Аннотация: В соавторстве с Сергеем Игнатьевым для бренда "Мелисса Лемерсье". Важный знаковый (тм) текст с Грелки. В финал не вышел, опубликован в сборнике "Swalker. Конец света отменяется".
На полке стоят маленькие и продолговатые стеклянные банки, закупоренные потемневшими пробками. Редкий солнечный блик, отразившись от выпуклостей сосуда, играет цветными искрами на заточенном внутри порошке. Колбы с запечатанными джиннами, они прячутся в самом темном углу комнаты, с одной стороны укрытые от солнечных лучей пропыленной портьерой, с другой - массивным выступом дубового комода. Здесь и черная дробь пороха, и снежные кристаллики соли. Ядовито-оранжевый карри и жгучая темно-красная гвоздика. Зеленая мягкость базилика, опаловая загадка имбиря, лиловые оттенки чесночной горечи.
В изгибах крутых стеклянных бедер отражается кухонный интерьер, а внутри скрыты до поры яд и порох, похоть и боль. Все зависит от дозировки, но опытная рука отмерит щепотки в нужных долях.
Это сродни игре на скрипке, сродни любовной игре в раскаленном воздухе спальни. И здесь, и там, важную роль играют такт и ритм. Шорох снимаемой кожуры напоминает о скользящем по коленям шелке, в шипении сковороды - томное ожидание развязки, тающее масло - как испарина на переплетенных телах. Сталь ножа стучит по разделочной доске, дробя ритм экстатического танца. И парко, и душно в кухне, ноздри щекочут волшебные ароматы, слух ласкает таинственная музыка дальних берегов. Специи могут петь.
Специи способны говорить, ты только послушай. У каждой из них свой цвет, своя мелодия, своя история.
И каждый понимает их по-своему.
***
- Энни, душечка, тебе уже приходилось готовить мясо? - в голосе мисс Спайси звучал подлинный интерес.
- О, Аделина, стыдно признаться, но на кухне от меня мало проку, - Энни, свежая и прелестная как пармская фиалка, залилась нежным румянцем. - Но теперь, когда я стала женой и хозяйкой дома, конечно, научусь. Вот прямо сейчас и начну учиться! Эдвард будет доволен.
- Так я и думала! - мисс Спайси рубанула ножом, ловко разделив луковицу на две равные половинки. Ее щеки тоже покрывал румянец, но его розовый оттенок напоминал, скорее, о пармской ветчине. - Поэтому разделала мясо заранее, новичку это не по силам. Я решила взять нежирную вырезку - наверняка ты следишь за фигурой. Детка, передай мне еще одну луковицу.
Энни неловко потянулась к корзинке с луковыми головами. Одна, самая большая, выскочила из непривычных к кухонному труду рук, весело покатилась по столу и сбила солонку, как кеглю. Белые кристаллики рассыпались по полу. Зазвенела и покатилась дырчатая крышечка. Аккуратно расправив юбку, Энни опустилась на корточки.
Миссис Спайси, колдовавшая над разделочной доской, покосилась на собеседницу через плечо. Поправила ухоженным ногтем дужку очков в тонкой оправе:
- Милочка моя, плохие приметы придумали консерваторы, - она помедлила, сдерживая улыбку, и добавила. - А я всегда голосую за лейбористов. Манеры у этих господ не очень, но они - соль земли...
История первая. Соль, sal.
Цвет - белый.
Давят на слух громовые такты заполярного ритма, будто безумные духи Келе барабанят по бубнам человеческими костями - и скрипят несмазанные полозья, и хрустят по насту унты, и воет ветер, и перекликаются пьяные бегом ездовые собаки. Зрение и обоняние в деле не участвуют - смерзлись заиндевелые ресницы, потерял чувствительность нос, а вкусом завладела морская соль со сладкой нотой талого снега.
Путь по границе небытия, между белым снежным безмолвием и зеленым океанским равнодушием.
Возвращение к жизни - ласковые касания возвращающегося тепла по щекам, щекотка пропахшей псиной шкуры, и блики огня на войлочных стенах чума.
