, и вид у вас - будто под поезд попали. Ваш муж... - он осекается.
   - Договаривай, Эдвард, - мягко говорю я.
   - ...возможно, будет убит... Я не хотел этого говорить, - видно, что он чувствует себя так, словно это уже произошло, и именно он принёс мне дурные вести. - Вы же сами попросили...
   - И что?
   - Тогда почему так? Почему вы признаёте над собой кого-то... такого? - уточняет он.
   И я начинаю рассказывать. Про ледяное Межзеркалье, и что ты чувствуешь, когда понимаешь, что позор - уже одно то, что к тебе посмели прикоснуться полукровые выблядки. Когда впереди - только этот позор и мысль о том, что ты лучше умрёшь, но не подчинишься членам Внутреннего Круга, Семьи которых и вполовину не так знатны, как твоя. Потому что ты любишь свой мир таким, какой он есть и не хочешь в нём хоть что-то менять. Ты воспитана в традициях, которым не одна тысяча лет и в этих же традициях хочешь воспитать своих потомков, прежде всего по той причине, что тебе это нравится. Есть "мы", и есть "они". И ты раздираешь себе руку ногтями в тщетной попытке вернуть прошлое и ночами беззвучно плачешь от бессильной ярости. И, конечно, когда появляется могущественный и достаточно влиятельный человек твоего круга, предлагающий власть и месть, ты соглашаешься на что угодно, произнося слова Клятвы, лишающей тебя права принадлежать себе до конца жизни, но дающей надежду на отмщение.
   - Хозяин никогда не наказывает никого не по делу, - объясняю я. - Это предложение, от которого нельзя отказаться. Винс примет смерть за отказ присягнуть на верность. Пойми - сознательно примет, предпочтя не изменять своим принципам. Я получила наказание за дерзость, к которой меня заставила прибегнуть честь Семьи и эти самые семейные ценности. Всё не просто так. Чтоб ты знал.
   Монфор молчит. Я и сама еле-еле произнесла такую длинную речь, даже шёпотом говорить мне тяжело. С такой силой не накрывало давно. Даже в самые худшие времена, когда на допросах меня хлестали по щекам, а я всё равно соскальзывала в ледяную бездну беспамятства, и тогда кто-то долго отливал меня водой.
   Я не могу поднять руку даже на дюйм. Можно сказать, вообще не чувствую собственного тела. Ничего, я прорвусь, я выдержу, пройдёт и это, как всё проходит в этом мире и исчезает бесследно. Вчера был плохой день, зато завтра наступит хороший, так говорил мой дедушка. Я почти всю сознательную жизнь существую в ожидании этого завтра. Выплёвывая выбитые зубы и наспех залечивая шрамы. Падая и упрямо поднимаясь. Засыпая без надежды проснуться живой и свободной, и всё-таки просыпаясь такой. Завтра, я дождусь тебя. Своими руками схвачу за хвост и больше не выпущу. Взор мой застывает на колеблющемся пламени свечи, которое искажается, видоизменяется, превращается во что-то... в кого-то... И вот проваливаюсь, наконец, в короткий сон, и просыпаюсь от чьего-то крика.
   Я открываю глаза и вижу Монфора, который трогает меня за руку.
   - Что? - шепчу я.
   - Вам снился кошмар, - отвечает он. - Вы так кричали. Вам плохо?
   Что за бред?! Я никогда не кричу, потому что мне не может присниться ничего до такой степени страшного. Честно говоря, я вообще не могу представить себе такую вещь.
   Монфор даёт мне напиться. За окном глухая ночь, и только ветер хлопает перекошенными ставнями Кинг-Голд-Хаус. На столике стоит единственная свеча, от её мечущегося пламени по стенам прыгают тени неведомых существ, словно вырвавшихся из ночного кошмара. Каково тебе здесь, Эдвард? Это - мой дом, мой и мне подобных людей, которые стоят по ту сторону всего - закона, общества, морали. Мне хорошо рядом с ними и с существами из кошмаров, потому что они - это часть меня. И какой бы ветхой развалиной этот особняк не был, он хорош уже тем, что здесь я дома, как нигде больше. А вот ты - в чужом мире, среди врагов. И ты не знаешь, чего ожидать: смерти ли, пытки, дурных ли сновидений. И что из этого хуже? Ты почти ничего ещё не видел в жизни, и в чём-то я тебе завидую.
   И тут Монфор начинает рассказывать. Скорее, из-за страха, что ему снова придётся возвращаться и вырывать меня из объятий дурного сна. Что-то про школу, про Джеймса - о, Создатель! - Райта, про кого-то ещё. Истории, похожие на сказки: про оборотней с одуванчикового поля, про упавшую звезду, которая мечтала быть кометой, про принцессу и тролля... Тени на стене искажаются, плывут, и в полубреду болевого шока и застарелой тюремной болезни я вижу то звезду с длинным хвостом, похожим на развевающуюся вуаль, то принцессу с прялкой. Лежу, не шевелясь, и боюсь нечаянно закашляться и спугнуть волшебные тени. И ещё не могу понять: что человек, так явно, так полно, без остатка принадлежащий нашему миру, делает на другой стороне? Не понимает, что когда-нибудь полукровки откроют наше сообщество людям и всего этого не станет - или просто боится жить в соответствии со своей природой?
   - ...И тут, ты представляешь... - Монфор осекается. Осекается, потому что, увлёкшись, назвал меня на "ты".
   - Извините, - смущённо говорит он.
   - Оставь, - одними губами произношу я, - пусть будет так.
   Монфор не отвечает. Идёт к своей кровати и ложится. Чистоплюй хренов! Я словно вижу его насквозь. Он не может, не хочет быть накоротке со мной, убийцей-"чистильщицей".
   "Скоро ты станешь таким же. Или умрёшь", - думаю я и с этим засыпаю.
  
  
   Утром, сразу после Картера, заглядывает Берти Фэрли. Мрачно смотрит на меня, а потом подходит и садится рядом. Он не говорит ни слова, просто сидит и молчит, глядя в одну точку. Потом целует меня в лоб, по-родственному, и идёт к выходу. Как будто на дуэль собрался, - мелькает мысль. Есть только одно объяснение: он отправился к хозяину.
   И после полудня я вижу, наконец, как двери открываются, и появляется Лена. Я на расстоянии нескольких метров, как зверь, чую, что от неё пахнет коктейлем из крови, смерти и ночного ветра.
   - Близзард, - она улыбается с безуминкой в глазах.
   - Легран, - у меня тоже хватает сил на улыбку, тем более что я действительно соскучилась.
   - Как Анри? - спрашиваю я о её супруге.
   - Нормально, - она сама лаконичность.
   - Наклонись, - прошу я, с жадностью вдыхая принесённые ею запахи.
   Она усмехается и невесомо целует меня в лоб. И тогда я чувствую - о, Создатель! - чувствую всё это: боль в воздухе, кровавые пятна на дорогих перчатках - она снимает их и бросает на мёрзлую землю; аромат смерти и кровь, растопившую снег на промёрзшей земле - она вдыхает пар, который поднимается от талой прогалины, пропитанной грязной кровью человечьих скотов...
   Что это? Ментальная связь двух одинаково безумных людей? Или не людей, а волков одной стаи, которые связаны не только с вожаком, но и друг с другом?
   Её пальцы гладят моё лицо - холодные тонкие пальцы, такие, какими я впервые узнала их в крепости Утгард. Она садится совсем близко, и её глаза оказываются рядом.
   - Грязные подонки. Деревенский сброд. Неплохой сброс напряжения, а? - цинично говорит она.
   Эту сцену прерывает сдержанный вскрик. Мы забыли, что в комнате ещё есть Монфор. Учившийся, но, видимо, так и недоучившийся пока студент, пребывающий в каком-то перпендикулярном измерении. Он смотрит на Лену с ужасом и ненавистью. Да и как бы ещё он мог на неё смотреть, думая о Симоне и Элис, и своей сестре Лиззи, и дяде Ульрихе и о ещё, верно, куче родственников?
   Симон и Элис! О, да! Лучшие из лучших, элитный отряд Сектора. По сути, такие же убийцы, как и мы, лишь находящиеся с другой стороны решётки. Но только Монфор об этом не знает. Или знает частично. Его представление о родителях сформировано искусственно, он не мог видеть того, что было на самом деле. Если только не догадался. Но, тем не менее, по законам кодекса чести он имеет право ненавидеть Легран, так же, как и мстить.
   - Вы... нелюди, - тихо говорит он.
   - Симон и Элис... - начинает было Лена.
   - Оставьте их! - выкрикивает Монфор. - Я не о том! Просто какие-то люди! КАКИЕ-ТО! Что они вам сделали?
   - Какие-то - ничего. Только то, что они родились людьми. Погаными выродками, - уточняет Лена. - Оставь, Близзард! Дай-ка я объясню! - останавливает она меня. - Ведь это не ты видел, как горит усадьба твоего деда, да, Эдвард? И не твою бабку забивают камнями, подловив ненароком. Ведь это не твоя прабабка горит на костре, застреленная серебряной пулей - всего лишь для гарантии, Эдвард, не думаю, что у человечьего сброда настолько много серебра. И не твой отец пойман и проткнут осиновым колом на пожарище фамильного поместья. Ты всю жизнь живёшь в Британии, в НАШЕЙ Британии, и ты понятия не имеешь, что творится, и что творилось за её пределами, когда тебя ещё и на свете не было! А потом это не тебя клеймят - за убийство, которое и убийством-то назвать нельзя, ведь не говорят же так о раздавленном таракане. И не тебя ссылают в пустоту, где, кроме льда, ничего больше нет, даже времени, и потому там пропадает душа, вместе с проклятым теплом - постепенно, незаметно, но пропадает, чёрт подери! И вот появляется некто: сильный, влиятельный, из привычной для нас, чёрт подери, среды родовой знати - и этот некто считает, что необходима грань между нашими мирами, что не надо кидаться, очертя голову, перенимать от людей и полукровок их дурацкие нововведения и подчиниться которому - честь, а не обязанность. А потом доблестные Симон и Элис выбивают зубы и ломают кости всем, кто считает так же. А потом появляешься ты и осуждаешь меня за то, что я пытала тех, кто пытал меня; и её - за то, что она получает удовольствие от смерти существ, убивших её Семью. И убивающих всех нас на протяжении веков.
   В комнате повисает тишина. Лена переводит дух. Она очень кратко, но точно обрисовала историю моей Семьи. У самой у неё было что-то похожее. Истории всех Семей имеют подобные эпизоды, хотя бы раз в несколько поколений. Не потому, что мы поголовно глупцы, а потому, что люди, как ни крути, всё-таки периодически умнеют. Именно поэтому мы считаем честью присягу хозяину. По сути, мы служим не человеку, а силе и идее.
   В комнату, стараясь быть незаметным, пробирается карлик и с поклоном забирает чайную посуду.
   - Знаешь, Монфор, он тоже хочет жить, - с насмешкой говорит Лена, показывая на подменыша. - Тут он раб, а там - труп. И он отнюдь не желает сгореть в печке, посаженный крестьянами на уголья или на раскалённый противень - в качестве проверки для фейри.
   Монфор молчит.
   - Ты имеешь право мстить мне, - говорит ему Лена. - Почту за честь сойтись с тобой в поединке. Выбери место, время, и с кем ты хочешь драться - со мной или Анри.
   Лена целует меня в щёку и, кивнув, быстро выходит.
   В комнате тишина.
   Я опять одна. Дедушка, отец... Винсент, дорогой... Наверное, хорошо, что у нас нет детей. Нам было не до них. Что стало бы с ними? Тайные подвалы чужих домов - вместо родового имения, копия приговора Внутреннего Круга, хранящаяся между страниц школьного учебника - вместе с фотографией из газеты, косые взгляды безродной швали отовсюду, куда ни кинь?
   Я лежу и смотрю в потолок. Паутина в углах чуть колышется от сквозняка. Чужой потолок чужого запущенного дома. Дедушка, милый, знали ли вы, что много лет спустя ваша Ядзя будет обретаться здесь, а не в пропитанных силой веков старинных комнатах усадьбы, и что самой усадьбы уже не будет? Вы научили меня всему, что я умею. Властвовать и подчиняться. И вы одобрили бы то, как я живу. Вы порадовались бы, если бы могли видеть, как я не издала ни звука, когда раскалённое докрасна тавро палача коснулось моей кожи.
   Чёртово Межзеркалье. "Приговаривается к пожизненному заключению". Я вспоминаю тяжесть цепей в суде и то, как они врезаются мне в руки, множество лиц, слившихся в одно, гул голосов, переходящий в рёв шторма под стенами крепости Утгард. Вы гордились бы мной, дедушка. Я верну то, что должна. Я сделаю всё, чтобы стать прежней и засыпать в СВОЕЙ комнате, под присмотром СВОЕЙ выдрессированной горничной, как когда-то засыпала под присмотром кормилицы в накрахмаленном чепце, не рискуя в любую секунду попасть в схлопывающуюся парализующую ловушку, расставленную для меня каким-нибудь недоношенным "покойником"-полукровкой. И я буду идти до конца.
   Тёмные ели парковой аллеи. Маленькая вересковая пустошь между скалистых утёсов. Проклятые хлопья снега, беззвучно покрывающие руины усадьбы. С тех пор я ненавижу снег. Рухнувшая опёка владетеля и кровь тех свиней, которые пришли покопаться в едва остывших угольях. Вы хорошо учили меня, дедушка, и эти свиньи нашли лишь свою смерть, когда я утопила их в собственном поганом дерьме. И буду топить, пока жива.
   Я смотрю на стажёра. Ему не понять. Быть может, только пока не понять.
  
  
   Эдвард потерянно сидит и смотрит в окно. Конечно, он ненавидит Лену Легран. Всю жизнь ненавидел. Он вспоминает, что почувствовал, когда в пансионе увидел в утренней газете её портрет - она тогда была признана виновной и осуждена на пожизненную ссылку в Межзеркалье. И, тем не менее, в чём-то она права. И она готова принять его вызов, если он потребует... как это говорится... сатисфакции. Что ж, так и будет.
   И вдруг Эдвард спохватывается. Он вспоминает, где находится и что происходит. В самом деле, они ведь не на Трафальгар-сквер встретились и не у кого-нибудь в гостях. Кругом враги. Может быть, это ловушка или предлог... - Эдвард сам себя обрывает. Он хочет додумать: "чтобы меня убить", но понимает, что это глупо. Хотели бы - убили бы давным-давно.
   Эдвард не дурак и догадывается, что он им зачем-то нужен. Но вот зачем? Если бы он был, например, своим другом Джеймсом Райтом, то было бы ясно, что его просто хотят перетянуть на другую сторону. К слову сказать, когда-то, до войны, Джеймс ненавидел, когда с ним заговаривали на тему пастухов, волков, стяга из звериной шкуры и прочего, не веря в "эти байки" ни на йоту. Ещё бы: заполучить Райта было бы не шуткой. Тем более что всё это оказалось правдой - так мало ли, на что ещё способен человек с такой судьбой? Не говоря уже о том, что глава Сектора - не рядовая фигура. Но какую ценность представляет именно он, Эдвард Монфор, он не понимает. Обладающий весьма и весьма посредственными способностями младший стажёр Сектора, который иной раз и шагу ступить не может, чтобы не напортачить - зачем он этому новому хозяину, кем бы тот ни был?
   Эдвард задумывается. Сколько он не перебирает - видит только недостатки, а не достоинства. Ну, если не считать, конечно, того, что в его семье всё-таки не было полукровок, как бы хорошо к ним не относились. И то, что его фамилия, как ни крути, произносится всё-таки "де Монфор" а не просто "Монфор" и восходит к Меровингам. Но, сколько Эдвард себя помнит, в его жизни это не играло никакой роли. Возможно, учись он в какой-нибудь крутой закрытой школе, всё было бы иначе. Эдвард усмехается. Он - и в крутой школе, особенно с их доходом! Нелепица, да и только! К тому же с его характером он бы там и недели не протянул.
   Эдвард вспоминает о родителях, и внутри у него, где-то глубоко-глубоко, начинает ворочаться червячок сомнения.
   Этот червячок появился тогда, когда Эдвард закончил свою обычную, ничем не примечательную школу и пришёл в Сектор. Он встречался со многими людьми и замечал иногда, что некоторые как-то странно смотрят на него, а некоторые так и вовсе откровенно мрачнеют, узнав его фамилию. Если бы все эти люди были преступниками, он бы не удивился. Но многие из них работали в самом Секторе, многие в канцелярии Круга, некоторые были просто добропорядочными гражданами, и червячок всё рос и рос и периодически просыпался, напоминая о себе. А потом Эдвард узнал кое-какие подробности о жизни Симона и Элис Монфор, точнее, об их работе, и понял с совершенной ясностью: он не хочет быть таким, каким его всегда мечтала видеть тётя, уронив вязание на колени и вытирая текущие из-под очков слёзы. Он не хочет быть похожим на своего отца.
   Тогда ему стало страшно. Он никому ничего не сказал и первый раз в жизни напился до беспамятства. Потом, обругав себя слабаком и безвольным негодяем, он загнал эту мысль как можно глубже на задворки подсознания. И вот сейчас она выползла снова, разбуженная резкими словами Лены Легран.
   Конечно, были и люди, для которых Симон и Элис являлись героями. Одним из них был мистер Дориш.
   Но беда в том, что Эдвард не хотел быть похожим и на мистера Дориша.
   И ещё он не хотел, чтобы Дориш, он сам, или кто-то ещё когда-нибудь сделали что-нибудь, похожее на то, что он уже видел, Ядвиге Близзард.
  
  
   Новый сюзерен стоит перед окном и смотрит на летящий снег - белые хлопья кружат, верно, надо всей Британией, которая совсем скоро будет у его ног. Дверь только что закрылась за Леной Легран, и он обдумывает то, что она рассказала ему о Монфоре.
   Неспроста так сложились звёзды, что первым ближе к нему оказался именно он. Значит, всё-таки неспроста. Ну, что ж, тогда и будем начинать с него.
   Что там предложила ему Легран? Принять его вызов? Хорошо, так тому и быть.
   Монфор очутился тут по чистой случайности. Как всегда, стечение обстоятельств, ведущих к неожиданному итогу. К тому же он чуть не потерял двух своих людей.
   Новый хозяин усмехается. Не так давно он и представить не мог, что будет говорить о "чистильщиках" "свои люди". До тех пор, пока сила не проснулась и не начала сама диктовать условия игры. И тогда стало понятно, что попросту глупо не воспользоваться теми, кто обязал себя подчиняться этой силе до смерти. И кто станет подчиняться с удовольствием, с улыбкой на устах выполняя его волю, не боясь запачкать руки в крови и дерьме.
   Поместья вернутся к законным владельцам, золото окажется в руках тех, кто привык к тяжести набитых кошельков.
   Близзард нужна ему. Так же, как и Легран, и все остальные. Опытные исполнители с большим потенциалом, развращённые властью и вседозволенностью - и одновременно преданные слуги, знающие своё место - место цепных псов у калитки. Костяк будущего государства. Лучшие представители родовой знати. Они ему необходимы.
   Так же, как и Монфор. И он знает про него кое-что ещё, чего не знает никто. Они всегда праздновали день рождения в один день - это было известно всем. Но то, что Монфор родился в ту же самую ночь лунного затмения - известно только ему. Неведомо, в тот момент луна уже вошла в тень земли, или наоборот вышла оттуда, да и какая разница? Он лучше перестрахуется, чтобы не попасть впросак и не оказаться в некое время "Икс" в таком же дурацком положении, как и тот, кого убил он сам - и на этом закончилась, наконец, проклятая война. Поэтому одним слугой придётся пожертвовать. Только так он удержит Монфора. Анри Легран вне закона, но об этом подумал бы кто угодно, только не Монфор - для того Анри такой же человек, как и все, из плоти и крови. Вот этой-то кровью он и будет связан.
   Так думает новый хозяин, и на его лице появляется удовлетворённая улыбка.
   Британия ещё не знает, что пришёл новый владыка. Всего-навсего пара тысяч человек - казалось бы, малость, - но это его Британия, и скоро она станет покорно есть из его рук, даже не заметив, когда это началось.
   "Что ж, ты сама сказала это, Лена, - мысленно говорит он. - Ты сама определила дальнейшую судьбу".
   ...Всегда надо думать о каждом слове, даже не произнесённом вслух...
  
  Глава 7
  
   Утром вместо Картера к нам заявляется Анри.
   - Привет, Близзард! - говорит он мне и, остановившись перед Монфором, коротко кивает.
   - Мистер Монфор, - официально говорит он. - Я здесь для того, чтобы ответить на ваше требование сатисфакции согласно закону чести. Если вы в силу объективных причин, то есть вашего нездоровья, о чём нам всем доподлинно известно, временно не можете драться, то назначьте день, который был бы вам удобен.
   - Я готов, - быстро отвечает Монфор.
   Ничего-то он не готов. Он и передвигается-то не совсем свободно, слишком уж мало времени прошло с того рокового дня.
   Я заметила, что вчера он весь день молчал и всё думал о чём-то. Видимо, как раз об этом. И что-то решил. Поэтому так быстро и ответил: ответ уже был наготове.
   Не представляю, как он будет драться. В таком состоянии трудно сконцентрироваться. Что ж, пусть попробует. Возможно, всё это - часть какого-то плана, ведь не только же по своей воле, не поговорив с хозяином, Анри пришёл сюда.
   Я не произношу ни слова. Думать - отнюдь не моё дело. Монфор одевается, и они выходят.
   На улице сияющий солнечный день. Превозмогая слабость, я подхожу к окну, чтобы узнать, не на лужайке ли перед окнами Кинг-Голд-Хаус состоится дуэль.
   Чутьё меня не подводит. Я вижу две тёмные фигуры, выходящие прямо под окна. Они о чём-то переговариваются, расходятся в разные стороны, а потом разворачиваются лицом друг к другу и застывают.
   А ведь Лена права, он умеет брать себя в руки. В движениях Монфора уже нет той детской неуклюжести, свойственной полноватым людям; они приобрели уверенность и какую-то кошачью грацию.
   Дуэль начинается. У Монфора невыгодная позиция. Солнце прямо напротив него, и сегодня светит почему-то особенно ярко для зимы; оно рассеивает внимание. Поэтому неудивительно, что очень скоро он теряет концентрацию и падает, мгновенно попав под власть сознания Анри. Тут же его тело начинают сотрясать судороги боли. Теперь Анри будет изматывать Монфора до конца, пока последняя искра рассудка - если не жизни - не покинет тело. И тогда сын Симона и Элис, вполне возможно, составит им компанию на ближайшем кладбище, проиграв поединок разумов.
   Анри подходит чуть ближе. Он наслаждается, видя, как противник, будто рыба, брошенная на раскалённую сковородку, бьётся на покрытой инеем земле.
   И в этот момент происходит невероятное. Монфор каким-то чудом изворачивается, и Анри на мгновение утрачивает контроль. Но этого мгновения достаточно; Легран падает и на заледеневшую землю летят красные брызги. Анри пытается зажать руками горло, откуда толчками выбрасывается кровь, потом вздрагивает и затихает.
   - Я сама подписала ему смертный приговор, Близзард, - раздаётся позади меня тихий голос.
   - Легран, - я оборачиваюсь. Она стоит сзади меня. Без сомнения, тоже видела всё, что происходит под окнами.
   - Всегда надо думать о том, что говоришь, - продолжает Лена. - О каждом чёртовом слове, чуть ли не о каждой чёртовой букве. А мы с тобой этого не делаем. Нами владеют эмоции. Уж мне ли было не знать силу слов?
   "Мальчишка, - думаю я. - Всего-навсего мальчишка, решивший поиграть в сыщика. И вот теперь, дорогой мой, тебе пришлось убить, чтоб не умереть самому, - а потом, когда-нибудь, ты почувствуешь, как это приятно. Учись, студент..."
   Я смотрю на лужайку. Оба соперника лежат. Вокруг Анри расползается алое пятно, которое чуть парит в холодном воздухе. Монфор тоже не шевелится, непонятно, в сознании он или нет: верно, произошедшее - это последнее, что он сделал, быть может, даже не совсем осознанно. К ним почему-то никто не идёт. Приказ хозяина, - догадываюсь я.
   Лена подходит сзади и обнимает меня. Я одной рукой прижимаю её щёку к своей, так мы и стоим, продолжая глядеть в окно.
   - Теперь он связан кровью, ты поняла? - вдруг спрашивает она.
   И тут до меня доходит. Я не знаю, как так вышло, что стажёр взял верх, не знаю, вмешивался ли каким-то образом в ход дуэли хозяин, но результат достигнут. Монфор в отчаянной попытке выжить прибегнул к смертельно опасному внушению и заставил человека умереть. И только такой, как он, будет терзаться этим, не подумав, что Анри - государственный преступник вне закона. Для него это не имеет значения. Для него это - прежде всего человек. Человек, чья кровь теперь на его руках.
   Монфор слегка шевелится. Он поднимает голову и видит перед собой труп своего врага. Наверное, сейчас время превратилось в бесконечность для тебя, Эдвард Монфор, потому что ты застыл, как соляной столп, и не сводишь взгляда с тела Анри Леграна.
   - Приведи его сюда, Лена, - раздаётся тихий приказ. В дверях стоит хозяин и смотрит на нас.
   - Да, Милорд, - отвечает Лена. В глазах у неё ни слезинки. Хотя я точно знаю, что она чувствует. Это знает и хозяин, потому что, когда она проходит мимо, он останавливает её и пальцами невесомо прикасается к её лбу.
   - Милорд! - выдыхает она; лицо вспыхивает смесью восторга и страха.
   - Семья Легран будет щедро вознаграждена, Лена, - говорит он. - Поверь мне.
   Не сводя с него взгляда, она, как заворожённая, пятится к двери и выходит.
   - Всегда надо помнить о каждом слове. Даже не произнесённом вслух, - говорит мне мой Господин.
  
  
   ...Чёрное пламя болевой атаки, оказывается, пахнет грозой... фейерверк вспышек боли, затягивающий в бездну безумия... Всё это существует только в его голове, но Эдвард не знает, не понимает, не думает, он не в состоянии думать. И вот по какому-то наитию он видит крошечный перерыв между этими вспышками, собирает последние силы... - и перехватывает контроль. Выжить, любой ценой - ценой смерти того, кто напротив. Тело противника само разрывает кожу и мышцы, ни секунды не сомневаясь в правильности решения; сосуды распадаются, выпуская на волю миллионы крошечных кровяных шариков... А потом Эдвард проваливается в темноту.
   ...Свет бьёт ему в глаза, и глазам больно, хотя они закрыты. Кто зажёг здесь свет?
   Эдвард приходит в себя. Он лежит на заиндевевшей земле и слушает звенящую тишину. Надо же, и впрямь звенит, как хрустальный бокал или человеческие ветряные колокольчики - хотя, может быть, это сосульки или замёрзшие ветви кустарника? Он чуть смещает взгляд и видит какую-то тёмную кучу. Анри, - догадывается Эдвард. Он не шевелится, и под ним зловеще расплылось кровавое пятно. Эдвард поворачивается на живот и, постанывая, ползком добирается до тела соперника, чтобы оценить, насколько серьёзны повреждения. Добирается... и застывает. Серые упрямые глаза невидяще смотрят в небо, горло рассечено, будто кинжалом, и из раны ещё продолжает стекать тоненькая струйка крови. Анри мёртв. Кровь. Везде она, эта проклятая кровь. Сколько же её было, если вся одежда Леграна и земля под ним пропитались ею, как губка? В воздухе витает тяжёлый запах металла. Запах смерти?
   - Пойдём, Монфор, - говорит кто-то над ним. Он поднимает голову и видит Лену. По её лицу ничего нельзя понять. Что она сейчас сделает? Заставит его корчиться от терзающего тело невидимого огня, пока он не рехнётся? Или сразу убьёт? У Эдварда нет сил думать. В голове вместо мыслей какие-то обрывки.
   - Пойдём, - повторяет она, видя, что он не понимает.
   Эдвард покорно поднимается и, едва не падая от боли и слабости, идёт за ней. А перед глазами у него кровь - на земле, в воздухе - она мельчайшими каплями висит, словно туман. Много-много кровяных шариков - и память о затопляющей его разум красной волне, похожей на бархат...
   Войдя в комнату, он видит лицо Близзард. Суровое и жесткое, но одновременно непередаваемо женственное лицо, которое совсем не портят шрамы на левом виске...
   - Ты выиграл, - говорит она.
   Он смотрит на свои руки и видит, что они тоже испачканы кровью. Кровью Анри Леграна, убийцы и государственного преступника - уже только потому, что на его руке был "волчий крюк". Но Эдвард почему-то не чувствует удовлетворения. Кровью человека - вот что чувствует он.
   Между желанием мести и самой местью кому-то конкретному - пропасть, преодолеть которую можно только однажды...
   Эдвард подходит к кровати и ложится лицом вниз.
  
  
   В такой позе он лежит до вечера. Когда я вижу его лицо в следующий раз - передо мной словно бы другой человек. Черты заострились, стали резче, исчезла округлость щёк, словно он в один момент похудел на несколько фунтов и прибавил в возрасте несколько лет.
   - Ты всё сделал как нужно, - говорю я ему.
   Эдвард не отвечает. Сползает с кровати, по моей просьбе даёт мне воды и садится рядом.
   - Я не думал, что это... вот так, - вдруг говорит он. - Я не хотел.
   - Ты отомстил, и закончим на этом, - отрезаю я.
   - Смерть - это страшно, - сообщает он.
   Я не знаю. Я не помню, кто был у меня первый, кто второй, так давно это было. Хотя нет. Первого, кого ты отправил на тот свет, помнишь всегда - это происходит не просто так, отнюдь не из гнусной прихоти. Это необходимость. Но если продолжить дальше, то становится всё равно, не будешь же забивать себе голову всякой дрянью.
   Но сейчас не время говорить об этом. Поэтому я просто молчу: мне почему-то кажется дурным тоном, если я произнесу хоть слово. Не смотря на то, что я не вижу тут ровным счётом ничего страшного или отвратительного.
   Отвратительна супружеская измена. Страшно невыполнение приказа. А убийство... По приказу - рутина, как те дела, которые ты делаешь каждый день; без приказа - разнообразие. Из мести - долг, защищаясь - необходимость.
   Конечно, обыватель, шёпотом произнося слово "Межзеркалье", будет, как огня, бояться хоть на дюйм переступить черту - никому не хочется становиться отверженным, чьим именем пугают на ночь детей. И всё это превращается в норму морали. Перешагнуть моральные запреты очень тяжело, а кому-то практически невозможно. Но стоит совершить это первый раз, и в человеке что-то начинает меняться, а дальше катится, как под откос. Поначалу его может удерживать только страх перед законом, но чем дальше, тем больше он начинает получать от этого удовольствие. Трудно только стать убийцей. А быть им - уже легко. Учись, студент...
   Свечи гаснут, за окном ночь. Очередной перевал между сегодня и завтра, который надо преодолевать, стиснув зубы и надеясь на лучшее. На то, что по ту сторону тебя ждут райские кущи, а не бездонный омут тёмной воды. И я погружаюсь в пучину сна...
  "- Тебе не стоило приходить сюда, Близзард, - всплывает моё собственное недавнее воспоминание - словно очередной мираж пустоты. - Ты ведь знаешь, что будешь наказана.
   - Милорд, позвольте мне поговорить... позвольте молить о снисхождении... - он отдёргивает руку с чёрным перстнем, и я падаю на ковёр.
   - Мне нужны люди, чьи родовые знания, власть и связи поставлены на службу только мне. Отказавшийся принести Клятву верности умрёт. Это не обсуждается.
   - Нет, Милорд, подождите, - прошу я. Последнее, что я вижу - или мне просто кажется, что я её вижу - это вспышка чёрного пламени, и всё скрывает мрак..."
   Кто-то снова дёргает меня за руку... Эдвард! Я что, опять кричала?! Его взгляд подтверждает, что это так. Ощущаю, как по лицу течёт вода, а он держит в руках чашку. Значит, я снова дожила до того, что меня обливают водой!
   Вода попадает в рот, и я чувствую, что она солёная на вкус. И вдруг понимаю, что это - мои слёзы.
  
  
   Эдвард догадывается, что только что невольно слышал часть разговора между Ядвигой Близзард и её патроном. А потом она так кричит, что кровь застывает у него в жилах. Он словно чувствует её страдание, тем более что не далее как нынешним утром сам испытал на себе нечто подобное. Но он понимает, что болевой удар их хозяина и Анри Леграна - это всё-таки две разные вещи.
   Он опять смотрит на её тонкую руку, неподвижно лежащую на груди, на абрис её лица, на котором мерцают блики света от единственной свечи, и понимает, что ему хочется смотреть на неё. Яд-ви-га. Миссис Близзард... Нет, какая миссис? Панна Яд-ви-га с пахнущими вереском волосами...
   Эдвард вспоминает, в каком виде Близзард была - да фактически и есть до сих пор - после кары, которую она приняла по доброй воле, руководствуясь принципами, которые он только-только начинает понимать. Кем же должен быть этот неведомый хозяин, подвергший её столь изощрённой пытке?
   Эдвард вспоминает, что происходило на том допросе, и сердце его замирает. Она вставала, вся в крови, и смеялась им в лицо. А он должен был атаковать её разум болью - снова и снова...
   Эдвард опять с пугающей ясностью осознаёт, что не хочет, чтобы Дориш, их Милорд, или кто-то ещё делали это с Ядвигой Близзард. НЕ ХОЧЕТ.
   Она лежит и из-под полуопущенных век смотрит на него.
   - Вы во сне говорили всё, что ваш хозяин сказал вам перед тем, как... наказать вас, - Эдварду почему-то опять странно неприятно произносить последние слова.
   Она открывает глаза и молча поворачивает к нему голову...
  
  
   Он берёт мою руку и целует её. Несколько раз. Сначала запястье, потом пальцы, потом ладонь изнутри. Я не сопротивляюсь. Это приятно. Мне только немного удивительно, что он, такой, в общем-то, застенчивый и воспитанный молодой человек, решился сделать так именно теперь.
   - Это очень больно? - спрашивает неожиданно.
   - Что? - не понимаю я, и вдруг вижу, что он смотрит на моё плечо.
   - Очень, - жёстко говорю я. - Но показывать нельзя. Потому что это слабость.
   Эдвард встаёт и идёт к двери. Она против ожидания оказывается не заперта.
   - Мне надо поговорить с вашим хозяином. Вы не можете мне сказать, как его найти? - обращается он ко мне.
   Я дёргаю звонок, и вскоре в комнате появляется подменыш; на нём ночной колпак, в руке свечной огарок.
   - Миледи? - вопросительно тянет он, склонившись до пола. - Наверное, грог перед сном? При таком холодище, да сквозняках - верное средство, чтоб не простыть.
   - Проводи мистера Монфора к Милорду.
   - Да, миледи, - говорит челядинец. На его лице спектр чувств - от страха до обожания. - А если Милорд спит?
   - Всё равно, - решаю я.
   Видимо, это не идёт вразрез с правилами; челядинец часто кивает и семенит к выходу. Монфор следует за ним. Выражение его лица так знакомо. Оно мне о чём-то напоминает. Монфор похож на нас всех - потому что лицо его непроницаемо. Теперь он как нельзя больше похож на родовитого потомка древней Семьи, кем, собственно, и является. Он принял решение.
   - Одну я вас тут не оставлю, - вдруг твёрдо говорит Монфор, и дверь за ним захлопывается.
   Он вернётся уже одним из нас. И я со вздохом откидываюсь на подушки.
  
  
   Прислужник, переваливаясь с боку на бок, быстро идёт по длинным коридорам огромного полуразрушенного здания. Эдвард еле поспевает за ним.
   Он первый - и, судя по всему, последний раз в жизни принимает настолько серьёзное решение. Он надеется, что сможет поговорить с Милордом прежде, чем тот прикончит его на месте. А, может быть, и не прикончит, кто знает?
   Эдвард понимает, что не может больше быть с теми, с кем был, потому что сегодня он стал убийцей. Но не только в этом дело. Он осознаёт, что на той, бывшей стороне, находятся точно такие же убийцы, как и на этой. Он видел это собственными глазами. С тех пор, как "допрос с пристрастием" стал нормой, очень многие, и правые и виноватые, погибали от их руки. И если бы имя Ядвиги Близзард не было на слуху, если бы её фотография сразу же не появилась в утренней газете, она так же могла просто сгинуть без следа в подвалах Сектора.
   Так чем Милорд отличается от Внутреннего Круга? Только тем, что не прикрывается красивой ложью под лозунгом: всё, что делается, - делается во имя добра и равенства всех со всеми.
   Какое, к Создателю, добро и равенство, - мрачно думает Эдвард, созерцая впереди себя уродливую фигуру подменыша. Какое взаимопроникновение миров? Но это всё второе. Первое - это Ядвига Близзард.
   Карлик вводит его в полутёмную комнату, освещённую только пламенем горящего камина, и низко кланяется. Перед камином стоит кресло с высокой спинкой, в котором кто-то сидит, вытянув ноги к огню. Эдвард видит руку с чёрным перстнем, лежащую на подлокотнике.
   - Ну вот, наконец, ты и пришёл, - говорит кто-то таким знакомым голосом.
   Рука с кольцом делает повелительный жест, приказывая приблизиться, но Эдвард, подошедший и без того уже совсем близко, в изумлении пытается увидеть лицо человека в кресле.
   - Здравствуй, Монфор, - говорит тот. Отсвет пламени падает на его лицо, и Эдвард видит, что в кресле сидит Джеймс Райт.
   Они долго смотрят друг на друга. Эдвард встречается взглядом с вертикальными зрачками и уже не может отвести глаз. Его затягивает в бездну, которая открывается перед ним. И только одно слово не выветривается куда-то прочь, а бьётся в такт сердцу: Близзард - Близзард - Близзард...
   - Хорошо. Ты получишь её. Ты получишь ВСЁ. ЧТО. ЗАХОЧЕШЬ, - вдруг слышит он словно сквозь вату.
   Наконец проходит несколько мгновений, и наваждение исчезает. Райт отводит взгляд и снова смотрит на пляшущий в камине огонь. Эдвард чувствует поток, дарующий ощущение силы, вечности, власти, спокойствия... да много чего ещё, окутывающий его.
   - Да, Эдвард, - он получает ответ на невысказанный вопрос. - Так сложились звёзды. И Райт, и хозяин - теперь я. Пока хозяин только для этих людей, волей судеб оказавшихся по ту сторону закона, но скоро - и даже не сомневайся в этом - для всей нашей Британии. Признаешь ли ты меня как своего владыку?
   - Да, - тихо говорит Эдвард и сам не слышит своего голоса. Он задал бы Райту тысячу вопросов. Задал бы, если бы.
   - Ты понимаешь, что это - на всю жизнь? - слышит он второй вопрос. А в голове всё вертится: Близзард - Близзард - Близзард...
   - Я ведь сказал, что ты получишь её, - спокойно говорит Милорд, и Эдвард кивает.
   - И ты согласен разделить с ней её участь, какой бы она ни была? Участь беглой каторжницы с клеймом на руке?
   Эдвард сглатывает и снова кивает.
   - Подойди, - приказывает Милорд. - Полагаю, сейчас самое время ввести новое правило, которое вместе с силой слов Клятвы отрежет путь назад трусам и изменникам. Думаю, ты сам понимаешь, что необходимо уравнять в правах тебя и других людей, нашедших пристанище в этом доме. Надеюсь, ты не боишься боли?
   Сил у Эдварда хватает только на то, чтобы снова качнуть головой, на этот раз отрицательно. Но он, хоть убей, не понимает, при чём тут какое-то правило... или что там ещё? Не понимает до тех пор, пока Милорд не подходит к камину и не вынимает что-то из самого пекла, вздымая сноп искр, которые тут же улетают в дымоход. Что-то металлическое, докрасна раскалённое. Зачем он оставил прямо в пламени каминные щипцы?! Нет. Не щипцы.
   Попросту тавро. Такое же, какое касалось когда-то руки Близзард.
   - Ты не передумал? - насмешливо спрашивает его будущий хозяин. - Разделять участь гораздо сложнее на деле, чем на словах. Это достаточно болезненно, Монфор, уж тебе ли не знать, с твоей-то... работой?
   Какой, к чёрту, работой? Ах, да... Надо же, как странно - а ведь он всегда чувствовал, что это точно не его путь. А его путь, - какой он?
   - Твой путь - рядом с ней, - отвечает Милорд на невысказанный вопрос. - Или нет?
   - Да, - твёрдо говорит Эдвард.
   Он уже давно не слышит голоса разума, шепчущего о более чем десяти годах разницы в возрасте, о шраме, пересекающем левый глаз, об объявлениях, висящих на каждом столбе, где под её фотографией жирным шрифтом напечатана сумма вознаграждения - в десять тысяч монет золотом. О своей Семье, о своей работе, с которой придётся попрощаться. Обо всех тех людях и соплеменниках, кого ему наверняка случится убить, потому что с этого момента он перестанет принадлежать себе, и будет принадлежать только этому человеку с тавром в руках, когда-то бывшему его другом. Он думает только о НЕЙ, и ему уже всё равно, кем бы она ни была.
   - Да, рядом с ней, - ещё раз говорит Эдвард и прибавляет: - мой Господин.
   А потом закатывает рукав на левой руке и несмело протягивает её вперёд. Кожа белая, без единого пятнышка. Никогда, даже в самом страшном кошмаре не мог он себе представить, что здесь когда-нибудь будет выжжен ненавистный символ, которым клеймили тех, кто оправил на тот свет его родных, не посмотрев ни на что и не оглядываясь на палача.
   - Кошмары имеют свойство сбываться, - вслух отвечает на его мысли - мысли! - новый хозяин будущей новой Британии. - Придётся немного потерпеть, друг мой.
   Он вдавливает раскалённый докрасна металл в плоть. Руку, всё тело, и, верно, даже мозг Эдварда сковывает такая боль, что ему начинает казаться, что куда там болевому шоку или чему-то там ещё, - нет, его самого просто сунули в пылающий очаг и навалили сверху горящих поленьев. Он вспоминает те слова, которые говорила ему Близзард - это слабость... слабость... слабость, и стискивает зубы так, что кажется, они вот-вот раскрошатся. Перед глазами у него плывут разноцветные круги, и в ноздрях свербит от тошнотворного запаха горелой плоти, но краем глаза он видит, как на руке остаётся дымящийся отпечаток коричнево-чёрного клейма - "волчий крюк"...
  
  Часть вторая. "Очарованный замок"
  
  Глава 8
  
   - Хозяин!
   В дверь заглядывает испуганная мордочка девушки лет двадцати. Девушка жмурится и заранее группируется, готовясь отскочить, если вдруг в неё полетит какой-нибудь предмет.
   - Что, Долорес? - недовольно ворчит милорд Эдвард, но ничем не кидается. Девушка расслабляется и жалобно смотрит на него.
   - Леди Ядвига... не в духе, - шепчет она тихонько.
   - Иди, Долорес, - говорит милорд.
   Всё понятно. Надо бы пойти посмотреть.
   Он с сожалением захлопывает книгу и идёт в покои жены, освещая себе путь огоньком свечи. Старинные зеркала на стенах, в глубине которых спят предки, пробуждаются; предки морщатся, закрывают глаза рукой и что-то раздражённо бубнят.
   Пройдя через тёмную анфиладу комнат, милорд Эдвард Монфор, наместник округа Нью-Кастл, доходит до двери в комнаты супруги и останавливается. А надо ли вмешиваться, - думает он. Ядвигу уже не изменишь, хоть ты тресни. Что до того, кто сейчас корчится от боли на полу её комнаты, - так это всего лишь тот, кто корчится от боли на полу её комнаты.
   Девушка по имени Долорес опасливо идёт следом, держась на приличном расстоянии. Милорд добрый, но чем-нибудь тяжёлым кинуть может, - думает она. Если рассердится. Ну, тяжёлое - будь то ваза или книга - это всё-таки не когда тебе внушают что-то малоприятное. Да и последствий куда как меньше. Синяк поболит и пройдёт, а вот после болевого удара по-хорошему пару дней отлёживаться надо было бы. Было бы, если бы. Если бы было можно.
   Долорес вздыхает. Ей повезло так, как, наверное, мало кому везёт. Если только висельнику. Или утопленнику.
   Ещё пару лет назад она и знать не знала, что есть на свете подобные штуки, что рядом с ней бок о бок существует мир совершенно другой, где всяких чудес - удивляйся не хочу. Она была простой студенткой, которая вырвалась из деревни в город учиться на врача; по вечерам подрабатывала официанткой в одной кофейне на окраине Лондона, а по выходным ходила в кино и на вечеринки. Другой мир - это, конечно, круто, если бы не одно "но": оказалось, что добро побеждает зло только в сказках. В реальности, пусть даже и в другом мире, всё немного иначе.
   Жизнь самой Долорес рухнула в один момент - получилось так, что она не смогла больше платить за колледж. С детской мечтой пришлось расстаться (сама Долорес надеялась, что на время) и подумать о какой-нибудь более приличной работе на полный день.
   В газете в колонке вакансий ей попалось на глаза объявление о том, что требуется горничная в загородное поместье, с проживанием, при этом оклад предлагался такой, что Долорес пригляделась и ещё раз сосчитала число нулей. "Должно быть, ошибка", - подумала она тогда, набирая напечатанный в объявлении номер. Но ей ответили, что цифра та самая, указанная, и пригласили прийти на собеседование с работодателем.
   В роскошном номере отеля "Хилтон" её ждали две женщины. Одна из них, с длинными чёрными волосами с проседью, с тяжёлыми веками и пронизывающим взглядом, одетая в зелёное бархатное платье, стояла, облокотясь на спинку кресла, в котором сидела другая - с волосами посветлее, прищуренными серыми глазами и жёсткой усмешкой, одетая в чёрный шёлк. Её левую щёку и глаз пересекали несколько шрамов, как видно, давних.
   Они некоторое время смотрели на неё, а потом стали тихонько переговариваться между собой. Долорес уловила несколько слов, смысл которых она узнала только тогда, когда было уже поздно: ...человечья - она тогда подумала краем сознания, а почему не "человеческая"... опёка - опёка кого и кем?
   - Вас устраивает оплата? - вдруг спросила та, что в кресле. Долорес догадалась, что это и есть будущая хозяйка.
   - Да, мэм, - ответила она.
   - Леди Ядвига, - поправила её дама в кресле.
   - Да, леди Ядвига, - послушно повторила Долорес. - Более чем.
   - Наше поместье находится недалеко от Нью-Кастла. Вы будете всё время проводить на территории имения, не имея права покидать его, - сказала дама в кресле. Это могло бы показаться Долорес подозрительным, но... когда люди согласны платить эдакие деньги, они вправе потребовать и не такое.
   - Она подходит тебе, Близзард? - спросила тем временем вторая.
   - Да, Легран, - ответила та, что назвала себя леди Ядвига. - Довольно миленькая и послушная. А что?
   - Тогда какого чёрта мы сидим здесь и ведём светские беседы?
   - Ты, пожалуй, права, Легран! Человечий Лондон отвратителен.
   С этими словами обе они подошли к Долорес, и новоприобретённая хозяйка крепко взяла её за руку.
   - Не вздумай вырываться, - предупредила она, и, не успела Долорес даже пискнуть, толкнула её к зеркалу. Долорес испугалась, что сейчас она со всей силы ударится о стекло и то разлетится на осколки, как мир вокруг вдруг завертелся с сумасшедшей скоростью. Когда стальная хватка этой женщины разжалась, они были уже далеко от Лондона.
   Но это Долорес узнаёт уже потом. Для начала она больно ударяется коленками об пол - и это уже не "Хилтон", а совсем другое место. Её тошнит, и становится понятно, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Но не успевает Долорес приземлиться, как чувствует, будто влипла в смолу. Много-много смолы - она даже видит, что смола тёмная, почти коричневая, и на вкус - словно сургуч, которым запечатывают на почте посылки - один раз, в детстве, она лизнула такую печать языком, - такая та была красивая, блестящая, словно невиданная конфета. Потому вкус ей хорошо знаком; он был до того мерзкий, что потом она плевалась полдня. Но результат, так или иначе, сейчас один: она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Леди Ядвига нежно проводит пальцем по её щеке, а потом с силой бьёт по ней, будто проверяет на прочность, а перед ней и не человек вовсе, а фарфоровая кукла, а сама она думает, разобьётся та или нет.
   - Ну же, будь хорошей девочкой, - говорит она.
   Долорес уже начинает задыхаться, когда понимает, что лучше не сопротивляться, иначе её попросту придушит или расплющит всмятку, как недоваренное яйцо.
   - Послушай меня, дорогая, - усмехнувшись, говорит леди Ядвига. - Я не отпущу тебя до тех пор, пока ты не прекратишь попыток заорать. Тебе понятно?
   Долорес берёт себя в руки и быстро моргает, дрожа всем телом, потому что никак иначе свою покорность выразить не в состоянии. Она уже догадывается, что вляпалась в очень, ОЧЕНЬ нехорошую историю.
   - Если я услышу хоть один вопль, то тебе будет весьма больно. Ты всё поняла? - спрашивает леди Ядвига.
   Долорес снова быстро-быстро моргает и тотчас понимает, что смолы во рту нет. Но, вспомнив взгляд леди Ядвиги и взгляд этой второй женщины с французской фамилией на "Л", Долорес совершенно не горит желанием экспериментировать. Это глаза убийц.
   Они находятся в какой-то комнате или холле - и это явно не соседний номер "Хилтона". Долорес оглядывается и видит своё испуганное лицо в большом зеркале, которое сейчас - всего только зеркало, а не таинственный проход неизвестно куда.
   - Моё поместье, Близзард-Холл, - равнодушно говорит леди Ядвига.
   Раздаются гулкие шаги, и тут же появляется уродливый карлик и сгибается в подобострастном поклоне.
   - Что желает миледи? - спрашивает он.
   - Отведи девчонку к челяди, пусть ей расскажут всё, что она хочет знать - эти люди любопытны, как сороки. С этого момента девчонка будет находиться под твоим началом, - говорит карлику леди Ядвига. И поворачивается к Долорес. Та замирает. Леди Ядвига окидывает её взглядом с ног до головы, и улыбка трогает её губы - из этого Долорес заключает, что хозяйка довольна. - Я скажу вот что: у меня нет намерения убить тебя, иначе ты была бы давно мертва. Убежать отсюда невозможно, но если вдруг рискнёшь, живо окажешься на том свете. За хорошую службу получишь столько золота, словно нашла лепреконский котёл. Если, конечно, будешь настолько умна, чтобы не разозлить меня... слишком сильно - тогда ты превратишься в труп, и тебе повезёт, если это будет быстро и безболезненно.
   При этих словах женщина в зелёном нехорошо усмехается. Долорес от этой усмешки бросает в дрожь.
   - Мне нужна служанка, достаточно умная, если можно так сказать о человечьей девчонке, - ещё раз говорит леди Ядвига. - Убить я и без тебя найду кого.
   "Да, наверное, найдёт", - думает спустя какое-то время Долорес, вспоминая этот день. И находит - судя по брызгам крови на одежде, которые она периодически видит, приводя в порядок хозяйкин гардероб. Сейчас она уже научилась нутром чуять, когда та возвращается не просто так, а словно зверь с охоты. Долорес кажется, что любой бы увидел это: страх обретает материальность, он окутывает человека, подошедшего достаточно близко, чёрной непрозрачной пеленой, будто завернули в мокрую липнущую простыню, и остаётся только гадать, сколько жизней было прервано в этот раз и брошено к ногам Ядвиги Близзард-Монфор.
   Попав в старинный особняк Близзард-Холла, Долорес в первый же день понимает, что он станет её тюрьмой надолго. В её восприятии присутствует определённая доля нереальности всего происходящего. Долорес вспоминает когда-то виденный фильм про зачарованный замок злой ведьмы; она никогда бы не подумала, что всё это может существовать на самом деле. Ей кажется, что она сидит в кино и смотрит этот фильм. Или спит и видит страшный сон, какие видела в детстве, наслушавшись бабушкиных историй о народце из холмов, забирающем людей. Но беда в том, что сон не кончается.
   Когда Долорес только появилась в Близзард-Холле, там жили ещё три совсем молоденькие и очень милые девушки-горничные, вся беда которых была в том, что им не повезло родиться людьми. Точнее, попасться на пути леди Ядвиги. В поместье кроме служанок-людей были и карлики-подменыши - которые, в принципе, сами могли бы обслужить особняк и гораздо большего размера. Был и преисполненный величия управляющий - ну, куда там, за него в своё время заплатили кучу монет, имелся повод задирать нос. Всё это говорило о том, что люди - фактически не слуги, а рабы, и находятся они здесь только по одной причине: потому что ТАК. ХОЧЕТ. БЛИЗЗАРД. Долорес довольно скоро догадывается, что это - негласный девиз дома.
   Просто Близзард - так все зовут леди Ядвигу. Хотя её фамилия давным-давно Монфор. Винсент Близзард был её первым, ныне покойным, мужем, и поместье принадлежало его роду. В коридоре второго этажа висело огромное зеркало в резной раме, верно, тоже какое-нибудь волшебное. Когда Долорес увидела такое в первый раз, она отшатнулась и чуть не свалилась с лестницы, потому что подумала, что перед ней человек, взявшийся тут не пойми откуда. Секретом отражений владели Династии мастеров, и стоило такое зеркало огромных денег, даже если бы оно было размером с медальон.
   Зеркало Винсента Близзарда было и на зеркало не похоже, а словно в другую комнату заглянула, и там тебе прямо в глаза смотрит какой-то человек, точно сейчас возьмёт и прикажет, чтобы тебя немедленно наказали. Худощавый мужчина в чёрной одежде, длинные русые волосы, тонкие черты лица. Зеркало-портрет надменно взирает с высоты на Долорес, разве только что не проклянёт или не велит выпороть, - думает она. Но оно никогда не заговорит с ней, как, впрочем, и большинство зеркал в поместье.
   Однажды Долорес видела Милорда. Высокий молодой парень с серо-голубыми глазами и чёрными как вороново крыло волосами.
   - Не понимаю этот твой бзик, Близзард, - говорит он хозяйке, когда Долорес попадается ему на глаза. - Неужели подменыши так плохи? Тебе порекомендовать воспитателя? Пусть обучит их танцевать, разыгрывать представления или ещё какой-нибудь лабуде.
   - Милорд, - усмехается хозяйка, - это прихоть, не более.
   - Как знаешь, - равнодушно говорит он. Долорес смотрит на него чуть-чуть под другим углом, и ясно видит, что в глазах его будто полыхает пламя, а зрачок сужается в щель и затягивает... затягивает... Дальнейшего разговора она не слышит, потому что со всей возможной скоростью бежит на кухню. Ей страшно так, как не было никогда в жизни, и она молится всем богам, чтобы больше никогда не увидеть этих глаз.
   На первое время ей поручают работу по дому или на кухне, предупредив, что не стоит трогать вещи, назначения которых она не знает. Но, как оказалось, даже самые обычные на первый взгляд предметы могут принести беду.
   Однажды, например, убирая в комнате хозяйки, она берёт в руки крошечные хрустальные часы, наподобие песочных, только в их колбах плещется звёздный или лунный свет. Она никогда не считала себя неуклюжей, но хрупкий механизм коварно рассыпается прямо у неё в руках, падая на пол сверкающими осколками хрусталя и лунных лучей. Долорес не ждёт наказания, и признаётся сама, с ужасом ожидая возмездия.
   - Наказания. Без вины. Не бывает, - по отдельности произнося каждое слово, говорит Близзард. И в ту же секунду Долорес накрывает беспросветной чёрной стеной...
   Так Долорес узнала, что будет, если хозяйка захочет сделать ей больно. После этого она отлёживалась сутки, на больший срок прикрывать её никто не согласился. С тех пор Долорес с опаской относится ко всем вещам вообще, поскольку до неё, наконец, доходит, что в доме чёрных магов возможно всё. А кем ещё, как не колдунами, были её хозяева? И, каким бы чудесным ни был этот мир зеркал, с его вещицами, сделанными умелыми руками их мастеров, получается, что эти вещицы могли нежданно-негаданно преподнести подобный сюрприз. А у неё была цель - выжить.
   Ибо, что сделано, то сделано. Она здесь, и шанс когда-нибудь вернуться обратно, наверное, мал. Зато шанс отправиться на тот свет был точно, и вероятность этого огромна, учитывая то, что цена человеческой жизни для Близзард равнялась нулю.
   Долорес смирилась с тем, что Близзард-Холл - её тюрьма. Но она совершенно не хотела, чтобы он стал её могилой.
   Сначала их было четверо - девушки-люди, попавшие в западню очарованного замка. Сбежать действительно оказалось невозможно. Если хозяева хотели обезопасить себя от чего-либо, то они в точности знали, как это делается. По слухам Близзард-Холл был скрыт опекой владетеля: для начала людям вообще не приходило в голову даже поглядеть в его сторону, не говоря уж о том, чтобы отправится туда на прогулку. Если же кто-то всё-таки подходил близко, он испытывал необъяснимое беспокойство, переходящее в панический ужас, и тут же уносил подальше ноги, не выясняя его причину. Если же вдруг находился храбрец, который по глупости или на спор каким-то образом продвигался дальше - его встречала полная иллюзия заросших травой руин вместо старинного особняка. Опёка владетеля не пускала снаружи - и точно так же не выпускала изнутри, как любезно объяснила леди Ядвига после первого инцидента.
   - Близзард-Холл полон сюрпризов. Защита исчезает только тогда, когда умирает тот, кто владеет поместьем - то есть я, - с усмешкой пояснила она. - Вы ведь не надеетесь, что я со дня на день скончаюсь в ужасных муках?
   По поместью можно было блуждать кругами хоть до второго пришествия - и всё равно не продвинуться дальше ворот.
   Девушке по имени Китти повезло: Близзард не говорила никаких слов, не совершала никаких действий - просто неожиданно Китти упала и лежала на полу совсем как живая. Только мёртвая. Это была быстрая и не мучительная смерть - хозяйка торопилась: за минуту до этого она уже собралась уходить и стояла одетая в холле на первом этаже. Секунду спустя сквозное зеркало ожило, и Близзард удалилась по своим делам.
   Зато когда это случилось во второй раз, она никуда не торопилась.
   - Какая прелесть, - нежно говорит она виновной, девушке-студентке, которую зовут Энн. Точнее, уже звали, - думает про себя Долорес, ни секунды не сомневаясь, чем кончится дело. - Ты ведь знаешь, дорогая, что тебя ждёт за это?
   Энн замирает и зажмуривается, готовая встретить свой конец.
   Близзард смеётся. Её прищуренные глаза холодны, и взгляд острый, как кинжал. Они видят это через полуоткрытую дверь в её комнаты, где происходит разговор. И дверь закрывается.
   Долорес не знает, что там происходит. Через пятнадцать минут хозяйка выходит. Она одета в своё любимое платье, отороченное горностаем. На чёрном шёлке ничего не видно, но мех, которым украшен подол, слипся от крови.
   - Уберите там, - небрежно бросает хозяйка и уходит. На губах у неё полуулыбка, и она говорит с придыханием.
   Сьюзен и Долорес до ночи отмывают хозяйкину спальню. Стены забрызганы чуть не до потолка. Кровь везде. Долорес даже кажется, что она летает в воздухе в виде крошечных шариков. Их обеих тошнит, и они по очереди выбегают вон, чтобы отдышаться. На то, что осталось от Энн, они стараются не смотреть - да там и смотреть-то уже не на что. Под конец появляются несколько челядинцев-подменышей под предводительством важного управляющего, и заканчивают работу. Долорес не сомневается, что это хозяйка всё-таки сжалилась над ними и отдала приказ, иначе откуда бы тут взяться управляющему?
   Больше попыток побега никто не предпринимает.
   Сьюзен хорошо готовит; хозяева любят разнообразить свой стол.
   А Долорес назначена камеристкой хозяйки. Близзард говорит ей об этом вечером, вызвав через надутого - от сознания собственной значимости - управляющего к себе в комнаты.
   Долорес заходит. Близзард полулежит на диване и держит в руках письмо со сломанной печатью Семьи Легран. Судя по всему, ей скучно. Должно быть, письмо развлекло её, но Долорес не думает, что надолго, и уже опасается, что хозяйка сорвётся на ней, но нет: на сей раз буря проходит стороной.
   - Долорес, - начинает Близзард, - ты живёшь здесь более полугода. Это значит - гораздо дольше, чем твои предшественницы. Возьми, - говорит она, и на столик падает семь полновесных мешочков с золотом - один за другим.
   Долорес молчит. Она не знала, что рабам положено жалованье.
   - Я держу своё слово, - объясняет Близзард. - Это не значит, что ты можешь уйти отсюда по своему желанию прямо сию секунду. Прежде всего потому, что ты меня устраиваешь. Ты не болтаешь, делаешь ровно то, что велено и хорошо знаешь своё место. Но это и не значит, что ты не уйдёшь отсюда никогда. Если будешь достаточно умна и дальше... и не вынудишь заморить тебя до смерти, - смеётся она, - то в один прекрасный момент у тебя есть шанс подняться на ступень выше.
   Долорес потрясённо молчит.
   - Таким, как мы, иногда нужны жёны - иначе нам грозит вырождение, - хозяйка снисходит до объяснения. - Ты никогда не вернёшься обратно, но будешь отнюдь не кухонной девчонкой, а хозяйкой дома - а, может, даже поместья. Это разные вещи.
   - Благодарю, миледи, - наконец, догадывается сказать Долорес, снова живо вспоминая сказки о народце из холмов.
   Близзард кивает. И взгляд, оказывается, не всегда острый, как кинжал; сейчас у неё просто обычные человеческие чуть усталые глаза.
   - Я позову тебя завтра, когда понадобишься, - говорит она и отпускает Долорес.
   - Наказывать чаще будут, - вздыхает Сьюзен, когда Долорес приходит на кухню и сообщает новость. - Она же чокнутая. Одно утешение - это хотя бы не мадам Легран.
   - А что? - шёпотом спрашивает Долорес.
   Шёпотом - потому как не хочет лишних неприятностей. И так жизнь не сахар. И, хотя в этом доме от них секретов нет, - они всё равно не пойдут никуда и не расскажут никому, как вот этот стол, или стул, или любое другое имущество, - но Долорес не думает, что хозяйка обрадуется, узнав, что о ней или тем более о леди Лене сплетничали.
   - Я слышала... ну, то есть я прочла в старой газете - она сидела в крепости Утгард, в той самой, которая в Межзеркалье. Тут хочешь не хочешь, а психом станешь.
   - А хозяйка? - Долорес замечает, что рядом столпились подменыши.
   - И хозяйка тоже, но хозяйка... - начинает отвечать Сьюзен, но не успевает договорить, опасливо косясь, не слышит ли кто, хоть бы даже управляющий - а Долорес вдруг с ужасом понимает, что именно он и донесёт, потому что как раз управляющего-то рядом и нет. И в этот момент в кухню входит Близзард.
   - Вон, - тихо говорит она Долорес.
   Та ёжится и, ежесекундно оглядываясь, быстро уходит в свою комнату...
   Да, они рабы, и их положение хуже, чем у подменышей - потомков фейри, которых вполне устраивало, что их покупают и продают. "Если заподозришь, что это не твой ребёнок, а подкидыш - быстро сажай его на лопату и суй в печь", - вспоминает Долорес слова бабушки, и ей становится не по себе. Тот же управляющий расшибётся ради хозяев в лепёшку, потому что он донельзя рад тому, что его выучили, поставили над всей прислугой и доверили имение. Теперь он стоит целую кучу монет и принадлежит одной из самых знатных Семей Британии, а не мёртв и не странствует с бродячим цирком в качестве ярмарочного уродца. И Долорес понимает, что после этой их "войны крови" она, да и любой другой человек, попавший в ловушку очарованного замка, сто раз горько пожалеет, что не умер в детстве и не попал под машину до того, как встретился с хозяйкой.
   Она опасливо тыкает пальцем тугой мешочек с золотом, а потом, даже не развязав и не заглянув внутрь, убирает подальше жалованье, которое, похоже, может превратиться в её приданое, размышляя - было или не было то объявление в газете подобием красивой сургучной печати, которую она по глупости лизнула в детстве?
   Ей жалко кухарку, чьи вопли разносятся по всему поместью, но ничего не поделаешь. Здесь такие правила игры, и она давно уже смирилась с ними. В окно светит луна, и Долорес видит невдалеке тёмные деревья подъездной аллеи, а за ними - верхушки сосен уже того, другого мира, вернуться в который - хоть когда-нибудь - её мечта. Она разбирает постель, аккуратно складывая на стуле покрывало, а затем и свою одежду, со вздохом бросает последний взгляд в окно и ложится спать.
  
