Аннотация: Город завоёван врагами. В бывшую школу приглашают на некое испытание бродячую театральную труппу...
БАБОЧКА С ФОТООБОЕВ
Жёмочкиной всего шестнадцать лет, и поэтому ей страшнее, чем другим морескьерам. Наша маленькая труппа, совсем недавно срывавшая с лиц и сердец зрителей смех, слёзы, мысли и благодарность, два дня назад была поймана кагулярами - фашистами в плащах и капюшонах, скрывающих лица (кроме глаз и рта в узких прорезях ткани). Жёмочкина глядит на тёмный двор, где мы сидим уже три часа, зелёно-карими мокрыми глазами и ноет беззвучно, в душе, но мы её слышим, потому что мы тоже воем внутри.
Меня зовут Магда, я женщина, и я старше всех морескьеров, хотя мне исполнилось только двадцать восемь лет. Я режиссёр, спонсор, менеджер, хозяйка труппы, потому что именно я создала её восемь лет назад, набрала актёров и теперь хожу по дорогам, находя кого-то, кого-то теряя, смотрю на текущую жизнь и собираю впечатления в пьесы и в само сердце.
Нас немного - со мной пятеро: трудные времена. Капелюшкину, любящему жить "с пользой", - двадцать три года. Инькину, высоченному юноше, весёлому охламону, - семнадцать. Замше, приятному брюнету и порядочному пессимисту, - двадцать семь. Они пластичны, талантливы и обожают театр, как и я.
Профессиональный доносчик сикофант выследил нас два дня назад в городке Лесная Волчанка, где мы тайно давали концерт, высмеивающий кайзера, и наслал на нас взвод серых балахонистых кагуляров. Кагуляры арестовали нас и препроводили сюда, на крыльцо школы, занятой абвером - военной разведкой. Здесь же расположился офис наместника нашего края - штатгальтера. Он-то и приказал приводить к нему всех жителей Лесной Волчанки, чтобы "постепенно выбрать достойных сохранить себе жизнь".
Люди по одному входили в помрачневшую, почерневшую школу и выходили... или не выходили из неё. Это было, как главный экзамен. Но оценивали его выстрелом или открытой дверью.
Донёсший на нас сикофант трогает меня за плечо. Я знаю, что он подошёл, но не оборачиваюсь, занятая всхлипывающей Жёмочкиной. Жёмочкина глядит мимо меня и страдальчески сводит брови в треугольник.
- Магда... - шепчет она. - Что с нами будет? Нас расстреляют?
- Да нет же, Жёмочкина, - успокаиваю я, а сама не оборачиваюсь. - Мы просто ответим на вопросы штатгальтера, и нас отпустят.
- Это абвер-то? - мрачно спрашивает Замша.
Его чёрные волосы, давно - целых два дня! - не мытые, встрёпаны и сливаются с ночью. Мне так хочется пригладить его волосы! Но Замша не любит нежностей, да и сзади стоит сикофант. Я, наконец, поворачиваюсь к нему лицом.
- Магда? - уточняет он.
Меня бесит его вопрос. Как будто он не знает!
- Да, - сухо отвечаю я. - Магда. И ещё Жёмочкина, Капелюшкин, Инькин, Замша и реквизит.
- Хорошо, - как ни в чём ни бывало, говорит сикофант. - Вы можете сходить в школьную столовую с одним из морескьеров и взять на труппу паёк и воду.
Мне хочется ударить его. Но если я ударю, нам всем можно заказывать крематорные урны. И мы идём с Инькиным в столовую, и охламон Инькин забывает шутить. Нам дают кастрюлю с супом, ложки, кастрюлю с водой, отмечают галочкой в графе "морескьеры - пять штук" и выгоняют нас вон с безучастностью людей, которым ничто не грозит. Инькин несёт тёплую кастрюлю с супом и ложки, я - кастрюлю с водой, и мы идём, забывая шутить и даже разговаривать.
Нас встречают взволнованные морескьеры. Жёмочкина рыдает на плече у доброго Капелюшкина, тот гладит её по спине, бормоча слова, действием похожие на валерьянку, Замша мечется по крыльцу, чёрные волосы его летают на ветру, глаза горят, из горла вырываются короткие злые ругательства.
