Красный

Сегодня дождь. Хороший знак: небо выплачется за меня, значит, самой реветь не придется. В этом нет логики, но примета подводит редко. Если один человек может сделать что-то за другого, то небо - тем более, правда? На родильном столе страшно выгибаясь, кричит женщина. Решение нужно принимать быстро - кровотечение не прекращается слишком долго - а я все медлю. Женщину держат за руки, но не нежно, успокаивая, а жестко, фиксируя, чтоб не ломанулась со стола. В 17-е отделение мужей не допускают: это не курорт, это 17-е А. Военный объект. Женщина сейчас некрасива: схватки уже начались, но скоро ей станет легче - или станет все равно. Все зависит от меня, застывшей как перед первой в жизни операцией.

- Она тебе кто? - спрашивает Соколова, любимая медсестра, перехватив мой плавающий взгляд.

- Так, - отвечаю я. - Никто.

Она и в вправду никто - просто женщина моего мужчины, который сегодня станет отцом. Или не станет - потому что не станет ребенка. И этой женщины с красным некрасивым лицом - тоже.

- Ну, что ее ждет? Уже знаешь? - торопит Соколова.

Не слишком уверенно киваю и до крови закусываю губу.

Ничего я не знаю.

Оранжевый

Момент выбора - традиционное акушерство или экспериментальное, дался мне легко. Я не советовалась с родными, не сравнивала, не анализировала...

- Бросим монетку? - смеясь, спросила одногруппница Катька, тряся рыжими, мокрыми после дождя волосами.

Она и привезла меня в этот Город на краю вселенной - поступать в здешний медицинский ("О-о! Там мед - такая круть - просто нереально!").

- Девочки, смотрите, радуга!

- Плохая, к слову, примета, - блеснула эрудицией Рая, наша третья подруга. - По радуге души умерших переходят в потусторонний мир, так что если она появилась... Сами понимаете, что значит!

- Ну, ты и дура, Рай, - удивилась я. - Значит, что в нашей жизни появится нечто прекрасное и удивительное. Бросай монету, Кать!

Я всегда была фаталисткой, а тут еще и радуга... Выпала "решка".

Катька погибла во время первой практики: сложный случай, отсутствие опыта...

Я даже не плакала - не было сил после трех суток без сна: первые роды - это жесткач, они-то и определяют - станешь ты А-кушеркой или эти двери для тебя закрыты. Лежала плашмя на полу, не в силах доползти до окна и задернуть шторы, а в глаза издевательски слепило солнце: лето выдалось засушливым. Буро-рыжим, словно засохшая апельсиновая корка, черт его дери - с тех пор я ненавижу этот оттенок. Вообще ненавижу оранжевый цвет.

Плакала я уже потом - мно-ого плакала: в юности я вообще любила порыдать. А потом перестала - просто выработался лимит. Теперь за меня это делает дождь, ведь кто-то обязательно должен оплакивать мертвых - так правильно.

В 17-м А я уже восьмой год. И раз в несколько месяцев по инструкции должна убивать.

В последнее время - все чаще и чаще.

Желтый

Из пухлого кокона одеяла беззащитно выглядывает плечо и лохматая макушка. Трогаю золотистые волосы (так сразу не разглядеть, а ведь совсем седой!), тихонько целую в плечо, прижимаюсь теснее. Сегодня я не автомат по производству новых граждан, я женщина. А это - мой мужчина. Мон Шури, Саня-Санечка.

Тычась носом в родное плечо, я обычно мечтаю жить так всегда: по вечерам вместе с желтой униформой сдирать личину А-кушерки и становиться просто бабой. То мягкой, ласковой, податливой, то страстной и необузданной. Такой, как он захочет, как скажет, как подумает. Забавной зверушкой, вечной девочкой, куском нагретого пластилина в его руках... Руки у Сани огрубелые, в заусенцах - никакой крем их не берет, но сначала у меня получалось в них плавиться. Как же хорошо это у меня получалось в восемнадцать!

Все было чудесно, не жизнь, а фламенко, но мягкие и податливые в 17-м А не работают, какими бы иллюзиями сами себя не тешили.

Как-то на выходные мы поехали в деревню к Саниной тетке, и "мой господин" пожелал на обед куриной лапши. Я гордо побежала исполнять "приказание"...

