Аннотация: Время от времени кому-то и достанется на орехи, но ничего сами виноваты...
Сказки подковырки
Вот так Штука
Аким вертел бутылку в руках и с удовольствием читал этикетку "Рубин Крыма". От, дают, подумал Аким. Что его заставило подумать - От, дают. Кто чего дает и от чего? Другого кого и спросят, чего ты влепил-то? Только не Акима, - все привыкли к нему, - всегда ляпает, что ни попадя, сам и улыбается своему выверту. Никто же вокруг и не улыбнётся. Никто даже и не скажет - От, Аким сказанул! От, да! Всё это очень обидно было Акимушке. Умел же он разговаривать иногда, и не только матом изъ...ох и трудное слово-то попалось да, изъяс..., тьфу пропади пропадом.
Разозлился Аким и грохнул пустою бутылкою об забор. Та и разлетелась на куски мелкие. Прошептал Акимка слова нехорошие, а чего орать-то один он - никто и не услышит. Потопал вразвалочку в дом. Плечами потряхивает, носом вздёргивает, - недоволен человек. Бутылка так и осталась лежать вся по частная. Одно горлышко луной в траве светится. Невдомёк было Акимушке, что из бутылочки выпала бумажка одна неприметная. Бумажка жёлтая, вся печатная, а бог знает, чего там.
Вечер поздний, чего глаза слепить чтением, что напрягать телеком, да и голову свою всё жальче, чем далее такими занятиями увлекаешься. Лёг Акимка спать. Храп, не храп, но поддувал он губками, посапывал паровозиком дальним. Сон уже третий, наверное, смотрел сериальный, завлекающий, не заметил, как кто-то к кровати подошёл. Подошёл и стоит. Акимка дышит, а он нет. Может и не он, но вы поняли - кто или что подошло, то и стоит. Начал Акимка с вздохами, с поворотами почёсывания свои ночные, да и задел эту штуку. Ой, сказал Акимка. Ой, сказала Штука. Акимка проснулся. Штука почесалась. Ты, хто, спросил Акимка. А, ты, хто, спросила штука. Ой, не дури, сказал Акимка. Не дури, дури, ставь в печь пироги, пропела в ответ Штука. Ах, что б тебя! Повторять уж не будем, надоело.
Так с момента этого знайте, началась совершенно другая жизнь у Акима. Что он ни скажет, что ни ляпнет - Штука вторит. Не всегда, конечно, впопад, иногда и своё что добавит, как с песенкой было, но в целом повторяет хорошо. Примерами-пионерами и не таких умников, как вы воспитывали, приведём один. Эй, штука, кричит Акимка. Эй, Акимушка, штука Я. Да, что ж ты заладила! Приладилась к Акимушке, обласкал он меня, затанцевал, залюбовал, замиловал. Хотел Акимка плюнуть в ответ, да сдержался, кто их знает этих Штук. Ведь никто. Что ей тогда на ум взбредёт - неизвестно.
Месяц проходит, второй, третий, год на убыль повернулся. В деревне уж все привыкли, если, где Аким появился, то рядом стоит Штука и улыбается. Если Аким ведро несёт, то Штука два. Аким в конторе инвалидную дурацкую пенсию получает, и Штука получает, только раза в три больше. Зажил Аким хорошо. Не успеет забор начать ладить, а он уж готов. Штука только со лба пот оттирает. Пойдёт дрова рубить, сколько-нибудь нагнётся, а, разогнувшись, уже видит - готово дело. Мало, - поленница красотищи не писанной сложена, подровнена.
Зажил, одним словом, Аким так, что вся деревня завидовать стала. Где зависть там и неправда. Это, вы, Акиму скажите, он-то и не знал об этом. Не знал, не знал, да пришлось узнать, уму жизненному не сказочному набираться. Приходит в избу к Акиму околоточный однажды. Кокардою сверкает, новенькой юдашкенской, лацканы расправляет на мундире широченные генеральские, а был-то стыдно сказать кому, лишь ефрейтор дважды. Дело издалёка не начал, прямо сразу и сказал, как обрубил. Живёт у тебя Штука незаконная, льготами всеми народными пользуется, программами обеспеченными, а регистрация не оформлена у ей.
Акимушка, как всегда, и говорит дважды ефрейтору, - да шёл бы ты, ефрейтор, к ядрёной такой-то маме. Ладно, Аким сказанул, что с него взять-то, да Штука повторила, ох и не кстати, повторила. Ушёл тогда ефрейтор, но вскоре вернулся с бумагой печатной, с понятыми, да вон с теми бабками. Забрали сердешную. Уж как только Штука не рвалась к Акиму, как не плакала - забрали её родимую в страдальный мёртвый дом. Забегал тут Акимушка, зарыдал, ничего другого путного и не выдумал, как выбросить в яму выгребную документы свои, объявить себя в розыск и податься в страдальный мёртвый дом за Штукой своей. Понятное дело привык он к ней.