Огонь костерка играет бликами на ее высоких скулах, маслянисто блестит в черноте раскосых глаз. Мешает в резной плошке дурно пахнущее варево, напоминающее горячий гоголь-моголь из детства, низкое петербургское небо, игрушечную бригантину на одеяле, крики извозчиков за подернутым изморозью окном и хинную горечь после визитов семейного доктора.
Край плошки касается губ, молчаливый приказ: "Пей!"
"Не хватает соли", - хочется сказать ему, когда к языку возвращается чувствительность. "Как тебя зовут?", "Где я?". Мы дрейфовали с туманом по норд-вест-тень-норд, и глыба айсберга врезалась в обшивку, пропорола ее, как нарвал рогом. Подрядчики всегда воруют, а в Адмиралтействе кувшинные рыла, и это так же точно, как то, что белый медведь чует страх, капитан первый после Бога, а морской дьявол всегда найдет в днище слабое место. "Ты спасла меня?", "Где остальные?" "Как тебя зовут?"
Он пытается говорить жестами, но тело не хочет подчиняться. Она терпеливо укрывает шкурой грудь, расписанную синими узорами татуировки: "Молчи, береги силы".
"Не хватает соли, - шепчет он в бреду, - не хватает". Будто в ответ влажная дорожка пробегает по иссеченной ветрами щеке, минуя рыжую щетину, попадает на непрестанно шевелящиеся губы. И это тот самый вкус - вкус соли.
Она поет ему песню, которой научил ее дед. Слова ее рождаются вместе с мелодией, она поет о том, что он должен поправляться, должен быть здоровым к тому часу, когда за ним придет ее дед, снежный дух Келе.
***
- С этим ты точно справишься, Энни! Делаем в мясе кармашки - да-да, небольшие прорези ножом - и прячем в них дольки чеснока. Будет не простое мясо, а секретом. Вы любите чеснок, детка, или не выносите его, как все, кто часа не проживет без поцелуев?
- Ах, Аделина! С кем мне целоваться? - Энни засмеялась кокетливо, намекая, что уж ей-то - конечно же, есть с кем. - Эдвард еще не вернулся из командировки. И представляете, уже два дня не звонит! Я не ревную, не подумайте. В себе я уверена на все сто! Вечером он будет дома, но я ни слова не скажу ему в упрек: пусть видит, я не из тех жен, что едят своих мужей поедом.
- Уже сегодня? Тогда я заверну тебе с собой пару ломтей мяса для Эдварда! Оно даже не успеет остыть, пока ты добежишь до дома. Твой муж сегодня тоже будет пахнуть чесноком, я обещаю, девочка моя! Ах, что за ночь вас ждет, что за ночь...
История вторая. Чеснок, Allium sativum.
Цвет - лиловый.
- В вашем городе есть река?
Девушка обернулась на голос. Незнакомец стоял под проливным дождем, не делая никакой попытки спрятаться. Косые линии резко перечеркивали темный силуэт.
- Идите сюда, - девушка торопливо поманила мужчину под лиловый зонтик, но тот был слишком мал, чтобы скрыть плечистую фигуру.
Олаву Эйнару Бьорндалену не везло с женщинами.
Много лет назад, встретив Лив, он подумал, что проклятие снято. Она была не такой, как все - трепетной, уступчивой, покорной. Когда он впервые коснулся ее губ, Лив лишилась чувств - вот какой нежной она была. Настоящая леди, не то, что эти современные свиристелки. Олав никогда раньше не церемонился с женщинами, но сейчас решил, что уж с этой-то холодной северной феей все будет по-другому: то самое, главное, произойдет лишь после свадьбы. Лив думала так же. Не нужно было слов: он видел, как она улыбается тихонько, не поднимая лучистых глаз от очередной толстой книги.
Накануне помолвки Лив впервые сама приготовила ужин.
- Дорогая, ты же знаешь, я не ем дома, - Олав был смущен ее порывом.
Но Лив выглядела такой милой и взволнованной! Ее льняные косы отливали серебром, и отказать ей в столь милой прихоти было невозможно.
Бьорндален поднес ложку ко рту, и его тут же вырвало - прямо на крахмальную скатерть, вручную расшитую лиловыми васильками.
- Что это?!
