"Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, и этого не прощает мне ни одна ступень..."
Фридрих Ницше, "Так говорил Заратустра"
...- Это странная карта. По темному небу проносится ангел в сверкающих одеяниях, возвещающий о наступлении Судного дня. А там, внизу, на грешной земле сидят люди; они закрываются от исходящего от него света, думая о том, в каком виде предстанут они перед господом, что скажут ему в оправдание своей суетной, никчемной жизни...
...- Странная карта. Ангел такой чистый и безгрешный, а люди - грязные и недостойные спасения. Но как бы смог прожить свою жизнь он, ангел, будучи брошен на эту землю, где всем нам приходится противостоять законам материального мира, поскольку сосуществовать с ними просто невозможно. И кто бы вообще назвал его ангелом, если бы его праведность нельзя было противопоставить человеческой необходимости...
1
У любого человека есть недостатки. Так уж устроила природа, что всем нам дано внутреннее чувство гармонии, однако достичь ее не удавалось еще никому в силу самых разных причин. Это противоречие между нашим внутренним восприятием других людей и внешним воспроизведением собственной жизни (весьма далекой от совершенства) и порождает, так называемые, недостатки, столь омрачающие порой радость общения с себе подобными.
Один слишком кичится своими успехами, другой - не уверен в себе; кто-то излишне разговорчив, а иной - болтает без умолку. Одна красивая, но лишь до той поры, как попытается выразить свою мысль, другая - дурнушка, но с практичным умом и приятными нравами. Недостатки можно выдумывать, компонуя их в самые разные сочетания, каждое из которых где-то обязательно отыщет своего хозяина.
У Каэтаны был всего один недостаток, но именно он трагичным образом повлиял на всю ее жизнь, сделавшись, фактически ее полноправным хозяином, и безраздельным тираном. Каэтана нравилась мужчинам...
И если бы только нравилась! Все они, без исключения, просто вожделели ее, едва завидев где-нибудь на улице: в очереди за водой или у прилавка магазина. Сначала ее это забавляло, и, достигнув совершеннолетия, она даже стала носить короткую юбку, открывавшую посторонним взорам свои красивые, загорелые ноги. Но эта эйфория длилась недолго, и вскоре девушка поняла всю рискованность такой затеи, и вполне осознала опасность возможных последствий.
Все началось с того, что как-то раз она услыхала подозрительное сопение за стенкой во время купания. Старательно обследовав комнату, она обнаружила тогда аккуратно просверленную дырочку, причем в том самом месте, откуда была хорошо видна та ее часть, где она ставила таз с водой.
Поймав в укромном углу своего малолетнего кузена, она набросилась на него, заставив признаться в открытом им новом удовольствии, а также в том, что он уже давно не может уснуть, а если и засыпает, то ему неизменно снятся ее заманчивые переходы а также прочие прелести, которые юный эротоман также перечислил, быстро вогнав девушку в краску.
Но это было лишь начало, и тогда, отшлепав маленького негодяя, Каэтана и подумать не могла о том, какие "приключения" ждали ее впереди, и какие перипетии сулила, дарованная ей природой привлекательность.
Потом из-за нее дрались мальчишки. Завидовавшая ее успеху мадам Сильви - старая дева, бывшая ее классной дамой, смотрела на выпиравшую из ее майки грудь, как смотрит священник на принадлежности сатанинских обрядов, и находила особое удовольствие в том, чтобы заставлять девушку мыть полы в классе в наказание за какой-нибудь мелкий проступок. А когда ее в очередной раз вызывал для воспитательной беседы директор, господин Роу, - то глаза его неизменно блестели, как у кота, почуявшего запах домашней сметаны.
Но все это было лишь прелюдией к ее будущим неприятностям, ибо, вожделея тело, никто пока не посягал на ее душу. Но однажды, - Каэтана навсегда запомнила этот день, - это произошло, перенеся ее из предвкушений светлого девического возраста - к усталости и разочарованию взрослой жизни.
Это случилось тем жарким, знойным днем, когда распалившееся в своей ненависти к людям солнце не давало никакой надежды даже на короткий дождь, что смог наполнить, хотя бы малую часть водосборника невкусной, полной химических отходов водой. Если бы такое произошло, то Каэтана смогла бы отнести эту воду на очистку, и всего за каких-нибудь полпесо получить несколько стаканов пригодной для питья, очищенной воды. Но этого не было, и она брела по улице в надежде встретить кого-нибудь из своих знакомых, кто одолжил бы ей стакан воды до завтрашней раздачи перед школьным двором.