  Глава 9
  
   ...Милорд Эдвард стоит за дверью и ждёт, когда экзекуция закончится. Он давно уже не вздрагивает при виде крови и смерти, но и смотреть специально на это не станет. В отличие от супруги.
   Как и специально делать.
   Да, он изменился, милорд Эдвард Монфор. В ту ночь, когда раскалённый чуть ли не добела металл выжег на его руке такое же, как у них у всех, клеймо. Такое же, как у НЕЁ.
   Он научился убивать. Закусив до крови губу. А когда всё-таки не мог, за него убивала она. А потом они вместе покорно принимали наказание хозяина. За слабость.
   Эдвард сделал ей предложение через полчаса после того, как принёс Клятву верности. Через две минуты она ответила "да". Больше никаких слов произнесено не было.
   Он ничего не сказал миссис Элоизе. До того дня, как хозяин вошёл в кабинет Мастера Круга в качестве законного владельца, пинком придвинул кресло к столу, обитому сукном, и начал диктовать свой первый указ, делящий страну на наместничества и ставящий во главе наместников - бывших государственных преступников. Слово "Пастух" и фамилия Райт столь крепко засели в головах у всей Британии, что никто не сказал и слова. Думать, конечно, могли что угодно, но вышло так, что переворот проглотили в полной тишине. Пресса промолчала, на то были, конечно, свои причины, и только через день, в утренней газете - уже, естественно, под чьим-то чутким руководством - как ни в чём не бывало, появились портреты наместников.
   Только тогда Эдвард вернулся домой и сообщил, что берёт в жёны Ядвигу Войцеховскую-Близзард, хотя, получается, это произошло уже задним числом. Вернулся, чтобы почти сразу уйти.
   Свадьбы как таковой не было. Тогда было не до этого. "Не берите в голову, мистер Монфор, - в тот день сказала она ему, с грустной улыбкой погладив по руке, после того как он надел ей на палец маленькое колечко, - когда-нибудь, очень скоро, наступит это самое завтра. Просто я его жду чуть дольше, чем будете ждать вы". Она сразу же начала звать его на "вы", удивляясь, как можно не уважать своего собственного супруга до такой степени, чтоб опуститься до фамильярного "ты", которое в ходу у нищебродов и людей. Иной раз она изумлялась тому, что он не понимает элементарных вещей, которые, казалось бы, должны быть впитаны чуть ли не с молоком матери. Даже если твоя Семья... не считала нужным чтить традиции, как она говорила. Вы - вы - вы - только вы, а как же иначе? В самые тяжёлые времена, когда любой неосторожный шаг мог сыграть роковую роль - только вы. Вы надели тёплые носки, мистер Монфор? - над трупами семьи из Шеффилда. Такой невинный, бытовой вопрос. Сначала Эдвард пребывал от этого в шоке, а потом понял, что для неё это нормально. Она так воспитана, а всё остальное - это только лишь работа, которая вдобавок ко всему ещё и нравится. Вы не забыли поужинать? - над лужами крови, говорит с придыханием от удовольствия и прикусывает губу, чтоб не выдать себя, - а он уже знает, что ей до одури нравится аромат корицы и Божоле, - а она старается как можно меньше демонстрировать это, потому что чувствует, что ему как раз таки не нравится... Кто там был? Кто-то из старого Внутреннего Круга - просто кучи не пойми чего на полу, в насквозь пропитавшихся красным тряпках, - и: - вы не устали, мистер Монфор?
   Ведь есть такая работа - "чистильщик"...
   Нет, миссис Монфор, Ядвига, Ядзя, я не устал, потому что я рядом с вами. А если бы даже и устал, ведь мы приближаем это ваше "завтра", правда, миссис Монфор? Тайком узнаёт у старого поляка-часовщика, а как это будет - совсем коротко и нежно назвать её по имени, ведь оно не совсем привычно для Британии, - и выясняет, что таки да, Ядзя. Эдвард ни разу не решается сказать "Ядзя", он зовёт ее только миссис Монфор, ну, или, в крайнем случае, Ядвига, а так хочется хоть раз назвать её просто Ядзя...
   И это завтра наступило. Нельзя сказать, чтобы Эдвард ждал его совсем спокойно. Новый порядок и перемены всегда пугают, но, единожды решив, он не отступил, сам, добровольно идя одной дорогой с ней. И в те моменты, когда было тяжело, она, словно чувствуя, всегда брала его за руку - своей рукой, хрупкой на вид, с длинными изящными пальцами и простым обручальным кольцом. И с зарубцевавшимся шрамом на запястье.
   И ещё Эдвард помнит, о чем думал в ТОТ момент: не о хозяине, не о переменившейся вот так, в одно мгновенье, жизни, и уж, конечно, не о себе - а о ней, о ней, о ней. О том, как она смогла пройти через всё это. Приближающийся палач, а ты не можешь даже дёрнуться, даже шевельнуть кончиком мизинца. Зал Внутреннего Круга, конвой удерживает руки, и все смотрят только на тебя, - и гул голосов, сначала тихий, как прибой, а потом переходящий в рёв штормового моря. Позор женщины, бессильной перед любым стражником Утгарда...
   Он не жалеет о том, что сделано. В их маленьком мирке мало что изменилось к худшему. Их хозяин порой жесток, но Эдвард не может не признать разумности нового порядка. Почитав человеческую литературу, "все эти дрянные книжонки", как говорит Ядвига, он понимает, что их возможности, вся эта власть над сознанием - ничто относительно атомной бомбы. Их слишком мало по сравнению с людьми - агрессивными, бесперечь воюющими друг с другом и в гонке за новыми способами контроля не останавливающихся ни перед чем. Его соплеменникам хватило своей собственной "войны крови" - и катастрофой было бы допустить открытое противостояние с целым миром.
   Эдварду всё равно, что Близзард на десять с лишним лет его старше. А, стало быть, и всем всё равно. Ибо тот, кто косо посмотрит на сей факт, будет мёртв.
   Эдвард не жалеет о том, что сделано. Его смущает только его собственная глупость - то, что когда-то он в глубине души надеялся защитить её от всего. От всего и от всех - да; от Милорда - нет. Он может только разделить с ней жизнь, что и делает. "Я вас здесь одну не оставлю", - сказал он в ту ночь, уходя. Это и было началом осознания. И Эдвард делит с ней жизнь. Почти всю.
   Кроме тех моментов, когда она приходит - "с наших ма-а-аленьких раутов", как выражается сама Близзард, - стягивает с рук перчатки в бурых пятнах и бросает их испуганной камеристке. А её глаза блестят, как звёзды, отражая огоньки свечей. И когда она подходит к нему с поцелуем, он ощущает запах смерти, Божоле Виляж и корицы.
   Долорес права, когда боится даже думать о том, что творится в старинных особняках поместий. Далеко не всех поместий, разумеется. Но Эдвард очень хорошо знает, кто такая Лена Легран. Или Уолден Макрайан.
   Поместья скрыты от посторонних глаз и постороннего присутствия. Десять человек Внутреннего Круга, десять поместий, десять наместничеств. Наместник отвечает перед Милордом за то, что происходит на его территории. Учитывая численность населения - всего-то в пару тысяч на всю Британию, - это необременительно, и поэтому у милорда Эдварда полно свободного времени для любимых занятий - книг и растений. И супруги.
   Он открывает дверь и входит. Близзард склонилась над листом бумаги с фамильным гербом, по которому быстро бежит перо. Письмо, должно быть. Пламя свечи от сквозняка начинает трепетать, и она поднимает голову.
  
  
   Я сказала ему "да" почти сразу же, когда он спросил меня об этом. Я помню всё так, как будто это было вчера.
   - Миссис Близзард? - слышу я, когда стажёр входит. Я поднимаю взгляд.
   Он, шатаясь, с трудом минует дверной проём и проходит, наконец, в комнату, а потом приваливается спиной к косяку и почему-то прижимает левую руку к груди - точно пытается обнять сам себя. Бледен так, словно увидел кладбищенское привидение, возвещающее смерть.
   - Что с вами? - спрашиваю я - совершенно автоматически, и даже забываю, что обращаюсь к нему на "ты".
   А стажёр продолжает стоять, как столб, будто прилипнув к этому проклятому косяку, и только что не сползает по нему. Да что такое, чёрт подери, там произошло?!
   - Ну же! - я делаю ещё одну попытку. - Что с вами, Монфор? Что у вас с рукой?
   - Я пришёл просить вас, - начинает он, верно, смущаясь, - но тут же заканчивает, сумев сказать всё, слово в слово, как положено, - оказать мне честь и стать моей супругой.
   Создатель великий, да он, должно быть, рехнулся! Навоображал себе что-то о любви!
   - Вы хотя бы отдаёте себе отчёт - кому вы делаете столь... лестное предложение? - спрашиваю я. Кажется, становится ясно, что происходит. Легко в двадцать лет оказаться в плену иллюзий, волей случая находясь несколько суток кряду в одной комнате с женщиной, и при этом начисто упустить из виду то, что она намного старше тебя, некрасива и, прежде всего, вне закона. Вполне может быть, что я казалась ему окутанной эдаким романтическим флёром рока и тайны. Мне даже не хочется смеяться, хотя это попросту смешно. - Вы, наверное, забыли, кто перед вами. Беглая государственная преступница, приговорённая к пожизненной ссылке в Межзеркалье, "чистильщица". В этом мало романтики, друг мой - зато полно грязи, крови и дерьма, - я стараюсь говорить как можно жёстче, чтобы не оставлять места для этих ненужных фантазий, которые ему же потом и выйдут боком. - Я прошла через Утгард - уже одно это... позор, вам ли не знать? Понимаете?
   И тогда он с трудом буквально отдирает от груди прижатую к ней руку, стягивает с плеча рубашку, и я вижу только что выжженное клеймо - в точности такое, как и у меня. И лишь пальцы сжимает в кулак - со всей силы. "Волчий крюк" убийцы - на руке робкого, стеснительного юноши, который за всю свою жизнь не был повинен, наверное, даже в гибели мухи...
   Он очень бледен, черты лица ещё больше заострились, - представляю, что он чувствует после того, как раскалённый металл коснулся кожи. И я вдруг понимаю, что там произошло. Хозяин уравнял в правах его - и меня. Благополучного члена общества - с беглой каторжницей. А зачем? Затем, что есть только одна весомая причина, по которой человек добровольно согласился бы подставить руку под тавро, отрезав себе все пути назад. И эта причина достойна уважения. Думаю ровно две минуты. Или меньше. Минусов я не вижу никаких. По происхождению Монфор ничуть не ниже меня, а если разница в возрасте не играет роли для него, значит, она не будет играть роли и для меня.
   Я понимаю, почему он говорит это здесь и сейчас; мы все понимаем - и я, и Монфор, и хозяин. Не сомневаюсь, что речь у них шла обо мне, так же, как теперь не сомневаюсь в том, что Винсент Близзард - это уже прошлое.
   - Да, - говорю я и протягиваю ему руку, которую Монфор почтительно целует. Потом он молча кивает и отходит, обессилено садясь на кровать.
   Этот огонёк свечи, тени на стене; шуршат где-то в углах полуразвалившегося особняка мыши, словно нетопыри под крышей башни...
   Всё так, как будто я вернулась на много-много лет назад, в Карпатские горы. Всё повторяется в точности. Но откуда он может знать, что делать и как что сказать - молодой человек хоть и хорошего рода, всё же не пустившего в свои спальни чёрте кого, однако выросший в Семье отступников, которые предпочли вековым традициям долбаный прогресс, общавшийся в школьные годы отнюдь не с себе подобными, а совсем с другими людьми? И тогда я понимаю, какая это страшная штука - род.
   Понимаю и тогда, когда мы впервые переступаем порог Близзард-Холла. Весна, лужи на дорожках парка и солнце, слепящими бликами играющее в талой воде. У меня перехватывает дыхание, и я приседаю почти к самой земле, прямо посреди аллеи, пальцами опираясь о сырой гравий.
   - Вам плохо? - Эдвард меняется в лице.
   - Одну секунду, мистер Монфор, не волнуйтесь, - я говорю это странно осипшим голосом, едва слышно.
   Входная дверь с местами облупившейся краской, нагретая весенним солнцем. Бронзовый дверной молоток в виде львиной головы с кольцом, продетым между клыками. Я провожу рукой по тёплому дереву, и старая краска от прикосновения осыпается и невесомыми чешуйками летит вниз.
   Запах пыли и мышей. Пыль кружится и в столбе солнечного света, который падает сквозь распахнутую дверь. Посеревшие чехлы на мебели - всё на своих местах, Создатель всемогущий! Даже стёкла в шкафах, за которыми стоит серебро и фарфор с гербом Близзардов, целы. Мы поднимаемся по лестнице, и вдруг в коридоре второго этажа я вижу зеркало в тяжёлой раме, из глубины которого на меня глядит Винсент. Он пристально смотрит мне в глаза, чуть улыбается и говорит:
   - Хороший выбор, дорогая, - короткий поклон в сторону Эдварда. - Честь имею.
   Прошлое встречает меня здесь на каждом шагу, прошлое, не тронутое, слава Создателю, полукровыми ублюдками. Это как сон, ставший явью. И я как во сне обхожу особняк, прикасаясь к отполированным перилам лестницы, к дубовым панелям стен, к шёлку штор. Подумать только: более десяти лет - полусгоревший флигель в Карпатах, а потом - тайные подвалы чужих домов и ледяные стены утгардских камер в проклятом мире, полном отражений.
   И на этом прошлом лежит слой пыли. Как, впрочем, и на полированной поверхности моего туалетного столика, по которому я провожу рукой. И в зеркале вижу своё застывшее лицо с губами, побелевшими от ярости. Потому что много лет назад здесь не было такого беспорядка. И не будет. Никогда. Звон колокольчика - где этот чёртов никчёмный управляющий? Мерзкое существо появляется и тут же получает порцию мучительной боли. И будет получать всегда, если допустит подобное.
   Я помню это так, как будто всё было вчера. И одобрительный взгляд Винсента из старого зеркала, которым он проводил меня, когда я медленно шла мимо, удовлетворённо слушая горестные стенания семенящего сзади подменыша.
  
  
   - Ядвига? - вопросительно говорит милорд Эдвард и делает шаг к столу. Откуда-то снизу раздаётся тихий стон.
   Он опускает огонёк свечи к самому полу. Девчонка, вроде бы кухарка. Он не особенно одобряет "этот бзик" Близзард, как выражается Милорд.
   - Ужин? - предлагает он.
   Близзард кивает. Эдвард подаёт ей руку, и они идут в столовую.
   Сегодня он был в канцелярии Круга. И мог бы заработать наказание, - думает Эдвард. Дёрнул же чёрт какого-то остолопа нарушить Закон о Закрытости!
   Эдвард не любит крайних мер. Но положение обязывает. Дело наместника - разбираться со всем, что происходит в его вотчине. Наместником должна была бы стать Близзард, но она с таким возмущением и обидой посмотрела на него, когда он заикнулся об этом, что дальнейшее обсуждение не имело смысла. Эдвард непроизвольно одёргивает рукав. Просто по привычке, укоренившейся за эти годы. Теперь он понимает Близзард, когда она как-то раз сказала, как ночами стискивала руку и плакала от отчаяния и безысходности. И - да, завтра пришло, но ей пришлось ждать его не просто дольше, чем ему. Она ждала его всю свою жизнь.
   Сегодня Создатель миловал, и вызова хозяина не было, просто вышколенный посыльный принёс вычурный конверт от сэра Бертрама с письмом, где тот спрашивал об этом инциденте.
   Что тут спрашивать, - думает Эдвард. Как будто что-то может быть не в порядке. Как будто может быть другое наказание, кроме полугода в Утгарде в компании льда, снега и серого неба. Разве что позорная смерть на плахе. Но этому придурку повезло. Он долго сплёвывал кровь после нескольких порций боли, валяясь в ногах и благодаря милорда наместника за милость. Пока за ним не пришли люди из Сектора Невмешательства.
   Эдвард уже начал забывать те времена, когда политика тогдашнего Круга во главе со старым маразматиком была лояльной по отношению к людям и полукровкам. Сейчас это уже история. А ведь тогда общественность пребывала в шоке, ожидая наступления эры кровавого террора: особенно развернув утреннюю газету с портретами десяти - без объявлений о розыске, а в витых рамках с родовыми гербами. Но всё было иначе: террор по отношению к соплеменникам прекратился вовсе. Если только дело не касалось нарушения Закона о Закрытости.
   Закон был возведён в ранг Главного Закона сообщества и провёл резкую черту, полностью отделяющую его от мира обычных людей. Все возможные перекрёстки были уничтожены, а в аппарате Круга лидирующее по численности сотрудников место занимал Сектор Невмешательства, который ликвидировал последствия случайных контактов с людьми.
   Эдвард автоматически проводит рукой по одежде, проверяя, всё ли в порядке, и они с Близзард идут в столовую. Он радуется тому, что хозяин не звал его. Радуется не потому, что боится, а потому что просто не любит бывать в здании Круга. Как и в Лондоне вообще.
   Ему нравится пронзительная тишина старинного особняка, который живёт строго по тем порядкам, которые железной рукой установила супруга в первые же дни их пребывания здесь. С тех пор ни в стране, ни в поместье ничего не меняется. День плавно перетекает в ночь, а потом в утро нового дня, наполненное такой же звенящей тишиной. По раз и навсегда заведённым правилам появляется подменыш и приносит чашку травяного чая и утреннюю газету. Из газеты Эдвард узнаёт о том, что происходит в мире вообще и в Лондоне в частности, потому что бывает там редко.
   А вот Близзард бывает чаще. И Эдвард знает, что тогда они с сэром Бертрамом будут долго сидеть у камина, глядя на пламя, и курить крепкие сигареты. И она будет выжигать изнутри фильтр, и держать сигарету странно - большим и указательным пальцами. Он знает, почему. Потому, что так удобнее. Удобнее, если на тебе наручники, а ледяной ветер заставляет табак сгорать в мгновение ока. И крепче, конечно же, особенно если на твою долю приходится всего пара глотков дыма. А она будет докуривать до конца, сильно затягиваясь, и стряхивая пепел на пол, растирать его ногой. И Берти будет называть её, шутя, "дорогая кузина". А она будет мгновенно мрачнеть и хмуриться...
   Эдвард хорошо помнит тот день, когда Близзард в первый раз смогла пройти по улице открыто. Нет, она ничего не боится. Она никогда ничего не боится.
   - Шваль полукровая, - шепчет она, и её губы белеют и сжимаются в тонкую полоску. И тогда Эдвард почему-то чувствует, что ему пришла пора проявить инициативу. И тогда уже он решительно берёт её руку в свою и говорит:
   - Пойдёмте, миссис Монфор.
   И она не сопротивляется.
   Солнце высоко в небе и уличные торговцы, ошарашенно смотрящие им вслед. Весна, наступившая так неожиданно, в один день, и лужи талой воды на мостовой. К чёрту зиму, думает Эдвард, ведь Близзард ненавидит снег. Ветер, треплющий волосы и почему-то пахнущий кофе.
   - Так странно, - говорит Близзард, подставляя лицо солнцу и ветру.
   - Что, миссис Монфор? - обеспокоено спрашивает он, чуть пожимая её тонкие пальцы.
   А она указывает на каменную стену дома, где болтается пожелтевший обрывок какого-то старого объявления. Он напрягает зрение и разбирает, наконец, только одно слово, набранное крупным шрифтом: "Разыскивается"...
  
  
   Утро. В поместье тишина. Долорес идёт по коридору, стараясь ступать как можно тише. Как хорошо, что толстые ковры скрадывают все звуки. Ей достанется, если она нарушит это почти осязаемое безмолвие. Из-за стрельчатых окон льётся свет серого зимнего утра. Да уж, наверняка достанется, потому что больше всего на свете Близзард не любит снег, который бесшумно кружится за стёклами. Двери в хозяйкины комнаты плотно прикрыты. Долорес делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду, - это повторяется всякий раз, когда она оказывается перед этими дверьми, - и стучится.
   Близзард уже встала и сидит перед зеркалом.
   - Перо и бумагу. Волосы. Платье, - коротко приказывает она, когда Долорес заходит и здоровается.
   Долорес торопливо очинивает перо и подаёт бювар со стопкой бумаги с гербом вверху листа, а потом встаёт сзади и начинает причёсывать густые русые волосы. Близзард в полупрозрачном пеньюаре, Долорес исподволь рассматривает её и всё больше и больше поражается. По всему телу - старая сетка шрамов - полосы где побольше, где поменьше. Те, что на лице, навсегда нарушили его симметрию. Чем же таким они нанесены, думает Долорес, если даже хозяйка не смогла от них избавиться? Для неё хозяйка - это кто-то, обладающий поистине нечеловеческим могуществом, да ведь Близзард и не считает себя человеком. Обычным человеком, по крайней мере. На левом плече - чёрный перечёркнутый зигзаг клейма. Точнее, уже и не совсем чёрный, а чуть поблекший - от многочисленных притираний и множества способов, которыми хозяйка когда-то пыталась его свести. Только хозяйка думает, что никто не знает; на самом деле Долорес понимает, что это не её ума дело, и потому своё знание благоразумно держит при себе. Она задумывается и не видит, что хозяйка наблюдает за ней в зеркало, водя по губам кончиком пера. Близзард замечает, что взгляд девушки прикован к её руке, приспускает с плеча прозрачную материю и поднимает руку повыше. На её лице жестокая усмешка.
   - Смотри ближе, - издевательски говорит она.
   Долорес вздрагивает.
   - Миледи, пожалуйста... не надо боль, - шепчет она. И слово "боль" произносит так, будто оно начинается с заглавной буквы.
   - Не любишь боль? - вкрадчиво спрашивает хозяйка, не сводя взгляда с Долорес.
   - Простите, миледи, - просит Долорес, уже уверенная в том, что порции боли сегодня не миновать - просто потому, что хозяйке скучно, а за окном идёт снег.
   Близзард неожиданно улыбается и говорит:
   - Моя болевая атака - ничто по сравнению с болевой атакой Милорда. Мы все выдерживали только один заход. Всего один заход - и ты почти труп, только представь.
   - И вы? - непроизвольно вырывается у Долорес. И тут же она начинает ругать себя последними словами за то, что не сдержалась и накликала на свою голову беду, сболтнув лишнее.
   - И я, - смеётся Близзард. Кажется, сегодня тучи над головой Долорес разошлись. - Подойди, не бойся. Никаких наказаний.
   Слышится робкий стук в дверь, и в щёлку просовывается испуганное лицо управляющего - он тоже знает про снег. Даже странно, что не послал вместо себя кого-то другого.
   - Хозяйка! Леди Лена! - сообщает он.
   Близзард кивает и отсылает его прочь.
   - Платье мне неси, чёрное, шёлковое, - приказывает она Долорес.
   В коридоре раздаются шаги, и в комнату входит леди Лена Легран. За ней семенит её подменыш, специально обученный этикету и всяким подобным штукам, а посему дослужившийся до чести сопровождать владелицу по городу и во время визитов - к примеру, для того, чтобы держать её манто или нести всякую мелочь, которую она соизволит купить у лондонских торговцев. Или просто быть наказанным под горячую руку, если что-то оказалось не по ней.
   - Близзард, - говорит леди Лена.
   - Легран, - улыбается хозяйка.
   - Пойди, посиди там, - Лена отправляет своего карлика на низенькую скамеечку около окна. Туда же хозяйка посылает и Долорес, когда та приносит ей одежду.
   Лена подходит к Близзард, которая развернулась к ней вполоборота, и берёт тонкими пальцами прядь её волос.
   - У тебя почти нет седины.
   - А у тебя есть, - говорит хозяйка, чуть задыхаясь. - Я больше не могу, Легран.
   - Шотландия? - предлагает леди Лена, наклоняясь ближе.
   - Может быть, - тихо говорит хозяйка, за руку притягивая её к себе. - Очень может быть, Лена...
  
  Глава 10
  
   Она стремительно входит и сбрасывает манто на руки своего слуги; оно такое большое - или слуга такой крошечный, - что манто накрывает его с головы до ног. Лена не особенно прибавила в весе со времён Утгарда, и черты лица такие же заострившиеся, - и эти же надменные губы, блестящие глаза, эти тонкие пальцы. Я притягиваю её к себе, ощущая привычное тепло и спокойствие.
   Она предлагает отправиться в Шотландию, в Кастл Макрайан. Уолли - пожалуй, единственный, кого не надо уговаривать заняться чем-нибудь подобным. Он тоже мается дурью в одиночестве в сыром и холодном родовом замке в шотландских горах, таком огромном, что смог бы вместить армию солдат, слуг и прихлебателей всех мастей, а вместо этого вмещает одного Уолли.
   - Очень может быть, Лена, - тихо говорю я.
   - Ты не хочешь взять с собой Эдварда?
   - Нет, ну что ты! - мне смешна сама мысль об этом. - Свою грань он уже перешёл.
   Я знаю, что в глубине души Эдвард не одобряет мои отлучки в Кастл Макрайан. Но он ни разу не позволил себе и слова сказать об этом. Эдвард очень мягок, хотя и пытается это скрыть. Но это не важно. Он может преодолеть мягкость, когда это действительно требуется, а если всё-таки не может, то ему помогаю я. И получаю за это положенное наказание от хозяина. Менять человека дальше определённой черты не стоит. Этой черты Эдвард достиг. Поэтому в Кастл Макрайан я бываю с Леной.
   Она до сих пор одинока.
   - Я повенчана со смертью, Близзард, - говорит она, - а большего мне не надо.
   ...Прошло несколько лет с той памятной зимы, когда мы столкнулись в Ночном переулке с младшим стажёром Сектора. За окном зима. Совсем как тогда. Я говорю об этом Лене.
   - И ты опять чувствуешь себя вне закона? - усмехается она. - Когда в любой момент ждёшь окрика в спину?
   - И ледяные стены Утгарда, - продолжаю я. - И вкус крови во рту. И те сны о Прорицании.
   Она облизывает пересохшие губы. Я знаю, что ещё она вспоминает. Тюремный двор, холодные стены в потёках влаги, пальцы, сплетённые с пальцами, и поцелуй, и шёпот, и память - одну на двоих...
   - Мне было интересно, сломаешься ты или нет, - говорит Лена. Ну, конечно, так и думала, что скажет. - Но когда я поцеловала тебя тогда, у стены, я не почувствовала сожалений... Ой, вот чёрт! У тебя были такие глаза, словно ты дуреешь. От одной только мысли о мести, понимаешь? И сомнений больше не осталось. Ты не можешь осуждать меня за то, что я сомневалась, Близзард. Только вспомни, где мы находились.
   - Всё, Легран, - прерываю я, - мы опять впадаем в сантименты. - Но мне становится так смешно - милая, хорошая моя. - Дуреешь, правда, так оно и есть.
   Она смеётся, и её глаза начинают блестеть.
   - Есть идеи, Близзард? - спрашивает она.
   - Да, Легран, - отвечаю я, и повторяю её жест много лет назад: открываю ящик трюмо, беру чёрный мешочек и бросаю его на столик перед зеркалом. - Только теперь - магазин на центральной улице, поближе к Вестминстеру. Прогулка без риска окрика в спину. Всё, что ты хочешь. И ни-ка-ких вопросов.
   - Принимается, - со смехом говорит она.
   - Тогда как тебе улица Фонарщиков? - ещё бы не принималось, думаю я, улыбаясь про себя - она не видит.
   - Фонарщиков, часовщиков... кого там ещё? У меня кончились слова, - Легран хохочет, откинувшись на спинку дивана. - Мне всё равно, Близзард. Фонарщиков - значит Фонарщиков. Интересно, кто вообще придумывал эти названия для улиц?
   Пожалуй, даже не улиц, а улочек - так они малы. Если мы будем светиться перед человечьим стадом, в изобилии толкущемся в центре города, то рано или поздно всё тайное станет явным, и как этого ещё не произошло до сих пор, с идиотской политикой бывшего Мастера и всего старого Круга, давно выжившего из ума, я не знаю.
   Мой взгляд падает на Долорес. Она сидит на скамеечке у окна и смотрит в пол.
   - Долорес, горностаевое манто, - коротко бросаю я.
   Она кивает и послушно бежит в гардеробную.
   - Будешь сопровождать меня, - добавляю я вслед - громче, чтобы она не вздумала пропустить мимо ушей.
   Лена удивлённо приподнимает бровь.
   - Те, кто хотел сбежать, уже сбежали, - отвечаю я на её невысказанный вопрос. - И могу тебя заверить, Легран, теперь они очень, очень далеко.
   Так далеко, как только может человек быть далёк от реалий этого света.
  
  
   Долорес помогает хозяйке одеться. Мельком она видит ещё татуировку - несколько еле видных, полузатёртых рунических символов, чуть пониже ключицы - утгардские номера, выколотые синей тушью. А, может быть, и не тушью - иначе почему хозяйка не свела их и теперь носит только закрытые платья? Но она понимает, что следы, оставленные жизнью на теле этой женщины - ничто по сравнению с тем, как исковеркана и искажена её душа, похожая на отражение в зеркале, сделанном нерадивым учеником зеркальщика.
   - Не трясись, Долорес, - усмехается хозяйка. - Иди оденься.
   - Миледи, у меня нет ничего... только это платье и ещё два...
   - Значит, пойдёшь так, - резко прерывает Лена. И смотрит пристально из-под тяжёлых век; Долорес кажется, что она видит её насквозь, ей не по себе от этого взгляда, нехорошего, сверлящего, и она понимает, почему кухарка радуется хотя бы тому, что они обе принадлежат не миледи Лене.
   - Купим ей что-нибудь, - говорит хозяйка. - Шевелись, Долорес.
   Долорес забегает вперёд и придерживает дверь в холл, где на стене тускло блестит сквозное зеркало, к которому раньше и подходить-то близко боялась; предвкушение чего-то особенного пьянит, будто шампанское, и она чувствует, как радость зарождается и бурлит где-то у неё внутри, как игристые пузырьки. Впереди - уже не Близзард-Холл, это - внешний мир. Тот самый внешний мир, который Долорес с такой тоской наблюдает из окна и который начинается прямо за деревьями парка.
   Близзард поворачивает кольцо, и зеркальная гладь превращается в подобие глади озёрной. Хозяйка, как тогда, берёт её за руку, прижимает к себе, и последнее, что Долорес чувствует перед тем, как они уходят за зеркальную изнанку - это щекочущие ворсинки горностая, ласково и весело трепещущие на лице.
  
  
   Магазин "Необходимые вещи" работает, так же, как работал и пять, и двадцать пять лет назад. Так же, как работал, и будет работать при любом порядке. Мадам Пьеро - вне этого. Её дело - одевать дам, которые способны рассчитаться звонкой монетой.
   В магазине пусто, она видит нас и кланяется. Я бросаю ей тяжёлый кошелёк и выталкиваю вперёд Долорес.
   - Всё, что надо для камеристки. Разберитесь сами, - говорю я. - Просто и со вкусом.
   Мадам Пьеро кивает и уводит девчонку в глубину магазина. Там, видимо, поручает дело помощнице, а сама стремительно возвращается. На её полных щеках румянец, и она запыхалась.
   - Леди Монфор, леди Легран! Какая честь для меня! - бормочет старая дура. Научилась уважению. Вот и правильно.
   - Горячего вина, - прерывает её Лена не допускающим возражений тоном.
   Мадам Пьеро приносит нам по бокалу глинтвейна и оставляет одних.
   - Знаешь, что я думаю обо всём этом? - спрашивает Лена, и лицо её искажается. - Как бы низко перед нами не приседала вся эта полукровая шваль, в головах у них всё равно то же самое. Чёртовы утгардские шлюхи.
   - Ты забыла ещё один вариант. Чёртовы утгардские убийцы, - продолжаю я, чувствуя, как во мне поднимается глухая ярость. - А наши дети всё равно будут детьми чёртовых утгардских убийц. Помнишь, что орали на каждом углу все эти твари, когда начиналась война? Ничего не изменилось. Мы проходим, и они кланяются, а сами смотрят, где у тебя выжжено клеймо. Дорого дали бы, чтобы раздеть кого-нибудь из нас догола, посадить в клетку, и показывать за золото на деревенских ярмарках. Держу пари, мы бы имели сокрушительный успех. А они бы тыкали в нас палками и орали, как полоумные, а потом торжественно сожгли на костре под оркестр сельских олухов, по соседству с накрытыми для пикника столами. Превосходное представление для людей и их мерзких детей. Они ведь просто обожают людей, так в задницу и целовали бы, верно, с восторгом...
   Я перевожу дух. Лена молчит.
   - Легран, мы никогда не станем до конца теми, кем являемся по праву рождения. Значит, мы должны оставаться сами собой.
   Она усмехается.
   - Значит, в Шотландию, Близзард?
   - В Шотландию, Легран.
   Запах новой материи и глинтвейна. Чьи-то голоса в примерочной и шорох ткани. Я болтаю жидкость в бокале, так, что она едва не выплёскивается на пол и на меня. Время словно замедляется, и глинтвейн похож на масло, вязко размазывающееся по стенке.
   К нам выходит Долорес. Она одета во что-то чёрное, простое, но элегантное. Что именно, мне наплевать.
   Мы разворачиваемся и, сопровождаемые мадам Пьеро, делающей книксены, выходим под летящий снег.
   Это не просто прогулка. Это обход территории. Демонстрация силы - назло всему свету. Мы здесь. Мы живы. И горе побеждённым.
  
  
   Улица Фонарщиков почти пуста. Долорес даже кажется, что некоторые, завидев их, исчезают. Другие отходят в сторону и склоняются в подобострастном поклоне.
   Но не это занимает внимание Долорес. Вся улица полна чудесными магазинчиками с необычайными, совершенно волшебными вещами, которые можно увидеть разве только в антикварной лавке или в экзотических товарах. Поэтому Долорес крутит головой и то и дело отстаёт, рискуя нарваться на неприятности.
   И, тем не менее, она не может не замечать, какое выражение принимают лица некоторых людей, когда они проходят мимо. Испуг. Смущение. Ненависть. С таким же испугом в глазах смотрели на неё две молоденькие продавщицы в том одёжном магазине. Они ничего не спросили у неё. Всё было понятно по их лицам.
   Они проходят мимо лавки, за стеклом которой яркие футбольные мячи в сетке, собранная палатка и манекен в лыжном костюме, только вот незадача - одна лыжная палка куда-то подевалась, и манекен сжимает в варежке пустоту. Спортивные товары, должно быть, - догадывается Долорес, вот только почему бы хозяевам хотя бы разок не помыть витрину - она такая грязная, что скоро и видно не будет, чем вообще тут торгуют. В это время какой-то человек, с ног до головы закутанный в тёплое пальто и пушистый вязаный шарф, отделяется от витрины и медленно идёт им навстречу. Вдруг он вздрагивает и застывает на месте, и Долорес видит, что это милорд Эдвард.
   Пару секунд его округлое добродушное лицо выражает растерянность - видимо, хозяин не хотел бы, чтобы супруга застала его здесь; но он мгновенно берёт себя в руки и подходит к дамам.
   - Лена, - он целует её кисть, затянутую в чёрную перчатку. - Миссис Монфор.
   - Мистер Монфор! Опять?! - тихо-тихо говорит хозяйка. Долорес давно заметила, что они всегда называют друг друга на "вы".
   - Миссис Монфор... Ядвига, дорогая...
   - Милорд Эдвард! Вы понимаете, что можете делать всё, что хотите? Вы можете поставить на колени всю улицу и велеть вылизать вам сапоги. А вместо этого ходите и боитесь, как бы вас не узнали!
   - Хорошо, миссис Монфор, - говорит милорд Эдвард и улыбается. - В следующий раз я так и сделаю: мои сапоги как раз нуждаются в чистке.
   - Не заставляйте меня просить вас сопровождать меня в Кастл Макрайан, - отвечает она, и лицо её тоже озаряется улыбкой.
   - Нет, увольте, миссис Монфор, - он шутливо поднимает руки, но его глаза остаются серьёзными. - Я приобрёл у Перкинса отличную книгу, и сегодняшний вечер целиком принадлежит ей.
   Лена хмыкает и смотрит куда-то в сторону. Участия в разговоре она не принимает. Близзард берёт милорда Эдварда под руку, и они продолжают свой путь. Долорес и подменыш Семьи Легран деловито следуют сзади, готовые выполнить любое пожелание своих хозяев. Над улицей Фонарщиков кружится снег...
  
  
   Эдвард стоял у этой дрянной лавчонки с футбольными мячами и чем-то ещё, что придумали люди, чтоб не разжиреть, как боровы. В Ночном переулке была точно такая же лавочка, только, кажется, ещё меньше и грязней. Тогда, той зимой, когда я долго заходилась кашлем, а он нежданно-негаданно познакомился с совершенно другой стороной жизни. И со мной.
   Улица Фонарщиков. Верно, не зря, думаю я и усмехаюсь. Ещё светло и фонари, которые тут на каждом шагу, не горят, только поскрипывают на ветру - над входными дверями, кое-где над витринами, на углах домов. Раскачиваются на цепях, цепочках и кованых разнокалиберных подвесках, со стёклами выпуклыми, похожими на линзы - внутри таких фонарей язычок пламени кажется больше, чем он есть на самом деле; или простыми плоскими стёклышками, прозрачными, как льдинки.
   - Зайдём? - предлагает Лена, указывая на лавку с тяжёлой дверью, в которой большое стекло заменяют восемь или десять маленьких, окантованных медью. - Ведь скучно, Близзард. Давно хотела завести себе чёртика - ну, знаешь, такого, в табакерке.
   - Мистер Монфор? - я вопросительно поднимаю глаза на Эдварда, но он, видимо, чувствуя себя немного неловко за то, что я застала его около спортивной лавки, кивает и, придерживая тяжёлую дверь, пропускает нас вперёд.
   Магазинчик приятных ненужностей. Дорогих безделушек, всяческих мелочей, сюрпризов, которые можно подарить на именины, рождение ребёнка и просто так. А можно невзначай купить, проходя мимо, поставить на камин, и горничная будет смахивать с безделки пыль, а у вас всего лишь появится повод наказать мерзавку, если она посмеет её уронить или передвинуть на дюйм левее. Волшебные вещицы далёких стран и времён, красиво расставленные на полках за витриной, освещённой несколькими фонарями, висящими в ряд, иногда собирают около стекла небольшую толпу, и тогда хозяин может быть уверен, что в этот день торговля будет успешной.
   Какой таинственный полумрак. Так и хочется сразу перейти на шёпот: начинает казаться, что одно громко сказанное слово - и очарование сказки исчезнет, разлетевшись на осколки. И пахнет чем-то... ммм... приятным, но нездешним: смесь запаха времени с запахом волшебства... Пыль старого чердака родового поместья? Блёстки с рождественских игрушек, завёрнутых до следующего праздника в пожелтевшую вату? Солнце с клеверной поляны в Ирландии, из мест, где можно найти листок с четырьмя лепестками? Корица с печенья, которое пекла старая кухарка в день твоего рождения? Страницы книги со сказками, которую тебе читала в детстве кормилица на ночь, сидя у изголовья кровати?
   Оказалось, да. Запахи стоят на полках, тщательно расфасованные по крошечным бутылочкам, закупоренным красным сургучом. А рядом - шкатулочки, где спрятаны звуки. Шелест леса, шёпот ночного дождя, грохот морского прибоя.
   В Варшаве магазинчик с похожими чудесами принадлежал каким-то дальним родственникам Затопеча. Он находился на площади Свободы, и, чтобы попасть туда, надо было сказать слово "вечность", и это тогда казалось смешным. На площади всегда было полным-полно голубей, их постоянно кормила какая-то старуха, и я вспоминаю об этом только потому, что вижу фарфорового голубя - точь-в-точь как живого. Лена подходит к нему и берёт немного пшена, которое лежит рядом на маленьком подносе. Пшено барабанит по подносу, и тут же фарфоровый голубь оживает, вспархивает и садится на Ленину руку. Эдвард снимает запотевшие очки и подходит ближе, чтобы разглядеть.
   - Какая прелесть! - Лена хохочет и любуется голубем, который, ничуть не смущаясь, клюёт пшено с ладони. - Правда, мистер Монфор?
   Лена примирилась с Эдвардом в тот день, когда узнала, как он добровольно позволил уравнять себя и меня. С тех пор они безукоризненно вежливы друг с другом, тем более что один виток кровной мести всё же свершился; и я благодарна им обоим, что они решили быть выше того, чтобы продолжить эту глупую и никому не нужную вражду.
   - Здесь полно безделушек. Выбери что-нибудь себе, Близзард, и будем считать, что это подарок от меня. Просто так или на Рождество, как хочешь, - предлагает Лена, касаясь пальцами моей руки.
   - Эта паршивка разбила лунные часы, - смотрю на девчонку и с удовольствием вижу, что она вся сжимается, точно думает, что я расправлюсь с ней, не сходя с этого места. Может и так, только позже, дорогая, не сейчас, - мстительно думаю я.
   - Ты, кажется, хотела завести привычку нюхать табак, - в шутку говорю Лене, - и заодно носить с собой это существо. Думаю, оно премерзкое.
   - Ах, да, - она с сожалением сажает голубя на место и начинает озираться по сторонам.
   В магазинчике почему-то никого нет. От скуки я начинаю оглядываться в поисках торговца, взгляд падает на прилавок, и я вижу там колоду карт Таро. Большие прямоугольники затейливо расписаны неизвестным умельцем, и рисунки настолько хороши, что прямо-таки завораживают. Всю колоду через стекло не посмотришь, видно только несколько карт, но довольно и этого. Высохший старик-отшельник в чёрной хламиде и с фонарём в руке, который он поднял над головой; искры света выхватывают из сумрака совсем мало, и вокруг царит зеленоватая мгла. Скелет-смерть с косой собирает урожай из человеческих тел, которые она связывает в сноп, как крестьянин пшеницу. Дама Кубков - подумать только! - в красном бархатном платье; она похожа на пани Зофью, оттуда, из далёкого карпатского детства. Мне уже страшно нравится эта карта, да и вся колода просто превосходна.
   - Только посмотри, - прежде всего, я показываю на даму в красном, и Отшельник невыразимо хорош, и Смерть, конечно же... Создатель великий... нет, великолепно поистине всё, спору нет.
   Не успевает Лена и слова сказать, как раздаётся звон колокольчика, и откуда-то из задних помещений магазина приходит торговец. Дама в красном так завораживает меня, что я не удерживаюсь и покупаю эту прелестную колоду, хотя, как гадать на Таро, я забыла давным-давно.
   - Миссис Монфор, не пора ли домой? - спрашивает Эдвард, которому вся эта суета с покупками, верно, уже порядком надоела, но он и полусловом не позволяет себе показать этого.
   - Будем считать, что я купила её из-за картинок, - со вздохом говорю я.
   - Как гадать, ты вспомнишь, это не так уж и сложно, - безапелляционно заявляет Лена, и мы выходим на улицу Фонарщиков, на которую вместе со снегом начинает опускаться вечер.
  
  
   Поздний обед проходит в молчании. За окном уже зеленоватые зимние сумерки, и на столе стоят канделябры со свечами, которые заполняют столовую неровным трепещущим светом.
   Лена сидит напротив меня. Я любуюсь её худощавым лицом, чуть запавшими глазами, в которых периодически зажигается лихорадочный огонёк, особенно тогда, когда она, не отрываясь, смотрит в мои глаза.
   Тишину нарушает стук упавшей вилки. Эдвард автоматически тянется, чтобы поднять её, но я предупреждающе ударяю кулаком о столешницу. Чёртов ленивый подменыш! Сколько ещё можно вдалбливать в их тупые головы правила этого дома? Мерзкие создания! Никакие наёмные воспитатели, которым ты платишь кучу золота, не заменят хорошей, качественной взбучки. Чёрная волна заполняет меня всю целиком и, наконец, выплёскивается, доставляя непередаваемое наслаждение. Ленивое создание верещит так, что слышно на другом конце поместья.
   - Миссис Монфор, вилку, - напоминает супруг.
   Я с сожалением останавливаюсь.
   - Простите... хозяйка... - постанывает живучая тварь, ковыляя к злополучной вилке и заламывая руки.
   - Заткнись, - рявкаю я. - Слушать тошно!
   Эдвард не спеша протирает очки, разворачивает газету и углубляется в чтение. Я пытаюсь разглядеть дату, но пёстрая фотография на первой полосе не даёт мне этого сделать. Какой-то матч, я даже не знаю, по какому виду спорта. Сегодняшняя ли газета, или эти маленькие мерзавцы опять поленились доставить новую? Мне абсолютно наплевать на то, что печатают в прессе, и я не могу оценить, насколько свежа передовица. Однако Эдварду не нравится, когда ему мешают читать, и я откладываю расследование на потом. За окном падает снег. Лена со стуком отодвигает тарелку и встаёт.
   - С вашего разрешения, мистер Монфор, - говорю я и тоже встаю.
   Он пристально смотрит на меня из-за края газетного листа. Но ничего не говорит. Мы с Леной выходим из столовой и поднимаемся в мои комнаты.
   - Тебе не кажется, что самое время опробовать твою новую колоду Таро, Близзард? - неожиданно спрашивает Лена. - Ты когда-нибудь умела гадать на картах?
   Вопрос ставит меня в тупик. Я со скрипом извлекаю из глубин памяти то, что происходило более пятнадцати лет назад.
   - Помнишь, ты говорила об Утгарде? О Прорицании? - Так вот к чему она это сказала! - Вдруг у тебя есть задатки провидицы? - Лена подносит руку к свече и начинает быструю игру с язычком пламени, в конце которой сжимает пальцами фитиль и с шипением вдавливает его в воск.
   К стеклу липнут крупные хлопья снега. Из столовой не доносится ни звука: Эдвард читает газету, изредка еле слышно шелестя страницами; прислужники с кухни бесшумно убирают со стола.
   Так ли уж бесшумно? Я напряжённо прислушиваюсь, стараясь уловить хоть что-то и понять, научились ли наконец безмозглые твари порядку. Но нет, тишина.
   Мой взгляд снова падает на окно. Похоже, этот снег никогда не кончится. Должно быть, холодно сейчас в шотландских горах... "Создатель великий, Близзард! Держи себя в руках!" - отгоняю я снова вернувшуюся мысль и решительно достаю из бюро резную деревянную шкатулку с картами Таро.
   - А, может быть, у тебя, Легран? - иронизирую я. - Будет чем заработать на жизнь.
   Она тянется к шкатулке и открывает её. Глянцевые прямоугольники, неведомыми мастерами украшенные причудливыми картинками, такие большие, что еле помещаются в её точёных руках.
   - Всего лишь красивые рисунки, - говорю я. - Способ убить время.
   - Пожалуй, так, - соглашается она. - Сейчас посмотрим.
   Прямоугольники карт с шелестом ложатся в круг света на столе.
   - Слева - ты, справа - Эдвард, - начинает она. - Кому-то ведь так понравилось красное платье.
   - Почему бы тебе не тренироваться на себе, Легран? - с сарказмом спрашиваю я.
   - Что мы там узнаем нового, Близзард? - вопросом на вопрос отвечает она. - Дама Мечей, вдова. Замужество мне не грозит. Бедность вроде бы тоже. А вас хотя бы двое. Всякие нюансы могут быть, знаешь ли, - в её голосе звучит ирония.
   Карты на столе образуют какой-то орнамент, смысл которого мне смутно знаком. Трудно вспомнить то, что было бездну времени назад. В юности всегда умеешь массу бесполезных вещей, большая часть которых потом благополучно забывается. Карпатские горы. Такой же вечер. Нетопыри шелестят под крышей башни. Звезда заглядывает в моё окно, потому что комната находится на верхнем этаже усадьбы - мне всегда нравилось жить наверху, несмотря на то, что дедушка называл это уделом прислуги.
   Взгляд мой падает на стол.
   Четвёрка Мечей.
   Башня.
   Звезда.
   Между картами, которые обозначают меня и Эдварда.
   Лена смотрит на меня и начинает хохотать.
   - Чего не напридумываешь со скуки, а, Близзард? - сквозь смех говорит она.
   Я всматриваюсь в карту Башни. Пламя свечи трепещет, словно кто-то невидимый ходит по комнате. Или будто сквозняк. Невольно я кидаю взгляд на стрельчатые окна, но они, естественно, по-прежнему закрыты, и на подоконниках наросли пушистые шапки снега, который идёт уже, кажется, целую вечность.
   Нарисованная башня на карте начинает плыть, искажаться, и вдруг я чувствую ледяной прибой моря Межзеркалья и вижу башни крепости Утгард...
   Встряхиваю головой, и наваждение исчезает. Что я себе напридумывала? Начнём с того, что весь расклад читается отнюдь не только по тем картам, что лежат между нашими.
   - Ты вспомнила, что это значит, Близзард? - интересуется Лена.
   - Не знаю, - отрезаю я. - Я вообще не помню, что есть что.
   - Тогда что тебя смутило? - спрашивает она.
   Я медлю с ответом. Мне отчего-то не хочется говорить об этом. А отчего? Чёрт бы подрал этот снег!
   - Ну, если смотреть только на то, что посередине, то для меня - опасность тюрьмы, а для Эдварда... что-то вроде предначертанной судьбы, но через борьбу и потери... Но я так сказала только потому, что Звезда лежит рядом с ним, а всё остальное - ближе ко мне.
   Лена фыркает.
   - Я знаю: большего идиотства ты не слышала. Я тоже, - говорю я и смешиваю колоду.
   - Все эти гадания и прочее - дурость, - констатирует она. - Кассандра Хэрриот со своим Пастухом за всю жизнь изрекла, получается, одно-единственное стоящее Прорицание, да и то содержание его никому дословно не известно.
   - Никому из НАС дословно не известно, - подчёркиваю я.
   Она молча соглашается.
   Во всём поместье гробовая тишина. Не слышно даже шелеста газетных страниц. Сидит ли Эдвард там же или ушёл к себе? Чуть позже надо проверить, не нужно ли ему чего-нибудь. Маленькие мерзавцы так обленились, что скоро и свечи новой не принесут без напоминания. Я выхожу к лестнице и нагибаюсь над перилами. Ни шороха. Ни звука.
   - Долорес! - кричу я. Девчонка бесшумно возникает на пороге кухни. Надо признать, для дочки фермера она неплохо соображает. Быстро поняла, что, если не научится появляться мгновенно и без лишних звуков, то будет наказана.
   - Пошевеливайся, - говорю я. - Горячий грог мне и леди Лене.
   Не то чтобы это было необходимо. Говорю, чтобы чем-то её занять. И себя тоже. Создатель великий, когда же прекратится этот снег?
   Она появляется с фантастической быстротой и опускает поднос на стол, где всё ещё стоит открытая резная шкатулка и валяется колода Таро, быть может, совсем не в добрый час купленная в маленьком магазинчике диковинок на улице Фонарщиков. Перед моими глазами снова встаёт стена ледяного прибоя и льдистые огоньки звёзд, такие же холодные, как и стены крепости Утгард. "...Мы никогда не станем теми, кем должны были, - вспоминаю я свои же слова, - а значит, мы остаёмся теми, кто мы есть..."
   Я подхожу к окну и смотрю на круговерть метели за стеклом. Там, где-то далеко-далеко, в шотландских горах... Обрываю себя на середине мысли. Лена сидит на диване и молчит. Ждёт, когда я созрею.
   Я останавливаюсь перед зеркалом и в неверном свете свечей разглядываю своё отражение. Сначала вижу его чётким, а потом всё начинает заволакивать красная пелена, и вот перед моими глазами только кровавый туман и ничего больше. Снова! Эта долбаная зима так действует мне на нервы, что, какое бы зеркало здесь ни было, я всегда вижу в итоге одно и то же. Одно и то же, чёрт возьми! Какого дьявола! Меня наполняет ярость и злость - на саму себя прежде всего; я хватаю подсвечник и со всей силы запускаю им в ненавистное стекло.
   Брызги разбитого зеркала разлетаются по всей комнате, но Лена спокойна.
   - В Шотландию, Близзард? - спрашивает она.
   - В Шотландию, Легран, - отвечаю я.
  
  Глава 11
  
   Долорес еле успевает за хозяйкой. Ей совсем не хочется в Кастл Макрайан, мало того, она жутко боится, что хозяйка из прихоти отдаст её милорду Уолдену в жёны. Долорес понимает, что это, скорее всего, только кошмар, придуманный ей самой, потому что член Внутреннего Круга никогда не возьмёт в Семью человека, но её страхов это не умаляет ни на йоту. Впереди, за изнанкой зеркала с непривычки темно. Наконец, прямо перед ними выступают из мрака каменные стены и освещённая факелами арка.
   Всё остальное время Долорес сидит, сжавшись в комок и заткнув уши. Но не дышать она не может, и поэтому еле сдерживается, чтобы её не стошнило, настолько плотно воздух пропитан удушающим ароматом крови.
   И ни она, ни её хозяйка, ни леди Лена не знают, что такими их и видит в этот момент в Зеркале Мира их хозяин.
  
  
   Он частенько смотрит туда, в Зеркало Мира. Иногда с радостью, иногда со злостью - и тогда это значит, что кто-то очень скоро будет лежать у его ног, скрученный болевым спазмом.
   Он видит их всех вместе не так уж часто. Два раза в год на официальных приёмах, которые устраиваются Кругом. Люди, бывшие вне закона, а ныне ленные лорды, в эти дни покидающие свои заново отделанные усадьбы. Родовая знать страны, тщательно скрывающая утгардские татуировки.
   Хейс. Молодая жена. Ужин при свечах. Поместье.
   Фэрли. С тяжёлой роскошью обставленный кабинет. Какие-то служебные бумаги. Бокал вина в изящных пальцах. Канцелярия Круга.
   Картер. Реторты, колбы и странного вида предметы. На столе вперемешку бумаги, какие-то металлические инструменты и тарелки с остывшим обедом. Башня Наук.
   И ещё много, много лиц.
   И те, кто интересует его больше всего.
   Близзард. Верхняя юбка подоткнута, нижняя в тёмных брызгах. Рукава закатаны. В глазах - безумный блеск.
   Легран. Такая же картина. Никто и не сомневался. Где?
   Макрайан. Ссадины на костяшках пальцев. Окровавленные перстни, которые он вытирает носовым платком. Шотландия. Кастл Макрайан.
   И змеятся на коже чёрные зигзаги "волчьего крюка", навечно вплавленные в плоть.
   Всё, что ты хочешь, - наручники, сковывающие лучше любых кандалов и казематов. Дарующие власть, но отнимающие свободу.
   Ах, да, самое главное. Монфор. Сидит у окна, на коленях свёрнутая газета. Трепещущее пламя свечи. За стеклом падает снег. Близзард-Холл.
   Он тоже вряд ли откажется от того, чего хочет. Никто не откажется. А снег всё идёт...
   Крючконосая старуха сидит и вертит в руках, похожих на виноградные плети, хрустальный шар. "...Раз после долгой зимы голодная стая затеет охоту. Но вырастет мальчик-пастух, отмеченный руной Победы на левой руке, и стадо волкам не отдаст - убьёт вожака. Мать принесёт его вместе с луною, войдёт что в земли тень, и будет он точно тогда же с той силой, что в десять раз больше обычной... Всего только часа не много - но и не мало, чтоб стяг водрузить с шкурой зверя, как руна о том говорит..." Старуха смеётся хриплым, каркающим смехом, как ворона, усевшаяся на кладбищенском вязе, - хрустальный шар выскальзывает из её пальцев и разбивается на тысячу осколков, сверкая искрами граней, и рассыпая белые крупинки... Вихрем взвивается метель и скрывает картинку за непроницаемой пеленой времени.
   Фигура блекнет, становится почти прозрачной и вновь уходит в небытие. А в Зеркале Мира падает призрачный снег...
   Он постарался нарушить одно из условий. Он отметил его совершенно другим, не простым знаком - как своего слугу, как раба. Связав волка "волчьим крюком". Но может ли быть, чтобы он не знал всей его силы?
   Конечно, может. Потому что в этом подлунном заснеженном мире может быть всё, что угодно. Зачем превращать в потенциального врага человека, который может уничтожить его, если сделать неверный шаг? Особенно если неизвестно, какой шаг окажется неверным? Зачем создавать самому себе смертельного противника, когда можно создать союзника? И зачем рисковать всем, до конца не зная, что будет впереди и чем обернётся попытка уничтожить второго человека, возможно, обозначенного в проклятом Прорицании? Милорд ударяет кулаком по простой деревянной раме зеркала. Оно содрогается и отражает его самого: чёрные длинные волосы, стянутые сзади, и серо-голубые глаза... сейчас серо-голубые. Как когда-то, давным-давно. В те времена, когда самым серьёзным беспокойством было, как избежать головомойки у начальства и пригласить на свидание хорошенькую девушку. Почему его никто и никогда не спрашивал, чего хочет он сам, а не некто, заставляющий мир вертеться по туманным законам таких вот прорицаний и пророчеств? Не спрашивал, хочет ли он быть на этом месте, на котором кто-то, как оказалось, будет всегда? Чуть добрее, чуть злее или чуть равнодушнее. И теперь он даже, смешно подумать, немного завидует Монфору, потому что тот ничего не знает о Прорицании и пока не принимает участия в этой дурацкой игре, непонятно кем и когда начатой. Но, так или иначе, каждый из них сейчас на своём месте, и его задача сделать так, чтобы параллельные линии их жизней не пересеклись в какой-то роковой точке пространства-времени, ибо, чем это может закончиться, он и сам не знает.
   Он дал ему всё: любовь, богатство и власть. Кто по доброй воле откажется от награды, ради которой преступил когда-то всё, во что верил? Произнеся вслух слова Клятвы, подставив руку под клеймо преступника, хотя преступником тогда не был? Добровольно признав его своим сюзереном?
   Милорд ещё раз бросает взгляд в туманные глубины магического стекла. Близзард вытирает пальцы о юбку и убирает за ухо растрепавшиеся волосы. Леди Монфор хорошо держит лорда Монфора. Совершенно безумная усмешка, и взгляд - острый, как кинжал. Подвалы Кастл Макрайан - а вот это то, от чего не откажется она.
   Гостиная Близзард-Холла. Он будет ждать её, даже когда свеча потухнет, и так и не попросит принести новую. Просто ждать, не играя ни в какие игры. Ведь он НЕ знает о Прорицании...
  
  
   Долорес кажется, что она успела уже тысячу раз умереть в этой каменной келье, освещённой чадящим пламенем факелов, где ей велено покорно дожидаться хозяйку вместе с важным челядинцем миледи Легран.
   Кастл Макрайан небогат на убранство: один голый камень и вереница чадящих факелов под потолком, над которыми по камню расползаются чёрные пятна копоти. Может быть, на других этажах всё выглядит иначе - Долорес не знает, да и знать не хочет. Будь бы её воля, она и близко не подошла бы к замку, не говоря уже о том, чтобы обследовать его, даже если б ей сказали, что полы там вымощены золотыми слитками и в окна вместо стёкол вставлено по огромному бриллианту.
   Их оставляют в маленьком помещении, где холодно, как в могиле, - как, впрочем, и во всём замке. Но здесь, слава Создателю, хотя бы есть какое-то подобие лавки, и не придётся сидеть на корточках или вообще стоять: пол ледяной.
   Карлик-подменыш Лены Легран не произносит ни слова. Долорес догадывается, что ему запрещено говорить без специального на то соизволения хозяйки. Но Долорес всё равно - сейчас она в любом случае не смогла бы говорить ни с кем и ни о чём, даже если бы захотела. Все её силы направлены на то, чтобы ничего не видеть, не слышать, и, по возможности, не дышать. Кроме того, она боится ненароком разозлить милорда Уолдена. Кто знает, как поступит тогда её хозяйка? Да и подменыш уже порядком растерял свою важность, и Долорес сомневается, что, даже захоти он ослушаться, смог бы сказать хоть слово.
   Наконец, на лестнице, ведущей из подземелий, раздаются шаги, и Долорес, дрожа всем телом не столько от холода, сколько от страха, решается поднять взгляд.
   Похоже, Близзард довольна. На её лице нет раздраженного выражения, которое очень беспокоит Долорес. Не очень-то хочется, чтобы тебя, за здорово живешь, угостили чем-нибудь малоприятным, особенно когда ты ничего такого не сделала.
   Верхняя юбка Близзард подобрана и заткнута за пояс. Нижняя юбка сплошь в потёках и мокрых пятнах, словно кляксах, и пропиталась она далеко не водой, как догадывается Долорес. Близзард стягивает её вниз и бросает в угол, куда та падает с неприятным шлепком. "Как бельё в таз", - думает Долорес. "Я буду думать про бельё в тазу, всего лишь про бельё в тазу", - твердит она про себя, как мантру, напрасно стараясь не вдыхать насыщенный тяжёлым запахом металла воздух.
   Лорд Уолден вытирает руки носовым платком, который быстро становится красным. Точнее, не руки, а перстни, старинные массивные перстни, которыми унизаны его пальцы. Костяшки пальцев содраны до крови, это видно даже при свете факелов. Он бросает скомканный платок в тот же угол, и тот падает поверх окровавленных тряпок легко и бесшумно, как осенний лист.
   Леди Лена поправляет причёску. Потом она вспоминает, что с ней её слуга, кивком велит ему помочь, и присаживается на лавку. Подменыш несмело суетится вокруг, опасаясь мгновенного возмездия за неловкость, но она, видимо, устала, ей не до него, и тучи над головой неуклюжего прислужника расходятся.
   Одежда у всех троих в беспорядке. Дорогая ткань помята, драгоценные меха торчат клочьями, местами слипнувшись с бурой массой. Рукава засучены. Долорес от страха буквально прирастает к тому месту, где стоит. Её внимание почему-то фокусируется на хозяйкиных пальцах - ухоженных тонких пальцах с поразительной красоты овальными длинными ногтями. Наверное, потому что они тоже испачканы красным, и, тем не менее, хозяйка закуривает сигарету, с наслаждением выпуская дым в потолок, - а Долорес думает, что её бы точно стошнило, если бы ей надо было подносить так близко к лицу окровавленные пальцы. Но это ведь она, а не хозяйка, которая курит и странно смотрит куда-то сквозь неё - точно Долорес стеклянная, - а взгляд её подёрнут пеленой. Долорес становится так страшно, что она едва не теряет сознание.
   - Ну, Долорес, шевелись же! - голос Близзард выводит её из оцепенения. Оказывается, всё это время Долорес было поручено держать хозяйкино манто, и теперь Близзард торопит её. Она помогает хозяйке одеться, и все поднимаются выше. Площадка на верху башни завалена снегом, и холод мгновенно охватывает тело. Пока Долорес держала манто, руки у неё оказались в чём-то мокром. Она с ужасом смотрит на них, ожидая увидеть то самое, красное, с запахом металла, но Создатель миловал, ладони всего лишь в холодном поту от страха и напряжения последних часов.
   Снегопад прекратился. Над шотландскими горами светит луна, заливая мир призрачным сиянием. Леди Лена отказывается от приглашения хозяйки и спешит вниз, к зеркалу, прихватив своего прислужника.
   - Уолли, - говорит Близзард, - я твоя должница. Какой чёрт понёс тебя в Польшу? Именно в это время?
   - Чутьё, Близзард, - поднимает палец лорд Макрайан.
   Хозяйка смеётся и целует его в щёку.
   - Чудесная ночь, - говорит она.
   Лорд Макрайан оглядывается.
   - Похоже на то! - удивлённо говорит он, и хозяйка смеётся снова.
  
  
   Я подшучиваю над Уолли. Он всегда туго соображает, когда речь идёт о чём-то постороннем.
   - Ты всегда был толстокожим, Макрайан, - говорю я. - Но в этом есть свой плюс.
   - Да? - удивляется он.
   - Тебе не холодно здесь жить, - поясняю я.
   - Проклятый замок, - говорит он и сплёвывает в снег. - Хуже Утгарда.
   "Везёт мне сегодня. И этот туда же, - думаю я. - Нам никогда не стать..." Всё. Хватит. Ведь этот долбаный снег кончился.
   - До встречи, Уолли, - прощаюсь я, велю девчонке следовать за мной и иду к зеркалу. Всё. Теперь только домой.
   Мы оказываемся в тёмном холле поместья. Девчонка сжалась и боится пошевелиться, пока ей не будет велено.
   - Пошли, Долорес, - говорю я. Она вздрагивает и торопливо идёт следом, стараясь не отстать.
   Близзард-Холл со стороны, наверное, похож на проклятую рождественскую открытку. Через окно видно, что подъездная аллея не расчищена. Когда же это прекратится, чёрт подери?! Неужели за столько лет нельзя было усвоить, что моё наказание свершается незамедлительно? Хотя, нет - полагаю, завтра; сегодня я слишком утомлена. Делаю несколько шагов, и передо мной появляется гадкий лентяй - спал, верно, прямо возле зеркала, чтобы не пропустить, когда я вернусь.
   - Миледи, - управляющий собирается поклониться, но я хватаю его за шкирку и пинком выкидываю на улицу, с трудом приоткрыв створку: как я и думала, до самых дверей по колено снега.
   - Одна минута, - тихо говорю я. Он мгновение испуганно таращится на меня, потом на заснеженную аллею, а потом быстро-быстро кивает.
   - Согрели простыни милорду перед сном? - задаю вопрос, прежде чем он успевает удрать. Мерзкие существа такие вёрткие - словно намыленные, выскальзывают из рук, только ты соберёшься как следует задать им. Чем делают хуже себе же, потому что спустя минуту получают вдвое.
   - Да, миледи, но милорд Эдвард не спит, - управляющий испуганно пятится. - Он ещё не ложился.
   Да, конечно. Наверное, я бы удивилась, если было бы по-другому.
   - Канделябр, живо, - говорю я, и холл почти сразу же наполняется светом. - Ступай, Долорес. Приготовь мне постель.
   Она бесшумно исчезает. Я захожу в столовую и вижу Эдварда.
   Он сидит у окна и держит эту проклятую газету, она сложена вчетверо у него на коленях. Свечи потушены, и его озаряет только свет луны, висящей высоко в небе.
   - Мистер Монфор! Опять вы не спите? - почему-то шёпотом говорю я. Я говорю это каждый раз, когда возвращаюсь за полночь оттуда, где была сегодня.
   - Опять, миссис Монфор, - подтверждает он, кладёт газету и встаёт.
   - В Шотландии очень холодно, - говорю я и целую его.
   - Зато здесь тепло, миссис Монфор, - отвечает он. - Идёмте спать.
  
