Вольфсон Семён Мордухович : другие произведения.

Одиссея инженера Волкова

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Благодарю свою супругу
   за помощь в написании повести.
  Автор
  
  Книга I
  
  Оглавление
  Предисловие
  Пролог. Почтальоны
  Часть I
  Глава 1. Распределение. ГМП (НИИ, где мало платят) и его обитатели. Экспедиция
  Глава 2. СМНУ. Первая командировка
  Глава 3. Рационализаторское предложение
  Глава 4. Изобретение
  Глава 5. Странные события
  Глава 6. Новая работа. Заговорщики
  Глава 7. Наконец-то нас поняли. (Обратная связь установлена)
  Глава 8. МДМ, Промгаз, кооператив 'Техномысль'
  Часть II
  Глава 1. Квартира
  Глава 2. Я сделал это! Деньги
  Глава 3. Дом
  Глава 4. Строительство продолжается. Болезнь
  Глава 5. Переезд Голованова. Мой дом прослушивается. Попытка суицида. Уход
  Часть III
  Глава 1. Возвращение
  Глава 2. Неизвестная страна
  Глава 3. Роман Лысенко
  Часть IV
  
  Пролог. Почтальоны
  
  Поезд Москва - Сан-Петербург набирал скорость. За окном мелькали городские пейзажи. Вечерело. Я любезно помог своему пожилому попутчику устроиться в купе. В ответ он полез в рюкзак и достал оттуда потёртый термос, бутерброды и стал угощать меня чаем, заваренным, по его словам, на травках. Мы разговорились. На меня чуть насмешливым, прищуренным взглядом выцветших светло-серых глаз смотрел человек с белыми, как снег волосами ёжиком, высоким лбом, прямым коротким слегка вздёрнутым носом и волевым подбородком. Глядя на его усеянные пигментными пятнами руки, я решил, что ему лет шестьдесят пять - шестьдесят семь, и ошибся, прибавив ему десять лишних. Оказалось, он мой ровесник. Мой спутник после окончания технического ВУЗа работал в НИИ, а когда родился сын и расходы семьи значительно увеличились, перебрался в монтажно-наладочную организацию. Исколесил всю страну, построил дом и серьёзно заболел. Из-за этого больше восьми лет был вынужден заниматься только своим здоровьем. В настоящее время сельский почтальон. Я бы и сам охотно устроился на почту, потому что со здоровьем у меня тоже не всё в порядке, а дома сидеть не привык. Звали моего попутчика Волков Мордух Мордухович.
  Его рассказ меня заинтересовал. Я привожу его здесь по памяти, стараясь передать как можно точнее незатейливый, но живой слог и искренность моего визави.
  ...Шёл уже восьмой год, как я сидел дома. Больницы, где я лечился, мало помогли; спасибо, нашёлся врач, лечивший по принципу 'не навреди'. Он говорил, что время лечит и надо терпеть. И я терпел, изо всех сил стараясь встать на ноги, а характер у меня дай бог всякому мужику. Месяца три тому назад полегчало, и захотелось заняться чем-нибудь полезным. Я долго размышлял, так как о прежних специальностях и должностях не могло быть и речи. Зарплата меня не волновала. Мы с женой, проживая за городом, московскую квартиру сдаём. К тому же жена и сын работают. Так что доставка писем и газет казалась мне прогулкой на свежем воздухе, да ещё за деньги.
  На том и порешил, пошёл в наше поселковое ОПС (отделение почтовой связи) и устроился почтальоном по договору, без трудовой книжки. А потому по договору, что боюсь, опять скрутит, и работать не смогу. А чтобы по трудовой, надо ехать в райцентр и там оформляться и увольняться тоже - неблизко, да и хлопотно.
  В нашем ОПС одни женщины; почтальоны: три инвалида, две пенсионерки, две почти пенсионерки, одна молодая - с телеграфа, на подработке, и я. Всего, значит, девять участков обслуживаем. Да начальница, её зам и оператор Настя, которая через окошечко деньги и платёжки принимает.
  Попался мне самый неудобистый участок ? 9. А неудобен он тем, что на нём расположены все бывшие санатории и дома отдыха, переделанные под общежития. Письма идут туда постоянно. Тут же поссовет с нотариальной конторой и деревянные двухэтажные бараки: зайдёшь - и непонятно, кто в какой комнате проживает. Да целая улица новых коттеджей, которая вот-вот вся подпишется на газеты и журналы.
  По протяжённости участок вроде такой же, как и все, а писем и газет почти в два раза больше. Понятно, почему мне, новичку, его дали. В советское время в таксопарке новичку-то не давали сразу новую машину, и в монтажно-наладочной организации не посылали в выгодную командировку. Нет, ты поработай, покажи себя, а уж потом... А мне так даже лучше: отвлекаешься, и для здоровья полезней. Но я молчу, что повезло, и сам бы его выбрал.
  Целую неделю мне пришлось ходить учеником с почтальоншей: носил сумку с письмами и газетами, а она указывала, в какой ящик их опускать, мелом помечал калитки, чтоб потом не ошибиться.
  У меня на участке много домов на двух, трёх, а то и четырёх хозяев. Получается, по одному адресу несколько домовладельцев живут с разными фамилиями, и у каждого свой почтовый ящик. Чтобы не выслушивать упрёки от хозяев, надо запомнить, какой кому принадлежит, я их потом тоже мелом пометил.
  В воскресенье взял ходовой журнал - есть у почтальонов такие журналы-ходовики, в них весь порядок маршрута прописан, чтоб не бегать туда-сюда, - и самостоятельно пошёл по адресам, как будто почту разношу. Никого не перепутал, всех нашёл, и стал работать.
  Труднее всего с письмами. Получатели газет вписаны в ходовой журнал, и их легко находить, а письма чаще всего приходят по разным адресам. Тут надо хорошо знать всю, если так можно выразиться, географию участка.
  Тяжелее всего попервоначалу было раскладывать письма. Рабочий день у почтальонов начинается с раскладки почты по ходовику и ожидания машины из райцентра, которая часто запаздывает.
  Чтобы письма разложить правильно, надо хорошо представлять себе, какие номера домов находятся на пересечении улиц, какие идут по одной стороне, а какие - по другой, кто куда переехал, и кому поручено получать корреспонденцию. Вообще много чего надо знать. А у меня от лекарств, за восемь лет выпитых, память плохая стала и внимание рассеянное. Я и сейчас не всё помню и иногда ошибаюсь.
  Раскладывать письма мне почти целый месяц помогала пенсионерка Антонина, за что ей большое спасибо. У неё быстро получалось: раз, раз, две минуты - и готово. В дальнейшем и я научился.
  Так первый месяц и работал. А потом привык, ноги сами стали нести по нужным адресам. Иду себе потихоньку: тело, как говорится, в работе, а душа в полёте. Песенку иногда негромко напеваю, если никто не слышит. Собственно говоря, я всю жизнь так работал, не в смысле потихоньку, а в смысле тела и души. В женском коллективе мне никогда не приходилось трудиться, всё больше с мужиками. Знаю, что новому человеку надо себя поставить. Как говорится, как запряжёшь - так и поедешь. А я расслабился.
  Имя-отчество у меня Мордух Мордухович: от отца и деда досталось. Дед был Мордехай, а отец почему-то Мордух. Меня в честь отца и назвали. Отец в армии служил, воевал, а дед в Питере на заводе механиком работал. Руку перед войной потерял, да так в блокаду с голоду и умер, на инвалидной-то карточке. Ну да не о том здесь речь.
  Да, значит, расслабился я. Годы у меня уже приличные, пятьдесят семь стукнуло. Начальница по имени-отчеству называет, и представлялся я всем тоже по имени и отчеству. Тут надо сказать, что в каждом коллективе, особенно небольшом, есть свой вожак, заводила, если хотите. И на зоне они есть, и в школе, и среди работяг - на язык острые, на кулаки быстрые. У нас таким авторитетом оказалась Катерина, бывшая детдомовка, только я тогда ещё этого не знал. Проработав в ОПС более тридцати лет, она хорошо знала все участки и легко подменила бы любого. А по характеру - этакая сорвиголова. С виду моложавая, не скажешь, что пятьдесят три года стукнуло.
  И вот месяца через полтора, как я заступил, подходит она ко мне в операционном зале (это где почту сортируют) и спрашивает при всём народе:
  - Как тебя по отчеству-то?
  - Мордухович, - отвечаю.
  - Мне такое слово сроду не выговорить, я буду тебя Мандуховичем называть.
  Кругом засмеялись.
  - Тебе, - говорю я спокойно, - это слово ближе.
  Опять все засмеялись, только уже над ней. Бабы у нас бывалые, сразу раскумекали, чего к чему. А ей, видно, мало показалось. На другой день она опять:
  - Эй, Мандухович, письма свои забери!
  Это она мне про заказные письма. Когда приносишь их, надо, чтобы получатель в уведомлении о вручении расписался, а если его дома нет, то заполняешь специальное извещение и его бросаешь в почтовый ящик. Тогда за письмом придётся на почту идти. Её подруги засмеялись. Ну я и говорю опять спокойно так:
  - Тебя, Катерина, послушаешь, и сразу видно, где у тебя наболело.
  Снова загоготали, видно, в точку попал. А в третий раз, когда она со своим Мандуховичем подъехала (я в это время сидел, почту сортировал), развернулся и зло так ей:
  - Если ещё раз моего отца обидишь, я тебе так врежу, что юлой закрутишься и трусы свои с прокладками по дороге потеряешь.
  Смотрю, товарки её все замолчали: видят, дело-то серьёзное. А я чуть не засмеялся: не кулаками же мне, поработавшему по всей стране с алкашами, алиментщиками и с зеками бывшими, в самом деле с ней разбираться. Меня и не так проверяли разные начальники, да ни с чем и отъехали.
  На следующий день сижу, письма и газеты потихоньку раскладываю, увлекся - это как пасьянс. Сойдутся газеты по ходовику или пропущу кого-нибудь: хорошая тренировка на внимательность. Вдруг из-за спины - на стол бац тарелка с горячим пловом.
  Смотрю, стоит Катерина.
  - Угощайся, а то один чай пьёшь.
  А у меня, правда, по утрам аппетита не бывает, только к вечеру да ночью, как у зверя у какого. Но я не отказываюсь, спасибо говорю.
  Плов вкусный оказался. Еду она из дома приносит и у нас на плитке разогревает. Дома-то муж тяжелобольной, лежачий, вот она и не успевает поесть, сюда иногда приносит.
  Так и пошла у меня работа. Почту с утра разбираю, разношу. День за днём так и катит. Скучать не приходится. Даже чувствовать себя лучше стал.
  Надо сказать, что у нас, как в любом небольшом коллективе, принято всякие праздники отмечать. Помню: Антонина в свой день рождения принесла торт, открыла коробку, а он уже разрезан на кусочки по числу участников. Заварили чаю, пили, хвалили торт, желали новорожденной всяких благ. И сама она довольная была, улыбалась.
  С тех пор прошло недели две, сидим, почту раскладываем; пятнадцать минут, как рабочий день начался. Вдруг дверь открывается, входит Катерина - во рту сигарета, ну прямо хулиганистый мальчишка, и, как ни в чём не бывало, нетвёрдой походкой (видно, что выпила) направляется к стеллажу с газетами и письмами. Обычно-то она рано приходит, а тут припозднилась. Не глядя ни на кого, безразлично так обронила: 'А у меня сегодня день рождения'.
  Все промолчали, только Галька буркнула:
  - Ну, поздравляю!
  И весь тут праздник. Мне от этой Катиной фразы и нетрезвости её не по себе стало. Тем более, что у нас установились приятельские отношения. То она мне чаю принесёт, то я её кока-колой угощу. Мне из разговоров стало кое-что известно про её жизнь. 'Ах ты, мальчонка в юбке с накрашенными губами! Ну, я тебя достану, запомнишь свой день рождения!'
  Задумал я праздник ей устроить и не просто поздравить, а через нашу районную газету, которую мы по домам разносим. А то, что с опозданием, это ничего. Дни рождения раньше нельзя отмечать, примета, говорят, плохая, а позже можно. И не просто поздравить через газету, а в стихотворной форме, так, чтобы всю жизнь её описать.
  Волков замолчал, долил из термоса в стакан чаю до краёв, не спеша отхлебнул, задумался и стал смотреть в потемневшее окно. Мне показалось, что Мордух Мордухович закончил свой рассказ, как вдруг, будто что-то вспомнив, он неожиданно продолжил:
  - Да, а писать стихи я никогда не пробовал. Только один раз, ещё в школе сочинил четыре строчки. Но я, если что-нибудь решил, стараюсь дело до конца довести. А когда не получается, так у меня и аппетит напрочь пропадает, и сон тоже: нервная-то система расшатана, трепали её все кто ни попадя.
  И так я завёлся от этой идеи, что на первом же маршруте начал сочинять. Оказалось, стихи сложить не так-то просто: уж очень многое мне хотелось описать, до всего коснуться. И про молодость её, про счастье, и про то, как тридцать лет в любую погоду ходит по сельским улицам, и про быт тоже. Ну и, конечно, как водится, в день рождения счастья пожелать.
  Не буду рассказывать, как я сочинял, а скажу только, что ушло на это четыре дня. Четыре маршрута я оттопал, пока что-то сложилось. Ноги сами по нужным адресам идут, а в голове строчки разные складываются. Иногда, правда, адресатов пропускаю, но возвращаюсь назад и опять иду и сочиняю.
  Наконец придумал, но это ещё полдела. Теперь напечатать надо; узнал, что такие поздравления публикуются в рекламном отделе нашей районной газеты, пятьсот рублей за рамку, и поехал.
  Приехал, занял очередь перед окошечком. Стою, жду. Передо мной трое: мужчина, полный, волосы на голове прилизанные, - заведующий пунктом обмена валюты в ювелирном магазине; бритоголовый парень с бычьим затылком, а с ним девица, брюнетка раскрашенная. Они между собой что-то шумно обсуждали, матерщина через слово, к месту и не к месту сказанная, резала ухо.
  Наконец дождался своей очереди. Блондинка лет двадцати пяти, спросила, чего мне надо. Я, как мог, объяснил ей, что вот, дескать, хотим поздравить своего коллегу-почтальона. Она мне:
  - Что же, это можно, поздравление в рамочке с цветочками стоит пятьсот рублей.
  Тогда я протянул деньги и стихотворение. Она взяла листок, бегло прочитала и говорит равнодушно так:
  - Стихотворение очень длинное, в рамку не войдёт, сократите.
  Я отвечаю:
  - Чего тут сокращать?! Вы прочитайте, здесь вся жизнь описана, не могу же я из чужой жизни кусок выбросить!
  Она снова бегло просмотрела и бесстрастным тоном своё:
  - Ничего не знаю, надо сокращать. У нас рамка стоит пятьсот рублей. А ваш текст не влезает. В рамку влезает только два четверостишия. Наш отдел коммерческий. К нам хоть сам Пушкин с Лермонтовым приди, мы и то больше, чем положено, не можем разместить.
  Я уже понял, что проиграл и пятьюстами рублями не обойтись, а когда она про Пушкина с Лермонтовым сказала, то и подавно. Только чувствую, во мне какая-то злая весёлость появилась. Я и говорю:
  - Что же в вашей рамке напечатать можно? Поздравление заведующему обменником, который тут передо мной стоял? Хотите?
  - А чего - попробуйте!
  Тогда я с ходу, и слова откуда-то сами взялись:
  - Поздравление заведующему пунктом обмена валюты:
  
  Я желаю тебе, Федь,
  Как купюра, зеленеть!
  
  Девица весело фыркнула:
  - Надо же, ведь его правда Фёдором Михайловичем зовут. Вы, наверное, его знаете?
  Но я не знал, что этот Михайлович ещё и Фёдор. Просто мне везло.
  - А хотите, - продолжил я, - бритоголового с его подружкой поздравлю?
  - Валяйте, - отвечает.
  А сам вижу: её уже любопытство разбирает, интересно стало. Тогда я чётким голосом продекламировал:
  - Поздравление рэкетиру:
  
  Я желаю тебе, Вов,
  Чтоб ты был, как бык, здоров!
  
  Сделал небольшую паузу и продолжил:
  - Поздравление женщине свободной профессии:
  
  Я желаю тебе, Надь,
  Никогда не залетать!
  
  Девица засмеялась. Видимо, последнее 'не залетать' ей было хорошо знакомо и больше всего понравилось.
  - А их правда Надя и Вова зовут? - спросила она.
  - Конечно, - отвечаю, состроив серьёзную физиономию, - Надя и Вова. Мне ли не знать своих соседей по лестничной площадке, тихие, вежливые ребята, всю жизнь о таких мечтал!
  Девушка, кажется, что-то заподозрила, так как опять засмеялась. Потом другим тоном, входя в моё положение, сказала:
  - Ладно, мы обычно так не делаем, но постараемся втиснуть ваши стихи в двойную рамку. Стоит тысячу рублей.
  Я быстро прикинул. Стихотворение, на мой взгляд, в двойную рамку не влезало, значит, пятьсот рублей я отторговал. А как они это будут делать, не мне решать.
  - А вы какие цветочки в рамочке хотите?
  - Мне всё равно, на ваш вкус, я лично живые предпочитаю.
  Заплатил я денежки, пожелал девушке хорошего жениха. И опять угадал: девица оказалась хоть и симпатичная, но незамужняя. На обратной дороге зашёл кружку пива выпить, обмыть, значит, мероприятие. Вернулся и стал дальше работать. Жду, когда газета выйдет. И однажды утром, за час до начала рабочего дня, пошёл я на станцию. В киоске 'Союзпечать' купил несколько экземпляров газеты и открытку. Газету развернул, вижу своё стихотворение в двойной рамке с цветочками по бокам, однако, нескольких четверостиший не хватает: вырезал редактор. Ну что ж, коммерция есть коммерция...
  Тут Волков опять прервался, задумался на минуту, как будто что-то решая. Потом полез в свой рюкзак, достал потрёпанную записную книжку, а из неё - сложенный вдвое листок, протянул мне, и я стал читать.
  
  Ко дню рождения почтальона Екатерины М.
  
  Речка чистая течёт,
  Катя-почтальон идёт.
  Ноги стройные бегут,
  Мигом почту разнесут.
  Солнце светит в двадцать лет,
  Даже если солнца нет.
  Речка быстрая течёт,
  Время всё ж быстрей идёт.
  Тридцать лет, как почтальоном
  Ходит Катя по району.
  Дождь косой по Кате лупит,
  Под ботинками грязь хлюпит.
  Дома муж. Который год
  Уж с постели не встаёт.
  Крутится одна Катюха:
  Вот такая вот житуха.
  
  * * *
  
  Денег нет, здоровья мало,
  Унывать Катюша стала -
  Но на людях никогда.
  Только выпьет иногда.
  А попробуй проживи
  Тысячи на две, на три.
  Речка мутная течёт,
  Время смутное идёт.
  Катя, Катя, Катерина!
  Ты сегодня как картина!
  Волос чёрен, руки белы,
  Стан твой гибок, речи смелы.
  Оставайся же всегда,
  Как сегодня, молода!
  Речка быстрая бежит,
  Время всё ж быстрей летит.
  Речка грязь в Оку сольёт,
  Время боль с души сотрёт.
  
  Сослуживцы
  
  Стихотворение показалось мне трогательным, наивным и каким-то детским. Сразу видно: писал любитель. Но и задачу автор поставил не из лёгких: описать коротко, ярко и с подробностями чужую жизнь. Одним словом, хоть автору и недоставало художественного мастерства, в искренности чувств ему не откажешь. Человек старался, как мог.
  Пока я читал, Волков внимательно смотрел на меня. Я почувствовал, что ему небезразлично моё мнение, и, чтобы не обидеть его, сказал:
  - Способности у вас, на мой взгляд, определённо есть, но надо больше работать над стихотворной техникой.
  Витиевато выразился, а чтобы ещё больше потрафить Волкову, к которому я начал испытывать уважение, добавил, что жизнь однажды свела меня с человеком, очень на него похожим. Он считал себя неудачником, думал, что ему не повезло: не смог реализовать данные от рождения способности, и так за пять минут написал про свою жизнь:
  
  Ему сказали, что талантлив,
  А он не верил сам себе
  И всё работал и работал
  Назло неласковой судьбе.
  Курил он часто папиросы,
  Здоровье, в общем, не хранил.
  Давным-давно, в начале самом,
  Он сам себя похоронил.
  
  Мы немного помолчали, отхлёбывая из стаканов остывающий чай. Мне было интересно, чем закончилась история со стихотворением, и я спросил об этом Мордуха Мордуховича.
  - Да ничем особенным. Пришёл я в тот день на работу пораньше, положил газету на Катин стол, обвёл стихотворение красным фломастером, написал ещё открытку с поздравлением от всего коллектива и жду.
  Постепенно народ начал собираться. Пришла Катерина. Подошла к своему столу, увидала газету и говорит:
  - А это что такое?
  Потом открытку заметила и всё поняла. Стала читать стихи. Тут к ней Галька подошла. Отобрала газету (они вообще друг с другом не церемонятся) и стала читать вслух. Я как раз в коридор вышел, чтобы издалека понаблюдать. Дочитала и говорит:
  - Ерунда какая-то. Лучше бы тысячу рублей дали!
  Некоторые засмеялись, а Катя молча взяла открытку, газету и аккуратно в свою сумочку сложила. Ничего не сказала. Тут же стали выяснять, чьих это рук дело. На меня никто не подумал. В конце концов решили, что это Антонина. Она самая образованная: газеты и журналы всё время читает. Та - отнекиваться:
  - Откуда у меня деньги Катьке поздравление печатать, да и стихи я писать не умею.
  А я стоял в коридоре, всё видел и слышал. И вдруг такая внутри у меня на себя злость поднялась. Нервы-то - на живую нитку. Чувствую, слёзы подступают, ещё чуть-чуть, и заплачу. И не денег мне жалко, и не времени потраченного, а того, что не дал Господь Бог таланта, такого таланта, чтобы, как сказал поэт, 'глаголом жечь сердца людей'. Хорошо ещё, что никто не заметил моего состояния, только начальница наша, Раиса Семёновна, сказала потом:
  - Что это у вас, Мордух Мордухович, лицо такое красное? Может, вы с утра того, за воротник?
  - Нет, - говорю, - я по утрам никогда не пью. Да и вообще редко прикладываюсь.
  Так всё и кончилось.
  Мы разлили по стаканам оставшийся в термосе чай и не спеша стали пить.
  Я прервал затянувшуюся паузу:
  - А как там, на почте, дела обстоят?
  - Да никак, разваливается почта. Молодые к нам не идут. Да и кто ж пойдёт на такую зарплату? Вот недавно оператор наш, Настя, уволилась. Я по этому поводу даже стихи написал:
  
  С почты в поисках счастья
  Увольняется Настя.
  Симпатичная Настя -
  Мать двоих сыновей.
  А ботинки у Насти -
  Не дай бог ненастья,
  А ведь лет двадцать девять
  Всего только ей.
  
  Я ничего не стал говорить.
  Что ж, термос был пуст. Стаканы тихонько позвякивали в такт колёсам, выстукивавшим 'дда-дда, дда-дда', как бы подтверждая подлинность волковского рассказа. Время от времени за окном мелькали фонари, на мгновение освещая купе, после чего, казалось, становилось ещё темнее. Мы вышли в тамбур покурить перед сном. Волков часто и глубоко затягивался, его рука, державшая сигарету, мелко дрожала. Пока я курил одну, он успел выкурить две и добродушно улыбнулся мне беззубым ртом.
  - Что, думаете, старикашка-почтальон разболтался? Эх, если бы я мог рассказать, что со мной происходило за последние двадцать лет, то вы бы решили, что у меня крыша съехала, что я сумасшедший. Да-с, сумасшедший, - закончил он, немного помолчав.
  Мы вернулись в купе и стали укладываться. Утром, когда я проснулся, поезд уже стоял. Мордуха Мордуховича в вагоне не было. Видно, вышел раньше, не стал меня будить. Может быть, когда-нибудь мы ещё встретимся, ведь живём по одной ветке железной дороги.
  
  С той самой поездки в Ленинград, когда я познакомился с Волковым, прошло немало лет. На почту я так и не поступил. Вместо этого каждый день гуляю с собакой по окрестностям посёлка, где уже несколько лет мы с женой живём тихо, по-пенсионерски, уединённо. Если ехать из Москвы, слева от дороги наши дома, а справа расположилась другая часть посёлка, с магазинами, почтой, поликлиникой.
  Собака у нас, по кличке Ася, и кошка, а сын живёт и работает в Москве.
  Обычно мы с Асей прогуливаемся недалеко от дома, но иногда под мостом железной дороги перебираемся и на другую сторону.
  В одну из таких прогулок я подошёл к мусорному контейнеру выбросить окурок. Рядом стоял грузовичок. Двое рабочих выгружали из кузова всевозможную рухлядь: старую этажерку, сломанную кровать, какие-то бумаги.
  - Откуда мусор? - поинтересовался я.
  Один ответил:
  - Умер какой-то мужик... То ли умер, то ли в больницу его свезли. А новые жильцы делают ремонт.
  Выбрасывая окурок, я невольно заглянул в контейнер: поверх всякой всячины лежала пыльная стопка ученических тетрадей, перевязанная крест-накрест бечёвкой. Угол верхней был помечен надписью 'М.М. Волков'.
  Я уже хотел отойти, как вдруг вспомнил давнишнего попутчика и подумал: не ему ли принадлежали тетрадки, ведь он говорил, что живёт где-то по Ярославской железной дороге.
  Поскольку содержимое контейнера предназначалось для вывоза на свалку, я решил, что имею на стопку такие же права, как и всякий другой; быстро достал, отряхнул её от пыли, дома разрезал бечёвку, перелистал несколько тетрадей и убедился, что они действительно принадлежали Мордуху Мордуховичу Волкову.
  Мне удалось разложить тетрадки в хронологическом порядке. Эту повесть в двух частях, написанную от первого лица, я назвал 'Одиссеей инженера Волкова'.
  Предлагаю её вам, уважаемые читатели.
  
  Часть I
  Глава 1. Распределение. ГМП (НИИ, где мало платят) и его обитатели.
  Экспедиция
  
  В 1974 году я окончил один из московских вузов по специальности 'автоматика и телемеханика'. Началось распределение - очень важный момент в жизни выпускника. Это как лотерея: можешь вытащить счастливый билет, а можешь и пустой. Стоим в коридоре. Немного волнуюсь. Сейчас за массивной дубовой дверью решится моя судьба. Заходим по очереди. Тех, кто выходит, сразу окружают и наперебой расспрашивают: ну, как, куда?
  - Подмосковное пусконаладочное управление. Сто тридцать оклад и 60% прогресс.
  - Ого! Двести восемь рубликов! Неслабо для начала!
  Рядом со мной Матвей Авербух, или попросту Мотя, окончивший институт с красным дипломом. А у меня оценки разные: по политической экономии и научному коммунизму - тройбаны, а по теоретическим основам электротехники и теоретической механике - 'отлично'. У Моти типичный крупный горбатый нос, тёмные вьющиеся волосы и большие, чуть навыкате, чёрные глаза, в которых, как в зеркале, отражается вековая скорбь всего еврейского народа. А у меня глаза серые, нос прямой, короткий, волосы светлые, ёжиком - весь в отца, военного инженера.
  - Послушай, Мордухыч, комиссия по распределению сплошь из оборонки. Нам с тобой ничего не светит.
  - Пойду хоть развлекусь.
  Настаёт мой черёд. Захожу, осматриваюсь. Небольшой зал. Тусклое солнце освещает сидящих за покрытыми зелёным сукном столами. Меня жирным указательным пальцем подзывает толстяк с бычьей шеей и красным бесформенным носом.
  - Фамилия?
  Он записывает.
  - Имя, отчество?
  - Мордух Мордухович.
  Толстый переспрашивает:
  - Морд... как? - и смотрит на меня с какой-то укоризной, будто я в чём-то виноват. Его чернильная ручка с золотым пером замирает, наткнувшись на непреодолимое препятствие. На бумаге расплывается большая клякса.
  - Что? Ручка сломалась? - нарочито громко, но подчёркнуто вежливо спрашиваю я.
  Красноносый, глядя мимо меня куда-то в угол, надевает на золотое перо колпачок и прячет ручку в карман, даёт понять, что разговор окончен. Его соседка, поймав мой взгляд, лихорадочно роется в сумочке в поисках носового платка. Сидящий с другого края мужчина лет пятидесяти с причёской как у меня, ёжиком, в белой рубашке с галстуком, слышал нашу беседу и тут же перевёл взгляд на окно, в котором, кроме серого, безразличного ко всему неба, ничего не видно. Ну что ж, всё понятно. Я медленно поворачиваюсь и выхожу в коридор. Одно дело, когда только предстоит принять горькую пилюлю, а другое - разжевать и проглотить её. Переоценил я себя; обида и разочарование на лице. Ко мне никто не подходит; это на картошке и в аудиториях мы были единой студенческой семьёй, а здесь каждый за себя. Только мой друг Стас Голованов, с которым мы всегда вместе готовились к экзаменам и занимались в боксёрской секции, спрашивает:
  - Ну что, как?
  Я неопределённо машу рукой и понуро бреду к лестнице. Кто-то догоняет меня и трогает за плечо. Заместитель декана, мой любимый преподаватель по теоретической механике, протягивает листок бумаги с адресом и телефоном, отводя взгляд в сторону.
  - Сходи, там тебя возьмут.
  Я сухо благодарю, разворачиваюсь и ухожу.
  Мой дядя, прошедший с боями от Ленинграда до Берлина, дважды раненный и награждённый четырьмя боевыми орденами, крупный чиновник в одной из кавказских автономных республик, однажды сказал:
  - У нас в России антисемитизм только на бытовом уровне, а наверху его нет, но существует национально-пропорциональное представительство.
  - А почему же тогда евреи не представлены в хоккее? Пусть хотя бы один гонял по льду шайбу.
  Но дядя в ответ только смеялся.
  В скором времени в отраслевом научно-исследовательском институте приборостроения ('НИИ, где мало платят', как расшифровал эту аббревиатуру один остряк, и где не соблюдался вышеописанный принцип и евреев было не меньше, чем чистокровных русских) появился новый сотрудник.
  Лаборатория электронно-оптических устройств, куда меня зачислили на должность инженера с зарплатой сто двадцать рублей, находилась на первом этаже двухэтажного особняка XIX века в Замоскворечье. Рабочий день обычно начинался с обсуждения статей в 'Литературной газете', рупоре интеллигенции того времени, или публикаций в новом номере журнала 'Юность'. Инициатором обыкновенно выступал Виктор Жадов, ведущий инженер. Когда-то он окончил Суворовское училище, отслужил несколько лет в армии и, получив приличную дозу облучения, был комиссован с пенсией 70 рублей. Очень способный инженер, но писать диссертацию не захотел, хотя ему не раз предлагали. Потолок его дохода (зарплата плюс пенсия) определялся суммой 240 рэ. Виктор хорошо разбирался в современной литературе. Увлёкшись, он начинал ходить взад-вперёд по лаборатории, как преподаватель, читающий лекцию, делал язвительные замечания и высказывал нестандартные мнения, удивляя нас малоизвестными фактами из жизни авторов. Видимо, источником информации служил старший брат, член Союза писателей СССР. Ему не менее язвительно возражала Лена Буховская, умевшая находить слабые места в его высказываниях. Тоже хороший инженер и весьма начитанная (в конце восьмидесятых годов ставшая гражданкой Израиля). Остальные с интересом следили за спором наших литературных корифеев. Иногда в разговоре принимали участие заведующий лабораторией, по прозвищу Герш, и старший научный сотрудник Моня Стырский.
  После литературного диспута устраивалось чаепитие с домашним вареньем и баранками, а затем мы с Моней садились за преферанс с болваном по копеечке за вист. Расписав пульку, ехали несколько остановок на троллейбусе в Министерство торговли, обедать. Вход в здание был свободным, а в столовую - по пропускам, карточкам из серо-голубого картона. Один из наших сотрудников, родственник министерского, принёс такую карточку в лабораторию. Не помню, у кого возникла мысль подделать пропуска: а чем наши желудки хуже. Буховская, хорошая рисовальщица, сделала восемь таких же карточек из обувной коробки, с подписями и печатями. На глаз не отличить от настоящих. В первый раз я прошёл по пропуску, немного робея, и напрасно - охранник даже не взял его в руки. Здесь кухня была особенная. Меня, привыкшего в уличных забегаловках к сомнительным котлетам с подливой, вызывающим опасение за состояние желудка, поразило меню, особенно компоты по двенадцать копеек за стакан. Их было пять видов: из малины, клубники, вишни, яблок и чернослива. Последний пользовался наибольшим успехом, видимо, многие чиновники, вели малоподвижный образ жизни и страдали от запоров.
  После обеда несколько часов посвящали работе. Я включал паяльник и осциллограф, погружаясь в разработку новой электронной схемы для опытного образца одного из очередных приборов, которые, насколько мне известно, никогда не внедрялись, но зато использовались при защите кандидатских диссертаций.
  Вскоре этому ничегонеделанию пришёл конец, меня откомандировали в Полевую экспериментальную базу (ПЭБ) для участия в экспедиции по установке трёх автоматических радиометеостанций (АРМС) в труднодоступных районах Сахалина и некоторых других островов. Экспедиция состояла из начальника, Старшинова Леонида Александровича, радиомонтажника шестого разряда Французова Александра Владимировича и меня, временно, для повышения заработной платы, зачисленного радиомонтажником в экспериментально-производственную мастерскую.
  Долгие проводы - лишние слёзы. Попрощался дома с матерью, взял сумку с одеждой - в аэропорт меня никто не провожал. Когда Ил-18 стал набирать высоту, заложило уши, и я принялся гонять языком во рту 'взлётные' карамельки. В иллюминаторе - крыло самолёта, а под ним всё уменьшающиеся дороги, по которым мелкими муравьями ползли машины, городишки, перелески, речки. Наконец я устал, откинулся на спинку кресла и задремал. Бортпроводница разбудила обедать. Допив чай, я снова стал смотреть в иллюминатор. В разрыве серых облаков уже была видна бескрайняя тайга. На этом, насколько хватало глаз, зелёном ковре иногда, как что-то чужеродное, попадались лагерные бараки, 'длинные, как срока' из песни Высоцкого, обнесённые забором, и едва различимая сверху нить узкоколейки, идущая от зоны. Вряд ли её обитатели, работавшие сейчас где-нибудь на лесоповале и, задрав головы, с тоской провожавшие взглядами наш самолёт, разделяли моё восхищение окружающей тайгой.
  Первую станцию устанавливали в самой глухой части Сахалина, окружённой болотами; вторую - на небольшом островке Манерон, что к югу от Сахалина. Но больше всего запомнилась экспедиция на необитаемый остров Святого Ионы, расположенный в Охотском море. Нам предоставили небольшой рыболовный траулер, переделанный в научно-исследовательское судно, с командой из восьми человек, которую собирали в течение нескольких дней по всему порту Корсаков. При отплытии выяснилось, что самый трезвый из них, старший механик, тоже под мухой. Как заправский боцман, он виртуозно материл всех, включая капитана, заставляя исполнять их обязанности. Вероятно, так отправлялись из своей цитадели на острове Тортуга в Карибском море на охоту за счастьем флибустьеры Нового Света.
  Едва отплыли, началась сильная бортовая качка, к которой мы со Старшиновым быстро привыкли, и с удовольствием покачивались в матросских люльках, а крепкого, жилистого Французова, к нашему удивлению, мутило беспрестанно, и он часто вынужден был перегибаться через борт.
  Наш начальник, невысокий и плотный, лицом напоминавший русского помора из кинофильма 'Море студёное', бывший пограничник, очень нравился женщинам. Буфетчица Люся, ядрёная баба лет тридцати, с огромным синяком под глазом, свидетельством её бурной супружеской жизни, сразу же обратила на него внимание.
  - Пойдём! - не стесняясь меня, уговаривала она Леонида. - Не бойся, я чистая!
  Но он так и не откликнулся на её настойчивые призывы.
  Я потом над ним подтрунивал:
  - Лёня, что же ты такую девицу пропустил?! Она ведь тебя из всех выбрала.
  - Не меня, Французова, - смущался Старшинов.
  - Нет, тебя. Она в мужиках разбирается.
  Впрочем, Лёня не обиделся: мы часто подтрунивали друг над другом.
  Судно вышло в море по Татарскому проливу, и через некоторое время показалась цель нашего путешествия - скала вулканического происхождения шириной метров четыреста, а высотой двести. Она возвышалась над морской равниной, как огромная спящая голова из поэмы А.С. Пушкина 'Руслан и Людмила'.
  Судно бросило якорь. Капитан Юргин, совсем не похожий на того помятого подвыпившего мужичка, который два дня тому назад садился на корабль, по-военному сухо и коротко скомандовал: 'Волнение небольшое, высаживаемся'. Да и вся команда преобразилась: это уже не была случайно собранная кучка людей неопределённой профессии, зло матерившихся в ответ на ругань старшего механика. Быстро и слаженно матросы спустили шлюпки с нашей экспедицией и пошли на вёслах к острову. Когда мы приблизились, он как будто проснулся. Морские львы - сивучи с шумом плюхались в море с огромных валунов, повсюду торчащих из воды, чайки кружили над головами и беспокойно кричали. А когда мы в первый раз поднимались на вершину, морские голуби, глупыши, дружно плевали в нас желчью, вонявшей рыбьим жиром, которая практически не отстирывалась. В конце концов мой рабочий костюм настолько пропитался этой гадостью, что его потом даже в прачечную не приняли: пришлось выбросить. Один такой едва оперившийся птенец, сидевший прямо на тропинке, опершись на косточки своих крыльев, словно раненый на костыли, поднял голову и угрожающе, будто взрослый, защёлкал клювом, смотря на меня чёрными, как каменный уголь, глазами-бусинками. Вся ненависть созданного Господом Богом живого существа к завоевателю отразилась в них (или мне так показалось из-за солнечного блика?), когда он вдруг плюнул желчью прямо мне на штаны. 'Ах ты храбрый желтопузый гусёнок! Не бойся, не трону', - подумал я, осторожно обходя этого отважного защитника своего родного дома.
  С помощью блоков и тросов оборудование подняли на скалу, поросшую мхом и низенькой травкой. Шлюпки с матросами покинули бухту, судно снялось с якоря и вскоре пропало за горизонтом. Мы остались одни.
  Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась холодная серая гладь Охотского моря. Вчетвером (забыл сказать про радиста Валеру) поселились в деревянном домишке, сколоченном нашими предшественниками из почерневших от времени и непогоды досок. Сарайчик нависал над крутым спуском, как дворец 'Ласточкино гнездо' в Крыму над морем. Не знаю, как другие, а я сначала входил в него с некоторой опаской, уж больно строение казалось хлипким. Но люди, воздвигшие этот приют, знали толк в строительстве: даже при сильных частых ветрах внутри было вполне комфортно. Рядом находился уступ. Бывали дни, когда штормило, огромные водяные валы разбивались об его основание, так что брызги долетали до меня, стоящего на краю и наблюдающего, как багровый диск солнца исчезает за горизонтом. Первую ночь провели в спальных мешках, разложенных прямо на каменном полу, а наутро, наспех позавтракав, приступили к монтажу. На вершине натолкнулись на останки старой автоматической метеостанции, установленной инженерами-метеорологами задолго до нас. Пришлось сначала заняться демонтажем, а на её месте развернуть новую. Этот объект был последним; приходилось поторапливаться: начинался сентябрь, в последней декаде которого штормы особенно часты. Из-за непогоды нас могли не снять с острова, шлюпки не пришвартовались бы.
  Ели два раза в день: утром и вечером. К концу работы у меня начинало сосать под ложечкой: желудок напоминал, что пора наполнить его чем-нибудь. В предвкушении праздника сытых животиков я спускался в лагерь. Основное блюдо в меню - консервы и сухари, на десерт - чай с сахаром и свежий морской воздух. А какая вкуснотища! Куда там столовой Министерства торговли с её пятью компотами! Пищу разогревали на костре, в ход шли доски упаковочных ящиков из-под оборудования; тарелками служили пустые консервные банки, а чай пили из эмалированных кружек; вместо стульев - большие камни, нагретые за день солнцем. Сплошная романтика.
  После ужина у догорающего костра мы со Старшиновым и Французовым часто говорили о литературе. Лёня, не смотри, что специальных институтов не заканчивал, очень много вдумчиво читал с блокнотом и карандашом и дал бы фору иному кандидату филологических наук.
  Опускаю подробности того, как мы поднимали с помощью полиспаста (грузоподъёмного устройства, состоящего из нескольких блоков) и с трудом закрепляли в скалистом грунте разборные десятиметровые мачты антенны, как монтировали ветряк (ветровой электрогенератор), служащий для подзарядки аккумуляторных батарей станции, устанавливали и налаживали датчики силы и направления ветра, осадков, солнечного сияния, а также специальное устройство, подававшее в определённое время суток сигнал для начала измерения и передачи данных о метеообстановке. Работы по монтажу и наладке, ко всеобщей радости, были закончены в срок, начались испытания. Наша АРМС уже несколько раз выходила в эфир. После этого Валера связывался по рации с управлением гидрометеослужбы Сахалина и проверял качество приёма-передачи. Неожиданно пришла радиограмма: 'В течение двух часов приготовиться к отплытию, всем спуститься на берег'. Погода портилась.
  Шлюпки ждали нас в небольшой бухточке, укрытой от ветра и волн скалами. Штормило, мы смогли причалить к кораблю только после нескольких неудачных попыток. Я с сожалением оставлял остров, где, несмотря на тяжёлую работу по двенадцать часов в сутки, чувствовал себя настоящим Робинзоном Крузо, историей которого зачитывался в детстве. Мне нравилось, вдыхая всей грудью солёный воздух и подставляя лицо свежему ветру, наблюдать за величавыми, медлительными морскими львами; крики чаек над головой уже не казались такими тревожными, и даже глупыши стали реже плеваться, поняли, что мы не представляем опасности. В порт Корсаков прибыли в конце сентября. Экспедиция заканчивалась. Местный транспортный самолёт доставил нас в Хабаровск. На ближайший рейс в Москву оставался один билет, и первым по жребию вылетать выпало мне.
  Теперь, по прошествии времени, многое стёрлось из памяти, но один смешной случай помню хорошо. Мы со Старшиновым сидели рядом в зале ожидания и от нечего делать играли в карты на большом Лёнином абалаковском рюкзаке. Когда объявили посадку на мой рейс, я попросил Лёню дать мне часть причитающихся за работу денег. Он отсчитал из толстой пачки мою долю, я засунул купюры во внутренний карман и, подхватив свою тяжёлую сумку, в которой, кроме одежды, лежали куски породы с кристаллами кварца и других минералов, подаренных геологами, направился в зону вылета. Не прошёл и трёх шагов, как сзади за куртку меня крепко схватила чья-то рука. Я остановился и повернулся, удивлённый.
  - Куда поплыл, карась?! Верни назад, что схавал! - тоном, не предвещавшим ничего хорошего, сказал мужик в форме железнодорожника.
  Курсанты военного училища, расположившиеся с противоположной стороны прохода, до этого что-то оживлённо обсуждавшие, замолчали и уставились на меня.
  Не успел я открыть рот, чтобы объясниться, как Лёня, наблюдавший эту сцену, вступился:
  - Эй, уважаемый! Ты что?! Мы из экспедиции возвращаемся, вместе работали. А ты подумал, что он меня в карты обыграл?!
  - Простите, ребята! Ошибся. Очень уж похоже со стороны выглядело, - уже другим тоном, извиняясь, произнёс железнодорожник.
  - Вот видишь, я же говорил, что они друзья! А ты - шулер, шулер, - сказал рослый парень в военной форме своему приятелю. И все участники этой сцены, включая меня, дружно засмеялись.
  Через одиннадцать часов я вернулся в серую, безрадостную Москву, встретившую меня пасмурным небом и нудным мелким осенним дождичком.
  Конечно, я мог бы подробно рассказать, как на сахалинских болотах несколько дней не спал из-за комаров и мошки, густым маревом закрывавших солнце, как с Леонидом прошли пешком от мыса Марии до мыса Елизаветы вдоль побережья северной оконечности Сахалина; об удивительно прозрачной воде Охотского моря, где несколько раз купался и через многометровую толщу наблюдал жизнь его обитателей; о мёртвой касатке, выброшенной прибоем, лежавшей на песке с открытой пастью, утыканной рядами белых, острых, как лезвие ножа, зубов; о ночёвках в зимовьях и охоте на серых уток; о встрече на действующем маяке мыса Елизаветы с двумя геологами-москвичками; о сильных ветрах острова Манерон, валивших с ног человека; о лангустинах размером с сосиску, добытых нашей командой вместе с японскими сетками-ловушками, на которые мы случайно натолкнулись в нейтральных водах, и сваренных в ведре прямо в морской воде. Этих историй на целую книгу хватит...
  Запомнился один курьёзный случай. Втроём - Леонид, я и метеоролог-стажёр, прикреплённый к нашей экспедиции на Сахалине, прозванный Старшиновым в насмешку 'молодым дарованием' за то, что любил рассуждать о высоких материях, в которых не разбирался, отправились на охоту за утками. Мы пробирались по едва заметной звериной тропе через густую траву выше человеческого роста мимо громадных лопухов, под которыми, как под зонтом, можно спрятаться от дождя.
  - Медведь! Медведь! - закричал 'молодое дарование'.
  - Где?! Где?!
  - Вон там, в зарослях!
  Мы кинулись с ружьями наперевес. Но тут я вдруг вспомнил, что в стволах дробь на уток, и остановился перезарядить ружьё. Старшинов, который, видимо, успел это сделать быстрее, пробежал мимо. Однако медведь как будто сквозь землю провалился. Теперь, вспоминая это происшествие, я думаю: 'И слава Богу! А то ведь в охотничьем азарте мы могли уложить зверя, занесённого на Сахалине в Красную книгу'. Незабываемые, яркие впечатления, но повесть совсем не об этом.
  В октябре я снова приступил к работе. В лаборатории ничего не изменилось: те же утренние литературные дискуссии и чаепития. Больше всех моему возвращению обрадовался Моня.
  - Скучно без тебя, некого в карты ободрать.
  - Это ещё посмотреть, кто кого обдирал.
  И наши преферансные сражения продолжились.
  Вскоре на имя директора института пришла телеграмма из управления гидрометеослужбы Южно-Сахалинска. Установленные нами станции работали бесперебойно и ежедневно передавали данные о метеообстановке. Меня повысили до старшего инженера, а зарплату - до ста сорока рублей, не бог весть какие деньги. К тому времени я уже обзавёлся семьёй. Жена, ассистент кафедры иностранных языков технического вуза, зарабатывала ещё меньше. В 1978 году родился сын, и, хотя наши запросы были скромны, денег не хватало. Помогала тёща, прессовщица в артели инвалидов, часто попрекавшая меня тем, что я не могу обеспечить семью. Единственное, что у меня было в избытке, так это свободное время. Я стал искать возможность подработать. В организациях, где я предлагал услуги дежурного ночного электрика по совместительству, меня не брали, едва я показывал свой диплом инженера и трудовую книжку. Много лет спустя коллеги подсказали, как надо было поступить: взять в отделе кадров трудовую книжку, сказать, что потерял, завести новую, а в старой подделать запись 'уволен по собственному желанию' и устроиться по ней на другое место работы. Не догадался. Видимо, что-то внутри всегда мешало мне зарабатывать таким способом.
  День катил за днём, неделя за неделей: наступил 1980 год. Мы разрабатывали датчик высоты снежного покрова. Мне удалось создать преобразователь, повышающий напряжение от 3 до 3000 вольт: такая схема используется сейчас в электрошокерах. Заведующий лабораторией Иван Семёнович Кузин, сменивший Герша, пытался решить эту техническую задачу другим способом, но не преуспел, как ни бился. Появился повод обратиться к нему с просьбой о повышении.
  - У нас ведущий инженер Жадов. Ты считаешь себя таким же? - спросил он, глядя мне прямо в глаза.
  - Нет.
  - Вот и я считаю, что нет. К тому же у нас для тебя нет ставки ведущего, а выбивать её у директора я не буду! - отрезал он.
  Тогда, пытаясь найти выход из безденежной ситуации, я понёс заявление на увольнение по собственному желанию директору института Иванову, грузному, солидному мужчине, бывшему полярнику.
  - Чего тебе не хватает? - спросил он, прочитав заявление.
  - Зарплата маленькая, а у меня семья.
  - Ты кем у нас сейчас?
  - Старший инженер.
  - Вот что. Возьми бумагу, ручку и пиши заявление на ведущего, а то все молодые разбегутся, а мне со стариками работать, что ли?
  'Нет, - думаю, - так не пойдёт: мой непосредственный начальник против такого повышения'. Я ответил, что пришёл не торговаться, а увольняться.
  Через неделю я оказался на улице.
  Впрочем, даже если бы я стал ведущим инженером, то всё равно бы уволился через некоторое время. Уж очень часто приходила мысль, что я, молодой, здоровый мужчина, неплохо разбирающийся в электронике, занимаюсь целыми днями какой-то ерундой.
  
