|
|
||
- Вас Катя зовут? - Мамаша явно волновалась. Даже как-то слишком. Она так и осталась стоять в дверях, то ли не заметив, то ли проигнорировав приглашающий жест.
- Катя. Но если надо по-другому, будет по-другому. - Некипелова открыла окно и закурила.
- Вы курите? А это лицензировано? Вам, может быть, целоваться!
- Послушайте... - глянула Некипелова в файлик. - Послушайте, Наталья Евгеньевна. Я вся лицензирована. Всё, что я курю, пью, ем - всё прошло должный контроль и получило необходимую лицензию. Я сотрудник "Медсервиса", а не девочка по вызову, это понятно?
- П-понятно, - кивнула мамаша. - Но находиться у открытого окна всё равно нельзя. У вас может закружиться голова.
- Раньше не кружилась. - И Катя высунулась в окошко чуть ли не по пояс. Эта дамочка начинала её раздражать. Откажется от услуг? Да ради бога. Предоплата ещё не внесена, а за такой заказ особенно держаться не стоит. Если заказчик нервничает и недовольничает с самого начала, вряд ли дело пойдёт без сучка и задоринки. Будут проблемы...
Выдыхая зеленоватый дым и делая вид, что она и вовсе позабыла о дёрганой мамаше, Некипелова вглядывалась в даль.
Конечно, было ли это далью в полном смысле слова, сказать трудно. Грязно-голубой верх - небо - плавно переходил в такой же, невнятной синевы, низ - щит над Старым городом... О Старом городе лучше не думать, мы здесь, а он там, и это всё, что о нём достаточно знать. Но зналось всё равно больше. И всё равно почему-то думалось.
Дамочка кашлянула, но Катя продолжала курить, продолжала смотреть, удобно облокотившись о податливый сауленовый подоконник.
Если приглядеться, горизонт всё-таки был - где-то между "верхом" и "низом" была видна тонюсенькая линия, смычка. Правда, говорят, что щит не сплошной, а сегменты идут под наклоном. И этот горизонт может быть совсем не горизонтом, а всего лишь краем сегмента, всего лишь краем...
- Катя!
- Я вас слушаю, - выбросила Некипелова позеленевший фильтр и повернулась к дамочке, отыгрывая самое своё внимательное лицо. Внимательное - но с лёгким, легчайшим оттенком раздражения. Дамочке-мамочке пора бы уже определиться!
- Да-да, я понимаю... - Мамаша, похоже, действительно поняла, не глядя ткнула в персоналку, и у Кати высветились всегда приятные предоплатные плюсики. Она даже не сразу их погасила. Её маленькая слабость - у этого мира хрен чего допросишься, ну так хотя бы плюсики, не щедрый подарок, но элементарная справедливость. Справедливость, которой на всех не хватает, которую лопатой не нагребёшь, но иногда, немножко, для себя всё-таки можно...
- Я не даю гарантий, - по протоколу предупредила Некипелова, - но я сделаю всё возможное, чтобы узнать, почему ваша дочь...
- Оля.
- ...почему ваша дочь Оля отказывается от приёма пищи.
- Спасибо, Катенька, спасибо... - расчувствовалась мамаша. И опять как-то слишком. Она была похожа на красивую, но не очень-то талантливую актрису. - Это крайне важно. Нам ведь надо знать, с чем бороться. Это случилось так внезапно... Врачи, они работают, но время идёт. Она ведь и правда может...
- Всё-всё, я поняла, - запротестовала Некипелова. Она не любила всех этих слёз, соплей, чувств. - Сколько у вашей Оли было партнёрш?
- Я не знаю... Нет, поймите, я и не могу знать, мы не обсуждали...
- Что же вы обсуждали?
- Чего мы только ни обсуждали, - тоном оскорблённого достоинства уведомила мамочка. - Моя дочь - генетик первой ступени. В следующем году она сдаст на вторую. В следующем...
- А сегодня - даст мне, - хотелось сказать Кате, но она сказала другое, и даже не зловредничая, а просто зная совсем не стопроцентную статистику по анорексикам и ещё раз предупреждая: - Будет здорова - обязательно сдаст. Обязательно, вот увидите...
В постели у Оли Некипелова оказалась через шесть минут знакомства. Именно столько у неё ушло на то, чтобы поздороваться, усесться на койку напротив, помолчать, вздохнуть, сказать, что теперь они соседки, что палата большая, так что ничего, тесно не будет, что у неё у самой органические проблемы, без психокомпонента, но анорексичек она не осуждает, даже по-своему понимает и жалеет... Шесть минут четыре секунды, если совсем уж точно.
