Тропа ужиком грелась на солнышке, растянувшись до самой станции. Лучи припекали затылок, но Томка не могла защититься от них придорожным лопухом, руки были заняты. К тому же девочка очень спешила, и её босые ноги весело шлёпали по теплой пыли. Доставшееся от сестёр платье трепетало на ветру, едва прикрывая коленки от жгучей бахромы молодой крапивы. К лебеде и крапиве отношение было особо почтительное, после лютой зимы да голодной весны. Вот только острую на язычок осоку, норовившую лизнуть щиколотки, девочка не жаловала. Трава при прополке всегда оставляла на ладошках тонкие глубокие порезы. И сейчас, сгибаясь под тяжестью бидона, девочка с удовольствием чиркала дном по вездесущему сорняку. В другой руке болталась авоська с пустой банкой, которая то и дело подпрыгивала под перестук колес. Казалось, вагоны уже издалека тактично выражали Томе своё восхищение: "Так ты! Так ты! Так ты..." Правда, они всем составом, явно, что-то не договаривали.
Начало лета сорок второго года выдалось жарким. На фронте, наконец-то, наметилось равновесие, дающее надежду. Но чаши "добра" и "зла" могли качнуться в любую сторону от самой малости: последнего выдоха, глотка воды, единственного патрона.
У репродуктора толпа завороженно слушала голос Левитана: "От советского Информбюро..." Томка прошла мимо навеса, где до войны работал фотограф. Год назад он сделал их семейный портрет перед самом уходом отца на фронт. Теперь тут стояла машина дезинсекционной камеры для обработки одежды от вшей. Очередь с узлами безропотно расступилась, пропуская девчонку с тяжёлой ношей, затем сомкнулась.
Впервые мама отправила Томку одну на станцию. Их тощая коровёнка отелилась, и теперь проезжающим можно было продавать молоко по 40 копеек за литр. По весне цены резко подскочили, не удалось даже купить картофель на посев, а учительской зарплаты и раньше не хватало, чтобы прокормить четверых ребятишек. Сама мать в тот день занемогла и не поднималась с кровати. Младший сынишка припал к пустой груди, не выпуская её даже во сне.
- Томка, смотри там у меня! Да банку не побей, - напутствовала строго мать.
- Я мигом! - колокольчиком звякнул голосок дочки.
Узловая станция Ютаза жила своей фронтовой жизнью. На запад направлялись воинские эшелоны с мобилизованными, туда же паровозы тащили многотонные платформы с техникой. Танки, зенитные установки были затянуты брезентом, а на них крупными буквами выведено: "За Родину!", "За Сталина!", "Мы победим!" В обратную сторону, словно с того света на этот, тащились нескончаемой вереницей составы с ранеными и эвакуированными. Несмотря на опознавательные знаки, фашистские "мессеры" по приказу командования люфтваффе, хладнокровно сбрасывали смертоносный груз на санитарные поезда. На узловой снимали тяжело раненых и убитых. Поблизости образовалось кладбище для "поездных похорон". Обычно, тела закапывали в одну могилу, приваливали камнем или втыкали палку, обозначив места безымянных захоронений.
Томка уже стояла на платформе, когда прибыла такая "санитарка". Из вагона на руках вынесли девушку и положили прямо на землю. Её необыкновенная красота сразу привлекла внимание. Утончённое лицо, словно из фарфора, обрамляли темно-русые волосы, собранные в две тугие косы. Выразительные карие глаза смотрели на окружающих растерянным, блуждающим взглядом. Девочку удивило то, что косы были намного длиннее тела. Вдруг Томка поняла, что у девушки нет ног. Её короткие культи были перетянуты жгутами. При этом несчастная не плакала, не кричала. Тома подумала тогда: "Какая молодец! Ей ножки оторвали, а она всё терпит".
Это зрелище настолько потрясло, что девочка испуганно вздрогнула, когда к ней неожиданно подошел военный. Мужчина спросил цену на молоко и потянулся к банке, руки его чем-то неприятно пахли. Он обратился к Томке: "Стой тут! Я перелью молоко и вынесу деньги". Вообще-то, обычно покупатели сразу на месте расплачивались и давали на обмен пустую банку, а некоторые солдатики тут же переливали молоко из мятых крышек котелков. Но этот военный был такой уставший, измученный и чем-то очень напоминал отца, что Томка безропотно осталась дожидаться на платформе.