  Глава 2. Специализированное монтажно-наладочное управление (СМНУ).
  Первая командировка
  
  Мой знакомый, Лёва Стрелкин, когда-то работавший в нашем НИИ, а ныне - начальник участка строительно-монтажного управления на БАМе, рекомендовал меня Александру Николаевичу Ерохину, замначальника СМНУ Минтрансстроя СССР. Тот рассудил очень просто: ты работал старшим инженером, значит, и у нас будешь старшим инженером-наладчиком. Стрелкин плохого не пришлёт.
  Рано утром я приехал в управление и, не застав ни начальника участка, ни прораба, в ожидании уселся во дворе на штабель брёвен, выбрав место посуше. Стояла промозглая январская оттепель. С серых шиферных крыш бараков монотонно, словно отсчитывая секунды, в проделанные ими во льду лунки с бульканьем падали крупные капли. Казалось, что кто-то запустил вразнобой множество часов-ходиков. Чтобы убить время, я стал пересчитывать количество окон в бараках: получилось два раза по семь. 'Счастливые выпали цифры, - про себя заметил я, заядлый картёжник, - наверное, мне повезёт'. Появилась стайка воробьёв и шумно расселась неподалёку. Пока они, чирикая, устраивались, прилетел ещё один, крупный, громко скомандовал на птичьем языке - вся стая поднялась и куда-то улетела. 'Вожак, - подумал я, - интересно, каким будет коллектив, в котором предстоит работать?' Погружённый в мысли, я не заметил, что бараки постепенно наполнились людьми, будто вагоны пассажирами. Я потом узнал: действительно существовал монтажно-наладочный поезд, колесивший по железным дорогам СССР. Теперь он превратился в управление.
  Все работающие на участке контрольно-измерительных приборов и автоматики в котельных разделились на два лагеря. Первым руководил начальник участка, бывший кадровик монтажно-наладочного поезда, Павел Никитич Хрипов, по кличке Лысый, что полностью соответствовало действительности. На его лице застыло такое кислое выражение, будто только что закусил стакан водки большим куском лимона. Вокруг него сгруппировалась пьющая часть монтажников и наладчиков. Другим лагерем, где водка не была в такой чести, командовал прораб Борис Исаакович Аршак, среднего роста с брюшком. Очки в тонкой золотой оправе делали его похожим на интеллигента. Он лишь формально подчинялся Хрипову. На деле его поддерживал и продвигал главный инженер Ян Львович Траупе, который и организовал управление десять лет назад. Теперь Траупе стремился сместить Лысого и поставить на его место Аршака. Задача очень непростая, так как начальника участка, тем более коммуниста, можно было в те годы уволить лишь за постоянное невыполнение плана и только с согласия парторганизации.
  Конфликт между ними зародился несколько лет тому назад. На расширенном партийно-хозяйственном активе Ян Львович попытался уволить одного из прорабов за постоянные пьянки и прогулы, а Хрипов встал на защиту своего коллеги-собутыльника, пошёл против главного инженера управления, перешёл Рубикон. Началась война. В этом я разобрался гораздо позже. А сейчас, в первом же разговоре Борис спросил, трусливо озираясь по сторонам (не подслушивают, чтобы донести заместителю начальника управления):
  - Тебя к нам Ерохин направил?
  - Да.
  - Он в автоматике, насколько я знаю, не разбирается. Раньше где работал?
  - В НИИ, старшим инженером.
  - Тогда тебе в Академию наук надо, а у нас монтажно-наладочный участок. Понял? - сказал он.
  И я, еврей по национальности, вместо того чтобы попасть к Аршаку, очутился у Лысого. Видимо, Борис Исаакович решил, что я ничего не смыслю в автоматике и, несмотря на широко распространённый миф о всеобщей еврейской солидарности, не захотел со мной возиться.
  С Хриповым тоже не заладилось.
  - Думаешь, в трудовой книжке прописали 'старший инженер', и дело в шляпе. Старший инженер у нас самостоятельно ведёт объект, а ты привык в своём паршивом НИИ только штаны протирать. Пошлёшь тебя, инжУнера (так он и вся его команда насмешливо называли дипломированных специалистов, занимавшихся умственным трудом), одного в командировку, ты в котельной таких дел наворотишь, что мне потом долго придётся баланду хлебать на зоне.
  - А вы пошлите меня вместе со знающим специалистом, через месяц смогу самостоятельно работать.
  - Ишь какой умный вылупился! Кто же на тебя выработку привезёт, если ни хрена делать не умеешь?! Кто такого выдающегося спеца на работу принял, тот пусть и обучает! Так что, дружок, послать я тебя могу только на три буквы, но не на БАМ, - он презрительно посмотрел на меня, как на невесть откуда взявшуюся жужжащую муху, которую хочется прихлопнуть, и криво ухмыльнулся.
  - Чем же мне заниматься?
  - А вот будешь каждый рабочий день приезжать сюда к восьми и читать 'Мурзилку', - он кивнул на кучу старых журналов, валявшихся на столе.
  - Может быть, вы мне дадите какие-нибудь чертежи, схемы, чтобы я мог подготовиться к будущей работе?
  - До схем ты не дорос. К тому же вся документация находится на объектах.
  Я чувствовал его враждебность и, видя через застеклённые дверки шкафов папки с чертежами, усомнился в правдивости этих слов. Разговор происходил 7 января. Теперь это праздник Рождества, а тогда был обычный рабочий день, и все монтажники и наладчики находились в командировках. Чтобы не тратить время, я приобрёл справочник 'Контрольно-измерительные приборы и автоматика в котельной', толстый, как том 'Войны и мира' Л.Н. Толстого. За три недели прочитал его от корки до корки. Хрипов после разговора со мной больше не появлялся. Не было и Аршака, и вообще никого, к кому можно обратиться с вопросом. Я не знал, с какими котлами придётся иметь дело, и читал всё подряд. Опыт работы в приборостроительном НИИ позволил мне легко, как газету или журнал, читать электронные схемы, сразу же мысленно разбивая их на составные части - функциональные блоки. Принцип работы прибора становился ясен, и, выйди в нём что-нибудь из строя, я, вооружённый только тестером, без труда починил бы его, будь под руками подходящая замена.
  В конце января на участке появились вернувшиеся из командировок люди, выяснилось, что автоматика, с которой придётся иметь дело, мне уже знакома.
  - Павел Никитич! - обратился я к начальнику участка. - Со схемами я уже разобрался. Мне нужно-то всего недельки две с кем-нибудь поработать, а дальше буду ездить сам.
  Но он опять, как в прошлый раз, с усмешкой отмахнулся от меня.
  - Не бзди, инжУнер, читай 'Мурзилку', и с тобой в своё время разберёмся. Я тебе такую бригадку подберу - сплошные академики, - пообещал он и повернулся ко мне спиной.
  Конечно, я мог пойти к Ерохину, но не любил жаловаться и кланяться. Наконец в мае Лысый сдержал своё обещание разобраться: включил меня в бригаду монтажников, направленную на вновь открывшийся объект - котельную завода по изготовлению железобетонных изделий в одном из городов Ставропольского края. Ядро составляли бывшие уголовники. Бригадир Рудик Петров, жилистый, выглядевший старше своих тридцати пяти из-за тесного знакомства со 'злодейкой с наклейкой', отсидел восемь лет за наезд в пьяном виде со смертельным исходом. Сварщик - Сашка, наглый, разбитной, тот ещё фрукт, с татуировками на пальцах, отбыл четыре года на зоне за кражу со взломом продовольственного ларька. В те годы лица с уголовным прошлым естественным образом скапливались в строительно-монтажных и монтажно-наладочных организациях: там прилично зарабатывали и гуляли вдали от глаз начальства. Третьим в бригаде был Володя, остроносый, щупленький горбатый паренёк, а четвёртым - я.
  До места добирались в купе плацкартного вагона. Как только поезд тронулся, Рудик достал из сумки бутылку водки и разлил по стаканам. За знакомство! Все выпили, и на столике появилась вторая бутылка. Я прикрыл стакан ладонью, вежливо отказался и стал забираться на верхнюю полку.
  - Ну, ты, язвенник-трезвенник, куда полез? - грубо спросил Сашка.
  - Куда надо, туда и полез. Не пью я.
  - Дай до места добраться, я тебя перевоспитаю, - процедил он сквозь зубы.
  Разлили на троих.
  - После второй не закусываю, - Сашка явно подражал герою фильма 'Судьба человека'.
  Через десять минут Володе, старавшемуся не отстать от бригадира, стало плохо. Он громко икнул и сполз под столик, чем ужасно развеселил Сашку и Рудика, который достал из сумки ещё бутылку, полбуханки чёрного хлеба и связку сарделек. Выпили на двоих. Вот теперь можно закусить! Сашка отломил от буханки приличный кусок, положил сверху сардельку, шумно втянул носом исходящий от бутерброда запах, резко выдохнул и смачно зачавкал.
  - Кайф! Можно отрубиться, - Рудик, не раздеваясь, развалился на нижней полке и через пять минут громко захрапел. Сашка уже безмятежно похрапывал, уткнувшись лицом в подушку. Володька так и заснул на полу, а я под стук колёс провалился в сон на верхней полке.
  Утром наша не совсем протрезвевшая компания появилась в общежитии завода. Наша комната оказалась как две капли воды похожа на тысячи таких же в общежитиях для рабочих, раскиданных по всему СССР: четыре кровати с панцирной сеткой, стол с пластиковой столешницей на круглых железных ножках и металлические стулья, как в дешёвых забегаловках.
  Первым делом наш бригадир выписал у главного инженера завода пятилитровую канистру спирта, как он объяснил, для промывки контактов реле. Я думаю, начальник не удивился, понимал 'специфику' работы: в те годы пьянство на строительстве и монтаже было нормой, и пьющие бригады - не редкость. Лысый подобрал мне именно такую. 'Контакты промывали', разбавляя спирт водой. Пьянка, начатая в вагоне, продолжилась в общежитии. Заходили соседи, другие неизвестные личности, и за несколько дней Рудик перезнакомился со многими и, главное, с ребятами, которые задавали здесь тон, или, как он выразился, держали мазу. Тёртый мужик был наш бригадир, понимал, что хорошие отношения с соседями - залог мирного сосуществования, и казённого спирта не жалел. А то ведь, если не поделиться, можно и в рыло схлопотать.
  Во время одной из попоек я лежал на кровати и листал журнал.
  - Пацаны! Как выпью, начинаю стихи читать. Один братан сочинил, - Сашка, держа стакан, посмотрел на Рудика, который развалился на кровати и мастерски пускал в потолок кольца табачного дыма. - Водку холодную выпей до дна, тело и душу согреет она. Но, если водке работа мешает, на хрен такая работа нужна. Верно я толкую, пацаны? А ты чё с нами не пьёшь, инжунер?! Журнальчик читаешь?! - он подсел ко мне на кровать, дохнув в лицо густым табачно-водочным перегаром, нагло ухмыляясь, блестя золотой фиксой. - В вагоне не пил и щас не пьёшь! Чё, компания неподходящая?! Брезгуешь?! А?! Рудик! Он нами брезгует!
  Тот одобрительно закивал: мол, давай-давай, ломай комедию дальше, проверяй на вшивость.
  -Чё молчишь?! - не унимался Сашка. Чтобы не обострять ситуацию, я медленно поднялся и не спеша прошёл на балкон. Общежитие находилось в промзоне, и отсюда открывался вид на унылые пятиэтажные дома, грязные улицы и редко посаженные деревья с пыльной листвой. Лишь вдали смутно различалась, скорее угадывалась другая часть города с зелёным массивом. Вскоре на балконе появился Сашка.
  - Ну ты, инжунер! От разговора уклоняешься?! Ссышь?! Может, тебе фотографию расплющить?!
  Кровь ударила мне в голову. Сделай он малейшее угрожающее движение, я со всей силы врезал бы ему кулаком по морде.
  - Давай, шестёрка лагерная, посмотрим, кто кому расплющит! Что стоишь?! Из штанов потекло?!
  Но Сашка не собирался драться. Он усмехнулся и нырнул в комнату, из которой хорошо был слышен весь разговор. Через некоторое время я вернулся и опять лёг. Меня трясло от не вымещенной злобы.
  Рудик понимающе усмехнулся:
  - Нормально, братаны, бывает! На-ка выпей лучше, легче будет.
  Всё когда-нибудь кончается. Однажды вечером кончился спирт в канистре. Наутро, так и не опохмелившись, бригада отправилась на завод. Начальник котельной с помятым, как у нашего бригадира, лицом ничему не удивился. О пьянке, затеянной москвичами в общежитии, не слышал только глухой. Посовещавшись с Рудиком, он махнул рукой в сторону входной двери. Все вышли во двор. 'Значит, так! - распорядился Рудик. - Мы с Сашкой будем подавать, а вы принимайте'. Тут только я заметил большую дыру, проделанную в бетонном заборе, в которой они оба исчезли. Вскоре нам с Володькой стали подавать трубы, в основном трёхчетвертные и полудюймовые. Я из любопытства заглянул в дыру и увидел склад, заполненный всевозможным сантехническим оборудованием. Через некоторое время труб оказалось достаточно (наворовали: догадался я). Мы принялись за монтаж.
  Что из меня никудышный монтажник, я понял сразу, когда по заранее сваренным лоткам мы затягивали провода и кабели в щиты управления. Я допустил серьёзную ошибку: обкусил концы приходящих в щит проводов под самый клеммник, не оставив запаса на изгиб. Увидев мою работу, Рудик матерно выругался: 'Ну, Лысый, дал монтажничка! Смотри, как надо, инжУнер!' Наверху, над нами, на трубопроводах, ведущих к котлам, работали в респираторах изолировщицы: обёртывали трубы стекловатой и закрывали их алюминиевой фольгой. В горле у меня запершило, а шея и лицо стали чесаться. У горбатого Володьки работа шла гораздо лучше, видимо, уже имел опыт.
  Наш бригадир оказался хорошим монтажником, а Сашка - отменным газосварщиком, бог знает, в каких академиях их обучали мастерству. Вместе они устанавливали приборы, гнули с помощью газовой горелки трубы, прокладывали лотки. Их тоже доставала стекловата, и они часто почёсывались. Разогревшись, эта пара теперь работала быстро, без лишних слов, с полунамёка понимая друг друга, так, что я даже загляделся на них.
  Вот такие работники и выгодны нашему государству: квалифицированные, пьющие, но ещё не спившиеся. Как гласит пословица: пей, да дело разумей. Вкалывают по высшему разряду, а рассчитываются с ними копейками, водкой. Я понимал, что они справились бы с монтажом и без нас с Володькой. Вечером я спросил у Рудика, почему в котельной не было заранее подготовлено необходимое количество труб. 'А кто тебе сказал, что не было? - усмехнулся он. - Были, да испарились: не мы одни квасим. И вообще, чем меньше будешь соваться с вопросами, что, где и откуда, тем для тебя же лучше. Накосячил сегодня - пришлось за тобой исправлять'.
  В дальнейшем, поработав в СМНУ, я разобрался в ситуации. По договору завод-заказчик обеспечил исполнителя работ, то есть нас, трубами, но они до приезда бригады были украдены, проданы и пропиты или растащены для полива своих огородов, что не редкость в то время. Помните поговорку тех времён: 'Ты здесь хозяин, а не гость, - тащи отсюда каждый гвоздь!' Начальник котельной не нашёл ничего лучшего, чем подсказать бригадиру Рудику, что можно украсть трубы со склада. Тот согласился, так как мы уже прибыли на место и за неделю выпили весь полученный якобы для промывки контактов спирт. Нужно было, чтобы сохранить лицо, во что бы то ни стало выполнить работу! Не возвращаться же в Москву без выработки!
  Больше вопросов я не задавал, продолжал разделывать кабели, доставал оттуда провода, пропитанные маслом, вместе с Володькой укладывал их на лотки, тянул от приборов к щитам, а перед обедом с трудом отмывал руки хозяйственным мылом и опилками. Так прошло две недели без выходных и проходных. Работа постепенно заканчивалась.
  - Послушай, Рудик, у меня здесь недалеко главным энергетиком племзавода работает однокурсник. Хорошо бы к нему съездить.
  - Нет проблем, ставь две пол-литры и вали на три дня.
  Я поставил.
  Стас Голованов и его жена, наша однокурсница, обрадовались моему приезду. Татьяна - самая красивая девушка на факультете - очень нравилась мне, но конкурировать с её мужем я даже не пытался. Мы сидели в заросшей виноградом беседке во дворе их двухэтажного кирпичного дома, полученного от завода, и не спеша за чаем вспоминали студенческие годы: как вместе готовились к экзаменам, а после сдачи 'расслаблялись'. Вспомнили, как во время первенства института по боксу он, уже перворазрядник, ассистировал мне, новичку, выступавшему из-за набранных лишних десяти килограммов в чужой весовой категории. Моясь в душевой, я услышал, как в раздевалке Стас говорил моему будущему противнику Витьке Данилову, рослому накаченному второразряднику: 'Ты там не очень махайся'. Во втором раунде тренер Владимир Иванович, судивший соревнования, раздражённо буркнул: 'Ну что это за бокс!' Не помню, кто кого первым крепко ударил, началась драка; я пропустил сильный удар в голову и оказался в нокдауне. Явное преимущество было на стороне моего соперника, и бой прекратили. Позже, присваивая мне третий, самый низкий разряд, Владимир Иванович прибавил: 'Знал же, что побьют, а всё равно вышел'.
  За то время, что мы со Стасом не виделись, он, как романтики шестидесятых годов, рванул вместе с женой в Кузбасс на угольный разрез. От простого инженера-наладчика автоматики шагающих экскаваторов вырос до начальника участка и вступил в партию. Дело было так. Позвонил второй секретарь горкома с указаниями, а Стас ему и говорит: 'Я беспартийный, вам подчиняться не обязан, звоните моему начальству: если оно прикажет, я выполню'. Скандал районного масштаба!
  - Как это у вас начальник участка - и беспартийный?!
  - Да он самый грамотный и авторитетный! Кого же выдвигать?! Просто не успели принять, работы много.
  Так Голованов стал членом партии. К тому времени у них родилось двое детей. Экологическая обстановка в городе была нехорошая, дети начали болеть, и врачи посоветовали переменить место жительства.
  - Вот тут-то, - рассказывал Стас, - я и вспомнил слова одного пожилого чиновника из министерства, который давал нам направление на работу: 'Куда ты рвёшься, парень! Там местные-то разбегаются. Как бы и тебе не пришлось оглобли поворачивать'.
  Стас относился к тому типу мужчин, которые, приняв решение, идут до конца. И уж если он не выдержал, то дело действительно было труба. На партсобрании он то бледнел, то краснел, слушая выступавших. Понаехали из столицы, нахватали чинов. Дети, говоришь, болеют! А у нас что, детей нет?! Выбился в начальники, вступил в КПСС, а теперь домой! А кто работать будет?! Пушкин?! Надо было своих выдвигать! Хотели из партии исключить, как не оправдавшего доверия, но решили ограничиться выговором с занесением и отпустить восвояси. Потом у себя на родине, в Донбассе, он работал начальником инструментального цеха, списался с организацией, набиравшей людей для строительства АЭС. Перед отъездом отправились к родственникам жены в Кабардино-Балкарию, в небольшой городок под Нальчиком. 'Чего мотаться по белу свету?! Сходи-ка на наш птицезавод, он по всей России славится. Слышал, там требуется главный энергетик', - сказал ему как-то за обедом дядька жены.
  Стаса с удовольствием приняли на работу. Специалистов такого уровня в городе не было. За чаем он спросил меня: 'Каким ветром тебя к нам занесло?' Я рассказал свою историю и попросил совета. 'Когда я был в Кузбассе начальником участка, - ответил мой друг, - никогда не посылал инженеров работать монтажниками. Твой Лысый или дебил, или хочет от тебя избавиться'. За разговорами три дня пролетели незаметно. На четвёртый я уже присоединился к бригаде.
  - Чачу привёз?
  - Нет, Рудик. Где мне её взять? Хозяин непьющий. В Сибири подцепил грипп, получил осложнение; теперь, если выпьет 50 грамм, его так скручивает, что не приведи Господь.
  - Что с тебя возьмёшь, инжУнер?! - он презрительно посмотрел на меня. - Значит, так: ты нам больше не нужен, канай к Лысому. Пусть дальше он тебя учит. А у нас ещё дела.
  - Послушай, вы Володьке-то не наливайте, он, как вы, пить не может.
  - Это точно, только водку переводит, весь туалет облевал. Такой не сопьётся.
  Я вернулся в Москву. В самом конце месяца в управлении выдавали зарплату. К небольшому узкому окошку кассы выстроилась вдоль стены коридора длинная очередь. Когда я проходил мимо своей бригады, чтобы пристроиться в конец, Сашка потянул за рукав: 'Волков! Ты куда? Становись к нам!' А на возражения, раздавшиеся сзади, ответил: 'Всё путём! Наш пацан!'
  Через два дня Лысый назначил общее собрание участка.
  - Волков! Выйди-ка сюда! Мужики! Вот перед вами инжУнер, которого сверху навязали. А скажи-ка, что ты умеешь делать?! Молчишь?! Ну, тогда я скажу. Ты даже не умеешь правильно завести провода в щит управления, а зарплату получаешь старшего инженера. Бригадир - вот он сидит - отказывается с тобой работать. Что делать будем? - с ехидством спросил он. - Присылают всяких инжУнеров, а план требуют с перевыполнением.
  - Он даже стакан не умеет держать, не то, что работать, - послышалось из угла.
  - Так вот что, милок. Если на следующей неделе на моём столе не будет лежать твоё заявление по собственному, по статье уволю. У нас тут не богадельня! Понял?!
  На этом собрание закончилось. Его слова словно обухом по голове ударили меня. Я стрельнул у кого-то папиросу 'Беломорканал', подошёл к окну, открыл форточку, прикурил и глубоко затянулся. Пять лет не курил и отвык от табачного дыма, голова закружилась, и я опустился на стул.
  
  Глава 3. Рационализаторское предложение
  
  Придя в себя, я зашёл к Ерохину, чтобы прояснить обстановку. Он был уже в курсе. 'Извини, не ко двору ты пришёлся, поезжай к Стрелкину на БАМ', - и он погрузился в чертежи, дав понять, что разговор окончен.
  Домой я возвращался на электричке в прескверном настроении: небо заволокло тёмными грозовыми тучами, сверкали молнии, по пути на станцию попал под ливень, но не заметил, что промок до нитки. Было обидно, на душе скребло и свербело. Куда же мне податься: ни специальности рабочей, ни связей. С позором назад в институт?! Ну уж нет! К Стрелкину с семьёй не поедешь: малолетний сын на руках. Что ж, мне как инженеру грош цена?! Неужели мой шестилетний опыт разработчика ничего не стоит?! А если подать рационализаторское предложение, показать, что я в электротехнике разбираюсь и мозги у меня работают? Вот и выход! Я знал, перед подключением к приборам и щитам проложенные провода нужно 'прозвонить', то есть найти соответствие между началом и концом каждого. Эту работу выполняют вдвоём. Что, если одного заменить специальным устройством? Какая экономия получится! Ну, Лысый, держись! Я тебе покажу 'инжунера'! Из вагона поезда я вышел в приподнятом настроении. Дождь кончился, в разрыве облаков вновь показалось солнце.
  На следующий день я позвонил приятелю по НИИ Жадову, рассказал ему, в каком безвыходном положении оказался на новой работе, и поделился технической идеей. Мы встретились у него дома. Виктор, которому чувство товарищества было привито в Суворовском училище, взялся помочь, немного подумал и нарисовал электронную схему устройства из диодов и стабилитронов. 'Просто-то как! - обрадованно сказал я. - Надёжно и дёшево. Ну, Витя, ты и голова! Самую суть ухватил! С помощью такой штуковины наладчик без помощника может 'прозвонить' все проложенные провода. Отличная рацуха! Подаём!'
  В понедельник предложение лежало в техническом отделе управления. В коридоре я столкнулся с Хриповым. Криво усмехнувшись, он спросил: 'Не уволился ещё, ждёшь, когда вышибут по статье?' Я ничего не ответил, прошёл мимо, а про себя подумал, что рано радуется Никитич. Посмотрим, что техотдел скажет. Когда через день мы опять встретились, он уже не грозил увольнением по статье и вид имел пришибленный, как у побитой собаки. Оказывается, накануне состоялось внеочередное партийно-хозяйственное собрание, на котором выступили начальники технического и производственного отделов. Первый сказал, что Хрипов как руководитель не разбирается в людях, за пятнадцать лет не подано ни одного рационализаторского предложения, инженеры работают монтажниками, а не наладчиками. Второй высказался проще: 'Только водку умеешь жрать, а толку от тебя, как от козла молока. На участке творится чёрт знает что, процветает мздоимство. Не пора ли рассмотреть вопрос о твоём пребывании на этой должности?' В тот же день ко мне подошёл Аршак и коротко проинформировал о том, что в следующую командировку едем вместе.
  В городе Энгельсе, соединённом с Саратовом километровым мостом через Волгу, уже действовала сданная в эксплуатацию котельная. Борис вкратце рассказал об основных агрегатах и приборах, уже знакомых мне по справочнику, и повёл в гостиницу, где и выяснилась истинная цель нашей поездки.
  - В командировку лучше всего уезжать в первых числах месяца, дней на десять, - учил меня прораб, - остальное время можешь сидеть дома. Но за эти две недели надо выполнить работу, чтобы хватило на процентовку (бухгалтерский документ о стоимости выполненной наладки). На участке раньше двадцать восьмого числа не появляйся, чтобы начальству глаза не мозолить.
  Он достал старое командировочное удостоверение и прокомпостированный железнодорожный билет. С помощью лимонной кислоты, соды и не помню какой третьей составляющей наглядно продемонстрировал, как на удостоверении можно вытравить число отбытия или прибытия, проставленное шариковой ручкой.
  - Да помнѝ его хорошенько, если будет грязное, ещё лучше. И в таком виде подай в бухгалтерию. - С помощью специально затупленной иголки на старом железнодорожном билете Борис показал, как исправить цифры на нужные. - Если же дата отправления написана шариковой ручкой, то поступай как в первом случае. Вот химикаты. В следующий раз поедешь с Гусевым, а там посмотрим.
  - Это же подделка проездных документов, можно и срок получить, - поразился я.
  - Не волнуйся, у нас все так делают. Бухгалтерия и контролирующие организации в курсе. А если не хочешь 'химичить', пожалуйста - будь белой вороной, сиди в командировке и месяц трудись по восемь часов с перерывом на обед. Но учти, что больше зарплаты с премией в двести тридцать рэ, твоего потолка инженера-наладчика, всё равно не получишь. И ещё: так работать с тобой никто из наших не будет.
  Я ответил, что понял.
  - Ещё вопросы есть?
  - А почему все котлы работают в режиме ручного управления под постоянным наблюдением оператора? Где же автоматика регулирования, с помощью которой увеличивается или уменьшается подача топлива в горелку?
  - Кому это нужно?! А оператор на что? Смонтировали по проекту, как контролирующие организации требуют, а в работу не запустили. Не спорю, может, где автоматика регулирования действует, только не у нас. У нас некому её наладить, а здесь некому обслуживать. Местным специалистам не хватает образования. И нам, и им так легче.
  - Что же получается?! Эту аппаратуру разработали в НИИ, изготовили на заводах, мы смонтировали в котельной, все получили за это деньги, все довольны, а вся работа - псу под хвост. На вредительство похоже.
  - Почему же?! При возникновении аварийной ситуации котёл будет отключён, сработает автоматика безопасности, а это самое главное. И если уж на то пошло, то проекты автоматики регулирования не мы делали, а вы в своих НИИ, без учёта того, смогут её на местах использовать или нет.
  Вечером он уехал, а я размышлял. Прораб-то, пожалуй, прав: от нашего НИИ ГМП почти никакой пользы не было, а тут всё-таки котельная работает - тепло даёт. Я не спешил использовать на практике 'знания', полученные от Бориса. Остался в Энгельсе понаблюдать за работой котлов, которыми придётся заниматься. По утрам ходил на Волгу купаться и смотрел, как маленькие трудолюбивые буксиры тянут за собой против течения огромные баржи, потом в котельной разбирался с документацией.
  В следующую командировку в мясомолочный совхоз на границе Московской области поехали с бригадиром наладчиков Валерой Гусевым на электричке, а не на поезде дальнего следования, но командировочные получили такие же, как за Энгельс.
  Валерий Гусев не имел высшего образования, особыми знаниями и умениями не отличался, а в бригадиры выбился за то, что когда-то оказал услугу начальнику Яну Львовичу Траупе. Валера редко готовил котлы к пуску сам, это делали подчинённые наладчики. Он привозил на пусковые объекты недостающие приборы, которые покупал у наших монтажников, складировал дома и перепродавал заказчику, то есть решал - по его мнению - сложные технические задачи, обеспечивая ввод котельных в эксплуатацию. После собрания, где Лысого крепко приложили 'фейсом об тэйбл', мнения на мой счёт в управлении разделились. Одни поддержали Хрипова - дескать, что это за наладчик, не умеющий правильно провода подключить. Другие говорили: 'Парень-то, видно, с головой, надо только дать ему время освоиться'. Вот с этой целью меня и прикрепили к Гусеву. Всё это я понял, позже.
  В тот год август выдался прохладный. Мы с теплоналадчиком Колей жили в ветхом бараке совхозного общежития. В комнате по ночам холодно, приходилось набрасывать на ноги телогрейки. Сосед, родом откуда-то с Кавказа, ничего о себе не рассказывал и не приставал с расспросами. Меня это устраивало: парень был непьющий и по вечерам читал Александра Дюма. Единственное, что раздражало, - шум пьяных разборок за стеной, где жили строители. Работа предстояла несложная: наладить автоматику безопасности водогрейных котлов, чтобы при отказе одного из контролирующих датчиков подача газа в горелку прерывалась. Мы 'прозвонили' провода, идущие от каждого датчика к щиту. Валера объяснил, что автоматика регулирования не налаживается вовсе, а существует только для предъявления инспекциям: 'Вот видите, лампочки мигают, значит, регулирование автоматическое'. На самом же деле управление процессом получения горячей воды на всех котлах, как и в Энгельсе, велось оператором вручную. Я уже об этом знал и думал, что контролирующим организациям это тоже было известно. Мы делали вид, что всё налажено по проекту, а они закрывали глаза и давали разрешение на эксплуатацию.
  Гусев сказал главному энергетику совхоза, что на следующей неделе первый котёл будет готов к пуску, и уехал, поручив мне подписать процентовки. Что я и сделал: отметил убытие двадцать восьмым числом и тоже отправился домой. Через две недели, 28 августа, на Савёловском вокзале нашёл в урне билет из Талдома до Москвы. Его и приложил позже к авансовому отчёту для бухгалтерии. Из процентовок следовало, что мы наладили четыре системы автоматического регулирования котла и выполнили работу на четыре тысячи рублей. Я удивился, ведь ничего такого на неработающем котле сделать невозможно, мы всего-навсего прозвонили провода, я соединил четыре тумблера с исполнительными электродвигателями и собрал несложную схему автоматики безопасности первого котла. И за это мы должны получить на нос за вычетом подоходного налога по двести тридцать рублей плюс командировочные и квартирные. Деньги для начала 80-х годов прошлого века немалые: можно купить сто килограммов любительской колбасы. Приписки, понял я. Но главного энергетика указанная в процентовке сумма совершенно не удивила, наверное, был в курсе всего. Котёл готов к пуску, а деньги - не из своего же кармана.
  В следующих командировках я возился с автоматикой безопасности остальных котлов, выполняя месячную норму в две тысячи рублей на человека за десять дней. Обедал в совхозной столовой, работавшей для своих. Хотя там не было такого разнообразия, как в Министерстве торговли, размеры порций впечатляли: половину отбивной я уносил в общежитие, на завтрак.
  В конце ноября, к сдаче котельной, приехал Гусев. 'Ну, теперь будем проводить трёхдневные испытания, а после - подписывать акт приёмки в эксплуатацию, - сказал он начальнику котельной Рафику, бывшему монтажнику нашего управления. - Я отъеду на несколько дней. А ты, - обратился он ко мне, - хоть ночуй здесь, а котлы должны беспрерывно отработать по семьдесят два часа каждый'. На время испытания я переехал в котельную, спал на полу в каптёрке на втором этаже, подложив под голову сумку и укрывшись телогрейкой. Коля тоже пристроился где-то. Мы с киповцем (электриком, обслуживающим контрольно-измерительные приборы - КИП) Толей спали по очереди. На вторую ночь он растолкал меня:
  - Вставай! Автоматика безопасности отключила третий котёл, на табло горит надпись 'Пламя отсутствует', значит, накрылся датчик его контроля, запасного нет, семьдесят два часа не наработаем.
  - Сейчас посмотрим, - ответил я спросонья, - пошли в машинный зал.
  Устройство датчика, принесённого в киповскую комнату, было понятно. По его электронной схеме с помощью хорошего тестера, выданного в управлении, я быстро определил вышедший из строя полевой транзистор. Вот где пригодились знания и опыт разработчика. Всё это время Толя сидел рядом и наблюдал за мной недоверчиво, но с интересом. Как мог, я объяснил ему принцип работы устройства и то, какой именно элемент вышел из строя, но он, похоже, так и не понял.
  - Надо транзистор менять. Где взять-то можно?
  - А вот здесь посмотри, может, найдёшь.
  Он открыл здоровенный, до потолка шкаф, полки которого были завалены всевозможными реле, тумблерами и откуда-то взятыми печатными платами с установленными на них элементами. На одной я нашёл то, что искал, заменил сгоревший транзистор, собрал заново прибор установил на прежнее место и разжег котел.
   Пламя в топке загудело - датчик действовал.
  - Здорово! - Толя крепко пожал мне руку. - Я даже не ожидал. На старой котельной, где раньше работал, если что из строя выходило, так приезжали наладчики и за деньги меняли весь прибор. А чтобы починить, такого не видел.
  - Ты, Толик, не говори своему начальству, что мы на два часа котёл останавливали.
  - Не волнуйся, не скажу, нафиг нужно.
  - Лады.
  На третий день приехал Гусев.
  - Как дела? Котлы не останавливали?
  - Нет.
  - Отлично! Ну, всё, Рафик, давай акт семидесятидвухчасового испытания подписывать!
  - А ты не спешишь? Всё работает?
  - А что у меня не работает?
  - Толян, - позвал Рафик киповца, - какие у тебя претензии?
  - Барахлит датчик наличия воды в накопительных баках, непонятно, есть она там или нет: загорается то зелёная, то красная лампочка. Зимой набегаешься проверять. И не работают два самописца, показывающие расход горячей воды: один общий по котельной, а другой - на втором котле.
  - Ладно! - сказал Гусев. - Новый датчик я за стольник привезу, а самописцы тебе на хрен не нужны. Зачем тебе знать, сколько горячей воды каждый котёл вырабатывает? Директор или главный энергетик совхоза позвонят, что холодно, прибавишь газу. Пойдём, поговорим, нечего тут стоять.
  - Поговорить? Это можно, - ответил Рафик, хитро усмехаясь и косясь на его пухлый портфель. Я понял, что так просто Гусеву не проскочить. Водку, скорее всего, Рафик выпьет, а вот акты вряд ли подпишет. Понять его нетрудно: если что-то ещё выйдет из строя, есть на кого повесить, пока мы здесь. А как уедем - тут уж сам крутись. Они пошли заседать в кабинет начальника.
  Я решил, что кровь из носу, а надо сдать котельную без помощи Гусева с его водкой, и почувствовал прямо-таки спортивный азарт. Взял электронную схему датчика наличия воды, сделал несложный расчёт, определил причину неустойчивой работы, слегка изменил схему и проверил датчик на срабатывание. 'Вуаля! Прибор функционирует!' - объявил я Толе, как фокусник после исполнения сложного номера. Рядом, с интересом наблюдая за моими действиями, стоял Лёня Воронов, бригадир теплоналадчиков. Он приехал к Коле подписывать акты, как Гусев ко мне. Так как Рафик не подписывал теплоналадчикам пусковые акты без киповцев, Лёня заметно нервничал. Ездить вхолостую тоже было не с руки, и он ждал, чем закончатся переговоры с Гусевым.
  В указателе расхода воды второго котла порвался направляющий тросик, передвигающий каретку со стрелкой. На глаза попался валявшийся в углу трос, оставленный монтажниками. Мне везёт! Выдернул из него одну стальную нить, заменил ею тросик и включил прибор; он заработал. Стрелка второго самописца мёртво стояла в правом углу шкалы. Прибор находился довольно высоко. Встав на стул, я выдвинул по направляющим его начинку, быстро определил вышедший из строя транзистор, сбегал на второй этаж за исправным и заменил сгоревший. Когда мы вновь включили самописец, стрелка из правого крайнего положения медленно поехала влево и остановилась на отметке 18,5 кубометра в час, слегка подёргиваясь. Я быстро сложил показания расходомеров всех котлов, получилось чуть больше, но такая инструментальная погрешность вполне допускалась. Всё! Кажется, успел! Я вытер ладонью пот со лба. Не знаю, сколько времени прошло, на часы смотреть было некогда, отошёл к окну и стал наблюдать за гудящим в топке пламенем. Толя принёс стул, оставленный у щита: 'Класс! Никогда такого не видел! Садись, наработался!' Со вчерашней ночи в его поведении появилась услужливость: чувствовалось, что он меня зауважал, а это за деньги не купишь.
  В это время вниз по лестнице, пошатываясь, спустились Рафик с Гусевым. По выражению лица последнего я понял, что выпили изрядно, но к консенсусу, как говорил наш первый и единственный президент СССР, договаривающимся сторонам прийти не удалось.
  - Валера, всё работает, можно подписывать, - сказал я негромко.
  Рафик посмотрел на Толю, тот кивнул в подтверждение моих слов. Они с Гусевым обошли все четыре котла, подошли к общему расходомеру. Валера, размахивая руками, что-то объяснял начальнику котельной, тот согласно кивал.
  - А датчик уровня воды работает? - спросил он у Толи.
  - Работает, он починил, - и кивнул в мою сторону.
  - Что ж, ваша взяла! - сказал Рафик Гусеву, и они пошли обратно на второй этаж. - И вы давайте вместе с нами, - добавил Рафик, больше обращаясь ко мне.
  Все, кто был в машинном зале, собрались в его кабинете. Начальник котельной налил мне последние полстакана водки (больше не осталось), отрезал большой кусок чёрного хлеба и краковской колбасы. Действительно, надо было выпить после напряжённой работы. В теле появилось приятное расслабление.
  В Москву возвращались в электричке вчетвером, заняв целое купе. 'Да, если бы не ты, - сказал бригадир теплоналадчиков Воронов, - ездили бы сюда ещё месяца два'. Гусев согласно кивнул.
  
  Глава 4. Изобретение
  
  В день получки ко мне подошёл Аршак. С невинным выражением лица (будто не он с издёвочкой не так давно предлагал мне поискать работу в Академии наук) протянул ценник, книжку для внутреннего пользования, по которой составлялись сметы и процентовки: 'На следующий объект поедешь один. Гусев тебя расхвалил, хоть на доску почёта вешай'. Так я стал старшим инженером-наладчиком.
  К первой самостоятельной командировке готовился основательно. Вспомнил, как недавно чинил приборы (хорошо ещё, что нашлась замена вышедшим из строя транзисторам), и решил запастись в магазине на Шаболовке ходовыми радиодеталями. Там выяснилось, что у нас в дефиците не только колбаса, но и почти все транзисторы и диоды из составленного мной длинного списка. Огорчённый, я вышел на улицу, и тут меня заметил топтавшийся около входа мужичок с весьма помятой физиономией: 'Чем интересуетесь?' Он быстро просмотрел протянутый мной список: 'В два раза дороже, чем в магазине будет. Идёт?' Деваться некуда: я согласился. Договорились встретиться послезавтра тут же в 12.00. Купленных радиодеталей хватило надолго.
  Я работал теперь самостоятельно. И всё было бы хорошо, возможно, стал бы со временем бригадиром или прорабом, а может, и начальником участка. Но после того как нам с Жадовым выплатили вознаграждение за рационализаторское предложение, я заказал у своего товарища Старшинова, с которым сдружился на Сахалине, действующий образец нашего устройства. Отличный механик и радиомонтажник, Леонид мог работать и токарем, и фрезеровщиком, и слесарем, имея по этим профессиям пятый или шестой разряды. Сделанный образец понравился руководству, особенно Траупе. Два управления недавно объединили в трест, и Ян Львович занял пост главного инженера. Мы с Виктором решили оформить наше рационализаторское предложение как изобретение, получить авторские свидетельства и внедрить его. Я понимал, внедрить что-либо без поддержки вышестоящего руководства не удастся, и решил заинтересовать Траупе, человека, который фактически руководил всем трестом. Иметь авторское свидетельство на устройство в области строительно-монтажных работ престижно. Это в различных НИИ изобретателей много, а в нашем тресте не было ни одного. Однако Ян Львович отказался участвовать в заявке, сказал прямо: 'Ты устраивался на работу через Ерохина, вот и давай!' Ерохин тоже отказался, добавив: 'Ты что бегаешь от одного к другому?!' Тогда мы с Жадовым, который уже имел несколько авторских свидетельств, вдвоём решили подать заявку в институт патентной экспертизы от моего управления. Виктор объяснял, как составить заявку: давал указания, а я выполнял черновую работу. Каждый раз по возвращении в Москву после двухнедельной командировки я пропадал в институте патентной экспертизы: рылся в многочисленных пухлых папках в поисках ближайшего аналога нашего устройства, чтобы в сравнении доказать, что предложенное нами - лучше. Я проштудировал около тридцати советских авторских свидетельств и иностранных патентов. Наконец нашёл!
  Нам оппонировал эксперт института, предлагавший каждый раз всё новые аналоги, в попытках доказать, что ничего нового не изобретено. Рассмотрение заявки затягивалось. А работа тем временем продолжалась. Летом 1983 года Аршак попросил взять в напарники Игоря Климова, видимо, готовил меня в бригадиры. Я согласился, хотя и не нуждался в помощниках. Климов, который когда-то работал теплоналадчиком, перешёл в киповцы, так как, по его словам, тяготел к электронике. Он оказался дружелюбным непьющим парнем моего возраста. В первый же день он спросил меня:
  - Тебя как по отчеству зовут?
  - Мордухович.
  - Можно я тебя Мордухычем называть буду?
  - Валяй! Я своего отца уважал.
  Нам дали объект, удобно расположенный в одном из городов Брянской области. Добраться можно на двух электричках. Приехав на завод и тщательно осмотрев котельную, мы составили длинный перечень недоделок и пошли к главному энергетику. Он прочитал и говорит: 'Ребята! А вы бы не могли сами всё устранить - оформим вас заводскими электриками пятого разряда? Идёт?' Мы немного поломались для вида и согласились. Жили в комнате заводского общежития, куда селили не всякого, как потом, с легкой завистью мне сообщил сосед, а только нужных людей, потому что у нас были телевизор и холодильник.
  Начали с проверки работоспособности всех установленных электронных приборов. Это, по моему мнению, следовало сделать ещё на этапе монтажа и потребовать у заказчика в случае необходимости заменить неисправные. А сейчас - два нам пришлось чинить. Я подробно рассказывал Игорю, как они устроены, старался объяснить каждый шаг. Он внимательно слушал, задавал вопросы. Чувствовалось, что ему интересно.
  - У нас систему автоматики безопасности может наладить каждый, а чтобы прибор отремонтировать - таких нет. Из-за этого при сдаче очень часто случаются задержки: все деньги по смете выберут, а акт семидесятидвухчасового испытания подписать не могут.
  - А как же другие выходят из положения? - спросил я.
  - Кто как. Если начальник котельной лопух, то вообще не заметит, что в щитах установлены не все приборы. Если пьёт, вопрос решается через гастроном. Некоторые покупают датчики у монтажников, другие воруют, что не используется. Почти у каждого дома по несколько разных приборов: у Гуська, например, целый склад. На участке знаешь какая торговля идёт? Это только новичку не видно.
  - Понятно. Мы так работать не станем. Наладим то, что смонтировано. А на всякий случай запомним, на какой котельной какие приборы есть в запасе. Надо будет, подъедем и купим, потому что, скажу тебе сразу, починить я могу не всякий датчик, а только электронный.
  Мы вкалывали по 10-12 часов, пока не выполняли намеченного на день. Обедали тут же, в котельной. Стульями служили пустые ящики, а самый большой из них - столом. Грязь вокруг не замечали. Пробовали питаться в заводской столовой, но там готовили отвратительно: жидкое картофельное пюре и котлета, будто из комбикорма сляпанная. Однажды, уплетая из консервной банки за обе щеки кильку в томатном соусе, Игорь спросил:
  - Как думаешь, к ноябрю сдадим?
  - Если так планомерно будем работать, сдадим, ничто не мешает. Давай на будущее договоримся: увидим, что работа неподъёмная, откажемся сразу, под любым соусом. Про нас никто не скажет: взялись за дело и завалили его.
  - Согласен, - ответил Игорь, отхлёбывая из эмалированной кружки чай с ксилитом, потому что страдал диабетом.
  По вечерам в общежитии от нечего делать смотрели телевизор. Однажды, после нехитрого ужина, лежа на кровати лицом к потемневшему окну, Игорь, член КПСС, глубоко зевнул и произнёс:
  - Спать охота. Интересно, Бог есть или нет, и что такое бессмертие души? Мордухыч, ты в Бога веришь?
  - Верю.
  - А в какого?
  - В единого для всех племён и народов. Моя религия - мир, окружающий нас: зелёная трава, деревья, одетые в листву, луна и звёзды, освещающие дорогу одинокому путнику, солнце, дающее тепло и свет всему живому, любимая женщина. А Бог есть добро.
  - А я читал, что Бог есть любовь, - возразил Климов.
  - И любовь тоже, но добро-то пошире будет. Его творить - причин и поводов множество, так жизнь устроена. Врач лечит больного, облегчает ему страдания, а ведь не интересуется у него биографией. Так и мы с тобой; котельную к пуску готовим, чтобы в холода людей согреть, а мы их и не знаем вовсе, может, среди них такие, кто кроме отвращения ничего не вызывает. Какая уж там любовь. Просто добро творим, стало быть, Создателю служим, который один для всех. А про душу так скажу: кто доброе дело делает, в памяти людской с благодарностью надолго остаётся. И это для человека, живущего с Богом, единственный путь в бессмертие.
  - ЗдОрово! - Сказал Климов после некоторой паузы, - Даже сон слетел. А вот мне интересно: А как к смерти относишься?
  - Обыкновенно, как большинство:
  Я, наверное, скоро умру.
  Мы когда-нибудь все умираем.
  В нашей смерти одно хорошо:
  её точную дату не знаем.
  - Это уж точно, - ответил Игорь.
  В другой раз, когда надоело смотреть телевизор, он спросил:
  - Мордухыч, откуда ты так хорошо в приборах сечёшь?
  - Приходилось конструировать устройства и посложнее. Я тебе отвечу, перефразируя Чехова. Наладчик супротив разработчика всё равно что плотник супротив столяра.
  Игорь засмеялся.
  - А вот мне интересно, как ты считаешь, почему на производстве бардак такой?
  - Причин много. Мой одноклассник, работник Госплана, рассказывал: два строительных предприятия (одно кирпич производит, другое - цемент) возводят жильё для своих работников. Они не могут напрямую договориться о поставках, потому что несамостоятельны, относятся к разным министерствам и вынуждены подчиняться планам, спускаемым сверху. Или вот ещё. Я живу рядом с железной дорогой; приходилось видеть, как с запада на восток идут платформы со щебнем и точно такие же ползут с востока на запад. Думаю, это из той же оперы. Теперь возьми наше СМНУ. Оно входит в министерство транспортного строительства, которое специально создано, чтобы обслуживать министерство путей сообщения. Стало быть, только мы монтируем и вводим в эксплуатацию все котельные, относящиеся к МПС, где бы они ни находились. Я недавно наладчиком аж в Новосибирск летал. Сколько стоит билет на самолёт, знаешь? Деньги-то народные. Ты думаешь, там, на месте, некому смонтировать и наладить котлы? Идиотизм! Бесхозяйственность! Я понятно объясняю? Получается, что наше министерство завладело правами на производство работ по всей стране. Централизация доведена до абсурда. Такое долго продолжаться не может: рано или поздно придёт рынок с его свободой передвижения товаров и услуг, как при капитализме.
  - Да ладно, так мы далеко зайдём.
  - И зайдём, помяни моё слово.
  - Пожалуй, ты прав, - после некоторого раздумья продолжил Игорь. - А знаешь, мне нравится с тобой работать: деньги те же, но интересно.
  - Это потому, что мне самому интересно. Ладно, Климов, давай спать, а то завтра рано вставать.
  На этом объекте командировочные и проездные документы подделывать не пришлось. День прибытия и отбытия отмечали сами, а билеты на электричку всегда можно было найти на перроне или попросить у приехавших пассажиров.
  Однажды после получки я медленно шёл пешком из управления на железнодорожную станцию. Меня догнал Рудик:
  - Ты извини, что я тогда на собрании тебя подставил.
  Я кивнул:
  - Да ладно! Проехали!
  Рядом, взвизгнув тормозами, остановились 'Жигули' шестой модели цвета детской неожиданности. Борис Аронович Яновский, правая рука главного инженера треста Траупе, открыл заднюю дверцу, предлагая мне сесть. Я весело присвистнул:
  - Рудик, начальство нас подвозит!
  Яновский поморщился, но всё же мы сели вдвоём. Возле станции Рудик вышел.
  - Подожди, - сказал мне Борис Аронович, - есть люди, интересующиеся твоей заявкой.
  И многозначительно посмотрел. Я не ответил и вышел из машины. Непонятно, что за люди и что значит 'интересующиеся'? Может, Яновский, о котором по управлению ходили слухи, что он интриган и вообще большая сволочь, набивается в соавторы? А может, Траупе передумал? Заявка уже подана. Но можно и отозвать, чтобы включить туда его. Тогда пускай сам вызовет меня для разговора, а не делает намёки через своих подручных. Я ему не мальчик какой-нибудь. Ладно, время покажет.
  Я ещё раз побывал в командировке вместе с Игорем, а потом меня стали перебрасывать на другие объекты, где деньги по смете уже выбраны, нужны только пусковые акты, а недоделки ещё остались. Я спал урывками, так как приходилось дежурить при сдаче котлов в эксплуатацию, осунулся от бессонных ночей, понял, что это неспроста: так постоянно работать невозможно, на меня давят, показывают, кто в доме хозяин. Ерохину это не нужно, Яновскому не по силам, оставался Траупе. Значит, он хочет, чтобы я, как собачонка, приполз к нему на брюхе, держа в зубах отозванную заявку?! Ну уж нет! Так дела не делаются. Не дождётся! Как-то на участке мы оказались одни с Хриповым. Он посмотрел на меня так, будто хотел что-то сказать, но не решился. Видимо, до него дошли слухи о моих трениях с его врагом - главным инженером треста. Слухи эти о заявке на изобретение распространялись по управлению, как по коммунальной квартире. Я понял без слов: жалеет, что приговорил меня к позорному увольнению.
  Перед последней командировкой в Пермский край один из наладчиков, державшийся Ерохина, шепнул: 'Ты смотри, поосторожней - туда зачем-то Аршак на два дня Шпуклера посылал'. Но я не обратил внимания на это предупреждение. Боря Шпуклер, типичный мальчик из интеллигентной еврейской семьи, был навязан Аршаку Яном Львовичем. Так главный инженер рассчитался с Бориным отцом, доцентом вуза, где учился Траупе-младший, за помощь своему единственному сыну в сдаче экзаменов. 'Ты - мне, я - тебе' - принцип, широко распространённый не только среди евреев. За три года пребывания в СМНУ в должности инженера-наладчика самостоятельно работать Боря так и не научился, но в командировки ездил, получая, как все, и командировочные, и квартирные.
  Я быстро устранил неполадки, собрал схему автоматики безопасности, подготовил котёл к пуску, а блок управления реверсивного десятикиловаттного двигателя, поставляемый с завода в собранном виде, проверять не стал. Уверенный, что он в порядке, сразу нажал пусковую кнопку. Из коробки полыхнуло пламенем - короткое замыкание. Пришлось повозиться с ней. Конечно, я не могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что эту 'диверсию' совершил Шпуклер по заданию Аршака (как говорится, не пойман - не вор), но заводской брак маловероятен. Совсем измотанный, в конце декабря я вернулся в Москву.
  За месяц до этого наш эксперт сдался и сообщил, что даёт добро на прохождение заявки. Я два раза заходил в технический отдел узнать, нет ли ответа из института патентной экспертизы, но начальник отдела, глядя на меня преданными, как у собаки, глазами, сообщал: 'Ничего нет'. Я позвонил в институт, выяснил, что письмо с положительным решением и авторские свидетельства высланы примерно 20 дней тому назад. Ещё немного подождал и зашёл к Ерохину, который был в курсе моих разногласий с главным инженером треста, прояснить создавшуюся ситуацию:
  - Александр Николаевич! Меня посылают только пусковые акты подписывать? Я очень устал, думаю - это Траупе.
  - Что ты нас лбами сталкиваешь, - сказал он и, подумав, добавил: - давай я переведу тебя в соседнее управление нашего треста.
  Ответил я не сразу. 'Главный инженер меня и там достанет, будет вставлять палки в колеса, работать не даст, видимо, своим независимым поведением я его сильно разозлил: привык, что все перед ним на задних лапках ходят', - подумал я и сказал:
  - Спасибо! Не надо: лучше я уволюсь.
  И на стол начальника отдела кадров легло моё заявление на увольнение по собственному.
  В тот же день мне выдали трудовую книжку и вскрытый пакет, полученный, судя по штемпелю, десять дней тому назад, с авторскими свидетельствами и документом, удостоверяющим право СМНУ, от которого подавалась заявка на изобретение, на его изготовление, внедрение или продажу. Мол, нам не нужен ни ты, ни твоё устройство, чем быстрее о тебе забудут, тем лучше.
  
