Жил был простой человек и спросил он себя: "Кто я? Для чего я живу? Ведь в этом мире нет ничего случайного и ненужного". Практически с самого детства его желанием было понять смысл своего бытия и осознать: "А что после смерти останется от меня? Ведь вот, я живой, я мыслю, чувствую, и что же в одно мгновение это все просто оборвется и все? Как это так, в один момент я перестану чувствовать и мыслить? Да этого же просто не может быть!"
Со временем у него появились новые вопросы: "Почему я такой, почему моя жизнь складывается именно так, и могло ли быть иначе?". Ведь есть люди, которые думают, вот если бы они могли вернуться назад, скажем в детство, и вот тогда бы все было бы намного лучше. Так вот вопрос - "Мог бы я быть другим?" или все-таки предрасположенность к определенному выбору из предложенных жизненных ситуаций все равно привела бы меня к тому, что есть?
Имеется не особо популярное мнение, что счастье возможно и измеряется оно не количеством материального благосостояния. Хочется в меру своих скромных возможностей поддержать его. Счастливым может быть каждый человек, и, как правило, сам человек и является кузнецом своего счастья, делая ежесекундный выбор в своих мыслях, поступках и чувствах. Не каждому человеку удается в жизни добиться чего-то выдающегося, но от этого его жизнь не становиться менее ценной, хотя бы потому, что многие выдающиеся люди родились и выросли в самых обычных семьях.
Во многих книгах сейчас рассказывают как стать успешным, но рожденный быть успешным все равно станет им и без всяких книг. Человек же, рожденный не для того, чтобы вершить судьбы мира, должен идти своим жизненным путем, и он не должен сомневаться, что его жизнь менее ценна, чем другие. Он должен знать, что жизнь каждого человека - это единственное в мире бесценное сокровище и дар, посягать на которое никто не имеет права. Он должен быть уверен, что нужно жить дальше несмотря ни на что, а если кто-то будет грызть обвинениями, что он зря дышит воздухом, то подобное мнение следует забросить подальше.
1
В семидесятых годах в огромной стране под названием СССР родился я. Это было летом на радость маме и папе. Папа был инженером, мама медсестрой. Маме было двадцать лет, папе было на четыре года больше. Еще вчера они были студентами, сегодня же я сделал их родителями.
Мы жили у матери отца с его братом. Когда мне было четыре месяца, отец ушел служить в армию. Служить он должен был один год. В семье решили отсрочку от службы в армии не брать, а пока он отслужит, я уж и подрасту, советовала так сделать моя бабушка. И папа попал, как сейчас говорят, по-настоящему.
Отец должен был служить рядом с домом, на Донбассе, а попал он на границу с Китаем, в забытый Богом и людьми поселок Облучье.
Я рос, время шло. Мама и бабушка писали письма папе. Он исправно отвечал им индивидуально каждой. Однажды он пишет, чтобы бабушка, во что бы то ни стало, вызвала его домой, любою правдою или неправдой. Думали, решали и придумали, что ничего страшного в нашей армии не может произойти с моим отцом. Год пролетел и папа вернулся. Он был сильно похудевший, уставший и грустный.
Дома его встретила бабушка. Они обнялись после года разлуки. Она ему и говорит:
--Покупаешься, наверное, сначала, сынок, с дороги, а потом покушаем?
-- Да нет мама, лучше давай я покушаю, а то ведь не ел я уже несколько дней.
Как оказалось, дорога была дальней через весь Союз. Денег солдатских было мало. Ехать можно было только бронированными местами. В дороге случилась задержка с транспортом, и сутки он просидел в Москве на вокзале. Да и в армии, где он служил, голодно было.
Лейтенант отпускал своих солдат в самоволку, чтобы они, где могли, попробовали добыть себе съестного. Нашли они как-то раз кухню полевую. Повар варил солдатскую кашу. Рванули они к нему наперегонки. Просили, дай брат покушать, а то изголодались. А он на них смотрит и чуть ли не плачет. Простите сердешные, но вон уж идут с учений мои солдатики. Что дам я вам, того не достанет им, простите меня и зла не держите. Голодные дальше они побрели.
На поле колхозники собирали урожай. Солдаты договорились им помочь, в надежде покушать. Колхозник за проделанную работу дал им мешок картошки. И вдруг с удивлением им говорит: "Да, что же вы, братцы, ее сырой едите, вы что?" А они ему и отвечают: "Да батя, голодные шибко мы, уж лучше сырую ее съедим, как-то переварится". Потом животы, правда, долго у них болели.
Отца я не помню. Была у нас комната светлая с окнами на север и восток. Я припоминаю, однажды, лежу я годовалый в кроватке, комната вся солнечным светом залита. Уютно, тепло, а у окна стоят мама с папой в обнимку и смотрят в окно, и от них исходит нежность и грусть.
Отец, придя из армии, привез мне диковинную игрушку - паровоз с вагончиками в сцепке, который нужно было тянуть за веревочку, а в трубе, из которой в настоящем паровозе валит дым, прыгали цветные стеклянные шарики. Папа также привез для меня большую мягкую игрушку. Паровозик я вспоминаю отрывками, а вот насчет игрушки не уверен, но дома у нас была большая коричневая собака. Она много лет лежала у нас на диване. Я любил с ней играть. Выкинули ее только тогда, когда она совсем изорвалась. Возможно, именно ее отец и вез мне в подарок, через весь Советский Союз, уже сам практически мертвый, но желающий, напоследок, повидать родных и порадовать своего годовалого сына, которого практически и не видел.
Прошло месяца четыре, и папы не стало. Зимой он шел по улице и просто упал. Прохожие думали, что он пьяный и стали тереть ему лицо снегом, чтобы в чувство привести. Так и хоронили отца, словно избитого, с потертостями на лице.
На похоронах папы было много народу. Осталось много фотографий с похорон. Гроб везли от дома папы на кладбище как раз мимо дома маминых родителей, где тогда был я. Когда похоронная процессия проходила возле дома, мой дед поднес меня и поднял на руках к гробу отца, чтобы я в последний раз посмотрел на него и простился. Мне тогда было полтора годика. Есть фотография, как дедушка держит меня на руках, я замотан поверх пальто в серый шерстяной платок и смотрю с недоумением и грустью на отца, лежащего в гробу. Эту фотографию я не видел много лет, но она у меня словно стоит перед глазами. Отца похоронили возле его отца в одной оградке.
Врачи сказали маме, что у отца были осложнения на фоне ОРЗ. Мама к врачу пошла и рассказала, что странным он был в последнее время. Сидит, бывало, он и вдруг пойдет в ванную, включит холодную воду, сунет голову под струю и стоит так. Его все спрашивали, что случилось, а он говорит, что так, ничего. И не был он болен совсем ОРЗ. А врач маме тихонечко так и говорит: "Ступай милая и лишних вопросов не задавай".
Осталась мама одна, со мной на руках. Мы жили в квартире, как и раньше у бабушки, дядя ушел в армию как раз перед возвращением отца. У мамы со свекровью не очень-то ладилось. Родители мамы помогать ей не горели желанием.
Брат бабушки, пошел однажды в военкомат и поговорил там с военкомом. Тот выслушал его очень внимательно, и сказал: "Что же она глупая сразу к нам не пришла. Конечно, поможем, пускай приходит. Мы ей квартирку с ребеночком сообразим. Пускай подумает в этом городе или может быть в другом".
Отец перед армией работал в небольшом городке километрах в 80 от родного дома, и маме там предложили квартиру. Мама, не желая больше видеть родных, решила уехать со мною в чужой город и там начать новую жизнь.
2
Мама была гордой женщиной. Пенсию она на меня, как на утратившего отца-кормильца, не оформляла и получала символические десять рублей в месяц. Она решила, что сама поставит меня на ноги.
С детства мама любила Советские фильмы про светлую и чистую любовь. Я ее любил, так как у меня никого больше не было. Ведь что такое человек? Это любовь, которую он носит в своем сердце и очень плохо, если в сердце у человека ее нет.
Мамины родители были простыми людьми. Дед сирота, из-под Винницы, его тетка вырастила, а потом он приехал в Донбасс и работал здесь всю жизнь на заводе, водил тепловоз.
Дедушка был удивительно трудолюбивым человеком и если он работал то уж без остановки в поле ли на заработках или в другом, каком месте. На пенсию он выше раньше, так как сердце начало беспокоить, поэтому большой пенсии железнодорожника не заработал, не хватило несколько лет. Позже у него было несколько инфарктов и инсультов. После очередного инсульта его практически полностью парализовало. Мама дней через семь привезла его к себе в город и начала усиленно лечить в больнице, где сама проработала всю жизнь. Дед поднялся на ноги, но его речь так и не восстановилась. Когда он что-то хотел сказать, то выходило только: "Базар-базар". Он очень нервничал, расстраивался, и его глаза наполнялись слезами.
Во дворе дома маминых родителей росли три высокие черешни. Черешни были ранние, ягоды были крупные, желтые, сладкие и сочные. Дед до последнего лазил по веткам до самого верха деревьев и собирал ягоды, затем возил их продавать на базар. Однажды он упал и сломал ключицу, но это его не остановило. На следующий год он опять рвал черешню.
Дедушка умер в марте месяце, в тот и последующие года черешни практически не цвели и не приносили урожая, а на третий год они цвели рясно, как никогда, тогда умерла бабушка.
Бабушка была родом из России, где ее предки были хлеборобами пока они не переехали на Донбасс. Бабушка образования не получила и работала на заводе уборщицей. Когда она работала в бане, то иногда находила ценные вещи, рабочие забывали или теряли их. Она всегда старалась найти хозяина найденной вещи и вернуть ему. Она, как впрочем, и все мои родственники, была гордой и честной, жила без хитрости и лести.
Бабушка очень любила дедушку, и когда я гостил у них в раннем детстве, то мы с ней ездили на заводскую проходную встречать дедушку после работы. Особенно было интересно ездить встречать дедушку, когда его рабочая смена заканчивалась поздним вечером. Мы с бабушкой шли по вечернему поселку на трамвай, затем ехали в практически пустом трамвае, а потом стояли возле проходной в ожидании появления дедушки. Когда дедушка выходил с завода и видел нас, то он всегда рад был нас видеть, и мы все вместе ехали домой.
У мамы был младший брат. Как мама рассказывала, он был шалун еще тот. Они частенько колотили друг дружку. Однажды, мама простыла и ей поставили родители горчичники, потом сняли их, и она заснула. Так вот, просыпается она среди ночи оттого, что у нее нестерпимо печет пятка. Она как закричит на весь дом. От ее крика все проснулись и кинулись к ней. Оказывается, братишка стащил кусок горчичника, и когда она заснула, он умудрился прилепить его ей на пятку. В общем, досталось ему тогда хорошо.
Когда дедушка с бабушкой познакомились, то своего жилья у них не было. Жили они в заводском общежитии. На заводе обещали через несколько лет дать им квартиру, и они ждали этого с нетерпением. Затем они узнали, что желающим можно взять земельные наделы под застройку. И они решили взять землю. Начали строительство, жили здесь же, иногда приходилось ночевать на этом клочке земли под дождем. Через какое-то время построили домик, как они говорили "мазанку" и зажили в ней на долгие годы.
3
Родители папы были заводскими рабочими. Его отца моя мама не знала. Он умер в день, когда папа вел маму к себе, чтобы познакомиться с родителями.
