— Как тебя зовут?!

     Кошмар был из тех, которые длясь секундами, минутами и часами тянутся бесконечно. Я задыхался. Я висел в темноте, не чувствуя ни своего тела, ни своего веса. Только страшный грохочущий голос звучал у меня в ушах.

     — Как тебя зовут?! Как! Тебя! Зовут!

     Я извивался словно червяк на крючке, пытаясь нащупать хоть какую-то опору. Пытаясь нащупать хоть что-то.

     — КАК ТЕБЯ ЗОВУТ!? — ревущий голос подминал под себя, пожирал меня, как огонь пожирает пластик.

     — ТВОЕ ИМЯ!!!? — моя душа съеживалась словно пенопластовая крошка в огне. Еще чуть-чуть и ничего не останется. Еще чуть-чуть и я исчезну. От меня ничего не останется. Только этот рокочущий, пожирающий и захлестывающий сознание рев.

     — КАК ТЕБЯ ЗОВУТ!??

      # # #

     Мы шли по пляжу. Было пасмурно, но ветра не было. Соль и йод в воздухе. Крики чаек. Шорох волн. Влажный песок под босыми ногами.

     — Давно тебя они мучают? — спросила она, поддевая раковину пальцами босой ноги.

     Я пожал плечами. У меня всегда было плохо с датами.

     — Не знаю. Но каждый раз — каждый раз — кошмар повторяется.

     — Каждый раз одно и то же?

     — Не совсем. Но сюжет один и тот же. Я лежу без движения и слышу его.

     — Кого?

     — Голос. Голос, который задает мне вопросы.

     — Одни и те же?

     — Нет, — я пожал плечами, — иногда они повторяются, но чаще они разные.

     — Это тебя пугает? — спросила она.

     При свете дня, у берега моря, накрытого пеленой облаков, кошмар казался скорее странным, чем страшным. И внятно объяснить что меня пугало я не мог.

     — Знаешь… страшно не столько то, что кто-то меня спрашивает. Страшно то, что я перестаю существовать. Перестаю быть.

     Мы остановились. Она долго смотрела на горизонт. Море нежно касалось ее ног. Я вздохнул.

     — Да ладно, не заморачивайся. Кошмары и есть кошмары.

     Она покачала головой.

     — Нет, — она посмотрела на меня и вздохнула, — Мы похожи даже в этом. Я знаю это ощущение. Словно ты просыпаешься в темноте и не можешь ничем пошевелить. И тебя охватывает страх от того, что эта темная неподвижность, эта темнота — она навсегда.

     — А вот вопросы, — сказала она после паузы, — Это что-то новенькое. Такого у меня не было.

     — Хоть в чем-то мы отличаемся, — улыбнулся я.

     Наша похожесть вошла в поговорку и была предметом шуток, понятных только нам двоим.

     Первый раз мы встретились во время ливня в крошечной чайной на углу большой площади. Мы смотрели на то, как за большим окном проносятся трамваи, звеня на повороте и брызгая водой из луж на рельсах. Она положила голову на кулак. Над ее чашкой вился ароматный пар. Я не мог вспомнить с чего начался наш разговор и как получилось, что мы оказались за одним столиком. Помнил только это завороженное выражение лица, с которым она смотрела на дождевые струи, хлещущие по мостовой и старинным фасадам зданий.

     — Никогда не думала, что старые города могут быть настолько красивы, — сказала она.

     — Когда светит солнце, они еще симпатичнее, — ответил я. Этот город не был для меня родным, но я хорошо его знал. И любил. Я мог ходить здесь бесконечно. И, когда мы встретились снова, повел ее на экскурсию.

     Это было так же волшебно, как привести ребенка в магазин старых игрушек. Мы рассматривали барельефы и гербы на фронтонах, гладили мох на старых ракушечниковых контрфорсах. Переходили темную и тихую реку по мощеным гранитом мостам, которые освещали кованые фонари. Слушали орган в костеле. Забрались на самую высокую точку города, чтобы посмотреть на него сверху.

     Наши встречи становились все чаще.

     Наконец, мы начали проводить вместе все свободное время. По роду своей профессии я всегда был человеком отстраненным и старающимся сохранять дистанцию с другими людьми. Окружающие чувствовали это и старались не беспокоить меня, когда мне хотелось быть одному. Именно поэтому мне нравился этот город — с его гранитными мостовыми, с его рекой и парками, с его библиотеками, полными старинных фолиантов и лабиринтом переулков. Он ничего не требовал. Тут можно было жить не особо общаясь с другими людьми — общения с самим городом хватало с лихвой.