Это был рекорд, рекорд даже для Некипеловой, и принимая тёплые, горячие, жгучие, какие-то неописуемые ласки Оли, она продолжала соображать, что же, собственно, происходит.
Поначалу она ещё пыталась с ней поменяться, но Ольга мягко отстранялась и ласкала сама, ласкала так, что был уже и не секс, это были чудеса, драги, топология. Катя просто исчезала, таяла, исчезала - и появлялась сама в себе, но местами, участками, только в тех уголках, где была, где ощущалась Оля. Здесь, снаружи, оставалась только "озвучка", а всё остальное перемещалось туда: там было жарко, и терпко, и колко, там что-то строилось, толкалось, наполнялось, этажик за этажиком, полочка за полочкой, и на полочках чего только не было, и всё это клонилось и падало, рассыпаясь, и ещё текли какие-то реки, и вился какой-то пар... Пар? Наверно, это было дыхание. Олино. Коша, я так тебя люблю. Я так тебя люблю, Коша, Коша...
Оля почему-то называла её Кошей. Сразу так начала. Неизвестно почему.
С "серьёзным разговором" Некипелова решила не тянуть. Обычно она не делала этого так скоро, налаживала контакт, узнавала, принимала к сведенью. Но здесь о какой-то "наладке" даже думать было глупо. Есть ли контакт с тем, кто тебя буквально вдыхает? Да и принимать к сведенью было нечего - Ольга устала и уснула. Катя сползла на пол и тоже некоторое время дремала, но ей приснилось что-то страшное, и потом она уже просто сидела, поджав ноги, думала с чего начать разговор. На свою кровать она уходить не хотела, это могло быть воспринято как шажок назад, отдаление. А нужна была близость. Близость, доверие, открытость. Иначе ничего не получится, разговора не выйдет.
В принципе, Некипелова догадывалась, в чём состоит Ольгина проблема. Такими альтруистичными в постели бывают недовольные собой, комплексующие особы, и скорее всего эта внезапная голодовка - попытка измениться внешне, взять у природы то, в чём она отказала. Но природа упряма. Она как те птички, что слишком привередливы, чтобы их выращивать. Это дорого и неудобно, выживаем без них, выживаем как умеем...
Толстой Ольга не была. Голодала четвёртый день (мать сказала, что пятый), похудела на три кило и была такой, про каких говорят "нормально". Но "нормально", конечно, не "прекрасно", материного изящества в ней не было. Никакого сходства, даже удивительно. Какая-то бесформица и мятость, что-то не вполне определённое, никакое. Что-то, что она пыталась и дальше пытается переиграть, и вот, лежит теперь на больничной койке...
Лишнее подтверждение своей догадки Некипелова из-под этой самой койки и вытащила. На какие-то секунды этот "сувенирчик" её озадачил: сауленовая фигурка и шесть техзеркал, приклеенные к больничному подносу. Зеркала окружали фигурку высоченным замкнутым забором... Ну и что за арт? Но дошло почти сразу: объектный трансфер, перенос! Фигурка - сама Ольга. Ольга, смотрящаяся в зеркала, закрывающие от неё всё остальное. Да, это депрессия, дисморфофобия, возможно дисморфомания... Куда смотрят врачи? Почему не знала мать? Впрочем... разве не каждый Катин заказ - итог чьей-то тупости? Прошлый, например, проходил как "сексуальная неудовлетворённость", а оказался банальным энурезом. Удовлетворённость-то была, и ещё какая сексуальная!
- Знаешь... - совсем тихо сказала Оля. - Не могу понять, почему иногда так в глазах темнеет.
- Проснулась? Глаза болят?
- Не болят, а темнеет. Иногда...
Некипелова пересела к Ольге на кровать и погладила её по голове. Всё-таки надо было попробовать "патерналистский" вариант, дисморфо - проблема действительно не взрослая.
- Оля, ты красивая, ты милая, всё это глупости, всё будет хорошо, - бормотала Катя. - Бур-бур-бур-бур, бур-бур-бур-бур, - наговаривала она что-то ещё, продолжая гладить Ольгу. Вдруг та, встрепенувшись, перехватила её руку:
- Подожди. Что ты говоришь?
- То, что ты и сама должна знать. И знаешь. Только забываешь. Что ты - очень милая молодая женщина.
