О, погреб чужой памяти! Как давно я не бывала в подобных местах!..
Я шла через ольховую рощицу, подёрнутую туманом и потому походившую скорее на старинную фотографию. По правую руку можно было разглядеть среди зарослей прутья ограды, а по левую -- подёрнутый ряской пруд. Если приглядеться, можно было увидеть там, в глубине пруда, шестиугольный стол, и за этим столом -- движения загадочной карточной игры.
Я не отвлекалась. По-весеннему прохладная дорожка вела меня на открытое место, где уткнулась в небо узенькая башенка псевдоготического особняка, что сложен из огромных серых камней.
Вокруг -- ни души. Я подходила всё ближе, и уже знала, что тяжелая дверь не заперта -- потому что от кого тут запираться?
И я не ошиблась в своём предположении.
Холл оказался просторен и высок, с высокими и узкими окошками под потолком. Его холодные голые стены напомнили мне о средневековых соборах.
Чтобы отвлечься от излишней торжественности (а ещё под впечатлением от уже моего последнего сна), я поискала взглядом дверь туалета. И у меня получилось, хоть мне туда и было не надо.
Около туалетной двери на тумбочку, стилизованной под бидермайер, взгромоздился том Лавкрафта. Серьёзное, дорогое издание, в чёрной коже и с золотистым тиснением на корешке.
Видимо, взяли в туалет почитать, а потом что-то отвлекло и забыли. Для таких дел тут тумбочка и поставлена. Всё как у людей.
Не могу не отметить, что издание новое и дорогое, с приятной на ощупь бумагой и выглядит очень солидно. Рассчитано на тех, кто даже в нашу эру нищепанка может себе позволить роскошь аналоговых изданий.
Я снова перевела взгляд на середину просторной комнаты.
На здоровенных плитах пола был выложен чёрными камушками огромный бутон цветущей розы. Прямо посередине бутона лежал хозяин особняка, доктор Лиам Туинстра, -- тот самый человек, который основал Институт Сна и сделал возможным путешествия вроде моего.
Гнутый арабский кинжал с пульсирующей, изменчивой вязью на лезвии пронзил его грудь, а кровь, словно тень, очерчивал силуэт тела.
Однако сам по себе этот факт мало что значил.
-- Не на секунду не забывайте, что покушение произошло наяву,-- наставлял меня наш новый руководитель, пожилой и громадный академик Михаил Флигенбер,-- Для расследования всё, что вы увидите в чужом сне, тем более в коме, может служить лишь зацепкой и поводом для дальнейшего расследования. Даже вы, для кого подобное погружение стало профессией, не должны забывать -- память человека носит восстановительный характер. Искажения когниций и ложные воспоминания очень часто встречаются в реальном мире. Что касается мира снов, то он из них состоит. Всё, что вы увидите и услышите -- с юридической точки зрения ничтожно. И вы не можете рассчитывать, что законодательство улучшится к тому времени, как вы вернётесь обратно.
Чтобы добраться из Магнитогорска до Королевской Академии Нидерландов профессор был вынужден изрыгнуть столько справок и анкет (и это не считая, собственно, первоклассных работ по квантовым аспектам физики твёрдого тела), что иногда начинал рассуждать, как юрист. Но даже рассуждая, как юрист, оставался научным работником.
Так и я, хоть и веду расследование, оставалась в первую очередь гипнонавтом. Вот я и не могла спокойно смотреть на поверженного Туинстру.
Стоять даже возле полумертвого тела основателя Института Сна -- означало стоять рядом с историей. Ведь именно благодаря его открытиям появилась сама профессия гипнонавта
Разумеется, Кэйко утверждала, что искусство гипнонавтики существует у них в Японии с незапамятных времён, просто под другим названием. Но я никогда особенно не доверяла этой по-мальчишечьи тощей настырной японочке с её вечно зализанным каре и загребущими ручками. А вот профессор Туинстра в ней души не чаял и говорил, что она ему как дочь. Хотя даже без путешествия в сны было очевидно, что между ними есть и что-то большее.