     Она видела все то же, что и я, но немного под другим углом — кошку, которая сидела на водостоке в той же позе, что и горгулья, странный красный телефон, притаившийся во дворе в совершенно непонятном и невероятном месте (мы долго гадали, как его могут использовать хозяева), плющ закрывающий стены домов причудливыми узорами, где зелень сочеталась с ржавчиной. Мы могли проводить в этом городе часы, бродя по старым переулкам и открывая для себя все новые и новые секреты.

     Когда ее долго не было — я начинал тосковать. Мир становился серым, скучным и предсказуемым. И даже вязкое спокойствие старого города уже не успокаивало меня. Мне не хватало ее, мне не хватало красок, яркости и новизны, которые, словно аура окружали ее присутствие, окрашивая и заставляя играть новыми и новыми цветами все вокруг.

     Мы были похожи не только в этом. Нам нравились одни и те же книги, одна и та же музыка. Через некоторое время мы начали ловить друг друга на том, что думаем об одном и том же в одно и то же время.

     Теперь выяснилось, что и кошмары у нас одни и те же.

     — Давай сядем? — спросила она, когда мы проходили мимо небольшой кафешки на набережной, — Я немного устала.

     Сегодня мы впервые выбрались за город. На этот раз экскурсию устроили мне. Она пригласила меня в свой родной городок. Город был небольшим и относительно новым. Зато тут было море, невероятное количество фонтанов (мы вместе насчитали их два десятка) и множество небольших и уютных уголков. Словно кто-то превратил город в сад камней, разложив в нем вместо камней небольшие зеленые парки и крошечные скверы с фонтанами.

     Вдоль центральной улицы, расцвеченной гирляндами, которые зажигались ночью, превращая ее в красочный и в чем-то сказочный проспект, располагались почти все магазинчики, которые были в городе. Тут можно было найти старинные букинистические лавки, странные магазины со странными сувенирами и антикварные лавочки. В одной из таких лавочек, среди старинных флейт, потемневших от времени губных гармошек, метрономов и, почему-то, пишущих машинок мы обнаружили два камертона, лежавших рядом.

     — Это мы, — сказал я, беря камертоны с полки.

     Она непонимающе вскинула брови.

     — Никогда не умела играть, — улыбнулась она.

     — Я тоже, — я вручил ей один из камертонов и ударил тот, что остался у меня. Камертон издал чистый и низкий звук.

     — Ой, — сказала она, удивленно посмотрев на свой камертон, — Он…

     — Он тоже дрожит. Это резонанс. Камертоны настроены на одинаковую частоту и когда начинает звучать один — другой откликается на этот звук.

     — Действительно похоже на нас, — улыбнулась она.

     Теперь она сидела над чашечкой с ароматным кофе и рассматривала камертон в своих руках. И о чем-то думала. Я пожалел, что упомянул о своих снах.

     — Не нужно было портить этот день.

     — Ты ничего не испортил. Все в порядке. Просто напомнил старую книгу о ночных кошмарах.

     — Старую книгу?

     — Да. Она была не совсем о снах, но там рассказывалось о таком случае. Девочку мучили кошмары, в которых ее преследовала акула.

     — Акула?

     — Да. Она оказывалась в воде, видела плавник и пугаясь просыпалась. Не помню подробностей. Помню только, что сны доводили ее до безумия. С некоторого момента она вообще стала панически бояться засыпать.

     Но нашелся человек, который посоветовал ей досмотреть сон до конца.

     — Рациональное зерно в этом есть, — согласился я.

     — Ну да. Эдакое “джиу-джитсу”. “Поддаться и победить”.

     — Меня учили другому варианту. Страху нужно идти навстречу.

     — Именно. И когда она решила досмотреть сон до конца он перестал ей сниться.

     — Интересная история, — я читал эту книгу. Она была написана человеком, пережившим немецкие концлагеря. Принцип, на котором был построен подобный рецепт, назывался сложно и загадочно. Парадоксальная интенция.