Дед у меня был мировой. В 1943 году в возрасте 18 лет он ушел на фронт. Медали и ордена украшали его молодую, но прошедшую ад Второй мировой войны грудь. Ему посчастливилось выжить на войне и даже избежать ранений.
На фронте у деда был боевой товарищ, а отец товарища был большим чином в армии и он предложил своему сыну поступать в военное училище, тот сказал, что без своего друга, моего деда, никуда не поедет. Отец товарища сказал, без проблем давай поговорим. Дед встретился с военным и сказал, что хотел бы вернуться домой, но пока никого из армии не отпускают. Вскоре после этого разговора мой дед вернулся домой, где его ждала мать (поговаривали, она была благородных кровей в городе Курске до 1917 года) и два младших братишки.
Вернулся дед с войны, работал на заводе сварщиком, жил в коммуналке. Познакомился с бабушкой и забрал ее к себе. Один из братьев деда выучился на врача и уехал по распределению во Львов. Дед закончил заочно техникум уже после того как у него родилось двое сыновей.
В квартире у бабушки в разных комнатах висели три большие картины в добротных красивых рамках. На одной картине медведи резвятся в лесу на поваленном дереве, на другой поле зрелой пшеницы, а за полем начинается лес, сюжет третьей картины стерся из моей памяти. Бабушка рассказывала, что дед рисовал много картин и дарил их своим друзьям. Дед также раздал почти все свои военные награды, кроме одного ордена и медали, которые особенно были дороги ему. Намного позже бабушка оформит документы, и за эти награды будет получать ежемесячные выплаты.
Из коммуналки одна семья уехала и дедушке с бабушкой досталась вся квартира, целых три комнаты. Деда все любили. В начале девяностых годов, когда я работал на заводе, двое пожилых рабочих вспоминали моего деда с уважением. Один из них был учеником моего деда. Я слушал разговор, но о себе ничего не говорил. Они чем-то были обижены на похоронах деда, вроде бабушка чем-то им не угодила, поэтому особенного желания участвовать в разговоре у меня не было. Когда я пришел к бабушке домой, я тогда временно жил у нее, то сказал, что на работе был разговор про дедушку. Бабушка спросила, сказал ли я, что прихожусь ему внуком. Я врать не стал и сказал, что нет, она обиделась, не явно конечное, но неудовольствие на ее лице и в движениях от меня не ускользнули.
Бабушка рассказывала, что дед видел людей насквозь с первой встречи, кто чего стоит, но никого от себя не отталкивал. Дед умер быстро и неожиданно. С бабушкой в тот трагический день они красили полы в квартире. За день до этого дед на заводе принимал машину с электродами, он был мастером. Машина пришла с задержкой, и он не стал задерживать рабочих и сам разгрузил ее в металлический ящик-сарай. Тяжело ему пришлось в тот день.
На следующий день, деду нездоровилось, и чтобы поправить здоровье, по фронтовой привычке, попросил у бабушки выпить. Бабушка отказала, что мол, давай после работы, докрасим комнату, а потом, пожалуйста. Как там все было, не знаю, докрасили или дед уговорил всё же бабушку, но она пошла в магазин. Магазин был рядом с домом, прямо через дорогу. Она купила продукты и чекушку. Когда она вернулась домой, то увидела что дедушка, ему было тогда 47 лет, лежал на полу уже мертвый. В это время как раз папа вел мою маму знакомиться с родителями. Они подошли к подъезду, а тут такое дело. Папа жил на втором этаже, а на первом этаже этого дома жила подружка мамы куда она и зашла. Знакомство не состоялось.
Вскрытие показало, что все сердце деда было в рубцах. Сердечко перенесло несколько инфарктов, а в легких была жидкость. Как дед рассказывал бабушке, они, 18 летние пацаны, зимой попали на фронт. После очередного марш броска они расположились на привал. Пацаны, уставшие, сразу же повалились на мерзлую землю в снег, спать, а солдаты постарше сразу не ложились, а походили чуток, чтоб поостыть, а затем садились друг к другу спина к спине и так засыпали. Вот оттуда и простуда легких с жидкостью. Война все равно никого не отпускала без своей отметины.
Бабушка со своей семьей уехала из-под Мелитополя после раскулачивания ее отца. В их семье, как я слышал, один или два ребенка умерли в детстве, а всего у бабушки были две сестры и младший брат, так что семья была большая. Ее отцу после раскулачивания оставили худую лошаденку, телегу и отправили, куда глаза глядят.
Обустроились они в одном из сел. И вот началась Великая Отечественная война. Бабушкиного отца на фронт не взяли, жили они в землянке, где-то рядом проходила линия фронта. То немцы придут в их село, то свои. От своих доставалось больше. Немцы из жалости к многодетному потомству иногда помогали, а о своих бабушка запомнила особенно один случай.
Было затишье. Ни немцев, ни своих. Заходит к ним в землянку человек, оказалось свой, разведчик. Он зашел к ним, все расспросил, а затем остался на ночлег. Бабушка тогда думала, что ту ночь они не переживут, все они были перепуганы на смерть. Разведчик поужинал, выпил спирту, достал пистолет и начал воспитывать семью. Младшему брату было что-то год или два, так он, то его обещал пристрелить, то отца, как не принимающего активного действия в приближении победы, то всех строил к стене для расстрела. Бабушка тот день запомнила на всю свою жизнь. Ей было тогда около двенадцати лет. Слава Богу, никого разведчик не убил. Заснул красноармеец прямо за столом. Утром подошли свои, узнали, где разведчик, и забрали его.
Бабушка говорила, что ее жизнь изменилась в худшую сторону, после того как ее иконку, которую ей подарила с благословением ее бабушка, положили в гроб к умершему родственнику. Она не хотела этого, но ее особенно не спрашивали, и она смирилась с утратой, хотя говорила, что если бы настояла, то получила бы отнятое назад, но не стала спорить, о чем позже сожалела.
Еще бабушка рассказывала, что у них в избе, до раскулачивания была некая грамота. По этой грамоте их семья до определенного колена освобождалась от воинской повинности. Эту грамоту пожаловал одному из её предков военачальник, за победу в бою с татарами. Бабушка говорила, что даже я попадал бы под благословение дальнего предка. Но при пожаре дома, грамота была утрачена.
Бабушка в трудовой книжке имела две записи: принята на работу и уволена в связи с выходом на пенсию, и еще благодарственные поощрительные записи. Она всю жизнь проработала в заводской лаборатории лаборантом. Там они определяли качество выплавляемого металла.
Выйдя на пенсию, бабушка запомнила свой первый день на пенсии. Была зима. На улице мороз и метель. Она встала, как обычно рано утром, подошла к окну. За окном было еще темно и лишь видны темные силуэты людей, спешащих на работу. А ей хорошо и спокойно, ей никуда торопиться не нужно, дома тепло и уютно.
Интересно еще вот что. Родители мамы и папы жили в 30 минутах ходьбы от одного дома к другому, а посредине этой дороги проходил трамвайный путь как граница. И если им нужно было ехать в город, то они приходили к одной трамвайной остановке.
4
Отношения мамы с родителями после смерти отца не складывались. Рассчитывать на их помощь не приходилось.
Когда мне исполнился год, меня отдали в детский садик. Мама вышла на работу в больницу, где она работала медсестрой. Благодаря участию брата моей бабушки по отцовской линии мы с мамой получили квартиру в небольшом городке. Здесь, после института, мой отец успел поработать на стройке, и военком настоял на выделении квартиры молодой вдове и ее сыну. Местные власти конечное не горели желанием и всячески старались отбить у моей мамы желание на получение здесь квартиры вне очереди, но когда её терпению пришел конец, то она заявила, что по-видимому ей нужно повторно съездить к военкому. Начальник, заведующий распределением квартир, бросил ей ключ и сказал: "Иди, живи".
Переезд состоялся в августе 1976 г. На новом месте все было как до переезда. Мама, как и раньше, работала в больнице медсестрой, я ходил в садик, но у нас было свое собственное жильё. Правда, мы полностью лишились хоть какой-то поддержки от родных, но мама больше не хотела, ни перед кем унижаться.
Наш переезд состоялся налегке. Выезжая из квартиры свекрови, бабушка практически ничего не отдала маме, из подаренного на свадьбу. Она обиделась, что мама уезжала от неё. На свадьбу дарили в основном мебель: стол, стулья, шифоньер, трельяж и диван. Однако маму это не остановило.
Мы жили весьма скромно. Постепенно мама продала все, что у нее было. Продала золотое колечко, сережки, меховую шапку, в общем, все, что можно было продать - было продано.
Свекровь приезжала в гости и благодарила маму, что она разрешает ей видеться с внуком, ведь для нее это так много значит. Ведь она похоронила мужа и сына, второй сын был еще в армии. А однажды бабушка приехала к нам на грузовой машине, в которой привезла все, что, было подарено на свадьбу родителям.
Бабушка приезжала к нам часто. Я ждал ее субботними вечерами. Я стоял на перекрестке, на углу нашего пятиэтажного дома, смотря в сторону автостанции, и ждал, когда появится бабушка. Бабушка всегда приезжала с сумкой, в которой для меня были испечены духовые пирожки с вареньем и яблоками, и "пирог со спичкой", как я его называл. В середине пирога была розочка, в которую была воткнута спичка. Как сейчас я понимаю, это было сделано для того, чтобы проверять готовность пирога при его выпечке, но тогда это была некая особенная деталь в пироге, которая казалась мне самой важной в пироге.
Так мы с мамой начали новую жизнь тогда еще в чужом, но ставшем, впоследствии, для нас родном городе.
5
В доме, в котором мы жили, у меня было два друга: Саша и Сергей. Они жили в третьем подъезде нашего дома, а я в первом. Мы часто играли вместе во дворе нашего дома и ходили в одну группу детского сада.
Вскоре у меня появился новый папа. Мама вышла замуж повторно. Мне тогда было чуть больше трех лет. Он был большой и веселый. Работал он водителем автобуса. У нас дома всегда бала стеклянная банка с мелочью. Проезд в автобусе стоил тогда копеек пять - десять, а выручку водители должны были сдавать более крупными купюрами. Мне всегда было интересно наблюдать, как мы подсчитывали эту мелочь, раскладывая ее столбиками по рублю - это было словно какая-то игра.
Порой мама меня наказывала, а если я старался ее обмануть, то она говорила, что лучше сказать горькую правду, чем сладкую ложь. Это вбивалось мне в голову частенько и поэтому засело глубоко.
Однажды зимой, возле дома, я хотел перебежать через дорогу, идущую вдоль нашего дома. Дорога была вроде бы и небольшая, метра три шириной, но она была скользкой. На эту дорогу въезжала с уличной проездной дороги грузовая машина. До машины было метров десять, и она ехала медленно. С противоположной дороги земля шла в гору, резко поднимаясь метра на полтора.
Мне вздумалось перебежать обязательно на ту сторону дороги, до того как проедет машина. Ну, очень мне нужно было туда. Но у меня были и опасения, что я могу поскользнуться и беспомощно упасть, или если перебегу, то не смогу быстро подняться в горку на той стороне дороги, ведь там тоже было скользко.
