Война началась неожиданно. Признаться, она случается неожиданно, даже когда её ожидаешь... Город не успел подготовиться. Были брошены недорытыми траншеи, взвыли сирены воздушной тревоги. Откуда-то прошел слух, что ПВО не сможет защитить город, что противник готовит массированный удар, и люди побежали из города, как крысы бегут с тонущего судна. Выезды из города затянулись многокилометровыми пробками. Повсюду бегали люди, метались, кричали. Царила паника. Но крылатых машин, несущих смерть, в небе еще не было видно, поэтому чуть погодя воцарилось нервное спокойствие. Люди уже не метались без толку, а хватали все самое ценное и бежали. Теперь уже все. Экраны не выключенных телевизоров в магазинах вещали сиротливым опустевшим залам экстренные сообщения, ободрительные речи президента и прочую шелуху, которую уже более никто не слушал. Потоки людей вытекали из города, как вытекает из множества мелких ран кровь, - медленно, болезненно. Улицы опустели уже везде, кроме окраин, только дороги были запружены брошенными машинами. Воздух, в противоположность, наполнился огненными цветами, время от времени проносились с ревом самолеты.
И, однако, бежали все же не все. И если не говорить о сумасбродах-одиночках, по тем или иным причинам оставшихся, были еще и другие люди. Они не толпились, стараясь выбраться из города, потому что стояли сейчас в храме. Или наоборот? Прихожан было сейчас, конечно, меньше, чем обычно... Да и самих служителей, что греха таить. И все же... Стояли на коленях, или просто смиренно опустили головы женщины в аккуратно повязанных платочках, чуть меньше было мужчин. Совсем мало было детей, однако, надо отдать им должное, они, хотя и были бледны лицами, не плакали и не кричали. И испуг можно было прочесть только где-то глубоко-глубоко в их глазах. Было тихо, слышны были лишь хор где-то ближе к алтарю, да яркий голос батюшки, читавшего молитву. Он чинно расхаживал, помахивая кадилом, из которого тянулся дымок. Мягкий свет исходил от свечей, освещая портреты и фигуры святых и мучеников, и они, казалось, с укоризной взирали бы на того, кто ударился бы в истерику и запаниковал. Да никто здесь и не паниковал с самого начала, а те, кто остался, уже, наверное, давно смирились с уготованной им участью. И, может быть, это только казалось, но лица присутствующих не только ловили неяркий свет свечей, но и излучали какой-то мягкий внутренний. Это было видно и на иссушенном временем старушечьем лице, и на затянутом скорбью лице молодой женщины, и на окаймленном сединами лице мужчины лет сорока пяти-пятидесяти. И они продолжали стоять даже и тогда, когда вдалеке, где-то рядом с низко стоящим солнцем на мгновение вспыхнуло другое, тысячекрат более яркое. Оно на мгновение выбелило золотые церковные купола. Медленно начал вздыматься громадный серый гриб, как мог бы увидать тот, кто не ослеп от вспышки и остался смотреть в направлении взрыва. Кто знает, что произошло, почему гриб вырастал теперь именно там, а не где-нибудь в другом месте. Но тут пришла волна. Она захлестнула город и валила громады новостроек, как буря ломает и валит деревья, продвигаясь все дальше. Вот она докатилась и до церкви. Затемнились золотые купола. Мгновение казалось, что её кладка, простоявшая века и выдержавшая даже динамит фашистских захватчиков, выстоит, но она сложилась и рухнула на дальнюю от взрыва сторону. Снесло и унесло золотые купола, и вот они рухнули бесформенной грудой невдалеке. Люди в церкви не страдали, - их накрыло камнями разом и они умерли мгновенно. Сиротливо высилась дальняя стена церкви, - обломок кости земли, который атомное чудовище не смогло перемолоть в своих гигантских челюстях...
Взрыв ушел дальше, - в сторону темнеющего Востока. А обожженная земля лишилась всякой жизни.