Денис Волин
Прогулки с Ауки Саном. Дневник наблюдателя
Большой переполох в маленьком Скуратово
Спустя несколько дней после трэш-поездки в столицу ко мне вновь вернулась вера в дзэн. Решил выйти на улицу, чтобы немного покатать мячик. Облачился в спортивный костюм Diadora, надел тапки Kappa, схватил мяч и вышел во двор.
На часах 7 утра. Слегка моросит дождик. У подъезда какой-то мужик прогревает машину, вдоль дома, сжимая руку ребенка, стремглав несется к остановке заспанная мамаша. Был еще дед с собачкой, фланирующий у клумбы с засохшими, но увлажненными от мороси кустами, но он был совсем непримечательным. Типичный русский дед made in town. Хмурый, слегка индюковатый, с видом всепонимающего Гендальфа.
Я зашел в "тюремный дворик", как называл футбольный корт с искусственным покрытием. Он напоминал мне площадки для выгула заключенных в голливудских фильмах типа "Американской истории Х" или, скажем, "Вне поля зрения" с Джорджем Клуни и Дженнифер Лопес. Вокруг дворик был обнесен металлической сеткой, внутри имелась разметка и ворота. "Горожанам от "Единой России", гласила надпись на заляпанном дерьмом или чем-то вроде билборде. И в этом был свой символизм. Всегда удивляло, почему партийные боссы настолько глупы, что не понимают банальных истин - людям абсолютно похую, как называется ваша партия. Им главное, чтобы во дворе были дороги, немного раскиданной зелени, детская площадка, а управляющая компания исправно вывозила ТБО. Вот если этого всего не будет, тогда плебс, может быть, и начнет интересоваться, по чьей, сука, вине эти минимальные потребности ему недоступны. И тогда, поверьте, "Единая Россия" зазвучит громко, зычно и по-русски, со всей присущей языку полифонией и экспрессией, эпитетами и прямотой. А так - пустая трата времени, не считая того, что и билборды оплачиваются за счет кармана все того же обывателя.
Размявшись, начал катать мяч по газону, проделывая разного рода финты, которым научился еще во время тренировок в спортшколе. Пнул мяч внешней стороной голени вправо, ускорился, резко подстегнул под себя щеточкой. Пропустил под левой ногой, ускорился влево. Перепрыгнул через мяч, чуть прокатил его вперед, прицелился и ударил. Штанга. Мяч звонко отскочил в сторону, и я побежал к нему. В этот момент в кармане олимпийки завибрировал телефон.
- Да, - ответил я.
- Здорово, Андрюха - это Ауки Сан, не узнал, что ли? - кричал в трубку хриплый голос.
Ауки Сана я, конечно же, узнал. Насторожило, что помимо его голоса в трубку закрался и посторонний звук, а именно - привычный для вокзалов звук граммофонов, из которых доносились объявления о прибывающих и отбывающих поездах.
- А ты где? - аккуратно поинтересовался я после того, как Ауки Сан рассказал мне душе изматывающую историю в жанре нуар о том, как ему опостылела столичная жизнь.
- Я в Орле, ёба! Ты там что, в уши, что ли, долбишься! Ехал из Ярославля со стосами, а завтра мячик в Питере. Так что, готовься, через пару часов рвем. Жду тебя на вокзале. Поедем исключительно на собаках, - Ауки Сан отключился тотчас же, как только договорил.
Минуту я потупил на месте, пытаясь понять, где я так согрешил, что Хеймдаль послал мне такого йотуна в друзья, но не найдя ответа - схватил мяч и побрел домой. Пока шел, поймал себя на мысли, что где-то в глубине души мне почему-то хотелось, чтобы Ауки Сан позвонил и, как всегда, предложил что-то в этом духе. Жить без приключений на жопу было скучно. Но если все приключения, которые могла предложить жизнь исходили главным образом от Ауки Сана, что ж - оставалось это принять и поклониться в пояс Богине Путешествий. Скуки допускать было нельзя. Ведь скука, как известно, истощала жизнь быстрее, чем паук пожирал закутанную в кокон муху. А мухой, признаться, быть совсем не хотелось. Лучше уж орлом, парящим в небе. Под трясущимся от трехдневного запоя крылом Ауки Сана.
