Солнце плавилось в огромных окнах, растекалось по витражу из толстого, грубо обработанного стекла, ложилось на пол причудливым кружевом зеленых и коричневых пятен. Игра света и тени - не больше, но уже казалось, что над головой смыкаются кроны деревьев, ветер играет в листьях, перекрикиваются птицы...
Изогнутые, отделанные деревом стены кабинета только усугубляли иллюзию. Справа и слева из стен выступали колонны, подобные древесным стволам, резные арки не просто отдаленно напоминали ветви - нет. Иллюзия была полной: до мельчайших прожилок, до последнего тоненького прутика. Дотронься - не отличишь.
Гениальный проект Тита Арауди Антония - на грани допустимого, но не за гранью. Не будь помещение столь гармоничным, зодчего можно было бы обвинить в ереси - прославлении первобытного, природного хаоса.
Некоторые и обвиняли. Но тихонько, вполголоса. Покровительство Анакта - не та штука, с которой можно шутить безбоязненно.
Зеленоватый солнечный зайчик шмыгнул на стол - резной, массивный, прихотливо изогнутый под стать стенам. Шмыгнул, торопливо пересек гладкую поверхность, мимоходом глянул на бумагу в руках развалившегося в кресле гладко выбритого молодого человека, поплясал на влажных после утреннего бассейна русых кудрях.
Обладатель кудрей лениво моргнул и отвернулся от окна. Пожалуй, его можно было назвать очень привлекательным, если бы не слишком узкий подбородок и тяжелые, густые брови.
Зайчик отчаялся привлечь внимание, скользнул вниз по золотистой тоге, по белоснежной тунике из тончайшего полотна, изящным сандалиям - традиционный наряд знатного ойкуменянина времен Республики, нынче скорее парадно-церемониальные одежды, чем повседневное облачение. Варварские штаны и рубахи в последние два столетия медленно, но верно вытесняли из мужского гардероба одежду предков. Многие патриции разучились носить ее, а если церемониал и предписывал им облачиться в тогу, ощущали себя в ней неуютно и оттого сами казались нелепыми.
Одетый как на парад юноша в свободных одеждах чувствовал себя легко и уверенно.
Зайчик вернулся на стол, еще немного попрыгал среди бумаг, замер на слове "Виндерхейм", а потом ускакал дальше по стенке.
Ну их - скучных людишек.
- Мы довольны! - произнес юноша в золотистой тоге. - Мы очень-очень довольны.
Умей зайчик удивляться он бы удивился - почему "мы", когда юноша один?
Двое мужчин, стоявших возле стола, не удивились.
- Отличная работа, Аристид. Майнор Дома Неба избит так, что врачи опасаются за его жизнь. Майнор из рода Тьярда Игрилла с позором изгнан из Академии. Мы хотим видеть сообщения о таких инцидентах чаще, - говоривший отложил папку с докладом.
Один из двоих - пониже ростом, худой, с впалыми щеками и живыми выразительными глазами слегка поклонился:
- Мой Анакт, если усилить пропаганду, это может привлечь ненужное внимание Храма и вызвать ответную реакцию. Еще слишком рано. В нашем деле главное - осторожность.
- Ладно. Мы подождем, - юноша откинулся в кресле. На его холеном лице избалованного полубога играла добродушная улыбка, но капризная складка у края губ намекала - хорошее настроение в любой момент может смениться приступом недовольства или опасной вспышкой гнева.
- Десять поколений конунгов трудились над созданием Мидгарда. И вот - стоило нам кинуть им кость, бред об избранности одного народа, как хаос взял свое. Хаос всегда берет свое, не так ли?
- Совершенно верно, мой Анакт.
- Первый Конунг был мудрым человеком. Человеком - не полубогом, что бы ни твердили жрецы. Он знал: если превращать в рабов покоренные народы, однажды Мидгард лопнет от жадности. Как глупый, обожравшийся осел. Это ведь философский вопрос. Янис!
- Да, мой Анакт?
- Вот пойми: все вырождается, отойдя от Основ Зодчего, стремится к Хаосу, возвращается к первобытному небытию, что мы и наблюдаем. Тот же Конунгат. Младенец, возомнивший себя взрослым. Чуть больше ста лет и где твердые моральные столпы, заветы основателя? Где то, что составляло сердцевину государства? Ах, как вреден для государственности подобный быстрый рост. Всему отмерено свое время, расцвету цивилизации особенно. И вот Мидгард - легионер с разумом трехлетнего ребенка. Много ли он сможет против зрелости и опыта? Но главное: знаешь почему мы не видим сейчас этих устоев? Почему и Дома, и купцы, и смерды, и Храм одинаково развращены? Почему миф о превосходстве свандов так легко проникает в сердце каждого западника? Почему даже сыновья конунга... Да, да - отличная новость, Юлий...
Второй мужчина на словах "Отличная новость, Юлий" сдержанно поклонился. Высокий, атлетически сложенный с резкими чертами лица, невольно навевавшими ассоциации с закрытыми наглухо воротами, он не проронил и слова с того момента, как зашел в кабинет.
- Так вот - почему даже сыновья конунга с радостью глотают бред, который мы им подсовываем?
Тот, кого говоривший назвал Аристидом, вопросительно приподнял бровь.
- Ты преданный слуга, Аристид, но ты слеп. Тебе не хватает масштаба, поэтому ты хорош на своем месте - видишь конкретные задачи. Мы видим потоки сил в основе любого явления. Видим вектора, направляющие, смыслы, что стоят за каждым событием. Мы знаем почему Мидгард обречен. Потому что его основы - гниль. Хаос заложен в фундамент этого здания. Отсюда и дряхлость прежде зрелости. Каков фундамент, такова и постройка, если сеешь Хаос, будь готов собирать Хаос.
Аристид слегка поклонился. Он знал - если правителю угодно порассуждать в присутствии подданных, комментировать рассуждения не обязательно. Главное не выказывать скуки - и пусть Анакт вещает прописные истины с таким видом, словно открывает тайны Мироздания.
Таков Порядок, на котором стоит Ойкумена.
- Я боюсь, что Храм тоже не дремлет, мой Анакт. Тревожат известия с южных равнин: культ Тахташ снова поднял голову, кочевники не спокойны.
- Чушь, - отмахнулся мужчина. - Ойкумена построена на крепкой основе: никаких фальшивых богоизбранных сыновей Солнца. Структура всегда возобладает над Хаосом. Чтобы расшатать наши устои жрецам не хватит жизни. Оставшейся жизни Мидгарда.
Он помолчал и повторил с явным удовольствием:
- Да! Да, да - оставшейся жизни Мидгарда. Архипелаг пожрет себя сам, как их мифическая змея. А когда он сделает это, придем мы. Придем и установим истинный порядок, как завещал Изначальный Зодчий, - и сразу резко, почти без перехода. - Что там с Фронтом Освобождения Гальтии?
- По-прежнему, мой Анакт. Они тянут из нас ресурсы и информацию. Выжидают.
- Плохо. Нет смысла кормить трусов. Нам нужны пламенные борцы за свободу, проводники Хаоса. Такие, кому не за что цепляться, кто готов на все.
- Их лидер на что-то надеется. Он будет действовать только наверняка.
- Усилить пропаганду! Плевать на Храм - все закончится раньше, чем болтуны договорятся. Нужно больше трупов. Больше зверских казней, больше ненависти, больше Хаоса. Мидгард - машина с закрытым клапаном: подбросить дров и она рванет.
- Мой Анакт, дело не только в Храме, - подал голос молчавший до этого момента второй мужчина. - Те, кто не принял идеи Братства, начинают его ненавидеть. Среди военных слишком много анти-истинников, особенно среди ветеранов. Они еще помнят, как бхаты и гальты прикрывали их на Кесалийской дуге.
