"Непременно фиолетовое!" - воскликнула девушка, обращаясь к стене и даже не глядя на юношу, сидящего напротив неё. В его взгляде промелькнуло недовольство, синие прожилки пышно ветвились на промежутке от носа до лба. Она часто так делала. Вскрикивала в тишине неясные вещи, иногда это его очень сильно раздражало. "Нет, не чёрное: чёрный - явно не цвет смерти, у него нет тех оттенков, чарующих оттенков глубокого фиолетового, словно бы он заглатывает тебя, поглощает всю без остатка. Ты плещешься в этом потоке познания, открывая для себя новые стороны и оттенки, в воде произрастает неизречённое блаженство цвета соцветия чертополоха, и ты, как ностальгическая роза, стремительно близишься к нему - и что это? Мираж? Вокруг пахнет лавандой. Витает в воздухе сумеречный пурпур, словно манна. Вот она, эта фиолетовая свобода в цвете потёртых до дыр джинсов, что нередко подводили к ногам болезненное падение до крови, вместо ушибов и грязи, в магии игристого винограда, не уличить во лжи этот вкус и сияние на солнце, дайте мне ещё глотнуть микроскопическую дозу пурпурного зелья - и я полностью растворюсь, не буду распространяться столь ценными знаниями на какого-то придурка". Юноша усмехнулся - вот всегда она так, - а она продолжала:
- Так почему же смерть в чёрном? Люди сами представляют её в чёрном, непременно с косой, они не хотят видеть её лица, для них оно уродливо, потому что смерть - крах надежд, конец всего. Она нагар на свечке. Она надрывные рыдания. Она нарушение границы, нарушение покоя. Она страдание немотой. И как тогда она может быть красива? А конец очень красив, это вовсе не это: туннели, свет, лоскут земли более несущественен, освобождение от всего. Смерть не обещает золотых гор, свобода от материального делает тебя счастливой, и ты прекрасна в этот миг. Ты мирно закрываешь очи и больше не дышишь - надышалась. Там тебя могут видеть испускающей потоки пены, ниспадающие с губ, словно лавина незримого. Ты дёргаешься, словно борешься с невидимыми демонами, но ты не борешься: вы заодно, давно уже заодно. А лица у смерти, скорее всего, нет - это очередная проекция. Любая религия на этом и основана: когда скопление людей во что-то верит, то это существует. И любые "доказательства" - доказательства только их религии и ничьей больше. Они слепы. Они не видят, что жизнь - это помойная яма, и все мы плаваем в ней, барахтаемся, перебирая лапками в общем зловонии, они думают... Как там в этой сказке про лягушку? Если очень долго барахтаться, то что-нибудь получится. Бред. Меня непременно похоронят в лоскутном фиолетовом. Я должна встретить начало красиво, мертвенно-бледная, с впавшими щеками, я пойду навстречу тому, что снимет с меня оковы, вытащит из виселицы жизни, и я обязательно взлечу, взлечу, как птенец летит первый раз в небо: сначала неуклюже, не зная, как управлять этой неведомой до этого момента силой, но я смогу оторваться. Гравитация - мелкая сошка, когда на поле выходят метаморфозы тела. Будет играть похоронный марш; нет слов, чтобы описать неизъяснимое волнение, теснящееся в клетке души при первых звуках его. Всё моё бытие протекает именно в нём, в ожидании начала. Не свадьбы нужно украшать - они и так украшены толпой идиотов.
Глава вторая
Скрытые в темноте деревья окутаны тёмной дымкой. В тени - словно девица в доспехах, на свету - голые, без гроша. Странно, но в этом контрасте тени и света есть жизнь под фонарями, под ними вьются стаи мелких насекомых, словно выпотрошенный рой, не боясь обжечься, бросаясь в огонь - это похоже на слепую любовь, неиссякаемую, конец вечности близок и всегда приходит неожиданно, а пока только и слышно:
"Давай пожарче, дровишек, новых ожогов и зрелищ!"
"Так ты принёс то, что я у тебя просила?"