Его крик только начал набирать громкость и не успел достигнуть крещендо, а Лив уже выскользнула за дверь. Она бежала быстро-быстро, усердно перебирая своими маленькими ножками, но ей ни за что было не уйти от Олава. У нее было лишь одно преимущество: он не знал этого города, а она знала. И она не преминула воспользоваться этим преимуществом.
Достигнув берега Квины, Лив прыгнула лодку и оттолкнулась веслом от берега.
Она смотрела на Олава Эйнара Бьорндалена в последний раз и показывала ему палец. Не безымянный, украшенный кольцом с редким лиловым сапфиром - подарком Олава, нет. Кольцо она давно швырнула в Квину, вызвав злую рябь на воде. Это был средний палец руки, ее маленькой нежной ручки, такой сладкой и желанной.
Олав простил бы Лив суп с чесноком, хотя это была злая и глупая шутка, но вампиру не перейти бегущую воду. Кажется, он не так истолковал ее покорность. Кажется, она не мечтала превратиться в могущественную и бессмертную королеву ночи. Не хотела стать его женщиной.
Теперь, приходя в новое место, Олав первым делом спрашивал:
- В вашем городе есть река?
Дождь перестал. Девушка наматывала льняную прядь волос на нежный пальчик и медлила с ответом.
Луна в темном небе была похожа на чесночную дольку.
***
- Девушки по сути ангелы, но когда нам ломают крылья, приходиться летать на метле, - с трудом выговаривает Энни, теребя обручальное кольцо - удивительно красивое, двух видов золота. Кажется, история не на шутку взволновала ее.
- Ты права, милая, как ты права. Когда-то меня обидел один человек. Очень обидел. И тогда я стала такой, какая есть, - миссис Спайси сухо смеется и поводит половником, как маршальским жезлом. - Но хватит грустить, сейчас я тебя развеселю! Подай-ка мне вон тут черную баночку с попугаем на крышке...
История третья. Перец, Pнper nнgrum
Цвет - черный.
Капитан обещал им жизнь вечную, хрипел, сверкая белками на дочерна загорелом лице:
- Я доведу вас до этого гребаного Фонтана гребаной Юности, Дейви Джонс свидетель моим словам!
Они шли во тьме кромешной, в роях мошкары, чавкали сапогами в грязи и пропахшим тухлятиной болотам. Подсвечивая факелами, рубили переплетения лиан абордажными саблями, острые листья, гибкие побеги цеплялись за бороды и шляпы, и змеи тяжелыми кольцами свешивались с ветвей.
Закончилось все скверно. Они оказались посреди этих треклятых черных джунглей в гнилом, грибами поросшем форте времен Конкисты. По окрестным болотам с барабанным боем вышагивали красномундирные солдаты Его Величества, гребаного лицемера. Лошадиные упряжки (коняшкам повезло с их шорами - не видеть всего этого ада) тащили через топи орудия. В дебрях таились жадные до плоти полутрупы, поднятые из свежих могил тарабарщиной и зельями вудуистских жрецов, долбанных дикарей.
Каждую ночь кого-нибудь утаскивали. Минувшей ночью - троих, это стало последней каплей. Со вкусом поужинав черепашьим сальмагунди, они запили его раскаленным грогом, сдобренным черным перцем. А после порешили выразить капитану недоверие. Припомнили и Дейви Джоунса, и сотни сладких обещаний. Черная метка легла в лопатообразную ладонь.
Кэп только посмеивался, дожевывая свою черепашатину:
- Не торопитесь, висельники. Глядишь, в следующий раз пожрать доведется только в аду.
Никто не решался напасть первым, потому они стояли вокруг и смотрели, как он ест. Он закончил, утерев перепачканные жиром губы кружевной манжетой, стряхнул крошки с заплетенной косицами бороды... И выхватил из-за кушака пистоли.
Капитана и тех пятерых неудачников, кого он успел положить, схоронили в ближнем болоте. У аллигаторов нынче будет званый ужин.
Боцман принял командование:
- Джентльмены, отрывайте свои задницы от пеньков, жабья братия, таранить вас веслом во всякое место, я выведу вас отсюда, Дейви Джонс свидетель!
На выходе из форта их встретил Капитан. Ступал он не особенно уверенно, тянул вперед свои лопатообразные ладони и пялился вперед мутными бельмами. Лицо у него было белым, как полотно, на левой щеке чернела россыпь застрявшей в коже мушкетной дроби. Как рассыпанный черный перец.