Официально всё началось с бума нейросетей в начале 2020-х. Пока весь Интернет рисовал анимешных девочек и спрашивал древнюю версию ChatGPT (тогда все знали, что это такое) про метод реанимации отрезанной головы по Вишневскому, аспирант Лиам Туинстра из Амстердама пытался приспособить нейросеть для расшифровки чужих сновидений.
Базис заложили французы и именно их первый успех вышел на публику. Разумеется, он оказался слишком малопонятным и потому его толком никто не заметил.
Сам приём оказался на диво простым. Сначала испытуемому показывали множество разных предметов, записей и явлений и фиксируют, какие реакции внутри мозга это всё вызывает. Потом, без малейшей попытки распознать, эти пары из изображений и реакций закидывали в достаточно вместительную нейросеть.
Дальше -- ещё проще. Тот же испытуемый просто спал с энцефалографом на голове. Снятую активность нейронов демонстрировали нейросети и просили её найти и сопоставаить это с импульсами из уже загруженного. За счёт этого удалось получить первые видеозаписи снов, пусть даже мутные и чёрно-белые.
Однако те исследования быстро зашли в тупик. Да, чем насмотренней был испытуемый, тем подробнее становились его образы - даже если он видел нечто, что он предпочёл бы забыть. А после известной атаки террористов из Мунтакима на лаборатории и клинической смерти одного из испытуемых удалось даже подтвердить старинную гипотезу тибетских исследователей о том, что какое-то восприятие существует и в коме.
Но вот в чём заключалась проблема: для каждого человека связь между импульсами мозга и образами была уникальной.
Если очень грубо, это можно изобразить так. Представим, что испытуемому показывают собаку. В его мозгу появляется импульс A1B1C1. А потом он видит собаку во вне -- и мы видим импульс A1B0C1.
Но у другого человека изображение всё той же собаки вызовет импульс D2E3F4. Мы снова можем опознать этот импульс во сне (там это будет какое-нибудь D0E3F4). Но мы не можем определить, как импульс одного человека соответствует импульсу другого. Они у всех -- разные, и каждого нового человека нужно обучать отдельно, если мы хотим расшифровать его сон.
Вот если бы удалось синхронизировать эти импульсы, чтобы буквы стали примерно одинаковы... Но как это сделать?
Аспиранту Лиаму Туинстре удалось проломить эту стену. А это дорого стоит, пусть даже на первых порах ему очень помогали легендарный академик Флигенбер и бывший соотечественник Флигенбера, подозрительно бородатый и непьющий доктор Качалов.
Этого Качалова долго проверяли на связи с мунтакимовцами, но действительность оказалась проще: как только были получены первые результаты, но сбежал в родной Санкт-Петербург и основал компанию при русском Министерстве Обороны. Профессор Туинстре не возражал: надо же восстанавливать международное научное сотрудничество. И даже, как я слышала, периодически созванивался с коллегой по Торограмму.
Гипотеза Флигенбера-Качалова стояла на идеях Пенроуза и некоторых квантовых явлениях, малоизвестных широкой публике.
Основная догадка Пенроуза заключалась в том, что само сознание человека и других животных вполне могло иметь квантовую природу. Ведь ту же интерференцию можно наблюдать в любой луже, а квантовые переходы происходят в любой достаточно плотно уложенной медной катушке. А ведь мозг сложен плотнее, намного плотнее...
Получается, всё-таки мог существовать способ синхронизовать результаты импульса в двух независимых мозгах. Ещё за полвека до начала исследований экспериментально подтверждено явление квантовой запутанности, которое до этого считалось курьёзом, нелепым результатом неосторожного обращения с неравенствами Белла. Оказывается, элементарные частицы могут синхронизироваться на расстоянии -- причём со скоростью, превышающей скорость света.