     — Ага, — она отпила глоток. Задумчиво пошевелила пальцами ноги к которым прилипли песчинки, — И я все собираюсь попробовать этот рецепт, но… забываю про него что ли? — она поежилась, — Постараться увидеть свой кошмар — особенно такой — это не так уж и просто.

     — Да, — согласился я, — Даже не знаю — захотелось ли бы мне, чтобы он вернулся.

     — Но попробовать стоит?

     — Стоит, — я посмотрел в свою чашку. Мне почему-то не хотелось говорить об этом. Слова и мысли были правильными, но… но мне совсем не хотелось пробовать это на практике. Что-то было не так, — Ты во всяком случае попробуй.

     Она коснулась моей руки и заглянула мне в глаза.

     — Человек, — тихо сказала она, — Что с тобой? Я зацепила больное место?

     Я собирался пожать плечами, когда меня оглушило грохотом. Бам! Бам-бам-бам! БУМ!

     Это было как вспышка. Только не вспышка света, а вспышка тьмы.

     С моего лица что-то содрали. Все исчезло, залитое ярким светом. Кулаком в нос ударил запах сырости с хлоркой. Плеск воды и голоса оглушали. Кто-то светил мне в глаза. Краски, звуки, запахи, ощущения были чересчур сильными. Когда выходишь из темноты на яркий свет — он слепит. Меня слепило одновременно светом, звуками, запахами и ощущением тела. Голова гудела как старинный церковный колокол.

     — ВОТ ОН! — прогромыхало у меня над головой. Лицо человека, возникшее между мной и потолком было закрыто противогазной маской, голос гулко гудел в переговорной мембране. Его автомат кисло и шероховато пах кордитом, — МЫ НАШЛИ ЕГО!

      # # #

     — Повторим факты еще раз, — сказал усталый человек. Человек был психологом. Одним из лучших. Мне так сказали. Сам он обязательно уточнял, что вовсе не психолог, а психиатр, но мне было удобнее думать о нем, как о психологе.

     — Повторим, — так же устало согласился я. За окном моросил дождь. Если чуть-чуть сместиться к подоконнику можно было заметить желтеющие осенние платаны за оградой.

     — К вам применили пытку… особого рода. Сенсорная депривация, — я не хотел вспоминать, но когда это воображение подчинялось воле? Подвал вспомнился очень живо. Ванны, наполненные особым составом. Мертвые взгляды людей с которых срывали маски и наушники. Психолог перечислял факты, а я все вспоминал этих людей. Моих сокамерников. Сокамерников по небытию.

     Небытие. “Тотал-офф”. “Отключка”. То, что называлось сложным и малопонятным простому человеку термином “сенсорная депривация”. Последнее веяние времени, мода в пыточном искусстве. Изощренная пытка, позволяющая оставить человека целым и невредимым. Телесно. Физически.

     Тебя похищают на рассвете — когда ты больше всего дезориентирован. Заталкивают в машину. Куда-то волокут. Надевают темную маску, наушники с “белым шумом” и картонные трубки на руки — чтобы ты не мог ощупать свое тело. С этого момента — ты выключен из этого мира. Даже цикл приемов пищи сбит и перепутан — чтобы сознанию было не за что зацепиться. Метод могли варьировать. Вместо трубок — погружение в теплую воду со специальным поплавком для головы, не дающим захлебнуться. Иногда — как в моем случае — кормление через специальную трубку. Иногда — специальные психотропные препараты, погружавшие человека в иллюзорную дрему.

     Главное — отключить внешний поток информации. Вырванный из океана информационных потоков, мозг ведет себя как двигатель запущенный на холостой ход. Хватало нескольких дней, чтобы человек начал говорить. По своей воле. Нас — вытащенных из “темной комнаты” — держали там три месяца.

     — Вы нашли очень интересное решение этой проблемы, — хмыкнул психолог, — Парадоксальную интенцию. Другие пытались сопротивляться, находя самые незначительные кусочки реальности, чтобы уцепиться за них и сохранить связь с реальностью. Один из тех, кого мы освободили вместе с вами и кто сумел сохранить рассудок, рассказывал, что выжил потому, что научился слышать гул поезда, регулярно проходившего мимо. Ему не верили — рядом не проходило никаких железных дорог, — психолог вздохнул, — Мы считали, что у него галлюцинации, пока не догадались, что он чувствовал вибрацию от проходящего поезда метро.