  Глава 5. Странные события
  
  И опять, как зимой 1980 года, я оказался на улице, однако не унывал. В трудной ситуации не пошёл кланяться, не встал на колени, не потерял себя. Конечно, горечь от несправедливости осталась, но кроме инженерных знаний и опыта теперь в руках была рабочая специальность.
  Вечером 30 декабря 1983 года я шёл по Большой Лубянке за шампанским в гастроном ? 40. Казалось, огни иллюминации весело подмигивали мне.
  Очередь в кассу тянулась от самого входа, народу - не протолкнуться. Мне оставалось пройти ещё метров тридцать, когда появился здоровенный детина в белом овчинном полушубке с погонами капитана милиции и полез к кассовому окошку, мощной грудью раздвигая покупателей, как ледокол льдины. Народ недовольно зашумел, какая-то старушка громко обратилась к соседке, мол, понаехало хамьё, никакого уважения к людям! Неожиданно впереди меня из очереди вышел невысокий мужчина в сером пальто и пыжиковой шапке, подошёл к служителю правопорядка, сзади, как старого знакомого, слегка похлопал его по плечу и спокойно предложил:
  - Гражданин, будьте любезны, встаньте в очередь!
  - Ты кто такой?! - повернулся служитель закона. - Хочешь Новый год в 'обезьяннике' встретить?! Могу устроить.
  Вместо ответа мужчина достал и раскрыл удостоверение в красной обложке. Не знаю, что прочитал детина, но это подействовало на него так, что он, как полицейский надзиратель Очумелов из чеховского рассказа 'Хамелеон', прямо на глазах переродился. От испуга форменная шапка-ушанка съехала набок, лоб покрылся испариной; он попятился и как-то неуверенно, бочком начал протискиваться к выходу, позабыв, зачем пришёл в магазин. Так он пробирался до самой входной двери, а народ в очереди провожал его смехом. Когда человек в сером пальто, видимо, офицер КГБ, пробив чек, проходил мимо, я пристально вгляделся в его лицо: совершенно обычное, таких в России сотни тысяч, но была в его взгляде уверенность и властность. У кассы я полез за кошельком и, не найдя его, взволнованный, начал осматриваться - не выронил ли.
  - Мужик, ты что ищешь? - поинтересовался некий гражданин с одутловатым болезненным лицом, стоящий позади. - Не это? Небось положил в дырявый карман.
  Он носком ботинка слегка пнул кошелёк, скользнувший по мраморному полу. Я обрадовался, поднял его - деньги были целы. Нет у меня в карманах никаких дырок. Наверное, этот тип и вытащил. Тогда зачем вернул? Непонятно.
  Второй странный случай произошёл после Нового года, в электричке, когда я ездил сдавать тестер для окончательного расчёта со СМНУ. На обратном пути в полупустом вагоне напротив меня деловито уселся пассажир пенсионного возраста и раскрыл заложенную закладкой книгу 'Двенадцать стульев' Ильфа и Петрова. Я положил газету на лавку и отправился в тамбур покурить. И только зажёг спичку, как молодой человек в джинсах и кожаной куртке на меху, стоявший рядом и тоже куривший, произнёс:
  - Дядя, газетку свою подними.
  - Это не моя.
  - А чья?! Я газет не читаю, брехомёт слушаю.
  Действительно, на полу лежала 'Комсомольская правда' за то же число, что и у меня. Я поднял её.
  - Дочитаю, обе выброшу.
  Вернулся к своей лавке, а газеты нет. Чертовщина какая-то! Не могла же она перелететь в тамбур. Мужчина с книжкой тихо засмеялся. Уж не надо мной ли? Да нет, наверное, что-нибудь смешное прочитал. Я сунул газету в карман: потом дочитаю. Поезд подходил к Ярославскому вокзалу.
  'Надо искать работу. Жаль, порадеть обо мне некому'.
  А что, если обойти электромонтажные тресты и управления с нашим изобретением, как с визитной карточкой? Хорошая мысль! На следующий же день я с энтузиазмом приступил к реализации этой идеи. Каждый раз, отправляясь по новому адресу, выписанному из справочника, я надеялся, что мной заинтересуются, но хождения не приносили результата. В одном тресте пожилой начальник техотдела после демонстрации устройства сказал с иронией:
  - Не пойдёт. У нас страна всеобщей занятости, а твоя штуковина высвобождает человека. Чем же его тогда занять? Не пойдёт. А если серьёзно: что принесёт мне ваше изобретение, кроме хлопот?
  Однажды повезло: после беседы со мной главный инженер одного из управлений министерства среднего машиностроения набрал номер телефона технического отдела главка и договорился, чтобы меня приняли. Действующий образец, изготовленный Старшиновым, понравился начальнику отдела и его заместителю. Выяснилось, что у них есть своё устройство для прозвонки' проводов, но наше оказалось компактнее и проще. Меня расспросили, где и кем раньше работал, и предложили должность ведущего инженера в техническом отделе. Но тут, как нарочно, в разговор встряла сухопарая секретарша, до того ожесточённо долбившая по клавишам старой пишущей машинки. На её неприветливом лице, как на театральной афише, без труда читалось: 'У меня сегодня дрянное настроение, пусть и у всех будет такое же'.
  - Василий Сергеевич, так в этот трест Яновский перевёлся: можно справки навести.
  Договорились, что я перезвоню через несколько дней. Три дня спустя начальник, снявший трубку, не очень доброжелательно, как показалось, произнёс:
  - Вы знаете, о вас нехорошо отзываются по прежнему месту работы. Что скажете?
  Я растерялся, не нашёлся, что ответить, и молча повесил трубку. Вот сволочь Яновский! А надо было спросить:
  - Вы-то сами доверяете источнику вашей информации?
  Поиски работы продолжились. В электромонтажном тресте Главмосстроя опять повезло: начальнику технического отдела устройство понравилось. Он направил меня в одно из специализированных управлений к своему знакомому главному инженеру. После беседы с ним я был принят на работу. Предстояло пройти медкомиссию, расположенную на окраине Москвы. В обшарпанном коридоре толпился народ. Стульев не было, многие сидели на корточках у стены, часто слышался украинский говорок, волжское оканье.
  'Наверное, лимитчики', - решил я. Очередь довольно быстро продвигалась, и вскоре я попал в кабинет.
  - Фамилия, имя, отчество? Раздевайся до трусов, - процедил сквозь зубы молодой врач, не поднимая головы от стола, за которым что-то писал. Рядом сидела полная медсестра в помятом белом халате не первой свежести, в маленьких круглых очках с толстыми выпуклыми линзами, и мне показалось, что эти мёртвые стёкла и есть её глаза, точно такие же выпуклые и остекленевшие, как у свежемороженого морского окуня.
  Безразличным голосом рыбина командовала:
  - Подойди поближе! Повернись! Присядь! Открой рот, скажи 'а-а-а'! Высунь язык! Покажи зубы!
  Я подумал, что осматривают, как раба, выставленного на продажу на невольничьем рынке в Африке восемнадцатого века.
  - Где прописан?
  Я жил в одном из престижных районов города. Услышав ответ, врач поднял голову и удивлённо посмотрел на меня:
  - Зачем вы сюда попали?
  - Трудиться, так же как и все.
  Он только покачал головой.
  Новое место работы находилось в полуподвальном помещении жилого дома. Участок был большой, около сорока человек, много лимитчиков, работавших за получение постоянной московской прописки и жилья. Руководил Борис Пробкин, бывший слесарь-сантехник, с отёчным лицом и мешками под глазами, напомнивший мне некоторых работяг из СМНУ, страдавших алкоголизмом в начальной стадии. Рассказывали, как однажды в подпитии в порыве откровенности он поведал собутыльникам:
  - Ребята! Я понял, как работает реле.
  В его подчинении находились два прораба. Первый получил прозвище- Вова-Бык за налитые кровью глаза и напористый наглый характер (раньше он работал в отделе доставки крупного мебельного магазина и мог на спор выпить из горла бутылку водки, что считалось особой доблестью). Такой же специалист по автоматике, как и его начальник. Ребята с 'верхним' образованием, которыми он командовал, говорили про него: 'Понты - как у главного инженера, а по сути - грузчик'. Второй - Евгений Фридрихович, вежливый и контактный, с высшим техническим образованием, - тянул все сложные объекты и тоже потихоньку спивался.
  Мы монтировали и налаживали автоматику кондиционирования и вентиляции в больницах, кинотеатрах, крупных магазинах и пожарную сигнализацию в жилых высотных домах. Последняя делалась лишь для предъявления инспекции при сдаче дома в эксплуатацию. Её чувствительные элементы срабатывали, когда пламя достигало потолка. Это какой же пожар должен быть!
  Моё устройство никого не заинтересовало: рабочих рук лимитчиков, 'рабов', как их презрительно называл Пробкин, хватало с избытком. Очень скоро меня поставили бригадиром. В сущности, в этой команде я был самым знающим и умелым специалистом. Молодые ребята, с которыми приходилось вместе работать на объектах, признавали мой авторитет, основанный на знаниях и опыте. Кроме меня в бригадирах у Вовы-Быка ходил Юра Жихарев, окончивший МФТИ и числившийся электромонтажником 6-го разряда. Неизвестно, какими путями попал он в это СУ. Нам доставались только 'горящие' объекты, иногда приходилось работать по выходным, а на вопрос, к какому сроку надо сдать, я обычно получал ответ: 'Вчера'.
  Прежняя работа в СМНУ была сложнее и интереснее: меня как магнитом тянуло обратно. В принципе, и против Траупе я ничего не имел, чувствовал в нём инженерную косточку. Обида постепенно улеглась, и однажды я позвонил Климову:
  - Как там у вас?
  - После твоего ухода такое началось! Лысый с компанией покатили бочку на главного инженера, начали везде говорить, что, дескать, пока нужен был, он и рационализатор, и изобретатель. А как что не по-ихнему, так пинком под зад. Может, вернёшься?
  - Попробую.
  Взяв отгул за отработанные выходные, я поехал в свой бывший трест. В приёмной главного инженера пришлось немного подождать, пока из дверей не вышел человек, слегка лысоватый, с неприметной внешностью, в коричневом костюме. Я знал, что он курирует трест по линии прокуратуры.
  - Проходите, - сказала секретарша.
  - А, приветик! - как ни в чём не бывало (будто не по его милости я оказался на улице) встретил меня Траупе. - Ну, чего пришёл?
  - Да вот хотел посмотреть, как вы здесь.
  - Ты знаешь, мне заместитель нужен, для него в окладе вилка есть.
  Такое начало меня смутило, ожидал хотя бы намёка на извинение. Я пришёл к главному инженеру с конкретным предложением: создать при тресте подразделение, оснащённое необходимой измерительной техникой и запасом электронных элементов для восстановления неисправных приборов хоть на территории СМНУ, хоть на выезде. Никогда раньше такого не было, я, во всяком случае, не слышал. Вот телевизионные ателье есть в каждом городе и даже посёлке, а для починки специального сложного прибора приходится обращаться на завод-изготовитель, или, на худой конец, к какому-нибудь умельцу, коих было немного, или доставать новый у наладчиков. Сейчас, по прошествии лет, много раз мысленно возвращаясь к тому разговору, я понимаю, что повёл себя неправильно. Надо было рассказать о своей задумке, но вместо этого я, вспомнив прошлую обиду, брякнул:
  - Вы мне не вилку, вы мне ложку дайте!
  Траупе, естественно, не догадался о моём плане и подумал, что не устраивает предложенная зарплата. Возникла пауза. Ещё не поздно было всё поправить, но у меня язык будто к нёбу прирос. Разговора не получилось. Мы почти одновременно посмотрели на часы, прошло примерно пять минут.
  - Ладно, ты иди, - сказал он, - ещё много срочных дел.
  По дороге на станцию меня обогнал молодой человек, державший в правой руке вилку и ложку, скрещённые в виде латинской буквы V. Он подмигнул мне и будто специально помахал ими. Странно, только что в разговоре с главным инженером упоминались эти столовые приборы. Подслушали нас, что ли?.. Что ни говори, непонятная история.
  Я продолжал трудиться в СУ, работал легко, как говорится, 'тело в работе, душа в полёте'. В щитовой, сыром подвальном помещении, не замечая грязи и холода, подключал к клеммникам провода и думал об изобретении. Мне всё время казалось: чего-то не хватает.
  Прошло несколько месяцев. Я с бригадой устанавливал системы оповещения о пожаре на вновь вводимой АТС, проверял на столе блок автоматики, а краем глаза наблюдал, как двое моих напарников крепили к потолку датчики, подающие сигнал при появлении дыма. Высота потолка была более пяти метров, поэтому один монтажник, Шамиль, стоял на туре (нечто вроде строительных лесов на колёсах), а другой, Серёжка, перемещал её по всему залу. Чтобы удобнее работать, Шамиль поставил на туру опрокинутую вверх дном пустую деревянную бочку из-под алебастра. Стоя на ней, он 'пристреливал' из монтажного порохового пистолета к потолку специальные круги из ДСП и приворачивал к ним датчики. Тура находилась метрах в пяти от меня, когда я увидел, что нижний обруч бочки соскользнул и она начала разваливаться. Шамиля повело в сторону, и он стал терять равновесие, размахивая руками. Я бросился к туре и подхватил его, когда до бетонного пола оставалось полметра, помог встать на ноги. Всё произошло так быстро, что он не успел испугаться и осознать, чем могло закончиться падение.
  - Спасибо! - негромко сказал Шамиль.
  В обед, уплетая кусок белого хлеба и запивая его молоком из бутылки, я внезапно понял, чего не хватало в изобретении, и в голове моментально сложилась новая схема. Тут же из телефона-автомата я позвонил Виктору и радостно поведал о том, что придумал. Мы решили начать, как и в прошлый раз, с рационализаторского предложения, подали его и стали ждать ответа.
  Однажды утром я вынул из почтового ящика повестку в транспортную прокуратуру, озадачился, но после работы поехал по указанному адресу. В просторном кабинете, номер которого был указан в повестке, меня встретил молодой следователь с гладко зачёсанными назад чёрными блестящими волосами и каким-то бульдожьим выражением лица. Такой вцепится - порвёт, как Тузик грелку.
  - Так, - протянул он, беря повестку, - указано же к 17 часам, а сейчас сколько?
  - Без пятнадцати пять.
  - Мандражируешь, - сделал он вывод, сверля меня взглядом.
  - Да нет. Просто интересно, зачем вызвали.
  В это время к нам подошёл мужчина в сером свитере и вытянутых на коленях чёрных брюках.
  - Володя, я у тебя его забираю! Пойдёмте, - сказал он мне.
  Мы пересекли вокзальную площадь, проталкиваясь между пассажирами, и очутились около здания касс. Мой провожатый открыл ключом оцинкованную дверь, и я увидел зал, заваленный всякой рухлядью. В луче солнца, пробивавшемся через окно, искрилась пыль. Мы сели друг против друга за стол, как ни странно, совершенно чистый.
  - Волков Мордух Мордухович? Если не ошибаюсь?
  - Да.
  - А меня зовут Седов Иван Сергеевич, старший следователь транспортной прокуратуры. Вы в СМНУ работали?
  - Работал.
  - Это ваши отчёты о командировках? - он вынул из папки бумаги.
  Я взял одну, покрутил в руках, вспоминая, где и при каких обстоятельствах оформлял, посмотрел на неразборчивую подпись.
  - Да, вроде мои. А что, посадить хотите? - спросил я прямо в лоб.
  - А есть за что? - вопросительно произнёс следователь, растягивая в улыбке уголки рта. - Да нет, наоборот. Вот говорят, монтажники воруют приборы на объектах. Это правда?
  - Не знаю, при мне не воровали.
  - Так, значит, и запишем. Кассирша у вас рабочим в получку деньги недодавала: кому пятёрку, кому десятку.
  Я слышал об этом, такие слухи ходили.
  - Мне лично всегда отдавала копейка в копейку, про других не знаю.
  - Ладно, так и запишем. Да, тут есть ещё переписка по какому-то не то рацпредложению, не то изобретению.
  - Это моё.
  - Да-с, - закончил следователь, - ну, не буду вас больше задерживать. Всего вам хорошего! Плохо, что подпись у вас такая простая, легко подделать можно.
  - До свидания!
  Я вышел в полном недоумении: что за представление только что разыгралось? Дома, за ужином, разговор с представителем прокуратуры не выходил из головы. На столе радиоприёмник, всегда настроенный на одну волну, бубнил об урожае помидоров в Краснодарском крае. Вдруг передача прервалась, и хриплый мужской голос отчётливо произнёс:
  - Было собрание воров. Тебя сначала хотели посадить, но решили пока этого не делать.
  И диктор снова забубнил про сбор урожая. Что за сообщение? Кому адресовано? Мне? Это продолжение разговора со следователем, от которого я только вернулся, так и не поняв, зачем вызывали? Заявку мою приплёл, будто хотел показать, что они всё знают. А про подпись зачем? Разве я главбух или директор? Может, выдвинуть хотят? Так бы и предложили. А причём тут собрание воров? Они, что ли, решают, кого сажать? Может, это намёк на коррупцию во власти? Чертовщина какая-то, мистика. Ничего не понятно. Как я ни сопоставлял эти события, ни к чему определённому не пришёл, но чувствовал, что всё происходящее неслучайно. Посмотрим, что дальше будет. Впрочем, всё скоро забылось. Уверенный в том, что могу выполнить любую работу, я вёл себя независимо, никому не кланялся, и не поддакивал, вызывая этим раздражение Вовы-Быка.
  Время шло. Летом к нам на дачу напросился Савелий Григорьевич, доцент какой-то кафедры вуза, где жена работала преподавателем французского языка. Месяц назад они вместе ездили в Болгарию на отдых с детьми по путёвкам профсоюза, полученным за трудовые успехи. Улучив момент, когда жена вышла на кухню, он очень просто, будто старый знакомый, негромко спросил:
  - Хочешь, мы тебе поможем?
  И, немного помолчав, добавил:
  - Я бы хотел быть старшим туристической группы, выезжающей за границу.
  От помощи я отказался, потому что имел собственный план действий, а кто такие 'мы', я тогда не спросил. Просьба же о назначении старшим в группе и вовсе показалась нелепой. Как будто я назначаю этих старших! Я ничего не ответил, и на этом наш разговор закончился. Мы пошли в лес за грибами, а вечером он с детьми уехал. Если бы я тогда знал, с кем столкнулся и от чего отказался, то полагаю, что, десять раз подумав, всё-таки согласился бы.
  Между тем наше рационализаторское предложение лежало в техническом отделе, а решения по нему всё не принимали. Я несколько раз заходил туда, но выслушивал одни отговорки:
  - Некогда, потом ответим.
  А начальник управления Хижин отмахнулся от меня, сказав:
  - Ты к кому пришёл-то?! Ты ещё к главному инженеру треста сходи со своей фигнёй.
  'Похоже, техническому отделу дано указание', - подумал я, выходя из кабинета.
  За каждый вводимый в эксплуатацию объект нам выдавали премии по 20-30 рублей. В то же время в дни получки у кассы я замечал незнакомых людей и как-то раз совершенно случайно увидел, как один из них расписывается в ведомости в разделе 'премиальные' за огромную сумму, семьсот с лишним рублей. Мне за такие деньги три месяца пахать! Я поделился этим открытием с Жихаревым, проработавшим на участке много дольше, но в качестве премиальных тоже получавшим двадцатки и тридцатки.
  Юрий нисколько не удивился:
  - Ты что, не знал? Лимиту обирают, заодно и нас с тобой. Это подставные. Деньги, которые они получают, делятся потом между прорабами, начальником участка, главным инженером и начальником управления. Думаю, что оставшаяся часть идёт ещё выше, в трест. Тут один парень, до тебя, пробовал права качать, так его быстро по статье вышибли.
  Ничего себе думаю! Это похлеще, чем в СМНУ, где кассирша с получки работяг пятёрки сшибала. После выплаты зарплаты и премий в парткабинете при закрытых дверях собиралось руководство. Там под водочку с закуской и делили деньги.
  Однако время шло, а ответа из техотдела так и не было. Вдруг начальник участка неожиданно предложил мне стать прорабом:
  - Наберёшь людей, дам тебе несколько объектов, научу, как деньги зарабатывать.
  Как они зарабатывают деньги, я уже знал, поэтому отказался. А потом предложили должность в комитете профсоюза.
  - Прибыльное дело, - уговаривал Борис, - будешь заниматься распределением квартир для очередников, с каждого получишь.
  Да ещё и наверх отстегнёшь, подумал я. Понятно: прежде чем в свою компанию принять, хотят, чтобы я тоже замарался. Ну, нет, ребята, ошибочка у вас вышла. Я изобретатель, а не вымогатель. И я опять отказался.
  Технический отдел по-прежнему тянул с ответом, и мне ничего не осталось, как обратиться в прокуратуру. Молодой заместитель прокурора внимательно выслушал меня:
  - Что, не отвечают? У нас быстро ответят. А ты иди и спокойно работай.
  На следующий день в коридоре меня остановил начальник техотдела Стуков, малахольный, плоский, как велосипед, - ткни пальцем, упадёт:
  - Дурачок ты настырный. На, получи! - он вручил официальный ответ за своей подписью: 'Предложение не может считаться рационализаторским, так как подобное уже существует в соседнем тресте Главмосстроя'.
  - Ну вы, ребята, из-за своей неграмотности, попали! Это не рационализаторское предложение, а изобретение. Я вам это докажу!
  У меня постепенно сложился план дальнейших действий. Здесь делать нечего, будут давить. Надо уходить в другую организацию, подать оттуда заявку на изобретение, а затем с полученным авторским свидетельством вернуться. Попробуйте-ка объяснить, почему отказались признать поданное предложение рационализаторским. Из-за своей некомпетентности, или это вредительство? И прокуратура меня поддержит: заместитель районного прокурора уже один раз помог в получении ответа их технического отдела СУ. Посмотрим, кто дурачок.
  Я решил пробиваться силой и подал заявление об увольнении по собственному желанию.
  - Две недели отработаешь, пока я тебе замену найду. И вали на все четыре, Эдисон хренов, - презрительно сказал начальник участка.
  Наш самый главный инструмент - мощная электрическая дрель хранилась в собственном строительном вагончике, ключ от которого был только у Шамиля. Тот позже всех уходил, пряча его в одному ему известное потаённое место. В те годы в хозяйственных магазинах Москвы электроинструмент был в дефиците. Такие мощные дрели, как наша, вообще не продавались, а распределялись по строительным организациям, где частично разворовывались и списывались. Однажды в конце рабочего дня Шамиль закрыл вагончик и спрятал ключ под колесо, как будто нарочно у меня на виду. Потом по дороге домой он тихо сказал:
  - Не вздумай воспользоваться ключом.
  Я всё понял. Ловушку расставили гады: за вагончиком-то наверняка присматривают. Снова вы, друзья, просчитались: думали, я прихвачу с собой электродрель. По себе меряете.
  И опять я оказался без работы.
  
  Глава 6. Новая работа. Заговорщики
  
  В сентябре 1984 года я уже трудился на теплотехническом участке управления 'Спецмонтажналадка' Министерства бытового обслуживания. На этот раз устроился довольно легко: начальник участка Федотов, выбившийся из наладчиков, расспросил, где и чем занимался, полистал трудовую книжку, увидел в графе 'Поощрения' - 'Награждён денежной премией за внедрение новой техники' - и сразу за меня ухватился. А мне главное подать заявку на изобретение, где пахать - всё равно, лишь бы по специальности. И пришлось опять поездить, что называется, подбирать за другими, правда, в города, расположенные не далее четырёхсот километров от Москвы. Приедешь - работа еще не начата, а половина сметных денег выбрана.
  Наконец в декабре мне дали не тронутую никем котельную в городе районного подчинения Брянской области, смонтированную ещё в августе и дожидавшуюся наладчиков. Стояли морозы, плевок на бетонном полу за пять минут превращался в льдышку, настенный термометр показывал минус двадцать три по Цельсию. Желающих сюда ехать не было. Готовя первый котёл к пуску, пританцовывая от холода, я, как мог, согревал руки в карманах телогрейки и каждый час сливал воду из системы (боялся, что замёрзнет), а схема автоматики, как назло, всё не срабатывала. Наконец после трёх часов работы я понял, что вышел из строя тиристор в устройстве для розжига пламени. Заменить его было нечем. Слив воду, я пошёл доложить главному энергетику. Тиристор искали весь следующий день по всему городу и нашли у какого-то местного Кулибина. После замены котёл наконец заработал, отопительные радиаторы, сваренные из толстых труб, нагрелись, температура в котельной постепенно поднялась до плюс пятнадцати, пришли местные электрик и слесарь, а с ними главный энергетик с бутылкой водки. Я залпом выпил предложенные сто пятьдесят граммов, закусил баночной килькой, и по телу разлилось приятное тепло. Ночевать меня устроили в красном уголке химчистки-прачечной. Гостиница в городке, была, но такая, что лучше бы её не было вовсе. Спал на столе, покрытом кумачовой скатертью, подложив под голову сумку и укрывшись телогрейкой. Жестковато, но зато тепло.
  Я приезжал сюда ещё несколько раз пускать остальные котлы. В тёплой котельной работалось намного легче.
  Однажды ко мне пожаловала городская власть - районный прокурор с густыми, сросшимися на переносице бровями и такой же тёмной шевелюрой, грубыми чертами лица, кряжистый и косолапый. При взгляде на него сразу вспомнилась поговорка: 'Закон - тайга, медведь - прокурор'.
  - Чем вы здесь занимаетесь?! Почему котельная работает, а у меня в прокуратуре холодно?! - басил он, раздражаясь всё больше по мере того, как осматривался.
  - Видите ли, в чём дело: по проекту на трубопроводе, который идёт к вам, стоит ограничительная шайба.
  - Снять на хрен! - рявкнул он (было употреблено более крепкое словцо, тоже на букву 'х', которое по соображениям приличия я подменил). - Пусть хоть одна сука посмеет вякнуть.
  Я снял.
  Теперь я один, без теплоналадчика, как в СМНУ, пускал маломощные котлы с автоматикой, скопированной с давно устаревшей австрийской системы, в химчистках и прачечных.
  После первой же командировки, выполнив необходимый объём работы за две недели, я приехал на участок, где, кроме начальника Федотова, никого не было.
  Он удивился:
  - Ты что так рано? Приехал начальству глаза мозолить?
  - Да я процентовки привёз.
  - У нас принято в конце месяца появляться. Процентовку привёз - вот и ладно,а сколько времени ты потратил на работу, никого не волнует.
  Я понял, что он имел в виду: здесь вкалывали точно так же, как в СМНУ. Видимо, так работают по всей стране. Ладно, и мы будем так же: две недели пахать, две - дома.
  В следующей командировке, выполнив работу за десять дней, я попросил главного инженера фабрики химчистки-прачечной не отмечать на командировочном удостоверении число убытия. Поставил сам двадцать восьмое число, а в авансовом отчёте написал, что обратный билет на поезд потерял. В таком случае нам оплачивали только плацкарт. В другой раз я подъехал на вокзал и нашёл такого проводника, который продал билет за три рубля.
  Перед подачей заявки на изобретение я решил присмотреться к руководству и убедился в том, что моим начальникам нет дела до каких-то рационализаторов и их изобретений. Они подворовывали, занимаясь 'левыми' работами и продавая втридорога дефицитные запасные части, хранящиеся на обширном складе, снабженцам из других городов. Начальник технического отдела, ещё не старый, с хитринкой в глазах, рассматривая наше с Жадовым предложение, сказал: 'Что вы всякой ерундой занимаетесь?! Вот придумали бы, как мне в командировку не выезжать, а командировочные и квартирные получать'. На что намекает? Небось хочет, как некоторые прорабы, в тёплом кабинете отсиживаться, а я ему командировочные удостоверения отмечай. Ну уж хрен! Однако рацуху он принял, и вознаграждение нам выплатили. Не знаю, куда Виктор на этот раз его потратил, а я заказал у Старшинова новый действующий образец.
  'Вот что, Виктор, - сказал я своему соавтору при встрече, - рационализаторское предложение мы застолбили. Можно подавать заявку на новое изобретение, но если от организации, где я сейчас работаю, то вряд ли начальство поспособствует внедрению, да и внедрять-то негде. Если же тараном пробиваться в Главмосстрое, то придётся воевать с начальником управления Хижиным, и ещё неизвестно, что из этого выйдет, а я не любитель всяких заварух. Пожалуй, лучше всего подать от треста, где главным инженером Траупе, и взять его соавтором, тогда толк будет. Чёрт с ним, без этого не внедрим'.
  И я отправился в свой бывший трест во второй раз. В коридоре моё внимание сразу привлекло свидетельство на изобретение нового способа умягчения воды, выданное незнакомому автору, висевшее в рамке под стеклом на белой крашеной стене на самом видном месте. Надо же, как разместили: только серебряного оклада не хватает.
  Секретарша доложила о моём приходе. 'Ян Львович не принимает', - сказала она, вернувшись. Вот облом, опоздал. Столько времени готовился - и пролетел. Понятно, что произошло: наняли кандидата наук из какого-то НИИ, оформили на год рабочим (деньги-то - казённые), и он им быстренько своё изобретение подбросил, что-то такое из области химии. Теперь руководству есть чем прикрыться: 'Это важное изобретение, нам по профилю, а волковское - нет. Подумаешь, какая-то прозвонка для проводов'. Обстоятельства не оставили мне другого пути: будем внедрять в Главмосстрое, а заявку подадим от управления, где я пока работаю. Мы так и поступили, не встретив никаких препятствий. Начальство меня уважало и смотрело как на человека немного не от мира сего, а от технического отдела требовалось только поставить печать и подпись в нужном месте.
  Однажды я стоял в длинной, медленно продвигающейся очереди в кассу на Курском вокзале. До заветного окошечка, по моей прикидке, было больше часа. Вдруг кто-то сзади легонько похлопал меня по плечу. Обернувшись, я увидел неряшливо одетого человека лет пятидесяти, который спросил, подмигнув: 'Не лень тебе такую очередь отстаивать? Нà книжку и иди в кассу для убогих'. В руках у меня оказалось удостоверение инвалида третьей группы с большим жирным пятном на фотографии, с которой смотрел человек, очертаниями лица напоминавший моё собственное. Предложение мне понравилось, я быстро приобрёл билет в свободной кассе и стал искать своего благодетеля, чтобы вернуть так кстати предложенный документ. Но тот будто испарился, как я ни старался, найти его не удалось.
  Утром в купе вагона поезда дальнего следования, заполненного пассажирами, кроме меня, как ни странно, никого не было, пока на промежуточной станции не подсели два симпатичных молодых человека. Устроившись напротив, они очень ловко завели разговор о том, где живу, чем занимаюсь, куда и зачем еду. Я, в свою очередь, поинтересовался их профессией. Выяснилось, что они следователи прокуратуры, едут в служебную командировку. Я достал термос, несколько бутербродов, припасённых в дорогу, и стал угощать попутчиков. Вскоре выяснилось, что они были знакомы со следователем транспортной прокуратуры, который меня допрашивал. Постепенно их любознательность стала раздражать, я начал говорить односложно и уходить от прямых ответов. В город, куда я ехал, поезд пришёл под вечер. Молодые люди услужливо помогли вынести тяжёлую сумку на колёсиках с моими вещами. Один из них, прощаясь, попросил: 'Можно номерок вашего домашнего телефончика?' 'Это ещё зачем?' - подумал я, сразу вспомнил вчерашний случай с покупкой билета и сопоставил его с назойливой любознательностью молодых следователей. Сейчас я тебе, Пинкертон, дам номерок, вспотеешь дозваниваться. Доброжелательно улыбнувшись, я продиктовал номер, поменяв местами последние четыре цифры. В случае чего извинюсь за ошибку, а удостоверение дома порву и выброшу в мусоропровод. Я покатил сумку к подземному переходу. В ней кроме спецодежды и инструмента лежали для устройства в гостиницу два круга краковской колбасы, издававшие такой запах, что следом увязывались все бродячие собаки.
  - Зря не дал, через два месяца ездил бы на 'Волге' с личным шофёром, - нарочито громко сказала своему спутнику проходившая мимо женщина.
  Колбасу надо упомянуть особо. Она заняла первостепенное место среди вещей после первой командировки, когда в старой центральной гостинице города Курска меня поселили в номер на восемь человек. После первого рабочего дня я забрал документацию, чтобы вечером спокойно обдумать и составить план на завтра, но не тут-то было. За единственным столом мои соседи, рабочие-строители, громко разговаривая и матерясь, распивали горячительные напитки. Ночью, когда погасили свет, рядом кто-то захрапел, не давая уснуть. Наутро я, не выспавшись, побрёл на работу, а вечером всё повторилось. После возвращения бывалые ребята посоветовали привозить администратору презент из столицы - колбасу, чтобы комфортно заселила. Ты к ней с уваженьицем, она - к тебе, и в накладе не останешься.
  С тех пор перед командировками я затаривался этой 'универсальной валютой' в гастрономе ? 40 (как говорили в Москве, 'кагэбэшном'), выстаивая длинные многочасовые очереди. Помню анекдот середины восьмидесятых годов прошлого века: 'Что это такое: длинное, зелёное, пахнет колбасой? Ответ: электричка Москва - Тула'.
  Так этот анекдот и про меня тоже.
  С колбасой дело пошло как по маслу. В провинции она вообще не продавалась, а доставалась по знакомству. Едва я выкладывал круг краковской, мне тут же предлагали одно- или двухместный номер со всеми удобствами. В каких бы гостиницах ни приходилось останавливаться, этот дефицитный деликатес, как волшебный ключик, открывал доступ к более-менее приличному проживанию.
  Я много раз задавал себе вопрос: чего хочу, что буду делать, получив авторское свидетельство на изобретение и со скандалом возвратившись в СУ Главмосстроя? Простого инженера-наладчика я перерос, пора командовать участком, так, чтобы авторитет - на знаниях, умениях и опыте. Поделиться я всегда рад. Пожалуй, одного изобретения мало, хорошо бы овладеть смежными специальностями, тем более время пока есть, а на каждом объекте полно недоделок: то трубы текут, то через щели плохо приваренного короба дымососа в котельную поступают продукты сгорания. Приходилось вызывать с участка сварщика, ожидать его приезда порой несколько дней, тем временем работа стоит, а делов-то на полдня.
  На будущее не помешает получить специальность газоэлектросварщика - решил я. Начальник участка не возражал и направил меня на объект - пионерский лагерь нашего министерства - к ребятам, ведущим монтаж сантехники. В бригаде работал сварщик Алексей Королёв, или просто Лёха. Научить варить? Нет вопросов. Ставь пол-литра!
  До обеда я трудился на подхвате у монтажников: пробивал вручную отверстия в стенах, таскал тяжёлые чугунные канализационные трубы, помогал свинчивать водопровод. А часа в два работу заканчивали, засылали кого помоложе в магазин и расслаблялись водочкой.
  За выставленную бутылку Лёха стал обучать меня азам профессии. Начал с того, что показал, как заряжать ацетиленовый генератор карбидом и водой. 'Значит, так, - я аппарат разряжать не буду, сам разрядишь и промоешь'. И продемонстрировал мне несколько приёмов сварки труб встык в горизонтальном и вертикальном положении. После этого каждый день, закончив работу, я тренировался. Через некоторое время ко мне подошёл слегка подвыпивший Лёха, посмотрел и покачал головой: 'Голый васер'. Я знал, что на блатном это - 'пустышка, ноль, плохая работа'. Забрав у меня горелку, он ещё раз показал, как надо работать: 'Вари больше, тогда появится свой почерк. Главное, глубже проваривай, не лепи на холодную, остальное придёт со временем'.
  Сравнивая свою работу с Лёхиной, я никак не мог добиться такого же утолщения в сварочном стыке в виде горбика. Как это делается, Лёха не объяснил. А мне же мастерства явно не хватало. Потом стал почитывать книжки по газосварке, узнал, как настраивать всю сварочную аппаратуру, как резать стальные трубы и листы. Точно так же, но уже на другом объекте я овладевал под руководством Фролова азами электросварки. Здесь, по крайней мере, устройство и действие сварочного аппарата объяснять мне было не нужно. В физических принципах его работы я разбирался лучше своего учителя.
  Мы заменяли систему отопления в институте бытового обслуживания населения. Я работал подручным у Фролова, который по ходу дела объяснял некоторые тонкости и виртуозно матерился. Ко мне он относился по-доброму, как учитель: видимо, ему было приятно иметь под началом старшего инженера. Не помню, сколько чекушек я ему поставил. После работы он отправлялся пить, а мне давал разные задания по сварке. Сначала я научился держать электрическую дугу, чтобы между концом электрода, который всё время укорачивается, и сварочным швом оставалось два-три миллиметра. В этом случае она горит устойчиво, и шов получается ровным. Потом я овладел другими приёмами сварки. Спустя месяц, более-менее научившись азам профессии, которая в дальнейшем мне здорово пригодилась, я вернулся к наладке и с недоделками по сварке справлялся самостоятельно. Как-то за этой работой меня застал главный инженер, Алексей Иванович, сам бывший сварщик.
  - О, Волков, да ты варишь! Я тебе выдам удостоверение, как будто ты получил специальность газоэлектросварщика 3-го разряда, окончив ПТУ без отрыва от производства. И давай будем тебя Михалычем звать. Михаил Михайлович - звучит, а?
  - Не, Мордуховичем. Я отца уважал.
  - Это правильно. Я тоже своего уважал.
  Через неделю в кабинете он вручил мне обещанное удостоверение и крепко пожал руку.
  Однажды вечером я слушал последние известия. Выступавший президент неожиданно произнёс: 'Нам здесь всё известно, даже если где-нибудь изобретают приборы на диодах и стабилитронах'. Я был поражён. Вряд ли Михаил Сергеевич знает такое слово, как стабилитрон. Значит, он говорил по чьей-то подсказке, и уж не про нас ли с Виктором здесь речь? Я сопоставил его фразу с предыдущими странными событиями, но сколько ни ломал голову, так и не смог прийти ни к какому выводу.
  Наша вторая заявка на изобретение оказалась стóящей и была сразу принята. Мы ждали, когда пришлют авторские свидетельства.
  В субботу позвонил Жихарев:
  - Слушай, Волков! У нас здесь такой сволочизм. У тебя места для меня не найдётся?
  - Не торопись, Юра! Я скоро к вам вернусь.
  - Зачем?! Потонешь в этой трясине.
  - Да я не с пустыми руками. Давай встретимся через час, всё объясню. Голубую скамейку на Патриарших прудах знаешь? Ну, пока!
  Через час мы сидели рядом. Я достал из чемоданчика лист бумаги со схемой:
  - Вот, смотри! Перед увольнением подал в технический отдел рационализаторское предложение. Они долго не отвечали, наверное, взятку ждали. Пришлось нажать через прокуратуру. И только после этого я получил отказ: мол, никакое это не рационализаторское предложение, потому что такое же давно существует в соседнем тресте.
  Жихарев, закончивший МФТИ, быстро оценил идею:
  - Гениально! Просто, эффективно, надёжно и дёшево. Сам придумал?
  Нет, вместе с товарищем. Через пару недель должны получить авторские свидетельства на изобретение. Вот тогда я вернусь и эту тёплую компашку, как говорил Глеб Жеглов, огорчу до невозможности. Зайду к Хижину и фэйсом об тэйбл его: 'Ну, гадёныш, что мне, прямо в главк ехать, рассказать, как ты вместе со своим начальником технического отдела рационализаторов и изобретателей зажимаешь из-за того, что они взяток не дают?! А может, ты некомпетентен или вредительством занимаешься?! Смотрю, засиделся ты на этом месте. А если не хочешь, то дай мне возможность организовать участок'. Уверен, он не откажется. Соберём человек десять толковых непьющих ребятишек у меня есть такие на примете, да и у тебя наверное тоже, выпишем в богатом Главмосстрое инструмент - наш первоначальный капитал, без которого не поднимешься, - и не станем его разворовывать. Все наши премии останутся на участке. Однако не хлебом единым жив человек. Создадим творческую атмосферу, будем приветствовать внедрение рационализаторских предложений и изобретений, постепенно освоим смежные специальности, чтобы с малым числом людей выполнять большие объёмы и хорошо зарабатывать. Я вот, например, стал электрогазосварщиком и монтажником металлоконструкций. От лома до лебёдки, от паяльника до сварочного аппарата, от тестера до осциллографа - могу сыграть на любом инструменте.
  - Интересно. А что дальше? - спросил Юра.
  - Дальше перемены в стране назрели, а то куда ни придёшь - воровство и ложь. Эти взлелеянные министерствами всякие СУ и СМНУ развалятся, как карточные домики, вместе с самими министерствами, появится конкуренция, а мы - вот они, уже существуем. Можем решить почти любую задачу. А потом - 'знай работай да не трусь', как у Некрасова. Вот ещё стишок вспомнил:
  
  Что толку под стеклом растить цветок:
  посадишь в землю -
  он завянет.
  Другое - из земли поднявшийся росток:
  каток проедет -
  он воспрянет.
  
  Мы и станем таким ростком. Нам всё будет нипочём. Придут тяжелые времена - сожмёмся до первоначальной десятки, а потом опять обрастём людьми. Сколько во всяких КБ и НИИ толковых мужиков, желающих заработать, а мздоимцев постепенно вытесним, как высокопроизводительный труд во все времена вытеснял малопроизводительный. И думаю, что в этом деле прокуратура нам поможет.
  - Ну ты голова, прямо стратег! - восхитился Юра. - С таким подходом к делу тебе не участком, тебе трестом командовать. Возьмёшь меня к себе? Рисково, но интересно. Буду ждать, когда вернёшься.
  На том и расстались. Не прошло и десяти дней после этой встречи, как мы с Жадовым получили авторские свидетельства. Пора было претворять мой план в жизнь. В это время я работал с новым напарником, Гиви Членидзе. В котлах он не разбирался. Его коньком были автомашины: часами мог копаться в двигателе. Мне приходилось иногда работать за двоих, чтобы выполнить план по процентовкам, зато Гиви был просто незаменим на слесарных работах и очень этим гордился. Однажды нас послали на демонтаж пришедшего в негодность котла, чтобы на его месте смонтировать и запустить новый. Мы провозились два дня. Гиви никак не удавалось отвернуть гайки, крепящие старый котёл к бетонному основанию, настолько они заржавели, что называется, прикипели к болтам. Видя, как он потел, как ключ проворачивался по шестиграннику гайки, я не выдержал: 'Что, дорогой, не идёт? Учись, автомеханик, пока я жив! Овладевай смежной специальностью! Дай-ка мне!' С помощью ацетиленового резака я за две минуты просто срезал шпильки с гайками; мы на катках вывезли старый котёл во двор, а назавтра начали монтаж нового. Через несколько дней его запустили в работу.
  Сказав Гиви, что отлучусь на пару часиков, я попросил его подписать процентовки и посмотреть, как котёл работает. А сам - с авторским свидетельством и с отказом техотдела в кейсе - отправился на прежнее место работы на встречу с Хижиным. Ехал с уверенностью, что задуманная комбинация завершится полным разгромом противника. Поднимаясь на второй этаж, столкнулся с Вовой-Быком:
  - Приветик! Хижин у себя?
  - У себя, но болеет.
  Секретарша узнала меня и на вопрос, можно ли к начальнику, ответила: 'Он у себя, но болеет'. А когда я взялся за ручку двери, ведущей в кабинет, добавила: 'Ну не понимаешь, под следствием он, и управляющий трестом тоже'. Я опешил, не ожидал такого поворота событий. План триумфального возвращения в СУ рухнул. Из задуманной комбинации, как с шахматной доски, убрали главные фигуры; некого было прижать к стенке и потребовать, чтобы мне дали возможность создать новый участок. 'Ничего, - думал я на обратном пути, - как-нибудь выкручусь, внедрю в другом месте. Наше устройство намного лучше зарубежных аналогов'.
  Гиви, который когда-то при знакомстве сказал мне, что знает Траупе и историю моего ухода из СМНУ, встретил меня странной фразой: 'Не думал, что ты так спокойно к этому отнесёшься'. Я сразу понял, что он в курсе, но не захотел пускаться в объяснения, а ответил: 'Поживи с моё, научишься сдерживать эмоции'. И мы поехали по домам.
  Лишь через много лет я понял, что в этот день в моей судьбе произошёл крутой поворот. Мои мечты создать рабочий коллектив с творческой атмосферой и высокой производительностью труда разбились вдребезги. А в годы перестройки мне, как и многим, придётся заниматься несвойственной работой, вытаскивать семью из нищеты. И от этого я тяжело заболею.
  
