Олеся шла запутанными больничными переходами. На восьмом этаже больницы лежала ее бабушка, чтобы до нее добраться, необходимо было найти лифт. Треклятый агрегат прятался где-то недалеко, но...
-Девушка, извините, пожалуйста, вы не подскажете, где находится лифт? - прервал ее мысли мягкий мужской голос.
-Сама ищу, -- улыбнулась Олеся.
-Давайте вместе искать, - преложил молодой человек. -- Вы знаете, у вас такая замечательная улыбка, - продолжил он, пристраиваясь рядом. - Обаятельная, светлая, как у солнышка! И такие лучистые глаза!.. Я еще там, в гардеробе, заметил...
Молодой человек болтал без умолку, Олеся успевала только улыбаться. На спутника она не смотрела, мельком заметив тонкий римский нос и куцую бородку. "Это несерьезно", - подумала Олеся, входя в лифт, и стала ждать, когда он поднимется.
-Вам на какой? - поинтересовался молодой человек.
-На восьмой.
-А мне на девятый, - чему-то обрадовался незнакомец и вышел вместе с Олесей. И еще полчаса говорил под дверями отделения о чем-то, размахивая руками. Девушка переминалась с ноги на ногу, улыбалась, вызывая все новые восторги, иногда окидывала взглядом небольшую ладную фигуру мужчины. "Если бы не сутулился, из него можно было бы слепить что-нибудь интересное", - пришло ей в голову, и она неожиданно дала незнакомцу телефон мастерской.
Недели через две, когда Олеся стояла посреди мастерской и вспоминала, куда она спрятала пасту гои, затренькал телефонный аппарат.
"Наверняка тот, из больницы, - подумалось Олесе. - Среди моих друзей никто не осмелился бы звонить мне в разгар работы!". Так и оказалось. Давешний незнакомец долго рассыпался в извилистых извинениях, затем рассказывал, как он счастлив ее слышать, какой у нее голос, не менее замечательный, чем глаза и улыбка, это он понял еще тогда, в больнице, но подзабыл, а теперь вспомнил, и... Через полчаса восторженной болтовни, прерываемой ее редкими репликами, Олеся поняла, что с ней хотят еще раз увидеться.
-Хорошо-хорошо, - произнесла она быстро, чтобы еще раз не выслушивать о глазах и улыбках. - Когда и где?.. Ладно, договорились.
Она бросила трубку и вернулась к станку, но рабочее настроение уже исчезло. Незамысловато выругавшись в адрес восторженного молодого человека, имя которого ей так и не довелось узнать, Олеся прошла к столу и села в кресло.
Мастерская ее была большой, светлой, стены она собственноручно выкрасила в эстетский светло-сиреневый цвет. На стеллажах и тумбах вдоль стен стояла готовая скульптура, бронзовая, гипсовая, шамотная; много восковок. Центр мастерской занимали станки с начатыми работами. Под центральным из трех окон помещался столик, за которым скульпторша иногда, чтобы собраться с мыслями, пила кофе. Ближе к последнему от дверей окну, около стола с инструментами, стояла почти готовая статуя, высотой сантиметров сорок. Ее оставалось только отполировать, но паста гои исчезла, как, впрочем, и вдохновение.
"Так всегда", - печально заключила Олеся и стала собираться. Майский день шел к вечеру, солнце склонялось к закату.
Олеся тщательно вымыла руки - стиральным порошком, хорошенько натерла их кремом; переоделась, бросила прощальный взгляд на золотистого Аполлона, вышла и заперла дверь.
Встреча состоялась, хотя Олеся с трудом узнала больничного знакомца: в тот раз она на него почти не смотрела, помнила только общее брезгливое ощущение от его сутулости. "Так коверкать прекрасное тело", - думала она и теперь, прогуливаясь с телом по аллеям Юсуповского садика. Лица она вновь не запомнила. Слушала вполуха, поддакивая и кивая, и улыбаясь, и даже смеясь, где нужно. Нравится он ей или нет, Олеся не смогла определить.
Он же откровенно восторгался девушкой, чем в высшей степени утомил ее.
-Звоните как-нибудь, - сказала она на прощанье и скорее сбежала домой.
Утром, едва она переступила порог мастерской, опять зазвонил телефон. "Если снова этот... - зло подумала Олеся, - этот... Как зовут-то его?".
Звонил другой.
-Олеся, нам надо поговорить серьезно, - взволнованно проговорил Вадик. - Так больше продолжаться не может!..
Девушка вздохнула и посмотрела на Аполлона. Глаза Аполлона выражали ту же муку, что звучала в голосе Вадика.
-Хорошо-хорошо, - сказала Олеся.
Она нашла потерянный тюбик под телефонной тумбочкой ("так вот зачем вчера этот звонил - чтобы я пасту нашла!"). Выдавила немного вязкой субстанции на тряпочку и принялась бережно натирать тело Аполлона. В преддверии прихода Вадика Олеся чувствовала себя Дафной, преследуемой Фебом. Но она не достанется ему, она превратится в бессердечное дерево!..
В дверь постучали - робко, просительно.
-Да-да! - крикнула Олеся, накидывая на голову работы тряпицу.
Вошедший не казался красавцем, но был фигурист и обладал выразительным лицом.