     А вы, вместо того, чтобы сопротивляться отрыву от реальности, наоборот постарались погрузиться в галлюцинации как можно глубже. Настолько глубоко, что в какой-то момент ваш мозг начал считать эти галлюцинации реальностью.

     Похоже, это сработало. Хотя, — он поморщился, — С некоторыми побочными эффектами.

     “Побочные эффекты” заключались в том, что я до сих пор просыпался в холодном поту от того, что мне снились голоса. Я снова тонул в вязкой темноте. Клокочущие голоса снова допрашивали меня. Только в этот раз они интересовались — уверен ли я в том, что разобрался где реальность, а где — сон? Уверен ли я что проснулся окончательно? Сейчас эти кошмары снились мне реже, но ночь все еще казалась мне врагом, коварной западней где таились голоса и пряталось небытие. Первое время у меня случались провалы в памяти — я приходил в себя, “включаясь” в совершенно незнакомом месте и не помня, кто я и как сюда попал.

     Что держало меня на плаву? Что сохранило мне рассудок? Уж точно не беседы с этим усталым человеком и не успокоительные, которыми меня пичкали первое время и от которых я чувствовал себя, словно погруженным в воду. В теплую воду “темной комнаты”.

     Воспоминания нахлынули, заполняя меня. Стало тяжело дышать. Я посмотрел на платаны за окном. Вспомнил море. Крики чаек. Влажный песок под босыми ногами.

     Отпустило.

     — Во всяком случае, — психолог наконец позволил себе улыбнуться, — Ваш случай оказался не таким тяжелым как у остальных.

     Я вздохнул. Про остальных мне ничего не говорили. Почти ничего. Разве что вот эта история со звуками метро.

     — Как вы пришли к этой идее?

     Я промолчал. Врать не хотелось, а правда была даже тяжелой для меня. Это не было счастливой догадкой. Это было психологическим самоубийством. Вместо сопротивления безумию я прыгнул в пропасть. Мне казалось, что сойти с ума почти так же надежно, как разгрызть капсулу с цианидом. Я ничего не расскажу и не смогу сотрудничать.

     И когда я нырнул в пропасть, я оказался в городе.

     — Ваш мозг каким-то чудом сохранил себя, свои воспоминания не утонув в галлюцинациях. Вы считали придуманный вами город…

     — …реальный, — поправил его я, — Реальный город. Он существует на самом деле.

     — Пусть будет придуманный реальный город, — согласился он. Без тени улыбки, — Этот город вы считали истинной реальностью, а те моменты пробуждения, когда вас пытались допрашивать — ночными кошмарами. Для вас все поменялось местами.

     Пожалуй единственное, что меня беспокоит в вашем случае, — он сверился со своими записями, — Ага. Вот. Вы утверждаете, что встретили в своем воображаемом мире человека. Настоящего человека.

     Я вздохнул. За окном во влажной мороси горела желтая листва деревьев. Запах кофе у столика. Камертоны, резонирующие в наших руках. Такой же моросящий дождик за стеклом кафешки в старом городе. И звон трамваев проносящихся мимо. И прикосновение ее пальцев среди крика чаек и шороха волн.

     — Нет, — сказал я, — Теперь я понимаю. Это было игрой моего воображения.

      # # #

     Глоток. Кофе на вкус был почти таким же как тогда. В старом городе.

     Нас учили врать и вводить в заблуждение. Я мог обмануть даже того, кто ожидал подвоха. А с усталым психологом оказалось не так уж и трудно справиться. После восстановления, меня отправили в долгосрочный отпуск “для дальнейшего укрепления нервов”. Я использовал это на полную катушку. Кроме умения вводить в заблуждение в арсенал моих навыков входило умение работать с информацией.

     Наяву город выглядел точно так же, как в моем пропитанном ностальгией и тоской воображении. И кафешка была такой же. Только за ее стеклами светило солнце, хотя трамваи все так же позвякивали на поворотах. Разница между сном и реальностью была настолько мизерной, что я начал сомневаться в себе самом. Временами весь мир начинал кружиться — со всеми его стенами, фолиантами, трамвайчиками и мхом. Может девушка, смотревшая в окно, действительно была сном? Только сном и ничем больше? Мозг, истощенный отсутствием сенсорных раздражителей породил образ человека настолько близкого, что иллюзия окончательно поглотила меня. Как организм, который под действием сильной боли вырабатывает подавляющее ее обезболивающее и отключает нервы, которые рискуют “сгореть”.