Не приняли Акима в дом мёртвый для всех, а ему живее всех живых. Выправили ему по дурости его насильно новые документы, вернули на прежнее место жительство. Волком воет Аким по ночам. Не спит родимый. Тоска его берёт оглашенная. Вышел однажды Аким на крыльцо, завыл волком по обычаю уже, да вдруг будто толкнул его кто. Побегает Аким на место то, где бутылку у забора раздраконил на частушки, нагибается и видит. Лежит целёхонькая, целёхонькая бумаженция.
Вам по секрету скажу, наверное, не простая была та бумага. Верите или нет, обижаться не буду. Ведь не только не верили, но и побивали иногда меня за сказки. Только, всё одно, скажу - живёт Аким в том же доме. Выглядит тот дом как новёхонький. Да, и Штука с ним. А как же иначе. Живут-поживают, да горя не знают. Только бумагу ту, драгоценную уж подальше запрятали, вдруг ненароком дважды ефрейтор опять заглянет. На, вот тебе выкуси - околоточный.
Ворота ста радостей
Кругом одни заборы. Амбиции и острая необходимость круто перемешаны. Рядом традиция и бедность. Межа это сила. Все войны, если исключить прекрасных Елен, споры из-за земли или из-за землевладельцев, характерами не сошедшихся.
Странно, но так думало существо ничём на людей не походившее. Описывать личико, ручки и ножки его не имеет никакого смысла. Можно сказать, что это было не существо, а представление. Как так? Да, очень просто - вы, в цирк ходили когда-нибудь? Чего там только нет, другое дело, что всё уже знакомо, но кроме как цирком никто это не называет. Так, чтоб всё вместе назвать. По отдельности да, называют. Красиво, даже иногда получается - шпрехсталмейстер, если правильно написал, то правда здорово. Престидижитатор - ещё того круче. Пожалуй, так и будем звать не героя, геройчика нашего - Представление.
Мистер Представление шёл к своему Шоу. Дом его так назывался - Шоу, в след древней традиции родовые имения по именам звать. Однако, не знал мистер Представление, что лачуга его, а точнее перевёрнутая корзина у въезда на пригородную территорию, не вполне отвечает требованиям предъявляемым к родовому замку. Это нам, так кажется, а у Представления именно такой род был, что и корзина перевёрнутая - поместье. Нет, дорогие слушатели, мы не оговорились - поместье. Огород ещё был рядом с лачугой Шоу у Представления. Всё вместе было уже поместьем.
Жить бы да поживать, но землица Представления не просто так была дадена предкам его, и только с оговорками переходила наследникам. Знатные и богатые Продюсеры, а это они право имели распоряжаться землёй Увеселений, строго установили - заниматься будет семейство Представлений только сторожевой деятельностью, то есть стоять должно на страже наших продюсерских интересов и никак иначе, а то ...Представление очень боялся всяких там "а то". Ладно, без хлеба насущного останешься, не беда - много-то не надо, а вот не состоишься вовсе, что тогда?
Грустные мысли одолевали Представление, когда любовный напиток себе готовил из пестиков цветочных, да и любимое дело попить его и помечтать, потом не порадовало.
Все мысли были только об одном, состоюсь или не состоюсь. Причина таких сомнений у Представления была. Дело в том, что его любимый чертополох, который он для красоты выращивал на своём огороде, поцарапал случайно своей не мякенькой веточкой, проезжавшую мимо тыкву Главного Продюсера. Царапинка-то была плёвая, а вот неприятности грозили большие.
Представление уж и к Билетерше ходил, - как там наши билетики продаются, спрашивал. Госпожу Афишу до слёз довёл - смотрят на неё или нет. С Рекламой, просто насмерть поругался, за пестроту и назойливость её кляня. Господин Креатив без разговоров был им побит и вызван на дуэль, за то, что имя у него такое неподходящее. О внутреннем настрое ничего и не скажем - тут уж всё и вся перебрал Представление. Тогда, когда всё это Представление проделывал, была ещё Надежда, а сейчас он уже точно знал, что её больше нет - Надежды. Выслали Надежду прекрасную, любовь ещё юношескую из мира продюсерского, лишили земли и воли, знали, чем Представлению отомстить.
Представление, от мыслей мрачных поскучнел совсем и вышел в свой огород, Соловья послушать. Другом ему был сердешным тот Соловей, с голосом наипрекраснейшим, с внешностью не годной никуда. Но сегодня Соловей не стал петь Представлению, а дал совет дружеский. Попроси, дескать, руки дочери Главного Продюсера, Славы. Глядишь, и выйдут тебе послабления всяческие, делу годные, с последствиями приятными. Слава, лишь внешне, была прекрасна, но характер был у неё настоль дерзкий, что все женихи в округе и далеко за пределами земли Увеселений от жениховства отказывались. Предпочитали они как люди разумные дела денежные и верные, а не Славу капризную.