***
Первым пунктом назначения стал небольшой поселок Скуратово в Тульской области. В собаке, следующей от Орла до местной станции, было от силы человек десять, помимо меня, Жарика (я решил взять его с собой на всякий случай) и Ауки Сана. При этом все они были рассредоточены по вагонам. Мы же выбрали тот, в котором не было никого.
Как только собака тронулась, Ауки Сан начал выуживать на лавку содержимое своего походного камуфлированного рюкзака: чипсы, несколько полторашек пива "Пикур" и палку колбасы. Он поставил пиво на лавку, разорвал пакет с чипсами, а колбасу положил на специально заготовленную газетку. Затем отцепил от ремня раскладной нож и принялся бережно нарезать ее ломтиками. Пиво мы пили прямо из горлышка. Говорили в основном о всякой ерунде: о шмотках, музыке, тройнике, который недавно пробил Ауки Сан, а также о польских проститутках, которых он охарактеризовал как "ответственных работниц с чувством такта и чрезмерно заточенными ногтями".
- Ну что, стосы, пора бы вдарить из тяжелой артиллерии, - сказал Ауки Сан, как только заметил на наших лицах тень полуденной дрёмы, навеянной выпитым пивом.
Он полез в рюкзак и через секунду достал оттуда прозрачную пластиковую бутылку. На первый взгляд могло показаться, что в бутылке чай. Но подумать так, значит - совсем не знать Ауки Сана.
- Параськин самогон! - радостно провозгласил он. Я заметил, что Ауки Сан и без того был уже весьма окосевшим.
- Где ты его достал-то? Ты ж мне с вокзала звонил, - интересуюсь и одновременно подношу бутылку к носу, откручиваю пробку и вдыхаю душистый запах русского самогона.
Ауки Сан снова лезет в рюкзак, и оттуда показываются пластиковые стаканчики. Гляди-ка, шельма, все предусмотрел, думаю я.
- Пока вас дождешься, можно весь Орел исколесить вдоль и поперек, - несколько обижено цедит Ауки Сан.
Он забирает у меня бутылку, разливает пойло по стаканчикам. Метит на глаз и достигает невероятной точности. Мы выпиваем и закусываем колбасой.
- Хорошо пошла, - удовлетворенно говорит Ауки Сан и откидывается на спинку лавки.
За окном благодать. Широкие, бескрайние поля, восходящие к горизонту луга и синее безоблачное небо. Пока Жарик и Ауки Сан спорят о том, почему Егоров не скинул пидора в реку во время известного перемаха мяса с бомжами, я думаю о людях, живущих в изъеденных смертью деревнях. На эти мысли меня наталкивает старуха, плетущаяся с коромыслом к полуразрушенному колодцу в сопровождении мальчишки на вид четырнадцати лет. Они идут медленно, старуха в развалочку, пацаненок чуть бодрее. На нем старенькая темная курточка, спортивные штанишки, обвисшие на коленях, но лицо светлое и лучистое. Старушка, напротив, тучна и коричневата, как ржавчина на старой ванне. Они обуты в резиновые сапоги, месящие грязь и разбрызгивающие ее в разные стороны. Два поколения, обреченного на жизнь посреди грязи. Поколения отрезанного от большинства благ цивилизации, но гордо хранящего дух русской глубинки. Ни он, ни она никогда не увидят новоиспеченных айфонов и айпедов. Ни он, ни она никогда не узнают, что такое фруктовый смузи и кофе из Starbucks и не прочитают новую книжку Сергея Минаева, а если и прочитают, то никогда не поймут, что он имеет в виду. Они не увидят мегаполиса с его пафосными щами, не увидят напыщенных снобов, презирающих лемиту и дешевый стафф. Им глубоко похую на "закон Яровой" и ювенальную юстицию, как, впрочем, и на все эти дрязги в геополитике. Крым для них - нечто далекое и абстрактное. Возможно, где-то согревающее, но все же с печью никак не сравнится. Они верят президенту, но не представляют, о чем он, собственно, говорит и что делает. Курс доллара для них не имеет никакого значения, а о существовании биткоина они никогда не узнают. Клубы, пабы, вэйперы, хипсторы, дрочеры и трансвеститы - это все не имеет ничего общего с этой доброй в душе старушкой и ее славным внучком. Он вырастет здоровым и похоронит ее в родной черноземной почве. Их никогда не покажут по телевизору, о их существовании вряд ли знает популист Жириновский, зато они искренне верят, что Расторгуев посвящает свои песни именно им. Мальчишка вскоре найдет себе невесту, какую-нибудь Машу из соседнего дома. Вместе они будут пасти козочек. Их первый поцелую случится на утренней зорьке, на вечерней - они впервые займутся сексом. Честным, диким и лишенным всякого лицемерия. Маша будет знать, что он настоящий мужчина, который может нарубить дров и не даст им замерзнуть, а если придется - то и утку подстрелит. А он будет уверен в Машке, что она не изменит и не встречается с ним за деньги и из-за положения. Эти категории в русской деревне лишены всякого смысла. Смысл имеет только то, что есть - а есть разруха, грязь, ветхие избы и минимум косметики. Больше ничего и не нужно. Ведь о большем они не думают, хотя и догадываются. Они честнее, чем мы, они настоящие, а мы...Мы симулякры, пытающие докопаться до смыслов, но постоянно подсаживающиеся на искушения.