Юноша нахмурился в ответ на это возражение, но не сделал попытки поставить наглеца на место. Вместо этого он потянулся к миниатюрной бронзовой вещице на столе. Создавший фигурку мастер словно поставил себе целью подчеркнуть ее механистичность. Схожесть с человеком казалась насмешкой: блестящие шарики-шарниры на месте суставов, гайки, пружинки, шестеренки в животе. Анакт вставил в спину бронзового человечка шестиугольный ключ. Несколько поворотов и кукла была отправлена в путешествие по полированной поверхности стола. Каждый ее шаг сопровождался позвякиванием и металлическими щелчками.
- Говори! Твой прогноз, Юлий.
- Все может рвануть. Но не так, как мы ожидаем. Я опасаюсь не бунта - тихой резни. Генералы Хаук Сверссон и Асим Ниязи умеют принимать неудобные решения.
- Это не важно. Если твои сведения верны, и все сыновья конунга прошли посвящение... - завод кончился и кукла замерла, подняв ногу. - Без богоизбранного отпрыска солнца Мидгард рассыпется через месяц.
- У Дривы Брандсдоттир двое сыновей. По матери - чистокровные потомки бога.
Юноша скривился:
- Женщины. Видит Зодчий, мы все время упускаем их из виду. В любом случае щенки слишком малы, чтобы гавкать.
- Их отец - хейд Дома Грома может сделать это за них.
- Пусть грызутся. За сто лет отпрыски Харальда успели породнится с каждым из Горних Домов. Не важно какое обличие примет Хаос, важно что Архипелаг обречен.
Анакт снова потянулся к механическому человечку. Его тонкие, ухоженные пальцы с безупречным маникюром огладили фигурку, выпрямили согнутую в коленном шарнире ногу.
- Даже если они попробуют направить пар в войну... что есть война, как не средоточие Хаоса? Она сплачивает единый народ и разобщает множество. Гальты хотят не того же, чего желают ниронцы, а бхатам нет дела до потребностей свандов, - шесть оборотов ключа и кукла снова марширует по столу. - Больше всего нас интересуют эти чудесные летающие игрушки. Ах, как обидно будет, если рухнувшая цивилизация утащит их за собой, в Хаос!
- Технологии Мидгарда не работаю без соматики, - мягко напомнил Аристид. - Еретической, хаотической соматики.
- Мы хотели бы заполучить хоть одну, чтобы исследовать ее. У тебя ведь сын там, Юлий?
- Дочь, мой Анакт.
- Дочь? - удивился юноша. - Женщина? Почему дочь? У тебя же два сына, почему дочь?
- Мы обсуждали это, мой Анакт, - откликнулся Аристид. - Сыновья Юлия слишком молоды и не подходят по некоторым... параметрам.
- Как глупо поручать такую миссию женщине! Разве их хорошенькие головки способны уместить больше одной мысли за раз? - юноша надолго задумался.
- Технология, - продолжил он, обращаясь скорее к самому себе, чем к присутствующим. - Самая прекрасная, самая упорядоченная вещь на свете. Сырой неструктурированный Хаос в них подчинен и служит Замыслу. Все понятно, предсказуемо, повторяемо. Как Мидгард может пользоваться тем, природу чего не в силах объяснить?
Двое мужчин переглянулись, потом Аристид откашлялся:
- Мой Анакт...
- Слушай, Юлий! - перебил его юноша. - Мы приняли решение! Передай своему сыну - там, на Виндерхейме: когда все рванет, когда Мидгард ухватит сам себя за хвост - пусть садится в одну из этих прекрасных, летающих игрушек и возвращается на родину. Мы очень хотим рассмотреть ее поближе. Хотим понять.
- Ближайший сеанс связи с Юлией через полгода и канал крайне... ненадежен.
- Как неосмотрительно! Направить ребенка на такую ответственную работу без надзора и контроля. А вдруг он слишком заиграется? Ну, напиши письмо, - и снова внезапно, почти без паузы. - Нас ожидают дела Анактерии. Аудиенция окончена.
Мужчины синхронно опустились на левое колено, отсалютовали повелителю: кулак правой руки к сердцу, резкий взмах раскрытой ладонью в сторону юноши. Так же синхронно встали и покинули кабинет.
Они молчали, пока шли по извилистому, прихотливо изогнутому коридору. Все тот же Тит Арауди Антоний, вдохновленный мидгардской легендой о змее Ермунганде, придал коридору сходство с чревом гигантской змеи. Архитектурный аспид тянул свое туловище сегмент за сегментом, сжимая в кольцах летнюю резиденцию Анакта. Существовал и быстрый путь - по спиральной лестнице в центре здания, но его использовали преимущественно слуги. Сам повелитель передвигался по дому через систему тайных ходов, схема которых была известна ему одному.
Так же молча мужчины вышли из здания, завели паромобиль. Юлий сел на место водителя, Аристид занял кресло по левую руку от него. Должность предписывала как главе официи Логафетов - именно под таким названием числилась в документах организация, получившая в обиходе название Тайной Канцелярии - так и его заместителю держать шофера, но во время визитов к правителю оба предпочитали пренебрегать этикетом.
Парамобиль с тарахтением выехал из подземного гаража - очередная задумка бессмертного Арауди, воплощенная еще при отце нынешнего Анакта. Гараж предназначался для лигерадов, механических карет и прочих диковинных автоматов, тогда только входивших в повседневную жизнь Ойкумены. Любовь к техническим новинкам и прогрессу в правящей династии Ойкумены числилась наследственной добродетелью.
Распугивая птиц, ревущая машина промчалась по подъездной дорожке, миновала почти пустующую последние тридцать лет конюшню. Напомнив о себе на воротах резким свистом парамобиль вырвался, наконец, за пределы дворцово-парковой территории и устремился в сторону города.
Двое в машине молчали. Они не любили обмениваться бессмысленными, продиктованными этикетом фразами, так же как не имели привычки обсуждать рабочие вопросы вне тщательно защищенной от прослушивания территории.
А даже и пожелай мужчины обсудить рабочие дела в машине, сделать это под аккомпанемент пыхтения двигателя и грохота колес было бы затруднительно. Повозку трясло и подбрасывало на ухабах, Юлий сосредоточенно орудовал рычагами. Нахмуренные брови придавали его и без того сумрачному лицу вид сердитый и почти пугающий.
Когда ромулянин свернул с широкой, выложенной мрамором дороги, затрясло еще сильнее. Впереди поднимались покосившиеся деревянные домишки. Квартал Нарциссум, названный так словно в насмешку над его обитателями, вставал во всем своем убогом великолепии.
В трущебы самодвижущаяся повозка влетела с грохотом. Отстучала частую дробь на неровных булыжниках, напугала пронзительным свистом добродушного мордатого пса. Рывшийся в помойной куче кот, с мявом взлетел по стволу сосны и уже оттуда презрительно зашипел в спину железному отпрыску прогресса. Стайка чумазых ребятишек высыпала поглазеть на этакое чудо: паромобили частенько встречались в центре города, но здесь, в стороне от главных ворот и транспортных артерий, здесь, где обитали неудачники - потомки плебса, вольноотпущенников, вконец спившиеся и оскотинившиеся мастеровые, бывшие проститутки - постаревшие и более не завлекавшие мужчин своими морщинистыми прелестями; здесь был свой маленький мирок. Его обитатели, выброшенные на обочину жизни, редко покидали родные трущобы, притулившиеся со внешней стороны городской стены.
Обычно даже окрестные крестьяне, направляющиеся на рынок, предпочитали потратить несколько часов, но добраться по главной дороге до Белых ворот, лишь бы не въезжать в город через Нарциссум. Кроме оскорбляющего взор убожества и незримой ауры неудач, повисшей над кварталом подобно знаменитому ромульскому смогу, их отпугивала примета - въехавшего через Скобяные ворота семь дней будут преследовать бедствия.
Квинт Варгус из рода Юлиев не верил в приметы. И очень ценил свое время.
За городскими стенами начинались крепкие кирпичные многосемейки. После развалюх Нарциссума, похожие как горошины одного стручка, терракотовые строения рабочих окраин, услаждали взор. Здесь царила честная бедность: нравы обитателей были суровы, шутки грубы, а развлечения примитивны.
