Пять лет - это много или мало? Когда-то я мог бы ответить на этот вопрос. Тогда время имело свою цену, свой смысл. Сейчас же этот срок для меня был всего лишь числом. Пять лет, пять чего-то. Пять - это на один больше четырех. Это мы: я и четыре стены, в которых меня заперли пять лет назад, если верить недавним новостям.
Неделю назад, наверное, Бруно принес мне не только завтрак, как того требовала рутина жизни, но и письмо, в котором мне сообщили дату моей казни. Бруно было лет шестьдесят, не меньше. При том большую часть своей жизни он провел в тюрьме. Он был одним из немногих, кто всерьез считал, что этот гнилой мир еще можно изменить к лучшему. В этом мы были схожи, и именно из-за этой идеи мы оба оказались в тюрьме. Вот только находились мы по разную сторону решетки...
Напрямую Бруно никогда не говорил о том, что ему удалось изменить заключенных, но то, как он себя вел, рассказывало больше, чем могли бы передать слова. Впрочем, другие охранники часто упоминали такие случаи. В особенности, когда Бруно уходил от меня расстроенным. Упорство старика мне поначалу нравилось, затем стало надоедать, а потом я просто привык к его безуспешным попыткам разговорить меня - обычно я молчал, а в редких случаях мои ответы не превышали четырех-пяти слов. Однако своей цели, пусть и не полностью, Бруно добился почти сразу. Нет, я не изменился, и не изменились мои взгляды на мир, но я стал больше думать. К тому же, когда нет других занятий, размышления на всевозможные темы помогают забыть о заключении. Лучше погрузиться в глубокий океан мыслей, чем расстаться с рассудком из-за скуки. При других обстоятельствах безумство, конечно, могло бы вытащить меня отсюда, но только при других.
Мы оба верили, что любую ситуацию можно исправить. Но старик видел улучшение через перевоплощение, в то время как я верил в создание нового на руинах старого. Пытаясь переубедить и изменить меня, как ему казалось, в лучшую сторону, Бруно часто приводил доводы, которые противоречили моей идеологии. Возможно, он был прав. Раньше я, может, и поверил бы во все эти бредни про борьбу за светлое будущее, но такое "раньше" прошло слишком давно. Мир разубедил меня в том, что он может стать другим. И каждый день он лишь усиливал мою ненависть. Весь мир словно плевал мне в лицо, валил в грязь и втаптывал меня туда ногами. Да, я ненавидел, но и это прошло. Ненависть никуда не ушла, это я ее перерос. Я принял ее, и тогда же я выбрал свой путь. Тогда я решил, что, если мир нельзя изменить, его можно уничтожить и создать заново. А вместе с этим пришло и осознание ошибочного прошлого. Мир не втаптывал меня. Потому что я выше этого. Это не я, а мир пал на дно, откуда он и пытался меня затащить к себе.
Я не раз вспоминал начало своего пути к совершенству. Им послужил какой-то старик. С виду интеллигентный, но крайне неопрятный. Он напоминал бездомного бродягу. Впрочем, если верить его рассказу, то он мог вскоре таковым стать, поскольку его собирались выселить из дома за неуплату. Он попытался разжалобить меня, упомянув недавнюю смерть кого-то из родных, даже слезы выдавил. И ради чего все это? Он прямо так и сказал, когда просил денег: "Не буду обманывать, я хочу напиться".
Почти каждый ему посочувствовал бы, хоть чуть-чуть. Но не так, как я. Только я мог полностью понять такого человека. Такое убогое существо и без того столь никчемной людской расы могло вызывать лишь сочувствие, и тогда я тоже почти прослезился. Бедолага! Он ведь не виноват, что тоже был вынужден жить человеком.
Почти каждый в намерении этого существа уловил бы желание умереть, но я не заметил этого. Я лишь увидел его путь, неуверенный и долгий. На этом пути он бы стал отбросом, совершил бы много ужасного, и, что важнее всего, он бы очень мешал всем, кого он мог встретить. Миру не нужны такие, от них нужно избавляться. Но нет тех, кто готов это сделать. Все желают получить результат, но никто не хочет участвовать в процессе. Тех, кто начинает действовать, быстро останавливают и осуждают. Но почему? Эти отвратительные твари желают воссиять над всем миром, хотят избавиться от неугодных им, но при этом так противятся приближению к своим желаниям. Неужели они так вросли в грязь, что любое их передвижение сопровождается невыносимой болью? Или они боятся, что, когда они уподобятся небесным светилам, вся грязь станет еще заметнее, если полить ее светом правды и наблюдать свысока? Омерзительно. Но поэтому я и встал на этот путь.