Я спешу нагрузить Замшу кухонной работой, чтобы не слышать его взрывчатый и сбивчивый рассказ о том, что произошло, подхожу к трогательной паре, спрашиваю и узнаю у обстоятельного и неторопливого Капелюшкина, что шедший мимо кагуляр пристал к Жёмочкиной и потащил её в кусты шиповника, а другой кагуляр отругал его и велел отпустить - до поры, до времени, а сам сказал морескьерам, что Жёмочкина слишком аппетитна, чтобы не стать в ближайшем будущем игрушкою для низших чинов абвера.
У охламона Инькина появляется непривычно жёсткое выражение в карих глазах. Он басом цедит угрозу и замолкает, натыкаясь на мой предостерегающий взгляд. Не следует торопиться в крематорий.
Сколько лет, как кончилась мировая война, и вот снова! Откуда они взялись, новые фашисты, почему они забрали себе право казнить и миловать - право Бога и случая? Почему мы подчиняемся им? Отчего так покорны? Оттого, что мы разучились убивать? - Нет. Любить?.. Наверное. Или оттого, что есть, что терять, - деньги, связи, положение, личную собственность? Или потому, что забылась смелость?
Никто не сказал кагулярам "нет", когда они врывались в дома и выламывали руки нам и нашим близким. Никто не взял в руки оружие. Может, обойдётся - надеялись мы. А теперь на улицах - кагуляры и сикофанты. В школе - абвер и штатгальтер. И люди забывают возвращаться из мёртвых. Мы многое забыли. Наверное, пора вспоминать.
Мои морескьеры после ужина садятся рядышком, прижавшись друг к другу, и молчат. Жёмочкина дремлет между надёжными плечами Капелюшкина и влюблённого в неё Инькина. Замша сжимает кулаки, глядя в одну точку отчаянными глазами. Я отношу в столовую кастрюли и ложки, а когда возвращаюсь, вижу неподвижную фигуру кагуляра возле моей труппы. Его глаза смотрят через прорези в капюшоне, а красногубый рот глухо произносит:
- Магда?
- Да, - настороженно отвечаю я.
- Вас вызывает штатгальтер.
А на дворе ночь.
Морескьеры дружно встают. Дрёма мигом слетает с Жёмочкиной, и она берёт мою руку, словно прощаясь со мной навсегда. Капелюшкин дрогнувшим голосом напутствует - "Не бойся, мы тут, мы тебя ждём", Инькин басит - "Ну, давай, покажи ему", а Замша вдруг обнимает меня, целует в шею, щёку и говорит близко-близко - "Я тебя люблю". Смешной мальчик...
Кагуляр наставляет на морескьеров автомат.
- Без глупостей, - цедит он.
- Хорошо, - тем же тоном цедит Замша, нацелив яркие чёрные глаза на моё нарочито спокойное лицо.
И я иду.
Дверь. Фойе. Ступеньки. Коридор. Дверь.
Волосатая рука нежно нажимает на дверь, та поддаётся, и я вхожу. Раньше здесь был кабинет биологии: табличка на бело-крашенном дереве сохранилась до сих пор; она режет по сердцу. Сейчас в классе сияет люстра, стены обиты морёным дубом, слева - фотообои с летним пейзажем, прямо стоит мощный письменный стол, но на нём нет ни бумаг, ни авторучек, только белый телефон и чёрный прямоугольник пульта с белыми кнопками. Пол - я ахаю - зеркальный, в нём отражаюсь я, измученная, растрёпанная молодая женщина, совершенно не заботящаяся о своей красоте.
Справа - тут я столбенею - высится чудовищная скульптура: из бадьи с бурой землёй торчит колючий ствол кактуса оканчивающийся огромной мужской рукой, зажавшей в кулаке торс бритоголового мужчины с бабочкой на голом черепе. Торс мужчины заканчивался не ногами, а толстым, блестящим змеиным хвостом.
Какая гадость! - передёргиваюсь я и смотрю на импозантного человека лет за тридцать, который поднимается из-за стола мне навстречу.
