- Не трогай головой мои ноги! - закричал Корнильский, сбрасывая с себя одеяло. - Никогда, слышишь, никогда не смей трогать своей дурацкой головой мои ноги!
Он выключил звонивший будильник, а потом, широко размахнувшись, ударил куклу в лицо. Кукла подпрыгнула, перевернулась в воздухе и упала на пол, уставившись в потолок пустыми пластмассовыми глазами.
- Черт бы тебя побрал, - бормотал Корнильский, складывая простыню. Он бросил ее на подушку, сверху накинул тонкое клетчатое одеяло и похлопал по кровати ладонью. Заскрипели пружины, пыль взвилась вверх, покружилась в воздухе и снова опустилась на дырявый матрас.
Корнильский прошелся по комнате, сел на табурет и посмотрел на куклу. Кукла лежала на спине, платьице задралось, обнажив пухленькие коленки, розовые локоны спутались на маленькой головке. Беспечная улыбка играла на розовых губах.
- Всё не как у людей, - сказал Корнильский и пошлепал себя по щеке. - Почему ты такая, я не понимаю. Все время норовишь напакостить, огорчить меня. Что мне с тобой делать? Я от тебя избавлюсь, вот увидишь, не успеешь моргнуть. Понятно тебе? - вдруг закричал он, вскочил со стула и пнул куклу в живот. Кукла, взмахнув ручками, перелетела через комнату и ударилась о стенку, зацепив висящую на гвоздике фотографию в серебряной рамке. Фотография, качнувшись несколько раз, упала на стоящий у стены стол, сбила пару фарфоровых статуэток, изображающих Тристана и Изольду, которые в любовном порыве протягивали друг к другу руки, скользнула по гладкой деревянной поверхности и полетела на пол. Стекло разбилось, посыпалось горошинками сверкнувших осколков.
- Ну что я говорю! - вскрикнул Корнильский. - Я все-таки отрежу тебе голову! Хоть какая-то польза от тебя будет!
Зазвонил телефон. Корнильский чертыхнулся и пошел в коридор, на ходу подхватив ногой валявшийся в дверном проходе тапочек. Телефон стоял на полке у двери, кружевная салфетка давно потеряла свой цвет, превратившись в невзрачную серую тряпочку. Под потолком тянулся провод и исчезал за дверью.
- Да? - раздраженно сказал в трубку Корнильский.
- Два! - радостно ответил Горликов. - Что сердитый такой?
- Сон плохой приснился, - недовольно сказал Корнильский. - Что тебе нужно?
- Мне батарейки нужны! - отозвался Горликов. - Ты обещал вчера, помнишь? Я уже два часа как на ногах, хотел к тебе идти, да решил позвонить сперва. Ну что, обеспечишь?
- Да что же ты за человек! - закричал Корнильский и ударил кулаком в стену. - У тебя что, своих рук нет? Сам уже ничего купить не можешь?
- Ну уж нет, - протянул Горликов, и Корнильский представил, как он сейчас выпячивает нижнюю челюсть и оттопыривает губу. - Сам обещал, я тебя за язык не тянул! Я, между прочим, инвалид, а ты тварь бездушная, вот ты кто! Имей в виду: я до десяти жду! Потом пеняй, брат, сам на себя! Так что давай, не тяни! А то сам знаешь!
- Да знаю, знаю, - немного помолчав, ответил Корнильский. - Постараюсь успеть. Но не обещаю, слышишь? Я не знаю, когда освобожусь.
- А что там у тебя? - оживился Горликов. - Уж не гости ли, а? Ты что, новых привел?! Ты скажи - что, опять, да?
- Да какие гости! - возмутился Корнильский. - Ты о чем-нибудь еще думать можешь? Хлебом тебя не корми, дай дурака повалять! Тебе делать нечего, да? Я встал только что, еще не поел даже!
- Ладно, ладно, - примирительно ответил Горликов. - Только хлебом меня действительно кормить не нужно, тут ты в точку попал. Это я так, предположил просто. Кто тебя знает, ты же не говоришь никогда. Друг называется! Видал я таких друзей в гробу, понял?
- Иди к черту! - вспылил Корнильский и бросил трубку.
Из комнаты доносилось тихое поскребывание. Корнильский в сердцах снова ударил кулаком по стене. С потолка посыпалась белая труха. В комнате кто-то тихо всхлипнул. Поскребывание прекратилось. Корнильский провел ладонью по волосатой ноге, подтянул трусы и прошел на кухню. Из окна был виден край тусклого зимнего солнца, теряющегося в низких облаках, стекло изрезала сеточка ледяных узоров. По подоконнику прохаживался толстый белый голубь; увидев Корнильского, он остановился, немного подумал, склонив голову набок, несколько раз ударил клювом в стекло и улетел. Корнильский подошел к плите и взял чайник. Чайник был почти пуст. Корнильский покачал его на вытянутой руке, послушал, как внутри зашуршал осадок, и поставил чайник на место. В коридоре послышались тихие шаги. Открылась дверь ванной, потекла вода. Корнильский подошел к холодильнику, потянул на себя дверцу и достал маленький пузырек. Проведя пальцем по заляпанной чем-то жирным этикетке, он закинул голову и по очереди выдавил в каждый глаз по нескольку капель. В ванной кто-то чистил зубы. Корнильский еще раз нажал пальцем на колпачок пузырька, выдавил последнюю каплю, несколько раз моргнул и бросил пустой пузырек в мусорное ведро. Из-за ведра вылез большой черный таракан, мрачно посмотрел на Корнильского, пошевелил усиками и скрылся под раковиной. В ванной выключили воду, дверь открылась, тихие шаги снова послышались в коридоре, потом хлопнула входная дверь, и стало тихо.
Корнильский вернулся в комнату. Кукла сидела на кровати, свесив обутые в маленькие ботиночки ножки, смотрела в стену и улыбалась. Осколки исчезли. Корнильский тоже улыбнулся, подошел к стулу, надел штаны и рубашку. Было слышно, как в ванной капает вода. Корнильский подошел к кровати, сел рядом с куклой и провел по ее волосам рукой. Кукла качнулась и упала на спину, выставив вверх негнущиеся ножки. Корнильский наклонился и потерся носом о ее животик.
- Вот так-то лучше будет, - прошептал он. - Можешь ведь, если захочешь. Эх ты, подхалимка маленькая.
Кукла молчала и смотрела сквозь Корнильского немигающими глазами. Корнильский провел пальцами по пластмассовой щеке и потеребил кружевные панталончики. Другую руку он запустил под платье, погладил гладкий животик, нащупал мягкую выпуклость и нажал на нее указательным пальцем.
- Маша кушать хочет, - сказала кукла.
- Да вы что, сговорились все, что ли? - возмущенно воскликнул Корнильский и резко выдернул руку из-под платья. - Все жрать хотите! Я вам что, дойная корова, а? Скажи мне, я похож на дойную корову? Ну, дура резиновая, похож?
Корнильский вскочил с кровати, схватил куклу за ножки, дернул на себя, но кукла так крепко вцепилась в только что сложенное одеяло маленькими пальчиками, что одеяло соскользнуло на пол, стягивая за собой простыню и подушку. Корнильский закричал во весь голос, вырвал одеяло из руки куклы, размахнулся и ударил куклу головой о стул.
- Я тебе руки отрежу, - тяжело дыша, процедил Корнильский и поднес куклу к своему лицу. Кукла продолжала радостно улыбаться.
- Маша танцевать хочет, - сказала она.
- Ты еще издеваешься? Так я тебе покажу дойную корову, стерва маленькая! - брызнув слюной, взвизгнул Корнильский, схватил куклу за волосы, раскрутил над головой и ударил ее несколько раз лицом о край стола. Что-то хрустнуло, на пол упал пластмассовый глаз и укатился под кровать. Корнильский проследил за ним взглядом, снова несколько раз ударил куклу и швырнул ее в угол. Кукла упала на спину, розовые волосы взметнулись в стороны, одна рука была заломлена за спину, другая закрывала лицо, словно предотвращая очередной удар. Оставшийся на месте глаз глубоко вошел в разбитую голову, бусинка зрачка некоторое время продолжала подпрыгивать внутри и наконец остановилась. На карниз за окном сел знакомый жирный голубь, но вместо того, чтобы стучать, принялся чистить перья. Сцена в комнате, видимо, не интересовала его.
- Что же ты, гнида, глаза порастеряла? Ведь клей закончился, ты разве не знаешь? Нечем мне тебе глаза теперь клеить, - тихо сказал Корнильский, подбежал к кукле и изо всех сил ударил ее ногой в живот. После четвертого удара он почувствовал, как внутри куклы сломался железный прут позвоночника. Кукла тяжело вздохнула и опустила голову.