Наглухо прикрытые складские ворота и коптящие трубы фабричных кварталов парамобиль пролетел за пятнадцать минут. Впереди вставали чванливые и основательные дома зажиточных горожан, за ними белый мрамор дворцов патрициев. В центре Ромула, касаясь купола небес, вздымались величественные административные строения.
Только когда за их спинами закрылась дверь, отгородив кабинет Наблюдений от остального мира, Аристид позволил нарушить себе молчание.
- Вина?
- Не откажусь.
С видом человека не раз бывавшего в этом помещении Юлий пересек комнату и опустился в кресло. Маска брюзгливого отчуждения так и застыла на его лице: сведенные брови, резкие складки у края рта.
Вино плеснуло, багряная волна разбилось о хрусталь, омыв его терпким соком:
- Забудь, - коротко посоветовал Янис Аристид, наклоняя оплетенную бутыль над вторым бокалом. - Анактерия сильна не Анактом, но людьми, что ее населяют.
- Уже забыл.
- Правителя действительно учат смотреть на явления и видеть потоки сил. Я еще помню отца нынешнего Анакта - как он умел считать вероятности! - иллин вздохнул. - Увы, здесь требуется не только обучение, но и талант. Особая склонность души.
- Я знаю. И ты знаешь, что я знаю. Я начинал службу в дипкорпусе двадцать лет назад, при Ординуме Двадцать Девятом, когда нынешний Анакт еще пачкал пеленки.
С негромким стуком пузатый бокал опустился на стол.
- Пей.
- Благодарю.
Янис сел напротив ромулянина, отпил глоток. Посмаковал, покатал по небу:
- Хорошая лоза. Пятьсот шестьдесят первый год от падения Республики. Я только начинал карьеру в корпусе ин-Ребус, Двадцать Девятый Анакт недавно женился, а слово "Мидгард" оставалось бессмысленным сочетанием букв.
- Хороший год, - согласился Юлий. - Я заканчивал Университет.
- Волнуешься?
Странный, никак не следующий из предыдущего разговора вопрос, но ромулянин понял его правильно.
- Я никогда не любил Дису. Но Юлия - мое дитя и она дорога мне уже поэтому.
- Я видел ее. Хорошая девочка.
- Хорошая.
- Стеклянной хрупкости стальные идеалы... По таким жизнь бьет с особым удовольствием.
- Я иногда думаю... ради чего?
- Ты знаешь ради чего.
- Чтобы у Анакта появилась новая игрушка...
- Чтобы не остаться беззащитными перед чужой мощью, если план с Братством и сепаратами потерпит крах.
- Думаешь она простит тебе обман?
Иллин помолчал прежде, чем ответить:
- Думаю нет, - наконец признался он. - Хотя... если события пойдут по худшему из возможных сценариев, может оказаться, что я и не солгал, когда обещал ей карьеру, служение и почет. Ее знания станут жизненно необходимыми, а если они спасут Ойкумену... даже моего влияния не хватит, чтобы замолчать это. Правда откроется и мир изменится. Не уверен, что я хочу жить в том, новом мире, который родится из встречи девочки мечтающей о подвиге и войны.
- А если нет?
- Ну, мы с тобой тоже умеем принимать неудобные решения, не так ли? Патрицианка не может служить в армии и не нам менять государственные устои, особенно когда ее заслуги перед страной так малы и спорны. А знания, которые она принесет... возможно, они развлекут Анакта.
- Я всегда пытался объяснить Юлии ее место, место женщины. И чем больше я объяснял, тем больше она противилась. В ней так много от матери и так мало от меня.
Аристид поболтал бокалом, изучая на свет багряный напиток:
- Это кровь. Молись Великому Зодчему, чтобы голос крови не стал слишком силен.
Ромулянин усмехнулся. Под воздействием вина и разговора маска отчуждения постепенно сползала с его лица. Таким его знали очень немногие: пара друзей, отец, сыновья. Даже жена обычно видела другого Юлия - сдержанного и отстраненного.
- Я уверен в дочери, как в самом себе, Янис. Иначе никогда бы не предложил ее кандидатуру.
Часть первая
Искупление
Альдис Суртсдоттир
Бледная, надкусанная с одного края луна заглядывала в окно палаты - нервная и тревожная. Такой луне поют волки в Акульей бухте свои зимние песни.
Где твой дом, человек?
Одиночная палата, как одиночная камера. Железная спинка кровати отбрасывает тень на стену. Семь шагов по одной стене, пять по другой. Крохотное помещение залитое белым светом. Так светло, что можно писать, не включая лампы. Или только кажется?
"Мне шестнадцать лет".
Она сидит на кровати сгорбившись. Одеяло отброшено в сторону, из-под больничной туники торчат худые коленки.
"Сегодня должно быть двадцатое. Мне уже шестнадцать".
Зеркало на стене напротив - сделай два шага, посмотри в глаза себе. Ответь, если сможешь, на вопрос "Кто ты?"
Кто ты - та, что глядит из зеркала?
Последние месяцы она бежала этих вопросов. Заполняла досуг учебой, занятиями, изматывающими упражнениями. Лишь бы не думать. Лишь бы не спрашивать себя.
И вот позади Маркланд. Голубой лед в глазах Асбьерна, напарник - птица со сломанным крылом, вопрос сквозь рыдания "Альдис, что нам делать?"
Два дня в больничной палате наедине со своими мыслями.
Как легко было сказать "Я согласна". Как легко было вспоминать язык, учить пословицы, читать про Всеотца, повторять, повторять и снова повторять все, что нужно было запомнить про Мидгард. Легко было в Акульей бухте, под властью склочной пожилой женщины: работа, занятия, никого близкого рядом, ни единого человека, которому можно довериться, с которым можно расслабиться.
Тогда она думала - это трудно.
Она ошибалась.
Кто ты - та, что глядит из зеркала?
Юлия Принципас родилась в неделе пути от Виндерхейма. Шестнадцать лет назад появилась, прокричала что-то миру о своем праве и желании жить. Жить вопреки тому, что здесь ее никто не ждал.
Случайное дитя, нелепый плод попытки совместить несовместимое, примирить Архипелаг и Континент, создать общее, что связало бы Мидгард и Ойкумену.
Неудачная, обреченная попытка.
Юлия Принципас шесть лет росла на острове Соль. В Харальдхейме у Квинта Варгуса Юлия был дом.
Юлия Принципас бежала с земли своей матери ночью, как вор. Пряталась в трюме, страдала от морской болезни.
А потом была огромная, чужая земля, которую следовало называть "родиной". Было поместье с колоннами из белого мрамора, раскидистые платаны, тенистые рощи, гроты, ручьи... была Руфия Варгус, которую следовало называть "госпожа Руфия" и двое шкодливых мальчишек, которых следовало называть "братьями".
Наверное, Дису Торстейнсдоттир из Дома Грома можно было посчитать жертвой. Вряд-ли ее кто-то спрашивал, хочет ли она замуж за чужака-дипломата, холодного, замкнутого и высокомерного ромулянина. Слишком жива была память о страшном поражении и Мидгард, стремившийся загладить грехи перед грозным соседом, охотно отдавал дочерей своих на заклание. Особенно младших, нелюбимых.
Может поэтому гордая Диса и ушла из жизни всего через три года после рождения дочери, сгорела от серой лихорадки за неделю. В тот год многие умерли в Харальдхейме и на прилегающих островах. Если бы не усилия соматиков, болезнь выкосила бы половину страны.
Серая лихорадка - еще один дар Ойкумены Конунгату. Нечаянный дар. Привычная и безопасная для Континента, она разила жителей Архипелага неумолимо и безжалостно, не различая свандов или бхатов.
Отец снова женился, взяв Руфию Принципас из рода Руфиев. Женился почти сразу, не прошло и полугода после смерти Дисы. Торопливая, скромная церемония во время ежегодной отлучки на родину - даже у плебеев такая спешка почиталась неприличной.
Он словно боялся, что его заставят повторно выбрать свандку.
Юлия Принципас росла на острове Соль, не зная, что у отца где-то есть другая семья.