Увидев, как я рублю голову палевой хохлатке, которую мы с ним недавно вместе кормили, сталкиваясь пальцами в миске с зерном и тут же начиная целоваться, Саня спросил растерянно:

- Как ты можешь?

- Так ты хочешь лапши или нет? - удивилась я.

Он хотел.

Но думал, что "самое страшное" возьмет на себя тетка - как будто для курицы есть какая-то разница, кто именно отсечет ей голову.

Как будто, переложив ответственность на другого, ты вроде бы становишься ни при чем... Смешной такой - Саня, милый, милый. Слишком милый для жизни со мной.

Дело было не в курице, конечно, и не том, что от меня у него никогда не будет детей - "для себя" А-кушерки не рожают, такова специфика работы. Просто не выдержал, что я сильнее, и тут же другая рядом нарисовалась - такая, как надо: и нежная, и мягкая, и податливая. Но ко мне он все равно иногда приходил, а я не гнала.

"Нас двоих" больше нет, но между нами все равно болтается ниточка, в иные дни натягивающаяся чуть-чуть, в иные - до физической боли. О, она набухает кровью, пульсирует от сердца к сердцу... или от паха к паху? Не важно. Но когда мне плохо, Саня приходит без предупреждения и впечатывает в объятья.

Сперва я пыталась искать рациональное объяснение, но потом приняла за аксиому растерянное: "Я почувствовал".

Один человек всегда может сделать что-то за другого - сдать экзамен, принять наказание, выпить боль. Ничего в этом такого уж особенного нет.

Но в такие ночи я обхожусь без укола.

Зеленый

"Зеленые" дети - дурацкий термин, но как-то он прижился. Кодовое название впервые прозвучало в приказе, а мы, А-кушерки, как люди военнообязанные, приказов не обсуждаем. Мы их выполняем.

Видимо, без ассоциаций с "зелеными человечками" не обошлось. Вот и в желтой прессе активно мусолят версию, что необычные дети рождаются от инопланетян, насилующих земных женщин во сне. Серьезные издания на эту тему не пишут вообще, поскольку понятно лишь одно: что ничего не понятно, но очевидно опасно.

На них бы и Взрыв свалили, только вот рождаться дети стали уже после него...

И все же: птица - воробей, поэт - Пушкин, "зеленые" дети - страшная угроза. Особенно страшная оттого, что слишком много вокруг них тайн. Но пока А-кушерки стоят на посту, враг не пройдет, любимый Город может спать спокойно.

Здорово, наверное - жить без страха.

Не знаю, не пробовала.

Красный

...Я не помню, была ли Санина женщина красива раньше - до того, как ее рот начал рваться от дикого крика. Не запомнила ее лица, в память врезалось лишь, что ростом она ниже меня на полголовы: обидные слова мелкими острыми камушками летели снизу вверх, в лицо.

Однажды она пришла "бить мне морду". Влетела в квартиру как розовый смерч и начала кричать, что я мерзкая свинья, что... Не важно.

Голова после дежурства болела, хотелось лечь, и я заложила уши ладонями, чтобы хоть как-то ослабить шум. Девушка приняла это за знак поражения и заверещала еще сильней:

- Восемь лет, как расстались, а ты до сих пор не можешь никого завести! Отстань от моего мужика!

От звуковой волны меня качнуло - после дежурства я слишком восприимчива к звукам.

Она права, во всем права. Я никогда никого не заведу - даже еще через восемь лет.

Мне некогда, я вымотана, мне попросту не хочется секса. Но А-кушерки без допинга не живут и после операции мне нужен укол. Или Саня.

Бегут, текут по полой ниточке жизненные соки, я жадно сосу их, не отказываясь ни от глотка - вот такая я зараза. Но иначе чужим детям будет нечего тянуть из меня. А Саня черпает силы в твоем безудержном обожании, шумная девушка в розовом. Из кого-то наверняка пьешь и ты... По цепочке, жизнь бежит по цепочке.

А вот это уже забавно - я даже руки от ушей отняла.

- Ему нужны только твои деньги!

Хорошего же ты, девочка, мнения о моем любимом. О нашем любимом. Но ведь не объяснить тебе, почему Саня ко мне ходит. Про ниточку не объяснить... Если сама не чувствуешь - не поймешь. Ведь красотка - особенно после дежурства - я еще та: лицо серое, мятое, волосы тусклые, руки, покрытые выступающими венами, в черных точках уколов. Разве что грудь роскошная - от гормонов, я же все время беременна.