Для межгалактической космонавтики это, пожалуй, не годилось. А вот для межквантовых явлений вроде человеческого сознания -- почему нет? Даже если бы скорость была чуть поменьше, это всё могло сработать.
Из физического образования у меня один семинар на четвёртом курсе, поэтому я даже близко не могу сказать, как именно им удалось всё это подтвердить и научиться контролировать. Теоретическая модель, построенная Флигенбером, могли понять приблизительно пяти физиков во всём мире (из них один как раз лежал в реанимации после попытки провести мысленный эксперимент с гравитационными волнами при помощи ЛСД-25). Приборы были настолько хитроумны, что принципы их действия были неясны даже самим экспериментаторам. А полученные числа интерпретировались настолько причудливыми методами, что напоминали скорее попытку сэра Исаака Ньютона вычислить дату конца света с помощью библейской Книги Пророка Даниила и новооткрытого дифференциального счисления.
Как оказалось, чтобы всё заработало, необходим суперкомпьютер не меньше чем на шестнадцать кубитов. Сколько он стоит, сказать никто бы не смог -- официально их в том году ещё не изобрели. Ну и в нагрузку пришлось основать небольшой институт, который будет этот компьютер обслуживать.
Но Лиам Туинстра, к тому времени уже кандидат биологических наук (доктора медицинских ему так и не дали -- потому что сон не является органом), нашёл весьма простой способ решения и для этой проблемы. Вот что значит по-настоящему великий учёный -- в любую проблему без мыла пролезет!
Он сделал то, на что оказался неспособен даже академик Флигенбер (хотя Флигенбер тогда уже был посвящён королевой в рыцари, а Лиам ещё нет). А именно: пришёл к военным и попросил их всё это оплатить. Хитроумный фламандец пообещал, что если выгорит, с нашими технологиями можно будет быстро, эффективно и безболезненно добывать сведения даже из самых непреклонных фанатиков. И даже, если что, он не против провести испытания на взятых в плен мунтакимовцах.
Военные деньги дали. Они же люди простые: им главное обоснование хорошее притащить, а дальше хоть трава не расти. Почти все серьёзные исследования квантовой механики до сих пор финансируют военные, и расчёт очень простой: раз эти очкарики придумали атомную бомбу, а потом, когда дали больше денег, придумали ещё и водородную, то вдруг у них получится собрать какую-нибудь бозонную, а может даже квантовую бомбу? И уже с её помощью можно будет окончательно победить всех врагов. Вдруг она и против международных террористов сработает?
Вот так и вышло, что смертельно раненый, в медикаментозной коме, Лиам Туинстра лежал сейчас в основанном им же основанном Институте сна -- а не дальше в метре от него, чтобы не порушить квантовую запутанность, лежала я, -- один из первых гипнонавтов. Я уже настолько старая, что помню те времена, когда нас собирались назвать "онейромантами" -- но начитанный Флигербер смог убедить научное сообщество, что слово уже занято.
А квантовый компьютер напрягал все свои кубиты, чтобы связать наши сны в один.
Подобное ещё лет тридцать назад казалось совершенно невероятным -- хотя уже тогда удалось добиться того, что спустя 11 недель после смерти головного мозга у женщины родился здоровый ребенок. И это был не уникальный случай. Спустя пять дней ребёнка выписали домой, а мать отключили от аппарата ИВЛ и она умерла окончательно...
Все знают, что этот случае тоже безнадёжен. Это -- последний сон для основателя Института Сна, и он может стать последним и для меня, если я не успею сбежать, когда ум Туинстра уже окончательно двинется в алые поля смерти и пространство сна начнёт уходить из-под ног.
Но сейчас его тело просто лежало передо мной, такое же бесполезное и неконтактное, каким оно было и наяву. Но мне предстояло раскрыть его тайны. Если они, конечно же, были.