Ромулянка во всем обошла свандку. Подарила Квинту Варгусу сына. И не одного, а сразу двух. Шумные, драчливые мальчишки Квинт и Луций - горбоносые, темно-русые, в мать. Настоящие патриции: кровь поколений предков проступала сквозь детские черты - достаточно прогуляться по фамильной галерее, уставленной скульптурными бюстами, чтобы понять: эти двое - Юлии.
Шестнадцать лет...
Она встала с кровати, подошла к окну. Тишина. Тоска. Не уснуть.
Холодное стекло охладило разгоряченный лоб. Второй этаж. Тени от сосен внизу. Освещенный луной плац.
Как тебя называть, человек?
Младшую сестру, родившуюся через год после возвращения отца на родину, звали Юлия Секунда. Юлия Вторая - место первой уже было занято дичащейся, упрямой полукровкой с такими не подходящими для девочки интересами.
Юлия - не имя. Номен. Любой ромулянин принадлежит своему роду. Личное имя-преномен - только для мужчин. А когномен - индивидуальное прозвище - дается за особые заслуги.
Женщина носит номен отца, когномен мужа и унизительный номер.
Что такое имя?
Имя - это я.
Юлия Принципас принадлежит своему роду. Альдис Суртсдоттир принадлежит себе и своему отцу по имени Сурт.
Сурт - огненный великан, темный повелитель Муспельхейма. Что за извращенное чувство юмора велело родителям эрлы Ауд назвать так сына?
Настанет Рагнарек и великан Сурт двинет свои войска на Асгард, чтобы сразиться с богами, чем положит начало гибели мира. Он убьет Фрейра в поединке, срубит Мировой Ясень своим огненным мечом.
О дочери Сурта, проникшей в обитель богов и открывшей врата своему отцу, мифы не говорили ничего.
Альдис Суртсдоттир - повелительница альвов, дочь Сурта. Имя-благословение, имя-проклятие.
Из зеркала смотрела Альдис. Волосы торчат во все стороны, ссадины на локтях, черные тени под глазами, горло забинтовано, туника чуть выше колена из некрашенного льна. Разве это патрицианка? Разве может Юлия Принципас, старшая дочь рода Юлиев, быть такой?
Куда идешь, человек?
Путь, уготованный Юлии Принципас, безнадежен. Не путь - гниение заживо. Хорошая дочь, хорошая жена, хорошая мать - вот она, жизнь достойной патрицианки.
Путь Альдис Суртсдоттир страшен.
Куда идешь, человек?
Разрушить дом матери своей. Предать тех, кто принял меня и полюбил.
Альдис опустилась на пол и заплакала.
Лис
Тьма душила черными пальцами, наваливалась, стремясь закутать в плотный кокон непроглядной черноты и проглотить, навсегда оставив в беспроглядной бездне мрака.
Он вырвался, упал, прокатился вниз по склону.
Тьма последовала за ним. Похожая на кипящий котел, она покрывалась пузырями лиц - одновременно знакомых и незнакомых. Если вглядеться, если сосредоточить свое внимание на возникающих и исчезающих ликах, то в какой-то момент начнешь их узнавать, начнешь вспоминать, кому они принадлежат. Но для этого нужно остановиться.
И тогда тьма поглотит его, стиснет своими холодными пальцами и обратит в часть себя.
Он исчезнет. Перестанет быть. Обратится в ничто.
Иногда он понимал, что какая-то часть его желала подобной участи. Но каждый раз, когда волна мрака от земли до неба приближалась, неодолимое желание жить пронзало молнией все его естество, и он снова бежал, снова мчался по лесам и долинам, спасаясь от всепожирающей тьмы.
Звезды водили в небе хороводы, подмигивая друг дружке. Вчера светила сочились ярко-алым светом, словно из надрезанной вены древнего исполина на небо щедро плеснули кровью. Сегодня же они сверкали всеми цветами радуги. Биврёст разлетелся осколками по небосводу, лишив асов пути в мир людей? Индра слишком сильно натянул свой лук и тот треснул? Чжанские драконы сражались в небесах? Или Лугус перестарался, размахивая волшебной пращей?
Храм Солнца учит: красный цвет радуги олицетворяет гнев Всеотца, оранжевый - святость, желтый - щедрость, зеленый - надежду, голубой - спокойствие, синий - умиротворение, фиолетовый - величие. Радуга символ связи неба и земли, а все остальные ее ипостаси у наместников Бога-Солнца лишь отражение исконного предназначения.
Хотя какая сейчас разница.
Странные образы. Странные мысли. Свои - и одновременно чужие. Берутся из ниоткуда и исчезают в никуда. Едва уловимая дрожь сознания, зарница на горизонте мышления - была или не была? Но сложные образы и мысли уходят, уступая место простым. Выжить. Бежать. Выжить то же самое, что и бежать.
От чего? От тьмы. Куда? Не важно. От тьмы.
Этим определяется все.
Не дать тьме поглотить себя. Оставаться собой, бежать-выживать.
Хотя манит удивительное притяжение небытия, странное желание уйти и исчезнуть, сгинуть росой по утру. Ведь так просто - не быть. Так просто - заставить исчезнуть все проблемы, лишиться тяжестей, налагаемых жизнью.
Перечеркнуть существование жирным крестом.
И наконец-то отдохнуть...
Он лежал на потрескавшейся земле и тяжело дышал. Мысли надоедливыми пчелами роились в голове. Надо подняться. Надо подняться и бежать. Надо выжить.
Хлюпающая тьма спускалась по склону. Она становилась все ближе, но ему было все равно. Хватит. Набегался.
От чего бежишь?
Не от тьмы.
От себя бежишь.
Но от себя не убежать - если только не бежать за грань.
Вон она, грань. Чавкает довольно мраком, отрыгивает мглой. Волдыри знакомых-незнакомых лиц лопаются, истекая чернильным ничто.
Всего-то и нужно - перестать бежать.
- Так-так, что у нас тут такое? - голос, преисполненный власти, заставил изготовившуюся к броску тьму отпрянуть, недовольно задрожать.
Что это? Кто это? Откуда? Ведь уже несколько дней подряд он бежал по этому безжизненному лесу, освещаемому холодным светом звезд, менявшими окраску, как кимпуруша-оборотень с южных островов меняет облик, и не встречал ни животных, ни людей. Только он, тьма и лес - удивительный лес, над которым никогда не всходило солнце, где на деревьях росли железные листья, цветы клацали вслед острыми, как кинжалы, зубами, а кустарники перешептывались на неизвестном ему языке.
Он вздрогнул, когда рядом кто-то присел, зашипел, когда чужая рука коснулась его бока и осторожно прощупала вздрагивающее тело.
- Видимых ран нет. Так что же с тобой приключилось? - Незнакомец наклонился, и ему удалось разглядеть лицо неожиданно пришедшего на помощь. Одноглазый старик в синем плаще и войлочной шляпе опирался на копье, внимательно поглядывая то на осторожно замершую на отдалении тьму, то на лежащего перед ним.
- Удивительно встретить тебя здесь, - покачал головой старик. - Ты далеко забрался от своего дома. Неподготовленный пришел сюда. Трудно пришлось тебе в Железном Лесу. Не повстречайся со мной, навеки бы сгинул в дыхании Утгарда. Повезло, что вороны заметили и поспешили сообщить мне.
Тьма недовольно заурчала, когда старик поднялся и шагнул вперед, закрывая собой распростертое на земле тело. Жгуты мрака опасно ударили по склону, пузыри лиц слились в одну огромную пасть, оскалившуюся на нежданного защитника. Старик усмехнулся, подняв копье.
- Давно не доводилось вступать в битву с исчадиями Окраинной Земли. Но знай же, что начав бой, я буду вести его до полного истребления, и пощады моей ты не познаешь!
По бокам одноглазого, словно соткавшись из звездного света, неожиданно появились два волка, зарычали, прижимаясь к земле. Тьма неуверенно втянула жгуты, пасть растворилась в обретшей спокойствие поверхности. Еще одно мгновение - и скрывавшая все за собой стена черноты исчезла.