- Есть в той избушке нечто больше, чем грустные глаза старушки. Но зима по-прежнему близко, - задумчиво пробормотал свое очередное хокку Ауки Сан.
Он как будто читал мои мысли, а затем сформулировал их с буддистской точностью.
- Давай, что ли, выпьем, - сказал я.
Мы выпили еще, потом еще, а затем незаметно впали в состояние перманентной одичалости. Начались странные песни и шиза. Ауки Сан вдруг возомнил себя чуваком из "Миллуола" и требовал надавать ему по щам, если мы с Жариком с ним не согласны. Он шаблонно поднимал руки и призывал говно срочно на него прыгать. Но мы держали себя в руках. Тогда Ауки Сан, уставший ждать наших действий, обнажило торс, открыл окно, высунул в него свою голову и начал петь песню фэнов West Ham United, размахивая футболкой на глазах у изумленных коров, пасущихся на лужайке. Но конструктивную критику, обвиняющую его в переобувании на ходу, Ауки Сан принципиально не реагировал.
- Я ебу Бабу Ягу! - пьяным голосом щебетал он, когда устал паясничать и уселся на скамейку и свесил руки.
***
В поселке Скуратово проживает чуть больше тысячи человек. Когда мы вышли из электрички - не увидели ни одного. Мы были настолько пьяны, что едва могли стоять на ногах. В небольшом здании вокзала царила тишина. На кассе тоже никого не было. Пока я отвлекся, чтобы попытаться найти кого-нибудь, чтобы узнать, когда будет следующая электричка до Тулы, Ауки Сан походкой уверенного в себе, но в усмерть пьяного конкистадора направился прямиком к подоконнику. Я повернул голову и увидел, как он берет в руки стоявший на нем горшок с цветком. На мой вопросительный взгляд Ауки Сан ответил кратко:
- Так надо.
Потоптавшись в здании вокзала какое-то время, так и не дождавшись людей, мы решили прогуляться по поселку.
Первое, что бросилось в глаза - магазин. Он располагался в одноэтажной постройке, чем-то напоминающей былинную избушку на курьих ножках, с обшарпанными стенами и кривой вывеской. Мы поковыляли туда.
Первым шел Ауки Сан. Он выглядел данайцем дары приносящим. Цветок он нес демонстративно важно, вытянув руки с горшком прямо перед собой. Так он и зашел в избушку. Я шел следом и краем глаза обратил внимание, что справа располагался двор двухэтажки, на лавке воле нее сидел какой-то скрюченный человек. Подумал, что надо будет потом подойти к нему: может быть, он знает, в чем тут подвох.
В магазине все было традиционно для глубинки. Стеллаж с несколькими полками, заставленными конфетами, пряниками, консервами, газировкой, алкоголем и прочей снедью. На продолговатой стойке высился кассовый аппарат, коробки с жвачками и презервативами, за стойкой - ну, наконец-то! - стояла женщина. Она была облачена в белый фартук. Из-под какого-то древнего кокошника торчали каштановые кудри, лицо чуть полновато. Женщине было слегка за сорок, и она явно переборщила с косметикой. Когда мы вошли, она и глазом не моргнула. Смотрела на нас с некоторым презрением, пожевывая своими большими челюстями жевательную резинку. Взгляд говорил прямо: "Ну и хуле вы здесь забыли?".
