безмолвием. Сашка, помня наказ Серафимы, близко к Григорию не
подходил, плёлся позади, опасливо озирался по сторонам. "Что она
удумала?" - думал тоскливо. Часам к девяти вышли на Лешев камень -
место неприветливое, с дурной славой. Оставалось пройти метров
двести до ягодных кочкарников. И тут Гришка, натолкнувшись на
что-то незримое, охнув, повалился с тропы в стылую жижу, разом
обозначившуюся под плёнкой едко пахнущей зелени. Сашка и
сообразить ничего не успел. Выхватил только слухом сухо треснувший
вдалеке справа звук выстрела. И Гришкину руку, тянувшуюся к нему
из преисподней, загвоздил в память. Бросив короб и дико завывая,
он по-звериному - скачками - бросился к далёкому лесу. И добежал,
ведь. Не оскользнулся. В овражном затишье проколотился остаток
дня. Ввечеру задворками выполз к подворью агрономши. Опрокинув, забытые на крыльце вёдра, страшный, распахнул двери. Хозяйка, хоть и обронила пяльцы, но ровным голосом спросила: "Что-то случилось?"
Затем подошла и потащила с ног Сашки сапоги.
- Ты стреляла? - отстранил он её, - Или пёс твой верный Лукич?
Как мне теперь перед деревней оправдываться? Видели же многие, как
вдвоём мы уходили. И забыла ты, что Григорий у тебя в женихах
значился, а народ помнит. И извернёт это не в мою пользу.
- Прекрати бабскую истерику! Какой выстрел? Да тебе после ранений твоих и не такие страхи померещиться могут! Гриша. Что Гриша? Он
с войны контуженный пришёл, дёрганый. И места наши, хоть и родился
тут, знал плохо. Оступился он! Так и отвечай всякому.
- Погубили фронтовика! - уже на следующий день блажил у магазина
однорукий пьяный Тетерин, - Язве этой агрономше блудить мешал с
сопляком пришлым! Судить Сашку! В Сибирь его, душегуба!
Серафима женщиной была покладистой, но хваткой. Калеку руганью
обижать не стала. Поехала в район, привезла милиционера в чинах. Тот
осмотрелся, пошептался с председателем колхоза и... дело заводить не
пожелал. Парился в баньке, на озёрах зоревал - охотился с Лукичом на
пошедшего в перелёт гуся. Сашке же сказал, раздевающе глядя на
Серафиму: "Улик нет. Живи, счастливчик". И отбыл, захватив с собой...
Тетерина.
Деревня задохнулась в чёрном восхищении: "Ну, Серафима! Крепка!
Ух, и сильна, стервозина! Человека, в правду их рылом ткнувшего, на
расправу отправила!" Сашке вслед плевались. Иначе, как душегубом,
уже и не звали. Он перестал выходить на улицу, плакал ночами на
груди благоверной: "Отпусти ты меня. Сними цепи. Счастье наше горем
посеяно, лебеда одна и взойдёт". Агрономша отвечала увёртливо:
"Горьки родины, да забывчивы. И немочь всех этих крикунов известна -
зависть. Перемоги себя, как я сделала, и не оглядывайся назад".
Шли дни, но Сашка не унимался: "Покаяться надо перед людьми. Не
могу я жизнь начинать с подлости". Женщина беленилась: "Тебе-то в
чём каяться? За какие такие грехи людям в ноги валиться? Займи себя
делом и гони шаль всякую из головы!" Однако, видела, вернее, чуяла -
уходит Сашка.
Праздник тогда очередной митинговали или юбилей чей-то отплясывали дружно - уже и забылось как-то. Впорхнула Серафима в свою горницу
сияющая: "Саша, Сашенька, радость у нас!" И, пачкая спину о свежесть
извёстки, стала обморочно оседать по стене, холодея. Оттуда, с высоты, от
притолоки глядели на неё без жизни, далёкие уже - не заглянешь,
зацелованные ею когда-то, родимые Сашкины глаза.
...Хоронить его никто не пришёл. Мотька Шляхова толкнулась, было, в
прикалиток, да крикнули ей от дороги что-то злобное. Так и пошагала
Серафима Никитична за телегой с гробом одна. Вызывающе краснел на
ней крепдешин, желтели акации в палисадах. Бледный Лукич хворостиной
сгонял с пути назойливую ребятню. В две лопаты они трудно закопали
гроб в недалёком лесочке. Выпили на помин. И той же ночью на ближнем
полустанке приметил кто-то, как суетливый дядька помог подняться в
вагон проходящего здесь раз в неделю экспресса "Молотов - Новосибирск"
статной даме, скрывшей своё лицо за мелкой сеткой искусно связанного
платка. Сам провожающий молодо прыгнул потом в телегу, помедлил на
межпутье и развернул изабелловой масти лошадёнку к поросшей быльём
колее, уводящей...а, чёрт его знает, куда?
Вот и принял я сиротскую могилку в своё хозяйство. И прожили мы с
Сашкой в разговорах долгую жизнь: я ему рассказываю чего-нибудь, а он
мне шелестом берёзы отвечает. А недавно вижу: качается над холмиком
простенькое ожерелье из сухой и чёрной, и редкой рябины. Зачем
подвешенное на укосину креста неизвестным, но! - случайным ли,