- Вот так-то лучше, - кивнул старик. Повернувшись, он с легкостью поднял не сопротивляющегося черно-бурого лиса, взвалил на левое плечо.
- Нам стоит поспешить, - обратился одноглазый к волкам. - Мне не нравится его состояние.
Уверенным шагом он направился в сторону шептавшихся кустарников, намертво сцепившихся ветвями. Но стоило старику приблизиться, и непроходимые заросли сами расступились перед ним, открывая проход к поляне, где нетерпеливо перебирал восемью ногами серебристогривый конь.
Катайр Круанарх
Меня здесь нет...
Сказка. Волшебство. Запрещенное Храмом ведовство - вот что такое турсы. Могучие гиганты, которым место в старых легендах, в мифических временах Смуты, в древнейших эпохах, когда боги сражались с чудовищами, а люди боялись темноты и прятались в пещерах, дрожа от малейшего шороха.
Вот где им самое место. Не здесь, на полигоне, где под присмотром скучающего эльдри-пятикурсника "птенцы" смеют подчинять себе исполинскую мощь, а в рядах священной дружины Лугаса Самилданаха, избавившего Садхебейл, северные острова Архипелага, от племен богини Домну - морских великанов-фоморов. Вечноюный герой, бог солнечного света, победитель короля фоморов Балора - вот кто должен отдавать приказы "эйнхериям", а не какой-то первокурсник.
Ощущаешь себя мелким воришкой, отхватившим больший куш. Рад - потому что когда еще так повезет? Растерян - не знаешь, что с ним делать. И испуган - если поймают за такое, то накажут по всей строгости.
Вряд ли великий Лугус Ламфада испытывал нечто подобное, ведя фианну в бой с морскими чудовищами и их владыками.
Такое чувство, словно нарушил гейс, обет-табу, не позволявший садиться в ложе водителя турса. И теперь с ужасом дожидаешься наступления Самхейна, старогальтского начала нового года, ведь нарушивший гейс умирает во время последнего дня сбора урожая, которым завершается оборот колеса времени.
Но вот только не было обета, не было табу. Просто...
Просто стоит помыслить, стоить правильно направить концентрированную волю - и боевая машина сдвинется с места, послушно направится вперед, назад, в сторону. Захочешь - ударит лезвием, закрепленным снизу правого манипулятора-руки. Пожелаешь - прикроется щитом, расположенном на левом. А если сосредоточишься - то сомкнет механические пальцы на рукояти боевого молота, крепящегося в специальных пазах на спине, сомкнет и достанет.
Просто... в это просто не верится.
Сказка. Волшебство. Обманывающие разум чары, подобные скрывавшим магическим туманом войска Туата Де Дананн заклятьям. Тем самым заклятьям, благодаря которым племена богини Дану незримыми вступили на северные острова, после Катастрофы подчиненные фоморам и их чудищам. Победив морских великанов, боги Туата Де Дананн обучили своим чарам избранных людей, ставших позже друидами, и ушли в Тир Тоингире - Другой Мир, который всегда находится рядом, но в тоже время неимоверно далек.
В древние времена друиды умели наводить лживые иллюзии, неотличимые от реальности. Прошло уже около двух месяцев с момента первого опыта вождения "эйнхерия", уже пережиты первый шок и восторг от синергии с упрощенной моделью "валькирии", но турсы все так же кажутся мороком, созданным старогальтскими жрецами. Вот безоговорочно поверишь в их существование, а они возьмут и исчезнут.
И вокруг будут простираться голые берега Крух-Айтана, чайки насмешливо закричат над головой, а проходящий неподалеку патруль, проверяющий пещеры и заливы в прибрежных скалах на отсутствие в них гнездовища тварей из Северного Обрыва, крикнет сидящему на берегу мальчишке убираться домой - на соседнем Ожерелье видели летающего кита, и направлялся он в эту сторону.
Но нет - держится морок, продолжается сказка, не исчезает волшебство. Турс движется, повинуясь инородной воле, послушно исполняет комплексы упражнений. А рядом шагает "эйнхерий" напарника, зеркальное отражение подчиненного "Дварфа".
С сегодняшнего дня Селлапан Капур решил, что пора его воспитанникам обучаться совместным маневрам. Вызвав их на полигон, где кроме Катайра, Фридмунда и эльдри больше никого не оказалось, южанин продемонстрировал курсантам двух стоявших рядышком "эйнхериев".
- Еще неделю примерно... у вашего курса не будет никаких занятий, - пояснил бхат, обильно высморкавшись в носовой платок - "орел" простудился во время тренировок пятого курса на Бьерсфордоре, проходивших одновременно со Вторым Испытанием "птенцов". Теперь он во время слов забавно морщился и делал паузы, готовясь чихнуть, но еще ни разу щекотание в носу не оправдало его надежд. - Обычное дело.
- Ничего себе обычное! - воскликнул Фридмунд. - Половина курса в больнице - это что, нормально?
- Лучше в больнице, чем... в могиле, разве нет? - мрачно поинтересовался эльдри. - И с каких пор тебя беспокоят другие, а, рыжик?
- Никто меня не беспокоит, - стушевался Фридмунд.
- Что, девчонку твою... покалечили во время Испытания? - насмешливо прищурился бхат.
- Какую девчонку? - возмутился покрасневший, словно спелый помидор, "птенец". - Да кому они сдались, эти девчонки? Вот же вы скажете, эльдри! Девчонки! Ха!
- А кто там о гареме трындел? Заявлял, мол... закончишь Академию, станешь великим пилотом, полководцем, завоюешь Континент и будешь там править, и будет у тебя... гарем, словно у владыки Халифата?
- О эльдри! - возопил Фридмунд. - Боги забрали вашу память! Ведь это не я, а Катайр говорил!
От такой наглой лжи Селлапан оторопел, и, не выдержав, расчихался.
- Ведь я телом и душою непорочен, а мысли мои чисты, как капли весеннего дождя! Окажись передо мной хоть красавица-апсара из дворца вашего Индры, попробуй она соблазнить меня - мысли мои будут лишь о турсоведении и о вас, нашем мудром наставнике!
- Апчхи... Фрид... А... А... Апчхи!
- Ведь знаю я, как опасны чувственные удовольствия, ибо слышал о поддавшихся зову плоти второкурснике Торе Гудисоне и наставнице Суните Шукле, и ведомо, чем завершилась их запретная связь! И пускай они наслаждались телами друг друга, погружались в пучины страсти и наслаждения, позабыв о запретах и морали, пускай пышные формы Суниты, ее чудесные груди и бедра свели Тора с ума...
- Заткнись, рыжик! Апчхи!
- А чего? Я ничего... - забормотал Фридмунд и сделал вид, что его заинтересовал весь покрытый царапинами щит "Дварфа".
- Короче... - вытерев выступившие на глазах слезы, Селлапан неодобрительно покосился на сванда. - Всю неделю, считайте, полигон в нашем полном распоряжении. Я... за это время натаскаю вас так, что ни один талантище не догонит, а уж остальных так и вообще оставите далеко позади. Занятий у вас... много не будет, а от заданий сержанта Хрульга я... вас освободил. Будьте, кстати, благодарны. Остальным парням не так повезло. Кто не в больнице, так... без напарника остался. Их ваш ротный... придумает, чем занять.
- Это... - слово рвется на свободу, требует разомкнуть губы и вытолкнуть его наружу. Со словом трудно бороться. - Это несправедливо...
Селлапан коротко хохотнул.
- В Академии не борцов за справедливость готовят, Катайр. - Бхат посерьезнел. - Ты... не думай ничего такого. Я на первом курсе... тоже не понимал. Это потом уже... доходит. Когда останешься с "валькирией" один на один - поймешь. Уж поверь.
- Если сущее есть, то оно...
- А ну живо полезай в "болвана", рыжик!
Фридмунд резво подскочил к "Дварфу", отработанным движением повернул защелки на овальной крышке сбоку, распахнул люк и скрылся в недрах боевой машины. Спустя несколько мгновений турс вздрогнул, массивная башка, сверкнув окулярами стереотрубы, обернулась в сторону эльдри.