Делать нечего было, ведь бежать за Надеждой дело хлопотное, ненадёжное, а тут случай такой, запросто состоишься. Направил свои шаги Представление к дому Главного Продюсера и, пока палками его слуги и прихлебатели не искалечили, быстро скоро попросил руки дочери сего уважаемого мужа.
Также быстро и сказка сказывается, да не скоро дело делается. Всё, однако ж, преходяще и как оказывается не только в мире нашем. Прошли сборы-уговоры, прошла и свадьба сама, зело богатенькая и шумная. И я там был мёд пил, по усам текло, а в рот не попало. Но, главное, что Представление состоялось, а Шоу и теперь ещё продолжается.
Благодетель
Маленький тщедушный царёк взобрался на трон и сказал: верноподданные мои людишки, решился я, наконец, с большого трона спуститься и сесть на самый для меня подходящий, вот верчу на нём задком своим тощеньким, примеряюсь, да что-то не пойму - хорошо ли мне? Что-то всё не так. Врагов вроде больших нет, слава Богу; друзей хороших, надёжных тоже, а кто не знает - сегодня друг, завтра самый лютый враг, - значит и тут всё в порядке, однако неуютно. Может оттого, что народ мрёт, как мёр: да, нет, вроде и не очень это волновало меня, да ещё говорят, что поменьше помирать стали; чуток, но ведь поменьше - радовать должно, а ведь не радует, почему?
Большим царём мой друг теперь сидит, да и какой он пока царь - так до соревнований только, проведём да заменим; верноподданных записано столько, что и в большой нашей стране столько же было, а уж на урезанную, так выше головы хватит. Так почему мне неуютно? Музыка играет, артисты хлопают, усами сановники шевелят, а вот неуютно, - любви не хватает, вот какой не знаю: народной или обычной? Народ вроде бы руками и ногами голосует, шапки вверх так и летят, маечки все моей малой короной расписаны, ещё не сносились, значит - не в народной любви проблема залегла.
В случае особой нужды ещё её добавим; ведь всё казной определяется, побольше в казну напихаем, да чуток народцу подкинем, главное, чтобы почаще слова слышали: там добавили, тут добавили, всё на свете проиндексировали, цены заморозили... а уж что там, да как - мало кто будет считать. Как только с голода помирать почти перестают, а с похмелья помершие таких праведно померших обгонять начинают, так тут считай полный успех - все будут думать, что во всём сами виноваты, ан нет разве? Производительности никакой - да точно никакой, усердия никакого - нет его; предпринимателям сколько не помогай, а они всё никак - не предпринимают, хоть тресни;
честно сказать одни хлопоты с этими мелкими, ведь к каждому уже приставили кого надо, а они всё нет и нет, - не предпринимают отъёма своего нажитого, а если предпринимают, то так мало, что у них можно отнять, просто слёзы капают, - ну всё уже отняли те кто ниже стоял, а наверх? Кто подумал о тех, кто наверху; не нефтью же единой сыт царь батюшка с боярами, нет, конечно; ведь ладно бы нам, нам-то хватает, а вот как челядь свою кормить, ведь проблема-то всегда была такая: как бы их, слуг своих, совсем ничем с рук своих не кормить, а вот направить только на корм подножный, а это кто? Кто может выдержать? Да лишь народ, которого много.
Кстати, вы бы там очень умные советники, помолчали бы со средними-то, класс ещё какой-то выдумали - не хватит у нас коттеджей на всех и не просите; коттеджей может и хватит, а вот речек красивых, да водоёмов, да лесов, да полей, ой, что-то заговорился - полей да болот у нас полно, вот кому они только нужны - там ведь работать надо, а где будут слуги мои отдыхать, а ведь все они как один эти средние и есть? "Красными" все поляны можно поназывать, а толку-то что? Вот правильно - на лыжах всё равно кататься негде. Подумал тут намедни - "нано" нам нужно развивать. Мысль верная пришла, главное, непонятно никому это - раз, обозвать этим можно что хочешь - два, друзей пристроить к кормушке, ой, это я так государственные инвестиции называю, это - три.
Если подумать, то ещё многое можно туда приплести. Что вы сказали? Да, конечно, и армию всю в "нано" оденем. Юдашкин-юдо-чудо есть у нас? - есть. Вот и порядок, оденем всех, но главное генералов не забыть, вот силища-то, не скрою, тайну нашу военную - главная наша сила это генералы; как себя рекомендуют хорошо, ведь что ни генерал - то и губернатор готовый, а где хороших губернаторов взять, артисты все, да и те шоферов своих правильно не научат ездить, как им серьёзный регион доверить?
Отвлёкся я что-то, от вопроса главного. Остаётся только второй вариант - обычной мне любви не хватает. Тут грех уже перед диваном своим жаловаться, придётся самому проблему решать, уж как решу, так с вами поделюсь, а жёлтая пресса и сама всё вызнает. Пошёл я проблему решать, эй, подмогни ктой-нибудь с трона-то сползти, ведь ушибусь - какая тут любовь тогда.