     Нет. Девушка не была сном. Для постороннего это звучало слишком фантастически. Нереально. Мистически. Но я был уверен — она не из моих снов.

     Гуляя среди старинных стен и всего того, что было таким знакомым, я обдумывал задачу, которая передо мной стояла. Как наяву найти человека, виденного во сне? Я не знал даже как ее зовут — во сне такие вещи были само собой разумеющимися, а мне и в голову не пришло выяснить ни как ее зовут, ни кто она. Зачем? Она была там и этого было достаточно.

     И все-таки зацепки у меня были. Ее родной город. Город с фонтанами и морем. Город, в котором было обычное море и море роз. Дорога туда оказалась не из легких. Мне снова снились камеры и люди с мертвыми глазами, скорчившиеся от гула вертолетных двигателей. Снова меня допрашивали голоса.

     Однако, стоило мне оказаться в городе — мои сомнения рассеялись и голоса пропали из моего сознания. Я никогда не был здесь в реальности. И все-таки я знал этот город — я знал его по своим снам. Фонтан в форме глобуса. Море роз. Гирлянды на центральной улице. Чайки на набережной. Соль и йод в воздухе. Все было знакомым. Все было таким, каким оно было во сне.

     В историях такого рода, которые мне доводилось слышать, все следы и намеки на происходившее в реальности бесследно исчезали, здесь все было наоборот. Каждый угол, каждый камень был еще одним знаком, который подтверждал — да, я иду в правильном направлении.

     Даже антикварный магазин с музыкальными инструментами и древним “Ундервудом” был там, где он должен быть. И камертоны там тоже были. Но я все равно уперся в тупик. Я убедился в реальности города, я был уверен, что девушку можно найти, но как это сделать?

     Несколько дней я мотался по архивам. Я поднял и задействовал все связи, всех людей, которых мог задействовать. И ничего не отыскал. Совсем ничего. Я даже не знал — живет ли она здесь, в этом городе или уехала. Я начал нервничать. Чем дальше — тем сильнее.

     В работе подобного рода важно контролировать себя. Усталость притупляет чутье и отключает критичность. Еще немного и я бы превратился в одного из одержимых фанатиков, зациклившихся на процессе поиска, безо всякой надежды получить результат. Поняв это, я “отпустил вожжи”. Поблагодарил всех, кто оказывал мне помощь и сознательно заставил себя забыть про то, что привело меня в этот город.

     Я отправился считать фонтаны. Если я себя задергаю до умопомрачения — толку от этого не будет. Мне нужно было расслабиться. Возможно тогда я получу ответ, который так ищу. Возможно.

     Несколько дней я не занимался ничем. Просто бродил по городу. Любовался вечерними гирляндами. Считал фонтаны. Бродил по набережной. Забирался в самые тайные закоулки. Пробовал кофе в местных кафешках. Ощущение пришло ко мне когда я сидел на одной из скамеек набережной и кормил хлебом голубей.

     Сложно передать это чувство. Оно возникало хотя бы раз у каждого из нас. Вы идете по улице. И внезапно чувствуете на себе чей-то внимательный взгляд. Что-то заставляет вас повернуться и вы видите своего старого знакомого. Это ощущение было примерно из того же разряда, но не точно такое же. Я внезапно очень остро и ясно понял — она здесь. У меня даже слегка закружилась голова. Все равно, что крутить ручку настройки и среди помех внезапно услышать нужную станцию.

     Она здесь.

     Где?

     Я осмотрелся. На набережной кроме меня никого не было. Где?

     Сердце билось гулко словно молот. Но вокруг никого не было. Я схожу с ума? Или я действительно не до конца проснулся и все это — причуды моего подсознания? Я понял, что паникую. И — самое страшное — я потерял это чувство. Вздохнув, я заставил себя вернуться к насыщению голубей. В тот день это чувство так и не вернулось. Но это был знак.

     Нужно было расслабиться и спокойно-спокойно ловить это ощущение. Называйте его как хотите — интуицией, подсознанием. Мы называем его “чутьем”.