- Да сколько ж можно! Точка восприятия, Фридмунд! Точка... восприятия - неужели это так сложно?!
В ответ "эйнхерий" оглушительно заревел. Специально, наверное. Фридмунд каждый раз клялся, что не нарочно, и проклинал свою забывчивость, из-за которой не мог запомнить, что его слова превращаются в вой сирены. Но точно так же сванд обычно клялся Хрульгу, что "рыжеволосый мерзавец, подглядывающий в душевые в бассейне" это не он, а какой-нибудь ниронец, раздобывший рыжий парик.
- Еще раз так сделаешь, и я... я тебя заставлю все ангары здешние вычистить!
Угроза подействовала, турс затих, лишь начал поднимать и опускать руки, сжимать и разжимать пальцы - простые упражнения, которые должны стать отработанными рефлексами для водителя "эйнхерия". Элементарная наработка контроля мультисенсорики. Солдаты в гарнизоне на Крух-Айтане уделяли управлению наземными турсами через сенсо-шлем столько же времени, сколько и вождению вручную, "железом", как говорил эльдри. В сражениях с порождениями Северного Обрыва мультисенсорика могла отказать, часто ее глушили мортоги, в просторечии Горланы - похожие на огромных восьмилапых лягушек твари, испускавшие пронзительные вопли, страшным образом воздействующие на психику людей. Часто после встречи с Горланами те, кто выжил, сходили с ума. Броня "эйнхериев" защищала водителей от воздействия крика мортогов на психику, но мультисенсорика летела морским чудищам под хвост, и приходилось задействовать дублирующую систему.
В Академии на ручное управление практически и не налегали. Сознание будущих пилотов готовили к синергии, к ее особенностям и неожиданностям. Наземные турсы - лишь первая ступень к "валькириям". В будущем они останутся позади, превратятся в воспоминание о чудесном волшебстве, распахнувшем дверь в сказочный мир, ставший обыденностью,
В будущем. Будущее еще должно наступить. Мечта должна стать явью. Мечта защищать Крух-Айтан и оберегать Айве-лон-Гахен, Святые Камни, мегалитический кромлех друидов, по преданию сооруженный Гоибниу, божественным кузнецом Туата Де Дананн, способным тремя ударами молота выковать прекрасный меч. Именно в Айве-лон-Гахен Гоибниу с медником Кредине и плотником Лухтане творил оружие, с помощью которого туаты одолели фоморов, и варил волшебный напиток, поддерживающий силы детей богини Дану в сражениях.
Храм Солнца ныне утверждает, что Святые Камни являются всего лишь древней обсерваторией, где друиды вели астрономические наблюдения. И выплывающие из Моря Мрака глыбы льда храмовники объясняют аномальными последствиями Катастрофы, опровергая легенды свандов о Вратах в Нифльхейм посреди Архипелага. И, согласно их утверждениям, подводная пирамида возле Десяти островов не возведенный Сусанноо храм, где раз в год боги со всех ниронских святилищ собирались, чтобы обсудить важнейшие дела, а конструкция эпохи до Катаклизма.
Искореняя ведовство и подчиняя себе святые места, Храм Солнца любым способом напоминал - истинные чудеса от Всеотца и лишь с Его позволения. Иное - от темных богов, которые только и ждут, чтобы низвергнуть мир в новую, более страшную Катастрофу. Темные боги только и делают, что искажают истинную веру и подталкивают людей на путь зла, тем самым приближая Час Гнева, когда Бог-Солнце отвернет Лик свой от огорчившего его мира, а божества тьмы получат власть над ним. И в этот раз боги не защитят людей, ведь по воле самого Великого Всетворца начнется новый Катаклизм, который в не пощадит даже божеств - истинный Судный День, а не устроенное темными богами подобие.
Избежать новой Катастрофы можно. Верь во Всеотца, возноси молитвы в Его честь, исполняй заповеди Храма. И будет счастье. Всем и каждому. И защитит всесильный Бог-Солнце миры людей и богов от ужасов конца света, не позволит повториться кошмарам Катастрофы. И тогда всякая вещь преисполнится святости и благодати Всеотца, и не останется во вселенной места для темных сил.
А ведь в свое время и псионика являлась богомерзким делом - пока не стала служить потомкам Сына Солнца и Храму.
Преисполнилась святости и благодати, так сказать.
- А ты чего... стоишь столбом? Об апсарах размечтался? Залезай давай!
И правда. Чего ждать разрешения? Селлапан объяснял: кому в вожатые достались не наставники и "ястребы", а "орлы", должны больше проявлять инициативы, не слепо выполнять команды, а подходить к исполнению заданий творчески. У пятикурсников последний год обучения, из тридцати курсантов право продолжать пилотировать "валькирии" получат лишь двадцать, и трое назначенных вожатыми "орлов" реже проводят время с "птенцами", чем другие.
Вспомнилось...
- Разве это на пользу нам и вам, эльдри?
- Ты удивишься, но да - на пользу. И вам, и нам. Я так понимаю, согласно психопрофилям излишняя опека для вас во вред. Вам нужны скорее советники, чем наставники. А нам, судя по всему, следует обновить старые навыки или получить новый опыт, который повлияет на нашу ассоциативную базу и поможет лучше работать с синергией. Академией не дураки руководят. За двадцать лет-то выработали методику...
Выработали, можно не сомневаться. Страшная методика. Война всех против всех, как однажды рассеянно заметил Хельг.
Хельг.
Одна из загадок Академии, не дающих покоя - Хельг Гудиссон.
Однако о нем - после. После ожившей сказки и запретного волшебства.
Меня здесь нет...
- Неплохо! - в голосе Селлапана, слегка искаженном мультисенсорикой, слышится удивление. Приятное удивление. Эльдри доволен сегодняшним занятием, и даже больше - "птенцы" поразили его, неожиданно выполнив сложный маневр отступления и внезапной контратаки, когда в момент резкой остановки один из развернувшихся "Дварфов" кидает свой молот перед вторым "эйнхерием", который бросается в центр преследующих сил, и, не останавливаясь, атакует с правого или левого фланга.
Образы множатся, липкими щупальцами медузы щекочут разум, расползаются нитями грибницы. Видишь всем телом, слышишь всем телом. Обоняние, осязание, вкус - второстепенны, третьестепенны, четырехстепенны! Видеть затылком, слышать руками - удивительно, но еще удивительнее слышать вещи, просто наблюдая за ними. "Синестезия" - с умным видом произнес эльдри после первой тренировки с настоящим турсом. "Явление восприятия, когда при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и ощущения, соответствующие другому органу чувств". Слова, правильные слова, разумные слова. Но за ними не увидишь переплетения чувств, живого пульса впечатлений, ярких переживаний, бьющихся о рассудок, как волны бьются о берег во время прибоя.
"Редко бывает, но бывает, - сказал Селлапан. - Ты, вообще-то, радуйся, Катайр. Наставники говорят, у кого синестезия проявляется, те лучше с синергией справляются. Прямой путь в пилоты, если хочешь знать мое мнение. Если по глупости или неосторожности рейтинг не понизишь, конечно же"
Узнать бы кто они, эти другие? Уж не гальты ли? Кто знает, может, кровь предков, постигших таинства туатов, пробуждается в потомках. А может кто-то слишком возомнил о себе. Псионические способности могут оказаться вообще не причем.
Но как же тяжело...
Да. Когда в первый раз мир расцвел детализированным и всесторонним буйством мультисенсорики, когда сенсо-шлем, казалось, взорвал голову, переполнив ее до краев образами - тогда тяжесть псионики, тщательно скрываемой от окружающих, особенно душеведов, чуть не размазала его по кабине "Дварфа".
Чувства обострились в десятки, сотни, тысячи тысяч раз, и психосферы ворвались в восприятие весенним гомоном птиц. Словно Горланы истошно орали прямо ему в уши, сводя с ума. Как хорошо, что Селлапан посоветовал не есть и не пить перед первой тренировкой. Не только содержимое желудка, сам желудок пытался покинуть отведенное ему в теле место.
