Милицейское начальство нашего города было тогда в 1989-м весьма обижено на этих самых демократов, будущих ли экстремистов...
Да, будущих, поскольку тогда в законе не было такого западного термина, как не было и всякого рода свободных, рыночных экономик, свобод личности и прочих западных же либерализмов, олигархов и нуворишей, которым лишь экстремизм и может угрожать, ну, наряду с международным терроризмом, с которым в отдельно взятой стране бороться, оказывается, не так-то просто даже в течение двух сроков правления. А поскольку власти надо заниматься еще и внутренними делами, то для этого ей потребовался и чисто внутренний экстремизм, как некое порождение той же чрезмерной свободы, неверно воспринятой некоторыми странными личностями, удумавшими вдруг, что и в свободной стране надо тоже бороться за свободу! Ну, не парадокс ли?! Но, как показал отечественный опыт первой половины прошлого века, если у самой власти возникает необходимость с кем-то бороться, то это "кем-то" может возникнуть, быть ли выявлено у нас где угодно, даже, возможно, и в Кремлевских, в Смольновских ли сортирах, где их, по крайней мере, есть чем мочить.
Но в стране, пережившей развитой социализм, да еще и почти с человеческим лицом, по срокам уже, - или еще, но после уже, - пребывающей в коммунизме, экстремизма, экстремистов ли быть и не могло и уже, и еще. К тому же тогда - в 1989-м - власти и партии было с чем и без этого бороться: хотя бы с последствиями чрезмерно преждевременного наступления в умах доверчивых, то есть, всецело верящих всем вождям КПСС, граждан коммунистического, бесплатного изобилия, свидетельством чего они и сочли опустение прилавков отмирающих магазинов платными товарами, почему слишком сознательные граждане и начали все нести сразу с заводов, прямо с конвейера, так сказать, с пылу с жару. Да-да, "несунство" было главным признаком торжества коммунистической морали, появления нового человека! Если бы вожди это поняли! Не поняли, но партии, которую за язык никто не тянул с обещаниями коммунизма, было весьма неудобно самой запрещать эти "коммунистические" замашки народу, поэтому она, видимо, и решила приставить к каждому станку, заводу, полевому стану, даже к банальному сортиру ответственного сторожа, ну, на капиталистическом языке "хозяина", на которого можно было бы свалить и всяческие перегибы, которыми она и называла воплощения в реальности ее же идей.
И поскольку в самой партии было слишком много безответственных товарищей, которые ничего не запрещали, а, значит, ни за что и не краснели, то она и занималась тогда борьбой с этим недопониманием, в чем, кстати, "неожиданными" помощниками ей и стали те самые будущие "экстремисты", от которых партия, конечно же, всячески "открещивалась" для видимости, хотя совсем не понуждала и народ совершать этот, не совсем атеистический акт при виде этих помощничков, предтечей тех самых "хозяев", опасаясь, видимо, что народ привыкнет крестить лоб даже во время партсъездов... Знаток шахмат сразу поймет, какая многоходовая комбинация тут разворачивалась, хотя, вот, Карпов почему-то не оценил это, почему, видимо, и стал экс-чемпионом, уступив место все сразу понявшему Каспарову.
Но местная милиция тогда обижались на дээсовцев не зря: будучи во всем остальном "форпостом" страны на Тихом океане, наш город существенно отставал от столицы именно по тесному взаимодействию правоохранительных органов с этими самыми неформалами, как их тогда обобщенно называли, подчеркивая этим их положение на законодательном поле, вроде бы и освобожденном для них 1-м Съездом. Если в столице омоновцы, простые ли менты постоянно разминались, чуть ли не каждую неделю предоставляя неудержимой Новодворской с изголодавшимися уже в ходе перманентных голодовок соратниками вновь и вновь обретать свободу, возвращаться к домашним обедам, то у нас их сподвижники весьма недальновидно оставляли милицейские чины без работы и без новых звездочек. Если дээсовцы и проводили митинги, то почему-то обязательно санкционированные, да еще и с самой натуральной издевкой посвященные весьма странным проблемам: "... проблемам транспорта", "...проблемам севооборота", даже "...проблемам общественной безопасности" и т.п. И хотя на всех митингах они беспардонно обвиняли во всех этих проблемах компартию, дававшую им, кстати, санкцию на эти сборища, законного повода заступиться за свою руководящую и направляющую силу у милиции не было, и команды на это не поступало, что доставляло невероятный зуд ладоням.