  
   Утром снегопад начинается вновь, правда, не такой сильный, как накануне. Сквозь стрельчатые переплёты окон Эдвард видит серое небо и чёрные ветви деревьев парка. Естественно, в комнате светлее, чем вчера, и Эдвард может разглядеть многие вещи, вид которых не приводит его в особый восторг. Супруга спит, лёжа вплотную к нему, и Эдвард не шевелится, боясь потревожить её хрупкий утренний сон. Хотя, может, и не хрупкий, - думает он, вспоминая, где она была и что там, судя по всему, происходило.
   Эдвард доволен тем, что она не настаивает на его присутствии в Кастл Макрайан. Что касается вопросов супружеской верности, то этот пункт не вызывает у него никаких сомнений. Семейные ценности для Ядвиги непоколебимы - он убедился в этом в первый же год брака. Она могла быть кем угодно, но замарать себя супружеской изменой считала низостью, недостойной даже человечьего отродья.
   Что касается всего остального... что ж, он знал, кто такая Ядвига Близзард... Вот и сейчас он видит кое-где красные смазанные потёки на её руке - ровно по локоть, как были засучены рукава платья. Ну, он прекрасно знает, как именно она теперь понимает слово "развлечение". Только в одном смысле, и больше никак. Но ему - почти всё равно. Всего лишь по одной причине. Потому что она - это она. Потому что и сам Эдвард стал когда-то другим. Тогда он осторожно прикасается к её расслабленной руке и целует сначала пальцы, потом ладонь, потом внутреннюю сторону предплечья.
   Как когда-то, в Кинг-Голд-Хаус.
   Близзард глубоко вздыхает и просыпается.
   - Доброе утро, мистер Монфор, - хриплым со сна голосом говорит она, и тут её взгляд падает на окно. - О, Создатель всемогущий, нет! Только не снег!
  
  
   За стрельчатым изломом оконного переплёта опять падает белая муть. Когда же это прекратится?!
   Я раздражённо дёргаю звонок.
   - С вашего разрешения, миссис Монфор, - Эдвард соскальзывает с кровати и, целуя мне руку, уходит. Тут же в дверях беззвучно возникает Долорес. Не надо уметь читать мысли, чтобы понять - она трясётся всем телом, видя снег за окном и моё лицо.
   - Не бойся, Долорес, - говорю я, и мне становится смешно. - Никакой боли.
   Глупая девчонка, сама того не зная, подняла мне настроение, и снег за стеклом уже не кажется таким раздражающе-однообразным.
   День проходит спокойно. Нет никаких визитов к нам, и мы не делаем визитов ни к кому. К вечеру снег снова прекращается, и на небе почти полная луна.
   Зажигаются свечи. Я замечаю на столе так и не убранную резную шкатулку с Таро, и рука сама собой тянется к крышке.
   Под пальцами - гладкая поверхность лакированных прямоугольников. Теперь я сама еле удерживаю в руках увесистую колоду. Может быть, поэтому руки слегка дрожат? Я по памяти пытаюсь воспроизвести тот орнамент, что раскладывала вчера Лена. Только вот кладу я все карты, кроме наших с Эдвардом, рисунком вниз, на плотную бархатную скатерть. Почему? И зачем я вообще всё это делаю?
   Я раздражённо отбрасываю колоду и отхожу к окну. Мои пальцы ощущают ледяное стекло... Ледяная стена прибоя...
   - Долорес, - говорю я внезапно севшим голосом. - Подойди к столу.
   Она послушно подходит.
   - Теперь переверни то, что в середине, - приказываю я. - Только не нарушай расположения.
   Краем уха я слышу шелест карт о бархат скатерти.
   - Да, миледи, - говорит она. Мне почему-то страшно повернуться.
   - Теперь говори, что ты видишь, слева направо, - наверное, даже она должна заметить, как дрожит мой голос.
   - Четвёрка... - она немного медлит, не разбираясь в символах, но тут же продолжает, - Мечей, Звезда, и Башня.
   Мои пальцы скользят по стеклу.
   Четвёрка Мечей, Башня, Звезда - вчера.
   Четвёрка Мечей, Звезда, Башня - сегодня.
   Теперь уже - неизбежная тюрьма и разрушение существующего порядка жизни, который рухнет и не возродится. Боль и страдания как путь к бессмертию.
   Карты, взятые просто так, на первый взгляд. На местах, где они, возможно, ничего не значат, или уж точно не должны означать будущее.
   ...Ледяная стена прибоя...
   - Какого чёрта идёт этот проклятый снег? - глухо говорю я.
  
  
   ...Долорес смотрит в окно и не видит ничего, кроме абсолютно ясного ночного неба - без малейшего признака снеговой тучи...
  
  Глава 12
  
   Профессор Гаспар Картер сидит в своём кабинете на самом верху Башни Наук и тоже смотрит на снег. Который в виде кинутого кем-то снежка комком висит на чудом уцелевшем стекле его окна. "И как только забросили на такую высоту?" - думает он. До его ушей доносятся еле слышные вопли тех немногих, кто рискнул продолжить дальнейшую игру у подножия Башни.
   ...К чёрту! Да хоть целые снеговики... Наплевать... К дьяволу!
   Вот как раз дьявола ему и не хватало, чтобы понять, что теперь делать. Перед ним на столе лежит всего лишь детская игрушка - шар с белыми крупинками внутри и с маленькими фигурками детей, играющих в снежки. Школьников, судя по всему, потому что ранцы брошены в несколько щепотей игрушечного снега, которые изображают здесь огромный сугроб. Снег уже оседает вниз, а ещё минуту назад он взвивался белыми струями - и вот тогда-то как раз каким-то образом проходил сквозь хрустальную оболочку, становящуюся мгновенно только видимостью хрусталя и более всего походящую на твёрдый воздух, и заполнял собой комнату. Серебряная дымка неспокойна, она ещё хранит образ полупрозрачной фигуры, которая минуту назад была почти материальна, почти осязаема. Почти. Её нельзя потрогать, зато можно услышать - крючконосая старуха, с голосом, словно карканье ворона, и седыми космами, выбившимися из-под платка, завязанного сзади. Натуральная цыганка, думает про себя Картер, но дело не в этом - да будь она хоть эскимоской, хоть с острова Новая Гвинея, - смысл от этого не менялся.
   Думал ли он, что так обернётся всего лишь эксперимент с некогда разбитым шаром провидицы Хэрриот, на успешный исход которого он и не надеялся? О чём он вообще думал, неделями - или нет, месяцами - складывая кусочек к кусочку, снежинку к снежинке? Выпуская из рук пинцет и отрываясь от микроскопа только для того, чтобы поесть, да и то, когда чуть ли не силком принуждали вездесущие ассистенты, которые приходили в Башню Наук, отоспавшись и поев два, а то и все три раза - и заставали его всё в той же позе? С часовой линзой, делавшей Картера похожим на циклопа, от которой у него уже образовался вокруг глаза продавленный кружок. Этот кружок не успевал исчезнуть за то время, пока он, торопясь, поглощал, не глядя, то, что ему приносили, сдвигая злополучную линзу на лоб подобно заправскому часовщику. Он, пожалуй, знает, о чём думал: как интересно пронзить бездну времени и услышать то, что было сказано вещей старухой несколько веков назад. Узнать, как устроен чёртов колдовской шар, ибо Картер не верил в колдовство, а верил только научным фактам, которые не требовали бы того, чтобы он полагался на недоказуемые байки и иррациональные домыслы.
   Картер в первый раз своими ушами слышал полный текст Прорицания. И теперь не знал, что ему делать.
   Даже руководствуясь всеми теми знаниями, которые он накопил за долгие годы труда. Целебные настойки и яды, быстрые, как укус змеи, тайны психики и сознания, позволяющие управлять людьми, секреты растений, в которых сосредоточена сила мира, и много чего ещё. Но его никогда не прельщала власть явная, куда интереснее было смотреть со стороны за этими играми, самому оставаясь хоть немного, но в тени. Пока это, конечно, было возможно. Так и должно быть. Такие, как Близзард, знающие только, как убивать, идут вперёд, рискуя всем и сразу, а такие, как он, до поры до времени остаются невидимыми, выходя на сцену только в самом крайнем случае. Каждому своё. И теперь решать, что делать, только ей, а никак не ему. Каким бы образом ни повернулось будущее.
   Тишина Башни Наук располагает к размышлениям. Картер сидит, потирая виски и уже привычный кружок от линзы, наверное, давно ставший предметом шуток. "Пусть решает сама", - думает он. В конце концов, потеря человека, не так уж хорошо умеющего работать мозгами, не очень страшна для их сообщества - в нём говорит не столько политик, сколько инстинкт самосохранения. Что ж, пускай так, он и не отрицает этот факт.
   Башня похожа на маяк, и кабинет Картера примерно там, где должна быть линза. Выше только обсерватория. Когда-то Башня строилась около самого леса, но постепенно рядом вырос город, который сейчас подступал почти вплотную, а Башня так и осталась.
   Откуда-то сверху раздаётся тихий скрип: на самом верху в куполе Башни поворачивается по кругу огромный медный телескоп, видимо, ища в пространстве какую-то новую цель. Да ещё галдят под окнами ребятишки-ученики, которые не верят байкам о том, что те, кто тут работает, могут выскочить и превратить их во что-нибудь малоаппетитное, вроде лягушки или тритона.
   Около стола Картера день за днём бесконечно вращается планетарная модель Солнечной системы. Подвешенная в воздухе на невидимых нитях, она в точности отображает бег планет вокруг центрального светила. Медные шарики с руническими надписями крутятся с различными переменными скоростями - Меркурий летит быстро, Плутон еле движется, так, что непривычный глаз и не заметит. Свет зимнего дня и огоньки свечей поблёскивают на боках отполированных небесных тел, и Картер почему-то начинает думать, что совсем не телескоп мог скрипеть пару минут назад, а нерадивый ассистент давно не проверял и не чистил модель, к примеру, кольца Сатурна, а передоверил это скучное занятие ученику. Когда Картер вернётся, то кое-кто получит взбучку, потому что везде и во всём нужен порядок. И, кстати говоря - на этом месте Картер поднимает палец вверх, как всегда, разговаривая с воображаемым собеседником, - Близзард права хотя бы в этом: уж своих-то домочадцев она держит в ежовых рукавицах.
   Хм... Луна войдёт в тень земли... Не так уж нескоро, надо предполагать. Ну, и что из этого? Что произойдёт? Вселенная рухнет? Твердь небесная поменяется местами с твердью земной?
   Медные планеты летят по своим невидимым орбитам. Рунические письмена - плотности планетных ядер, диаметры орбит, состав атмосферы, циклы затмений, солнечных и лунных... Древняя вязь рунического письма - всего-то навсего - сплетается в неясный пока итог старого Прорицания.
   Профессор Картер, главный учёный Башни Наук, ещё пару минут сидит, глядя в одну точку, потом встаёт, снова поднимает палец, что-то бурча под нос и прощаясь с воображаемым собеседником, и надевает тёплое пальто. Консенсус с невидимым визави достигнут: "Сама, и только сама, леди Монфор... м-да... интересно... так что же может так скрипеть...", - бормочет он. Ещё один снежок громко ударяется о стекло и прилипает рядом с первым, но Картер не обращает на это никакого внимания. Он проходится по пальто рукой, разглаживая несуществующие складки, и покидает кабинет. Он спускается по винтовой лестнице на первый этаж Башни и направляется прямо к сквозному зеркалу.
  
  
   - Привет, Близзард, - говорит Картер, и у меня почему-то нехорошо замирает сердце. От двух простых слов.
   - Поговорим? - спрашивает он. И уточняет: - Наедине?
   Чёрный бархат скатерти на столе. Серебряный канделябр. Ещё недавно тут лежали те самые карты.
   Картер разворачивается, на цыпочках подходит к двери и резко открывает её, проверяя, не вздумал ли кто-нибудь подслушивать наш разговор. Это настораживает меня прямо-таки до крайности.
   - Близзард, - начинает он. - Ты знаешь что-нибудь о Прорицании?
   Я чувствую, что улетаю куда-то в пустоту. Такого со мной не случалось уже много лет. Время резко замедляет свой ход и, наверное, почти останавливается. Вместе с моим сердцем. Я отрицательно качаю головой.
   - Я скажу тебе его полный текст. Для начала, - говорит Картер и цитирует: "...Раз после долгой зимы голодная стая затеет охоту. Но вырастет мальчик-пастух, отмеченный руной Победы на левой руке, и стадо волкам не отдаст - убьёт вожака. Мать принесёт его вместе с луною, войдёт что в земли тень, и будет он точно тогда же с той силой, что в десять раз больше обычной... Всего только часа не много - но и не мало, чтоб стяг водрузить со шкурой звериной, как руна о том говорит..."
   Он замолкает. В комнате воцаряется тишина. Гаспар понимает, конечно, что его слова, видимо, не произвели на меня должного впечатления. Но как человек воспитанный он предоставляет мне возможность ответного хода. Будь то вопрос, предположение или вообще какая-нибудь ерунда.
   - Дальше, Гаспар, - говорю я вместо этого.
   - Позволь спросить тебя, Ядвига, не знаешь ли ты кого-нибудь, кто родился во время полного лунного затмения, то есть при таких вот начальных условиях? - спокойно произносит он. - Лично я знаю. Это твой супруг, Близзард, ныне ленный лорд Монфор, наместник округа Нью-Кастл. Уточню даже - он родился в один день и даже в одну ночь с нашим патроном, они и день рождения-то вместе праздновали, когда были детьми.
   Как я уже говорила, Картер знает всё и про всех, начиная с нежного возраста, потому что именно он лично способствовал тому, чтобы большинство из нас без проблем появилось на свет. И уж ему ли не знать, кто из нас когда родился, не запомнить, что Эдвард родился в одну ночь с хозяином и потом не сделать определённые выводы, как-то прознав про слова, сказанные старой каргой?
   - Дальше, Гаспар, - опять говорю я. - Не знаю, какой ты находишь в этом смысл? Прорицание ведь касалось старого хозяина и нынешнего Милорда.
   - Вот именно, НЫНЕШНЕГО, - подчёркивает Картер. - Смотри глубже, Близзард. Если есть нынешний и прошлый, то есть и будущий. Понимаешь?
   Не понимаю, Картер. Я не могу мыслить так масштабно, как ты. Я не лидер, не мыслитель, не политик. Я просто в середине пирамиды. Мне приказывают - я подчиняюсь. И получаю за это всё, что хочу. Но что же значили те проклятые карты, Создатель всемогущий?! Если они вообще что-то значили? И почему вчера они лежали на этом столе, а сегодня здесь сидишь ты и пытаешься ткнуть меня носом в то, что для тебя очевидно?
   Все эти мысли снежным роем клубятся в голове. Но произношу я только одно:
   - Прости, не понимаю.
   Картер смотрит на меня и проводит длинным пальцем по губам.
   - Прорицание касается ЛЮБОГО из наших хозяев, кто бы им ни был сейчас, - тихо говорит он. - Понимаешь? Любого. Смысл в том, что хозяином, Милордом - называй, как хочешь - кто-то будет всегда, и на данный момент сменить его может только человек, рождённый вот при этих начальных условиях. И не спрашивай меня почему, я не знаю. Быть может, сила слов, сказанных вслух. Возможно, через пять лет или через пятьдесят очередной старой дурой будет сделано новое прорицание, где будет сказано что-то ещё.
   В комнате опять повисает тишина. Она настолько материальна, что ещё секунда - и её можно будет потрогать.
   - Хорошо, а как быть со вторым условием? - вспоминаю я и цитирую: - "... отмеченный руной Победы на левой руке...". У... нынешнего Милорда это имеется...
   - А у господина Монфора есть клеймо, - продолжает Картер. - И он тоже вполне может стать следующим "вожаком стаи". То есть, ты понимаешь, кем.
   Мне кажется, что у меня начинается паранойя. Может быть, это какая-нибудь проверка на верность? - думаю я. И говорю об этом Картеру.
   - Прекрати, Близзард, - он недовольно морщится.
   - За то, что мы сидим тут и вообще говорим об этом, мы были бы хорошо наказаны. Оба, - просвещаю я его, если он вдруг об этом не знает. - Какоё, к чёрту, клеймо? При чём тут оно?
   Я уже начинаю злиться, потому что у меня появляется такое чувство, как бывает перед грозой, когда ты бежишь по вересковой пустоши изо всех сил, но, тем не менее, догадываешься, что до имения не успеть, и ты вымокнешь до нитки. И тогда мокрое платье будет противно липнуть к ногам, выглядывающие из-за деревьев вейлы начнут мерзко хихикать, зная, что тебя ожидает дома, а в гостиной будет стоять дедушка, который даже слова упрёка не вымолвит. Просто обрушит на тебя лавину боли, и ты закричишь... Но только молча, про себя, потому что нельзя показывать свою слабость. И это безмолвие - приближающейся грозы, бессловесного упрёка, беззвучного крика - и есть самое страшное.
   - У меня оно тоже есть, ты не забыл? - чёрный шёлк скользит вверх, и я обнажаю руку. - Давай, я тоже стану... кем там, ты сказал?
   - Сейчас объясню, - терпеливо говорит Гаспар. - Я не уверен на все сто, но это вполне может оказаться так. Твой супруг отмечен. Неважно, как. Одной руной, другой руной... да хоть буквой, иероглифом с глиняных табличек или вообще крестиком. Ключевое слово здесь "отмечен" и ещё "на левой руке", и точка. Это вполне может соответствовать второму условию.
   Сейчас уже его слова не кажутся мне таким бредом, как раньше. Но тут же у меня возникает куча вопросов, опять связанных с этими дурацкими Таро. Я вздыхаю и в двух словах излагаю Картеру события последних дней.
   - И что мне теперь думать об этом? - произошедшее начинает меня по-настоящему беспокоить. - Тебе не кажется, что вместе все эти события выглядят странно? Кто меня посадит в тюрьму и за что? Вернутся полукровые ублюдки, и мне намотают ещё два пожизненных? Или это вообще означает, что нас всех отправят на тот свет, потому что люди затеют Третью Мировую и я начну отбывать своё пожизненное в аду?
   - Не знаю, Близзард, - говорит, наконец, Гаспар. - Предсказания - далеко не моя специализация. А памятуя о припадочной Хэрриот, ну, по крайней мере, о том, как про неё рассказывается в легендах, я бы сказал, что полностью всё это никому не подвластно. Из ныне живущих, по крайней мере.
   - Гаспар, и что теперь? - спрашиваю я.
   - Тоже не знаю, - отвечает Картер. - Никто не говорит, что твой муж должен на что-то претендовать. Пожалуй, я не видел ещё человека, который бы менее всего подходил для этого. Потому я и передал тебе информацию. Только голые факты, вот и всё. Распоряжайся ими, как хочешь.
   Он замолкает и чуть-чуть прикусывает указательный палец правой руки, а пальцами левой бесшумно барабанит по бархату скатерти.
   Бесшумно. Предупреждающе? Как беззвучно падает все эти дни проклятый снег за окном?
   Не только поэтому, думаю я. Прорицания - очень неточная штука. И ты не знаешь, чем обернётся для тебя будущее, Гаспар Картер. Ты просто заботишься о том, чтобы сидеть в своей долбаной Башне и заниматься своим делом - и я не осуждаю тебя, ибо каждый хочет того, чего он хочет. Зато ты всегда знаешь, как вести игру на два фронта. Даже на три. То есть в итоге на один - свой собственный.
   - Спасибо, Гаспар, - говорю я, и мы прощаемся.
   За ним закрывается парадная дверь, и меня снова начинает разбирать зло. Хорошо сказать: "Я передал тебе голый факт, делай с ним, что хочешь" и уйти.
   Я бесцельно брожу по дому, занимаясь тем же, что делаю изо дня в день, а мысли мои тем временем где-то далеко. Наступает вечер. Эдвард сидит у камина и читает книгу. Прядь волос падает ему на глаза, и он убирает её, а потом проводит рукой по подбородку - такой знакомый жест. Ободок такого же, как у меня, простенького кольца уже не сверкает, когда на него попадает свет - со временем поверхность металла потускнела от царапин. Огонь озаряет его лицо, и я вижу, что тепло, волнами расходящееся от ярко горящего пламени, постепенно нагоняет на него вечернюю дрёму. Однако иногда он поднимает глаза от пожелтевших страниц и пристально смотрит на меня поверх очков, словно догадывается, что я чем-то обеспокоена. Но не говорит ни слова. Я тихонько, чтобы не мешать, выхожу из гостиной и шёпотом приказываю приготовить ему постель. Наконец, он желает мне доброй ночи, целует - прядь волос щекочет щёку - и уходит к себе.
   Я зову Долорес и медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, скользя рукой по широким перилам. Зачем я позвала её? С раздражением ударяю по полированному дереву, насилу удержавшись, чтобы не обрушиться на девчонку - так я раздосадована. Своим бессилием, потому что на сей раз передо мной опять поставили задачу, решить которую я пока что не могу.
   Зеркало Винсента Близзарда в тёмном коридоре. Я автоматически прикасаюсь пальцами к раме, проверяя, нет ли пыли, и боковым зрением вижу, что он провожает меня пристальным взглядом, одной рукой опёршись о край стекла, ограниченный тяжёлой резной рамой.
   Долорес оставляет гореть крошечный ночник, и я приказываю ей завести музыкальную шкатулку - подарок Лены на шестнадцатое октября, день Святой Ядвиги. Впрочем, у меня тоже есть для неё подарок - золотой медальон размером с монету, только овальной формы. Я хотела отдать его в день её именин, но зеркальных дел мастер не поспел к восемнадцатому августа, когда Лена празднует день ангела, и потому пока что медальон ношу я - до подходящего случая. На одной стороне выгравирован вензель "B", на другой "L". Это милый сюрприз - если его открыть, то внутри будут два зеркала, моё и её. Создатель всемогущий, сколько же усилий пришлось приложить, чтобы зеркальщик мог сделать свою работу тайком! Миниатюры, конечно. Не в полный рост, а только портреты. И - словно ветер приносит издалека - шёпот звёзд или ледяной звон хрустальной волны разговора без слов, но только между нами, двоими: "Близзард?" - "Легран?" "Помнишь?" - "Помню". Верно, тоже какой-то секрет старинного ремесла, за который надо было всего лишь заплатить звонкой монетой.
   Долорес бережно, но ловко орудует крошечным резным ключиком - знает, что ей не поздоровится, даже если она просто поставит шкатулку не так, как надо. Она тоже видит или, скорее, чует, как я раздражена. Неуклюжая человечья дрянь, надо было велеть выпороть её, чтобы хоть немного успокоиться, это было бы удовольствием даже большим, чем заставить её корчиться от боли. Чёртов Картер. Чёртова провидица, уже несколько веков, как гниющая в своей проклятой могиле.
   Хрустальный звон молоточков - как льдинки в высоком бокале с фруктовым лимонадом в жаркий день.
   Нота "ре" - солёные брызги моря, крик чаек и силуэт корабля на бархатных занавесях возле моей кровати. Нота "ми" - клубника с каплями росы и почти фиолетовое закатное солнце, выглядывающее из-за тучи после только что прошедшей грозы. Над вересковой пустошью? Над лесом и вспененной горной рекой? Нота "ля" - поцелуй, лёгкий, как крылья бабочки - и непременно Божоле Виляж... фиалки... малина... "Камамбер, Легран?" - "Нет, бри, если ты не против" - и на секунду её профиль... и - Эдвард целует мне пальцы, а внизу уже, верно, слышен звон посуды...
   Волшебные видения плывут по бархатному пологу, изменяются и складываются в картины, но так недолго. Я что-нибудь придумаю... почему я не велела выпороть девчонку, и почему бы мне не сделать это самой? Отвешиваю ей пощёчину - со всей силы. Сейчас мерзавка снова начнёт просить "не надо боль" - человечья дура не в силах оценить этой чарующей красоты, даже когда ты захлёбываешься кровью, скользя пальцами в лужах собственной блевотины на полу. Но она молчит, только слеза выползает из уголка глаза и падает на мою руку. Я пальцем смазываю солёную каплю - не кровь, но всё ж лучше, чем ничего.
   Долорес подтыкает мне одеяло. Резким взмахом руки велю ей убираться прочь, и она исчезает за дверью. Тщательно нагретые простыни раздражающе тёплые, в то время как я хочу холода. Или не знаю, чего я хочу. Вылезаю из кровати, сбросив на пол проклятое одеяло, и иду к окну, за которым серебром сверкает снег. Пальцы непроизвольно тянутся к стеклу, но я тут же отдёргиваю их, словно обжёгшись о нарисованные морозом узоры. К Создателю и ко всем чертям! Надо просто лечь спать, потому что утро вечера мудренее. Чёртов Картер. Просто-напросто лечь спать. И что-нибудь да придумается.
  
  Глава 13
  
   ...Брызги ледяного шторма - это первое, что я чувствую после прохода на изнанку зеркала. Стальная хватка стражника, того, что справа, ослабевает, мне хочется лечь и больше не подниматься. Голова кружится.
   - Ну, вперёд, высокородная, чего стоишь? - один из стражников пихает меня так, что я чуть не падаю.
   Над штормовым морем туман из мельчайших капелек воды. По здешним меркам - это лето. От зеркала и до входа в крепость идти ещё ой как далеко. Под ногами - голое скальное основание, усыпанное мелким щебнем. Каблук у туфель не очень высокий, но идти всё равно неудобно. Спотыкаюсь, чуть не подвернув ногу, и тут же слышу брань этого полукрового ублюдка. Но я не доставлю им такого удовольствия. Нет, никогда!
   - Сделай, чтоб руки впереди были, - оборачиваюсь я к нему и вижу искажённое ненавистью лицо.
   - С-с-сука! - он с размаху со вкусом бьёт меня по щеке. - Может, тебя вообще отпустить?
   Я сбрасываю туфли и, присев и извернувшись, кое-как беру их руками, скованными сзади. Первый шаг, второй... Острые камни рвут шёлковые чулки и ранят до крови. Зато можно идти. Царапины заживут, а вот вывихнутую лодыжку, боюсь, мне не вправит никто.
   - Пошевеливайся, ты, - кто-то из них ещё раз пихает меня в спину. Просто так. Быстрее я всё равно не пойду. Если только они не потащат меня на себе.
   Арка входа, потом первый этаж. Толстые стены, заглушающие рёв шторма. Маленькая канцелярия, запах пыльных бумаг и старых тряпок. Меня сдают с рук на руки совершенно лысому человечку, который торопливо поднимается нам навстречу из-за стола. Стражники дожидаются какую-то бумажонку, которую он умело скручивает в свиток и запечатывает печатью с "волчьим крюком", и отбывают. Наверное, это фирменная, чёрт дери, печать крепости Утгард, если на ней такой же знак, какой я имею сомнительное удовольствие созерцать каждый день.
   Я с некоторым облегчением прислоняюсь спиной и скованными руками к холодной стене. Ноги сбиты в кровь, от чулок осталось одно название. Рука болит - там, где краснеет рубец наспех залеченной раны на внутренней стороне запястья, на котором я перегрызла вены. Точнее, пыталась это сделать. Проклятая медлительная дура!
   - Раздевайтесь, - лысый человечек, похожий на колобок, суетливо снимает с меня наручники. - Так положено, просто положено, - торопливо добавляет он.
   Если я не сделаю этого сама, то сделает он. Чёрт подери! Но этого не будет, нет!
   Кое-как я стаскиваю мятое платье. Кое-как - потому что разорванные сухожилия ещё не до конца срослись, и левая рука практически не действует.
   Беглый осмотр - понятно, боятся, как бы мы не пронесли под одеждой василиска, - и татуировка, утгардский номер. Он велит одеться, а потом несмело прикасается к левой руке. Я обнажаю плечо - смотри, сволочь полукровая, тебе ведь это надо, чтобы меня ударить? Но он проводит пальцем по красному шраму на запястье. Я вздрагиваю, скорее от неожиданности, чем от боли.
   Лысый снова надевает на меня наручники, потом откатывается к своему столу и начинает что-то строчить в многочисленных ведомостях. Перо летает, покрывая поверхность бумаги ровными чёрными строчками.
   - Близзард... пожизненная ссылка... номер такой-то, - бормочет он себе под нос.
   Я снова опираюсь спиной на стену - и не выдерживаю. Медленно съезжаю к самому полу и в такой позе остаюсь. Силы на исходе.
   Неожиданно скрип пера смолкает. Лысый прикуривает сигарету и выпускает густую струю дыма. А потом подходит и суёт её мне в правую руку.
   - Покури, пока можно, - тихо говорит он.
   Я секунду смотрю на него, а потом подношу сигарету к губам. Правая рука тянет за собой левую, которая повисла беспомощно, как плеть. Я глубоко вдыхаю дым и закашливаюсь. Какого чёрта!
   Голова начинает кружиться. Рёв шторма каким-то образом проникает сквозь стены тюрьмы, и я уже ничего больше не слышу, кроме него. Тёмная вода попадает в нос и в рот, и дышать я тоже не могу. Создатель великий, я никогда не умела плавать...
   И ледяная стена прибоя накрывает меня...
  
  
   Я вздрагиваю и просыпаюсь. За окнами по-прежнему полная луна. Комната пуста, и не слышно ни звука, кроме тиканья часов на каминной полке. Проклятая зима! Она доконала меня! Шёлковые простыни влажные от пота. Я передвигаюсь на другую половину кровати и снова засыпаю...
   - Ну и пусть смотрят, - шепчет Лена прямо мне в губы. Её дыхание обжигает как огонь и манит насладиться той памятью, что связывает нас в единое целое.
   По нашим лицам текут капли дождя, который встретил нас в каменном стакане тюремного двора. Сверху он открыт всем стихиям.
   - Странно, что не снег, - замечает Лена. - Зато помоемся.
   - Холодно? - спрашиваю я и придвигаюсь ближе. Это ледяной зимний дождь, пробирающий до костей.
   - Безразлично, - её рука притягивает меня ещё ближе, и глаза оказываются прямо перед моими.
   Фэрли похож на мокрого кота, а Макрайан - на собаку. Я говорю об этом Лене. Она хохочет.
   - Я бы всё-таки предпочла кота, - говорит она.
   - А я собаку, - отвечаю в тон ей. - А вообще похоже на то, что мне нравятся волки, - и я провожу пальцем по её руке. - Не находишь? Из всего вытекает вроде как. Юмор, конечно, чёрный, но всё ж лучше, чем никакой.
   - Наверное, мне тоже, - усмехается она. - Нахожу, конечно.
   Дверь со скрежетом отворяется, и входят двое здоровенных стражников. Они секунду-другую размышляют, потом один подходит ко мне, другой к ней. По всему видно, что даже на нас Межзеркалье влияет далеко не так губительно, как на эту падаль.
   Коридор первого этажа и какая-то комнатка. Меня приковывают к решётке окна, продев сквозь неё цепь. Около соседнего окна оказывается Лена. Я поворачиваю к ней голову и тут же получаю сокрушительный удар. Кажется, что меня переломили пополам.
   - Значит, волки, говоришь? - доносится сзади. Слышали-таки, ублюдки.
   Он бьёт ещё и ещё, с размаху, так, что я едва не теряю сознание. А под конец отцепляет от окна, подводит к громадной бочке с водой - а я-то думала, зачем она здесь, - и окунает с головой в ледяную воду.
   - Заодно помоешься, красавица, - спокойно говорит он, продержав меня под водой не меньше минуты. Я хватаю ртом воздух, в глазах темнеет. Не успеваю отдышаться, как он снова берёт меня за волосы и суёт в проклятущую бочку. Я чувствую, как мне задирают юбку, и воздух окончательно уходит из лёгких.
   И ледяная стена прибоя накрывает меня...
  
  
   В небе висит яркая, как фонарь, луна. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди, а ночная рубашка и простыни промокли насквозь, будто этот чёртов прибой и вправду накрыл меня с головой. Дрожа, я босиком выбегаю из спальни, лишь накинув халат и прихватив свечной огарок в подсвечнике с изогнутой кованой ручкой, пробегаю через свои комнаты и оказываюсь в тёмном коридоре. Моё движение останавливают только перила, и я, тяжело дыша, наваливаюсь на них всем своим весом.
   Внизу виден отблеск от пятен лунного света на полу. Под пальцами полированное, почему-то чуть тёплое дерево широких перил. Чуть тёплое дерево перил в МОЁМ доме, чёрт возьми, а не ледяной камень утгардских стен. И вдруг еле слышный шорох или шёпот, больше похожий на дуновение ветра, раздаётся где-то за спиной. Чёрт подери этот проклятый дом! Трясущимися руками я кое-как зажигаю свечу, едва не роняя её, и, как оружие, выставляю перед собой, будто свет единственной свечи защитит меня от неведомой опасности.
   Прямо на меня пристально смотрит из старого зеркала мой покойный супруг, лорд Близзард.
   - Скажи ему, Ядзя, - говорит он мягко, называя меня так, как звали только он и дедушка. - Скажи ему это.
   Я медленно подхожу к зеркалу и провожу рукой по резной позолоченной раме.
   - Я не знаю, как будет правильнее, Винс, - тихо говорю в ответ.
   Говорю в ответ человеку, которого давно нет в живых. Вероятно, отчасти по моей вине, потому что когда-то я сделала, наверное, не всё, Создатель великий, не всё от меня зависящее, чтобы спасти его. Не всё, что требует от меня фамильная гордость и кодекс чести.
   Луна цепляется за верхушки деревьев парка. Я вижу это через открытую дверь в мои комнаты. Винс заправляет за ухо длинные русые волосы. На пальце у него кольцо с бриллиантом. А моё осталось там, в грёбаной канцелярии на первом этаже крепости Утгард.
   Я смотрю на свою руку. Простое, без изысков, обручальное кольцо. Просто гладкий ободок, символизирующий не богатство или власть, а супружеские узы, крепче которых, согласно кодексу фамильной чести, не может быть ничего. Эдвард надел мне его на палец на следующий день после того, как я сказала "да"... Тогда нам было не до бриллиантов. А вернуться и попытаться разыскать то кольцо я так и не смогла... И в этом я виновата тоже.
   - Прости, Винс, - еле слышно шепчу я, медленно передвигаясь к окну, за которым полыхает ледяным огнём луна. Останавливаюсь и собираюсь позвать девчонку, но понимаю, что мне просто необходимо побыть одной. Только я и луна. И больше никого.
   Сажусь к окну. Если долго вглядываться в деревья парка, подступающего к самым стенам Близзард-Холла, начинает мерещиться чёрт знает что. Сердце колотится, как сумасшедшее. Я боюсь снова заснуть и увидеть ещё какой-нибудь кусок своего прошлого. И опять проклятый ледяной прибой. К Создателю и ко всем чертям!
   Что мне делать? Кто ответит на этот вопрос? Я не умею решать, я умею только подчиняться. Только вот кодексу чести или интересам хозяина? Луна такая яркая, что ослепляет. И я вижу, что это уже не луна, а моё обручальное кольцо, и я бегу, бегу к нему по лунной дорожке, выложенной светлыми плитками, как в цветнике, который был у меня под окнами в детстве... После пожара ещё какое-то время дорожки были видны, только плитки все раздробились на мелкие-мелкие кусочки. Я бегу и бегу по этой дорожке - и не могу добежать...
   ...Винсент стоит около только что законченного зеркала и с улыбкой смотрит на меня.
   - Мне кажется, вы зря заказали его так рано, - говорю я. Зеркальных дел мастер уже ушёл, и Винс демонстрирует мне, над чем тот трудился. Принимает нарочито надменный вид - таким серьёзным он и должен быть в глубинах стекла, - но не выдерживает и разражается хохотом.
   - Не думайте о каких-то там плохих приметах, дорогая, - сквозь смех говорит он. - Посмотрите, ну разве не забавно?
   - Может быть, дорогой, - я пытаюсь улыбнуться, хотя меня одолевают какие-то непонятные предчувствия. И отчего бы это? - У вас там глаза... слишком серьёзные, что ли... не ваши. И потом - вам же пока не шестьдесят лет. В зеркалах остаётся часть души...
   - Выбросьте из головы, - он нетерпеливо вызывает управляющего. - Вели, чтоб нам с хозяйкой принесли одеться. Ужин накрыть через два часа. У меня для вас сюрприз, - он загадочно прищуривается, и, видя моё удивлённое лицо, снова не может сдержать смех.
   Сегодня мы вдвоём - только он и я. Завтра опять будет что-то там, я даже не спрашивала, что нам поручено - какая разница? Хозяин всегда прав. По-другому не бывает. И мы делаем то, что умеем, и так, как умеем. И Винсент, и я принесли Клятву верности, и теперь живём только так, как решит хозяин - рискнув всем, что осталось после конфискации, и своей жизнью в том числе. Пытаясь выкинуть из головы шесть месяцев Утгарда и ещё изредка с криком просыпаясь по ночам, когда чудится, что приближается палач - мы затопим Британию кровью за одно только это - кровью сволочей, посмевших прикоснуться к нам. Мы не аналитики, не тактики, не стратеги. Просто исполнители. Каждому своё, и в этом нет ничего унизительного. Каждый делает, что может, и что ему велит Господин. Я не спрашивала Винсента, нравится ли ему то, что происходит, а он не спрашивал меня. Но, если бы спросил, я бы ответила "да" - да и ему ли не знать, как я люблю кровавые лужи на полу их мерзких грязных домов? Это был последний мирный вечер. На следующий день началась война, которую все называли "войной крови", и это было забавно. "Божоле Виляж, дорогой" - "Ну, что вы, Ядзя, Шато Латур"... Поместье отошло к властям, а наши портреты вскоре украсили фонарные столбы. Но всё это завтра. А сегодняшний вечер - только наш.
   - Я, наконец, покажу вам море, - говорит Винс, и у меня вырывается возглас изумления. Я ни разу не видела море. Не успела. Должно быть, оно такое... огромное... непокорное...
   Я мигом забываю и о зеркале, и о терзавших меня смутных предчувствиях. Мы одеваемся и отправляемся на побережье.
   Меня оглушает шум волн, набегающих на берег. Какие-то человечьи ублюдки с подозрением смотрят на нас, застыв, точно истуканы. Винс подаёт мне руку, и мы идём к полосе прибоя, а люди, уже не обращая на нас ни малейшего внимания, уходят своей дорогой.
   Море неспокойно. Волны с грохотом перекатывают гальку, вспениваясь белыми бурунами. Я подхожу ближе и, когда очередная волна откатывается назад, вижу большой чёрный камень с белыми прожилками, гладко обкатанный морем. Этот камень такой знакомый и такой забытый. Я нашла точно такой же в быстрой речушке за вересковой пустошью в Карпатах. Так давно, что трава, казалось, была тогда по колено, а речушка виделась морским проливом. Я держала его в руках и гладила быстро высыхающие под солнцем бока, пока он не стал совершенно сухим и каким-то тускло-серым. И тогда я снова положила его в воду - и он опять стал чёрным с белыми прожилками. Как по волшебству.
   Я оставляю Винса позади и делаю несколько шагов к этому камню - очень быстро, торопясь, пока море не пришло обратно. Ноги оскальзываются на обкатанной гальке, ведь я забываю, что мне уже давно не четырнадцать лет. Пытаюсь протянуть руку к вожделенному камню и вижу, как надвигается очередная волна холодной тёмной воды.
   - Ядзя! - испуганно вскрикивает Винс. Я оборачиваюсь и теряю драгоценные секунды. Волна уже здесь, она вспенивается вокруг меня, и вдруг с неожиданной силой тащит за собой в открытое море. Стоит середина октября, и холод мгновенно пробирает до костей. Винсент срывается с места и бежит по направлению ко мне, а я вдруг неожиданно обнаруживаю, что начинаю увязать в этой гальке - вот глупость-то! Пытаюсь сделать шаг и внезапно падаю, пугаясь, как маленькая. Ведь я никогда не умела плавать, а следующая волна уже совсем рядом...
   И ледяная стена прибоя накрывает меня...
  
  
   Я открываю глаза. Всё тело ломит от неудобной позы; в руке зажат подсвечник с оплывшим огарком. Я с такой силой сжимаю его, что пальцы онемели. За окном белым-бело, и ветви деревьев, и подоконники - всё облеплено проклятым снегом. Я зову Долорес и одеваюсь. Чёртова тупая девчонка! Как будто нельзя шевелиться быстрее!
   - Вон, - отрывисто бросаю я, и она исчезает. Ещё секунда - и я бы влепила ей пару порций боли - просто так, для разрядки. Вот и ночь прошла, и луна прокатилась по небосклону, а воз и ныне там. Ясновельможная панна Войцеховская снова как растерянная девочка, которую отчитывают за невыученный урок. Умеющая хорошо, долго и изощрённо убивать, но не умеющая решать неразрешимые дилеммы.
   Я иду к лестнице, а на сердце у меня тяжело, как будто там глыба льда. И я просто спиной чувствую пристальный взгляд человека, с которым мы делили жизнь более десяти лет. Да, Картер молодец, ничего не скажешь: "Я передал тебе голый факт, делай с ним, что хочешь". Его слова звучат у меня в ушах, будто он только что был здесь. Снизу раздаётся звон посуды - подменыши накрывают на стол к завтраку. Мерзкие твари так и не научились до конца уважению и порядку.
   Под руку подворачивается подменыш, и я с яростью обрушиваю на него лавину боли. Но этот "голый факт" так довлеет над сознанием, что я даже не получаю удовольствия. Я повторяю это ещё и ещё и останавливаюсь только тогда, когда кто-то трогает меня за руку.
   - Ядвига, что с тобой? - спрашивает Эдвард. Сначала я даже не обращаю внимания на то, что он назвал меня на "ты" - а ведь это, наверное, впервые за все годы брака. Он стоит, держа в руке книгу, и я успеваю прочесть название: "Редкие виды орхидей". По-моему, это его любимая книга.
   - Что с тобой? - повторяет Эдвард. - Что он тебе сказал?
   - Кто? - автоматически спрашиваю я.
   - Про... Гаспар, - поправляется он, чуть было не назвав Картера профессором. Эдвард испытывает к нему какую-то необъяснимую неприязнь, и потому предпочитает звать просто по имени или по фамилии, но никак не по учёному званию. - Что случилось?
   Перед глазами встаёт вдруг коридор второго этажа и лицо Винсента Близзарда, и вдруг словно кто-то холодной рукой сжимает моё сердце.
   И я принимаю решение.
   - Пойдём, - говорю я, тоже переходя на "ты".
   Мы идём в ту же самую комнату и садимся за тот же самый стол. Друг напротив друга. "Муж да жена - одна сатана", ведь так говорят люди? Правильно говорят. Супружеская клятва и честь обязывают меня не иметь секретов от своего собственного мужа. Хотя голос разума твердит как раз обратное. Я повторяю движения Картера, проверяя, не слушает ли кто под дверью, а потом пересказываю Эдварду всё, что я здесь же услышала вчера.
  
  
   Нас никто не видит и не слышит: ни любопытные подменыши или служанки-люди, ни Картер, ни Лена или Макрайан. Никто... Кроме нашего хозяина, который именно в этот момент подходит к бесценному сокровищу под названием Зеркало Мира.
   Но это я узнаю уже потом. После того, как мой разум обжигает резкая боль прозрачной, как стекло, и холодной, как лёд, волны зова, и я, еле слышно шепнув Эдварду: "Беги", сама бегу по лестнице к холлу, в глубине души уже предчувствуя недоброе. После того как я прохожу сквозь зеркало и оказываюсь перед хозяином. После. Тогда, когда первое, что я слышу, опускаясь на колени, это его слова:
   - Не надо было этого делать, Близзард...
  
  
   Он смотрит на меня, не отрываясь, и мой разум становится для него открытой книгой. Он листает её... листает... страницу за страницей, картинку за картинкой.
   - Ты одурела от вседозволенности, Близзард, - наконец, говорит он, и я возвращаю себе способность нормально соображать.
   Стою на коленях, упираясь в пол руками. Как я здесь оказалась? Волосы распущены, и я вижу только край платья, несколько паркетин пола - одна чуть выступает и потому светлее, чем соседние - и свои пальцы с кое-где запёкшейся под ногтями кровью. Ах, да. Я же вчера была в Шотландии. Одурела? Разве? "Такой взгляд, будто ты дуреешь..."
   - Что ты видишь, когда смотришь в зеркало? - спрашивает он. И сам же отвечает: - Я знаю, не говори. Кровавый туман, вот что в зеркале. Ты потеряла голову от крови и не можешь адекватно мыслить. Ты понимаешь, что произошло?
   - Я рассказала Эдварду о Прорицании, Милорд, - тихо говорю я.
   Внутри всё сжимается в комок, и он подкатывает к горлу. Я начинаю догадываться, что случилось что-то непоправимое, что изменить ничего нельзя, и я тому причина. Гроза, похоже, ещё даже не начиналась, но после грозы над вересковой пустошью не выглянет фиолетовое солнце, не высушит поникший вереск и не согреет девочку в мокром платье.
   - Ты не просто рассказала Эдварду о Прорицании. Этим самым ты сделала его участником Прорицания, действующим лицом.
   - Милорд, я объясню, - я ОЧЕНЬ стараюсь, чтобы голос не дрожал. - Милорд, неужели вы сомневаетесь в нашей преданности? В ЕГО преданности? В преданности человека, который добровольно согласился быть заклеймён - в те ещё времена, - дабы сравняться со мной и присягнуть на верность вам?
   - Нет, не сомневаюсь, Близзард, - отвечает хозяин. - Если бы сомневался, вы оба были бы уже мертвы. Дело не в его лояльности сейчас. Дело не в нём, не в тебе и даже не во мне. Это происходит само собой, рано или поздно. Я уже говорил тебе: названная вещь обретает форму, произнесённая Клятва становится твёрже алмаза. Начиная с той минуты, когда он стал действующим лицом Прорицания, он стал угрозой для меня, пусть пока и спящей. Рано или поздно, через год или через десять лет, но это проснётся, потому что сила сама диктует условия игры. Ты должна понимать, что я не буду жить с висящим над моей головой дамокловым мечом.
   Значит, всё. Всему конец. И я овдовею во второй раз. Или мы отправимся в ад вместе.
   - Я специально держал его при себе много лет. Я дал ему и тебе всё. А ты берёшь и нарушаешь порядок вещей. Вмешиваешься в ход событий, в который не рискнул вмешаться даже я. Ты разрушаешь свой мир, Близзард.
   В зале раздаются шаги.
   - Мы успели, Милорд, - я поднимаю голову и вижу, что это Фэрли и Лена. Они опускают на пол тело Эдварда. Он жив, но без сознания.
   - Что ж, видишь, как всё просто, - говорит хозяин и задумчиво смотрит на меня. - Знаешь, Близзард, не факт, что ты овдовеешь. Достаточно будет провести ритуал передачи силы. Я не монстр, и мне не нужны бессмысленные жертвы. Вот хотя бы ты: хорошо делаешь грязную работу и знаешь своё место. Ты же слышала Прорицание - в ночь, когда луна войдёт в тень земли, моя сила умножится десятикратно, и я смогу сделать это без проблем и без убытков. Не считая того, что он станет обычным человеком, никаких потерь. Обычным - человечьим - ублюдком, - последнее он говорит мне в самое ухо почти шёпотом - по одному слову, и они падают, как камни, - а мне почему-то кажется, будто кричит так, что слышно по всей Британии, и даже на самом севере Оркнейских островов. - Конечно, если ты захочешь, я могу убить его, чтобы честь твоей Семьи не пострадала.
   Последнее он произносит с лёгкой иронией.
   Я продолжаю стоять на коленях, ещё не в силах до конца осознать всю чудовищность краха, в одну секунду постигшего меня. По моей же собственной вине. Я не могу даже открыть глаза, которые зажмурила, когда хозяин говорил мне в ухо те слова, которые ранили, как осколки ледяных глыб.
   - По твоей вине, Близзард, именно по твоей, - подтверждает хозяин, продолжая двигаться вокруг меня по какому-то гипнотическому, завораживающему кругу. - Поэтому сейчас я лишаю тебя всего, ради чего ты живёшь. ВСЕГО, ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ. У нас есть время. Видно, неспроста снова звёзды сложились так удачно: до лунного затмения осталось меньше месяца. Именно тогда я заберу его силу. Когда луна войдёт в тень земли, один из нас попросту превратится в обычного человека, и угроза исчезнет. Мы подождём, ведь правда? Монфор должен захотеть этого сам, добровольно - все мы знаем силу слов, сказанных вслух. Так же, как сам, добровольно он соглашался на то, чтобы я выжег ему клеймо и добровольно приносил Клятву верности. В противном случае все теряет смысл. Надеюсь, он захочет, - хозяин подходит ко мне и ласково гладит - как кошку. А мне хочется до бесконечности чувствовать силу, вечность, власть, которые струятся сквозь его пальцы. Без хозяина я никто и ничто, мне не для кого жить. И он подтверждает: - Да, ты живёшь для меня. Ты - это всё, что хочет Монфор. А его сила - то, что нужно мне. Не будем торопиться - до затмения. После этого ты будешь прощена. Может быть. Но мы ведь никуда не спешим? Надеюсь, крепость Утгард оставила у тебя в памяти приятные воспоминания? - иронично спрашивает он.
   Словно ледяная стена прибоя обрушивается на меня. Никогда, даже в самой извращённой фантазии я не могла себе представить, что окажусь в Утгарде по приказу моего Господина, к чьим ногам я швырнула не один десяток жизней. Передо мной встаёт глянцевый прямоугольник карты Таро, на котором изображена Башня, и жидкие огоньки звёзд, такие же холодные, как камни, из которых сложены стены крепости, и такие же бездушные, как набухшее снегом небо над крепостью на краю времени.
   - Но я ещё не наказал тебя, - усмехается хозяин, и я опять сжимаюсь, ожидая прихода всепоглощающей боли, но он продолжает: - Здесь я сделаю тебе подарок. Самому мне сложно будет остановиться, а ты нужна мне живой. Потому это сделает Лена.
   Я поднимаю глаза и встречаюсь с ней взглядом.
   "Помнишь?" - "Помню"
   "Боль" - "и смерть" - "и пепел"
   - Близзард? - говорит она полувопросительно.
   - Давай, Легран. Ты ведь знаешь... - успеваю сказать я, и меня накрывает непроглядная завеса боли, переходящая в спасительный мрак беспамятства...
  
  Глава 14
  
   В крепости Утгард нет времени. Иногда физически ощущаешь, что время из Межзеркалья исчезло вовсе. Это не волнует ни стражников, которые, звеня ключами, в ожидании конца смены ходят по крепостным коридорам мимо моей камеры, ни узников, большинство из которых не волнует уже ничего вообще. Ни серое небо, которое всё так же исторгает из своей утробы снег и незаметно вытягивает души и разум, - а со мной НИЧЕГО не происходит. Просто как один долгий зимний вечер в поместье. Быть может, я сошла с ума, но мне кажется, что я вернулась домой. Это значит только одно: что у меня давно уже нет души. Она исчезла где-то там, в кровавом мареве разбитого зеркала. Наверное, её не было уже тогда, когда я в последний раз была в Утгарде. Но теперь у меня не осталось ничего вообще, даже верности моему хозяину.
   Я отворачиваюсь к стене и провожу пальцами по отсыревшему камню. Мне всё равно, здесь я или в спальне Близзард-Холла. Если вспомнить всё, что прожито и ушло, то ЖИЗНЬ - это все те яростные схватки, до победы или конца.
   Это боль, пламя и пепел.
   Это подвалы чужих домов и эти вот бездушные стены.
   Это огни облав и арестов и окрик "Стоять!" в спину.
   Это кабинеты следователей и вкус крови на губах.
   Это счастье подчинения и наслаждение властью.
   Это кровавые пятна на заснеженной земле и накрывающее меня чёрное марево болевого удара.
   А всё остальное - прах.
   "...Нам никогда не стать теми, кем мы должны были..."
   Тот, кто больше десяти лет был волком, никогда не станет домашней собакой чистых кровей.
   По коридору проходит стражник.
   ... Ледяная стена прибоя...
   "... - В Шотландии холодно...
   ... - Зато здесь тепло, миссис Монфор..."
   Как один долгий зимний вечер. Нет почти ни одной мысли, почти ни одной эмоции.
   "Так странно" - "Пойдёмте, миссис Монфор"
   "Помнишь? " - "Помню"
   А всё остальное сгорело в персональном аду моего сознания. Предсказания - неточная штука. Но я точно знаю, что у меня уже есть билет на экспресс, следующий по маршруту крепость Утгард - преисподняя.
   Я не знаю, где Эдвард. Порядки здесь те же самые.
   И тот же самый каменный стакан - один час, раз в три дня.
   Таким образом я узнала, что напротив меня обитает Дориш.
  
  
   Он увидел меня первым.
   - Близзард.
   Глаза - без малейшего признака безумия, холодные, как снежное небо. И я вдруг понимаю, что у него тоже нет души, и ему больше нечего терять.
   - Ты?! Госпожа наместница... - его взгляд оценивающе окидывает мятое, но дорогое платье и помимо воли останавливается на плече. - За что?
   - За дело, - отвечаю я.
   - Хорошо я тебя тогда, - равнодушно говорит он, глядя на моё лицо. - Что произошло? Убивать разучилась?
   Мне становится смешно. Я не испытываю к нему никаких чувств - ни злости, ни ненависти. Потому что мы оба здесь. И мы оба - люди без души, которые не видят в зеркале ничего, кроме красной пелены. Хорошо, что тут нет зеркал.
   Начинает сыпать снег. От противного низкого неба, нависающего над двором, словно крышка, веет холодом безумия и смерти. Но для меня это просто как лёгкий бриз. Над ледяным прибоем. Под колючими иглами звёзд.
   - А ты, Дориш? Тоже разучился? Такие нужны. Там, - и я киваю в сторону, туда, где остался мир вне зеркал.
   - Там нужны рабы. Как ты, - говорит он. - Долго думала, прежде чем Клятву новому хозяину принести?
   - Вообще не думала. - И это правда. Ни в первый раз, ни во второй.
   - А я не принесу. Не лягу ни под этого, ни под другого. Ни под какого.
   Наверное, правда не ляжет. Я не знаю. Мне не понять. А ему никогда не понять меня. Да мне и наплевать по большому счёту. Я только вижу, что глаза у него звериные и вместо души такая же, как у меня, пропасть. "Сволочь полукровая", - думаю я - совершенно равнодушно, скорее, по привычке.
   - Утопил бы я тебя в твоей крови, Близзард, - говорит он. - И всех вас вместе взятых.
   Я поворачиваюсь к нему спиной.
   - Может, когда-нибудь встретимся, - говорит он мне вслед.
   "Нет, Дориш. Вряд ли. Если только в аду", - думаю я. Или даже не думаю - знаю.
  
  
   Мы стоим на скалистом берегу острова, и я ощущаю, слышу, чую этот прибой, который беспрерывно сопровождает меня последнее время в моих сновидениях. Стражники привели сюда нас обоих, и я в первый раз с того рокового дня вижу Эдварда.
   И мне вдруг становится страшно. Потому что я знаю, что у него, в отличие от меня, есть душа, и я представляю, что он чувствовал в этом мире отражений.
   Мы стоим далеко друг от друга. Он поднимает на меня глаза и улыбается, беззвучно произнося моё имя. Почему-то необычно коротко - но, Создатель, как знакомо... Где я видела это? Не Ядвига - Ядзя... А солёные брызги ледяного моря, наверное, ещё не долетая до земли, превращаются в льдинки.
   Сквозь рваные тучи проглядывает луна, та же самая луна, что светит там, вне зеркал; она уже почти зашла в тень земли, и её серп имеет зловещий, багровый цвет.
   Я только теперь замечаю, как холодно. От ветра или от ощущения надвигающейся смерти? Я не знаю. Не знаю, что может помешать убить нас обоих после того, как хозяин получит желаемое. Или оставить здесь навсегда. Я не знаю, как скоро он простит меня и простит ли вообще. В этот раз наказание за глупость может оказаться вечным.
   Он появляется вместе с Леной и сэром Бертрамом Фэрли. Наверное, они с ним по той же причине - чтобы не убить нас раньше, чем это станет необходимо.
   Я вижу глаза Лены, правильную линию её носа, знакомый изгиб губ и вспоминаю всю ту боль и наслаждение, которые дарили мне разделённые с нею отражения. Она тоже смотрит на меня - глаза в глаза - и молчит.
   "Близзард"
   "Легран"
   "Помнишь?" - "Помню"
   Сэр Бертрам еле сдерживается, так ему неприятно быть здесь, он то и дело смотрит на чёртово небо - тогда как она совершенно спокойна. Стражники разворачиваются и молча исчезают в направлении крепостных стен.
   - Думаю, с тебя хватит, Близзард, - говорит хозяин. - Ты можешь возвращаться в поместье.
   Будто тяжеленные ледяные глыбы падают на меня сверху и заваливают с головой, не давая дышать. "Перо и бумагу" - "Ведь скучно, Близзард" - "Принесли ли новую газету милорду?" - "В Шотландию, Близзард?" - "В Шотландию..."
   Куда?! В поместье? В чёртов дом с рождественской открытки, окружённый пушистыми белыми сугробами? Туда, где за окном падает снег, а трюмо отражает только клубящуюся кровавую дымку? И я буду снова раз за разом в ярости разносить его вдребезги, но в новом зеркале увижу то же самое. И вот тогда я буду идти и убивать, потому что иначе я свихнусь и утону в этом чёртовом снегу, как в жидкой каше...
   - Мистер Монфор согласен с условиями сделки, - говорит хозяин.
   Эдвард смотрит мне прямо в глаза и чуть-чуть улыбается, как будто хочет сказать: "Иди, всё будет хорошо".
   "... - В Шотландии холодно...
   ... - Зато здесь тепло, миссис Монфор..."
   - Пойдём, Близзард, - говорит Лена и подходит ко мне.
   И тут я понимаю, что идти некуда. Мой путь заканчивается здесь, в Межзеркалье, на каменных утёсах острова Утгард, потому что в моём мире мне места нет. В мире, где ветер когда-то срывал со стен старые пожелтевшие обрывки объявлений Сектора со словом "Разыскивается". И гнал их по брусчатке Ночного переулка, как прошлогодние листья...
   "...Нам никогда не стать..."
   Из волка уже не сделать домашнюю собаку.
   Ледяная стена прибоя разбивается о скалы.
   "Помнишь?" - "Помню"
   И боль...
   Поцелуй Легран.
   "Вы не спите, мистер Монфор?"
   И кровь...
   Божоле и корица.
   "Приговаривается к пожизненному"
   Полная луна над башнями.
   И пепел...
   "Близзард?" - "Легран?"
   Осколки зеркала.
   "Зато здесь тепло, миссис Монфор"
   "Помнишь?" - "Помню"
   И тогда я вдруг понимаю, как должна поступить. "...Ключевое слово "отметил", - вспоминаю я голос Картера - передо мной появляется его сухощавое лицо, и губы произносят это... Ключевое слово... Ключевое слово "добровольно"... Я где-то уже слышала о таком, совсем недавно... "Я уже говорил тебе: названная вещь обретает форму, произнесённая Клятва становится твёрже алмаза"... Он сказал, добровольно... Сила обычных слов, просто произнесённых вслух... Добровольно произнесённых вслух...
   Будущее принадлежит не мне, меня там нет. Я принадлежу прошлому, так же, как и те клочки объявлений с казёнными фотографиями и утгардскими номерами. Я остаюсь здесь, а Эдвард должен идти дальше. Надо всего лишь сказать. Главное успеть.
   Я вырываюсь из рук Лены и одним прыжком преодолеваю расстояние, отделяющее меня от Эдварда.
   Ведь мы связаны неразрывной цепью. Мы делили на двоих слова супружеской клятвы. А потом делили годы крови и смерти.
   - Добровольно отдаю тебе...
   - Нет! - раздаётся сзади, но я успеваю.
   - ...свою жизнь и всю себя...
   Восхитительная вещь боль - почему-то только в груди - резкая и пронзительная, словно в сердце вошёл стилет. И хрустальный звон, будто лопнула туго натянутая струна.
   Нет, мгновенная смерть ничто - по сравнению с болевым ударом, чарующим, пьянящим. Он не даёт мгновенной смерти. И поэтому после того как меня отбрасывает на землю и распадается серебряная нить связи, я вижу и понимаю краем затухающего сознания, как с моря налетает стремительный шторм ледяной воды, ветра и снега. И - как о скалы - разбивается о невидимую стену, распадаясь на безвредные брызги. Порывы шторма атакуют маленький остров, словно бы стремясь смести его с лица земли. Грязные тучи клубятся в потемневшем небе, выбрасывая копья молний. Эдвард поднимает голову, и я почти что вижу прозрачную преграду, которая теснит разбушевавшуюся стихию всё дальше и дальше, не давая ей даже приблизиться к кромке берега. И вот волны успокаиваются, словно приглаженные ладонью, и прозрачная стена продвигается к горизонту, унося с собой колючий снег и ледяные брызги. А на небе появляется тонкий серп выходящей из тени луны.
   А Эдвард подходит к хозяину, и тот медленно снимает с пальца и отдаёт ему старинный перстень с чёрным камнем.
   А потом я уже ничего больше не вижу.
  
  
   Снеговые тучи уходят на север, и на небе появляется солнце. По подтаявшему насту, осторожно озираясь, идут две девушки. Они жмурятся и прикрывают глаза рукой, словно отвыкли от солнечного света, и он причиняет им боль. Наконец доходят до решётчатой ограды и продолжают идти вдоль неё, касаясь пальцами прутьев. Оказавшись перед воротами, будто не веря себе, некоторое время в оцепенении стоят, а потом открывают створку и выходят наружу.
   Сначала они передвигаются медленно, словно слепые, но потом всё быстрей и быстрей, и вот уже бегут, скользя в талом снегу.
   За небольшим лесом вьётся через поля дорога. На обочине стоит покосившийся указатель с надписью "Нью-Кастл. 20 миль". Дорога пустынна, и девушки в растерянности останавливаются у столба, а потом выходят на асфальт и, взявшись за руки, идут в сторону Нью-Кастла. Вскоре раздаётся шум мотора, и их нагоняет облезлый фермерский грузовичок.
   Старик с шотландской фамилией, которую они тут же забывают, долго удивляется про себя их непривычной одежде и тому, что прислуге из богатого дома, каковых в окрестностях он, к слову сказать, не знает, похоже, всё равно, куда ехать. Он довозит их до города и какое-то время не уезжает, глядя, как они идут, озираясь и поминутно всматриваясь в лица прохожих. Но вот девушки скрываются вдали, и старик заводит мотор, качая седой головой и размышляя о том, что его внукам, слава Богу, не надо наниматься в богатые поместья, потому что тогда на выходные пришлось бы ездить незнамо откуда, так как поблизости таких поместий нет.
  