...К счастью, я пока ещё не разу не давала повода для гипноскопирования моих собственных снов. Я отлично их помню и очень уж они у меня тупые. Возможно, это профессиональное.
Мои естественные сны были неизменно напряжёнными и неприятными, как будто мстили мне за профессию.
В самом последнем дело происходило в Сеуле. Я, академик Флигенбер и какой-то примкнувший кореец блуждаем по каким-то дворам и смердящим закоулкам этого большого индустриального города. Я ни разу в жизни там не была, так что могу быть уверена, что закоулки -- ненастоящие.
Очень хотелось в туалет. Кореец пытался объяснять, что в Сеуле к этому относятся с пониманием -- если приспичило, можно сделать дело где угодно, в любом закутке, любом дворике, лишь бы прохожих не задеть (напоминаю, этот Сеул был не настоящий, а приснившийся). Но у меня это не срабатывало: всё-таки я девочка.
Наконец, мы отыскали какой-то заброшенный подземный общественный туалет, где можно было облегчиться. Я спустилась вниз и уже там обнаружила, что к унитазам не пройти -- путь преграждает стена огня. Причём огонь какой-то ненастоящий, словно сгенерированный на древнем компьютере.
Как итог, я просто проснулась. Открыла глаза, увидела потолок и поняла, что в туалет всё равно хочется.
Вот на подобном сходстве сна и яви и держалась все криминальная гипнонавтика...
Мне нужно было отвлечься от мёртвого тела и попытаться представить, что же оно скрывает.
Это было непросто. Когда Институт Сна только начинался, первые сотрудники экспериментировали во снах друг друга. Как говорили римляне, experimentum in proprio corpore vili -- "эксперимент на собственном малоценном организме". Но когда пришла я, эта эпоха уже закончилась. И хоть я и была самой опытной, Туинстр никогда не допускал меня в свои сны, говорил, что там скопилось слишком много корпоративных тайн. Он допускал в свои мысли только Кэйко, а причину так никогда не озвучил.
Я склонялась к версии, что причина была самая простая: он пускал её в свои сны, потому что при других обстоятельствах пускал в свою спальню. А жена не знала или делала вид, что не знала.
Никаких доказательств у меня не было -- но догадка сработала! Перед глазами словно вспыхнула молния -- и вот я уже в подвалах.
Подвалы были много древнее особняка -- а может быть, и самого Соединённого Королевства. Стены здесь были из пахучей голой земли, и сквозь своды проросли толстенные, с человеческую руку, корни, которые оплетали перехода, словно щупальца морских чудовищ.
Странно, но никаких деревьев возле особняка я не видела. Видимо, срубили при строительстве, а мучаться с корчеванием этих огромных корней сил уже не было. Но за этим могли стоять и другие причины...
Подвальные переходы озарял тусклый свет. Его источник был непонятен, но теней нигде не было видно. Похоже, что светились сами стены.
Я блуждала по переходам, не особенно запоминая дорогу. Во сне это не имеет большого значения. Главное, поймать нужную мысль -- и сон сам приведёт тебя, куда тянет.
Сначала я увидела в одном из проходов значок на стене, нарисованный белым мелом. Этот значок довольно сложно описать, во времена моего детства его называли "Куриное сердце". Я зашагала по этому проходу и он вывел меня в просторную пещеру, залитую мертвенно-бледным светом.
Посредине пещеры было возвышение, накрытое простынёй. Я предположила, что это была кровать -- ведь бывают круглые кровати?
На этой кровати был Лиам Туинстра -- не такой, каким он лежал рядом со мной в предсмертном сне, а таким, как он запомнил себя сам и запечатлён фотографиях на сайте Института Сна. Он стоял на коленях и я могла отлично разглядеть его здоровенную голую спину.
Лиам тяжело дышал -- и ожесточённо пахал кого-то, кто лежал на кровати. Его партнёршу было не разглядеть, -- так что я тут же заподозрила, что под ним стонет не жена, а та, кого бы он предпочёл там видеть. Например, та же Кэйко.