- Маша спать хочет, - печально сказала она.
- А танцевать больше не хочешь, дура? - радостно воскликнул Корнильский и расхохотался. - А то могу составить тебе прекрасную партию! Ты что предпочитаешь: вальс или полонез? А как насчет кадрили? Нет? Не хочешь кадриль? Ну и валяйся тогда здесь! И смотри, чтобы все чисто было, когда я приду! Иначе руки отрежу!
Корнильский прошел в коридор, надел второй тапок и снял с крючка авоську, когда в дверь неожиданно позвонили. "Что-то он рановато сегодня", - подумал Корнильский, подошел к двери и посмотрел в глазок. Перед глазком маячила мохнатая макушка головы Горликова. Корнильский судорожно сглотнул и посмотрел на часы. Было пять минут одиннадцатого. Горликов снова нажал на звонок и несколько секунд не убирал палец. С потолка посыпалась белая труха.
Корнильский вздохнул, открыл дверь и сделал несколько шагов вглубь коридора. Горликов толкнул колеса инвалидного кресла и въехал в квартиру. Маленькие глазки злобно сверкнули под пышной шевелюрой всклокоченных коричневых волос, нечесаными прядями ниспадавших на изъеденные молью плюшевые плечи. На его коленях лежал теплый плед в черно-красную клетку, из-под пледа высовывались короткие культи в синих гольфах.
- Ты опоздал, - хрипло сказал Горликов и облизнул розовым язычком пухлые губы. Желтая слюна вытекла из уголка рта и потекла по подбородку. Он был страшен.
- Я как раз собирался выходить! - начал извиняться Корнильский и сделал еще пару шагов назад. Горликов откинулся на спинку кресла, повернулся, упершись одной рукой в подлокотник, и закрыл дверь. Из комнаты послышалось тихое поскрипывание.
- А это, дорогой мой, меня совершенно не волнует. Ты сам обещал; нет? - говорил между тем Горликов, продвигаясь в кресле по коридору. Корнильский отступал шаг за шагом, пока, наконец, не оказался в комнате. Краем глаза он заметил свое отражение в висящем на стене большом зеркале: худой, нескладный парнишка с опухшими глазами и длинным, немного загибающимся кверху носом. Наконец он наткнулся спиной на подоконник и остановился.
Горликов выехал на середину комнаты и принялся осматриваться.
- Я бы раньше успел, - продолжал оправдываться Корнильский, - да только эта стерва опять все испортила! Ты понимаешь, она ведь не может без пакостей! Я папе жаловаться буду! Тебе хорошо, ты один живешь, а я каждое утро это издевательство терпеть вынужден! И каждое же утро я вынуж...
- Ты что, сволочь, с нашей девочкой сделал? - вдруг перебил его Горликов. Корнильский осекся и посмотрел на куклу. Кукла сидела на кровати и одной рукой вставляла в пустую глазницу свой пластмассовый глаз, который она, видимо, успела найти под кроватью. В другой руке кукла держала стальную отвертку. На разбитых губах снова играла невинная улыбка.
- Ах ты гнида! - закричал Корнильский и бросился к кукле. Но тут Горликов скинул с коленей плед, крутанулся на кресле и взмахнул длинным кожаным кнутом. На Горликове были новенькие зеленые пластиковые шортики с желтыми полосками по бокам. "Полный комплект", - с ужасом успел подумать Корнильский, когда кнут зашипел в воздухе, обвился вокруг его шеи, оторвал от пола и швырнул на стену. Корнильский сбил стул, упал, перекатился на живот, разодрав носом ковровую дорожку, и тут же снова вскочил на ноги, но Горликов оказался быстрее: он снова ударил Корнильского кнутом, на этот раз по лицу, сдирая со щек остатки высохшей краски. Кукла тонко рассмеялась и начала ковыряться отверткой в уцелевшем глазе, стараясь, видимо, попрочнее зафиксировать его на месте.
- Я-то думал, у тебя действительно важные дела, уже сомневаться начал, - пыхтел Горликов, стегая Корнильского кнутом, - а ты тут над бедной девочкой издеваешься! Садист! Я-то знаю, почему ты так девочек не любишь, но ведь она не собирается тебя учить, ей твоя забота нужна, внимание! Она ведь любит тебя, как ты этого понять не можешь? Мы думали, она из тебя человека сделает, а ты, тварь бездушная, и не собираешься меняться! Клей чужой расходуешь, смазку пьешь, батарейки жрешь! Где мои батарейки, а? Знаю я, знаю, где мои батарейки! Получи, скотина, вот тебе еще!
Корнильский все это время катался по полу, пытаясь закрыться руками от верткого кнута, но последние слова Горликова будто привели его в чувство. Он на коленях подбежал к окну, быстро распахнул его и схватил не успевшего улететь толстого голубя. Голубь испуганно заворковал, но Корнильский, не теряя времени, сломал ему шею и оторвал голову. Кровь фонтаном забила из открытой раны, заливая бумажную рубашку Корнильского. Кукла вскрикнула и выронила отвертку, Горликов восторженно охнул, а Корнильский трясущимися руками разодрал тельце голубя и вытащил две маленькие батарейки.
- Вот тебе твои батарейки, жлоб! - закричал он и бросился к Горликову. Увидев батарейки, Горликов отбросил кнут и вытянул вперед обе руки с грязными короткими пальцами, он уже не обращал внимания на Корнильского, не в силах оторвать взгляд от долгожданного завтрака, но Корнильский неожиданно подпрыгнул, пролетел остаток пути и упал на Горликова сверху, пробив носом его живот. Кресло перевернулось, и друзья упали на пол. Корнильский попытался встать, но его нос прочно застрял между досок, а Горликов, одной рукой прижав к себе Корнильского, другой схватил батарейки и запихнул их себе в рот. Послышался громкий хруст, что-то вспыхнуло, из ушей Горликова пошел синий дым, а изо рта полилась вязкая черная жидкость. Корнильский еще раз что было сил рванулся, нос выскочил из пола, но Горликов и на этот раз оказался проворнее: он толкнул Корнильского, перевернул его на спину и тут же снова навалился на него, причем нос Корнильского продолжал высовываться из плюшевой спины постанывающего от удовольствия Горликова. Что-то рядом шлепнулось на пол, Корнильский, насколько это было возможно, повернул голову и увидел, что кукла спрыгнула с дивана, подняла отвертку и теперь быстро ползет к нему.
- Вот уж удружил! - где-то сверху раздался голос Горликова, который медленно приподнимался на носе Корнильского и снова соскальзывал по нему вниз. - Отличные батарейки! Ты меня просто порадовал! Не мог так сразу сделать, а? Пришел бы ко мне, мы бы с тобой поиграли, я бы тебя клеем угостил, есть у меня еще один тюбик. Эх ты, дурашка!
Горликов снова приподнялся, наклонился вбок и, перебирая руками по полу, переместился на теле Корнильского, оказавшись головой между его ног. Корнильский почувствовал, как твердые плюшевые уши щекочут его ступни.
- Эй, не трогай своей дурацкой головой мои ноги! - завопил Корнильский и попытался скинуть с себя Горликова, но кукла, наконец, подползла достаточно близко и воткнула ему в глаз отвертку, прибив его голову к полу. Корнильский почувствовал, как из глаза брызнула сукровица и липкими каплями потекла по щекам.
- Ну что ты вырываешься? - ласково сказал Горликов, продолжая тереться ушами о ноги Корнильского. - Мы же уже сто раз так играли!
- Все что угодно, только не надо трогать головой мои ноги! - извиваясь, захныкал Корнильский. Кукла всем телом навалилась на отвертку и теперь, покачиваясь из стороны в сторону, расширяла дырку в глазе Корнильского. - Пожалуйста, не трогай головой мои ноги!
- Так ты ведь опоздал, дружище! - радостно зашептал Горликов, яростно гладя деревянные колени Корнильского. - А я тебе говорил, что будет, если ты опоздаешь, разве нет? Вот и терпи теперь... А вообще - я не перестаю тебе удивляться: кто бы своей головой о мои ноги потерся? Я был бы просто счастлив, поверишь ли? Да, брат, вот так оно обычно и бывает: что для одного неприятно, другого может вознести на вершину блаженства!