И вот все это промелькнуло у меня в голове, машина немного уже подъехала ближе, а я решил сейчас или никогда и рванул вперед. Дальше все было как в замедленной съемке. Ноги были ватные и они словно прилипали к земле при каждом моем шаге, но мне нужно было только вперед. Почему? Просто очень надо и все тут. Я поскользнулся и упал, как раз посередине дороги. Растянулся на животе, руки ноги во все стороны, поднимаю голову, смотрю вперед, а машина уже очень близко. Я молча, с ужасом смотрел как ко мне медленно приближается машина. Я думал, что машина не остановится, и будет ехать дальше. Для меня это было просто огромное чудовище, которое медленно и бездумно надвигалась на меня. В этот момент мама вышла из подъезда, машина остановилась передо мной, меня подняли и отвели в сторону, чтобы я больше не препятствовал проезду транспорта.
6
У соседей по площадке было две дочки и сын. Одна дочка была младше меня, а остальные дети были старше меня года на три - четыре. Я иногда играл у них дома. Они жили вместе со своей бабушкой. После смерти их бабушки моя жизнь очень сильно изменилась. У нее обнаружили туберкулез. Врачи определили группу контактеров, в которую попал и я.
Для профилактики меня, тогда пятилетнего мальчугана отправили в детский санаторий "Здоровье" на лечение. В санатории я пробыл три месяца. Каждое воскресенье ко мне приезжала мама, иногда бабушки. Для меня это было очень тяжелое время.
Санаторий находился на окраине большого города. Рядом с санаторием был водоем, окруженный со всех сторон деревьями. Воспоминания сохранили отдельные картинки и сюжеты из этих мест. Зима была на исходе, и на улице было ещё холодно. Ко мне в гости приехала мама, она очень замерзла, пока добралась к нам в санаторий. Ее впустили в небольшую комнатку побыть со мной, и что бы она могла согреться.
Когда родители приезжали в санаторий, они привозили много вкусного. Эти передачи складывали у нас в отдельном шкафу. Каждый пакет подписывался, чтобы знать, где чья передачка. Вечером воспитатели раздавали нам наши пакеты, и мы брали из них, что нам нравилось. Там были в основном конфеты и печенье. Конфеты в основном были карамельки и сосательные, шоколадные конфеты тогда были редкостью, по крайней мере, у нас. Печенье было обыкновенное квадратной формы и бисквитное круглой формы, было еще овсяное печенье, но это была тоже редкость. Да еще были вафли, как мы шутили печенье в клеточку. Ассортимент не очень большой, но мы были счастливы и уминали все это с радостью и удовольствием, вспоминая своих родителей и свой дом.
В санатории в нашем распоряжении было несколько комнат, отведенных для нашей группы. Одна большая, где стояли кровати и вторая поменьше - игровая комната. Примерно через месяц, я освоился, и жизнь уже не казалась такой безрадостной.
У нас был мальчик, которому иногда нужно было ложиться на пол возле ступеньки и запрокидывать голову вниз, чтобы она свешивалась со ступеньки, и так он лежал несколько минут. Мы же стояли рядом с ним и с интересом наблюдали за происходящим, а также следили, чтобы он не потерял сознание.
Через некоторое время меня перевели в другую группу, где дети были с такими же заболеваниями, как и у меня. Этот переезд прошел у меня безболезненно, так как я в санатории считался уже старожилом.
В новом корпусе мы были в отдельных комнатах человек по шесть в каждой. В предыдущем месте все дети спали в одной большой комнате и мальчики и девочки, там нас было человек двадцать или тридцать. Теперь же у нас были комнаты для девочек и мальчиков отдельно.
Здесь у меня появились настоящие друзья, и мы более активно проводили свое свободное время, играли в разные игры, смело бегали по коридорам корпуса, а ночью собирались вместе, чтобы понарассказывать друг другу всевозможные страшилки про черную черную руку или про черное черное пятно.
Однажды поздним вечером, когда все уже легли, наша постоянная компания, человек шесть, собралась у окна возле входной двери в корпус. Мы находились в большом коридоре. Вокруг было темно, и только настольная лампа, горевшая на столе дежурной медсестры, была небольшим источником света. Атмосфера была как нельзя более подходящей для страшилок, и мы уже запугали сами себя до мурашек на коже. Мы смотрели в непроглядную ночь за окном и ждали дежурную медсестру, которой нужно было срочно отлучиться, а мы были ее доверенной агентурой. Мы были на спецзадании. Нам нужно было открыть дверь медсестре, когда она вернется. В той необычной атмосфере, окутавшей нас, было удивительное ощущение общности и интригующей загадочности.
К концу третьего месяца, пребывания в санатории я освоился настолько, что мне даже не особо хотелось возвращаться домой. У меня здесь была отличная приятельская компания и дружеские отношения со всем персоналом. Я почувствовал себя здесь кем-то значительным. Это ощущение мне еще не было знакомо и мне не хотелось его лишиться. Я точно знал, что дома у меня все будет иначе, так как там были совсем другое окружение и взаимные отношения.
7
После санатория у меня некоторое время ушло на адаптацию к обычной жизни и вскоре казалось, что санатория и вовсе не было.
В то время у нас телевизора еще не было. Порой, когда мы играли с детьми на улице, родители их звали домой посмотреть детскую передачу, и я оставался один в гордом одиночестве. Иногда я ходил в гости к соседям посмотреть детскую передачу Будильник, ее показывали утром каждое воскресенье.
И вот однажды, когда я играл на улице, мне передают, что родители меня ищут. Я не спеша, иду домой, а там новенький телевизор. Мне было очень рад, что теперь у нас есть телевизор, как и у всех моих друзей. Жизнь стала на много интересней и насыщенней.
В память по какой-то причине врезался один эпизод, связанный с новым семейным приобретением. Как-то я сам был дома, было утро. Я уже умел включать телевизор. Я его включил. У нас был только один канал, но в то время это было нормально. Там шел художественный фильм, кажется немой, но звучала музыка, которая закрадывалась в самую душу. Перед глазами как тогда стоит только один эпизод - пшеничное поле, лето полдень, жара. Старый худой дедушка в белой рубахе на выпуск косит пшеницу. Ему жарко, он вытирает пот рукавом, смотрит вдаль и продолжает косить в одиночестве это бескрайнее поле. И во всем этом особую роль играет музыка. Она звучит как то настораживающее и в то же время торжественно. Это была быстрее всего бандура со своим непередаваемым плачущим и в то же время призывающим к чему-то героическому звучанием.
Обычно в девять вечера меня укладывали спать, а родители еще смотрели телепередачи. Наши комнаты соединялись дверью. С моей кровати телевизор я не видел. Но в моей комнате у стены напротив двери стоял трельяж. В зеркале трельяжа можно было видеть телевизор. Звук был очень тихий, но картинка была вполне смотрибельной. Конечное, понять я практически ничего не мог, но сам факт, что я смотрю телевизор, а мне этого никто не разрешал делать, доставлял удовольствие, и я смотрел его уже только поэтому. Но каким-то образом моя хитрость стала известна родителям и они стали на ночь закрывать дверь в мою комнату.
8
Через год меня ждал новый детский санаторий. На тот момент мне уже было шесть лет, и опять меня увезли на три долгих месяца. Опять были слезы и период адаптации к совершенно новым условиям.
Санаторий также как и предыдущий располагался за городом. На этот раз я в санатории был три летних месяца. За воротами санатория я помню большущее пшеничное поле без начала и конца. За этим полем была дорога, по которой меня привезли, и на которую я с грустью смотрел, вспоминая о доме. Санаторий был в поселке Карловка.
Однажды ночью я проснулся, мне нужно было в туалет. Все вокруг спали, дежурные медсестры тоже ложились ночью подремать. Мне пришлось идти по слабоосвещенному коридору, вокруг никого не было. Свет давали несколько тусклых лампочек. В тот момент, пробираясь по этому сумеречному коридору, меня переполняло только одно чувство - ощущение натянутости страха, поджидающего в темноте. В общем, сходил я по своим делам. После этого, я чуть ли не бегом добрался до своей комнаты, запрыгнул в свою кровать и, укрывшись одеялом, благополучно заснул как младенец.
У каждой группы в санатории была своя комната. Большая часть этой комнаты была заставлена партами, за которыми мы рисовали, играли и смотрели телевизор. По субботам по телевизору показывали самую любимую всеми детьми детскую передачу "В гостях у сказки". Было несравненным удовольствием увидеть экранизацию любимых сказок или какую-нибудь необычную историю. Эту передачу мы ждали с нетерпением, целую неделю. Когда же начиналась любимая сказка, то уже не существовало ничего - ни санатория, ни дома. Никаких проблем. Все становились главными персонажами сказки и отправлялись за тридевять земель в тридесятое государство.
По воскресеньям в санаторий приезжали родители, и дети с ними разбредались по территории санатория, рассаживаясь по лавочкам и беседкам. Родители приезжали с сумками. Все дети усиленно поглощали привезенные гостинцы. Родителей мы, конечно, ждали сильнее, чем сказку.
Однажды сидим мы в группе, смотрим сказку, детей родители разбирают. Нас становится все меньше и меньше, а ко мне все еще никто не приехал. Я начинаю нервно ёрзать на стуле, уже и сказка мне не интересна, и вот, вдруг, зовут меня - ко мне приехали. Меня захлестнула волна радости и счастья, я все бросаю и бегу, нет, я лечу. В душе ощущение праздника. В повседневной жизни таких эмоций обычно не переживаешь. Поэтому в санатории у нас проявлялись особые искренние чувства радости, по, казалось бы, совсем обычным событиям. Нельзя сказать, чтобы это время было плохое для меня, нет. Хотя по своей воле, я бы сюда низа чтобы, ни поехал.
С мамой иногда приезжали ее родители, мои бабушка и дедушка, иногда приезжала моя вторая бабушка. Я по-детски больше любил бабушку по линии отца. У нее в сумке, к тому же, для меня всегда было что-нибудь очень вкусненькое.
Был такой случай. Летний, солнечный день, все просто замечательно. Я иду с мамой и ее родителями. Мы ищем, где бы нам присесть. Находим одну уютную беседочку, в ней никого нет. Мы разместились. Все открыли сумки, а я рот. И пошел процесс поглощения вкусностей. Родители считали, что нас недокармливают и поэтому везли все, что могли: и вкусненькое и свеженькое. Продукты были в стеклянных банках. Банки заворачивали в полотенца, чтобы еда было еще тепленькой. И вот прошло немного времени, и мы видим, по дорожке идет моя вторая бабушка. Я ей был очень рад, хотя ощущение праздника подпортилось. Родители мамы почему-то не хотели с ней общаться. Вернее дедушку это не касалось, а вот бабушка была категорически против. Они сразу начали собираться, попрощались и уехали. Я ощущал, какой-то стыд за них, что они так поступают и ставят бабушку в неловкое положение, но что я мог поделать. Я мог только сказать, что я бабушке рад и мне очень жаль, что так все получается.
Спустя три месяца второй санаторий закончился, и я снова вернулся домой.
9
Когда мне исполнилось шесть лет, мы с отцом поехали на Азовское море, мама в это время уехала в санаторий по путевке отдыхать. Мы с отцом отдыхали на базе от предприятия отца. База была застроена небольшими деревянными домиками из расчета по одной комнате для семьи отдыхающих.
В течении дня отец проводил время со мною на пляже, мы играли в карты, загорали, купались. Когда мы возвращались на базу, отец играл в настольный теннис и бильярд, а я играл с детьми.
На базе я познакомился с другими ребятами, и мы практически все время проводили вместе, исследуя все закутки нашей и примыкающих к ней соседних баз отдыха до глубокой темноты.
Все взрослые старались утром купить пиво в пивном ларьке напротив нашей базы, ценилось особенно пиво в бутылках, а не разливное. Счастливчики, купившие пиво, весь день были довольны собой в предвкушении вечера. Фокус состоял в том, что пива привозили мало, и его хватало далеко не всем, поэтому с утра у ларька стояла очередь в ожидании долгожданного напитка.