      # # #

     Доктор задумчиво вертел в руках камертон. Это был настоящий доктор. Самый что ни на есть. Седой, с усами и бородой. В белом халате. И ни разу не уставший. Он щелкнул по камертону. Послышался чистый звук. Точно такой же, какой я слышал тогда. У моря. За столиком с двумя чашечками кофе.

     Доктор внимательно посмотрел на меня. В его взгляде светился интерес.

     — Вот как вы думаете, — он вздохнул, — Будь вы на моем месте — поверили ли бы в такую историю?

     Я тоже вздохнул. Я знал ответ. Я бы не поверил ни единому слову.

     Что заставило меня рассказать правду этому человеку? Зачем я это сделал? Но именно в эту больницу меня привело мое шестое чувство. Моя интуиция. Мое чутье.

     — А ведь я вас узнал, — улыбнулся доктор, — вы — один из “темной четверки”. Это с вами…

     — Да, — согласился я, пока он не начал перечислять подробности моего прошлого, — Именно. Депривация. Пытки на основе регрессии и так далее.

     — Самое интересное, — доктор вздохнул еще раз и снова посмотрел на камертон, — Что я вам верю. И не считаю эту историю безумием или галлюцинацией. Хотя — если бы это услышали мои коллеги — мне бы пришлось очень и очень несладко. Однако, есть кое-что, что вам стоит увидеть. Как раз сейчас мы снимаем энцефалограмму, — он открыл картотечный ящик и, выудив оттуда папку, поманил меня за собой.

     Он повел меня туда, где… где была она. Я это понял сразу. Точнее почувствовал. Еще до того, как оказался рядом с ней. Мы поднялись по лестнице. Прошли через коридор, повернули влево. Я ощущал ее присутствие все сильнее и сильнее. И я вместе с ним я почувствовал страх.

     Мы видели один сон на двоих. Я видел её во сне. Какой она окажется в реальности? Чем ближе мы подходили, тем страшнее мне становилось. Понадобилось всё мое мужество, чтобы переступить порог палаты. И войдя, я остановился, не решаясь подойти ближе. Просто стоял на месте, чувствуя насколько глупо это выглядит со стороны — взрослый человек, который не в силах побороть свой страх.

     Доктор деликатно кашлянул.

     — Посмотрите, — он поднял “простыню” листа со свежими графиками, — Тета-ритм и бета-ритм…

     — Мне это ничего не говорит, — поморщился я. Хотя энтузиазм доктора был лучшим ответом на мой вопрос.

     Собрав в кулак волю, я заставил себя сделать еще несколько шагов.

     Она выглядела точь-в-точь как тогда, когда мы были на берегу. Она была бледнее, чем там, у моря, но это была она. Лицо сохраняло безмятежное безразличие, которое так характерно для спящих. На висках и лбу были прикреплены электроды. Самописцы чертили кривые на старинном рулоне миллиметровки.

     — Электрическая активность головного мозга, — сказал доктор, подбирая слова, — Зависит от его состояния. По ритму электрических импульсов, которые мы наблюдаем, можно многое сказать о том, в каком режиме работает мозг. Есть разный “почерк” ритмов для каждого состояния — для бодрствования, для неглубокого сна, для сна со сновидениями, для глубокого сна и комы.

     Несколько месяцев назад энцефалограмма нашей пациентки изменилась. Ей начали сниться сны. Сначала я предположил, что это случайный всплеск активности мозга, но эта активность росла изо дня в день, захватывая новые и новые участки мозга. Словно мозг сам себя регенерировал.

     — Как такое возможно?

     — Нервная система чем-то похожа на мышцы. Вероятно, ваш… контакт пробудил её мозг. Эффект должен был быть похож на реабилитацию после долгого покоя. Мы еще слишком мало знаем об этих процессах, но могу предположить, что контакт пробудил ее фантазию, и оживил в ее мозгу каскады нейронных связей, которые до того бездействовали. Когда у человека работает фантазия — в мозгу происходит что-то вроде цепной реакции — с каждой секундой “включается” все больше нейронов и наконец, вместо жалких искорок, которые теплятся в нем, по нему прокатываются настоящие цунами импульсов. Эти цунами охватывают весь мозг. Они упорядочиваются, сосредотачиваясь и вливая в волну все новые импульсы. Это похоже на лазер, в котором все микроимпульсы сливаются в один большой поток энергии.

     Ваш контакт был той искрой, которая зародила эти “цунами”, оживляющие ее мозг.