"Да", - ответил молодой человек и посмотрел на неё долгим взглядом.
"Что ты так на меня уставился? Я изжила в себе благодарность? Знаю. Её не будет, нас ничего с тобой не связывает - думаешь, ты мне друг? Думай, что хочешь, но друзей у меня нет. Ходишь за мной хвостиком да молчишь постоянно. Ты сейчас здесь потому, что я тебе симпатична: надеешься на сношение, или ты злорадствуешь, или же ты чёртова мать Тереза, которая стремится помочь всему живому - причин очень много, но они всегда есть, а помощь мне твоя не нужна: нет проблемы, понимаешь? Показывай уже свои клочки". И смиренник протянул ей газетные кусочки.
"Подросток выбросился с тринадцатого этажа, предварительно порезав вены, из-за смертоносного влияния сатанизма".
"Сатанизм - это духовная ориентация, ориентация отдельного человека, групп и сообществ, государства. Она направлена на деструкцию, разрушение противоположной ориентации - ориентации на духовность любви".
"Влюблённых подростков до самоубийства могли довести сатанисты".
"Молодые люди не воспринимают смерть всерьёз: им кажется, что можно умереть на какое-то время, а потом вернуться, ну или наблюдать, как их будут оплакивать".
"Сатанистов закрыли от ужаса. В Ярославле судят восьмерых сатанистов, которые совершили четыре ритуальных убийства несовершеннолетних, "посвящая в клан" свою подругу".
Сатанизм - это зло раздаётся везде и всегда, но они вообще знают, что это? Эти подростки глупы, если думают, что в их деяниях есть прок, они просто оправдывают свою слабость сатаной, а сатаны-то нет: то, что они делают, - это дьяволопоклонничество, сектантство, что само по себе заблуждение, религия - ещё большее заблуждение. А сатанисты-то ведь не верят в сатану, и ритуалы у них достаточно скромные по сравнению с тем, что описывают в газетах. Сатанизм - это как сходка по интересам, более близка к атеизму, нежели к религии. А баптисты, говорят, кока-колу в церкви пьют...
На кладбище уже начинало темнеть. Юноша многообещающе посмотрел на девушку. Не замёрзнет ли она тут одна?
"Хочешь домой? Иди. Я переночую тут, могила лучше постели, быть может, приснится покойная Мари. Так что там у тебя, Мари? Суицид? Ха-ха".
Глава третья
Как заря гаснет, гаснут и силы: голова моя упала на колени, склизкие ступеньки, лестница повела, и я провалилась во мрак. Долго ли, быстро ли - я не почувствовала: иногда время так затягивается, что тонешь в нём и не чувствуешь, сколько проходит - минуты, часы, дни, - складываешь руки на груди и ждёшь, пока небо очистится от туч и наконец наступит хоть что-то показывающее, что в жизни есть счастье, но счастью всегда не до тебя, оно слоняется по другим, словно ты перечёркнута крест-накрест, и единственный смысл во всём этом - ждать, пока всё кончится. А к тебе оно является именно в тот момент, когда ты уже сломлена, ты поражена, что вот оно соизволило до тебя наконец-то снизойти, ты так долго мучилась, ждала, не спала ночами, а оно вот, явилось в тот момент, когда тебе стало ещё не всё равно, но ты злишься, злишься на него, бросаешь в него сапогом и говоришь: "На тебе, проваливай, мне уже и так хорошо, мне и так не нужно", - потому что если примешь его, то непременно проблюёшься, подумав: и это счастье? Да мне такое счастье не сдалось, не хочу я его. Везде есть побочные эффекты, с которыми нужно смириться: тебя начинает бесить твоё состояние, ты же ждала счастье готовое, а тут ещё надо учиться, делать всё заново, переосмысливать что-то. Все мы держимся за зону комфорта, и чем она толще, тем ты сильнее защищаешь своих детёнышей от змеи: понимаешь же, что отступать некуда, что вот сейчас змея их сожрёт и тебе бы бежать, но нет, и чем сильнее играет в тебе инстинкт самосохранения, тем