Дно моря, где мы отдыхали, было покрыто какой-то грязью. Говорили, что эта грязь лечебная и некоторые люди, обмазавши этой грязью все тело, загорали так весь день. Отец решил оздоровить и меня. Я был против этой затеи, но отец был убедителен. Я притих, но когда он сказал, чтобы я снимал плавки, он собирался обмазать меня полностью в прямом смысле этого слова. Так как дело происходило на пляже полном людей, то я начал отчаянно сопротивляться. Мне выдали пару подзатыльников, и я вынужден был смириться под действием превосходящей физической силы. В общем, вскоре я превратился в некое подобие грязной статуи, стоявшей на пляже. Мне было очень дискомфортно и обидно. Я стоял, понурив голову, и шмыгал носом от досады, к тому же после попытки физического противостояния и затем грубого подавления неповиновения успокоиться шестилетнему ребенку не просто, для этого нужно определенное время.
Детям на базаре в поселке, где была наша база отдыха, покупали стальные браслетики, которые были элементом шика в летний период. Браслетик состоял из металлической цепочки, пристегнутой к металлической пластинке на которой что-то было написано. Такой браслетик был мечтой любого мальчугана, но мне так и не удалось привести убедительные доводы, в пользу того, что он мне жизненно необходим.
Когда мы все были дома, и у отца было хорошее настроение, он любил продемонстрировать свою силу. Он садился на стул, ему на колени садилась мама, а я садился на колени к ней. После этого отец поднимался на ноги, держа нас на руках.
Отец работал водителем автобуса и когда по улице проезжал автобус, он мог по звуку двигателя определить номер автобуса, разумеется, если этот автобус был из его автопарка.
10
Возле нашего дома, через дорогу была столовая. В столовой иногда заказывали зал для празднования свадьбы. Когда к столовой подъезжали разукрашенные машины свадебной процессии, которые все дружно сигналили на всю улицу, к столовой сбегались дети со всех соседних домов. Мы выстраивались вдоль дорожки, ведущей к входу в столовую и ждали того момента, когда пройдет пара молодоженов.
Во время шествия невесты, в торжественном белом свадебном платье с фатой, и жениха в черном строгом костюме, гости начинали бросать на них мелочь, чтобы у них был достаток в семье. Мы ждали именно этого момента и как только молодожены проходили мимо нас, мы наперегонки кидались и собирали деньги, разбросанные по асфальту.
На второй день свадьбы гости переодевались ряженными, и обязательно среди них были ряженые цыгане. Они ходили по всему городу и безобидно шалили. Они с шутками приставали к прохожим, заходили в магазины. Все это сопровождалось пением, плясками, игрой на гармошке, гитаре, и ударами в бубен. Всем желающим они предлагали выпить водочки за здоровье молодоженов.
Однажды я с мамой был в магазине. Мы стояли в очереди за молоком. И вдруг в магазин зашла свадебная процессия ряженых цыган. Они пели, плясали, а затем начали разбрасывать мелочь. Дети, бывшие в магазине, кинулись собирать мелочь, я же запрятался за маму и даже боялся выглянуть, так как на днях наслушался историй про цыган, которые забирают непослушных мальчиков. Мама мне говорила, чтобы я пошел и тоже собирал деньги, но я же был тертый калач, поэтому так просто от меня избавиться не получится я уже и так отбыл два срока по три месяца в санаториях.
Со своими друзьями мы играли всегда только во дворе нашего дома. Я со двора сам никуда не ходил, иногда только бегал в магазин, чтобы купить хлеб. Но тогда мама стояла на балконе и смотрела, чтобы я аккуратно перешел дорогу, а затем она ждала меня, чтобы посмотреть, как я перейду дорогу обратно, уже идя из магазина. Мои же друзья уже самостоятельно ходили играть в соседние дворы.
Так вот, однажды вечером они собрались идти поиграть в соседний двор, правда, отстоящий от нашего двора за тремя большими пятиэтажными домами. Я же не хотел ударить в грязь перед друзьями и решительно отправился с ними.
Мы пошли ненадолго, но там заигрались, и незаметно наступил поздний летний вечер. Уже когда все дети из того двора разошлись, мы как взрослые направились, не спеша, к себе домой. Правда вся наша уверенность вмиг растаяла, как только мы подошли к своему дому. Вокруг дома ходили расстроенные наши мамы. На нас накричали и за уши развели по квартирам.
Мама давно обещала за непослушание наказать меня. Она говорила, что насыпит в угол на пол соль, и поставит меня на неё голыми коленями. Сейчас как раз я, по ее мнению, заслуживал подобного наказания. Как оказалось, не так уж и страшно было это наказание, как я думал. Ремнем по заднице, было эффективнее. Я практически не почувствовал боли и молча стоял в углу. Минут через пять мама спросила все ли у меня в порядке и, заручившись моим словом, что я буду в дальнейшем паинькой, разрешила встать и выйти из угла. Оказалось, что крупицы соли вдавились в мои коленки. Это зрелище внушало мне страх, но боли я не ощущал. Мама подумала, что мне очень больно. Она кинулась со слезами вымывать соль под душем из моих коленок.
11
Среди немногих развлечений в нашем городе, это была площадка с качелями - каруселями. Качели находились в городском парке, возле Дома Культуры. В воскресные летние вечера возле качелей собирались многие горожане. Все приходили в основном целыми семьями.
Самым интересным аттракционом было конечное "чертово колесо". Когда в подвесной люльке зрители достигали верхней точки обзора, то весь город был практически на ладони, к тому же дух захватывало, когда дополнительно к общему подъему кабинки обозрения можно было самостоятельно вращать вокруг своей оси саму кабинку. Еще интересно было качаться на качелях лодочках. "Лодочки" были детские и взрослые. Отличались они высотой подвески, вследствие чего амплитуда раскачивания на больших лодочках была в два раза больше, чем у детских. Раскачивать лодочки нужно было самостоятельно, стоя внутри и держась за железные стержни, которыми лодочка крепилась вверху к горизонтальной перекладине. Чем сильнее удавалось раскачать лодочку, тем острее ощущения смены силы гравитации испытывали, находящиеся в ней.
Для маленьких детей были карусели со зверушками и машинками, установленными по периметру круглой платформы, которые вращались вокруг своего центра.
Здесь была касса, а перед каждым аттракционом стоял свой билетер.
Зимой мы играли во дворе в хоккей на замерзшем асфальте, правда но без коньков. Еще любили кататься на санках с горки или играли в снежки.
Летом развлечений во дворе было значительно больше. Одним из развлечений было пробежаться по зарослям крапивы, которая росла под стеной дома напротив нашего. Крапива доставала нам до груди. Мы же были одеты в сандалики, короткие шортики и рубашечку с короткими рукавами. Когда ты пробегал по крапиве, которая росла достаточно густо, то все тело испытывало жжение достаточно неприятное. По крапиве мы бегали, чтобы доказать друг другу свою смелость. Спор доходил до того, чтобы выяснить, кто больше раз сможет пробежать через крапиву. Родители эту нашу игру не особенно любили, особенно когда приходилось лечить волдыри или высыпания после крапивных забегов.
Однажды когда мы бегали через крапиву из окон соседнего дома, под которыми мы находились, на нас сбросили презерватив, наполненный водой. Он упал на землю, и мы все оказались мокрыми. Мы стали кричать наверх, что мы сейчас поднимемся, и будем выяснять отношения. Ребята, наши ровесники, крикнули нам сверху, чтобы мы собирались своим двором, так как они сейчас соберут свой двор и придут нас наказывать. Мы собрали, кого смогли, и пошли к углу их дома. Через некоторое время к нам вышли ребята из соседнего двора. Мы сначала кричали друг другу угрозы, а потом начали кидать друг в друга камни. Когда камни полетели обильно с двух сторон пришлось всем разбежаться в рассыпную. На этом конфликт был исчерпан.
12
В детстве я любил играть в солдатиков, но имеющихся солдатиков для моих игр не хватало, поэтому военные баталии я разыгрывал с помощью прищепок, которых было с избытком. Войны проходили между Красными и Белыми. На горе стоял Чапаев и направлял свою конницу то в тыл, то во фланг белогвардейским войскам.
В детском садике у нас были свои развлечения, которые в этом возрасте проходят все дети. В умывальной комнате некоторые мальчуганы мыли лицо с мылом, закрывая глаза, и тем самым демонстрировали свою смелость. Робкие боялись, что мыло будет печь глаза и с восхищением наблюдали за смельчаками. Я робко, но попробовал, вдохновленный смелостью других. Оказалось, в этом не было ничего страшного. Главное не открывать глаза пока намыливаешь лицо, тогда это было для меня большое открытие.
Один из ребят, заводила в нашей группе, показывал на коврике как можно делать "мельницу" - это такой приемчик. Становишься лицом к лицу, скрещиваешь руки и берешь за бока товарища, а потом делаешь поворот руками, и твой напарник напоминает пропеллер. К счастью эта забава обходилась без последствий,
В садике мы устраивали и акции неповиновения. После дождя на асфальте остались лужи. Воспитательница сказала, чтобы мы не бегали по лужам. Получилось же все наоборот. Один мальчик пробежал по лужам, воспитательница его отругала, затем другой пробежал. Я не удержался и тоже пробежал. После этой шалости четверых ребят, в число которых попал и я, лишили прогулки.
Помещение нашей группы состояло из двух комнат. В первой комнате стояли шкафчики для вещей. Во второй, просторной комнате, у окон стояли столы со стульчиками, за которыми мы занимались, а остальная часть комнаты была игровой зоной, но в обеденное время нянечка и воспитательница расставляли раскладушки и стелили нам постели. И эта часть комнаты превращалась в спальную комнату.
Раскладушки и постель размещались в деревянном шкафу вдоль стены, разделяющей первую и вторую комнаты. Так вот, однажды, когда все дети уже переоделись, и нужно было ложиться спать на послеобеденный сон, мы втроем надели на голову шорты и стали выглядывать из первой комнаты, во вторую представляя себя космонавтами или танкистами в шлемах. Дети почти все уже легли спать, воспитательница сидела спиной к нам и не видела, что творится позади нее. Сначала начались сдавленные детские смешки, а дальше больше. Мы раззадорились и потеряли бдительность. Мы уже не просто выглядывали в дверной проем, а входили в комнату на один - два шага и убегали назад. Было очень весело.
И вдруг, воспитательница оказалась рядом с нами. Она взяла нас в охапку, одела всем шорты на голову и вытолкнула на середину комнаты. Мы сопротивлялись, как могли, но оказались слабее. В общем, мы стояли, понурив голову и шмыгая носами. Все хохотали с нас, но нам в этот раз было совсем не весело. Но этого воспитательнице показалось недостаточно, и она нас всех запихнула по очереди в шкаф. Сопротивлялись мы конечно отчаянно, упирались и ногами и руками, но оказались все в шкафу под замком. Но после пары минут растерянности, шалости возобновились. Мой друг придумал карабкаться вверх по шкафу и выглядывать в одно из верхних незакрытых окошек. Веселье разыгралось с новой силой, мы все карабкались вверх и выглядывали в разные окошки. Шкаф был шириной метра три и высотой до потолка комнаты, так что трем шестилетним шкетам места там было предостаточно. Воспитательница с трудом извлекла нас из шкафа и строго приказала идти и ложится спать, иначе мы сейчас же обо всем пожалеем.
