Поэт Клюшкин сочинял стихотворение о жизни. Остроумно сравнив жизнь с дорогой, он внимательно оглядел ряд её былых перекрёстков, на которых, как Клюшкин подозревал, он свернул не туда, а если бы свернул туда, то жизнь Клюшкина была бы много счастливее и совершенно иной. Изложив эту мысль в грамотных стихах, Клюшкин сделал стратегическую ошибку, мысленно отождествив лирического героя с автором, на продолжительное время задумался, а потом произнёс:
- Собственно, с какой стати?
И добавил совсем уж прозой:
- Хер бы она была счастливей, точно такой же и была бы, почти совершенно точно такой же.
Клюшкин взял в руки листок, прочёл своё стихотворение, как чужое, и положил обратно. Он не понимал, откуда оно взялось. Реально прожитая им жизнь и все непрожитые её варианты в этот миг почему-то казались ему совершенно равноценными и равнозначными, и способов побега из своего нынешнего клюшкинства он не видел даже ретроспективно. Совсем чуть-чуть оставалось его мысли, чтобы шагнуть в совершенно непривычные для него сферы, он этот шаг сделал и в следующую секунду замер, представив, что может быть, он на самом деле и не настоящий Клюшкин, а только предположительный и возможный, а настоящий Клюшкин, свернувший на одном из жизненных поворотов в противоположную сторону, сидит сейчас где-то и думает о том, что если бы он поступил наоборот, то был бы сейчас гораздо счастливей. Предположение, что где-то Клюшкин может сейчас завидовать ему, Клюшкину, нахлынуло на Клюшкина таким сочетанием веселья и тоски, что, казалось ему, они сами должны были пролиться живым дождём. Клюшкин не подбирал рифм, даже не пытался сформулировать нахлынувшую на него мысль хоть в каких-то словах, он знал, что от сознательных усилий его уже ничего не зависит, он верил, что всё захлестнувшее его придёт во взаимодействие так же, как нужные вещества, смешавшись, вступают в реакцию независимо от квалификации химика, и Клюшкин, отдавшись колышущей его волне, просто ждал выпадения золотого осадка.
Через некоторое время он счёл необходимым точно определить для себя главную идею будущего стихотворения.
Потом он попытался срифмовать несколько строчек.
Потом он лёг спать. На столе остался листок с побочным и единственным продуктом его вдохновения - записанным в рассеянной задумчивости двустишием "Ямбы, ямбы, послать бы вас к хуям бы!". Это было всё, но засыпал Клюшкин спокойно и светло: в том, чтобы поставить на себе крест, была своя особая горькая сладость, выразить которую Клюшкин уже даже и не пытался.