- Товарищ подполковник, ведь за партию, точнее, за народ, с которым они, как сиамские тазобедренные близнецы, едины, обидно! - с готовностью возмущался капитан Тартаров, то заворачивая, то вновь разворачивая рукава форменной одежды, из-за чего те даже обрели неизгладимые складки, явно намекая на необходимость замены мундира вместе с погонами, где четырем маленьким звездочкам было уже тесновато.
- Да, капитан, с такими демократами ты никогда не станешь майором, - тоже сокрушаясь от такой провинциальной несправедливости, певуче отвечал ему старший по званию начальник, которому звездочек на погонах, наоборот, не хватало слегка. - Я, понимаешь ли, ум нашей эпохи тоже понять не могу, равно как и его щит с кинжалом: мне бы одного отделения хватило, чтобы все это прекратить раз и навсегда, но приходится каждый раз на площадь по взводу, по роте выгонять, словно бы для их охраны, как будто на первомайскую или, хуже того, на ноябрьскую демонстрацию...
- Ну, если компартия не может помочь в борьбе за ее дело, то, может, та партия сама поможет в борьбе с собою? Они ведь тоже как бы партией себя кличут? - размышлял Тартаров, испытующе поглядывая на лейтенанта Кривошеина, искренне желавшего своему прямому начальнику скорейшего роста по службе. - Тебя-то они вряд ли знают, ты ведь у нас недавно?...
О чем они размышляли дальше, никто не знает, но уже назавтра в рядах, точнее, в коротеньком рядку местного Демсоюза появился невероятно активный член, прямо таки анархист или даже левый эсер по намерениям, то есть, прообраз того самого экстремиста, сразу же страшно понравившийся другим радикалам, откровенно заскучавшим от этих непротивлений злу насилием, гражданских путей и всего вялотекущего Гандизма, от которого нашими зимами можно было бы и обморозиться.
- И вы этих потомков террористов-бомбистов, эту чудовищную империю зла, какой ее назвал великий Рейган, решили победить непротивлением этому самому злу?! - взвился он после очередного заявления одного из лидеров этой "страшной" в его былых представлениях партии, совершенно искренне удивившись такой неслыханной прежде глупости. Он ведь искренне считал их поведение какой-то иезуитской игрой из желания лишь досадить им, ментам, спровоцировать их. - Это с ее-то армией поганых, но хорошо обученных, натасканных, то есть, ментов-профессионалов, и зажравшихся, хоть и вооруженных до зубов, высокооплачиваемых гэбэшек?!... Ладно, ладно, о вооруженном восстании мы поговорим потом еще, но даже по гражданскому пути мы должны идти другим путем!...
Кривошеин даже не подозревал доселе, каким он был в подсознании революционером, на какой-то миг даже вообразив себя вождем, генсеком этой субтильной без него демократии, где бы он гораздо быстрее сделал карьеру.
- И вам не стыдно перед нашим вождем, перед Валерией Ильиничной, почти в одиночку голодающей за наше общее дело, почти перешедшей на ПМЖ в КПЗ?! - с презрительным укором обличал он этих малохольных, еще и поглядывающих на него скептически. - Ну, если уж не вооруженное восстание, то хотя бы несанкционированный митинг, чтоб хотя бы те, враги наши, были вооружены, что почти одно и то же для мировой капиталистической общественности, для гласности!...
- Уговорил! Завтра в двенадцать, в обед, то есть, всем прийти на несанкционированный..., - согласились наконец лидеры, о чем-то пошептавшись меж собой...
Естественно, что уже к половине двенадцатого, за полчаса до обеда, все руководство милиции почти в парадной форме собралось с краю площади, на этот раз превзойдя числом рядового состава и чинами даже вездесущих гэбэшников, чей представитель, видимо, отсутствовал на том собрании. Народ же при виде такого обилия созвездий на погонах, даже не собираясь прежде на митинг, устремился на площадь, слегка важничая от подобного соседства. Кривошеин в штатском топтался среди кучки дээсовцев, нетерпеливо посматривая по сторонам, но стараясь не встречаться взглядами с сослуживцами, которые были повсюду, чуть ли не через одного, бросая на него удивленные взоры...