Одна из наших воспитательниц была добрая, а со второй происходили все описанные случаи. Однажды мы сидели за столиками, выполняя учебное задание. Среди детей началось баловство охватившее всех. Воспитательница сказала, чтобы мы все встали и подняли руки вверх. После того как мы все приняли это положение - она принялась объяснять, что если так стоять долго, то кровь уйдет из рук, и руки отсохнут. Так что нам лучше не баловаться, иначе она нас так оставит надолго...
13
Мама считала, что я мальчик болезненный и мне рано идти в школу, поэтому она решила оставить меня в садике еще на год. Моя группа выпускалась и уходила в школу, мне же предстоял еще год в садике. Сейчас, я думаю, ведь я, оставаясь в садике с группой младшей меня на год, должен был бы помнить тот год, ведь я должен был быть там как король. Но самое интересное это то, что именно про тот год в садике у меня воспоминаний практически нет. Хотя я помню, что было раньше. До этого года мои воспоминания имели яркие памятные моменты, в тот же год я уже был и постарше, но воспоминаний не сохранилось.
Помню один эпизод. Моя новая группа летом на прогулке. Это первый день в новом коллективе. Я иду к детям группы, они вдруг оживляются. Потом воспитательница начинает повышенным тоном отчитывать кого-то из карапузов. Затем один карапуз отделяется от группы и бежит в мою сторону, практически прямо на меня. Лицо у него полно восторга, и кажется, что он меня не видит, бежит он прямо на меня и просто собирается пробежать сквозь меня. У меня в голове нет и мысли, что этот карапуз может считать себя сильнее меня, отходить в сторону у меня не было ни малейшего желания. Следом за ним быстро идет воспитательница.
Когда он оказался со мною нос к носу я просто схватил его в охапку и уложил на землю. Я сверху придавил его своим телом, хотя по комплекции он был всего лишь немного меньше меня. Я ведь в своей старой группе был далеко не самым крупным. В общем, он лежит, на его губах еще осталось чувство какого-то щенячьего восторга, а в глазах недоумение и не понимание что же произошло. И это произошедшее, просто не укладывается в его голове. В этот момент подоспела воспитательница, я встал с наглого карапуза, воспитательница сказала мне идти к детям, а сама ушла с малышом. Вот это и есть, пожалуй, единственное яркое воспоминание о садике в новой группе.
В моем подъезде на пятом этаже жил мальчик старше меня года на три. Он был крепкого телосложения и поэтому всегда тянулся играть с более взрослыми детьми. Я видел его пару раз лежащим на лавочке возле подъезда. Как я слышал, старшие ребята его иногда били. Он лежал на лавочке, скрючившись от боли, но чтобы он плакал или кому-то жаловался - этого я не видел. В будущем он вырастет и станет мастером спорта по боксу в тяжелом весе и будет в нашем городе очень уважаемым человеком, но это произойдет намного позже.
Во дворе мы играли в футбол и в "слона". Для игры в "слона" нужно было человек восемь - десять, которые делились на две команды. Одна команда выстраивалась в ряд, все пригибались и держались друг за друга руками, получалась эдакая сороконожка. Члены второй команды, по очереди, разбегались и запрыгивали на спины игроков первой команды. Первым прыгал самый сильный и самый тяжелый из расчета, чтобы под ним "слон" развалился. Он старался запрыгнуть как можно дальше, чтобы было больше места для остальных членов его команды. В идеале на спины первой команды, запрыгивали все участники второй команды. Первая команда должна была сохранить целостность слона, а запрыгнувшие должны были удержаться в своем верховом положении, не дотрагиваясь до земли, пока первая команда не пройдет отмеченную дистанцию, порядка десяти метров. Первой команде засчитывался выигрыш, если никто из них не упал, и им удалось пройти отмеченное расстояние, в противном случае им засчитывался проигрыш. После этого команды менялись местами. Велся счет, и выигрывал тот, кто больше совершит удачных проходов.
14
Я всегда был высокого мнения о себе, на других смотрел через собственную призму значимости. Кто внушал мне силу, с теми я вел себя осторожно, но были дети, которые не внушали мне ничего настораживающего, и по отношению к ним я мог позволить себе дерзкое поведение. Пару раз в будущем я, недооценив ситуацию, наталкивался на физическую силу, с которой я просто ничего не мог поделать, меня буквально скручивали в бараний рог. После таких столкновений я просто был в недоумении откуда такая превосходящая физическая сила и не находил этому объяснений. Одно, после очередного такого урока, я понимал точно, в данной ситуации я зарвался на все сто процентов.
Однажды летом, мне было лет семь, мы с друзьями играли во дворе, как раз под моим балконом. Мы были втроем я, мой друг Саша и еще один мальчик, старше нас на пару лет, но нашего телосложения и роста. Я его воспринимал как равного себе. У меня с ним завязался спор, по поводу найденной вещи. Я считал правду на своей стороне, а он решил силой своего авторитета провести свое мнение. Но я категорически был против этого, и у нас завязалась борьба. В ходе, которой он ткнул меня лицом в землю, к тому же я порезал ладонь о битое стекло и вынужден был отправиться домой. Дома отец промыл мне рану и смазал зеленкой. Рана оказалась небольшой царапиной. Ребята подошли к балкону и позвали меня. Я вышел на балкон, внизу стоял мой обидчик и мой друг. Они пришли спросить как у меня дела, обидчик, узнав, что у меня все в порядке, предложил перемирие и дружбу, с чем я согласился. После этого случая у нас с ним на долгие годы сохранится чувство взаимного уважения.
Однажды мама купила мне большой черный пистолет как у красных Комисаров времен революции. Я этот пистолет просто обожал. Мы с детьми часто любили играть в "войнушки". Мы делились на две команды и начинали вести военные действия во дворе и подвале нашей пятиэтажки. Мы ползали по асфальту, и в траве, стараясь незаметно подкрасться к соперникам, потом следовало выскочить, выставить оружие и закричать пистолетную или автоматную очередь, в зависимости от того оружия, которое у тебя было. Иногда возникали споры, кто кого первым застрелил. Играли дети 6-9 лет. Старшие ребята, в спорных случаях, объясняли младшим, что тот не мог в него попасть, так как он бежал, и поэтому в него попасть было невозможно, или он заметил, что стрелявший кричал очередь, а оружием целился в другую сторону и так далее. Каждая батальная сцена могла длиться до десяти минут, но после ее окончания все повторялось вновь, только в этот раз команды менялись местами. Теперь одна команда удалялась в недоступное место и готовилась к наступлению, а участники второй команды выбирали места поудобней для засады и обороны. Всем этим боевым действиям велся счет побед, чтобы потом определить окончательного победителя.
И вот я играл с моим новеньким пистолетом, многие с интересом смотрели на мой пистолет, по крайней мере, мне так казалось. Он всем очень нравился. Мы с моим другом играли за домом. Там был колодец с задвижками на теплотрассу. Люк в колодец был открыт. И мы с другом залезли в колодец и вели из него обстрел по окружившим нас со всех сторон врагам, мы были в запале и орали в два горла на всю улицу. К колодцу подошла худощавая старушка и начала нас сильно ругать. Мы вылезли из колодца и отбежали от него, чтобы быть подальше от старушки. Она продолжала на нас кричать и размахивать руками, затем она подобрала мой пистолет, который я забыл возле колодца и, не прекращая кричать, сунула его в сумку. Мы с моим другом начали кричать, чтобы она отдала пистолет, но она ответила что-то вроде, что отдаст его в милицию и пошла своей дорогой. Вот так я лишился своего замечательного пистолета.
Летом мы любили играть во дворе в битки. Перед входом в подъезд было крыльцо шириной метра три с половиной и длиной метра два. В зависимости от уклона рельефа земли крыльцо было с одной или двумя ступеньками, но в некоторых подъездах оно было очень высокое и имело до шести - восьми ступеней на всю ширину крыльца. На одном из крылец мы и играли в битки. Битки это глазурованные керамические квадратики размером два на два сантиметра и толщиной четыре пять миллиметров. Битки были в основном белого цвета, но попадались голубые и синие, которые особенно ценились. Эти битки отпадали от наружной поверхности железобетонных стеновых панелей жилых домов, или мы их отбивали специально, но это было для семилетнего мальчугана не простой задачей. Каждый играющий давал одну или несколько биток. Битки устанавливались башенкой под стенкой. Все играющие отходили на конец крыльца и бросали по очереди битки в установленную башенку. Кто сбивал башенку, тот и выигрывал рассыпавшиеся битки.
Любимыми играми у нас были жмурки, латки-догонялки и, конечно, игра в пекаря.
15
Летом моя семья переехала в новую квартиру. Мы обменялись квартирами с родителя нового папы. Они переехали в нашу полуторку, а мы в их трехкомнатную. Новая квартира была на пятом этаже, в доме, довольно далеко отстоящем от моего старого дома. Ситуация снова складывалась для меня не лучшим образом.
Мне нужно было в очередной раз приспосабливаться к новым жизненным условиям. Я лишался всех своих друзей не только потому, что они шли в школу, но и потому, что я уезжал из старого двора, а там у меня был один просто замечательный друг, мы с ним очень сдружились и проводили все время вместе. Потеря настоящих друзей всегда оставляет рубец в душе.
Меня оставили в садике с малышами, я этого очень не хотел, это был сильный удар по моему детскому самолюбию, но меня никто не спрашивал. Я находился в состоянии безразличия и безысходности, поэтому все, что было в садике в тот год у меня просто стерто из памяти.
Помню день переезда в новый дом. В нашей квартире уже находятся родители моего отца, у нас собрались все родственники по линии отца, накрыли стол и отмечают это радостное событие для моих родителей. Вечером мы должны идти ночевать в новую квартиру. Я вышел погулять на улицу, был летний вечер. Мы с моим товарищем ходили понуро, ему было жаль, что я уезжаю, и мне было очень жаль и тяжело на душе.
Запомнилась атмосфера того вечера. Было спокойно и грустно. Кажется, что все было хорошо, но душа просто не верила, что может быть все так хорошо. Казалось, что если так хорошо, то это может быть совсем не долго, и что после этого последует что-то ужасное. Все это ощущают и не радуются временному спокойствию, а тревожно ждут, что же последует за этим обманчивым умиротворенным состоянием затишья перед бурей.
Так было и в тот вечер. Я ожидал чего-то нового, но уже точно знал, что все радостное и счастливое остается здесь, и что уже началось нечто новое. И в этом новом, лично для меня ничего радостного не предусмотрено, я там буду актером третьего или четвертого плана. Уже смеркалось, показались первые звезды. Во дворе были металлические трубы с перекладиной вверху в виде буквы Т, на них натягивали веревки и сушили белье. Мы с моим другом стали возле одной из труб, взялись за нее одной рукой и закружились, бегая по кругу как можно быстрее. Особенно было приятно поднять голову и смотреть в небо на звезды, которые закружились над нашими головами. Это было радостно, и в душе, в это мгновение, появилось ощущение праздника. Вскоре мои родители вышли из дому и позвали меня. Мы с моим другом обнялись, словно прощались на всю жизнь, и я ушел.
Мама была счастлива, переезд был ее идеей, переговоры по этому поводу велись не один год, но в этот раз родители отца согласились. Для меня это было не понятно и неожиданно.