Агент
У нас есть один выход - срочно заслать вражеского агента. Патрон, какого агента будем засылать круглого или квадратного. Лучше бесформенного - агент должен быть без формы и без имени, никаких кругов и квадратов. Есть у нас такой? Конечно, найдём, если даже нет такого, то мы его обязательно найдём, можно даже купить агента в магазине, но это на самый крайний случай. "Крайние" обычно обижаются, когда их называют крайними, правильнее говорить "последний". Последний наш агент не вернулся с задания. Он не был последним, это был предпоследний, а последнего или ещё не посылали или ещё не возвращали, надо свериться со списком. Где шеф резедентуры?
Он теперь губернатор Северного полюса. Ну и чёрт с ним, а где шеф внешней разведки? Он возглавляет Академию наук. У нас есть науки? Наук уже нет, но есть пока Япония и Америка, а там уже на подходе Индия и Китай. Вот видите, как своевременно мы задумались об агенте. Очень в своё время, шеф, в своё время мы любили баранки с солью, а о солёных змеях никто и не слышал, а "суши" нам снились в страшных снах - мы всегда и везде только и делали, что плавали на атомных лодках. Даже за сигарами отправляли лодку, я уж не говорю за текилой.
Лучше не будем вспоминать об этом полковник. Вспомните лучше, какая у вас была страшная госдача на Клязьме и сравните с сегодняшним домиком для прислуги в Барвихе. Надеюсь, перестали ностальгировать. Перестал, патрон. Не называйте меня больше патроном, это не по-нашему, не по разведкиному. Как вас теперь называть, шеф? "Шеф" немногим лучше "патрона", давайте... давайте называть меня Ваше превосходительство, подойдёт? Как скажете ш-ш-ше... Ваше превосходительство, только учтите, вынужден предупредить, за то время пока я произношу "Ваше превосходительство" вражеская ракета перелетает Польшу. Преувеличиваете, полковник? Никак нет, перелетает.
Так это может быть наша ракета? Нет, Ваше превосходительство, наши ракеты в Польшу не летают. Кто говорит, что в Польшу, сами же сказали - перелетают, кому эта Польша нужна... Я имел в виду, что если не перелетят, то ничего страшного, кому и правда, нужна эта Польша. Так оставим её в покое, займёмся делом. В каком магазине будем покупать агента? В универсальном, так я мыслю. Мыслите вы правильно, кличку дадим, например, Бижутерия? Звучит, здорово и с намёком - вы мастер у нас шеф. Ну, какой я мастер, так разве что на клички..., кстати, мы же договорились, не шеф, не мастер, а Ваше превосходительство. Извините, шеф, Ваше превосходительство, а может быть, я тут подумал, президент, смотрите как звучит: президент.
Звучит отлично, но ведь я пока ещё шеф, вот стану президентом, будете называть президентом, а пока у нас на повестке дня, как её там, как я придумал-то... Бижутерия. Точно, а почему, кстати, Бижутерия? Наверное, вы имели в виду, что агент будет женщина. Да? оригинально, ей Богу, оригинально, а зачем нам агент женщина, у нас в аппарате почти нет красивых женщин, а мы будем агентами разбрасываться, а ведь некрасивый агент, это нонсенс. Нехорошо. Товарищ, Ваше превосходительство, по-моему, у нас с вами за время разговора изменилась концепция. В каком смысле, на счёт женщин? Нет, на счёт женщин, пока не изменилась, хотя, если прикажете, могу сбегать к памятнику героям Плевны...
Нет, вы не так поняли. Раз не так понял, а это хорошо, что не так, тогда напомню: мы хотели заслать "вражеского" агента, а теперь обсуждаем посылку "своего" агента, уточните, пожалуйста, мне-то всё равно кого посылать, но чтобы путаницы не было.... Какая разница, считаю вопрос не принципиальным, тем более, что слышу вы поставили своего агента в кавычки, поэтому разницы никакой нет, а любая "путиница" нам на руку. Тонко подмечено, шеф. Опять шеф? Хорошо, шеф, может быть, ещё и Путаницу пошлём? Кто такая? Хорошая женщина-агент. Уточните. Что "уточните"? Агент хороший или женщина? По мне так женщина она получше будет, чем агент, но пару сотен операций за плечами имеет. Как? Выдержала две сотни боевых операций?
Нет, шеф, ваше превосходительство, президент, товарищ, всего лишь пластических, но сохранилась хорошо. В смысле держится прекрасно. Мне пора с ней познакомиться поближе, но для проформы перечислите её операции. Перечисляю, но учтите "как вас теперь называть", что пока я их перечислю, все ракеты успеют трижды обогнуть земной шар. Наплевать на это шар, я же вас об агенте спрашиваю, а не о шаре, перечисляйте, я слушаю внимательно, в таких делах нельзя ошибаться, не жениться же в седьмой раз, перечисляйте.