Да-да, она во всем права. Да-да, она не права ни в чем - эта Барби-домохозяйка, глупая девочка в розовом. Это не я сплю с ее мужчиной, это она живет с моим. С единственным.

...Женщина на каталке открывает глаза: похоже, боль утихла. Лучше б не открывала, ведь первое, что она видит - мое лицо, хмурое как день за окном. В глазах вспыхивает злое, бессильное отчаяние.

От меня, "суки чертовой", годами проклинаемой сейчас зависит ее будущее.

Врагу такого не пожелаешь.

Извини, девочка, я не нарочно.

Зеленый

С "зелеными" все не так, как обычными детьми: их не показывает аппаратура. На экране ультразвукового аппарата - один ребенок, а внутри женщины - два.

Их не вычислить ни по каким приметам, но позволить родиться - нельзя. Выйдя из утробы, близнецы не должны встретиться - даже на миг, на операционном столе. Лет пятьдесят назад, почти сразу после Взрыва проводились эксперименты: нескольким "зеленым" детям позволили родиться. Никто не знает, что тогда произошло, но на месте роддомов остались пепелища, усыпанные странным, зелено-серым пеплом... Руководитель проекта покончил с собой, а отказ "зеленым" в рождении был принят законодательно.

Закон принят, но будет ли он выполнен - зависит лишь от нас, А-кушерок.

Только мы их чувствуем - "зеленых".

Только мы способны вывести их в этот мир или же в мир не пустить.

Один человек всегда может что-то сделать за другого - отдать деньги, закрыть проект, родить ребенка.

Мы способны на последнее даже в случае с "зелеными", но не делаем этого.

Таков приказ.

Голубой

Пациентка с небесно-голубыми глазами выглядела совершенно обычной будущей мамашей: совсем молоденькая, пухленькая. Разве что в глазах было что-то больное... Но главное, что не будучи А-кушеркой, она знала.

Конечно, у многих женщин после Взрыва появились задатки к А-кушерству, но если их не развивать по жесткой программе, подкрепляя садистки сложной практикой, задатки так задатками и останутся... Но эта - знала.

А-кушеркой женщина точно не была - "своих" я чувствую мгновенно. Но не успела я положить ей руку на живот, как услышала обреченное:

- Я все-таки попалась... Сегодня мы умрем.

Мне стало страшно. Женщина была права: после операции мать "зеленых" тоже в живых не остается.

...Очнувшись и увидев родившегося мальчика, небоглазая не обрадовалась, а впала в стопор:

- Как - всего один? Обычный?

- Один, - устало улыбнулась я.

Пока каталку с пациенткой увозили из операционной, женщина тупо повторяла:

- Не может быть, не может быть, так нельзя.

Второго парня я родила вечером, в своей пустой квартире.

У женщины с голубыми, как ясное небо глазами остался только один ребенок.

И жизнь.

Синий

Маленький, красный, смешной - мальчишка был похож на резинового медвежонка Мики из моего детства. Такая же редкая светлая челочка и запах меда. Две жизни я спасла, но третья в картину спокойного будущего не вписывалась никак... "Мики" не должен встретиться с братом: один "зеленый" - бомба без детонатора, два - бомба, готовая к взрыву. Ребеночек был таким сладким и беззащитным, что проще было убить себя, чем его. Но "проще" и "должна" - это разные вещи...

Малыш закричал, и я бросилась зажимать ему рот: соседи услышат - донесут мгновенно. Быстро сделала укол и мальчик замолчал: маленький, беззащитный.

Хорошо, что я не обычная роженица: кровотечение стихло быстро, можно было выйти из квартиры. И я пошла. Запудрила следы слез, положила теплое тельце в сумку и выскользнула в дождь.

Соплячка, идиотка! Надо ж до такого додуматься - решить обмануть систему и спасти пару жизней. Доносить ребенка еще день - при моей комплекции беременность не заметна, я и без того словно слон, а с каждым годом становлюсь все больше, и тайно родить в своей квартире!

Дура, дура набитая, профнепригодная.

Больше я так не делала никогда.