Родители отца были против его брака с моей мамой, моя мама им не нравилась. Не то, чтобы я хотел себе нового папу, мне было хорошо и с мамой, и никто мне больше был не нужен, но факт что кому-то не нравится моя мама, меня очень огорчал. В отместку за это я был зол на них как волченок. Моя месть проявлялась в том, что бабушку Нину я называл ни как иначе как БабНиной, это было желчно и демонстративно-подчеркнуто. Помню, как-то бабушка спокойно так, добро, говорит, внучек, называй меня бабушкой, а я так тихонько только долдоню ей - бабНина и бабНина. Я с ней не шел ни на какие уступки. Хотя для меня она всегда была доброй, не помню, чтобы она меня ругала или при мне говорила, что-нибудь плохое про меня или маму. Но я в своем упрямстве был непреклонен.
Когда мы жили в старой квартире, меня иногда оставляли с бабушкой Ниной. Она мне рассказывала разные истории. После войны она работала билетером в кинотеатре. Фильмы часто показывали на выезде под открытым небом. После войны появилось много американских фильмов - гуманитарная помощь союзников. Бабушке особенно запомнились фильмы о Тарзане, и она рассказывала мне про них во всех подробностях. Я с открытым ртом слушал каждую новую историю про человека, который вырос в джунглях среди горилл. Еще мы смотрели с ней фильмы по телевизору и так коротали время, когда меня оставляли у неё.
16
В новой квартире у меня была своя комната. Мне запомнилось, что на балконе был установлен блочек с веревкой. Его сделал дедушка для бабушки. Бабушка была полной и лишний раз подниматься и опускаться по лестнице, для нее было тяжело. А этот блочек был сделан, чтобы она поднимала сумки снизу на балкон. Дедушка приезжал с работы и чтобы ему не подниматься, бабушка опускала веревку с крючком, он прикреплял сумку с продуктами. После этого бабушка поднимала груз, подтягивая веревку.
Зимой по всем комнатам в квартире лежали резиновые шланги. По этим шлангам дренировали воду с батарей, чтобы вышел воздух и горячая вода начала циркулировать по системе отопления. Квартира была обычная стены и потолок в комнатах были побелены, в кухне, туалете и ванной комнатах стены на высоту метра полтора были покрашены, синей краской, а выше побелены. Туалет отделялся перегородкой от ванной, ванная отделялась перегородкой от кухни. В этих перегородках были сделаны застекленные оконца высотой сантиметров тридцать пять и шириной сантиметров сорок. Эти окошки были сделаны, чтобы естественный свет попадал в эти помещения. Для меня они были интересны тем, что через окошко в ванной я мог наблюдать за мамой в кухне, это было интересно, так как она не знала, что я за ней наблюдаю, или же я просто гримасничал и пытался напугать ее через это окошко.
В детстве у меня было хобби, я собирал марки и значки. Это хобби возникло само по себе. Я просил у мамы несколько копеек, чтобы купить понравившуюся мне марку или значок. С деньгами в семье всегда была напряженность, как до нового папы, так и после. Насколько помню, мама все время искала, у кого бы можно было занять денег, а потом была цель до нового года раздать все долги. В новом году все повторялось заново. Несмотря на это несколько копеек мне удавалось выклянчить, особенно когда мама получала пенсию на меня. Одну или две марки в месяц я умудрялся купить. Марки и значки я покупал без разбору, выбирал те, которые мне просто понравились, и на которые мне хватало денег, остальные я просто любил рассматривать в витрине.
Особых увлечений у меня не было, мой досуг состоял из времени проведенного в садике и времени проведенного дома. Дома я, как правило, играл в солдатики, устраивая виртуальные войны из разных исторических эпох. В то время продавались маленькие пластмассовые солдатики высотой пять - шесть сантиметров. Были разные наборы, но в каждый набор входило десять разных фигурок в движении и с разным вооружением по одной тематике. Наборы были индейцев, ковбоев, викингов, римлян и египтян. Все солдатики были одного цвета в наборе, либо черные, либо коричневые. Набор таких солдатиков стоил порядка полутора рублей. Продавались еще аналогичные солдатики, но побольше, высотой - сантиметров пятнадцать, эти солдатики продавались уже поштучно, и их ассортимент был невелик. Было несколько солдатиков викингов и несколько солдат Советской Армии времен Второй Мировой войны. Иметь всех этих солдатиков для мальчика было предметом гордости. Я постепенно выпрашивал у мамы, чтобы она купила мне тот или иной набор. Каждая новая игрушка для меня была настоящим праздником, особенно если я получал именно желаемую игрушку.
Особо теплые чувства у меня были к бабушке Саше. Когда она приезжала к нам, для меня это всегда был праздник. Она привозила пирог и пирожки, которые я обожал. Мама практически ничего не пекла, иногда она делала печенье в духовке, что тоже было очень вкусно, но, к сожалению, не часто. Сладости в нашей семье особенно не водились. Мед, грецкие орехи, апельсины, мандарины были для меня чем-то, что делает человека счастливым. Бабушку я еще любил, потому что она на ночь мне всегда рассказывала сказку. Сказки на ночь я очень любил, а она готовилась, и каждый раз это была новая и захватывающая сказка.
Наш повседневный рацион состоял из борща или супа, вареных яиц или яичницы, вареной или жареной картошки, каши рисовой или гречневой, иногда пшеничной. Мама делала на выходных кастрюлю котлет из фарша, которые мы потом ели в течение недели. Иногда тушили мясо или жарили рыбу, открывали баночку рыбных консервов. Бывали молочные блюда. Для меня в детстве старались варить манную кашу, которую и терпеть не мог.
В раннем детстве меня кормили манной кашей, разыгрывая воздушные боевые баталии. Со словами наш самолет подбит и падает, до аэродрома он не дотянет и ему необходима срочная экстренная посадка - я открывал рот, и, спасая виртуальный самолет от гибели, получал очередную порцию каши.
17
Иногда меня отвозили, на несколько дней, погостить к бабушкам. Оставляли в основном у бабушки Ани, но мне нравилось гостить у бабушки Саши. Бабушка Аня с дедушкой Вовой, когда я к ним приезжал, принимали меня как некоторую проблему и просто позволяли мне погостить у них. Когда я от них уезжал, они, кажется, испытывали некоторое облегчение. Я для них был как крест, который они просто обязаны иногда нести по жизни, но особой любви и заботы с их стороны я не чувствовал. Когда же к ним приходила бабушка Саша, чтобы взять меня к себе, то я старался не демонстрировать своей радости по этому поводу и сохранял показное равнодушие для них.
Однажды, будучи у маминых родителей, я приболел. У меня поднялась температура. За мной пришла бабушка Саша, в дом ее никогда не впускали, и она всегда стояла у калитки. Бабушка Аня сказала, что я болен, и мне лучше никуда не ходить. Бабушка Саша начала говорить, что она обо мне позаботится и все будет нормально. Бабушка Аня настаивала на своём. Я стоял рядом и молча, наблюдал за взрослыми, я очень переживал, что меня оставят здесь, поэтому, когда чаша весов начала неуклонно клонится не в мою пользу, в игру вступил я. Мое выступление сопровождалось слезами, всхлипыванием и невнятным сопливым монологом. Со стороны это выглядело не ахти как, но мы с бабушкой Сашей скоро шли к ней домой, все остальное просто не имело никакого значения.
Когда я был с бабушкой Сашей, я чувствовал, что это ей приятно, и она старалась сделать для меня все что могла. Она всецело посвящала себя мне. Кроме пирогов и пирожков я у бабушки Саши любил тонкие блины, которые она жарила на сковороде. Если дома и у родителей мамы я был предоставлен себе, то здесь я был центральной фигурой, вокруг которой начинал вертеться весь мир, и мне это было чрезвычайно приятно. Здесь я чувствовал себя в своей тарелке, и вся моя жизнь должна была быть именно такой, в этом я был уверен.
Бабушка Саша однажды рассказывала, что как-то я пришел к ней и попросил, чтобы она сварила мне манной каши, и после всего прибавил, что если у бабушки нет молочка, то кашу можно сварить и на воде. Бабушка спросила, а где я ел манную кашу на воде, а я рассказал, что у бабушки Ани. У нее не было молока, и она сварила мне кашу на воде. Бабушка улыбнулась и сказала, что молочко для каши она найдет.
В новой квартире у меня появился страх темноты. Я не мог войти в комнату, в которой было темно. Это доходило до абсурда. Одним вечером мы с мамой были на кухне. Она попросила меня пойти в соседнюю комнату и принести стул. Я отвечаю, что не могу этого сделать, так как там темно, а я боюсь. Она начинает меня убеждать, что она рядом и бояться нечего, но я ничего не могу с собой поделать. Мне нужно всего-то пройти два метра по коридору и там начинается прихожая, где можно включить свет и двигаться так дальше. К тому же выключатель находится в зоне видимости кухни и туда проникает свет из кухни, но я уперся, нет мол, и все. Мама уже и кричала и даже потянула меня волоком до выключателя, но я в истерике вырвался и убежал в кухню. Маме все это надоело, и она махнула на меня рукой.
На мой страх, кроме испуга, наверное, влияли снившиеся мне тогда, кошмары. Спал я один в своей комнате. Я прижимался к стеночке и побаивался, чтобы серый волк не укусил меня за бочёк и не утащил туда, где все будет весьма печально. Только вот ночью, один и в полной темноте, все это я воспринимал без юмора, у меня не было никакого ночника, свет в комнате был только тот, что проникал с улицы через окно, но так как мы жили на пятом этаже, света было не очень много. Я лежал в кровати, кутаясь в одеяло, и мне казалось, что под кроватью или в темном углу может кто-то быть, и он ждал, пока я усну.
Одно кошмарное сновидение из детства я помню и сейчас. Я сижу в кухне, нашей новой квартиры, и вдруг у меня появляется ощущение, что ко мне приближается, нечто ужасное, я его еще не вижу и не слышу, но чувствую что оно все ближе и ближе. А я сижу и мне некуда деться, так как по единственному коридору в кухню ко мне идет опасность. И вот появляется что-то большое, черное и лохматое. Оно идет, покачиваясь и переваливаясь с ноги на ногу, и хотя оно выглядит неповоротливым, проскочить мимо него невозможно, так оно собой заполнило весь коридор. Я встаю со стула, и намерен дать самый основательный отпор, просто так сдаваться мне не позволяет моя мальчишеская гордость. Я цепенею от ужаса, когда эта громадина подходит ко мне и начинает наваливаться на меня. Я поднимаю руки и собираюсь бороться, но руки и ноги у меня ватные и от прикосновения к чудищу я начинаю оседать, а ноги подо мной подкашиваются. Оно на меня наваливается и заслоняет собой весь мир. И тут я проснулся...
18
Летом, когда мне исполнилось восемь лет, и я должен был идти в школу, меня вновь ждал принеприятнейший сюрприз со стороны моих родителей. Меня отправляли снова в санаторий на три месяца, но уже под Киев. Мне было сказано, что уже не только раз в неделю ко мне никто не сможет приехать, но и через две и три. Родители постараются меня проведать месяца через полтора и приедут на два три дня. Для меня это было весьма печально.
Дело в том, что я состоял на учете в тубдиспансере. И вроде бы у меня в организме была, какая-то палочка или какой-то очаг. Мне, впрочем, как и всем детям делали прививку в руку, ее называли пуговкой. Место прививки нельзя было мочить и чесать. Через три дня врач осматривал прививки. У кого был только след от прививки в виде дырочки - тот был здоров. У кого было покраснение на руке, то тут уж брали линейку и мерили размер этого покраснения. У меня это красное пятно было размером с пятак и все говорили, что это плохо. Маме предлагали меня пролечить в санатории и меня лечили по всем рекомендациям врачей.