  
   Пропитавшийся кровью шёлк липнет к ногам. Лена встаёт на колени, рядом с этим ублюдком, и наотмашь бьёт по лицу. Голова лежащего безвольно болтается из стороны в сторону.
   - Готов, - говорит Макрайан. - Вроде бы. Попробуем водой отлить?
   - К чёрту, - Лена останавливается. - Просто очередное дерьмо.
   - С-с-сука, - Макрайан со всей силы бьёт валяющегося в бок - раз, другой, потом отшвыривает к стене, где тот и остаётся.
   Лена подносит руку к лицу и с наслаждением вдыхает аромат чужой крови. Пальцы касаются губ, и ей вдруг на мгновение кажется, что Близзард тут, совсем рядом.
   Она вздрагивает и ударяет кулаком в пол, сдирая кожу о камень, покрытый слоем крови и грязи. Вот так, больней, ещё больней.
   Макрайан проходится по подземелью, оценивающе разглядывая тех, кто, сжавшись в комок, сидит за стальными прутьями камер. Маленький филиал Утгарда, их собственный, чёрт дери, парк развлечений. Его перстни с глухим звоном касаются решёток, и этот звук заставляет Лену поднять голову. Она не может так. Слишком мало боли. Нет Близзард. Им надо было просто находиться рядом, деля пополам счастье и ужас. Самая изощрённая пытка. И самое изысканное удовольствие. А теперь ничего этого нет.
   Макрайан начинает обратное движение. Выбирает. Какая разница, кто? Весь этот скот через час всё равно превратится в груду мяса и костей.
   Лена ещё выше закатывает рукава, вытерев руки о подол. Где ты, Близзард?
   - Макрайан, - говорит Лена неожиданно севшим голосом. Он оборачивается. - Подойди.
   Он подходит. Она пошире раздвигает ноги и задирает юбку. Белья на ней нет. Прищуренными глазами смотрит, как он приближается и рукой проводит у неё между ног. Массивные перстни причиняют боль. Дыхание у него сбивается, когда он чувствует, что она возбуждается.
   Макрайан имеет её грубо, зло, по-звериному. Недоноски за решёткой смотрят - как приятно. На этом свете им такое уже не грозит. Пусть посмотрят, прежде чем превратиться в куски мёртвой плоти.
   Она проводит рукой, испачканной в крови, по его лицу.
   - Что ты делаешь? - говорит Макрайан. Не нравится, наверное.
   А Близзард бы понравилось.
   Не то. Всё не то.
   - Просто бей. Ударь меня, - говорит Лена, и он послушно даёт ей пощёчину.
   - Сильнее, - уже почти кричит она, и он тоже входит в раж и осыпает её градом ударов. Перстни уродуют нежную кожу, оставляя кровоточащие полосы. Как у Близзард. Только эти не страшны, их Лена залечит, когда насладится. Или успокоится. Или справится со слезами.
   - Лена? - спрашивает Макрайан, останавливаясь.
   - Я не Лена, Уолли, я Легран, - кричит она, и Макрайан пятится. - Легран - и всё! - И она опять ударяет кулаком в отсыревшую стену, понимая, что всё произошедшее не принесло ей никакого удовлетворения.
   - Я скучаю, Уолли, - наконец, говорит она. - И я снова хочу почувствовать себя живой.
   - Погоди, я притащу кого-нибудь, - Макрайан натягивает приспущенные штаны и идёт по направлению к ближайшей решётке. Чёрт разберёт этих женщин, думает он, выволакивая из угла какую-то человечью девку. Он даёт ей в зубы и пинком отправляет к Лене.
   - Всех, - говорит вдруг та.
   - Здесь примерно двадцать человек. Справишься? - шутит он.
   Она вытягивает руку клеймом вверх.
   - А это ты видел? - говорит она и усмехается.
   - Чёртова утгардская убийца, - он понимает юмор. Но уморить всё подземелье за одну ночь?
   - Всех, - ещё раз повторяет Лена, хватает эту девку за волосы и ударяет о каменную стену. Та вскрикивает и валится на пол. Как та полукровка в тюремном дворе крепости Утгард, которую Макрайан шарахнул башкой о стену, только потому, что она косо посмотрела на кого-то...
   - Тебе бы понравилось, Близзард, - говорит Лена.
   И в тяжёлом воздухе подземелья разливается чарующий аромат Божоле и корицы...
  
  
   Весну сменяет лето, потом осень. Решётку забора оплетает дикий виноград, он отцветает, а потом желтеет и высохшим невесомым телом всё ещё цепляется за прутья ограды, когда с неба начинает падать снег.
  
  
   Большая белая волчица выходит из леса и застывает, прислушиваясь. Шёпот ветра, писк полёвки под снегом, шелест ветвей деревьев...
   Она торопится. Её ждёт человек, который выкормил её. У него странные глаза и добрые руки. Она любит, когда он гладит её голову. Большую голову с чуткими ушами и зажившими шрамами с левой стороны морды. Откуда они взялись, она почему-то не помнит, а спросить не может. Наверное, она с кем-то подралась.
   Человек в очках живёт в большом доме за лесом. Ему нравятся странные цветы, которых в лесу нет, и не нравится метель. Ей тоже не нравится метель, потому что она мешает охотиться.
   Зато они любят полную луну и друг друга.
   Волчица поводит ушами. Ветер становится сильнее. Она слышит - человек ждёт её. И она бежит к приоткрытым воротам.
  
   Шуршит на ветру высохшая плеть дикого винограда.
  
   "Стоять?" - "Нет, не стоять"
  
   Она проскальзывает в ворота и скрывается за стеной летящего снега.
  
  
  Книга вторая
  
  Часть третья. "Волны ледяного моря"
  
  Глава 1
  
   Отражение в зеркале блёкнет, подёргивается красноватой дымкой и, в конце концов, превращается в мешанину из кровавых сгустков. Женщина перед ним сначала замирает, вглядываясь, а потом её губы непроизвольно искажаются полубезумной улыбкой. И вот она уже хохочет, не отрывая взгляд от стекла. Затем смотрит вокруг и устремляется к тяжёлому подсвечнику, стоящему на столе. Серебряному канделябру. Придавившему чёрный бархат скатерти. Она взвешивает его в руке, и хочет было замахнуться, но останавливается, и, продолжая улыбаться, ставит подсвечник обратно на стол.
   У меня её тоже, оказывается, нет, - думает Лена Легран. "А тебе не всё равно?", - спрашивает она себя. И осознаёт, что ей без разницы. Всего лишь интересно, когда это произошло. "Быть может, за все те годы Межзеркалье всё же выпило её из меня - постепенно, каплю за каплей?", - размышляет она. А, быть может, это от рождения. У неё становится спокойней на сердце, потому что теперь Лена понимает, чего хочет. И что должна делать. Не отрывая взгляда от зеркала, она нашаривает рукой полосатое манто из шиншиллы, и, продолжая улыбаться, отводит, наконец, взгляд и выходит из комнаты.
   Подменыш ждёт в холле, чтобы тут же побежать следом по первому зову, но она даёт ему пинка и идёт дальше одна. Лена вряд ли видит хоть что-нибудь вокруг. Взгляд устремлён куда-то внутрь себя, и время от времени она принимается смеяться каким-то своим мыслям. Так она доходит до сквозного зеркала и исчезает за его изнанкой, через секунду появляясь неподалёку от центра Лондона - в канцелярии Внутреннего Круга.
  
  
   - ЧТО ты хочешь?! - ошарашено переспрашивает сэр Бертрам Фэрли. Его рука вздрагивает, и вино, которое он наливает в бокал, плещется мимо. Он раздражённо вытирает бордовую лужицу и подаёт бокал Лене.
   Она сидит напротив, и он замечает, каким нездоровым, лихорадочным блеском горят её глаза. Они давно не виделись. Может быть, Лена всегда выглядела так, и он просто забыл, думает сэр Бертрам. Лена берёт сигарету и короткой вспышкой огня выжигает изнутри фильтр.
   - И что ты делаешь? - вкрадчиво интересуется он.
   - Заткнись, Берти, - хрипло говорит она, глубоко затягиваясь. - Мерзкая привычка человечьей мрази. Но ведь никто не видит.
   - Я не о том, - он разговаривает с ней, как с маленькой. - Столько лет прошло, Лена. Не пора бы уже отучиться от утгардских замашек?
   Она усмехается и смотрит на сигарету. Так крепче. Так вкуснее. Так было тогда, когда сигарета была единственным доступным удовольствием - одна на десятерых.
   - Я - это я, Берти, - говорит Лена. - И я не буду строить из себя кого-то, кем давно перестала быть.
   Совершенно безумный взгляд, думает он. Рехнулась. Всегда была ненормальной, а теперь и подавно.
   - Ладно, оставим это, - он меняет тему. - Я не понял тебя, кузина. Давай начистоту. Тебе стало не хватать людей? Ты хочешь приняться за себе подобных? Новое лекарство от скуки?
   - Мне просто нужно быть там, Берти, - она со стуком ставит бокал на стол. - Просто нужно. Ты можешь обойтись без вопросов?
   - Без вопросов? - удивляется он. - В таком случае, боюсь, там очень скоро не останется никого живого, кроме тебя.
   Лена усмехается и облизывает пересохшие губы.
   - Для тебя это столь важно? - спрашивает она и добавляет: - Господин Мастер Внутреннего Круга.
   - Нет... Не знаю, - хмурится он. - При чём здесь я? Не думаю, что это понравилось бы... ты понимаешь, о ком я.
   - Не понравилось бы. Я уверена, - подтверждает Лена. - Я дам Клятву, что буду... держать себя в руках.
   - Хорошо, а что Хейс? Его ты спросила? - он начинает сдаваться. Если ей так приспичило, пусть, в конце концов, делает, что хочет. У каждого свои тараканы в голове. И не ему её осуждать или пытаться понять. В итоге все они жизнь положили на то, чтобы иметь возможность делать то, что хотят. С дозволения Господина, разумеется. Поэтому пусть принесёт Клятву и катится к Создателю и ко всем чертям.
   - Ну, а ты бы на месте Хейса что сказал? - усмехается она.
   - Я сказал бы, что очень расстроен, а потом пришёл бы домой и закатил пирушку, - смеётся сэр Бертрам.
   - Вот видишь, - улыбаясь, говорит Лена.
   - Хорошо, дорогая кузина. Согласен. Тогда Клятву? Вслух? - он протягивает ей руку.
   Их пальцы сплетаются.
   - Клянусь в том, - говорит она, - что ни один, мне подобный, не будет мною убит или доведён болью до безумия, - Лена усмехается, - пока я являюсь комендантом крепости Утгард.
   Процесс завершён. Они отпускают друг друга, потирая занемевшие пальцы.
   - Если только чуть-чуть помучаю, - шутит она.
   - Ты же знаешь, мне наплевать, что ты делаешь с людьми. Меня не терзают видения о том, сколько крови на твоих руках. Это личное дело каждого, - говорит сэр Бертрам. - Я сделал это для себя. Чтобы не отправиться на тот свет, если ты переусердствуешь. Так и не скажешь мне, для чего тебе это надо?
   - Ты не поймёшь, - отвечает Лена. И сэр Бертрам видит, как в глазах у неё снова появляется лихорадочный блеск безумия. И тут он осознаёт, на что это похоже. Это вечный голод. И вечная жажда. Разрушения, хаоса и смерти.
   - Спасибо, Берти, - говорит она и выходит. А он задумчиво смотрит ей вслед, прилагая усилия, чтобы не содрогнуться.
  
  
   Ледяное море беснуется около скалистых утёсов. В воздухе витает запах соли и мельчайшие капли прибоя. Это первое, что чувствует Лена, попав в пустоту между зеркалами. Она оглядывается в сторону крепости и ничего не видит - такой туман стоит над островом. Но она нашла бы её даже с закрытыми глазами.
   Лена плотнее закутывается в ласковый мех - её трясёт. Не от страха, а от чувства, которое можно назвать предвкушением. Почему так мало? Серое небо, вытягивающее тепло, и воспоминания прошлого, которое ты, сходя с ума, не в силах изменить. Ещё, о, Создатель, ещё этого холода! У неё сбивается дыхание. Почему так слабо? Она чувствует только дуновение ветра. И всё. Она сама пытается вызвать в себе полузабытые, почти стёртые тени того, что было. То, что причиняет боль. И неземное наслаждение.
   Брань Макрайана.
   Низкий голос Близзард.
   Слипающиеся пальцы.
   Грязный пол подземелья, освещённого факелами.
   "Просто выкинь эту юбку, Легран!"
   И верность, верность, верность...
   Луна заходит в тень земли.
   Штормовая стена, идущая с моря.
   Глаза Близзард.
   "Помнишь?" - "Помню"
   Корица и Божоле.
   И луна, красная, как кровь.
   Лена останавливается, задыхаясь, и её пальцы нащупывают медальон на тонкой цепочке. На одной стороне выгравировано "B", на другой - "L". Близзард так и не успела подарить ей это. Лена проводит кончиком мизинца по крошечному замочку, но внутри остались только осколки зеркал-миниатюрок. Цепочка, наверное, порвалась, и медальон разбился о скалы, там, на утёсе над ледяным морем. Лена нашла потом только его - и много осколков крошечных зеркал: она собрала их все, изрезав пальцы. Всего лишь бесполезные осколки - и потому сейчас она здесь. Никак иначе она бы не увидела Близзард. Никогда больше. Не почувствовала бы. Ничего и никогда. Это больно и прекрасно одновременно. И теперь так будет каждый день.
   Что-то говорят стражники, подходит старший смены, подобострастно кланяясь - она отдёргивает руку, которую кто-то хочет поцеловать.
   Ей наплевать на всё. На тех, кто здесь, на тех, кто остался там, на тех, кто в рассудке, на сумасшедших, на стражу, на саму себя. Лена полностью отдаётся этой непередаваемой страсти, этому хаосу, царящему повсюду и внутри неё. Она хочет, хочет, хочет ещё раз побыть там и испытать ту смертельную боль, которая охватила всё её существо в миг, когда не стало Близзард.
   Лена пыталась забыть это. Убивала и упивалась смертью, как вином, но похмелье было, а облегчения не наступало. Потому что не было Близзард. Ледяной прибой бьётся о скалы.
   ...Всё меньше и меньше кроваво-красный серп луны. Безумные глаза Близзард с неестественно расширенными зрачками. Она медленно смаргивает, потому что кровь заливает ей глаза. На губах улыбка. Но она смотрит не на Лену. Почему, Близзард? Почему?
   Лена быстро спускается к кромке прибоя и входит в ледяное море. Оно обжигает, как огонь. Накатывается, а потом опять отступает, зовя за собой. Лена нагибается к воде и умывается, царапая кожу мелкими льдинками. Незачем идти вперёд, к смерти, потому что её, скорее всего, ничего не ждёт там, даже ад. Что может быть впереди у человека без души? Просто изуродованное тело, разбитое о прибрежные камни. Нет. Теперь она знает, что будет. Ежедневное, ежеминутное наслаждение болью отражений. В кулаке зажат зеркальный ключ. Лена секунду смотрит на него и равнодушно разжимает пальцы. Кольцо беззвучно исчезает в тёмной воде. Она тихо смеётся и возвращается на берег.
   ...Кроваво-красный серп луны становится всё меньше и меньше...
  
  
   Проходит время. Сколько - неделя, месяц, год - Лена не знает. Она давно перестала следить за его ходом, как, впрочем, и за всем остальным.
   Она лежит на кровати и смотрит в потолок. Над туманным морем встаёт солнце, и его блик падает на отсыревший камень. Но Лена ничего этого не видит - ни блика, ни камня, ни потолка. Её взгляд где-то там, в вышине космического пространства. Где луна неотвратимо приближается к той точке, в которой сольётся с тенью земли. Лунное затмение. Где-то внутри у Лены боль постепенно нарастает и нарастает, становясь уже почти невыносимой, уже почти смертельной. Её зрачки неподвижны и расширены так, что глаза кажутся чёрными.
   Лена, не отрывая взгляда от потолка, тянется к столу и нашаривает остатки хлеба. Корка давно зачерствела и заплесневела, но она не замечает этого. Медленно жует и улыбается так, как будто ест изысканное лакомство. Она не замечает ничего вокруг.
   И не видит момента, когда ОНИ приходят.
  
  
   Дверь падает, слетая с петель - от банального удара ногой. Несколько человек с безумными глазами в оборванной одежде останавливаются как вкопанные, словно на невидимую стену, натыкаясь на её мёртвый взгляд.
   - Рехнулась, - наконец тихо говорит кто-то.
   Лена поворачивается в сторону голоса и видит такое знакомое и такое ненавистное когда-то лицо. Когда-то. А сейчас ей почти всё равно.
   - Дориш, - она просто констатирует факт.
   Его перекашивает ухмылка. И всё же это не сон. Она чувствует это, когда двое вцепляются худыми руками в её одежду и сбрасывают с кровати на пол. Лена поднимает голову и встречается взглядом с холодными серыми глазами, пустыми, как низкое небо Межзеркалья. Дориш замахивается и бьёт её ногой по лицу. И второй раз. И третий.
   - Лежи, сука, убью, - хрипло говорит он.
   Лена приподнимается на локте и медленно выплёвывает выбитый зуб. Густая нитка слюны тянется по её подбородку, и она вытирает лицо рукой, размазывая кровь.
   - Убей, - говорит она. - Забыл, как? Или не выходит?
   Он почти что смеётся. Как всё просто оказалось. Проще, чем он думал. Для него и таких же, как он, целью здесь была только Лена. Когда она прибыла в крепость, Дориш обрадовался. Легран - настоящий, реальный противник, в отличие от стражников-служак, всех на одно лицо. Клеймёная каторжница, выведшая вшей и волей случая дорвавшаяся до власти. Мадам Легран, чёрт подери, - комендант крепости Утгард. И вот теперь этот противник лежит у его ног, размазывая по лицу слюну и кровь.
   Он приседает на корточки, хватает её за волосы и с силой разворачивает к себе, заставляя смотреть в глаза.
   - Вот и встретились, - говорит он.
   Лена тяжело, с хрипом дышит, и смотрит на него. Кто-то из заключённых намеревается пнуть её ещё раз, но Дориш поднимает на него взгляд, и тот останавливается, словно натыкаясь на стену.
   - Ключ, тварюга, - спрашивает он Лену, сжав её запястье, - отвечай, где ключ?
   - Она рехнулась, Дориш, - говорят ему, и Лена начинает гомерически хохотать, пока её не останавливает удар кулаком. Но она всё равно не знает, где хранятся ключи. Сколько бы они не били её. А её собственное кольцо исчезло в прибрежных волнах: Лене просто-напросто было некуда больше идти. Если хотят, они могут сколько угодно нырять в ледяную воду, авось повезёт. Только бы чуть-чуть потянуть время. Только бы ещё раз увидеть в небе кроваво-красный диск луны, скрывающейся в тени земли.
   - Близзард, - еле слышно шепчут её губы.
   Лица стоящих вокруг людей сначала выражают недоумение, а потом искажаются лютой, звериной ненавистью. И она чувствует, что на её тело обрушивается град сокрушительных ударов, повергающих в чёрную бездну боли.
  
  Глава 2
  
   Луна достигает края тени и медленно, но неотвратимо движется дальше. По лесу, скуля и взвизгивая, мечется большая белая волчица. Шёпот ветра смешивается с шелестом деревьев, и приносит с собой еле различимые слова: "Близзард - Близзард - Близзард".
   И вот, словно в ответ, откуда-то появляется слово "Легран". Что это? Или кто это? Она не знает. Хотя она много чего не знает. Но думать о странном слове некогда, волчица стремительно мчится в дом за лесом, проскальзывает в дверь и останавливается перед большим куском стекла. Он зачем-то нужен ей, а зачем - она не помнит.
   И вдруг стекло преображается, становится похожим на водную гладь. Быть может, ей надо куда-то плыть? Но думать некогда, если плыть, значит, плыть - туда, к шёпоту волн и к этим забытым словам...
   Волчица медленно входит в стекло, беспокойно поводя ушами. На той стороне, должно быть, зима. Студёный ветер пробирается даже под её густую шерсть. Вверху только луна, странного, багрового цвета, выглядывает из-за рваной тучи, а вокруг только снег, камни и ледяное море.
   Но делать нечего, и вот волчица уже бежит кромкой берега, прижав влажные уши к большой голове, чтобы защитить их от водяных брызг. Красный кусок луны становится всё меньше и меньше, и волчица уже почти ничего не видит во мраке ночи. Но тут ветер снова доносит еле слышные слова, и она с новой силой мчится вперёд. Луна уже почти скрывается, когда из темноты выступает скалистый берег и силуэт крепости на нём. Она на мгновение останавливается, а затем стремительно движется к крепостным стенам.
  
  
   Сквозь окно Лена видит расчерченный решёткой на квадраты кусок неба. И тонкую ниточку месяца. Её руки скованы наручниками, которые, как когда-то, продеты сквозь эту решётку. Лена благодарна Доришу за это - сам того не зная, он исполнил её желание.
   - Я не убью тебя, мразь, если ты отдашь нам кольцо, - он подходит сзади. Лена молчит. За всё это время она не произнесла ни слова.
   Он снова хватает её за волосы. Им нужен ключ. И тогда Дориш оставит этой дряни жизнь. Может быть. А пока он посмотрит, насколько она вынослива: есть куча способов добиться результата, даже имея в своём распоряжении только собственные кулаки.
   - Ну же, будь посговорчивей, сучка, - говорит Дориш, и глаза его радостно сверкают, когда он видит, как она пытается вжаться в стену, защищая живот. Лена не кричит. Может быть, он бьёт недостаточно сильно, а, может быть, это потому, что перед ним Легран. Дориш мог бы догадаться, что так и будет, ведь допрашивал её не один раз. Раньше, в другой жизни.
   Луна скрывается целиком. Лицо Лены озаряет улыбка наслаждения, смешанного с болью. Такая, что Дориш и ещё двое тоже невольно устремляют взгляд в высоту.
   И в этот миг в полуоткрытую дверь проскальзывает серая тень. Она движется так стремительно, что её очертания кажутся размытыми. Ни Лена, ни Дориш не успевают понять, почему сначала один, а потом и другой человек, которые только что были рядом, лежат на полу. Совершенно неподвижно. А над ними стоит огромный зверь. Пламя свечи отражается в его глазах, и, кажется, что они горят огнём. Дориш вскрикивает и плавно, как кошка, скользит в сторону. Но волчица не смотрит на него. Взгляд её прикован к окровавленной женщине, пристёгнутой наручниками к оконной решётке. Женщина стоит и смотрит на неё остановившимися глазами с расширившимися зрачками.
   И вдруг Лена замечает несколько шрамов на левой стороне белой морды, один шрам идёт почти через глаз.
   - Близзард, - одними губами говорит она.
   И тут происходит невероятное. Лене чудится, будто бы она на миг теряет сознание. И за этот миг на месте огромного зверя появляется человек. Единственный человек, которого никак не может быть ни здесь, ни где бы то ни было ещё. Близзард.
   Дориш сдавленно вскрикивает, и, кажется, что сейчас он сползёт по стене, но вместо этого он с нечеловеческим усилием делает шаг вперёд и обрушивает на голову Близзард деревянную табуретку.
   Она с диким выражением в глазах оглядывается, и Лене кажется, что сейчас она распрямится, как часовая пружина, и подомнёт его под себя в последнем, убийственном броске, но вместо этого Близзард, покачнувшись, со стоном оседает на грязный пол.
   И тогда Лена кричит.
   В вышине показывается маленький кусочек луны.
  
  
   Медный вкус крови во рту. Холодные пальцы, перебирающие мою шерсть... или волосы? Пальцы - такие знакомые, не хозяина, нет, но такие же желанные.
   Я открываю глаза. Надо мной расплывчатое пятно лица. Губы шевелятся, и на третий или четвёртый раз я начинаю слышать.
   - Близзард, - хрипло говорит она.
   - Легран, - пытаюсь сказать я, но не слышу собственного голоса. А она, наверное, слышит, потому что смеётся, а потом тихо-тихо всхлипывает. Я не столько слышу это, сколько ощущаю, как мне на лоб падает горячая капля и стекает к виску, прочерчивая дорожку, а потом теряется где-то в волосах за ухом.
   Я лежу неподвижно. Шевелиться больно. Чувствую, что на мне какое-то покрывало, которое подоткнуто по краям, но я всё равно ощущаю холод пола.
   Ледяные камни Утгарда. Я помню всё. Воспоминания возвращаются - лавиной образов, запахов, звуков, снов.
   Лес, ставший мне таким родным.
   Мягкий мох, и уютные корни деревьев.
   Трепещущая дичь, и тёплая кровь, потоком льющаяся из перегрызенных глоток.
   Ласковые руки хозяина.
   Убийство без страха.
   Любовь без сомнений.
   Ветер, приносящий зов. Его зов. Её зов.
   - Ты почему плачешь?
   - Я не плачу, - она никогда не признается. - Ведь тебя нет, Близзард. Как это?
   - Не знаю, - я и правда не знаю.
   - Сейчас ты - это ты, - шепчет она. - Такая, какой ты была. Названный предмет обретает форму, Клятва становится крепче алмаза. И лунное затмение. Откуда ты пришла?
   - Приплыла, - уточняю я - и не знаю, как объяснить. - Зеркало открылось, без всяких колец. Пробой пространства?
   Что-то, размером с монету, выскальзывает из-под её разорванного платья и оказывается прямо перед моими глазами.
   Золотой медальон. Буквы "B" и "L". И, если открыть - как кусочки льда: "Помнишь?" - "Помню". Как горный хрусталь: "Близзард?" - "Легран?"
   - Не только затмение, - говорю я. Вот откуда взялся зов - ведь в медальоне... - Открой.
   - Не стоит, Близзард. Там одни осколки, - отвечает Лена. - Разбился вдребезги, когда ты... там на скалах... Чёрт с ним.
   Когда я умерла там, на скалах. Должна была умереть. Должна была не услышать ни единого слова из разбитой давным-давно красивой безделушки, тем более, находившейся в пустоте между зеркалами.
   - Подарок на Рождество? - догадалась.
   - На что-нибудь - на что хочешь, - отвечаю её же словами.
   Я не вижу, что за окном. И лицо-то её различаю с трудом. Ясно одно - произошло что-то невероятное, и медальон тут ни при чём. Потому что последняя мысль, которую я помню, как человек - это штормовая лавина ледяного моря Межзеркалья, и чёрный перстень, который берёт в руки тот, кому я отдала всю себя. А дальше - темнота, и вереница образов, ярких, незамутнённых. Без страха, без сомнений, без сожалений. Сущность зверя.
   Она обнимает меня: руки ободраны до крови стальными браслетами наручников. Обнимает осторожно, не до конца ещё веря во всё произошедшее. Тонкие пальцы, такие знакомые, и такие знакомые лихорадочно блестящие глаза. И я понимаю, что, наверное, люблю её. Люблю эти пальцы и эти глаза. И другие пальцы, измазанные соком растений, и другие глаза, с огненной искрой за стёклами очков. Никогда не любила: мы не можем позволить себе случайной любви. Зверь не знает, что такое любовь - к человеку. Зверь смог полюбить только нелюдей - странным, извращённым чувством. Кровавую убийцу Легран и своего хозяина, своего Господина, который в прошлую ночь лунного затмения, наверное, перестал быть человеком.
   Это даже не любовь. Это просто целостность. Все мы - часть одной силы. Я не знаю, что это: может быть, смерть; может быть, хаос; может быть, просто сама тьма и таящаяся в ней боль. Я не такая умная, как учёные из Башни Наук, и моему пониманию это не доступно. Я просто живу. И вдруг понимаю, как и зачем здесь оказалась Лена. Вот почему открылось зеркало: когда кто-то по разные стороны стекла одновременно хочет быть вместе, рядом, хочет с чудовищной силой - прозрачная грань не выдерживает и поддаётся. Только для этого надо хотеть так, что это называется только одним словом.
   Но я понимаю и другое - она никогда не признается в этом. И я никогда не признаюсь.
   - Поклялся утопить меня в моей собственной крови. Дориш, - вместо этого говорю я, пытаясь пошутить.
   - Они вернутся, - сообщает Лена. - Верно, кольца ищут.
   Она смеётся. Я смотрю прямо в её глаза и вижу совсем рядом впечатанное в руку клеймо. Я перевожу взгляд на свою руку и вижу то же самое. Я не приносила новую Клятву верности. Мне просто не надо было её приносить, потому что я УЖЕ исполнила её.
   Хозяин.
   Старинный дом за решётчатой оградой.
   Кресло у окна.
   Хрустальная нить связи.
   Он смотрит сквозь стекло, а потом поворачивается, и я вижу его глаза, в которых мерцает пламя.
   - Милорд, - еле слышно говорю я.
  
  
   И он приходит. Нет ни шума, ни криков, ни грохота вылетевшей двери. Я даже не знаю, остался ли во всей крепости хоть кто-нибудь живой. Мельком замечаю несколько неподвижных тел, грязными кучами лежащих на камнях, но знакомых лиц вроде бы нет. Хотя полагаться на своё зрение я пока что не могу; после удара Дориша оно восстанавливается слишком медленно. Лежит ли тут сам Дориш, раскатанный по полу, или нет - мне всё равно. Меня обнимают сильные руки моего хозяина, и больше мне ничего не надо.
   Я не помню весь долгий путь до Близзард-Холла, помню только то, что проделываем мы его в полной тишине. Хозяин оставляет меня одну в спальне, и я тут же засыпаю, даже не успев удивиться этому забытому ощущению - звенящей заснеженной тишины.
   Утро - а, может быть, уже и не утро - наступает неожиданно, обрушившись на меня лавиной дневного света из окон и чувством чьего-то присутствия. Инстинкт зверя говорит, не опасного присутствия: я открываю глаза и вижу багровую искру всепоглощающего взгляда... и я тону в этих глазах. Милорд сидит рядом на кровати, и молча смотрит на меня. И мне становится так хорошо и спокойно, как не было уже давно. С того последнего вечера, который мы провели у камина. Мне так хочется вернуть всё это - чтобы он запустил руки в мою густую шерсть и гладил меня по голове, и огонь бы горел в очаге, бросая отблески на его лицо.
   В ту же секунду он нагибается ко мне, протягивает руку и убирает за ухо прядь моих волос. Его пальцы невесомо касаются виска, и я чувствую силу, исходящую от них. Его глаза совсем близко, и, вот странно, красные искры совсем не портят взгляд. Мне даже кажется, что он почти не изменился, только стал глубже, мудрее, спокойнее.
   ...Ветер, приносящий зов. Его зов. Её зов...
   Я глубоко вздыхаю и снова вздрагиваю от боли в раздробившемся зубе, когда туда попадает воздух.
   - Выпей настойку, Ядвига, - он протягивает мне крошечный пузырёк.
   - Картер? - спрашиваю я. Он усмехается и отрицательно качает головой.
   - Здесь нет никого, кроме тебя и Легран. Пей, не бойся.
   Я беру флакончик и одним быстрым глотком опорожняю его. Странно, даже не особо мерзко. Боль почти сразу же стихает.
   Хозяин встаёт и подходит к бюро. Странно, думаю я, называть хозяином того, кто столько лет был моим мужем. Но у Милорда не может быть друзей - вспоминаю я свои же несказанные много-много лун тому назад слова. Как не может быть и Семьи. Семьи в понимании человека. И тогда зверь берёт во мне верх. Я сползаю на пол и обнимаю его колени, пряча лицо в складках его одежды. Маленький волчонок успокаивается, обретя защиту от всего, уткнувшись носом в ноги спасшего его существа. А он снова пропускает сквозь пальцы прядь моих волос, даря ощущение силы и покоя.
   - Возьми, - говорит хозяин, и я вижу, что в руках у него мой зеркальный ключ.
   Я непослушными пальцами беру кольцо, и какое-то время прислушиваюсь к забытым чувствам у себя внутри. Как это, снова быть собой?
   - Собой, - подтверждает он. - Без тебя я не стал бы тем, кем стал, Ядвига. Теперь я возвращаю долг.
   Я - это снова я. Со мной - сила, надо мной - хозяин, и у меня есть своё место в жизни. То место, которое я и хочу занимать согласно своему представлению о порядке вещей.
   В Близзард-Холле стоит тишина. Долорес здесь давно нет. Я дёргаю за звонок, вызывая подменыша. Он появляется и склоняется в поклоне. Милорд отходит к окну, предоставляя мне свободу действий.
   - Ванну и платье, - приказываю отрывисто.
   - Миледи вернулась? - удивлённо спрашивает мерзкий лентяй.
   Я всё ещё слаба. Пытаюсь - и не могу заставить его испытать хотя бы слабую тень страданий. Управляющий испуганно отскакивает подальше, а его глаза становятся огромными - того и гляди возьмут и капнут через край. Его страх просто-таки материален, и это распаляет ещё больше.
   В ту же секунду меня словно окатывает ледяной водой - я не спросила позволения Милорда. Бестактно - говорит мне моё сознание. Я сжимаюсь, ожидая его укоризненного взгляда.
   - Вон, - говорит хозяин управляющему, и тот беспрекословно испаряется. Теперь пришлёт вместо себя камердинера, но сам и порога комнаты не переступит.
   - Будь сдержаннее, Ядвига, - спокойно говорит он мне. - Прошу тебя.
   - Простите... Милорд, - тихо отвечаю я.
   И понимаю, что наказания не будет. Хотя я уже готова, я жду этого. Теперь я не просто боготворю Господина и подчиняюсь абсолютной силе и знанию, я - мне самой даже в мыслях странно произносить это слово - люблю своего хозяина. Мне до дрожи хочется почувствовать боль и смерть, лужи на полу с ароматом Божоле, - и до дрожи страшно ощутить его неодобрение. Если понадобится, я, ни секунды не колеблясь, снова отдам ему свою жизнь. И вдруг понимаю, что сделаю это в любом случае, даже не будучи связана до смерти Клятвой верности.
   Как сделаю это и для Лены Легран.
   А сейчас мне больше всего хочется, чтобы хозяин позволил мне свернуться клубком возле его ног.
   И он подходит и снова невесомыми пальцами гладит меня по голове.
   Волчонок внутри радостно взвизгивает и мокрым носом тычется в тёплые руки...
  
  
   Проходит некоторое время. Я чувствую, что полностью восстановилась после своих приключений. Надо было отправить этого ублюдочного Дориша к праотцам давным-давно, ещё тогда, много лет назад. Забыла. Не подумала. И вот где это отозвалось.
   Хотя, с другой стороны, если бы не он, вряд ли я снова стала бы человеком. Хотя, с третьей стороны, я уже не знаю, что было бы лучше.
   Лена полулежит рядом со мной на диване. Я беру её руку - она пахнет чем-то душистым, вот странно. Какой-то чёртовой дрянью, которую я не выношу, потому что не связываю с ней. Её запахи - совсем другие.
   - Жуть, правда? - говорит она. Я непроизвольно усмехаюсь. Догадалась.
   - Не твоё. Чужое что-то, - откровенно отвечаю я.
   Я не знаю, что хочу: лежать, ходить, просить подать чаю - или проследить за тем, как подменыши чистят серебро... Меня настигает запоздалое раскаяние из-за собственной глупости... из-за собственного бессилия.
   - Не могу больше, Легран, - на выдохе выговариваю я.
   - Как будто ты - бутылка с шампанским, и тебя заткнули пробкой, - понимающе говорит Лена. Я киваю. - А духи - всего лишь повод. Ты хочешь, чтобы я ЭТО сказала? - прямо спрашивает она.
   - Хочу. И не хочу. Не знаю, - отвечаю я.
   - Помнишь свои же слова? Что делать, если мы никогда не станем теми, кем должны были?
   - Быть собой, - я резко встаю.
   В бюро есть бутылка виски. Я сама поставила её сюда. Своими собственными руками. Потому что. Я вынимаю пробку и глотаю прямо из горлышка. Обжигающая жидкость огнём разливается по венам, не вызывая ничего, кроме неприятного шума в ушах.
   - Дай и мне, - Лена завладевает бутылкой и делает несколько глотков.
   - Не поможет, - сквозь зубы говорю я. - Уже пробовала.
   Она хочет снова поднести бутылку ко рту, но я отнимаю виски и швыряю об стену. Брызги стекла и спиртного разлетаются по комнате.
   - Надо было в зеркало, - хрипло говорит она.
   - Нет больше зеркал, Легран. К чертям зеркала. Зачем видеть то, что уже всё равно не изменить? - равнодушно произношу я.
   - И тебе, и мне всё равно, - вместо ответа я киваю. - Так ты хочешь или нет, чтобы я ЭТО сказала?
   - Хочу, Легран. До одури хочу. У меня дрожать всё внутри начинает, так хочу, - уже почти кричу я. - И не хочу в то же время.
   Она подходит ко мне, сплетает свои пальцы с моими и с силой сжимает их.
   Кровь.
   Боль.
   Пепел.
   Смерть.
   Страх.
   Живая плоть, сама превращающая себя в кучи мяса и костей.
   Абсолютная власть над жизнью - или смертью.
   То, что я хочу больше всего на свете.
   И то, чего я боюсь.
   - А помнишь, как мы уходили и возвращались за полночь? И луну над башнями? - спрашивает она.
   - Это не я, Легран, - тихо говорю ей. - Это, наверное, кто-то другой. Насколько же тогда было проще.
   За оконным стеклом серое небо. День клонится к вечеру, и эта серость сгущается, окутывая всё вокруг. Неслышный отсюда ветер шевелит ветви деревьев, и я распахиваю окно, чтобы он ворвался в комнату и хоть немного развеял эту серую муть, которая давит на сознание. Но ветер стихает.
   - Мне пора, Близзард, - Лена отпускает мою руку.
   - Не оставляй меня, - я просто не могу не сказать этого. Вместе с ней уйдёт то немногое, что ещё осталось.
   - Это не мой дом, - в её голосе я слышу сожаление. - И ты, наверное, напрасно... пытаешься связать себя.
   - Знаю, - отвечаю я.
   Она целует меня на прощание и быстро идёт, не оглядываясь, к двери. Как будто хочет разом сжечь все мосты. Для меня.
   Дверь открыта, но я остаюсь в пустоте. В окно врывается порыв ветра, которого я так долго ждала. Он приносит с собой запахи и звуки приближающейся ночи, но не приносит облегчения, не развеивает серую мглу, туманом сгустившуюся вокруг.
   Я стою, с силой вцепившись в перила, с иглой, засевшей в сердце, и смотрю на знакомую фигуру, быстро спускающуюся по лестнице.
   Наступает время ужина. Я снова приказываю сервировать стол в моих комнатах. Сама мысль о том, чтобы сидеть за одним столом с Господином, кажется мне кощунством. Так не должно быть. Это неправильно.
   Зажигаются свечи. Окно по-прежнему открыто, отблески колеблющегося пламени играют на драпировках стен. Я что-то ем, и это что-то похоже на картон. Просто равнодушно опустошаю тарелку и с раздражением отодвигаю её от себя. Потом подхожу к бюро, вдруг вспоминая, что бутылка виски разбилась о стену, и содержимого не вернуть.
   Чёрт подери! Я хватаю первое, что попадается под руку - кажется, это большой серебряный кубок с гербом Семьи Близзард, - со звоном швыряю его об пол и понимаю, что всё бесполезно. Мне нужен хозяин. Мне нужна Лена. И я не могу не быть самой собой.
   - Я хочу, чтобы ты сказала ЭТО, Легран, - шепчу тихо-тихо, - и я отвечу "да".
   Схватив накидку, быстро выхожу из комнаты, и вот уже почти бегом спускаюсь в холл, туда, где тремя часами ранее скрылась тёмная фигурка - к сквозному зеркалу.
   - В Шотландию, Легран, - отвечаю я - и ей, и себе, - и через секунду меня охватывает холод замковых подземелий, насыщенных воздухом шотландских гор.
  
  
   Он опять, как когда-то, стоит у окна и смотрит на небо. Ему даже не нужно Зеркало Мира, чтобы знать, где она. Чтобы видеть её глазами и слышать всё, что слышит Близзард. Связь гораздо крепче, чем с кем-нибудь ещё. Она почти невидимой нитью тянется через пространство, и, наверное, тянулась бы и через время - серебряная нить магической связи, делающая её его частью. Навсегда. И во всех мирах, сколько бы их ни было в подлунном царстве.
   Серебряная нить уходит на север, в шотландские горы. Боль. Вкус виски. Легран. Попеременно адский огонь наслаждения, и чёрная бездна раскаяния - когда она ощущает на себе его незримый взгляд.
   Он понимает, что творится у неё в голове. Сам он не стал бы так делать, потому, что это иррационально, только и всего. Тьма лунного затмения наступила и ушла, унеся с собой его душу. Но ему всё равно и это, потому что свою судьбу мы не выбираем. Но она об этом не знает. И снова он чувствует на её губах вкус крови и алкоголя...
  
  
   Зеркало закрывается, оставляя Шотландию далеко позади. На губах всё ещё вкус спиртного: Макрайан по моей просьбе притащил бутылку, в которой плескалось какое-то дешёвое человечье пойло. Мы пили его прямо из горлышка, не морщась, как воду; виски проливалось и плескалось на пол, смешиваясь с бурой грязью.
   Я всегда делала то, что хотела. Или то, что мне приказывали. И всегда эти две вещи совпадали. Но сегодня меня окатывало холодом, когда я чувствовала незримое присутствие хозяина. Нет, он не звал меня, но я снова пила виски. А потом снова приносила боль и смерть...
   В холле горят свечи, и в их неровном свете я вижу, как поверхность сквозного зеркала начинает наливаться красным, стоит мне только обернуться. Мерзкое стекло! Чёрт подери, нет! Никогда больше! И снова под моей рукой оказывается подсвечник.
   ...Зеркало разбивается и со звоном осыпается на паркет.
   Я открываю входную дверь и делаю шаг в душную ночь, не в силах вынести давящую темноту холла, которая смыкается вокруг меня, словно живая.
   Вековые дубы в два обхвата толщиной шелестят листьями, как будто переговариваются о чём-то. Где-то далеко вспыхивает зарница, но грома не слышно, только чуть озаряется лес, становясь на секунду потусторонне-призрачным.
   Никогда. Никогда больше...
   Опять вспыхивает молния, а за ней приходит рокочущий гром, взрывающий тишину, как грохот пустой бутылки, разбитой мной о стену. По верхушкам деревьев проносится порыв ветра, и я слышу, как по листьям начинают стучать первые капли дождя.
   Молнии вспыхивают чаще, озаряя всё вокруг. Даже если бы их не было, я нашла бы дорогу в абсолютной темноте, словно у меня внутри встроен компас, стрелка которого всегда указывает туда, где меня ждёт мой Господин. Но сейчас я не хочу ничего видеть - ни деревьев, ни ступенек, ни себя. Я чувствую, что меня как бы разорвали пополам - наслаждение и отчаяние, пламя и лёд, вершина и пропасть. На лицо падают холодные капли, когда я выхожу на подъездную аллею Близзард-Холла. Пусть падают. Пусть я вымокну с головы до ног под этой проклятой грозой, так вовремя начавшейся. И тогда никто, даже я сама, не замечу собственных слёз...
  
  
   Он чувствует, когда она возвращается в дом. Дождь льёт стеной, так что во тьме ночи не видно ничего вообще, но Близзард идёт медленно, словно приговорённая к смерти. Она не шла так даже из зала суда, заведя за спину скованные руки, он знает это.
   Её шаги снова раздаются в холле. Близзард замирает, прислушиваясь, а потом медленно поднимается в свои комнаты. Скрип ступенек ещё слышен в гробовой тишине поместья, когда он встаёт и идёт за ней следом.
   Близзард стоит над столом, опираясь на руки, и смотрит на огонёк единственной свечи. Остальные потушены. С мокрых волос капает вода. Чёрный шёлк промокшего насквозь платья облепил тело; накидка кучей валяется на полу.
   - Милорд, - она вздрагивает, когда слышит скрип двери.
   - Опять, миссис Монфор? - спрашивает он.
   - Опять... Милорд, - тихо отвечает Близзард. И сжимается, и он видит, как напрягается её лицо. Она готова. Она хочет, жаждет чёрного марева болевого удара, а, может быть, даже смерти.
   - За что ты хочешь, чтобы я наказал тебя, Ядвига? - отвечает он на её невысказанную мольбу. - Потому что ты делаешь то, что тебе нравится?
   Она кивает. Он подходит к столу и садится в кресло.
   - Ты любишь боль. Ты приносишь её другим и готова сама в любой момент принять её, - продолжает он. - Но ты ведь помнишь - всё, что ты хочешь. Что до меня, то я просто думаю, что это иррационально, вот и всё.
   - Зато я так не думаю, - она опускается на колени и прижимается к его ногам.
   - Тебя разрывает на две части, Ядвига. Всю твою сущность, - он убирает с её щеки мокрые волосы.
   - Я знаю, Милорд, - еле слышно говорит она.
   - Не каждому удаётся за одну жизнь прожить не один круг.
   - Прикажите мне. Пожалуйста, - просит Близзард.
   - И ты будешь глушить алкоголь, как воду, а потом просить Легран довести тебя до обморока, чтобы ни о чём больше не думать, - он слышит её мысли так, как будто она произносит их вслух.
   - Помоги мне, - она поднимает на него безумный взгляд, острый, как лезвие кинжала.
  
  
   Лена крадучись идёт по тёмному дому. Она пошла почти следом за Близзард, сама не зная, зачем - будто чуя неладное.
   Рядом с ней появляется управляющий, но она встряхивает его за шкирку и говорит:
   - Молчи. Или будешь наказан.
   Он начинает шмыгать носом, потому что понимает, что, если не будет наказан ей, то это сделают хозяйка или Милорд. Он управляющий этого дома, этого поместья, он должен - во что бы то ни стало - выполнять свои обязанности. И Лена чувствует, как маленькие, но сильные пальцы вцепляются в её накидку - без единого звука.
   Подменыш всё ещё висит на ней, когда она поднимается по лестнице и подходит к комнатам Близзард. Дверь приоткрыта, и на пол коридора падает тусклый неровный свет.
   - Помоги мне, - слышит она.
   - Похоже, я знаю, что будет, - говорит хозяин, и в его голосе Лене чудится печаль. - Ещё один круг жизни. Я дам тебе ещё один шанс, Ядзя. И всё будет зависеть только от тебя.
   Шанс? Круг жизни? Какой круг? Создатель всемогущий, нет! Она не могла столько ждать, чтобы снова быть низвергнутой в пропасть. Лена не боится пропасти, она боится оказаться там без Близзард.
   - Ты найдёшь меня, Ядзя, - голос хозяина еле слышен. - Когда-нибудь. Ты поймёшь, где искать. Если вспомнишь.
   Шум дождя отсюда почти не слышен, и даже вцепившийся в неё подменыш замер, как статуя, услыхав голоса за дверью, но Лене будто бы чудится, словно холодом окатив всё её существо, почти неслышное журчание речной воды, запах ракушек и речного песка на прибрежной полосе... "Забудь", - слышит она.
   Лена резко отталкивает управляющего и с силой распахивает приоткрытую дверь.
   - Одну я её не оставлю... Милорд, - говорит она, задыхаясь - словно бежала долго и вот она, наконец-то - цель. - Отпустите и меня.
   Тело Близзард становится мягким, руки её разжимаются, и она медленно сползает к его ногам, без чувств опускаясь на ворсистый ковёр. Милорд нагибается к ней и проводит рукой по щеке. Невесомо, нежно. Прощаясь. А в дверях стоит Лена Легран и говорит те же слова, которые он сказал много лет назад, уходя и не зная, что будет дальше.
   И он понимает, что их судьбы навечно сплавлены воедино - вместе с металлом утгардских решёток, чёрным огнём болевой волны и ледяными звёздами над дорогой вникуда. Как, наверное, и их души где-то там, за гранью разбитого зеркала.
   - Хорошо, Лена, - говорит он, и конец фразы тонет в оглушительном раскате грома.
  
  
  Часть четвёртая. "Город без памяти"
  
  Глава 3
  
   Машинка негромко жужжит, обводя контуры оскаленной звериной морды на моём правом плече. Волк. Я чувствую к волкам что-то необъяснимое. Нравятся они мне, что ли? Старик-китаец Ли от усердия нагнулся совсем низко, так боится накосячить. Старайся-старайся, старый хрыч, и тогда никто не узнает о маленькой курильне опиума в твоем подвале. Надо же, двадцать первый век на дворе, рулят героин и крэк, а ты всё по старинке. Люблю, когда от меня кто-то зависит. Но почему, чёрт возьми, совсем не больно? Я люблю, когда больно.
   Он поднимает глаза, как будто услышал, что я про него думаю.
   - Ну? - спрашиваю я.
   - Готово, - он выключает машинку.
   Ну, что, совсем неплохо. Ах, да, на другом плече у меня уже есть рисунок: просто зигзаг, похожий на зеркальную "S" с перекладиной посередине. Я не помню, что это значит, было ли мне больно тогда, и кто делал ту наколку, потому что она странного коричневого цвета; иногда мне даже кажется, что она рельефная наощупь, и это как-то чудно. А на самом деле я еще много чего не помню.
   Меня зовут Ева Райс, тридцати семи с лишним лет. Но это не моё имя, да и возраст тоже приблизительный. Я попала под машину, и мне напрочь отшибло мозги.
   Так говорят врачи в больнице, куда меня привёз тот грёбаный водила. Они же придумали мне имя. Ева - надо думать, от Адама и Евы, потому что больница была благотворительная и половину персонала заменяли монашки Ордена Милосердия. Прелесть какая! А Райс, потому что кто-то из медсестёр читал в то время "Интервью с вампиром" Энн Райс, и вообразил, что мои глаза смахивают на вампирские. Или на глаза человека, перебравшего наркоты. Острые, как они выразились. Вампиры - голливудский бред, наркотиков в крови не обнаружили, но фамилия прилипла. Зато они открыли, что я, видимо, уже успела побывать в какой-то переделке. Всё моё тело покрыто шрамами, которые взялись чёрт знает откуда, а на лице рубец рассекает левую бровь и проходит через край глаза. Они послали кучу запросов, в том числе чуть ли не в Министерство обороны, но ответа так и не получили. Я не помню никакой дурацкой войны. Но вот крови я уж точно не боюсь, как, впрочем, и смерти. Это стало понятно, когда я пошла работать в полицию.
   До недавнего времени я была простым кинологом. То есть поначалу просто рабочим в собачьем питомнике при Подразделении служебных собак, а потом выяснилось, что собак я чувствую, как никто другой. Мой разум и сердце как бы разделены надвое, и вторая половина принадлежит отнюдь не мне. Мы умудрялись отыскивать такие тайники, которые другие пропускали мимо. Потому что я вижу глазами собаки, чую, чем пахнет воздух и земля, когда она бежит по следу, и вместе с ней подбираю тело в последнем, решающем броске.
   - У тебя поэтому нет друзей, - говорит Джои из нашего отдела. - Тебе достаточно собак.
   - О чём я буду говорить с людьми, Джои? - шучу я. - О трупах и пакетах с белым порошком?
   Это на самом деле так. Мне наплевать и на трупы и на белый порошок, но я вижу это каждый день и ни о чём другом просто не думаю. Честно говоря, мне наплевать и почти на всех людей тоже.
   С недавних пор отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков сильно поредел, и я превратилась из кинолога в детектива. Подозреваю, что не без помощи Джои, у которого были какие-то завязки в Управлении по борьбе с особыми преступлениями. Мне это было не так уж нужно, но шеф сказал:
   - Райс, ты первый претендент, хоть и не скажу, что мне это сильно по душе. Только не переусердствуй.
   Он намекает на то, что я подчас чересчур жестока. Это замечают не сразу, потому что вне работы я общаюсь только с собаками, которые - часть меня. На работе же... Если честно, у меня не заржавеет всадить пулю в башку какому-нибудь чёртову нигерийцу с желудком, набитым героином. Пусть погибнет он, а не кто-то из отдела. Проклятые черномазые! Наводнили Лондон, как дерьмо в переполненном сортире! И воняют так же, как дерьмо. Им рядом с белыми не место. Будь моя воля, я бы установила запрет на въезд в страну этой мрази.
   Я вхожу в здание участка и иду к лестнице. Аквариум почти пуст - те, кто посерьёзней, сидят в камерах, а шушеру отпинали и распустили по домам. До следующей ночи.
   Дежурный дремлет с полуоткрытым ртом. На столе перед ним полная кружка кофе и сандвич с сыром, который лежит на самом краю. Меня так и подмывает остановиться и немного подумать о том, чтобы сандвич упал. Со мной такое случается часто. Вот захочу, чтобы что-то произошло - и оно и вправду происходит: кто-нибудь роняет стаканчик с кофе, или из сортира раздаётся вопль Джои, потому что там сломался толчок. Совпадения, наверное.
   Бьётся в стекло муха. Дежурный продолжает храпеть, я быстро отвожу взгляд от его обеда и взбегаю по лестнице на второй этаж.
   Джои уже там. Этот придурок сидит на моём столе и, неудобно выгнувшись, что-то рассматривает на экране монитора.
   - Убирай отсюда свою задницу, - вместо приветствия говорю я.
   - О! Привет, Райс! - он замечает меня. - Мой монитор накрылся.
   - Ради этого ты и припёрся с утра пораньше? - ехидно интересуюсь я. - Тебе так срочно понадобился компьютер?
   Я прекрасно знаю, что у Джои интернет-зависимость. В придачу к прочим прелестям. И если у него под рукой в нужное время не оказывается компьютера, то его начинает кумарить, как наркомана на героиновой ломке. Мне лично на всё это наплевать. Каждому своё.
   - Ах, да, - спохватывается Джои. - Рэт стукнул, где и когда сегодня стрелка. Так что можем ехать и брать. Ба-а-альшого черномазого барыгу.
   Вот это уже дело. Большой черномазый барыга - нигериец по имени Тони - насквозь проторченная вонючая мразь. Мелкая сошка, объёмы не больше полкило, но выбить из него что-нибудь весьма интересное не составит труда. Надо только закрыть его в "одиночку" и дважды в день играть в игру "добрый полицейский - злой полицейский". Ненавижу изображать доброго полицейского. Но сука Джои требует меняться.
   - О-па! - тем временем он замечает наколку. - Опять волк. Что у тебя такое с ними связано, а, Райс?
   Я пожимаю плечами: Джои утверждает, что другая наколка тоже как-то связана с волками, но, честно говоря, половину я не помню. Он подходит и проводит по руке пальцем.
   - Странно, совсем не больно, - говорю я.
   - А ты как будто и не рада, что не больно? - ухмыляется он. - Хорошо тебя контузило там, где ты была.
   - А откуда ты знаешь, где я была? - подкалываю я. - Если даже мне это не известно? А вдруг я, например, преступник? Маньяк-убийца?
   - И поэтому твоих отпечатков пальцев нигде нет, - продолжает он. - В следующий раз скажи, что ты - пришелец из космоса, будет смешнее. Хватит гнать, Райс! Тебя проверяли и перепроверяли сто двадцать пять раз, прежде чем сюда взять. Как будто сама не знаешь.
   Конечно, знаю. Плюс на эмоциональную стабильность, и на толерантность, и на чёрт знает что ещё. Мне тогда ещё сказали, что, через какой бы ад я не прошла, на моей психике это не отразилось никак. И я очень мало что принимаю близко к сердцу. Помню, Джои остался у меня как-то ночевать. Утром я встала первой, приготовила себе тосты и кофе, включила телевизор. Показывали какую-то интересную передачу про Холокост, Освенцим и Треблинку. Я так увлеклась, что не заметила, как Джои проснулся. Оказывается, он долго глядел, как я с упоением жую и смотрю на кадры документальной хроники с печами крематория и кучами гниющих трупов.
   - Ну, у тебя и нервы, - сказал он тогда.
   - Только не говори, что ты побежал бы блевать, - парировала я.
   - Нет, не побежал бы. Но и есть бы тоже не смог, - ответил он серьёзно.
   А, по-моему, смог бы. Что в этом такого? Напрасно Джои прибедняется - с нервами у него всё в порядке. Когда мы с ним пинаем очередного торчикозника, он, не моргнув глазом, спокойно счищает пальцами кровищу со своих армейских ботинок и вытирает руки о штаны. Вот и сейчас он сильно нажимает на свежевыколотый рисунок и смотрит на меня, ожидая реакции.
   - А так? - спрашивает он.
   - Отвали, Джои! - смеюсь я.
   - Хорошо Ли бьёт, - продолжает он, не выпуская мою руку; наоборот, сжимая ещё сильнее, потому что видит, что мне это нравится. - Пусть живёт пока, придурок обдолбанный.
   Это он про опиумную курильню. Да, пусть Ли пока живёт. Пригодится ещё.
   - Да, забыл. Кстати, о маньяках-убийцах, раз уж ты заговорила. С завтрашнего дня объявлен совместный рейд нашего отдела и убойного. У них завал: серийника поймать не могут. Теперь шеф решил брать не качеством, а количеством.
   "Едрить твою налево! Этого ещё не хватало!" - в сердцах думаю я, и говорю:
   - Здорово, Джои. Я просто счастлива. А в качестве обмена опытом надо предложить, чтобы убойщики помогали нам ловить Большого Тони.
   - Это не я придумал, Райс, - он разводит руками. - Скажи об этом шефу.
   Конечно, никакому шефу я ничего говорить не пойду. Чёртов сукин сын! Почему бы ему не взять за правило, что каждый должен заниматься своим делом? Жирный ублюдок!
   В бешенстве я со всей силы ударяю ногой по столу. На мне-то "Мартинсы" с титановым стаканом, а вот столу приходится плохо - он съезжает со своего места, теряя по дороге рассыпанные карандаши, монитор содрогается и чуть не падает, а Джои орёт:
   - Хватит, Райс! Стол тут ни при чём! Вечером на ком-нибудь отыграешься.
   Ах, да, вечером. Вечером у нас по плану Большой Тони. Вонючая барыжья рожа. А, даже если и не он сам, думаю, на той стрелке будет полно народу, и мой ботинок поздоровается много с чьими зубами.
  
  
   Время переваливает за шесть вечера. Отдел наполняется людьми. Брэд, Штузи-немец, Дэвидсон, Паркер... Джои, как начальник отдела, производит рекогносцировку того, что нам предстоит. Стрела должна состояться в районе Силвертауна. Сценарий обычный. Куча обколотых подонков будет сидеть в машинах и ждать, когда подъедет барыга. После этого они начнут поодиночке подходить к его тачке и за наличные деньги получать товар. Мы в это время должны находиться неподалёку, но не в пределах прямой видимости, а в момент передачи товара дать по газам и взять их в кольцо. Хотя на самом деле нам насрать на то, будет момент передачи товара или нет. Главное, чтобы никто не ушёл, и даже если Тони сбросит кайф, мы всё равно выбьем из него всё, что требуется. И из всех остальных тоже.
   Джои вызывает несколько служебных машин. Обычных, незаметных, без мигалок и прочей мутотени, даже, по-моему, не мытых. Тем лучше. До девяти вечера ещё два часа, но мы отправляемся заранее.
   Стёкла в машине тонированные. Джои достаёт бинокль и прилипает к окулярам. С заднего сидения раздаётся сопение - там сидят Штузи и моя Метель - и непонятно, кто из них сопит громче. Метель свесила язык и часто дышит; ей жарко. Я перегибаюсь через спинку сиденья, поглаживаю её большую лобастую голову. Штузи полноват, поэтому он пыхтит почти всегда, неважно, лето на дворе или зима. С виду кажется, что это неповоротливый добродушный толстяк, но тот, кто так подумает, обломается в течение следующих пяти минут, во время которых кулак Штузи успеет отбить пять различных органов.
   - Эх, послать бы туда кого-нибудь, - тихо бубнит Джои. - Пешочком пройтись.
   Я бы, конечно, пошла, но, увы, внешность у меня слишком уж запоминающаяся. Если татуировки ещё можно скрыть, то шрамы на лице уже никак, о чём он мне и сообщает.
   - Угораздило же тебя где-то, - ворчит он.
   На самом деле я давно думаю об этих особых приметах. Быть может, когда-нибудь именно они помогут мне узнать хоть что-то о моём прошлом.
   На такую мысль меня натолкнул один случай. Однажды поздно вечером мы с Джои зашли после работы в кофейню недалеко от нашего участка. Накануне мы не спали трое суток, и, если бы пошли в паб, нас развезло бы по асфальту уже после пары глотков. Мы сидели за столиком и тихо переговаривались, как вдруг, совсем рядом, раздался грохот. Я обернулась и увидела молоденькую официантку; её поднос вместе с кучей битой посуды валялся на полу, но она не обращала на это ни малейшего внимания. Взгляд её был прикован к моему левому плечу, и создавалось впечатление, что она увидела как минимум привидение. "Что, наколка такая страшная?" - спросила я тогда Джои, а потом вытянула руку и сказала этой дуре: "Смотри ближе". Она вскрикнула и бегом побежала прочь. Джои хмыкнул, и мы продолжили прерванную беседу. Пришла другая официантка, убрала лужу и черепки, а мы посидели ещё немного и ушли. Утром до меня вдруг дошло, что девчонка могла видеть меня раньше, а вчера узнала по наколке и почему-то испугалась. А почему? И я отправилась в эту кофейню. Увы, поздно. Некая Долорес О`Греди, официантка, уволилась, даже не взяв расчёт, а когда я пришла к ней домой, выяснилось, что ночью она собрала вещи и уехала в неизвестном направлении. Это уже начинало становиться интересным. Будь у меня время, я непременно попыталась бы разыскать её, но, как всегда, навалились какие-то неотложные дела, так что эту идею пришлось похерить до лучших времён.
   Я снова оборачиваюсь назад. Метель смотрит на меня янтарными глазами, она умеет ждать. Зато потом спасения от неё не будет никому, в том числе и этой сволочи Тони.
   - Здесь, - наконец говорит Джои. Мы начинаем вглядываться вдаль.
   Он на красном "Камаро". Очень хорошо, тачка яркая. Вереница из шести припаркованных вдоль улицы машин стоит в ожидании. Я даже отсюда вижу, как почти сразу из них вылезают люди - по одному человеку из каждой, не больше - и неторопливо идут в сторону "Камаро".
   Джои тем временем связывается со всей группой и даёт сигнал к началу. Он поворачивает ключ зажигания, и наша неказистая тачка, взвизгнув шинами, срывается с места.
   Через несколько мгновений этот отрезок улицы полностью заблокирован. Эти гниды кидаются к своим развалюхам, а, потом, поняв, что вырваться не удастся, мечутся из стороны в сторону. В воздухе ощутимо чувствуется страх. О, Боже, это я люблю больше всего! Это только начало, уроды, настоящий страх ещё впереди!
   Большой Тони ломится к машине, но Метель настигает его и валит на землю. Он начинает верещать, как свинья, когда она хватает его за горло. Так, девочка, так! Ведь эта мразь не знает, что ты должна всего лишь держать его, он думает, что ты перегрызёшь ему глотку. И пусть думает.
   Я подскакиваю к нему и бью ногой в бок. Со всей силы. Как стол в отделе утром. Он охает и взмахивает руками. А зря, потому что Метель рычит так, что волосы у него на голове наверняка становятся дыбом. Я бью и почти что слышу хруст сломанных рёбер. Ещё удар - теперь в челюсть.
   - Райс! - слышится голос Джои. - Машиной займись.
   Операция почти закончена. Все ублюдки стоят в наручниках, распластанные по капотам своих машин. Я тоже достаю браслеты и надеваю на Тони, дёргая его посильнее за руки, чтобы сломанные рёбра впились острыми краями. Он орёт.
   - Ищи, Метель, - говорю я. Она бежит к "Камаро". Тони никуда не денется, не больно-то побегаешь после такого.
   Долго искать не приходится. Сукин сын до того обнаглел, что всё лежит прямо в салоне, в бардачке. Метель делает ещё один заход, уже по другим машинам, мы собираем улов и едем в участок.
  