К первому освобождению я готовился долго. Я продумывал все детали, долгое время ходил по округе, изучал ее и привыкал к местному ритму. Не один раз я следил за стариком, что было не так уж легко. Трудно оставаться незаметным, когда следишь за бесцельно прогуливающимся существом. Конечно, ничего страшного бы не произошло, если бы я попался ему на глаза, но я все же старался избегать таких моментов. Значительно помогал тот факт, что люди как вид далеко не такие продвинутые, какими им хочется выглядеть. Любое другое животное запросто бы обнаружило слежку за собой.
Два раза я поджидал старика в подъезде, сидя на один этаж выше его квартиры. Как выяснилось, дверь на замок он закрывал лишь на время своего отсутствия. В ночь перед освобождением я просидел на лестнице в его подъезде. Сперва я дождался возвращения этого никчемного существа домой и убедился, что он один. Затем, минут через двадцать, я спустился к его двери и начал наблюдать за квартирой через глазок. Света в квартире не было, но жилец пользовался фонариком, чем и выдавал мне свое присутствие. Он постоянно ходил с места на место, временами задерживаясь в какой-то комнате. Каждый раз, когда я видел свет в квартире, я сразу же смотрел на часы. Важно обращать внимание на каждую деталь, и я запоминал.
Свыше часа света не было видно совсем. Мои часы показывали почти половину третьего ночи. Я не был уверен, что он спит. Но и я не мог выжидать долго, пришлось слегка положиться на удачу. Я надел одноразовые перчатки для мытья посуды, заранее приобретенные в одном из гипермаркетов города. Достав старый, но хорошо заточенный кухонный нож, я медленно приоткрыл дверь. Прислушался. Но никаких звуков, кроме тех, к которым я уже привык, не было. Старик явно спал. Я прикрыл за собой дверь и стал продвигаться в комнату, куда последний раз ушел обитатель этой помойки. Запах в квартире был крайне неприятный, но я преодолел себя и не стал зажимать рукой нос. Дойдя до дверного проема, я аккуратно заглянул внутрь. В дальнем углу на полу лежал этот жалкий представитель людского рода. Он спал на спине. Подойдя ближе, я заметил, что в согнутой руке был сухарь. Я улыбнулся тогда. Он, наверняка, так был опечален своим существованием, что не смог съесть этот черствый кусок хлеба. От подобных созданий нужно избавляться. Посмотрев на него чуть-чуть, я присел на одно колено, накрыл грудь и голову старика прозрачным дождевиком, запустил руку с ножом к его шее, а вторую положил ему на лоб.
- Я освобождаю тебя, - сказал я. После чего сжал рукой голову спящего и, сильно надавливая на нож, резанул его по горлу. В этот момент мы оба дернулись. С одной стороны пленки раздалось тихое бульканье, с другой - неуверенный короткий выдох. Потом еще один, за ним еще несколько, более коротких и частых. А потом я начал смеяться вполголоса. Я встал, сделал шаг в сторону и посмотрел оттуда на покинувшего этот мир "человека". Вот оно - освобождение! Тогда я понял, что я был прав. Миру нужно это - избавление от язв и опухолей. Я стану его личным хирургом.
Кровь растекалась по полу. Первое освобождение было завершено, больше здесь не было смысла задерживаться. Я убрал нож в мешок, туда же небрежно затолкал дождевик и вышел из квартиры. Дверь я закрывал запястьем, чтобы не запачкать дверную ручку кровью. После этого перчатки отправились следом за дождевиком. Осталось завершить уборку. Мир нуждается в моей хирургии, но он продолжает при этом верить, что сам справится с болезнью. Как глупо! Врач лучше знает, как надо. Вырезать и зашить, чтобы не осталось памяти. Но кто-то все равно будет прикасаться рукой, пытаться найти шрам. Глупцы... Но именно поэтому надо выполнить все три стадии безупречно.
Примерно в часе ходьбы отсюда есть заброшенный дом. Кирпичная двухэтажка, во дворе сохранилась скважина с насосом. В одной из стен у основания есть отходящая кладка, за ней я и спрятал перчатки с дождевиком. Нож отмыл во дворе. Кровь успела застыть, пришлось оттирать. Этот процесс вызвал у меня такое сильное отвращение, что меня стошнило. Но это не страшно. Я - хирург, побочные эффекты пройдут с приходом опыта.