  Глава 7. Наконец-то нас поняли. (Обратная связь установлена)
  
  Вечером, вернувшись домой и наскоро перекусив, я устроился на диване обдумать создавшуюся ситуацию. Слова Гиви доказывали, что он заранее знал о плачевном результате моей поездки. Ну и чёрт с ним! Важно другое. Некие люди до такой степени не хотели моего возвращения в СУ, что предпочли убрать начальников треста и управления, понимая, что с моим приходом заварится такая каша - не расхлебаешь. А так - поменяли двух руководителей, и всё осталось как прежде. Значит, Контора - а то, что мной занялась Контора с Лубянки, я уже понял, - и другие силовые ведомства заинтересованы в сохранении такого порядка и не дадут его изменить. Наверное, денежный ручеёк течёт из треста выше. Стало быть, вот как всё устроено! От обиды за свой рухнувший план, так тщательно выверенный, от беспомощности и бессилия я заплакал навзрыд и уткнулся лицом в подушку. 'Всё пропало, всё пропало! - пульсировала мысль. - Второй раз мне такую комбинацию не подготовить. Сопротивляться бесполезно. Прощайте, планы создания нового участка, внедрения изобретения. А я так хотел добиться в жизни чего-нибудь значительного, оставить свой след на земле! Видно, не судьба'.
  Так я неподвижно пролежал несколько часов до прихода жены. Аня легонько погладила меня по плечу, и я повернулся к ней.
  - Да на тебе лица нет! Что с тобой, милый?! Вся подушка мокрая: ты что, плакал?! Что-нибудь на работе?
  - Всё нормально, дорогая. Сегодня при сварке 'поймал зайчика': вот и слёзы текут, и глаза режет. Ничего, пройдёт.
  Я отвлёкся, стало полегче, и, улучив момент, когда она вышла на кухню, позвонил Жихареву:
  - Юра, всё рухнуло! Хижин и управляющий трестом под следствием!
  - Что думаешь делать? - спросил он.
  - Не знаю. Перекантуюсь где-нибудь, осмотрюсь. Здесь тоже скоро всё развалится.
  С тех пор разошлись наши с Жихаревым дорожки: где он теперь и что с ним, не знаю.
  В дальнейшем мне стало известно, что моим бывшим начальникам дали смешные сроки: два и четыре года условно, то есть, по сути дела, просто уволили. Я не могу с уверенностью утверждать, что они попали под следствие из-за меня, но уж больно всё по времени совпало. С тех пор я часто прокручивал всевозможные варианты развития событий, если бы мой план удался. Но надо было работать. В то время у меня накалились отношения с вороватым прорабом, Михаилом Прохоровичем, или просто Мишкой, как работяги называли его за глаза, кстати, секретарём парткома управления. Рассказывали, как на партийном собрании разбирали персональное дело молодого рабочего, вся вина которого состояла в том, что он в пятницу, в конце рабочего дня выпил вместе с бригадой, что было традицией среди монтажников, и попался на глаза главному инженеру треста. Прохорыч, сидевший в президиуме, встал и начал свою речь:
  - Мы, коммунисты, считаем...
  При этих словах старый монтажник с более чем тридцатилетним партийным стажем, которого все называли дядя Толя, очень похожий на известного актёра Анатолия Папанова, демонстративно встал, матерно выругался, плюнул и вышел из зала.
  Мишка хотел использовать меня как курьера: перевозить украденные им со склада, с помощью подложных документов на списание дефицитных приборов и запчастей на объекты, а обратно доставлять ему деньги. Я не желал в этом участвовать, и он злился. Узнав от Лёхи, что я, овладел газосваркой, выписал себе газовую горелку, резак, затемнённые очки и специальную маску, успешно занимаюсь на объектах газоэлектросваркой, или, попросту говоря, шабашу, а ему, Мишке, не отстёгиваю, он ещё больше разозлился.
  'Ну, Волков, я тебе подпорчу репутацию в коллективе, всем покажу, какой ты специалист', - решил он и послал меня сварщиком на вводимый в строй Дом быта. Туда же вместе с ним приехали Лёха и слесарь-водопроводчик.
  Работа - приварить к подходящим трубам две крестовины - была для газосварщика 4-5 разряда, а у меня был дай бог третий. Трудность состояла в том, что одна из крестовин находилась в углу кирпичной стены, поэтому задняя часть стыков не была видна. Хороший сварщик делает такие вещи вслепую, по интуиции. Конечно, можно было отказаться, я ведь не сварщик, но именно этого Мишка и ждал. Семь стыков я заварил сразу, а тот, что ближе всего к стенке, никак не давался. Слесарю, работавшему со мной, пришлось два раза сливать воду из системы отопления. Он не выдержал и начал материться. На третий раз стык удался.
  - Ну что я говорил! - Лёха, с интересом наблюдавший за моей работой, одобрительно похлопал меня по плечу. - Давай теперь за бутылкой!
  И мы обмыли мой успех вчетвером: я, Лёха, слесарь и Мишка, охочий до выпивки. Одной бутылки не хватило, взяли вторую. С тех пор наш секретарь парторганизации меня зауважал: в разговорах больше советовался, чем приказывал.
  Однажды нас с Гиви направили на трикотажную фабрику. Меня - наладчиком и сварщиком, его - помощником. Я долго ждал напарника у проходной, терпение лопнуло, и я позвонил по номеру, который он мне оставил:
  - Гиви можно?
  - Вышел куда-то, - ответил мужской голос.
  - Что он там бегает! Чего прячется? Должен быть на фабрике!
  Я не спеша распаковал рюкзак, переоделся в рабочий костюм и грубые ботинки, какие выдавались сварщикам, но Гиви так и не появился.
  - Вот козёл! Придётся работать одному. Ничего, не впервой.
  Пять часов я провозился: сначала с монтажом трубопровода, потом с пуском котла. Умывшись и переодевшись, подписал у главного энергетика процентовку и направился домой через проходную мимо охранника с военной выправкой. Вдруг ни с того ни с сего он громко продекламировал вслед:
  - Сегодня кого-то потрясут.
  Я не обратил внимания на эти пророческие слова, а зря. На автобусной остановке ко мне подошли двое молодых людей в штатском, один представился оперуполномоченным:
  - Здравствуйте. Мы только что видели, как вы вышли из проходной трикотажной фабрики. Будьте любезны, покажите, что у вас в рюкзаке. Хотите - здесь, или пройдёмте с нами.
  У меня ёкнуло сердце. Ведь на фабрике шили спортивные трикотажные костюмы. А ну как, пока я ходил подписывать процентовку, один из таких костюмчиков в рюкзак и засунули? Делать было нечего. Стараясь не показать волнение, я стал по очереди выкладывать на лавочку брезентовую куртку, такие же рабочие штаны и другие вещи, пока в рюкзаке не осталась одна горелка. От сердца отлегло. Слава Богу! Не подложили! Попугали только.
  - Извините, ошиблись, - сказал предъявитель удостоверения. - А звонить никуда не надо, командовать будешь в другой раз, - добавил он не к месту. Я сразу понял, о каком звонке речь: своих, значит, защищают. Ведь кроме Гиви, я никому не звонил. Этого оперативника я встретил ещё раз в управлении, и он вторично принёс мне свои извинения.
  Завозя материалы на очередной объект вместе с шофёром, здоровым парнем весом килограммов под сто, только что отслужившим в армии, я грузил в кузов необходимое снаряжение и оборудование. Оставалась железная бочка, доверху набитая карбидом, на мой взгляд, неподъёмная.
  - Давай по доскам закатим, - предложил я.
  - Так поставим. Чё ты, не мужик, что ли?! - насмешливо сказал шофёр.
  И мы подняли и запихнули бочку в кузов. От страшного напряжения я почувствовал резкую боль в паху слева. Боль постепенно улеглась. Через два дня, моясь в ванной, я два раза резко кашлянул и вдруг увидел, что в левом паху вылезла шишка величиной со сливу.
  - Обыкновенная паховая грыжа, - сказал хирург, осматривая меня. - Ничего тяжёлого не поднимали?
  - Поднимал.
  - Вот видите, надо осторожно. А теперь придётся зашивать.
  На операционном столе я храбрился, пытаясь заплетающимся от анестезии языком рассказать какой-то анекдот. На второй день меня подняли с кровати, я с трудом доковылял до умывальника, а через неделю выписали, но ещё долго прооперированная грыжа давала о себе знать.
  В то время на различные объекты стали поступать котлы, оборудованные электронной системой автоматики, совершенно незнакомой нашим зубрам-наладчикам, разбирающимся только в устаревших релейных схемах. Они стали просить: 'Научи!' Я было попробовал, но быстро понял, что мои коллеги не разбираются в элементарных вещах. Я даже купил для них в магазине книжку 'В помощь юному радиолюбителю', но она никого не заинтересовала.
  - Да ты объясни, как делаешь, а как эти транзисторы работают - неважно, - говорил один из них.
  - Именно это и важно, а действую я в зависимости от обстоятельств.
  Теперь наладка котлов с современной автоматикой естественным образом досталась нам с Гиви; мы не ездили далеко от дома: начальство посылало туда, где другие не могли справиться. Последний, очень удобный объект был в Мытищах: можно каждый день ночевать дома, получая при этом командировочные и квартирные. На участке было всё по-старому, только из разговоров я понял, что Лёха обучает газосварке двух слесарей. Мой пример оказался заразительным.
  Наступил 1988 год, многие наладчики и монтажники уволились, начальник участка требовал от меня работы в полном объёме: и монтаж, и наладку. А мне после операции, как говорится, ничего тяжелее авторучки поднимать было нельзя. Поэтому 25 января я перевёлся электромехаником шестого разряда в Московский дворец молодёжи, в котором шла наладка оборудования перед сдачей в эксплуатацию. Гиви и теплоналадчик Шаров уволились ещё раньше. Перед уходом Шаров сказал мне:
  - Переводись в Промгаз. Я обо всём договорился: тебя ждут.
  На новом месте работы у меня сразу не заладилось с бригадиром. Я знал, что был более квалифицированным, поэтому часто в шутку подкалывал его, ставя в тупик, если он с важным видом объяснял элементарные вещи. Он злился, а меня это развлекало, и бригада смеялась. Нарочно подставлялся, пренебрегая поговоркой 'Я начальник, ты дурак', хотел посмотреть, что будет. Ну и оказался я на самом сложном участоке. В полуподвальной части здания находился громадный кондиционер с компрессором, водяными баками и холодильной установкой, напичканными всевозможными приборами и датчиками. Эту аппаратуру и нужно было наладить. Когда бригадир увидел, что справляюсь, заставил красить щиты управления, а потом при всех придрался к качеству работы. Я ответил, не скрывая насмешки: мол, нанимался электриком, а не маляром. Пятидесятилетний слесарь Лёва, повидавший в своей жизни всякое, не удержался и громко хихикнул. 'Правильно ты его, - сказал он потом, - пусть знает своё место, лезет, куда не просят'.
  Однажды в обед вся смена перекусывала бутербродами, запивая их кефиром. На шкафу негромко звучал радиоприёмник, ребята рассказывали всякие курьёзные истории из жизни.
  - Это что, - перебил я говорящего, - со мною вот как было. В купе поезда дальнего следования сел играть в дурака с тремя попутчиками, с виду вполне приличными мужиками. Было душновато, встал я из-за стола, чтобы открыть верхнее окошко, а когда повернулся, смотрю, сидят совсем другие люди, рожи-то у всех воровские, а играют в очко.
  Тут же радиопередача прервалась, возникла небольшая пауза, и мужской голос произнёс: 'Как я рад, что нас наконец-то поняли'. Опять пауза. 'А за то, что ты теперь всё знаешь, мы тебя убьём в собственной квартире'.
  Я сразу понял, что сообщение адресовано мне, и воспринял его всерьёз, связав с КГБ, который, как известно, шутить не любит. Стараясь не показать закрадывающийся в душу мерзкий липкий страх, я вышел из дежурной комнаты и медленно пошёл в сторону дома. Непонятная сила тянула проверить. 'Волков! Бутылки из-под кефира сдай! Сегодня твоя очередь!' - крикнул мне вдогонку Лёва. Но мне было не до пустых бутылок. Я подобрал кусок ржавой арматуры, сантиметров семьдесят, обмотал один конец носовым платком, чтобы удобней было держать, сунул под куртку и двинулся по тротуару вдоль Комсомольского проспекта. Вокруг текла обычная мирная жизнь: ехали машины, торопились куда-то пешеходы, торговали с лотка овощами и фруктами - ничто не напоминало о моей скорой гибели. Меня обогнали двое мужчин, один из которых, нарочито громко смеясь, сказал другому: 'Не грусти, Серёжа, когда-нибудь все помрём; судьба - индейка, жизнь - копейка'.
  Помню, как перед домом замедлил шаг, хотел оттянуть время. Вдруг страшно захотелось курить. Стрельнул сигарету. С первых же затяжек от крепкого табака и оттого, что давно не курил, повело: голова закружилась, пришлось присесть. Отдышавшись и собрав наконец всю свою решимость, я нащупал под курткой арматурину, двинулся к подъезду, поднялся на этаж, ключом открыл дверь и, держа наготове своё оружие в правой руке, перешагнул порог: 'Ну, держитесь!' В доме - тишина; слышно, как на кухне тикают часы. Медленно, двигаясь беззвучно, я подкрался к окну и резко отдёрнул длинную, до пола штору. Никого! И в другой комнате никого! И в третьей, и на кухне, и в ванной - никого! Разыграли! Я повалился на пол, зарыдав от обиды и только что пережитого напряжения и страха. Прошло минут двадцать, постепенно успокоившись, я взял сумку и пошёл в магазин. Около подъезда сидела группа молодых мужчин спортивного вида. 'Вот он', - произнёс кто-то, когда я проходил мимо, и все дружно захохотали. Но мне было совсем не смешно. 'Вас бы, гадов, кто-нибудь так развёл! Посмотрел бы, как вы хохочете!'
  Вернувшись, я начал ходить из угла в угол по комнате, нервное напряжение не уходило. Наконец схватил из аптечки пузырёк спиртовой валерьяновой настойки и выпил до дна. Постепенно от сердца отлегло.
  
  Глава 8. МДМ. Промгаз. Кооператив 'Техномысль'
  
  Неделю спустя во Дворце молодёжи проводилась выставка современной живописи. Бродя по залам, я задержался у одной из картин - маленький человек в растерянности остановился перед огромной, занимавшей почти всё полотно машиной с какими-то зубчатыми колёсами, рычагами, люками, ковшами и множеством непонятных устройств. 'Прямо как СУ Главмосстроя, - подумалось мне, - а ковши вместо рук, чтобы побольше загребать. Кто этот пигмей, с какими мыслями и желаниями пришёл? Замысел художника понятен: что может человек в одиночку против бездушной государственной машины?! Никаких шансов. А если он, как я когда-то, задумал пробраться внутрь, чтобы найти союзников и средства для преобразования этой самой машины? Наивный. Не понимает, что за ней стоит ещё более мощная государственная машина, которая никогда полностью не перейдёт на его сторону: себе дороже. Последнее я понял позже. И художник тоже наивный. Прежде чем писать, со мной бы посоветовался'. Так размышляя, я не заметил, как подошла смотрительница лет шестидесяти, сочувственно посмотрела и, в унисон с моими мыслями, произнесла: 'Видишь, жизнь какая. Только попробуй что-нибудь супротив, как червя раздавят'.
  Время шло, в стране назревали перемены. В прессе замелькали статьи застрельщиков грядущей перестройки. Я с жадностью проглатывал их, думая: 'На кого же опираться реформаторам? Только на таких, как я!' Наивный, я многого не понимал.
  'Живите по-новому! Богатейте! Богатейте!' - кричал со страниц 'Литературной газеты' талантливый и незаурядный экономист, правда, не указывал, как именно. 'А это очень важно, - думал я, - ибо деньги - хороший слуга, но плохой хозяин. Поклонись им, перестанешь уважать себя и потеряешь уважение окружающих. Сокровища Али-Бабы бывают только в сказках, в жизни всё достаётся трудом. Ещё Пётр I говаривал, что разбогатеть можно тремя способами. Самый быстрый - воровать, затем - торговать, самый трудный - создавать. Можно ещё крупно выиграть в 'Спортлото', но попробуй угадай'. Воровство мне претило всегда, и если я когда-то подделывал авансовые отчёты, то делал это вынужденно, считая производственной необходимостью. Видимо, так же полагал и следователь, который меня допрашивал, знавший, что по-другому работать нельзя. Торговать меня не тянуло. Мой дед по отцовской линии был сначала ремесленником, потом механиком на заводе, а по материнской - часовых дел мастером. У нас до сих пор хранятся часы-будильник в деревянном корпусе, сделанные его руками. По всему выходило мне работать, созидать, но не в должности электромеханика в МДМ. По правде сказать, эта однообразная и нетворческая работа мне ужасно надоела: нужно уходить. Посмотрим, что будет в Промгазе, куда рекомендовал Шаров. Сразу меня не отпустили, заставили отработать положенное по закону время. Бригадир, с которым я пикировался, в конце концов предложил очень удобный график: работать по 12 часов через сутки. Видимо, не так легко было найти замену. Но я твёрдо решил уйти. Через две недели уже числился в цехе пуско-наладочных работ Промгаза инженером I категории. Приняли меня тепло. Шаров, которого здесь хорошо знали, не поскупился на рекомендации.
  Трудовой день в этой конторе, занимавшей в центре трёхэтажный особняк, начинался в 8.30. Начальник цеха, представительный, лет пятидесяти, в добротном костюме и очках с дорогой роговой оправой, напомнил мне лектора по научному коммунизму в нашем вузе. (В середине девяностых он крестился и перешёл из коммунистической веры в православную.) Каждое утро начальник цеха внимательно осматривался в большой комнате, заставленной столами, не опоздал ли кто, и командовал: 'Ну, по местам!'
  Все выходили на улицу и разбредались в разные стороны. В первый же рабочий день сосед по столу, старший инженер моего возраста или чуть постарше, вышел вместе со мной.
  - А чем теперь заниматься? - спросил я.
  - Откуда мне знать? Ты парень, видать, непростой, раз тебя сразу инженером I категории взяли. К нам не каждого берут, а только нужных людей. Хоть домой поезжай, хоть куда хочешь, но в 17 часов будь, как штык, в цехе, на собрании.
  Послонявшись по улицам, я поехал домой, пообедал; чтобы убить время, включил телевизор, а в назначенный час занял своё место за рабочим столом. Народ уже собрался и, шумно обсуждая спортивные новости, ожидал шефа. От некоторых попахивало спиртным, и они старались сесть так, чтобы себя не выдать. Наконец он появился, посмотрел, все ли в сборе, и скомандовал: 'Ну, теперь - по домам!'
  Так продолжалось несколько месяцев: утром я приезжал в цех, потом - домой, пару раз ходил в кино. Во работа, не бей лежачего, - прямо пансионат для ветеранов, только что не кормят бесплатно! Сто восемьдесят рублей оклад плюс ежемесячная премия неизвестно за что. И делать ничего не надо, только отмечайся утром и вечером. Однажды, узнав, что у меня квартира на Фрунзенской набережной, начальник предложил: 'Давай поменяемся квартирами. У меня тоже большая, в самом центре, рядом с метро 'Белорусская', на пятом этаже двенадцатиэтажного блочного дома'. Так он приставал ко мне несколько раз, пока я не отрезал: у меня квартира лучше, и меняться не буду.
  В это время я пристрастился слушать дома пластинки с песнями Владимира Высоцкого, привезённые женой с отдыха в Болгарии, так как купить их у нас было трудно. Особенно заводила история про МАЗ, 'который по уши увяз', в то время как его ждут на стройках. Мне представлялось, что грузовик - это наше изобретение, а я - шофёр. Когда пластинка заканчивалась, ставил её снова и снова, пока не заездил. В конце концов я не выдержал безделья и попросил у начальника цеха какую-нибудь работу.
  Меня определили на завод в Кузьминках, выпускавший широкий ассортимент пластиковых изделий: от расчёсок до вёдер и тазиков. Работы было много: устранить монтажные недоделки и наладить три стальных водогрейных котла. Я оборудовал рабочее место: сварил из стального листа и труб монтажный стол, привёз из дома тиски, другой инструмент и начал последовательно, как привык, устранять недоделки и налаживать узлы автоматики первого котла. Здесь пригодились мои навыки монтажника и газоэлектросварщика. Я работал один, легко; не устраивала только потеря рабочего времени из-за обязательного присутствия по утрам и вечерам на собраниях в цехе, который находился в часе езды от котельной. Я стал ездить прямо на завод.
  Прошло два месяца с начала работы на заводе. За это время удалось пустить первый котёл и обучить двух операторов котельной: одну бывшую чертёжницу, другую - работницу с мясокомбината, которая, смеясь, рассказывала, как девчата воровали антрекоты, засовывая их в трусы, чтобы не поймали контролёры. Не обошлось без курьёзов. В самом начале та, что с мясокомбината, совершила ошибку: после первого неудачного розжига котла не провентилировала его и снова нажала кнопку. Сработал аварийный клапан: толстая стальная дверца с закреплёнными на ней огнеупорными кирпичами внезапно откинулась. Оператор, молодая плотная женщина лет тридцати - кобыла этакая, - от испуга шарахнулась в сторону, сбив с ног невысокого сухощавого главного энергетика, пришедшего посмотреть на работающий котёл. Хорошо ещё, что, падая, он сгруппировался: обошлось без травм. Главный энергетик смеялся, вспоминая этот случай. Меня оценили (я и монтажник, и газоэлектросварщик, и инженер-наладчик) и предложили дополнительно оформиться рабочим шестого разряда. Теперь я зарабатывал четыреста с лишним рублей, больше, чем жена, ставшая после защиты кандидатской диссертации доцентом. И тёща, меряющая всё деньгами, начала относиться ко мне по-другому, внимательно и уважительно. Работы стало ещё больше. Это и хорошо: руки и голова заняты.
  Но по мере того, как отдалялось время моей неудачной попытки возвращения в СУ Главмосстроя, всё чаще приходила мысль: 'Зачем я живу? Что останется после моей смерти?' Я старался вытеснить её работой, загружал себя так, что жена стала жаловаться, на нерегулярное исполнение мною супружеского долга. Во мне как будто жили два человека. Первый - плотненький, с небольшим брюшком, в пижаме и домашних тапочках - назойливо и ласково уговаривал: 'Чего тебе надо? Хорошая квартира, дача под Москвой, жена доцент, сам хорошо зарабатываешь, тебе бы многие позавидовали. Успокойся и живи счастливо'. Второй, сухощавый, в спецовке и грубых рабочих ботинках, насмешливо спрашивал: 'В стране наступают перемены, которых ты так долго ждал. А ты, убогий, не борешься за изобретение. Оно ведь стóящее, лучше мировых аналогов. Слабó попробовать, кто ты есть: 'трус или избранник судьбы'?'
  Иногда я в мыслях возвращался к странным событиям последних лет: что было бы, если бы не отказался на даче от помощи Савелия Григорьевича, или в поезде подружился с молодыми следователями прокуратуры, которые попросили номер домашнего телефона, или если бы победоносно вернулся в СУ Главмосстроя? Это тревожило меня, видимо, моя нервная система была слишком чувствительна.
  Однажды в воскресенье, один в пустой квартире, я сидел на диване у окна, смотрел на серое осеннее небо и вдруг со всей остротой ощутил никчёмность своего существования. В глубине души я чувствовал, что создан для чего-то более значительного, чем моя теперешняя работа. Накатила такая тоска, стало так обидно и жалко себя, что я не сдержался и заплакал навзрыд, ведь, слава богу, никто меня не видит и не слышит. На следующий день, во время обеденного перерыва, раздатчица столовой самообслуживания, подавая тарелку супа, назидательно сказала: 'А плакать не надо!'
  'Ну вот, приехали, моя квартира прослушивается! Зачем?! Кто ответит? Я что, шпион, диверсант или крупный ворюга?! Живо представил себе: слушают и днём, и ночью, как хожу в туалет, сплю с женой; наверное, комментируют, острят, как будто я зверёк в зоопарке, а они - зрители, могут тыкать в меня пальцем и смеяться. И ничего не поделаешь, и некому пожаловаться: за шизофреника примут', - думал я. Возникло желание найти жучки. Да куда мне! Если и есть, то ставили профессионалы. Вспомнил, как американское посольство на Новинском бульваре не стало переезжать в новые корпуса, а предпочло тесниться в старом здании как раз из-за этих жучков. Видимо, сработали наши на совесть. Моё настроение резко упало, не хотелось ничего делать, но надо было работать. И я работал.
  Любая монета имеет две стороны: то, что меня прослушивают, можно использовать во благо. И вечером, сидя на диване, я громко произнёс: 'Если вам нужен человек для выдвижения, возьмите Станислава Голованова, охотно пойду к нему заместителем'.
  Я составил смету поэтапного пуска котлов и каждый месяц привозил в цех необходимую выработку. Так продолжалось до тех пор, пока меня не вызвал к себе начальник: 'Ты мне портишь всю дисциплину. Нам твои процентовки не нужны - надо обязательно приезжать утром и отмечаться вечером, мы бюджетная организация'.
  В течение некоторого времени я так и ездил: сначала в цех, потом на работу, с работы опять в цех, а оттуда - домой. И всё - по бесплатному проездному билету. Потом плюнул и стал опять ездить прямо на завод. Тогда меня начали 'ловить'. Ровно в восемь тридцать утра подзывали к телефону, и заместитель начальника цеха осведомлялся, чем занимаюсь. А ровно в половине шестого вечера снова звали к телефону с теми же вопросами. Вскоре начальник на общем собрании грозно объявил: 'Волков ломает дисциплину, так работать у нас нельзя! Пусть сам решает, как ему быть'.
  'Что за дурацкое времяпрепровождение! - подумал я. - Непонятно чем занимаются, прямо как в НИИ ГМП, но там хоть надо было целый день присутствовать'. Пределы глупости теряются в пространстве, говорил мой друг Старшинов. И я решил: на стол начальника отдела кадров, старичка из отставников, легло заявление об увольнении по собственному желанию.
  - Зачем ты уходишь? - уговаривал старичок. - Погоди, у нас будет очень хорошо.
  - У вас и так слишком хорошо: приторно, аж до тошноты, - ответил я.
  И снова начались поиски работы. В это время появилась газета бесплатных объявлений 'Всё для вас', которую позднее вытеснило издание 'Из рук в руки'. В раздел 'Ищу работу' я и послал своё резюме. Вскоре начали звонить: представитель латвийской фармацевтической фирмы с предложением вести монтаж и наладку оборудования в Прибалтике, из других мест, но всё не то.
  Однажды раздался очередной телефонный звонок. Трубку сняла Аня.
  - Тебя там какая-то баба спрашивает. Голос приятный, - сказала она, не торопясь уходить из комнаты.
  Звонившая женщина поинтересовалась, действительно ли я умею делать всё то, о чём написал, а под конец спросила о семейном положении. Я ответил, что женат. Она вздохнула: 'Жаль, мне бы такой мужик подошёл!'
  - Кто это? - заинтересовалась Аня.
  - По объявлению. Руку и сердце предлагает: такие, как я, на дороге не валяются, повезло тебе.
  - Ещё бы! Конечно, повезло, - она обняла меня и нежно поцеловала.
  Наконец позвонили из кооператива 'Техномысль'. 'Отлично! - обрадовался я. - Это - то, что нужно!' И поехал на встречу.
  Хозяин кооператива, Полупалов Александр Иванович, с виду похожий на Чичикова из 'Мёртвых душ', такой же плотненький и аккуратненький, принялся с жаром рассказывать: 'В настоящее время внедряем ультразвуковой вибратор, препятствующий осаждению накипи на котлах'.
  Я подумал, что, может быть, удастся через этот кооператив внедрить наше изобретение, и горячо взялся за дело. Познакомил Александра Ивановича с начальниками производств и директорами химчисток и прачечных (в последний год пребывания в 'Спецмонтажналадке' мне приходилось и в Москве работать), но интереса к внедрению новой техники мой начальник не выказывал. Как-то я застал его в офисе - однокомнатной квартире на пятом этаже жилого дома - в компании трёх посетителей, горячо обсуждающих продажу шин, колёс, карданных валов и других запчастей для автомобилей. Я понял, что Полупалов, прикрываясь вывеской 'Техномысль', занимается самой обычной спекуляцией, покупая где-то по дешёвке запчасти и сбывая их посредникам. Всякое желание работать на кооператив пропало.
  Я часто задавал себе вопрос: какие перемены ожидают нас в ближайшем будущем в стране, где средства производства, недра и всё остальное принадлежит государству, а гражданам, являющимся наёмными работниками, остаётся продавать только свой труд? Похоже, смутное время наступает, впереди беззаконная делёжка: кто сильнее и ближе всех к котлу, тому всё и достанется. Тут не до изобретателей. Что же, поработаю хоть раз в жизни на себя: займусь всерьёз ремонтом своего жилья, а поиски работы пока прекращу. С тех пор я навсегда расстался с мыслью о внедрении нашего изобретения и никогда больше не вспоминал о нём.
  
  Часть II
  Глава 1. Квартира
  
  Итак, решено: начну с квартиры, нашего с женой первоначального капитала, такого же, как у многих москвичей. Перевалю через капитальный ремонт, там видно будет. Может быть, к тому времени обстановка в стране прояснится, откроются новые горизонты. Квартира не досталась нам в наследство от родителей. В 1974 году, когда я женился, мы с матерью жили в Люберецком районе, в большой двухкомнатной квартире на первом этаже трёхэтажного кирпичного дома постройки начала пятидесятых годов, оштукатуренного и покрашенного, как и всё вокруг, в немаркий цвет ржавого железа. Впрочем, в послевоенное время нас не баловали разнообразием ни фасадов домов, ни фасонов одежды и обуви. Отец, инженер-майор Советской армии, получил жильё на четверых: с нами жила и бабушка. Моя тёща со старушкой матерью - бабушкой моей жены Ани - занимали восемнадцатиметровую комнату в двухкомнатной квартире на первом этаже панельной пятиэтажки в подмосковном Одинцове. Её дали мужу тёщи - жестянщику 6-го разряда, отработавшему двадцать пять лет на авиационном заводе в Москве, что подтверждала почётная грамота, пылившаяся в серванте. В соседней девятиметровой комнате злобная старуха-кошатница приютила больше десятка тощих, грязных животных, лазавших с улицы через форточку и распространявших по всей квартире тошнотворный запах помойки. Бабушка Ани, которую Первая мировая война застала гимназисткой, сохранившая остатки былой красоты, на выпускном балу танцевавшая с самим попечителем, больше всего любила чистоту и порядок, старалась избегать общения с соседкой и в отсутствие дочери выходила из комнаты только в случае крайней необходимости. Тёща безрезультатно пыталась призвать кошатницу к порядку, но дальше угроз вызвать санэпиднадзор не шла, так как получала в ответ: 'Я тебя, жидовская морда, скоро ножичком порешу!'
  А в одном из узких переулочков недалеко от метро 'Бауманская', в бывшем купеческом деревянном одноэтажном доме, в коммунальной квартире на двенадцать семей, где места общего пользования мыли по списку, прикнопленному к стене коридора над велосипедами и санками, рядом с общим для всех жильцов телефоном, в семиметровой комнате жила моя жена. В то время она, внештатный преподаватель кафедры иностранных языков московского технического вуза, получала смешную зарплату - шестьдесят рублей в месяц, впрочем, мне платили ненамного больше.
  Познакомились мы следующим образом. Однажды в апреле, когда обнажилась зелёная трава, скрывавшаяся под снегом, когда почки на старом дереве, росшем у меня под окном, набухли так, что, казалось, вот-вот лопнут и новая молодая жизнь вырвется наружу, я спустился в метро, сунул руку в карман и, не найдя кошелька, стал переминаться с ноги на ногу у билетной кассы, в десятый раз проверяя все карманы. Вид у меня был, наверное, растерянный и жалкий: не возвращаться же домой за кошельком.
  - У вас что, денег на билет нет? Давайте куплю, - обратилась ко мне девушка.
  Я с радостью согласился. У моей спасительницы были тёмно-каштановые волосы и большие смеющиеся чёрные глаза, в которых я сразу утонул. И вся она такая пухленькая и ладненькая, как потом выяснилось, раньше занималась художественной гимнастикой, которую забросила, и слегка располнела. Мне такие нравятся: есть в них что-то от ласкового пушистого котёнка, которого так хочется приласкать.
  - Вам куда? - спросил я.
  - На Арбат. Я в кинотеатр 'Художественный' собралась.
  - Надо же, и мне туда же, - сказал я, хотя на самом деле собирался совсем в другое место, - вот только деньги дома забыл.
  - Ничего, - сказала она, - я вам одолжу.
  - А как вас зовут? - спросил я.
  - Аня. А вас?
  - Давай на 'ты'. Можешь называть меня Мордухычем, меня так все друзья зовут.
  В кино шла 'Калина красная' Василия Шукшина. Билетов в кассе не оказалось: пришлось купить у спекулянта за большие для того времени деньги - три рубля - на последний ряд. Я даже обрадовался. Сначала показали сатирический киножурнал 'Фитиль' Сергея Михалкова, потом - фильм. Я уже видел его и на экран не смотрел: Аня занимала все мои мысли. Я чувствовал её близость, дыхание, тонкий запах духов, и мне вдруг нестерпимо захотелось обнять её. Я положил руку ей на плечо, некоторое время мы так и сидели, а потом она осторожно сняла её. Я парень скромный и стеснительный, в первые ряды никогда не лезу, но в общении с девушками предпочитаю придерживаться циничного высказывания папаши Никиты Михалкова - Сергея: 'Скромность - верный путь к неизвестности'. Подождав некоторое время, я опять положил руку ей на плечо. На этот раз она не сняла её. После фильма мы долго гуляли под ручку по моим любимым арбатским улочкам, и я безбожно врал о своей недавней экспедиции на Сахалин. Остров Святого Ионы в моём рассказе превратился в неприступную скалу в Охотском море, на его вершину мы с риском для жизни забирались по болтавшейся на сильном ветру верёвочной лестнице, а безобидная мёртвая касатка с открытой пастью, найденная на берегу, превратилась в огромную акулу, пытавшуюся нас сожрать, от которой я яростно отбивался веслом, расщеплённым её страшными острыми зубами. Начитавшись в детстве книг о приключениях смелых героев, я хотел казаться в глазах Ани именно таким и преуспел: она завороженно слушала. Потом разговор зашёл о литературе. Ане нравились произведения французских писателей, которые она читала в подлиннике, а мне - русская классика, но оба мы сошлись на любви к роману 'Мастер и Маргарита' Булгакова, который помнили почти наизусть. Разве могли мы тогда подумать, бродя по местам, где, возможно, бывали герои романа, что по прошествии многих лет я освою несколько профессий, стану изобретателем, настоящим мастером, а она сохранит мне преданность Маргариты или Пенелопы, как хотите. И мы вместе напишем книгу, но не о Ершалаиме и Понтии Пилате, а о нашей действительности.
  Я проводил Аню до дома. Мы долго целовались в подъезде, я даже сделал попытку пойти за ней, но она мягко отстранила меня, тихо сказав: 'Завтра'. Эту ночь я запомнил навсегда. Если бы я был Маяковским, то сказал бы: 'Ураган, огонь, вода подступают в ропоте. Кто сумеет совладать? Можете? Попробуйте!' Я не мог заснуть. Дрожь овладела всем телом, внизу живота начались спазмы, губы от страстного и долгого ожидания пересохли и растрескались, сердце бухало, как паровой молот. Пытаясь укротить бунтующую плоть, я каждые полчаса по двадцать пять раз отжимался от пола и долго стоял под ледяным душем. Не помогло. Тогда, чтобы справиться со страшным возбуждением, я прокусил до крови ладонь правой руки между большим и указательным пальцем. То, что было на следующий день, описывать не буду. Я с замиранием сердца, испытывая сладостный восторг, то поднимался к сверкающим звёздам вселенной, то падал в страшную бездонную пропасть. Всё!! Бумага и карандаш отказываются живописать дальше. Три рубля я так и не вернул. Через месяц состоялась свадьба. Аня потом посмеивалась надо мной: предпочёл жениться, чтобы долг не отдавать.
  Её крохотная комната, в которой мы поселились, напоминавшая трамвайный вагон, была настолько узкой, что раскладной диван встал поперёк только после того, как я снял с него деревянные подлокотники.
  Мою люберецкую квартиру после долгих поисков по объявлениям, во множестве расклеенным на стенах домов, столбах и заборах, с большим трудом поменяли на меньшую двухкомнатную на последнем этаже хрущёвки на 'Щёлковской'. Тёще тоже повезло: удалось перебраться в Тушино. Так мы все оказались в столице. В 1978 году у нас родился сын, и я вместе с ним прописался к жене. Вскоре после этого дом начали расселять. В хорошую двухкомнатную квартиру с большой кухней даже въезжать не стали, а решили съехаться с родителями: мне всегда хотелось жить большой семьёй. В то время я работал в НИИ, где мало платили, но было много свободного времени, которое я и использовал для организации обмена. После долгих поисков и переговоров составилась длинная цепочка участников: вдова крупного чиновника министерства с двумя взрослыми детьми, администратор гостиницы с мужем, её сосед по квартире, любитель выпить, которому было всё равно, куда ехать, лишь бы наливали. В результате мы с женой, сыном и моя мать переехали в большую трёхкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, а тёща с бабушкой жены - в двадцатипятиметровую комнату большой четырёхкомнатной коммуналки соседнего подъезда. Сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что совершил по нынешним временам невозможное. Не зная, что через четырнадцать лет начнётся приватизация и возникнет рынок жилья, я уже тогда сообразил, что стóят эти квадратные метры по-разному: по теперешним ценам наша жилплощадь в блочных домах удалённых районов стоила в два раза дешевле полученной по обмену. Время шло. Сначала после тяжёлой болезни умерла моя мать, потом бабушка жены. Тёща, оставшись одна в большой комнате, стала опасаться соседки, работавшей в аптеке, и часто говорила:
  - Катя меня когда-нибудь из-за жилплощади отравит.
  Мы решили съехаться, разменяв свою трёхкомнатную на две для её соседей. Через несколько лет мы узнали, что опасения тёщи были небезосновательны. Её бывшие соседи развелись, и, чтобы не делить жилплощадь, та самая Катя отравила новую беременную жену своего бывшего мужа, его самого и даже собаку, за что и получила приличный тюремный срок. Видимо, квартирный вопрос, о котором говорил небезызвестный герой романа Булгакова, со временем ещё больше испортил москвичей.
  После съезда мы оказались жильцами элитного дома в престижном районе, соседями крупных советских чиновников. Наша четырёхкомнатная бывшая коммунальная квартира имела длинную историю: облупленная входная дверь из-за частой смены замков выглядела так, будто по ней стреляли из крупнокалиберного пулемёта; на плохо выкрашенных в разные цвета комнатных дверях вместо стёкол кое-где красовались прибитые фанерки; на одной, от посылочного ящика, сын прочитал: 'Обратный адрес: Московская область, г. Люберцы, Октябрьский проспект, д. 5, кв. 3'.
  Вот уж действительно - мир тесен, мои земляки напоминают о себе. Паркетные полы в коридорах выкрашены жёлтой краской, а в комнатах почернели от времени и глубоко въевшейся грязи: отмыть невозможно, только циклевать. Добавьте к этому ванную комнату с облупившейся зелёной краской на стенах, серую, местами вытертую до черноты ванну и туалет со щербатым плиточным полом и огромной трещиной на унитазе. Линолеумные полы на кухне протёрты до бетонной стяжки с выбоинами. Потолки давно не крашены, обои на стенах кое-где ободраны, краска на когда-то белых оконных рамах и подоконниках облупилась так, что местами видна древесина. Всё это вместе с устаревшей, разношёрстной мебелью завершало общую картину запустения, приводило в уныние. А в Подмосковье приходила в полный упадок принадлежавшая жене часть деревянного дома, построенного в двадцатых годах из брёвен, служивших когда-то стенами другого жилища. Легко сказать: сделать в одиночку капитальный ремонт в стадвадцатиметровой квартире, обставить её мебелью, а после построить новый загородный дом! Где раздобыть средства? В нашем распоряжении всего две тысячи рублей, а нужно во много раз больше. Я чувствовал, что нас, будто в воронку, затягивает в нищету, и пребывал в растерянности, не зная, как вырваться и подняться. Словно путник без карты и проводника, которому предстоит восхождение на высокий перевал, Я надеялся только на удачу.
  Опасаясь, как бы плутоватый хозяин не воспользовался моей трудовой книжкой, я забрал её из кооператива, хотя знакомые и родственники недоумевали, как можно в такое время остаться без работы. Особенно возмущалась тёща. Сел на шею жене! А я на свою пенсию и зарплату могу как сыр в масле кататься да ещё внуку помогать. Аня тоже недоумевала, но я объяснял ей, что наступают смутные времена. Кроме как на себя, надеяться не на кого. Через пару лет твоя доцентская зарплата превратится в сущие копейки. Положись на меня: я вытащу нас из нищеты! И Аня, любившая меня, поверила единственному взрослому мужчине в доме. Тёще я спокойно объяснил, что очень скоро её заработков хватит ровно на две порции мороженого, себе и внуку. Через два года так и вышло.
  В это время с полок магазинов исчезли многие товары, будто их перестали производить. Москва ввела талонную систему: два раза в месяц каждому жителю полагалась бутылка водки и блок сигарет. Получил талоны - пожалуйте в длинную очередь в винный магазин. С сигаретами по-другому. К пяти утра жена шла к метро занимать очередь в табачный ларёк. Потом я её сменял, стоял и гадал, завезут ли 'Яву' в мягкой упаковке. Именно эти сигареты больше всего ценились торговцами Черёмушкинского рынка. За блок давали килограмм сухофруктов, а за бутылку водки - полкило розоватого, с прожилками сала. В хозяйственных магазинах - шаром покати, но кое-какой инструмент у меня был, достался от деда и отца. Впервые в жизни мной никто не командовал, я мог делать всё, что заблагорассудится.
  Будущий интерьер квартиры никак не вырисовывался. В те годы достать журналы по нужной тематике было практически невозможно, да и чем он мог помочь при отсутствии материалов и денег? И тут мне подфартило. Как-то в книжном магазине натолкнулся на набор цветных открыток с видами дома-музея А.С. Пушкина. Я с интересом рассматривал белые филёнчатые двери с жёлтыми латунными ручками и петлями, белые оконные рамы со шпингалетами, форточными защёлками, дубовые плинтусы на паркетном полу. Красотища-то какая! Умели же раньше делать! И вдруг меня словно осенило, видимо, Создатель подсказал: это никуда не делось, наверняка сохранилось в старинных домах под слоями краски. От неожиданной мысли я выронил открытки на прилавок - вспомнил, что во время прогулок по центру Москвы часто проходил мимо таких зданий, поставленных на капитальный ремонт и законсервированных из-за нехватки средств, пустых, с выбитыми стёклами, проломленными потолками, текущими крышами и разбитыми входными дверями. Не откладывая дело в долгий ящик, я в этот же день проверил свою догадку: она полностью подтвердилась. С тех пор, вооружившись молотком, отвёрткой и небольшим гвоздодёром, я стал частым посетителем неожиданно открытого Клондайка, где можно было встретить алкоголиков, наркоманов и прочих лиц без определённых занятий, облюбовавших эти места, укрытые от постороннего глаза, порой такие таинственные и страшные, что даже вездесущие и храбрые мальчишки обходили их стороной в своих играх. Предметы моих поисков действительно за долгие десятилетия покрылись толстым слоем краски. Надо же! Замазать такую красоту! Пропадёт ведь, попадёт на свалку, а мне очень даже сгодится!
  Решив начать с туалета и ванной комнаты, я обратился к главному инженеру ЖЭКа с просьбой заменить треснутый унитаз и протёртую до черноты ванну.
  - Вы кто? - спросил он, оторвавшись от чтения какого-то документа и смерив меня взглядом. - Герой Советского Союза, кавалер трёх степеней Ордена Славы или, может быть, Герой Социалистического Труда? Нет? Ну, тогда ни унитазов, ни ванн нет.
  - А что, разве кроме этих героев, никто в туалет не ходит? - спросил я.
  Главный инженер сделал вид, что не понял иронии, и промолчал. И опять крупно повезло. В поисках латунной фурнитуры и дубовых плинтусов я забрёл на Пироговке в здание факультета акушерства и гинекологии 1-го мединститута, поставленное на капремонт. В вестибюле двое солдат под руководством молодого лейтенанта не спеша выламывали из пола серую от грязи белые мраморные плиты. Били ломом, выковыривая куски, так что в углу образовалась целая гора обломков. Вот он, материал для будущей ванной комнаты! Командир, плачу пятёрку, как раз на блок сигарет, сам делаю за вас работу и вывожу. Идёт? Лейтенант согласился.
  Чтобы не повредить плиты, я аккуратно обивал зубилом края, поддевал, осторожно вытаскивал их и на тележке перевозил домой. А защитники отечества в это время покуривали, следя за мной. Иногда казалось, что и профессор Снегирёв, памятник которому стоит недалеко от входа, не раз ступавший по этим плитам, с интересом наблюдает за мной. В квартире, отмывая, отскабливая въевшуюся грязь и цемент, я представлял себе, какой красивой получится будущая ванная комната.
  В нашем подъезде, кроме меня, капитальным ремонтом занимался внук адмирала. На него трудилась целая бригада. Вероятно, они тоже что-то облицовывали мрамором, только новым; один раз я видел, как его выгружали из грузовика. А в подвале дома ими была установлена распилочная машина. Я обрадовался, сунулся было со своими плитами, но получил отказ. Со стороны заказов не принимаем!
  Мои министерские соседи по подъезду, привыкшие к тому, что ремонтом занимаются только рабочие, провожали меня косыми взглядами, особенно когда я загружался в лифт. Однажды проходящий мимо участковый остановился и с интересом посмотрел, как разгружаю тележку, вынимаю плиты с остатками цемента и грязи, видимо, всё понял, ничего не сказал и пошёл дальше. Впрочем, в то время никто ни у кого ничего не спрашивал. На улицах города стихийно возникали рынки, появилась целая армия челноков, среди которых наверняка были и инженеры-конструкторы, и разработчики.
  Такому специалисту не баулы со шмотками таскать, а дать пару рабочих профессий, как я хотел когда-то, и цены ему не будет на монтажно-наладочных работах. Что же, каждый выживает, как может. Всё-таки везёт мне: в том же здании факультета акушерства и гинекологии набрёл на полуразрушенную библиотеку со стеллажами из бруса и толстой фанеры. А ведь это будущая библиотека и мебель!
  Теперь, когда нужный материал был подобран, я окончательно утвердился в правильности выбранного направления: скопировать интерьер дворянских домов-музеев, тем более что мой дом построен в стиле так называемого сталинского ампира. Русская поговорка гласит: голь на выдумки хитра. Раз мне не положена чугунная ванна, сделаю из армированного пескобетона небольшой бассейн. Облицую его изнутри купленной по случаю розовой керамической плиткой, а внешнюю сторону и пол - белым мрамором; розовый кафель пойдёт и на стены. Замечательно смотреться будет. Такое инженерно-архитектурное решение окрыляло меня, придавало силы для движения вперёд, наполняя уверенностью, что смогу довести задуманное до конца. Арматуру притащил со свалки и напилил ножовкой по размеру, цемент помог достать родственник жены, мелкий хозяйственник. Песок добывал на улицах: увижу где-нибудь кучу, сейчас же набью парочку мешков килограммов по сорок - и на тележке домой. Бывали и курьёзы. Однажды только наполнил мешки, как один из прохожих то ли всерьёз, то ли в шутку сказал своему спутнику:
  - Вова, песочек-то радиоактивный, поэтому на улице лежит.
  Вот и гадай после этого, что тащишь в квартиру, ведь счётчика Гейгера у меня нет.
  Старую ванну удалось демонтировать с большим трудом и шумом. Когда я вытаскивал её в коридор, зазвонил телефон. Незнакомый, хорошо поставленный мужской голос повелительно произнёс:
  - Будьте любезны, немедленно прекратите шуметь!
  Видимо, высокопоставленный сосед не до конца проникся перестроечным духом.
  - С кем имею честь, где вы проживаете? - спросил я.
  - Неважно, - ответил он.
  - Прошу прощения, я сам провожу ремонт в собственной квартире. Это не запрещено законом; могу работать до восьми часов вечера.
  После этого разговора сын по моей просьбе повесил на первом этаже у лифта объявление: 'Уважаемые соседи! В квартире 530 проводится капитальный ремонт. Просим извинения за шум'. Когда старая ванна переехала к мусорным бакам, началось изготовление из арматуры сварного каркаса. Тут и пригодился электросварочный аппарат весом всего 75 килограммов, брошенный какими-то монтажниками ржаветь в сугробе на территории фабрики-химчистки. Я подобрал его несколько лет тому назад и привёл в рабочее состояние. До этого строить бассейны мне не приходилось. Залил между стенками опалубки слишком много раствора, и фанеру, из которой она сделана, начало распирать и выпучивать. Пришлось срочно ставить между опалубкой и стеной брусья враспор.
  'Ничего! Ничего! Глаза боятся, а руки делают', - так подбадривал я себя известной поговоркой.
  С мрамором опять повезло: за блок сигарет 'Ява' бригада отделочников, оформлявшая искусственным камнем витрину обувного магазина на соседней улице, за час нарезала мои плиты по нужному размеру. Кроме того, интерьер ванной украсили мраморные полки и заказанное в мастерской зеркало, обрамлённое полосками мрамора.
  Первым оценил мою работу сосед-архитектор, проектировавший наш дом.
  - А неплохо, даже красиво: не зря старался, - сказал он, - а то ведь бывает много шума - и ничего.
  Так незаметно прошло лето. По опыту я знал: при переходе от плана к его воплощению труден только первый шаг. Он остался позади, а впереди ждали другие. Около хозяйственного магазина на Дорогомиловской посчастливилось втридорога купить с рук двойную мойку из нержавеющей стали - предмет мечтаний тогдашних домохозяек - и унитаз без бачка. А для смыва я добыл приспособление, используемое в некоторых общественных туалетах. Белую масляную краску и клей для плитки достал в обед у маляров на соседней стройке. Прихватив две бутылки водки по 0,7 литра и полиэтиленовую канистру, подошёл и доброжелательно улыбнулся:
  - Нельзя ли, уважаемые, у вас красочки прикупить, а то в магазинах-то нет.
  - Купить нельзя, а поменять можно: краска наша, водка ваша, те две бутылки, что у тебя в пакете, - сказал старший, выплюнув папиросу прямо на грязный пол.
  - Тогда сверху клей для плитки. Идёт? - продолжил я торговаться.
  - Идёт! Только смотри: здесь где-то начальство бродит. В случае чего мы тебя не знаем.
  Передо мной кучка фотографий, оставшихся с тех времён. Вот большая комната с эркером. Посередине - верстак из толстых досок и бруса, найденного в полуразрушенных домах, где попадались и бывшие транспаранты с лозунгами прошлых демонстраций. На одном кумачовом лоскуте белела надпись: 'Вперёд, к победе!' Как будто для меня написали, подумал я, отрывая его от рамы. На верстаке лежит снятая с петель дверь, а на ней - цикля, которой обдирают старую краску. В углу дожидается своего часа циклёвочная машина. Пол покрыт слоем стружки, опилок и содранной краски. Кажется, что от фотографии пахнет масляной краской, олифой, клеем, ацетоном и керосином - букет запахов, как в настоящей столярной мастерской. Через эту мастерскую прошли все двадцать восемь деревянных оконных рам и тринадцать дверей, которые красили по многу раз. Я снимал их с петель, соскабливал старую краску, а если она не поддавалась, подключал к газовой трубе вместо плиты ацетиленовый резак и, открыв настежь балконную дверь на кухне, обжигал её до появления пузырей, после чего краска легко счищалась шпателем.
  В конце концов я отравился испарениями сжигаемой краски. Лежал пластом на кровати, ничего не ел, пил только воду и сильно похудел. Через три дня оклемался и снова принялся за работу. В течение всего этого времени я трудился по тринадцать-четырнадцать часов в сутки, но чувствовал себя хорошо, испытывал какое-то внутреннее удовлетворение и подъём, понимая, что продвигаюсь к намеченной цели. Вдобавок бросил курить, увлёкся бегом и вступил в спортивный клуб 'Мир', расположенный в Парке культуры, на другом берегу Москвы-реки. Вначале с трудом пробежал два километра, потом постепенно стал увеличивать дистанцию и, что называется, втянулся. Бегу себе 'десяточку' легко, как будто тело и душа слились воедино, а в голове разные мысли. Боковые стенки кухонного стола сделаю из облицовочного кирпича, выменяю у соседа по даче на что-нибудь и потихоньку в рюкзаке перевезу. Выступающие лицевые торцы кирпичей покрою бесцветным лаком, а швы - синим, куплю в магазине для художников. Между кирпичными стенками будут ходить тележки на колёсиках с отделениями для кухонной утвари, на фасад наклею отструганные старые дубовые паркетины (наберу в полуразрушенных домах), ручки вырежу из того же материала; на столешницу сгодится кусок ДСП, облицованный красным пластиком под цвет кирпича, а мойку встрою в стол и перенесу в угол. Получится очень неплохо. На воплощение замысла ушло три месяца.
  Заехал Жадов, которому позарез нужны были пять килограммов цемента. Заглянул в ванную, потом на кухню.
  - Ну как? - спросил я.
  - Идея у тебя хорошая, но мой гарнитур лучше.
  - Ещё бы! Над ним в Чехословакии целая фабрика трудилась.
  А про ванную ничего не сказал, но я понял, что понравилась. Потом, лет через восемь, в итальянском магазине я увидел гарнитур 'Кухня в старом замке', самый красивый и дорогой из всех. Конечно, моё кустарное изделие не могло сравниться с фабричным, но идея была та же самая. Только вместо облицовочного кирпича дизайнер использовал природный камень.
  День начинался с завтрака: треть пачки пельменей с хлебом и крепкий сладкий чай. В обед и на ужин к этому нехитрому блюду добавлялись запаренные сухофрукты. Аня уходила на целый день на работу вуз: на свою зарплату тянула всю семью, сын учился в выпускном классе. Дома постоянно находилась только тёща. Её 'шарашкина контора' накрылась медным тазом, и мы часто сталкивались на кухне. Повернувшись ко мне задом, она что-то стряпала.
  - Ничего не делает, сидит на шее у жены, бормотала она.
  - Да-да, ничего не делаю, - с иронией поддакивал я, видя, что она с удовольствием пользуется ванной комнатой, туалетом и кухонным рабочим столом, каждый раз после готовки аккуратно протирая его влажной тряпочкой. Погодите! Ещё хвалить меня будете!
  