более жалкой ты выглядишь в глазах змеи: ты знаешь, что она пришла за ними, но не хочешь рискнуть, не хочешь спастись, и в конце концов ты погибаешь вместе со своими мышатами, зато счастливая, зато встретимся на том свете, верно? Мышь-то умерла, ты живёшь и закрадывается сомнение в чертоги, искусно обходит все преграды: а что, если бы ты рискнула, и твоя жизнь изменилась? Что, если к тебе приходило истинное счастье? Что, если бы ты дала ему шанс? Но ты строишь ловушку из цепей, в которой сама же застреваешь. Это было не счастье! Если сразу не нравится, то и не понравится - и, убаюканная этой мыслью, ты засыпаешь. А возвращаться в реальный мир всегда тяжело. Ощупываю ногами дно, отворачиваю надломленный сук - и снова на скотч. Пока скотч держится, можно осмотреться. Куда это меня занесло? Что тут: комната, стены, хлам, вокруг темно. Выхожу в коридор - кружат светлячки, вижу два силуэта, мужской и женский. У девушки волосы цвета прекрасного тёмного агата, она говорит прерывающимся голосом, по лицу пробежала гримаса боли: "Вот уже как три года у меня иллюзорная катаракта, я не могу воспринимать реальность объективно. Наши реки давно иссохли, а я заметила это лишь сейчас. И вот что я тебе скажу. Пелена с глаз упала, и я не желаю так больше жить!" - воскликнула она, собирая вещи.
"Постой, Мари, не кипятись так, что я такого сделал?" - сказал мужской силуэт.
"Что ты такого сделал? А блуд что, больше не считается?"
"Ну ты же знаешь мою натуру..."
"Твоя изнанка - в бардаках, а у меня лишь в голове бардак. Этим мы и различаемся. Мне более неугодна твоя натура, и если ты не желаешь идти к чёрту, то пойду я!"
Мари хлопнула дверью и бросилась прочь, мечущая искры из-под ног. Проговаривала про себя: "Я теперь бездомная, бездомная". Я бежала вместе с ней и повторяла: "Я смола на изломе ветки". Мы сливались в единое целое, её мысли, мои мысли - всё перемешалось в голове. Всё ли при себе? Обезболивающее, лезвие - всё. Как я от этого устала: который мужчина - и всё по кругу, по порочному кругу. Чёртовы неофиты блуда. Избитые истины. Я сама нахожу себе волдыри, но сейчас надо думать, куда пойти... На улице? Ну нет, хочу наполнить тёплую ванночку и размякнуть, измельчиться в порошок, раствориться и обратиться в ничто. Так, друзья... друзья. Есть они вообще у меня? Но кто пустит меня в столь поздний час? Мы все бежали непонятно куда, всё вокруг стало единым шумовым пятном, инородным телом, что мешает думать. Но шум - это всего лишь шум, сосредоточься, Мари. Точно! Эврика! К Генриетте: у неё всегда нараспашку, и эпидемией чумы её не разбудишь. Врываюсь в квартиру - где же тут этот кусок грязного чугуна? Спи, Генриетта, спи, разинув свой ротик, залетит яд крысиный - лучший антибиотик. Как ты меня раздражаешь - может, поджечь тебя, исколов гвоздями, искромсав сплошь дырками? Ты будешь чудесным решетом. Пир на весь мир, а человеческое мясо вкусное, поджаристое, с корочкой. Ммм... Как там говорила Скарлетт? "Я подумаю об этом завтра, а сегодня - смерть!" Точно, именно так, ха! Ванна становится полной. Глотаю болеутоляющее. Да что мне одна пачка? Это порция для мухи. Больше. Только без спешки, Мари, без спешки, вечно ты торопишься, насладись моментом! Каким ещё таким моментом? Разве я не хочу быстрее со всем расстаться, с этими ненасытными работодателями и носителями меча в штанах? Спокойно, что там должно быть на уме у меня? Слёзы, сопли? Делаю первый порез - как он красиво растекается! Мне всегда нравилось рисовать деревья, и это будет моё последнее дерево, вскормленное моей грудью и выращенное на моей крови. Я сама нашла себе могилу, и, признаюсь, она прекраснее, чем я ожидала: такая красная, красная, красная...