Войдя внутрь, Ауки Сан первым делом поставил горшок на стойку. Затем он поднял глаза на женщину и попытался улыбнуться. Но ожидаемо наткнулся на кирпич. Эмоций в нем не было. Они посмотрели друг на друга полминуты, после чего Ауки Сан заговорил.
- Добрый день, любезнейшая, - сказал он как можно вежливее, хотя язык не слушался и заплетался в сырную косичку. - Рад, так сказать, приветствовать вас в этом, как его, Скуратово. С Малютой Скуратовым я не то чтобы знаком, но, признаюсь, наслышан. Надеюсь, вас назвали в его честь. - Ауки Сан немного запнулся, подумал, потом продолжил: - В смысле не вас лично, а эту вашу пердь.
При слове "пердь" кирпич начал оживать. На нем появились глаза. И они - сверкнули. Рта еще не было. Женщина все еще продолжала молчать.
- Так вот, герцогиня, - тем временем продолжал Ауки Сан. - Хотелось бы преподнести вам сей цветок в знак нашей любезности и просить вас разменять его на любую вещь в вашем магазине. Например, на бутылочку пивка. А лучше - водочки.
Кирпич оброс ртом.
- А ну иди отсюда, - внезапно громовым голосом прорычала женщина. На первый взгляд и не скажешь, что она способна так лаять. - И, вон, друзей своих забирай, - выдержав паузу, она добавила: - Придурков.
Я почувствовал, как начинаю возмущаться. Я и слова не сказал, а меня уже записали в придурки. Чем, спрашивается, вызван этот кунштюк? Хотел поинтересоваться, и сделать это довольно грубо. Но Ауки Сан опередил.
- Спокойно, спокойно, любезнейшая, - мягким голосом промямлил он. - Ну зачем же нам с вами ссориться. Я же просто пошутил. Сами мы едем из Орла в Петербург. На футбол. В дороге устали и, если честно, нам стало скучно. - Мне показалось, что Ауки Сан внезапно протрезвел. - Мы сошли с электрички, заглянули на вокзал, там никого нет. На улице тоже никого нет. Может быть, вы нам сможете помочь и подскажете хотя бы, когда будет следующий поезд или электричка до Тулы?
Женщина чуть смягчилась.
- Через два часа, - сказала он, бросив взгляд на горшок с цветком.
- Большое вам спасибо, милейшая, - учтиво отозвался Ауки Сан. - Так что насчет цветка?
Женщина посмотрела сначала на него, потом снова на горшок. Затем потянулась рукой в голубую коробочку с надписью "Love is...", выудила оттуда три жвачки и положила их на стойку. Подняла глаза на Ауки Сана и кивнула: мол, ну что, меняемся? Ауки Сан чуть разочаровано, но все же согласительно кивнул в ответ: мол, давай.
Он взял со стойки жвачки, напоследок улыбнулся женщине дебильной улыбкой, которую она тут же передразнила, и прошел мимо меня и Жарика к выходу. Мы молча последовали за ним.
Когда я вышел на улицу, Ауки Сан уже спешил к человеку на лавке. Похоже, он, как и я, его тоже сразу заприметил. Человек оказался дедом. Он был одет в фуфайку, поношенные и видавшие виды брюки, обут был в кожаные сапоги, а на его седой голове восседала шерстяная серая восьмиклинка. Дед был бородат словно Лев Толстой, а глаза его были узенькие, с хитрецою, они партизанами выглядывали из-за морщинистой кожи. Я бы сказал, что глазенки его были крайне неприятными. С виду этот Лев Толстой напоминал колдуна.
Ауки Сан представил нас и представился сам. Дед назвался Тимофеем Георгиевичем. Сказал, что живет в доме напротив. На втором этаже, в квартире ?13. Всю жизнь проработал на производстве, но эпизодами помогал людям, оказывая услуги гипнотического характера. При этих словах меня передернуло. Точно колдун, подумал я на пьяную голову и решил, что буду держаться от него подальше.
Тем временем дед сдружился с Ауки Саном. Собственно, историю своей жизни он рассказывал именно ему, а мы были так - невольными слушателями. Спустя минут пятнадцать, дед с Ауки Саном переглянулись, при этом старик заговорщически сверкнул глазенками.
- Ну, побегу, - сказал дед.
Он поднялся с лавки и через минуту растворился в подъезде.