Но на улице было пустынно. Потрескавшийся от жара асфальт был мягким как вымя коровы; висевшая в воздухе пыль липла к телу; в горле чувствовалась отвратительная сухость и вкус гари.
Не встретив никого на улице, Каэтана свернула в проулок, что вел к школьному дворику, где можно было увидать кого-нибудь из знакомых. Но там тоже было пусто - жара вычистила все вокруг, как моровая язва, и Каэтана решила просто посидеть в тени, надеясь, что чувство жажды при этом уменьшится. В конце концов, ей нужно было продержаться всего несколько часов до прихода отчима, что всегда приносил для нее с работы бутылку настоящей, чистой воды..., но в этот день все произошло иначе.
- Вы разрешите присесть рядом? - услыхала она мужской голос, слишком приятный, чтобы его нельзя было заподозрить в каких-то "далеко идущих планах".
- Да, пожалуйста..., - сказала Каэтана, отодвигаясь дальше к краю скамейки, и одновременно поправляя юбку.
- А я, знаете ли, следил за вами! Такая красивая девушка, наверное, идет на свидание, - подумал я.
...- Нет, я просто гуляла...
Каэтана бросила взгляд на заговорившего с ней мужчину: "дорогая рубашка..., новенькие, словно с витрины туфли..., и перекинутая через плечо фляга с водой..."
Она облизнула засохшие губы. Фляга явно была тяжелой, - это было видно по тому, как она висела, вжавшись ремешком в материю рубашки. Девушке показалось, что она даже чувствует исходящую от нее прохладу, и она с большим усилием отвела взгляд.
- Вы не голодны? Может, вам негде переночевать в этом сумасшедшем городе? - задавал он вопросы, словно издеваясь над ней, потому что Каэтана уж точно смогла бы отличить человека, страдающего от жажды от того, кому, всего лишь негде переночевать.
- Так, может, вы хотите пить?
При этом вопросе Каэтана вновь взглянула на мужчину: гладкая, ухоженная кожа и след от пореза на щеке, оставленный бритвой, подаренной ему, наверное, любимой женой на день рождения... "Нет, такой не станет предлагать девушке напиться просто так, из чувства жалости..., по крайней мере ей - точно не станет..."
Каэтана опустила голову, уставившись взглядом в землю. Там теперь пробегали шустрые муравьи, нисколько не нуждавшиеся в "добрых покровителях", предлагающих им воду.
Так и не представившись, но, спросив, однако, ее имя и возраст, - незнакомец вскоре предложил ей довольно несложный способ утолить жажду. Вероятно, он был богатым и влиятельным и потому не хотел конфликтов с законом, а может быть, и вовсе считал себя великодушным, поскольку спасал от мук молоденькую девушку, прося за это, в общем-то, о сущей безделице.
Они прошли за школьный двор, оказавшись в лабиринте гаражей, где любопытные старшеклассницы тайком вкушали взрослые соблазны, куря купленные вскладчину сигареты и, как бы, между прочим, разговаривая о своих "женских" делах. Каэтана не любила это место, пахнущее человеческой грязью и мусорной свалкой. Она с омерзением перешагивала через пустые пивные банки и мятые пачки сигарет..., - ее тошнило, и спину жег, устремленный на нее сзади взгляд "благодетеля".
Зайдя между гаражей, она остановилась, поскольку дальше идти было некуда. На миг она почувствовала тоже, что чувствует ведомый на расстрел солдат, - внезапный конец жизни в виде серой, шершавой бетонной стены...
Конечно, она могла тогда уйти, и "благополучный" незнакомец не стал бы ее задерживать, опасаясь неприятностей с полицией, но теперь в этом не было смысла, ибо, дав согласие, Каэтана уже ступила на свой путь, - остальное было всего лишь делом времени.
Став между гаражами, она разделась, как и просил ее "благодетель". Аккуратно повесив вещи на торчащий из стены штырь, она повернулась к нему, и даже смогла улыбнуться, правда, не глядя ему в лицо. Каэтана никогда не считала свое тело каким-то исключительным. В школьной раздевалке она видела девушек и с более красивыми формами, но такова уж мужская природа, что, почувствовав звериное влечение, они уже потом готовы восхищаться ногами, фигурой, и еще, бог знает чем, пока это самое влечение пылает под их грубой шкурой, гоняя дурную кровь.