Видимо, доктор Туинстра однозначно решил использовать последний проблеск сознания, чтобы получить удовольствие древнее и естественное. Научных заслуг у него и без того предостаточно. Хотя, даже теперь, когда я, можно сказать, залезла ему в голову, я не могла взять в толк, что же он нашёл в этой смуглокожей пискле...
Я шагнула к ним ближе. Не знаю, чего я хотела этим добиться. Во сне так или иначе что-то происходит -- и мне было интересно, что произойдёт.
Но вместо этого мертвенный свет начал гаснуть. Сначала пропали стены, проглоченные темнотой, потом тень накрыла меня -- а в следующее мгновение легчайший электрический разряд привёл меня в чувство.
Я открыла глаза и увидела медно-жёлтую оправу очков профессора Флигенбера.
-- Всё?-- спросили мои пересохшие губы.
-- Всё,-- подтвердил профессор,-- Не удержали. Ушёл, не приходя в сознание. У тебя получилось разглядеть?
Академик уже протягивал мне бутылочку французской минералки. Я сделала глоток и в голове несколько прояснилось.
-- Я успела увидеть совсем немного,-- сказала я,-- и ничего критического. В отчёте все будет, но на чудеса не надейтесь. Я могу предположить, что он сам считал, что убийство носит ритуальный характер. Если он вообще успел его осознать.
-- Всё в порядке, Анн-Софи, всё в порядке. Выпей ещё и не спеши с отчётом.
Я начала диктовать отчёт прямо на мобильный, пока со лба снимали присоски и растирали виски душистым спиртом. Продолжила уже на унитазе. Когда смывала воду, сон подошёл к логичному концу, и я отправила текст на орфографию и форматирование.
Сил ни на что толком не было -- чужие сны ужасно выматывают. И пожилой академик вызвался довести меня до дома.
Автомобиль мягко летел по ночному Токио, сквозь трепещущий занавес снегопада. Удивительно, как мало изменились города за последнее столетие. Особенно ночные мегаполисы... Разве что дроны доставки жужжат беспрерывно в воздухе, но к ним уже привык даже такой динозавр, как Флигенбер.
-- Перед смертью он вспоминал свой особняк в Линкольншире,-- заметила я,-- Нам, цифровым кочевникам, сложно понять, каково это -- владеть собственным домом, да ещё каменным.
-- А как ты думаешь,-- спросил академик, не отводя взгляд от дороги,-- это ритуальное убийство могло быть связано с мунтакимовцами? Ведь для них это тоже своего рода ритуал.
-- Вполне! Хотя я не сильна в его религиозных взглядах. Вы с ним вместе дольше работали.
-- А могло быть так, что это убийство на почве ревности? Ведь защита домашнего очага -- это тоже ритуал. И наш коллега мог принять этот мотив за что-то ритуальное.
-- Я думаю, он не успел вообще ничего толком понять,-- сообщила я,-- Как видно из отчёта, его мысли были вообще о другом.
Причин для базирования особой группы Института Сна в Токио было много. Среди прочих -- защита от возможных провокаций Мунтакима. Япония, несмотря на огромные мегаполисы, оставалась страной одной нации, так что бородатым международным террористам было непросто затеряться в здешней толпе.
Автомобиль вкатился на третий этаж парковки возле той самой многоэтажки у моста Мисимы, где жили наши сотрудники. Эта многоэтажка напоминала замыслом советскую хрущёвку -- только все внутрение коридоры между квартирами вынесли в наружные галереи, на итальянский манер.
Когда её проектировали, климат ещё не изменился настолько сильно и жителям было даже весело перебегать по открытым всем ветрам галереям.
Интересно, а насколько сильно пришлось перестраивать линкольнширский особняк, чтобы приспособить его под современные вкусы? Я размышляла над этой темой, пока мы с академиком шагали к многоэтажке, похрустывая подошвами по свежему снегу.
