...Яркий луч солнца прошел через дыру в крыше барака и мягко опустился на голову девочки лет 9-13. Определить её возраст было сложно в силу страшнейшей худобы, лихорадочного блеска голодных глаз и рванья, которое она называла одеждой.
Лия, или заключенная номер: 145607, а именно таким было её новое имя, согласно свежей, красующейся татуировки на её хрупком запястье, вспоминала родной город Франкфурт.
...Она вспомнила, как в 36 году она с папой и мамой ходила во Франкфуртский зоопарк, а после ей купили маленького котенка, которого она назвала Биль.
Биль рос милым и добрым котиком, любимцем всей семьи.
Рыженький, с белыми пятнами и беловатой маской на мордочке.
Вспомнила, как Биль сидел на стуле и смотрел на то, как мама готовит рыбу. Мамочка еще тогда шутила, что котенок ей помогает.
В сороковом году Биль помог им в последний раз. Он спас их семью от голода.
Когда в их дом пришли люди в черной форме Лия по - началу испугалась, но один из солдат протянул ей конфету и сказал, что боятся нечего.
... Первой ушла Мама. Не выдержала ужасов барака. Когда её увозили на каталке в сторону старого серого здания, источающего чудовищный жар, девочка еще долго бежала за каталкой, рыдая, умоляла маму проснуться, потом силы её не истощились окончательно, и она с размаху рухнула в холодную грязь, окружающую барак.
- ...607! - громкое восклицание со стороны входных дверей отвлекло её от мыслей.
- Я! - испугано прозвучал мягкий, чуть надтреснутый голос Лии.
- Прием пищи, всем разобрать еду в ведрах у входа, - сказал человек в шинели и вышел из барака.
Вытащив из ведра гнилую брюкву, девочка с ярко-рыжими волосами с аппетитом вгрызлась в осклизлый и мягкий плод. Девочка была новенькой, как и Лия, но уже потеряла всю семью.
Она прибыла сюда меньше месяца назад, из маленькой деревушки рядом с Кельном.
Её родители погибли в первый день. Комендант затравил собаками её отца, этнического еврея, а мать отселили в другой барак.
Все что осталось у девочки на память - это грубо сшитый медвежонок с одним глазом-пуговкой, которого она прижимала к себе, словно спасательный круг, в этом океане боли, ужаса и кошмара.
Медленно пошатываясь, Лия встала и подошла к ведру, взяв брюкву она уже хотела пройти к своим нарам, но наткнулась на затравленный взгляд рыжеволосой девочки.
-Дай! - требовательно сказала, она и потянулась к плоду руками.
- Это мое, - сказала Лия, нервно поджав губы.
-Дай!- снова настойчиво повторила девочка с волосами цвета зари.
-Не отдам! - пятясь произнесла Лия, медленно отступая под защиту старших обитателей барака.
Она не успела совсем чуть-чуть. Новенькая прыгнула на неё, повалила на пол и начала безостановочно бить кулаками с совсем не детской силой.
Улучив момент, Лия скинула её с себя, а в следующий момент увидела, как к ним уже бегут охранники с огромной овчаркой.
Стащив рыжеволосую с пола, её немедленно ударили дубинкой, а после потащили за воротник к выходу из барака.
Обессиленная Лия услышала незнакомое слово "карцер", от которого веяло ужасом и одиночеством, и тихонько заплакала, свернувшись калачиком прямо на полу.
Испытания, выпавшие на долю девочки, были ужасны. С первого же дня она не поладила с людьми, обитавшими в бараке. Тихую девочку били, отнимали у неё еду и всячески издевались.
Лия не могла понять, как люди, выглядевшие интеллигентно и производящие впечатление нормальных, могут так быстро превратиться в зверей. Видимо, замкнутое пространство действительно так плохо влияет на них.
Хотя, на самом деле, в лагере Бельзен людей практически не осталось. Кого-то сгубили страшные комнаты с газом, кого-то болезни, а кого - то убили сами заключенные.
Выбирали самых слабых и убивали. А потом ели мертвецов. Конечно, такое было нечасто, так как пресекалось охраной, но на прошлой неделе одного из Варшавских людоедов застрелила охрана.
Страшный, бездушный конвейер смерти работал безотказно. Каждый день десятки людей отправлялись на убой. Немецкий пресс убивал в них всякое желание жить, поэтому
они практически не сопротивлялись.
Ежедневные построения в лютый мороз, на которых комендант лично определял, кто сегодня умрет, иногда разбавлялись попытками смельчаков сбежать из лагеря. Их не убивали, вовсе нет. Они отправлялись в здание, отмеченное красным крестом, откуда потом не возвращались. Ожидание смерти ломало и извращало психику людей. Так случилось и с отцом Лии.
Проходя под конвоем мимо одного из внутренних комплексов лагеря, он заметил гору детской обуви и одежды. Это и стало последней каплей для его разума. Захрипев, он упал лицом на пол и забился в судорогах, роняя капли пены на грязную, вымощенную редкими камнями дорогу.
Охранники, сопровождавшие его, застрелили отца, на глазах у Лии, а потом оттащили его труп в сторону горы с одеждой. Что было дальше, она не видели, ударами винтовок в спину заключенных погнали вперед к баракам.