Эльдри и Фридмунд превратились в разноцветные сгустки эмоций. Красочные, интенсивные, четкие. Яркость коконов, где сплелись память, желания, эмоции, смыслы, интуиция, планы на будущее, отпечатки других людей - яркость психосферы "орла" и "птенца" просто-напросто ослепила, заставила задохнуться от диссонанса звуков, стучащих в висках.
И хорошо - не удалось разглядеть чужой опыт, не успел считать чужие мысли, хотя мог. Турс усилил рецептивность псионических способностей, мультисенсорика многократно увеличила интенсивность погружения. Но нельзя. Ни в коем случае нельзя.
...На Маркланде пришлось нарушить запрет. Потому что еще больше нельзя - проиграть. Проиграть и покинуть Академию...
Лишь два занятия спустя удалось более-менее освоить редукцию мультисенсорики. Яркие коконы превратились в красочные вспышки, но на них можно не обращать внимание.
Вот сейчас - радужный ореол вспыхнул вокруг головы эльдри, мелькнул облик летнего Йелленвика, прозвучал смех веселой свандки, закружились в танце вокруг костра пары - и все.
Хорошо, что Фридмунд скрыт корпусом "Дварфа". Вспоминается - вспышки его настолько быстры, настолько в них много потоков, несущих мысли-чувства рыжего, что кружится голова. Не психосфера - ураган!
Однако если сосредоточиться, если стабилизировать канал восприятия, но при этом расслабиться и отдаться вьюге мультисенсорики - увидишь и узнаешь больше. Отпуск эльдри, его тайные желания, прошлое, которого он сам не помнит - все будет доступно. А ураган превратится в спокойные течения, в неторопливые смерчи, разложимые на составные части - не поможет и броня "эйнхерия".
Но нельзя. Не потому, что если узнают, то выгонят из Академии. Куда страшнее - попасть к "сиддхам", где сотрут личность, превращая в послушный механизм, покорного исполнителя воли Конунгата.
Не так страшно служить Конунгу - ведь и пилоты "валькирий" его верные слуги. Страшно перестать быть собой. И лишиться мечты, самому себе поставленной главной цели в жизни - тоже страшно.
Поэтому, каждый раз забираясь в "эйнхерия", приходится напоминать: "Меня здесь нет! Это - не я!" Так проще, воспринимая чувства и переживания как потусторонние. Так легче разумом контролировать псионику, взбесившимся конем вырывающую удила из рук наездника-сознания, рвущуюся на необъятные поля мультисенсорики. Так не привыкнешь, мазнув взглядом по окружающим, видеть их подноготную, и не будет мучить несбыточное желание усилить свою слабую псионику, чтобы каждый был словно набор рун, текст, который легко прочитать - и переписать.
...Маркланд... Наверное, все таки не стоило связываться с Кришной...
Вне турса доступны лишь слабые отблески психосферы. И это хорошо. Будь способности более развиты - и тогда прямой путь с Крух-Айтана в Корпус, а не в Академию. А так можно скрываться, лгать, обманывать.
И никто не узнает.
- Молодцы! - довольный собой и "птенцами" Селлапан радостно улыбался. - Честно говоря... не ожидал. Но вы действительно особая... команда.
Фридмунд гордо хмыкнул. Глаза рыжего подозрительно блестели, рот дергался, словно он сдерживал рвущийся наружу завтрак - явный признак того, что он хочет озвучить мысль, содержание которой опасно для его здоровья, и даже он сам это понимает.
Такое улавливается даже без погружения в психосферу.
- Мы хорошо водим "Дварфов", эльдри. Я понимаю, это не плохо. Мы вырабатываем навыки, привыкаем к работе с сенсорной системой турсов. Но ведь не вождение "эйнхериев" поможет нам стать пилотами, верно?
- Это поможет вам... остаться в Академии, Катайр. Вы, наверное, еще не знаете, но это уже не секрет... заключительным испытанием для первокурсников в этом году... будет сражение в "эйнхериях".
- В "эйнхериях"?! - Фридмунд аж подскочил. - Сражение?!
- Будет?! - передразнил Селлапан. - У тебя в предках попугаев не было, а, рыжик? И вообще, чего вы такие удивленные?
- Ну, о Втором Испытании вообще никто ничего не знал.
- А о нем никто никогда не знает. Нас, помнится, заставили в подземельях Одинокой горы... искать отсутствующие части "Дварфов", драться за них. А еще надо было вставить детали куда надо... и выбраться на турсе на поверхность. Мы работали группами по три человека... Баожэй еще ногу сломали... не мы сломали, не смотри на меня так, рыжик, она из нашей группы была...
- А старшекурсники у вас тоже в испытании участвовали?
Селлапан помолчал, задумчиво покосился на зимнее небо, накинувшее черный полушубок туч. Уже танцуют по Ожерелью Виндерхейма холодные ветра, но снег не спешит накрыть Академию белоснежным покрывалом. Эльдри как-то обмолвился, что за все время обучения вообще не видел не то что снегопада, а вообще хоть каких-то зимних осадков. На здешних островах погода отличается от прочих Ожерелий Вастхайма. Одни говорят, что боги свандов хранят Академию от ненастий (в основном сванды и говорят), другие шепчутся о соматике Храма, третьим все равно, для них фридмундовское "Если сущее есть, значит оно есть" является достаточным объяснением для чего угодно.
По Садхебейлу же сейчас странствуют ледяные метели. Самхейн отметил начало темнейшего времени года, часа правления Кенн Круаха, жестокого кровожадного духа из подземного мира. Когда ослабевает власть покровителя северных островов Лугуса, когда Око Всеотца прекращает дарить тепло, а зимняя стужа набирает силу - Кенн Круах покидает царство мертвых и несет беды гальтам.
Когда Катастрофа изменила облик мира, именно Кенн Круах привел на север племена богини Домну. Немногочисленные пережившие Катаклизм люди ничего не могли противопоставить чудовищам. На Махт-Айре, крупнейшем шетдоре Садхебейла, на самом высоком холме посреди острова возвышался золотой идол Кенн Круаха, а вокруг него стояли двенадцать каменных изваяний богов фоморов. И почитался Кенн Круах как верховный бог всех северных островов, люди приносили ему в дар первенцев и лучшие вещи, а в Самхейн приносили ему в жертву отпрысков вождей каждого клана.
Так продолжалось до прихода туатов. Лугус Самилданах вступил на Махт-Айр, и при приближении светоносного бога темный дух покинул золотое изваяние, упавшее в знак покорности силе, превосходившей силу идола. Кенн Круах вернулся в подземный мир, а туаты истребили племена богини Домну, вернув Садхебейл под власть людей. Но с возвращением племен богини Дану в Тир Тоингире осмелел повелитель царства мертвых, и с тех пор каждый год зимой возвращается он в мир живых, желая отомстить гальтам.
Далеко от северных островов до Академии. Не добраться сюда Кенн Круаху, не пустят его в свои владения боги свандов. Да и без Кенн Круаха есть кому на западе вести за собой трескучий мороз - слепой Хёд издревле испытывает свандов зимними холодами.
Но Академию и Хёд обходит стороной.
- Не было у нас на испытании старших, - ответил наконец Селлапан. - Ни у нас не было... ни до нас не было... ни после нас не было.... Ну а теперь, после того, что случилось - наверное, опять не будет. Эксперимент не удался... или удался, кто же душеведов знает...
- Да что там такое случилось-то? - Фридмунд недовольно скривился. - Ни йотуна не поймешь! Хельг в больнице, Дрона в больнице, какие-то "соколы" - кто в больнице, кто в карцере, кто вообще вылетел. Кого из наставников ни спросишь, что там случилось - никто не знает!
Фридмунд выглядел злым... и это было непривычно. Рыжий мог грустить, мог огорчаться, мог сердиться, но еще не доводилось видеть его злость. Стоит, сверкает глазами, кулаки сжимает. Попадись на глаза какой-нибудь "сокол" - бросится его бить!