-Олеся, - начал посетитель, подходя к девушке, которая пристроилась в кресло, не предложив гостю сесть. - Я хочу с тобой поговорить. Я хочу тебе сказать. Хочу, чтобы ты знала. Олеся, я... я люблю тебя. Это не шутки, это серьезно. Ты всегда охотно общалась со мной, много общалась и не во время сеансов. Мне казалось, что ты питаешь ко мне какие-то ответные чувства. Потом ты все меньше и меньше уделяла мне времени. Ты отговаривалась работой, и я тебе верил. Думал, что как только ты закончишь, все вернется. Но я вижу, что работа готова, а ты по-прежнему холодна... Олеся! Умоляю тебя, говори мне только правду! Моя жизнь зависит от того, что ты скажешь.
Девушка поморщилась. "Как много громких слов!"
Молодой человек, начав во время своей речи ходить туда-сюда перед девушкой, на маленьком свободном пятачке между стеллажами и станками, остановился и посмотрел на объект обожания. Тусклый взгляд искал на лице любимой девушки хоть намек на расположение, однако Олеся сидела злая, уставившись в пол. Ей не хотелось травить душу жалким видом бывшего возлюбленного.
"Я не люблю тебя, тут все ясно", - твердила она про себя, но не решалась произнести вслух.
-Это он? - спросил Вадик и, не спросив разрешения, сдернул тряпку с головы бронзовой фигурки. И вдруг застонал, схватился за сердце и осел на пол. Над ним в порыве невообразимой муки раскинул руки бог, изможденный погоней, теряющий любимую и понимающий это. Хватая воздух протянутыми в мольбе руками, Феб застыл в прыжке, и глаза его были словно живые, как будто настоящая и безмерно страдающая душа заключалась в бронзовом теле.
Олеся бросилась к Вадику и сразу же - к телефону.
-Слабое сердце, сильное нервное потрясение, - безразлично констатировал седой врач "Скорой". - Может, и выживет, но вряд ли. Что случилось-то?
-Да вот, увидел, - указала скульпторша на статую.
Врач повернул циничный взгляд - и застыл, пораженный безмолвным криком рвущейся наружу души, выраженной раскинутыми руками, которые обнимали воздух, и такими живыми глазами...
-Васильич, идешь? - заглянул санитар, и пожилой врач, вздрогнув всем телом, поторопился выйти.
Олеся, чтобы успокоить как будто взбесившееся сердце, выпила кружку чая и съела сухарь, изо всей силы вгрызаясь в него. Затем снова кинулась к телефону, набрала номер:
-Мариночка, Аполлон готов, приезжайте с Поль Иванычем срочно, забирайте его!
Через час прикатил веселый, довольный жизнью датчанин Поль Иванович с переводчицей Мариной. Поль Иванович, на ходу вытаскивая бумажник, сразу двинулся к сверкающему у окна золотому торсу. Но стоило ему рассмотреть Феба, как он окаменел, не в силах отвести взгляд. Он словно увидел стон умирающей от любви души, тщетно обнимающей пустоту. И эти глаза...
Щебечущая Мариночка удивилась, почему молчит иностранец. Подошла к нему и замолчала сама (обычно молчала она только во сне, и то не всегда).
-Прошу вас, увозите его, - взмолилась Олеся, устав ждать, когда гости прервут созерцание ее работы.
Потрясенный иностранец помотал головой, стряхивая наваждение, и дотащил из кармана бумажник. Отсчитал бледно-зеленые бумажки, протянул Олесе с каким-то датским бормотанием (Марина перебормотала это по-русски) и благоговейно взялся за Аполлона, которого Олеся прикрыла куском льна.
Тут же девушка пересчитала деньги и возмутилась:
-Нет уж, договаривались на тысячу двести, больше мне не надо!
Поль Иванович то ли не услышал, то ли не понял, вынося приобретение из мастерской.
-Я отдам, - Мариночка схватила лишние три сотни долларов и убежала за скрывшимся датчанином.
Олеся упала в кресло. Минут пять она просто сидела, глядя неизвестно куда. Затем заварила кофе покрепче и из тайника вытащила сигарету: случай был особенный. Вернее, не особенный, но очень уж волнующий.
"Беда какая-то, - думала Олеся, глубоко затягиваясь и выпуская длинные струи синего дыма. - Аскольд погиб в железнодорожной катастрофе, когда я его слепила. Красивый был мальчик! Руслан упал с моста... Петя врезался на своей девятке в КАМАЗ, даже до больницы не довезли... Теперь вот Вадик... Прямо у меня... Только бы откачали! А то это начинает действовать мне на нервы..."
Сигарета не помогла отвлечься от тревожных мыслей, не помогла и вторая, и третья.
Тогда Олеся, не в силах справиться с нервной дрожью, встала и набрала номер, оставленный больничным знакомым.
"Как же его зовут?" - всполошилась она, но было поздно: на том конце провода взяли трубку. К счастью, это оказался он.
-О, - засмеялся он, - как здорово! Я только что, вот буквально двадцать секунд назад, подумал: как было бы замечательно, если бы Олеся позвонила! И тут вы звоните...
-Вообще-то я не люблю болтать во время рабочего дня... - начала Олеся.
Они разговаривала почти два часа и нашли много точек соприкосновения. Разошлись только во взглядах на все шоколадное и ореховое: Олеся на дух не переносила, а Володя - так, оказывается, его звали - обожал.
"Он вполне мил", - решила девушка и сказала:
-Знаете, Володя, заходите как-нибудь ко мне в мастерскую, я вас слеплю...
***
-Олеся, извините, пожалуйста, что я вас беспокою, но не могли бы вы сегодня со мной встретиться? Мне надо с вами серьезно поговорить. - Судя по голосу Володи, он был близок к истерике.
-Начинается, - вздохнула скульптор и с тоской посмотрела на маленького бронзового горбуна Квазимодо.