В Киев мы поехали втроем - мама, папа и я, как говорится вся моя семья. Мама на работе договорилась со знакомой, чтобы мы в Киеве пожили несколько дней у ее дочки. Останавливаться в гостинице нам было не по средствам, а хотелось, какого-то культурного досуга, раз уж представилась такая возможность.
Билеты на поезд мы покупали в предварительной кассе у себя в городке. Два места у нас было в одном вагоне и одно место в другом. Когда мы сели в поезд, я был с мамой, а отец в другом вагоне, оказалось что на наши места билеты имеют и другие пассажиры. И эти пассажиры, имели больше прав на наши места. Проводница нашла где-то одно место, и я вместе с мамой ехал на этом одном месте. Вернее я ночью спал, а мама сидела рядом.
Вот мы и приехали в Киев и стоим на железнодорожном вокзале, смотрим на город и пытаемся сориентироваться, куда и чем нам ехать. У меня тогда была вредная привычка. Я открывал рот и старался растянуть его как можно шире, это длилось несколько секунд, периодичность была, наверное, минут двадцать - тридцать. Я это делал, потому что чувствовал какую-то скованность на лице, и это мне помогало избавиться от неприятного ощущения. Отец мне сказал, что по Киеву расставлены камеры, на которые меня снимут с раздирающимся ртом и вечером покажут по телевизору по всей стране. Я испугался, начал оглядываться по сторонам и старался больше так не делать.
Остановились мы в многоэтажном доме. В этом доме было этажей шестнадцать, мы были, где-то на девятом этаже. С балкона смотреть на город было страшно. Таких домов рядом было несколько, вдоль их проходила городская дорога, довольно оживленная. Перед домом перейти дорогу, на мой взгляд, было просто невозможно. Под дорогой был подземный переход. За дорогой находился парк, засаженный деревьями, там был водоем, и стояли качели - карусели. Помню, какое удивительно-приятное ощущение я испытал, когда мы вошли в подземный переход в шумном городе и вышли из него в парке, ниже уровня дороги, где уже было слышно лишь щебетание птиц.
Мы гостили в принявшей нас семье два - три дня. Один день мы потратили на то, что сходить в музей Великой Отечественной войны. Этот музей открылся совсем недавно и был очень помпезный и патриотический. Некоторые моменты из музейных экспозиций запечатлелись в моей памяти очень сильно. Особенное впечатление величественности всего этого производила венчающая музей многометровая скульптура Родины - матери.
Долго ли коротко ли, но в один из дней мы приехали трамваем до конечной остановки "Пуща- водица" и в лесу нашли детский санаторий республиканского значения. В памяти запечатлелась картина соснового леса, до этого я в лесу никогда не бывал. Как меня оформляли, и как я прощался с родителями, почему-то не помню. Вспоминаю, как медсестра привела меня, до глубины души расстроенного, в комнату, где было человек восемь детей, все они спали, так как был тихий час. Она подвела меня к пустой кровати и тихонько сказала, чтобы я ложился и поспал. Я всегда очень сильно расстраивался, когда меня где-то оставляли одного, тем более на три месяца. Так я попал на три месяца в Киев, столицу Украины.
19
Я проснулся. Оказалось, что я уже не дома, рядом нет родителей, и меня окружают только незнакомые люди. Мне захотелось завыть во все горло.
Все дети с нашей комнаты, а также дети с других комнат, которые входили в одну группу, пошли на прогулку в лес. Я переживал в той ли я группе, так как ко мне никто не подошел из воспитателей и не расспросил меня кто я и откуда. Но все шли, и я тоже шел в потоке детей. Шли мы без особой организации. Нас вела женщина воспитатель и возле нее шла основная группа детей. Часть детей забегала вперед, часть детей приотставала, играясь и ребячась. Я тянулся в хвосте группы. Из санатория мы по тропинке между деревьями и кустами подошли к пролому в заборе и через него вошли в лес.
Мне запомнился момент, как мы подходим к забору, основная группа детей уже влилась в лесной массив. Я и несколько разбышак, в конце процессии, подходим к пролому. Здесь возле забора рос огромный гриб мухомор, мне он был по пояс. Я такие грибы видел только в книжках. У него была большая красная шляпа с белыми пятнам, на белой ножке было несколько белых мохнатых шарфиков. Ребята, схватив палки, изрубили гриб, и от него практически ничего не осталось.
Где бы я ни был, у меня всегда появлялся закадычный друг. Дружба завоевывалась на взаимном уважении и симпатии друг к другу. Здесь в санатории я приобрел замечательного друга, с которым мы дружили весь мой срок пребывания здесь. Правда, не сразу все складывалось так.
В нашей спальной комнате было человек восемь. И как полагается, в любом коллективе складывается своя негласная иерархия. В нашей комнате ребята были разного возраста чуть старше и младше меня. Один из мальчуганов из нашей комнаты, решил, что он посильнее меня и позволял себе разные вольности в мой адрес. Я не видел преимущества его надо мной и поэтому оказывал ему отпор.
Однажды, после тихого часа, послеобеденного сна, он меня в очередной раз зацепил, а я естественно ответил ему. Он очень сильно возмутился этому и подошел ко мне вплотную для морального подавления. В это время все вышли из комнаты и собирались возле воспитательницы на улице, чтобы идти в столовую. В комнате мы остались одни. Я конечное попытался выскочить, чтобы избежать физического конфликта, но он преградил мне дорогу и взял меня за грудки, объясняя, что он тут главный. Так как мне отступать было некуда, а сдаваться я сразу не хотел, то и я взял его за грудки и сказал, чтобы он оставил меня в покое. Он этого не ожидал, и я видел по его лицу, что его возмущению нет предела. Он толкнул меня, я толкнул его посильнее. Мы были одинакового телосложения, поэтому особенного преимущества никто не имел. Он попытался ударить меня, а я ему ответил с большей силой. Когда мне приходилось драться, у меня был принцип, ждать, когда на меня нападут и ответить обязательно посильнее. Поэтому я повторял все за ним, но старательно прикладывая все больше и больше сил.
Мы схватились, и вся комната превратилась в поле рукопашного боя. Мы катались по кроватям и под кроватями. По всей комнате были разбросаны подушки и постельное белье, матрасы с кроватей были скинуты, но никто физического превосходства не получил. В результате мы обессиленные сидели бок о бок на полу, облокотившись на кровать, и тяжело дышали. Он с уважением посмотрел на меня и спросил: "Мир?", я сказал: "Мир". После этого мы совершили магический ритуал вечной дружбы, который друзья совершали между собой после очередной драки или ссоры. Мы обнялись мизинцами правых рук и совершили заклинание: "Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, а если будешь драться, то я буду кусаться, а кусаться не причем буду биться кирпичом". После этого мы навели порядок в комнате и счастливые, с улыбками на лицах отправились к нашей группе.
Насколько процесс адаптации в этот раз был слезливым, не помню, но меньше трех недель он длиться не мог. Я грустил со слезами на глазах, иногда стоя в коридоре или глядя через окно на дорогу, ведущую из санатория.
В санатории у нас была игровая комната, в которой имелся телевизор. Иногда, раз в месяц, мы выезжали на автобусе на экскурсию в Киев. Когда была хорошая погода, мы практический каждый день устраивали с воспитательницей прогулки в лес, поэтому дорожки и тропинки вокруг санатория мне были хорошо известны. В лесу мы собирали грибы, а воспитатель рассказывала нам какой гриб как называется и какой съедобный, а какой нет. В лесу мы также собирали землянику и лесные орехи - лещину. Честно говоря, здесь было очень интересно и познавательно.
Родители оставляли воспитателям небольшую сумму денег, чтобы ребенок мог попросить воспитателя купить ему что-нибудь, если захочется. Для всех роскошной покупкой была бутылочка Пепси или Фанты. В Киеве эти напитки продавались свободно и мы от них были просто в восторге, но стоили они дороговато. Если у воспитателя было моих максимум 10 рублей, то бутылка Пепси стоила копеек 75, а эти деньги давались месяца на два - три, поэтому сильно не разгуляешься.
В санатории была камера хранения, где хранились наши большие сумки с вещами, с которыми мы сюда приезжали. Сумки, как и все наши вещи, были подписаны с указанием фамилии и инициалов. На вещах надписи были вышиты нитками. Это делалось, для того чтобы вещи не терялись. Их приходилось сдавать в стирку, и чтобы потом узнать свою вещь, нужна была именная надпись. Это также делалось, чтобы исключить возможное воровство вещей. Комната хранения работала определенные часы, там была дежурная, которая следила за тем, чтобы каждый общался только со своей сумкой.
Досуг мы проводили по-разному. Мы любили играть в "танчики" и "крестики-нолики". В "танчики" играли в тетрадке, на листе с разворотом. На одном листе рисовался крест и танки фашистов, на другом развороте рисовалась звезда и советские танки. Кто кем будет, договаривались заранее. Рисовали, к примеру, каждый по семь танков. Затем кто-то стрелял первым. Стрелял, значит, на своем развороте рисовал шариковой ручкой жирную точку. Затем лист перегибался по развороту и с обратной стороны листа, где был произведен выстрел, его передавливали на поле противника. Если переведенная точка попадала на вражеский танк, то он считался взорванным и на нем рисовали взрыв. Если точка не задевала танк, то ты промахнулся и рисовался символический взрыв в месте точки. Выигрывал тот, кто быстрее уничтожал вражеские танки. Очередность выстрелов была разная. Я однажды проиграл рубль мальчугану на спор, который был старше меня. Выглядел он болезненным, ростом был чуточку выше, и я считал его слабаком. Говорили, что у него вырезали одну почку. Играл он в "танчики" отлично.
Он похвастался мне, что подобьет сразу у меня подряд три танка, а я у него ни одного. Меня это задело. Мы поспорили на рубль, нарисовали танки и он начал первым. Вот он выстрелил раз и подбил мой танк, я собираюсь взять у него тетрадь и произвести свой не менее точный выстрел, но он не дает мне тетрадь и, между прочим, сообщает мне, что тот, кто попал, стреляет еще раз. Я начинаю возмущенно спорить, но он спрашивает своих товарищей, правильно ли он говорит и они подтверждают его слова. Я не согласен, но он держит тетрадь и мне ее отдавать не собирается. Он производит еще пару выстрелов и подбивает мои еще два танка. Он констатирует свою победу и требует от меня рубль. Я считаю себя обманутым, и не собираюсь отдавать деньги. Его лицо после этого преобразилось и стало довольно не привлекательным и злым. Он начал меня пихать руками я в ответ пихал его, но, к сожалению, его толчки были ощутимее моих, и он прижал меня к стенке, я разволновался и несколько струхнул. Чтобы прекратить эту перепалку я пообещал отдать ему деньги, когда они у меня появятся, но я ему деньги так и не отдал, хотя он частенько просил вернуть должок. Видно хоть я и оказался слабее его, но так как я ему оказал все-таки сопротивление, ему пришлось простить мой долг. А он видел, что я ему просто так деньги отдавать не собираюсь, и когда он подходил ко мне, я говорил, что денег сейчас у меня нет.