- Кошенька... - и Ольга рассмеялась.
Некипеловой это не понравилось. Она вернулась на пол и молча занялась "трансфером", выгибая зеркальца и закручивая гуттаперчевого человечка.
- Ты как ребёнок, - сказала Ольга тем же смеющимся голосом. Некипеловой это не понравилось ещё больше, она нажала на одно из зеркал сильнее - и оторвала.
- Ой...
- Ломать не строить, - прокомментировала Оля, но, кажется, не разозлилась.
- Оль... Ты умрёшь, если не будешь есть... - Не очень-то хотелось блеять этим овечьим голоском, но раз уж оказывается, что это она "как ребёнок"!.. - Просто ешь, Оль... Нельзя вот так убивать себя. За что?
- А их за что?
Вопрос повис в тишине. Катя предпочла бы ослышаться. Похоже, дела были куда хуже, куда серьёзней, чем она, сильно поторопившись, решила. Похоже, это не внешность! Не внешность, а другое, такое другое, что жаль. Жаль эту Олю. Будь её клуша-мамаша немного поумней, не купилась бы на медсервисовое "Мы не сотрудничаем с УиР!". Когда новая дирекция нарисовала этот слоган, он казался фоловым. Но никакого фола, многие верят! Да что "многие" - почти все. Как и всему, во что им предлагается верить. Может быть, вера - всегда чьё-то предложение, просто смотри, кто предлагает... Но ведь не смотрят даже на это!
Себя Некипелова жалела тоже. Отчёт уировцам пишется у них, нетрудно себе представить эту бюрократ-феерию, приправленную погонами. До сих пор бог миловал, и как было бы хорошо, если бы и сейчас не пришлось! Всем бы хорошо.
- Ты можешь мне просто ответить? Спрашиваю. Почему. Ты. Не ешь.
- Потому что это неправильно. Я не могу.
- Чего не можешь?
- Не чего, а кого. Людей.
Некипелова вздохнула. Что-то разыгрывать, кем-то прикидываться больше не имело никакого смысла.
- Ольга, ну о чём вы? Вопросы питания решаете не вы. Не я. Их решают компетенты. А у нас с вами всегда есть выбор. Если вы против алиментарных убийств, просто не ешьте биос. Что мешает вам питаться морталкой? Эти люди умерли своей смертью, их никто специально не убивал. Биос - лицезированная основа линий "Эшли", "Аюдаг", "Карри". Мортал-Н - лицензированная основа "Мельницы"... Что-то непонятно?
Непонятного остаться просто не могло. Катю не раз выручало это умение - быть тем убедительней, чем меньше она верила сама. Заодно убеждая и себя. Пытаясь убедить.
- Кош, иди сюда... - шёпотом сказала Оля.
- Зачем?.. Вы же всё понимаете. И я всё понимаю. Больше не нужно... Да и сил у вас нет.
- На что?
- На меня. На все эти штуки...
- Я люблю тебя, какие штуки.
- Одного я всё-таки не понимаю. Раньше же вы ели. А потом перестали.
- Так бывает. Раньше я не любила тебя. А потом полюбила.
- Да уж... - Некипелова вытрясла из сумочки сигарету. Открыла окно и устроилась на подоконнике. Некоторое время она просто курила и смотрела вниз, а потом задумчиво проговорила: - Старый город - он другой, поймите. Это даже не город. Нам даже видеть его не надо... Чтобы жить, нужно есть, а почему всё так, а не иначе... Устроено как устроено, вертимся как можем. Изворачиваемся как... Как этот ваш... человечек на подносе. Что это, кстати, вообще такое? У меня уже были варианты. Есть и другие...
- Варианты? Интересно. - Ольга скинула покрывало и уселась, бросив под спину подушку.
- Допустим, - импровизировала Некипелова, - зеркала - это кольцо Нового города.
- А человечек?
- Человечек и есть человечек. Горожанин, - на автомате выдала Катя. Она смотрела не на поделку, а на Ольгу. Чего-то она в ней сильно не понимала. Не понимала, но точно могла сказать: Ольга спокойна. Спокойна и даже весела. И её и впрямь занимают эти бессмысленные "варианты".
- Ольга... Вы понимаете, что я обязана сообщить в УиР? Вы высказываете недовольство деятельностью компетентов, вы...
- Знаешь, почему я тебя полюбила?
- Не знаю. И мне уже вообще-то пора.