Корнильский почувствовал, как нарастает в нем чувство паники, и изо всех сил забился под Горликовым. Ему уже почти удалось освободиться, но не тут-то было: кукла, видимо, устав расшатывать отвертку, схватила кнут, обернула его вокруг шеи Корнильского, отползла назад, перекинула кнут через стол, и, упершись об него обеими ножками, принялась тянуть на себя, напевая какую-то веселую песенку. Корнильский понял, что деваться ему некуда, и замер, прислушиваясь к хрусту шейных позвонков. Из носа брызнула кровь и потекла по спине Горликова.
- Вот это наш парень! - крикнул Горликов, укусил Корнильского за палец на левой ноге и потянул зубами грязный ноготь. - Ты просто расслабься и получай удовольствие. Вообще везет же тебе! Я, что называется, хотел провести с тобой воспитательную работу, чтобы ты впредь девочек не обижал, а тут такая оказия! Ладно, проведем эту работу в следующий раз! А сейчас - дискотека!
Корнильский понял, что Горликов прав, и на самом деле постарался расслабиться. Ему даже показалось, что чувство боли уходит, уступая место приятной истоме. Он несколько раз плавно поднял и опустил голову, скользя по гладкому жалу отвертки и чувствуя, как его нос упруго трется о внутренности Горликова, и тут вдруг услышал, как кто-то быстро перебирает маленькими ножками по полу. Корнильский скосил вбок здоровый глаз и увидел, что здоровый черный таракан, облюбовавший себе место под мусорным ведром на кухне, вбежал в комнату, посмотрел по сторонам и, не сказав ни слова, бросился к обезглавленному тельцу жирного голубя. Он влез в него через все еще кровоточащую шею и принялся внутри что-то пережевывать, громко чавкая и отплевываясь. Кукла между тем устала тянуть на себя кнут, поняв, что оторвать голову Корнильского ей все равно не удастся, и снова занялась своим глазом: она вдела в иглу суровую нитку и сосредоточенно, посматривая в маленькое зеркальце, начала зашивать разорванную глазницу. Таракан пожевал некоторое время, потом послышался резкий треск, словно кто-то рвал большой кусок грубой ткани, и головка таракана показалась из горла голубя, а его лапки вылезли из растерзанного тельца, пробив их с обеих сторон в нескольких местах. Гибкие усики несколько раз качнулись из стороны в сторону, и голубь с головой таракана медленно пополз к Корнильскому. Корнильский выплюнул успевший застыть во рту сгусток крови и испуганно замычал. Горликов перестал качаться на носе Корнильского, посмотрел на таракана и неожиданно громко рассмеялся.
- Вот это да! - возбужденно закричал он. - Слушай, а здорово придумал! Я такого еще не видел! Ты бы додумался?
- Нет, я бы не додумался, - печально сказал Корнильский, продолжая наблюдать за тараканом. Таракан же сделал несколько кругов по комнате, качнул крыльями, пробуя взлететь, и, раздосадованный неудачей, подполз к Горликову и Корнильскому, внимательно посмотрел на них, о чем-то подумал, и наконец выкарабкался из голубя. Все его черное тельце было покрыто быстро засыхающей кровью мертвой птицы.
- Скучно с вами! - раздраженно сказал он прокуренным голосом. - Я-то думал, с вами повеселиться можно, а у вас еще скучнее, чем у меня! Козлы вы, вот вы кто! Пополз-ка я лучше за печку, со сверчком в картишки перекинусь! Адьос!
Он повернулся и заспешил к выходу из комнаты, но Горликов вдруг встрепенулся и закричал ему вслед:
- Ты что это такое мелешь, жужелица недоношенная? Это мы козлы? А у нас, между прочим, еще никто не жаловался! Ну смотри, сам напросился, тварь неблагодарная!
Он быстро протянул руку к лицу Корнильского, вырвал из его глаза отвертку и метнул в уползающего таракана. Отвертка попала таракану в самую середину панциря, прошла насквозь и разорвала его тельце на несколько частей. Две лапки отскочили и упали рядом, голова с длинными усиками покатилась под шкаф, а само тельце ударилось о плинтус и, оставив на нем желтоватое пятно, упало на пол. Уцелевшие лапки несколько раз дернулись и застыли.
- Вот так тебе! - крикнул Горликов. - Я тебе покажу, что такое скука! Теперь тебе весело, а? Вот и валяйся там в пыли, как кусок мяса, а мы веселиться будем! Нам ли не радоваться, девочка моя, если мы рождены, чтобы веселить детей, - а разве есть что-нибудь более сложное и почетное на свете, чем развеселить капризного ребенка? Это наше призвание, и мы посвятим ему всю жизнь! - И Горликов в порыве нежности протянул руки к кукле, но кукла, даже не смотря в его сторону, бросилась к останкам таракана и принялась торопливо их пожирать. Наконец она вытерла замазанные в крови и слизи ручки о свои новенькие панталончики, привалилась к стене, откинувшись на спину, и громко икнула. Между тем Горликов разошелся не на шутку.
- Но мы-то заканчивать не собираемся! - заорал он и несколько раз подпрыгнул на носе Корнильского. - У нас-то еще всё впереди! Поэтому, милый друг, мы переходим к главной и наиинтереснейшей части нашего будущего представления: сейчас мы тебе будем отпиливать руки и ноги! Это будет наш коронный номер, ты не согласен? Девочка моя, подай-ка мне ножовку, пожалуйста!
Кукла радостно подскочила на полу и засеменила к стоящему в углу ящику с инструментами, Горликов снова терся головой о ноги Корнильского, Корнильский жалобно вскрикнул, но тут хлопнула входная дверь, в коридоре послышались тихие шаги, и кто-то вошел в комнату.
- А, ребятки, шалите! - прозвучал мягкий голос.
- Папа Карла! - завизжал Корнильский. - Помоги мне! Меня обижают! Папа Карла, скорее!
Папа Карла воткнул в дверной косяк измазанный кровью топор, положил что-то на кровать, подошел поближе и снял Горликова с носа Корнильского. Корнильский облегченно вздохнул, отпихнул ногой куклу, схватил иглу и несколько раз ударил ею куклу в живот. Кукла радостно рассмеялась и протянула к папе Карла свои маленькие ручки, когда Корнильский ловко пробил ей обе коленки.
- Эх вы, шалунишки, - весело сказал папа Карла кукле, посмотрел на Горликова и погрозил ему пальцем. - А вот трогать головой его ноги не надо! Сколько раз я тебе говорил! Ведь ты же знаешь, что когда его подвесили вниз головой, черви целую ночь грызли его бедненькие ножки своими ужасными острыми зубками, и теперь он не выносит, когда кто-то трогает их своей головой! Тебе бы понравилось, если бы кто-нибудь отобрал у тебя твои любимые нарядные шортики?
- Я больше не буду, - насупившись, сказал Горликов, выдвинул нижнюю челюсть и оттопырил заляпанную черной жидкостью губу. Рядом продолжала веселиться кукла: она нашла мертвое тельце голубя и теперь пыталась с помощью иглы приделать ему голову.
- Ну вот и хорошо! - хлопнул в ладоши папа Карла. - Вот и молодцы! Смотрите, что я вам принес!
Он подошел к кровати, взял в руки квадратный сверток, развязал бантик и вытащил содержимое. В свертке оказался большой праздничный вафельный торт, покрытый толстым слоем молочного шоколада. Папа Карла положил его на стол, вытащил из кармана новенькую свечку и вставил ее в центр торта. Потом он щелкнул серебряной зажигалкой, и на кончике свечки вспыхнул маленький искрящийся огонек.
- Неужели вы забыли, какой сегодня праздник? - спросил папа Карла, тихонько покачиваясь в своих огромных деревянных башмаках. Все недоуменно покачали головами. - Ведь сегодня ровно год с тех пор, как все мы лицезрим Великую Замочную Скважину! Стыдно, дети! Но я ничего не забыл! Я все помню! И поэтому я приготовил для вас замечательный сюрприз! - торжественно закончил он, подняв кверху указательный палец.
Вдруг свечка, которая до этого горела, как и все обычные свечи, вспыхнула ярким разноцветным пламенем и, рассыпая вокруг шипящие искры, начала быстро уменьшаться. Через несколько мгновений она догорела, и тут торт взорвался, разбрасывая по всей комнате шоколадные ошметки. И только теперь Корнильский понял, что внутри торт состоит вовсе не из вафель и шоколада: на лицо ему выплеснулась целая струя горячего клея, новенькие батарейки забарабанили по стенам, а гаечки и болтики взлетели под потолок и посыпались вниз серебристым дождем.
- Прошу! - воскликнул папа Карла.