- Здравствуйте, Магда, - говорит молодой штатгальтер.
Я гадаю, какой вопрос, какое испытание предстоит мне.
На лице штатгальтера вежливая улыбка. Он с минуту изучает меня, и под его взглядом я ощущаю себя пленительной принцессой. И тут же краснею от стыда и гнева. Какая принцесса? Что я несу?! Что думаю?..
- Очень хорошо, Магда, - говорит штатгальтер, - хорошо, что вы не пытались бежать. Впрочем, никто из ваших не пытался бежать. Интересно, почему. Вы ждёте, должно быть, небесной справедливости?
Как он уничтожающе насмешлив! Я гордо вскидываю голову, чтобы бросить ему в ждущее, вальяжно-пренебрежительное лицо самые дерзкие слова... Но - морескьеры! Мои морескьеры! Они так молоды, и их жизнь зависит от меня! И я, конечно, не произношу дерзость. Я молчу, разглядывая извращённую статую.
- Магда, - говорит штатгальтер, - вы видите на стене фотообои?
Фотообои? Естественно! Как же их не видеть? По крайней мере, они не так безобразны, как статуя. Вернее, совсем не безобразны: ведь это пейзаж. Пейзаж становится уродлив, когда к нему прикасается грубое человечество.
- Вижу, - отвечаю я штатгальтеру, пожирая фотообои вспухшими от бессонницы глазами.
- Прекрасно, Магда.
Вот прицепился к имени!
- А теперь войдите в них, - предлагает штатгальтер будничным голосом.
- Войти?.. Куда? В обои? - не верю я. - Интересно, каким образом? Я похожа на фотоэлемент, господин штатгальтер?
Но тот не реагирует. Он невозмутим. Он ждёт.
- Кажется, ваши морескьеры слишком молоды, чтобы покинуть вас? - уточняет наместник невзначай.
- Да, - бормочу я.
И сдаюсь. Да, я попробую. Хотя не представляю, как. Я иду по зеркальному полу, словно по себе самой. На фотообоях - высокая трава. Дальше - деревья и берег озера. Я пристально смотрю на траву, и мне начинает казаться, что по ней гуляет ветер. Он ворошит траву, гнёт её, ласкает и бьёт. Она так близко, эта летняя трава, она пронизана солнцем и дышит теплом. И тогда я беру и делаю шаг в высокую траву.
Боже мой! Я действительно иду по траве! И сверху греет солнце! Я вдруг перестаю удивляться и наслаждаюсь до глубины души. Какой здесь мир и покой... И чудесный свежий воздух - а-ах...
Я спускаюсь с пригорочка к озеру, мельком вижу раскидистые деревья с шепчущей листвой и обращаю внимание на озеро. Оно прозрачно на любой глубине, видны разноцветная сверкающая галька, кудрявые изумрудные водоросли, тёмные тела проворных рыб... Неужели где-то сохранился уголок чистоты, где нет войны?
Его нигде нет, и я рада, что рядом со мной трава, небо, вода, а не обитый дубом кабинет биологии с зеркальным полом и противной скульптурой кактуса. Я любуюсь местом, куда случайно, сказочно перенёс меня приказ штатгальтера. Странное испытание... И почему я боялась? Почему боялись другие?.. И где они?
Из ниоткуда возникает маленькая чёрная бабочка. Она порхает над озером и растёт. Между прочим... как она похожа на ту бабочку, что сидела на бритой голове змеинохвостого мужчины в руке кактуса! Надо же...
- Как ты думаешь, Магда, что это? - интересуется невидимый штатгальтер.
Мне кажется, его вопрос и есть испытание, поэтому я долго молчу, прежде, чем вымолвить растерянно:
- Не знаю...
Что я наделала! Теперь нам конец! Мои слова полны испуга и торопливости тонущего:
- Рай! Сон! Мираж! - и, начитавшись в юности фантастики: - Параллельный мир!
- Параллельный мир? - задумчиво повторяет штатгальтер. - Не думаю. Есть только два мира - настоящий, в котором ты живёшь, и его Отражение.
- Антимир? - лихорадочно соображаю я.