И когда моя нога ступила на лестницу, внезапная догадка вспыхнула в моей голове сверхновой звездой. Это было настолько неожиданно, а я была настолько измотана, что даже качнулась назад -- и рухнула бы прямо в первый снежок, если бы Флигенбер не успел меня подхватить.
-- Вам помочь добраться до квартиры?-- спросил он.
-- За помощь спасибо, но спешить нам надо не ко мне,-- произнесла я,-- Нам нужна квартира... нет, я не помню номера, надо смотреть по приложению. Та самая квартира, где живёт наша Кэйко.
-- Ты думаешь, она в опасности?-- очень серьёзно спросил академик.
-- Я думаю, что прямо сейчас в опасности мы все.
Кэйко жила на четвёртом этаже, стандартная кремово-белая дверь её квартирки ничем не отличались от соседней. Мы звонили, стучали -- никакой реакции.
-- Отойди-ка,-- произнёс академик и отстранил меня в сторону. Потом отошёл, чуть пригнулся -- а он был громадный, как это часто бывает с русскими, даже если это русские евреи -- и с разгона врезался в дверь плечом.
Двери, само собой, тоже проектировали с рассчётом на то, японцы будут прятаться за ней от таких же тщедушных японцев. Уже от первого удара дверь жалобно хрустнула и подалась внутрь, брызнув в районе замка искрами жёлтых опилок. В белёсом сиянии лампочек с галереи нам открылся вид на квартиру моей коллеги-гипнонавтки -- и это было зрелище, какое ожидаешь от кошмарного сна.
Перед нами была стандартная тесная студия, арендованная у города для сотрудников Института, которые будут иногда приходить сюда ночевать. Однако уже сейчас из квартирки веяло жуткой затхлостью.
Почти половину комнаты занимал огромный алтарь с разноцветными огоньками в жабообразных лампадах. Фигурки чудовищных, инопланетного вида уродов украшали его, а на почётном центральном месте восседала вырезанная из болотно-зелёного жадеита статуя человеческого существа с осьминожными щупальцами вместо рта.
-- Это же та самая тварь,-- произнёс с невольным уважением академик,-- Его называют -- Ктулху.
-- Совершенно верно,-- подтвердила я,-- И, как видите, щупальца его культа проникли даже в наш Институт Сна. Спустя столько лет этот чудовищный культ опять на подъёме.
-- Но Кэйко... я не верю, чтобы она могла связаться с подобной сектой!
-- Насчёт Кэйко не знаю, но, как видите, сам культ может многое. И свободно перебегать н сам кого хочешь свяжет. Его щупальца проникли даже в сны нашего покойного директора -- а я приняла их за окаменевшие корни и это даже попало в отчёт. Не удивлюсь, если и вербовка осуществляется во сне -- с помощью того самого Зова, про который упоминает Лавкрафт.
Флигенбер опустился на скамеечку для обуви, выдохнул и вытер со лба проступивший пот. Было отлично заметно, каким старым он себя чувствует.
-- Но как Ктулху делает это, если он всё время сидит на дне океана?-- спросил академик и жалобно взглянул на небо, словно надеялся получить оттуда ответ.-- Квантовая запутанность на таком расстоянии... Даже экспериментально мы такого пока не делали.
-- Ну способен же глаз лягушки уловить один-иденственный фотон,-- заметила я,-- Почему бы существу, тем более инопланетному, не уметь распутывать связанность на таком расстоянии.
-- Ктулху, значит... А я, признаться, думал, что всех этих Древних Богов Лавкрафт просто выдумал.
-- Про хритианского Бога тоже многие говорят, что его древние евреи выдумали,-- заметила я,-- И про Деда Мороза тоже раньше говорили, что его не существует.
-- Да, говорили,-- подтвердил Флигенбер,-- До известных событий.