Корнильский бросился на пол и запихнул в рот здоровенный, пахнущий отличным клеем кусок шоколада, в котором застыли булавки и подшипниковые шарики, он размазывал все это по себе и хохотал во все горло, рядом Горликов давился сразу пятью батарейками, папа Карла играл на старой шарманке, а кукла никак не могла подняться на своих сломанных ножках, чтобы быстрее добежать до ближайшего куска.
- Маша тоже кусочек просит! - жалобно позвала она, и все кинулись ей помогать. Горликов засунул ей в рот длинную пилку для лобзика, которая тут же исчезла в пластмассовом животике, папа Карла ногой подпихнул к ней маленький пузырек с мазутом, а Корнильский тем временем засовывал в ее глаз толстый шуруп. Наконец кукла ожила и приняла полноценное участие в общем веселье. Музыка звучала все громче и громче, Тристан и Изольда, крепко обнявшись, кружились на столе, за окном ярко засверкало солнышко, а маленькие друзья с огромной скоростью поедали остатки торта. Вскоре все наелись и устало сели рядом в центре комнаты.
- Вот молодцы какие! - улыбнулся папа Карла и последний раз повернул ручку шарманки. - А ведь скоро гости придут! Вы помните? Сегодня вечером мы хотели устроить детское представление! Вот смеху-то будет! Но немного времени у нас есть! Поэтому, друзья, давайте посвятим его нашему любимому тайному обряду! Прошу!
Он подошел к зеркалу, которое в нескольких местах было пробито шальными деталями, снял его со стены, и все увидели огромный холст, на котором был изображен горящий камин, а за камином была нарисована старая деревянная дверь с маленькой замочной скважиной.
Папа Карла встал на колени и посмотрел в замочную скважину. Несколько секунд он неподвижно сидел на одном месте, потом, наконец, оторвался от скважины и повернул к маленьким друзьям свое доброе смеющееся лицо.
- Сегодня, кажется, порнуху крутят! - немного взволнованно прошептал он. - Давайте, ребятки, по очереди!
Корнильский быстро подбежал к пыльному холсту и, повернув голову, чтобы не попасть носом в скважину, приник к деревянной двери. Горликов сидел на полу: сложив по-турецки ноги, он положил руки перед собой на колени, соединив указательные и большие пальцы на каждой руке, закрыл глаза и беззвучно шевелил губами. Кукла сидела рядом, подбрасывала на ладони свой глаз и завороженно слушала постукивание перекатывающегося внутри зрачка. Папа Карла наклонил голову к правому плечу, средним пальцем правой руки заткнул левую ноздрю и, вытянув губы, нараспев тянул букву "у". Левой рукой он быстро расстегивал змейку на своих линялых джинсах. Постепенно все входили в спокойный, умиротворяющий транс.
Вдруг потолок тихо приподнялся, и в щели показалась огромная голова какого-то мужчины. Некоторое время прищуренными глазами в оправе больших толстых очков она пристально наблюдала за таинственным процессом этого необычного ритуала, потом в щели мелькнула красочная обложка книжки с заголовком "Волшебные Сказки", в которую обладатель этой головы, очевидно, вносил какие-то заметки. Папа Карла перестал раскачиваться и посмотрел вверх. Маленькие друзья также последовали его примеру. Корнильский увидел, что щека огромного человека прямо под дужкой очков была рассечена каким-то тяжелым и, очевидно, очень тупым предметом: рваные куски кожи уже загрубели, кровь превратилась в коричневую корочку, а сама дужка глубоко вошла в желтую кость. Его рта не было видно за краем потолка, но глаза за толстыми линзами лучились нескрываемой нежностью, и Корнильский понял, что их хозяин широко улыбается. Но что-то тут было не так, хотя Корнильский не мог понять - что.
- Здравствуй, Карл! - крикнул вверх папа Карла.
- Здравствуй, папа! - почему-то немного невнятно ответил Карл и еще сильнее наклонился над комнатой. - Здравствуйте, ребятки! Извините, если помешал! Но я хотел вам сказать... - шепотом добавил Карл, замолчал и торопливо оглянулся на то, что, очевидно, было у него за спиной. Корнильский успел заметить, что обои комнаты Карла были обильно забрызганы кровью, в углу болтались наполовину обглоданные туши каких-то людей, но они были такими маленькими, что Корнильский сразу понял: когда-то эти туши принадлежали детям. И правда: одно тело под самым потолком было почти нетронуто: хоть у него и не было головы, но Корнильский все же смог рассмотреть на распоротом торсе чуть заметные, не оформившиеся еще груди маленькой девочки. И тут он понял, что было не так. Потолок комнаты Карла также был приподнят: сейчас он медленно опускался, поскрипывая рваным шпоном и роняя вниз кусочки штукатурки.
Когда он опустился полностью, огромный человек снова посмотрел на папу Карла и еще больше приподнял потолок его комнаты. Теперь его лицо было видно полностью, и Корнильский ужаснулся переменам, которые произошли с его ртом: рта как такового почти не было, на его месте была кровавая дыра с осколками зубов, но дыра эта действительно улыбалась. "Родные все-таки люди, им друг с другом всегда хорошо - не то что нам", - подумал Корнильский и недовольно посмотрел на Горликова. Горликов распрямил ноги и пристально, приоткрыв от удивления рот, смотрел на Карла, одной рукой - видно, автоматически, - продолжая что-то отыскивать под платьем куклы, которая довольно мурлыкала и потягивалась.
- Так вот, я хотел вам сказать, - снова заговорил Карл, - что они уже идут к вам. Только что были у меня, мы здорово повеселились. Кое-кто остался здесь, но большинство решило идти дальше. Теперь они спускаются вниз, так что ждите! Готовы, надеюсь?
- Еще как готовы! - рассмеялся папа Карла. - Такой вечеринки, я уверен, у них еще не было!
- Ну вот и здорово, папочка, я в тебе никогда не сомневался! - улыбнулся остатками губ Карл. - А мы с тобой сегодня здорово поиграли! Приходи еще завтра, я буду ждать! Только, пожалуйста, наточи топор, а то мне теперь весь вечер себя заштопывать, хорошо?
- Конечно, милый мой, - ласково сказал папа Карла.
- Ладно, я пошел писать новую сказку. У меня столько материала! Прощайте, друзья! И еще... Папочка, я тебя очень люблю!
- До свидания, маленький мой, - растроганно ответил папа Карла, после чего огромная голова исчезла, и потолок опустился.
Горликов наконец закрыл рот и ошарашено уставился на Корнильского.
- Вот это да... - восхищенно проговорил он. - Ты видел его лицо? Как же его папа отделал-то! А стены видел? А туши? Эх, умеют же люди веселиться! Умеют же, черт побери, детей развлекать!
- Ничего-ничего, - оживился папа. - То ли у нас сегодня будет! Они уже идут, вы слышали? Готовьтесь! Но я думаю, немного времени у нас еще есть: надо нашу малышку предупредить!
Папа Карла вскочил на ноги, подбежал к ящику инструментов, из которого кукла в свое время хотела вытащить ножовку, и откинул железную крышку. Кукла, кстати, продолжала лежать на полу и так же поигрывала со своим глазом, а Корнильский с Горликовым быстро подошли к папе Карла и тоже заглянули в ящик. В ящике была еще одна совсем маленькая комнатка, заваленная ржавыми инструментами. В центре комнатки на крошечном диванчике, укрывшись тяжелым пуховым одеялом, лежала миниатюрная девочка с голубыми, похожими на капроновые лески, волосами. Она раскинула в стороны ручки, мотала головой и тяжело стонала. Под одеялом кто-то копошился.
В углах комнаты стояли тумбочки с резными ножками; на тумбочках в стеклянных емкостях, формой напоминающих аляповатые черепа с выпуклыми лбами и вытянутыми затылками, покачивались мозги разных цветов и размеров.
- Сладкая моя! - позвал папа Карла. - Крошечка моя миленькая, посмотри на меня!
Девочка от неожиданности вскрикнула и испуганно посмотрела вверх, но, увидев, кто ее зовет, тут же успокоилась и радостно улыбнулась.
- Здравствуй, папочка! - прощебетала она. - Как я соскучилась! А мы тут с Григорием отдыхаем перед вечером, сил набираемся!
Под одеялом перестали копошиться, его край откинулся, и наружу высунулась лохматая голова черного пуделя. Тонкой лапой с пушистым, аккуратно выстриженным помпончиком он быстро вытер губы, отдышался и тоже посмотрел наверх.
- А, папа! - все еще тяжело дыша, выпалил он. - Рад, очень рад! Привет, ребята!
