И тут же, немедленно, как только мы повстречались, кореш сказал: "Пошли в гости, нас там ждут". Мы вышли из дома, доехали на метро до конечной остановки и поперли в лес, будучи при этом изрядно ужраты.
Мы тащились по сухо-утоптанной тропке, а кругом черно-серыми карандашами торчал лес. Земелька вокруг его была припорошена снегом, блядь, нахуй, усыпана толстым слоем снега.
Впереди тащилась какая-то бабулька с санками, спешила изо всех сил, опаздывая на поезд. И хуй знает, что было у нее на санках, прикрытое толстым шерстяным пальто. Кореш запустил в санки снежок, - комки, прикрытые пальтецом, зашевелились,
Оттуда повыскакивали маленькие белые твари, исполошенные истерикой и рыжими пятнами. Что за хуйня? Это оказались волки, пусть и мелкие, но злобные, зато и неестественные. Они кружили вокруг нас, в то время, как бабка съебывала в лес подальше. Я еще умилился: такие забавные дворняжки, отчасти похожие на шпицев.
Но падлы скалили зубы и пытались порвать мои штаны. Одну я пнул ногой. Взвигнув, она отлетела в сторону и тут же, гораздо более остервенело, она попыталась тяпнуть меня за ногу. Я пнул ее изо всех сил, и она отлетела подальше. Вторая гнида обрабатывала моего кореша, он тоже, пьяная сука, отпинывался изо всех сил.
Я решил ему помочь, и все смешалось в одну кучу: твари, мы. Помню, что со всей дури переебал ему по морде ногой. Кореш рухнул. Потом я придавил ногой одну из тварей; она долго визжала, пока я прижимал ее к земле. Вскоре тварь сдохла, я убрал ногу. Другая сволочь затаилась за кустом и глухо рычала, скаля зубы.
Выскочила оттуда; и я, попривыкнув, уебашил ее опять же ногой. Жалким смешным тельцем, буквально личинкой или воротником, она примкнула мордой, а потом и всем остальным, к тропе. А я тады сказал корешу: "Ну вставай, хули разлегся!"
Он начал медленно подниматься, а когда встал, то в нем не было ничего человечьего. Непонятная шуба, свисающая клочьями, нависла надо, и мне в лицо смотрели красные глаза, рубинами сверкающими на волосатой морде. Я побежал по тропе.
Под звездным небом бежал, под луной, которая пыталась светить своим обгрызанным более чем наполовину кругляшом. "Надо было постричься", мелькнула у меня несколько раз безумная мысль, когда я выбежал прямо к распахнутым и почти перламутровым створкам кинозала.
Собственно (и это понятно) я добежал до бара. Киноэкран составлял лишь отчасти необходимую - условно необходимую - декорацию. Толпился народ. Дайте выпить. Бармен!
Вырисовывается фиолетовый бармен. Выпить.
Что выпить?
Абсента, бармен.
Он льет в нехуевый 150-граммовый стакан абсент, я пью, пью, чувствую, что какой-то брак. Хуйня, а не абсент.
А заткнись ты! Кричит толпа. Потому что заряжают фильм. На экране скачут титры - так же, как скачет пленка; они взаимны, банально повторяют дружеские телодвижения. Постголдхолливудкино плещет на экран ковбойскими кольтами, широкими шляпами, просторами, низкокачественной записью. "Моя дорогая Клементина".
Хуй с этим. Выпиваю много абсента и валюсь на пол, меня обходят, ну, блядь, и слава те господи.
Утром просыпаюсь в каком-то доме. Вижу знакомую блондинистую телку, которая заботливо ковыряет в зрачке золотым пером ручки "Паркер".
"Зрение ухудшается", - сообщает она мне. Откуда я ее знаю, откуда могу ее знать? "Ну сходи к окулисту", - советую я. Она горестно вздыхает.
Впрочем, не мешало б навестить и того самого чела, к которому мы шли. Я знаю его давно, но не видел его давно - тавтология ли это?
Выхожу из комнаты на балкон, приходит странное осознание двухэтажности дома, его древесности, отчего в ноздри проникает сосновый смоляной запах. Хули, на хуя? Доски и бревна давно мертвы.
Большая площадка. Стоит киноаппарат. Бармен! Бергман! В ответ утренняя пустота, нашпигованная каким-то чириканьем. Чем опохмелиться? Хуй его знает. Я решил, что имеет некий смысл найти хозяина всей это ботвы, - видимо, то был чувак, к которому мы отправлялись, я и тот мерзкий оборотень, который нахально изменил и без того не шибко симпатишный образ.
Заодно окидываю взглядом окружающее пространство. Кругом простирается лес: елки, сосны опять же, всякая пихтовая хуйня, кедры, белки небось.
Пашут крестьяне, вырывают сорняки, жрут. Сорняки жрут крестьяне. Не крестьян, а наоборот. Не сорняки, а крестьяне жрут. С кнутом ходит управляющий. Легкая аллюзия на список шиндлера черно белый чувак к которому мы шагали в гости стоит с винтовкой на балконе.
Подваливает какой-то автобус. Серо-желтый грунт, как на речном пляже ленинградской области, Притягивает купальщиков, свиней. Любителей грязевых ванн. Синий белополосый автобусик колесами мнет грунт, там сидят люди. Чувак, две чувихи, ебутся или мне так показалось.
Что за хуйня? Орет чувак, машет винтовкой, вернее ремнем от оной. Нахуй машет, толку-то. Однако ж отзывется управляющий
Что блядь?
Да нихуя. Что за гондоны подвалили? Не знают где оказались мать их!!!
Из леса прямо из кустарника валят мохнатые люди оборотни блядь а не люди. Натыкаются словно специально, а ведь видимо что не нарочно, на крестьян, отрывают им головы, крепкими зубами раскусывают черепа, дорываются бульдозерами челюстей до мозга, элеваторами языков дотаскивают оба полушария до неба, давятся, глотают, утоляют голод, съебывают в лес. Остальные живые копают сорняки дальше.
Ну так что блядь? Уберешь ты их или нет? - кричит чувак с винтовкой. Слишком уныл для того чтобы быть моим корешом.
Кого?
Мудаебов в автобусе!
Куда я их уберу? - кричит управляющий.
А тогда так? - спрашивает чувак.
Прикладывает приклад к плечу, глаз к прицелу. Стреляет.
Кровушка растекается по стеклу одна телка падает на пол автобуса с закатившимися глазами когда только успели заебись картиночка натюрморт буквально
И тогда я думаю куда на хуй я попал
А ведь так просто выбраться отсюда мораль прочитайте мне а я вам и я выберусь потому что лишь гонево а тут-то что кроме как резервации. Вот блядские бедные индейцы им хуево а нам то что стоит хули блядь в деревне что ли а даже если и там то хули блядь ну и на хуй тогда
Не маленькие.