Остров
Лёгкая дымка над горизонтом. Над поверхностью моря плавают прозрачные струи неспокойного воздуха, сплетаются в спирали из тонких нитей испарений. Море уходит в небо и, кажется, меняется с ним местами. Ослеплённый взгляд отводит Путник и прячет глаза в тень под широкополую шляпу. Он не одинок на набережной и приближается к разношёрстной толпе. Толпа полна ожиданием. Ожидание толпы выплёскивается на каменный парапет, и с лёгким разочарованным вздохом откатывается назад. Такое здесь бывает только раз в несколько лет. Быстрый пакетбот "Созвездие" доставил в город весть на прошлой неделе. Точного часа события не знает никто, но по расчётам старожилов это произойдёт сегодня, после полудня. Так и есть - вот оно.
Мелькая полотняной растерзанной рубашкой, к толпе, спотыкаясь и оскальзываясь на гальке, несётся парнишка и пытается что-то прокричать. Кричать не обязательно, все и так знают, с каким сообщением сын смотрителя маяка может так поспешно приближаться. Сегодня в порт прибывает Остров. Корабли на рейде, корабли у пирса. Ничего удивительного для города на море. Прибывают, отчаливают, ремонтируются - дают пищу и достаток местному населению. Город связан с прибрежными территориями, это узел континента и моря, и не только местные люди имеют выгоду - торговля основа жизни. Произвёл - надо продать, нашёл, обработал - продал. Всё хорошо, но сегодня была не простая торговая операция.
Сегодня в порт прибывал Остров. Он не имел названия. Названия дают кораблям, а то был Остров. Бухта в порту была удобная и глубокая, но Остров не мог приблизиться к пирсу. Он остановится на рейде. Жители давно всё приготовили. Баркасы и шаланды, шлюпки и ялики - всё было наготове. Ждали только знака. Наконец, к размытому жарой морскому виду добавился новый штрих. Это сигнал. Красноватая струйка дыма медленно начала вкручиваться в небо прямо в том месте, где должен был появиться Остров. Вздох, переходящий в восторженный, органный крик сотен встречающих жителей, вознесся над набережной и, многократно повторенный горами и каменными строениями, унесся в море. Сигнал усилился, будто услышал.
С этого момента в городе начался праздник и длился целый долгий месяц. Ровно столько пробыл Остров на рейде. Много всем людям было пользы от Острова, но главный куш срывали и успешно им пользовались сами его жители. Достаток был на Острове в обычае. Никто не удивлялся, что дети на Острове умные и знают почти все языки мира. Звездочёты, выросшие на Острове принимались на работу всеми государями мира в качестве астрологов и оракулов. За что ни возьмись - всё было на Острове лучше, чем в других частях и закоулках мира. Неудивительно, что Путник был бы счастлив, попасть на Остров. Он и попал. Попал очень просто, это для других сложно, а он знал, что нужно делать, чтобы получить гражданство.
Гражданство надо получать в таверне. Он выследил Шкипера в момент столь подходящий, что и не придумать специально. Шкипер был в лоскуты пьян, оставалось лишь договориться со знакомой путаной, и дело практически было сделано. Ловушка захлопнулась, а на полное завершение всей операции ушло ещё три дня. Сейчас Путник плыл вместе со всеми обитателями огромного дома, следуя обычному маршруту. Путь предстоял долгий. Должность, благодаря Шкиперу, у Путника была приличная во всех отношениях. Сейчас он был свободен, стоял на высокой горе и радовался своим удачам и ловкости в устройстве дел.
Он даже снял свою шляпу и начал ей размахивать, получая удовольствие, чувственное удовольствие, от ветра, обнимавшего его и от волн, длинными рогами уходивших в стороны от направления неумолимого движения Острова. Насладившись открытым океаном и ветром, Путник начал понимать, что не всё так хорошо. Линия горизонта была темнее обычной голубой полоски. Воздух был чересчур плотен. Ни одна птица не кружилась над Островом. Прошло несколько часов и всё стало ясно. Раз за разом над Островом проносились шквалы ветра. Сорвало все флаги и вывески торговцев с домов. Кто не успел закрыть окон, тот просто лишился их. Рухнула одна из башен ратуши, с громким звоном разбились куранты и покатились по горбатым улицам звонкие медные шестерёнки, стрелки часов унесло ветром. Мусор и незначительные предметы обихода, были полностью выметены из города. Но весь город, словно уже превратился в плавающую в море мусорную яму. Хаос и беспорядок воцарились.
Самое страшное ещё не наступило. Проливной дождь, похожий на неистощимый ушат холодной воды бил по пустым улицам, никто не рисковал покидать выбранное для себя убежище. Постепенно, очень медленно Остров и город на нём начали раскачиваться. Нельзя было сказать, что почва уходит из под ног. Это на корабле уходит из-под ног палуба. Мир уходил из-под ног. Вой бури проникал во все щели, звериным страхом он наполнял души. Так продолжалось три дня. Наконец шторм достиг своего апогея. Волны высотой в городские башни и превышавшие высотой крепостные стены, свободно разгуливали по Острову. Некоторые были так сильны, что перекатывали через него. В городе появились первые жертвы стихии.