- А девчонки - так все табунами к Махавидье повалили! Только о бедняжке Дроне и говорят, какой он несчастный, какой он пострадавший, какой он вообще весь такой-эдакий!
Тьфу ты! Так вот чего Фридмунд завелся. Славе бхата завидует. Внимания девчоночьего жаждет. Ох, рыжий, не о том ты думаешь!
- Дрона то, Дрона се. Весь мир вокруг Дроны вертится, можно подумать!
- Эльдри, а вы знает, что там случилось? На Маркланде?
Задумчивость Селлапана сменилась мрачностью.
- Не знаю, - отрезал южанин. - И знать не хочу. И вам не советую совать нос... не в свое дело. У нас на Нейруте говорят: безумный утешается прошедшим, слабоумный - будущим, умный - настоящим. Рекомендую... вам быть умными.
- Ну, Фридмунд уж точно вашу рекомендацию мимо ушей пропустит.
- Что? Рекомендацию? Какую рекомендацию? - заинтересовался рыжий, до того пинавший камень и бормотавший под нос: "Ну и что этот Дрона? Он в больнице, а я здоровый. И кто из нас круче?!"
- Никакую. - Настроение у бхата заметно испортилось. Глянув на небо и поплотнее закутавшись в плащ, Селлапан сказал:
- Завтра здесь... в то же время. Будет дождь, но чтобы обязательно явились. Без опозданий... С завтрашнего дня начнем прорабатывать боевые техники турсов.
- Но ведь у нас занятия по боевому вождению только весной начнутся.
- По-моему, я ясно выразился... Я вас так натаскаю, что весь курс позади оставите.
- Ну и правильно, - позабыв о камне и "рекомендациях", сказал Фридмунд, поеживаясь от объятий налетевшего ветра. - Вот мы с тобой, Катайр, молодцы. Второе испытание прошли удачно. Ты вон сколько кулонов собрал! Я, конечно, поменьше, но тоже ничего. Считай, мы победили. А победителям полагается награда. Вот эльдри нас и награждает.
Ого! Рационально и последовательно рассуждающий Фридмунд! Что дальше? Ойкумена признает себя сателлитом Мидгарда? Конунг отречется от престола и уйдет в отшельники? Солнце встанет на западе?
- А всякие там Дроны пускай в больницах лежат и ничему не учатся, - подвел итог Фридмунд. - Вот мы его потом на заключительном испытании и сделаем... Э-э-э, Катайр, чего ты на меня так странно смотришь?
- Ты, наверное, утешаешься и будущим, и прошедшим, верно?
- Чего? Эльдри, а вы почему смеетесь? Это что, шутка такая? Не смешная шутка, знаете ли! Вот разве мне смешно? Нет, не смешно. И ничего странного в том, что я часто думаю о будущем и прошлом нет, ведь... Нет, ну чего вы ржете?! Ну-ну. Великий я все припомню...
Альдис Суртсдоттир
Дни и ночи сменяли друг друга одинаково безликие и безнадежные. Врачи. Санитары. Соматики. Рассвет. Закат. Ночи без сна. Мысли - неотвязные и пугающие.
Жить не хотелось. Непонятно было, как можно дальше жить.
Книги и тетрадки горой копились на тумбочке. Альдис проводила время, лежа на спине, изучая взглядом длинную, извилистую трещину, змеившуюся по штукатурке.
Сейчас она смогла бы нарисовать ее по памяти. В короткие часы неглубокой, тревожной дремы, когда не снилась перекошенное лицо Асбьерна, перед глазами вставала эта трещина со всеми ее изгибами и развилками, расширялась, надвигалась, распахивала объятия - предлагала продолжить вместе с ней путь из бесконечности в бесконечность.
Хотелось уйти от мира в сон. Хотелось, но что-то не пускало, не давало, мучило и терзало изнутри. И только трещина пребывала в неизменном покое, дарила умиротворение.
Когда дверь палаты открылась в неурочное время и на пороге возник отец Гуннульв, Альдис не удивилась. Просто поняла: время бегства окончилось. Сейчас придется возвращаться к миру. Возвращаться к себе, к неотступно терзающим вопросам. Снова тонуть в раздвоенности, бессилии, изматывающей ненависти и презрении к себе...
Возвращаться.
Хотелось убежать, уйти, просочиться в трещину. Стать никем.
- Здравствуй, дитя, - мягко сказал храмовник. - Как ты себя чувствуешь?
- Нормально, - ответ дался с трудом. И не потому, что говорить было больно.
Еще вчера улыбчивый соматик-чжан заверил ее, что отеки почти спали. Посоветовал не напрягать излишне горло, но говорить разрешил. Альдис поблагодарила его вялым кивком - за дни в молчании она отвыкла осквернять тишину словами.
В молчании таился совершенный, смертный покой. Оцепенение. Иногда у девушки получалось поймать его. Тогда словно прозрачная, непробиваемая стенка отгораживала ее от самой себя. Жизнь текла вокруг и сквозь Альдис, а она была вовне всего этого, в месте где не было страстей, страданий и долга.
- Хорошо, - он сел на краешек кровати. Такой же, каким был целую вечность назад, на экзаменах. Гладкий, вкрадчивый. Не лицо - идеально вылизанная маска.
Маска...
Костер. Нож-сакс. Чаша полная крови.
"Я, Моди сын Хедрика, человек Камня, истинный человек..."
Прозрачная стенка лопнула, не выдержав наплыва воспоминаний. Альдис с ужасом поняла, что еще немного и расплачется в присутствии душеведа.
"Только не это!"
Трещина. Ветвится, как линии на ладони. Так растет дерево, выбрасывая побеги.
- Врач сказал, что тебе уже можно общаться, поэтому я пришел поговорить.
Интересно, зачем нужны трещины? В них же должен быть какой-то смысл.
- Ты пережила сильное потрясение...
А если долго-долго смотреть на трещину, получится ли стать тонкой-тонкой, прозрачной, просочится в нее? То-то удивятся наставники и медики, когда найдут утром пустую постель и ни следа Альдис на всем Виндерхейме.
- А? - она поняла, что храмовник задал какой-то вопрос и уже минуту ждет от нее ответа.
- Скажи, тебе было страшно?
- Страшно?
- Там, на Маркланде.
Храмовнику надо ответить, он ведь не отстанет. Девушка задумалась:
- Ну да. Немного. Но больше обидно - умирать из-за такой сволочи... Было страшно за Дрону и... за Хельга.
- Ты ненавидишь Асбьерна?
Он не отпустит Альдис просто так. Будет терзать вопросами, вгрызаться, лезть в душу, перебирать ее переживания корявыми пальцами. И трещина не спасет.
"Я не хочу!"
- Что вам нужно от меня, отец Гуннульв?
- Я хочу помочь тебе, дитя.
- Со мной все в порядке. Мне не нужна помощь!
- Это не правда, дитя.
- Слушайте, ну мне наверное лучше знать?! - она нарывалась, но было все равно. Лишь бы храмовник ушел и перестал задавать вопросы.
Душевед мягко покачал головой:
- Сопротивление. Ты не сможешь вернуться к нормальной жизни, Альдис, пока не проживешь и не признаешь того, что с тобой произошло. Не согласишься принять, понять, что все это тебе дало. Так и будешь лежать тут и смотреть, - тут он поднял глаза наверх и улыбнулся. - Вон на ту трещину, да?
Йотунство! Альдис почувствовала, как снова неудержимо подкатывают слезы. Больное горло отказывалось сдерживать рвущиеся рыдания.
"Нет! Нет! Только не это!"
Но было поздно. В последние дни Альдис словно переняла способность Лакшми рыдать по любому поводу. Гадские слезы лились из глаз просто так - от сентиментальных воспоминаний, грустных мыслей...
Альдис Вечно Мокрые Глазки?
А душевед все понял. Обнял за плечи, притянул к себе и погладил по голове. Обычно не терпевшая чужих прикосновений девушка безропотно вытерпела такую наглость.