- Да я на секундочку, - сказал папа Карла. - Хотел только сказать, что гости скоро у нас будут. А потом, наверно, и к вам спустятся. Карл говорит, что их там много, на всех хватит. Так что вы не зря отдыхаете, молодцы!
- Ура! - воскликнул Григорий, вскочил с кровати, натянул оранжевые панталоны и просунул хвост в маленькую дырочку сзади. - Отличная новость!
Он встал на колени, заглянул под кровать, пошарил обеими лапами и вытащил массивную бензопилу с тонким длинным лезвием. Девочка с голубыми волосами похлопала его по спине, натянула одеяло до подбородка и сладко потянулась.
- Значит, вечером все будет хорошо? - сказала она папе Карла. - Благодарю! А как сынуля ваш? Что-то давненько он ко мне не заглядывал. Он такой большой, ох, какой он большой... - мечтательно протянула она.
- С Карлом все отлично. Ему сегодня так досталось, что на весь вечер хватит, - усмехнулся папа Карла. - Он сначала рот зашивать будет, а потом - сказку дописывать. Все для деток, все для них - он у нас такой в этом плане мягкий, добрый, сердечный ребенок - даром что карлик! Я его топором по лицу ударил, чуть по очкам не попал, так он на пол шлепнулся, ножками задрыгал и кричит: "Еще давай, папочка, еще хочу!" Такой впечатлительный... Но я больше не стал: хватит, говорю, в следующий раз больше будет, наберись терпения. А когда я уходил, он даже чуть не заплакал. Он с детства такой, ты же знаешь.
- Это даже я знаю! - сказал Григорий и подошел к одной из тумбочек. - Ладно, вы гостей встречайте, а я пока Колдановских предупрежу, они тоже весь день ждут-готовятся. Спасибо еще раз!
Девочка с голубыми волосами послала вверх воздушный поцелуй, папа Карла махнул на прощание рукой и начал опускать крышку железного ящика. Но прежде чем она легла на место, Корнильский успел заметить, что Григорий открыл стеклянную емкость, проткнул кончиком бензопилы пульсирующую верхушку мозга, оттянул ее в сторону лапой и заглянул внутрь.
- Наша жизнь похожа на волшебную сказку, - задумчиво сказал Горликов. - И... И я люблю ее.
Тут на лестничной площадке послышались оживленные детские голоса, в дверь несколько раз настойчиво позвонили...
- Да! - крикнул папа Карла, провел языком по пересохшим подрагивающим губам и выдернул из дверного косяка топор. - Прошу!
- Прошу! - как эхо, отозвался Корнильский и оторвал голову от подушки. - Прошу... Не надо... Ну прошу же, черт возьми!
... Щурясь, он протянул руку и нажал на кнопку надрывающегося будильника. Будильник замолчал, но сильная боль в ногах не уходила - казалось, что кто-то продолжает возить по его ступням чем-то мягким, но чрезвычайно колким.
- Да сколько можно, я же попросил!
Корнильский полностью открыл глаза и быстро скинул ноги с кровати. На полу сидела его шестилетняя сестра Настя и хитро усмехалась. В руке она держала свою любимую куклу Машу, и Корнильский понял, что случилось: когда зазвонил будильник, Настя начала возить по его ногам кукольной головкой с капроновыми отвратительно-розовыми локонами.
- Вставай, соня, в школу опоздаешь! - засмеялась Настя.
- Какая же ты стерва! - выпалил Корнильский и хотел отпустить сестре подзатыльник, но Настя проворно вскочила и отбежала от кровати. - Ты же знаешь, как я не люблю, когда меня щекочут! Особенно когда это делаешь ты, да еще своей дурацкой куклой!
- Извини, братишка, но иначе тебя разбудить не удается! Давай скорее, мама уже приготовила завтрак, а папа собирается на работу. А ты, как всегда, последний, балбес!
- Черт бы тебя побрал, - пробормотал Корнильский, складывая простыню. Он бросил ее на подушку, накинул сверху тонкое клетчатое одеяло. Настя покачала головой, положила куклу на стол и вышла из комнаты. Корнильский слышал, как она что-то сказала маме, потом открылась дверь ванной, зашумела вода. Через некоторое время хлопнула входная дверь, и стало тихо.
Корнильский быстро оделся, собрал учебники, бросил в портфель тетрадки и хотел уже идти на кухню, когда взгляд его упал на сестрину куклу, лежащую на столе в свете горящей лампы. Ее тоненькие ручки были беспомощно раскинуты в стороны, платьице задралось, обнажая миниатюрные, чуть выпуклые коленки. Самый вид ее выражал кротость и смирение, наивное подчинение и предвосхищение чего-то светлого и радостного, но Корнильский знал, что все это не так, что ничего светлого и хорошего с ним уже не случится, потому что все, на что он мог надеяться, уже осталось позади, а эта кукла была лишь постоянным, навязчивым напоминанием о некогда счастливых днях. Днях, которые никогда не вернутся, - и Корнильский с радостью бы отбросил все свои собственные робкие надежды, если бы не этот отвратительный кусок пластмассы, оформленный в виде развратного, беспощадного и неприступного создания. Более того, этой куклой Настя практически каждое утро щекотала Корнильскому ноги. Нет, этого было достаточно.
Он быстро вернулся к столу, вытащил из ящика длинное шило и несколько раз ударил им куклу в голову. Он видел, как треснули ее широко раскрытые глаза, как лицо изменилось, пошло трещинами и вскоре превратилось в бессмысленную массу никому не нужного пластика.
- Маша кушать хочет, - прохрипела кукла.
- Съешь это, - процедил Корнильский и в последний раз ударил куклу в живот, прибив ее к крышке стола.
Понимая, что за куклу ему влетит по первое число, представляя, как заплаканная Настя ехидно крутит ему дули, пока отец охаживает его ремнем, но зная, что дело все-таки того стоило, Корнильский прошел на кухню. Мама и Настя сидели за столом и ели гренки. Корнильский поморщился и тяжело опустился на свободный стул.
- А зубы кто чистить будет? - спросила мама.
- Грязнуля, - хихикнула Настя.
Корнильский угрюмо посмотрел в угол, заметив таракана, который поспешно юркнул под мусорное ведро, и неохотно ответил:
- Мне опять страшные сны снились.
- Ладно, - вздохнула мама. - Нужно с тобой что-то делать. Вечером, когда папа придет с работы, мы еще поговорим. А сейчас быстро в ванну, умывайся, ешь и беги в школу: автобус пропустишь. У тебя и так уже два пропуска в этом месяце...
Когда Корнильский дожевывал последнюю гренку, мама быстро зашла на кухню (она снова надела туфли на высоких каблуках, намазала губы и надушилась, не в силах отказаться от старых привычек, чего Корнильский никак не мог понять), открыла холодильник, достала пузырек с темной жидкостью и протянула его сыну:
- Вот, не забудь. А то получится как в тот раз. Целую неделю тебя откачивали. Так ведь тебе не напомнишь, сам никогда не сделаешь.
В коридоре послышалось привычное хихиканье Насти, но Корнильский ничего не сказал, а лишь покорно взял пузырек, снял крышечку и по очереди выдавил в оба глаза по несколько капель. Импульсивно моргнув, он вернул пузырек маме и замер, выжидая, когда уйдет резкая боль. Но боль так просто не уходила, и Корнильский знал, что терпеть ему придется еще как минимум час; это было ужасно, ему захотелось заплакать, опуститься на пол, забиться под раковину и сидеть там до вечера, чего он не делал уже много лет, но мама вдруг подошла к нему и нежно прижала к себе.
- Ничего, милый, ничего... Т-с-с... Это закончится, все закончится, Карл, успокойся... Болят глазки? Нужно было тебе все-таки очки заказать, хоть ты и упирался всегда... Ну же, успокойся, милый...
И, как ни странно, это помогло. Корнильский быстро взглянул на маму, силуэт которой уже начал проясняться перед его глазами, швыркнул носом, подхватил портфель, в коридоре торопливо натянул ботинки и, сопровождаемый Настей, выскочил из квартиры.
... Они жили в пятом блоке, на пятьсот сорок восьмом этаже. Автобус отходил через десять минут, но этого времени было достаточно, чтобы дождаться лифта и успеть занять свое место. Корнильский нажал кнопку и прислонился к стене. Настя стояла рядом и рассматривала свои длинные ногти, аккуратно покрашенные в синий цвет. Для нее это был обычный день, она никогда не знала ничего лучшего, потому что родилась уже после того, как семья Корнильских переехала в это место. Конечно, она тоже видела немало крови, растерзанные трупы и раскиданные по мостовой куски изуродованных тел, но в ее сознание все это вошло, так сказать, с молоком матери, и Насте удалось вырасти самоуверенным и, в общем-то, полноценным ребенком; она, наверно, и не задумывалась о своей жизни больше, чем другие "нормальные" дети, но Корнильский знал, что никакая это к черту не нормальность, что Настя больна, что по-другому быть не может, что через несколько лет она, скорее всего, превратится в тупой манекен, который целыми днями будет сидеть на диване в своей комнате и смотреть в одну точку.