  Глава 2. Я сделал это! Деньги
  
  Долгими вечерами, сидя на кухне за обеденным столом, застеленным газетой, перед телевизором, где что-то бубнил диктор, я очищал от краски, а затем - с помощью мелкой наждачной бумаги и пасты ГОИ - полировал до зеркального блеска найденные ручки, шпингалеты, петли, форточные защёлки. Давая им вторую жизнь, с интересом рассматривал именные старинные клейма мастеров или хозяев фабрик. Часто встречалась фамилия 'Овчинниковъ', видимо, известная среди изготовителей. Через несколько лет в антикварных магазинах мне попадалась латунная фурнитура с этим клеймом, и я с удовлетворением отмечал, что ещё кто-то дал ей новую жизнь.
  Между тем в стране происходили грандиозные события: ГКЧП, отстранение М.С. Горбачёва от власти, демонстрации против ввода войск в Москву, выступление Б.Н. Ельцина на танке, напомнившее картинку 'Ленин на броневике' из школьных учебников истории. Подхваченный всеобщим воодушевлением, я побывал на нескольких митингах. Стоя в толпе под портретами Сахарова и Солженицына, с недоверием слушал вдохновенные речи ораторов о справедливом устройстве будущего общества. 'Чёрта с два, - думал я. - Распределять-то государственную собственность наверняка будете по принципу: 'Это - мне, это - тоже мне, а это - опять мне'. Видя, как всё вокруг разваливается под аккомпанемент газетных статей и речей, обещающих светлое будущее прямо завтра - и делать ничего не надо, - на митинги ходить перестал, но с ещё большим остервенением и злостью продолжил работать с утра до вечера. Когда-то в СМНУ и СУ я был целиком захвачен идеей внедрения изобретения и хотел сделать рабочую карьеру. Теперь я всеми силами стремился к другому: быстрее перевалить через капитальный ремонт и превратить квартиру в картинку.
  Во время ставших привычными пробежек по красивейшим набережным Москвы-реки, раздумывая об обустройстве библиотеки, я решил сначала изобразить её на бумаге. Ане очень понравилось.
  - Где ты только всему этому научился? - спрашивала она.
  - Жизнь научила. Не стоит забывать и то, что во мне жилах течёт кровь ремесленника и часовых дел мастера.
  Из множества набросков мы с Аней выбрали те, что больше всего нравились обоим. Тогда в дело пошли дождавшиеся своего часа стойки из бруса, добытые в мединституте, очищенные от грязи и покрашенные в белый цвет, а также купленные по случаю несколько листов фанеры. Из этого материала родилась библиотека, выходящая одной стороной в коридор, а другой - в кабинет. Между полками с книгами, доставшимися в наследство от родителей или привезёнными из многочисленных командировок, располагалась двустворчатая застеклённая дверь, через которую очень красиво ('Как во дворце', - говорила Аня) проникал свет от коридорного светильника. Такие же стойки и фанера пошли на шкафы, двуспальную кровать и навесной потолок в нише спальни, кухонный шкафчик для посуды с застеклёнными дверцами и несколько стеллажей. Форму ножек для кровати и шкафов в виде львиных лап я скопировал с фотографий старинной мебели, а вырезал ножом из хранившихся в сарае на даче черенков лопат. (Один всё же оставил жене для работы в огороде. Урожай, выращенный ею и сыном Алёшей, разнообразил наш скудный стол.) Выкручивался, как мог. Попалась пустая катушка от ниток, оставленная женой на швейной машине, - распилить пополам да покрасить в белый цвет - вот и ручки для дверок шкафов. Шпатлёвки в продаже не было - приходилось делать самому из мела, клея бустилат, только появившегося тогда в магазинах, и небольшого количества олифы. К сожалению, мел содержал много песка, и его приходилось просеивать, но всё равно качество шпатлёвки оставляло желать лучшего. Тогда я стал закупать в аптеках зубной порошок по семь копеек за коробку, вызывая удивление провизоров. На вопрос 'Зачем вам так много?' я тихо и доверительно сообщал, что моими заказчиками является половина сидельцев Бутырки.
  - А-а-а, понятно, - шёпотом отвечали провизоры и других вопросов не задавали. Тем же порошком я побелил с помощью пылесоса потолки, и долго ещё после окончания работы в комнатах пахло мятой. Обои и шторы подбирали по имевшимся открыткам с интерьерами домов-усадеб, позаимствовав, например, из виденных в кабинете А.С. Пушкина сочетание цветов. С рулоном обоев ездили по магазинам выбирать материал. Раскатав небольшую часть рулона, Аня по очереди прикладывала его к недорогим лёгким тканям, а я смотрел: пойдёт - не пойдёт. Всё это развлекало скучавших продавцов, некоторые из которых, заразившись нашим энтузиазмом, принимали активное участие в подборе.
  Перед поклейкой обоев пришлось отциклевать пол старой циклёвочной машиной, когда-то недорого купленной по объявлению. Во время работы она, выбрасывая в мешок опилки, ревела, как реактивный истребитель на взлёте. Жаль было с ней расставаться: мелькнула мысль - не заделаться ли циклёвщиком? Но ремонт в разгаре, нельзя останавливаться. И я продал машину по цене, за которую купил, первому покупателю. Следом пришли другие, один пытался перебить остальных, предложив денег больше. Но я ведь не спекулянт какой-нибудь. Не понимал: купить дешевле, а продать дороже - краеугольный камень торгового бизнеса.
  Много труда ушло на тяжёлую входную дверь, изуродованную частой сменой замков. Чтобы придать ей приличный вид, я вычеканил из толстого латунного листа, купленного в магазине 'Сделай сам', накладки, закрывшие сквозные дыры и прочие неприглядности. Получилось красиво и солидно, будто здесь проживает крупный адвокат или известный профессор медицины, не хватало только таблички с фамилией. Через несколько лет мы поставили новую стальную дверь, а отреставрированную выпросил сосед-архитектор.
  В то время началась раздача ваучеров, или долевиков, как их назвал А.И. Солженицын. Каждый член нашей семьи распорядился своим, как захотел. В подземном переходе между Казанским и Ярославским вокзалами я увидел рекламу 'Швейцарские часы за ваучер'.
  - А они точно швейцарские? - спросил я у парня лет тридцати с добродушным лицом (какие обычно и бывают, как я потом понял, у мошенников на доверии), в синем спортивном костюме с изображённым на нем звёздно-полосатым американским флагом.
  - Мужик, читать умеешь? Гляди, на крышке написано 'Omega', знаменитая фирма.
  Так я стал владельцем дешёвой китайской штамповки, не подлежащей ремонту и отправленной через неделю в мусоропровод, но не очень огорчился: внутренне был к этому готов. Тёща тоже ничего не получила за свой ваучер. Я хоть неделю попользовался псевдошвейцарскими часами, а она, памятуя о голодных военных годах, клюнула на рекламный плакат фирмы 'Дока-хлеб'. С него располагающе улыбался некий гражданин по фамилии Довгань с прилизанными блестящими чёрными волосами, румянцем на круглой физиономии и аппетитным батоном белого хлеба в руках. Через некоторое время компания чудесным образом перешла к производству водки, а потом и вовсе исчезла вместе с тёщиным ваучером. Аня, привлечённая громким названием компании 'Москва-сити', за ваучер стала обладательницей семи акций и через десять лет два раза получила по девять рублей дивидендов, как раз на батон белого хлеба. Зато каждый год её заказным письмом уважительно приглашали на собрание акционеров для избрания очередного совета директоров взамен старого, не оправдавшего доверия.
  Я с головой погрузился в ремонт и совершенно забыл о том, что нахожусь под негласным наблюдением. Однажды на набережной мужчина, очень похожий на своего добермана в строгом ошейнике, спросил, как мне показалось, с издёвкой:
  - Всё в своём корыте ковыряешься?
  'А что, лучше в чужом?' - хотел было ответить я, но пёс, видимо, так же, как и хозяин, враждебно настроенный ко мне, зарычал, и они быстро удалились.
  - Намордник надень! - крикнул я вдогонку.
  Для обустройства квартиры не хватало люстры в большую комнату и новой газовой плиты, а денег не было. В это время открылись ипотечные банки, одному из которых я предложил в залог свою приватизированную квартиру. Думал: закончу ремонт, пойду работать, как-нибудь выкручусь. Однако не тут-то было: денег не дали, потребовали справку о доходах с места работы и двух поручителей.
  - Никакой вы не ипотечный банк, одно только название! - в сердцах сказал я клерку в окошечке, вышел и плюнул в урну. Ясно, государству до таких, как я, никакого дела нет. Сунули в зубы ваучер, названный в народе 'родным братом Маньки-облигации', и катись на все четыре. Денежных друзей у меня никогда не было, родственники только-только сводили концы с концами. Пришлось продать серебряные ложки и вилки, бабушкино приданое, с которым тяжело расставался.
  Наконец ремонт был закончен. Я сделал что хотел. Как-то взглянув на себя в зеркало, я увидел незнакомого мужчину, совершенно седого, которому на вид можно было дать и шестьдесят лет, и больше, если бы не задорные, всё ещё молодые глаза.
  Квартира полностью преобразилась. Блестел дубовый паркет, распашные белые филёнчатые двери с узорчатыми стёклами и латунными ручками прекрасно сочетались с отреставрированными окнами, на которых тоже поблёскивала латунная фурнитура. Под стать были обои и шторы. Казалось, вот сейчас из кабинета, отделённого от коридора библиотекой, неспешно выйдет гостеприимный русский барин, в домашнем халате, с трубкой в руках, и пригласит в столовую испить чаю.
  Два с лишним года я вкалывал, как раб на галерах, прикованный цепью к кораблю. Наконец освободился. Огляделся. Такое впечатление, что Москва превратилась в огромный рынок. Одни челночат, торгуют привезёнными из-за границы шмотками; другие - продают на металлолом станки, ставшие ненужными; третьи, бывшие ближе всех к кормушке, сдают в аренду под склады и магазины приватизированные опустевшие цеха.
  Я решил позвонить Климову. Трубку сняла его жена:
  - Вам Игоря? Он умер полгода тому назад. А вы кто? Тот самый Волков? Мордухыч? Игорь о вас часто по-доброму вспоминал.
  'Ну вот, - подумал я, - ещё одна ниточка, связывающая с прошлым, оборвалась'. Вслух же сказал:
  - Примите мои соболезнования!
  Потом я узнал, что все предприятия, где когда-то работал, исчезли. Непонятно, на чём вся теперешняя жизнь держится. Вот ситуация и прояснилась, вот тебе и новые горизонты!
  Похоже, ничего не остаётся, как сдавать свою недвижимость, решил я. Переберусь на время в более дешёвую квартиру, заработаю денег, там видно будет, на что потратить. Через неделю после того, как в газете появилось объявление о сдаче квартиры, нас с женой совершенно неожиданно ждала на почте целая кипа писем с предложениями. Очевидно, мы оказались одними из первых на возникшем рынке аренды жилья. В основном обращались недавно образовавшиеся агентства недвижимости. Одна фирма хотела за пятьсот долларов в месяц избавить нас от всех хлопот и сдавать от своего имени, но таких мы сразу отметали. Позвонил какой-то гражданин с предложением купить квартиру за семьдесят тысяч долларов.
  'Что, новоявленный бизнесмен? В мутной воде рыбку ловишь? Скупаешь недвижимость, которая скоро наверняка будет стоить намного дороже? Дурачков ищешь?!' - подумал я.
  Вслух же сказал:
  - Если полагаешь, что я эмигрировать собрался, то, дружок, сильно ошибаешься. Не для таких, как ты, я ударными темпами два года вкалывал.
  И повесил трубку. Мы отобрали несколько вариантов: решили сдать квартиру иностранцам, слетевшимся со всех концов света в столицу, как мухи и осы на сладкое. Первыми в квартире появились два молодых араба в джинсах, кожаных куртках и сапогах с заклёпками, со шлемами в руках, приехавшие на мотоциклах, а с ними - размалеванная девица в короткой юбке, работающая, видимо, заодно и переводчицей. Но этим, по нашему мнению, было страшно сдавать: неизвестно, чего ждать от такой разудалой компании. За ними явился гражданин Великобритании, оказавшийся, к нашему удивлению, индусом в белой чалме. В коридоре он безуспешно пытался поддеть острым носком ботинка зелёный ковролин, - хотел посмотреть, что под ним. Поведение британца мне не понравилось, мы даже не стали торговаться. Третьим был японец. Обойдя всю квартиру, не говоря ни слова, уселся в кресло, два раза включил и выключил торшер, поднялся и вместе со своим агентом, сказавшим: 'Спасибо! До свиданья!' - молча удалился. Помню книгоиздателя, высокого широкоплечего американца, понравившегося мне дружелюбной белозубой улыбкой, манерой держаться и тем, как он смешно выговаривал русские слова, готового уже внести аванс в размере ста долларов. Пока его жена снимала интерьер на камеру, он походил по квартире и спросил:
  - Кто всё сделать?
  Не захотев признаваться, я сказал, что работала бригада строителей. Мы не договорились. Он мог оплачивать аренду только через банк, а мне хотелось наличными деньгами, чтобы не платить налог на доходы государству, которое, как я тогда считал, мне ничем не помогло.
  Наконец агент по недвижимости Маша, выпускница иняза, свободно говорившая на двух языках, привела молодых итальянцев: Селину - менеджера 'Фиата' и Марчелло - рекламщика. Селина, изящная молодая женщина с пышными каштановыми волосами, долго осматривалась, трогала латунные ручки дверей и шпингалеты на окнах, что-то горячо объясняла своему спутнику по-итальянски, несколько раз прозвучало: 'È bello, estetico', а тот в ответ согласно кивал головой. Нравится, господа капиталисты?! Классический дворянский интерьер! Не ожидали?! Мы сошлись в цене и получили предоплату с условием освободить квартиру не позднее чем через десять дней.
  Снять для себя жильё оказалось не так легко: чтобы заработать больше, приходилось экономить и учитывать пожелание тёщи не слишком удаляться от школы, где учился сын. Аня подыскала трёшку в пятнадцати минутах ходьбы от метро 'Юго-Западная'. Мы опять очутились в такой же раздолбанной, как когда-то наша, квартире, будто и не было за спиной двух лет изматывающего капитального ремонта. Зато арендная плата была в пять раз меньше, чем полученная от итальянцев. Хозяину квартиры, сыну покойного академика, пришлось сдать своё жильё: не хватало денег для завершения строительства загородного дома.
  На руках у нас оставалось более тысячи долларов США - огромные деньги для Москвы начала девяностых годов двадцатого века. Жена всю ночь переводила незнакомую валюту в рубли: такую сумму она держала в руках впервые в жизни. Я тоже ещё не видел такого количества денег: на кровати лежала моя зарплата в Промгазе за два года.
  Мы так долго экономили на всём, что не удержались и решили потратить часть дохода. Обменных пунктов, которые сейчас на каждом шагу, тогда не существовало, процветал чёрный рынок. Газеты пестрели объявлениями 'Куплю валюту'. Встречу с покупателями назначили в кафе на Мясницкой. Мне никогда не приходилось проводить валютные операции: я немного волновался, когда выложил на скатерть двести долларов.
  - Передай под столом, - попросил один покупатель.
  - Чего там прятаться? Я честно заработал.
  - Мы с Гоги тоже честно заработали, но статья о незаконных валютных операциях ещё не отменена, - с сильным акцентом ответил он. Пришлось сделку осуществлять в тайне от чужих глаз. Я не смог отказать себе в удовольствии выплатить тёще ещё одну пенсию, которая к тому времени составляла в пересчёте пятнадцать долларов.
  - Вот сколько вы получаете от государства за пятидесятилетний труд, а это - столько же от меня за то, что согласились переезжать вместе с нами.
  Она на радостях прослезилась:
  - Не ожидала, что ты такой умный и дальновидный.
  - Тут ума большого не надо. Вы же раньше летом дачу сдавали, а сами перебирались в сарай. Я поступил почти так же, только 'дачники' и цена у нас другие, и жить мы будем не в сарае.
  - Да уж, мама, он у меня такой! Я в него всегда верила! - Аня обняла меня и поцеловала.
  Итак, деньги заработаны, что делать дальше? Наниматься инженером-наладчиком уже не тянет, да и некуда. Чем бы таким полезным и выгодным заняться? Ничего интересного в голову не приходило. Надо съездить к Голованову, он как-никак главный инженер птицезавода, кругозор у него, наверное, пошире моего. Сказано - сделано. Меня встретили по высшему разряду: прислали в аэропорт машину, накрыли праздничный стол. Выпили с хозяйкой виноградного вина собственного приготовления - как пошутил Стас, 'за наше безнадёжное дело', - и началась неспешная беседа о житье-бытье.
  Мой друг возмущался:
  - Что происходит в стране?! Птицефабрика постепенно разваливается, уходят лучшие специалисты, не ворует только ленивый. Завскладом комбикорма зарплату можно не платить, и так будет выходить на работу. Недавно приходивший за цыплятами следователь ФСБ доверительно сообщил: 'У нас указание сверху - всё фиксировать и ничего не предпринимать'.
  - А давай создадим кооператив по производству небольших инкубаторов, - предложил я.
  - Не пойдёт. Цыплят и так, без всякого инкубатора, тащат с птицезавода. Мне тут предлагали триста штук, но я отказался.
  - Давно?
  - Года два назад.
  'Вот, значит, какой оборот получился', - подумал я, вспомнив, как примерно тогда же, сидя в прослушиваемой квартире, предложил выдвигать Стаса.
  - М-да, - сказал я.
  - Что 'м-да'? - переспросил он.
  - Так, ничего: мысли вслух. Друг мой, ты никак СССР не забудешь. Теперь другие времена: предлагают - надо брать. А мне вот ничего не предлагают. Ну, не хочешь инкубаторы - придумаем что-нибудь другое. Ты же главный инженер, а с финансированием я помогу. Начнём с малого, а потом раскрутимся.
  - Наивный ты, Мордухыч! Здесь тебе не Москва: у нас раскручиваются только свои, крышуемые органами, а со стороны сунешься - запросто пристрелить могут.
  Жена, внимательно слушавшая наш разговор, неожиданно перебила:
  - Давай мы отправим отсюда фуру с дешёвой водкой из патоки местного производства, а ты её в столице реализуешь.
  - Спаивать народ водкой - это не по мне, - не раздумывая ответил я, - торговать не умею и не люблю.
  - Вот видишь, - усмехнулся Стас, - тебе такое дело не нравится, а я не хочу ворованных цыплят.
  - Выходит, мы с тобой одной крови, как у Киплинга, и дорога нам обоим в мир такого бизнеса заказана, - подвёл я итог нашей беседы.
  Пробыв в гостях около недели, я ни с чем вернулся в Москву.
  
  Глава 3. Дом
  
  Если вы не строили дом в начале девяностых годов прошлого века, вам трудно будет представить теперь все обстоятельства этого дела, даже если вы от корки до корки прочли книжку 'Как построить сельский дом'. Дьявол, как известно, кроется в деталях. Что поселится в нём - счастье и согласие или невзгоды и болезни, - знает только один Создатель. Но оставить свой след на этой земле надо. Можно построить дом, изобрести и внедрить что-нибудь полезное, написать книгу, как Ильф и Петров, или, как их герои в фильме, запечатлеть свои имена на скале: 'Киса и Ося здесь были', - каждый выбирает по силам. Вы думаете - автор смеется, а он серьёзен как никогда. И я, пишущий эти строки, по прошествии многих лет ни о чём не жалею.
  Чем бы полезным и выгодным заняться, да чтоб по душе, - какое-нибудь предприятие организовать, что ли? Я по-прежнему думал об этом, видя, как вокруг идёт бойкая торговля и спекуляция. С Головановым не получилось, Игорь умер; Жихарев - неизвестно где; Жадов перешёл в какой-то НИИ; Старшинов с бригадой строит деревянные дома. Не с кем посоветоваться, и начать тоже не с кем.
  Ничего лучше строительства дома в голову не приходило. Построю, перееду туда вместе с семьёй. Не всю же жизнь мотаться по запущенным съёмным квартирам. А там видно будет. Двухэтажный кирпичный дом - моя давнишняя мечта. Ни мой отец, ни деды никогда такой работой не занимались, а я захотел, чтобы было как в пословице: каждый мужчина должен посадить дерево, вырастить сына и построить дом. Наша яблоня раз в два года радовала обильным урожаем антоновки, сын учился на мехмате МГУ, осталось исполнить последнее условие. Часть старого деревянного покосившегося строения, унаследованная женой, была куплена в 1934 году её прабабушкой совместно с другой еврейской семьёй, глава которой работал мясником на рынке. После его смерти хозяевами стали дочь и зять, пронырливый и хитрый, Робинзон Лазарь Леопольдович, и Липа, заместитель директора по хозчасти подмосковной фабрики. Отношения между совладельцами с самого начала не заладились. Для раздела земли пришлось обратиться в суд, но вынесенное решение так и не было выполнено. Скандал следовал за скандалом. Тёща рассказывала, как жена Липы, молодая, крепкая, смазливая бабёнка, диспетчер автобусного парка, раздевшись догола, ложилась на траву у террасы и кричала истошным голосом: 'Забор только через мой труп!'
  - Жалко, что меня при этом не было, - подкалывал я тещю, - никогда не приходилось бывать на сеансах стриптиза.
  - Кобель бессовестный, жены тебе мало, лишь бы на голых баб смотреть! - возмущалась она.
  Наш участок имел вытянутую форму, дом располагался ближе к его задней части, а впереди и по границам росли более тридцати сосен и елей, посаженных ещё в двадцатые годы прежним хозяином, раскулаченным и сосланным в Сибирь. После войны он, благообразный невысокого роста старичок с седой бородкой клинышком и живыми голубыми выцветшими глазами, похожий на всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина, неожиданно заявился к тёще. Она испугалась, стала доказывать, что всё куплено и оформлено по закону.
  - Не волнуйтесь, - успокоил бывший владелец, - у меня хороший дом и хозяйство в другом районе Московской области, хочу только посмотреть, как мои сосенки поживают.
  Ветхое строение восстановлению не подлежало, а новое можно было построить, только снеся нашу часть, что сильно усложняло задачу. Я решил заказать проект в районном отделе архитектуры. Но не тут-то было! Устало сняв очки с сильными диоптриями, заместитель главного архитектора, к которому я попал на приём, объяснил, что для частных лиц они не проектируют. Мол, заказывай где хочешь, а мы рассмотрим. Архитектор Москвин, найденный по объявлению в газете, заломил такую цену, что как я не торговался, в конце концов пришлось делать проект самому. Работа для меня незнакомая. Но не боги горшки обжигают. В магазине 'Библио-Глобус' на Лубянке попалось пособие 'Как построить сельский дом'. Хотя речь шла только об одноэтажных деревянных строениях, книга оказалась полезной. Я узнал, какова глубина промерзания грунта в Подмосковье, как делаются фундамент, крыша, внутренняя планировка дома, и с энтузиазмом приступил к работе. Сначала на миллиметровой бумаге изобразил поэтажный план и вид спереди, сбоку, в изометрии, с вырезом четверти, как учили когда-то в институте на занятиях по черчению. Жене очень понравилось:
  - Как красиво! Неужели мы будем жить в таком замечательном доме?!
  - Будем! Не сомневайся, милая!
  Наконец я перенёс всё нарисованное на ватман, сшил листы в альбом и смело пошёл к районному архитектору.
  - Сам делал, что ли? - спросил он, одной рукой перелистывая альбом, держа в другой стакан чая.
  - Да.
  - Что же, Самоделкин, для непрофессионала неплохо. А где подпись совладельца дома? Без неё не годится.
  Сосед Липа долго изучал проект.
  - Ты строй, - сказал он на следующий день, - я тебе потом подпишу.
  Я немного удивился, зная его жидовскую натуру, ожидал от него встречных условий. Что он имеет свой интерес в моём строительстве, выяснилось позднее, а тогда, ничего не подозревая, я поверил на слово и зимой начал завозить стройматериалы. Всего за четыреста долларов США в Софрино, на кирпичном заводе, где работали в то время почему-то одни солдаты-срочники, которые расстреляли у меня за час целую пачку сигарет, удалось купить около сорока тысяч простого красного кирпича. Труднее было с разгрузкой: полупьяные грузчики, выделенные фирмой-продавцом, складывали его поленницей прямо на снег.
  - Ребята, это же всё весной, когда снег начнёт таять, развалится!
  - Не, хозяин, ничего не будет; все так делают. Первый раз, что ли?!
  - А я говорю: укладывайте с перевязкой!
  Пришлось самому показать, как надо, и работать наравне с ними. Но из одного кирпича дом не построишь. Тогда не существовало крупных строительных рынков, появившихся теперь во множестве вокруг Москвы, где можно купить всё необходимое сразу. В хозяйственных магазинах, разбросанных по городу и области, ассортимент скудный, а цены росли как на дрожжах. Один бог знает, сколько всё это будет стоить через полгода.
  Нужен склад, где за зиму можно накопить, а потом разом вывезти все материалы на стройплощадку, - смекнул я и без особого труда приобрёл для этой цели два металлических бокса в гаражных кооперативах на юго-западе и северо-востоке Москвы. В них я и начал завозить из разных магазинов окна, двери, плиты ДСП, фанеру, доски, гвозди, оргалит и даже камин, который собирался из огнеупорного кирпича по прилагаемому рисунку, как детский конструктор. Этот очаг, хотя и отсутствовал в первоначальном проекте, по моему мнению, мог стать украшением всего дома.
  Когда склады опустели, я продал гаражи по рыночной цене, почти в два раза дороже, чем купил- жизнь научила. Моя цель - двухэтажный дом - существовала пока только на бумаге. В конце апреля 1993 года я пригласил Старшинова, обсудить проект. С чертежами в руках мы уселись на лавку под столетней липой.
  - Ну и работёнка! - сказал Лёня. - Часть дома надо сносить, а после выкопать траншеи для фундамента и яму для погреба. Экскаватору здесь, под деревьями, не развернуться. По моей прикидке придётся вынуть вручную больше пятидесяти кубов грунта. У тебя денег-то хватит?
  - Хватит.
  Начали после майских праздников под пристальным наблюдением соседа Липы и его жены, опасавшихся за сохранность своей части дома.
  В Лёнину бригаду входили два молодых инженера, считавших, что настали времена, когда лопатой можно заработать больше, чем головой: тридцатилетний крепкий весёлый Саша Серёгин с университетским образованием, не раз трудившийся со Старшиновым на шабашке, и Борис Продольнов, щуплый на вид, впервые попавший на такую работу. К нему Лёня пока присматривался. Под руководством Старшинова, который вкалывал наравне с остальными, за неделю разобрали часть старого сруба и стали копать траншеи. Как Лёня виртуозно управлялся с лопатой - надо было видеть. Уж на что я натренировался на армейских сборах, получая из-за своего независимого характера наряды вне очереди - после отбоя выкопать яму два на два и два глубиной, - но мне было до него далеко. Лопаты, выбрасывающие грунт, так и мелькали над головами. Кто хоть раз работал на шабашке, знает: дисциплина железная, курить можно только в обед, никто за тебя работать не станет.
  - Может, шабаш на сегодня? - однажды к вечеру спросил Борис.
  - Шабаш будет, когда скажу, а пока работай, инжеНЕГР, солнце ещё высоко, - негромко, с насмешкой сказал Старшинов. Больше такие вопросы не обсуждались.
  Выбранный грунт вывозили на нанятом самосвале, а песок, залегавший ниже, пришёлся кстати местному фермеру для строительства овчарни на болоте. В готовые траншеи, предварительно навесив на стенки рубероид, начали заливать бетон, который я покупал на растворосмесительном узле соседнего завода в десяти километрах от дома.
  В первый раз, не ожидая никаких сюрпризов, с чеком об оплате и подписью главбуха в накладной отправился искать начальника цеха. Но он даже не взглянул на документы, а раздражённо ответил на моё 'Подпишите, пожалуйста!':
  - Мне сейчас некогда тобой заниматься, подожди у кабинета. Я скоро.
  Целых два часа я топтался у двери, а когда он расписался в накладной, спросил:
  - Где взять машину?
  - А вон они стоят для таких, как ты, строителей, -опять насмешливо произнёс начальник цеха, указав на вереницу самосвалов, выстроившихся в очередь к растворному узлу. Обойдя почти всех, я наконец нашёл шофёра, который согласился за половину суммы, уплаченной за груз, отвезти бетон на строительство. По дороге он деловито и заинтересованно осведомился:
  - Тебе зачем бетон, дом строишь? Небось намаялся, бегая по кабинетам с бумажками?
  - Да, кучу времени потерял, а бригада простаивает.
  - Давай завтра сделаем так: подходи к девяти часам к растворному узлу, садись в мою машину, а дальше не твоё дело. Ты сколько сегодня заплатил? Столько же и мне будешь отдавать, и никаких бумажек.
  Едва я сел назавтра в машину, шофёр выехал из колонны и встал под загрузку.
  - Эй, почему без очереди лезешь?
  - Халтура! - громко крикнул в ответ мой водитель, высунувшись из кабины.
  Я понимал, что бетон ворованный, нервничал и часто курил, но других приемлемых вариантов не было: не терять же каждый раз по несколько часов. Дымил я теперь по-настоящему, рука сама тянулась к сигарете.
  - Не волнуйся, - успокаивал шофёр, - ты не один такой. Здесь все завязаны: и операторы, и начальники цехов. Всё схвачено.
  Лёня встретил меня радостно:
  - Сегодня ты быстро обернулся, а то вчера полдня прождали.
  - Установил взаимовыгодные отношения с деловыми ребятами на заводе, - усмехнулся я.
  Позже, услышав мой рассказ, он даже не удивился:
  - Не первый раз с этим сталкиваюсь. Кто на чём сидит, тот то и имеет.
  Я не привык сложа руки наблюдать, как работают другие; вместе с бригадой копал землю, носил тридцатикилограммовые вёдра с бетоном для фундамента, сколачивал лестницы. Вкалывали по двенадцать часов в день с перерывом на обед, без выходных, в любую погоду, как обычно на шабашках летом, в отпусках. Когда уровень залитого бетона достиг поверхности земли, Старшинов принялся сколачивать опалубку из заранее приготовленных досок и бруса. Работал он красиво, как будто исполнял ритуальный танец: ни одного лишнего движения.
  - Думаю, высоты семьдесят сантиметров хватит, - забивая последний гвоздь, проговорил Лёня, - на таком фундаменте можешь хоть пятиэтажку построить.
  А после того как внутри вырыли очень вместительный погреб, он со свойственным ему юмором поинтересовался:
  - А здесь что, готовится бомбоубежище на случай атомной войны?
  - Нет, будем хранить овощи, фрукты и заготовки, как делали мои родители, - ответил я.
  В начале июня фундамент был готов, опалубка разобрана, и по верху, как по широкому гимнастическому бревну, ходила Аня, со страхом и любопытством заглядывая в глубину погреба. Лёнину бригаду сменили каменщики, найденные по объявлению в газете: трое здоровых, бывалых мужиков, как мы потом убедились, не страдавших отсутствием аппетита. Перекинувшись несколькими словами с бригадиром Олегом, высоким, атлетического сложения, Старшинов сказал:
  - Этот точно сидел.
  И, как всегда, оказался прав.
  Загорелый, круглолицый и лопоухий каменщик Сашка с большими заскорузлыми ладонями отрекомендовался лучшим в тресте:
  - Мне что щи хлебать, что кладку вести!
  А подсобный рабочий, дядя Миша, небольшого роста, коренастый майор в отставке, на вид надёжный, как танки, которыми он командовал в бытность комбатом, доставил бригаду на своих стареньких 'жигулях'.
  В половине седьмого утра, наспех позавтракав, я отправлялся на цементный завод, где уже был своим человеком. Знакомые операторы растворного узла сами выбирали машину и отпускали раствор для кладки, возвращался через два часа на самосвале с двумя кубами в кузове.
  Не обошлось без приключений. Однажды попался молодой шофёр-лихач. Только выехали из ворот, он разогнался так, что замелькали придорожные деревья и кусты.
  - Не гони: впереди знак,. - предупредил я.
  - Кого учишь, безлошадник! Я три года за баранкой.
  На крутом повороте, недалеко от дома, невзирая на знак, он не сбросил скорость, раствор прихлынул к правому борту - машина внезапно накренилась. Через боковое стекло кабины я увидел быстро приближающееся дно канавы вдоль обочины. По счастью, раствор выплеснулся через борт, и машина, постояв мгновенье на двух колёсах, снова встала на все четыре; я даже испугаться не успел. Вот когда меня первый раз Создатель спас. Повернулся, а водила белый, как мел: видно, сразу дошло, где мог закончиться этот вираж. До дома добирались на малой скорости.
  Бригада быстро выгнала стены первого этажа.
  - Хозяин, обмыть бы надо! - негромко предложил Сашка.
  - Я тебе обмою! Без расчёта домой поедешь! У нас незаменимых нет, - сказал с угрозой, стоявший в стороне Олег - иди помогай Мише эстакаду на второй этаж сколачивать.
  По настилу, сооружённому из толстых досок, мы с сыном начали завозить на второй этаж кирпич на доверху гружённой двухколёсной тележке. Я - впереди, как тягловая лошадка, изо всех сил напрягаюсь, он - сзади толкает. Тяну тележку, а сам считаю: на второй этаж уйдёт половина купленного кирпича - двадцать тысяч. В тележке пятьдесят штук, значит, предстоит четыреста ездок. Возить и возить.
  - Родные мои! Вы вкалываете, прямо как первые метростроевцы на мозаичном панно у выхода со станции 'Комсомольская'-радиальная, - сказала жена, глядя на нас снизу.
  - Грязи, грязи давай! - кричал Сашка Олегу и дяде Мише.
  Так он по-рабочему называл цементный раствор. На монтаже и строительстве ведь как: кто работу ведёт, тот и командует. От тяжести стальные колёса тележки скрипели. Вдруг - трах: на одном лопнула ось, оно соскочило и покатилось вниз, подпрыгивая на неровностях, ударив по ноге дядю Мишу, поднимавшегося за нами с ведром раствора. Тележка наклонилась, и кирпичи с шумом посыпались на настил.
  - Механизация, мать её так! - выругался дядя Миша. - Опять вручную таскать!
  - Только час, не больше, сейчас подварю ось, и грузить будем поменьше, - ответил я.
  Вечером, после работы, все вместе садились ужинать. Дядя Миша, оглядывая снедь и с удовольствием потирая руки, обычно говорил:
  - Так, порядок в танковых войсках.
  Как правило, вниманием компании завладевал Олег, знающий бесчисленное количество анекдотов. Однажды, уплетая за обе щеки густой наваристый борщ, сваренный женой, он с невинным видом спросил у простодушного Сашки, не ожидавшего подвоха:
  - Вот ты всё выпить просишь, а тёплую водку небось не любишь?
  - Да кто ж её, тёплую, пьет?
  - А потных баб?
  - Не люблю.
  - Ясно. В отпуск у нас зимой пойдёшь, - заключил под общий хохот Олег - мастер на всякие приколы.
  Я первый на улице начал строить двухэтажный дом, а за мной уже другие. Однажды на участок пожаловал сосед по прозвищу Народный контроль, хваставший, что во время Великой Отечественной войны служил в разведке. Думаю врал,: боевых наград на нём я никогда не видел. Привезут кому-нибудь во двор машину досок - он тут как тут: что да откуда. 'Во, Народный контроль пошёл, сейчас порядок наведёт', - говорили вслед хозяева домов. Геннадий, так его звали, проживал в одноэтажном доме и бдительно следил за тем, чтобы крыши соседей не возвышались над его собственной. Говорили, что он пописывает кляузы в правоохранительные органы. Правда, надо отдать ему должное, писал он и если на улице перегорали лампы фонарей, так что отчасти благодаря ему улица была всегда освещена. Когда-то у нас были неплохие отношения, он по-отечески учил меня, как надо жить:
  - Я в Новоарбатском гастрономе работаю сантехником. Гляжу, раз в неделю продавцы тащат домой свёртки с говяжьей вырезкой, а мне - фиг. Один раз у них в мясоразделочном цехе канализация засорилась, вызвали меня, я сказал, что того нет, этого нет и починить не могу. Они быстро всё поняли, и вечером меня ждал хороший кусок вырезки. Вот так-то.
  'Ага, - думаю, - пришёл восстанавливать свою справедливость? Хочешь разузнать, откуда у меня деньги, и накатать в налоговую? Здесь тебе не мясной отдел гастронома - хрен получится! У меня своя правда: заплатишь налог, и не на что строить будет'. Я не вышел. Разговаривал с ним дядя Миша, не имевший понятия, на какие деньги строю. Уж не знаю, какой грязью сосед из зависти меня облил, только, когда я пригласил бригаду отметить зимой в Москве окончание строительного сезона, дядя Миша приехать отказался. Обидно - надо было вытолкать этого стукача взашей, а там будь что будет, пускай пишет во все инстанции, хоть президенту.
  К середине сентября коробка дома была готова. Кровельщиков прислала женщина, найденная по объявлению. Утром к нам заявился целый отряд, человек десять с палатками и рюкзаками.
  - Вы кто такие, откуда? - удивился я.
  - Кровельщики мы, - ответил старший.
  - Что вы такой оравой делать собираетесь?
  - За два дня крышуем вас, хозяин, только инструмент дайте и научите, что делать нужно. А ночевать, не волнуйтесь, будем на участке, палатки разобьём.
  - Ну уж нет! Вы только мешать друг другу будете, поезжайте-ка к тому, кто вас прислал, - ответил я. А сам подумал: 'Эти туристы, пожалуй, накрышуют. От первого сильного ветра всё рухнет'.
  Настоящих кровельщиков помогла найти соседка. С ними долго торговались: к тому времени цены на стройматериалы и работу утроились. Сухонький старичок с сыном, оба непьющие и некурящие, работали споро и отдыхали только в обед, в отличие от второй пары, постоянно устраивавшей перекуры, во время которых папаша прикладывался к бутылке с каким-то пойлом, декламируя:
  - Не теряйте время даром - похмеляйтесь 'Солнцедаром'.
  Было такое очень дешёвое вино в бутылках по 0,8 литра. Я бы охотно выгнал папашу, но он считался главным в артели: умел находить заказы и торговаться.
  Денег от сдачи нашей квартиры уже не хватало для продолжения строительства, к тому же хозяин арендованного жилья удвоил плату. Пришлось подыскивать другую жилплощадь. На 'Алексеевской' нашли двушку, такую же запущенную, как и прежняя квартира, но в два раза дешевле. Наконец Аня услышала мои пожелания жить поближе к строительству дома. Ей и самой так легче было курсировать между стройкой и квартирой в Москве, где пока оставались престарелая мать и сын-студент. Он рассказывал:
  - С бабушкой что-то не так: ей кажется, будто в её отсутствие хозяйка квартиры переставляет вещи, а соседи подглядывают через щель встроенного шкафа.
  Тёща и думаю, не только она, никак не могла понять, что происходит в стране, была напугана телевизионными передачами, толпой, штурмующей в октябре 1993 года находящийся недалеко Останкинский телецентр. У неё начинались необратимые старческие изменения мозга. Я не следил за политическими событиями, весь ушёл в строительство. Понятно, что наверху идёт разборка между группировками, самая обыкновенная борьба за власть, а мне плевать, кто победит, всё равно построю. Я остановился бы только в двух случаях: из-за тяжёлой болезни или если бы началась война. К счастью, я был достаточно здоров, и нападать на нас никто не собирался.
  В конце октября дом подвели под крышу, но отдыхать было рано. Забив дверные проёмы оргалитом и затянув окна полиэтиленовой плёнкой, которая хлопала от ветра, как паруса корабля, я перебрался в комнату, оставшуюся от старого дома.
  Зима выдалась ранняя. Земля ещё не покрылась снегом, как ударили сильные морозы. Хотя газовый водогрейный котёл работал на полную мощность, тепло уходило из старого дома через гнилые полы, как вода сквозь решето: ночной горшок за ночь промерзал до дна. Днём я поддерживал огонь в железной печке, сваренной мной из толстостенной металлической ёмкости, и просушивал сырые половые доски, перекладывая их на балках второго этажа. Мы с женой сидели рядом на чурбанах в телогрейках и валенках, подкидывая дрова, слушая гудение пламени, предаваясь мечтам о новом доме, тёплом и уютном. Работа предстояла большая, но нас это не пугало: было хорошо и весело, как энтузиастам послевоенных лет. Созидательный труд и здоровье, ощущение того, что сможешь окончить начатое, любимый человек рядом - вот оно, счастье. Вечером, поставив валенки на водогрейный котёл, я забирался на второй этаж нар, сооружённых из двух кроватей, стараясь согреть ноги в рукаве телогрейки, как Иван Денисович из повести А.И. Солженицына. Когда вместе со мной ночевала Аня, мы ,конечно, согревались быстрее. Мысль уехать в тёплую городскую квартиру даже не возникала. В конце декабря, дел практически не осталось, я вернулся в Москву, решив подлечиться. От переноски тяжестей и питания всухомятку у меня случился геморрой, пришлось обратиться в институт проктологии. Энергичный молодой врач, недавно закончивший ординатуру, пообещал полное излечение самым последним, новейшим, по его словам, способом прижигания, без хирургического вмешательства.
  - Платить будете не в кассу, а прямо мне с товарищем. Согласны?
  Однажды в клинике я поднимался в лифте вместе с пожилым, интеллигентного вида мужчиной в белом халате.
  - Вы у ... (и он назвал фамилии врачей) за деньги лечитесь?
  - Допустим. А вы, уважаемый, кто будете, вам что за дело?
  - Позвольте представиться, - язвительно сказал он, когда лифт остановился на третьем этаже, - доктор медицинских наук профессор Воронов, с вашего позволения. На клиническом оборудовании... в рабочее время... и деньги в карман кладут. А самое главное - обдерут вас, как липку, и ничего не сделают эти шустрые реформаторы.
  Мы вышли и разошлись в разные стороны. Прав оказался профессор: процедуры оказались болезненными, денег взяли много, но обещанного результата не получилось - геморрой остался на всю жизнь.
  Перезимовав и подкопив деньжат, я начал второй строительный сезон. В первых числах апреля мы с плотником Никодимом Никифоровичем, в прошлом сезоне ставившим стропила, немногословным старичком из Мордовии, внешне напоминавшим дореволюционных мастеровых с фотографии из книги Гиляровского 'Москва и москвичи', вставили застеклённые рамы, навесили двери и соорудили на второй этаж лестницу, такую широкую, что на ней могли разминуться двое. Обращались друг к другу уважительно, по имени-отчеству:
  - Никодим Никифорович, не пора ли для подкрепления сил чайку выпить?
  - Нет, Мордух Мордухович! Вот нижний пролёт поднимем, тогда и чайку. А верхний, короткий, из четырёх ступеней, на месте сделаем.
  На перила пролётов пошла толстая доска, надёжно опирающаяся на фигурные балясины, её края для красоты были выбраны специальным столярным инструментом, фальцгобелем, доставшимся от деда. Получилось как на открытке с интерьерами одного дома-музея. Мне нравилось работать с Никодимом Никифоровичем. Рассудительный, он, прежде чем ответить, делал небольшую паузу: чувствовалось, обдумывает, что сказать. Я слушал его, учился и старался не вступать в споры. В плотницком деле он понимал много больше моего.
  Начавшийся в то время в Подмосковье строительный бум, как магнит, притягивал желающих заработать. Штукатуры нашлись быстро: три 'гарны дивчины' из Незалежной и бригадир, здоровый, плотный мужик, представившийся прорабом-строителем, который сколотил подмости и исчез, объявившись только при расчёте. Его подчинённые сами месили раствор, таскали тяжёлые вёдра и, в нарушение техники безопасности, работали голыми руками, отчего разъедало кожу на пальцах. Несмотря на это, одна, помоложе и посмазливее, всё время, смеясь, напевала, перевирая слова известной песни:
  - Ни у кого бы не стояло, когда бы не было меня.
  Что они непрофессионалы, я заподозрил с самого начала: за время работы в Главмосстрое повидал немало женских рабочих рук с огрубевшими ладонями. Мои подозрения подтвердились в самом конце, когда разобрали подмости и появилась возможность обозреть всю выполненную работу.
  - Ну ты, секс-бомба, кем раньше трудилась? - поинтересовался я у бойкой певуньи.
  - Экономисткой, Галя - училка, а Натаха - телефонистка. А чего, недельку с мастером поработала, вот тебе и штукатур третьего разряда, как прораб сказал. Дальше сама наблатыкалась, - ответила она.
  Эх, жизнь! Держись, неважно, где и как работать, лишь бы платили. Вот она, перестройка.
  Вслед за штукатурами-самоучками мы с Никодимом Никифоровичем продолжили работы по плотницкому делу: сплачивали половые доски, ставили межкомнатные перегородки и обивали вагонкой потолок первого этажа. Вечером, когда он уходил, я работу не бросал: занимался сначала электрикой, а позже подготавливал материал для обивки потолка второго этажа; вместе с женой наклеивал белые обои на листы оргалита. Утром с Никодимом Никифоровичем крепили их между балками потолка, а стыки зашивали фигурными рейками, покрашенными в тёмно-коричневый цвет. Получилось красиво, как в раздевалке высшего разряда Сандуновских бань: белый потолок будто лежал на тёмных фигурных балках.
  