Красная? Я проснулась от тряски. Сон как рукой сняло. Мари не было поблизости. Что происходит? Меня кинуло в дрожь. Я же спала и видела такой чудесный сон. Где я? Почему я в мешке? Эй, выпустите меня. Как и кто засунул меня в мешок, а главное - зачем? Видать, подростки восстали из газеты и шутят свои глупые шуточки. Концов не соберёшь. Сознание туманилось - мутная вода вместо мозгов. Меня тащит человек, я слышу, как он дышит - долго, мерзко дышит, готова поклясться, что у него воняет изо рта, зловонное дыхание, я бьюсь телом о его широкую спину. На улице ни звука, кажется, сейчас глубокая ночь, всё вокруг спит и не слышит моих криков, словно намеренно отстраняется, как люди от ждущего помощи. Чувствую, как бьётся моё сердце, быстро, сбивается наперегонки с прочими - вырваться, только бы вырваться... Царапаю, кусаю мешок - слишком плотный материал, увы. А человек всё идёт и идёт, неся меня непонятно куда. Пытаюсь успокоиться: что бы он ни сделал, это не будет страшно. Не будет. Остановка, следующая станция - придуши себя в мешке, прежде чем этот извращенец до тебя доберётся. Он останавливается, режет мешок в отверстие около рта и бросает меня в какую-то яму, чувствую хруст и невыносимую, неисполнимую никакой актёрской игрой боль, она разорвёт меня на части, да и что там рвать - я и так по частям: иногда ночами слышу, как эти части шепчутся, ругаются между собой. "Кто главный?"
"Я тут главная, я же голова!"
"А я говорю, хочу в прах превратиться!"
"Рука, тьфу на тебя, вот кремирование - это круто, представь меня такую объёмную, красивую..."
"Перестань, да ты же ужас во плоти, что красивого в двух булках?"
"На себя посмотри, костлявая..."
Земля! Меня засыпают! На меня сыплют землю. Что вот так? Земля залетает в рот, нечем дышать, не остановиться. Эта невылазная грязь... Это вам не дары Мёртвого моря! Смерть борется за меня, жизнь проигрывает меня ей в покер, курит, делает ещё ставки.
"Она никогда меня не ценила, не любила, надо было родить её с каким-нибудь увечьем, в ущербном теле, тогда бы боролась".
Жизнь так уродлива: слипшиеся кудри, жирное лицо, сигарета в прогнивших зубах - ну живой мертвец, ни дать, ни взять.
"Ты дай время, я отыграюсь, забирай девчонку, только деньги не забирай, как я без денег?"
Смерть хихикает и притягивает меня к себе. Сладкая улыбка. Неужели это всё? А что же мои планы... Ни тебе фиолетового лоскутного, ни похоронного марша, разве что в голове немного играет, но оборачивается гневом в закрытой комнате земли, только отчаянное желание выплюнуть землю и набить морду этому мудаку, который сам выбирает за меня время и место смерти. "Мы так не договаривались!" Смерть, оказывается, - не дурман, как я думала, а тягучее монотонное повешенье, когда долго задыхаешься, а тебе некто снова стул подставляет и говорит: "Подыши немного, будет не больно, я аккуратно тебе, только окунись в этот задумчиво-лиловый, зато свобода. СВОБОДА!"
А потом выдёргивают стул снова, снова и снова.
Я ведь с самого начала завязывала себе петлю на шее. С каждым годом всё сильнее и сильнее. За мной всегда следовала незримая тень. Может быть, это был он? Поджидал момент?
Мне больше не страшно, мне стало спокойно. Самогипноз. Кто-то бьёт прямо мне в грудь, но мне уже не больно. Я лечу.