Корнильский и сам не знал, почему эти страшные мысли не вызывают у него никаких сомнений. Родители тоже знали это, но не подавали виду - у них просто не было выбора. Они устали бояться. Устали чувствовать. Устали жить. Потому что все это уже давно не имело никакого смысла.
Отчасти поэтому Корнильский хотел поскорее стать взрослым. Не только чтобы сохранить свой рассудок, донести его в целости и сохранности (насколько это было возможно) до лет взрослости и зрелости, "душевной", так сказать, оформленности. Он хотел поскорее стать взрослым (до семнадцатого дня рождения Корнильскому оставалась пара месяцев) еще и для того, чтобы пойти в армию.
Наконец лифт добрался до их этажа. Корнильский и Настя вошли в тесную кабину, и двери со скрипом закрылись. Настя молча достала зеркальце и принялась поправлять свои голубые волосы. Корнильский взял ручку портфеля в обе руки, скрестив их перед собой, и смотрел на серые стены, мелькающие за решетчатой кабиной лифта. Он смотрел на обрывки каких-то кабелей, на куски ржавой арматуры, на прогнившую проводку, цепляющуюся за каменные недра огромной шахты, и старался ни о чем не думать, но мысли сами приходили в его голову. Он вспоминал свое детство в их старом доме, вспоминал залитую солнечным светом общую комнату и маму, сидящую за пианино: вот она улыбается и наигрывает веселую мелодию, потом встает и открывает дверь, входит папа, они целуются, чуть позже мама читает ему, маленькому Корнильскому, волшебную сказку о таинственной замочной скважине, а он лежит в своей кроватке и теребит никак не желающую ломаться погремушку. На самом же деле ему очень нравилась эта история про непослушного деревянного мальчишку с длинным носом, хотя имя его отца - старого плотника - вызывало порой довольно странные ассоциации. Почему папа Карла? Как его папа мог попасть в сказку? Он же рядом сидит! И тогда Корнильскому представлялся страшный карлик с острым горбом, а на его носу (почему-то Корнильский думал именно так) сидят огромные очки в очень толстой оправе... Мама смеялась и говорила, что все не так, и тогда маленький Корнильский тоже начинал смеяться и уже не боялся...
Таких воспоминаний у него было очень мало, что, конечно, неудивительно. Но со временем их становилось все меньше и меньше, и Корнильский не хотел, чтобы они уходили совсем, старался сохранить в своей памяти хотя бы маленькую частичку этих осколков безоблачного счастья.
Из их знакомых и друзей почти никого не осталось. Лучшей подруге мамы откусили голову через два дня после переезда на новое место. Двух друзей отца (с одним из них он дружил с самого детства) переехал бронетранспортер примерно через год - во время очередного нападения. Еще одна знакомая семья погибла от взрыва бомбы - они жили на первом этаже и уже успели к тому времени завести ребенка. После этого случая всех жильцов первых пяти этажей переселили, но это почти ничего не изменило: люди умирали каждую неделю. Корнильский вспомнил тот день, когда по пути к школьному автобусу он увидел оторванную женскую руку и снял с нее золотые часы, которые вскоре, тщательно отчистив от засохшей крови, подарил маме на день рождения. Тогда его подобные случаи не сильно волновали, но потом что-то случилось, и детство снова вернулось, - в виде отрывочных образов, но их было достаточно, чтобы Корнильский вдруг ужаснулся и изменился. А еще по ночам ему начали сниться страшные сны.
Настя поправила непослушный локон и глупо хихикнула.
- Карл, подари мне лак для волос на Новый год, а? - Она заискивающе взглянула в глаза Корнильского, не переставая глупо улыбаться. - У Тани есть целый набор, ей родители подарили, она теперь такая красивая и все время хвастается! А у Вики есть шелковое белье, только не говори ей, что я тебе сказала, а то она меня убьет! Подари, а?
- Где же я его тебе найду? Ты будто сама не знаешь.
- Ну, не знаю, они же нашли...
- Это, наверно, старые запасы, они с собой привезли. Не валяй дурака.
- Но у меня ничего нету ведь! - захныкала Настя и затеребила брата за рукав. - И сам ты дурак тогда будешь! У всех есть, а у Оли плеер был, так она когда взорвалась, Катька его схватила и убежала, а я-то ведь рядом была, а не успела! Ну Карл, найди мне что-нибудь! А у меня одна только кукла дурацкая осталась, хоть она есть, а я лак хочу!...
- О-ох, - поморщился Корнильский и отмахнулся от ноющей Насти. Он вспомнил, как началось его сегодняшнее утро, и ему вдруг стало очень неловко перед сестрой, но он не успел ничего добавить, так как лифт наконец добрался до поверхности и остановился.
- Я постараюсь, - сказал Корнильский Насте, и они вышли в вестибюль.
Мимо них спешили люди, много людей. Здесь было очень шумно, воздух был насыщен запахом бензина, солярки и краски, которой рабочие покрывали недавно поставленный заслон. Под ногами валялись кусочки битого бетона, какие-то бутылки. Весь этот мусор убирали почти каждое утро (Корнильский и сейчас видел дворников в желтых касках и спецкостюмах), но все знали, что сегодня или завтра, а если не сегодня и не завтра, то точно через неделю все помещение снова будет завалено осколками стен и битым стеклом. Корнильский подумал, что уже много лет люди делают свои дела совершенно механически, как бы стараясь ни о чем не думать, но хоть чем-то заниматься, ожидая с ужасом очередного нападения. Мимо проехала грузовая машина, нагруженная цементом, водитель нажал на клаксон, и какая-то женщина с нечесаными волосами едва успела отскочить в сторону.
- Эй, проснись, курица! - грубо крикнул ей водитель в приоткрытое окно и свернул за угол.
Корнильский и Настя быстро пошли через толпу, внимательно смотря по сторонам и стараясь ни на кого не налететь. Кое-где были видны другие школьники: они выходили из лифтов остальных пятнадцати жилых блоков и спешили к своим автобусам. Многие болезненно щурились и терли глаза; один мальчик, который вышел из лифта с мамой, заплакал и упал на землю, люди кругом заволновались, но Корнильский не стал останавливаться, так как времени оставалось совсем мало. Настя продолжала хныкать, а потом вдруг забежала вперед и толкнула Корнильского в грудь открытой ладонью.
- Ну и пусть, - сказала она. - Ты все равно хороший, хоть и соня последняя!
Она улыбнулась, вплотную подошла к брату и поцеловала его в щеку.
- Мне пора. Вон видишь, Ленка мне машет? Вечером не задерживайся, чай вместе пить будем. - Она на секунду замолчала, а потом встала на цыпочки и прошептала в ухо Корнильскому:
- Только ты мне что-нибудь все же подари, ладно?
- Ладно, дуреха, - в свою очередь улыбнулся Корнильский и махнул рукой вслед убегающей сестре. Он совершенно не ожидал, что она так поступит... И почувствовал глубокую привязанность к этой девочке - такой маленькой, нескладной, наивной и безнадежно обреченной.
Корнильский заскочил в автобус в последнюю минуту. Водитель недовольно посмотрел на него, словно с каждым подошедшим школьником его труд увеличивался в десятки раз, но ничего не сказал. Корнильский, видно, действительно был последним: двери сразу же закрылись, и он пошел по узкому проходу к своему месту. По пути, здороваясь со знакомыми, он заметил, что некоторые сидения пусты, - это был очень большой автобус, поэтому у входной двери нельзя было сразу определить, все в сборе или нет. Но теперь последствия вчерашнего вечера были очевидны, и это было ужасно - ужасно как никогда и как всегда. Но дети, казалось, не были расстроены: многие смеялись и кидали друг в друга кусочки смятой бумаги.
Корнильский добрался до своего места и сел.
- Ну наконец-то, - выдохнул Горликов и стукнул Корнильского в плечо. - А я уж волноваться начал. Ох, черт побери...
- Да не, я просто проспал, Мишка, - с благодарностью ответил Корнильский. - Ничего не понимаю, опять гадости снились.
- Да мне тоже... Я уж внимания не обращаю. Мне мама утром валерьянку дает, я уже скоро по полкружки выпивать буду. А сейчас ничего, даже глаза почти не болят.