  Глава 4. Строительство продолжается. Болезнь
  
  Я настолько увлёкся работой, что не замечал ничего вокруг. Чувствовал - если не закончу дом в этом году, на строительство уйдёт ещё бог знает сколько лет. Цены продолжали ползти вверх, и я торопился. Строительная эйфория овладела мной. Будто кто-то внутри громко и настойчиво требовал: 'Давай! Давай!' И я давал. Проект, разборка старого дома, устройство фундамента, кирпичные стены, крыша, штукатурные работы, электрика, 'внутрянка' - полтора года пролетели, как один день. На очереди стояли монтаж отопления, водопровода, канализации и подключение газа к новому котлу. Проект отопления сделал сам: каждая из четырнадцати батарей в двухэтажном доме площадью сто квадратных метров прогревалась поэтажно равномерно, потому что все они находились на одном и том же расстоянии от водогрейного котла. Пригласил двух слесарей-сантехников. Они долго ходили по дому, прикидывали объём работы и наконец выставили свои условия.
  - Схема твоя сложная, возни много, мы бы сделали по-другому, - сказал один, постарше, набросав своё решение на бумаге.
  - Так, конечно, вам проще, - возразил я, - но в этом случае батареи будут прогреваться неравномерно, не так, как у меня.
  - Любой каприз за ваши деньги, - ответил старший, - сварочный аппарат у тебя есть, электроды, я вижу, импортные, - будем твоими работать. За две тысячи зелёных всё сделаем по высшему классу.
  - Извини, дружок. Хорошие спецы приходят со своим инструментом. Дай вам всё, а за что дерёте такие деньжищи?! - возмутился я. - С меня каменщики столько же взяли!
  - Хозяин, это было в прошлом году. У кого хочешь спроси, сейчас за такое дело меньше не берут. И потом, у каменщиков работа простая: знай клади кирпич, а у нас - тонкая, можно сказать, ювелирная.
  - Ну и нанимайтесь тогда в ювелирную мастерскую! Успехов в труде! - отрубил я.
  Таких денег у меня не было: в самом начале дорого сняли трёхкомнатную квартиру, а можно было разместиться в двушке и поднакопить. Вот уж действительно: как запряжёшь, так и поедешь. Пришлось впрягаться самому. Отопительные радиаторы и газовый котёл я приобрёл ещё в прошлом году. В строительном азарте купил оцинкованные трубы - первое, что подвернулось под руку. Вначале даже обрадовался: дольше прослужат. Мысль, что их придётся сваривать самому, пришла позднее. И где были мои мозги?!
  'Уж, если захочет Господь наказать, так отнимет прежде разум', - говорил гоголевский городничий. Я никогда бы так не сделал по здравом размышлении! Хоть бы кто-нибудь одёрнул меня, сказал: 'Что ты делаешь, мужик, - отравишься!' Я попытался вернуть трубы продавцу, да куда там. 'Кому же я продам то, что тебе нарезал?' - сказал он. 'Ничего, авось пронесёт как-нибудь', - решил я. Сначала установил отопительные радиаторы и газовый водогрейный котёл, а потом начал, как говорят водопроводчики, их обвязку. С толстыми трубами пришлось повозиться. На специальный инструмент денег не было: экономил. В нарушение техники безопасности резал их с помощью шлифовальной машины специальным диском и каждый раз опасался, что его разорвёт, а осколки поранят лицо. Слава богу, проскочил! Работал, как всегда с подъёмом, отлично спал, утром вставал полный сил и энергии. Всего ушло сто метров труб различного диаметра, я сварил около ста стыков и врезок. Вот где пригодилась школа, пройденная у сварщика Фролова. Работа растянулась на два месяца; я был так увлечён, что по глупости даже респиратора не надевал.
  Гром, как всегда, грянул неожиданно. Однажды, проснувшись, я не сразу понял, что со мной, где я. Встал - тело напряжено, как гитарная струна, и будто сотни маленьких буравчиков изнутри давят и щекочут ноги, руки, спину, неудобно ни стоять, ни сидеть, ни лежать, такой дискомфорт, что всё время хочется переменить положение тела. Впервые в жизни с отвращением подумал, что надо бы умыться, при мысли о завтраке затошнило, смог только выпить три стакана чая без сахара. Говорил же Старшинов:- правила техники безопасности написаны кровью, теперь я прочувствовал это на собственной шкуре: отравился окисью цинка, выделявшейся при плавлении металла. Я и раньше травился, но на этот раз нервная система, и без того издёрганная, не выдержала. Видимо, Создателю надоело смотреть, как я постоянно нарушаю технику безопасности, и он отвернулся. 'Бог-то Бог, да сам не будь плох!' - гласит русская пословица. Тупое безразличие полностью овладело мной: перестал бриться, чистить зубы, иногда по утрам не умывался. Аппетит пропал совсем, пил только воду и за две недели похудел на десять килограммов. Щёки, заросшие щетиной, ввалились, но по инерции продолжал работать, хотя Аня, встревоженная моим состоянием, не раз предлагала бросить всё и уехать в Москву.
  Неужели это было со мной: изобретал, пытался внедрить, ремонтировал квартиру по 14 часов в день, придумывал и делал мебель, бегал по набережной Москвы-реки и чувствовал себя счастливым?! Или совсем недавно: строил дом; сидя с женой у железной печки, смотрел на огонь, подбрасывал дрова и слушал, как они трещат. Работа давалась легко и приносила удовольствие. А теперь? Приходится заставлять себя умываться по утрам. Куда пропали бодрость, сила, энергия и подъём, с которым вкалывал?! Дотянуть бы до конца строительства, а там - в больницу, может, вылечат. Хотелось плюнуть на всё, как советовала Аня, уехать в Москву и, приняв лошадиную дозу снотворного, зарыться с головой под одеяло. Расстаться со своей мечтой?! Нет! Я чувствовал, что будет ещё хуже, если брошу начатое. Как бегун на длинную дистанцию, совершивший в середине забега необдуманный рывок, я из последних сил старался дотянуть до финиша.
  К какому бы врачу ни обращался, все констатировали ажитацию, или 'синдром беспокойного тела', как пишут в аннотациях к лекарствам, напряжённость, дискомфорт и депрессию. Ни один не смог поставить диагноз, только невропатолог, рассматривая результаты биохимического анализа крови, сказал: 'Такое впечатление, что вы недавно переболели гепатитом, а печень по канонам китайской медицины - царица мозга. Вот в чём причина вашего плохого самочувствия'.
  Но деваться некуда: приходилось работать. Помню, как с женой монтировали стояк отопления. Привыкшая больше к авторучке и клавишам печатной машинки, она двумя руками еле-еле удерживала в вертикальном положении длинную тяжёлую трубу, которую я с трудом, пересиливая болезнь, вворачивал в котёл. Помощь не ахти какая, но другого монтажника не было. Когда залили воду после завершения работы, потекло в двух местах. Что же, из ста врезок и стыков некачественные только два - не плохо. Устранять недоделки мне не привыкать. Наконец отопительная система была смонтирована. Осталось утвердить проект у главного архитектора и подключить газ к новому котлу, а для этого требовалось согласие соседа по даче, Липы, который жил в Москве, в районе метро 'Кропоткинская'.
  Сказать, что я чувствовал себя хреново, - значит ничего не сказать. Но ехать надо. В электричке мужчина с газетой, севший напротив, неожиданно достал из раскрытого портфеля ложку и вилку, сложил их веером, сунул мне чуть ли не под самый нос и многозначительно посмотрел. Ну вот! Опять началось! Погружённый с головой в работу, с трудом преодолевая болезнь, я совсем забыл о наблюдавшей за мной конторе. Очевидно, такой, построивший дом своими руками, я кому-то опять нравился. Чего хотят? Не понимают, в каком состоянии нахожусь?! Я и дом-то достраиваю через силу! Не видят, не замечают и никак не отстанут! Хоть бы предложили что-нибудь конкретное! А может специально так делают, чтоб потом побольнее ударить?
  Как будто в ответ на эти мысли, около старинного двухэтажного дома, на Кропоткинской я увидел человека, знаками приглашавшего войти. Он провёл меня на второй этаж и любезно, как швейцар, открыл дверь в кабинет. За столом под портретом президента и цветными фотографиями достопримечательностей района сидел мужчина средних лет с густой шевелюрой, располагающим открытым лицом, в белой рубашке. Сразу видно - начальник.
  - Хочешь ко мне в замы? Я - управделами района Хамовники, - без всякого вступления сказал он. 'Ах, вот в чём дело! Ну где же вы раньше-то были?! Опоздали, друзья, зараз от меня толку не будет', - с горечью подумал я, а вслух сказал:
  - Вы знаете, я сейчас очень плохо себя чувствую.
  - Жаль, жаль, а мы на вас рассчитывали, с улыбкой произнес он. Ну, не хотите, как хотите.
  И я ушёл.
  Липа занимал трёхкомнатную квартиру на пятом этаже девятиэтажного кирпичного дома. Дверь открыл его зять, сухощавый, моего возраста.
  - Здорóво, Саша! Я к Лазарю Леопольдовичу.
  - Привет! А мы ждём, когда же ты появишься. Тапочки надевай!
  В большой светлой комнате, на полу которой лежал красный ковёр с вычурным рисунком, между двумя сервантами, набитыми хрусталём, свидетельством зажиточности того времени, на мягком диване вальяжно, нога на ногу развалился Липа.
  - Здравствуйте, Лазарь Леопольдович! Вот проект привёз, подпишите, пожалуйста, как обещали!
  - Кто?! Я?! Обещал?! Когда?!
  - В прошлом году, когда я строительство начинал.
  - А, ну да! Ты меня, дорогой, неправильно понял. Обещал, но только если никаких неудобств от твоей деятельности не будет. А у меня терраса накренилась, вот-вот завалится, дом начал дрожать, когда мимо поезд проходит, и солнце ты от меня своей крышей закрыл, дружок.
  - Ничуть ваша терраса не накренилась, она такой и была. Я, наоборот, вам фундамент укрепил, под пол чурбаны подставил, чтобы он не прогибался. Дом от проходящих поездов и раньше дрожал, а закрыть солнце я не мог, потому что у вас окна на юг ориентированы, а моя пристройка - на северо-востоке.
  - Подписать не могу, - сказал он, глядя на меня, покачивая ногой.
  - Что же мне делать?! Ведь вы же обещали!
  - А я тебе не запрещаю, строй на здоровье дальше, - с усмешечкой промолвил он. - У меня дочь с мужем в Израиль собрались, деньги нужны.
  Он снял ногу с колена, выдержал паузу, видимо, давая мне время на размышление, и крикнул:
  - Саша, проводи его!
  - Дал бы ты ему всего-то тысчонку американских рублей, - тихо сказал мне в коридоре Сашка.
  - Так вот в чём дело: деньги вымогает! Говорила же тёща, что он подлец последний и верить ему на слово нельзя. Я тебе дам тысчоночку!
  Кипя от злости, я рванул входную дверь.
  - Тапочки сними, а то так в них и поедешь, - сказал в спину Сашка.
  - Не волнуйся, оставлю, будет тебе в чём по земле предков топать.
  Вот гад! Я разозлился до такой степени, что не заметил, как очутился в метро. Заскочив в вагон, когда закрывались двери, сильно толкнул в спину гражданина с потрёпанным портфелем, который оглянулся и, увидев выражение моего лица, молча посторонился. Депрессия с ажитацией опять накатывали. Всю дорогу домой я лихорадочно соображал, где лучше дать взятку, и через день с проектом появился в Горгазе. Оставив Аню в коридоре, зашёл к начальнику, рассказал свою историю и в подкрепление просьбы подключить газ к новому котлу выложил на стол стодолларовую купюру. Как ни в чём не бывало, будто мелкий чиновник из 'Мёртвых душ' Н.В. Гоголя, он прикрыл её папкой, написал на плане дома: 'Временное подключение газовой трубы разрешаю', - и добавил: 'Проект в течение полугода обязательно оформи, как положено, а то отключим'.
  Водогрейный котёл и система отопления были смонтированы, но я не решился сам подключать газ, по опыту зная, что на проведение таких работ нужен специальный допуск, и вызвал аварийку. Через полчаса жёлтый грузовой автомобиль с красной полосой на борту остановился около нашей калитки. Двое монтажников, катя за собой специальную тележку с кислородным и ацетиленовым баллонами, по песчаной дорожке направились к дому из красного кирпича. Проходя мимо самодельного верстака с закреплёнными на нём трубными тисками, они увидели ящик с обрезками труб.
  - Отопление сам, что ли, делал?
  - А то кто же. Я бы и газ подключил, да допуска не имею.
  - Ну ты, мужик, молодец! Мы с таких лишнего не берём.
  После того как через час они закончили работу, я разжёг котёл и посадил жену следить за температурой. Она радовалась, как ребёнок, каждые полчаса записывая показания градусника, а мне было плохо: всего корёжило. Я вышел во двор, разделся догола и вылил на себя три ведра холодной воды, чтобы хоть как-то сбить напряжённость в теле.
  Теперь предстояло монтировать водопровод и канализацию. С последней повезло: договорились с хозяевами соседнего дома делать сразу на двоих. За мной был проект, покупка и доставка материала, за соседом - выполнение работы. С водопроводом пришлось повозиться. Конечно, если бы не болезнь, ни на миг не отпускавшая меня, то он показался бы детской игрой после отопления, но сейчас даже лёгкая работа требовала больших усилий. Каждый час я обливался во дворе холодной водой из скважины, существовавшей ещё до строительства, которую удалось при проектировании разместить в погребе. Я соединил её трубой с большим накопительным баком из нержавеющей стали, установленным на чердаке, а потом сделал разводку по обоим этажам дома. До болезни я бы справился за неделю, а тогда промучился целый месяц.
  Условия для нормальной жизни были созданы, завезли кое-какую мебель, а потом и сын с тёщей переехали к нам на ПМЖ в середине осени, почти через два года после начала строительства. Помню, как в первых числах ноября, чтобы сбить напряжённость и ажитацию, выпив стакан водки, поехал на велосипеде купаться и по дороге чуть не врезался в легковую машину. Я делал четыре заплыва брассом по сто метров. Плыву и думаю: 'Хорошо-то как! Жаль, что не родился моржом и не живу на побережье Северного Ледовитого океана. Плавал бы сейчас да рыбку ловил'. Как только от ледяной воды становилось легче, я вылезал на берег, а через полчаса, когда согревался, снова тянуло в пруд.
  Не в силах больше терпеть, по совету врача решил лечь в клинику неврозов, известную среди москвичей как Соловьёвка. Болезнь настолько измучила меня, что больница представлялась землёй обетованной. Последнее, что я с большими усилиями сделал, были перила для крыльца, чтобы тёща, уже с трудом передвигавшаяся, не упала.
  В приёмном отделении пациентка, моя товарка по несчастью, громко рассказывала окружающим: 'В любую погоду, хоть в дождь, хоть в холод, иду купаться'. 'Не один так живу', - подумал я. Вскоре меня пригласили в кабинет:
  - Здравствуйте, на что жалуетесь?
  Я коротко рассказал. Врач достал листок бумаги с нарисованной вертикальной шкалой.
  - Представьте, пожалуйста, что это схема самооценки, и определите ваше место.
  Я ткнул пальцем в самое основание шкалы.
  - Почему так низко себя оцениваете? - спросил он.
  - Падать невысоко и небольно.
  - Шỳтите? А вам не кажется, что за вами наблюдают, подслушивают, подглядывают?
  - Не только кажется, а я в этом уверен.
  И по глупости откровенно поведал о том, что происходило со мной за последние двенадцать лет, о радиопередачах, выступлении президента по телевизору, историях с ложками-вилками, о прослушивании квартиры, а в завершение выложил на стол триста долларов.
  - Если поставите меня на ноги, получите ещё столько же.
  - Та-а-ак-с. Всё понятно. Мы вам поможем, назначим соответствующее лечение и самые современные препараты, - сказал врач и сунул деньги в стол.
  Палата, в которую меня поместили, была двухместная, но одна койка пустовала. Утром заглянул ординатор:
  - Как у нас дела?
  - Ажитация и напряжённость во всём теле, а ещё бессонница, - ответил я, переминаясь с ноги на ногу.
  - Ну, это мы быстро победим. Вам назначен курс лечения: лекарственная терапия, аутогенная тренировка, аппликатор Ляпко и трудотерапия.
  - А это что такое?
  - Нужно в вашей палате поклеить обои.
  Я усмехнулся:
  - Последние пять лет только и занимался такой терапией, из-за этого и заболел. Если вам ремонт необходим, наймём мастера. Сколько надо денег?
  - Напрасно вы уклоняетесь от лечения, - вздохнул психиатр.
  - Скажите лучше, где здесь поблизости водоём? - спросил я.
  - Рядом с нами Москва-река, бухта Живописная. Летом больным разрешено купаться, а сейчас не советую: простудитесь, - сказал врач.
  - Спасибо.
  Я с надеждой приступил к лечению. Больше всех назначенных процедур помогали купания в бухте, где с помощью обломка доски мне удалось сделать прорубь в ещё не толстом льду. Ноябрь выдался холодным, но бесснежным. Я быстро стаскивал с себя одежду и в чём мама родила прыгал в прорубь. Ледяная вода обжигала тело, сбивая напряжённость. Сколько мог вытерпеть, плавал туда-сюда в полынье, как гадкий утёнок из сказки Андерсена.
  - Папа, папа! Смотри, тюлень! - однажды, заметив меня, закричал с берега мальчишка лет пяти.
  - Не тюлень, а морж, - поправил отец, одетый в дублёнку и меховую шапку.
  - А ты так можешь?
  Но папаша ничего не ответил и потянул ребёнка в сторону. Когда они удалились, я выскочил на берег и, как обычно, начал бегать по песку, размахивая руками, стараясь быстрее обсохнуть.
  Ещё мне нравилось лежать на аппликаторе: острые иглы впивались в тело, вызывая болевые ощущения, и на некоторое время уменьшали ажитацию и напряжённость.
  Аутогенные тренировки мало что давали. Несмотря на монотонные заклинания врача: 'Моё тело расслаблено. Мне хорошо!' - я чувствовал дискомфорт и еле досиживал до конца сеанса. Со сном было ещё хуже: помогали только сильные снотворные, и то не всегда. Так прошло больше месяца, и в декабре меня выписали. Лечащий врач очень удивлялся, что лекарства не действуют: 'Вам нужно ещё попринимать недельки две. Вот рецепт на снотворное, с которым вы будете хорошо спать'. После выписки мне стало ещё хуже. Теперь, чтобы повернуть голову, приходилось поворачиваться всем телом, рот постоянно открыт, накапливается слюна, которую нужно все время сглатывать - со стороны я выглядел полнейшим истуканом.
  Наконец сестра познакомила меня со старым опытным врачом, заведующим отделением областной психиатрической больницы, лечившим по принципу 'не навреди'. Он с первого же взгляда определил лекарственную передозировку, назначил капельницы для 'промывки крови', небольшую дозу антидепрессанта и сказал: 'Терпи, время лечит. Не знаю, зачем тебе прописали дорогущий препарат для шизофреников. Никакой шизофрении у тебя нет'.
  И я терпел. Попробовал работать, насильно заставляя себя обивать досками чердак, но больше часа продержаться не смог; попробовал заниматься бегом, как раньше, но и это не помогало. Единственное, что снимало минут на двадцать напряжение и ажитацию, - купание осенью и зимой в ледяной воде. Чтобы хоть на что-то переключаться, я продолжал курить, доведя постепенно дневную норму до полутора пачек. Так продолжалось два года; всё это время я спал со снотворным. Ажитация постепенно уходила, и на передний план выступила депрессия. По утрам я сразу же становился под холодный душ, сбивая напряжённость во всём теле и неосознанный страх, появившийся в последнее время.
  Между тем материально мы стали жить очень хорошо по сравнению с окружающими. Квартира - наш первоначальный капитал и вложенный в неё труд - приносили доход. Правда, я не испытывал от этого радости. Недаром же говорят: 'Здоровый нищий счастливее больного короля'.
  Прошло несколько лет, и на рынке аренды жилья произошли значительные изменения: в центре Москвы, как грибы, начали вырастать элитные высотные дома с огороженной территорией, подземными паркингами, круглосуточной охраной и многокомнатными квартирами с высококачественной отделкой, обставленными испанской и итальянской мебелью. Нам удавалось противостоять серьёзным конкурентам только за счёт уникального расположения дома на Фрунзенской набережной. Я понимал: впереди неминуемо ждёт дорогой ремонт и замена самодельной мебели.
  В 1996 году мы на длительный срок сдали квартиру американцу, представителю крупной юридической фирмы, за две тысячи долларов в месяц. На следующий год я поднял арендную плату до двух с половиной тысяч и каждый год увеличивал ещё на пятьсот долларов. В 1999 (последний год своего пребывания) он платил три с половиной тысячи долларов в месяц. Съехать юрист не мог: выбор многокомнатных квартир в нашем районе оставался небольшим, к тому же одна из дочерей, учившаяся в соседней школе, всерьёз увлеклась фигурным катанием в Лужниках. Я это отлично понимал и действовал как один из персонажей фильма 'Крёстный отец', отвечая на жалобы по поводу высокой арендной платы: 'Ничего личного, Брайан, только бизнес'.
  Наверное, он сильно разозлился на меня, потому что, уезжая, вывез всю мою библиотеку, прихватил из коридора антикварное зеркало в ореховой раме, которое забыли внести в список предметов обстановки, и настучал на меня в налоговую полицию. Но доказать неуплату налога на доходы не смогли, да и не очень старались. Молодой налоговый полицейский сказал: 'Я вас понимаю, сам бы так поступил'. Видимо, таких, как мы, получающих деньги за аренду наличными, было хоть пруд пруди.
  После отъезда американца, как я и предполагал, пришлось делать дорогой ремонт, пригласив бригаду отделочников. Так мы держались на плаву до кризиса 2008 года, который лишил нас основных арендаторов - семей иностранных специалистов. Тогда мне пришла мысль: большую квартиру продать и купить несколько маленьких, в центре Москвы, рядом с метро. Таким образом мы вышли на других арендаторов, более многочисленных. Этот ход оказался удачным: хотя продажа и последующая покупка растянулись на целый год, наши доходы выросли почти в два раза.
  
  Глава 5. Переезд Голованова. Мой дом прослушивается. Попытка суицида Уход
  
  В 2000 году у жены Голованова неожиданно обнаружили рак прямой кишки четвёртой степени. Все, кто учился с нами и после института остался в Москве, собрались на квартире Иры Воропаевой. Сидели молча, подавленные этим известием, пока Аня по прозвищу Бутерброд, лучшая подруга, не вспомнила, что её родственница прожила ещё год с таким же диагнозом после употребления одного чудодейственного снадобья. Она обещала его приобрести, а я вызвался доставить лекарство в Кабардино-Балкарию. Так и решили. Через два дня я уже сидел в аэропорту Домодедово рядом с киоском 'Союзпечати', ожидая рейса, погружённый в невесёлые мысли и, как всегда, в плохом самочувствии. Взгляд скользил по корешкам книг, выставленных на полках, пока не остановился на томике А.И. Солженицына 'Двести лет вместе' за двести рублей. 'Любопытно, о чём это он? Пойду выпью кофе: может, немного переключусь и куплю почитать в дороге', - решил я.
  Потягивая горячий сладкий напиток, я разглядывал снующих туда-сюда пассажиров с чемоданами, пока внимание не привлёк игровой стенд, около которого толпилось человек семь. Интересно - поставив пустую чашку на стол, я подошёл поближе.
  'Ну что, сыграем?' - предложил вынырнувший откуда-то пожилой мужчина с открытым приветливым лицом. Я огляделся. Сержант милиции, стоявший на посту в двух шагах, смотрел куда-то в зал. Тут наверняка без подвохов, по-честному, подумал я. Почему бы не сыграть, может, книжку покупать не придётся, бесплатно достанется?' Игра была простая: победить в заезде на скачках. У меня и соперника на старте стояло по лошади с жокеем. Мы по очереди бросали стрелу с магнитным наконечником в мишень - концентрические круги с цифрами от 1 до 10, - висевшую на стенде. Лошадь того, кто набирал больше очков, продвигалась ближе к финишу. Первый бросок стоил пятьдесят рублей, цена каждого следующего удваивалась. Тот, чья лошадь первой придёт к финишу, забирал все ставки. В детстве я чаще других ребят во дворе на спор сбивал камнем установленные на заборе пустые бутылки и жестяные консервные банки. 'Попробую', - решил я. Мы сделали по первому броску. Моя стрела попала в восьмёрку, а противника - в пятёрку. Во второй и третьей попытках выигрыш также остался за мной. Кто-то сзади похлопал по плечу: 'Молодец! Метко кидаешь!' Соревнование продолжалось. Моя лошадь уже преодолела две трети пути. На пятом броске, когда ставка достигла восьмисот рублей, человек, принимавший деньги, зачем-то быстро сунул руку под разделявшую нас стойку. Брошенная мной стрела, летевшая в центр мишени, вдруг резко пошла вниз и воткнулась в круг с единицей, а мой противник неожиданно поразил девятку. В следующей попытке я выбил двойку, он - десятку, и его лошадка обошла мою на голову. Накал состязания нарастал: я увлёкся. По натуре я азартный: бывают моменты, когда перестаю трезво мыслить. (Так было, например, с покупкой оцинкованных труб.) Седьмой бросок стоил три тысячи двести. Прицелившись очень тщательно, я с силой бросил стрелу, но она попала в четвёрку, а противник спокойно выбил девятку, и его скакун намного оторвался от моего. Всё понятно - обычный лохотрон с электромагнитами - и похлопал соперника по плечу: 'Ловкие вы ребята, даже с милицией договорились. Ничем не брезгуете, как наша власть. Ну, попутного вам ветра в ж..., не сильного, а мне пора на рейс'.
  Отойдя в сторону, я открыл кошелёк, чтобы пересчитать наличность, и краем глаза заметил рядом ухмыляющегося парня из лохотронщиков, которому, видимо, было небезынтересно, сколько денег у меня осталось. 'Чего лыбишься? - развернувшись, зло сказал я ему прямо в лицо. - Нарвётесь когда-нибудь, морды вам всем набьют в лучшем случае, даже сержант не поможет'. И двинулся на посадку. Хорошо, что вовремя вышел из игры: ещё пара таких ставок, и не на что было бы возвращаться.
  В самолёте рядом со мной играли в дурака два кавказца.
  'Самая подходящая сейчас для меня игра, - подумал я, - хоть здесь отыграюсь'.
  - Ребята, третьим возьмёте?
  - Тэбэ что, мужик, мало? - слегка повернувшись ко мне, насмешливо спросил тот, который сдавал.
  Ясно, тоже наблюдатели. В это время лайнер пошёл на взлёт, я сунул в рот леденец, и меня прижало к спинке кресла.
  Несмотря на доставленное снадобье, Таня умерла через три месяца после операции, и остался Голованов вместе с младшей дочерью - студенткой пединститута. К тому времени он перешёл с должности главного инженера развалившейся птицефабрики на спиртзавод, где занимался автоматикой, значительно потеряв в зарплате. На следующий год я приехал снова. Хотя мы редко виделись после окончания института, я всегда помнил, как Стас примчался, когда, при трагических обстоятельствах, ушел из жизни мой отец. Первое, что он спросил: 'Отчего батя скончался?' Я молча показал ему верёвку и убрал её в карман пиджака. Он всё понял без слов. Потом были ни к чему не обязывающие разговоры, а утром, когда мы встали, я машинально сунул руку в карман и, не обнаружив верёвки, посмотрел на Стаса. Он тоже взглянул на меня. В его серо-голубых, стального цвета глазах были и сочувствие, и уверенность, что это горе надо пережить. Его взгляд врезался в память, и я приехал сейчас не только чтобы, в свою очередь, поддержать Голованова, отблагодарить за ту дружескую, мужскую поддержку, но и потому, что мы были товарищи. По печальному выражению его лица я понял, что положение моего друга незавидное. Явился я не просто так, а с деньгами для реализации одного плана.
  - Ну, как жизнь, Петрович?
  - Никакого просвета, тупик, Мордухыч.
  - А ты не хотел бы с дочкой перебраться в Москву?
  - Хорошо бы, но не знаю, как это сделать. Здесь для нас перспектив никаких. Старшие дети - в Питере, у них свои проблемы.
  Ни слова не говоря, я выложил на стол толстую пачку стодолларовых купюр:
  - Здесь двадцать тысяч. Продавай свой дом, добавь эти деньги, и мы что-нибудь тебе подберём в посёлке, где я живу.
  - Давай я тебе расписку напишу.
  - Расписку? - усмехнулся я. - Ну, давай расписку.
  По тону и по тому, как я усмехнулся, он понял- ничего не надо. 'А теперь, Стасик, мне бы холодный душ принять, а то еле стою, так колбасит', - переминаясь с ноги на ногу, сказал я. Десять минут под ледяными струями воды привели меня в чувство: напряжённость ослабла, появился аппетит, мы сели обедать. Утром я улетел. Через неделю Станислав вместе с дочерью и собакой Альфой, помесью чёрного терьера и ньюфаундленда, появились у нас дома. Мы довольно быстро нашли им жильё со всеми удобствами в деревянном двухэтажном доме на пять хозяев: три небольшие комнаты, кухня и квадратный участок земли в шесть соток. Дом далеко не новый, но крепкий: в этом мы убедились, слазав в подпол и на чердак. Хозяйка, уезжавшая на Дальний Восток к дочери, недавно перестелила полы.
  Я не сомневался, что такого специалиста, как Голованов, да ещё в то время, когда всё разваливается, обязательно заметят и возьмут на какую-нибудь руководящую должность. Одного не учёл, что ему до пенсии оставалось всего три года, но, могла быть и другая причина. Наконец после долгих неудачных поисков главный инженер местной мебельной фабрики, его одногодок, сказал: 'Больше ничего не ищи, беру тебя главным энергетиком, но с одним условием: отработаешь со мной не меньше десяти лет'.
  Была у меня и другая задумка: женить своего сына на дочке Стаса. К сожалению, этой затее не суждено было сбыться - молодые люди не понравились друг другу.
  'Ну и ладно, ничего, что пролетел, не впервой, зато товарищу помог. А то несправедливо получается: загнали в угол порядочного мужика и толкового специалиста, - думал я. - Буду считать, что уплатил налог с дохода от сдачи квартиры за шесть лет. Конечно, налоги платить надо, но у нас ведь как? По Фёдору Михайловичу Достоевскому: 'Ты мне не по закону, ты по душе скажи'. А по душе получается, что я кругом прав: всё лучше, чем если деньги будут потрачены этими 'прорабами перестройки' неизвестно на что.
  Время шло, но плохое самочувствие не оставляло меня; к нему стали примешиваться горькие воспоминания о прошлых годах. Что было бы, поступи я так или этак? Уж, по крайней мере, не заболел бы. Чтобы хоть немного сбить напряжение, приходилось каждый день по несколько раз вставать под холодный душ, постепенно увеличивая время обливания. Как-то раз жена подставила градусник под льющуюся на меня струю:
  - Бррр, ну и холодина! Как ты только выдерживаешь?! Посмотри - всего четыре градуса! Тебе можно в соревнованиях участвовать: кто дольше под ледяной водой простоит.
  - Ничего, зато потом на некоторое время становится легче.
  Действительно, после обливаний напряжённость в теле уходила, но успокоение не наступало: в памяти начинали всплывать воспоминания, казалось бы, навсегда похороненные. Однажды, когда я один сидел в кресле в пустом доме, на меня так накатило, что сердце забилось часто-часто, кровь застучала в висках, мысли теснились в голове, наезжая одна на другую. Я почувствовал: ещё мгновенье - и мозги закипят, как вода в паровом котле. Интуитивно рука сама потянулась к куску фанеры, карандашу и листу чистой бумаги, на который начали лихорадочно выплёскиваться мучительные мысли, переполнявшие меня, - как будто сработал предохранительный клапан и сбросил избыточное давление. Разбирая написанное, я прочёл: 'СМНУ - изобрёл - вышибли. Давай мы тебе поможем! СУ Главмосстроя - изобрёл - помогли - вышибли. Хотел работать по-новому - заговорщик. Ха-ха-ха. Почему?! За что?! Кому я мешал?! Сами везде кричат о повышении производительности труда. Лимитчики и гастарбайтеры - вот так повышение. Ха-ха-ха! Непонятно! Чёрт бы их побрал!' Мне, однако, полегчало. С этого момента я стал писателем поневоле, а карандаш превратился в мою палочку-выручалочку. Погружаясь в прошлое, я, как моряк, перед дальним плаванием оставляющий на берегу все свои невзгоды, старался честно описать всё, как было. К сожалению, Создатель не дал мне таланта, однако я где-то слышал: научить писать невозможно, но можно научиться. И я писал, стирал написанное, опять писал, и стирал, и снова писал, и так много раз, злясь, если не получалось, и радуясь, когда удавалось найти нужные слова. Чего-чего, а упрямства у меня было через край. Что же гнало меня? Скорее всего ненависть к притеснителям, помноженное на мой характер.
  Потом я показал мои записки знакомому милицейскому полковнику. Похоже ты столкнулся с пятым управлением КГБ- сказал он.
  А между тем жизнь текла своим чередом. Иногда я ездил по делам в Москву, и почти каждый раз сидящий напротив человек назойливо демонстрировал ложку и вилку. 'Ну что теперь пристают, чего хотят?! - думал я. - Не видят, что болен и не могу работать, да и время моё ушло?!' И я оставлял без внимания эти намёки.
  Наконец в 2002 году, когда в стране начали наводить кое-какой порядок, делёжка государственного имущества в основном закончилась, мне показали вместо ложки и вилки одну вилку. Это означало, по моему мнению, что теперь можно рассчитывать только на наёмную работу. Плевать! Теперь не до того, из болезни бы вылезти.
  Как-то вечером после просмотра программы 'Здоровье' зашёл у нас с женой разговор о врачах: я рассказал, как в студенческие годы уролог, плотный и широкоплечий, внешне напоминавший двустворчатый платяной шкаф, брезгливо, как мне показалось, осматривал меня на приёме.
  На следующий день мы поехали за продуктами. В кафе на рынке к моему столику подошёл здоровенный мужик, похожий на того уролога, и, делая вид, что расстёгивает ширинку, вывалил на стол из кошёлки, которую придерживал у живота, довольно внушительных размеров пахнувшую рассолом селёдку, брезгливо держа её за хвост.
  'Ладно, Вася, кончай свои фокусы!' - позвал его приятель. Понятно отыграли: значит, скорее всего, и мой дом прослушивают, как московскую квартиру. В этом я ещё больше утвердился после того, как, лёжа вечером на кровати в пустой комнате, подумал: 'Чем бы их озадачить?' - и громко произнёс: 'Если вы всё можете, попробуйте прописать меня два раза в одну и ту же квартиру'. Мне это казалось невозможным, однако контора легко доказала обратное, когда через несколько дней из-за выпавшей пломбы пришлось обратиться в платную зубную поликлинику. Я сунул паспорт во внутренний карман куртки, повесил одежду на вешалку рядом с сидевшим охранником и спокойно пошёл на приём. Одеваясь, машинально прощупал карман: паспорта не было. Неужели потерял?! Ещё несколько раз лихорадочно ощупал куртку и брюки - безрезультатно, документ исчез.
  - Уважаемый, у меня из кармана паспорт пропал! - обратился я к охраннику.
  - А я здесь при чём? - равнодушно ответил тот. - После вас ещё посетители одевались. Документы надо носить с собой.
  Так мне пришлось второй раз получать паспорт и вновь прописываться. 'Действительно, всё могут, - подумал я, - никому не расскажешь, некому пожаловаться, опять сочтут шизофреником'. И от этого стало ещё тоскливее и безысходнее. В таком расположении духа я пребывал довольно часто: по-прежнему доставала напряжённость в теле и будоражили воспоминания, всплывавшие в памяти. Порой и писательство не помогало. Так невыносимо было оставаться дома одному, что вслед за женой, уезжавшей на работу, я отправлялся в Москву - отвлечься.
  Однажды летним днём, когда солнце нещадно палило, ярко освещая площадь между Ярославским вокзалом и железнодорожным агентством, я стоял, переминаясь с ноги на ногу, в тени у магазина 'Евросеть' (был такой, потом снесли), окружённого со всех сторон тремя рядами железных ступеней. Неподалёку расположилась троица: два парня с сумкой, набитой смятыми алюминиевыми банками из-под пива, кваса и колы, сидевшие прямо на грязном железе, и, чуть поодаль от них, мужчина лет шестидесяти в помятом пиджаке с засаленными лацканами, в таких же брюках и под стать им ботинках. На лацкане пиджака я с удивлением заметил значок 'Изобретатель СССР'.
  'Садись! В ногах правды нет', - встретившись со мной взглядом, предложил мужчина. Он встал, разорвал на две части газету, на которой сидел, и протянул мне половину. Я с удовольствием уселся рядом на верхнюю ступеньку. Как ни странно, у него не было того специфического запаха, который обычно исходит от бомжей. В это время парни с сумкой поднялись, и один обратился к мужчине:
  - Михалыч! Поехали на Арбат! Там больше насшибаем!
  - А чё там делать?! На вокзале лучше, - ответил тот.
  Сборщики цветных металлов удалились, оставив на ступеньках две бутылки из-под пива. Тут же подошла уборщица, отнесла пустую тару к стоявшему неподалёку мусорному контейнеру, вернулась с совком и веником, смела со ступенек какие-то бумажки и шелуху от семечек и опять направилась к мусорке.
  - Маш, а Маш! - окликнул её мой сосед. - Вот ты не первый год работаешь, а трудишься нерационально.
  - Ну ты ещё поучи меня, как подметать!
  - И поучу! - крикнул ей вдогонку Михалыч, вставая с места. Он подошёл к контейнеру, достал оттуда выброшенную сумку на колёсиках, видимо, ранее примеченную, по-хозяйски осмотрел её и пробормотал:
  - Ещё ничего коляска, только дно дырявое.
  Из соседнего мусоросборника Михалыч извлёк картонную коробку, а из внутреннего кармана - маленький складной ножичек, точно по размеру дна вырезал вкладыш и вставил его в сумку. Всё это он делал не спеша и, я бы даже сказал, со вкусом.
  - Ну-ка дай-ка я тебе покажу, как подметают.
  Сунув веник и совок в сумку, он выкатил её в центр площади, где было больше всего мусора от пассажиров, проходящих из метро на посадку в поезда; ловко орудуя совком и веником, собрал весь мусор и переехал в другое место. Не прошло и двадцати минут, как вся территория вокруг магазина 'Евросеть' была убрана и подметена. Потом Михалыч высыпал в контейнер содержимое сумки и протянул её Маше:
  - Вот как надо, а не за каждой бумажкой бегать. В следующий раз подметёшь через час, а пока отдыхай.
  - Ну ты, Михалыч, голова, даром что изобретатель! Приходи сегодня в каптёрку, теперь будешь спать на вениках: никто не беспокоит, тепло и запах приятный.
  Довольный рационализатор вернулся на своё место и уселся на оставленную газету. Минут десять мы молчали.
  - Закуривай! - я протянул пачку сигарет.
  - У, вы какие курите! 'Парламент'! - он щёлкнул зажигалкой и с удовольствием затянулся.
  - Красиво жить не запретишь, - ответил я. - Тебя как зовут?
  - Все Михалычем кличут. Здесь фамилии стираются.
  - А имя случайно не Михаил?
  - Михаил. А вы откуда знаете?
  - Угадал. Меня тоже один начальник хотел так величать. А что, Михаил Михайлович, как насчёт пожрать?
  - Неплохо бы, да у меня финансы поют романсы.
  - В чём же дело? - сказал я. - Пошли! Угощаю!
  Но ни в одно кафе из расположенных вдоль стены вокзала нас не пустили. Тогда изобретатель устроился на парапете рядом с туалетом в здании касс предварительной продажи билетов, а я купил на вынос две порции лагмана, шесть кусков хлеба и две банки немецкого пива. Мы выпили за знакомство и приступили к трапезе. Я тоже был голоден, но он набросился на еду как человек, пропустивший вчерашний ужин и сегодняшний завтрак. Ел он с жадностью голодной собаки, ловко, однако, управляясь пластиковыми ножом и вилкой, а под конец куском оставшегося хлеба подобрал с тарелки всю подливу и, собрав грязную посуду, выбросил её в один из мусорных бачков.
  Некоторое время мы сидели молча, каждый на своём куске газеты.
  - Наверное, вы - писатель, персонажей ищете?
  Я неопределённо хмыкнул.
  - Вам должно быть интересно, откуда у меня этот значок. Из меня герой не получится. Всё когда-то было: семья, дом, планы на будущее. С начальством не сработался, они одного хотели, а я другого: чтобы всё по уму, по справедливости. Перестройка, мать её! Долго рассказывать, да и неохота. Я в Голутвине прописан, в девятиметровой комнате, в доме на пять хозяев. Кровать, холодильник да телевизор. Слова не с кем сказать. У соседа недавно ребёнок родился, я и сдал ему свою комнату за две тысячи, а сам - сюда: одному это починишь, другому - то, всё веселее. Вот так и живу здесь. В туалет меня бесплатно пускают: я краны, бачки и писсуары чиню, ихнего-то слесаря не дождёшься, да и делиться с ним надо, а я задаром делаю; тоже иногда и поесть перепадает.
  Он замолчал. Я вгляделся в его лицо. Бритва и помазок трудились над щеками минимум дня три-четыре тому назад, а ножницы парикмахера много дольше, но из-под седых всклокоченных волос глядели умные серые, такие же, как у меня, глаза. 'Надо же, на меня похож! Мог бы и я быть на его месте: пути Господни неисповедимы, от тюрьмы и от сумы не зарекайся', - подумалось мне.
  - Пойду я, - сказал он, вставая.
  - Михаил, хороший вы человек! Возьмите от чистого сердца! - Я протянул тысячу рублей.
  Он немного замялся: видимо, жизнь нечасто баловала такими подарками.
  - Спасибо вам! - промолвил он, забирая купюру. - Может, ещё встретимся, я отработаю.
  Больше мы не встретились.
  В другой раз на своём любимом месте у салона связи я сидел на газете, покуривая и ловя обрывки разговоров из струящегося мимо людского потока.
  - Принять бы чего-нибудь такого и расслабиться. Может, наркоты попробовать? У тебя косяка не будет? Куплю, - сказал я мужичку бомжеватого вида, пристроившемуся рядом на ступеньках, почему-то решив, что у него обязательно должна быть анаша.
  - А, ты денежный? Возьми мне банку пива!
  - Возьми и мне, - протянул я ему сотню.
  Через две минуты он вернулся, ведя за собой женщину неопределённого возраста с одутловатым лицом, в поношенных ботинках.
  - Возьми ей тоже, а?
  - На, - я отдал ещё полтинник.
  - Слушай, - сказала мне баба, - забери меня к себе. Пойдём на электричку? Уедем отсюда.
  - Куда ж я тебя возьму? У меня жена есть.
  В это время подошёл её спутник с пивом.
  - Я отойду на пять минут, - женщина встала и зачем-то подмигнула мне.
  - Хочешь, тебе эту подругу продам? - спросил мужик.
  - Не требуется. А как насчёт косяка?
  - Да я не по этому делу, - замялся мой собеседник. - Спасибо за угощение.
  Он торопливо поднялся, видимо, опасаясь, что я попрошу ещё какой-либо услуги за пиво, и исчез в толпе.
  Однажды ко мне подошёл рослый мужчина в помятом пиджаке и брюках.
  - У тебя закурить не будет?
  Я протянул ему пачку 'Парламента', он взял одну сигарету.
  - А ты не можешь косяк дури достать? - спросил я.
  Он усмехнулся:
  - Ты хоть знаешь, к кому обратился?! Я капитан милиции, за тобой уже вторую неделю наблюдаю; чего сидишь здесь - непонятно; на бомжа не похож: одет прилично, вон какие сигареты покуриваешь.
  - Ты тоже на мента не смахиваешь, - ответил я.
  - Что делать? Иногда для работы приходится переодеваться. А вместо дури лучше сто пятьдесят грамм пропустить: подсядешь на травку - не слезешь.
  На том и расстались.
  'Моя милиция меня бережёт', - подумал я равнодушно.
  На следующий день ко мне в кафе подошёл рослый широкоплечий мужчина в брезентовой лётной куртке на широкой металлической молнии.
  - Послушай, мужик! - сказал он, усаживаясь за столик. - Ты извини нас за то, что мы тебе всю жизнь перекорёжили.
  - Ну и дальше что?
  - У тебя на пиво не будет?
  Я протянул ему пятьдесят рублей, чтобы отделаться. 'Сексот какой-то, мало ли их по всей стране'.
  Дома, в перерывах между обливаниями ледяной водой, я продолжал работать над записками, а телефон постоянно звонил, не давая сосредоточиться и раздражая. Наконец мне это надоело, терпение лопнуло, и я отослал письмо с уведомлением о вручении руководителю ФСБ, где просил не мешать мне писать. Второе такое же письмо было отослано из Москвы, а третье я решил вручить сам. Когда садился в такси на площади Трёх вокзалов, диспетчер как-то странно посмотрел на меня и подмигнул шофёру:
  - Лёша, отвези ты его на Кузнецкий Мост, в приёмную ФСБ!
  Я сел в машину. Адрес был дан точный, но немолодой шофёр почему-то привёз к Комитету по радиовещанию и телевидению у метро 'Новокузнецкая'.
  -Ты куда меня привез?
  - Вот это и есть та самая приёмная, которая тебе нужна, - сказал он подчёркнуто серьёзно, упирая на слово 'тебе'. Я сразу понял, на что намекают.
  - Что ты дурака валяешь?! Издеваешься?! За рулём-то, наверное, лет пятнадцать?!
  - Побольше.
  - А до сих пор не можешь отличить Лубянку от Солянки. Поехали обратно к 'Детскому миру'.
  Дальше я руководил сам:
  - Давай в этот проезд, теперь налево! Вот Кузнецкий Мост. Всё, приехали, спасибо, что довёз! В свободное от работы время карту Москвы подучи. Привет диспетчеру!
  - А ты не кури, парень, бросать надо, - на прощанье сказал водитель.
  Вежливые. О здоровье моём беспокоятся. Я быстро передал письмо дежурившему в приёмной лейтенанту, который козырнул мне, и поехал на вокзал. Дома всё валилось из рук. Получалось, что таксист и диспетчер связаны с ФСБ и даже знают, куда я решил поехать. Издеваются! Чёрт бы их побрал!
  Через неделю, в один и тот же день, пришли уведомления о вручении, все подписанные фамилией Голованов. Не может быть, что все письма принимает один человек, да ещё с такой фамилией. Вот гады, и здесь издеваются. И дом мой прослушивают, если ещё не просматривают. А ответа я так и не получил.
  Другой случай заставил подозревать и Аню. В летнем кафе, у столика, где мы расположились пообедать, стоял свободный стул, на который я пристроил рюкзак. Неожиданно подошёл мужчина с пивной кружкой, взял рюкзак и опустил его на пол.
  - Место занято!
  Но он, поставив пиво на стол, ухватил стул и стал тянуть на себя. То же самое делал и я, видя, что есть ещё свободные места. Противник оказался всё-таки сильнее и унёс свой трофей к столику, где сидели его приятели, одобрительно загоготавшие. Мне было неловко перед женой за то, что не сумел отстоять стул.
  - Будь на моём месте Станислав, такого бы не случилось! - произнёс я негромко и опять ошибся. На следующий вечер Голованов не спеша возвращался домой с работы: в одной руке - торт, а в другой - мобильный телефон, по которому собирался позвонить дочери. Неожиданно крепкий рослый парень подбежал сзади и обхватил его за плечи, другой, поменьше, выхватил из руки мобильник, и оба бросились наутёк. 'Всё произошло так быстро, я даже опомниться не успел', - рассказывал потом Стас.
  Ограбление навело меня на мысль о причастности Ани к этой истории: мы начали ссориться по пустякам. Как-то вечером дома, после очередной перебранки, я попытался заняться своими записками, но тут разом нахлынули мысли и чувства, копившиеся много лет. Я представил: слышат каждый шаг, каждое движение, как в туалет хожу, как сплю с женой, комментируют, наверное, острят, смеются, а я ничего не могу сделать. Почему-то вспомнилось, как на уроке биологии на лабораторном столе препарировали лягушку и как она, уже разрезанная и распластанная, ещё долго подёргивалась. И стало всё до того противно, до того ненавистно и мерзко, как будто я и есть желтопузый лягушонок, только тем виноватый, что попался на дороге этому натуралисту и ничем не могу защитить ни себя, ни свой дом, и плюнуть желчью не в кого. Внутри как будто что-то оборвалось, мне захотелось покончить всё разом. Пусть собирают мои ошмётки, опознают, идентифицируют или как там у них.
  До железнодорожной линии было пять минут ходу. Падал крупный снег. В одной телогрейке, без шапки я подошёл к путям и остановился. Дождавшись, пока до идущего навстречу поезда оставалось метров десять, я перешагнул первый рельс. В голове мелькнула мысль остановиться, но ноги сами, подчиняясь животному инстинкту, вынесли на другую сторону линии. Лишь электровоз шаркнул по телогрейке да жутким смертельным холодком потянуло. Я стоял около рельс, мимо грохотали вагоны, гружённые пиломатериалами, и только сейчас, ещё не совсем придя в себя, я понял: промедли доли секунды - меня размазали бы по рельсам. Тут я почувствовал, что голова вся в снегу, а снежинки, падающие на лицо, тают и, как слёзы, каплями стекают за ворот рубахи. На площади у станции купил в ночном магазинчике бутылку водки.
  - Может, не надо так? - спросил знакомый продавец-армянин.
  - Кто ж его знает, надо или не надо.
  Я отвинтил пробку и начал большими глотками пить прямо из горлышка. Стоящий рядом бомж, как голодная собака, провожал взглядом каждый глоток.
  - На! - сказал я, не выдержав, и протянул ему бутылку с оставшейся водкой.
  - Спасибо, братан! А то трубы горят.
  Как ни странно, я не почувствовал выпитого и вернулся домой совершенно трезвый, в голове просветлело, напряжённость куда-то исчезла, мысли выстроились в логический ряд. Значит, так. В первый раз Федеральная служба проявилась после моего увольнения из СМНУ. На меня наехали, потому что не захотел прогнуться под начальство, к тому же стал изобретателем. Видимо, этим и привлёк внимание. Затем два раза, в электричке и в сороковом гастрономе, разыграли, как дурачка. Наверное, хотели посмотреть на мою реакцию. Потом в прокуратуре намекнули на возможность выдвижения. А вечером - радиопередача про собрание воров. Это что, намёк на коррупцию в высших эшелонах власти? Дескать делай как мы! Далее на дачу приехал Савелий Григорьевич с предложением помочь. Увидели, что я человек самодостаточный и в помощи не нуждаюсь. Затем было второе рационализаторское предложение и подача заявки на изобретение из другой организации. Со мной захотели познакомиться поближе и в поезде дальнего следования попросили номер домашнего телефона. Когда не получилось, решили продемонстрировать свой уровень - подсунули Горбачёву в выступление фразу о диодах и стабилитронах. Такое впечатление, что ждали от меня какой-нибудь просьбы. Попросить?! Что?! Зачем?! Мне, добывающему хлеб насущный своей головой и руками, такое даже в голову не могло прийти. Не дождались и развалили мою комбинацию - триумфальное возвращение в СУ Главмосстроя - как нежелательную. Видимо, разозлились и два раза напугали. Первый раз - на трикотажной фабрике чуть не засунули в рюкзак новый спортивный костюм. Второй раз - жестоко разыграли на квартире, угрожая убийством. Хотели показать, что всё могут. Это и так понятно. Далее увидели, что мной трудно управлять, и пристроили, как отработанный материал, в Промгаз, этакий пансионат. А потом стали наблюдать, не досаждая вниманием, как я вытягиваю семью из грозящей нищеты, ремонтирую квартиру. Один раз на набережной намекнули, что хватит в своём корыте ковыряться. Чего же ждали от меня? Что я организую бригаду рэкетиров? Так им прямая дорога в тюрьму, а я собирался созидать. После того как дом был почти готов, предложили место в администрации Хамовников: наконец оценили меня, но не учли, что тяжело болен. А теперь сам не знаю, что хотят. Поезд мой, который стоял в СУ Главмосстроя, давно ушёл, не догнать; остаётся только писать. Может, интересуют мои записки, так в них ничего такого нет, никаких государственных тайн не раскрываю, да мне они и неизвестны.
  На следующий день, утром, впервые за много лет я почувствовал, что прежней напряжённости нет, голова светлая, похоже, вылечился, подействовала шоковая терапия. То, что не смогли сделать врачи и лекарства, сделала железная дорога. Но тут я вспомнил про ограбление Стаса. Неужели моя собственная жена, самый близкий человек, каким-то образом связана с ФСБ?! Эта мысль взбудоражила меня. Не говоря худого слова, я собрал вещи и переехал довольно далеко от дома на съёмную квартиру по адресу, когда-то вписанному в ходовой журнал в бытность мою почтальоном, прихватив с собой этажерку с книгами и сделанное Старшиновым устройство для прозвонки проводов - память о прежних днях.
  Хозяин сразу узнал меня, и мы легко договорились. У дальней стены комнаты, в которой я поселился, стоит железная кровать с панцирной сеткой, напротив - стол на металлических ножках, крытый пластиком, и такой же стул, в углу висит дешёвенькая икона Николая Угодника, рядом с дверью - холодильник. Будто я вернулся в прошлое: всё как в общежитии завода, где мы с Климовым когда-то налаживали котельную.
  Как же я был счастлив! Чувствовал себя как рыба в воде: было интересно жить, всё получалось, и никто не мешал. Куда всё исчезло?! В душе пустота: всё выгорело. И построенный дом не нужен, ничего не нужно. Предложи мне сейчас кто-нибудь внедрять изобретение или работу в управе, я бы рассмеялся ему в лицо. Одно только беспокоит: ухудшение зрения, мешающее работать. Несмотря на очки, буквы начинают сливаться, и я перестаю их различать, мне становится всё труднее писать, да ещё сердце стало прихватывать, два раза хозяин вызывал неотложку. Доктор настоятельно посоветовал лечиться.
  Не знаю, к кому попадут мои записки и попадут ли вообще...
  
  Часть III
  Глава 1. Возвращение
  
  Я держу в руках третью и четвёртую части записок Волкова, опубликованных мной вместе с двумя другими на порталах 'Проза.ру' и 'Самиздат'. Как эти листы попали ко мне, расскажу во II-ой книге, а сейчас предоставляю слово автору записок.
  