Ровно в двенадцать площадь вдруг заволновалась, загудела, видимо, тоже от чрезмерно напряженного ожидания, и Кривошеин увидел, как в толпе народа, вышедшего из очередного трамвая, вспыхнул кроваво-красным цветом огромный транспарант, надпись на котором отсюда была пока не видна... Наметанным глазом он сразу заметил, как почти треть присутствующих пришла в состояние боевой готовности, несколько напряженно поглядывая в сторону начальства, лица которых под фуражками застыли в странной нерешительности, щуря пристально глаза в сторону огромного красного полотнища, трепещущего на ветру словно мантилья тореадора... Такая неадекватность поведения начальства его несколько озадачила, поэтому он незаметно смешался с толпой и попытался протолкнуться к капитану, который что-то объяснял подполковнику, разводя руками...
А над площадью уже понеслись привычные, почти шаблонные обвинения коммуняк во всех тяжких, на что лейтенант привычно, сознательно даже не обращал внимания, чтобы когда-нибудь в это тоже не поверить. А опасность этого была весьма реальной, так как они и сами прекрасно и фактически знали многое из того, что те заявляли только голословно, без документального подтверждения. Да сейчас его не это и волновало. Вместо поощрительного, буквально осыпающего звездами, орденами или хотя бы почетными грамотами, взора подполковника он наткнулся на ехидный взгляд капитана, заслоняющего его спиной от высшего руководства.
- Это что такое? Это ты им подсказал такое?! - сбивчиво, но строго шептал тот, дергая его незаметно за руку хваткой, которой он мог бы и медведю сломать лапищу.
- Товарищ капитан, как вы и приказали... Неужели они опять подстраховались? - недоуменно оправдывался тот вместо того, чтобы скромно выслушивать похвалы. - Честное ментовское, мы даже про вооруженное восстание говорили... почти, хотя своего оружия у них нет. Ну, то есть, что одна из сторон вооружена будет как бы, а это ведь...
- В том-то и дело, что вооружена как бы, - язвительно передразнивал его капитан, рукой стыдливо прикрывая кобуру с пистолетом, которую до этого он старательно демонстрировал вместе с решительной готовностью. - Ты хоть слышишь, о чем они там болтают? Ты лозунг сам читал до этого? А сейчас читал, или ты политически ослеп?
- Разрешите прочитать? - догадался он все же не спросить о содержимом у командира, мечтая хотя бы на время скрыться с глаз его.
- Иди, читатель! - презрительно бросил тот, отворачиваясь к начальству тоже без всякой охоты...
Кривошеин уже не строил из себя подпольщика и, бесцеремонно раздвигая толпу локтями, пробирался к постаменту памятника посреди площади, пока наконец не увидел транспарант, на котором большими белыми буквами, как и на любом первомайском, ноябрьском ли его собрате, было написано: "Не рубите, коммуняки, не рубите... народный кедр!!!". Естественно, что и сами выступления крутились вокруг этой фразы, попутно именуя этих самых коммуняк то рубителями, то губителями, то экологическими фашистами, то насильниками над девственной природой... Но сразил его окончательно маленький плакатик на альбомном листе в руках пионера, на котором карандашом было написано: "Даденьки из КП и СС, пожалейте елочку!"...
Обратно он пробирался уже скромной походкой младшего лейтенанта...
- И что прикажешь делать? Мы уже в Москву отрапортовали! - несколько скомкано произнося это "мы", спрашивал его капитан.
- Товарищ капитан, но ведь несанкционированный же? Кто будет спрашивать - о чем он был? - с тоской в голосе намекал тот, вытянувшись по стойке смирно, что странно смотрелось при его вполне демократичном наряде. - Может, мне выступить, сказать что-нибудь такое?...
- Может, нам теперь вдвоем выступить? Может, нам втроем с подполковником выступить? Может, с генералом вместе? - с натянутой усмешкой спрашивал тот подрагивающим голосом...
- Капитан! - рыкнул за его спиной подполковник, возвратившись от уезжающей черной Волги генерала и громко прокашливаясь. - Делать нечего, будем брать... Но смотри, без рукоприкладства, вежливо, чтобы те наоборот выглядели... А на суд вы вдвоем и пойдете...