Корнильский кивнул и выглянул в окно. Автобус ехал по длинному туннелю, через пробоины в стенах которого был виден огромный полупрозрачный купол, колпаком накрывающий их город. Над куполом где-то далеко-далеко тускло светился расплывчатый солнечный круг. Впереди ехал еще один автобус, который вез Настю.
- Слушай, а кого сегодня нет? - спросил Корнильский.
- Троих. Но умер только один - Васильчиков из четвертого. Они с мамой задержались вечером, не успели до лифта добежать. Его на месте съели, а маму по ошибке расстреляли. Но она бы все равно на своих костылях не добежала.
- Кошмар, - прошептал Корнильский. - Хорошо, хоть сегодня ничего не ожидается. А остальные что?
- Саратьян болен, мне Паша сказал. А что с Колдановским, я не знаю, но он точно дома сидит - в сводке больше трупов не было.
- А его не переманили?
- Не, - поморщился Горликов и потянул воротник своей зеленой рубашки. Это была его любимая рубашка, и он когда-то носил ее вместе с такими же шортами, но они быстро истрепались, и теперь Горликов ходил в черных брюках, которые были ему явно великоваты. - Ты что. Это всё сказки.
- И то хорошо. Ты, кстати, готов? Сегодня по математике контрольная.
- Издеваешься, что ли? - прищурившись, усмехнулся Горликов. - А ты лучше скажи, тебя Настюня опять куклой будила? Ну скажи, опять, да?
- Ой, да иди ты к черту, - отмахнулся Корнильский, но не смог сдержать смех. Эту шутку знали только три человека, и Горликов входил в их число. Корнильский на секунду подумал, что как это здорово, что у него есть друг, который знает о нем такие вещи, знать которые больше никому не позволено. - Я же не виноват, что так боюсь щекотки.
- Ну, это ничего, - смеясь, сказал Горликов. - Я вот, например, терпеть не могу, когда меня называют "плюшевым мишкой". А что я могу поделать, если в детстве мне подарили...
Но он не успел договорить, потому что идущий впереди автобус вдруг взлетел в воздух, завис на мгновение, его колеса сделали несколько оборотов, и он тут же рухнул вниз, взорвался осколками стекол, перевернулся на бок, проехал несколько метров и врезался в стену. Водитель автобуса Корнильского резко затормозил, но было поздно: из-под развороченного бетона уже выползал Враг, и водитель влетел прямо в центр его темного брюха, затянутого ворсистым пластинчатым панцирем. Враг разлетелся на части, залив стекло кабины зеленым соком, его голова застучала по крыше автобуса, но сам автобус тут же влетел в образовавшуюся яму, которая была настолько глубокой, что задние колеса поднялись высоко над землей. От удара водителя толкнуло вперед: он зацепился грудью за рулевое колесо, которое не выдержало и вышло у него из спины кривым обломком. Посыпались стекла, школьники, сидевшие на передних сиденьях, не удержались и вылетели из них, чтобы удариться о перегородку кабины или разбиться об остатки рамы и куски бетона внизу. Корнильский резко обхватил одной рукой Горликова вокруг плечей, схватившись другой за поручень, и это их спасло, так как Горликов тоже что было сил сжал спинку своего сиденья; в его лицо брызнуло битое стекло и рассекло лоб; Корнильский в последний момент все же соскользнул на пол и ударился головой; все бешено закружилось, а потом остановилось.
... Автобус, ехавший сзади, успел затормозить вовремя; остальным шестерым водителям тоже удалось остановить свои машины без потерь. Корнильский открыл глаза и быстро посмотрел по сторонам. Уцелевших было немного. Повсюду слышались крики и плач, один мальчик, ранее сидевший в середине салона, истошно кричал и махал перед собой оторванной ступней. Стены были забрызганы кровью; там, где сидел водитель, сложно было что-либо разобрать. Корнильский быстро повернул голову и увидел, что с Горликовым все в относительном порядке, когда следующая мысль поразила его: "Настя!!!"
Он пролез в окно, стараясь не поранить руки, и увидел, что туннель наводнен людьми: дети шли сзади небольшими группами, останавливались, смотрели и махали руками. Взрослые старались пробраться в разбитые автобусы, кто-то кричал в рацию слова, разобрать которые Корнильский не мог. Он спрыгнул на землю и побежал к первому автобусу, из которого уже выбирались уцелевшие дети; он остановился и помог спуститься незнакомой девочке, потом еще одной, потом какому-то пареньку, но среди них не было его сестры. Один из водителей пробрался внутрь и пытался теперь выяснить, кто мертв, кто ранен и кому может понадобиться помощь. Наконец он выглянул из окна и крикнул:
- Всё, здесь только трупы!
Потом он отер пот со лба, устало провел рукой по лицу и закрыл глаза, а Корнильский стоял на одном месте и чувствовал, что еще немного и он упадет в обморок.
Все поплыло перед ним: стены, автобусы, дети. Корнильский повернулся и увидел Горликова, который тряс его за плечо и что-то кричал, а когда из-под подбородка Горликова вылезла огромная клешня и оторвала ему голову, закричали все остальные. А потом стало тихо.
В наступившей тишине Корнильский увидел, как стены туннеля начинают рушиться, в некоторых местах словно взрываясь, а в других - медленно оседая кучами разбитого бетона. Дорога поднялась плитами, из-под свода полетели куски камня, снова тускло мелькнуло солнце за куполом, а Корнильский все стоял и думал, что смотреть на него нельзя, разве что чуть-чуть, потому что иначе даже капли не помогут, и глаза сначала начнут слезиться, а потом просто потекут по щекам расплавленным белком, и это очень, очень печально, ведь ему так хочется именно сейчас просто стоять и смотреть на этот далекий, недосягаемый, волшебный, сказочный круг...
И тогда со всех сторон полезли Враги.
Здесь Корнильскому, наверно, очень повезло, потому что когда первые Враги начали разрывать тела остолбеневших от ужаса людей, земля под ним зашевелилась и вдруг подбросила его так высоко, что он пролетел несколько метров, упал на землю рядом с кабиной разбитого автобуса и скатился в воронку. Он подтянул колени к груди, сжался и затаился, не зная, что делать, совершенно не думая об этом; он вжимался в землю, поддаваясь желанию жить, выжить, не попасться, только не сегодня, только не сейчас. И когда через некоторое время он снова смог слышать, крики окружили его, они вместе с комьями земли сыпались ему на голову, а потом к ним присоединились пулеметные выстрелы подоспевших солдат, и Корнильский представил себе, как они бегут вперед и крушат Врагов, разрывают их на части точными очередями, и ошметки ненавистных тел разлетаются по всему туннелю, и нет силы, которая смогла бы сломить этих людей, одним из которых Корнильский сам так хотел стать. Но когда рядом с ним упала часть оторванной головы в сплющенной каске, он отпрянул назад, ударился обо что-то острое и полетел в темноту, успев прежде почувствовать, как что-то теплое потекло у него изо рта.
Ему снился дом. Не та квартира на пятьсот сорок восьмом этаже пятого блока, которую он так ненавидел, а их частный дом в Подмосковье, куда они приезжали летом. Он почти его не помнил, образ дома каким-то чудом сохранился в сознании Корнильского благодаря старым фотографиям, которые совсем недавно он не позволил сжечь маме. Тогда ему было три года, и это было лучшее время в его жизни. Потом, когда семья Корнильских решила переехать на эту планету, он часто вспоминал тенистый сад, черешни, кусты малины вдоль забора. Но родителям казалось, что огромная планета "Ом-14" была намного лучшим местом; они даже стояли в очереди в течение нескольких лет, как потом узнал Корнильский. Многие люди в то время улетали с Земли, многие стремились вперед в поисках своего счастья, которое они, конечно же, найдут где-то в просторах Вселенной и которого хватит на всех. Но никто не знал, что под землей их ждали Враги. Никто не знал, что соседние планеты уже были заселены за долгие годы до прибытия людей, и их хозяева явно не собирались оказывать радушный прием непрошеным гостям. Если говорить яснее, то они делали все, чтобы уничтожить всех до единого.
Кошмар в жизни Корнильского начался тогда, когда он узнал, что улететь с "Ом-14" им уже не удастся. Людям несколько раз удавалось подогнать в общей сложности около пятидесяти грузовых кораблей, с помощью которых они поставили купол и орудия; они довольно быстро построили подземные здания, но ни один из этих кораблей не продержался на орбите больше двух дней - этого времени в любом случае не хватило бы на то, чтобы перевезти всех поселенцев...
