Тамара любила приезжать на работу вечером, после съёмок, часов эдак в девять-десять. Звонила в звонок, извлекавший из сумеречной глубины холла полусонного охранника, неторопясь поднималась на свой этаж и каждый раз удивлялась тишине - как в подводной лодке. Третий этаж телекомпании "БОТВА", что означало "Большая телевизионная ассоциация", в течении дня проживал несколько жизней. Утром здесь бывало пасторально свежо: редкие "жаворонки" с кассетами подмышкой нервно убегали от половых тряпок. Ближе к обеду двери редакционных кабинетов начинало трепать, как уши спаниеля. Коридор наполнялся смесью сигаретных и обеденных запахов, кваканьем перематывающейся плёнки, броуновским движением ботвинцев. Вся эта каша оседала часам к семи и окончательно застывала к ночи. Вот тут-то и наступало любимое Тамарино время. Она открывала просмотровую комнату, заряжала кассетой магнитофон и забиралась с ногами на диванчик. Идиллию дополняла чашка кофе и блокнот с ручкой: все умные и глупые мысли экранных персонажей нужно было перевести в минуты и секунды, чтобы потом тасовать как карты в колоде.
На сей раз экран засветился абсолютно квадратной физиономией Николая Егоровича Пыщенко, депутата местной Думы, за глаза прозванного Напыщенко за весомые интонации при озвучивании самых незатейливых мыслей. Кассета стояла на начале записи, запечатлевшей для потомков нехитрые манипуляции Николая Егоровича с галстуком. По причине двойного подбородка увидеть происходящее на собственной груди было для него задачей. Посему он хмуро следовал почтительным рекомендациям Тамариного голоса из-за кадра - "чуть левее...вот так, замечательно". Наконец рядом с депутатским галстуком вынырнул микрофон с голубой надписью "Ботва" и тихий Тамарин голос пробормотал вопрос. Николай Егорович приосанился и начал тяжело одолевать неспокойное море русского языка. Время от времени из волн всплывали обломки "значит", "так сказать" и "как говорится". Интервью было длинным, минут на сорок - Николай Егорович никогда не торопился.
Сокращая слова до понятных только ей уродцев вроде "федер-е собр." или "деф-т бюдж.", Тамара принялась размашисто выводить очередную фразу - "На сегодн. день мы готовим к рассмотр-ю внеоочер-й вопр...А ты утюг выключила?" Тамара подняла голову от бумаги - Николай Егорович с укоризной смотрел прямо в камеру. "Я тебе говорю, ты утюг выключила? А то знаю я вас, журналисток, мечетесь как угорелые. Поди, домой позвони." "Ага", - кивнула Тамара и схватила мобильный телефон. Высветилась надпись "дом" и потекли длинные гудки. "Господи, да ведь дома никого кроме черепахи Зои! " Она уже собралась сообщить об этом Николаю Егоровичу, но тут остановилась.
Пыщенко выжидающе смотрел на Тамару, чуть заметно пожевывая губами. Деревянным пальцем Тамара нажала кнопку "pause" и Николай Егорович застыл словно на портрете художника Шилова. "Ну вот, дорогая, ты и сошла с ума." - почти удовлетворенно сказала себе Тамара. "Никогда не думала, что это происходит так обыденно, без воплей, гримас и биения головой о стенку." Тут она вспомнила, что в подобных случаях полезно себя ущипнуть. Увы, это был не сон. А может быть, переутомление? Она с энтузиазмом ухватилась за эту спасительную мысль. Уж очень не хотелось сходить с ума. А от усталости может показаться что угодно. Ведь увидела же она как-то ночью после недели круглосуточных съемок, как в ее комнату тихо и плавно вплыли шапка мономаха и скипетр, покружили и рассыпались во тьме. Успокоительный сбор тогда ей здорово помог. Правда, сейчас перед ней были не шапка и не скипетр, а очень конкретный, украшенный обвисшими щеками и двумя подбородками Николай Егорович Пыщенко.
Надо попробовать еще раз. У нее в самом деле был тяжелый день. Сейчас она нажмет кнопку "play", и вновь польется широкая думская песня.
- Ты что это удумала - рот мне затыкать?, - щеки Николая Егоровича затрепетали холодцом. - Распустились журналюги, вашу мать! Кричите на всех углах, понимаешь, про свободу слова, а сами депутатам рот затыкаете? Я т-те!..- и по экрану запрыгал его толстый, похожий на молодую картофелину палец. Тамара в ужасе ткнула в надпись "stop" и бросилась вон из просмотровой. Она неслась по темному коридору , стылой спиной ощущая присутствие страшного депутатского облика. Захлопнув за собой дверь кабинета, Тамара схватила трубку и, стараясь сосредоточиться, набрала домашний номер своего оператора.
- Дима, привет, я тебя не разбудила? - ей удалось придать голосу обыденность.
- Вообще-то разбудила. Мне завтра с ранья за сто километров от города ехать. Что случилось-то?
- Да нет, ничего. Я просто хотела спросить: когда мы Напыщенко писали, ты ничего необычного не заметил?
- В каком смысле? Лажа на пленке, что ли? Вроде не должно быть, я всё проверял.
- С пленкой всё в порядке, ты не волнуйся. Я имею в виду... ну, во время интервью... он ничего такого необычного не говорил...в камеру?
- Да что необычного? Егорыч как Егорыч. Ты вообще о чем?
- Ладно, Дима, извини, не бери в голову, спокойной ночи.
