Тулаев вернулся домой поздно, в подпитии, и жена, накинув на дверь цепочку, велела ему возвращаться, когда протрезвеет. Он молча пожал плечами, без посредства лифта спустился вниз, вышел во двор, со всех сторон замкнутый новыми многоэтажками, и сел на лавку возле песочницы. Была осень, совсем темно, и Тулаев от нечего делать смотрел, как загораются и гаснут бесчисленные окна, яркий верхний свет сменяется приглушенным местным или синим полыханием телевизора. Люди возвращались, ужинали, щелкали пультами или читали в постелях; сперва это чередование и смена огней казались Тулаеву абсолютно хаотичными, но спустя некоторое время он с удивлением уловил какой-то скрытый ритм, начал понимать закономерность, и через сорок минут, пролетевших, как одна, он постиг всё. Несвязанные, казалось бы, жизни, совершенно обособленные и самостоятельные действия сотен людей очевидным образом явились Тулаеву частью единого великого плана, намертво переплетенными нитями одной ткани, и ни одной из них невозможно было вытянуть, гибельным образом не повредив грандиозного целого. Уравнение, совершенно точным образом определяющее все сущее, стало внятно Тулаеву; без всякого сознательного усилия он был способен предугадать любого вернувшегося со второй смены работягу, и любую пару, потушившую свет, чтобы заняться любовью, и любую мать, выключающую ночник у изголовья своего дитя. Тулаев проник в замысел Бога и, сам всезнающий, как Бог, со счастливым смехом тыкал пальцем в многоэтажные силуэты, и через секунду они, как чуткие сенсорные экраны, отзывались вспыхнувшим или погасшим квадратом. План Господень был совершенен и точен, как часовой механизм, знание малой его части ширилось, распространялось вдаль и вглубь, обнимало замысел Создателя целиком, и, глядя на мигающие огни спального района, Тулаев знал, что в 2402 году Земле предстоит разминуться с огромным астероидом, и что жена уйдет от него к первому своему мужу, и будет счастлива с ним, а Тулаев - без неё, и что король Ричард не убивал детей брата своего Эдварда. Лишь одно-единственное окно - однокомнатной квартиры номер 28 в доме 54A - путало Тулаеву все карты, морочило и отказывалось повиноваться единому вселенскому плану. Оно просто светило, светило и светило, и это мучило и терзало его, а потом перестало, потому что Тулаев, наконец, понял, что окну не писаны божьи законы просто потому, что как раз там и живёт Бог. И в один час восемнадцать минут ночи, через полтора часа после начала тулаевской вахты, в квартире, где живет Бог, погас свет.
Тулаев задохнулся. На несколько секунд он закрыл глаза, чтобы сбросить с сетчатки невероятный отпечаток, а когда вновь открыл, всё стало ещё хуже, дома со всех сторон угрожающе шагнули к нему, и двор вместе с сидящим ним словно ухнул в сузившийся колодец. Окна, за которым живет Бог, Тулаев в панике сразу не нашел, все ориентиры смешались, торшер из угловой квартиры горел в неузнаваемые красные полнакала, а гангренозные телевсполохи в окне пятьдесят шестого сместились на три квадрата вправо и на этаж вниз, погасли и появились еще дальше и еще ниже, в двушке через площадку и пролет. Казалось, из мира выдернули магнитную его ось, и мир линял и расползался к краям. За спиною у Тулаева послышались чьи-то шаги, похоже, шла пара, женщина смеялась и говорила "Но-но, руки!", а Тулаев, вжавшись в лавку, боялся пошевелиться, чтобы не быть увиденным и самому не видеть тех, кто возвращается, когда Бог спит. Тулаев понимал, что пара неминуемо войдет в один из трех подъездов за его спиной, лестничные датчики сработают на звук и горящий шрам рассечет подъезд сверху донизу. Чтобы компенсировать это и не разрушить предустановленной гармонии, в такой час и при таком расположении огней, нужны, по крайней мере, две зеленых лампы в окнах недостроенного корпуса на юго-западе, но это было бы чудом сродни воскрешению мертвеца. Что-то замигало у Тулаева на периферии зрения, он повернул голову и холод пролился вдоль его позвоночника: в квартире на первом этаже кто-то светил фонариком, кромсал и терзал благословенную тьму, резал, как ножом, и рвал, как зубами. "Верую в тебя, Господи, - шептал Тулаев, лихорадочно шаря взглядом в поисках сгинувшего заветного окна, - верую, несмотря ни на что, в тебя и великое дело рук твоих". Верую, ибо абсурдно, подсказала Тулаеву память, и благодаря молитве своей он на четверть минуты застыл, удержался на самом краю, но тут во тьме, на четвертом этаже, прямо над ним, вспыхнуло, осветилось, заполыхало немыслимое, непостижимое, богохульное и святотатственное кухонное окно, желтые занавески с васильками раздвинулись, как зев ада, и Хозяин, опершись руками на подоконник и светя красным огоньком сигареты, уставился вниз, во тьму, во двор, на порабощенный мир, на Тулаева, который, спрятав лицо в ладони, дрожал и всхлипывал, как ребенок.