Когда на седьмой день все утихло, никто этому не поверил. Никто не мог поверить, что тишина уже не будет нарушена, что горизонт опять будет просто линией, что тучи это не обязательно ливень, а ветерок не ураган. Сутки никто не покидал своих домов. Городские власти постепенно начали наводить порядок. Подсчитывались жертвы и степень разрушения, оценивался ущерб. Кода всё, что надо было проделано, жители поняли, что этого мало. Страх так одолел их, что они потребовали от властей найти место, где Остров мог бы встать на вечную стоянку. Разумные люди боролись с таким настроением жителей. Установилось равновесие, ничего не предпринималось, и все были недовольны.
Путник не раз уже задумывался, что будет выгодно лично для него. После серьёзного размышления он решил, что, если Остров останется островом, но будет располагаться в хорошем месте, то ему это на руку. Можно будет проворачивать тёмные делишки на континенте, а прятаться на Острове. Он начал действовать. Собрал группу таких же, как он проходимцев. Они были даже на Острове, хоть и в меньшинстве. Предложил выпускать боевой листок под названием "Прикол". Нашёл значительные средства обманным путём, организовал забастовку ремесленников и мелких служащих. Вскоре, не прошло и нескольких месяцев, влияние его на решения властей стало определяющим. Прошёл год, и Остров навеки остановил своё движение.
Всё шло почти как обычно. Остров был богат, и рушить его основы не так просто. Даже остановка у того самого города-порта, о котором мы писали вначале, не оказала большого влияния на действительность. Не всё видно сразу, не всё наступает мгновенно как буря, не всё обнажает свои намерения разбитыми курантами. Губчатое, живое естество, из которого состоял весь остров и вся его подводная часть, начало гнить. У каждой его частички медленно, но верно происходила потеря плавучести. Все вместе эти частички ещё держали Остров на поверхности, но каждая в отдельности уже плавать не могла. Постепенно, эти тонущие частицы отрывались от острова и тонули. Оставалось только утонуть всему Острову. Это произошло в воскресенье. Острова не стало. Больше такого Острова никогда у людей не будет.
***
Прошло семь лет. В таверне сидели двое. Почему не было народа в этот вечерний час. Это просто. С тех пор как не стало Острова, город-порт начал приходить в упадок. Оказалось, что он был никому не нужен сам по себе. Только благодаря постоянным заходам Острова он был так известен в мире. Ему доставались от благополучия Острова крохи, но какие. Город ведь тоже был мал, ему на всё хватало, и лишнего много даже было. Например на дополнительные средства обогревались дома горожан, частично оплачивалось образование деток, содержались военные корабли. Пираты ведь плавали везде, а сюда ранее не заходили. Боялись они фрегатов и дредноута, охранявших подступы к бухте. Выход, конечно, горожанами был найден. Не бывает совсем без выхода. Город подружился с Большим Союзом Портов. Как же дорого пришлось за это заплатить. Опустим все эти печальные подробности. Вернёмся в таверну.
За столом, напротив окна, сидели двое. В одном из них мы узнаем знакомые черты, ба - это не только черты, это он сам и есть - Путник. Теперь он сменил имя и был уже господин Приблудный. После того как Остров утонул дела его пошли из рук вон плохо. Занимался он черти чем и остановился, наконец, на малодоходном, но питающим его занятии. Он мастерил детские кораблики. В море его больше никто не брал, забастовщики его не слушались, везде, куда бы он ни пришёл, были другие лидеры. Политики должны знать каково это, - выпасть из обоймы. На вино денег ему не хватало, поэтому он глушил пиво. В кармане оставалось монет всего на одну женщину, да и то только на одну ночь. Было грустно. Сам он кого-то соблазнить не мог. Он сильно постарел внешне, на голове проступила лысина и в ней уже была видна полная луна, когда после таверны он плёлся к себе домой, в малюсенькую комнатку, на мансарду. Лихую, козлиную бородёнку также пришлось сбрить, уж больно к лысине не шла.
Его собеседником, как это не покажется удивительным, был банкир. Знаменитый в прошлом банкир, совсем не бедный, но уже совершенно не знаменитый. Банкиры знают, каково это, - разориться дотла. Нам бы с вами хватило и детишкам ещё осталось, но... деньги не приносящие славы, деньги без ежедневного азарта, это тлен. Приблудный это знал хорошо, счастлив бы он не был на месте банкира, он его понимал. Понимать, понимал, но вот на вино и женщину раскрутить не мог, - не таковы они банкиры. Зато у Приблудного была голова, и он решил пустить её не на игрушечные кораблики. Слушай, Банкир, говорит. Пора нам взяться за дело. Я мысль, ты средства. Нам ли быть в печали. Банкир даже не думая ответил - денег нет. Денег и не прошу, а прошу финансирования. На баб не дам, ответил банкир. Причём они тут, включай голову.
