Белоснежие и покой, полем битвы раскинувшиеся на холодной кровати. Эх, ноябрь - отопления пока нет, вот и приходится довольствоваться теплым одеялом да случайным постельным компаньоном; на войне нет случайных или же совсем неудобных союзников - а значит Аня, обвившая руками твою худую шею, тоже сгодится в качестве подспорья теплому одеялу.
Она странная, да. Односложно отвечающая, молодая и красивая. Так, Аня-Аня...Аня. Имя еще такое, одновременно простое и звучащее одинаково на всех языках мира; полевой цветок и триумф парадокса, заключенный в женщине. Есть еще и другая, дальняя, синтез прошлого, Лиссабона и красного с женщиной; Рите больше тридцати, Ане двадцать три, кажется, а может и меньше - она точно врет, но ты пока не понял, о чем именно. Обжегшийся не понимает сути огня - разве такое вообще бывает? Загадки и домыслы, облаченные в черное белье, лежащие рядом - вот она, вот наша Аня, богиня и рабыня; рот приоткрыт, а дыхание глухо - и красиво, и вульгарно, если смотреть, наклоняя в разные стороны голову.
-Я вижу, что ты на меня смотришь. -прошептала она.
-Я думал, ты спишь.
-Делала вид. Час уже или больше. - улыбается заспанно. -Интересна реакция на сонных людей. Не видел себя? Ох, ну и дурак. Знаешь, ты как...
Поворачиваешь голову к потолку. Снова и снова, опять и опять; возненавидеть бы ее, да пока не за что. Прогнать - так посчитает последним сухарем. Кому какое дело, Миш? Да, еще вчера так было; ведомое укрепило свои позиции, правда, переступив через ступень мнительности и отчаяния, где ведомому и было место.
-Когда пойдешь? - перебиваешь, все так же на нее не смотря. В уголке глаза чернеет маленькое пятнышко - наверное, пересмотрел на солнце несколько минут назад, повернув голову к голому окну. - У меня дела есть.
-Тебя же уволили.
-Дел это не отменяет; буду созидать.
-Выгоняешь? - с вызовом спросила она, чуть улыбнувшись. - Главное - не платить мне, я все пойму неправильно.
-Да брось, ничего же не было. - нахмурился он.
Она смотрит на тебя, прикидывая кое-что. Уже не улыбается - и с убийственной горечью произносит:
-Но мы спали вместе.
Сказать бы: "и что", - только вот язык не поворачивается. Да, символизм, чертов критический символизм - с ним нельзя спорить; ты попался на свою же удочку, вытянул большую рыбу, когда ловил мелких пескарей; сложно спорить с осознанием вашего двойного сна: четыре закрытых глаза, переплетение рук, тел, фраз...Да, спали. Да, обнимались. Обнаженная плоть ее тела касалась в ночи твоей плоти - два элемента паззла, связанных чем-то посильнее входящих друг в друга пазов. Но так уж это важно, если забыть на секунду о критике? Вряд ли; люди не придают этому никакого значения, почему-почему-почему ты придаешь этому значение, Аня? Потому что - женщина; потому что ты создана из подреберья и сон для тебя - обоюдное многозначительное действие, абсолют, свобода; потому что для твоего счастья ничего не нужно? Давай, Миша, поколись щетиной в ее плечи, ласково обними, представляя другую - и она будет помнить это как минимум до конца следующего дня, томно вздыхая. "Спали вместе" - заклинание, смысл, догматизм; закрепление и заучивание, смысл и даже определенная истина; Аня говорит, что только так узнается душа - и никак иначе; черт, она тоже рассуждает критически, Миш, не находишь?
Критика - увы и ах, сексу категорически противопоставлена; кантовский императив мог служить этому веским оправданием - но дело же было в ином, верно; Аня - женщина со своими потребностями, со своими непонятными желаниями - возводит сон в степень чего-то высокого, когда сон является просто сном; признайся, Миш, ты же не хочешь ее так, как ее может хотеть другой мужчина, тут дело вовсе в другом, существует лишь молчаливое "sorry, baby", - и ничего больше; вот твоя моногамность переходит в недовольство тобой, вот ты задумываешься, как было раньше. Ты другим был. Любил играть с волосами женщин (нет, одной только женщины) и вдыхать их невозможный запах. Любил улыбаться и нежно смотреть на ту часть тела, которую преданно гладил, растворяясь в ней без осадка, что твой алкоголь, попадающий в апельсиновый сок. Да, было время; счастливое или ужасное? Впрочем, все равно: ничего уже больше нет.
-Когда мне придти снова?
-А ты снова хочешь придти?
-Совесть говорит, что нет. - говорит она, потягиваясь. - Тогда как вся я преисполнена этим желанием.