  
   Я сижу на подоконнике и курю. За окном ночь. Джои приносит кофе и протягивает мне один стаканчик.
   - Ты куришь, как зечка, - замечает он.
   Я смотрю на сигарету. Да, у меня откуда-то есть привычка выжигать фильтр, поднося к нему спичку и втягивая воздух с другой стороны. Так крепче.
   - Ну, вот видишь, а ты говоришь! - ухмыляюсь я, вспоминая наш утренний разговор.
   - Классная зечка, - добавляет Джои, шутя, - зечка, которая отлично отделала большого черномазого дядьку.
   - Я не дам тебе сегодня быть "злым полицейским", - предусмотрительно говорю я. Мне кажется, что он подлизывается. Так оно и есть. Но Джои не может отказать себе в удовольствии. Только не сегодня.
   - Тогда ему не повезло. "Доброго полицейского" не будет вообще, - решает он.
   Ночь заканчивается. Половина тех, кто сидит в аквариуме, рассована по камерам, половина отпущена. Тони приходится вызывать врачей, потому что после наших упражнений он больше похож на куклу вуду, чем на человека.
   - Достанется, наверное, от шефа, - равнодушно говорит Джои, закуривая.
   - Сволочь полукровая, - подвожу итог я. Костяшки пальцев ободраны, они приятно ноют. Все руки измазаны в крови этого ублюдка, и я стою над раковиной и смотрю, как красная вода уходит в дырку стока.
   - Почему полукровая? - удивляется Джои.
   - Не знаю, - я пожимаю плечами. - Потому что. Сучара черномазая.
   - А, - тянет он с пониманием. - Ну да.
   Я киваю. Вытираю руки бумажным полотенцем и смотрю в зеркало. Странно, но мне иногда кажется, что отражение становится нечётким, будто бы подёрнутым красноватой пеленой. Я говорю об этом Джои.
   - От усталости, - объясняет он. - И напряга. Сосуды кровью наливаются, вот и кажется.
   Мы остаёмся в участке. Спим пару часов на жёстком диване, и этого достаточно для того, чтобы не превратиться в зомби.
   Около полудня Джои вызывает шеф. Я курю у окна, глубоко затягиваясь и стряхивая пепел на пол. Не успеваю выкурить сигарету до конца, как он возвращается.
   - Иди, - мрачно бросает он. - Меня чуть не отстранили.
   На самом деле странно, как нас обоих до сих пор вообще не погнали отсюда пинками - видимо, всё же наши задницы прикрывает то количество порошка и барыжьих рож, которое мы смело можем записать на свой счёт. Ну, и, конечно, какая-то личная зацепка Джои в Управлении.
   Я стучусь в стеклянную дверь кабинета. Жирная скотина заставляет меня проделать это дважды, прежде чем я слышу слово "войдите". Он, как дебил, крутится на своём кресле - вправо-влево, вправо-влево, - и говорит мне, что если я ещё раз превышу служебные полномочия, то буду отстранена от работы, потому что честь мундира... бла-бла-бла... Я слышу это уже сто двадцать пятый раз.
   - Вы могли убить его! Вас это не волнует? - спрашивает он.
   Вот уж что-что, а это - не волнует. Но я смотрю ему в глаза и преданно отчеканиваю:
   - Больше не повторится, сэр!
   - Идите, сержант. И я жду от всех вас скорых результатов в операции "Лезвие".
   Ёлки-палки! Чтоб у тебя яйца отвалились! Операция "Лезвие", ну надо же!
   Эта операция - с сегодняшнего дня совместная работа нашего отдела и убойного. Серийный убийца. Режет жертв, как свиней. В основном опасной бритвой. После этого труп представляет собой далеко не аппетитное зрелище. Перед убийством жертву много и хорошо бьют, поэтому труп - сплошные кровоподтёки, кровоизлияния внутренних органов, ну, и, соответственно, как итог - перерезанная глотка. Красавец.
   Всё это я узнаю от Джои, когда возвращаюсь в отдел. Он, как и я, не особо расстроен полученным втыком, и даже целует меня в губы, пока никто не видит. Целует просто так, без всякой задней мысли. Ни ему, ни мне секс особо не нужен. Лично я в списке своих потребностей вообще бы поставила его место на пятое, а то и на шестое. Я люблю другое: боль, собак, чужой страх... да много что ещё. Я такая, какая есть, и не собираюсь притворяться кем-то другим.
   Аргументы у шефа железные, иначе нас на пушечный выстрел не подпустили бы к этой группе - большая часть жертв была так или иначе завязана с порошком: проститутки, сутенёры, безработные из плохих кварталов и прочая шелупонь. Тут не поспоришь.
   В наш отдел заходят убойщики, человек пять, и рассаживаются кто где. Начинается экспресс-брифинг. Ситуация действительно форс-мажорная. Этот долбаный маньяк действует по схеме "без схемы". Убийства не связаны между собой ничем - ни какой-либо общностью между жертвами, ни временем суток, ни районом, ни интервалом между эпизодами. И всё это длится уже год. Неудивительно, что министр внутренних дел взял всю эту бодягу под свой неусыпный, чёрт возьми, контроль.
   - Ну, что ж, - мрачно подводит итог Джои, - будем работать.
  
  
   Так проходит три недели. Еще несколько добропорядочных граждан уходят в мир иной, оставляя после себя трупы, более похожие на ростбифы. Почти всех наших парней тошнит, когда они это видят. По убойщикам видно, что они тоже не особо к такому привыкли, даже если и стараются не показывать вида. Не очень-то у них это получается. Мы с Джои переглядываемся. Стоило ли тогда вообще идти сюда работать, если вид окровавленного трупа вызывает рвотный рефлекс? На свете полно куда более мирных профессий, нежели охрана правопорядка.
   Проходит ещё месяц. Джои матерится, периодически получая головомойку от шефа. Но неожиданно убийства в Лондоне прекращаются. Совсем. А затем сводки по стране приносят ещё пару-тройку эпизодов, но с каждым новым трупом место преступления находится всё дальше и дальше на север. Такое ощущение, что этот шизанутый движется к какой-то конкретной цели и поэтому перемещается всё ближе и ближе к границе с Шотландией. Шеф получает указание из Полицейского управления, связывается с тамошней бригадой одной из региональных служб и принимает архиумное решение: отправить меня и Джои в небольшой городок в шотландских горах.
   - Отлично, - кисло говорит Джои. - Просто отлично. Всю жизнь мечтал научиться играть на волынке.
   На самом деле мы не так уж расстроены. Быть подальше от старого мудака совсем не плохо. Он неспроста принял такое решение. Это своего рода ссылка. Потому что незадолго перед этим мы с Джои вляпываемся по самое не хочу.
   Мы не делаем ничего особенного, просто обычная игра "добрый полицейский - злой полицейский", но этот чувак в итоге отбрасывает копыта. Шеф не выдерживает, и на сей раз посылает нас к штатному психологу, попутно отстраняя от дел.
   Ненавижу врачей. Или кто они там есть. Куча дебильных тестов и идиотских вопросов. "Почему у вас нет детей?" Тебя забыла спросить, сука крашеная. "Приемлете ли вы насилие над личностью?" Вот сейчас тресну тебя мордой об стену - тогда узнаешь. "Боитесь ли вы смерти?" Нет, я ей в любви признаюсь. И так далее. И тому подобное.
   Эта стерва поджимает накрашенные губы и говорит, что я могу быть свободна. Результаты тестов нам не озвучивают, но Джои окольными путями выясняет, что они у нас обоих примерно одинаковые: эмоциональная стабильность и стрессоустойчивость в норме, в пороговом состоянии мы не находимся, оба вменяемые - ну надо же! - психических отклонений не обнаружено, и ещё откуда-то выкруживается "склонность к жестокости вследствие травмы, очевидно, полученной в детстве".
   На этом месте Джои не выдерживает и разражается смехом.
   - Да, - стонет он, - это точно. Папаша любил приложить меня ремнём, пока я не развернулся, да не сломал ему челюсть. Он потом месяц только кашу и жрал.
   Мы смеёмся так, что дрожат оконные стёкла. А вскоре после этого нас вызывает старик и преподносит сюрприз в виде этой грёбаной поездки в Шотландию.
   Основные силы сняты с операции пару недель назад, и шеф рад, что есть двое козлов отпущения, которых можно отправить подальше, ничего при этом не теряя. Отдел остаётся в ведении Штузи, который после отстранения Джои назначен временно исполнять его обязанности.
   Ну, что ж, Шотландия так Шотландия. Меня старик последнее время что-то особенно раздражает. Не тот человек, которому бы была весомая причина подчиняться. Если бы он не сидел в своём кресле. А так - всего лишь старый маразматик, из которого песок сыпется. Мне кажется, ткни его носом хоть в одну из последних жертв, и он схлопочет инфаркт. Жирный старый недоумок.
   Но Джои, похоже, действительно недоволен. Я удивляюсь до тех пор, пока не нахожу причину: он просто-напросто боится, что в этой глуши будет лишён прелестей виртуального общения.
   - Джои, - строго говорю я, - угомонись. Возможно, там тебе встретится какая-нибудь прелестная селянка, и ты и думать забудешь о чёртовом ящике. К тому же, это не больше, чем на месяц.
   Он раздражённо швыряет только что прикуренную сигарету и лупит ногой по многострадальному столу. Как стол до сих пор не развалился на части, я не знаю.
   Шеф велел выехать на север сегодня же, так что мы отправляемся сначала ко мне, потом к Джои за вещами, коих у нас так мало, что хватает десяти минут на сборы. Добираться предстоит поездом: служебная машина ждёт нас только в пункте назначения, а "Хаммер" Джои неожиданно сдох накануне. И мы едем на вокзал Кингс-Кросс.
  
  Глава 4
  
   Поезд быстро бежит на север. Скоро местность начинает меняться; за стёклами вагона периодически появляются то стены ущелья, то темнота туннеля, прорубленного в скалах. Наконец он останавливается на маленькой станции. Мы выходим. Слава Богу, нас никто не встречает. К чертям собачьим!
   Шеф что-то говорил про маленький город. Надо же! Скорее, большой посёлок. Где находится полиция, мы догадываемся без труда, но Джои показывает на какую-то вывеску и говорит:
   - Давай, Райс, для начала в гостиницу.
   Я пожимаю плечами и закидываю сумку за спину. Мне всё равно. В гостиницу, так в гостиницу. Всю задницу себе отсидела в проклятом поезде, пора бы уже и поесть, и поспать.
   - Чем могу служить? - спрашивает высокий черноволосый человек за стойкой. Оглядывает нас подозрительно, особенно меня. Англичан тут не любят, но это уже только их проблемы.
   - Номер на двоих, - говорит Джои и добавляет, улыбаясь во всю челюсть: - И, когда вы на нас так смотрите, то напоминаете мне одного человека в розыске. Он рецидивист со стажем и к тому же серийный убийца по кличке Потрошитель. Вы давно живете в этих краях?
   Потрошителем прозвали того неуловимого мстителя, по чью душу мы, собственно, приехали. Портье вздрагивает, но тут же соображает, что к чему.
   - Так вы из полиции? - с облегчением говорит он. - Из Лондона, да?
   - Да-да, - бурчит Джои и протягивает руку за ключами.
   Портье - он же и коридорный, и, как выясняется позже, хозяин - поспешно выходит из-за стойки, провожая нас в номер.
   Народу не густо. В гостинице тишина, лишь изредка нарушаемая звоном посуды из кухни.
   Маленький, но довольно уютный номер с окнами, через которые открывается живописный вид на горы.
   - Как долго пробудете? - интересуется хозяин.
   - Как карты лягут, - шутит Джои. - Пока Потрошителя не поймаем.
   - Значит, долго, - подводит итог мужчина.
   - Это почему ещё? - удивляется Джои.
   - Потому что вряд ли поймаете, - неохотно отвечает тот. - Не по зубам вам это дело.
   Я предупреждающе ударяю кулаком о дверной косяк, недвусмысленно намекая на то, что не стоит демонстрировать национальное самосознание. Хозяин вздрагивает и оборачивается.
   - Извините, - быстро говорит он. - Я не то хотел сказать. Просто мы тут думаем, что не человечьих рук это дело.
   - Это как? - удивляюсь я. - А чьих? Привидения, что ли, постарались?
   - Ну... Привидения не привидения, а и не человек, - он понижает голос.
   Мы с Джои переглядываемся. Это что-то новенькое.
   - Вампиры, - тихо поясняет хозяин. - В наших краях снова видели Женщину в Зелёном.
   Понятно. Какая-то очередная местная легенда, которая из-за психа с бритвой приобретает вид реальности. Джои берёт себя в руки и начинает задавать вопросы. Хозяин гостиницы так напуган, что это видно невооружённым глазом. Поминутно оглядываясь, будто ожидая, что таинственная Женщина в Зелёном выскочит из-под кровати и тут же перережет ему глотку, он начинает рассказывать. Оказывается, эти деревенские неучи верят, что вампиры принимают вид неких женщин непременно в зелёной одежде. Обычных женщин, если не считать того, что на ногах у них копыта, поэтому они носят длинные платья. Уже на этом месте мне становится смешно, но Джои предостерегающе поднимает руку и говорит:
   - Ладно, давай послушаем. Интересно же!
   Хозяин с гордостью рассказывает, что из их мест был родом сам Иероним Брюс. Кто это такой, мы не знаем, и он излагает нам душераздирающую историю, которая произошла с этим самым Брюсом - в последствии видным деятелем какой-то там, протестантской, что ли, церкви - в молодости вот в этих самых горах, когда он и его друзья столкнулись с этими женщинами в зелёном, и в итоге в живых остался только он один. Остальных же, если верить легенде, ни много, ни мало обескровили и утащили в ад.
   Бред какой-то, думаю я. Конечно, вполне возможно, что в этих краях видели какую-то бабу в зелёном платье, а жестокие убийства заставили вспомнить легенду аж тысяча шестисотого года и приписать всё несуществующим вампирам. Для кого-то очень удобно. Прежде всего, для местных полицейских, которым лень оторвать от стула задницы и лезть в дебри нового расследования.
   - Такое и раньше случалось, - вдруг говорит хозяин. - Видели её и у нас, и в соседнем городе, и тогда кто-нибудь обязательно пропадал, и ни слуху, ни духу. Вот, помнится, пять лет назад, - он начинает загибать пальцы, видимо, хотя перечислить предполагаемых жертв вампирских происков, но бросает это дело - то ли вспомнить не может, то ли пальцев не хватает.
   - Много, в общем, народу пропадало, - просто говорит он. - А потом прекратилось вроде. И сейчас вот опять.
   - И всегда Женщина в Зелёном? - поддевает его Джои.
   - Похоже на то. Но, конечно, видели-то её не всегда. Вампиры - они осторожные, черти, - поясняет хозяин.
   Знаток вампиров, чёрт подери! Прямо Ван Хельсинк какой-то.
   - Ну, от нас с Райс не уйдут, - шутит Джои.
   Хозяин с сомнением качает головой. Снизу слышится треньканье звонка за стойкой, и он поспешно прощается и уходит.
   За окном совсем уже вечер. Верхушки гор окутываются синеватым туманом, а вокруг такая тишина, что я начинаю чувствовать, как же далеко Лондон, и в какой заднице мы оказались.
   Я плюхаюсь на кровать и смотрю в потолок. Джои ложится рядом.
   - Ну, что, Райс, значит, вампиры? - иронизирует он.
   - Да хоть эльфы с троллями, - отвечаю я. - Как думаешь, если их отпинать хорошенько, что будет?
   - Ничего не будет, - уверенно говорит Джои, - для них хорошего. Полудохлый эльф. Или полудохлый тролль.
   - Или полудохлый вампир, - продолжаю я. - Или этот шизанутый.
   Он протягивает мне сигаретную пачку. Я беру сигарету, прикуриваю и выпускаю в потолок струю дыма.
   В комнате сгущаются сумерки, долгий дурацкий день подходит к концу. Я на автомате тянусь к левой руке и пальцами потираю чёрную наколку на плече. Опять! Чёрт подери, откуда, интересно, эта дурацкая привычка? Всё проклятый поезд и этот придурок со своими вампирами, не иначе. Пора как следует отдохнуть.
   - Давай спать, Джои, - я тушу окурок и поворачиваюсь на бок. Прямо так, не раздеваясь. К дьяволу, не привыкать. Джои ложится ко мне спиной и подсовывает под голову вторую подушку. На свою кровать он не идёт. И правильно - поодиночке скучно, именно поэтому он не стал спрашивать для нас два номера. Хотя по местным меркам это, скорее всего, ужасно неприлично. И ладно. Мне всё равно. Я подавляю желание ещё раз посмотреть на свою руку и закрываю глаза.
  
  
   Ночью ветер разгоняет тучи, луч восходящего солнца падает сквозь окно и застывает на лице Джои. Он чихает и просыпается. Чёртово солнце! В кои-то веки выкружился спокойный денёк, так нет, на тебе! Видимо, просыпаться после полудня ему не грозит ещё долго.
   Он смотрит на Райс. Она ещё спит, подложив под щёку ладонь, а другая рука согнута в локте. Многовато хищников для одного человека, с иронией думает Джои беззлобно, созерцая волчью башку. Больно, наверное, было. Хотя, бояться боли - это не про Райс.
   Он увидел её впервые, когда отдел разрабатывал курьера, который перевозил порошок в двойном дне автомобиля. И, когда вызвали проводника-кинолога, явилась она. Джои поначалу едва глянул на неё, голова болела о другом, а потом случайно обратил внимание на её глаза в тот момент, когда собака работала.
   Райс стоит, широко расставив ноги, обутые в "Мартинсы", большие пальцы рук засунуты в карманы камуфляжных армейских штанов, а сами руки сжаты в кулаки. И взгляд - она смотрит в никуда или внутрь себя - и острые, суженные в точку зрачки. Сначала Джои думает, что она балуется наркотиками, но вот собака лает, и взгляд Райс мгновенно меняется на почти нормальный. Губы трогает мимолётная усмешка, и она говорит:
   - Молодец, девочка!
   Тогда Джои понимает, что всем своим существом она была там, слившись с собакой в единое целое.
   Тайник вскрыт, курьер тихо стонет от удара мордой о капот, и вот они уже едут в участок, где Райс должна подписать обычные бумажонки.
   - Хочешь - оставайся, - говорит ей потом Джои. - Сейчас поболтаю по душам с клиентом, и пойдём выпьем чего-нибудь.
   Она кивает. В кабинет вталкивают курьера; морда у него разбита в хлам, он, всхлипывая, размазывает кровищу руками в наручниках.
   Райс смотрит на свою собаку. Та поворачивает голову и глядит ей в глаза. Райс кивает, не говоря ни слова, собака тут же издаёт низкий утробный рык и натягивает поводок. Сукин сын вздрагивает. Молодец, баба, - думает Джои. Но это только начало.
   Сперва он бьёт его под дых и по почкам, а когда тот валится на пол, наносит короткие точные удары под рёбра. Курьер сжимается в комок, пачкая пол кровью. И тут Джои бросает взгляд на Райс. Она смотрит вперёд, словно перед ней огромный торт со взбитыми сливками, ну, или что там ещё любят женщины.
   - Хочешь его прессануть? - предлагает вдруг Джои.
   Она не отвечает. Просто молча подходит и пару раз бьёт ублюдка по роже. Потом обходит его с другой стороны, примеривается и бьёт ещё.
   - Всё скажу, всё! - тот орёт так, что слышно, наверное, даже на улице.
   - Не ожидал, Райс. А то больно вежливые все стали, с этими правами человека. Глядите, как бы они вам на шею не сели, долго потом сгонять придётся, - Джои подходит к столу и неторопливо начинает печатать на компьютере протокол допроса.
   Курьер почти не может говорить, потому что у него, похоже, сломана челюсть; но он косится на Райс и, кривясь от боли, отвечает на вопросы Джои.
   Потом они долго сидят в пабе и разговаривают. Джои понимает, где он видел такой взгляд, как у неё. В армии, на войне. У Райс глаза человека, который много раз смотрел на смерть, так много, что она идёт с ним бок о бок, оставляя его равнодушным. Джои понимает, что ей до одури нравится вкус боли и страха - понимает, потому что то же самое нравится и ему.
   Потом они ещё много раз работают вместе, и каждый раз с неизменным успехом. Поэтому, когда встаёт вопрос о том, что в отдел требуются новые люди, он, не колеблясь ни секунды, просит шефа посодействовать её переводу и ставит на уши всех своих знакомых в Управлении, чтобы сделать это без сучка, без задоринки.
   Они несколько раз спят вместе, но это ничего не означает. Для обоих. Просто снятие стресса. Как спиртное. Как наркотики. Потом он замечает, что женщины ей нравятся в той же степени, что и мужчины. Или, скорее, не нравится никто.
   Она ни с кем. Сама по себе. Словно бы ищет что-то - и не находит. Однажды он наблюдает сцену, как она со всей силы бьёт какую-то девку по щекам, а потом ещё добавляет тяжёлым ботинком, когда та без сил сползает по стене.
   - Чёртовы дуры, - с отвращением цедит она сквозь зубы. - Каша вместо мозгов.
   - А парня не хочешь себе найти? - интересуется Джои.
   - Эти тоже не лучше, - говорит Райс. - Просто не дуры, а дураки.
   - Знаешь, вообще-то я парень, - замечает Джои.
   - Ты не в счёт, - усмехается Райс, - ты такой же, как и я.
   - В смысле? - удивляется Джои.
   - Тебя больше радует другое. Это во-первых, - она загибает пальцы. - И тебе на хрен не надо связывать себя. Это во-вторых.
   - Твоя правда, старуха, - смеётся Джои.
   За полтора года работы они сближаются ещё больше. Потому что у остальных есть хоть что-то ещё - семья, девчонка, выпивка, карты. И они не предпочтут всему этому специфические бдения в участке. А Райс предпочтёт. Как и Джои. Чего уж там, они живут ради этого. Ради крови на полу и осязаемого страха жертвы, хотя, если об этом узнает какое-нибудь высокое начальство, то им с Райс уж точно не поздоровится - и потому, пока есть возможность, он тянет её вверх по служебной лестнице всеми правдами и неправдами. Ещё у Джои есть интернет, но в отделе ведь тоже имеется компьютер.
   Райс поначалу не знает почти ничего о компьютерах. Она много о чём не знает, точнее, не помнит. Как пользоваться сетью, что такое Пентагон и холодная война, и зачем покупать еду в Макдональдсе. Странно, думает Джои. Ведь не забыла же она, как читать или писать. Ещё она не помнит, откуда на её теле столько шрамов, и что означает наколка на левом плече. У неё только есть привычка время от времени поглаживать её пальцами. Поковырявшись в интернете, Джои выясняет, что эта штука называется "Волчий крюк", но Райс, кажется, пропускает новость мимо ушей. Очень странно сделанная наколка - рисунок коричнево-чёрного цвета, рельефный на ощупь. Хотя... Чего только не придумают, чтоб выделиться из толпы. Джои видел ещё две наколки в районе ключицы - какие-то малопонятные символы - одни почти затёртые, а другие поярче. Джои как-то спрашивал у знакомого, по памяти рисуя на бумажке, и тот ответил, что всё это тоже руны - о чём Джои уже догадался, - но означать они могут что угодно.
   Тем временем Райс просыпается и потягивается.
   - Доброе, - хрипло говорит она, видя, что Джои полулежит, опершись на локоть, и смотрит на неё. - Что у нас сегодня?
   - Завтрак для начала, - отвечает Джои.
   Они едят в маленьком зальчике на первом этаже. Народу по-прежнему не густо, а те, кто встречается им на пути, окидывают их подозрительным взглядом, причём, большему вниманию местного населения подвергается Райс. И, когда они выходят на улицу и идут в сторону полицейского участка, Джои понимает, почему. Местные женщины - типичный пример жительниц глубокого захолустья. Не длинные и не короткие юбки, закрытые блузки, туфли на низком каблуке, мужья по виду, как фермеры из родного Техаса, где Джои жил в молодости.
   Здание полицейского участка. Начальник группы, которой они приданы, сначала удивлённо воззряется на них, поднимая от бумаг красные от усталости глаза.
   - А, вы, должно быть, детективы Райс и Купер? - до него доходит почти сразу. - А мы вас вчера ждали.
   - Поздно приехали, - не моргнув глазом, врёт Джои. Не хватало ещё оправдываться.
   - Робертс, - начальник группы по очереди подаёт им руку. - Рад знакомству. Надеюсь, вы нам поможете.
   - Взаимно, - бурчит Джои. - Надеюсь. Что, новый эпизод?
   Робертс трёт веки, и придвигает Джои пухлую папку. Мелькают протоколы допросов свидетелей, фотографии, акты экспертов.
   Джои и смотреть не надо, он уже видел всё это чёрт знает сколько раз.
   - А что за история с вампирами? - спрашивает он.
   - Да ходят слухи, - неопределённо говорит начальник, и на щеках у него вспыхивает румянец. - Народ верит во всякое.
   - Ну, во что народ верит, мы уже наслышаны, - вставляет Райс. - Народ народом, а вы?
   - Не знаю. Нет, наверное, - мнётся тот.
   Райс бросает взгляд на Джои.
   - Не знаете или нет? - уточняет она.
   - Ну, маньяк-то - это определённо маньяк, но в одном я уверен точно: всякое такое тоже существует, - твёрдо говорит Робертс. - И в этих горах в частности. Не удивительно, что совпадения породили волну слухов.
   - Значит, Женщина в Зелёном? - полуутвердительно вопрошает Джои.
   - Я просто выполняю свой долг, - твёрдо говорит Робертс. - Мне наплевать, в какого цвета одежду наряжается этот псих, и кто он - мужчина или женщина. Я просто должен что-то сделать.
   Из дальнейшего разговора Джои выясняет, что группа сильно увеличится из-за людей, командированных из разных мест, потому что работа и в самом деле предстоит большая - охватить огромную территорию, опросить по второму, а то и третьему разу сотни людей, и в конечном итоге отфильтровать факты от домыслов и сплетен.
   - Ах, да, вот, - спохватывается Робертс и достаёт из ящика ключи от машины.
   - Ну, что ж, начнём, - Джои подбрасывает их на ладони и тянется к папке с делом.
  
  
   В грязную меблированную квартирку, из тех, что сдаются в комплекте с полуразвалившейся мебелью и ободранными обоями кому угодно - проституткам, наркоманам - на окраине Эдинбурга входит тёмная фигура. Она захлопывает за собой дверь и только тогда начинает нашаривать выключатель. Под потолком загорается одинокая лампочка без абажура, освещая худощавую женщину с длинными чёрными с проседью волосами и запавшими глазами, под которыми залегли глубокие тени. Она стягивает пальто и кидает его на продавленный диван. Сбрасывает туфли на низком каблуке и какое-то время босиком стоит на грязном полу, зажмурившись и блаженно улыбаясь. Как сладко! Восхитительно сладко! Она облизывает тонкие надменные губы - как будто видит перед мысленным взором большое пирожное. Её рука чуть дрожит, когда она подносит её к лицу и с наслаждением втягивает носом воздух. Проводит ладонью по губам, а потом по очереди исследует пальцы кончиком языка. Чудесно! Просто восхитительно!
   Слева от неё стоит покосившийся стол. Она подходит к нему, садится на липкую табуретку и оттягивает вырез платья. На плече татуировка: острый зигзаг с перекладиной посередине. Татуировка что-то означает, что-то очень важное, она чувствует это. Связь с прошлым - и с чем-то... иным. Это правда, что бы там не говорили эти неучи-врачи. Психиатры, если быть точной. Из дурацкой лечебницы, откуда ей удалось сбежать примерно год назад. Стены лечебницы не способны удержать. Она ни на что не променяет свободу и власть над жизнью и смертью - очередного человечишки... М-м-м... Как восхитительно сладко, - думает она и зажмуривается от удовольствия - крепко-крепко. Лампочка под потолком вдруг мигает и оглушительно взрывается фонтаном стеклянных брызг...
  
  
   Бесконечные одноэтажные домишки, бесконечные опросы - по второму, по третьему разу - и бесконечный дебилизм. Я уже в тысячный раз слушаю историю, начинающуюся словами: "А вот три (пять, семь) года назад случай был..." Мне хочется свернуть шею любому, от кого я услышу эти слова.
   Звонит шеф, Джои кратко рапортует, а потом стоит, переминаясь с ноги на ногу, и строит мне страшные рожи, долженствующие изобразить, что он хочет сделать с человеком на другом конце провода.
   - Да, сэр, - говорит Джои под конец, швыряя телефонную трубку так, что удивительно, как она не разбивается вдребезги.
   - Старый мудак, - ворчит он. - Говорит, что нас не отзовут, пока не будет достигнут хоть какой-то результат.
   Сука драная, - думаю я про себя. И ещё желаю, чтобы Потрошитель добрался до него. На мой взгляд, это будет отличный результат.
   С нами вместе работает много народа. Несколько человек из Лондона, из других районов, а остальные - из разных городов. Сборная солянка. Но из наркоагентов только одни мы.
   Каждый выполняет свою часть работы. Нам достаётся район в направлении Эдинбурга. Для меня остаётся загадкой, почему центром расследования надо было сделать именно наш городишко. Видимо, только потому, что именно здесь и в окрестностях зафиксировано наибольшее количество эпизодов.
   Чёртов псих не успокаивается. Всё новые и новые трупы, похожие на кровавое месиво. А эти идиоты продолжают рассказывать душераздирающие истории про Женщину в Зелёном. Дьявол! Я начинаю завидовать этому маньяку! Если мне ещё пару раз расскажут подобное, то вместо одного маньяка будет два.
   - Хватит, Джои, - не выдерживаю я. - Давай передохнём. Съездим в Эдинбург и расслабимся.
   Мы с черепашьей скоростью плетёмся по дороге на Эдинбург. Быстрее наш раздолбанный "Ровер" хрен знает какого года выпуска ехать просто не в силах.
   Небо затянуто тучами, моросит дождь. Хорошо, что не сильно, потому что стеклоочистители тоже работают через пень колоду. Погода испортилась недавно: с севера пришли тучи, и резко похолодало. Глоток чего-нибудь эдакого был бы очень кстати.
   - Тёплый бар или паб, да, Райс? - усмехается Джои. - Согласен. Ещё один старый хрыч, и едем.
   Старым хрычом оказывается крепкий дедок, который выходит нам навстречу из ухоженного фермерского домика.
   - Полиция? Хм... Надо же! И ко мне приехали. Да только тут полиция не поможет, - говорит он неожиданно высоким голосом.
   - Знаешь что, отец, - не выдерживает Джои, - поможет, не поможет, это уж не тебе решать. Твоё дело - ещё раз, во всех подробностях рассказать, как, где и при каких обстоятельствах ты нашёл труп своего соседа Макалистера?
   - Рассказать-то не трудно. Шёл с дальнего поля, смотрю - лежит. Уж и на человека-то не похож. Я только по ботинкам и узнал его, потому как ботинки новые. А до этого вроде бы бабу видел какую-то из-за деревьев.
   У меня вырывается сдавленный стон.
   - В зелёном платье, конечно, - подводит итог Джои. - Понятно.
   - Да нет, вроде не в зелёном, - неожиданно говорит старик. - Пальтишко вроде бы на ней надето было серенькое, а что уж под ним, не знаю.
   Мы переглядываемся. Это что-то новенькое.
   - И волосы вроде бы длинные, тёмные, от ветра развевались ещё, - прибавляет он. - А эта нечисть, - при этих словах старик многозначительно поднимает палец, - вся, как есть, из плохого места лезет. Вот и она туда шла. Я ещё удивился - вроде не местная, и предупредить хотел, чтоб не ходила, а глядь - её и нету.
   - Какого места? - удивляюсь я.
   - Ну... плохое... Бывают места такие на земле - и в лесу могут встретиться, и в горах. Вот печёнкой чуешь, что нечисто там. Туда и зверь не идёт, и птица стороной облетает, а вот если, не приведи господи, попадёт кто туда, то уж живым обратно не вернётся, или вернётся, но умом тронувшись.
   - И где это место? - уточняет Джои.
   - А вот отсюда, и прямо на север, - охотно поясняет старик. - Только кто ж туда пойдёт по доброй воле, место-то ведь нехорошее.
   - Ну, мы бы сходили, мистер, - усмехаюсь я. - Нам в нехороших местах бывать не привыкать.
   - А как скажете, - неожиданно соглашается он. - Вы молодые, здоровые, в полиции служите, картинок вон понарисовали на себе всяких, даром, что детей рожать. Идите, вот вампирам радость-то будет, кровушки молодой попить.
   Ну, старый хрыч, показала бы я тебе за картинки, где раки зимуют, не будь ты таким древним! Тебе врежешь, ты тут же коньки и отбросишь, несмотря, что крепкий такой.
   Я ничего не говорю, только буравлю его злобным взглядом.
   - А вы не глядите, госпожа полицейский, - ехидно продолжает мерзкий дед. - Уж не знаю, кто вы по званию.
   - Сержант, - выдавливает Джои. Он еле сдерживается, чтоб не начать веселиться вслух. Юморист. Очень смешно. Обхохочешься.
   - Спасибо, молодой человек. Ну, так вот, госпожа сержант, вы-то молоды ещё, и не из этих мест, а я много где пожил, и много чего на своём веку повидал, - начинает было старик.
   - Отец, - перебивает его Джои. - Ты думаешь, у нас дел - только с тобой разговаривать? Что мы в эту глушь специально для экскурса в твоё бурное прошлое пёрлись? Собирайся, да и пойдём, если не передумал.
   - Почему передумал? - удивляется старик. - Чего мне собираться-то? Куртку накину, да и готов. Только уговор: миль пять проведу, до старого леса, а дальше уж сами.
   Джои кивает. Старик заходит в дом и через минуту возвращается уже одетый. Я тем временем тоже беру из машины камуфляжную куртку, потому что идти предстоит, судя по всему, далеко.
   Старик бодро шагает впереди, а мы пристраиваемся по обе стороны. Что за идиотская идея?! Поверить, что именно та непонятная баба и была Потрошителем - ещё куда ни шло. Но поверить и пойти проверять существование "нехорошего места", откуда "лезет нечисть" - это уже потолок.
   Сначала мы идём по полю вдоль межи, а потом входим под сень леса.
   - Ну, так вот, я и говорю, - продолжает старый хрыч, как ни в чём не бывало. - Много где я побывал, много чего повидал. Ну, вот, например. У нас в ту пору как раз в доме одном вроде бы убийство приключилось, и так совпало, что я поблизости был - а на дверях дома, того - угольком нарисовано, и было оно в виде вот этого самого, что у вас на руке наколото, - он тычет пальцем в мою сторону. - Только это не здесь было, а под Уимблдоном, я там тогда на строительстве дороги работал. А вот потом ещё хлеще.
   - Так, может, как раз потом ты, отец, того... выпил лишнего? - спрашивает Джои. - За упокой души?
   - Да я там не один был, а человек десять. Не все же пьяные.
   - Ну, а потом-то что? Которое ещё хлеще?
   - А вот потом непонятно, - с сожалением говорит старик. - Утром спрашиваю, а они не помнят ничего, или вообще городят, что там не были, а дома с женой телевизор смотрели. Словно была история, а потом - раз, и нету. Ни свидетелей, ни трупа, и дверь будто вымыли.
   - Ну, так, значит, телевизор и смотрели, - резко обрубаю я. - Если девять человек из десяти говорят, что не было такого, а один - что было, тогда кому померещилось?
   - Уж не мне, это точно, - хихикает старик. - Но вот что случилось - это уж тоже не мне разбираться. Некогда, да и в голове тогда другое было.
   - Зато сейчас самое то, - поддевает его Джои. - В голове.
   - Тоже, наверное, не то, - мрачно бурчит старик. - Потому как вообще вас туда вести решился.
   - Да что там, наконец, в месте-то этом?! - взрываюсь я. - Медведи? Привидения?
   - Да вроде как раньше развалины замка какого-то были, - подумав, говорит он. - Но там уж много лет не был никто, потому как в старый лес даже не заходят. Но они, поди, и сейчас сохранились; ишь ты, столько времени простояли, а потом так вдруг и исчезнут? Не-е-ет.
   - Джои, какого чёрта мы тащимся неизвестно куда? - меня начинает разбирать зло. Так и думала, что это полная дурость. Шотландия битком набита замками, а уж развалинами замков и подавно. И, ясное дело, с каждыми развалинами связана куча страшных историй, которые старожилы знают назубок.
   - Остынь, Райс. Всё равно уже полдороги прошли. Мало ли, ну чем чёрт не шутит? - мрачно говорит Джои, плотнее закутываясь в куртку.
   Лес начинает меняться. Теперь я понимаю, почему старик говорил о "старом лесе". До этого мы шли по местности, где деревья периодически вырубались и давали место молодой поросли. Здесь же начинают попадаться стволы в два обхвата толщиной, которым, верно, уж точно больше ста лет.
   - Всё, - старик резко останавливается, - дальше сами.
   - За машиной пригляди там, - в профилактических целях говорит Джои.
   - Да что с ней случится-то? - голос старого хрыча уже еле слышен, так резво он бежит в обратную сторону. - Привет вампирам!
   Юморист недоделанный! Снова начинает моросить дождь, и капли шуршат по древесным листьям. Больше никаких звуков не слыхать.
   - Джои, ты взбесился? - говорю я. Не так-то приятно вымокнуть до нитки, находясь неизвестно за сколько миль от ближайшего жилья. - Надо было повернуть назад хотя бы на полпути, раз уж мы вообще повелись на эту замануху.
   - Ладно, Райс, не кипятись, - примирительно говорит он. - Пройдём ещё с милю, и, если ничего новенького не обнаружится, потопаем назад.
   - Ты что, начал верить в эти бредни?
   - Нет, Райс. Думаю, вампиры не стали бы делать такое с телами. Это уж точно. Зачем?
   - Тогда что? Полагаться на один шанс из ста, что именно в этом месте именно эта самая баба и была Потрошителем, и что именно этот чёртов дед видел, как она крадётся к своему логову?
   - Всегда мечтал найти дом с привидениями, - отшучивается он.
   - И научиться играть на волынке, - добавляю я.
   Он расплывается в улыбке и идёт вперёд. Вокруг действительно старый лес. Старее просто некуда. Местность постепенно начинает повышаться, деревья редеют. Вдруг Джои резко замедляет ход.
   - Ты чего? - удивлённо спрашиваю я.
   - Да так, - неопределённо отвечает он.
   Через двадцать шагов я понимаю, что он затормозил где-то позади.
   - Ты ничего не чувствуешь?
   - Ничего. А что должна?
   - Мы идём обратно, - вдруг говорит Джои, разворачивается и быстро идёт вниз по склону. Мне начинает казаться, что я сплю, хочется поднять руки и протереть глаза, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Что это с ним? Что может заставить человека, который по холоду и дождю шлёпал к чёрту на рога, почти у самой цели повернуть назад?
   - Джои! - говорю я, нагоняя его.
   - Давай потом, - резко бросает он.
   - Может, посмотрим всё же? Верхушка горы в нескольких десятках футов, не дальше.
   - Нет, Райс, - я едва поспеваю за ним. - Давай быстрей.
   - Да что с тобой такое?
   - Просто давай быстрее, - говорит он. - Потом обсудим.
   Мы в темпе преодолеваем все пять или сколько там миль, и вот уже видим свою машинку. Джои открывает дверь и плюхается на сиденье. Напоследок я вижу, как в окне отдёргивается занавеска, и на меня внимательно глядит этот чумной старик. Джои резко трогается с места, и мы выезжаем на дорогу по направлению к Эдинбургу.
  
  Глава 5
  
   Джои гонит машину так, как будто за ним гонятся все демоны ада. Хотя, почему "как будто"? Может быть, так оно и есть, не известно. На дорогу он почти не смотрит; куда ехать, тоже всё равно, лишь бы подальше отсюда.
   - Что ты сорвался? Узнать надо, что там, раз уж пришли, - говорит вдруг Райс.
   - Нет, - отрывисто бросает Джои.
   - Что "нет"? - переспрашивает она.
   - Нет - это нет, - резко говорит он. - Позже, Райс, не сейчас.
   Там, на горе, он чуть не наделал в штаны. Чуть ли не в первый раз в жизни. Потому что понял, что глядит в глаза смерти. И, если сделает ещё хотя бы шаг, умрёт.
   Такое было с ним в действующей армии, когда он служил по контракту в Косово. Там учишься затылком и селезёнкой чуять опасность. И чуйка не подводит никогда и никого из тех, кто там был.
   Смерть пришла бы по его душу. Именно пришла бы, сделай Джои тот шаг. И именно по его душу. Но объяснить, почему он не мог идти дальше, а Райс могла, и что вообще произошло, он не в состоянии. Сначала ему просто хотелось искать грибы или гнездо малиновки в кустах, идти направо или налево - куда угодно, только не прямо на север. А вот потом...
   Через полчаса гонки Джои начинает понемногу приходить в себя и прислушивается к своим ощущениям. Прошло всё, как и не бывало. Вот дьявол! Прав был старикан - место нехорошее. Просто очень даже плохое место.
   Что было бы, сделай он этот шаг? Джои прокручивает картины, возникшие в тот момент перед его мысленным взором. Вот он подрывается на мине, ему отрывает обе ноги, и он до конца жизни ездит в инвалидном кресле. Вот взрывается от пластиковой взрывчатки машина, его выбрасывает, всего объятого огнём, и он опять оказывается в кресле на колёсиках. Вот итальянцы ломают ему в драке позвоночник, и он... Господи! Джои передёргивает. Всё. Не думать об этом. Больше никогда. И никогда не возвращаться в это место. Он предпочтёт съесть свои грязные носки, поцеловать шефа в задницу, и Бог знает, что ещё, но только не возвращаться туда.
   А сейчас надо выпить. И снять кого-нибудь. Виски и эдинбургские девчонки, и больше ничего.
   Что там было? Растяжка? Какая-нибудь пластиковая гадость? Или правда все адские легионы, вместе взятые? Всё. Наплевать. Виски и девчонки.
   Впереди показывается пригород Эдинбурга. В центр Джои не едет, а останавливается у первого попавшегося бара на окраине города. Райс не возражает, ей тоже всё равно, где надираться.
   - Ты в порядке? - спрашивает она.
   - В порядке. Забей, Райс, - отвечает Джои. - Выпью, и буду совсем в порядке.
   Маленький грязный бар. Такие используются всякой шушерой для своих стрелок. Ну, точно, вон и куча рож, или имеют на кармане что-то, или ждут того, кто им это принесёт. Их клиентура, - думает Джои. Пусть живут. Наплевать. Участок не его, даже город чужой. Просто намётанный глаз уже на автомате фиксирует то, что до боли знакомо.
   Они с Райс плюхаются за стойку на расстоянии метра друг от друга и заказывают неразбавленное ирландское виски, сначала на два пальца, потом ещё на два, потом...
   Между ними садятся две девчонки, блондинка и брюнетка. Зрачки неестественно расширены, движения резкие. Кокаин, отмечает про себя Джои. Или амфетамин.
   Ближе к нему сидит блондинка. Вот и хорошо, ему нравятся блондинки. Он молча протягивает ей свой стакан с выпивкой и наблюдает, как она, улыбнувшись, делает глоток. Чисто символически, потому что выпить сейчас ей совсем не хочется, это Джои знает. Он берёт для неё коктейль из сока и чего-то ещё, с сахаром, как иней, выложенным по краю бокала, и вдруг замечает, как Райс смотрит куда-то вперёд и вправо. Смотрит, не отрываясь. И тут же Райс словно чувствует его взгляд и снова утыкается в свой стакан.
  
  
   Я увидела её почти сразу. Худощавая брюнетка в сером лёгком пальто, или даже, скорее, плаще. Волосы длинные, с проседью, забранные в хвост. Под глазами залегли глубокие тени. И сами глаза - меня точно ледяной волной обдаёт. Весь алкогольный туман мигом испаряется без остатка. Боже мой, где я могла видеть эти глаза? Блестящие, как от жара, с искрой сумасшествия и чего-то такого знакомого. Словно дежа-вю. Я лихорадочно начинаю перебирать перед мысленным взором лица людей, с которыми я была знакома, или работала, потом фотографии фигурантов - чем чёрт не шутит, - но всё без толку. Этот взгляд... Боль и безумие. Тьма и таящиеся в ней химеры ночных кошмаров. Огненный смерч и четыре всадника Апокалипсиса.
   Я чувствую, что Джои смотрит на меня. Чёрт возьми! Наверное, мне надо ещё выпить.
   Делаю несколько больших глотков ирландского, не чувствуя его вкуса. Как будто воду пью.
   Я переутомилась. Я хрен знает в какой заднице две недели подряд слушаю истории о вампирах и оборотнях. Я сплю, иногда не раздеваясь. И у меня чёрт знает сколько времени нет личной жизни - если не считать таковой работу. Мне нужен кто-то или что-то. Кто? Мужчина? Женщина? Хорошая драка? Похмелье? Героиновый кумар?
   Мне нужна она.
   Я поднимаю взгляд от остатков виски на дне стакана и вижу, что её уже нет. Барная стойка идёт по кругу, я по очереди вглядываюсь в каждого. Её нет. Я уже в открытую оглядываюсь, так что Джои отрывается от своей блондиночки с её суперкороткой юбкой и с беспокойством смотрит на меня. Но её нет.
   Чёрт подери! Но какая, в конце концов, разница, думаю я, и в этот момент мой взгляд падает на подругу этой блондиночки, которая сидит рядом. Ничего, вполне так себе - брюнетка, кстати. Кокаин, без сомнения. Тем лучше. Почему бы и не кокаин?
   - Привет, - говорю я ей.
   - Привет, - она мило улыбается.
   - Наверное, пить хочешь? - спрашиваю я. - Кокс хорош для соблюдения фигуры. Никогда не потолстеешь.
   Что за дерьмо я несу? Однако она опять улыбается и говорит:
   - Можно зацепить. Прямо сейчас. Хочешь?
   - Думаю, что ты хочешь, - честно отвечаю я. - Пожалуй, я тебе помогу.
   - Правда? - она накрывает мою руку своей - тонкие пальцы, на длинных ногтях красный лак.
   - Правда, - я достаю пятьдесят фунтов, кладу под стакан. Её пальцы мягко скользят по стойке, и купюра исчезает. Она встаёт и уходит, я даже не смотрю, куда, потому что она вернётся, не упустит шанс попробовать развести меня на большее. Через минуту на моё плечо ложится рука, и горячее дыхание обжигает щёку.
   - Пойдём? - шепчет она мне в ухо.
   Я встаю, кивнув Джои, и иду за ней. Она искусно лавирует в толпе, и сквозь табачный дым, пластами висящий в воздухе, я вижу стрелки на её чулках.
   В этом же доме этажом выше меблированные комнаты. В длинном коридоре тоже накурено, стены разрисованы граффити, а полуперегоревшая лампа дневного света раздражающе мигает через неравные интервалы.
   Она достаёт из сумочки ключ, и мы заходим. Включается свет, и моему взору предстаёт убогая комнатушка из серии "минет за десять минут". Я снимаю куртку и бросаю на спинку стула.
   - Оу! - говорит она и проводит пальцем по наколке. - Обожаю байкеров.
   - Я не байкер, - пинком придвигаю стул и сажусь.
   Почему бы и нет? Почему бы в этот раз не быть кокаину - чтобы перестать выносить себе мозг чем-то, чего не понимаю я сама?
   - А кто? - она обводит пальцем контуры рисунка.
   - Полицейский, - спокойно говорю я.
   - Да? - она, кажется, ничуть ни удивлена. - И полицейских тоже. Начнём? - с этими словами она достаёт маленький пластиковый пакетик с белым кристаллическим порошком.
   - Всему своё время, моя радость, - я не в состоянии сказать, то ли это, чего я хочу? - Не забывай про себя.
   На столе появляется зеркальце, она точным движением отмеряет нужное количество, и раскатывает телефонной карточкой две длинные дороги. Быстро снюхивает одну, прикрывает глаза. Кокаин хороший, без бодяги, это я вижу. Надо предложить Джои прессануть барыгу, позже, когда он закончит со своей блондиночкой. Прессануть просто так, ради самого пресса. Это будет приятно.
   Кожаная юбка такая короткая, что больше походит на пояс. Под ней - чулки в сетку. Я рукой прохожусь по её телу, и она не сопротивляется, всё ещё сидя рядом с закрытыми глазами. Поднимаю руку выше и очерчиваю контур её лица, глаза, губы. На пальцах остаются следы долбаной косметики. Ненавижу это.
   - Ммм... - слетает с её губ звук, похожий на стон. - Может, займёмся этим прямо сейчас?
   - Посмотрим, - тихо говорю я. - Очень может быть.
   Займёмся, моя прелесть - только, похоже, не тем, о чём ты думаешь.
   Она приоткрывает глаза - зрачки во всю радужку и неестественный блеск.
   Блеск, но не такой... Не такой, чёрт возьми, как у той женщины из бара!
   Я сильно хватаю её за волосы, и она вскрикивает от боли.
   - Что ты делаешь?!
   - Проверка на выносливость, - другой рукой я сжимаю её лицо - сильно, так, что остаются красные пятна.
   - Больно, - говорит она.
   - Я и хотела, чтоб было больно, - отвечаю я. - Не без этого.
   Это уже доступно её пониманию. И, кажется, ей становится не по себе.
   Грёбаная помада, дешёвый табак и фруктовые леденцы. Еженощное бдение в барах и шмотки секонд-хенд. Уродская комната на двоих и пустота внутри, на дне которой плещется кокаиновая сублимация её несбывшихся мечтаний. Дерьмовая мягкость гнилого яблока за фасадом ширпотребного гламура, слизанного с глянцевых журналов.
   НИ-ЧЕ-ГО.
   Я вижу её насквозь, словно она сделана из стекла - и я не хочу, не могу быть рядом даже на расстоянии в полметра. Что-то не так.
   Я отталкиваю её и бью по лицу - раз, другой, третий. Она вскрикивает и пытается загородиться.
   - Заткнись, - цежу я сквозь зубы, и мой кулак наглядно показывает ей, как это нужно сделать. Я спихиваю её с колен и бью уже ногой, не важно, куда - куда попаду. Она оступается на своих шпильках и падает на пол, начиная визжать так, что у меня звенит в ушах. Чёртова дура с навозом вместо мозгов! Я бью её под рёбра, и визг прекращается. Беру свою куртку и выхожу вон, оставив её лежащей неподвижно, с лицом, измазанным кровью и помадой.
   На улице ночь. Эдинбург ненадолго замер, и стоит тишина, наполняющаяся гулом голосов в те моменты, когда приоткрывается дверь бара.
   Ублюдская шлюха. Оболочка, и ничего внутри, того, что нужно мне. Так всегда. Я на самом деле не знаю, что хочу. Не наркотики, не секс и не рок-н-ролл. И я не могу забыть тех глаз, и тех тонких жестоких губ женщины с проседью в волосах. Вот дьявол! Я видела её всего лишь раз и так недолго. Мне страшно опять обломаться, но этого не будет, я знаю. Знаю, потому что знаю.
   А, к чёрту! Лучше сказать Джои про кокаинового дельца. Я подавляю желание ещё раз заглянуть в бар и медленно иду к нашей машине.
  
  
   Женщина в армейской куртке. Женщина со стаканом ирландского. Женщина со шрамом на виске. Женщина с острым взглядом, которая смотрела на неё не отрываясь, пока она не улучила момент и не скрылась за кучкой наркоманов, ожидающих своего барыгу. Взгляд - такой знакомый, такой болезненный, такой... голодный. Она хочет её... Убить? Нет, вряд ли. Женщина со шрамом. Было больно, наверное. На ней тяжёлые армейские ботинки. О, эта женщина сумела бы сделать больно и ей. Смогла бы, она знает. И боится тоже. Может, посиди она ещё пять минут на своём месте, та подошла бы к ней. Чтобы сделать больно. И прекрасно одновременно. Но она испугалась. Долбаной комнаты с мягкими стенами, и оглушающих препаратов, делающих сон явью, и наоборот. Потому что под курткой у женщины со шрамом угадывалась кобура. Значит, из полиции, - думает она, - ну не местная шушера же.
   Она видит, как женщина со шрамом шарит глазами по залу - и прячется дальше в тень, за спины обдолбанных идиотов, не знающих, что рядом с ними стоит сама смерть. Она видит, как женщина озирается, а потом говорит что-то сидящей рядом шалаве. А потом они уходят. Уходят, чёрт возьми! Она крадучись идёт следом. Меблированные засранные комнаты над этим же баром. До боли знакомое граффити и запах мочи из углов. Сама не зная зачем, она прячется в угол за мусоросборником и выжидает. Этой сучьей шлюхе с ближайшего угла достаётся всё то, о чём мечтает она - она! - у неё давно нет имени, но появились мечты. Такие же безумные и невозможные, как и её полубредовые сны. Но, оказалось, явь есть, и вот она, рядом, но в то же время недостижимо далеко.
   Хлопает дверь, и она видит, как женщина выходит. Останавливается, сплёвывает и достаёт пачку сигарет. Закуривает - надо же, оказывается, точно так же выжигает фильтр, - и глубоко затягивается.
   Когда шаги женщины стихают вдали, она идёт к двери, откуда та вышла и осторожно заглядывает внутрь. О, Боже! Запах боли. Запах страха. Больше, ещё больше, почему так мало?!
   Проклятая шлюха, постанывая, приподнимается с пола и ощупывает своё тело. Скрипит половица, шлюха устремляет на неё свой взгляд и испуганно спрашивает:
   - Вы кто?
   Лучше бы уж молчала. Хотя, какая разница, если эти слова - последнее, что эта дура скажет в жизни?
   - Давай поиграем, радость моя, - она садится рядом на пол. - Кто проиграет, тот умрёт. Эники-беники-ели-вареники...
   Хм... Оказывается, кровь, брызнувшая на пол, даже ярче идиотского лака на её ногтях...
  
  
   Джои видит, как Райс медленно идёт к машине. В руке сигарета; вот она делает последнюю затяжку и садится рядом, хлопая дверцей так, что тачка содрогается.
   - Ты как? - спрашивает Джои. Должен же он что-то спросить?
   - В порядке, - равнодушно отвечает она, не глядя на него. Значит, не в порядке. Значит, всё как всегда. Они, наверное, целый час сидят и курят, глядя в темноту. Наконец, он поворачивает в замке ключ и нажимает на педаль газа. Машина стреляет выхлопной трубой и медленно съезжает на дорогу.
   Опять начинается дождь. Откуда-то выползает проклятый туман, сизыми клочьями липнет к стёклам. Джои едет медленно, потому что свет фар вырывает из этого киселя хорошо, если полтора десятка футов дороги.
   В конце улицы голосует какая-то женщина. Луч света скользит по серому пальто, по длинным чёрным волосам и снова рассеивается в тумане.
   - Стой! - орёт вдруг Райс. Джои автоматически ударяет по тормозам, машину заносит.
   - Рехнулась? - рявкает он. - Хорошо, что сзади никого не было. Что ещё?
   - Назад сдай, - говорит она, сдвинув брови. - Ты видел?
   - Баба голосует? - Джои смотрит в зеркало заднего вида, но без толку. Дальше бампера ничего не видать. Тогда он включает задний ход. Двадцать футов, сорок... шестьдесят.
   - Да где ж она?! - он начинает злиться, и, проехав задом пол улицы, останавливается.
   - Что она тебе сдалась? - спрашивает Джои.
   - Не знаю, - лицо Райс напряжено. - Мне кажется, я её в баре видела.
   - И что? - интересуется Джои.
   - Не знаю, - Райс некоторое время размышляет. - Бред какой-то в голову лезет.
   - Красивая? - усмехается он.
   - Нет, - она раздражённо передёргивает плечами. - При чём тут это?
   - Не пойму, что ты хочешь? - говорит он. - Если не красивая, то что?
   - Не знаю. Не могу сообразить. Просто такая, как она, и всё, - наконец, отвечает Райс.
   Джои хмыкает. Похоже на неё. Не знаю, почему так. Потому что. Вот так, и никак иначе. А почему, она и сама объяснить не может.
   - Ты на неё там пялилась? - спрашивает он.
   - Заметил? - усмехается Райс.
   - Я всё замечаю. Даже глядя через стакан, - шутит Джои. - Вернёмся?
   - Куда? - удивляется она. - В эту грёбаную дыру? К чёрту!
   Он пожимает плечами. К чёрту так к чёрту. Он даёт по газам, машина мчится прочь от Эдинбурга, и вскоре растворяется в темноте и тумане.
   Ночь начинает светлеть, когда они входят в гостиницу. Сонный портье - он же коридорный, он же хозяин - поднимает голову, и, кивнув, провожает их затуманенным взглядом, а потом снова ложится щекой на руки и погружается в дремоту.
   Джои устраивается спиной к Райс и смотрит в окно, за которым плавает белое молоко. Сон нейдёт. Райс тоже не спит; время от времени она шевелится и вздыхает. О чём она думает, Джои не знает, но к нему снова возвращаются мысли о "нехорошем месте".
   - Что-то со мной не то, Джои, - говорит вдруг она. - Не спишь?
   - Не сплю, - он вздыхает и поворачивается в её сторону. - Почему?
   - Вспомнить не могу, где я её видела, - вот она про что, - думает Джои.
   - И что? - он обнимает её одной рукой.
   - И ничего, - говорит она. - Ты не поймёшь.
   - А ты попробуй, - предлагает он.
   - Может, это гормоны? - наконец, неуверенно вопрошает Райс.
   - И что тут непонятного? - удивляется Джои.
   - Не знаю. Так не объяснить. Как будто я её видела где-то. Или знала, но забыла. Знаешь, бывает так, - она замолкает ненадолго. - И пока не вспомнишь, ходишь, как чумной.
   - Ну... а ты не могла к ней подойти, если всё, как ты говоришь? - интересуется он. - Заодно и прояснила бы.
   - Не успела, - она с сожалением прищёлкивает языком. - Думаешь, не подошла бы?
   Джои резко встаёт и направляется к окну. Пачка сигарет последняя, да и та наполовину пуста. Он прикуривает, и струя дыма разбивается об оконное стекло.
   - Вернуться, может, надо было? - говорит он, думая о своём. - Я предлагал. Потрясли бы кого-нибудь, что-то и выплыло бы. Если, конечно, оно того стоит.
   - Конечно, НЕ стоит, - резко отвечает Райс. - Дурь какая-то просто. Выкинуть на хрен из головы и забыть. Но почему-то плохо.
   - А ты знаешь, почему мы сегодня ушли с горы? - вдруг решается он.
   - Ты ушёл, - уточняет Райс.
   - Хорошо, я ушёл, - соглашается Джои. - Потому что в тот момент МНЕ стало плохо.
   - Это как? - она приподнимается на локте и знаком просит сигарету.
   - А вот так, - он кидает ей пачку и зажигалку и честно рассказывает всё, о чём не прекращал думать последние двенадцать часов.
   Райс долго молчит; огонёк её сигареты то с треском вспыхивает, то тускнеет.
   - А я ничего не почувствовала, - наконец, говорит она. - И что, по-твоему, это было?
   - Понятия не имею, - Джои уже может говорить об этом спокойно. Перед Райс ему не стыдно признать тот факт, что он едва не обделался, как зелёный юнец. - Но было. Чуйка. Понимаешь? И, возможно, только для меня было, а для тебя нет.
   - Может, мне туда съездить? - предлагает она. - Или собаку из города привезти? Если мина, или гадость какая, найдёт ведь.
   - Нет, Райс, - решительно говорит Джои. - Сомневаюсь я что-то, что мина. Ну его к дьяволу. Ещё немного в этой дыре, и мы вернёмся. Не вечно же здесь сидеть.
   Он замолкает и от первой сигареты прикуривает вторую.
   - И, знаешь, - говорит он, - ни хрена не стыдно тебе признаться, что мне страшно. И что мне наплевать, что там - логово вампиров, маньяков или чертей. Пусть дьяволу остаётся дьяволово.
  
  Глава 6
  
   "Мне не стыдно признаться тебе, Райс, в том, что я чуть не обделался, как последний сукин сын". Слова Джои до сих пор звучат у меня в голове. Нет, не стыдно. Потому что я знаю его давно, и видела в таких делах, где и бывалый солдат испачкал бы подштанники. Если Джои чего-то испугался, значит, было, чего бояться.
   Я сижу за барной стойкой в маленьком зальчике на первом этаже и бестолково верчу в руках стакан ирландского. Опять проклятое ирландское, да ещё с утра! Я с раздражением отодвигаю стакан и ладонью стучу по стойке.
   - Мэм? - бармен, он же хозяин, оборачивается.
   - Шотландского на два пальца, - мрачно говорю я.
   - И правильно, - он расплывается в улыбке. - Быть в Шотландии и пить эту ирландскую дрянь!
   Я предупреждающе поднимаю руку ладонью вперёд. Клянусь, если он не заткнётся, то... Но он понимает и затыкается. Слава Создателю!
   Так. Стоп. Почему я так подумала? Что это за выражение? Я снова ловлю себя на мысли, что у меня чуть не выскочили слова, смысл которых я в общем понимаю, но... Но только в общем.
   Начинает болеть голова. Чёртов Джои! Запропастился неизвестно куда!
   Бармен тире хозяин ставит на стойку запотевший стакан с неразбавленным шотландским. И тут же нагибается ко мне, и я понимаю, что он хочет что-то сказать.
   - Ну? - тихо спрашиваю я.
   - Мэм. Не ходили бы вы сегодня никуда после шести вечера, - заговорщически начинает он. - Темнеет-то рано, уж и зима на носу.
   Да, стоит конец октября, и жирный ублюдок, который сидит в кресле шефа нашего участка, не торопится отзывать нас назад. Зима на носу! Мне ли не знать?!
   - Ночь Самайна сегодня, - значительно продолжает хозяин. С таким идиотским выражением, точно повествует, что родился Иисус. - Канун дня всех святых, - поясняет он.
   Понятно. Ясно, как день. Время, когда нечистая сила бродит по земле, и уж, конечно, без Женщины в Зелёном тут не обойтись.
   Я уже ничего не говорю. За всё это время мне стало понятно, что говорить бесполезно. Из кухни выглядывает молоденькая официантка, испуганно косится на меня и зовёт хозяина, еле слышно пропищав его имя.
   Миленькая дурочка. А зовёт-то не как-нибудь, а слащавым словом "дорогой". Его любовница. Мы уже знаем этот городишко, как облупленный. Жена мясника выгуливает собаку на газоне, соседка из вредности собирает дерьмо и кидает ей в сад. Молочник спит с безработным парнем, который раньше пахал на лесопилке, а теперь приворовывает из магазинов всякую мелочь. Сестра парня кувыркается в койке с половиной города, потому что у неё не хватает денег на выпивку. А секретарша из полиции знает о том, что её босс крутил с сестрой парня, и надеется, что он под давлением этого факта когда-нибудь ответит на её заигрывания.
   И так можно перечислять до бесконечности. Пока не растает снег на верхушках гор, а он не растает никогда, если верить тому, что пишут в учебнике по географии. Впрочем, я не читаю учебники, вот ещё! Просто слышала где-то.
   Мы застряли здесь, как в чёртовой куче вонючего дерьма. Беспонтовой куче проклятого вонючего дерьма. Мы давно были бы уже в Лондоне, если бы не несколько новых эпизодов в этом районе.
   Я со стуком ставлю стакан на стойку. С такой силой, что виски чуть не выплёскивается. Надо же! Хеллоуин! Женщина в Зелёном. Проклятая женщина выплывает отовсюду, куда ни кинь. Женщина с длинными чёрными волосами с проседью, забранными в незамысловатую причёску, с голодными блестящими глазами и надменными губами, в зелёном бархатном платье, струящемся тяжёлыми складками из-под чёрной накидки, отороченной мехом, или из-под манто из шиншиллы. Надо же - я ещё знаю, оказывается, как выглядит манто из шиншиллы...
   Я улыбаюсь своим фантазиям. Грёбаная Женщина в Зелёном, которую я не могу выкинуть из своей головы, и на которой было вовсе не зелёное платье.
   - Не рановато начала? - Джои плюхается рядом, с такой силой стукнув по стойке, что та содрогается.
   - В самый раз, - шучу я. - Слышал новость? Хеллоуин сегодня.
   - Знаю, - мрачно отвечает Джои. - Сообщили уже. Человек пять, не меньше.
   - Да? - удивляюсь я. - Мне только хозяин.
   За стойкой пусто. Из кухни тоже не доносится ни звука.
   ...Беззвучно, как во сне, кружится мелкий снег; она проводит пальцем по моей щеке, и вдруг целует, прижав к стене, похожей на крепостную... Совсем рядом - её блестящие, безумные глаза, голодные, как у волка зимой...
   - Райс! - Джои тычет меня в бок, и картинка перед мысленным взором мгновенно исчезает. - У тебя такой взгляд, будто Потрошитель - это ты.
   - Очень смешно, Джои, - раздражённо говорю я. - А ещё я герцогиня Йоркширская. Ах, да, еще Алиса из зазеркалья.
   - И белый кролик, - подхватывает он.
   - При чём тут кролик? - удивляюсь я.
   - Ты же сказала про Алису, - недоумевает Джои. И, видя, что я не врубаюсь, повторяет. - Про Алису из зазеркалья. Там был белый кролик.
   - Не знаю. Не смотрела, - я догадываюсь, что это фильм. - Слышала где-то фразу.
   Джои хохочет. Так заразительно, что серый дождливый день частично утрачивает свою мерзость.
   - Ты точно контуженная, - стонет он. - Белый кролик! В книге. Сначала была книга, а потом уже фильм.
   - Наплевать, Джои, - еле выговариваю я. - Просто смешно.
   Возвращается хозяин, и Джои добродушно просит принести ему того же, что и мне.
   - К чёрту всё, - говорит он. - Хеллоуин так Хеллоуин. Как насчёт того, чтобы просто тупо просидеть здесь весь день?
   - Принимается, - смеюсь я.
   Делать нам, конечно, не так, чтобы совсем уж нечего, но посвятить один день выпивке - это тоже хорошо. Телевидение не работает, хозяин несколько раз звонит куда-то и нудно спрашивает, что случилось. В конце концов, выясняется, что испортился ретранслятор, а со спутниковой тарелкой тоже приключилась какая-то напасть. Телевизор над полками с разнокалиберными бутылками некоторое время ещё вспыхивает рябью помех, но потом хозяин, наконец, догадывается и выключает его, встав на табуретку. Потому что пульт, по его словам, он давным-давно разбил.
   Ближе к трём в зальчик начинает набиваться народ. Дождь продолжает заунывно барабанить по стёклам, с плащей входящих летят водяные брызги. Прибегает молоденькая официанточка с длинными спичками и с третьей попытки разжигает камин в противоположном конце зала. Помещение наполняется запахом горящего угля и пляшущими на стенах отсветами пламени.
   Очередной стакан скотча незаметно пустеет. Алкоголь погружает меня в лёгкое оцепенение, делать ничего не хочется, даже разговаривать. Я сижу и равномерно долблю по стойке носком ботинка - тук-тук-тук - пока Джои не просит прекратить. Равнодушно верчу в жёлтых от никотина пальцах сигарету, думая, упадёт столбик пепла или нет. Конечно, падает - на пол. И она должна стоять на полу, на коленях - и бить кого-то по морде, это просто некто, человек без лица. А потом она будет смотреть на меня голодными глазами, и очертит пальцем контур наколки. Но если она скажет: "Люблю байкеров", то я... Нет, не скажет. Точно не скажет. И я сделаю ей больно. А она усмехнётся и скажет: "Ещё"...
   На мокром асфальте стоянки с визгом тормозит очередной подъехавший к гостинице грузовичок. Этот звук снова выбрасывает меня в реальность. Джои рядом, сидит, уткнувшись в свой стакан, и ничего не замечает. Это хорошо. Никаких сантиментов, говорю я себе. Надо очнуться от этого, и выкинуть, наконец, из головы весь проклятый бред.
   - Мы зря не вернулись тогда, - говорит вдруг Джои.
   - Куда? - я даже вздрагиваю от неожиданности. Джои смеётся.
   - Я же говорил, Райс, что вижу всё, даже через стакан, - продолжает он. - У тебя по глазам видно, что ты всё о том же. Неизвестная баба из Богом забытого угла Эдинбурга.
   - Иди к чёрту, - отмахиваюсь я.
   - Просто займись с кем-нибудь сексом, - цинично говорит Джои. - А потом отпинай, или в обратном порядке. И забудь.
   Я молчу. Нечего сказать. Потому что не могу. Потому что мои мозги окончательно и бесповоротно съехали набекрень. Вот дьявол!
   Я могу избить до полусмерти, могу - чего уж там - убить кого угодно, но лечь в постель с кем-нибудь просто так я не могу. Не могу, и всё.
   На улице быстро темнеет, и народ прибывает. Такое ощущение, что зал растягивается, как резиновый. Приходит вторая официантка, они обе снуют туда-сюда, разнося выпивку. Особенно много людей собралось у огня. Расселись полукругом, подтащив поближе стулья, и до нас доносятся обрывки разговора. Ведьмы, феи, эльфы, ну, и, конечно, на первом месте вампиры. И Женщина в Зелёном. Сигаретный дым струится по залу, закручиваясь в спирали, когда кто-то распахивает дверь. Мужчины курят, в основном, трубки, тлеющий табак потрескивает и иногда выбрасывает искры. Женщин нет, если не считать официанток и меня, но меня уже перестали считать за женщину, что не может не радовать. Потому что я предпочла бы быть кошкой или собакой, нежели женщиной в общепринятом понятии. А особенно в понятии, которое принято здесь. Я заказываю новый стакан с выпивкой, и разгорячённый хозяин, кивнув, уносится к полкам.
  