Бабочка порхает над прозрачною водою; спокойная гладь озера застыла льдом, не беспокоимая ни ветром, ни течением. Я смотрю заворожёно на взмахи чёрных крыльев и отказываюсь рождать умные мысли.
- Нет, не антимир, - отрицает штатгальтер. - Просто Отражение.
- Как в зеркале? - тужусь я думать.
- Нет, не так, - возражает штатгальтер. - Посложнее. Впрочем, даже зеркало не просто, тебе никогда не приходила в голову такая мысль, Магда?
- Не приходила, - по инерции бормочу я и спохватываюсь: - Да, вы правы, господин штатгальтер, приходила.
Тот не замечает оговорки, болтает дальше:
- Отражение - суть реального мира, Магда. Сейчас ты находишься в мире, где отражены все события и явления, произошедшие в том мире, где существуешь ты. Ядерный взрыв там здесь отзовётся ростом горы из песчинки, выстрел в зверя - увяданием орхидеи. Спасение гусеницы - рожденьем кристалла горного хрусталя. Слово, поступок, мысль - всё имеет суть, и эта суть обитает в Отражении, которое мы изучаем. С вашей помощью - помощью побеждённых.
Но, видимо, у него уши - в крыльях бабочки, и он успокаивает меня:
- Это нетрудно, Магда, ты поймёшь. Ты только возьми на себя труд подумать.
Как думать о таких пустых сложных вещах, изощрённых, как статуя кактуса, когда здесь так умиротворённо, так утешительно, что не хочется утруждать себя непонятно чем и зачем? Но штатгальтер не жалеет меня:
- Между Миром и Отражением есть равновесие. Если что-то происходит в Мире, то что-то изменится и в Отражении. Либо в лучшую... либо в худшую сторону. И ещё. Отражение зависит от Мира, но и Мир зависит от Отражения, оно влияет на него. Обратная связь. Понимаешь?
- Не понимаю.
- Иногда суть сама изменяет явление.
- Ну и что?
- Негативное изменение сути разрушит явление. Твой мир погибнет. Вместе со своей сутью.
- Господи, ничего не понимаю! - признаюсь я, боясь признаться в другом: вдруг ответственность за всё будет возложена на меня?
Бабочка машет огромными чёрными крыльями, резными, как аппликации; длинные усы её трогают небо. Наверное, оно твёрдое, это небо, если его можно потрогать. Боже мой, что это за бабочка и почему она растёт? Я слежу за ней с тревожным чувством причастности к её жизни, к её цвету, к её размерам.
- Магда! - требовательно зовёт штатгальтер.
- Да, господин наместник?
Что такое в моей душе - страх? Ожидание? Надежда?.. Как перепутались эмоции, как переплелись понятия. Как же я разберусь в этой паутине? В мозаике, разбросанной по степи?..
- Магда, - ласково говорит штатгальтер, и я вновь ощущаю себя пленительной принцессой, краснею и ругаю себя от стыда.
- Сейчас в мире война, - вещает штатгальтер.
- Знаю, - хмуро соглашаюсь я. - Ещё бы не знать: одни кактусы в школах, кагуляры на улицах, сикофанты в подворотнях.
- Вы и не сопротивляетесь нам, Магда, - парирует штатгальтер. - Вы не сопротивляетесь, хотя могли бы это сделать, сохранись в вас неприятие к насилию над другими. Вы не сопротивляетесь, и Отражение отзывается мгновенно.
- Как?
У меня пропадает голос. Неужели я всё-таки поняла?.. Бабочка затмевает небо, и я вся словно тону в черноте её резных одурманивающих крыльев.
- Я не знаю, как, - отвечает штатгальтер. - Здесь нет постоянности. Здесь ничего нельзя предвидеть, предугадать. Подумай, Магда, а вдруг то, что произойдёт в Отражении, - это и будет гибель?
- Но я-то тут при чём?! - кричу я, обретая голос.
Близко-близко круглые глаза бабочки. Я смотрю в них, меня тянет в них, я хочу и боюсь туда упасть: хочу потому, что в них - отдых от бурь, боюсь - потому, что отдых навсегда, и нет возврата назад. Вот где исчезали люди, вызванные к штатгальтеру! Но... чья же суть - бабочка в Отражении?