-Делай, как вздумается.
-Ты не хочешь меня больше видеть?
К черту; посмотрел. Прямо в глаза ее посмотрел, нахмурившись. Сидит без тени улыбки - далекая и солнечная, так что режет глаза. Ты не уверен, что она была тому виной - в это утро у тебя побаливали глаза, хотя обычно такого не бывает. Что же увидел? А ничего: лишь безмятежность да интерес, огоньком пляшущий у нее во взгляде. Кто-то говорил, что они, эти женщины, создания дьявола. Банальным было бы приравнивать всех - но тот, кому принадлежала эта фраза, наверняка сидел как-то напротив если не такой же, то рядом со схожей как минимум. Потому что кое-что в ней было странно; чувственность и порок, выстраданные на ее бледной фигуре, облаченной в доспехи из неясности и черного шелкового белья.
-Я уйду сейчас же, если хочешь.
-У меня есть пару часов. И я не прогоню тебя, мне интересно с тобой даже молчать, просто курить, я так отдыхаю...от всего прочего.
-Знаешь, не надо, - улыбнулась она. - притворяться, то есть. Ты уже сказал, что хотел.
"У меня есть пару часов", - о чем ты только думал? Удивительно, во что ты превращаешься за эти несколько дней. Удивительное превращение в насекомое или что похуже было не так страшно, как это - потому что фантастическое ты пережил бы легче, чем то, что так едко отдавало реализмом. Чертова литература. Сюжеты и архетипы, приходящие тебе на помощь в моменты робости - хуже этого ничего нет. Ты болен, если отвечаешь так, как где-то вычитал - болен и никогда не признаешься в своей болезни. Пару часов - Миш, ты серьезно? Отчитываться перед ней, как перед матерью или девой Марией, доверчиво смотрящих на тебя с небес? Обезумел, дурак. Пожалуйста, признайся себя, что тебя застали врасплох; притворись, будто слова сами сорвались с твоего языка, холостым выстрелом протрещав в белоснежной комнате. Молю, оболги, сказав, что поддался панике, заврался или же впустил в свою голову кого-то еще. Это...это странно, видеть как ты, такой прежде необыкновенный, поддаешься ее реалистическим чарам. Или же это может значить, что тебе есть дело до нее? Серьезно? Нет, серьезно?!
-Вечером я приду снова. Будешь один?
Ответить бы чего-нибудь, пока не поздно. Да. Прогнать ее, выругав на прощание - что может быть проще? Однако нет. А она умница; кажется даже, что заглядывая в твои глаза, она видит что-то там внутри такое, что-то, чего не каждая способна разглядеть. Упорно приходит, рабски, но уверенно спрашивая то, чего на самом деле хочет. Сидит в одном белье, шелковостью приковывая твой нахмуренный и блуждающий взгляд. Ждет ответа или не ждет? И на что рассчитывает этим вечером? Может, опоит тебя, может изнасилует - да, такое бывает редко, однако бывает. Может так же будет сидеть, не мигая и выкуривая сигарету за сигаретой, пока пальцы не устанут и она не завалится, роскошная, на кровать. Характеристика ее проста - она не говорила, когда курила и наоборот; четкое разграничение понятий давало полную уверенность в том, что было для нее действительно в определенный момент важно. Говорила помногу и одновременно отрывисто; кончая пачку, доставала следующую, она перешла на красно-крепкие, наверняка специально ради тебя. Позже это, конечно, оставит на ней потускневший след лихой молодости, вы разделите на двоих желтизну, которая пока есть только у тебя - но так, впрочем, бывает с каждым человеком, что решил на этом свете пожить.
Хмыкнула, не услышав твоего ответа; горько усмехнулась, поправляя белье. Ночь была нежна своей белоснежностью и порочной тайной, что окутывает вас двоих, что твой снежный и тихий буран. Собралась и вышла, аккуратно прикрыв дверь, не посмотрев на прощание - знала, сука, что ты будешь ждать ее, как мало кого ждал. Странно, что так все выходит - что она, такая непосредственная и такая неправильная, появилась в его жизни совсем недавно - но тогда, когда он меньше всего этого заслуживал и одновременно в этом нуждался.
Рита звонила. Шесть пропущенных, поставленных на беззвучный режим. Кричи, когда нет голоса - надейся, что сияние экрана скажет всю нежность за тебя. Почему люди продолжают звонить, когда лучше бы им со своей участью смириться? Она знала тебя. Знала отчасти твои мысли и твои образы поведения. Была упорной, была странной и почему-то необходимой, словно воздух; "забывая Риту", - отличное называние для фильма ужасов, отличное, неправдивое; да, она воздух, нет, она пресыщение углеродом, отравление, смерть; все-таки воздух. Не тот, которым ты дышишь - тот, запас которого хранится где-то вдалеке. Ты ненавидишь этот воздух за саму возможность отравления и конечности того, что наполняет твои легкие - притом прекрасно зная, что однажды ты вдохнешь и его в том числе; это будет означать конец.