Фиолетовый

Покровитель (отец? родственник? любовник?) пятнадцатилетней пациентки был так богат, что "Просите все, что хотите!" в его прокуренных устах не звучало преувеличением. Все. Что. Хотите.

Вопреки легендам "зеленые" просятся на свет не так уж и часто. Но А-кушерки без дела не сидят: все тяжелые случаи, когда женщине не разродиться самостоятельно, идут к нам. Существует два способа: я переселяюсь в тело без-пяти-минут-матери, рожаю за нее, но -ее телом. Растяжки, разрывы, тяжкие последствия - все тридцать три возможных "удовольствия" достаются самой женщине. Я просто делюсь силами и принимаю чужую боль.

Второй А-кушерки практикуют редко, "фигуру блюдут". Я на свою внешность и здоровье наплевала давно, поэтому ко мне всегда очередь. Роды второго типа значительно дороже, а мне очень, очень нужны деньги. Здесь рожаю лично я - "без дураков", во всех смыслах. Вселяюсь в женщину ненадолго, а когда выхожу, она уже не пузата - беременна я.

Эх, жизнь моя полосатая... Только цветов не два, побольше - как у радуги.

Прокуренный папик хотел почти невозможного: чтобы я проносила в себе ребенка его подопечной не несколько часов, а семь месяцев. Конечно, нелегально, чтобы никто не узнал.

Я положила руку девочке на живот - да, случай тяжелейший, бедра узкие, ребенка ей не выносить. Родить я за нее рожу, нет проблем, но носить почти полный срок?..

- Вы хоть понимаете, что, заключив такую сделку, дадите мне власть над этим ребенком? Я до сих пор чувствую всех, кого когда-то рожала, а тут... Чем дольше взаимодействие - тем сильнее связь.

- Пожалуйста, я умоляю.

В критических ситуациях людям совсем отшибает мозги...

- Но вы хоть представляете, во сколько это вам обойдется?

- Просите все, что угодно.

Недолго подумав, я отогнала рукой фиолетовый дым и сказала:

- Я хочу остров. А еще вы бросите курить.

Похоже, последнее пожелание я произнесла просто из вредности.

Но мужчина выполнил и его.

Голубой

...Схватки стали сильными, регулярными, долгими, а промежутки меж ними сократились до десяти секунд. Было похоже, что схватка вообще одна, но бесконечная, непрерывная, заслонившая собой реальность. На передышку иногда не хватало даже мгновенья: достигнув пика, схватка спадала, но тут же начиналась новая, и новая, и новая...

- Думала, не выживу, - сказала я, придя в себя.

Обычная фраза - сколько раз в месяц я ее произношу?

Сегодня у меня девочка. 3 кг 600 г, 48 см.

Сегодня я герой - впрочем, как обычно. Роды, как роды. Дежурство, как дежурство.

Я вышла на улицу. Свежий ветер ударил в лицо: хорошо! И тут я снова увидела ее.

На противоположной от роддома стороне дороги стояла небесноглазая, земным законам вопреки знающая то, чего ей знать не положено. Но не знающая того, за что готова отдать жизнь...

Какая упорная! Она бы сгноила меня на каторге, но, сдав меня, мать потеряла бы второго ребенка, не приблизившись к первому.

Но в этот раз женщина даже не попыталась со мной заговорить, не пошла тихо вслед, не схватила за руки - несколько раз мне даже приходилось вызывать охрану...

Она лишь дождалась, пока мы встретимся глазами - и шагнула под мчащийся по шоссе джип.

- Ты все равно заставишь их встретиться, вот увидишь, - вспомнила я ее безумный, горячечный шепот, яркие шальные глаза.

Если бы мальчик не закричал от ужаса, я бы его и не заметила - маленького, вжавшегося в стену. Розовые щечки, черная челочка. Наверное, тоже пахнет медом.

Я повернулась и ушла.

Сумасшедшая просчиталась.

Слухи о моем добросердечии сильно преувеличены.

Красный

У него великоватые уши - не оттопыренные, просто большие, и длинные виски, почти бакенбарды. Нос у него тоже длинный - плюс, ранняя седина и очки. Он выглядит по-дурацки, но это мой мужчина. Мон Шури.

...- Ну, что ее ждет? Уже знаешь? - торопит Соколова.