Скольких я успел освободить? Я не помню. За стариком была девчонка, которая не могла выпутаться из сети лжи, которую сама же и сплела. Интересно, кто из трех ухажеров по ней больше скучает? И скучает ли вообще? Сомневаюсь... Ведь те, кто слышал о моей работе, поддерживали меня. Не на показ, а в душе. Они радовались, что наконец-то кто-то взялся за их лечение. Так же было и в случае с подростком-наркоманом. Я читал, что говорила его мать журналистам. Она сама же признавала, что он перестал быть человеком. Она позорилась его, но понятие родства мешало ей полностью отречься от такого никчемного отпрыска. Я вылечил их обоих. Один подвергся освобождению, а матери я подарил облегчение. Стоит ей отойти от моего наркоза, как она осознает - операция стоила того, чтобы к ней прибегнуть.
Много их было, кого я освободил. Но я их не помню. Я думаю лишь о том, сколько еще работы я не выполнил. Иммунная система мира борется с лечением, которое прописал врач. Так я и попал под удар. Меня заперли здесь, когда нашли нож. Видимо, им повезло больше, ведь я всегда был аккуратен. Не знаю, как им удалось его найти, но я уверен, что старое орудие я хорошо спрятал, когда оно пришло в негодность.
- Ну, не хочешь сегодня поговорить? - поинтересовался Бруно, пришедший навестить меня в последний раз. - Я же тебе пытаюсь помочь.
Помочь? Почему он не выпустит меня тогда отсюда?
- Ты ведь себе так всю жизнь загубил, парень.
Да, возможно. Но нужно чем-то жертвовать, если ты хочешь достичь больших высот.
- Посмотри на себя! Ты ведь совсем молодой еще. Сколько тебе? Двадцать пять, каких?
Не выйдет, Бруно! Ты прекрасно знаешь, сколько мне лет. Но такую, казалось бы, пустяковую ошибку я исправлять не стану. Можешь накрутить мне еще пару лет, если так хочешь.
- Да оставь ты его, не будет он с тобой говорить! - сказал кто-то из охранников. Бруно лишь грустно вздохнул.
- Ладно, парень. Ты знаешь правила. Я пытался тебе помочь, но ты не хватаешься за спасительную руку. Теперь лишь Господь тебя судить будет.
Я улыбнулся. Я не окончил свою работу, но, быть может, кто-то иной сможет перенять эту тяжелую ношу. Да, это нелегко - быть хирургом. Ведь пока ты избавляешь мир от его болячек, ты сам превращаешься в одну. Это и есть жертва. Настало и мое время.
Руки прикрепили, ноги тоже. Ради интереса я пытаюсь ими пошевелить, но тщетно. Ремни держат крепко. Я гляжу на своего палача. Он зачитывает мой приговор, но я не слышу его. Ведь это лишь формальность. Приговорен к смерти через электричество. Зачем ради этого выдавливать из себя слова, которые никому не нужны? Но меня это не интересует. Я стараюсь ни о чем не думать. Полное очищение. Верно, Бруно? Кажется, я и без тебя могу его добиться. Ведь я - такая же опухоль, как и многие другие. И пусть мной занимается не хирург, но это тоже освобождение. Это необходимо. И я в это верю.
Слова произнесены, палач готовит капюшон. Но в этот момент заходит начальник тюрьмы, знаком подзывая исполнителя казни к себе. Что-то ему говорит, после чего удаляется. Палач смотрит на меня, откладывает капюшон. Становится передо мной, и новые его слова долетают до моего сознания:
- Поступило указание о том, что, в связи с новыми уликами, дата вашей казни переносится на неопределенный срок. Дальнейшие сведения вы получите в официальном письме от Верховного суда.
Я слышал его, но не сразу понял, что он сказал. Я не мог поверить. Как это так? Но ведь... Я же был уже готов! Я принял свою смерть. Я - часть гнилого мира, от которой нужно избавиться! Так почему? Почему они не смогли? Даже когда меня вернули в камеру, снова заперли в четырех стенах... Стены были чужими. Тело ослабло, ноги не выдержали, и я упал. Слезы нахлынули резко, и я завыл. Они меня убили, вернув сюда. Они меня убили, отменив казнь. Они убили меня, забрав мой рассудок.