Но не все люди сошли с ума и утратили человеческий облик. Здесь она встретила старичка, изможденного, но сохранившего рассудок и желание жить. Простой, деревенский учитель музыки стал её единственным другом в этом аду. Под его руководством она занялась изучением нотной грамоты. Ноты стали для неё всем. С их помощью она терпела голод и побои, унижения и постоянное дыхание смерти.
Обыкновенно их уроки проходили глубокой ночью, под светом керосинки.
Старик чертил куском мела, отколотым от стены, на полу клавиши и пытался объяснить Лии, хотя бы примерно звучание каждой ноты. Конечно, без инструмента мало что получалось, но так девочка хотя бы не замыкалась в себе и не сходила с ума. Она всегда ждала эти занятия. Поздно ночью, после того как весь их барак принудительно сдавал кровь, на нужды фронта, Лия бежала на урок музыки. Конечно, охранники со страшными собаками замечали их и избивали до полусмерти, но они никогда не прекращали заниматься. К тому же, был стимул, её учитель - дедушка Авраам, как она звала его, работал в столовой и каждый раз мог принести ей что-то из еды, например: кусочек сахара или корочку хлеба.
А потом к лагерю Бельзен подошли союзники. И это оказалось самым страшным моментом во всей жизни Лии, хоть она и ждала спасения. Конвейер смерти заработал с утроенной силой, будто бы подход союзников придал адской машине еще больше энергии для уничтожения. Если раньше людей отбирали для работ, опытов и смерти, то теперь все изменилось. Убийство было поставлено на поток, с чисто фашисткой практичностью. Для чего сгонять людей в вагоны, кормить их там, жечь топливо, куда-то везя, если можно приказать им зайти в газовую камеру или спуститься в яму, для расправы над виновными только в том, что они существуют?
... Дедушка Авраам держал за руку Лию. Стоя на трупах своих соседей по бараку, он сказал ей лишь одну фразу, которая навсегда отпечаталась в детском мозгу: "Ничего не бойся и думай о музыке!" Последний раз Лия оглядела мир своим, уже взрослым взглядом. В последние секунду ей вспомнились добрые и смеющиеся глаза мамы, Биль, сидящий у неё на коленях и подставляющий шерстку под теплые лучи весеннего Франкфуртского солнца. А потом ей вспомнился папа. Его серое, изможденное лицо и пена, льющаяся на мостовую, рыжеволосая девочка, так и не вернувшаяся из карцера. Дедушка Авраам, что-то сосредоточенно ей втолковывающий и задвигающий её себе за спину. Но она его не слышит. Она больше никогда ничего не услышит. Даже музыку.
Детский всхлип послышался одновременно с выстрелом. Лия почувствовала, как тщедушная фигура старого музыканта падает прямо на неё...
Чьи-то сильные и теплые руки вытащили её наверх, и она впервые ощутила себя в безопасности.
Вокруг слышались голоса, из которых складывалось слово: "единственная". Но что именно единственная? Выжила?
Выжила.
Дальнейшее было как в тумане. Солдаты вытащили её из ямы, одели, отмыли и накормили. А потом был детский дом, учеба, семья и прошедшая через всю жизнь музыка. Музыка, гастроли, успех, признание. Вот так она и стала тем, кем является сейчас.
Эпилог.
- Да, так все и было, - отставив бокал в сторону,
дама преклонного возраста закрыла глаза. Стало слышно, как в комнате потрескивает камин. Мрачные тени, словно души людей, старались дотянуться до её собеседницы, молодой девушки лет двадцати четырех, старательно записывающей в блокнот весь её рассказ.
- Неужели все было так страшно? - тихо, словно боясь собственного вопроса, спросила девушка.
- Разумеется, милая. Нет предела человеческой жестокости, и эта страшная война нам все показала. Лишь самые сильные выжили и не сошли с ума - дама, снова взяла бокал в руку и покрутила его в руке.
- Но почему все это было? - все так же негромко произнесла журналистка.
- Дело в том, что никто не знает ответа на этот вопрос. К нам просто однажды пришли и выгнали из дома. Мы не были виноваты ни в чем. Просто однажды, одному человеку захотелось, чтобы народу на планете стало на семь миллионов меньше. И он сделал все что хотел. И именно поэтому Мы - дама выделила голосом "мы" - обязаны сделать так, чтобы ни этой войны, ни этого геноцида больше не произошло.
Девушка, стряхнув оцепенение, встала со своего места, и слегка пошатываясь от впечатлений после разговора, подошла к даме с блокнотом. На её лице виднелись засохшие дорожки слез.
-Спасибо вам большое за рассказ - поблагодарила её журналистка и коротким кивком распрощалась со старушкой. Выйдя из комнаты, она тихонько притворила дверь за собой, чтобы не нарушать покой женщины.
Хозяйка кабинета медленно встала из своего кресла и прошла к столу. Смахнув с него листы исписанные нотами, она достала из нижнего ящика старого и потрепанного медвежонка. Задумчиво оглядев его со всех сторон, она убрала его в шкатулку и закрыла её на ключ. Вернувшись обратно в кресло, она потерла руку, на которой полустершимися чернилами было выбито: 145607.
-Да, так все и было, - медленно произнесла пианистка и снова закрыла глаза.