- Я обещал вам бессмертие, - прохрипел он, оскалился, двигая развороченной до кости челюстью. - И я вам его принес, гребаные ублюдки! Ар-р-р-р!
***
- Аррр! - захохотала Энни. - Пиррраты! Но как грубо, право слово...
- Иногда, дорогая, не помешает подсыпать перцу. Если мы, конечно, хотим, чтобы вкусовой букет был полным. Перец даст нашему блюду остроту, а карри - аромат. Индийские пряности я храню вон в том расписном ларе. Помоги мне насыпать немного карри в миску... стоп, Энни, хватит! Это очень важно - вовремя остановиться. Хотела бы и я сама это уметь.
- В вашем возрасте вы что-то еще не умеете? Ох, простите, Аделина, я не то имела в виду, вы совсем не старая...
Пятясь, Энни задевает локтем дверь в комнату, та со скрипом отворяется. На письменном столе, высветившемся в проеме, лежат две пары массивных мужских часов - одна на золотом, вторая на серебряном браслете. Мисс Спайси торопливо затворяет дверь. Какая она смешная, эта Энни. Сколько открытий ей еще предстоит сделать.
История четвертая. Карри, Curcuma.
Цвет - оранжевый.
Под покровом ночи, под расшитым цветами балдахином сплетаются обнаженные тела. Стоны и вопли, женский и мужской, мечутся по стенам, рассыпаются тенями в отсветах очага. Хриплый тигриный рык сменяется визгом мартышки.
Сложно удивить того, кто оставил свою невинность в бристольских борделях, кто знал вкус французских куртизанок, отдающий сладкой пудрой и горьким кальвадосом, и вкус хрупких тайских куколок, отдающий папайей и жасмином. И гейш, пахнущих вишневым цветом и сакэ, и диких африканок с ароматом сандала и горьких трав саванны.
Но у нее получилось.
Скачущая на нем гибкая ганика, полубезумная шакти с упругими грудями, была на вкус как карри.
Все заканчивается взрывом, брызги которого орошают ее разрисованный хной загорелый живот с мерцающим в пупке искоркой сапфира. Обессиленный, он откидывается на подушки. Жадно глотает из кубка, который она протягивает ему смуглыми, блестящими от пота руками.
Он торопливо пьет фенни, но кокос и кешью не перебивают горчинку куркумы.
Не тает во рту вкус ее жадных губ, привкус карри щекочет язык, сменяясь горечью желчи. Из ослабевшей руки выпадает кубок, катится по ковру, по мозаичным плитам.
И звонко смеется фальшивая ганика, чье истинное лицо - быть агхори, служить богине Чамунда, очищая святость родной земли от оскверняющих ее чужаков.
***
Энни в смущении прикрывает ладошкой пухлый рот, так похожий на нарисованное сердечко с праздничной открытки. Да, она теперь взрослая замужняя дама, но не готова говорить вот так, напрямую говорить о сексе, страсти... похоти! Она, Энни, не такая. Да и Аделине уже не по возрасту, скажем прямо!..
- Долг важнее чувств, - скованно произносит Энни, чтобы хоть что-то сказать, разбить вдребезги тишину - липкую, пряно пахнущую куркумой.
- Это ты верно подметила, душечка, - рассеянно отзывается мисс Спайси, явно задумавшаяся о чем-то своем. - Важно не брать в долг, если не можешь расплатиться! А мясо-то почти готово. Польем его растопленным сливочным маслом, чтоб не пересохло; ах, какой аромат! А не посыпать ли нам мясо тертым имбирем? - решила вдруг миссис Спайси. - Я не боюсь импровизировать - в этом и состоит мой успех.
Аделина порылась в желтой плетеной коробке и вытащила странного вида сморщенный корень.
- Какой смешной корешок! - потянулась к нему Энни, но, рассмотрев, оттолкнула. - Хотя нет, не смешной. Скорее, жутковатый. Он похож на кисть руки с пальцами, собранными в шепотку. Я не буду есть эту гадость.