  Я очнулся в кислородной маске на постели в светлой комнате с белыми стенами.
  - Наконец-то! - склонилась надо мной девушка в чём-то светло-зелёном, в медицинской маске. - Лежите, не двигайтесь! Сейчас позову Марка Анатольевича, - и упорхнула за дверь.
  Доктор, грузный, с крупными чертами лица, частично скрытого маской, напоминавший гоголевского помещика Собакевича, переодетого в голубой халат, присел рядом с моей кроватью на стул так, что он заскрипел, измерил пульс и, посмотрев зрачки, пробасил:
  - Больной! Вы находитесь в отделении интенсивной терапии районной больницы. Разговаривать и двигаться вам пока нельзя. Если всё пойдёт гладко, через несколько дней переведём в общую палату.
  Он ушёл, оставив в комнате медсестру.
  На следующий день доктор снова посетил меня.
  - Как вы себя чувствуете, что беспокоит?
  - Ничего. Какое сегодня число? - спросил я.
  - Двадцать четвёртое.
  - Целые две недели как нахожусь здесь..., - пробормотал я.
  - Вы помните, что с вами произошло?
  - Да. Меня пронзила непереносимая боль под левой лопаткой, в глазах потемнело, а что было дальше - не помню.
  - Вас, милейший, доставили на скорой с инфарктом и сотрясением мозга от удара при падении. Скажите спасибо соседям, что быстро вызвали бригаду медиков, а то бы мы с вами сейчас не разговаривали. Кстати, здесь ваши жена и сын, волнуются. Когда вас переведут в общую палату, тогда и поговорите с родными, а сейчас отдыхайте, - доктор вышел.
  Через три дня я оказался в палате вместе с ещё четырьмя инфарктниками. После обхода и завтрака ко мне допустили жену с сыном. Они осторожно подошли к кровати и молча остановились.
  - Здравствуй, Алёша! Спасибо, что пришёл! Со мной всё в порядке, - улыбнулся я. - Создатель не допустил. А теперь я хочу поговорить с мамой, оставь, пожалуйста, нас одних!
  Жена присела на кровать и взяла меня за руку.
  - Аня! - я заглянул ей в глаза. - Прости, я подумал, что ты заодно с ними.
  - С кем? А-а, поняла: я читала черновики твоей повести. Ну как ты мог такое подумать?!
  - Я ошибся: просто всё совпало. Ты заходила на мою съёмную квартиру?
  - Три дня тому назад.
  - Там остались вещи: самое главное - тетрадки с повестью.
  - Тетрадок не нашла. Хозяин отдал только книги и устройство, которое сделал для тебя Старшинов.
  - А тетради?! Там лежала стопка, перевязанная бечёвкой!
  - Их выбросили вместе с остальным хламом: в твоей комнате сейчас живут другие.
  - Как же так?! Как я теперь жить буду?!
  - Ничего, - сказала Аня, - черновики остались: восстановим. Ты же знаешь, я набираю текст на компьютере не хуже профессиональной машинистки. И ещё что-нибудь напишем. Когда ты ушёл, я аккуратно разложила черновики по папкам и убрала: всегда знала, что ты вернёшься, и ждала тебя.
  Жена вытерла выступившие слёзы.
  - Ты прямо как моя мать: она тоже долго ждала, пока отец вернётся с войны. Спасибо, милая моя Пенелопа!
  - Лечащий врач сказал, что тебе проведут все необходимые обследования и, если всё нормально, через неделю выпишут. Как здесь кормят? Я принесла фрукты: угости товарищей по несчастью.
  - Хорошо. Вот ещё напасть, дорогая: у меня сильно ухудшилось зрение; не могу ни читать, ни писать.
  - Ничего! Мы тебя вылечим. Дочь моей коллеги, молодой кандидат медицинских наук, работает в крупном офтальмологическом центре.
  Мы крепко расцеловались, и она ушла. На душе стало легко и радостно: ситуация, целый год тяготившая и мучившая, наконец благополучно разрешилась.
  - Хорошая у тебя баба! Как на тебя смотрела! - сказал сорокалетний Коля-дальнобойщик. - Как кошка на сметану.
  Мужики засмеялись.
  За разговорами время летело быстро. Я угощал соседей фруктами, щедро делился с ними анекдотами, которых знал множество, вся палата покатывалась со смеху, иногда присоединялся и врач:
  - Хорошо, что у вас так весело! Быстрее на поправку пойдёте.
  При выписке сосед, пятидесятилетний железнодорожник, попавший сюда после второго инфаркта, пожимая мне на прощанье руку, сказал:
  - Жалко, что ты, Мордухыч, уходишь: скучно будет без тебя.
  В тот же день я был дома. Больше всего меня беспокоили глаза. По совету жены я обратился в районную поликлинику. Офтальмолог, пожилая женщина, дышавшая часто и тяжело, как человек, только что c большим трудом поднявшийся по длинной крутой лестнице, осматривала меня долго и внимательно: 'У вас, батенька, на обоих глазах глаукома, тромбоз центральной вены глаза и частичная атрофия зрительного нерва. Вот вам направление в клинику, и, пожалуйста, не медлите'.
  Офтальмологическая больница находилась в историческом центре Москвы. Врачи обещали значительное улучшение после прохождения курса лечения, однако более пятидесяти болезненных уколов под оба глаза и таблетки зрение не улучшили, так что выписали меня в том же состоянии, что и поступил. Доктор назначил повторное обследование через полтора месяца: клиника закрывалась на ремонт. Затем я заглянул попрощаться к заведующей отделением, очень приятной женщине, подарил букет цветов и посвящённое ей стихотворение, которое она тут же прочла.
  - Как вам? - поинтересовался я.
  - Очень нравится. Спасибо! - заведующая была явно польщена. - А как вам наше лечение?
  - Пока результатов не ощущаю. Посмотрим, что дальше будет, - ответил я.
  Дома по назначению врача я добросовестно принимал чудодейственные оранжевые таблетки 'Вобензим', которые для памяти называл 'Во! Бензин', из большой пластиковой банки, пока не началось расстройство желудка. А зрение ухудшалось. Так мне казалось, когда смотрел на большой круглый циферблат настенных часов.
  Через полтора месяца проверка в клинике показала, что острота зрения обоих глаз сильно упала. В порыве гнева я сказал лечащему врачу несколько нелестных слов о качестве лечения, а зайдя к завотделением, добавил:
  - Что вы со мной сделали?! А я вам ещё стихи писал. Помните? Походкой нервной, чуть спортивной, что не скрывают каблуки, идёте вы, не замечая, как вслед вам смотрят мужики... И так далее.
  Она встала, сняла и повесила на спинку стула облегающий модный жакет, под которым оказалась полупрозрачная розовая кофточка; я почувствовал тонкий, возбуждающий запах духов, наверное, ей действительно часто смотрели вслед. Она поглядела на меня оценивающим взглядом, подошла к двери и заперла её на ключ.
  'Сексом что ли предлагает заняться на кушетке?! Нашла время!' - подумал я, а вслух громко и раздражённо сказал:
  - Давайте же, делайте что-нибудь! Где настоящие офтальмологи, способные меня вылечить?! Где?! В Германии, в Израиле?! Скажите! Вы же вращаетесь в этом мире! Я человек небедный, могу поехать хоть туда, хоть сюда.
  Завотделением подошла к столу, сняла трубку телефона, набрала номер:
  - Алло, Женя! Тут у меня трудный пациент. Это по твоей части. Прими его, пожалуйста, очень прошу!
  И, выслушав ответ, сказала:
  - Завтра поедете по этому адресу в клинику к профессору НН - это наш лучший офтальмолог.
  Буркнув в ответ: 'До свиданья', - я отправился домой, а наутро уже сидел в большой очереди на приём к НН. Ассистентка проверила мне зрение по таблице и измерила глазное давление. Полученные результаты она занесла в карточку, туда же вклеила и выписку из больницы. Затем мне в глаза что-то закапали, и вскоре я попал в кабинет НН.
  Профессор, моложавый мужчина лет сорока пяти, доктор медицинских наук, дважды стажировавшийся в США, на специальном аппарате внимательно осмотрел глаза, так же внимательно прочитал выписку из больницы, результаты только что проведённого обследования и недоумённо посмотрел на меня:
  - Мне непонятно. Из выписки следует, что острота зрения обоих глаз - 0,4; наша проверка показала, что вы с трудом различаете вторую строку таблицы сверху, у вас не более 0,2.
  - Это, наверное, старая выписка...
  - Да нет, здесь стоит вчерашнее число.
  Мы посмотрели друг на друга.
  - Мне такую дали, а прочитать не смог, - сказал я после некоторой паузы.
  - М-м-м, да-с.
  - А почему же так вышло? - спросил я.
  - Видите ли, каждый человек индивидуален. То, чем вас лечили, для одних - лекарство, а для вас - яд. Ваше теперешнее состояние глазного дна улучшить нам вряд ли удастся, хотя мы попробуем. Скорее всего, наша лечебная задача сведётся хотя бы к его сохранению.
  По дороге домой, анализируя разговор с НН, я даже подумал о том, не подать ли в суд на лекарей, так меня изуродовавших, но потом решил: 'Что с них возьмёшь? Зрение, даже в случае выигрыша в суде, всё равно не улучшится'.
  Я понял, что заведующая отделением офтальмологического центра сделала всё, что могла, связав меня с НН. В течение нескольких месяцев я ездил к нему на процедуры. Чувствовал, что профессор подходит к лечению совсем по-другому: уколы делали прямо в глазное яблоко лекарством, недавно полученным в США. На какое-то время острота зрения улучшалась сразу на несколько строк по проверочной таблице, потом всё возвращалось обратно. Получалось, будто шарик, лежащий в углублении, с помощью лекарства поднимали вверх, однако через некоторое время он скатывался обратно вниз, в ямку. Так на понятном мне языке профессор объяснял действие препарата.
  Примерно через месяц я решил подавать документы на получение инвалидности, тем более что и пенсионный возраст подошёл. После тщательного осмотра и изучения выписки из клиники НН в районной поликлинике мне выдали бегунок, куда нужно было внести заключения пяти разных специалистов и результаты многочисленных анализов. Поездки без сопровождения жены давались с трудом, особенно ступеньки в метро, на улицах и в помещениях. Когда шёл сверху вниз, все они, сделанные из одного материала, сливались. Подниматься было легче: тогда часть ступени, находящаяся в тени, резко контрастировала с её горизонтальной поверхностью.
  Врачи, заключения которых требовались для заполнения бегунка, принимали в разные дни и часы. Мы с женой жили за городом, поэтому на всё про всё, включая выматывающее ожидание в очереди на приём, ушло около месяца. Потом я записался на ВТЭК, которую назначили ещё через два месяца.
  В обшарпанном коридоре вместе с женой долго ожидали приёма, сидя на металлических стульях с потёртыми пластиковыми сидениями, когда-то оранжевыми, ныне покрытыми большими серыми пятнами въевшейся грязи. Наконец подошла очередь, я постучался и вошёл в кабинет. Лицом ко мне сидела женщина в белом халате, напомнившая продавщицу мясного отдела гастронома, где мы покупали продукты: такая же расплывшаяся, со множеством золотых колец на жирных пальцах.
  'Так вот, ещё и за его обучение в университете нужно платить. Что бы я делала, если бы мы не получали за каждого', - говорила она другой согласно кивающей чиновнице от медицины, с таким же количеством золота на толстых, как свиные сосиски, пальцах, сидевшей ко мне спиной. Я подумал, что, если их руки положить рядом, трудно будет различить, какая кому принадлежит.
  'Вы что здесь? - спросила толстуха, заметив наконец посетителя. - Не видите, мы с коллегой разговариваем?! Выйдите сейчас же за дверь и ждите, когда загорится зелёная лампочка! Ходят тут всякие'. Проверка зрения заняла минуты две. Затем толстуха, сидевшая спиной, быстро назвала семь разных слов: 'Повторите!' Я пропустил одно слово и подумал: 'На слабоумие проверяет, что ли?' Но на этом испытания не закончились. Толстуха ткнула своей сосиской в раскрытый альбом:
  - Читайте!
  - Всё сливается. Могу только первую строку сверху. Там написано: 'Я вижу хорошо'.
  - Это у нас каждый может. А вы вот здесь читайте!
  - Здесь не вижу.
  - Странно! Тут написано то же самое.
  Я промолчал.
  - Всё, некогда мне с вами. Идите в 23-й кабинет!
  Я постучался, выждав некоторое время, вошёл и увидел двух женщин: одна, за столом, полная, ещё молодая, с лицом плоским и круглым, как циферблат часов; другая, сидевшая ко мне спиной, доставала что-то из большой клетчатой сумки, стоявшей на полу.
  - Наташечка! Вот эту ещё померь, твой цвет, наверняка подойдёт.
  - Вы чего тут?! Не видите, я занята, - сказала хозяйка кабинета, заметив меня, - через десять минут обед. Зайдите после.
  'Эх, неудачно попал!' - подумал я, выходя.
  Ожидание затянулось; мне сильно захотелось по малой нужде, но для посетителей такая услуга предусмотрена не была: пришлось выйти во двор, заодно и покурить. Просидев ещё довольно долго на стуле, я был допущен на приём. Посетительницы с сумкой в кабинете уже не было. Обладательница плоского круглого лица раскрыла альбом, лежащий на столе.
  - Перечислите предметы, которые видите.
  Я различил большие ножницы и длинный толстый гвоздь.
  - А больше ничего?
  - Нет.
  - Вы что, один приехали?
  - Вместе с женой.
  - Где жена?
  - Аня, подойди! - громко позвал я.
  - Вы жена?
  - Да.
  - Выйдите в коридор! Вы, гражданин, тоже. Ждите там!
  Время тянулось медленно; мне ещё раз захотелось покурить. Наконец секретарь вынесла справку, в которой жена прочитала: 'II группа; инвалидность установлена на срок один год'. Затем нам выдали обратный талон, такой срочный и важный документ, что его нельзя пересылать по почте: необходимо доставить в поликлинику в тот же день лично, а добираться туда сначала троллейбусом, потом на метро и, наконец, пешком. После этого следовало посетить: районное управление социальной защиты населения (РУСЗН) для получения социальной карты москвича и городских надбавок к пенсии; пенсионный фонд - оформить пенсию по инвалидности и получить справку о праве на бесплатные лекарства (которые я так и не приобрёл, потому что они были импортные и не входили в список препаратов, положенных таким, как я, инвалидам по зрению) и бесплатный проезд в пригородном транспорте; 'Электросбыт' и Единый информационно-расчётный центр для оформления льгот по оплате ЖКУ. В каждой из этих важных организаций пришлось отстаивать длинные нудные очереди, напомнившие стояние за колбасой в конце восьмидесятых годов прошлого века.
  Прошёл почти год. Мне предстояло повторное прохождение медкомиссии в районной поликлинике, а потом ВТЭК. Всё было так же долго и муторно, как в прошлый раз, только чиновницы от медицины убеждали меня, что за прошедшее время острота зрения не изменилась, а я доказывал обратное. В новой справке, как и в старой, значилось: 'II группа, инвалидность установлена на срок один год'. Это так задело меня, что я возмутился: 'А на каком основании?! Зрение ухудшается, болезнь не лечится, надежд на улучшение нет. Надо в суд подавать!'
  Рядом сидели женщина со вставным стеклянным глазом, получившая инвалидность на год, и полностью ослепший мужчина в сопровождении жены, которому, судя по их разговору, наконец-то дали инвалидность бессрочно.
  - Как оспорить ваше решение? - обратился я к проходившей мимо регистратору.
  - А я что? Я ничего, я только справки заполняю. А если хотите жаловаться, так на стенде у вас за спиной образец висит.
  Вот тебе демократия! Хочешь жаловаться, жалуйся - вот образец: ко всему подготовились. В заявлении на имя вышестоящего начальника, написанном женой под мою диктовку, я перечислил все доводы в пользу получения бессрочной инвалидности. Один экземпляр, завизированный секретарём, мы оставили себе. Потом, как и в прошлом году, было мучительное хождение по всем нужным для оформления льгот кабинетам и стояние в очередях. В одной я услышал, что есть постановление: постоянная инвалидность даётся только на шестой год, в другой - доброжелательная старушка рассказывала, что никакого такого постановления нет, а постоянная инвалидность назначается только с семидесяти лет. 'Но не все доживают до этого возраста', - подумал я. Недели через три после подачи жалобы жена прочитала вслух полученный ответ за подписью некоей Несуновой Галины Сергеевны, которая извещала нас о том, что правомерность действий инспекторов ВТЭК подтверждается указанием вышестоящей организации. Я вспомнил фразу инспектора, случайно услышанную в кабинете, о том, что им доплачивают за каждого. Наверное, я столкнулся с хорошо отлаженной системой. Придётся давать взятку. Вот только кому? Инспектора ВТЭК вряд ли берут. Уж больно у них обстановка неблагоприятная: кругом люди ходят, и в кабинете их двое. Скорее всего, берёт эта самая Несунова: у неё, наверное, отдельный кабинет. Берёт, а потом указывает нижестоящим, что нужно сделать, делится с ними и наверх что-нибудь несёт. С такой фамилией - наверняка несёт. Бог шельму метит. Я решил поехать на приём к Галине Сергеевне. Жена осталась ждать на бульварной скамейке, я же стал подниматься по ступеням старинного особняка, заметив стоящий рядом автомобиль, а в нём смутные силуэты людей.
  Пустая приёмная, куда я попал с улицы, была плохо освещена, или мне так показалось из-за болезни. За массивной дубовой дверью, в кабинете с двумя большими сводчатыми окнами, ярко освещённом солнечными лучами, сидела его хозяйка, взглянувшая на меня с таким выражением, что мне стало неудобно, будто я отрываю её от очень важного занятия.
  - Вы по какому делу, товарищ?
  - Я, собственно говоря, по поводу вашего ответа на мою жалобу.
  - Как фамилия?
  Я подошёл ближе к столу и представился.
  - А-а-а, Волков... - протянула дама, перекладывая на столе папки. На руке сверкнуло кольцо с крупным бриллиантом. - Так я ж вам всё написала, чего же ещё?!
  Я хмыкнул:
  - Видите ли, я человек не бедный, да, не бедный, а меня третий год заставляют ходить по разным инстанциям, проходить никому не нужные медицинские обследования. Лечивший меня профессор НН, один из лучших офтальмологов нашей страны (у него даже бывший президент лечился), сказал, что моё заболевание неизлечимо и зрение будет только ухудшаться.
  - Нам ваш профессор не указ. У нас свои квалифицированные специалисты.
  - О, в этом я уже успел убедиться. - Я могу ходить на всякие ВТЭКи, пока позволяет здоровье, но, нельзя ли избавить меня от бесполезных хлопот, скажем, за пятьсот долларов США?
  Чиновница многозначительно молчала.
  - Что, мало? Тогда сколько?
  Она взяла карандаш и написала на листке бумаги цифру 'один'.
  - Ну что же, где пятьсот, там и тысяча. Но денег у меня с собой нет: могу только завтра.
  - Хорошо. Памятник на бульваре знаете? С двух до трёх я обедаю. Без пятнадцати три жду вас на скамейке напротив памятника. И не опаздывайте, не люблю опаздывающих мужчин.
  Дело было сделано. Закрыв за собой дверь и с трудом спустившись по ступеням, я столкнулся с парнем лет двадцати пяти, только что вышедшим из машины.
  - Дед, прикурить не найдётся?
  - Я не дед, у меня внуков нет. Отчего же не найтись, найдётся, - я вынул из кармана зажигалку.
  - Ты, дед, когда обратно будешь дорогу переходить, по сторонам смотри, а то сшибёт какой-нибудь лихач и помрёшь раньше времени.
  Подойдя к жене, читавшей на лавке книгу, я объявил: 'Встречаюсь с Несуновой завтра'.
  Пока мы возвращались домой, я несколько раз вспоминал сегодняшние события: разговор с Галиной Сергеевной, машину, почему-то стоящую на солнцепёке недалеко от подъезда, с непонятно что делающими в ней людьми. Чем они там занимались всё это время? Интересно. А парень этот какой-то странный: попросил прикурить, как будто в машине нет прикуривателя, и напутствие его: 'Дед! Не помри раньше времени'. Какого времени?
  Утром я достал с полки большой белый конверт, а из укромного места стеклянную банку с долларами. Вытащил сотню, долго смотрел на неё и пробормотал, заклеивая конверт: 'А что делать? Деваться-то некуда!' Через полчаса, закончив работу и спрятав банку, я сел завтракать.
  В назначенное время жена подвела меня к месту встречи, а сама отправилась в магазин. Я нащупал конверт в рюкзаке и огляделся вокруг. Позади лавки метрах в десяти стояла низкая чугунная ограда, а на противоположной стороне пешеходной дорожки на такой же скамейке сидели о чём-то оживлённо разговаривающие бабулька с дедулькой.
  Без пяти минут три у входа на бульвар появилась Галина Сергеевна, подошла ко мне уверенным шагом и села рядом, положив на колени раскрытую кожаную дамскую сумочку среднего размера.
  - Давайте, только быстро!
  Я передал конверт, который она стала надрывать, очевидно, чтобы посмотреть содержимое.
  - Одну минуточку, дамочка, - раздался вдруг сзади властный мужской голос.
  - Вы, гражданин, тоже сидите на месте: ещё нам понадобитесь.
  Обернувшись, я увидел позади лавки двух мужчин в милицейской форме. В одном узнал вчерашнего парня, которому давал прикуривать. Второй был постарше.
  - Понятые, подойдите поближе! - громко сказал старший.
  Старички довольно бодро приблизились к скамейке.
  - Дамочка, достаньте из вашей сумки конверт, который вы только что туда поспешно положили. Теперь внимание! Понятые, смотрите! Гражданка, вскройте конверт и покажите его содержимое!
  От неожиданности Галина Сергеевна впала в шоковое состояние: её руки дрожали, и никак не могли справиться с конвертом. Я сидел спокойно на краю скамейки, будто происходившее меня не касалось.
  - Дима, - обратился главный к своему товарищу, - помоги даме. Ах, да, я не представился, - он раскрыл удостоверение в красной обложке, - старший уполномоченный Владимир Бутин, капитан.
  Взяв конверт из дрожащих рук Галины Сергеевны, Дима быстро выпотрошил его содержимое. На скамейке оказалась кучка листков мелованной бумаги, каждый - размером со стодолларовую купюру.
  - Ровно двадцать штук, как договаривались. Пересчитывать будем? - спокойно обратился я к старшему. При этих словах дедушка-понятой как-то по-детски хихикнул. Милиционеры опешили. Бутин ошарашенно уставился на неожиданно возникшую перед ним кучку бумажек. Дима выронил пустой конверт и произнёс что-то нечленораздельное. Галина Сергеевна, за эту минуту немного пришедшая в себя, перешла в атаку:
  - Вы что думаете, я тут взятки беру?! Да я просто попросила человека принести бумаги для справок, а то бумагу-то нам не поставляют! Вы бы лучше этим занялись!
  Я согласно кивал головой.
  - Простите, пожалуйста, - извиняющимся тоном сказал Бутин, - накладочка вышла, ещё раз просим прощенья.
  И они пошли в сторону ограды, за которой стоял их автомобиль, появившийся несколько минут назад и не замеченный мной.
  - Обратно через ограду перелезать будешь, смотри, штаны казённые не порви, - крикнул я вдогонку молодому.
  Когда понятые, громко смеясь, ушли, Галина Сергеевна, куда-то растеряв всё своё высокомерие важной чиновницы, превратилась в обыкновенную женщину, только что пережившую нечто ужасное. Ещё не до конца оправившись от шока, она вдруг обратилась ко мне на 'ты':
  - Ну а ты-то теперь что будешь делать?
  - В суд на вас подам. На вас и на ваших помощников. Я думаю, такие дела, как моё, надо в суде выигрывать. Больше пользы будет.
  - Ну-ну! - она сверкнула бриллиантом на пальце.
  Не прощаясь, мы разошлись в разные стороны. Возвращаясь к жене, я с чувством удовлетворения нащупал во внутреннем кармане второй конверт. В это время поднялся лёгкий ветерок и разметал по дорожке лежавшие на скамейке никому больше не нужные бумажки.
  До суда не дошло. Знакомый юрист отсоветовал, сказал, что дело бесперспективное. Но вот что интересно. Когда на следующий год я прошёл все инстанции и появился в 21-м кабинете ВТЭК, меня встретили как лучшего знакомого.
  - Дорогой Мордух Мордухович, здравствуйте! - радостно, как старого друга, с которым давно не виделась, приветствовала меня инспектор, та самая толстуха, что в первый раз выпроводила со словами: 'Ходят тут всякие!' - Мы вас давно ждём! Вы уж извините нас, старых клуш! Давайте проверимся.
  - Спасибо, я недавно проверял: всё то же самое.
  Быстро перелистав моё дело, она сняла трубку:
  - Зоя, зайди!
  В кабинет вошла регистратор.
  - Оформи нашему Мордуху Мордуховичу вторую группу бессрочно. Идите, Зоя всё сделает, а я впишу в карту что надо.
  Получив наконец заветную справку, мы с женой отправились прямо домой.
  Что же касается Несуновой, то позднее я случайно узнал: происшествие с конвертом так потрясло её, что желание брать взятки пропало. Через некоторое время Галину Сергеевну перевели на другую должность, а на дверях её бывшего кабинета появилась новая табличка: 'Карманник В.З.'
  Прошло некоторое время. Зрение, как и предвидел профессор НН, ухудшилось до такой степени, что я перестал видеть не только буквы, но и саму рамку проверочной таблицы. Вместо офтальмолога, принимавшего меня, я видел белое расплывчатое пятно. Процедура получения I бессрочной группы инвалидности прошла как по маслу.
  
  Глава 2. Неизвестная страна
  
  Эту страну не отыскать ни на одном глобусе или географической карте. Где она? Ни на юге, ни на севере, ни на западе, ни на востоке её нет. Но это не сказка. Она существует. О, люди! Живущие в ней испытывают те же чувства, что и вы. Вы уже догадались - это страна слепых, наполненная, как и мир зрячих, безысходностью и страхом, надеждами и разочарованиями, предательством, бескорыстной любовью и преданностью, радостными яркими сновидениями и горестными пробуждениями, желанием идти вперёд и капитуляцией перед непреодолимыми преградами. И всё это в гнетущей, беспощадно давящей на сознание абсолютной темноте. Многие из нас сталкиваются с её гражданами регулярно, не подозревая даже, что перед ними иностранцы. По одним данным, её население составляет тридцать девять миллионов, а по другим - сорок пять миллионов и увеличивается каждые пять секунд на одного жителя. Среди них вы найдёте великих учёных, таких как Николай Лобачевский, спортсменов - Марлу Раньян из Калифорнии - призёра Олимпиады в Сиднее в 2000 году, Джозефа Пулитцера - американца, чьим именем названа одна из самых желанных премий в мире в области журналистики, Андреа Бочелли - одного из самых известных в мире оперных певцов, Рэя Чарльза - великого американского музыканта, обладателя тринадцати премий 'Грэмми', и, конечно, Луи Брайля, изобретателя азбуки для слепых, используемой ныне по всему миру. Все они жили под девизом: 'Только вам решать, как реагировать на потерю зрения. Не позволяйте проблемам управлять вами. Ваше будущее не написано заранее, пусть вас ведут ваши мечты'. Кроме людей в этой стране есть и животные, правда, только один вид - собаки-поводыри.
  Я и не подозревал о ней когда был зрячим. Её жителей можно условно разделить на две категории: кандидатов в граждане и истинных граждан. Стать кандидатом очень просто: всего-навсего потерять зрение, сидеть постоянно дома, целыми днями слушать радио или телевизор и пользоваться услугами социальных работников, приходящих два раза в неделю. Можно целиком зависеть от родственников. А вот чтобы стать гражданином, завоевать своё место под солнцем, нужно многому научиться: прежде всего - свободно передвигаться по дорогам, ибо какая же это жизнь без движения, и добывать своим трудом хлеб насущный. Я знал, что Гомер был слеп, как и мой преподаватель математики в институте, на экзамене у которого я считал зазорным пользоваться шпаргалкой. Но только теперь, когда я сам потерял зрение, вдруг появились неожиданные трудности, о которых раньше не подозревал. Как известно, дьявол кроется в деталях. Обуваясь, путаешь левый ботинок с правым. Вилкой есть невозможно: не попадаешь в кусочки еды. Если вещь в доме передвинули с привычного места - попробуй её найди. А она лежит всего-то в полуметре от тебя. Все вдруг стало архитрудным, перед глазами сплошная тьма. Обычно по болезни зрение теряют постепенно. И здесь на каждом шагу человека ждут коварные подножки, приводящие к серьезным травмам.
  Когда у меня была ещё вторая группа инвалидности, я возвращался на электричке из Москвы. Вышел из тамбура и, погружённый в свои невесёлые мысли, двинулся прямо, а надо было свернуть налево, к торцу платформы с лестницей. Сделав несколько шагов, я вдруг почувствовал, как, не найдя опоры, проваливаюсь вниз, и через мгновенье ударился грудью о рельсы. Какой-то парень спрыгнул рядом и помог подняться.
  - Дышать можешь? - спросил он.
  - Могу, - ответил я, преодолевая сильную боль.
  - Ну, тогда до дома дойдёшь.
  Не помню, как я добрался до своего жилища и вызвал по телефону скорую. Через полчаса приехавшая фельдшер стала расспрашивать, что произошло.
  - Вышел из электрички, не заметил края платформы и упал на рельсы.
  - Сколько же вы выпили? - спросила она, ничуть не сомневаясь, что я пьян.
  - Ни грамма: я инвалид второй группы по зрению. Наверно, рёбра сломал - вся грудь болит.
  - Давайте в машину и на рентген, - сказал второй фельдшер, державший в руках чемоданчик с медикаментами.
  - Мм-да, - протянул рентгенолог, почёсывая ручкой за ухом, - четыре ребра сломаны. Если бы пять, тогда - в стационар, а так - советую плотно обвязать туловище простынёй, меньше двигаться и принимать при необходимости обезболивающее. Вот рецепт.
  Едва я вышел в коридор, как столкнулся с Аней, узнавшей обо всём по телефону от соседей и тут же примчавшейся в больницу из Москвы.
  Я терял зрение, темнота постепенно окружала меня, разум никак не мог смириться, страшился и бунтовал, но где-то в глубине души тлела надежда, что всё ещё исправится. Иногда мне снилось, что сижу в библиотеке в Нескучном саду: слева настольная лампа, термос с чаем, в руке остро заточенный карандаш, передо мной листы белой бумаги, на которых строка за строкой появляется рассказ. Я счастлив. Ничего больше не нужно. Боже! Как я счастлив! Вдруг всё исчезает. Я лежу с открытыми глазами, вокруг чернота: с ужасом осознаю - это был только сон. Так я становился кандидатом в граждане страны слепых.
  На нашей улице все хорошо знали меня: одному варил ограду, другому - гаражные ворота, третьему чинил грузовую тележку - никому не отказывал, всегда бесплатно. В сельской местности ничего не укроется от соседей. Однажды я случайно услышал через открытое окно, как соседка говорила мужу: 'Вот не повезло мужику. В такое время дом построил, семью обеспечил, а пожить по-настоящему не пришлось. Видно, нет на земле справедливости'.
  По счастью, со мной была Аня, она, как могла, старалась отвлечь меня. Мы вместе ходили на концерты, гуляли в Сокольниках и вообще делали вид, что ничего страшного не случилось. Иногда я слышал вслед: 'Какая замечательная пара'.
  В жизни слепого смешное и грустное часто ходят рядом. Однажды, возвращаясь из Москвы, мы сидели с женой в электричке друг напротив друга: место справа у окна было занято. На остановке сосед встал и вышел, я почувствовал, что кто-то сел рядом, подумал, что на его место пересела жена, и ласково погладил рукой её колено. Тут же моё запястье было резко отброшено в сторону.
  'Куда лезешь, хулиган! Сейчас по морде получишь!' - гневно вскрикнула молодая, судя по голосу, новая соседка. Я мгновенно понял - это не жена, отдёрнул руку, стал извиняться, а Аня, сидевшая напротив, засмеялась. Глядя на неё, засмеялась и девица: 'Вы меня, пожалуйста, извините. Приняла вас за вагонного хама'.
  В другой раз Аня отлучилась, усадив меня на скамейку автобусной остановки рядом со своим рюкзаком. Через минуту мне показалось, что он сползает вниз, я решил поправить его рукой и вдруг наткнулся на незнакомую сумку. 'Вроде не похожа на рюкзак', - подумал я и произнёс: 'Чья это? Есть хозяин?' Не получив ответа, подтянул её поближе - ощупать. И вдруг услышал из темноты: 'Положь на место, а то по граблям получишь!' Обескураженный, я понял, что на скамейке не один.
  - Извините, пожалуйста! Я слепой, не знал, что она ваша, - и отодвинул сумку на старое место.
  - Понятно. Сочувствую, - произнёс всё тот же голос.
  - Смешно получилось? Правда? - спросил я.
  - Мне-то смешно, а вам, наверное, не очень.
  Были и другие курьёзные случаи, когда я ослеп окончательно, всё теперь не помню. В такой ситуации самое главное, по моему мнению, - не отчаяться, не замкнуться в четырёх стенах, лёжа на кровати забытым всеми, наедине со своей бедой.
  Рене Декарт, французский философ и математик, сказал: 'Мыслю, значит, существую'. Мне хотелось не просто существовать, а жить, как никогда раньше, двигаться, заниматься делом, доставляющим хоть какое-то удовлетворение и приносящим пользу себе и другим. Привыкший полагаться на себя, я решил для начала научиться передвигаться самостоятельно. Вдруг Аня заболеет и не сможет выходить из дома, как случилось однажды. Мы узнали, что этому обучают в специальных школах, которых в России осталось только три. Шёл 2015 год, страна вползала в глубочайший кризис, правительство изыскивало средства и экономило на чём только можно.
  Исчезли кондукторы из автобусов, их обязанности перешли к водителям, выполнявшим эту работу на ходу, что очень раздражало Аню, которая боялась попасть в аварию. Напрасно я объяснял ей, что, продавая билеты на остановках, водитель выбьется из графика, и придётся менять таблички с расписанием движения, а это, конечно, делать никто не будет. Аня стояла на своём и постоянно звонила на горячую линию Мособлтранса. В конце концов она добилась своего и на нашем маршруте, водитель стал продавать билеты только на остановках.
  Ближайший центр реабилитации слепых находился в подмосковном Волоколамске, и желающих было много: стоять в очереди москвичам приходилось больше года. Тогда я решил обучаться самостоятельно и приобрёл в московском отделении Всероссийского общества слепых специальную белую трость с пластиковым наконечником. Наука оказалась непростой. Я много раз ошибался: не мог отличить утоптанную обочину от нашей сельской плохо заасфальтированной дороги. В конце концов, как всегда, начал экспериментировать. В апреле попробовал ходить с тростью босиком. Ничего путного не вышло: мелкие камушки больно впивались в подошву и мешали сосредоточиться на главном - где кончается дорожное покрытие и начинается обочина. Однажды сильно порезался о разбитую бутылку и решил по возможности держаться середины дороги.
  Потом пришла мысль приобрести появившуюся недавно в интернет-магазинах обувь для спорта на супертонкой прочной подошве, чтобы ноги защитить и землю от асфальта ступнями различать. Я всегда что-нибудь придумывал. Помню, Алёшка ещё маленький, в дачном доме холодно: отопление печное, дрова сырые - больше дымили, чем горели. Поставил перед открытой заслонкой вентилятор 'Ветерок' - и дрова заполыхали. Зашёл сосед, посмотрел на моё ноу-хау и одобрительно хмыкнул.
  Известно, что зрячий 90% информации получает через глаза, а остальные десять с помощью слуха, осязания, обоняния и вкуса, а у слепого место зрения занимают слух и осязание: чем они лучше, тем легче ориентироваться в пространстве. Очень важны внимание и память, способность запоминать предметы, с которыми уже сталкивался. У меня же слух от рождения не очень, а с годами только ухудшился. Помню, как мама, имевшая хороший голос и тонкий музыкальный слух, мечтала, чтобы я научился играть на фортепиано, и привела меня к учительнице музыки. Та села за инструмент, а мне велела повернуться к ней спиной.
  - Сейчас я буду нажимать на клавиши, а ты скажешь, сколько звуков слышишь.
  Сначала она нажала на одну клавишу:
  - Сколько звуков ты слышишь, мальчик?
  - Один, - ответил я.
  - Правильно. А сейчас? - она нажала на две.
  - Один, - ответил я.
  - А сейчас? - она опять нажала на две.
  - Один, - ответил я.
  - Всё понятно, - подвела итог учительница музыки, обращаясь к моей маме, - можно научить играть на уровне 'Чижик-Пыжик, где ты был?' одним пальчиком.
  Мама очень расстроилась, а я обрадовался: лучше во дворе с друзьями мяч гонять, чем таскаться с нотной папкой в музыкальную школу, как мой приятель, профессорский сын Саша Галушко по прозвищу Бетховен.
  Итак, выхожу из калитки: я весь слух и внимание. Наконечник трости звонко стучит о плиточную дорожку, затем звук становится чуть глуше - это начинается заасфальтированная улица, поворачиваю налево. Казалось бы, чего проще: иди вдоль забора до угла улицы. Как бы не так. Там кустарник и молодые деревца - не продерёшься. С каждым шагом описываю наконечником трости дугу по асфальту, радуюсь, что звук однотонный, стараюсь идти прямо, но на самом деле двигаюсь зигзагами, от обочины к обочине, как сказала потом жена, шедшая сзади. Но это ещё не всё. Меня часто сбивают с толку выезды из соседских дворов: несколько заасфальтированных, один выложен плиткой, два залиты бетоном. И все звучат по-разному. Чтобы правильно ориентироваться, нужно помнить, какой кому принадлежит и порядок следования. Я их потом по фамилиям хозяев заучил.
  Только что концом трости нащупал обочину, и вдруг - асфальт, и слева, и справа. Иду по нему, пока трость не утыкается во что-то твёрдое. Ощупываю рукой - гаражные ворота. Поворачиваюсь к ним спиной и делаю десять шагов вперёд: по моей прикидке, я должен вернуться на дорогу. Ищу тростью, где обочина. Ага, вот она! Впереди слышен шум проходящего поезда, это подбадривает меня. Значит, я на верном пути. Смело иду дальше. Вдруг трость натыкается на что-то мягкое. Неужели обочина?! Начинаю ощупывать тростью: вокруг мягкого - асфальт. Смекаю - это просто засыпанная песком яма. Как в песне: 'У нас кладут асфальт местами и немного, чтоб каждый оккупант на подступах застрял'. Вот и я застреваю: наконечник трости постоянно натыкается на ямы, издавая глухой звук, как на обочине. Иду дальше и снова ошибаюсь: попадаю на выезд из двора на другой стороне улицы. Ошибаюсь ещё несколько раз: внимательность и память у меня сейчас плохие из-за большого количества выпитых за время болезни психотропных препаратов. Искусство хождения с тростью даётся с большим трудом: никак не могу запомнить последовательность препятствий на пути, трудно шагать в абсолютной темноте. В конце концов, весь потный от напряжения, выхожу на основную улицу, ведущую к магазину. Теперь самое главное - найти правую обочину и держаться края дороги, которая идёт вдоль железнодорожной линии. По ней идти легче: нет выездов из дворов, но движение более оживлённое. Заслышав шум едущего автомобиля, отступаю вправо, на обочину, а там внизу канава. 'Осторожно!' - кричит идущая сзади Аня. Возвращаюсь на дорогу - и вперёд! Вдруг - стоп: неожиданное препятствие. Ощупываю руками - автомобиль. Слышу женский крик:
  - Уберите дедушку! Кто заплатит за ремонт, если он своей палкой нашу машину сломает?!
  - Извините, я слепой, учусь ходить с тростью.
  В это время подходит Аня и спрашивает с иронией, расстёгивая сумку:
  - Сколько мы вам должны за ремонт?
  - Нисколько, - раздаётся мужской голос. Догадываюсь, что это и есть владелец авто, сидящий за рулём. - Учиться надо в другом месте.
  - Ездить на таких монстрах, всю дорогу занимающих, надо в Америке, а не в нашей деревне, - парирует жена.
  Я обхожу машину справа. Мы расходимся, недовольные друг другом. Но, не буду больше утомлять читателя подробностями всех прелестей моей нынешней жизни. Скажу только, что на обратном пути находить свою калитку мне помогала соседская собака, всегда встречавшая моё приближение лаем, но однажды я её не услышал: оказалось, сосед переселил пса на задний двор. Пришлось ощупью, по забору, продираясь через кусты искать свою калитку. Потом догадался опускать в почтовый ящик небольшой транзисторный радиоприёмник, включённый на полную мощность.
  Примерно через два месяца постоянных тренировок у меня стало получаться, и я подумал, что хорошо бы ходить в гости к Голованову, жившему примерно в полукилометре по другую сторону железной дороги. Но задача казалась мне сверхтрудной: сначала подняться на платформу и пройти по ней до подземного перехода (его ещё найти надо), а дальше, оказавшись на другой стороне железной дороги, одолеть маршрут с несколькими перекрестками и отыскать калитку Голованова, дом которого стоял в глубине участка. Между тем мы начали работать над третьей частью записок, однако мысль самостоятельно посещать Голованова не покидала меня. Однажды Аня рассказала о коротком телевизионном сюжете про собак-поводырей. Я сразу загорелся идеей.
  Кинологический центр 'Собаки - помощники инвалидов' находился в подмосковном городке; мы созвонились с кинологом Натальей Николаевной и поехали.
  Встретились недалеко от центра: в её левой руке - шлейка с надписью 'Собака-поводырь', надетая на белого лабрадора, в правой - белая трость.
  'Вы как раз вовремя, - сказала дрессировщица с улыбкой, - хотите, покажу, как работает собачка?' Нам посчастливилось пройти небольшую часть учебного маршрута вместе, и я даже подержался за шлейку её хвостатого ученика. Потом в просторной комнате центра, за большим столом разговор, естественно, пошёл о подготовке собак-поводырей. Вопросов у нас было много. Наконец Наталья Николаевна взглянула на часы:
  - Извините, я должна идти. Более подробно о нашей работе вы можете прочитать в статье нашего директора, Елены Николаевны, на сайте центра.
  В это время к нам подсел молодой человек.
  - Знакомьтесь: Роман Лысенко, родом с Алтая, приехал из Кинешмы за собакой, - познакомила нас кинолог перед тем, как уйти.
  'Статью-то можно дома прочитать, - подумал я, - а сейчас хорошо бы расспросить Романа'. И мы пригласили его в кафе.
  Вечером, дома, удобно устроившись на диване, мы прослушали статью директора центра, кинолога с огромным стажем работы.
  Она писала: 'Поводыри - это элита собачьего племени. С ними не могут сравниться ни собаки-охранники, ни цирковые артисты. Мы с Марго, двухлетним лабрадором, готовимся к сдаче экзамена. Чтобы на время превратиться в слепого, я надеваю чёрные непрозрачные очки, левой рукой держусь за специальную шлейку с опознавательными знаками собаки-поводыря, в правой - трость. Маршрут называется 'магазин'. Мы и в самом деле туда направляемся. Марго знает его наизусть: помнит все повороты, развилки, переходы дорог. А уж с какими сложностями столкнёмся в пути, никто не предугадает. То и дело возникают неожиданные ситуации, и пёс разбирается в них быстро, принимая решение в прямом смысле на ходу. Снующие прохожие не облегчают его задачу. Подходим к перекрёстку, у которого стоит столбик. Марго останавливается, я нащупываю его тростью. Слышу, что движение автомобилей по перекрёстку затихло и навстречу движутся люди, командую: 'Марго, вперёд', и мы благополучно переходим улицу. Тут появляется женщина, несущая сумку с высовывающимся батоном колбасы, как нарочно, приближается к самому носу Марго, а потом резко поворачивает влево. Но собака не реагирует: приучена получать еду только по команде дрессировщика. Пожилая дама, наблюдавшая за нашими манёврами, расценивает их по-своему и, довольно бесцеремонно ухватив меня за рукав, предлагает перевести через дорогу. Я соглашаюсь, пусть Марго привыкает, что хозяину помогают, берут под руку.
  - Марго, магазин! Вперёд! - командую я. Она без задержек поворачивает к крылечку, мы поднимаемся по лестнице, и Марго с энтузиазмом подводит меня ко входу, упираясь носом прямо в дверную ручку. В этот раз мы ничего не покупаем, просто заходим. Какой-то ребёнок спрашивает:
  - Можно погладить вашу собаку?
  - Можно, - отвечаю, - она не кусается.
  Потом я командую: 'Ищи дверь!'; она двигается к выходу, останавливается перед дверью. Не успеваю я найти ручку, как дверь распахивается и кто-то, отпихнув меня, врывается в помещение. Трость вылетает из моей руки и со стуком падает на пол.
  'Стоят тут на дороге!' - слышу я за спиной. Марго поднимает мне трость, она в этом ас, и мы выходим. Возвращаемся по заученному маршруту. Дойдя до развилки, пёс предусмотрительно останавливается, я подаю команду 'вправо' или 'влево', и Марго поворачивает в нужную сторону. Снова голоса за спиной. Группка парней. Сначала о чём-то своём болтают, хохочут, дурачатся. Я обращаю внимание на их правильную речь, не засорённую ненормативной лексикой. Редкость в наше время. Вдруг слышу восторженные слова одного: 'Вот прикольная собака! Такую бы мне!' Он, конечно, имеет в виду: такую красивую, или умную, или что-то в этом духе. А у меня от его слов - мороз по коже. Не дай бог тебе такая собака понадобится! Слишком много прошло передо мной таких мальчиков, чьи жизни в одну минуту были исковерканы войной. Короткая вспышка, боль - и темнота навсегда. Навсегда! А он смеялся только что и думал, что всё впереди. Сколько нужно сил, чтобы выдержать, вернуться к жизни. Преклоняюсь перед теми, кто выстоял.
  Маршрут закончился. Чем больше всяких каверз мы одолели, чем больше опыта появилось у собаки, тем легче будет слепому. Ему тоже предстоит учиться. Учиться понимать собаку, чувствовать её движения, учиться подавать команды и ориентироваться в обстановке. Учиться доверять собаке, не забывая контролировать и проверять её действия. Марго тоже будет сложно. Новый человек, неловкий и непривычно неуверенный, путающий команды и делающий всё невпопад. А мне предстоит сделать так, чтобы никогда не имевший собак слепой человек научился управляться с Марго, а та, в свою очередь, восприняла его как своего хозяина и стала бы работать как полагается. За те две недели, что отводятся обычно на передачу собаки слепому, попотеть придётся всем троим: мне, Марго и её новому хозяину. Он так ждёт собаку, звонит чуть не каждый день, волнуется. Но торопиться нельзя: пёс должен пройти всю программу. Десятки таких маршрутов, как сегодня, отшагали мы с Марго, прежде чем им встретиться'.
  - Вот это да! - восхитилась Аня. - Если бы мне сызнова пришлось выбирать специальность, стала бы кинологом и сама подготовила тебе такую собаку.
  - У тебя бы получилось, милая. - Я обнял жену.
  
  Глава 3. Роман Лысенко
  
   Случай свел меня с уроженцем Алтая Романом Лысенко, который приехал в кинологический центр за собакой - поводырём из Кинешмы, где учился в техникуме для инвалидов.
   Уютно расположившись в кафе за столиком в углу, мы заказали шашлык, лаваш и бутылку сухого грузинского вина.
   - За знакомство! - я разлил вино под руководством Ани. - Предвижу, что твоя история будет не очень весёлой. Так выпьем же, как говорит мой друг, за успех нашего безнадёжного дела. Лысенко весело засмеялся, мы чокнулись.
   - Ловко у вас получилось, - похвалила жена и коснулась своим бокалом наших.
   Роман отпил немного вина:
   - Вы не совсем правы: в моей жизни были не только грустные моменты, а началось всё с большой глупости. Когда мне было семь лет, на спор со старшими пацанами выпил в гараже полстакана аккумуляторной кислоты. Мне стало плохо, ребята испугались и убежали, я потерял сознание. Очнулся на больничной койке: от сильного отравления образовался отёк головного мозга, я перенёс клиническую смерть. Началось долгое лечение, несколько операций, но здоровье так и не восстановилось: мучили головные боли, предметы расплывались перед глазами, даже лицо мамы я различал смутно.
   Наступил сентябрь - учебная пора, мы с ребятами пошли в школу. И с первых же уроков выяснилось: класс - это не для меня, я плохо видел то, что учитель писал на доске, хотя сидел за первой партой. Тогда преподаватели стали ходить ко мне на дом, а жили мы примерно в километре от школы. Учился я в основном на слух, отчего мои природные музыкальные способности и память ещё больше развились: я мог с одного раза запомнить длинное стихотворение или доказательство теоремы. Часто заходили ребята с просьбой решить задачку, я с удовольствием делал это быстро в уме. Один раз услышал, как математик в коридоре тихо сказал переживающей за меня маме: "Жаль мальчишку: способности хорошие, и такое несчастье".
   В это время официантка принесла шашлык и лаваш. Аня разлила оставшееся вино, мы опять чокнулись и принялись за еду. По тому, как Роман быстро расправился с хлебом и шампуром я понял, что он голоден, и предложил:
   - Давай по второму!
   - Спасибо! Я наелся.
   "Нет, - думаю, - дружок! Ты так из скромности говоришь. Уважаю.
   - Тогда, ребята, по чашечке кофе, попозже, - предложила жена.
   - Давай, Рома, дальше!
   - Дальше? До девятого класса я вполне справлялся со школьной программой и решил пойти в десятый - продолжить образование, но директор сказала:
   - Хватит, намаялись с тобой, в десятый класс тебя не переведу: ты его не потянешь, к тому же ходить к тебе далеко.
   - Как это не потяну, - возразил я, - до девятого-то тянул.
   - Всё! - отрезала она. - Разговор окончен. Вот тебе справка о неполном среднем образовании, а дальше, пускай родители решают, что с тобой делать.
   - Вот дрянь! - вырвалось у внимательно слушавшей Ани.
   А Роман продолжал:
   - В возрасте шестнадцати лет с инвалидностью 2-ой группы по общему заболеванию меня вышибли из школы. Потянулись нудные, беспросветные, похожие один на другой дни. К сожалению, у нас труд инвалидов не востребован, и я не знал, чем заняться. Родители с утра уходили на работу; я оставался наедине со своими переживаниями, податься некуда: будто в клетке, а у меня душа рвалась наружу.
   - Ничего, ничего, - говорил отец, - живы будем, не помрём. Что-нибудь придумаем. Он же где-то купил диск с записями Владимира Высоцкого, которые мне так понравились, что я ставил его снова и снова, особенно песни о войне. Мне казалось, что я и есть тот самый лётчик-истребитель, нахожусь в глубоком пике и "выйти никак не могу". Песня бередила душу, и, порой, от жалости к себе по щекам катились слёзы.
   "Надо же, и со мной почти так же было", - подумал я.
   - Пацаны видели, что мне нелегко, - продолжал Роман, - сочувствовали и однажды принесли из леса маленького волчонка. Я стал его воспитывать и дрессировать. Неправда, что волки не поддаются дрессировке. Я любил своего зверя и он это чувствовал, засовывал голову мне подмышку, ласкаясь, тёрся мордой о колено, клал на него лапу. Мой Волчок, так я назвал своего питомца, всюду ходил за мной, ел из рук, а порой мы даже спали рядом, на диване. Когда он подрос, стал моим защитником. Дошло до того, что люди боялись не только ко мне подойти, но даже косо посмотреть в мою сторону. Как-то он чуть не покусал прохожего: пришлось сдать зверя в зоопарк, но он несколько раз сбегал оттуда ко мне. У родных и друзей были какие-то занятия; я один болтался дома без дела. Меня терзали мысли о своей ненужности и никчёмности; бывало, накатит и орёшь от безысходности так, что на улице слышно. Все попытки родителей успокоить меня вызывали только раздражение. Постепенно я падал духом.
   Роман на секунду остановился, будто решал: рассказывать или нет, видимо воспоминание было не из приятных.
   - Что греха таить, - продолжил он, - задумал свести счёты с жизнью и приготовил верёвку с петлёй, которую спрятал под матрас. Ждал только случая, когда родителей не будет дома, но мать, как будто это чувствовала и не оставляла меня одного. Однажды, убираясь в комнате, нашла верёвку. Тогда, через некоторое время в нашем доме появился батюшка - отец Пётр, бывший замполит батальона. Как опытный психолог, он понял моё состояние, не сюсюкал, нашёл нужные слова, иногда по- солдатски крепкие, задевавшие моё самолюбие, рассказывал истории, как инвалиды находили своё место в жизни. "Уныние - это грех, - говорил батюшка. - Ты вот жить смоги и счастья добейся, а пути Господни неисповедимы!" Отец Пётр приходил много раз, читал стихи Эдуарда Асадова, который потерял зрение в боях за Севастополь, остался слепым, однако нашёл в себе силы жить, окончил Литературный институт им. А. М. Горького, много и упорно работал и стал известным поэтом. Так у него же талант, сказал я. У тебя тоже талант, только ты об этом еще не знаешь, чтобы его открыть, нужно долго и упорно работать.
  Отцу Петру удалось остановить меня на краю пропасти, я поверил ему и решил жить дальше.
   - Извини, Рома, за нескромный вопрос: у тебя девушка есть? - спросил я.
   - Была, - после некоторой паузы ответил он изменившимся голосом. (Очевидно я задел что-то глубоко спрятанное в душе). - Вот, оставила мне на память при расставании. - Он вытащил из нагрудного кармана и аккуратно положил на стол мягкую игрушку - маленького пушистого котёнка. - Просто ушла, и всё.
   Но я понимал, что это не всё, очевидно Роман не хочет полностью открыться нам - чужим для него людям.
   - Я переживал, сильно похудел, а потом решил: что бы там ни было, выучусь, получу хорошую специальность, буду много зарабатывать и отыщу мою Ксюшу (так её звали), где бы она ни оказалась.
   Последняя фраза была произнесена с такой решимостью и твёрдостью, что мы с Аней почувствовали, какой сильный характер у этого парня.
   - Однако болезнь не отпускала, - продолжил Роман уже своим обычным, тонким, мальчишеским голосом, - окружающие предметы стали ещё более расплывчатыми. Мы с родителями решили, что лучше всё-таки мне перейти на инвалидность по зрению, но молодой, только из ординатуры, врач нашей поликлиники убеждал: " Куда вы едете?! Дай бог, ему третью группу назначат, а сейчас у него как-никак вторая". А старая, опытная медсестра говорила: "Поезжайте! Глаза - дело тонкое. Сегодня вторую дадут, а завтра первую". Мы с матерью решились: ближайшая ВТЭК была в Барнауле, за триста километров от нашего посёлка. Пожилая женщина - офтальмолог внимательно прочла выписку из поликлиники, попыталась проверить зрение по таблице, но я, не то что таблицу, её еле различал, задала несколько вопросов о моём самочувствии, тщательно на специальном аппарате осмотрела глаза и сказала: "У тебя сейчас пограничное состояние между первой и второй группой. Вот тебе мое заключение для втэк на первую группу инвалидности, с обязательным условием посетить центр реабилитации слепых в Бийске". В центре им. Наумова, одном из трёх в России, меня научили многому, прежде всего приёмам ориентирования в пространстве с помощью белой трости. Ещё дома я много раз пытался самостоятельно ходить, старался опираться на слух и память, нащупывал дорогу ногами и натыкался на самые неожиданные предметы. Вот, например, столбы - коварные товарищи. Их ногой не всегда обнаружишь, а лбом поймаешь запросто; я выбил несколько зубов, сломал палец на правой руке, исцарапал и в кровь разбил колени (так сказать, издержки производства), но занятий своих не бросал. Однажды прошёл километр по обочине федеральной трассы.
   - Ну, и как? - Аня, слушавшая, как и я, с большим интересом, прервала Романа.
   - Живой, как видите, - удовлетворённо хмыкнул тот, - конечно, с тростью-то ходить оказалось намного легче и безопаснее. Там же, в Бийске меня научили работе на компьютере с использованием специальных программ для слепых. Особенно я благодарен преподавателю Шестопалову Алексею Леонидовичу. С его же помощью удалось приобрести ноутбук. Мне повезло: магазин оргтехники переезжал на другое место и распродавал остатки товара по бросовым ценам, да ещё двоюродный брат помог с деньжатами. Я старался, как никогда в жизни. Там, в центре, все были такие же, как и я. Моим соседом по комнате оказался Серёга Кучеров, тоже инвалид первой группы и классный гитарист. Он и научил меня на своей гитаре первым аккордам, а дальше уже я сам стал подбирать на слух при всяком удобном случае, когда в руки попадался инструмент. Я вернулся домой и стал посещать наш дом культуры. Сначала играл на тамошних гитарах, казённых, а потом как-то сижу дома: поиграть охота, а не на чем. Думаю, надо гитару приобретать, поискал у нас: в магазинах нет, да ещё с деньгами туго. Тогда я обратился к одной даме, Ольге, с которой познакомился случайно, потому что "в газету попал": местная журналистка увидела, как я с тростью передвигаюсь по улице, взяла у меня интервью и опубликовала очерк с моим фото. Хорошо написала: мне Ксюша потом прочитала. По всему выходило, что я герой, а я и не знал; со мной стали здороваться на улице незнакомые люди, а в местном кафе два раза бесплатно накормили обедом. Выяснилось, что Ольга - секретарь нашей администрации. " Приходи, постараюсь помочь тебе с гитарой", - пообещала она. И действительно, депутат Всеволод Валерьевич, дай Бог ему здоровья, помог. Выделили мне деньги и купили "именную" иностранную гитару, "Ромика" называется. Меня стали приглашать в клуб аккомпаниатором: хоть небольшие деньги, но я был доволен. Я стал думать о том, где продолжить образование: желание учиться и найти своё место в жизни не пропало. По моей просьбе отец нашёл один техникум для инвалидов. Я подал документы, но с самого начала не сложились отношения с завучем. Бывает же так: вроде человек тебе ничего плохого не сделал, а не нравится, и всё тут. Потом были попытки отыскать другое учебное заведение, но везде принимали только инвалидов второй и третьей группы. Отец нашёл ещё один техникум; перед отъездом нужно было сделать прививку от столбняка. У меня в тот день болела голова, но врач успокоил: "Ничего страшного, обычная прививка". К сожалению, местные эскулапы сделали её неквалифицированно; началось осложнение, приступы, напоминавшие эпилепсию, однако я, хотя и был в полусознательном состоянии, разговоры врачей слышал, они говорили, что это столбняк. Выкарабкался только в октябре месяце, начало занятий пропустил, и в довершение всего меня бросила Ксюша, с которой мечтал создать семью: я остался один.
   - Может оно и к лучшему, - сказала Аня, - зачем такая жена? Правда, Мордухыч?
   - Конечно! Не о чем и говорить. Тебе, дружок, нужна такая же добрая и надёжная, как моя.
   Но Роман промолчал.
   " Видимо, крепко зацепила тебя эта Ксюша," - подумал я. Официантка принесла горячий кофе, но он так и остался остывать на столике. К нему никто не притронулся, а Роман продолжал:
   - Прошло несколько лет; остаточное зрение я тоже потерял: раньше различал свет и темноту, теперь перед глазами - сплошная ночь. Тем, кто осведомлялся о здоровье, с горькой иронией отвечал: "Могу смотреть на солнце, не зажмуриваясь". А нужное мне учебное заведение так и не находилось. Неудача следовала за неудачей, отец опустил руки, но меня это только распаляло. Очень кстати приехал батюшка и долго разговаривал с родителями, убеждая их: "В наше время без образования никуда, а вы не вечны, всю жизнь помогать сыну не сможете". И они его услышали. "Выучим мы тебя, ты только в себя поверь, - говорил отец Пётр, - а матушка Елена работает в соцзащите и поможет с нужными справками и документами". Отец возобновил в интернете поиски учебного заведения и наконец, нашёл техникум для инвалидов в городе Кинешма Ивановской области. Там тоже сказали, что принимают только инвалидов второй и третьей групп, но потом согласились меня взять. Мы их предупредили, что по программе реабилитации мне положена собака-поводырь, и я уже стою на очереди на её получение в Москве. "Ничего-ничего. Нет проблем: положена, так положена, приезжай", - сказал директор. Прошло полгода, вдруг звонок: "Собачка для Вас скоро будет готова". Я сообщил об этом завучу, бывшей воспитательнице в колонии несовершеннолетних преступников, а в ответ ледяным тоном получил:
   - Правилами проживания в общежитии содержание домашних животных запрещено. У некоторых студентов может быть аллергия, а другие просто боятся собак. Тогда я собрал подписи студентов в защиту моих прав:
   - Это не домашнее животное, а служебный пёс - мои глаза. Она положена мне по программе реабилитации, - аргументировал я своё требование.
   - Зря стараешься, можешь не напрягаться, - презрительно сказала завуч, - плевать на ваши подписи! Здесь я всё решаю.
   "Ах, так! - думаю. - Не на того напала." И позвонил прямо в Кремль по горячей линии для решения социальных вопросов: описал ситуацию. Мне дали телефон департамента соцзащиты Ивановской области, а там ответили: "Что, на закон плюют, собаку-поводыря не разрешают?! Не переживай: у нас разрешат. А ты учись спокойно". В феврале пришло письмо из кинологического центра, что можно приезжать за собачкой. Я стал копить деньги на поездку в Москву. Сначала обратился в соцзащиту, но денег даже на проезд не дали, сказали: по закону, если хочешь, можешь бесплатно на электричках добраться. Мол, гуляй Вася. Тогда я отыскал депутата от 'Единой России' Всеволода Валерьевича, из нашего посёлка, который раньше мне гитару подарил, дай Бог ему здоровья, и попросил десять тысяч рублей на поездку, переслав копию вызова из кинологического центра. А он дал целых двадцать тысяч. Я спросил:
   - К какому сроку вернуть?
   - Возвращать не надо, - ответил он, - учись только на здоровье.
  А тут и пенсия моя подоспела. Однако из департамента соцзащиты новостей о комнате всё не было. Я вполне допускал, что могу остаться с собакой на улице, но плюнул и поехал за Маргошей. Меня встретили на вокзале, провели в медпункт, через некоторое время подъехала кинолог из центра и привезла меня сюда, где по воле судьбы мы с вами и встретились. Роман закончил рассказ; мы допили остывший кофе.
   - Что дальше делать собираешься? - спросил я.
   - Вернусь в техникум учиться; будем с Маргошей добиваться своего счастья.
   - Благодарю за интервью, - я полез в карман, - отдашь, когда выучишься и начнёшь работать, - и протянул ему пять тысяч рублей.
   - Спасибо, - ответил Роман своим тонким мальчишеским голосом, - обязательно верну.
   - Давай обменяемся телефонами и электронными адресами, - предложил я, - буду тебе позванивать. Обращайся, если что надо.
   Мы проводили его в кинологический центр, а сами поехали домой, продолжать работу над третьей частью повести. Я диктовал, жена набирала текст, потом мы включали специальную программу, которая его озвучивала, и правили - одни и те же страницы по многу раз, пока Аня, мой первый и самый требовательный читатель, в шутку не говорила: "У Гоголя, конечно, получше, но, как выражались работяги в советское время: "Для целины пойдёт ".
   Работа продвигалась очень медленно: на меня навалилась усталость, но не физическая, которая проходит, а душевная, накапливающаяся годами изо дня в день, и, в конце концов, приводящая к апатии - полному безразличию, нежеланию что-либо делать. К тому же я страдал хронической бессонницей, а впереди маячило восстановление двух первых частей по черновикам.
   Мы созванивались с Романом регулярно. Он рассказывал. С Маргошей тренировались две недели, она сильно тянула - едва поспевал за ней. За месяцы тренировок её научили обходить людей, ветки, перегораживающие дорогу, канализационные люки, останавливаться на перекрёстках и ждать команду: "Вперёд"! Экзамен сдали на 'отлично' и вернулись в Кинешму, в техникум, готовиться к окончанию учебного года. Ехали на поезде дальнего следования; в вагоне я с досадой вспомнил, что свою еду в дорогу оставил в холодильнике. Слава Богу, корм для Маргоши не забыл. Скоро весь вагон узнал о нас, и добросердечные пассажиры понесли, у кого что было. Колбасу, по запаху копчёную, решил собаке не давать: ей нельзя, а мне очень даже сгодится; начальник поезда пригласил меня обедать, и я с удовольствием согласился. В техникуме та самая завуч, которая говорила о тщетности моих усилий, вдруг вызвала в кабинет и сказала: "Ой, какая миленькая собачка! Рома! Зачем же сразу жаловаться?! Можем и полюбовно решить вопрос: мы тебе комнату организовали в бывшей кладовой на первом этаже, сделали ремонт, поставили мебель. Ты не волнуйся". Ребята говорили, что комната холодная, но ремонт хороший: шкаф купе и сервант имеются и даже маленький коврик для Маргошки постелили, правда, зимой действительно холодновато. А так, жить нормально. Маргоша сразу стала любимицей общежития. Все хотели с ней познакомиться, угостить, но она брала еду только из моих рук: так была воспитана. Мы с другом Лёхой, зрячим, но с тяжёлой формой косолапости, привезли из зоомагазина мешок сухого корма. Ребята, часто заходившие ко мне, распробовали его, после чего один парень предложил не то в шутку, не то всерьёз: "Давай, Маргоша будет питаться в столовой вместо нас, а мы - её кормом. Честное слово, он вкуснее, чем то, что нам дают". А я ответил: "Собака может отравиться, а нам нипочём".
   В другой раз Роман рассказывал. Однажды с Маргошей и ребятами возвращались с прогулки. К остановке, где мы стояли, подъехал автобус, и я решил проехать часть пути. Нам с Марго сразу же уступили место, а кондуктор не захотела брать с меня деньги. Я знал, что выходить через одну остановку; вдруг слышу кондуктор с шофёром тихо переговариваются: "Слепой с поводырём, наверное, из техникума", и чувствую: автобус сворачивает с трассы.
   - Куда это вы? - спрашиваю.
   - Не волнуйся! Доставим к самому подъезду.
   - А чем занимаешься в свободное время? - спросила Аня.
   - Я увлёкся сочинением песен и даже послал некоторые на радиостанцию "Европа плюс", а потом они пару раз просили у меня ещё. Только с вокалом дела не очень: связки серьёзно пострадали, во время операции от аппарата искусственного дыхания. Голос тренирую, но пока успехов больших нет: пою дуэтом с Радиком, без него красиво не получается. У нас много ребят с хорошими голосами, собралась неплохая команда: Лёха, о котором уже рассказывал, Никита, тоже слепой, из Хабаровска, Димка из Удмуртии, недалеко от Ижевска живёт, у него что-то со щитовидной железой не в порядке. В техникуме есть актовый зал, сцена, но почему-то, я догадываюсь почему, нас с Никитой на сцену не пускают, видимо, боятся, что свалимся на зрителей. Мы немного обиделись, но творчество не бросаем.
   Одну свою песню, "Бесприданница", Роман по моей просьбе переслал по скайпу. К сожалению, в повести музыку не передашь, а слова - можно:
  