- Куда это он? - спросил я у Ауки Сана.
- Сейчас увидишь, - ухмыльнулся он.
Жарик все это время сидел на краю лавки и клевал носом.
Дед появился минут через десять. Он шел с довольной улыбкой, сжимая в руках бутылку с серой жидкостью.
- Во, ребятишки! Первак! - провозгласил Тимофей Георгиевич, поставив бутылку на лавку.
- Не уверен, стоит ли нам это пить, - осторожно сказал я, но Ауки Сан уже разливал самогон по стаканам.
- Ментов-то нет тут? - поинтересовался он у деда.
- Чу! - ответил дед с нескрываемым возмущением. - Да какие менты, ребятишки, я ж их всех сызмальства знаю. Все передо мной без штанов бегали. Да путь только подойдут. Я им задам.
Закончив фразу, дед принялся заливисто смеяться, сверкая беззубым ртом.
Не найдя аргументов против, я все же выпил.
Тем временем Тимофей Георгиевич уселся на лавку посреди нас с Ауки Саном. Закурил папироску, - как я заметил, "Приму", где он ее только отыскал? - и заговорил.
- Я, мужики, да будь вам известно - анархыст, - сказал он, чем вызвал истовое удивление на наших лицах; проснулся даже Жарик. При этом слово анархист он произносил исключительно через "ы".
- Чего? - усмехнулся Ауки Сан. - Какой же ты анархист, дед?
- Какой-какой? - обиженно сказал Тимофей Георгиевич. - Самый настоящий.
Скуратовский анархыст. Я анархыстом уже полвека являюсь.
- И что, - решил поинтересоваться я, - в чем же ваш анархизм заключается?
Дед помолчал немного. Затянулся, выпустил дым изо рта. Пожевал застрявший в зубах табачок, а потом повернулся ко мне и посмотрел на меня пристально, отчего мне стало как-то не по себе.
- Полное отрицалово, - медленно и чуть шипя, проговорил он.
Мы с Ауки Саном переглянулись.
- Полжизни на зоне протусовался, пацаны, - дед продолжал. - Ни разу не встал на колени. Я в натуре все отрицаю. Ни бога, ни царя не признаю. Иначе, пацаны, вилы всему. Я дело базарю, а вы послушайте.
- Э-э, дед, притормози немного, какая зона, ты чего? - перебил его Ауки Сан. - Ты же только что говорил, что всю жизнь на производстве проработал, ментов вон сызмальства знаешь. А теперь про зону нам тут зачехляешь...
Дед поднял руку вверх: дескать, помолчи. Ауки Сан замолчал. Взял бутылку, нацедил по пять капель.
- Ты Тимошу на слове не лови, пацаненок, - сказал дед, он как-то плавно перешел на блатной жаргон. - Тимоша за базар отвечает. Я когда за производство базарил, имел в виду чётки. Производил их, пацанам продавал, так и кормился. А что до ментов, так сызмальства их и знаю всех: кто принимал меня, еще будучи сержантом, кто на зоне пупкарем работал. Я в натуре уравновешенный, но выводить меня не стоит, пацанята. Я в отрицалово с головой ушел. А как Кропоткина прочитал, так и вовсе анархыстом сделался.
- И чем же ты теперь занимаешься? - спросил Ауки Сан, опрокинув стопку.
- Все отрицаю.
- Что все?
- Отрицаю ментовские законы и церковную мораль. Отрицаю власть и общественное устройство. Магазины отрицаю, больницы. Тюрьмы, естественно, отрицаю. И телевидение. Много чего, точнее - как и сказал, все.
- И как же ты без магазинов живешь? - спросил я.
- А как живу, пацанята. Вот так. У меня тут, в Скуратово, огородик свой есть. Огурчики, помидорчики выращиваю. Летом свежие, зимой засоленные. Консервации у меня много, пацанята. Картошечка есть. А коли закончится, все меня тут знают, попрошу - мне и дадут, чтоб прокормиться. Я, пацанята, проповедую общественное самоуправление на низовом уровне. Сплачиваю всех на основе самогона, общих целей и авторитета. Вот три моих кита, на коих и вся жизнь держится.
- Ну ты, дед, даешь. - Ауки Сан покачал головой, я заметил, что ему медленно наступает пиздец.
- И что же, все пьют? - спрашиваю у деда.
- Все, сынок, все.