- Не будьте ребенком, дитя, - мисс Спайси заговорщицки понизила голос. - Имбирь придает аромат мясу и делает его более мягким. А у едоков возбуждает похоть и слегка смягчает желудок. Сейчас я расскажу тебе сказку. Этой сказке ты, пожалуй, не поверишь, однако мой дедушка, рассказывая ее, всегда говорил: "Не все в сказке выдумка. Есть в ней и правда. А то зачем бы стали люди ее рассказывать?"
История пятая. Имбирь, Zingiber.
Цвет - желтый.
В одной прекрасной стране всегда светило солнце. Правил ею справедливый и мудрый король, щедрый и гостеприимный, и была у него дочь Анна-Ева-Лотта-Брунгильда-Фредерика - принцесса с золотыми волосами. Была она так прелестна, что затмевала собой солнце. Вот как удачно устроились жители королевства - у них было два солнца сразу.
В один прекрасный день в прекрасную Анну-Еву-Лотту-Брунгильду-Фредерику влюбился принц. Тоже, как водится, прекрасный.
- Я брошу весь мир к ее ногам, - говорил он. - Я голыми руками порву на части любого, кто посмеет ее обидеть! Да что там, любого, кто осмелится косо на нее посмотреть!
Но при этом принц стеснялся не только посвататься к Анне-Еве-Лотте-Продолжите сами, но даже с ней заговорить. Юноша был робок и несколько неуверен в себе - такое случается даже с принцами.
Не придумав другого способа приблизиться к своей мечте, он обратился за помощью к колдунье.
- Я так ее люблю! - пылко говорил принц. - Я все отдал бы за то, чтобы коснуться ее губ! А тому, кто позволит мне провести с нею месяц, я легко подарил бы свою жизнь!
- Месяц? Что же, хорошо, - пожала плечами колдунья.
Она щелкнула пальцами, и принц начал съеживаться на глазах. Он уменьшался и уменьшался, пока не превратился в подобие сухого корешка. Юношу словно высушили на солнце.
Утром во дворце к чаю как всегда подали свежий имбирь. Принцесса разрезала один корень пополам и увидела на срезе яркую желтизну.
- Старый корень! - капризно сказала Анна-Ева-Лотта-Выпороть ее родителей за такое-то имечко. И приказала унести имбирь на кухню.
Там его промыли известковым молоком, мелко настругали, добавили сахара и сварили с апельсиновой коркой. Давно во дворце не ели такого вкусного варенья! Принцесса доставала из банки жгучие засахаренные лепестки, клала на язык и рассасывала как леденцы, думая: "Интересно, а куда же делся тот симпатичный принц из соседнего королевства? Собирается ли он сделать мне предложение?".
Банки хватило на целый месяц.
***
- Интересно, как там Эдвард? - Любовная история напоминает Энни о муже. - Надеюсь, он не звонит мне из-за работы, а не из-за какой-нибудь... какой-нибудь... студентки! Может быть, и мне нужно было поступить в вуз? Ему всегда нравились интеллектуалки. А может, мне самой ему позвонить? Он всегда забывает про время, оно словно утекает у него сквозь пальцы - минуты, часы... целые дни! Я подарила ему две пары часов, чтобы он носил их одновременно, но все без толку. Аделина, скажите, что мне сделать?
- Я тебе отвечу на это так: Энни, помой ба-зи-лик! Нет ничего вкуснее, чем мясо с карри, посыпанное свежим базиликом. Дорогая, у тебя же нет на него аллергии? Ну, вот славно, вот и хорошо! А то с базиликом иногда так неловко выходит...
История шестая. Базилик, Ocimum basilicum.
Цвет - зеленый.
Он стоит у плиты и готовит ужин. По радио крутят Карузо. Фартук поверх белой рубашки, воротник ее расстегнут, рукава засучены. Ему нравится эта американская антипригарная сквородка. Из американского ему еще нравятся две вещи: их машины и кино. От остального его, сказать по-правде, просто тошнит.
Он готовит каннеллони так, как учила бабушка. Смешивает томатный соус с уксусом, посыпает сухим базиликом. Она научила его этому еще там, на родине, тысячу лет назад. Кулинария - его хобби.
Предмет его основной работы в соседней комнате.