- На какой суд? - немного ошалев, позволил тот себе переспросить.
- Болван! Прокурор уже ждет, и за судом дело не встанет, хотя ведь все правильно говорят, все правильно, черти! Я бы, блин, этим рубакам!... Все, исполняй! - бросил подполковник недовольно, устремляясь к Уазикам вместе с замами, помами и прочими чинами повыше.
- Иди, собирай своих оперов! Брать будем, но смотри, чтоб без матов! - зарычал уже капитан на лейтенанта, слегка расправив широкие плечи, так как теперь он остался старшим...
Последнее можно было и не напоминать лейтенанту, недавно закончившему училище и еще не окончательно привыкшему к новому оперативному лексикону. К тому же со всех сторон все происходившее снимало штук десять видеокамер, из которых половина была от органов. Конечно, некоторым операм в штатском он позволил расслабиться, но как бы с противоположной стороны баррикад и как бы спиной к объективам, что те с удовольствием исполнили, продемонстрировав свои глубокие познания Великого народного языка... И все бы прошло гладко, поскольку сами дээсовцы даже не думали сопротивляться, с гордыми улыбками отдавая себя на растерзание ментам и... вдруг буквально озверевшему народу, дружно бросившемуся на их защиту, пытаясь вырвать тех из лапищ ментов, срыва с них погоны, топча их фуражки, отрывая им рукава форменной и штатской одежды, плотной стеной обступая воронки, куда наконец удавалось запихнуть кого-нибудь из демократов...
И в отличие от столичных коллег, местным, не опытным пока ментам весьма здорово досталось при разгоне, так сказать, митинга, что по столичным демонстрационным видеоматериалам казалось такой простой, даже забавной операцией: окружай, отсекай, загружай, выгружай! Теперь менты даже не очень сожалели, что не прихватили с собой дубинки, поскольку против этих бешеных бабок их применять все равно бы не разрешили, а те бы и не спрашивали разрешения, колотя ментов тростями, предусмотрительно захваченными зонтиками, доселе смешно смотревшимися в их руках под ясным небом без облачка...
Но главное фиаско их всех поджидало на самом суде, где к ним вначале решительно, с важными выражениями ответственных лиц, присоединились городской прокурор, один из более высоких ментовских, и даже пару чинов из комитетовских, решивших наверстать упущенное хотя бы на суде. Во всей этой суматохе никто из них лишь не продумал, а в чем же они бы могли обвинить задержанных и теперь уже подсудимых.
- ...Итак, товарищ судья, как мы до этого и видели в оперативных видеоматериалах, участники митинга оказали практически вооруженное пока только зонтиками и тросточками сопротивление нашей славной милиции при задержании организаторов несанкционированного митинга! - умея все же владеть собой, заканчивал продолжительную и слегка путанную обвинительную речь городской прокурор Кошкин, указательным пальцев указуя же со своего двухметрового роста в сторону преступников, немного похожих на этаких нахохленных, лесных ежиков, видящих вокруг себя только врагов.
- Простите, гражданин прокурор, но милиция была вооружена не только зонтиками и могла бы оказать достойное сопротивление престарелым гражданкам! - выкрикнул один из преступников.
- Видите, видите, они даже на суде не могут удержаться от несанкционированных выступлений?! - воскликнул обиженно прокурор, ища поддержки у суда. - Но я продолжу!... То есть, это был даже не просто несанкционированный митинг, а некая демонстрация силы, попытка показать нашим гражданам, что в следующий раз можно выйти на площадь не только с зонтиками, а, значит, это был почти призыв к вооруженному восстанию и к свержению нашего конституционного строя!