  
   Она лежит на пыльном диване, вернее, на том, что от него оставили мыши, и смотрит, как темнота подкрадывается из углов. Сигарета в руке ярко вспыхивает, когда она затягивается, но куда падает пепел, она не видит. Может быть, прямо на неё. Плевать. На потолке колышется паутина, изредка подсвечиваемая лучами автомобильных фар, потому что дом стоит на окраине, и машины тут бывают редко. Да и люди, в общем-то. Особенно сегодня. Она опасалась, что ближе к вечеру чёртовы дети полезут в "дом с привидениями", как она видела в одном фильме про Хеллоуин. Но обошлось. Мерзкие ублюдки, да и их родители, напуганы так, что и носа не высунут на улицу после наступления темноты. Сегодня-то уж точно. И ей ничего не грозит, хоть танцуй тут. И она встаёт и танцует, напевая слышанную неизвестно где песенку: "Ты на сцене, под прицелом тысячи глаз... Мы играем в нашу игру, когда на часах час..." Уголёк сигареты тлеющей точкой мечется во тьме, повторяя движения её руки. Какая занятная игра. Когда на часах час. У неё нет часов. Поэтому она просто представит, что времени ровно час. И ни минутой больше. Она подходит к столу и отламывает большой кусок хлеба. Не очень мягкий, ну и пусть. В этой дыре она обнаружила, что многие уезжают на уикенд, даже не запирая своих домов на замок. Деревенское отродье. Тупое, как тролль. Почему тролль, она не знает. Потому что. Тупое отродье. Но в домах есть еда и кое-где наличные деньги. Хорошо, что иногда попадаются деньги. Она подходит к стулу и гладит рукой зелёное бархатное платье. Она купила его весной, после дня Святого Патрика. Всего два фунта в грязной лавчонке в Хокни. Чудесное волшебное платье из её снов. Хорошо, что здесь есть еда. Не ахти какая еда, правда. И кладовки с консервами и банками с вареньем. Её уже тошнит от хлеба с вареньем. Почему они имеют привычку оставлять почти пустой холодильник, уезжая всего-то на несколько дней? Ну и ладно. Зато она поиграет в игру. Эники-беники-ели-вареники...
   Она тихо смеётся и пальцами тушит дотлевающую сигарету...
  
  
   Я уже успела отсидеть всю задницу - ненавижу эти высокие барные стулья. Джои клюёт носом, за окном темень и дождь, от горящего камина доносится приглушённый голос очередного рассказчика. Всё, как всегда. Приходит Робертс, окидывает нас подозрительным взглядом, но ничего не говорит. Вот и правильно. Ещё один босс выискался на нашу голову, - думаю я. Робертс, или Шериф, как прозвал его Джои на свой техасский манер, кивает нам обоим по очереди, берёт выпивку и уходит к тем, кто сгрудился у камина. Вот и чудненько. С Джои у него не очень хорошие отношения после того, как тот ещё в самом начале назвал весь этот сброд "этим сбродом, верящим во всякую чушь". Шериф встал на дыбы и сказал, что не позволит так говорить о людях, бок о бок с которыми он живёт всю жизнь. Джои пожал плечами, но заткнулся, и с тех пор они держат нейтралитет.
   - Тоже пошёл байки травить, - ворчит Джои.
   Я оборачиваюсь. Шерифу кто-то принёс стул, и он сидит на почётном месте - почти в центре полукруга. А рядом с ним, кстати, тот самый старик, который водил нас до "нехорошего места".
   - И вот люди вроде бы как живые, а на самом деле - нет, - доносится до меня его голос. - И ведь непонятно, как их убили-то. Двери и окна изнутри закрыты, это что ж получается, что кокнул их не пойми кто, не пойми, как, и не пойми, куда делся? В дымоход, что ли, улетел?
   - Ну, а от чего умерли-то? - переспрашивает кто-то.
   - Да ведь я ж говорю - не пойми от чего. Всё вроде бы в порядке, а человек - мертвее мёртвого.
   - Да быть такого не может, - не унимается всё тот же оппонент. - Следствие-то хоть было? И это, как его... доктора смотрели?
   - Наверное, уж смотрели, раз в городе дело было, - язвит старик. - Это тебе не у нас тут, где один доктор, да и тот нарасхват, куда ему до покойников! Вот, Джим, ты скажи!
   Робертс разводит руками, и я понимаю, что старик обращался к нему. Дурацкое имя. Ну, надо же, Джим! Как проклятый черномазый.
   - Были случаи подобные, - наконец, неохотно говорит он. - Но то, что причина смерти не обнаружена, не значит, что её нет.
   - Ну, как - на колдовство ведь похоже! - выпытывает у него старик.
   - Может, яд какой неизвестный, - пожимает плечами Робертс, - который следов не оставляет. Может, ещё что.
   Несколько человек согласно кивают.
   - Наизобретали сейчас кучу всего, - подтверждает кто-то.
   - Эх! - старик в сердцах машет рукой. - Верно говорю - колдовство! Я вот помню, случай был...
   Я перестаю слушать. Хватит, наслушалась уже. А уж грёбаных историй, начинающихся этими словами, столько, что впору книжку писать.
   Я знаю, про что он говорит. Действительно, были такие случаи: окна и двери на замке, причина смерти не ясна, а человек, а то и вся семья - покойники. Лица спокойные, как будто спят. И ни одно это чёртово дело не было раскрыто, поэтому убойщики в последнее время завели моду сваливать всё на газовую компанию и мифическую ядовитую фракцию, пытаясь привлечь на свою сторону экспертов. Газовая компания в свою очередь отбрыкивалась, как могла, проводила независимую экспертизу, но результат оставался тот же: виновник, и, главное, причина смерти, найдены не были, если не считать причиной инфаркт или инсульт сразу у нескольких человек.
   - ...А она вдоль дороги идёт, и волосы развеваются от ветра, длинные такие, - в этот момент доносится до меня. - Посмотрел - а у неё глаза словно бы без зрачков, как в колодец заглянул. Одна чернота сплошная.
   - Вот это вампир и есть, - собравшиеся дружно кивают головами. На этот раз в их рядах единодушие. По поводу Женщины в Зелёном - а я не сомневаюсь, что речь идёт о ней - мнения не расходятся.
   Алкоголь и недосып расплющивают меня по стулу. Я хочу было крикнуть бармену, чтобы принёс лайма со льдом - на сегодня спиртного хватит, - как взгляд мой падает на окно. Я тут же смаргиваю и понимаю, что с алкоголем пора завязывать совсем, иначе я свихнусь, сидя в этой заднице и литрами поглощая виски. Потому что мне кажется, что какое-то короткое мгновение я вижу женщину в зелёном платье, ТУ женщину, мою женщину - в платье цвета клевера и накинутом поверх сером пальто; женщину с чёрными с проседью волосами, и с глазами, блестящими нездоровым, лихорадочным, голодным блеском...
  
  
   Джои допивает остатки виски и отодвигает стакан.
   - Дай немного, - он берёт у Райс её бокал с лаймом, и, гремя кубиками льда, прямо так, без соломинки, делает пару глотков. Приятно. Освежает. Особенно, если во рту настоящая помойка после целого дня торчания в прокуренном баре с сигаретой и виски.
   - Всё, Джои, пошли, - Райс несколькими торопливыми глотками приканчивает бокал и ставит на несколько сложенных купюр.
   Джои делает то же самое. На дворе совсем уже ночь. Даже компания у камина притихла; кто-то клюёт носом, кто-то просто тупо смотрит в огонь, пытаясь держать глаза открытыми.
   Джои бросает взгляд на Райс. Её опять что-то беспокоит. Вот ведь проблему нашла, тоже мне, - думает он. В этом она женщина, одно слово. До мозга костей.
   Они поднимаются в свой номер. Райс нехотя плетётся в душ, а Джои заваливается на кровать. По потолку скользят полосы света - разъезжаются все эти фермеры, мясники, молочники, которые провели у гостиничного камина пугающую их ночь. На востоке алеет тонкая полоска зари, горы кажутся чёрными и зловещими. Не слышно ни звука.
   Щёлкает задвижка, Райс выходит из ванной. На ней только большое полотенце, но и его она снимает, быстро вытирается и надевает длинную майку. Его она не стесняется, ей вообще не свойственно стесняться кого бы то ни было.
   Она ложится рядом, и он ощущает запах свежести - без всяких цветов, духов и прочего; он знает, что Райс терпеть не может отдушки. А у неё красивое тело, вспоминает он, особенно для почти сорокалетней женщины, и если особо не приглядываться ко всем этим старым шрамам, когда-то вдоль и поперёк исполосовавшим её.
   - Что ты дёргалась опять? - он начинает гладить её по руке.
   - Не поверишь, Джои, - он чувствует, что она улыбается, только улыбка эта невесёлая, скорее, горькая. - Показалось, что эту долбаную Женщину в Зелёном видела.
   - Это где? - он поднимается выше и проводит пальцами по её шее, уху, виску.
   - В окне. Пить меньше надо, - с горечью говорит Райс.
   Джои знает, что она догадывается, чем бы ему хотелось заняться. Сейчас она сама чуть раздвинет ноги, и не скажет ни слова. Он целует её в ухо и уже намеревается продолжить дальше, как она говорит:
   - Это была та баба. То есть, наверное, это был дурацкий скотч.
   И тут он понимает, что между ними словно встаёт какая-то стена. Не потому что она сообщает о некой мифической женщине, и не потому, что сам он не женщина, какая бы то ни было. Просто до него вдруг доходит, что он не в состоянии до конца дать ей то, что нужно. Ни как мужчина, ни как женщина. Она ничего не скажет, даже получит какое-то удовольствие. Но настоящего удовольствия, такого, как, например, то, которое они вдвоём получают в участке, он ей дать не сможет. Не потому, что он плох, или она хороша, или наоборот. Просто она - Райс. А пошло всё к чёрту, - равнодушно думает Джои, и просто сильно обнимает её.
   - Я хочу тебе сказать страшную тайну, - говорит вдруг Райс. - Ты ведь мне сказал про "нехорошее место".
   - Никому никогда, - шутит Джои, положив голову ей на плечо.
   - Помнишь того чувака, который отъехал? - спрашивает она.
   Ещё бы ему не помнить! В ушах до сих пор звенит то того, как орал шеф. Джои кивает, елозя подбородком по плечу Райс.
   - Ты знаешь, что я чувствовала, когда всё это произошло? - продолжает она. - Удовольствие. И ничего больше. Удовлетворение.
   - И это тайна? - удивляется Джои. - Ты думала, я не знаю?
   - А ты знал? - спрашивает она.
   - Успокойся, старуха, - он с силой гладит её по плечу. - Это нормально. Я же сказал, что всё всегда знаю. Ты, конечно, монстр, но я тебя люблю, - ухмыляется он.
   Райс рывком переворачивается и закидывает ногу ему на бок.
   - Хорошо, что я встретила тебя, - серьёзно говорит она. И понимает, что он улыбается.
  
  
   ...- Пся крев, - высокий седой старик презрительно цедит сквозь зубы. - Вон отсюда.
   Кормилица, шурша накрахмаленным передником, выбегает. Глаза у неё наверняка ничего не видят от слёз и страха.
   Я стою возле большого, во весь рост зеркала в деревянной раме - из-за искусно вырезанных виноградных гроздьев и листьев выглядывают пухлощёкие амуры. Эти гроздья так приятно трогать пальцем, они выпуклые, гладкие и чуть тёплые на ощупь. Но сейчас меня одолевает ужасный стыд, и мне кажется, что лучше бы было провалиться сквозь землю.
   - Боль, девочка, - обращается ко мне старик, пристукнув палкой. - Только боль будет держать их в узде. Ты причиняешь боль - или боль причинят тебе. Я ведь учил тебя.
   - Простите, дедушка, - еле слышно говорю я. - Простите меня.
   - У тебя не получилось, Ядзя? - пристальный взгляд серых глаз.
   - Не знаю, - едва выговариваю я.
   - Что ж тогда, дитя?
   - Кормилица, дедушка... она... - от слёз я не могу говорить, но плакать нельзя, плакать стыдно.
   - Что ж, что кормилица?
   - Не хотела... ей больно, - я больше не могу вынести его взгляда из-под прищуренных век.
   Воцаряется тишина. Сквозь набегающие слёзы я смотрю на пухлощёкого амура, которого трогаю пальцем - а вдруг поможет? - и вижу в зеркале себя. Белое платье, перетянутое в талии атласной лентой, и белый бант в волосах. Мне лет тринадцать-четырнадцать, и платье ещё не очень длинное, что меня иногда расстраивает, ведь я же не маленькая, а все подумают, что маленькая... Нет, только не плакать, плакать нельзя. Старик подходит и кладёт мне руку на плечо. Бедный дедушка, как он может вообще прикасаться ко мне, ведь я ослушалась его, как я посмела?!
   - Ей ДОЛЖНО быть больно, Ядзя, - говорит он. - Должно. Ты понимаешь?
   - Да, дедушка, - и как я могла испытывать жалость к только лишь человеку?
   - Ты больше не подведёшь меня, девочка? - я смаргиваю слёзы и решительно смотрю ему в глаза; плакать нельзя, и слёз уже нет, слава Создателю.
   - Вот и хорошо, - говорит он.
   И меня накрывает стеной беспросветной боли...
  
  
   Я вздрагиваю и просыпаюсь. В окнах по-прежнему темно, лишь полоска зари стала чуть-чуть ярче. Значит, всего ничего времени прошло с тех пор, как мы легли. И что за бред мне снится?!
   Джои громко сопит под боком. Я поворачиваюсь к нему, кладу на него и ногу, и руку - он не реагирует - и снова погружаюсь в тревожный сон.
  
  
   ...- Мисс Войцеховская! - внутри у меня всё замирает, когда ко мне подходит высокий шляхтич с чётко очерченным лицом и длинными русыми волосами, перевязанными шёлковой лентой. Я знала, заранее знала, что он подойдёт, но ведь это такой важный день в моей жизни, такой момент бывает только раз, и, поэтому, как бы я ни старалась, щёки мои заливает предательский румянец. Проклятье! Вот проклятье!
   Он тем временем коротко кивает и говорит:
   - Я хотел бы сразу поговорить с вами о деле. Прошу вас оказать мне честь и стать моей супругой. Я не тороплю с ответом, потому что понимаю, что вопросы брака суеты не терпят.
   - Да, - тут же отвечаю я. Теперь положено протянуть руку. - Моё согласие вы получили, лорд Близзард.
   Мимолётная улыбка, он целует мне пальцы, снова коротко кивает и уходит. Наверное, к отцу и дедушке, потому что их в зале нет. Мне хочется улыбнуться, покружиться на месте, но нельзя. Кроме того, я вспоминаю, что вскоре навсегда покину родной дом, и мне становится немного грустно. Но только немного. В конце концов, так положено. Так надо.
   Мне просто необходимо записать всё это в дневник. Я вбегаю в спальню; там кормилица. Неуклюжая оборачивается поглазеть, кто вошёл, и я тотчас слышу звон. Поднос с чайной посудой на полу и цела, конечно, только серебряная ложечка. Вот мерзавка.
   - Убираюсь у ясновельможной панны, - она вздрагивает, опускается на колени и начинает сгребать черепки в кучу. Что с неё взять? Всего лишь человечья дура.
   - Ты ведь знаешь, что будет, - говорю я. Совершенно равнодушно. Просто бестолковая крестьянка, вот и всё, и нет повода расстраиваться в такой день. Я заставляю её свалиться на пол и наблюдаю, как она орёт - захлёбываясь криком, в судорогах боли извиваясь возле моих ног. Наказания без вины не бывает. Или ты - или тебя...
  
  
   Джои громко всхрапывает, и сон прерывается. А жаль, интересный такой сон, как фильм про старинную жизнь. Если всё это не закончится кошмаром, то будет вполне приличный сон, в отличие от предыдущего. Как орала эта тётка в фартуке. Интересно, почему? Я закрываю глаза и снова засыпаю.
  
  
   ...Дедушка, дедушка, дедушка, дедушка...
   Я бегу напрямик через вересковую пустошь, через лес, и ветки хлещут меня по лицу, и цепляются за мех, которым оторочена накидка. Исчезнувшая опёка владетеля и треск, который раздаётся на весь лес. Дедушка, дедушка, дедушка... Я бегу, как не бежала никогда в жизни, если только в детстве, удирая от кормилицы из шалости. Но деревья и кусты не были тогда такими враждебными. Винсента нет, он в Британии, по каким-то своим делам, связанным с управлением поместьем под Нью-Кастлом, куда мы вскоре должны вернуться.
   С неба начинает падать снег. Я вижу зловещие багровые отсветы, пляшущие на стволах деревьев. Треск пожара, вот что это было. Я добегаю до края леса и вижу языки пламени над тем, что осталось от имения. Огонь бушует так, что слышно за несколько миль. Вокруг этого огромного костра стоит толпа, но далеко, потому что пламя с шипением плюётся искрами, и жар настолько силён, что снег растаял почти до самого леса. Крыша с ужасающим грохотом обрушивается внутрь, и огонь с новой силой принимается лизать почерневшие стены.
   Я, задыхаясь, сгибаюсь к самой земле, потому что у меня болит внутри, и сердце, того и гляди, выпрыгнет вон, а потом без сил сажусь на пожухлую траву, не обращая внимания на холод. Наверное, я теряю сознание, потому что, открыв глаза, вижу чёрные развалины на месте того, что когда-то было моим домом, и шевелящиеся кое-где там и сям фигурки этой человечьей мрази. И я вспоминаю зеркало в деревянной раме, виноград и пухлощёких амуров. Я не подведу вас, дедушка. Никогда больше. Вы ведь научили меня всему, что умели сами, дедушка, правда?
   Я улыбаюсь, подбираю юбку и иду к тому, что было имением. С неба продолжает падать проклятый снег. Но он быстро тает, ведь кровь этой мрази такая горячая...
  
  
   - Райс! - я просыпаюсь оттого, что Джои трясёт меня за плечо.
   - Что ещё? - спрашиваю хриплым со сна голосом.
   - Какой дьявол тебе там снится? - бурчит он. - Ты хохочешь так, что кровать трясётся.
   - Как я убиваю кучу народу, - честно отвечаю я.
   - На другой бок повернись, - советует он, снова ложась. Думает, я пошутила. Ну и хрен с ним. Я следую его совету и вновь закрываю глаза.
  
  
   ...- Руку, сучка, ну! - чёртов полукровый боров пыхтит, но я не дамся им, не дамся... Запах пота и чеснока - грязные скоты, полукровые твари. Я чувствую, как кровь отливает от лица, и белеют губы. Нет, никогда - но они не узнают об этом, я не доставлю им такого удовольствия, ни за что. - Смотри-ка, сама протянула. Любишь боль, красотка? Я когда-то купил шикарную плётку, хочешь, я назначу тебе свидание - скотину охаживают именно плёткой, тебе понравится. Хотя, думаю, теперь мы обойдёмся без такой формальности, как свидание.
   Подходит палач с тавром - у меня была такая белая кожа - сволочи, полукровые свиньи... Боль, отвратительная вонь горелой плоти и снова боль...
   И я не издаю ни звука - а ночью раздираю руку в кровь, но клеймо так и остаётся, жаром раскалённого металла вплавленное в плоть - и кровь уже течёт по коже, так же, как слёзы по лицу. А потом всё это воспаляется - я заматываю тряпками руку, но она ещё долго не желает заживать в этом ледяном кошмаре, где есть только ужас, холод и ненависть...
   - Пойдём, Ядвига, - Затопеч - и я, не сопротивляясь, иду - мне всё равно, куда.
   Освещённая пламенем камина комната. В кресле красивый, властный человек, вот только глаза у него... глаза... Меня словно затягивает в водоворот, и я чувствую, что он видит меня насквозь, как проклятое стекло... Создатель, проклятое стекло... Я чувствую исходящие от него силу, уверенность, вечность... много чего. Но вот он отворачивается, и всё кончается, но я снова до невозможности хочу, чтобы он посмотрел на меня. Почему-то я сразу вспоминаю зеркало, и тот день, когда я стояла перед дедушкой, сгорая со стыда, и вспотевшими пальцами нажимала на резного деревянного амура.
   Хрустальная ледяная нить, просто разговор без слов. "Подойди, Ядвига Близзард" - "Милорд?" "Месть - это так... вкусно, правда?" - "Милорд... Что я должна сделать?" - он долго смотрит на меня, не мигая. А потом усмехается. "Ты - ничего", - и я до тошноты пугаюсь этого. "Клятву верности, вслух - и всё. Не думаю, чтобы ты не знала о пожизненной ссылке в Межзеркалье", - я киваю. "Вот видишь. Знаешь. Но ты в итоге здесь, потому что умеешь и хочешь только... что, Ядвига?" - "Убивать, Милорд" - "Иди и делай свою работу. Ты голодна"...
   "Я не подведу вас, Милорд. Никогда. И дедушка будет мною гордиться..."
   - Падам до нужек шановной пани, - Затопеч с двумя бокалами Божоле, один протягивает мне. Бокал выскальзывает и бьётся, и красные брызги - всего только Божоле.
   Как кровь.
   И как отзвук - непонятно откуда - хрусталь? Или лёд? Слова Милорда: "Я знаю".
  
  
   Я просыпаюсь и автоматически хватаюсь за наколку на левом плече. Приснится же! Что за ночь такая?!
   А сейчас всё ещё ночь, полоска зари нисколько не увеличилась с того момента, как я смотрела на неё последний раз. Значит, вся эта муть привиделась мне за считанные мгновения.
   На проклятых часах шесть. Джои мирно сопит на своей половине кровати, подложив ладонь под щёку. Я вздыхаю и укладываюсь рядом.
  
  
   ...Огромный зал, в котором полукругом кресла. И - лица, лица, лица. Наручники врезаются в руки, стянутые за спиной.
   - Пошевеливайся, ты, высокородная! - меня пинком вталкивают внутрь.
   На весь чёртов зал - моё имя и фамилию, даже девичью. Всё тело болит, и я едва не теряю сознание от слабости и потери крови. Но я не доставлю им такого удовольствия, нет, никогда. Голоса доносятся, словно сквозь слой ваты. Да какая, в самом деле, разница, главное - молчать.
   - Признаёте ли вы себя виновной...
   Я усмехаюсь. Признаю - не признаю... Я не для того приносила Клятву верности моему сюзерену, чтобы, чёрт подери, признавать себя виновной. Я плевать хотела на их долбаный закон; у меня есть хозяин, которого я не подведу. Никогда. Молчу, но здесь не бьют. Этого добра я уже накушалась раньше. И накушаюсь позже. А здесь - нет.
   - Ядвига Близзард, в девичестве Войцеховская обвиняется в поддержке... многочисленных убийствах... приговаривается к пожизненной ссылке в Межзеркалье...
  
  
   Я вскакиваю, как ошпаренная. Классно! Я просто счастлива! Отличный сказочный сон, всю жизнь о таком мечтала!
   На проклятых часах шесть двадцать, и полоска зари не увеличилась ни на йоту. Ну, нет, дудки, с меня хватит! Я сажусь к окну и закуриваю сигарету с твёрдой решимостью больше в кровать не ложиться. Табачный дым плывёт по комнате, видоизменяясь и создавая иллюзию, что кто-то или что-то перемещается в пространстве, принимая различные формы. Чёртова ночь! Чёртовы фермеры с их россказнями! И чёртова Женщина в Зелёном!
   Я упорно начинаю таращиться на светлеющее небо, куря сигареты - одну за другой. Наплевать и забыть. Скоро я разбужу Джои, и мы займёмся своим делом. А пока у меня ещё до черта сигарет.
   Однако... Как приятно было, когда я видела, как снег таял, падая в дымящиеся кровавые лужи...
   Огонёк тлеющей сигареты яркой точкой отражается в оконном стекле. За ним ничего не видно, кроме темноты и прядей тумана, который вдруг начинают прорастать внутрь комнаты, и я вижу, что это уже не туман, а виноградная лоза; она ползёт по подоконнику, цепляясь за старое некрашеное дерево наличника, взбирается вверх, заключая окно в раму, и я тотчас вижу, что это уже не окно, а то самое, большое, в человеческий рост, зеркало.
  
  
   ...Зеркало. Чёртово стекло беззвучно разлетается от удара чем-то тяжёлым, а потом все осколки поднимаются, словно в вихре, и, сверкая, встают на свои места, и вот уже проклятое зеркало снова цело, отливает свинцовым туманом, как будто дразнит меня, что ему всё нипочём. По краям рамы вьются виноградные листья, амуры высовывают пухлые рожицы и пристально глядят на меня, а затем снова прячутся. Я вижу их краем глаза, а когда поворачиваюсь, их уже нет. Но они на самом деле там, уж я-то знаю! Чёртовы мерзкие существа, только и делают, что подглядывают. Думают, я не вижу, что они на самом деле там. Они всегда там, просто успевают спрятаться. Я раз за разом разношу проклятущее стекло вдребезги, но оно опять цело. Я заглядываю в свинцовую глубину. Чёрное платье, отороченное горностаем. Одна прядь волос выбилась из причёски и упала на глаза. Глаза, боящиеся увидеть красный туман в мерзком стекле. Голодные глаза. Настороженные глаза. Глаза цвета тёмного янтаря с горящим огнём зрачком. Это уже не я, это моя Метель. Что она тут делает? Ведь она должна быть в Лондоне. Маленькая моя, хорошая, любимая, девочка моя! Я оглядываюсь в поисках, но её нет, а когда снова устремляю взор в зеркало, там опять я, но стекло вдруг мутнеет и заволакивается красной дымкой. Проклятые амуры! Мерзкие отродья! Попрятались за раму и думают, что я не достану их! В руке оказывается что-то тяжёлое, я размахиваюсь, и ненавистное зеркало с оглушительным звоном взрывается фонтаном свинцово-красных стеклянных брызг...
  
  Глава 7
  
   Меня будит громкий стук. Как будто кто-то работает отбойным молотком, и в моей голове в том числе. Я просыпаюсь. Совсем светло, и солнечный квадрат лежит на досках пола. Стук повторяется - кто-то изо всех сил барабанит в дверь, отчего она вибрирует и едва не вылетает из проёма.
   Вот зараза! Во рту горько, как от таблеток, а в голове начинает звенеть так, что закладывает уши.
   Джои что-то бурчит и, как зомби, садится на кровати.
   - Кто там? - глухо спрашивает он.
   - Хозяин это, - доносится из-за двери. - Извините, что побеспокоил, срочно к телефону. Джим Робертс звонит, велел будить, покуда не разбужу.
   Дьявол! Джои рывком открывает дверь, и хозяин застывает на пороге, всё ещё продолжая оправдываться.
   На улице ясный, солнечный день, вроде бы даже тепло, несмотря на начало ноября. Я с трудом встаю и несколько раз сгибаюсь и разгибаюсь, пытаясь привести в норму затёкшую спину. Как это меня угораздило заснуть сидя? Просто отлично, особенно учитывая тяжесть в голове и прочие прелести последствий вчерашнего дня и последующей за ним ночи. На столе стоит бутылка минералки - в таких делах Джои отличается похвальной предусмотрительностью. Она тёплая и выдохшаяся, но это лучше, чем ничего. Джои отнимает у меня полупустую бутылку и с наслаждением припадает к горлышку, а хозяин тем временем всё так же бестолково топчется на пороге, и глаза у него испуганные, как у кролика, смотрящего в глаза удаву.
   - Ну, что там ещё? - Джои плещет минералку в руку и совершает какое-то подобие утреннего умывания.
   - Маккиннона убили ночью, - Джои мог бы и не спрашивать, и так понятно, что новый эпизод.
   - Так, - Джои чешет затылок и зевает. Наверное, со стороны не очень-то вежливо, но на это нам обоим наплевать. - А он кто?
   - Пастух, - тихо говорит хозяин. - Был. Не захотел он, видать, вчера дома сидеть. И с нами не захотел. Она его и поймала. Хотя, если бы захотела, и днём бы поймала. Она может. Она всё может. Потому что ведьма.
   Я уже размяла спину и надеваю кобуру, слушая в пол уха. Мне совсем не интересно, что может или там не может по их предположениям Женщина в Зелёном.
   - Ой, господи ты боже! - Джои с трудом подавляет очередной зевок. - Говоришь, Робертс на телефоне ждёт?
   - Нет, не ждёт, - хозяин опасливо косится, - просил передать, чтоб вы срочно в участок позвонили, как я достучусь.
   Джои бормочет что-то себе под нос, явно нелестное, в адрес Робертса, и они с хозяином выходят.
   Я морщусь от горечи во рту, но закуриваю-таки свою первую утреннюю сигарету. Однако не успеваю сделать пару затяжек, как возвращается Джои и так хлопает входной дверью, что она чуть не слетает с петель, а с потолка сыплется какой-то мусор.
   - Ты знаешь, Райс, никто не подходит, - с издёвкой говорит он. - Чёртовы длинные гудки, и всё. И почему бы это?
   Джои с похмелья лучше не злить. Иначе он разнесёт полгорода. Впрочем, я не буду ему мешать. Потому что чувствую себя так, будто всю ночь вскапывала картофельное поле или дралась.
   Мы одеваемся и выходим, а хозяин стоит и смотрит нам вслед.
   Посёлок затих. Такое ощущение, что собирается буря, а все эти крысы попрятались по своим норам. Мне кажется, что даже шторы в окнах домов опущены, несмотря на белый день. Однако около участка небольшая толпа. Стоят в отдалении и смотрят на нас - кто с надеждой, а кто и с ненавистью. Некоторые из этих остолопов думают, что мы всемогущи, раз приехали из самого Лондона. Я мельком оглядываю толпу, и уже отворачиваюсь, переводя взгляд на спину Джои, которая маячит впереди, как у меня появляется стойкое ощущение, что кто-то буравит меня взглядом, как штопором. Какой-то круглолицый крепко сбитый мужик, одетый в старое кожаное пальто. У него прищуренные серые глаза, и, кажется, что одного взгляда достаточно, чтобы прожечь дырку. Мне хочется подойти и переломать ему рёбра только за этот взгляд. Проклятый бродяга. Наверняка один из тех, кто предлагает гнать нас прочь, пока не стало хуже, или позвонить каким-нибудь охотникам за привидениями.
   В вестибюле полицейского участка накрашенная секретарша, поджав губы, сообщает нам, что группа в полном составе на выезде, а потом растолковывает, как их найти. Окраина города, самая, что ни на есть дыра, хорошо, что хоть машина имеется. Джои по новой заводит приглушённый мотор, и вот под многострадальными колёсами "Ровера" оказывается ухабистая сельская дорога.
   Шериф окидывает нас мрачным взглядом и мстительно сообщает, что на нашу долю осталось снять показания с ведьмы - я не верю своим ушам - и сапожника.
   Как выясняется, ведьма - просто какая-то местная старуха, скорее всего, с мозгами набекрень, промышляющая гаданием на кофейной гуще и прочим дерьмом. С сапожником вроде бы всё нормально, не считая того, что это канадский индеец, непонятно каким ветром занесённый в городишко. Местные никогда не слышали, чтобы он говорил, и посему они пребывают в уверенности, что говорить по-английски он не умеет.
   - Значит, будет говорить по-индейски, - мрачно бубнит себе под нос Джои. Шериф бросает на него быстрый взгляд, но не переспрашивает. Джои заводит успевший радостно заглохнуть "Ровер", и группа, тело в чёрном пластиковом мешке и мигающие огни труповозки остаются позади.
   Только на середине пути мы оцениваем всю прелесть сюрприза, преподнесённого нам Шерифом, - когда обнаруживаем, что оставшуюся половину нам предстоит преодолеть на своих двоих. Потому что впереди начинается местность столь дикая, что машина там заведомо не пройдёт. Джои, матерясь, резко тормозит, и я чуть не влипаю в лобовое стекло.
   Но на самом деле мне наплевать. Мне вообще на всё наплевать - и на Шерифа с его подставой, и на маньяка, и на то, что Джои глушит мотор и обеспокоено смотрит в мою сторону.
   - У меня такое ощущение, что меня... как будто бросили, - я опережаю его вопрос. - Нет, Джои, я тоже сначала думала, что похмелье. Не оно. Помнишь, Шелли рассказывал, как от него ушла жена?
   - От тебя ушла жена? - он сначала пытается шутить. - Ладно, тупой вопрос. Забей. Так что?
   - Вот то же самое, наверное. Помнишь, мы тогда посмеялись и посоветовали ему дать кому-нибудь по морде?
   - А он сказал, что не поможет, - говорит Джои.
   - И не поможет. Пустота внутри. Как будто там, или рядом, или вообще не знаю где, кто-то должен быть, а его нет, - я беру сигарету, медленно закуриваю и не чувствую вкус. Вообще.
   - Ушам своим не верю, Райс, - Джои лезет под сиденье и достаёт коричневый бумажный пакет, в котором обнаруживается бутылка виски. Он сдирает крышку; пакет, скомканный в шарик, летит в окно. - Пей.
   - Не хочу, - я рукой отстраняю бутылку. - Не могу.
   - Твою мать, Райс! Если ты сейчас не сделаешь глоток, клянусь, я волью в тебя это силой, - шипит Джои.
   Я послушно беру бутылку, ещё хранящую тепло его руки, и припадаю к горлышку. Спиртное обжигает язык и нёбо, но я воспринимаю это как-то отстранённо, словно не я сижу в раздолбанной тачке в самом сердце шотландских гор, с бутылкой в руке, а некто другой. И мне, и этому некто всё равно.
   - Когда-то у меня, наверное, был муж. Или кто-то ещё, - говорю неожиданно для самой себя.
   - Пей, - опять приказывает Джои.
   Я в ответ показываю ему на безымянный палец левой руки, где обычно носят обручальное кольцо. Три года назад там был бугорок мозоли, который, как мне тогда сказали врачи в пригородной больнице - хотя их никто не просил - образуется, если годами носить это самое кольцо. Но его не было. И меня тоже никто не разыскивал. "Бросил тебя дружок-то твой, видать", - сказала тогда соседка по палате - и тут же схлопотала от меня по морде. Но в тот момент при слове "муж" у меня почему-то потеплело в груди, и появилось такое ощущение силы, словно я смогу всё, что пожелаю. С тех пор я об этом не думаю. Зачем? Думать о том, что всё равно, возможно, будет существовать только в моём воображении? Так почему, чёрт подери, я думаю об этом сейчас? Какой, к дьяволу, муж или друг может быть у женщины, надирающейся в барах? Зачем-то ищущей в толпе однажды увиденное лицо? Упивающейся болью - своей и чужой?
   - Проклятый город! - с ненавистью говорит Джои. - Кого хочешь доконает.
   Я беру его под руку и кладу голову на плечо. В зеркале заднего вида отражаются мои глаза, пустые, голодные. В зеркале...
   - Сон снился, - вспоминаю я. - Вроде обычный кошмар, но...
   Джои тоже смотрит в зеркало, и наши взгляды встречаются.
   - Давай просто посидим, - предлагает он. - Хоть чуть-чуть тишины.
   - Нет. К чёрту, - я рывком приподнимаюсь и дёргаю автомобильную дверцу. - Если я посижу ещё хотя бы пять минут, то буду ещё больше парить себе и тебе мозги.
   Тачка содрогается. С другой стороны сразу же хлопает дверцей Джои. Неяркое осеннее солнце, под ногами шуршит пожухлая трава, и ноябрьский холод хочет забраться под куртку. Пропади оно всё пропадом! Уже проклятый ноябрь. И мы всё ещё в этом идиотском городишке, открытом всем ветрам. Я наваливаюсь на грязный капот нашей развалюхи и не могу набраться сил, чтобы оторваться от него и начать хоть что-то делать.
   - Так, Райс, давай по быстрому, - решает Джои. - Окучим этих двоих, и в Эдинбург. Нет, - он поднимает руку ладонью вперёд, не желая слушать никаких возражений. - Мы просто отдуплимся. Просто, ты слышишь меня? Я не собираюсь тащить тебя в тот самый бар на аркане.
   - Хорошо, Джои, - я сдаюсь. А что мне ещё остаётся? Только надеяться, что он выкинет эту идею из головы.
   - Так, - Джои достаёт монетку. - Орёл, - он прищуривается и сверяется с картой, которая находится перед его мысленным взором. - Орёл - налево - чокнутая бабка. Решка - направо - немой сапожник.
   Монетка, сверкая на осеннем солнце, подлетает кверху и падает на ладонь. Когда он разжимает кулак и подносит ближе ко мне, я вижу профиль королевы, выдавленный на металле монеты. Чтоб тебя! Значит, налево. Чокнутая бабка, дурящая мозги местным олухам. Я в сердцах бью Джои, который едва сдерживает ухмылку, по руке, и монетка летит вниз, теряясь в пожухлой траве. Джои показывает мне кулак и спускается по тропинке, идущей по склону и заворачивающей направо. Я плюю. Что ж, делать нечего. Прохожу чуть левее и нахожу другую тропинку, отнюдь не такую натоптанную, уходящую резко влево. Она еле видна, так редко ею пользуются. Солнце скрывается за тучей, и я начинаю спускаться по склону вниз.
  
  
   Весь склон усыпан мелким щебнем, на котором кое-где виднеются островки увядшей травы, покрытой инеем. Тропинка почти не видна, и я просто спускаюсь по склону, держа курс на останки какой-то древней башни, сразу за которой, судя по всему, и находится ведьмин дом. Проклятый склон выскальзывает из-под ног, будто намыленный, и я живописно рисую себе, что будет, если я полечу вниз. Сверну свою чёртову шею, это как пить дать.
   Наконец, башня оказывается прямо передо мной. Она практически разрушена, в каменной кладке зияют непонятно чем пробитые дыры, а между камнями зеленеет мох. Я подхожу вплотную и провожу по ним рукой, пальцами ощущая шершавую поверхность, и почему-то идущее от неё тепло. Выковыриваю из зазоров мягкие клочья мха - непонятно, зачем, - и они падают на заиндевевшую землю совершенно беззвучно.
   Невидимая тропинка огибает башню слева и теряется в кустарнике. Стоит такая тишина, что, кажется, как только я войду в этот кустарник, застывшие от холода ветки зазвенят, словно сделанные изо льда - еле слышным, хрустальным звоном. Да, эта бабка далеко не дура. Хотя бы потому, что догадалась поселиться подальше от людей.
   Прежде чем войти в кустарник, я дотрагиваюсь до ветвей рукой, и они и вправду отзываются - как будто стучат друг о друга палочки в пакете с китайской едой. Я улыбаюсь про себя. Что я себе напридумывала? Может быть, место так действует? Тогда эта бабка вдвойне не дура, потому что можно представить, как завораживает местных лопухов уже одна дорога к "дому ведьмы". А уж после - дело техники - развести их на щедрую оплату. Наговорив с три короба чуши, которую они хотят услышать: замужество, богатство, дети и прочая дрянь, жизненно важная для деревенских простаков. Ладно, это не моё дело, мне просто надо узнать, что здесь было прошлой ночью, а потом меня ждёт полчаса мелькания редких встречных машин на шоссе до Эдинбурга, выпивка, и, чем чёрт не шутит, может, что-нибудь ещё. Что - об этом я стараюсь не думать. Потом. Как карты лягут, как говорит Джои.
   Маленький, даже на первый взгляд ветхий домик, облезлые от дождя стены, покосившиеся ставни и фундамент, вросший в каменистую почву до середины и просевший на один угол.
   Толкаю дверь - она не заперта - и меня охватывает блаженное тепло. Горит очаг; треск пламени, отблески на стенах и запах угля. На стенах под потолком - связки каких-то сухих растений. У окна стол, на нём - всякие, надо думать, специфические ведьминские принадлежности: карты, хрустальный шар, какие-то корешки и огарок свечи в закапанном воском подсвечнике.
   - Кто там? - раздаётся голос.
   Тряпка, которой завешен дверной проём, ведущий, видимо, в другую часть дома, поднимается, и входит старуха. Лицо такое, как будто она ела последний раз в прошлом году. Конечно, вся в чёрном, на голове платок, из-под которого выбиваются седые волосы.
   - Чёрный цвет не в моде, - иронично говорю я первое, что приходит в голову. В Лондоне так одеваются только недоделанные наркоманы, которые бормочут о Сатане и всадниках Апокалипсиса, но забыли, как выглядит ванна и стиральная машина.
   Она застывает на месте и непонимающе смотрит на меня. Тем лучше.
   - Полиция, - неожиданно рявкаю я. Обычно это действует. Просовываю большие пальцы рук под ремень и так и стою, жду, что скажет она.
   - Вы знаете, кто я, молодая леди? - низким голосом вдруг спрашивает старуха.
   - О, нет, не знаю, - чего-то подобного я и ожидала. - А вы знаете, кто я? - Психологическое давление. Но не со мной и не сейчас, дорогая. - Сержант Райс. Надеюсь, догадались, зачем я здесь? А если нет, для вас же хуже.
   - Люди приходят сюда только за одним, - как ни в чём не бывало, продолжает она этим своим замогильным голосом. - Ищущий да найдёт.
   Точно. Найдёт проблем на свою голову, думаю я. И на свою задницу тоже.
   - Грейс Филч, - неожиданно представляется она. И значительно поднимает палец. - Мисс Грейс Филч, прошу заметить.
   Интересно, о чём мне это должно сказать? О том, что, если я искала мистера Грейс Филч, то ошиблась дверью? Хорошо, примем правила игры.
   - Ладно, мисс Филч, - говорю я. - Если вы не поняли, повторяю ещё раз: сержант Райс, лондонская полиция, - какого именно участка, не уточняю, вряд ли это ей что-либо скажет. - Вы можете мне что-то рассказать о том, что здесь случилось прошедшей ночью?
   - Грейс знает всё, - нараспев говорит она о себе почему-то в третьем лице. - К Грейс приходят люди послушать многие вещи, которые Грейс узнаёт от духов гор. Что было, что будет.
   - Что будет, меня мало волнует, - я начинаю раздражаться. Чёртова старуха. Мне не нужно очередное представление, рассчитанное на деревенских ослов, потому что сейчас меня интересует Эдинбург, виски и...
   Я обрываю сама себя, решительно подхожу к столу и сажусь. Не стоило мне пить. Алкоголь тянет к табуретке, как магнитом, и расплющивает по ней, так, что я даже не знаю, как буду подниматься. Однако старуха воспринимает это на свой лад, резво подскакивает и садится напротив. Не успеваю я глазом моргнуть, как в руках у неё оказывается колода больших прямоугольников, которые она тасует быстрыми движениями профессионального шулера.
   - Это вы, молодая леди, - на стол ложится засаленный прямоугольник, на котором я могу кое-как разглядеть женщину в длинном платье. - А это ваш избранник.
   - У меня нет избранника, - ехидно замечаю я. Жалко, что здесь нет Джои. Он помер бы со смеху. Сначала с серьёзным видом попросил бы поворожить и ему - на предмет какой-нибудь несуществующей невесты, - а потом бы ржал, как ненормальный.
   Несколько быстрых движений, и карты ложатся на стол. Огонёк звезды, башня, как две капли воды похожая на ту, которую я миновала по дороге сюда и какая-то цифра, но значки мастей мне не знакомы.
   - Я всё поняла, - говорю с издёвкой. - Вот то, что мне суждено. Увидеть звезду, потому что до вечера я от вас ничего не добьюсь, эта долбаная башня, которая, вероятно, рухнет на меня, когда я пойду обратно, и что там ещё?
   Спиртное, которое силком влил в меня Джои, настраивает на добродушный лад, впрочем, как и всегда, иначе я бы уже разнесла эту халупу к чёртовой матери. Но я начинаю чувствовать, что всему есть предел.
   - О, нет, молодая леди, - старуха нежно проводит по картам рукой жестом циркового фокусника. - Если бы это было так, то вам были бы суждены... ммм... великие предначертанные перемены, а вашему избраннику - тюрьма. О, нет, не бойтесь, язык карт гораздо более сложен, и на самом деле...
   - Так, - я сильно бью кулаком по столешнице, так, что карты подпрыгивают, а старая карга вздрагивает. - Хватит. Оставь это для сельских олухов и их жён.
   Я злюсь уже не на шутку. Проклятый очаг к тому же растоплен так сильно, что удивительно, как решётка не плавится. От жары и от приторного запаха какой-то сушёной дряни у меня перехватывает дыхание. Создатель всемогущий, да что же может так вонять?!
   Я оглядываюсь. Полки всё с тем же набором корешков, сушёных плодов и прочего, и огромный шкаф тёмного дерева с зеркалом на дверце. Зеркало... Зеркало...
   И зачем я всё ещё сижу в этой парилке в куртке? Мне глубоко наплевать, удастся ли выбить хоть что-нибудь из проклятой старухи, похожей на мощи в этом своём чёрном прикиде. Я хочу только в Эдинбург с его барами и набором развлекаловки на любой вкус и цвет. Снимаю куртку и перекидываю её через спинку стула, и в этот момент сзади раздаётся звук, как будто пискнула мышь, в которую попали сапогом. Я оборачиваюсь.
   Старуха застывает и вцепляется крючковатыми пальцами, похожими на лежащие тут же корешки, в край стола с такой силой, что костяшки белеют. И я вижу, как её пальцы начинают дрожать, а потом она, нелепо перебирая руками, вдруг сползает на пол.
   - Мадам, - мне кажется, что говорит другой человек. - Миледи, я всего лишь полукровка... мерзкая полукровка. Я дурю головы проклятой человечьей мрази, и они дают мне деньги, я всего лишь вру им, зарабатываю на жизнь, миледи. Пожалуйста, миледи, - она вдруг, стоя на коленях, пытается подползти ко мне и поймать мою руку. - Умоляю вас, не надо, я знаю своё место, миледи! Я всего лишь грязная полукровка!
   Что за чёрт?! Она рехнулась? Это первая мысль, которая приходит мне в голову. Да ведь я пальцем её не трогала!
   - Пожалуйста, миледи! - старуху как прорвало. - Умоляю вас, не надо! Не надо Сектор Невмешательства, пожалуйста, миледи, я умоляю вас, простите меня, грязную тварь, накажите меня сами, как вам будет угодно, миледи...
   - Ты рехнулась?! - я отдёргиваю руку, которую она пытается поцеловать. - Ты не поняла? Я из Лондона, из... - и тут же понимаю, что она не слышит ни слова из того, что я говорю, потому что глаза у неё начинают косить от страха.
   Страха перед чем, господи ты боже?! Зараза Джои с его монеткой. И везёт же мне на сумасшедших. Целыми днями - проклятые обдолбанные наркоманы, а потом россказни о привидениях. А теперь эта чокнутая старуха. Замечаю, что она вроде бы и хочет поцеловать мне руку - мне, что за бред, зачем? - и вроде бы не решается притронуться, боясь сделать что-то не так. В итоге она опускается всё ниже, и я понимаю, что сейчас она начнёт целовать мне ноги. Этого ещё не хватало!
   Взгляд мой падает на зеркало, и я вижу там свои бешеные глаза и стоящую на коленях - передо мной - старую швабру. Зеркало... Создатель... Миледи... Наказать... Человечья...
   Какая-то цепочка вроде бы не связанных друг с другом слов, которые на самом деле... И тут меня бросает в холодный пот, словно с ног до головы окатывает ледяной волной. Ледяная стена прибоя...
   - Миледи, пожалуйста, - из её глаз катятся слёзы, - умоляю вас...
   Но я уже не слушаю. Хватаю куртку и, хлопнув дверью, выбегаю вон, в холодный ноябрьский день. Что за чёрт? Что происходит? И почему я стою здесь, а не дала ей, на худой конец, по роже?
   Меня трясёт так, словно я только что схватилась за оголённые провода. Провожу рукой по лицу - на лбу выступил пот, который каплями стекает по вискам. Пытаюсь определить, не заболела ли я, но такого опыта у меня нет, и навскидку я не могу сказать, так ли это. Но, боюсь, начинается лихорадка. В проклятых горах везде одни сквозняки, куда не зайди. И окно в машине вчера было открыто, потому что Джои принялся ворчать, как ему жарко. Вот остолоп! Не хватало ещё заболеть в этой дыре, где и врача-то днём с огнём не сыщешь. Я перевожу дух и дрожащей рукой провожу по карманам в поисках сигарет. Наконец, обнаруживаю пачку в куртке, прикуриваю, и мне сразу становится легче. Всё будет нормально, Райс. Эдинбург, виски - да, я уже, наверное, алкоголик, вот откуда всё это, приходит мысль - и, может быть, что-то ещё... Я сказала, может быть, чёрт побери, всего лишь может быть... Всё, хватит!
   Я оглядываюсь на домик этой... мисс Филч, а потом резко разворачиваюсь и иду по тропинке в гору. Мимо башни, кустов - какой дьявол меня дёрнул подумать, что они звенят? - к нашей машине. Её крыша уже виднеется над кромкой горы, но Джои нет. Проклятье!
   На небе серая пелена осенних дождевых туч, солнца теперь не видно вовсе, а с севера налетают порывы резкого, обжигающего ветра. Я решительно запахиваю куртку поплотнее и сворачиваю на тропинку, по которой час назад ушёл Джои. В конце концов, чашка горячего чая - или грога, что предложат, или попросим сами - может оказаться сейчас как нельзя кстати.
   Халупа сапожника совсем рядом. Она показывается сразу же из-за ближайших деревьев. Тоже серая и облезлая, рядом грядки с какими-то заиндевевшими посадками, которые то ли забыли, то ли не захотели вовремя собрать. Перед входом - небольшая открытая веранда, на которой одиноко стоит самодельное кресло-качалка с брошенным старым клетчатым пледом.
   Я снова хочу потрогать свой лоб, но отдёргиваю руку. Если эта сука Джои увидит меня из окна, то изведёт насмешками. Отвратное место - та задница, куда мы попали. То одно, то другое. Старый долбоёб, наш шеф - я сейчас готова подвесить его за яйца на ближайшем дереве. Потому что эта дыра доконала меня вконец.
   Я распахиваю дверь. Маленькая комната, очага нет, вместо него - закрытая печка, за дверцей которой горит огонь, потому что в домике тепло. Не жарким, удушающим теплом, пропитанным запахами не пойми чего, а приятным теплом обычного человеческого жилья.
   Взгляд мой сразу падает на сапожника, потому что он сидит у окна и методично стучит по ботинку, надетому на какую-то штуковину. Тук-тук - берёт изо рта гвоздик, взгляд на меня - тук-тук. Никогда не видела индейцев, только по телевизору. Да мне, в общем-то, и наплевать. Джои сидит за столом, красный, как помидор. Руки сжаты в кулаки и правым кулаком он чуть-чуть пристукивает по столешнице в такт молоточку сапожника. Вдруг тот поднимает голову, перестав стучать.
   - Чаю? - спрашивает он меня и кивает на закопчённый чайник на плите.
   Джои меняется в лице.
   - Райс, ты гений, - говорит он сквозь зубы. - Мистер Как-Его-Там сказал первое слово.
   Мне уже всё равно. Первое, тридцать первое. Я хочу чаю. Хотя бы чаю. Я хочу в Эдинбург. Я хочу выбраться из этого идиотского болота с его привидениями и массовым психозом. Я хочу увидеть Женщину в Зелёном, и мне наплевать, в какой одежде она будет в моих фантазиях. И я хочу крови в воздухе и запаха боли и страха. Больше всего на свете.
   Подхожу к закопчённому чайнику, снимаю его с плиты и наливаю в щербатую чашку дымящийся кипяток. Заварка и сахар находятся тут же, на самодельной деревянной полке, сделанной из того же дерева, что и кресло-качалка.
   Я чувствую себя так, будто из меня вынули душу, а потом засунули обратно вверх ногами. Или ещё как-нибудь. Или не засунули вовсе. Я проснулась всего несколько часов назад, а, кажется, что с тех пор прошла неделя. Потому что я ощущаю себя скрученной в жгут и выжатой половой тряпкой.
   - Ты потерялась, - говорит вдруг сапожник. - Ты отбилась от своей стаи.
   Горячий чай попадает мне не в то горло, и я закашливаюсь.
   - Откуда отбилась?! - спрашиваю, как только обретаю способность говорить.
   - От своей стаи, - повторяет он. - Всегда плохо, когда теряешься. - Отводит от меня пристальный взгляд раскосых глаз и снова принимается стучать по проклятому ботинку.
   - Клянусь, если он не прекратит, я возьму этот ботинок и засуну ему в глотку, - громко говорит мне Джои. - Или в задницу.
   - Я ничего не видел из того, о чём ты хочешь от меня узнать, - спокойно произносит чёртов индеец. - Я просто работаю. Зарабатываю деньги. И не смотрю по сторонам. А по ночам я сплю.
   - А какого лешего ты молчал всё это время?! - взрывается Джои, ударяя по столу так, что чай выплёскивается из кружки.
   - Ты неправильно спрашивал, - объясняет индеец. - Если я не знаю того, что нужно тебе, то зачем говорить своё имя?
   - Это уж не твоё дело, зачем, - Джои приноравливается треснуть по столу ещё разок, и я предусмотрительно беру чашку в руку. - Твоё дело отвечать.
   - Нет, - говорит тот и качает головой. - Моё дело - чинить ботинки. Твоё дело - правильно задавать вопросы. Такими мы отражаемся в Зеркале Мира. А её дело...
   - Что?! - не дослушав, резко переспрашиваю я. Остатки хмеля мигом выветриваются из головы. Так меня почему-то поражает слово "зеркало". И тут вдруг всё моё существо пронзает ощущение настолько страшной, настолько невероятной беды, что чашка в руке переворачивается, и кипяток плещет на дощатый пол. Я совершенно точно знаю: что-то случилось. Где-то и с кем-то. Ледяная волна невесть откуда взявшегося прибоя накрывает меня - на сей раз с головой. И я понимаю, что должна со всей возможной скоростью бежать, ехать, да хоть лететь на метле в наш проклятый засранный городишко.
   - Пошли, Джои, - он удивлённо смотрит на меня. - Просто пошли. Потом.
   Видимо, в лице у меня есть что-то такое, что он, не споря, поднимается и, не прощаясь, выходит под стук сапожного молоточка. Я ставлю пустую чашку на стол и иду следом.
   - Твой вожак ждёт тебя. Вожак твоей стаи, - слышу я за спиной. - В большом чёрном вигваме.
   Но мне уже не до ребусов. Что-то случилось, и я чувствую это так, как будто мне шепнули на ухо. Что? Пожар? Террористы? Ядерный взрыв?
   Тот же вопрос я слышу от Джои, прямо на пороге сапожникова дома.
   - Да что с тобой, наконец, Райс? - шипит он, сильно дёрнув меня за руку. Я честно говорю, что, и натыкаюсь на его изумлённый взгляд.
   - Джои, - мне не остаётся ничего другого. - Просто вспомни себя и то самое "плохое место".
   Он хмурится, но молчит. И тут же ускоряет шаг. Как переменили нас проклятые горы, что мы верим всей этой чуши? Просто фантастика какая-то! Но думать об этом мне некогда, потому что ледяная волна прибоя накрывает меня снова и снова, и тянет за собой в открытое опасное море, где случилось что-то очень и очень поганое.
   Старый индеец задумчиво смотрит в окно вслед быстро удаляющейся машине. Потом берёт с подоконника очередной гвоздик и снова принимается тихонько постукивать.
   - Моё дело - чинить ботинки. А твоё дело - быть частью Смерти, женщина-волчица. Каждому своё...
  
  Глава 8
  
   Джои гонит машину по раздолбанной сельской дороге. Райс молча смотрит вперёд, сдвинув брови. Джои не понимает, что там было. Очередное "нехорошее место", только теперь не для него, а для Райс? Или что-то ещё? Не слишком ли много "нехороших мест" для задрипанного района по площади меньше штата Техас?
   - Ну, что, куда теперь? - интересуется Джои, когда они въезжают на окраину. - В полицию, в гостиницу, к чёрту на рога? Что там тебе говорит твой внутренний голос?
   - Не знаю, - Райс не до шуток. Она закрывает глаза и, сгибаясь, кладёт голову на колени, будто у неё внезапно схватило живот.
   - Ты в порядке? - вдруг он замечает, что её трясёт.
   - Нет, Джои. Теперь точно не в порядке, - голос глухой, как из колодца. - Но почему, я тоже не знаю.
   Он достаёт сигареты, закуривает и суёт пачку ей под нос. Райс берёт сигарету со второго или с третьего раза и сжимает с такой силой, что та становится плоской и ломается. Тогда он прикуривает для неё сам и суёт дымящуюся сигарету ей в руку. Она глубоко затягивается, а потом говорит:
   - Бей. По морде. Чтоб отлегло, - и он даёт ей пощёчину, а потом ещё и ещё, так, что на щеках у неё остаются красные пятна.
   - Полегчало? - усмехается Джои, глядя, как Райс очумело вертит головой, пытаясь сориентироваться в пространстве. А что она хотела, уж бить, так бить.
   - Если я скажу, что не знаю, ты треснешь меня так, что я лишусь парочки зубов, - говорит она, и Джои с облегчением понимает, что процедура прошла успешно. Он поворачивает в замке ключ, и "Ровер", недовольно урча, трогается с места.
   По обочинам дороги мелькают покосившиеся редкие домишки предместья, такого же крошечного и неказистого, как и сам город. Нужно всего несколько минут, чтобы миновать эти развалюхи и въехать на центральную улицу, где гордо расположились полиция, гостиница и немногочисленные магазины во главе с лавчонкой, работающей круглосуточно и имеющей на этом основании право именоваться супермаркетом. Но уже через минуту езды по предместью Джои понимает, что случилось нечто экстраординарное.
   В окна выглядывают женщины, кое-где они вытащились в крошечные садики и изо всех сил пытаются что-то разглядеть сквозь штакетники. По улице то и дело пробегают вездесущие мальчишки, всё время в одну и ту же сторону, по направлению к центру. Джои, недолго думая, нажимает на газ и нагоняет одного из них.
   - Что? - отрывисто спрашивает он.
   - Ведьму поймали! - возбуждённо орёт мальчишка так, что, кажется, сейчас треснут автомобильные стёкла. - В доме с привидениями!
   Дальше Джои не слушает - он со всей возможной скоростью едет к полицейскому участку. Но остановиться ему приходится гораздо раньше.
   Он издалека видит большую толпу и, даже не слыша - мотор "Ровера" ревёт так, что эта возможность исключается - понимает, что все кричат, скорее всего, даже не слушая друг друга. В толпе одни мужчины, вооружённые кто чем - охотничьими ружьями, дрекольем. Над головами взлетают и опускаются вниз сжатые кулаки - там кого-то много и хорошо бьют. Деревенские неучи! Жертвы массового психоза и слухов, порождённых ими самими.
   Джои подъезжает ближе и видит, кто находится в центре толпы. А, точнее, лежит на земле, закрываясь руками от ударов множества рук и ног. Какая-то баба в платье, цвет которого едва угадывается под слоем пыли и крови - но всё-таки угадывается: зелёный. Длинные с проседью волосы всклокочены и падают на лицо грязными прядями, похожими на сосульки. Лицо разбито вдрызг, и кровь крупными тяжёлыми каплями шлёпается на землю. Знатно её отделали, - думает Джои. Хорошо бы только это и вправду оказался тот человек, ради которого они до сих пор в грёбаной дыре с прекрасным видом на горы. Джои поворачивается к Райс, чтобы сказать... и тут же забывает, что именно он хотел сказать, потому что видит её лицо. Застывшее, словно маска. Но оно сразу же искажается - смесью какой-то боли, наслаждения и понимания. Эта перемена столь внезапна, что он снова оборачивается к толпе, пытаясь выяснить её причину, и в этот момент слышит позади себя громкий звук захлопнутой со всей силы автомобильной дверцы. Он не успевает сообразить, что произошло, как видит, что Райс почти бегом несётся к толпе разъярённых горожан, пытаясь на ходу выдернуть из-под куртки оружие, но это ей почему-то не удаётся, и она на полном ходу врезается в людское месиво. Джои лихорадочно шарит по дверце, внезапно забыв, где находится ручка, а в это время Райс уже там, и толпа начинает смыкаться вокруг неё. Наконец, ручка обнаруживается, и, выскакивая из своей заглохшей развалюхи, Джои слышит, как Райс орёт:
   - Всем стоять, мразь полукровая, убью!
   Женщина на земле заходится диким хохотом, как ненормальная. Вдруг она хватает Райс за руку и резко дёргает к себе. Приклад чьего-то ружья ударяет её под рёбра - беззвучно, как в кучу тряпок, - и она вскрикивает и замолкает, подтягивая колени к животу и сжавшись в комок. В тот же миг кулак Райс описывает в воздухе дугу, и Джои на бегу видит, как владелец ружья отлетает в сторону, с руганью хватаясь за разбитую морду. Да, с Райс шутки плохи, - думает Джои, но не стоило этого делать, ох, как не стоило! Только не сейчас, Райс, уж тебе ли не знать?!
   Уже приблизившись почти вплотную к толпе, он на автомате фиксирует несколько ударов, и целью теперь становится Райс. После какого-то из них она падает, и скрывается за лесом мелькающих ног, для которых целей уже две. "Чёрт тебя возьми, Райс! - успевает подумать он. - Ну, на кой хрен тебе сдалась какая-то неизвестная бродяжка?"
   И в этот миг он понимает, на кой хрен. "И тут отличилась", - додумывает Джои с некоторым сарказмом, уже слыша вдали вой полицейских сирен. И тогда он вынимает пистолет и выпускает в воздух всю обойму...
  
  
   Сильно врезал, сволочь полукровая. Я сижу в машине, дверца открыта. Захожусь кашлем и никак не могу остановиться. Будь проклят тот день, когда шефу пришла в тупую башку мысль отправить нас именно сюда. И будь проклят тот поганый бар, где я увидела её. Да, Райс, ты отличилась, нечего сказать! Даже тут. Запасть на маньяка с опасной бритвой - это надо уметь. Всё смешалось в один клубок: её глаза, глядящие из под распухших багровых век - такие же сумасшедшие, голодные, знакомые, - звон в голове и промёрзшая земля обочины просёлочной дороги, царапающая мою щёку, как тёрка. Лица - насупленное Шерифа, и яростное Джои, проталкивающихся сквозь толпу очумелых скотов, вооружённых, чем попало, чьи-то руки - наверное, Джои, - поднимающие меня и ведущие прочь, и голоса, слившиеся в голове в один сплошной гул, который не прошёл до сих пор.
   - Это она? - спрашивает кто-то сзади. Джои.
   - Да, - просто отвечаю я. Голос хриплый, как будто выкурила пару пачек сигарет за один присест. - Всё нормально, не бери в голову.
   - Что нормально? - удивляется он. - Что тут может быть нормального? Ты выглядишь так, словно тебя переехал грузовик.
   - Я буду делать свою работу, Джои, - гляжу в зеркало заднего вида - да, видок у меня тот ещё: лицо перемазано кровью, до скулы не дотронуться, одежду, да и меня тоже, будто пытались пропустить через машинку для уничтожения бумаг, да не вышло... Я усмехаюсь. Пройдёт и это. Пройдёт и вся та чушь, которая поселилась в голове и не хочет никуда исчезать.
   - Я просто буду делать свою работу, - медленно говорю я. - Как обычно. Ты понимаешь?
   - А я могу ещё разок надавать тебе по морде, - шутит он, и мы оба смеёмся, но отчего-то совсем не весело...
  