Он думает о стране своего детства. Там был уединенный сумрак оливковых рощ и шумная толкотня рыбацких рынков, над предгорьями звенел тамбурин, бренчала гитара и щелкали кастаньеты.
А теперь вокруг него стылые сумерки мичиганской зимы и ядовитые огни реклам. Готические многоэтажки цвета застарелой плесени и по-мертвецки зеленое небо. И в память о былом только на мотив тарантеллы - тара-ра-ра-ти-ти-та-та - стучит по разделочной доске нож, которым он нарезает помидоры. И таким же манером трещит томми-ган, звенят стекла под бейсбольными битами, и кашляет мотором лодка, бредущая сквозь туман, под завязку забитая канадским виски.
Они прочно обосновались в этом чужом мире высоких каменных домов и темных переулков, в укрепленные посольства-форпосты своей первой родины превратив парикмахерские и мясные лавки. Те, кому это пришлось не по нраву, отправились на корм рыбам в цементной обувке или примолкли, до поры заткнутые кляпом из зеленых купюр.
Пожелание падрино исполнено в точности. Исполнивший его капореджиме может позволить себе взять паузу и хорошенько перекусить каннеллони по бабушкиному рецепту.
В соседней комнате лежат на разметанных простынях двое. Лица обоих прикрыты венецианскими масками - уродливыми носатыми личинами. Таково было пожелание падрино.
Падрино любит карнавалы, они напоминают ему о родине.
***
Прозвенел таймер.
- Вижу, ты уже проголодалась? - мисс Спайси потрепала Энни по плечу. - Скоро, уже скоро сядем за стол, а сейчас - перевернем куски мяса, чтобы подрумянились с двух сторон, и приправим гвоздикой. Неопытные хозяйки начинили бы ею блюдо в самом начале, забыв, что жар печи крадет ее аромат и делает жгучей. Я пользуюсь самой лучшей гвоздикой - красно-коричневой, в меру сухой, маслянистой на ощупь - покатай ее, душечка, в руке, сожми пальцами крепче, не бойся. Чувствуешь, слышишь, о чем она тебе шепчет?
История седьмая. Гвоздика, Syzygium aromaticum.
Цвет - красный.
Карна, Карна, индонезийская Кармен, девочка с кретековой фабрики.
Она лежит в густой траве, круглое лицо запрокинуто к небу, в неподвижных зрачках плывут белые цветы облаков. Волосы цвета крепкого трубочного табака разметались по траве. Три цвета довлеют над всем - черная кофейная гуща, сочный травянистый и яростные всплески артериально-красного. Хамза осторожно проводит пальцем по лицу Карны, на носу и губах остается алый след. На индонезийском его имя означает "хороший человек" - какая насмешка судьбы!
Хамза впервые увидел ее год назад, проходя мимо фабрики. Его подружка Махарани с товарками вышла на перекур. Плохо перемолотые кусочки пряности с треском взрывались, осыпая курильщиц огненными искрами. И тут, ступая мягко, как тигрица, выплыла Карна. Ее невозможно было не заметить. В белых, слишком белых для такого смуглого лица зубах зажат цветок гвоздики. Заметив дерзкий взгляд соперницы, Махарани ревниво прижалась к дружку. Карна сплюнула парочке под ноги цветок - жемчужные зубы сверкнули меж смуглых щек, - а через час порезала щеку Махарани ножом. До чего же она дерзкая, до чего неугомонная... была.
Как мелькали в пыли ее пятки, когда она убегала от конвоя. Хамза никогда не забудет момента, когда схватил ее за руку, и она наотмашь ударила его взглядом. Он поднес загорелую руку близко-близко к лицу, та пахла кретеком - две трети табака и одна гвоздики. А на вкус - Хамза не смог удержаться и не лизнуть каждый маленький пальчик по очереди - на вкус все они были разным. Вот немного корицы и ананас, кориандр и кофе, вот лакрица и клубника - Карна знала, что добавить в кретек, чтобы не был обычной пошлой сигареткой. Но все решил ее взгляд - одновременно дикий и робкий, чувственный и чистый. Хамза разжал ладонь. "Я не смог ее догнать", - врал он потом лицо старшему по званию. Он был не очень хорошим конвойным.