-Литературщина бренности, глупый день и маленькие люди. - говоришь, обращаясь к белой стене. Да, она тебя понимала, всегда понимала. Могла понять. - Бегаем, муравьи, и надеемся, что не потеряем работу. Мы...глупые. Слишком глупые, чтобы поверить в нужность и в высшее предназначение.
Хорошая мысль. Записать бы ее, да бумага совсем извелась. Вскрыть свой тайник и подсчитать, сколько наличности у тебя на руках. Грустно, что приходится наконец делать это. В душе, конечно, надеешься на скорое восстановление в "Геликооне". Ну, или у их конкурентов. Правда, формат там немного другой...и ты там, разумеется, совсем не нужен. Что скрывать - специалистом ты был необычным, заточенным под свое дело чересчур однобоко. Но плевать - сдаваться пока не хочется, и жить можно так, как будет пока получаться.
Вставая с кровати, ты падаешь. Нога онемела, а левую половину тела прострелила резкая боль. На секунду чуть не теряешь сознания, пытаясь справится с чем-то накатывающим, болезненным. Голова болела и раньше, но ты не придавал этому значения - наверное, пьянство ее телом и прохлада сделали великого критика больным. Обычная простуда, ничего особенного - но это внезапное падение выбивает из колеи. Минут пять провалявшись, ты кое-как поднимаешься, тяжело дыша и прислонившись к стенке. Тебя это не заботит; критика; стресс. Времена потрясений - времена слабости; ты стал больше задумываться за эти дни, и как следствие - больше падать. Да, только и всего, ничего такого.
Стоя и тяжело дыша, у тебя не получилось не вспомнить первый разговор с Велиным больше десяти лет назад. Был второй рабочий день, и ты, молодой и энергичный, спросил его:
-Но вот все же, Григорий Валентинович! Долго я голову ломал и все никак не могу понять - что все-таки это ваше название означает. Что-то из разряда непереводимых и необъяснимых? Может, бренд иностранный какой, переложенный на русский?
-Эх, Мишка, смотри. - Улыбнулся Велин, не такой еще растолстевший и по-своему милый. - Из двух слов состоит. Короче, Гелиос - это первое, бог солнца и всего такого. Мы же кто?
-Издательство?
-Да! Луч света в темном царстве и так далее. Сам понимаешь, без этого пафоса никуда. - Велин закивал головой, словно бы подтверждая сам себе. - Но вот со вторым куда интереснее. Ты Гомера читал?
-Давно. Разве там...
-Не перебивай, Громов! Так вот, был там один человечек, троянский жрец. Ну помнишь, что кричал против введения самого коня в город. В "Илиаде" было, да. Так вот! Кричал, знаешь, прямо к богам. Не вспомню уж у кого я это когда-то читал, но образ был что надо. Представь, защитник, кричащий людям и богам. Это ж как орать-то надо...Смысл понял?
-Не совсем. - честно сказал тогда ты.
-Крик был таким громким, что все думали, что он правда до богов достучится. Думается мне, первым критиком был он - так же громко и так же бесполезно орал, привлекая к себе внимание там, где лучше было бы смирится и промолчать.
Ты тогда ничего не ответил. Ничего - и лишь для того, чтобы много позже этот разговор вспомнить. Много воды утекло, но понимание, вот оно - Велин тогда был, наверное, первый и единственный раз прав. Никому, по сути, и не нужна критика - острая, она иногда тупеет, находя на каменные головы ее читателей. Великая - мельчает, расходуя себя на бульварное чтиво. В эпоху интернета и кинематографа проститутка ценится выше - загнанная в рамки своей профессии, она хотя бы не притворяется кем-то еще.
Крик, что издал в свое время Лаокоон, был пустышкой - никем по сути незамеченный, он остался всего лишь выдуманным историческим фактом, тогда как мог бы стать отличным символом, отличным - даже удивительно, как величие Велина родило этот сильный образ среди красных мыслей в краснокруглой голове. Миша, почему ты, прислоненный и уставший, посмотрел на потолок? Зачем ты громко и отчетливо прошептал, смотря красными глазами на что-то незаметное для всех:
-Я не хочу теперь становится символом, слышишь, Велин, и ты, ты слышишь? Нет строек и созидания, есть критика, и эта критика велит - живи. Я... жить...жить хочу, буду.