  В тёмном, тёмном домушке
  у соседки кумушки
  дочка бесприданница.
  Что же с нею станется?
  
  Припев:
   А у неё приданое
   самое желанное:
   руки не балованы,
   губы не целованы.
  
  Ты не бесприданница,
  а моя избранница.
  В мире нет красивей глаз,
  в мире нет счастливей нас.
  
  Припев:
  
  А у кого нет главного,
  нету и желанного.
  Кто других касался плеч,
  тот мечту не смог сберечь.
  
  Припев:
  
  В тёмном, тёмном домушке
  у соседки кумушки
  дочка бесприданница.
  Что же с нею станется?
  
  Припев:
  
   Голос у него был тонкий, но столько было в нём неподдельного, выстраданного, что песня задевала за живое.
   "Правда, самобытно? - сказала, послушав Аня, в своё время закончившая музыкальную школу. - И смысла, и чувства больше, чем в иных современных шлягерах". Я согласился.
   Роман окончил второй курс техникума и поехал с Маргошей домой. Он решил продолжить образование, но ещё окончательно не определился с выбором будущей профессии. И как это иногда бывает в жизни, дело решил случай. В купе поезда Москва-Барнаул Роман зашёл первым, расположился на верхней полке, а Маргоша, свернувшись калачиком, спокойно устроилась под столом. Затем появилась попутчица, заняла нижнюю полку, визгливым, как у некоторых рыночных торговок, голосом сразу потребовала чаю и зашуршала пакетами со съестным. Через несколько минут напротив неё уселся разбитной студент-балагур из Новосибирского вуза, который, заметив Марго, поинтересовался: "Куда едем, друг человека?" И обратившись к Роману, спросил: "Твоя, что ли?" " Да, это мои глаза", - ответил тот.
   Перед самым отправлением вошёл четвёртый пассажир, уставшим голосом вежливо поздоровался и сразу полез на своё место, напротив Романа.
   Вечером разговорились. Студент предложил шуточную задачу:
   - Один человек покупал яблоки по сто рублей за килограмм, а продавал по пятьдесят, и через некоторое время стал миллионером. Как он этого достиг?
   - Все задумались, - рассказывал нам Роман, - а я сразу нашёл ответ: этот горе-бизнесмен раньше был миллиардером.
   - Правильно! - похвалил студент.
   А женщина засмеялась: Просто-то как!
   - Задача на нестандартное мышление, из олимпиады по математике для старшеклассников, - пояснил балагур.
   Наутро, едва проснувшись, попутчица своим визгливым голосом запричитала:
   - Ой, мужики! У меня ночью со столика пол палки сервелата пропало! Признавайтесь, кто слямзил?! Купе-то изнутри было заперто.
   Все молчали. Наконец студент сказал:
   - Уверен, собака спёрла. Смотрите, облизывается.
   - Собака не могла, - возразил я, - она без моей команды еду не берёт.
   - А вот мы сейчас и проверим, - пассажирка зашуршала пакетом.
   - Ого, такой кусок варёной курятины собаке! Я бы и сам не отказался, - протянул студент.
   - На! Возьми собачка! - Женщина протянула еду Маргоше.
   - Смотри-ка, не берёт, даже морду отвернула в другую сторону, - одобрительно заметил мужчина с верхней полки. - Вот это выучка!
   - Я вас не обманываю: кожура под столом валяется! - возмущалась женщина.
   - Кожура, говорите? - засмеялся я. - Это тогда уж точно не Марго. В каком цирке вы видели собаку, которая очищает колбасу перед тем, как её сожрать?!
   - А парнишка-то прав. Давай студент, признавайся: твоя работа, больше некому, - строго сказал мужчина. - А то смотри: я следователь транспортной прокуратуры; могу на тебя дело о краже завести.
   - А если я чистосердечно признаюсь? - испугался студент. - Очень есть захотелось, а она так вкусно пахла: ночью я её и уговорил. Простите, тётечка, виноват.
   - Ладно, дело молодое: всегда есть хочется. Попросил бы, я тебе и хлеба, и пирожков дала бы, - рассмеялась подобревшая пассажирка.
   - Ну, если потерпевшая сторона претензий не имеет, дело можно и не возбуждать: честь собаки не пострадала, - с иронией произнёс следователь. - А у тебя, парень, соображалка работает, - обратился он ко мне. - Чем занимаешься?
   - Из-за слепоты много времени потерял. Только сейчас окончил второй курс техникума в Кинешме, это Ивановская область, решаю на кого учиться дальше.
   - А ближе к дому, у вас на Алтае, не нашлось, где учиться, что ли?
   - Вы не поверите, этот техникум еле нашли. У нас красиво говорится о реабилитации инвалидов, а на деле... Моя знакомая задала этот вопрос во Всероссийском обществе слепых. Ей ответила женщина усталым тусклым голосом: "Наша задача помогать инвалидам найти своё место в жизни. Ваш незрячий его уже нашёл - учится в техникуме, а ближе к дому - ищите сами, обзванивайте субъекты Федерации".
   - Я тебе посоветую, парнишка: оканчивай техникум и попробуй на юрфак в Новосибирском университете, где я учился. С таким нестандартным мышлением, если не на следователя, то на судью или на адвоката точно можно. Вон, как ты в защиту собаки аргументировано выступил. Хорошие мозги везде требуются.
   - А разве бывают слепые юристы? - удивился я.
   - Ещё как бывают. Сама Фемида перед тем, как суд вершить, надевает повязку на глаза. Недавно читал статью о Дэвиде Бланкетте, слепом от рождения, который пройдя через жесткую школу жизни, стал министром внутренних дел в правительстве Тони Блэра благодаря феноменальной памяти, огромной работоспособности и страстному желанию добиться успеха.
   - Ты знаешь, дорогая, - сказал я, прослушав эту историю, - а ведь Роман живёт, как настоящий гражданин страны слепых, под девизом: 'Не позволяйте проблемам управлять вами. Ваше будущее не написано заранее, пусть вас ведут ваши мечты "! Права была журналистка из его посёлка, написавшая о нём: "Умеет, как говорят спортсмены, держать удар."
   - Ты, дорогой мой Мордухыч, сам живёшь под тем же девизом, ты тоже достойный гражданин страны слепых, - обняла меня жена.
   - Нет, милая, я не достиг того, чего хотел; я мог бы сделать намного больше.
   - Как думаешь, - спросила Аня, - добьётся Роман своей цели в жизни, найдёт свою любовь и призвание?
   - Не знаю, надеюсь добьётся, хотя слишком много препятствий на пути. Но я этого ему от всей души желаю!
   Я никогда не видел лицо Романа; мне оно представлялось добрым и улыбчивым, как у хороших людей, на долю которых выпали тяжёлые испытания, но не ожесточившихся и не растерявших доброты. Правильно говорят: то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Мягкий, казавшийся детским, высокий голос Романа, открытость в общении, литературная правильная речь (не знаю, где он этому научился), доброжелательность, то, как он обращался ко мне: "Здравствуй, родное сердце", а также то, что он ничего у нас не просил, невольно вызывали симпатию, и мы с женой с удовольствием помогали, чем могли.
   На этом я заканчиваю третью часть записок. А мне нужно восстанавливать по черновикам первую и вторую части (что не вызывает большого энтузиазма), совершенствоваться в ходьбе с тростью и ждать свою собаку, имя которой я пока не знаю.
  
  Часть IV
  
  Про то, как на меня в течение 35 лет давили, про то, как я лишь по случайности не погиб при попытке самоубийства, написано в повести немало. А вот другая сторона того же самого: я имею в виду моё литературное творчество, особенно повесть 'Одиссея инженера Волкова', которую, я начал писать, когда у меня мозги чуть не закипели. Черновой вариант, как я уже писал, показал знакомому милицейскому полковнику. Он прочитал и говорит: 'Чувствуется рука пятого управления КГБ'. В основу пролога повести лёг рассказ 'Почтальоны', который я закончил в десять часов вечера, а в час ночи меня разбудил телефонный звонок. 'Что с почтальоном делать будем', - спросил незнакомый мужской голос. Когда я разместил рассказ на сайтах 'Проза.ру' и 'Самиздат', одна читательница позвонила с просьбой: 'Нельзя ли ваш талантливый рассказ разместить на своей странице?'
  Я продолжал работать, и ветер, дующий с площади, на которой был когда-то установлен памятник Ф. Э. Дзержинскому, переменился. Видимо, её обитатели почувствовали, что рождается новый писатель, и ничего хорошего это им не сулит. На страницах интернет появился некий литературный критик по фамилии Латунский. (Помните такую фамилию из романа М. А. Булгакова 'Мастер и Маргарита', которому героиня перебила в квартире стёкла). Суть его писем такова: это грязная клевета на нашу власть и органы, и ты, негодяй, ещё за это ответишь. Однако, ничего такого, кроме того, о чём я уже сказал, со мной не произошло, очевидно потому, что в повести была одна чистейшая правда, к тому же художественно поданная. Думаю, что мои читатели с Лубянки говорили то же самое, что и про Высоцкого: 'Как, как он там сказал?' Другие произведения также подвергались ожесточённой клевете. В конце концов, я не выдержал и написал нижеприведённое эссе, которое разместил на многих информационных ресурсах интернета, а также разослал свою повесть 'Одиссея инженера Волкова' моим друзьям в Израиль, США, Великобританию, Германию и Францию.
  
  
  
  Я, значится, эта: больной, слепой, юридически неграмотный инвалид I группы, недавно с почётом принятый в Союз писателей России. Я сидел, а все стояли. Я, эта, за что мине такой почёт, по совести не знаю, где сидел - не скажу, а то опять посодют.
  Но шутки в сторону! Скажу без ложной скромности: я действительно неплохо пишу, иногда даже хорошо, по крайней мере так говорят многие читатели, а их у меня только на одном сайте 'Самиздат' больше семи тысяч семисот, но мне, конечно, как и любому автору, хочется, чтобы их было ещё больше и не только на сайтах. Один умный человек сказал мне, что для этого нужна мощная реклама, а ещё большие деньги, которых, к сожалению, нет, так как я распоряжаюсь лишь своим карманом.
  Я расстроился и печалился, пока мне не прочитали найденную в интернете статью Елены Пономаревой 'Искусство эффективного скандала: как и зачем запускать скандальные рекламные кампании'. И я понял: скандальная реклама ярко высвечивает темы, которые в обществе часто замалчиваются, потому что власть предержащие не любят, а может и опасаются говорить об этом. Для создания нужного эффекта скандальная реклама должна быть каналом коммуникации, ориентированным на широкую аудиторию, что достигается особенно её распространением в сети интернет. 'Вот он, мой шанс! - осенило меня. - А напишу-ка я эссе, как делали до меня и делают весьма уважаемые люди'. Я не отношу себя к этим достойным гражданам, но всё же понимаю, что могу наступить на ногу всяким там ассоциациям, скрывающим под благовидными названиями очень неблаговидные поступки, и даже ... службе ..., название которой я произнести-то не решаюсь. Я понимаю, что выставляю себя на линию огня, должен быть готов и к общественному резонансу. Конечно, к суду меня вряд ли привлекут, но клевета посыплется, а она, как сказал поэт, страшнее пистолета, но я этого не боюсь, у меня репутация честного малого среди друзей, и сдавать назад не собираюсь.
  Чтобы дать читателю представление о себе, ниже я приведу два рассказа и немного расскажу об автобиографической повести, 'Одиссея инженера Волкова', М.,2018, которую можно приобрести в книжных магазинах или найти в библиотеках Москвы и некоторых крупных городов России, а так же прочитать на порталах интернета 'Проза ру' и 'Самиздат'.
  Первый рассказ - новелла 'Улыбка фортуны', опубликован в 2018 году в американском русскоязычном журнале 'О. Генри', ?2, Нью-Йорк. Обращаю ваше внимание, читатель, на то, что рассказ был опубликован бесплатно, так как вошел в дюжину, отобранных по результатам ежегодного конкурса О. Генри, на который в 2018 году было представлено более 800 рассказов от авторов из разных стран. Правда и гонорара никакого я не получил.
  Второй рассказ 'Ребята с нашего двора' в 2019 году одобрен к публикации журналом 'СовременникЪ', выходящим в России. Привожу ответ-приглашение технического редактора журнала: 'Добрый день! Ваш рассказ "Ребята с нашего двора" был одобрен. Можем издать в журнале "СовременникЪ". Орг. взнос составит 8000 рублей. Будем ждать вашего ответа'. Ну чего казалось бы: заплати восемь тыщ и будешь опубликован в солидном журнале, основанном ещё А. С. Пушкиным, как они о себе говорят. Всего-навсего восемь тыщ, однако такой возможности у меня нет, о чём я и написал в редакцию. Журнал издаётся Общенациональной ассоциацией молодых музыкантов, поэтов и прозаиков (я думаю, таких контор много). Её замануха выглядит так: 'Молодые авторы! Публикуйтесь вместе с нами, мы поможем'. Не верьте! Какая же это помощь?! Это самый обычный рэкет: не заплатишь, тебя вообще не напечатают, какой бы ты там ни был. Прямо, Толян по кличке 'Зуб' из моего рассказа 'Ребята с нашего двора'.
  Ещё один пример. У меня есть знакомая певица, Елена Валишевская, меццо-сопрано, окончившая с отличием Гнесинское училище, затем стажировавшаяся в Мариинском театре. У неё такой завораживающий голос, что одна знакомая сказала: 'Когда Лена запела, у меня дыхание перехватило, и мурашки по спине'. Валишевской сейчас около сорока, она вынуждена перебиваться случайными заработками, не всегда связанными с пением, так как не смогла пробиться в оперный театр. Как-то при встрече она сказала: 'Вы знаете, Семён, чтобы пробиться, надо заплатить хорошие деньги, которых у меня нет или под кого-то 'лечь', а я этого делать не хочу'. Не правда ли ситуации очень похожи.
  А про повесть 'Одиссея инженера Волкова' один довольно известный писатель и журналист сказал: 'Вещь штучная', стало быть, таких немного. С повестью мы ознакомили одного кинорежиссёра, который, прочитав, сказал: 'Да-а, повесть. Почти готовый сценарий. Но я в это дело не полезу. Вещь скандальная. А я хочу доработать до пенсии'. Вот так демократия, блин! Думаю, если вы прочитаете повесть, вы выразитесь ещё покрепче.
  
  Улыбка фортуны
  
  Единственное, что Сеня Волков, студент второго курса экономического факультета, помнил из лекций, прочитанных в последнем семестре, была теорема Остроградского - Гаусса. Все остальные математические выкладки сбились в его неглупой голове, как снежный ком, в котором, даже если постараться, не найдешь ни начала, ни конца.
   Область его увлечений лежала несколько в стороне от математики, о чём свидетельствовала висевшая над кроватью небольшая картина в скромной раме, найденная когда-то в пыли на чердаке деревянного дома прадеда в Торжке - одном из древнейших купеческих городов России. На картине богиня удачи, Фортуна, одетая по моде Древнего Рима, опиралась одной рукой на колесо, а другой держала рог изобилия. Семёна поражало мастерство художника: выражение лица богини менялось в зависимости от того, под каким углом он на неё смотрел. Впрочем, такой и должна быть многоликая и капризная госпожа Удача.
   Не углубляясь в описание внутреннего облика Семёна, отметим, что про таких на Руси говорят: "честный малый". Прибавим ещё, открытый, приветливый взгляд тёмно-карих глаз, светлые вьющиеся волосы, как у Сергея Есенина, ямочку на волевом подбородке, и станет понятно: этого вполне достаточно, чтобы пользоваться успехом у однокурсниц.
   Последний, четвёртый экзамен зимней сессии представлялся ему контрольно-пропускным пунктом в мир отдыха и развлечений. Глядя с тоской на тридцать два билета, разложенных на столе, как игральная колода, начинающаяся с семёрки, и учебник по математике, на обложке которого красовалась фамилия экзаменатора, он лихорадочно соображал: "Конспекта нет, выучить по учебнику целый курс за одну ночь - дохлый номер. Шанс вытянуть единственный пятый билет с теоремой Остроградского - Гаусса - один к тридцати двум: ненамного больше, чем, если бы крупье нашего карточного клуба Олимп, сдал мне каре - четыре карты одинакового достоинства. Отец, который платит за недешёвое обучение, в случае провала на экзамене наверняка станет насмехаться: "Не в корень ты, Сенька, пошёл, а в сук. Откуда только в нашем роду такой взялся?! Не можешь в ученье пробиться, - в армию ступай! Там тебя быстро уму-разуму научат".
   "Однако, - подумал Волков, - шанс сдать всё же есть! Профессор, принимающий экзамен, слепой: надо просто подсуетиться, притащить с собой учебник, сесть подальше и ничем не рискуя, списать".
   Было десять вечера, время открытия карточного клуба. "Что толку корпеть всю ночь над учебником: всё равно пересдавать придётся, если списать не удастся! Пойду лучше проверю: благоволит ли мне фортуна!"
   Наш герой, "ничтоже сумняшеся", как говаривал его дед, начал собираться и неожиданно почувствовал затылком, что за ним кто-то наблюдает; оглянулся - никого. Он достал из шкафа костюм, белую рубашку, галстук-бабочку, как было принято среди игроков, оделся, бросил прощальный взгляд на изображение богини и вдруг увидел, что она многообещающе улыбается и подмигивает. Семён, отвернулся, затем резко повернулся к картине: Фортуна больше не улыбалась. "Почудилось", - подумал Волков.
   Через полчаса, предъявив членский билет недремлющему церберу на входе, Семён оказался в подвальном помещении с хорошим европейским ремонтом, где за одним из ломберных столов, крытых зелёным сукном, сидели в ожидании игры три человека. Первый - господин с прилизанными волосами и короткими усиками, придававшими ему сходство с Гитлером, второй - лет сорока, с острым длинным носом, похожий на дятла, видимо, такой же основательный, как упомянутая птица, которая уж если возьмётся, то додолбит до съестного, одетый в чёрную тройку, третий - с абсолютно лысой головой, напоминающей бильярдный шар, лет пятидесяти, в костюме, туго обтягивающем грузное тело, не желающее смириться с матерчатой оболочкой, замдиректора по маркетингу крупного банка.
   Чуть поодаль, у столика с горячительными и прохладительными напитками стоял крупье, с ничего не выражавшим каменным лицом, в белой рубашке с бабочкой, с колодой карт в руке.
   Банкир поприветствовал Семёна кивком головы: громко разговаривать было непринято. Остальные тоже кивнули: все игроки давно знали друг друга и не впервой встречались за карточным столом.
   - Ну-с, Борис Венедиктович, все в сборе. Начнём, пожалуй, - обратился толстый к крупье.
   Тот быстро, как фокусник, дважды перетасовал колоду на глазах у игроков и сдал каждому по пять карт; "Гитлер" и "Дятел" обменяли по три, 'Бильярдный шар" - одну, а наш студент - четыре.
   Начальная ставка - по тысяче с каждого - уже лежала на столе.
   - Ставлю штуку, - негромко сказал "Гитлер".
   - Тысячу и ещё одну сверху, - подхватил "Дятел".
   - Пасс, - толстяк бросил карты на стол рубашкой вверх.
   - И я, пожалуй, зарою, - Сеня сделал то же самое.
   - Вскрываю за две, - объявил "Гитлер".
   Победили две двойки на руках у "Дятла".
   - С почином! - Он плеснул себе в рюмку коньяку.
   Следующую сдачу выиграл толстяк. Игра шла не шатко - не валко: по мелочи. Волкову не везло.
   "Блефану, - наконец решил он, отказавшись от обмена на шестой сдаче. - Надоело сидеть китайским болваном в польском преферансе, как говорил главный герой кинофильма "Семнадцать мгновений весны". Пусть думают, что у меня стрит (пять карт разной масти с последовательно увеличивающимся достоинством) или тройка с двойкой".
   В этом круге "Гитлер" сразу зарыл, "Дятел", купивший три карты, хотел было поставить тысячу, но потом спасовал. Зато толстяк ответил двумя.
   - Ставлю две и ещё две, - отреагировал Сеня.
   - Две и три, - ответил толстяк!
   - Уф, - выдохнул Волков, как рыбак, которому удалось подсечь крупную рыбу. - А как насчёт того, чтобы три и ещё двадцать? - Он любезно улыбнулся, подзуживая противника.
   Толстяк с тремя десятками на руках посмотрел на него и, видимо поверив Сениной игре, нервно бросил карты на стол.
   - Пасс!
   "А нервишки у тебя не очень", - подумал наш студент, имевший на руках пустышку.
   После удачного блефа карта пошла: когда напольные часы пробили два часа ночи, Сеня выиграл уже тысяч сорок.
   - Последняя сдача, и я домой, - толстяк глубоко зевнул, прикрыв рот рукой.
   Сперва наш герой открыл три четвёрки: трефовую, бубновую и пиковую, затем червовую даму, которая вдруг с улыбкой подмигнула ему, махнула пухлой ручкой и застыла в прежней позе, и, наконец, с замиранием сердца - четвёрку червей. Всё это время он не переставал боковым зрением наблюдать за своими противниками, что в покере очень важно. А чтобы ввести их в заблуждение ("Пусть думают, что у меня две двойки"), Семён обменял даму, собрал все пять карт в стопочку и небрежно, как ненужную вещь, бросил на стол.
   "Гитлер" - менеджер крупного магазина - сразу развернул карты и оценив их намётанным взглядом, будто это партия только что полученного товара, обменял три. "Дятел", немного подумав, поменял две и, как Сеня, безразлично бросил на стол. А толстяк, постепенно, одну за другой открывая карты, объявил с каменным лицом, что покупать не будет.
   "С двумя первыми понятно, а толстяка сейчас пощупаем', - подумал наш герой.
   - Даю тысячу и две сверху, - начал торговаться Сеня.
   - Пасс, - сказал "Гитлер".
   - Даю три, - заявил "Дятел".
   - А я три и двадцать сверху, - уверенно объявил толстяк.
   "Вот ты какой, - подумал Волков, - на рожон лезешь. Сейчас проверю тебя на прочность".
   - Уф, - второй раз за вечер выдохнул Сеня, повторив свой трюк. - Даю двадцать и сто сверху, - небрежно произнёс он, достал из кармана блокнот и начал что-то писать.
   - Пасс, - сказал "Дятел".
   Они с "Гитлером", как актёры, отыгравшие роли, превратились в зрителей, с интересом наблюдающих за действием, разворачивающимся на сцене.
   - Не против, - медленно произнёс толстяк. - Что ты уфаешь и блокнотом вертишь?! Нет ведь на руках ничего.
   - Просчитываю вероятность вашего проигрыша, - обостряя ситуацию, спокойно ответил Сеня.
   - Открываю, - не выдержал толстяк, достав из портмоне пачку пятитысячных купюр, открыл карты - три валета и две дамы - и уверенно потянулся к банку за выигрышем.
   - Не спешите, уважаемый! У меня каре четвёрок, - Сеня тоже открыл карты.
   Рука толстяка замерла и подалась обратно.
   - Авангард французской кавалерии при виде русского пехотного каре сперва постепенно замедлил аллюр, а потом и вовсе повернул назад, - будто читая сценарий исторической киноленты, прокомментировал "Дятел" - режиссёр Мосфильма.
   Банкир встал и засмеявшись, - а что ему, миллионщику, сделается, только самолюбие слегка пощекотал - протянул Сене руку:
   - Молодец! Ничего не скажешь, красиво выиграл!
   К себе Волков попал в три часа ночи, с благодарностью посмотрел на богиню удачи, быстро разделся и сразу провалился в сон. Ближе к утру он вдруг заворочался и открыл глаза. На кухне явно кто-то хозяйничал: варил кофе с корицей, отчего по всей квартире распространялся приятный запах. И тут он увидел, что на стене, освещенной неверным светом неоновых огней уличной рекламы, висит пустая рама от картины. "Наверное, я сплю", - подумал Семён и повернулся на другой бок.
   Утром, когда он проснулся, в комнате стоял едва уловимый аромат корицы. Семён взглянул на часы: "Мамочка моя! Уже десять! Экзамен полчаса, как идёт"! Волков быстро собрался, прихватил учебник и, дожёвывая на ходу бутерброд с сыром, не дожидаясь лифта, помчался вниз по лестнице.
   Уже открывая дверь аудитории, Сеня решил, что списывать не будет.
   - Ваша фамилия? - спросил преподаватель, смотря, как все незрячие, мимо собеседника.
   Волков представился.
   - Тяните билет!
   - Билет номер 5, теорема Остроградского - Гаусса. Могу сразу отвечать, -отрапортовал Сеня, держа в руке двадцать второй билет.
   - Что ж, господин Волков, Остроградского, так Остроградского, - с легкой улыбкой сказал преподаватель.
   "Уф, повезло! Мой заветный, пятый, никто не взял"!
   Сеня бодро изложил суть теоремы, проистекающие из неё выводы и замолчал. Экзаменатор тоже молчал, вероятно что-то обдумывая. Потом улыбнулся:
   - Пять! Отличный ответ! Давайте зачётку!
   Дорога в мир отдыха и развлечений открылась: всё получилось, как задумано. Наш герой с радостью присоединился в коридоре к сокурсникам, оживлённо обсуждавшим сданный экзамен. Вот только одна мысль, как ложка дёгтя в бочке с мёдом, портила всё настроение и не давала покоя:
   - Что же это я, слепого обманул! Добро бы у зрячего списал, так это куда ни шло: риск всё-таки. А так, нехорошо, не по-честному вышло.
   - Сень! Пошли по пиву! - позвал один из товарищей.
   - Идите. Я потом: кое-что выяснить надо, - Сеня махнул рукой и отошёл в сторону.
   "Дождусь окончания экзамена, расскажу правду и извинюсь. А там: будь, что будет", - решил он.
   Экзамен закончился, коридор опустел. Через некоторое время из дверей вышел профессор с белой тростью, какими пользуются слепые, двинулся к лестнице, нащупал перила и начал медленно спускаться. Сеня пошёл за ним.
   На улице преподаватель, как человек хорошо знающий дорогу, уверенно повернул направо, вдоль кирпичной стены длинного многоэтажного дома, время от времени ощупывая тростью тротуар. Заслышав шум проезжающих мимо машин, он задержался у перехода, постучав тростью по светофору, служившему маяком. Немного выждав, экзаменатор пересёк улицу вместе с остальными пешеходами, не обратившими на него никакого внимания, прошёл по тротуару ещё метров двадцать, остановился и два раза стукнул тростью по водосточной трубе, видимо, тоже служившей маяком.
   Ещё пять шагов, и профессор толкнул стеклянную дверь кафе "Домашний очаг". Сеня вошёл следом.
   Преподаватель сдал пальто гардеробщику, доброжелательно поприветствовавшему его, и сразу прошёл к угловому столику. Чувствовалось, что он завсегдатай этого уютного местечка. Коля тоже разделся.
   Завидев профессора, официант поспешил принять заказ.
   - Добро пожаловать, Павел Христофорович!
   - Здравствуйте, Серёжа! Мне, пожалуйста, борщ со сметаной, два бутерброда с сыром и капучино, как обычно.
   - Сей момент.
   Официант быстро направился к стойке, но Сеня, стоявший невдалеке, успел перехватить его. Они о чём-то пошептались, и пятитысячная купюра перекочевала в карман Сергея.
   Подойдя к столику, за которым сидел экзаменатор, Волков спросил разрешения присесть. Тот слегка удивился, зная, что в это время посетителей бывает немного, но возражать не стал:
   - Пожалуйста! Мне, молодой человек, знаком Ваш голос; кажется, я слышал его часа полтора тому назад.
   В это время Павлу Христофоровичу принесли борщ, бутерброды и капучино. Сеня почувствовал приятный аромат кофе и корицы, как давеча дома. Профессор надкусил бутерброд, и на его лице отразилось удивление, сменившееся улыбкой. Но он, как ни в чём ни бывало продолжал обедать.
   "Открыться что ли, заговорить?" - с волнением подумал Волков. Он как будто сидел не за столиком кафе, а с картами на руках за ломберным столом в своём клубе.
   Закончив обед, Павел Христофорович с видимым удовольствием не спеша выпил капучино и неожиданно прервал молчание:
   - Вкуснейшие бутерброды! Уже забыл, какая она на вкус, чёрная икра. Вы ведь, если не ошибаюсь, Семён Волков? Стало быть, извиняться пришли? А напрасно. Теорему Остроградского вы ответили на отлично. Но пятёрку я поставил за то, что Вы на практике сумели применить теорию вероятности, которую должен знать не только каждый хороший игрок в покер. Мой двоюродный брат, этот напыщенный индюк, воображающий о себе, Бог знает что, которого Вы вчера изволили вздуть в клубе, чем доставили мне большое удовольствие, сегодня за завтраком с неохотой рассказал о своём поражении. Так что в следующем семестре, когда будем изучать теорию вероятности, я Вас проэкзаменую по сегодняшней программе: всё по-честному. Билет с теоремой Остроградского, сударь мой, вытащили до Вас. Вот так. А сейчас, если не трудно, проводите меня до такси.
   Усаживаясь в машину, профессор на секунду придержал дверцу, улыбнулся и подмигнул Семёну:
   - Да, кстати, мой брат приглашает Вас на стажировку к себе в банк. До свидания.
  
  Ребята с нашего двора
  
   На широком подоконнике второго этажа, когда-то покрашенном белой краской, ныне облупившейся до такой степени, что местами видна древесина, шла игра в карты на щелбаны.
  Игроки, ученики 8 Б класса Слава, Дима и Серёжа, перетащенные по распоряжению завуча в девятый, жили в одном дворе и все трое относились к категории трудных.
   Да, и то сказать: Славка, во время частых шумных застолий, длившихся порой до утра, которые устраивала пьяная мать, уходил из дома и ночевал у приятелей или, где придётся. Отец, бывший участковый милиционер, махнул рукой на жену и обзавёлся новой семьёй. Не лучше обстояли дела у Серёги. Пьяный глава семьи часто лез с кулаками на мать, доставалось и старшей сестре, которая в последнее время перестала приходить домой: нашла какого-то парня; соседи говорили, что у них любовь. Иногда под горячую руку доставалось и Серёге. Пожалуй, лучше всех жилось Диме с отцом, тихим пьяницей.
   Как всегда, не везло Серёге, о чем свидетельствовал его красный вспотевший лоб.
  Подъехал лифт, и из него со шваброй, ведрами и тряпками выгрузилась тётя Маша, два раза в неделю убиравшая подъезд.
  - У, лодыри проклятые! - заругалась она на игроков. - Шли бы по домам уроки делать, а не то - работать! Вон, на углу ребята машины моют: протёр стёклышко - и получи!
  Ещё пошумев больше для виду, уборщица стала мокрой тряпкой вытирать ступеньки, постепенно удаляясь.
  - Насчёт работы это она верно, - задумчиво протянул Слава, - на прошлой неделе классная сказала, что так и быть, наставит троек, а десятого класса мне не видать как своих ушей.
  Дима с Серёжей только усмехнулись.
  - А, пожалуй, права тётя Маша, - немного подумав, сказал Дима, - я сам видел, как на углу пацаны стёкла протирают, а потом у шофёров деньги получают. Можно и нам попробовать. А то всё на щелбаны играем.
  Идея увлекла друзей, и они стали с жаром обсуждать, на каком перекрестке лучше обосноваться.
  - Пацаны, движение по магистрали перекрывается всего секунд на 30, а по тихой улице, на которую выходит наш двор, минуты на три. Лучше места не придумаешь, - сказал Слава.
  Он в кампании вообще считался авторитетом несмотря на то, что ростом был ниже друзей.
  Задуманное решили воплотить в жизнь на следующий же день.
  Часов в 11, вооружившись двумя ведрами с водой, мягкими тряпками и куском замши, они расположились на вышеописанном месте.
  Стекла первой же машины, Жигулей четвертой модели, были тщательно протерты тремя парами ловких мальчишеских рук. Это принесло в общую кассу первую десятку.
  Потом пошли машина за машиной: кто давал десятку, кто две, трое - ничего. А молодой мужчина в светлом костюме, за рулём Мерседеса, протянул целую сотню:
  - Давай, давай, пацаны! Я когда-то тоже с этого начинал.
  Стекла и бампер протирали сначала влажной тряпкой, потом сухой и, если нужно, замшей. К пяти часам вечера у наших предпринимателей скопилась приличная сумма. И тут из-за угла вынырнул рослый парень лет двадцати трех в спортивном костюме Addidas, волосы коротким ёжиком, с золотой фиксой на переднем зубе.
  Он подошел к ребятам, брезгливо ногой опрокинул оба ведра, затем молча засунул руку в сумку с деньгами, висевшую у Сереги на плече, выгреб оттуда почти весь заработок, также молча сунул его в карман, и лишь затем процедил сквозь зубы:
  - Пацаны, вы у меня разрешение спрашивали, когда здесь расположились? Я беру половину. Согласны - работайте, нет - валите отсюда.
  Парень был мальчишкам знаком. Его звали Толян; кличка Зуб видимо была дана из-за золотой фиксы. По слухам он контролировал весь квартал с находящимися в нём ларьками, закусочной, и других пацанов - мойщиков автомобилей.
  - А сегодня берите свои шмотки и проваливайте!
  Ребята собрали в ведро тряпки, разбросанные по асфальту, и уныло побрели домой. Потом где-то на середине улицы остановились, пересчитали деньги, оставшиеся в сумке - их было ровно шестьдесят рублей - по двадцать на брата.
  - Пойдём, пойдём мыть машины, заработаем кучу денег! - зло сказал Серёжа. - Заработали! За целый день по двадцатке.
  - Ну, кто ж знал, что так выйдет, - ответил Дима.
  Они замолчали.
  - Вот что, - сказал Слава, соображавший быстрее приятелей, - чтобы не платить этому гаду, пойдём к Мишке - мотоциклисту, может он от Зуба отмажет.
  Двадцатипятилетний парень, недавно освободившийся из мест заключения, куда он угодил на два года за уличную драку, и получивший своё прозвище за то, что ездил на Харлее Дэвидсон, был дома. Мотоцикл стоял на своем обычном месте, у подъезда.
  Ребята поднялись на третий этаж и робко позвонили в дверь.
  Им открыл коренастый, модно одетый парень, знавший всю троицу.
  - Вам чего, пацаны? - он дружелюбно посмотрел на приятелей.
  - Михаил Сергеевич! (Слава знал: Мишка любил, когда к нему обращались по имени-отчеству; получалось очень солидно, как у бывшего президента СССР). - Мы подработать решили, машины мыть, а Зуб наехал, всю выручку отобрал, половину требует.
  Мишка, выросший в этом же дворе, чтил превыше уголовного кодекса старинную московскую традицию: сильный защищает слабого из своего двора.
  Он на секунду задумался:
  - Во сколько этот фраер нарисовался? Часов в пять? Давайте так: вы завтра работайте, а я, когда надо, подгребу.
  На следующий день время близилось к пяти часам, когда из двора на Харлее выкатил Мишка и остановился у обочины метрах в десяти от ребят.
  Скоро из-за угла показался Зуб.
  - Так вы, что килька баночная, делиться не хотите?! - угрожающе произнёс он, подходя ближе.
  Мишка слез с Харлея и неторопливой походкой, слегка вразвалочку подошел к компании.
  - Тормозни, Толян, - сказал он, - давай перетрём.
  - Чего тут перетирать?! Этот квартал мой. И все, кто на нём торгуют или работают, платят, будто ты не знаешь? -ехидно спросил Зуб.
  - Так, да не так! На эту улицу выходит наш двор, значит и улица наша. А, ты, если будешь базарить со мной в таком тоне, можешь быстро из Зуба превратиться в Беззубова, и хирургического вмешательства не потребуется.
  Видя, что владелец Харлея настроен решительно, Толян сдал назад, зная его взрывной характер, однако покидать поле боя с позором, да ещё при свидетелях, он не хотел.
  - Тогда давай, хоть проставься, а то не по-деловому как-то, - уже совсем миролюбиво сказал неудавшийся рэкетир.
  - Это можно, - усмехнулся Мишка. И они направились в ближайшее кафе.
  Увы, бесплатный сыр бывает только в мышеловках. Мишка - мотоциклист, возвратившийся час спустя немного под хмельком, сказал окружившим его ребятам:
  - Вот что пацаны. Я потратился, угощая этого фраера, так что вы теперь мои должники: будете каждое утро надраивать мою ракету, чтоб как новенькая была!
  Ребята согласно кивнули:
  - Спасибо, Михаил Сергеевич!
  - А, чего там, свои же люди! Если будут затруднения, всегда обращайтесь - помогу.
  Слегка пошатываясь, он сел на мотоцикл, дал газу и скрылся за углом.
  Летние каникулы, хоть и длятся два месяца, а пролетают, как один день, особенно, если есть, чем заняться.
  Начался учебный год. Ребята стали выходить из дома на полчаса раньше, чтобы привести Мишкин мотоцикл в образцовое состояние.
  После уроков они бежали на свой перекресток. Зимой характер работы немного изменился: надо было сметать снег с бамперов, капотов и крыш автомобилей.
  Закончился девятый класс. Летом Мишка предложил Серёге, наиболее рослому и крепкому из троицы, идти к нему в помощники, собирать дань с продавцов рынка, расположенного в нескольких кварталах от двора.
  Осенью Димка поступил в училище на автослесаря, а Славка, который неплохо пел и аккомпанировал себе на гитаре, стал ходить по вагонам пригородных поездов, что давало неплохой заработок.
  Прошло некоторое время. Мишка продал свой Харлей и ездил теперь на автомобиле марки БМВ, потом неожиданно исчез сначала автомобиль, а потом его владелец. Одни говорили: снова сел, другие, что застрелили в какой-то разборке; точно никто не знал.
  Серега, пошел по следам своего учителя и угодил за драку на два года в колонию для несовершеннолетних. Таким образом, в армию пошли Димка и Славка. Дима - в автомастерскую, а Славу взяли в полковой оркестр.
  Я же по семейным обстоятельствам переехал в другой конец города, и о дальнейшей судьбе ребят ничего не знаю.
  
  Дорогие читатели! Желаю вам здоровья, успехов и не попадать в такие истории.
  
  
  03.05 2019 Искренне ваш
  Синдбад Мореход
  
  Две недели спустя после публикации 'Эссе' на мощных информационных порталах интернета и рассылки повести 'Одиссея инженера Волкова' моим друзьям из разных стран, в три часа по полудни, когда Аня уехала, прозвучал сигнал домофона. 'Я тот, кого вы ждёте', - раздалось из динамика. Я давно ждал и желал этого. Однако одно событие, упомянутое вскользь давило и терзало мою душу. Я уже писал в первой главе второй части, что моя мать умерла после тяжёлой продолжительной болезни. Это был рак лёгких, о чём мне стало известно из свидетельства о смерти, выданного поликлиникой. А тогда, после выписки её из больницы молодой врач сказал мне: 'Ничего страшного. Всего лишь защемление седалищного нерва. Вот рецепт на лекарства'. На радостях я сунул ему в карман деньги. Моя двоюродная сестра, опытный терапевт, прочитав заключение и посмотрев рентгеновский снимок, засмеялась. Теперь я понял, чему она смеялась. Вот это и не давало мне уснуть по ночам, полыхало в мозгу огненными буквами. Каждый раз, услышав слово 'мама', я произносил про себя, как молитву: 'Мама, милая! Прости меня!' Этого я, как гладиатор, которого хозяева заставляли жить, сражаясь на арене, и не мог им простить. Я всеми фибрами души ненавидел того человека, который всё это организовал. Будь моя воля, я распял бы его на кресте, как когда-то римляне по решению иудейского синедриона распяли Иисуса Христа.
  В ответ на звонок домофона я сказал: 'Проходите!'. Калитка, обычно громко скрипевшая, не издала ни звука, будто петли заранее смазали машинным маслом, только пёс, чёрный терьер, не робкого десятка, жалобно заскулил. По дорожке кто-то приближался к дому. Я сидел в кресле за столом, на котором мирно кипел большой самовар, распространяя вокруг себя запах не прогоревших до конца сосновых шишек. Вошедший остановился, послышалось его тяжёлое дыхание. Тогда я жёстко произнёс: 'Докажите, что вы тот, кого я жду!' В ответ раздалось: 'С восьмидесятых годов я возглавляю пятое управление КГБ'. Мне никогда не приходилось слышать такого омерзительного голоса, менявшегося в диапазоне от тенора до баса, но впечатления он на меня не произвёл, наоборот во мне, как волна, поднималась ненависть. Я почувствовал, что мне протягивают руку, но его рука повисла в воздухе, рукопожатие не состоялось. - 'По моим указаниям организован прессинг против вас. Таких, как вы, было ещё трое. Этого достаточно?' 'Где они теперь'? 'Ушли в мир иной'. 'Среди них был Владимир Высоцкий'? 'Да, но это не я, а мой предшественник', - поспешно произнёс он. Ситуация не менялась: я продолжал сидеть, а он стоять. Будь моя воля, он до конца жизни находился бы в вертикальном положении. Я молчал. Один великий актёр сказал: 'Если на сцене ты взял паузу, держи ее до конца'. А Шекспиру принадлежат слова: 'Жизнь - театр, а люди в нём актёры'. И я держал паузу. Передо мной стоял всемогущий человек, подобный Воланду (Сатане) из романа 'Мастер и Маргарита' М. А. Булгакова, а я еле сдерживался, чтобы не вышвырнуть его за дверь, но тогда все мои мечты о справедливости и добре, ушли бы в небытие. И я переломил себя, предложил ему стул, который жалобно заскрипел под ним. Мы молча пили чай по-купецки, вприкуску с сахаром. Наконец я услышал: 'Собрание решило, что на вашей стороне правда, добро и создатель. Постановили дать вам зелёный свет'. 'Это мне понятно. Извиняться не надо, ваши извинения не нужны. Давайте говорить о том, что будем дальше делать'.
  Приехала Аня, принесла домашнее варенье из нашей антоновки, увидела, что у нас мужской разговор и удалилась. Мы просидели до самого утра, пока не рассвело.
  От автора. А о чём говорил Волков с пришельцем, и что было дальше, написано во второй книге 'Одиссея инженера Волкова'.
  
  Москва, весна 2019 года.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"