...- Хорошо, теперь повернись, - сказал "благодетель"..., - нет - "клиент", - да, тогда в ее голове впервые мелькнуло это спасительное слово. И пусть оно не вырвало ее из той грязи, в которую она ступила, но именно оно сделало эту грязь "рабочей", а не душевной.
Радостная от этой мысли, чувствуя себя вылезшим из-под машины, измазанным в копоти механиком, Каэтана медленно повернулась, красиво поводя бедрами.
- Так? - спросила она, подняв руки и выгнув спину, как это делали девицы в рассматриваемых ею с подружками "запрещенных" журналах.
...- Так, - голос клиента сделался хриплым, так что, непривычная к такой перемене девушка, даже испугалась за последствия. Но ничего не произошло, она лишь почувствовала его руку на своей спине, а затем - ягодицах, что всегда казались ей слишком мягкими для того, чтобы привлекать мужчин (и только потом она с удивлением узнала от них, что это вовсе не так).
Она еще крутилась, и он трогал ее - умело и нежно. Но тело Каэтаны не откликалось на эти прикосновения; оно равнодушно выполняло свою работу, и в этот момент, будто бы даже и не принадлежало ей вовсе, одолженное на время другим для получения удовольствий.
Наконец, ее клиент успокоился, или, наоборот, дошел до возможного предела возбуждения с девчонкой, которой вовсе могло и не быть восемнадцати.
- Все, одевайся..., - разрешил он, снимая с плеча заветную флягу.
...Каэтана пила со знанием дела, отсчитывая глотки. Фляга была полной, а значит, в ней их должно было быть никак не меньше пятидесяти. Сначала она чувствовала блаженство, затем - детский восторг, но когда количество глотков дошло до двадцати четырех, - заставила себя остановиться.
- Остальное я заберу с собой, - сказала она, чувствуя оставшуюся во фляге тяжесть. Куривший в стороне клиент не возражал.
Она вытащила из сумочки складной пластиковый стакан, и вылила в него всю оставшуюся воду. А потом, уже сидя на лавочке, отпивала ее маленькими глоточками, улыбаясь, сама не зная, чему.
2
- Господа, господа, прошу тишины! - раздражающим фальцетом потребовал председатель, постучав по столу своим назойливым молоточком.
Но, несмотря на это, в зале некоторое время еще стоял шум. Причем, обсуждали вовсе не то дело, ради которого все были тут. Вообще, собираемым на разного рода мероприятия народом, склонно овладевать некое состояние беспричинного оживления, в котором у него появляется острая необходимость поговорить о чем угодно: о слишком засушливом лете, о бездарном правительстве, и, конечно же, о все большем падении нравов, что должно обязательно привести общество к полному и окончательному краху.
Но фальцет господина председателя, все-таки, возымел действие, и вскоре зал успокоился. Таксисты, домохозяйки, разносчики воды и просто люди без определенных занятий теперь выжидательно смотрели на судей. Простые люди вообще несколько возвышают представителей этой профессии, считая их, если не другими, то, по крайней мере, людьми иными, живущими по своим законам, подчиняющимися своей, особой необходимости, и действующими по своей, особой воле. Это ощущение исключительности настолько прочно сидит в их головах, что часто даже наводит тень на само правосудие. Но, тут уж ничего не поделаешь, ибо простой человек и мыслит просто, и для того, чтобы научить его мыслить по-иному, нужно, наверное, вырвать его из своей серой среды, сделав..., ну, хотя бы, этим самым судьей.
Тем временем, зал затих, и господин председатель начал процедуру. Он назвал подсудимую и огласил суть обвинения. Затем он представил присяжных, причем тон его голоса был таким, словно эти господа были неким благом, настоящей божьей милостью для обвиняемой, и теперь, с их присутствием, получить обвинительный приговор смог бы, разве что, самый закоренелый преступник.
Похоже, это сработало, и сидящие настолько прониклись этими достойными и честными лицами, что теперь даже несколько по-иному смотрели на сидевшую перед ними женщину, чье существование уже само по себе было вызовом общественной морали и нравственности.