20
В первый класс я пошел в санатории. Это радостное событие мне разделить было не с кем, никого из родных рядом не было. Мое первое в жизни первое сентября осталось обычным будничным событием. Умел ли я тогда читать и писать не помню, так как со мною никто до этого особо не занимался, но из садика основы грамматики я знал и поэтому связь с домом поддерживал через переписку. Мы дети здесь, как солдаты в армии, ждали писем из дому, и с жадностью читали каждое слово. Я получал письма от мамы, бабушки Саши и бабушки Ани. Они мне писали печатными буквами, чтобы я крепился, ведь я будущий мужчина, чтобы я не плакал, и что все будет хорошо. А я читал их письма и рыдал как девчонка.
Я писал письма родным в ответ, правда, они были очень короткие, но я старался, как мог. Переписка для меня много значила, я жил от письма до письма и с каждым письмом мой срок пребывания в санатории истекал, хотя и не очень заметно. Письма я получал каждую неделю и старался ответить на каждое и каждому. Особенно теплыми были письма от бабушки Саши.
Чтобы писать письма, нужно было покупать почтовые конверты. Конверты были двух видов: обычный, письмо, в котором шло ко мне домой три дня и АВИА конверт, в этом конверте письмо доходило быстрее, так как эти письма перевозили самолетом. По цене конверты отличались ощутимо. Обычный конверт стоил копеек пять, а АВИА конверт стоил копеек пятнадцать. Я писал и получал письма в обычных конвертах, хотя пару раз шиканул и отправил письмо в АВИА конверте. АВИА конверт был более красивый. На нем, вверху голубенькими буквами было написано АВИА.
В школу каждый должен был идти со своими школьными принадлежностями и учебниками, которые нужно было получить в своей школе, где мы жили. Мама писала, что мне должны завезти школьный портфель со всем необходимым дядя Эдик и тете Люда, сестра моего отчима. В общем, с неделю или две у меня ничего не было, а потом они все-таки приехали. Они все привезли и даже взяли меня с собой и устроили экскурсию по Киеву. Мне особенно запомнилась поездка на фуникулере, это было что-то необычное. Благодаря фуникулеру я и запомнил, что они меня брали с собой.
Школа в санатории находилась в отдельном здании. Нас первоклашек было не очень много, человек десять - двенадцать. Наш класс был не большой, но уютный. Уроки длились не 45 минут, как в обычной школе, а всего 30 минут. Учительницу я не помню, но учила она нас старательно, так как когда я пришел в свою школу, то отставаний по учебе у меня не было.
Мои воспоминания в санатории связаны в основном с детскими шалостями и досугом. Утром и после обеденного сна у нас измеряли температуру, и у кого она была повышенная, оставляли в комнате и в школу, заболевший, не шел. Градусники мы различали как мальчачьи и девчачьи. Металлический наконечник в градуснике мог быть плавно закругленным - это был девчачий, а с утонченной шейкой и овальным окончанием - это был мальчачий. Было много шуму и споров кому, какой достался градусник в этот раз.
У нас была хитрость, чтобы не идти в школу мы набивали температуру до разной величины. Затем делали грустное лицо, и после того как медсестра проверяла температуру оставались в палате и играли целый день. Но однажды мы прокололись всей комнатой. Температуру набили себе все ребята из нашей палаты, хотя мы и не договаривались об этом. В конечном итоге нас всех оставили. А мы вместо того, чтобы тихонько лежать, впали в некую эйфорию, от радости, что нам удалось так облапошить медицинский персонал. И вот через час в нашу комнату открывается дверь, заходит врач, чтобы сделать обход и что же он видит. Мы все как один скачем по палате, прыгаем на кроватях, в воздухе летают бумажные самолетики и так далее... В общем, через полчаса после устного строгого предупреждения: "Больше так не делать", мы были все каждый в своем классе на школьных занятиях.
Среди детей ходили байки, что при прогулке в лес ребята видели самолет и танк в болоте, и всем хотелось туда отправиться. Поговаривали также, что один мальчик нашел в лесу патроны и на тихом часе под одеялом ковырялся в патроне и тот взорвался, а весь потолок был в его крови.
Однажды была история, что один мальчик, старший меня года на три, убежал из санатория. Перед этим к нему приезжал отец, проведать его и обмолвился, что он живет в какой-то центральной гостинице. Отец уехал, а мальчик так сильно затосковал по дому, что вечером убежал из санатория в ту гостиницу к отцу, чтобы тот его забрал. Отца там уже не было, и милиция вернула мальчика в санаторий. За такое нарушение в санаторий были вызваны его родители и мальчика отправили домой.
Одним из любимых наших занятий было рассказывать небольшие истории страшилки с мистическим подтекстом и чем страшнее, тем лучше.
В какой-то период у меня сильно разболелась нога, припухла коленка и стала плохо сгибаться, я даже начал прихрамывать, дней через десять все прошло, врачи меня вылечили.
Один раз я спускался с горки и орал от удовольствия. И когда я уже спустился и вставал на ноги в спину меня ударил другой мальчуган, который спускался следом за мной, не соблюдая дистанции. После внезапного удара я сильно прикусил язык. Во рту появилась кровь, я расплакался от боли и страха за свой язык. Мой друг отвел меня на негнущихся ногах, ревущего, и всего в соплях и слезах в медпункт. Как оказалось ничего страшного не произошло, и мы пошли обратно к своей группе, которая обедала в столовой. Кушать было несколько неудобно и от горячего язык, какое-то время побаливал.
Одно из ярчайших воспоминаний о санатории - это всесанаторский просмотр фильма "Место встречи изменить нельзя". Когда шел этот фильм по телевизору, все дети и взрослые бросали все дела и собирались перед телеэкраном. Наша комната с телевизором набивалась битком и даже в коридоре стояли сотрудники санатория и смотрели очередную серию с Глебом Жегловым и Володей Шараповым.
Иногда мы играли с детьми в игру, кто кого сглазит. Была договоренность, что серые глаза глазят голубые, карие глаза глазят серые, черные глазят карие, голубые глазят черные. И вот все дети группы подходят, друг к другу заглядывают в глазки и если подходящая пара находится, то ребенок с глазливыми глазками бегает за своей жертвой и старается заглянуть в глаза. Убегающий прячет свои глазки от преследующего и сам ищет у кого можно найти защиты, и чьи глазки сглазят преследующего. Игра была особенно интересно тем, что в нее играли вместе с девочками, и была возможность вплотную подойти к любой девчонке и сказать: " А ну покажи-ка свои глазки". В общем, было много радостного визга и беготни.
21
В конце сентября, когда еще стояла теплая погода, ко мне в санаторий, на четыре дня приехали мама и бабушка Саша. Они хотели забрать меня домой, но им предложили оставить меня еще на три месяца, так как это полезно для моего здоровья. Я испытал очередной психологический удар. Я уже мысленно был дома, и вот пришлось остаться еще на три месяца. Не без слез, но я остался, вернее, был оставлен.
Мама с бабушкой остановились уже у известных мне знакомых. Они каждый день приезжали ко мне, и мы вместе проводили время. Для меня это были очень счастливые дни. Я был в центре внимания, и все было только для меня. Я был царь, я не ходил по земле я словно парил над нею, правда, это продолжалось всего лишь считанные дни. В Киев мы не выезжали, нам не разрешили никуда уезжать из санатория. Все время мы проводили в беседках на территории санатория или я водил маму и бабушку на прогулки в лес, по известным мне тропинкам. Они удивлялись, как это я ориентируюсь в лесу, а я был довольным их комплиментом и говорил, что мы тут часто гуляем, практически каждый день. Наше время препровождения состояло из прогулок, бесед и кормления меня вкусненьким. Счастливые дни пролетели очень быстро и мама с бабушкой уехали, а я остался на второй срок.
Старшие ребята в санатории занимались поделками. Они плели из систем для капельниц чертиков и рыбок. Такого чертика или рыбку можно было купить у них за рубль. У некоторых получались просто очаровательные поделки. Я научился тоже плести эти безделушки, но выглядели они не очень красиво, по сравнению с тем, что плели асы этого дела. Еще ребята плели цепочки из тонкой проволоки на маленьких, самостоятельно изготовленных, нехитрых приспособлениях.
Мы любили делать самоходки. Бралась деревянная катушка из-под ниток. На выступающих, на ней боковых гранях вырезались зубья. В середину катушки продевалась круглая резинка. С одного конца катушки резинка крепилась небольшим клином. С другой стороны в резинку вставлялась паста от ручки. Деревянная катушка бралась в руки и сторона с клином прижималась к ней. Пасту, вставленную в резинку, накручивали по часовой стрелке. Резинка внутри катушки скручивалась. Затем катушка ставилась на пол, и она начинала самостоятельно катиться, пока не раскрутится резинка.
Любили также делать рогатки. Каждый мальчик считал, что у него обязательно должна быть рогатка. Простая рогатка делалась из проволоки с изоляцией и простой резинки. Из этих рогаток стреляли пульками, которые делались из небольших кусочков проволоки согнутых пополам. Крутой рогаткой считалось изделие из деревянной рогатины с бинт - резиной. Посредине резины вставлялся кусок из кожи. Из таких рогаток можно было стрелять чем угодно, хоть камнем, хоть шишкой. Я себе смастерил рогатку из обычной проволоки, только для того, чтобы она у меня была.
Были умельцы, которые из коры сосны делали всевозможные парусники. Для этого отдирали с толстого ствола сосны кусок коры, потолще, и терли его об асфальт, чтобы он принял форму кормы корабля или лодочки. Затем ножиком делали углубление с той стороны, где должна располагаться палуба и крепили мачту с парусом. Освоить практический навык этого изделия мне не хватало терпения и усидчивости.
Здесь, в санатории, я увидел первую в своей жизни живую дикую белку. Белок здесь было много. В некоторых местах можно было даже кормить белок с рук. Подходишь к дереву, где сидит белка, насыпаешь в ладонь семечек и присаживаешься спокойно, с вытянутой рукой. После некоторого колебания белка может соскочить с дерева и направиться к тебе. На некотором расстоянии от тебя она остановится, и, изучающе, посмотрит на тебя. Если ее все в тебе устраивает, то она подходит к твоей вытянутой ладони и берет с неё семечки. Она может взять одну семечку и быстро убежать, а может прямо возле тебя лузгать одну за другой все семечки. Но если ты сделаешь малейшее движение, она очень быстро убегает. Говорили, что она может укусить и тогда рана, будет гнить и очень плохо заживать.
Среди ребят было заведено иметь "Песенник" - это была толстая общая тетрадь, в которую записывались популярные песни, делались рисунки, писались всякие детские непристойности. Например, на вопрос "Что такое любовь?" отвечали - "Это два дурака с повышенной температурой" или "Это две пары ног выглядывающие из-под одеяла" и так далее. В эти песенники записывались адреса друзей. Песенник давали друзьям, чтобы они записали тебе пожелания на память.
Время моего пребывания в санатории подходило к концу. Из разговоров ребят я слышал, что хорошо бы на прощание врачам, медсестрам и воспитательницам сделать подарок в виде бутылки шампанского и коробки шоколадных конфет. Я подсчитал и написал домой письмо, что нужно привезти то-то и то-то.
Забирать меня из санатория приехал отец и привез то, что я попросил по детской наивности. Мы с отцом обошли всех и раздали всем подарки. Много позже мне мама говорила, что они подумали, что этого требовал в санатории персонал и меня заставили это написать, а им пришлось очень сильно потратиться, но это было потом. А в данный момент я был счастливым, что уезжаю как настоящий человек, я всех отблагодарил за все хорошее и теперь с чистой совестью ехал домой.