  
   Она ощупывает своё лицо и совершенно равнодушно думает, что, когда всё заживёт - если успеет зажить - она может быть совсем не похожа на себя прежнюю. Хотя какая кому разница? У неё нет имени сейчас, не будет и потом. Она встаёт и обходит по периметру маленькую камеру с дверью, как в сейфе, и почему-то без окон. Ведь здесь должно быть окно - небольшое, забранное металлической решёткой - но его нет. Она продолжает обход, касаясь пальцами стены. Раз-два-три-четыре-пять-мы-идём-искать... Она любит всякое такое. Забавные игры. Эники-беники-ели-вареники. Любимая игра. Самая забавная и удивительная. И с костром была бы забавная игра. Ведь тупые скоты волокли её на костёр. Полукровая мразь. Она оживляется и смеётся, а потом плачет, а потом снова смеётся. Женщина со шрамом сказала те же слова. Полукровая мразь. Мразь - это понятно. А полукровая - как это? Грязные ниггеры? Деревенские скоты, тупые, как тролль? Она полагает, что всё вместе. Ничтожные людишки, сильные только тем, что их много. А если человечек один, с ним приятно поиграть в её любимую игру. И ничего больше. Она идёт дальше, ведя пальцем по стене. Зачем? Куда? Она не знает. Как не знает и того, что вообще привело её в этот городок, где жизнь течёт тихо, как будто её вообще нет. День да ночь - сутки прочь. И что привело её однажды к огромному серому замку на вершине горы - она бы хотела жить в таком, недаром видела его во сне. Жаль, что она не могла войти туда и посмотреть, есть ли там всё то, что ей снилось. Лестница в подвал, факелы и много-много тупых деревенщин за железными решётками; и с ними можно играть в разные игры - как с тряпичными куклами. И, конечно, в её любимую. Может быть, она поиграла бы в такую игру с женщиной со шрамом. И не важно, кто из них выиграл бы. Или проиграл. Они бы просто сыграли в игру. Она горестно вздыхает, понимая, что игры кончились. По крайней мере, на какое-то время. Впереди будут только таблетки горстями и желтоватая жидкость в больших шприцах, которую вкалывают, когда ты меньше всего этого ожидаешь. И угадать этот момент практически нельзя. Это тоже игра, но такая игра ей не нравится. А нравится ей... Она улыбается. Та игра, которая будет совсем скоро, наверное, тоже хороша. Она уверена, женщина со шрамом умеет играть. Умеет делать больно. И она совсем скоро сделает больно ей. И тогда она скажет слово "ещё". В двери, похожей на сейф, клацает ключ. Она готова. Пойти и поиграть в игру.
  
  
   Потрошитель и баба с разбитой мордой - одно и то же лицо, теперь в этом нет сомнений. Совпадают отпечатки пальцев, при ней обнаружено орудие убийства со следами человеческой крови и так далее. Джои одновременно и рад и не рад. Рад тому, что со дня на день весь этот бред закончится, и снова начнётся суета большого города, обычная и понятная, без всякой мистики, "нехороших мест", раздолбанного "Ровера" и надоевших до чёртиков гор. Но, когда он смотрит на Райс, радоваться не хочется. В её глазах он видит что-то сродни обречённости. Это скорее понимание чего-то, о чём она молчит, плотно сжав губы. Джои прилагает весь свой талант не столько дипломата, сколько шантажиста, чтобы допрос поручили им. Наконец, взмыленный Шериф, багровый, как свёкла, отрывисто рявкает слова согласия и пулей вылетает вон, так хлопнув дверью, что она по инерции открывается снова, да так и остаётся.
   Райс сидит в кабинете на первом этаже и молча курит, глядя в окно.
   - Костёр, - она указывает ему на криво вкопанный посреди площади столб и разбросанный вокруг хворост. - Они хотели сжечь её на костре. Я не знаю, смеяться мне или плакать.
   - Постой, - удивляется Джои, - я смотрел "Дракулу". Разве не осиновый кол?
   - Подумали и решили, что так будет надёжней, - объясняет Райс. - Осиновый кол плюс костёр - и вот тогда-то уж подействовало бы точно.
   - А что сделаешь ты? - интересуется он.
   - Сделаю когда и с кем? - недоумевает она.
   - Сейчас, - отвечает Джои.
   - Мы?! - ну, наконец-то догадалась. Джои кивает.
   - Ты хочешь, чтобы я сказала, что накинусь на неё и сотворю какую-нибудь непристойность?
   - Да, а я посмотрю, - шутит он.
   - Просто работа, - медленно отвечает Райс. - И никаких сантиментов. Ты ведь ещё не забыл нашу игру?
   - Скорее ад замёрзнет, - ухмыляется он и выходит в коридор, вертя на пальце сейфовый ключ от подвальной двери.
   Шериф боится. Все боятся. Дверь в помещение, переделанное под камеру, такая толстая, что выдержит, наверное, прямое попадание бомбы. Джои долго ковыряется в замке, и дверь, наконец, открывается.
   - На выход, сука, - спокойно говорит он и, думая, что она не горит особым желанием куда-то идти, хочет было подбодрить её хорошим тычком в бок, как вдруг она сама встаёт и выходит в коридор. На секунду останавливается и поднимает руку - Джои кажется, что она хочет коснуться его лица. Он отшатывается и отвешивает ей хорошего пинка. Она оборачивается и усмехается - Джои приходит в голову, что даже как-то надменно. Ну, голубушка, погоди, сейчас узнаешь, почём фунт лиха, - думает он. И, сведя этой ненормальной руки за спиной, ведёт в кабинет.
  
  
   Для начала мы просто тупо избиваем её - я и Джои, только мы вдвоём, как раньше. Отличная игра "Злой полицейский - ещё один злой полицейский - да, однако, сегодня явно не твой день: целых два злых полицейских". Не задавая никаких вопросов. А она порой хохочет, как безумная. Ловлю её взгляд... Какие... Чёрт меня дери, какие знакомые глаза... Просто её, ЕЁ и ничьи больше.
   - Она тронутая, - говорит Джои, тряся отбитой рукой. - Вот зараза! Запрос надо писать на освидетельствование. Психиатрическое.
   Надо, никто не спорит. Он сваливает это дело на меня и быстро уходит, пока я не сообразила, какой геморрой достался моей заднице. Проклятое бумагомарание! Но на самом деле я подозреваю, что Джои специально оставил меня наедине с этой бабой. И, чёрт меня подери, если он не прав. Мне же лучше, если я справлюсь со всей той бредятиной, которая творится в моей пустой голове.
   Я подхожу к столу и начинаю печатать форму запроса. Эта баба в когда-то зелёном платье, покрытом грязью и бурыми пятнами, молча валяется на полу и только сплёвывает кровь. Внезапно она снова начинает хохотать, сначала тихо, а потом всё громче и громче. А затем медленно поднимается.
   - Лежать, сука, убью, - сквозь зубы говорю я.
   Она, кажется, не слышит. Доволакивается-таки до стола и облокачивается на него. От её пальцев остаются красные полосы.
   - Больно было? - ещё желание осталось что-то спрашивать? Поднимаю глаза и вижу, что она смотрит на наколотого волка.
   - Нет, - цежу я.
   - А другую? - говорит она.
   - Заткнись, Легран, - отвечаю автоматически, не думая. Мозги заняты совершенно другим: экспертиза, конвоирование в Лондон, донельзя надоевший шеф и кабинет со знакомым столом, на котором мы имеем обыкновение срывать злость - ну, не на самом шефе же. Как пишется слово "неадекватный"? ...Легран? ...Легран???
   Я в отупении смотрю на неё и вижу, как она стягивает платье с левого плеча, а под ним выколот на коже точно такой же, как у меня, рисунок. Только нет, не выколот. Выжжен.
   - Близзард, - тихо говорит она.
   - Другую - очень больно, Легран. Но показывать это нельзя, - медленно произношу я, не веря. И - веря.
  
  
   Джои выходит из здания участка и шарит по карманам в поисках сигарет. Наконец находит, прикуривает и устало прислоняется к облезлой стене. Пусть Райс побудет там с этой психованной дурой. Ему абсолютно всё равно, что она с ней сделает. Покалечит - так покалечит, убьёт - ну, что ж, кому-то не повезло. Попытка, чёрт возьми, к бегству, да, Шериф, извиняюсь, комиссар Робертс, а вы как думали, ведь эти серийные убийцы на всё способны, мы в Лондоне всякого навидались, вам и в страшном сне не приснится, так что извините за беспорядок.
   "Поступай, как знаешь, Райс, - твердит он про себя. - Хотела её - получай, чуть ли не завёрнутую в золотую фольгу, как рождественский подарок - и делай, что угодно. Искалечь, убей, только прекрати насиловать свои мозги, только становись прежней".
   Еле отлепившись от стены, он хочет направиться к бару, чтобы чуток скоротать время; чем бы там Райс не занималась, мешать ей он точно не будет. И в этот момент его настигает хорошо знакомое чувство - сверлящий взгляд в спину. Враждебный, неприязненный. Джои оборачивается. Конечно, кто-то из местных, наверное. Коренастый мужик в потёртом кожаном пальто. И уже за один этот взгляд Джои хочется подойти и дать ему по роже. Стоп-стоп-стоп. Если оставаться тут и дальше, мужик попадёт в больницу. Нет, не стоит, скоро они уедут, весь этот бред останется в прошлом, а сейчас надо просто успокоиться и выпить чего-нибудь покрепче. Ведь всё же закончилось, нет?
   Он отворачивается и уже ищет глазами вход в гостиницу, чтобы пойти и почтить своим присутствием вожделенное место, как чувство чужого присутствия пропадает, как будто по волшебству. Джои снова оборачивается. Облезлая стена, выщербленный асфальт, который и на асфальт-то не похож, мигает невдалеке неоновая вывеска над витриной супермаркета - совсем маленькая, дешёвая, хозяин не успел ещё выключить свет на ночь, когда её всё равно никто не увидит, только перевод электричества и денег, которых и так немного. Редкие прохожие, но настолько далеко, что и силуэты-то различаются с трудом. И никого. Ни машин, ни людей, ни мужика в кожаном пальто. Что за чёрт! Джои делает шаг чуть правее, чтобы обзор был полным, но мужика нет. Как сквозь землю провалился, - думает Джои. Чтоб тебя! Он не хочет забивать себе голову всякой ерундой, сейчас он хочет только одного: барабанить пальцами по краю бокала с первой порцией виски, некоторое время разглядывать жидкость, а потом выпить её одним большим глотком. Слишком трудный был день. Но он почему-то решительно разворачивается обратно и закуривает новую сигарету, с видом скучающей шпаны подпирая облезлую стену.
  
  
   Я сижу и не понимаю, где нахожусь. Вот стол, где-то тут была пачка сигарет. Нашариваю её и секунду спустя забываю, зачем она мне понадобилась. Просто тупо сижу и смотрю на свою руку - как дебил. Ладонь, запястье, предплечье...
   - Близзард, - повторяет она.
   - Подожди, Легран, - прикрываю глаза рукой, как от яркого света. Создатель всемогущий, как от яркого света - и от всего, что волной хлынуло в мою голову и уже плещет через край. Я сижу так целую вечность, и за эту вечность перед моими глазами проносятся вереницы картинок, образов, звуков, чувств. Так вот кто я. Чёрт дери и меня, и Создателя, вместе взятых. Вот что всё это значит. Вот что значат отчёты психологов и убежавшая официантка Долорес О`Греди. Оказывается, в пепельнице уже дымится сигарета, я беру её и провожу тлеющим концом по коричнево-чёрной наколке. Так вот как это было... только в десять, в двадцать раз больнее, так, что перед глазами висела тёмная пелена - ярости и боли, вплавляющей в руку символ моей сущности. "Умеешь и хочешь только... что, Ядвига?" - "Убивать, Милорд..."
   А потом мы целую вечность смотрим друг на друга. Нас разделяет только проклятый стол с лежащим на нём запросом на психиатрическое освидетельствование. Просто листок бумаги. Вот стол, вот голая лампочка под потолком, вот я, Ядвига Близзард, а вот листок бумаги. Беру его и медленно тяну в разные стороны - он рвётся со звуком... просто хоть с каким-то звуком, и это так странно в тишине кабинета, гораздо больше здесь подошел бы взрыв или крик, а тут просто рвётся бумага. Обрывки падают на стол, который непонятно зачем здесь стоит. Между мной и женщиной в окровавленном зелёном платье. Цвет угадывается с трудом, просто это я знаю, что оно было зелёное. Да и не могло быть никаким другим, наверное. "А у меня было зелёноё. Подходит к цвету волос. Поэтому". И я понимаю, что везде тишина, во всём мире, во всей вселенной, только рвётся эта проклятая бумага.
   Изогнутые тонкие губы. Она слизывает с них кровь. Я подношу свою руку и вытираю измазанную щёку. А она ловит мои пальцы и переплетает со своими. И тогда я не выдерживаю, - резко притягиваю к себе - она охает от боли, - и зарываюсь лицом в волосы за её ухом, пахнущие пылью грёбаной просёлочной дороги, и кровью - её кровью. Мне не надо изучать её тело, я знаю его, как своё, всё, от милой пульсирующей ямочки у основания шеи и до кончиков пальцев. Я стою так вечность, вдыхая забытый аромат её волос, и всем телом ощущая ритм дыхания и биение сердца. Синяя жилка на шее, эта ямочка и ключица, под которой синеют полузатёртые руны, такие же, как у меня. Мы носили закрытые платья, чтоб их не было видно, и тайком передавали друг другу рецепт какого-то ужасно жгучего снадобья, которое ни черта не действовало - там, в другой жизни.
   - Догадываюсь, тут у нас чёртова утгардская убийца? - говорю невпопад, ни к селу, ни к городу, проводя пальцем по рунам.
   - Сдаётся мне, правильно догадываешься, - она усмехается разбитыми губами. - Ты ведь здесь по мою душу?
   Я на миг замираю, удивляясь нелепости выражения, а потом вспоминаю Джои, вечер Хеллоуина и белого кролика. Просто белый кролик. Просто "по мою душу". Которой давно уже нет. Но - вот странно - мне это как-то до фонаря. Абсолютно. И ей тоже. Она начинает хохотать, сначала с каким-то всхлипом, а потом всё громче и громче, как прежняя Легран, в моей комнате в Близзард-Холле, откинувшись на спинку дивана и пальцем вытирая выступившие слёзы. И тогда я целую её.
   Радиоактивный пепел недалёкого атомного взрыва.
   Распылённая в воздухе протоплазма.
   Ревущий огненный шторм и всадники Апокалипсиса.
   Не я, не она. Мы.
   Потому что мы - одно. Я понимаю это так чётко, как будто мысль просто взяли и положили мне в голову. А, может, просто вытащили из тёмного чулана на задворках подсознания, куда я запихивала всё, что ни попадя. Часть той силы хаоса и разрушения, что находится на самой тёмной стороне полуночи.
   - Ещё, - говорит она. - Я так давно мечтала это сказать. Вот это самое слово - "ещё".
   - Я всё помню, Легран, - стучу себя пальцем по виску. Словно выколотить хочу из головы то, что на меня свалилось. Но - мне и в зеркало глядеть не надо, чтобы увидеть, - я помимо воли улыбаюсь, как будто обкурилась травы. Всё на своих местах. И она. И я тоже. - Каждую каплю крови. Каждый крик. И каждый день, разделённый с тобой, - сейчас она засмеётся. Но она вместо этого говорит серьёзно:
   - Я тоже. Надо же. Играю в эти игры всю жизнь, только подумай.
   - А ты, оказывается, вампир. Или ведьма. Их не поймёшь. Тупая мразь, - провожу пальцем по её виску, плечу, руке. Веря и не веря.
   - Хорошо отделала меня. Вместе со своим человечьим ублюдком, - она снова вытирает кровь с губ. И тогда улыбается. - Как в Секторе.
   - Я делаю свою работу, - опять начинаю хохотать, словно ненормальная. - Просто делаю свою работу, ты только представь.
   Свою чёртову работу. Ну, надо же! Делаю свою чёртову работу.
   И в этот момент снизу, с улицы, раздаётся несколько выстрелов - из "Беретты" наркоагента Джои Купера. Человечьей мрази - и моего друга...
  
  Часть пятая. "Долгая дорога домой"
  
  Глава 9
  
   Он постоянно таскает эту "Беретту" с собой. Незарегистрированную, конечно. Всегда будет какой-нибудь крайний случай в виде полоумного обторченного психа, вообразившего себя терминатором. А то и целой кучи психов. Джои устаёт подпирать стену и намеревается пойти всё-таки в гостиничный бар и поддать как следует, пока Райс не закончит и не придёт составить ему компанию, как вдруг замечает, что обстановка вокруг внезапно изменилась. Как будто поменяли картинку. Только что вокруг не было ни души - ни единого деревенского остолопа - и вдруг целая туча. Как будто был один кадр, стал другой - а переходный вставить забыли. Или не захотели.
   Кто-то толчётся около супермаркета, кто-то на площади, непонятно что делая с хворостом для костра, - Джои вроде бы даже кажется, что хвороста стало больше, и сложен он в правильную кучу, - ну, а кто-то, как с удивлением выясняет он, совсем близко, и это почему-то начинает нравиться ему всё меньше и меньше. Он задницей чует какую-то скрытую угрозу, вот только не может понять, откуда она исходит.
   От толпы отделяются несколько человек, впереди идёт Шериф, а сбоку и чуть сзади от него - тот самый плотный мужик в поношенном кожаном пальто. Джои прямо-таки пронзает чувство, как будто он стоит под прицелом снайпера - такой взгляд у мужика в чёрной коже. Джои еле-еле подавляет желание оглядеть себя в поисках красной точки от лазерного луча оптического прицела - настолько ему не по себе. Конечно, учитывая то, чем они занимаются, врагов у них с Райс - вагон и маленькая тележка, но всё же. Кому он мог так насолить, что за ним гнались аж до этого задрипанного городишки? И вдруг всё кончается.
   И ветер с гор такой ласковый, а вовсе не холодный. Как лепесток цветка и жёлтый, потому что на дворе, верно, полдень. С чего это он взял, что веет холодом? И с каких гор? В штате Техас нет гор, по крайней мере, рядом с фермой его матери. Она сидит на крыльце в кресле-качалке, такой же, как у того чокнутого индейца; мать качается, и кресло поскрипывает - скрип-скрип - потом тишина - и опять - скрип-скрип...
   - Ведьм всегда надо сжигать на костре, ведь они продали душу дьяволу, - говорит мать. - Ты сделаешь всё правильно, правда? Ты приведёшь сюда обеих. Твоя Райс тоже ведьма, ты же видел у неё на руке знак? - Джои кивает, как во сне. - Вот видишь! Ты заметил сам. Ты сам всё прекрасно знаешь. Приведи этих блудниц, - и всё будет хорошо, я обещаю.
   Мать улыбается. Скрип-скрип - кресло качается, ветер шевелит седые волосы, как в тот день, когда она уже лежала в гробу, а Джои стоял рядом и думал о совсем других вещах: что по поводу дома звонил агент, и что ветер, дующий из пустыни, почему-то всегда пахнет кактусами и пылью. Или это только так кажется? Какой запах может быть у кактусов?
   - Просто приведи их, - говорит мать, - и всё будет хорошо. - Правда? - Всё будет так, как ты хочешь, - подтверждает она, - да, он и сам знает, что иначе просто и быть не может. - Ты ведь понимаешь, сынок: надо убить ведьм, им давно приготовлено местечко в преисподней. Ты ведь всё понимаешь, да?
   Как во сне, Джои подходит к дверям и берётся за ручку. Холодный металл обжигает, как будто он раскалён докрасна. Убить кого? Райс? И всё будет хорошо, лучше просто не бывает. Раскалённая докрасна дверная ручка - как пуля, попавшая в цель. Скрип-скрип - скрипит кресло - может быть, сапожника, и оно пустое, только с потёртым старым пледом. Потому что мать давным-давно, больше пятнадцати лет, мертва, и лежит в земле, там, за океаном, где дует ветер из пустыни. А в доме живут совершенно чужие люди, которые не будут держать на крыльце старенькое кресло-качалку...
   Тогда ЧТО будет хорошо? Убить Райс и ещё кого-то, и случится что? Оживёт мать? Он вернётся в прошлое? Дом вновь станет его, и он поставит на крыльце это непонятно откуда взявшееся кресло? Чёртово дерьмо! Проклятое сучье дерьмо, что с ним происходит?! Что вообще происходит в этих горах, что его собственные, Джои Купера, мозги выкидывают подобные фортели?
   Словно бы сон кончается. Джои обнаруживает себя стоящим перед дверью участка и прилепившимся к проклятой дверной ручке, как будто он уже поддал, и эта ручка - единственная опора, чтобы позорно не съехать вниз, на землю, и не завалиться спать прямо тут, не дойдя даже до гостиницы.
   Джои оборачивается. Ах, да: словно луч лазерного прицела - и глаза мужчины в чёрной коже, прищуренные, беспощадные.
   И тут он видит другие глаза - Шерифа, этого деревенского олуха, вообразившего себя крутым парнем. И видит, что тот идёт на него, как заводной робот, который был у Джои в детстве: он тоже пошёл бы точно так же, если бы вдруг ожил. Ничего не видя перед собой, наступая на банку с надписью "Спрайт" и сминая её в лепёшку - хотя можно было бы с лёгкостью отбросить её в сторону или поставить ногу на дюйм правее. Именно эта банка из-под "Спрайта" приковывает его внимание - вот чудно - как будто она золотая, или сейчас взорвётся, как растяжка. Но нет, она не взрывается, а просто остаётся лежать, сплющенная в жестяной блин, а Шериф продолжает идти, и Джои видит, что рука его, как в замедленной съёмке, поднимается и тянется к кобуре. И в то же мгновение он видит ещё каких-то людей, заходящих правее и левее, и берущих его в полукольцо. А он всё продолжает стоять, как дурак, и держаться за проклятущую ручку, уже нагревшуюся от его пальцев.
   Рука Шерифа добирается до кобуры - воронёный металл матово блестит в неярком свете фонаря над соседним зданием аптеки.
   И глаза. Пустые и похожие на стекло от пивной бутылки.
   И тогда Джои стреляет...
  
  
   Дальше всё происходит, как во сне. Он даже не понимает, как сзади него оказывается Райс. Впрочем, что тут непонятного, ведь изначально он хотел открыть эту долбанную дверь именно затем, чтобы пойти и что-то сделать с ней. Дать в челюсть и приволочь в центр этой ревущей толпы людей с глазами, как бутылочное стекло, а, может быть, просто убить... Он слышит выстрел, но это не "Беретта", а обычное табельное оружие. Несколько выстрелов. Вся обойма. Райс.
   - Ну же, ключи! - орёт она ему, и правда, ведь "Ровер" - вот он, совсем рядом, стоит под окнами полицейского участка, где же ему стоять ещё?!
   Джои сбрасывает с себя остатки проклятого отупения, и даже умудряется с первого раза попасть ключом в замок зажигания. Колёса взвизгивают, и машина, как таран, проходит сквозь толпу. Джои даже не смотрит, задел он кого-то или нет - потерявши голову, по волосам не плачут, - и "Ровер" уже мчится по предместью и вскоре выскакивает на трассу по направлению к Эдинбургу.
   Темнеет, и фары редких встречных машин мелькают, на секунду ослепляя. Джои смотрит в зеркало заднего вида, чтобы узнать, кто едет за ними - и встречается с блестящими, насмешливыми глазами. Кровоподтёк на скуле и засохшая кровь в слипшихся волосах. Чёртова баба в зелёном. Потрошительница.
   Джои тормозит так резко, что, будь за ними какая-нибудь машина, их расплющило бы в лепёшку, как ту жестянку под ботинком Шерифа. "Ровер" заносит, и он останавливается почти поперёк полосы.
   - Чёрт тебя дери, Джои! - Райс подхватывает упавшую на колени сигарету - она, оказывается, курила, короткими, резкими затяжками, - но это он замечает только теперь.
   - Что, дьявол побери, происходит? - это первые слова, которые он говорит за последние... да, несколько часов - а кажется, что несколько суток, так растянулось время. - Я тебе врезал сильнее, чем надо? Ты рехнулась? И я заодно с тобой?
   - Мы стоим поперёк дороги, - Райс затягивается последний раз, и окурок прочерчивает дугу от окна до тёмного асфальта.
   - Кто она? - Джои игнорирует её слова - какая, в самом деле, разница, как они стоят? Ему уже не кажется, что он спит, зато начинает казаться, что кто-то здесь точно ненормальный, и этот кто-то - не он. - Она тебе ещё нужна?
   - Он тебе ещё нужен, Близзард? - одновременно с ним произносит женщина на заднем сиденье.
   Джои чувствует, будто схлопотал чем-то по голове. Большим и тяжёлым. Ах ты, зараза! Он начинает медленно разворачиваться, чтобы достать до проклятой бабы, как Райс говорит:
   - Тихо. Спокойно. Все замолчали. Пожалуйста.
   Шуршание шин, быстрый проблеск света, лица - серьёзное Райс, она садится боком, чтобы видеть обоих, и насмешливо-надменное этой, с разбитой рожей - Джои видит их чётко какое-то мгновение, а потом шум мотора стихает вдали, и салон снова погружается в вязкую темноту ноябрьских сумерек.
  
  
   Я поворачиваюсь назад. Под пальцами - мягкий валик спинки сиденья. Нет, не дотянуться. Но она догадывается и подаётся вперёд, с трудом, морщась от боли. Запускаю пальцы в её волосы, всё такие же пыльные и кое-где слипшиеся от засохшей крови - кажется, я всю жизнь мечтала сделать именно это.
   - Прошу тебя, сделай мне одолжение. Просто заткнись. Один раз в жизни просто возьми и заткнись, Легран. Для меня, - и дальше ей в самое ухо. - Я с тобой, Легран. Теперь всё будет хорошо.
   Она касается моей щеки. Прикосновение нежное, как крылья мотылька. То есть, это мне, наверное, так кажется. Красиво кажется, чёрт возьми!
   - Он человек, - говорит она.
   Человек тире чёртов ублюдок. Конечно, знаю. Но знаю и ещё кое-что. Любой другой, только не Джои Купер.
   Мне самой странно это и смешно. И я начинаю хохотать, как проклятая ненормальная дура, обкурившаяся травки в заблёванном сортире ночного клуба. Джои и смотрит на меня, как на ненормальную. И порывается что-то сказать.
   - И ты заткнись, Джои, - говорю резко. - Давайте просто все заткнёмся. И поймём, наконец, что произошло.
   И в этот момент до меня доходит, что же грызло меня, не переставая, всё это время, даже ещё раньше, гораздо раньше того момента, когда вернулась память. Лицо в толпе. Мужик в потёртом кожаном пальто. Это был... Создатель всемогущий!
   - Дориш, - говорю вслух. И касаюсь рукой старых шрамов на левом виске. А потом, как во сне, смотрю на пальцы, словно ожидая увидеть свежую кровь.
   Слово Дориш означает враг; неизменный, вечный противник. Дориш-Дориш-Дориш. Дориш - это твоя собственная кровь на полу и стенах. Дориш - это твой крик под сто двадцать пятым по счёту болевым ударом, когда ты уже не в силах контролировать себя, и орёшь, захлёбываясь собственной желчью. Дориш - это прищуренные серые глаза, холодные, как небо Межзеркалья. Такой же, как мы, человек без души - он что, теперь будет преследовать нас вечно?
   - Засранец, - Лена сплёвывает прямо на пол. - Теперь до меня доходит.
   - Столько времени прошло. Мы не знаем ничего, кроме того, что... - я на миг прикрываю глаза, потому что сердце у меня замирает. Я понимаю, что - да: люблю, люблю, люблю, - ... что с хозяином всё в порядке.
   Я знаю это точно, как будто бы он сам сказал мне об этом. Только внутренний компас будто бы заржавел, и я не могу понять - где хозяин? Но он ждёт меня, это точно, ведь серебряная нить связи между нами неразрывна.
   - Что за... - начинает было Джои, но я прерываю его и так коротко, как только могу, рассказываю весь расклад - кто, что, когда, где и так далее. Он слушает молча, но я ни за что не поверю, что в глубине души он не надеется, что всё это какой-то прикол.
   - Надо машину сменить, - под конец говорю я и, нашаривая пальцами ручку, открываю расхлябанную дверцу и выхожу на тёмное шоссе. Джои вылезает из "Ровера" почти одновременно со мной. Лена хочет сделать то же самое, но я останавливаю её, кивком указывая на Джои, потому что подозреваю, что просто необходимо поговорить с ним наедине - только я и он. Как раньше. И она послушно садится на место.
   Вдалеке появляются огоньки фар, и вскоре возле нас останавливается раздолбанный фермерский грузовичок. Складывается впечатление, что на всю эту чёртову Шотландию нет ни одной машины, которая не была бы облезлой и раздолбанной.
   Я бесцеремонно выволакиваю ошалевшего от неожиданности водилу и, нацелив на него ствол, пинками понуждаю идти к лесу, который начинается всего в нескольких ярдах от обочины.
  
  
   Джои идёт как во сне, видя перед собой спину Райс, которая с помощью пинков увесистыми ботинками заставляет водителя шевелиться быстрее. Что она сделает дальше? Пристегнёт его наручниками к дереву или к чему-нибудь ещё? Нет, что за дерьмо? Треснет рукоятью ствола, чтобы он отключился? Или скажет сделать что-то ему, Джои?
   А дальше ничего не происходит. Просто она совершенно равнодушно приставляет ствол к виску того парня - коротко взблёскивает воронёная сталь - и спускает курок. Вот так, не раздумывая ни секунды. Этот блеск стали - и тут же выстрел.
   Вероятно, громкий. Никакого глушителя нет, но, наверное, и нет ни единого живого человека, кроме них, на несколько миль вокруг.
   - Так просто, - он не спрашивает, а констатирует факт. Тоже как во сне.
   Тело неподвижной тёмной грудой лежит на заиндевелой лесной траве - уже мёртвой, пожухлой. Райс вынимает из кармана что-то маленькое - пачку сигарет - и прикуривает. Огонёк зажигалки на секунду выхватывает из мрака её лицо и пальцы - большой и указательный - она всегда так держит сигарету. И теперь Джои, наверное, знает, почему.
   - Ты не до конца понял, Джои, - говорит она. - Я делаю это, - она показывает на тело, - больше пятнадцати лет. Только обычно делаю гораздо медленней и изощрённей. Так вкуснее.
   Вкуснее. Странное слово здесь. И самое странное в том, что подходящее. Перед мысленным взором Джои словно встаёт картинка из её рассказов - подвалы, сырой камень стен, факелы, женщина-зечка - "лицом к стене, тварь", волосы, полные вшей, рубцы от наручников на запястьях и от чего-то ещё - на левом виске. И другие подвалы, и много чего-то, что когда-то было людьми, а теперь плавает в тёмных лужах с тошнотворным запахом металла. И женщина со шрамом на виске, женщина, у которой на плече - не просто татуировка...
   - Когда-то хозяин сразу позволил мне принести Клятву верности. Через пять минут после того, как увидел и поковырялся в моей чёртовой башке. Не задав ни единого вопроса. Сначала я думала, что всего лишь могу спокойно делать это, но так продолжалось недолго. А потом я поняла, что мне это просто нравится.
   Райс щелчком отбрасывает докуренную почти до фильтра сигарету. Огненная точка прочерчивает яркую дугу и с шипением гаснет в траве.
   - Ты можешь уйти прямо сейчас, - продолжает она. - В моём мире, для таких, как я, ты меньше, чем никто. Хуже необученного подменыша. Человечья мразь.
   - И для тебя? - первые слова, что он произносит за всё это время. Кажется, и выстрел, и развёрнутый боком "Ровер", и пустой грузовичок на встречной полосе находятся за тысячи миль и лет отсюда, где-то в другой вселенной.
   - Нет, - твёрдо говорит Райс. - Для меня нет.
   - Тогда в чём проблема? - спрашивает Джои.
   - И я, и Легран были когда-то приговорены к пожизненной ссылке в Межзеркалье. Многочисленные убийства и поддержка оппозиции.
   - Я всегда говорил, что ты монстр, - он пытается шутить.
   - И ещё меня ждёт... наверное, ждёт нехилое наказание за нарушение Закона о Закрытости. А тебя - забвение. А, может быть, и нет, - вдруг она начинает хохотать. - Ведь ты и вправду человек, чёрт подери! Чёртов проклятый человек! - она еле выговаривает всё это, давясь от смеха, и Джои еле удерживается, чтобы тоже не начать смеяться. Вот чудеса! Уж кому-кому, а ему должно быть совсем не до смеха. - Чёртово человечье отродье, и Ядвига Близзард не считает его мразью! Куда катится этот мир?!
   Тут Джои не выдерживает и всё-таки разражается хохотом. Они стоят вдвоём, с трупом в придачу, и хохочут, как полоумные, чуть ли не сгибаясь вдвое, а над их головами шумит голыми ветвями ночной ноябрьский лес...
  
  
   Армейский грузовик с брезентовым верхом с выключенными фарами замедляет ход и съезжает с дороги в сторону одинокого фермерского домика. Отдёргивается занавеска, блик света на секунду падает на клумбу под окнами, мелькает чьё-то лицо и тут же скрывается.
   - Это как же так? Проморгал, поди! - пальцы нашаривают задвижку - он не будет включать свет на крыльце, он не идиот, - а дверь неслышно распахивается в ноябрьскую ночь. - Вот дурень старый, а?! Говорил же себе - караулить надо, а не в тёплом дому сидеть...
   Старик торопливо, но бесшумно спускается по ступенькам и идёт к тёмной громаде грузовика. Вот, поди ж ты, проморгал, а они стоят, его ждут, осла старого. И парни-то все, как на подбор, видные, крепкие, к земле привычные - настоящие ирландцы, словом. И не посмотрели, что фамилия его Макдауэл, будто знали, что мать его была урождённая О`Донелл, родом из Голвея. А, может, и знали, не даром же к нему обратились - они такие, ребята из ИРА, палец в рот не клади, и кто это выдумал, будто ирландцы - простаки? Э, нет, покажут они ещё всем, где раки зимуют. А вот вроде и кто у них за главного - ну, да, он: высокий, джинсы, куртка-шотландка в клетку какую-то, в темноте не видать. Хитрец какой: в городе встретишь - да и мимо пройдёшь, а через пять минут уж и думать забудешь, что за парень в куртке клетчатой...
   - Сейчас, сейчас, - старик торопливо кивает. Дверцы угольного подвала неслышно поворачиваются на петлях. - Смазал вот, не скрипят, а то что ж, беспорядок, не ровен час, услышит кто.
   - Эх, мистер вы наш Макдауэл, нам бы, да без вас бы... - невысокий плотный человек в потёртом кожаном пальто смеётся. - Да будь вы помоложе... Хотя иной раз от молодых толку, как с козла молока.
   - Это почему же? - удивляется старик. Рука человека в кожаном пальто ложится ему на плечо, и он чуть приседает под тяжестью ладони. Но тут же выпрямляется - и не старый он совсем, и ноги-то, ноги - держат ещё, так, что и иной молодой позавидует, от этих молодых толку - кто наплакал, знамо дело.
   - Да кое-кому рано ещё, женилка не выросла, а думалка тем более, - шутит человек в кожаном пальто - как, бишь, его фамилия? - и они смеются.
   Серые тени бесшумно исчезают в недрах подвала и выныривают обратно, вытаскивая длинные деревянные ящики, и квадратные ящики поменьше и ещё какие-то ящики и коробки. Шуршит брезент кузова, еле слышно - и грузовик покачивается на рессорах, а под конец погрузки слегка проседает на задние колёса.
   - Ну, что, мистер вы наш Макдауэл, не было тут этих, из Лондона? - последние слова собеседник старика произносит с ненавистью, растягивая первую "о" - Ло-о-ондона.
   - А как же, были! - Ну, наконец, и до дела дошло, и ему есть, что сказать, не зря он ещё, видать, на свете живёт. - Были, ещё как были, недаром весь день за дорогой следил, как просили. Что ж я, или не понимаю? Не-е-ет, шалишь, от меня не уйдёшь! Только не останавливались они, - старик с сожалением качает головой. - "Ровер" ихний как просвистел по шоссе - и только его и видели. "Ровер"-то этот неужто я не узнаю? Его, поди, весь город знает. Так и уехали на Эдинбург.
   - На Эдинбург, говорите? - темно, но старик видит, как собеседник пристально смотрит на юго-восток. - Ну, где Эдинбург - там и... - он на секунду останавливается, - там и до границы недалеко.
   - Ну да, ну да, - Макдауэл согласно кивает. - Но, если что, я уж смотрю за дорогой-то, не сомневайтесь...
   Быстро как справились, эти молодцы из ИРА - сильные, крепкие, загляденье прямо. И ящики тяжеленные как пушинки перекидали, кто это больно так сможет, если он не ирландец?
   - Мы не всё забрали, вы уж постерегите, хорошо? - старший опирается рукой на борт машины. - И за дорогой присмотрите. Как меня найти, знаете. Ничего, - говорит он тихо, но угрожающе, и старику чудятся в его голосе разрывы гранат и самодельных бомб, - будет и на нашей улице праздник. И мы потанцуем, так потанцуем, как в старые времена, правда, мистер вы наш дорогой Макдауэл? А как танцевала ваша матушка на ярмарке в день Святого Падди в Голвее - вот уж загляденье было, - он предаётся воспоминаниям. И перед глазами у старика тут же возникает площадь в Голвее, жёлтый яркий полдень, играет рил, мать кружится в вихре шерстяных юбок, и каждая своего цвета - синяя, красная, зелёная - она, как цветок, такая же яркая и свежая, или как листок клевера...
   Хлопает автомобильная дверца, и старик Макдауэл вздрагивает, возвращаясь в реальность. "Должно быть, ему его отец рассказывал про Кэтрин О`Донелл", - думает старик. Этому мистеру - да и фамилия-то похожа - Ориш... Нориш... Данеш... Нет, не припомнить сейчас.
   Армейский грузовик трогается с места и исчезает в промозглой ноябрьской темноте, оставив после себя чуть ощутимый запах бензина.
  
  
   Старая женщина поднимает голову от вязания и, прислушиваясь, строго смотрит поверх очков в сторону окна. Ну, так и есть - фырчанье мотора.
   - Варёной картошки, Дориш? - она даже не глядит в сторону вошедшего.
   - Минни? - человек в потёртой коже озадаченно смотрит на неё.
   - Ну, ты же заставляешь всех этих людей верить, что ты ирландец, или кто там? Каждый раз по-разному, да? Ирландцы очень любят варёную картошку, я слышала. Притворяться - так до конца.
   - Какая, к чертям, картошка? - он в упор не понимает, о чём она. - Их "Ровер" видели на дороге в Эдинбург. К границе. А, значит, и к Нью-Кастлу.
   - Одного за другим, да? - она припечатывает его взглядом, точно он прогулял уроки. И тут же, вслед за этим, выиграл кубок школы.
   - Одного за другим, Минни. И я... мы утопим их в их собственной крови.
   - Нью-Кастл? Это значит...
   - Да. То и значит. Что ты там говорила про варёную картошку?
   Женщина откладывает вязание в сторону и, усмехаясь уголками губ, идёт накрывать на стол...
  
  
   "Ровер" всё ещё стоит поперёк дороги; на встречке замер грузовичок с открытой дверцей.
   - Давай, Легран, - Райс подходит к "Роверу". Эта баба - так Джои продолжает про себя называть Потрошительницу - насилу выползает на шоссе, обхватив себя руками. Парочка сломанных рёбер уж точно, - удовлетворённо отмечает про себя Джои. В другом состоянии допрашиваемые от них не выходили, иначе они бы не были Райс и Купером.
   Начинает накрапывать дождь. Со стороны леса, из низины, к шоссе ползут клочья тумана. "Отличная ночка, особенно для тёмных делишек", - думает Джои с юмором. Надо же, у него ещё лезет откуда-то этот юмор, будь он неладен!
   Райс помогает этой бабе дойти до грузовика и устроиться на заднем сиденье. Джои заводит мотор "Ровера", съезжает с дороги и загоняет машину за ближайшие деревья, недалеко, так, чтобы не было видно от шоссе.
   Раздолбанный грузовик издаёт такие звуки, точно вот-вот развалится на части. На руль надет идиотский чехол из искусственного меха, который когда-то был пушистым, а теперь местами вытерся до основы. А, может, просто слипся от грязи - Джои не знает, но испытывает стойкое желание содрать его к чертям собачьим и ощутить под пальцами привычный холод пластика.
   - Я совсем не думаю о том, что всего несколько часов назад взял и вот просто так завалил несколько человек, - вдруг говорит он неожиданно для самого себя. - Я даже не знаю, сколько. И почему-то меня это ни хрена не волнует.
   - Не просто так, - Райс сидит сзади, вместе с этой бабой. - Ведь я объясняла тебе. Половине тех, кто там находился, промыли мозги. С тобой могли проделать то же самое, и ты сделал бы всё, что тебе приказали. Спрыгнул с обрыва, перерезал глотку мне или даже самому себе.
   Джои мигом вспоминает то, как он стоял, как дурак, приклеившись к дверной ручке, и рассказывает об этом Райс. В зеркале заднего вида он опять встречается с ней взглядом, а потом видит, как она переглядывается с сидящей рядом ненормальной. И тут же Джои понимает, что взгляд её меняется - он даже в полутьме кабины замечает, как она вздрагивает, словно её ударило током и подаётся в сторону своей спутницы. Джои оглядывается: та сидит, сжавшись в комок и всё так же обхватив себя руками, а из уголка рта стекает струйка крови. Райс тянется и пальцами стирает эту струйку - а на лице у неё выражение понимания и даже какой-то совсем уж непривычной мягкостью. Потому Джои это и кажется непривычным - мягкость ей совсем несвойственна. Потом она быстро оглядывается по сторонам, прищурившись и силясь разглядеть хоть что-то в чернильной темноте, начинающейся сразу за стёклами машины.
   - Уолли, - наконец, тихо говорит она, обернувшись. - Ближе всего до Уолли.
   - Нет, - голос этой бабы хриплый и еле слышный. - Там пусто, Близзард. Просто никого нет и всё.
   - Но опёка действует. Чёрт, я только теперь понимаю, что это была опёка владетеля.
   - Наверное. Не знаю. Просто его там нет.
   Райс - или нет, она ведь не Райс, надо же, так странно - некоторое время думает, а потом произносит:
   - Давай на Нью-Кастл, Джои.
   Он почему-то даже не спрашивает, что будет в Нью-Кастле. Теперь что будет - то будет. Встречный поток воздуха превращает дождевые капли в размазанные по лобовому стеклу дорожки, которые со скрипом исчезают под щётками стеклоочистителей, в темноте мелькают редкие указатели, а в зеркале заднего вида проносятся осточертевшие горы, похоже, переломившие его всю и без того не слишком удавшуюся жизнь...
  
  
   По дороге мы ещё раз меняем машину. Белый "Мерседес", забрызганный грязью по самые стёкла, стоит на обочине, а внутри сидим мы, и Джои держит в железном захвате полупридушенного водилу.
   Я вцепляюсь пальцами в подголовник кресла впереди себя - изо всех сил, так, что материя чехла из идиотской синтетики с ворсистыми пупырышками чуть не рвётся, - но пальцы всё равно дрожат. Дрожат крупной дрожью, а от кончиков начинает ползти щекочущее тепло - по кисти, запястью, потом выше. Согревающее, возбуждающее. Во рту пересохло так, что сглотнуть невозможно, - я облизываю губы и уже чувствую на них вкус смерти...
   - Ты что, Райс? - Джои чуть сильнее прижимает обмершего от страха водителя, и тот издаёт придушенный писк.
   Лена окидывает его оценивающим взглядом - как новое платье, или вкусный торт - и усмехается уголком губ. Как хорошо, оказывается, знакома мне эта усмешка.
   - Кажется, знаю, что тебе хочется, Близзард, - она не сводит взгляда с Джои, словно раздевает его глазами.
   - И что же ей хочется? - с издёвкой спрашивает Джои - но взгляд Лены заставляет его нервничать, уж мне ли не знать.
   - Боли и побольше, да, Близзард? - говорит она, прекрасно зная, что так оно и есть. Я всем телом чувствую, как волна от пальцев поднимается выше, выше, и заполняет все мои мозги словно пламенем.
   - Могу помочь, - в руке Лены мелькает опасное лезвие. То самое, с пластиковой частью жёлтого цвета, на которой отпечатались бурые пятна.
   - Райс! - Джои рявкает так, что я чуть не вздрагиваю. Чуть. - Ты что, вернула ей эту штуку?
   - Заткнись, ты! - она еле говорит, всё так же продолжая обхватывать себя, словно не давая телу растечься по сиденью. Но говорит с не меньшим презрением, чем всегда. Там, в другой жизни.
   - Не слышу, Райс, - Джои упёрся, как осёл; лучше бы где-то ещё был так упрям. - Зачем ты отдала ей проклятую штуковину?
   - Да, Джои. Что ты хочешь? - мне, наконец, удаётся справиться с дрожью в непослушных пальцах.
   - Ты знаешь, что я хочу, - он начинает раздражаться. - В точности знать, чёрт возьми, что происходит. И о чём разговор. Я ни хрена не понимаю в вампирах и зелёных человечках, и ещё я не хочу, чтоб на меня смотрели, как на кусок именинного торта.
   Да, он прав, чёрт подери! С этим пора кончать. Так или иначе, мы все в одной лодке, то бишь, в одном задрипанном "Мерседесе", провонявшем приторным дурацким запахом ароматизатора для машин.
   - Прекрати, Легран. У тебя будет ещё время. И кто-нибудь другой.
   - Конечно, Близзард, - она откидывается назад, но продолжает смотреть из-под прищуренных век на Джои и почти неподвижного водилу с расширенными от страха зрачками.
   Его я тоже валю сама. Ничего интересного, просто опять обычный выстрел в висок. Опасно рисковать и привлекать ненужное внимание, ведь мы не знаем ничего из того, что произошло в нашем мире за время, пока нас не было. А хоть бы и так. Пуля - значит, пуля. Я вернулась через три с лишним года, и я никому не уступлю это право. Только не сегодня. Сегодня мой день. И я уже не желаю менять ни свою сущность, ни порядок вещей.
   - Ты не хочешь ответить на пару вопросов? - Джои стоит в стороне и спокойно смотрит на происходящее, а потом саркастически интересуется: - Хотя я уже примерно представил, сколько раз должен буду сказать себе "я - мудак".
   Пожалуй, хочу, он угадал. Я киваю. Меня ещё обволакивает воображаемая пелена сладкой истомы смерти - и перед глазами, как кадры в кинофильме - сны ночи Хелоуина: закопчённые развалины имения в Карпатах, хлопья снега, тающие в тёмных дымящихся лужах, - я ненавижу снег, так вот почему я его ненавижу. Пристальный взгляд, глаза в глаза - только я и хозяин, - и до меня только что доходит, что означали те его слова "Я знаю", сказанные мне вслед. Кроме старого хозяина, никто - даже я сама - не знал, что уже тогда я была связана до конца времён, и не Клятвой верности или чем-то ещё, а этим разлитым в воздухе запахом металла. Была связана и буду связана - пока не исчезнет время.
   - Кто такой хозяин? - вдруг спрашивает Джои.
   И тут меня словно накрывает взрывной волной. Пальцами кое-как нащупываю позади себя ствол дерева, чтобы не упасть, и не выдерживаю - съезжаю по нему до самой земли и так и остаюсь сидеть на корточках, словно мальчишка-ниггер в трущобном квартале. Меня не трясёт и не колотит, просто я вдруг понимаю, что в горле встаёт ком, и я не могу сказать ни слова, как бы ни старалась. Потому, что меня - первый раз, по крайней мере, в этой жизни - душат слёзы. Оттого, что я тут, на маленькой поляне, и есть дерево позади и редкие деревья впереди, сквозь которые просвечивает дорога; есть Джои и ещё дымящийся ствол в моей руке. А хозяина - тут нет.
   Он нужен мне - сейчас же, немедленно, как воздух, вода и солнце. Без него я - ничто. Убийца с холодными глазами, идущая дорогой в никуда.
   Но я знаю: он ждёт меня - где-то. Я прячу лицо в ладонях и разражаюсь истерическим плачем, уже в голос.
   - Райс... то есть, Близзард, да что с тобой, наконец?! - Джои, ни мало не смущаясь, прибегает к испытанному способу - садится передо мной на корточки и со всей дури отвешивает пару оплеух.
   Я сижу под этим деревом и, чёрт дери, плачу - плачу так, что сам Джои, небо и лес расплываются, словно я гляжу на всё через пелену дождя. И я понимаю, чего хочу. Я хочу дойти до конца этой дороги, потому что меня там ждёт он. Нет, не умереть - я никогда не была так сильна, чтобы захотеть умереть, для этого я слишком люблю себя, и всё то, что люблю. Просто дойти до конца дороги, где горит камин, луна в небе, и мне будет позволено свернуться клубком у его ног. Просто быть рядом с камином, луной, хозяином и Леной. Не пытаясь больше переломить свою сущность или изменить будущее.
   - Ещё немного в сторону Нью-Кастла, Джои, - я встаю и, поставив ствол на предохранитель, засовываю его в кобуру. Надо же, вот странно - обычное человечье оружие из мёртвого металла. Которым я не пользовалась раньше никогда. Ещё немного - и я буду в своём доме, и всё станет хоть чуть-чуть лучше, чем сейчас.
   Ладонью вытираю слёзы и, не оглядываясь, иду через редкий лес к белому "Мерседесу".
  
  Глава 10
  
   Лес за окнами машины сливается в сплошную чёрную зубчатую полосу, над которой нависло низкое небо. Рядом со мной тяжело, с хрипом дышит Лена. Время от времени она начинает кашлять и сплёвывает прямо на пол кровавые сгустки. Я смотрю на затылок Джои, который маячит впереди, и во мне начинает подниматься раздражение. Почему, чёрт подери, ты не ушёл? Ты ищешь на свою задницу дополнительных приключений? Ну, что ж, ты их найдёшь, - думаю я. Незабываемых приключений, Джои. Подчас несовместимых с жизнью.
   Хочу придвинуться ближе к Лене, но внизу стоит объёмистая сумка с непонятным содержимым. Точнее, очень даже понятным: я догадываюсь, что при сравнительно небольшом размере таким весом может обладать только оружие, тротил и пластиковая взрывчатка, ну, и, чего там ещё может придумать Джои. Где-то на окраине Эдинбурга мы остановились на пять минут около грязного многоквартирного дома, и он ушёл, а вернулся уже в компании этой сумки. Я ни слова не произнесла, когда он с кряхтеньем поставил её на пол сзади.
   Наконец, в свете фар мелькает покосившийся указатель с надписью "Нью-Кастл. 20 миль", и Джои нажимает на тормоз.
   - Что теперь? - спрашивает он.
   - Теперь на своих двоих, - я помогаю Лене выбраться из тачки. Джои избавляется от "Мерседеса" и возвращается к нам.
   - Может, просветишь, что мне предстоит увидеть? - говорит он, перегнувшись на один бок под тяжестью своей сумки. - Я уже немного испугался. Горы трупов, а, Ра... то есть, Близзард? С каркающим над всем этим вороньём? Чтобы я не говорил себе "я - мудак" каждые пять минут.
   - Ты и есть мудак, - Лена заходится лающим смехом, переходящим в кашель. - Человечья мразь.
   - Рот закрой, сучка, - спокойно отвечает он.
   Лес редеет. Если бы было светло, в пределах видимости уже появился бы забор вокруг частных владений. Значит, где-то здесь уже может начать действовать эффект опеки.
   - Джои, - я стараюсь говорить как можно убедительней, - сейчас с тобой начнётся что-то вроде того, как тогда, на горе. Ты не должен обращать на это внимания. Ты меня понял?
   - На какой, к дьяволу, горе? - и вдруг до него доходит. - Нет, только не это. Скажи, что ты пошутила.
   - Просто дай мне руку, - говорю я.
   Лена снова начинает хохотать, цепляясь за меня и одновременно придерживая сломанные рёбра. Из темноты показывается решётчатый забор. Я вижу, что Джои близок к тому, чтобы побросать всё и всех и задать дёру.
   - Райс... Близзард... я не могу, - сдавленным голосом говорит он.
   - Чёрт тебя дери, просто дай мне руку, - я уже почти кричу. - Возьми меня за руку и не выпускай, что бы тебе ни чудилось.
   Даже в темноте видно, что он сжимает зубы так, что лицо застывает, но хватается-таки за мои пальцы - я еле сдерживаю вскрик боли.
   Забор позади. Мне кажется, что я лишусь руки, потому что Джои её просто оторвёт, и я ускоряю темп, чтобы всё это быстрее закончилось. Я уже сейчас знаю, что дом пуст. Кроме безмозглых подменышей и мышей там нет ни единого живого существа. И пуст уже давно - я каким-то образом чую и это. Кровать, еда, лекарства и целебные настои - просто один из перевалочных пунктов на такой долгой дороге длиною в жизнь. Дороге домой.
   Джои идёт, закрыв глаза и не говоря ни слова. Лена еле переставляет ноги, но не прекращает хихикать, если можно так назвать идиотские звуки, которые доносятся до моих ушей. Очень смешно, дорогая! Обхохочешься. Я начинаю звереть и чувствую, что готова пристукнуть их обоих.
   Где-то на середине подъездной аллеи меня на миг накрывает ощущение дежа-вю, и я вспоминаю тот день, полный солнца и растаявшего снега, когда мы с моим мужем переступили порог Близзард-Холла впервые после окончания войны. Его руку, за которую я цеплялась с отчаянием потерявшегося ребёнка, и его глаза, когда он бросился ко мне, когда я, как дура, только что не села на землю прямо посреди этой проклятой аллеи.
   Близзард-Холл вырастает впереди тёмной громадой. В окнах ни огонька, да и откуда бы ему взяться? После сегодняшней ночи я точно останусь без руки, такое ощущение, что Джои уже раздавил мне пальцы всмятку. Я миную последний фут до двери и ударяю в неё ногой. Дверной молоток жалобно звякает и дверь открывается.
   - Отпусти меня, чёрт подери, - сквозь сжатые зубы говорю я Джои, из последних сил вваливаясь в тёмный проём. - Всё давно кончилось, или ты не чувствуешь?!
   Лена отпускает меня сама и, держась за стену, начинает оседать на пол. В тот же миг я вроде бы слышу: в холле кто-то крадётся, не зажигая света.
   Вокруг по-прежнему темно. Ах ты, маленький засранец! Ты что же думаешь, я кошка, или у меня глаза размером с блюдце?!
   - Свечку, живо, - сквозь зубы цежу я, и, мгновение спустя, появляется свеча.
   - Хозяйка! - ахает чёртов негодяй, прижимая растопыренную пятерню к груди, и чуть не роняет сальный огарок.
   - Я мудак, - нарочито спокойно говорит Джои и начинает вертеть головой по сторонам, а потом повторяет: - И ещё раз - я мудак.
   - Леди Лена! - управляющий снова чуть не роняет свечу; воск льётся на паркет, и огонёк грозит погаснуть. Я отнимаю у него огарок в закапанном подсвечнике и даю хорошего пинка - от души. Похоже, тяжёлая ночь скоро закончится.
   Мебель наполовину в чехлах, серых от пыли, наполовину стоит просто так, как придётся. Пламя отражается от стёкол в шкафах с серебром и фарфором крошечными искрами.
   - Что с домом, тварь? - от моего удара управляющий влипает в стену и сползает по ней, жалобно скуля. - Мало учила вас? К утру чтоб было всё в порядке, ясно?! - всегда любила тяжёлые ботинки - в этой жизни, по крайней мере - мерзавец взвизгивает на всё поместье. - Ванну, одежду, лекарства для леди Легран. Ты всё понял?! - спрашиваю ещё раз, для профилактики, и его реакция не оставляет сомнений в том, что понял, и даже более того, что было сказано вслух.
   - Это кто? То есть, что? - Джои стоит, только рот не открыв от изумления. - Поверить не могу.
   - Сможешь, - чувствую, что последние силы на исходе. - Всё сможешь. Только чуть позже.
   Лестница на второй этаж. На полированных перилах - тоже слой пыли.
   - Миссис Близзард! - чёрт возьми, нет. Вторым номером программы - Винс Близзард. То есть, конечно, не он, а портретное зеркало. Нет, только не сейчас. Всё позже.
   - Что с вами, миссис Близзард?! - говорит брезгливо, как с полукровкой. - Посмотрите на себя, как вы выглядите? Вы что, опустились до того, чтобы одеваться, как нищеброд?
   - Всё потом, Винс, хорошо?! - с раздражением говорю я. Не хватало ещё стоять и оправдываться перед дурацким зеркалом. Хорошо, нет, не дурацким. Просто потом, сейчас я очень устала. - Завтра, Винс. Я всё объясню вам утром.
   Он ещё что-то шипит мне в спину, но я уже не слушаю и иду к своим комнатам. Джои молча движется в кильватере, не выпуская свою сумку. Сейчас мне наплевать, что он думает. Удивлён, наверное. Это ещё мягко говоря. К Создателю и ко всем чертям! Я устала, как будто на мне пахали, я прихожу в СВОЙ пустой дом, в компании человека и женщины, которую я хочу сначала исколотить, а потом не отпускать от себя ни на шаг всю оставшуюся жизнь, и нахожу здесь только слой пыли толщиной в дюйм. И, чёрт меня возьми, до этого дня я три с лишним года не чуяла запаха смерти. И - вот проклятье - пока я не знаю, где мой Господин.
   Я оставляю Джои в первой попавшейся комнате с диваном, а сама иду к себе, туда, где уже уложили Лену.
   Её лицо на белом шёлке подушки - осунувшееся, с запавшими глазами - такое до боли знакомое. Красных потёков и грязи уже нет, а рядом озабоченно шныряют туда-сюда подменыши, и в тишине комнаты слышно только, как звякает иногда какая-нибудь склянка со снадобьем. Глаза у неё закрыты, дышит ровно, почти без хрипа - и я не выдерживаю. И касаюсь этого милого, такого нежного места над ключицей, выше синих утгардских рун.
   - Не уходи, - вдруг говорит она. - Я больше без тебя не могу.
   Я, не раздеваясь, молча ложусь рядом и беру её за руку, чувствуя, как вздрагивают пальцы.
   Я ТОЖЕ не могу, Легран...
  
  
   Утро встречает меня солнечным лучом, падающим через стрельчатое окно, давно забытым ощущением шёлка под щекой и ровным дыханием женщины, лежащей рядом.
   Я потихоньку переворачиваюсь на другой бок, чтобы просто посмотреть на неё спящую. Просто полежать и подумать. Вспомнить, что было и, может быть, угадать, что будет.
   На ней зелёный пеньюар - грудь равномерно вздымается под шёлком и кружевом, голова повёрнута в сторону и на шее под кожей бьётся синяя жилка. Я теперь точно знаю, как это называется. Но я не приучена говорить вслух о таких вещах, кроме того, для меня это не означает только быть с ней в одной постели, или целовать её, или... Для меня это - нечто большее. Быть единым целым - с Леной, с хозяином, ещё, наверное, с кем-то. А чем "целым", я не знаю. Смертью? Болью?
   Её дыхание немного сбивается, а веки вздрагивают. Не спит.
   - Не спишь, - утвердительно говорю я.
   - Не сплю, - она открывает глаза. - Переоденься. Ужасно выглядишь.
   На кресле рядом с кроватью - чёрный шёлк и горностай. Притрагиваюсь к меху рукой - как во сне. В том сне, где я стояла с подсвечником в руке, глядя на кровавую пелену зеркала. А теперь мне наплевать. Я просто опять выкину к дьяволу все зеркала.
   Провожу рукой по платью, разглаживая невидимые складки. Так странно - снова стать собой. Лена неподвижно лежит и, не мигая, смотрит на меня.
   В это время из коридора раздаются какие-то звуки - глухие удары, визг и ругательства. Я прислушиваюсь.
   - Ещё раз... - Ой! - ...вот только скажи... - Ой! - ...мне такое... - Ой, не надо! - ...к праотцам отправлю, с-с-сволочь... - Ой, не буду!
   Кажется, я догадываюсь, что это может означать, и нетерпеливо дёргаю звонок.
   - Куда, зараза?! - раздаётся из коридора гневный вопль, а в дверь проскальзывает и предстаёт передо мной взмыленный управляющий. Ещё бы не явился немедля! Он прикладывает пухлые ручки к огромной шишке на голове и всхлипывает.
   - Управляющий поместья Семьи Близзард не хочет подчиняться мерзкому человечьему отребью, - сквозь слёзы бубнит засранец, через растопыренные пальцы опасливо глядя на меня. - Он не должен подчиняться мерзкой человечьей свинье!
   - С этого момента - должен, - я с удовольствием оцениваю размеры шишки. - Вон пшёл.
   Он, всхлипывая, исчезает, а Лена удивлённо смотрит на меня.
   - Ты не забыла, он - человек? - с сарказмом спрашивает она.
   - Нет, Легран. Я всё помню. Давай пока оставим эту тему, - предлагаю я.
   - Что ты хочешь? - говорит Лена.
   - Домой, - отвечаю - неожиданно для самой себя. - Я устала. Я просто хочу домой.
   Не успевает она уточнить, что я имею в виду, как взгляд мой падает на трюмо. Там лежит маленький круглый предмет. Обручальное кольцо. То самое, простенькое и потускневшее от царапин. Я беру его и надеваю на палец.
   - Домой, - повторяю ещё раз, как во сне.
   И Лена не переспрашивает.
   Потому что дом - это то место, где мой хозяин. Может быть, здесь, а, может быть, и не здесь.
   Рядом с кроватью стоят чёрные туфли с невысоким каблуком. Нога скользит внутрь легко, и создаётся впечатление, будто я всё ещё босиком. Ну, нет, видать, туфли - уже не для меня. И я тянусь к привычным тяжёлым ботинкам.
   Сзади меня обвивают тёплые руки. Так неожиданно - такие знакомые. И я замираю, боясь пошевелиться и нарушить хрупкое волшебство момента.
   - Пошевелиться боюсь, - так и говорю ей.
   - И не надо, - отвечает она.
   И тут дверь с грохотом распахивается и на пороге появляется Джои. Я резко дёргаюсь, и Лена вскрикивает - видимо, боль в рёбрах всё ещё даёт о себе знать. Он тормозит и, опираясь на косяк, принимается разглядывать представшую перед ним картину. Наверное, красиво выглядят две женщины - в чёрном и зелёном шёлке, на огромной белой постели с бархатным балдахином и резными ножками из красного дерева. Всё бы ничего, только вид портит пыльный армейский ботинок в моей руке. Мне становится смешно.
   - Так вот как ты выглядишь, - нарочито благоговейно говорит Джои. - Вернее, ВЫ, миссис Близзард. А ботинок зачем?
   - Ты как... как посмел войти, мразь человечья? - брезгливо спрашивает Лена.
   - Заткнись, сказал же, - спокойно отвечает Джои, а я начинаю хохотать так, что, наверное, трясётся кровать. Представляя всю эту картину со стороны. Особенно ботинок.
   - Если ты не угостишь его хорошенько, сей секунд, - сквозь зубы цедит Лена за моей спиной, - то я убью его сама, голыми руками, клянусь, Близзард. Прямо сейчас.
   - Так в чём проблема? - невозмутимо спрашивает Джои. Догадался, что речь о чём-то малоприятном. Догадался и не струсил.
   Щекочущее тепло разливается по телу. Теперь вот она, Ядвига Близзард, с полным боекомплектом. Поднимаюсь, смотрю в зеркало - ну, не трудно догадаться, что я вижу там уже через пару мгновений. Нет, Джои, это не от напряга и лопнувшего в глазу сосуда, ты ошибался, да и кто тогда мог знать хотя бы половину правды? Но я уже не та. Уже нет безумного взгляда женщины с подсвечником в руке. Я хотела, я желала сама - сознательно - увидеть красную дымку. И я стою, улыбаясь, и уже почти чувствую на губах привкус крови.
   - В чём проблема? - настойчиво переспрашивает Джои. - Угости меня... Чем там?
   - Болевой удар, Джои, - объясняю я. - Всего лишь.
   Так и хочется облизнуться. Аж челюсти сводит. Металл, вино и корица.
   - Ну, и за чем дело стало? - интересуется он. - Рискни.
   Я начинаю раздражаться. Что-то не припомню, чтобы кто-то так стремился лезть на рожон. Дрожь в пальцах усиливается. Ну, что ж, Джои, ты сам сказал, - думаю я - и заставляю его ощутить боль, совсем чуть-чуть, пару секунд, - надо же, я ещё помню, как это!
   Словно пробку из бутылки вынули. Создатель и все дьяволы преисподней! Лена стонет от смеха, сидя на кровати, и, кажется, даже забыла про рёбра; Джои медленно поднимается с пола.
   - Чёрт тебя дери! - охая, он хватается за кроватную спинку. - Я и не думал, что это ТАК больно!
   - И не верил, да? - я любуюсь этой картиной, будто шедевром. - Зато теперь веришь.
   - Верю, - неохотно подтверждает он. - Я что, орал?
   Да, Джои, ты орал. Так орал, что, наверное, на Аляске было слышно.
   - Тоже верю, - кисло говорит Джои, мрачно косясь на Лену. - Вот тогда иди и разберись так же лихо с тем чуваком в зеркале, - и я буду час аплодировать тебе стоя. Я разобрался бы и сам, но как-то пока не укладывается в голове, что за ним надо лезть в зеркало, уж извини.
   Ой, нет. Винсент. Представляя, каких слов Джои успел наслушаться, я говорю ему идти к себе, ободряюще улыбаюсь Лене и выхожу.
  