     — Но ведь не только мой мозг был “отключен”. Там ведь были и другие “отключенные”. Почему контакт произошел только межу мной и… — я кивнул на девушку на кровати.

     — А вы не догадались? — доктор улыбнулся и показал мне камертон, — Вы похожи друг на друга. Резонанс! Я не знаю, как это получилось, я не могу этого объяснить, но каким-то образом вы оказались связанными. Связанными общим сном.

     Мне ничего не нужно было объяснять. Я это чувствовал, я это знал.

     Мозг создает электрические потенциалы и генерирует ритмы. Генерирует волны. Возможно, не только электрические. Возможно, не только генерирует, но и способен на приём. Возможно, способность принимать чужие волны есть у каждого из нас. Но эта способность блокируется повседневной жизнью. Шумом — как физическим, так и ментальным. Сколько из нас прислушивается к себе хотя бы раз в день?

     В изоляции всё было иначе. Пустота. Отсутствие шума, помех, раздражителей. Обострённая тишиной, чувствительность. И сигнал извне. Сигнал от похожего человека. К тому же от человека в похожем положении. Я посмотрел на безмятежное лицо. У нее тоже был свой “подвал”. И она тоже построила в своём воображении город.

     Мы были похожи настолько, что наши вымышленные города зазвучали в резонанс. И сны слились в один. Два камертона. Каждый из которых своим звучанием пробуждает соседний.

     — Когда активность ее мозга начала расти, я начал искать причину. Случайно услышал о истории “темной четверки” и уже тогда задумался о том, насколько похоже ее состояние на ту пытку, которую применяли к вам. Но как раз тогда ее активность начала снова угасать.

     Он вздохнул.

     — Я не знал, что произошло. Но когда вы пришли ко мне, все встало на свои места. Во время вашего освобождения контакт прервался. И все начало возвращаться на свои круги.

     От досады я стиснул кулаки. Девочка и акула. Она собиралась досмотреть свой сон до конца. Я вспомнил море, чаек и наш последний разговор. Она хотела досмотреть сон. Она хотела проснуться. Может ее мозг уже был готов вернуться в реальность? Может для этого было нужно совсем немного? Может она все ещё ищет меня? Там, в городах из нашего сна?

     — Может можно будет повторить контакт, — я проглотил ком в горле, — Может стоит повторить сенсорную депривацию?

     Вот уж никогда не думал, что по своей воле на такое решусь. Что добровольно полезу назад в ванну.

     — Может, — пожал плечами доктор, — Кажется, что уже одно ваше присутствие оказывает положительный эффект. Посмотрите на графики. Активность начала расти еще несколько дней назад, — несколько дней назад? Тогда, когда я приехал в этот город. Тогда, когда я ощутил ее присутствие. Ее зов, — И растет чем дальше, тем больше. Посмотрите, — доктор кивнул на самописцы, — Мы разговариваем всего несколько минут, а активность ее мозга снова возрастает. Она так не реагировала ни на кого больше. Она слышит вас. Слышит ваш голос. Она слышит вас даже сейчас.

     Сейчас ее энцефалограмма показывает или неглубокий сон, или вообще бодрствование.

     — Но она не просыпается?

     Доктор пожал плечами.

     — Нет. Словно что-то мешает ей. Словно она нащупывает дорогу назад, к реальности.

     Я посмотрел на самописцы. На закрытые глаза. Девочка и акула. Вернуться. В ванну. Назад к тому вязкому кошмару. Я вздохнул, набираясь решимости.

     — Я хочу повторить изоляцию в ванне, — уже уверенно сказал я. Подошел к ее кровати. Посмотрел на полное безмятежности лицо, — Я здесь, — сказал я ей, — Я вытащу тебя.

     У меня за спиной доктор задумчиво стукнул по “вилочке”. Камертон отозвался звоном.

     Она улыбнулась. Это было так неожиданно и внезапно, что мы оба замерли, затаив дыхание. И только камертон в руках у доктора продолжал звучать на своей чистой ноте. Краем глаза я видел, что самописцы на миллиметровке взбесились. Словно энцефалограф тоже мог слышать этот звук.

     Пока звучал камертон, я вцепившись в край больничной койки не отрывал взгляд от лежавшей на кровати девушки.

     Она улыбалась.

     Когда звук смолк, она открыла глаза.