Уже обходчики простучали узлы колесных пар, платформа почти опустела, а мужчина так и не появился. Сердце девочки тревожно забилось. По всему выходило, что без банки ей оставаться никак нельзя. Страшно даже представить, что скажет мать... Томка запаниковала, стала метаться с бидоном вдоль поезда, потом заскочила в вагон со словами: "Дяденька! Дядя-военный, отдайте банку!" Вагон был битком набит ранеными с окровавленными бинтами, воздух был спёртым и стоял невыносимо тяжёлый запах. Девочка заплакала, стала протискиваться через проход и всё повторяла: "Дядя! Дядя!" На верхней полке кто-то громко застонал. Томка обернулась, чтобы узнать про того военного и вдруг увидела, как над ней склонилась забинтованная голова. Она была без нижней челюсти. Девочка вскрикнула от ужаса и бросилась прочь, плача и спотыкаясь. Тут состав резко свистнул, содрогнулся, начал движение. Тома в последний момент соскочила с подножки, едва не растянувшись. Её подхватили и удержали чьи-то крепкие руки. Она зарыдала, провожая горестным взглядом поезд, который пыхнул на прощание чёрным облаком едкого дыма. Девочка уткнулась в свою пыльную авоську и отчаянно заголосила. Молодой солдатик присел рядом, продолжая держать её за руки чуть выше локтя. Задорные голубые глаза смотрели внимательно, и он спросил с добродушной усмешкой:
- Как тебя зовут?
- То-о-м-ка, - проревела в ответ она.
- Чего плачешь, Тома?
Его сочувствие вызвало новую волну слёз с размазыванием грязи по лицу. Девочка попыталась внятно рассказать о злополучной банке с молоком, что на самом деле ей вовсе не жаль молока, но банка...Рыдания и обида не давали говорить. Пожилая женщина, проходя мимо, прошептала что-то наподобие заклинания: "Юмартлык, шэфкэтлек - ожмахка ильтэ. Саранлык, комсызлык - тамугка кертэ!" Тома знала перевод: "Доброта и порядочность - ведут в Рай. Жадность, алчность - в Ад!" - эту суру любила повторять её бабушка.
Состав выпустил пар и дал предупреждающий гудок.
Тут солдат достал что-то из своего вещмешка и протянул девочке:
- Держи, Томик, томик. Мне он уже, пожалуй, не пригодится.
Воинский эшелон вздохнул и тронулся, набирая ход, солдатик на ходу запрыгнул в вагон. Вскоре и этот поезд скрылся за горизонтом в другом направлении.
Томка всхлипнула ещё раз, утёрла слёзы и посмотрела, что же у неё осталось в руках. Это была потрепанная небольшого размера, но довольно пухлая книжка. Девочка прочитала по слогам надпись на обложке: "ас-пушк-ин". Тома знала, что "ас" - это летчик, вроде Чкалова. А ещё то, что осенью она пойдет в школу и уж тогда обязательно сама прочитает эту книгу. Девочка аккуратно положила её в авоську и пошла домой. На обратном пути она окончательно успокоилась, заметила расцарапанную коленку и залепила её подорожником. То и дело девочка останавливалась, садилась на траву и отхлёбывала из бидона молоко, рассудив по-взрослому: "Без банки-то его всё равно не продать". Поезда свистели и провожали разочарованным перестуком: "Ты так? Ты так! Ты так..." Мать тогда не отругала дочку. Как только Томка переступила порог, из носа хлынуло. Кровь было нечем остановить, она выбежала во двор, чтобы сорвать листья лебеды.
"Уж небо осенью дышало", когда Тома стала первоклассницей. Школа встретила её переполненными классами. Было много эвакуированных детей, а новые учителя прибыли в основном из блокадного Ленинграда. Тетрадей не было, чернил тоже, учебников и книг катастрофически не хватало. Ученики писали на газетах между строчек, разведённой сажей. Мама Томки тоже учительствовала в начальных классах, и дочкин "А.С. Пушкин" оказался очень востребованным. Младшие школьники инсценировали сказки, устраивали конкурсы чтецов, старшеклассники готовили по книге литературные вечера, а Тома выучила из неё все стихи.
После хорошо усвоенных уроков, всегда наступают большие перемены. Закончилась война, Тома поступила в медицинский институт. Отвечать на вопросы, решать задачи, сверяя ответы приходится всю жизнь. Во время учёбы Тамара поняла, что у той терпеливой девушки с длинными косами было клиническое проявление болевого шока, при обильной кровопотере.
Военный из "санитарки", скорее всего был медиком, его руки тогда пахли дезраствором. Он не смог выполнить обещание, вероятно, из-за чего-то очень важного и срочного. И со временем, Тамара всё с большей теплотой и жалостью вспоминала о нём.
А голубоглазый солдат - просто замечательный человек. Поезд увёз его на фронт, возможно, навсегда. Как и Томкиного отца, который погиб в 1944 году под Елгавой в Латвии.
Память человека удивительна, а у ребёнка она особенно избирательна и эмоциональна. Из 1418 дней военного детства вдруг откладывается в её архивы какой-то определённый день, который хранит мельчайшие подробности, запахи, краски, звуки. Именно он подсознательно оказывает влияние на всю дальнейшую судьбу. Узелком на память стала для Тамары та узловая станция, лета сорок второго года, связавшая судьбы случайных людей одним днём. Прошлое тикает с перестуком колес: "Тук-та! Тук-та! Тук-та..." - переведя стрелки: "Стой! Стой! Стой..."
![[]](/img/z/zajpolxd_g_a/milk/nenejka.jpg)