Обвиняемой была Каэтана Морро, дочь развозчика воды, ступившая еще в ранней молодости на опасный путь продажной женщины, доведший ее, как и положено, сначала до конфликтов с законом, а после - до самого страшного преступления - убийства.
Обвинитель - упитанный мужчина, всячески желавший казаться моложе своих лет, поведал присутствующим жуткую историю о стремительном падении женщины, избравшей для себя путь постыдной торговли телом вместо честного труда на благо общества. Очень скоро всем стало ясно, что кроме служителя закона, в господине обвинителе пропал талант настоящего психолога. Он так точно и, главное, красочно описал весь процесс падения означенной особы, а также ее пагубное действие на общественные ценности, что все, включая присяжных, вполне прониклись масштабом описываемой катастрофы, как на личном, так и на социальном уровне.
- Эта женщина - исчадие зла! - говорил он, указывая на Каэтану. - Пользуясь своей природной привлекательностью, она заманивала к себе добропорядочных граждан, усыпляла их бдительность, а затем обирала их до нитки!
Здесь господин обвинитель несколько увлекся, забыв, что фраза "обобрать до нитки" применяется несколько в иных случаях, но загипнотизированная его пассажами публика даже не заметила этого, и лишь сама обвиняемая с трудом подавила улыбку.
Вообще, она вела себя, если не вызывающе, то довольно спокойно для человека, которому вот-вот должны вынести приговор, выразив этим все негодование достойной части общества по отношению к сидящей перед ним беспутной особе. "И если она рассчитывает на наше милосердие, - думали они, - то пусть не надеется, ибо суровая кара будет хорошим уроком для таких, как она и назиданием тем юным девушкам, что еще только помышляют о подобном ремесле".
"Боже, как они смешны!" - думала Каэтана, глядя на тех, кто пытался внушить ей чувство стыда и никчемности собственной жизни. Она не в первый раз была в роли обвиняемой, и знала, что приговор суда был уже заранее решен, а все звучавшие здесь речи - не более чем красочное представление, нужное для того, чтобы отвлечь простой народ от действительных проблем, убедив его в том, что во всех его бедах виноваты такие как она.
Она смотрела на присяжных, зная, что каждому из них был обещан галлон чистой воды, если его голос будет на "правильной" стороне. "Подумать только - галлон чистой воды! Той, что имеет чуть горьковатый вкус от очистительных препаратов, и которую так приятно пить охлажденной, небольшими глотками..."
- Обвиняемая, вы признаете себя виновной? - услыхала она, вздрогнув, голос судьи.
- Нет. Я не отрицаю то, что касается краж..., но я никого не убивала. Если речь идет о том господине...
- Вайслере! - подсказал ей один из судей.
- Да, да..., Вайслер..., я его не убивала, это был просто сердечный приступ. Бедняга немного перестарался...
- Немного перестарался! - с интонацией повторил судья, посмотрев в зал, как бы говоря: "вот, видите, она еще имеет наглость издеваться над вами, почтенные граждане!"
- Полагаю, суду все ясно! - решительно заявил председатель и ответом ему был вздох одобрения уже изрядно засидевшейся публики.
- Господа присяжные, вам следует удалиться для вынесения своего вердикта! - произнеся эту фразу, председатель облегченно вздохнул, потому что день выдался душным, а он, как назло, надел теплый жакет, замучившись в нем, едва ли не до смерти.
3
Каэтана сидела в камере, уставившись в угол стены. У нее не было сомнений в том, что присяжные вынесут обвинительный приговор, и все же ее терзало чувство обиды. Ей не впервой было попадать в тюрьму, где она, обычно, не задерживалась надолго. Конечно, так могло оказаться и на этот раз, и, скорее всего, окажется, но суровость вынесенного на этот раз приговора действовала на нее угнетающе.
"Подумать только, - десять лет! И только за то, что кто-то не рассчитал свои силы, покупая на ночь женщину! Такой срок дают террористам за уничтожение водоочистительных сооружений!" - не в силах сдержать негодование, Каэтана вскочила, и прошлась по камере, но затем опять села, - почувствовав, как злость постепенно уступает в ней место покорности судьбе.
Так она просидела довольно долго, и даже когда страдавший одышкой надзиратель принес ей еду, она лишь по привычке взяла кружку с водой, отпив несколько глотков. Вода была отвратительной и пахла застоявшейся тиной, но Каэтана не придала этому значения, поскольку в трудные годы ей приходилось пить воду и похуже.