- А цели у вас какие общие?
- Как какие? Выжить. Зиму пережить. Зима ведь скоро, - выпалил рецидивист Тимофей Георгиевич, и вдруг представился мне в меху и коже, как представитель рода Старков из Винтерфелла.
- А авторитет, стало быть, что?
- Авторитет - в моем стержне, пацаненок, - гордо сказал дед. - В анархызме нет принуждения. Но есть авторитет. И авторитет этот дикий и средневековый. Основанный на силе. Кто сильнее, тот и в авторитете. Все по-честнаку. Это в политике все по-другому. В политике, кто хитрее и лучше жопу лижет, тот, значит, и выше всех стоит. Кто изловчится, выкрутиться, чтобы позолотистее обложку для своих словес отыскать, тот и общественным мнением правит. Словом, одни подонки и лихоимцы к верху всплывают. И есть в этом что-то символическое. А мы, пацаненок, лучше уж внизу как-нибудь сами разберемся. Всплывать спешить не будем. Это еще успеется.
- Чудной ты, дед, - говорю ему.
И тут он поднимается с лавки.
- Самогон себе оставьте, пацанята. А вон тому, - дед вдруг указал пальцем куда-то в сторону, я повернул голову и увидел, что Жарик с ошалевшими глазами гоняется за курицей, - больше не наливайте. Он и так уже готов, например.
Сказав это, дед как-то быстро и ловко юркнул в подъезд.
- Странный тип, - сказал мне Ауки Сан.
- Странный тип вон там за курицей носится, - ответил я. - Пойдем его успокоим, а то, не дай бог, сломает себе что-нибудь. Эй, Жарик, ты там ебнулся, что ли?
Жарик остановился и посмотрел на нас. Глаза его и вправду были ошалелыми. Так и хотелось надавать ему подзатыльников. Но от бастонады меня удержали правила дзен, согласно которым монах, идущий по марге, должен стараться увидеть каждого человека с его страданиями и полюбить его таким, какой он есть. Нельзя остановить течение реки. Можно лишь познать и принять его. Сейчас Жарик не был рекой, он был скорее лужей, которая чернит и пачкает везде, где не попадя, но все же - он был относительно человеком, подумал я и отдал его на откуп Ауки Сану.
Ауки Сан подошел к Жарику, застывшему, как столб, и вспотевшему, будто конденсат на поржавевшей трубе, и рассмотрел его. Затем повернулся ко мне и крикнул:
- Слышь, Андрюх, а ему и вправду пиздец!
Ауки Сан взял Жарика под руки и привел к лавке.
- Надо ему водички, что ли, попить, - сказал он.
Жарик снова посмотрел на нас одичалым взглядом и, внезапно, стал в бойцовскую стойку.
- Ну что, говно, давай, хуле вы? - Он вдруг начал прыгать, впрочем, неуверенно, и качаться, подражая Майку Тайсону, скрещенному с пьяным мастером.
Последующее событие заставило меня убедиться в том, что Ауки Сан был далек от буддизма и определенно не воспринимал Жарика, как реку с ее течением и недостатками. Он спокойно подошел к нему, улыбнулся, затем резким движением положил свою огромную лапу ему на голову и с силой оттолкнул вперед. Жарик в момент очутился на земле и стал жалким.
- Место илота в отстойнике, - подняв палец к верху, назидательно сказал Ауки Сан. - Что ты, как лошадь, в самом деле.
Я захохотал и принялся собирать наши пожитки.
Пока Жарик поднимался и отряхивался, я отметил, что падение его чуть оживило. Поднявшись, он растер лицо руками и начал фыркать. Видимо, это его способ приведения себя в чувства. Впрочем, дело каждого, лишь бы помогало. Как говорят американцы: "An apple a day keeps the doctor away". И хер бы с ними.
Посмотрев на часы, мы обнаружили, что до поезда еще много времени - почти целый час. Нужно было чем-то себя занять. И, как всегда, лучшая идея возникла у Ауки Сана.
- В ногах правды нет, но сидеть на лавке во дворе как-то прохладно. Солнце не проступает. Так что, Жарик, пойдем со мной.