Дальше сидеть за столом в позе разорившегося аристократа было бессмысленно. Настенные часы с логотипом "БОТВА" показывали второй час ночи. Тишина давила на уши. Где-то там, в другом конце темного коридора ждал ...нет, не пылкий возлюбленный, и даже не брюзга-начальник, а черт знает кто. Этой ночью ее поджидал щекастый фантом в галстуке в скучную сизую полоску. "Тоже мне призрак оперы!" - Тамару разобрала злость. Сколько можно сидеть и трястись! В конце концов в той комнате остались ее блокнот с ручкой и ее кофе. Она вышла в коридор и нажала выключатель. Мучительно моргая, заныли лампы дневного света. Она бодро преодолела сразу ставший будничным коридор и открыла дверь просмотровой. Оставалось взять свои вещи и уйти. Но рука сама потянулась к кнопке.
- Господи, дура-то какая...! - почти пропел Николай Егорович. Голос его звучал по-бабьи жалобно. Теперь он уже не стоял, а сидел за своим рабочим столом, заваленным бумагами. Галстук сполз вниз и влево, обнажив несовершенную линию пуговиц на рубашке. Симметрия, образуемая щеками, щедрым животом и венчавшим всё это богатство галстуком, безнадежно сбилась.
- Я тебя как человека прошу, не выключай ты его! - Пыщенко страдальчески смотрел на Тамару. - Я, может, с тобой поговорить хочу. А я, между прочим, депутат! - его голос патетически возвысился, - не каждый день с депутатом говоришь!
"Увы, каждый" - вздохнула про себя Тамара.
- Я ведь, понимаешь, о чем иногда думаю на комитетах? Будто бы сижу я, сижу - и вдруг превращаюсь в большую такую птицу, - Николай Егорович раскинул руки и лацканы пиджака прыгнули к подмышкам. - Летаю я так под потолком, круги наворачиваю, все кричат, папками на меня машут, а мне все равно. Не возьмешь голыми руками Николай Егорыча!
Пыщенко радостно засмеялся, приведя в движение живот.
- А еще представляешь: приношу я на заседание змею в дипломате, ну эту, гадюку, и когда все усядутся , выпускаю ее тихонечко. - Лицо Пыщенко обрело детски-хитрое выражение. - Сначала все сидят спокойно. Регламент зачитывают. А потом ... - депутат от возбуждения вскочил, - Ненашева как завизжит! И парик у нее как соскочит!
"Надо же , никогда бы не подумала, что у Альбины Фаддеевны Ненашевой не свои волосы" - с любопытством отметила про себя Тамара.
- А Карпыч вообще на стол со страху вскарабкается и ботинками прямо по документам!
"А я думала, они с Иваном Карповичем друзья."- Тамаре становилось всё интереснее.
-А самая большая моя мечта, знаешь, какая? - Николай Егорович с неожиданной проворностью уселся на стол. - Чтобы прямо во время заседания открылись двери и в зал лошадь ворвалась, ну конь такой, в яблоках. Перед мной на дыбы встал и как заржёт! - Тамара вздрогнула от диких звуков, произведенных мощным горлом Пыщенко. - А я встаю, не тороплюсь, все папочки свои собираю, в дипломат аккуратненько складываю, потом на лошадь, ну...на коня этого сажусь и прямо через окно на улицу... Нет, сначала к Зиновьевой подхожу, руку ей подаю и на коня подсаживаю. И вместе мы с ней далеко-далеко , за тридевять земель...
Николай Егорович меланхолически поднял лицо к верхней границе экрана, и два его подбородка расплылись в один большой и гладкий.
" Про Зиновьеву - это интересно" - Тамара мысленно потерла руки.
Пыщенко подошел вплотную к экрану и пристально посмотрел в глаза Тамаре.
- А теперь я тебе самое сокровенное покажу. - Он помолчал, затем засунул руку в нагрудный карман и вытащил что-то длинное и блестящее. Дунул и поднес к губам. Это была губная гармошка.
Каждый звук давался депутату с трудом. Его щёки вдувались и раздувались как у знаменитого чернокожего трубача Диззи Гиллеспи. Взгляд остановился и стал диким. Тамара с трудом различила в звуковых конвульсиях "Степь да степь кругом". Кода была похожа на агонию. Наконец наступила тишина. Пыщенко опустил гармошку и замолчал, как Гилельс после "Революционного этюда" Шопена. Было видно, что игра отняла у него последние силы.
- Вот так вот. Такие, значит, дела, понимаешь...Такая, значит, у меня мечта, чтоб на сцену выйти, а они все в зале и "браво" кричат... И цветы, цветы корзинами. - Николай Егорович вздохнул и протер мятым платком мокрый лоб.- Ну ладно, что-то я устал. Выключай свою балалайку.
***
Без двадцати девять утра Тамара стояла в коридоре Думы, ожидая пресс-секретаря Дашу Зиновьеву с расписанием работы на сегодня. В голове было мутно. Рядом маялся хмурый оператор. Вдруг в конце длинного коридора показалась знакомая фигура. Тамарино сердце застрекотало пулеметом. Николай Егорович Пыщенко приближался, величественно размахивая дипломатом словно кадилом. Чуть заметно кивнув головой, он прошел мимо телевизионщиков и скрылся за дверью. Тамара перевела дух. Минувшая ночь была просто наваждением, ясно указывающим на необходимость срочного отдыха. "Доработаю до конца недели и возьму отпуск за свой счет". Оператор, прислонив штатив к стене, ушел курить. Было усыпляюще тихо. Доносившееся из зала смутное бормотанье казалось домашним и уютным.
Дверь пискнула и приоткрылась. Николай Егорович Пыщенко боком протиснулся в коридор и на цыпочках, как Фрекен Бок из мультфильма про Карлсона, подкрался к Тамаре. На его необъятном лице играла детская улыбка.
- Ты, это... про гармошку не говори никому, ладно? Ни к чему это... Мечта есть мечта.