- Да, конечно, граждане правоохранители, защитники закона и конституции, - с готовностью подхватил его единственное реальное обвинение один из этих преступников, ответив улыбкой на остальные, - мы провели несанкционированный властями митинг! Я не буду даже напоминать вам о Конституции, где право на митинги и демонстрации дается нам не только 1-го мая и 7-го ноября, когда власть, естественно, не спрашивает сама у себя разрешения на проведение собственного мероприятия. Ей богу, этого я не пожелал бы и товарищам коммунистам! Увы, не мы писали эту Конституцию, хотя мы тоже признаем: что написано пером, то не вырубить топором, как вырубают кедр! Но, скажите пожалуйста, разве могут эти преступные власти, двумя руками вырубая тем самым топором народный кедр под корень, одной из них одновременно подписывать разрешение на его защиту от самих себя? А, может, и вам, защитникам всенародной якобы собственности, общенародного достояния, занесенного, кстати, в Красную Книгу, нужно такое особое позволение защищать ее от варварского уничтожения?! Разве сам закон вас не обязывает к этому, в том числе, с применением оружия, которое вы зачем-то захватили на митинг? Однако, я хотел бы спросить вас: разрешила бы эта власть вам защищать от нее народную собственность с применением вашего табельного оружия или бы тоже сочла это вооруженным восстанием?...
Исчерпав уже все свои аргументы, обвиняющая сторона с надеждой посматривала в сторону судьи, почему-то не спешащего занести над преступниками карающую десницу правосудия и выносить свой вердикт. Более того, словно бы не замечая напряженных взглядов правоохранителей, тот с неким даже интересом поглядывал на этих говорунов демократов, весьма охотно предоставляя им слово, и чуть ли не соглашательски кивая некоторым их доводам. В самом конце он даже с весьма предосудительными интонациями в голосе вдруг обратился к обвинителям в лице прокурора:
- Так, как вы считаете, гражданин прокурор, если власти противоправно вырубают кедр, имеет ли право народ встать на его защиту, тем более, без оружия, или мы должны вырубить весь кедр под корень, даже помогая в этом властям? - спросил он прямо, но все же не глядя на слегка оторопевших обвинителей, не находящих однозначного ответа.
- Ну, уважаемый суд, - слегка натянуто отвечал на это прокурор, уже словно школьник теребя полу пиджака и бросая косые взгляды на представителей милиции, давно ощущавших именно себя во всем виноватыми, - кедр, конечно, вырубать нельзя, защищать его, естественно, можно, но проводить несанкционированные митинги тоже, но только нельзя, не имеют права!
- Тут я бы скорей согласился с противоположной стороной, по конституции все же имеющей право и на митинги, и на демонстрации, - с ехидной в его адрес улыбочкой заметил тот, следом безапелляционно отказав обвинителям в иске, даже обязав их публично извиниться перед организаторами митинга, коих они до этого пытались обвинить еще и в нецензурщине. Такого от суда городской прокурор тогда не мог ожидать, поскольку это был, пожалуй, самый первый в стране удар ниже пояса, который судебная система нанесла прокуратуре, как бы уже тогда тренируясь перед последующими раундами во время принятия новой, российской Конституции, где суды поставили ее окончательно, но не бесповоротно на место. Однако, вряд ли кто из присутствующих на суде подозревал об этом тогда, в еще советском 1989-м, да еще и в провинции. Счастливые дээсовцы, естественно, приписали эту победу себе лично, на какое-то время изменив даже свое мнение насчет нашей судебной системы. Проигравшая же сторона тоже на какое-то время сочла себя проигравшей же, хотя это совсем не повлияло на последовавший вскорости звездопад на их погоны, после чего их личные отношения к демократам даже потеплели, стали чуть ли не сотоварищескими. С ними все же легче, культурнее, даже душевнее было бороться, чем с уголовниками, вскорости потеснившими демократов и на политических олимпах. Увы, во времена полного и окончательного торжества "демократии" в стране, когда городской прокурор станет уже главным юристом в крае, контролирующим все партии, лейтенант станет его главным судебным приставом, а капитан - ментовским, тоже вполне демократичным полковником, потребность в самих демократах в городе и в стране совсем отпадет, многие из них вполне уже потянут на "экстремистов в законе", а этот прецедент останется для них, пожалуй, самым светлым воспоминанием, заблуждением ли из всего их революционного прошлого...
Конечно, тогда бы они сильно удивились, скажи им, что в этой, так называемой непримиримой борьбе разных правовых "систем" и овцы останутся абсолютно "целыми", то есть, в доперестроечной "сохранности", и волки станут еще более сытыми, но на этот раз безумству храбрых не споют даже песню! Ведь и на эстраду звезды будут сыпаться не из рук "победивших" демократов, даже в тот раз не понявших, что это не они победили, а сам суд, только и всего...