Ауки Сан боднул плечом Жарика, что, очевидно, он должен был расценить как приглашение, и ступил в сторону вокзала. Жарик поковылял за ним. Я - чуть поодаль, но в том же направлении. Кругом чернели залежи грязи, от некогда заасфальтированной (наверное, еще при советской власти) дорожки остались торчащие колдобины, облезлый кот насторожено провожал взглядом трех кочевников, ищущих просветления в дешевом алкоголе, вечных драках и томных поездках на прикладных. Как в той песне Славы Ширинкина: "А я романтик, мне не нужны билеты, я на собаках уеду на край света". И хотя на собаках уже давно ездили лишь единицы, и то - желая еще раз прочувствовать трэш давно минувших лет, - что-то в этих словах по-прежнему согревало пафосное сердце неисправимого хулигана. Вроде бы все есть, но постоянно хочется приключений. Не таких, как у обычных людей. Своих, вскормленных первыми ударами по еще не покрывшимся щетиной скулам, синяками от ментовских дубинок на тощей спине и матерными речевками в свете искрящихся файеров и пестрящихся красно-белых роз и зелено-белых баннеров.
***
Через несколько минут я наблюдал картину, как Жарик и Ауки Сан выволакивают на улицу огромную лавку, которая до этого стояла в зале ожидания вокзала. Сгорбившись и краснея набухающими щеками, они аккуратно поставили ее прямо в метре от входа, и с облегчением выдохнули.
- Вот, - сказал Ауки Сан, которого, очевидно, переполняло чувство гордости, - сидеть будем тут. На солнышке.
И он сел, откинувшись на спинку. Рядом начал моститься Жорик. Я выкурил сигарету и, поняв, что заняться больше нечем, сел рядом и тут же почувствовал, как сон затаскивает меня в свои объятья. На улице было не холодно, а на солнце - и вовсе хорошо. Свежий воздух, принесенный дедом-анархыстом первак и легкая усталость от двух часов в первой собаке дали о себе знать. Мы все так и заснули, на лавке, под солнцем, кто как сидел.
Не знаю, сколько мы проспали, но проснулись от громкого воя полицейской сирены. Я открыл глаза, повернул голову и увидел, что по направлению к нам несется ментовская буханка. Я быстро огляделся и увидел в дверях здания вокзала женщину, которая смотрит на буханку и тычет на нас пальцем. Когда она заметила, что я на нее смотрю, то тут же скрылась в проеме.
- Парни, подъем! - крикнул я и начал расталкивать приятелей.
Жарик вскочил первым, прямо с застывшей на подбородке слюной. Он сориентировался быстрее всех, покрутил головой, кивнул мне, и втопил, сверкая тапками, вглубь поселка. Типичная хулиганская черта: всегда быть на стреме, а чуть завидев погоны, сразу делать ноги, отметил я про себя.
Реакция Ауки Сана для меня непредсказуемой.
- Бегите, стосы, я их задержу! - крикнул он, приоткрыв один глаз.
Когда я побежал, то заметил, что он снова его закрыл и продолжил дремать. Я еще раз крикнул ему, чтобы убедиться, что он понял, что происходит, но Ауки Сан лишь сделал вальяжный жест рукой: мол, давай беги уже.
Мы с Жариком неслись, сломя голову, не понимая, зачем вообще это делаем. В тот момент было сложно сообразить, за что нас, собственно, могли преследовать. Но все равно бежали: по грязи, по зарослям и кустарникам, по какому-то ебучему огороду и мимо проволочных заборов. Я с небольшой периодичностью оглядывался назад: буханка действительно гналась за нами. Жарик был чуть впереди. Добежав до угла какой-то обветшалой избушки, он юркнул направо, а я, сам не знаю почему, остановился.
- Ты какого хуя уебывал? - спросил меня, хватая за шиворот, пухлый и розовощекий мент, когда буханка подъехала.
- Мужики, похоже, бес попутал. Сам не знаю, - ответил я, смастерив на лице самую невинную гримасу, на которую был способен.
- Сам откуда?
Назвал город.
- А этот, который впереди бежал, друг твой?
- Да, - говорю.
- Ладно, поехали в отдел, там разберемся.
В отделе было мрачно и воняло бомжпакетами. Меня провели через дежурку и усадили за стол в просторном помещении. Я повернул голову и увидел Ауки Сана. Он лежал на лавке у стены, накинув на лицо бейсболку и свесив одну ногу.
- Этот тоже твой друг? - спросил все тот же мент.
- Угу.
- Какой-то он странный.
|