Киваю и до крови закусываю губу. Ответ сложился, как картинка из паззлов.

- Нет, "зелеными" здесь и не пахнет, просто сложный случай. Родим в лучшем виде, готовьте операционную.

Нужно выглянуть в окно - кажется, сейчас пойдет дождь. Проливной, но затяжной - дня так на три, возможно, даже Город смоет с лица земли. А уж меня - само собой. Так ему, Городу и надо. А мне - тем более.

Пожалуйста, небо, ну где же этот чертов ливень?

- Кажется, дождь собирается, - дурашливо замечает Соколова.

Я улыбаюсь, сжав зубы: все правильно, так и надо.

Желтый, Фиолетовый, Синий

- Это аморально! - округляет глаза подруга Рая, выпытав очередные подробности Саниного визита.

На третьем курсе она выбрала традиционную медицину. Но практиковать не стала - устроилась в районную женскую консультацию. Вышла замуж, родила двоих - сама, без А-кушерок.

Аморально... Как будто я в жизни не совершала поступков похлеще.

Мне хорошо оттого, что Саня есть на свете. Его ребенок подрастет и пойдет в школу, а Мон Шури все так же будет приходить ко мне - потому что ниточка пульсирует, кровоточит, и в такие дни я обхожусь без укола, восстанавливающего силы, но что-то убивающего в душе. Но вместе нам нельзя никак - наступает передозировка; от такого количества любви можно попросту умереть.

Я больше не рожаю в одиночку в пустой квартире и не мечусь потом по улицам, пытаясь сообразить, куда спрятать ребенка, крепко спящего после укола.

Теперь после особо сложных родов я отключаю служебный пейджер и вызываю лимузин. Маленький серебристый самолет частном аэродроме уже подготовлен к вылету: несколько часов - и я высаживаюсь на Остров.

Рожу я чуть позже, не к спеху: первым делом надо обнять Мики. И остальных детей, конечно, тоже - их уже пятнадцать; поздороваться с персоналом - на меня работает все коренное население острова. Самой дико и странно, что до сих пор не застукали и не линчевали, адреналин в крови зашкаливает, но, похоже, деньги и правда решают все. Прокуренный папик оказался благодарным человеком и нежным отцом. К тому же, он не единственный богатый и влиятельный субъект, чьи проблемы может решить опытная, отчаянная, крейзануто жадная до денег А-кушерка...

Треплю малышню за светлые вихры. Среди ребят постарше есть несколько брюнетов: когда-то по неопытности я рожала первым любого ребенка - без разбора; того, что первым идет. Теперь приберегаю для Острова светлых - предчувствие говорит, что их контролировать будет легче. Светлые и темные, ангелы и демоны? Если бы знать...

- Я чувствую всех, кого когда-то рожала, а тут... Чем дольше взаимодействие - тем сильнее связь, - сказала я когда-то прокуренному папику. Не соврала.

"Зелеными" я могу управлять, не раскрывая рта, не делая ни одного, самого легкого движения.

Дети галдят, а я танцую фламенко без музыки - босиком, на песке. Стаями безумных бабочек вспархивают оборки юбки; где-то идет дождь. Вчера звонила розовая Санина подружка, сказала, что если не отстану от ее мужа, она меня убьет. Хорошее решение проблемы, но, увы, для меня - непозволительная роскошь. Что будет с детьми, если я умру, что будет с миром - один черт знает. И знает ли?..

Я ни в чем не уверена, но каша уже заварена и отступать нельзя - просто некуда. Поплакать за меня может небо, выпить боль - Саня, а все остальное - сама, сама. Запуталась совсем глупая баба.

Впрочем, Мики (редкая челка, небесно-голубые глаза) уже семь. Он вырастет и непременно что-нибудь придумает, я чувствую такие вещи - я же черт меня дери, А-кушерка.

Утанцевавшись, без сил падаю на песок.

Высоко в безоблачном южном небе сияет радуга, прекрасная, яркая, как хвост сказочного дракона.

Она всегда здесь сияет - круглый год. Здесь никогда не идет дождь.

Я не знаю, что думать по этому поводу. Я вообще ничего не знаю. Дура.

Мне страшно, как же мне страшно.

Во что я вляпалась?

Но я верю, что поступаю... правильно. И это - главное.