- ...Потому что ты смешная. И всё время что-то там думаешь. И тебе всё время чего-то не хватает.
- Денег, - попыталась пошутить Некипелова, хотя этот разговор был ей неприятен. Неприятен и даже как-то пугал. - Мне правда пора, - повторила она, направляясь к двери.
- Кош, я не ем людей, потому что боюсь.
Катя остановилась.
- Боитесь?
- Я боюсь съесть себя.
- Как странно... - сказала Катя, но вернулась и села на свою койку. На самый краешек, второй раз за день. Как-то нечаянно перехватила Ольгин взгляд и опять удивилась её спокойствию. Это был взгляд человека, который не прочь поболтать, умные спокойные глаза, ровные и дружелюбные. Слишком ровные...
- Кошенька, ты слышала о Рейнеке?
- Это фамилия?
- Был такой биолог. Он занимался феноменом похожести. Он считал, что очень похожие друг на друга люди, двойники - это один и тот же человек, просто в разных локусах. Как отражения в двух зеркалах. А потом понял, что и непохожие - тоже.
- Что тоже?
- Непохожие - тоже разные локусы, отражения. Просто зеркала деформированы, поэтому и похожести нет. Но человек всё равно один. Он вообще один. Нельзя есть кого-то, всё равно получается себя. Съешь себя и даже не заметишь!
- В смысле - умрёшь?
- Почти. Больше не будешь тем человеком, не будешь отражением. Станешь тенью.
- Но это идиотизм, - изумилась Некипелова. - Это не может быть реальным, это какая-то метафора.
- Коша, золотко! Конечно метафора. Я жевала, жевала - как раз эту вашу морталку, утром, в понедельник - увидела себя в зеркале и вдруг всё поняла. Не знаю, как и почему. Просто как мостик перекинулся. Перекинулся и всё...
- К этому Рейнеке?
- Наверно.
- И чему вы радуетесь?
- Сейчас? Тебе, Коша! Тебе. Если бы ты знала...
- Зря. Зря вы мне радуетесь, - перебила Некипелова. Нельзя слушать такое, а потом сообщать в УиР. Нельзя сейчас сидеть и слушать (а тогда - лежать, исчезать, таять, ощущать), а потом сообщать... Но ведь и не сообщать нельзя! Даже весёлое спокойствие Оли казалось каким-то укоряющим - как если бы тот, кого топишь, не брыкался, не сопротивлялся, а просто закрыл глаза... Вдобавок ко всему у Кати задрожали руки. Ну, это было уже совсем лишним! - Я всё равно напишу отчёт, - выдохнула она. - И я не лесби, это работа. И мне действительно, действительно пора.
- Да, - улыбнулась Ольга.
Некипелова встала, снова села и сказала:
- Я не напишу отчёт.
- Что?
- Я не напишу отчёт, - повторила Катя.
- Коша-Коша... - опять улыбнулась Оля, но как-то совсем уже по-другому. Это было последнее, что она произнесла как Оля. Всё остальное она говорила уже как контролёр, офицер УиР.
Говорила, что не ожидала, ведь Катя такая умненькая и такой профессионал, и так печально, что всё не кончилось хорошо и теперь уже не кончится. "Коша" - чтобы не запоминать имён, но её она запомнила. Поделка и в самом деле по мотивам Рейнеке, занятная теория, но ведь он и сам от неё отказался, отказался столько раз, сколько они его спросили. Новое Катино начальство работает с ними теснее старого, так что "с вами, Катя, сразу будут разговаривать наши ребята"...
И ребята разговаривали. Некипелова знала, что уировцы садисты, но теперь она поняла и кое-что другое. Это "кое-что" было совсем на поверхности и касалось всего, вообще всего на свете, а конкретно сейчас - того, зачем они всё это с ней делают, с ней, не владеющей никакой информацией, не поддерживающей никаких диссидентов, не связанной ни с каким подпольем. Ей просто не повезло, она ошиблась, и это им было более чем ясно. Ясно, но не важно. В конечном счёте они делали это и не с ней, а со своим врагом - тем одним человеком. Рейнеке был прав, тот человек действительно есть, он действительно вообще один. Совершенно непонятно, как он есть, как это до сих пор возможно, то, что с ним происходит, выше его сил, выше любых сил, однажды его, конечно, не станет, и тогда не станет ничего. Почти. Но пока он есть. Теперь Катя это знала, знала точно. Если бы не кляп во рту, она смогла бы объяснить.
|