Наверное, она задремала, а когда открыла глаза, - перед ней стоял не кто-нибудь, а один из судей. "Похоже, представление началось!" - подумала Каэтана. Она отодвинулась от стены и села, положив руки на колени, являя всем своим видом раскаяние и настоящую женскую покорность.
- Вы меня помните? Я судья, господин Годдини..., - сказал вошедший негромким, вкрадчивым голосом; совсем не таким, какой был у него предназначен для "служебного пользования".
- Да, я вас помню...
Каэтана опустила глаза. Покорность - лучшая ловушка для мужчины; она как полный спокойствия лес, принимающий под свои своды грозную армию для того, чтобы поглотить ее всю, без остатка.
...- Тебя здесь хорошо кормят?
- Да...
- Если плохо, - ты можешь написать жалобу на мое имя!
- Спасибо..., вы очень добры...
Годдини прошелся по камере. Каэтана знала, что сейчас он смотрел на нее, но поднимать голову было нельзя, поскольку "армия" еще сверкала латами, - уверенная в своей силе...
- Ты красивая..., - наконец, произнес он, прекратив ходить. - Но тебя осудят и отправят в тюрьму, а там женская красота держится не долго...
Каэтана вздохнула: плечи ее опустились..., собранные заколками волосы открывали шею, которую мужчины считали красивой и даже изящной.
"Еще немного..., еще совсем немного, и он покажет свою суть...", - подумала Каэтана, яростно жалея, что ноги ее закрыты ужасными бесформенными брюками. И тут она почувствовала прикосновение его руки.
- Я могу кое-что сделать для тебя..., если конечно...
- Вы так добры! - Каэтана подняла глаза, посмотрев на своего очередного благодетеля.
"Он, конечно, дурак..., безвольный и, наверняка, невлиятельный, - много не предложит!" - решила она, уже успев оценить ситуацию. Вслух же произнесла:
- Что я могу для вас сделать..., я ведь и так в вашей власти...
Годдини такой ответ не понравился. Он убрал руку, и некоторое время стоял молча. Каэтана почувствовала важность момента, от ощущения риска у нее даже заныло в груди, ведь на войне и дурак может быть опасен.
- Но ты не нужна мне покорной! Разве такой ты была со своими клиентами? - голос Годдини окреп и задрожал; его тайные желания рвались наружу сквозь мужское тщеславие.
...- Я была разной...
- Разной? Я знаю, какой ты была разной!
Теперь Каэтана посмотрела на него так, что он замолчал. Этот взгляд она приберегала для особых случаев, но теперь и был такой случай, ведь этот неудовлетворенный женщинами несчастный вполне мог оказаться ее единственным покровителем.
Он был некрасив, и родинка на лбу придавала его лицу какое-то лягушачье выражение, но в ее теперешнем положении красота могла лишь помешать игре и значительно уменьшить выигрыш.
- Да, я могу быть разной. Я могу быть такой, что вся прошлая жизнь покажется вам лишь прелюдией к тому, что вы испытаете со мной..., - сказала Каэтана, потому что "армия" уже зашла в лес, целиком погрузившись в его дремучие заросли.
Лицо Годдини изменилось. Некогда способное на страсть, теперь оно могло выражать лишь похоть, - неизменную спутницу мужской несостоятельности.
- Я дам тебе отдельную камеру..., устрою на легкую работу..., ну, что молчишь?
...- Раз в неделю, не чаще..., - она улыбнулась, скрывая торжество от одержанной только что победы, - к тому же, думаю, этого будет более чем достаточно...
4
Доселе неизвестно более честного и придирчивого взгляда, чем взгляд женщины, осматривающий себя в зеркале. По степени проникновения в суть наблюдаемого явления, он не сравнится ни с чем иным, поскольку вся жизнь женщины есть мужественное ожидание наступающих признаков старости.
Сейчас, сидя в своей комнате, которую по степени благоустройства трудно было назвать камерой, Каэтана придирчиво рассматривала себя в зеркале, забыв о принесенном ей ужине и стакане специально очищенной для нее воды.