...Которые довольно быстро поняли, что жить им осталось недолго.
Враги были очень умны. Корнильский не раз спорил с Горликовым, почему Враги не убивают всех людей сразу за один вечер, ведь их сил хватило бы на это с головой. Горликов говорил, что Враги - тупые твари, у которых и мозгов-то нет. Но Корнильский не раз слышал истории о том, что помимо "обычных" нападений Враги предпринимают тихие вылазки в город и говорят с детьми, чтобы переманивать их на свою сторону. Корнильский слышал, что они умеют это делать, что под землей у них есть огромные города, в которые они уводят этих детей и окончательно подчиняют себе. И выбраться из этих городов уже невозможно.
Когда-то эти рассказы поразили Корнильского, но со временем он пришел к одному окончательному решению: он хотел сделать все, чтобы когда-нибудь получить возможность перестрелять этих чертовых тварей.
...Корнильский открыл глаза и сразу же снова едва не потерял сознание: с ног до головы он был залит кровью. Воронка, в которой он лежал, была завалена кусками трупов: руки с оторванными пальцами, головы, обглоданные туловища. Выстрелы стихли. Корнильский начал быстро карабкаться вверх, чтобы поскорее вылезти из этого кровавого болота. И тут он услышал хруст. Он выбрался на поверхность и увидел, что Враги были везде: они копошились вокруг останков людей, рвали их на части и быстро, очень быстро запихивали бесформенные куски в свои вращающиеся рты. На какое-то мгновение Корнильский подумал, что это не может быть реальностью. Со всем, что происходило с ним за эти годы, можно было как-то разобраться, смириться, принять за данное, но окружающая его картина просто не имела права на существование. "Нет, - подумал он. - Я не верю. Я знаю, что этого нет. Я знаю!!! Пошли вы к черту, гады!!!" Он встал и, уже не стараясь прятаться, пошел вдоль автобуса. Некоторые Врагов оторвались от трапезы и посмотрели в его сторону. "Но Настя, - продолжал думать Корнильский, заставляя себя не смотреть на Врагов, - где же Настя? Что случилось с Настей?" Враги зашипели и поползли к Корнильскому. "Когда я вернусь домой, я прежде всего уберу свою комнату, чтобы маме было приятно. А потом подарю Насте что-нибудь такое, от чего она грохнется в обморок. Она ведь хотела, чтобы я сделал ей такой подарок... Только где же его взять..." Один Враг подскочил к Корнильскому и сильно толкнул его обеими лапами. Корнильский отлетел в сторону, и тут словно что-то взорвалось в его голове. Мысли исчезли - все, кроме двух: во-первых, он хотел найти подарок для Насти, а, во-вторых, он понял, что сейчас поубивает всех этих тварей к чертовой бабушке...
Когда Корнильский расстрелял четвертого Врага из пулемета, который валялся под обломком плиты, у него неожиданно кончились патроны. Пятый Враг зашипел и бросился к Корнильскому, и Корнильский ударил его камнем в голову, ломая его проклятые кости и давя ногой извивающиеся конечности. Он уже хотел броситься вперед с этим одним оставшимся у него оружием, когда взгляд его упал на растерзанный торс без рук, ног и головы, но что-то в нем было удивительно знакомое. Корнильский долго рассматривал зеленую рубашку, теперь промоченную кровью, но так и не мог вспомнить. Остальные Враги отскочили в сторону и злобно шипели, видно, боясь приближаться, поэтому Корнильский подошел к трупу и стал возле него на колени. На шее трупа, неизвестно каким образом уцелев, висел маленький, почти игрушечный медальон на золотой цепочке. Корнильский протянул руку, снял и открыл его: внутри медальона была вставлена крошечная картинка, изображающая забавного лопоухого плюшевого медведя. "Вот оно!" - радостно подумал Корнильский, поднял голову и тут же получил сильнейший удар по спине. Он лязгнул зубами, откусив себе кусочек языка, покатился по земле и врезался в кучу битой арматуры. На этот раз Враги подходили более осторожно: они легко передвигались на своих тонких тараканьих лапах, постукивали клешнями и громко шипели. Корнильский схватил железный прут, но первый Враг прыгнул вперед, пробил лапой плечо Корнильского и тут же отскочил назад. Кровь брызнула из раны и залила щеку Корнильского. Он слепо махнул перед собой прутом, но Враг снова подскочил к нему, сразу обоими щупальцами проткнул его колени, пригвоздив его к земле, и вдруг наклонился так близко, что Корнильский, несмотря на ужасную боль, почувствовал отвратительный запах, идущий изо рта этой твари.
Пластины на морде Врага разъехались в стороны, и Корнильский увидел за ними лицо Насти. Он узнал ее даже несмотря на то, что щеки сестренки были изрезаны чем-то острым, а от одного из глаз осталась огромная рваная дыра.
- Здравствуй, Карл, - сказала Настя. - Ты еще хочешь попить со мной чаю сегодня вечером?
Корнильский открыл рот и медленно опустился на спину.
- Если да, - продолжила Настя, - то у тебя есть такая возможность. Я приглашаю тебя в гости. У нас очень хорошо, тебе обязательно там понравится. Там всем нравится.
- Гады... - прошептал Корнильский. - Какие же вы гады...
Враг отступил на шаг, вытянув лапы и не вытаскивая их из коленей Корнильского; пригнулся к земле и выгнул шею. Его голова раздалась изнутри, лицо Насти потянулось вперед, и через некоторое время, отталкиваясь руками, она вылезла наружу. Она была вся покрыта кровью и слизью тут же распавшейся твари, но лицо ее украшала такая знакомая и милая улыбка, что Корнильский протянул к ней руки и заплакал.
- Теперь ты узнаешь меня, братишка, - хихикнула Настя. - Так ведь?
- Настюня, милая... - растирая по лицу слезы, прошептал Корнильский. - Я нашел для тебя подарок... Я нашел, нашел... Я долго искал его, но я нашел, такого ни у кого нет, это для тебя, только для тебя, сестренка...
- Спасибо, - сказала Настя и взяла медальон. - А я думал, что потерял его, - добавила она, когда ее лицо превратилось в лицо Горликова. - У меня-то теперь, понимаешь, головы нет. Носить неудобно. Поэтому, если б не Настенька, я б и не знал, что делать. - Он улыбнулся и повесил медальон на шею. - Ну что, пойдем? Только сначала тебе нужно попросить прощения - ты столько наших убил. Ну, это просто. А потом мы пойдем. Тебе понравится.
Горликов наклонился над мотающим головой Корнильским и достал из кармана платья маленькую куклу с розовыми локонами на симпатичной головке. Из глаза куклы торчало согнутое шило.
- Тебе там точно понравится. Согласен? Нет? Ну, если нет, я знаю, что нужно делать.
Он опустился перед Корнильским на колени, снял с него ботинки и начал водить по его ступням головой куклы.
- Ну что? Как тебе? Согласен? Нет? Еще? Еще? Еще???
- Прошу! - закричал Корнильский. - Прошу!!! Не надо!!! Я прошу тебя, прошу тебя, прошу тебя: пусть это закончится!!!
... И когда зазвонил будильник, а Корнильский открыл глаза, он сразу понял, что наконец оказался там, куда стремился всю жизнь. Рядом с кроватью стоял его любимый папа Карла и тихо улыбался. На полу сидела Настя и, ковыряясь в пустой глазнице отверткой, пыталась свободной рукой вставить в нее покрывшийся красной сеточкой глаз. В углу лежал Горликов, пришивал себе голову и весело хрустел свеженькими батарейками.
Тристан и Изольда бегали друг за дружкой по столу и хихикали тоненькими голосами.
И все были счастливы.
- Тебе здесь точно понравится, - ласково сказал папа Карла и выдернул из косяка двери окровавленный топор. - Здесь никто не будет трогать головой твои ноги, милый. Мы будем рассказывать друг другу волшебные сказки, играть и веселиться... Скоро и мама придет. Ты помнишь, как нам было хорошо? Приводи к нам своих друзей, и мы устроим для них настоящий праздник. Ты ведь этого хочешь?
Корнильский сел на кровати и увидел, как из груди папы Карла потянулось верткое щупальце с огромной клешней на конце.
- Конечно, - сказал Корнильский, проследил взглядом за опускающимся топором и рассмеялся. - Конечно, папа!
Тут на лестничной площадке послышались оживленные детские голоса, в дверь несколько раз настойчиво позвонили, и Корнильский, залив потолок фонтаном крови, брызнувшей из его разрубленной груди, подумал, что сказка только начинается.