Они включили головы. Так включили, что через год всем всё стало ясно, но никто не понимал, почему сам до этого не додумался. Акции нового предприятия зашкаливали по цене самые разумные пределы. Многие готовы были продать свои дома и дома родственников тем более, для покупки хотя бы одного пакета, а как вы думали - в розницу и не думай. Компаньоны скрывали свои имена и держались в тени. Зачем светиться, все трудности впереди, дела поправились, на игру с острыми ощущениями теперь хватает - отвечают пускай другие. Порт было не узнать, даже сравнивая с лучшими временами. Кругом кипела жизнь и на этот раз не торговая. Все словно помешались на производстве. Ковали, клепали, наконец, подвозили, что там ещё делали, да не счесть всего. Подъем Острова был назначен не скоро, через три года. Кого это волновало. Весь мир волновало, а вот город нет, главное, что была работа, и текли деньги, все уже знали, что это называют инвестициями.
Лучшие умы работали на Приблудного и Банкира. Банкир держался скромно, опыт дешёвой, но такой, как оказалось, дорогой в потерях известности, сказался. Приблудного, напротив, понесло. Он так соскучился по деньгам, так жалел те деньги, которые раньше тратил на политику и удержание власти, что не смог сохранить голову холодной. Он купил хоккейный клуб, огромный дом на Грошёвке, основал крупную продюсерскую компанию. Подумывал уже жениться на стюардессе или певице, да вовремя хоть с этим последним опомнился. Не женился. Перед Банкиром он в доверительной форме оправдывался - я просто вкладываю деньги на чёрный день.
Предприятие их общее называлось Проект Века Балтии. Опубликованные и широко разрекламированные данные о ней провозглашали следующее, в форме слогана: Остров жив, Остров будет жить. Подробнее и не надо, ясно, что это означало. Время летело быстро, фабрики работали, акционеры и биржевые спекулянты потирали руки, политики грели руки над этим огнём страстей. Всё шло настолько прекрасно, что даже день подъема был назначен. Отмечать приготовились это событие как праздник всенародный. Только никто не заметил, что город давно уже живёт в кредит, да и каждый житель его тоже. Задолжали и очень, признаемся, много задолжали, буквально все. Можно сказать, что уже задолжала вся страна, которой принадлежал город.
Опять видим ту же пристань, те же люди. Что же не так, почему нет той искренней радости на лицах. Все орут - также. Все пьяны - также. Тот же мальчик готов сорваться с маяка и сообщить приятную городу весть. Нет, всё не так. Лица жадны, лица искажены гримасами. Все радуются как у рулетки, у всех здесь есть своя ставка. Никто не хочет проиграть. Все ждут выпавшего числа, цвета, комбинации. Играют действительно по крупному, а многие даже в расчётах не предусматривают проигрыш, наверняка играют, - единицы. Ошиблись мы, не мальчик будет сообщать о начале подъема, о первых холмах Острова, которые покажутся над водой. Специальный монгольфьер для этого ярко красный, как парус желания.
Вот он взмывает ввысь, вздох над толпой замирает. Не слышно ни шелеста дамской ленточки от шляпки, ни звука шуршащей цепочки от часов джентльмена, - полная тишина. На горизонте показались два горба, их всегда изображали на марках Острова, это его главные вершины. Словно огромный верблюд всплывает из моря, словно наступило новое возложение земли на трёх китов. Все зачарованы действом, только ветерок вздохов и охов прогуливается над головами. Горизонт вычертил на себе строгую короткую тень. Свершилось. Боимся осрамиться, описывая ликование. Не будем, лишь скажем. Это было ликование горстки счастливцев, сведённых случаем вместе, поставивших не на фаворита, а на тёмную лошадку. Банкира и Приблудного на празднике не было. Они скрылись в элитный посёлок на Грошёвке. Зачем им всё это. Как бы дело ни кончилось, им уже было хорошо. Банкир давно предупредил Приблудного - твоя доля в надёжном месте, мы ещё таких с тобой дел наворочаем, держитесь острова и континенты. Приблудный только улыбался в ответ - он в себя верил.
Чёрная линия на горизонте становилась всё жирнее и жирнее, очертания приняли обычный свой вид, уже не только штурманы дальнего плавания их узнавали. Узнавали Остров все. Так продолжалось всего несколько часов. Те, кто дождались настоящего события на набережной, а не фарса, увидели с последующим поражением разума, что Остров не остановился на горизонте, не начал свое победное движение к рейду. Остров медленно поднялся над горизонтом и не задержался вовсе ни на миг. Он взлетел вверх воздушным детским шариком, был тут же подхвачен шалуном ветром и унесен за облака.