"Да..., годы упорно берут свое, и эти морщинки вокруг глаз никак уже не отнесешь на счет плохого сна или твердой подушки. А еще этот шрам на лбу, доставшийся ей несколько лет назад после "общения" с одним неуравновешенным клиентом..., - и зачем только она польстилась тогда на предлагаемую им цену! Нет, будь она мужчиной, она бы, наверное, никогда не возжелала такую, ведь вокруг всегда так много юных девочек, мечтающих о стакане чистой воды!"
Подумав об этом, Каэтана улыбнулась: "И, все-таки, они по-прежнему хотят ее! Все, даже этот тучный, страдающий подагрой комендант тюрьмы, что, наверное, давно бы уже съел ее целиком, если бы не покровительство Годдини!" - Каэтана вздохнула: "Нет, не такого покровителя ей удалось бы заполучить, будь она лет на десять моложе!"
Ее невеселые мысли были прерваны звуком открываемой двери. Каэтана насторожилась: сегодня был вторник - день ее работы с Годдини, но он приходил гораздо позже, после своих заседаний в суде. "Кто это может быть?" - тревожно подумала она, заставляя себя собраться для исполнения роли, суть которой ей еще была неизвестна.
Вошедший к ней мужчина был немолод, но даже если бы он был вообще старик, он бы, определенно обратил на себя внимание Каэтаны, потому что в чертах его лица проступала власть - качество, придающее мужчинам невыносимый характер и, одновременно, делающее их интересными для женщин, особенно для тех из них, кому не на кого положиться в жизни.
- Меня зовут Эдгар..., - сказал он, уверенно садясь на кровать, - сегодня я буду вместо Годдини.
За несколько последующих секунд в голове Каэтаны пронеслось сразу несколько сценариев предложенной ей пьесы, причем, ошибиться, конечно же, было нельзя. Ясно было одно: ей предстояло любой ценой превратить "сейчас" во "всегда", и никак не меньше! Она уже собралась было разыграть недоумение, которое позволило бы, по крайней мере, выиграть время, чтобы собраться с мыслями, как вдруг решение пришло к ней само, как приходит вдохновение к вышедшему из запоя художнику.
На лице ее появилась презрительная усмешка, и она произнесла, медленно расставляя слова:
- Конечно..., попользовался...
Тут губы ее скривились, и она затряслась в рыданиях. Разумеется, это было рискованно, ведь слезы нельзя сымитировать. Понимая, что сейчас игра ее будет раскрыта, Каэтане сделалось обидно, и эта обида, сложившись с давней, закоренелой злостью на весь мужской род, и дала ей, столь необходимые теперь слезы.
- Свинья! Какая же он свинья! - выкрикивала она сквозь рыдания, остолбеневшему Эдрагу.
...- Моя милая девочка, мне так с тобой хорошо! - передразнила она Годдини, что получилось у нее довольно ловко, потому что Эдгар улыбнулся.
- Он не очень-то тебе нравился, да?
Каэтана бросила на него взгляд, достаточно красноречивый, чтобы ей можно было не отвечать на столь опасный вопрос, и снова попала в точку, заметив, как тот оживился.
...- Вот, возьми, - он протянул Каэтане чисто выглаженный платок с запахом дорогого одеколона, вмиг напомнившим ей о том, что где-то в мире есть дорогие виллы и огромные бассейны, наполненные чистейшей как из горного родника водой.
...- Он обещал мне досрочное освобождение..., - еще задыхаясь от рыданий, проговорила Каэтана, - ... но мужчины не держат своего слова..., зачем тогда вообще жить...
- Он обещал? - Эдгар рассмеялся, - да кто он такой, чтобы обещать! Такие вещи по моей части, и они не под стать обычному судье!
Каэтана все еще рыдала. Теперь, когда лицо ее было в слезах, она могла не бояться разоблачения.
...- И что же ты готова сделать, если я смогу добиться этого? - спросил Эдгар, приблизившись и неожиданно взяв ее за грудь. - Знаешь, Годдини очень увлеченно рассказывал о визитах к тебе..., не скрою, - мне показалось, что получаемые им наслаждения несколько не соответствуют его вялому темпераменту.
Слезы еще катились по щекам Каэтаны, но при этих словах она не удержалась, прыснув со смеху.
- Это точно. Надеюсь, что наши с вами встречи не будут ограничиваться одним часом, господин Эдгар, - произнесла она, взявшись за пряжку его ремня...
"Похоже, попался..., теперь не уйдет!" - подумала Каэтана, чувствуя, как крепко схватили ее "новые" руки, еще не зная, настолько крепко она "схватила" их.
