Иван Кузьмич любил вкусно покушать. Это была его вторая страсть. После пива. Бывало, навернёт дюжину котлет за ужином, крякнет, а потом откинется на спинку дивана и давай жену на все лады расхваливать да животик свой довольно оглаживать. Только давно уже канули в Лету те благословенные времена, когда Нина Григорьевна ублажала своего муженька.
Конец спокойной и размеренной семейной жизни пришёл неожиданно. Директор их предприятия был уличён в финансовых махинациях и изгнан трудовым коллективом, а на его место из рядов профсоюза была выдвинута активистка - Нина Григорьевна Толстосумова. Да-да, его Нинуля. Она снискала доверие и любовь народных масс как зачинщица бессрочной голодовки, в знак протеста против невыплаты зарплаты.
После той голодовки жену словно подменили. У неё появилось отвращение к мясу. И хотя новоиспечённая директриса не одним святым духом питалась, ореол великомученицы ещё долго украшал её образ. В революционном порыве она призвала к солидарности мужа, и Кузьмич вынужден был тогда перейти на подножный корм - "силос", как называл он пакеты с замороженными овощами.
Детей у них не было. Но пока Нина обихаживала мужа со всей щедростью своей души, он был вполне доволен жизнью. Пойдя же "в рост", заботу, хозяйскую смётку и недюжинную энергию она целиком обратила по новому назначению, и вскоре Иван Кузьмич затосковал, почувствовав себя круглым сиротой.
Однажды, отведав пустых щей трёхдневной давности, жалким взором голодного пса он уставился на её монументальный круп. В который раз, не без горечи, он отметил про себя, что "комиссарское" тело никак не пострадало от скудного рациона, но, несмотря на это, потеряло для него прежнюю притягательность.
- Нин! Слышь, Нин? - обратился Кузьмич к жене, смахивающей со стола крошки хлеба после постного ужина, - давай, что ли, кота бездомного усыновим? Видела, в подъезде рыженький, уже который день, ошивается?
Нина, не успев разогнуться, застыла с тряпкой в руке. Потом подняла на мужа глаза, часто-часто ими заморгала, и по щеке её скатилась слеза. Подбородок подозрительно затрясся, и у Кузьмича появилось предчувствие, будто вот-вот сработает сигнализация. Но жена лишь выдавила из себя дрогнувшим голосом:
- Зачем ты так, Ваня? По больному бьёшь..., - и метнулась на кухню.
Нина долго гремела посудой в раковине, хотя всего-то и помыть надо было - две тарелки, и под шум льющейся воды до мужа доносились её приглушённые всхлипы. Кузьмич клял себя за неловкость, но, растерянный, не знал, как выправить положение.
Вскоре Нина со скорбным видом удалилась в спальню. Когда, спустя некоторое время, он решился её проведать, то застал жалкое зрелище. Нина, бледная, с мокрым компрессом на страдающем челе, лежала поверх покрывала навытяжку, со сложенными на животе руками...Сердце ёкнуло у Кузьмича от невольного сравнения...
- Нина! - бросился он к супруге, - Ниночка! Ну, зачем же ты так? Я ж совсем не то имел в виду! Да и не нужен мне этот кот...бандитской наружности...пропади он пропадом!
Он присел на край кровати и стал гладить жену по ноге:
- Нам ведь так хорошо вдвоём. Правда, Нин? Ну, что ты молчишь?
Ночь Нина провела почти без сна. В полузабытьи ей мерещились ужасные картинки. Воображение яркими красками рисовало солнечный весенний день... В тёплом воздухе густо смешаны ароматы ландышей и сирени... Её Иван, бодрый, с весёлым блеском в глазах, гуляет со стройной женщиной, похожей на одинокую соседку, что живёт этажом выше... Он обнимает её, по-хозяйски положив руку на плечо, а другой рукой подталкивает перед собой коляску, с улыбающимся в ней младенцем...
Утром Кузьмич проснулся от непривычных звуков:
- Кис-кис-кис, - донёсся из кухни ласковый голос жены.
Он вскочил с дивана и в одних трусах, по пути продирая глаза, вприпрыжку помчался на кухню. Тот самый рыжий котяра, который ещё вчера истошно орал под лестничной клеткой, жадно лакал из фарфорового блюдца молоко, громко чавкая и неряшливо брызгаясь. Нина с благоговением смотрела на него, сидя за столом и подперев щеку рукой.
...Вечером жена приготовила чудный ужин на троих - сочными крупными кусками поджарила говяжью печень и подала её под сметанным соусом с картошечкой "фри". Когда Кузьмич, потирая ладошки, усаживался за стол, как по волшебству, перед ним оказался запотевший бокал с его любимым пивом "Holsten".