Но встретив Карну спустя полгода в каком-то притоне контрабандистов, Хамза уже не смог ее отпустить. Он плохой полицейский, он плохой человек - чтобы забыть бедную маленькую искалеченную Махарани у него ушло не больше пяти минут, - но он стал Карне самым преданным любовником. И был им целых полгода, пока любимая не объявила, что уходит к красавцу Даммару, который круче всех на острове гоняет на байке. Да и деньги у него водятся...
Минуты идут, а Карна все так же неподвижна. Как она прекрасна в этом алом саронге, с малиновыми цветами в смоляных волосах. Хамза не в силах видеть ее безмолвной, неживой, похожей на сломанную куклу. Это не его девочка. Его девочка - ртуть, ветер, огонь, она должна смеяться, сиять глазами, теребить его рубашку и прическу. Бедное сердце Хамзы не выдерживает.
- Хватит, хватит! - парень кидается тормошить подругу. - Я не могу больше видеть тебя такой!
Карна приподнимается, резко выдыхает воздух и смеется:
- Я сказала, что смогу не шевелиться хоть полчаса? А сейчас, негодяй, я отомщу тебе за то, что ты всю меня перепачкал вареньем! Не поеду больше с тобой на пикник, так и знай!
Карма валит Хамзу в траву, густо-густо как ковром усыпанную алыми цветами, и дарит поцелуй, сладкий, как джем из папайи, острый, как красный чили, крепкий, как добрый кретек.
Ни к какому Даммару он ее, конечно, не отпустил. Полгода назад Карна вышла за Хамзу и стала ему примерной женой. С контрабандой покончено. Влюбленные переехали на Бали, где Хамза по-прежнему работает в патруле, а Карна устроилась горничной в дорогой отель.
Ее походка все так же плавна, а поцелуи пьянящи и отдают гвоздикой, хотя Карна больше не курит кретек - перешла на американские сигареты, которыми ее щедро снабжают туристы.
***
Мясо удалось на славу. Золотистая корочка сверху, нежная розовая мякоть внутри - сочная даже на вид. Яркие брызги базилика разбежались по белому блюду.
- Подождем, пока остынет? - спросила Энни голосом послушной девочки. Было видно, что она так проголодалась, что готова съесть собственную руку.
- Холодной хорошо подавать месть, но не всегда - мясо. Сними пробу, дорогуша; как, вкусно?
- Бесподобно, - ответила Энни, едва не задохнувшись от восторга. - Какой необычный вкус, я ничего лучше в жизни не ела! Кстати, а что это за мясо, Аделина?
- Мясо... Ты сейчас удивишься, детка...
Борис-Наполеон Мл., мужчина в самом расцвете сил, белый бультерьер с родословной, которая произвела бы впечатление даже на виндзорских спесивцев, степенно трусил между пышных пионовых кустов по выложенной плиткой дорожке.
Остановился возле флоксов, тщательно обнюхал их нежным розовым носом. Бабочка-капустница, трепеща крыльями, опустилась на одно из розовых соцветий.
Борис-Наполеон Мл. приглушенно зарычал. Бабочка испугалась, торопливо вспорхнула и улетела навстречу перистым стрелам облаков, несущимся по геральдическому синему полю.
Он был внимателен к мелочам, он был полновластным хозяином вверенной ему территории. Он не любил беспорядка.
А теперь он всерьез собирался хорошенько перекусить.
Борис-Наполеон Мл. тщательно обнюхал свою миску. Заботливая мисс Спайси припасла его любимое лакомство - сырое мясо с небольшим душком.
Бультерьер с жадностью принялся за еду. Он хрустел, он причмокивал, расправляясь с закуской, и лишь на миг замер, томно глядя в миску. Нечто чужеродное, неприятно твердое и зловредно маленькое попалось ему на зуб. Поскуливая, он попытался расправиться с неведомым сюрпризом, но нет, не вышло. Отчаявшись, пес выплюнул помеху и с прежним аппетитом принялся за еду.
Предмет, что он отбросил, с негромким звоном покатился по плиткам сада.
Это было обручальное кольцо из двух видов золота - удивительно красивое, и, судя по размеру и лаконичности исполнения, определенно мужское.
В тишине сада было хорошо слышно, как надрывно кричит в доме Энни.