  
   - Винсент?! - он отворачивается и смотрит куда-то в сторону, рукой опершись на раму, - яркая искра света мерцает внутри бриллианта обручального кольца - того самого. Наконец, говорит: - Вы что-то хотели, миссис Близзард?
   - Что случилось, Винс? - стараюсь держать себя в руках, чтоб не понесло. Ишь ты, даже и не смотрит на меня!
   - Это вы мне скажите, что случилось? - ну, наконец-то, соизволил взглянуть - свысока, как на полукровку. - Покажите мне вашу левую руку, миссис Близзард.
   - Что вы хотите, Винсент? - я начинаю злиться.
   - Левую руку, - тихо говорит он сквозь сжатые зубы.
   - Хорошо, как скажете, - рывком сдираю платье с плеча, чуть не разорвав тонкий шёлк. Чувствую, как пальцы тут же непроизвольно сжимаются в кулак. - Вы это хотели видеть?
   - Вы уже забыли камеры Утгарда, миссис Близзард?! У вас на руке, - он отчеканивает каждое слово, - потомками человечьей мрази выжжено клеймо преступницы. Вы жизнь положили на то, чтобы вернуть ваш статус. Что вы себе позволяете? - он начинает повышать голос, и волей-неволей я чувствую себя так, будто мне одиннадцать лет, и я не выучила урока. Что за чёрт?! А он тем временем продолжает: - Вы, верно, напрочь забыли, что принадлежите к роду Близзард, а ваш супруг вообще... - он делает многозначительную паузу. - Вы поняли, о чём я хотел сказать. А между тем вы порочите себя, меня и всю Семью, не говоря уже о своём Господине, связью с человеком! Вы в своём уме?
   - А вы в своём уме?! - я не выдерживаю и бью по краю рамы - так, что зеркало отзывается низким гулом толстого стекла, содрогается и чуть ли не слетает со стены. - Какой, к чёрту, связью?!
   - В поместье, принадлежащем нашему роду, - каждое слово будто впечатывается мне в мозги, - человечье отродье будет либо рабом, либо мертвецом.
   - Дьявол тебя возьми, Винс! - я кричу так, что меня, наверное, слышно за милю. - Ты хотя бы спросил, что со мной сталось, и где я была более трёх лет?
   - Мне не надо спрашивать, чтобы наблюдать очевидные факты, - высокомерно говорит он. - Я не слеп и не оглох. Вывод таков: вы принадлежите к знатному старинному роду, у вас на руке утгардское клеймо - то есть вы прекрасно умеете убивать, и - самое главное, - какая разница, где вы были всё это время, и что с вами происходило? Сейчас вы здесь. Так или нет? Отвечайте!
   - Я должна тебе рассказать, Винс, - могу я хотя бы попытаться, хотя, похоже, это бесполезно.
   - Так или нет, Ядзя? - тихо, но жёстко спрашивает он. - Просто ответь.
   - Так, - говорю я.
   - Сейчас ты здесь. И ты - это ты, - он словно вколачивает гвозди - один за другим.
   - Тогда почему вы называете меня "миссис Близзард", хотя я давно уже не ваша жена? - "Пошёл ты к дьяволу, церемониться с тобой", - думаю про себя.
   - Теперь, - он делает ударение на этом слове, - я не осмелился бы назвать вас... по фамилии. Кроме того, для меня вы так и не перестали быть супругой, вам ли не знать?
   А вот это уже удар ниже пояса. Он ушёл в вечность, больше ни с кем не встав рядом, в отличие от меня. Но Винс, кажется, понимает, что хватил лишку.
   - Сейчас всё хорошо, и ты - это ты, - говорит он тихо и почти ласково. Но твёрдо. - Помни, Ядзя: либо рабом, либо мертвецом.
  
  
   Джои долго бродит по дому, предусмотрительно держась подальше от мужика из зеркала и от комнаты этой ненормальной Легран. Хотя про мужика тоже можно было бы сказать ненормальный, если бы это не было всего только зеркало, хоть и несколько другое, чем Джои приходилось когда-либо видеть. Наконец, его заносит на кухню, где он и находит Близзард. Она сидит и курит, положив ноги в своих любимых ботинках на стул. Юбка подоткнута, рукава закатаны как можно выше. Сигаретный дым поднимается тонкой струйкой к потолку. Близзард развлекается тем, что после каждой затяжки стряхивает пепел на каменные плиты, рядом стоит подменыш и подхватывает пепел, не успевает тот долететь до пола. Ужасно увлекательное занятие!
   - Я слышал, что он орал, - Джои действительно слышал большую часть и предпочитает поговорить об этом сразу, здесь и сейчас.
   - И? - она поднимает на него глаза.
   - Думаешь, как именно меня убить? - полушутя-полусерьёзно спрашивает он. - Или я должен буду надеть ошейник, встать на колени и тоже заменять тебе пепельницу? - он тычет пальцем в съёжившегося прислужника.
   - Не говори глупостей! - она раздражённо бросает окурок на пол, и подменыш тут же убирает его. - У меня сейчас просто голова треснет от другого.
   - От чего же? - интересуется Джои.
   - Есть проблема, - Близзард кивком головы велит подменышу придвинуть ещё один стул - с высокой спинкой из тёмного дерева, массивный, тяжёлый, такой большой, что прислужника за ним не видать, - и вот стул словно бы сам собой едет по полу и становится точнёхонько рядом с Джои.
   - И какая? - он садится.
   - Я не представляю, что делать дальше, - говорит она, глядя куда-то мимо Джои. - Просто не представляю. Я не тактик, не стратег, я просто исполнитель. Большей частью ликвидатор. "Чистильщик". Киллер, если говорить... по-английски.
   - По-нашему, - уточняет он. - Говорить.
   - Ну да, - она притормаживает. - То есть, нет. По-вашему. Но вопрос не в этом. Я не умею и не люблю решать, я не могу анализировать, сводить всё это в единое целое, откуда выкруживается какой-то итог.
   - Не мне тебе советовать, - говорит Джои, обводя взглядом полукруглый свод кухни, который теряется где-то высоко вверху.
   - Ты помнишь, я всегда спрашивала тебя, что у нас по плану? - Близзард внимательно смотрит на него. - И ты говорил мне, чёрт дери, что у нас по плану. А сейчас плана нет. И что бы ты посоветовал?
   - Как кто? - он удивлённо воззряется на неё. - Как твой якобы любовник, босс, хоть и бывший, или мертвец, хоть и будущий, если слушать этого кренделя из зеркала?
   - Прекрати, - она морщится. - Очень смешно.
   - Примешь совет от человечьей мрази? - иронизирует Джои.
   - Ты знаешь, - медленно говорит Близзард, словно сама не в силах поверить, - у меня больше нет от тебя никаких "страшных тайн". Потому что я чую тебя. Потому что ты - моей стаи. И посоветовать - не приказать, но посоветовать - можешь. Даже несмотря на то, что человек.
   - Просто живи, как живётся, - Джои подпирает подбородок кулаком и смотрит на неё. - Не понимаешь? В одном доме с тобой - женщина, которую ты искала, - по крайней мере, мне ты этим продолбила все мозги. Вы обе живы и почти целы, что уже немало. И я не могу понять, какого хрена ты сидишь тут и изображаешь мировую скорбь, вместо того, чтобы просто пойти к ней и быть рядом?
   - Наверное, ты сказал как раз то, что мне надо было услышать, - она резко поднимается, с презрением отпихивает карлика, так, что тот падает - и вдруг останавливается, словно натыкаясь на невидимую стену.
   - Старая швабра, гадалка. Зеркало. И опять чёртовы Таро! - он видит, что лицо её застыло, точно она увидела привидение, хотя вряд ли привидение - это то, чем можно напугать Близзард.
   - Объяснишь? - на всякий случай интересуется Джои.
   - Звезда, Башня и Четвёрка Мечей, - говорит Близзард. - Почему в другом порядке? И почему снова эти дурацкие Таро?
   Рядом на свою беду оказывается замешкавшийся подменыш, и она отвешивает ему пинок такой силы, что он отлетает на несколько футов, а потом с жалобным стенанием приподнимается и садится на полу. В ту же секунду на её лице появляется странная смесь наслаждения и жестокости, и, не успевает Джои и глазом моргнуть, как бедолага-карлик начинает извиваться, как уж на сковородке. Вопли его разносятся по дому и теряются где-то под закопчёнными сводами кухни. Неужели и сам Джои так орал?! Вот позорище, орать от... как там называется эта штука? Болевой удар?
   Близзард тем временем выдыхает и зажмуривается. Вопли прекращаются. И тут Джои понимает, что это не демонстрация силы, и не что-то подобное - просто Она Так Живёт. Она так привыкла. Она сбрасывает напряжение и гнев, потому что любит и умеет причинять боль.
   - Опять чёртовы Таро. Словно круг. Или спираль, - говорит Близзард и на секунду прикрывает ладонью глаза, будто от яркого света. - Ты прав. Потому что теперь я знаю - дерьмо может случиться в любой момент. Вовремя вспомнила. Эта полукровка, гадалка, к которой тогда пошла я, раскидывала карты. Будь готов, что дерьмо случится в любую минуту.
   - Как ты думаешь, Райс... то есть, Близзард, если бы я не был готов к дерьму в любую минуту, я сидел бы сейчас перед тобой? - Джои даже не спрашивает, что она имеет в виду. Дерьма за последние дни он навидался предостаточно, но ошибкой было бы думать, что это конец.
   - Меня утешает только то, что у власти кто-то из нас, а дом в любом случае - неприступная крепость. Пустая, - он видит, как она сглатывает, делая небольшую паузу, словно собираясь с силами. Ах, да, конечно, он, кажется, понимает, про что она. Точнее, про кого. - Но неприступная.
   - Откуда ты знаешь? Про то, кто у власти? - удивляется Джои.
   Близзард нежно проводит по плечу и усмехается. Гладит руку, ласково скользя пальцами сначала к локтю, потом обратно вверх. Джои кажется, что ещё чуть-чуть - и она замурлычет от наслаждения, как кошка.
   - Старая дура не назвала бы меня "миледи", - говорит она.
  
  
   - Вот вылез бы ты оттуда - тогда бы и посмотрели, кто круче.
   Я просыпаюсь от этой странной фразы, которую кто-то произносит совсем недалеко от меня. На каминных часах раннее утро - для меня раннее утро, здесь и сейчас. Примерно десять. Джои. Приснилось, должно быть.
   Лена лежит неподвижно, и я обнаруживаю свою руку на её боку. Хочется скользнуть под гладкий шёлк и прикоснуться к телу. Просто для того, чтобы прикоснуться. Просто для того, чтобы почувствовать тепло тела не через ткань, а пальцами дотронувшись и впитав милый аромат её кожи. Мы были порознь целую вечность, и я не отпущу её ни на шаг даже на ночь. Не рискну.
   - Тихо, Близзард, - вдруг слышу её шёпот. - Только послушай. Лопнешь со смеху.
   Должно быть, настолько интересно, что она даже не шевелится, боясь спугнуть. Ну, конечно - Джои и Винс. Коридор второго этажа.
   - Человечье отродье, говоришь? Да что ты смог бы, не будь у тебя этих способностей? - презрительно произносит Джои.
   - Надо же, мы разговариваем с человечьей мразью - какой прогресс для лорда Близзарда, - беззлобно говорю я шёпотом. Будь я много лет всего лишь зеркалом предка в коридоре, то говорила бы сама с собой, а не только с тем, кто проходит мимо.
   - Тихо, - Лена прикладывает палец к губам. - Давай послушаем. Надеюсь, ты не будешь сильно переживать за всё то, что придётся услышать твоему человеку?
   - Он был волен уйти, - я должна ей это сказать, сама не знаю, почему. Хотя нет, знаю. Говорю не столько ей, сколько себе. - Я ему чуть не пинков надавала, чтоб он уходил. Тогда, когда мы кончали водителей.
   - Всего только глупый человек, - она закрывает мне рот рукой, и я затыкаюсь. Её пальцы восхитительно пахнут Божоле, или мне так кажется? Своей рукой прижимаю её ладонь к губам, и она не сопротивляется.
   - Что ТЫ, - Винс с таким презрением выплёвывает это слово, что, будь я на месте Джои, провалилась бы под землю со стыда, сама не зная, в чём виновата, - можешь знать об... ЭТИХ способностях?
   - Нет, парень, что ты, куда мне, - с издёвкой говорит Джои. - Я только разок испробовал на себе болевой удар, или как его там - и мне достаточно, чтобы понять, что, не имея их, ты бы и связываться со мной не стал.
   - К сожалению, я давно умер, чтобы доказать тебе обратное, грязная свинья, - в голосе Винса неприкрытое торжество. Главным образом это относится к словам "испробовал на себе болевой удар", надо предполагать. - А если допустить, что у тебя есть мозги, наличием которых человечья мразь не блещет, то запомни следующее. Чтобы обладать способностью к внушению, надо родиться таким, как мы. Что же касается всего остального, то, кроме зеркал, мы мало чем пользуемся, предпочтя status quo вашему долбанному прогрессу, от которого хорошего не жди. Без сквозных зеркал мы просто не сможем перемещаться и застрянем на месте. И внушение неповторимо, одни и те же ощущения при этом у каждого имеют свой оттенок, двух одинаковых нет - как нет двух совершенно одинаковых голосов. Разная боль, разная смерть: нервное, нетерпеливое Божоле Виляж леди Ядвиги отличалось от моего строгого, сдержанного Шато Латур - кстати сказать, первое пьют молодым, второе выдерживают двадцать лет. Так же отличается наше восприятие мира от твоего - потому не особенно надеюсь на то, что буду понят. Или ты думаешь, что сила нашего разума - то же самое, что и эти ваши... телевизоры? У всех одинаковая, будто мы с конвейера сошли?
   - Как отпечатки пальцев? - заинтересованно спрашивает Джои, не обращая внимания на свинью и мразь.
   - Как что? - Винс немного притормаживает, пытаясь сообразить, что имеется в виду, а меня начинает душить хохот. Хочется приподняться на локте и крикнуть - забудь, Джои, ты уже не полицейский. Но вместо этого я битых пятнадцать минут слушаю лекцию о дактилокартах, терминале ЕНПКС и прочей дребедени, с чем мы работаем каждый день. То есть, работали.
   - Ты думаешь, вы, люди, всех переплюнули? - я слышу, что Винс начинает распаляться. Он уже не цедит сквозь зубы, растягивая слова так, что и понять-то трудно, а говорит, чуть ли не как равный с равным. - Мы с супругой когда-то имели несчастье попасть в Сектор Всеобщего Покоя, и тогда... что? ...конечно, с леди Ядвигой, с кем же ещё? - видимо, Джои переспросил, с какой именно супругой. На этом моменте мне приходится зажимать ладонью рот и нос, потому что смех так и норовит вырваться наружу. Лена пихает меня в бок, но тоже улыбается - не презрительно, а просто потому, что ей смешно. В кои-то веки - просто, по-человечески смешно.
   - Тупой человечий ублюдок, - еле слышно говорит она.
   - Терми... что? - вдруг переспрашивает Винс. Теперь уже Джои презрительно фыркает и сообщает, что именно он думает о недоделанных волшебниках, или кто мы там есть, которые разбираются в никому не нужных винах, а сами до сих пор живут словно в пятнадцатом веке и понятия не имеют, что существует такая офигенно полезная вещь, как компьютер.
   Восхитительно. Самое то будет, если очередной жертвой агитации Джои станет зеркало в коридоре второго этажа. Впрочем, ему всё равно, да и разницы большой, кому втирать эту тему, как я подозреваю, он не видит.
   Мы все - немного, как во сне. Это перевалочный пункт, передышка - на дороге домой. Здесь можно подремать, не особо думая о том, что будет завтра, и что там, снаружи.
   Я перестаю слушать и зарываюсь носом в тёмные с проседью волосы женщины, которая лежит рядом со мной.
  
  Глава 11
  
   Я повадилась ходить на чёртову кухню и курить, сидя на стуле и выпуская дым в потолок. Каменный свод, закопчённая стена над очагом - челяди не нужна красота. Да и не положена. Проклятые тупые твари. Годные на то, чтобы отдупляться на них, коль уж нет под рукой кого-то ещё. Прячутся по углам, пока не будет велено подойти.
   Я просто немного покурю - и снова пойду к Лене. А потом мы вместе придумаем, как быть.
   Мы... Мы-мы-мы... Делить память, холод и смерть. Мы-мы-мы... Опускаться на колени перед хозяином, кому обе приносили Клятву верности - и принимать наказание, как милость, скользя пальцами по заблёванному полу. И опять - вместе. Мы-мы-мы... Идти дорогой вникуда, убивая и живя ради одного только этого - и ради хозяина, и друг друга...
   Её зов... Его зов... Её глаза, как туманом, подёрнутые пеленой. Его глаза, с багровым, словно от пламени очага, отсветом за стёклами очков. И мои глаза, - которые я не видела в зеркалах уже тысячу лет. Впрочем, я в них особо и не смотрела.
   Чёртовы подменыши так надраили кастрюли, что уже даже кастрюли в этом доме похожи на зеркала! К Создателю! Больше ни одного зеркала, никогда. Ни одной проклятой отражающей поверхности, если только я сама этого не захочу.
   Кастрюля с медным грохотом слетает со стола, челядинцы в ужасе шарахаются по углам, думая, что проблем не избежать, но они ошибаются. Наплевать. Мне просто надо пойти и рассказать ей про Таро. И придумать, наконец, как быть. Ибо мы - это не только я и она.
  
  
   - Семёрка пик.
   - Ещё две держи.
   - Недотраханная человечья мразь.
   - Недоделанная волшебница.
   - Катись к чёрту. Дама, дама... и ещё дама.
   - Дама пик тебе в коллекции не повредит.
   - Свинья. Мерзкая скотина.
   - Тупая сучка.
   - Человечий выблядок.
   - Шизофреничка.
   Какая прелесть. Хорошо, что ковры в коридоре скрадывают звук шагов, и только такой тролль, как Джои, может выдать своё присутствие, если, конечно, специально не озаботится тем, чтобы остаться незамеченным. Не надо долго гадать, чтобы догнать, что за приоткрытой дверью в мои комнаты Лена и Джои просто-напросто играют в карты. Не заморачиваясь на чём-то серьёзном и со вкусом переругиваясь, высокомерная стерва Легран и мой бывший напарник Джои Купер режутся в "подкидного дурака".
   - Я уже не могу быть шизофреничкой, просто потому, что я не чёртов сраный человек.
   - Просто чёртов сраный недоделанный волшебник. Или вообще не пойми, кто.
   - Заткнись, падаль.
   - Рот закрой, я же сказал.
   Чудесно. Если она закроет рот, станет не интересно. Я затаиваю дыхание и ставшим уже привычным жестом зажимаю ладонью рот и нос - так мне хочется послушать, что будет дальше.
   - Думаю, с королями твоим дамам не будет скучно, - шелест карт о скатерть.
   - Только два? Так я и поверила.
   - Я пошутил, - снова шелест.
   - Человечья мразь.
   - Долбаная маньячка. За что тебе дали пожизненное? Хотя я, кажется, понимаю.
   - Не "дали", а сослали. Первый раз был "волчий крюк" и полгода. Что ты можешь понимать, недоумок?
   - Закройся. Моя понималка всё же не так плоха, чтобы не догадаться, что за массовые убийства тебя не погладили бы по головке. Так ты берёшь королей?
   - Сволочь. Убийства тоже бывают разными. Беру.
   Восхитительно. Чудесный светский разговор за карточной партией. Я чувствую, что мои губы сами собой складываются в улыбку, несмотря на всю абсурдность момента.
   - Разные. Но тебе нравятся любые. Ты проиграла.
   - А ты выиграл. Самое интересное, что тебе, похоже, тоже.
   - Сучка.
   - Подонок.
   "Спасибо за комплимент, мадам" - "Рада была сказать вам приятное". Ушам своим не верю!
   Вслед за этим наступает молчание, и раздаются какие-то размеренные звуки. Удары не удары, шлепки не шлепки. Джои, конечно, не мальчик из церковного хора, чтобы она могла одолеть его одним движением мизинца, тем более, мы обсудили с ней эту тему, но всё же. Я открываю дверь и вхожу в комнату.
   Карты сложены веером и зажаты у Джои в кулаке, и этим импровизированным веером, оттягивая его пальцами другой руки, он со вкусом отвешивает зажмурившейся Лене по лбу смачные щелчки.
   И я снова выпадаю в какое-то подобие сна, где высокородную - куда там, высокороднее просто некуда - Лену Легран какая-то "человечья мразь" лупит по лбу за проигрыш в "дурака". Сначала мне хочется закрыть дверь, а потом снова открыть и убедиться, что комната пуста, либо они просто-напросто награждают друг друга тумаками и пинками или поносят противника всеми известными ругательствами. А потом мне уже ничего не хочется, кроме как разразиться диким хохотом, потому что большего абсурда я не видела за всю свою жизнь.
   Ах, да, ещё я видела с полчаса назад зеркало Винсента, и мне показалось, что из глубин своего старого стекла он оглядывает коридор, явно что-то или кого-то поджидая, и вроде бы даже, чёрт его побери, хотел окликнуть меня, когда я проходила мимо. Но не окликнул. Интересно, о чём он мог меня спросить? Где шляется некий человек по имени Джои Купер, потому что вам, дорогой покойный супруг, хотелось бы с ним поболтать? Отлично, лорд Близзард, просто восторг. А как же ваша долбаная честь, мертвецы или рабы и всё такое прочее?
   Ах, да, и сцена утром, жалко, я не слышала разговора, только интонации - грозные Джои и плаксивые, умоляющие какого-то очередного подменыша, - и пинок, шикарный пинок, сделавший бы честь любому члену Семьи. Такие пинки частенько отвешивал челяди и сам лорд Близзард в то недолгое время, когда мы были молоды и жили в этом доме сразу после свадьбы.
   Ах, да, и взгляд Лены, переставший напоминать о тех временах, когда мы посещали с ней магазин старой дуры мадам Пьеро, а потом кондитерскую - съесть ещё одно пирожное или не стоит? Впрочем, она никогда после Утгарда не толстела. Просто не могла...
   - Дай ему волю - и он отобьёт тебе весь лоб, Легран, - с иронией говорю я ей.
   - Карточный долг, Близзард, - отвечает она. - Ты же понимаешь.
   Джои смеётся. Снова, как во сне. Моя армейская куртка, брошенная на кресло, пятном камуфляжной зелени выделяется среди приглушённых мрачных тонов бархата и шёлка. Звук шагов - там, где долгое время беззвучно шныряли одни подменыши. Смех, теряющийся где-то в удивлённой вышине готических сводов - человека и моего друга.
   Мне надо о чём-то срочно рассказать. Ах, да - о полукровке и Таро, и я уже открываю рот, как сон вдруг кончается. Я осознаю это за пару секунд до того, как кожей, печёнкой и чем-то ещё чую брешь в опёке владетеля. В защите моего дома, который был неуязвим!
   Сначала мне кажется, что это тоже часть сна, и я просто вижу перед мысленным взором ту самую карту Таро: башня разваливается на части, обрушиваясь вниз водопадом из каменных обломков вперемешку с обнажёнными телами людей. Дурацкий человечий рисунок, который я видела сквозь воздух, колеблющийся от жара очага и приторного аромата неизвестных трав, в жалкой хибарке той старухи. Башня осыпается вниз с ужасающим треском, и от этого сна, кажется, у меня сейчас просто лопнет голова, - но почему тогда Джои и Лена тоже застыли, как на идиотской фотографии?
   - Что случилось? - спрашивает Джои, а Лена выскальзывает из-за стола и почему-то бросается к окну. Что она хочет там увидеть? Бросается странно, и странно стоит, - спиной прижавшись к стене и пальцем слегка отодвинув тяжёлую штору.
   - Они идут, - спокойно, даже, пожалуй, слишком спокойно, говорит она, и в этот момент с оглушительным грохотом взрывается хрустальная люстра под потолком и осыпается на стол, где так и валяется карточный веер, сверкающими осколками - вместе с крошечными кусочками свинца.
   Через секунду я оказываюсь рядом с Леной, чтобы оттащить её прочь, и вижу, что дом окружают. Мне даже не надо всматриваться, я каким-то чудом и так вижу, прямо на подъездной аллее - человека с ободком зеркального ключа на пальце, в потёртом кожаном пальто, держащего наперевес винтовку М-16.
   Башня рушится и рушится, долго сползая по склону вниз кучей бесформенных камней, рушится вместе с осколками сна и этой нереальной реальности.
   - Как они сняли опеку? - спрашивает Лена - и снова чересчур спокойно.
   И тут я понимаю, что и у меня самой на лице играет почти такая же улыбка, которая была там полчаса назад, когда я слушала разговор из-за двери, показавшийся мне забавным. Когда всё ещё было всего лишь сном, не превратившимся в кошмар, и когда ещё не кончилась какая-то очередная, вторая, третья или пятая моя жизнь.
   А сейчас просто началась следующая. Жизнь Ядвиги Близзард, готовой драться до последнего - и готовой уйти с честью.
   На самом деле я всегда знала, что рано или поздно это случится. И сейчас шанс велик, как никогда. Две женщины, которых люди за пределами дома - пока ещё за пределами дома - ненавидят так сильно, как только можно ненавидеть, и обычный человек, который и сделать-то ничего не сможет. Ни одного кольца на троих - и пустая рама в холле, там, где было когда-то сквозное зеркало.
   - Суки, - Лена. Рядом. Побелевшая от бессильной ярости. - Полукровые ублюдки. Как же они прошли опеку?
   - Не знаю, Легран. Мы вряд ли продержимся - оцени только численное превосходство, я уж молчу про оружие, - говорю то, что ей понятно и так. - Ещё у Джои "Беретта"... - и затыкаюсь.
   Джои. Как я сразу об этом не подумала? Что, как не оружие, у него в той тяжёлой сумке, которой он разжился на окраине Эдинбурга? Что, как не наш последний и единственный шанс?
   Я оглядываюсь. Джои нет, комната пуста. Что за чёрт?
   Осеннее солнце отпечаталось на полу бледными фигурами, повторяющими проёмы стрельчатых окон. Дырка от пули на солнечном треугольнике чуть светлее, чем он сам. Ещё одна пуля практически бесшумно прошивает стекло и осыпает стоящий позади меня стол теперь уже меловой пылью. И ещё одна. Сейчас уже стекло разлетается, и в комнату врывается порыв осеннего ветра, пахнущего почему-то небом. По крайней мере, мне так кажется.
   - Запах неба. Не чуешь? - спрашиваю Лену. Говорить о небе и о его запахе - самое оно. Мы разучились бояться. И, наверное, не хотела бы я научиться этому снова.
   - Не знаю, - она облизывает губы и улыбается. - По-моему, облетевшего парка. Наготы. Так красивее, Близзард. И - нет, я не заметила, куда делся твой человек.
   Мой человек. Мне хочется рассмеяться и напомнить ей о карточном долге, который ещё не отдан до конца. А, значит, она просто не имеет права умирать. И я не имею. Не только поэтому. Мы не принадлежим себе, и не можем умереть, если на это не было приказа хозяина.
   Не было. Приказа.
   Вокруг дома мелькают силуэты людей - такой же, наверное, полукровой швали, как и эта сволочь в потёртой коже. Даже не скрываются, суки. Зачем, зная о нас троих, и зная, что боеспособны из нас максимум двое? Готовятся взять под контроль наш разум - или сразу превратить в решето градом пуль - так странно.
   - Быстро они, - равнодушно констатирует Лена, будто мы обсуждаем новую моду сезона, и она кажется нам немыслимо дурацкой.
   - Зная Дориша, можно сказать, что у них хороший план, - откликаюсь я. - Стратегия, или как её там.
   - Она самая, - подтверждает Лена. - Мне нужен хотя бы пистолет. Или что-то вроде.
   Время снова будто немного растянулось. Как карамель. Или, скорее, смола. Я не пытаюсь запомнить мир, который вижу из окна. По-моему, это вообще чушь, что человек, зная о том, что он может в любую секунду отправиться к праотцам, станет глазеть по сторонам. Или, ещё того лучше, вспоминать картины прошлого. Я не буду. Я буду думать о том, как вырваться из проклятой ловушки, и как отправить на тот свет побольше сукиных детей. По единственной причине. У меня Не Было Приказа Умирать. И передо мной стоит женщина, оказавшаяся частью меня, у которой тоже Не Было Приказа Умирать. А, значит, мы должны прорваться.
   Куда же запропастился чёртов Джои? Ещё одна пуля выбивает из стены напротив фонтанчик меловой пыли. Следующая чиркает по краю гобелена и застревает в стене под ним. Я беру Лену за руку и тащу её в коридор, другой рукой схватив с кресла свою армейскую куртку, в кармане которой лежит наполовину разряженный табельный пистолет и две запасные обоймы. Ну, хоть что-то.
   - Райс! Близзард! - голос Джои где-то впереди, темнота коридора ударяет по глазам не хуже яркого света, и я на миг теряю ориентацию, а когда прихожу в себя, то понимаю, что одновременно кричали двое: Джои и Винсент.
   У Джои такой вид, точно он только что прервал разговор. Мне не показалось - они с Винсентом переглядываются.
   - У тебя, однако, много врагов, Райс... то есть, Близзард, - Джои усмехается. - Даже больше, чем я думал. Знал бы - ни за что с тобой бы не связался.
   - Ты же говорил, что я монстр, - отвечаю, шутя. И мы снова, как раньше, вдвоём - только он и я. - У монстра и должно быть много врагов, иначе это фуфловый монстр.
   Это наши обычные шутки. Словно сейчас мы рассмеёмся, и он предложит прошвырнуться до паба.
   Не сейчас, наверное. Паб будет когда-нибудь ещё. После.
   - Их хренова туча, - продолжает Джои. - Даже не буду спрашивать, кто это. Какая разница? Я так понимаю, что перенестись по воздуху или сотворить ещё какое-нибудь чудо, вы, господа недоделанные волшебники, не в состоянии.
   - Зеркало разбито, Джои, - терпеливо говорю я. - А даже если бы и нет, без ключа его не открыть. Иначе нас бы уже здесь не было.
   - Я знаю, - он смотрит мне прямо в глаза. - Винс сказал.
   - Тогда, надеюсь, у тебя найдётся что-нибудь огнестрельное с максимальным количеством обойм - для Легран? - надо же, уже, значит, "Винс". Но некогда удивляться. - Думаю, она умеет стрелять. Или срочно научится.
   - Уходи, Близзард, - говорит он. - Сначала вы, за вами я.
   - Уходить куда? - он что, не понимает, что...
   - Ядзя? - да что они за привычку взяли, смотреть мне прямо в глаза. - Сейчас я открою своё зеркало, это могу сделать только я сам - и вы уйдёте. Я подам вам руку и проведу на изнанку зеркала - тебя и Лену. Изнанка выводит в лес за границей опеки владетеля. Проходом не пользовались ни разу, но, уверяю тебя, хуже от этого он не стал. Ты ведь не боишься, правда? - он говорит со мной медленно, как с чёртовым маленьким ребёнком. Ах, ваша хитроумная светлость, лорд Близзард, я могла бы догадаться... Какой-то родовой секрет... За границы опеки, значит... Могла бы... Секрет Семьи, вот оно что...
   Снизу раздаётся взрыв - вылетает к чертям парадная дверь особняка, высаженная непонятно чем - взрывчаткой или залпом из человечьего оружия. Щепки прошивают пространство, словно пули, холл внизу заволакивает дымом. Джои быстро расстёгивает свою сумку и начинает вываливать прямо на паркет пластид, взрыватели, ещё какие-то штуковины. Выдёргивает из-за пояса свою "Беретту" и, не глядя, суёт Лене в руки - вместе с несколькими обоймами, которые он кучей сгребает с пола.
   - Быстрее, - торопит Винсент.
   Я оглядываюсь.
   - Чёрт тебя дери, Райс! Уходи, я сказал, или я сам сверну твою чёртову башку! - Джои орёт, видя, что я чуть-чуть медлю, прежде чем шагнуть за раму.
   - Уходи, Ядзя, - ещё раз ласково успевает сказать Винсент, прежде чем я решаюсь. - А я... То есть, мы, - мимолётный взгляд на Джои, - пока должны остаться.
   Он подаёт мне руку - снова коротко взблёскивает бриллиант обручального кольца. На какое-то мгновение мы оказываемся рядом. Видать, недаром говорят, что в зеркала уходит часть души...
   - Уходите. Прощай, Ядзя, - торопливо говорит мне Винсент и быстро обнимает.
   Я ещё мельком вижу Джои, - он уже не смотрит на меня, сливаясь в одно целое с воронёным стволом табельного оружия. Ещё я вижу щепки, которые пули выбивают из перил, а потом меня поглощает тьма. Лена на ощупь прикасается к моей руке, но я стою, как дура, и только несколько секунд спустя догадываюсь сделать шаг вперёд.
   Её тёплые пальцы - это то, на чём сейчас замкнулся мой чёртов мир, и я понимаю, что отдам что угодно, чтобы быть с ней рядом. Только отчего мне как-то не по себе? Оттого, что не успела ввязаться в бой, и согласилась уйти вот так? Оставила прикрывать своё отступление кого-то ещё? Не просто кого-то, а человека, который был заведомо меня слабее, хотя бы потому, что был просто-напросто всего лишь человеком, хоть и мужчиной?
   Нам по глазам бьёт уже дневной свет - блёклое, ноябрьское солнце где-то над лесами около Нью-Кастла. Ещё пару секунд я трачу на то, чтобы сориентироваться, где поместье - мне почему-то крайне важно это знать. А почему... И в этот момент под нами вздрагивает земля и из-за деревьев вырывается столб огня, который тут же гаснет и сменяется густым чёрным дымом.
   Недалеко, оказывается. Совсем близко.
   В лесу стоит звенящая тишина. Опять звенящая, чёрт подери. Кажется, что голые ветви деревьев застучат друг о друга - и теперь уже всё это, весь лес, весь мир - зазвенит, как подвески на хрустальной люстре в моей спальне, которой уже нет.
   Блёклое солнце то стыдливо скрывается за облаками, то снова светит настолько ярко, насколько хватает сил. И мне почему-то лучше оттого, что оно такое тусклое. Будь оно жарким, как летом, кажется, я запустила бы чем-нибудь в небо, надеясь, что попаду - прямо в центр ненавистного жёлтого шара, яркого, как огонь.
   Нетрудно было предположить, что Джои сделает с поместьем. Я сама бы сделала то же самое. Мне только отчего-то... больно внутри. Там, где по идее ничего нет. Только красная пелена вместо отражения.
   - Подождём ещё немного, - предлагает Лена. Я прислоняюсь к влажному стволу, сползаю вниз, к земле, чтобы посидеть, хоть чуть-чуть. Камуфляжная армейская куртка сбивается в складки вверху спины, но мне почему-то совсем не холодно, хотя, судя по заиндевевшей траве, стоит бодрящий морозец, из тех, которые бывают, когда ещё нет настоящей зимы и во время которых так приятно поохотиться на зайца или косулю. Хочется посидеть просто так, совсем немного, отчего-то наваливается усталость.
   - Зеркала нет, - равнодушно говорит Лена.
   - Кольца вообще-то тоже, - добавляю я.
   - Чёрт с ним, - произносит она. - Доберёмся автостопом, полагаю?
   - Наверное, - отвечаю я, и мне самой кажется, что голос у меня такой же тусклый и бесплотный, как долбаное солнце у нас над головами.
   - Тебе пригодится, может, - говорит Лена и вкладывает мне в руку тяжёлую "Беретту". - Я лучше управляюсь с этим. - С чем "с этим"? Ах, да, опасная бритва. Жёлтый пластик с коричневым отпечатком чьей-то давно застывшей крови. Такой же тусклый, как солнце. Как мой взгляд. Нас не переделать, хоть ты тресни.
   Тёплые руки обнимают меня за шею, и почему-то тут же хочется заплакать. Хоть ещё разок в жизни. Просто взять и заплакать. И опять вокруг - только голые стволы деревьев, а опять рядом - кто-то, вместе с кем ты - часть чего-то большего...
  
  Глава 12
  
   Перед нами маленький грязный бар, почти на углу. Толпы людей - людей, чёрт побери, просто людей - не останавливаясь, проходят мимо перекрёстка. Мы пересекаем улицу, и я пинком распахиваю дверь.
   Разговоры смолкают. Как будто выключили всех. Каждый второй - полукровая мразь. Смотрите на нас, сволочи, и бойтесь, хотя вас целая толпа, из тех, что только и умели громко орать на улицах, - а нас всего двое.
   - Что, не узнал? - сквозь зубы говорю я бармену. - Когда-то все стены обклеил объявлениями Сектора с утгардскими портретами.
   У него от страха или от удивления даже приоткрывается рот.
   - Забыл, кто я? - я демонстрирую ему "волчий крюк". - Вспоминай быстрей.
   - Близзард? Миссис Близзард, - поправляется он, и тут глаза у него начинают косить от страха, как у провинившегося подменыша, который заслужил, чтоб его выпороли. - Миссис Легран!
   Ага, "миссис". Уже хорошо.
   Я сплёвываю на пол, и мы с Леной проходим мимо него. Сердце у меня на миг замирает, а потом начинает биться чаще. Но я прячу волнение под ненавистью. Я вообще не знаю, зачем мы зашли сюда? Может, посмотреть, не висят ли снова наши фотографии с заголовком "разыскивается"?
   Улица Полуночного Рассвета - не знаю, кто придумал такое название. Сравнительно тепло для поздней осени, и я испытываю острое желание снять куртку и отбросить её прочь. К чёрту! Я не знаю, что тут произошло, пока нас не было, но я возвращаюсь в СВОЙ мир, и я не буду скрываться, даже если через пять шагов меня ожидает какой-нибудь очередной суд и камера Утгарда. На мне наполовину человечья одежда, и я могу прибегнуть к помощи разве только Лены, но я голыми руками убью любого, кто косо посмотрит на моё левое плечо, ибо я возвращаюсь в СВОЙ мир.
   И меня ждёт мой хозяин. Он сказал, что я догадаюсь, где, если вспомню. Я вспомнила. Я больше не хочу менять ни себя, ни своё будущее, и на моей руке навечно выжжен символ моей сущности. Которую я тоже не хочу больше менять.
   Хозяин хотел, чтоб я поняла это сама и прекратила терзать себя. Он дал мне третий шанс, и всё снова закончилось тем же самым. Нас не изменить, хоть умри.
   Мы идём посреди улицы Полуночного Рассвета. Не зная, что тут происходило в последние три года. Наплевав на то, что вокруг все останавливаются, как на фотографии, а потом, словно гонимые взрывной волной, быстро удаляются прочь. А центр этого взрыва - мы.
  
  
   Ван Веллер ничуть не изменился.
   - Надо полагать, кольцо, миссис Монфор? И вам, Лена? - мягко спрашивает он.
   - Вы совершенно правы, - ехидно отвечаю я. Он какое-то время смотрит мне прямо в глаза, но я не отвожу взгляд. Ещё чего!
   - Я не ненавижу вас, - вдруг говорит он. - У каждого своя дорога. Вас долго не было.
   - Долго, - соглашаюсь я. - А теперь мы здесь.
   - Здесь, - подтверждает он. - Ваш третий ключ, если не ошибаюсь? У вас бурная жизнь, Близзард - вы позволите вас так назвать? Кто-то пользуется одним и тем же кольцом, а потом ещё умудряется передать его детям.
   - Ещё напомните, сколько утгардских рун у меня выколото, - сквозь зубы цежу я.
   - Вы изменились. С нашей последней встречи, - уточняет Ван Веллер.
   Кинг-Голд-Хаус. Значит, он помнит.
   - Фэрли так плохо работает с памятью? - с сарказмом спрашиваю я.
   - О, нет, господин Мастер хорош во всём, - с поклоном говорит он. - Дело во мне. Время - субстанция, обладающая поразительными свойствами.
   - К делу, - резко перебивает Лена. Ван Веллер кивает.
   Фэрли по-прежнему Мастер Круга. Это хорошо.
   - Новый ключ - новая, с чистого листа, жизнь, да? - я помню то, что она сказала мне много лет назад - там, в Кинг-Голд-Хаус. Я помню, что из щелей дуло, и ветер грозил выдавить пыльные стёкла к чёртовой матери.
   - Скорее ад замёрзнет. - А ведь ты тоже помнишь, надо же. Каждое слово, каждый жест.
   Хотя какая разница. Это просто кольцо. Просто часть тебя, как рука или нога. Фэрли - Мастер, и я вижу, что о том же думает Лена. Мы подходим к зеркалу в лавке Ван Веллера, и, не говоря друг другу ни слова, исчезаем за его изнанкой.
  
  
   Дым от моей сигареты остаётся в мастерской на улице Полуночного Рассвета, а сами мы уже в здании Внутреннего Круга.
   Освещённый мягким светом вестибюль. Народу немного, и на нас не обращают ровно никакого внимания. Ни на нас, ни на мою наполовину человечью одежду. Странная смесь - камуфляжной куртки и дорогого платья, когда-то купленного в модном магазине на улице Фонарщиков. Всё, что осталось от моей какой-то там по счёту очередной закончившейся жизни.
   Массивные двери в кабинет Фэрли. Надёжные, сделанные давным-давно. Как в поместье, которого уже нет. Я берусь за бронзовую ручку, и она поддаётся неожиданно легко.
   - Создатель всемогущий! - Берти сначала несколько секунд молчит, а потом произносит эти слова.
   Мы подходим и почти одновременно целуем его в щёки: я справа, Лена слева.
   - Я даже не спрашиваю, где вас носило столько времени, - устало говорит он. - Но сейчас вы обе как нельзя кстати.
   - Что значит кстати? - спрашивает Лена. - Что с тобой?
   - Не со мной, Лена, - он трёт рукой покрасневшие глаза и, поймав наш вопросительный взгляд, отвечает. - Ах, это... Не спал трое суток. Чёртов тупой неудачник, вот кто я.
   Он жестом приглашает нас сесть. Два тяжёлых резных стула почти бесшумно придвигаются ближе - а подменыши неслышно ретируются до нового приказа. Он опускается за свой обтянутый сукном стол, и прикрывает ладонью глаза.
   - Полукровые тварюги головы подняли - вот что значит "кстати", Лена, - объясняет он наконец. - Проклятые недобитые ублюдки. И с каждым днём их всё больше, и больше, и больше... А я не справился. Я - не Милорд, не Пастух, никто вообще, всего лишь неудачник во главе проклятого сообщества.
   - Берти, где хозяин? - задаю я вопрос, и моё сердце в ожидании ответа начинает биться через раз.
   - Хозяин? - Фэрли сдвигает брови, и я понимаю, что до него не сразу доходит, о чём я спрашиваю. Он похож на невыспавшихся детективов после ночной операции у нас в отделе, где-то там, в другой жизни, которая была на самом деле так недавно, а кажется, будто во сне или тысячу лет назад. - Ты знаешь, Близзард, я ведь всегда мечтал об этом: быть главным. И вот, чёрт подери, что выходит! Выходит то, что ничего не выходит. Эта падаль повылазила непонятно откуда, сплошные теракты, без смысла, без системы, безо всего. И теперь они используют далеко не только внушение, заметь! Они так хотели научиться у людей, вот и научились. Наша сила и человечье оружие - представь, что за коктейль, нарушение Закона о Закрытости - куда не ткни...
   - Берти, где хозяин? - перебиваю его, потому что больше не могу. Создатель всемогущий, у меня просто не хватает сил терпеть. Я знаю, что всё в порядке, что мой Господин жив, и где-то, наверное, не так уж далеко, но где? Где?
   - Он всё доверил мне. А я близок к тому, чтобы всё то, к чему мы шли с восьмидесятых, загремело в тартарары. Мир вокруг - как хрустальная люстра, в которую плебей кидает ботинком - просто так, не осознавая её ценности, - говорит медленно, словно ни на что уже не надеясь, и вдруг спохватывается: - Он приказал передать тебе кое-что, сразу, как ты появишься. Прости.
   Сэр Бертрам лезет в ящик стола, и мне в ладонь ложится что-то маленькое, уже успевшее чуть-чуть нагреться от его пальцев.
   Я вижу в своей руке кольцо. Тонкое платиновое кольцо с бриллиантом, которое когда-то, бездну времени назад, было на безымянном пальце моей левой руки. Оно осталось в грёбаной канцелярии, пропахшей пыльными скоросшивателями и мышами, на первом этаже тюрьмы Утгард.
   Тишина. Только в окно бьётся муха, непрерывно жужжа и изредка шлёпаясь по стеклу. В тихом и давящем тяжёлой роскошью кабинете Мастера Круга, ленного лорда Бертрама Фэрли, моего родственника и соратника. Как когда-то билась в грязное стекло полицейского участка на окраине Лондона, а дежурный спал, и я мечтала, чтобы бутерброд упал со стола маслом вниз, на грязный пол, и мы бы смеялись до колик в животе, когда я рассказывала бы об этом Джои.
   ...Ледяная стена прибоя бьётся о скалы - где-то далеко-далеко, за холодным морем - и зовёт меня. Под льдистые огоньки звёзд. В большой чёрный вигвам, - вспоминаю я непонятные тогда слова полоумного сапожника, - где меня ждёт мой вожак. Мой хозяин.
   - Ты поняла? - спрашивает Берти. Беспокоится, чтоб хоть тут не облажаться.
   - Да, - отвечаю я. - Спасибо.
   - Вернёшься в поместье? - говорит он.
   - Нет. Уже некуда, Берти, - и я в двух словах говорю ему о том, что произошло.
   - Мразь полукровая, - кулак у него сжимается так, что натягивается кожа и выступают вены, и он с силой ударяет им по столу. - Вы вовремя, я же сказал. Сам Создатель послал мне вас обеих. Не хватает людей, старых, проверенных. Внутренний Круг уже и не Круг. Макрайан пропал без вести, Хейс мёртв, Дэвис тоже. Они вскрывают поместья, как консервные банки, и оставляют пустые выжженные коробки с горой трупов. Одно за другим, по всей стране. Ты знаешь, как они называют себя? Ополчение. Наверняка и это слово взяли у людей, почему бы и не взять, они ведь так любят людей, что куда там! Зато у меня полные подвалы этих сволочей. Все вместе. Кто мелкая сошка, а кто и нет. Из старого Сектора, те, кто не стал сотрудничать с нами. Сволочи, кто хоть каким-то боком был причастен к этому долбанному Ополчению, и подобная шваль - чтоб неповадно было. Всё, что можно, выбить из них, а потом - в расход ко всем чертям.
   Почему полные подвалы - здесь, в здании Круга, а не в крепости Утгард?! Кто сможет противостоять толпе обученных бойцов, рискуя превратиться в марионетку, всего лишь войдя в подвал? И тут до меня доходит. Мне даже не надо спрашивать у Фэрли, я знаю и так, что ледяная стена прибоя разделяет тот мир и этот. Прозрачная, как алмаз, и такая же непроницаемая. Грань. Рубеж. Потому что тот, кто захочет, найдёт Путь. Одолев ту дорогу, что одолела я. Пройдя боль, кровь, пепел и холодные стены тюремных камер - и придя на рубеж, отделяющий от Межзеркалья, чтобы вернуться туда, как домой. И остаться навсегда. Берти что-то недоговаривает, но мне - вот честно - всё равно, что мир вокруг рушится, как карточный домик или как эта его разбитая хрустальная люстра. Потому что это - уже не мой мир.
   - Берти, послушай меня, - я встаю, и ему приходится встать тоже. - Читай по губам. Я. Ничего. Ни из кого. Выбивать. Не буду, - медленно, после каждого слова ставя точку, говорю я. - Три с лишним года только это и делала, что выбивала. И, ты знаешь, что я сделаю сейчас? Сейчас я просто пойду и положу - всех до одного в этих твоих подвалах.
   - Думаю, МЫ положим, - подаёт голос Лена. - У тебя ведь есть человечье оружие?
   Он внимательно смотрит на меня, а потом усмехается.
   - Всё, что ты хочешь, да, Близзард? Напоследок? И, да - уже есть.
   - Только то, что ты слышал. Всех до одного. Прямо сейчас. Или иди и разбирайся с этим дерьмом сам, рискуя попасть под их контроль, едва переступив порог, - отвечаю я.
   Какая тебе разница, лорд Фэрли, кто останется жив, кто умрёт? Какая тебе разница, когда на улицах уже в открытую собираются толпы и здание Круга скоро просто перестанет быть неприступной крепостью? Как перестало ею быть моё поместье всего-то считанные часы назад?
   - Иди. Идите, - он машет рукой. - И делайте, что хотите. Мне наплевать. Всё, что хочу я - это спать.
   - Хорошо, Берти, - почти одновременно говорим мы и выходим.
   Закрывая дверь, я вижу, как он стаскивает сапоги и ложится на кушетку, накрываясь подбитым мехом плащом. А муха всё бьётся и бьётся в окно, отлетая подальше для разбега, а затем шлёпаясь о прозрачную преграду и в очередной раз падая на подоконник.
   Подвалы похожи на подземелья замка Макрайан. Запах крови, страха и немытого тела. Пол и лестница в бурых пятнах. В пространстве висит гул голосов, который мы слышим даже из-за двери.
   - Ты берёшь правую сторону, я - левую, - говорю Лене, передёргивая затвор. Обычный человеческий автомат. Я подбираю верхнюю юбку и заправляю её за пояс. Просто привычка. Ботинки не будут потом скользить по мокрому полу - вот хорошо, - а туфли скользили всегда. Но я, к счастью, больше не умею носить туфли. Разучилась. Надо же, как удобно... - Ну что, поехали?
   ...Полукровая мразь... Повылезала изо всех щелей, как крысы из нор... Не надо было этого делать... Смещать равновесие... И не надо было нарушать Закон о Закрытости... И засвечиваться перед человечьими ублюдками... Как я люблю смотреть на тебя в этом зелёном платье... Оно так идёт тебе... Как никакой другой цвет, разве только крови... И засвечиваться перед чёртовыми человечьими ублюдками... За человека... За чёртова человека... Пули высекают искры, ударяясь о камни... За чёртова грёбаного человека... Полукровая шваль... Не стоило этого делать... Восхитительная штука смерть... За грёбаного человека...
   ..."У меня монитор накрылся..."
   ... Смерть...
   ..."Я чуть не наделал в штаны, как последний..."
   ... Смерть...
   ..."Какой дьявол тебе там снится?"
   ... Смерть...
   ..."Уходи, я сказал, или я сам сверну твою дурацкую башку..."
   ... За грёбаного человека... За человека из МОЕЙ СТАИ...
   ... Моей, чёрт подери, стаи... Моей...
   Звенящая тишина в воздухе, пропитанном запахом крови. Опять звенящая.
   И только я и она. И всё.
   Прядь волос падает ей на глаза, и она дует на эту прядь, но напрасно. Раздражённо вытирает руки о подол, - какой знакомый жест - и заправляет волосы за ухо. Единственная в моей жизни женщина, только что превратившая вместе со мной в груды мёртвой плоти десятки чёртовых ублюдков. А сейчас так же спокойно, как и я, курящая сигарету, а прямо передо мной - её блестящие глаза, в которых плещется безумие и голод.
   Зелёное платье так идёт тебе... Зелёное платье кровавой ведьмы из шотландских гор, которые сделали нас самими собой...
   А тишина вокруг продолжает звенеть, беззвучно, бесплотно. Интересно, а у этих недоносков были души? И что это такое - сама душа? Я знаю, что у меня её уже нет, но что же тогда так болит внутри, когда я вспоминаю о Джои? О чёртовом грёбаном человеке, я, дочь древней Семьи, ведущая свой род со времён основания мира?
   - Посыльный... господина Мастера Круга, - говорит вдруг Лена. И презрительно усмехается. Подменыш, в чью голову вбивали свод обязанностей как минимум личного курьера Фэрли - потому что он одет в форменную ливрею, - в отличие от самого Фэрли, не будет отворачиваться от кровавых луж, боясь сблевать. "Всё, что ты хочешь", - сказал он. Берти... Политик и дипломат, недаром он получил когда-то прекрасное образование. Чёртовы утгардские убийцы - не про него. Знал, конечно, что увидит. Посыльный, оскальзываясь на мокром от крови полу, бежит к нам. Верно, что-то срочное.
   Но нет. Проще. Просто переворот. Очередной виток спирали. И где-то там, совсем рядом, люди в потёртой коже, бьющие наотмашь и пихающие лицом к стене. Только мне уже - всё равно. Умереть. Убить. Стоять и курить сигарету, с наслаждением вдыхая дым с примесью развеянной в воздухе протоплазмы. И снова убить. И снова умирать каждый раз самой - от наслаждения этой неземной болью...
   Я смотрю на свою руку. На ней - простенькое обручальное кольцо, исцарапанный золотой ободок, который ждал меня, лёжа на трюмо в Близзард-Холле. Я не надела кольца с бриллиантом. Это просто ключ. Просто дорога. Дальний путь, который мне предстоит - далеко - а, может, близко - за стекло, где ледяные бездушные волны бьются о скалы и зовут меня. Такую же бездушную, как эти волны, и звёзды над ними. Зовут домой.
   И Лена вдруг понимает.
   - Ты уходишь туда? - спрашивает она.
   - Почему "ты"? Мы уходим, Легран, - отвечаю я, и она крепко сжимает мою руку, больше не говоря ни слова. Зачем, когда и так понятно, что мы связаны до конца времён. Я, Легран, хозяин, наверное, кто-то ещё, может, когда-нибудь тот же Дориш... - и кровь, и смерть, и пепел. Навсегда.
   В вестибюле раздаётся какой-то грохот, и становится ясно, что и эта дверь вот-вот слетит с петель, снесённая взрывчаткой. Либо обычным выстрелом из гранатомёта. Меня прямо преследуют двери, захлопывающиеся за мной, как ловушки, а потом выкидывающие подобные коленца.
   - Ну, что, опять вне закона, Близзард? - спрашивает Лена и - ненормальная, милая моя - счастливо улыбается.
   - Опять, Легран, - я оглядываюсь на вход в подвалы, с удовольствием представляя перекошенные от ненависти лица тех, кто через минуту будет здесь. И, - вот странно, - совершенно равнодушно размышляя о том, сработает или нет кольцо из платины с бриллиантом, которое на самом деле и символ, и знак, и дорога. Оно должно сделать то, что теперь не под силу простому ключу: пробить прозрачную грань между этим миром и Межзеркальем, - а, даже если и не сработает, ведь мы прорвёмся, правда? Как прорывались всегда, всю свою жизнь.
   - Десять тысяч монет золотом, - ехидно сообщает мне матовая поверхность сквозного зеркала, уже начинающая наливаться красным; я усмехаюсь и поворачиваю кольцо. Грани камня, острые, словно лезвие ножа, проворачиваются в скважине с мелодичным звоном - и зеркало вспыхивает, расступаясь...
  
  
   Треск поленьев в очаге - огромном, как пещера. Языки пламени вырываются наружу и лижут каменную стену, оставляя чёрные полосы копоти. Тут нечему гореть - один голый камень, шершавый, холодный. Меня столько раз ставили лицом к стене, лицом к стене, лицом к стене... чёртовой холодной стене крепости Утгард. Хорошо, нет, не чёртовой - просто холодной стене крепости Утгард. Моего дома.
   Шелест страниц, жёлтых, готовых рассыпаться от времени. Мне почему-то кажется, что такого же цвета и объявления Сектора, которые были в моём далёком-далёком прошлом. Значит, такие же они и сейчас. Там, в мире вне зеркал.
   - На самом деле тебе нужны эти объявления, - хозяин отрывается от страницы и придерживает её пальцем. - С каждого угла, с каждого забора - "Разыскивается..." Награда. Твой портрет. Всё, как положено.
   - Ведь я хорошо выгляжу, Милорд? - в шутку спрашиваю я, поднимая голову.
   - Не переживу, если они взяли какую-нибудь идиотскую фотографию, - откликается Лена.
   В зарешёченное окно светит растущая луна, но в этот момент лунный луч, в котором волосы Лены отливали серебром, меркнет. Вот зараза. Дурацкие тучи. И в окно залетает снежинка - маленькая, отбившаяся от снежного роя; она тут же тает, столкнувшись со струёй горячего воздуха, идущего от очага. Теряться - это плохо...
   Метель. Чёрт подери!
   - Милорд? - поднимаю глаза - я сижу на полу у его ног - и встречаюсь с его взглядом. Он внимательно смотрит на меня поверх очков. Багровое пламя - отблеск горящих поленьев?
   - Метель, Близзард? - Милорд тоже видит снеговые тучи, клубящиеся за решёткой окна. - Ну, что ж. Значит, сегодня метель.
   Рваные тучи закрывают луну совсем, и уже ни один лучик не может пробиться сквозь их пелену. В окно залетает снежный вихрь, подхватывает волосы Лены, и, кажется, что у неё вовсе нет седины, просто снег выбелил несколько прядей. В комнате было бы совсем темно, если бы не пламя очага. Черным-черно, как на самой тёмной стороне полуночи... Тени-тучи проплывают мимо луны, у них - где-то там, за стеной снега и ледяного шторма - тоже свой праздник. На краю времени стоит большой чёрный вигвам - крепость Утгард - над скалистыми утёсами, давшими мне и смерть и жизнь. Жизнь бок о бок со смертью.
   Боль волной проходит по телу. Приятная, чарующая, предвестница сладкой истомы чьей-то смерти. Хозяин невесомо перебирает мои волосы, а потом знаком велит подняться с пола.
   - Похоже, пора? - в сторону откладывает книгу, заложив место, где читал, пером.
   - Благодарю вас, Милорд, - я подношу к губам его руку и целую знакомые тёплые пальцы. Матово блестит чёрный камень перстня.
   Тучи затягивают небосвод. Нам пора.
  
  
   Бритиш Эйрвэйз. Так написано на билете. Чёрт его душу знает, как они отреагируют, если увидят, что собака разгуливает за пределами своей клетки. Но она, наверное, поймёт, что этого делать не стоит, он больше чем уверен.
   Плотный мужчина размашистой походкой идёт по аэропорту Хитроу, рядом с ним шествует крупная овчарка. Она, правда, не очень-то довольна, что он надел на неё намордник, но, должно быть, так положено. У этих людей всё хрен пойми как. Правда, он обещал не запирать её клетку, когда они полетят в самолёте, а она обещала себе, что не станет вылезать наружу, чтоб не подвести человека, потому что так надо.
   Самолёт поднимается в воздух и берёт курс на Торонто.
   Мужчина снимает куртку, отворачивается к окну и закрывает глаза. Чего он там не видел? И прощаться не с чем и не с кем. Лететь далеко. Канада - почти на другом конце света. И там наконец-то будет холодно. И наконец-то он увидит настоящий снег. Сам не знает, почему так хочется холода. Хочется и всё. Как будто он, как собака, вдруг неожиданно обзавёлся такой же густой шерстью.
   Женский голос с придыханием вещает что-то по трансляции: "Рейс номер... Лондон - Торонто... пассажиры... багаж..." Какой, к чёрту, багаж? На огромных светящихся часах в здании аэропорта 18.20 - как такое может быть, если прошла туча времени? Ах да, другой часовой пояс, а он и забыл. Через несколько минут мужчина и собака в противной, по её мнению, клетке садятся в автобус до автовокзала, носящий гордое название "шаттл". Как космический челнок, чёрт возьми. Не хотите ли проехаться на шаттле, скажем... ммм... до Луны? У них есть время примерно до девяти, а пока они берут по хотдогу на каждого и устраиваются на бордюре на улице. Наверное, со стороны похожи на бродяг. Ну и плевать.
   - В Гуэлф? - седой старик со смуглым лицом, длинные волосы зачёсаны назад и перетянуты резинкой. - Я слышал, когда вы брали билеты. Она не кусается?
   - Нет, - ответ короткий, должен бы вроде отвязаться. Хотя... почему? Просто по привычке? - Она поисково-розыскная.
   - Ого! - старик тянет руку и гладит собачью голову. - Меня бы никакая не укусила, наверное. Я добрый. Они чуют. Должно быть. Вы не местный?
   - Не местный, - на север, подальше от осточертевшего Лондона, с висящим над ним облаком смога, - а там что будет, то будет.
   - Гостиница "Альбион", Норфолк-стрит, сорок девять, - старик садится рядом на бордюр, и собака кладёт ему на колени морду. Пусть его, бордюр большой. - Выйдете там из здания вокзала и направо, прямо упрётесь в неё. А как зовут? Собаку?
   - Спасибо, - да, гостиница - это кстати. С севера идут низкие снеговые тучи, и первые снежинки уже кружатся в свете фонарей и опускаются на асфальт. - Метель.
   - Хорошее какое имя. Необычное, - старик смотрит, как она провожает снежинки взглядом и, скосив глаза, наблюдает, как они тают у неё на носу.
   Очередной женский голос сообщает, что автобус Торонто - Гуэлф отправляется во столько-то часов столько-то минут. С неба начинает падать уже настоящий снег.
   Рейсовый автобус со светящимися электронными буквами над лобовым стеклом выруливает по улицам Торонто, лавируя среди легковушек, и разгоняется до приличной скорости только тогда, когда они минуют дома окраины. Через полтора часа мужчина и собака выходят из автовокзала в Гуэлфе, оглядываются и уверенно идут по направлению к Норфолк-стрит.
   Серое трехэтажное здание, сзади мэрия, рядом церковь. Полный комплект. Снег идёт. Небо такое низкое, что туча, кажется, зацепилась за церковный шпиль, и будет висеть тут заведомо целую ночь, пока не иссякнет вся.
   - Райс. Джон Райс, - интересно, мужик за стойкой регистрации - только портье или тоже портье - хозяин - и-так-далее?
   - По стаканчику? - старик с автовокзала в Торонто. - Всё равно сегодня никто никуда больше не пойдёт.
   - По стаканчику где? - неплохая мысль, а с барменом насчёт собаки можно договориться. - Почему никто никуда не пойдёт? У вас сиеста? Или рано спать ложитесь?
   - Бар слева от вас, - а во рту уже вкус проклятого шотландского. - Нет, темно. И метель.
   - И что? Ночь и метель - это повод выпить? - собака при этих словах поднимает голову и пристально смотрит на хозяина. - Я - за. Тогда мне у вас уже нравится.
   - Видите ли, Джон, - как хорошо, всего одну букву в имени довелось менять, не придётся вздрагивать или попадать в идиотские ситуации. - Простите, я - Хок, Эндрю Хок. Видите ли, у нас тут полно индейцев, да я и сам наполовину индеец. Мы тут много во что верим, и не всё оказывается чушью собачьей. Прости, девочка, - старик гладит собаку по голове.
   Странное ощущение - дежа вю. Где-то и когда-то уже говорили нечто подобное. Ой, нет. Только не ещё одна Женщина в Зелёном. Хотя...
   Бармен ставит на стойку шотландское, и стакан мягко прижимает своим весом бумажный кружок с рекламой "Альбиона".
   - В метельные, безлунные ночи - вот как сейчас, - старик указывает стаканом на окно и выпивка чуть не плещется через край, а за окном липнут к стеклу крупные хлопья снега, а потом, увлекаемые ветром, улетают куда-то в синеватые зимние сумерки, - в пурге приходит Маниту. Приходит со своей свитой - за жизнями людей. А в свите у него - полярные волки...
   Собака снова поднимает голову и смотрит на хозяина так настойчиво, словно что-то хочет ему срочно сказать.
   - Ишь ты. Понимает, - старик-индеец уважительно косится на собаку и её хозяина, которые будто разговаривают без слов.
   - Понимает, - соглашается Джон Райс и застёгивает "аляску". - Мы скоро вернёмся.
   Снежные вихри кружатся над землёй и мерцают в свете фар миллионами искр. Человек и собака смотрят в низкое мутное небо, словно чего-то ожидают.
   Они даже знают, кто точно есть в свите Маниту. Тот, кто нашёл всё-таки свою стаю.
   Большая Белая Волчица с жёлтыми глазами и старыми, зажившими шрамами с левой стороны морды.
  
   Конец
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"