5
- Что там случилось, Вико, почему мы стоим?
- Общественная раздача воды, мадам, очередь перегородила половину дороги!
Каэтана вздохнула, поймав себя на мысли, что, может, впервые, при упоминании о воде не потянулась к лежавшей на ее сидении заветной фляге. Зато ее водитель, проезжая мимо шедших с полными бидонами горожан, облизнул губы.
- Ты хочешь пить, Вико? - спросила она, поскольку чужая жажда не могла ускользнуть от нее.
- Нет, спасибо, мадам...
- Пей! - решительно сказала она, открутив крышку и протянув ему флягу; тот сделал несколько жадных глотков, заставив себя остановиться.
- Спасибо, мадам... понимаете, у меня двое детей и я...
- Отдал свою воду им..., - я знаю как это бывает, Вико.
Он замолчал, но поступок Каэтаны, видимо, взволновал его, требуя выхода и проезжая на малой скорости длинную очередь, он вдруг закричал:
- Вот, черт, мы так можем и опоздать!
- Ничего, не волнуйся, Вико, - меня подождут.
День был жарким, и Каэтана устало откинулась в кресле, но от нее не ускользнул взгляд молодого водителя, брошенный через зеркало заднего вида.
- Что ты на меня так сморишь, Вико?
...- Вы очень красивая, мадам...
- Красивая? Ты знаешь, сколько мне лет?
Вико отрицательно покачал головой.
- Не знаю, и не хочу знать. Вы просто красивая и все!
"Они что все с ума посходили? Мало им молоденьких девушек, что, несмотря ни на что, еще мечтают о настоящей любви! ...А, в самом деле, что такого, - прошло ведь уже полгода со времени похорон моего дорогого Эдгара..., а этот новый водитель очень даже хорош!"
Когда машина остановилась у зала суда, Каэтана вышла, одарив Вико неожиданно нежным взглядом, и пошла по ступеням, красиво неся свое, еще не старое, и не испорченное излишествами тело. Вслед ей шептали, а иногда даже и хихикали, но то, что не смеют сказать в глаза, - не стоит внимания, и Каэтана знала это. Она зашла в дверь, легко кивнув на учтивый поклон охранника, спокойно ожидая, когда ее прибытие будет замечено.
- Дорогая мадам Кампо! - воскликнул, явно карауливший ее, судья Сальгаро. Увидав ее, он развел руки в стороны так, будто не знал, что ему теперь сделать, чтобы показать свое расположение к появившейся здесь долгожданной особе.
- Вы все такая же прелестница! - сказал он, пожимая ей руку.
- Скажете тоже! - ответила Каэтана, но, глядя на слащавое лицо Сальгаро, ей вдруг вспомнились мужественные черты Вико и на щеках ее неожиданно появился румянец.
- Что у нас сегодня..., опять убийцы и расхитители запасов воды? - спросила она, оглядывая скучающим взором заполняющийся зал заседаний.
- Как обычно, мадам: сначала убийство из-за наследства, потом - нелицензионная продажа питьевой воды..., а под конец, - он улыбнулся, - чтобы встряхнуть уснувшую публику, - дело одной путаны, местной жрицы любви, так сказать. - Понимая недвусмысленность момента, Сальгаро скромно опустил глаза, но Каэтана нисколько не смутилась.
- И что она сделала, эта жрица любви?
- Она подозревается в отравлении жены самого господина Пинеды!
- Ах, да, я что-то читала в газетах..., - рассеянно произнесла Каэтана. Ох уж эти мужчины, как же им нравится обделывать собственные делишки за счет несчастных женщин...
Она в упор посмотрела на Сальгаро, так что тот растерялся, как делал это всегда, если его одаривала подобным взглядом столь высокая персона.
- Надеюсь, господин Сальгаро, присяжные проявят достаточно мудрости, и правильно подойдут к этому щекотливому делу! - Каэтана улыбнулась, приподняв красивые брови, так что Сальгаро тут же вспомнил, кому именно он был обязан своим местом судьи, а также особняком в экологически чистом районе города.
- Конечно, госпожа, ведь это их долг! - с жаром заверил он.
- Вот именно! - улыбнувшись, ответила Каэтана, и пошла туда, где уже начинали рассаживаться присяжные.