Я неожиданно успокаиваюсь. Ничего страшного. Я не позволю себе потеряться в чёрных крыльях бабочки. В черноте сути... человека? Да, может быть, - человека? Я смотрю в фасеточные глаза без желания и без боязни. С вызовом. Бабочка не перестаёт порхать, но уменьшается, словно съела кусочек "той стороны гриба", как Алиса в Стране Чудес. Когда она становится обычным насекомым, летающим над тихой заводью, штатгальтер одобрительно хвалит меня одним всеобъемлющим словом:
- Магда!
И начинается волна на глади озера. Как серы помутневшие волны! Как они круты! Как неумолимы!
- Что происходит? - взываю я к штатгальтеру.
Он молчит. Впрочем, зачем мне его объяснения? Я знаю. С нарастающей паникой я наблюдаю, как стихает мореподобная волна, а на середине озера возникает водоворот. Когда лёгким, едва слышным всплеском поднимается и стирается с поверхности его воронка, вокруг закипают буруны, клокочет вода, и я понимаю, что на моих глазах происходит то, что погубит или спасёт мой мир.
Как сказал штатгальтер?.. Суть погубит явление? Да, Отражение отозвалось на войну. На себялюбие и трусость. Я увижу суть катастрофы. Что это будет? Чудовище? Вулкан? Невиданное? Бабочка запутывается в моих волосах. Я высвобождаю её, отпускаю, но она цепляется лапками за мою кожу и не улетает. Не хочешь - не надо. Я прижимаю к груди руку, на которой расположилась чёрная бабочка. Вода пучится. Кто покажется из неё? Что? Дыхание моё задерживается в лёгких. Зрение обострено, как у индейца. Вроде бы появляется... Появляется! Гриб? Шар? Плещутся волны, мешая рассмотреть.
- Магда, выпей воды и приди в себя, - слышу я спокойный голос штатгальтера.
Я открываю открытые глаза. Значит, я спала? Передо мной - та ужасная скульптура, и почему-то бритая голова мужчины повёрнута ко мне. И на голове нет бабочки. Бабочки нет и на моей руке, прижатой к груди.
- Мне приснилось? - спрашиваю я.
Мой взгляд блуждает по кабинету наместника и натыкается на фотообои. Пейзаж почти тот же, но - почти! Потому что высокая трава пригнута к земле, словно скошена, озеро вдали потемнело, а в воздухе, на фоне посеревшего неба висит распятая фотомгновением чёрная бабочка. Штатгальтер сидит за столом и не обращает на меня внимания, нажимая на пульте белые кнопочки.
- Мне не приснилось, - говорю я.
Наместник не слышит.
- Что же там выросло? - спрашиваю я.
- Где?
Штатгальтер упрямо невозмутим и непонимающ.
- В Отражении, - уточняю я.
Он пожимает плечами, поднимает левую бровь.
- Вы можете идти, - небрежно бросает он. - Ваш пропуск у кагуляра.
И я выхожу из кабинета, закрываю дверь с табличкой "Биология", а бритоголовый мужчина с шелестом изгибает свой змеиный хвост, сбивая колючки с кактуса. Ещё я успеваю увидеть, как крылья бабочки с фотообоев белеют, и их кончики окрашиваются в яркий алый цвет.
Я спускаюсь по лестнице, иду по фойе мимо кагуляра, обнажившего зубы в прорези капюшона, хватаю из его рук пропуск и, наконец, открываю дверь на крыльцо школы.
Занимается рассвет. Морескьеры не спят. Я смотрю на их одухотворённые лица и улыбаюсь. Мне в ответ улыбаются Инькин, Капелюшкин, Жёмочкина и Замша.
Я говорю им решительно:
- Идём! Нам надо спешить.
И они, не спрашивая, выпрямляются. У Жёмочкиной румянятся щёки, у парней загораются глаза, и мы уходим со двора школы, и вслед нам в спины несутся настороженные, встревоженные взгляды кагуляров через дырки плотных серых капюшонов плащей, и белая запоздалая бабочка с алой каймой на кончиках крыльев кружится над раннеосенней травой.