***
Они опять встретились через несколько лет в Данете. Чудная вокруг природа. Воздух можно хлестать гранёными стаканами, нисколько не опасаясь отравления. Днём у всех умные головы и большие уши, у некоторых правда большие рты, но их это не портит. Эволюция всё-таки вещь сильная и где-то даже благородная, если не касается хищников. Но вот обида, не спрашивает эволюция кого развивать, а кого нет - развивает всех подряд. Невозможно этого не заметить, глядя на Приблудного. Он подтянул свой животик, как и не было этих лет борьбы за хитроумное для себя полезное, а главное, именно, хитроумное.
Влил за эти годы в себя Приблудный приличную порцию стволовых клеточек, накачался гормонами нужными и не только это проделал, - спортом занялся, восточным конечно, дальним. По утрам кенгурёнком уже скачет и подумывает вновь, поменять своё имя на Хитросидящего, но видно время не пришло. Не отгулял своего в Данете этот чёрт, не насладился ещё всеми прелестями своего частью народа узнавания. Боролись настоящие хитросидящие за это именно, не за банальный же коньяк столетней выдержки, не за килограммовые трюфеля, не за роллс-ройсы на золотых колесах и бугатти с крыльями. Мы, думают, хитросидящие вам иногда эти прелести покажем, как пряник мятный, людей талантливых, из тех, кому покажем, выберем, а уж, остальных извините - на помойку истории. Ой, нет, громко сказал, какой там истории, - на самую обыкновенную помойку, на пенсионную.
Однако, мысль остановить нельзя, только толчка какого и ждёт. Бах, вот и толчок. Ковыляет на какай-то модной доске по сырому снегу, прямо навстречу Приблудному, наш старый знакомый Банкир. Ругается на чём свет стоит, мне бы говорит водки стакан, а приходится, видишь, чем заниматься. Соответствовать приходится, так всё тут скучно, так эта экономика меня достала, вспомни, друг, как мы с тобой островами ворочали, а тут, эх, скукота. Приблудный тут и перекрестился сразу, зови меня, мол, теперь Хитросидящий, никакой я теперь не приблудный. Стаканчик какой-то опять новой, но по-прежнему страшенно дорогой водочки я тебе так и быть налью, но при этом речь мою послушать умную будешь обязан. Речь послушать, это не деньги давать, пошли.
Всё у нас с тобой, мой дорогой Банкир, есть, нет только одного. Как нет, Банкир встрепенулся, давай купим. Купить-то купим, но что. Что. На этот раз островов у нас нет, все куда-то делись, но одна штука полезная от них всё же осталась. Какая, сколько стоит. Погоди с деньгами-то. Осталась у нас с тобой островная идея, образ мыслей у людей островной. Надо только чуть постараться и национальную идейку эту островную организовать правильно. Потух взгляд Банкира, разочаровал ты меня братец Хитросидящий. Кто только за это не брался, да всё не то. В провальных делах я не участвую, нет. Да, не понял ты ничего, сразу видно голова у тебя с монету. Я же не искать идею предлагаю, это дело дохлое, а вложить, совсем готовенькую, в головешки народные, несуразные. Вот на это я денег дам и дивидендов не потребую, за идею много можно дать, по секрету, мне только, скажи, на что рассчитывать-то могу, то есть на какую маржу. Рассчитывать мы тогда сможем на послушных дураков, а дураками будут с идеей уже все. Банкир, расплылся в улыбочку и начал миллионы на миллиарды умножать, а Хитросидящий за дело взялся немедленно.
Разложил всё общество по своим полочкам. Каждой полочке назначил своего смотрителя. Для каждой полочки кусочек идейки приготовил. Отдельный кусочек полная чушь, а вместе замечательно звучит. Обозвал он эту идею просто, чего мудрить, когда известен результат. Государственность и Гражданственность. Вот как звучит, хлам там весь отброшен, ничего лишнего. Всё сюда влезает. Идеи не могут существовать как без сторонников, так и без противников, поэтому первое, что сделал Хитросидящий, это назначил оппозицию. Нехорошо как-то это звучит по-парламентски, а кто у нас ему верит, да никто, поэтому обозвал он её по-другому, а именно, - Упрекатели. В самый раз будет. Куда деваться без коричневых, никуда, но называть так нельзя, обидятся. Будут они у нас Скифчане, братья Скифчане. Звучит.
Так, ребята, это всё народ, а как же его лучшая часть, то есть мы хитросидящие, нет, не пойдёт. Нас будут представлять Господарики. Без серой массы тоже никуда, она то туда, то сюда, для них будут Либерократы. Вот вроде бы и всё. Народец весь расписали. Скажете, отрёкся наш, Хитросидящий от классового разложения, ан, нет, просто он эти классы по новым квартирам расписал, а так всё оставил, все подходы, организацию, и так далее. К чему менять проверенное временем, вот ЧК, как только не называли, а суть одна. Теперь нужны были личности. С этим всегда из рук вон плохо. Можно было бы опять из Питера выписать кого, но не резиновый он городок-то. Да и погода там не очень, характер неизвестно какой попадётся.
Вот, как раз, по характеру и подберём. В Упрекатели годятся люди горячие, южные, но с очень хорошей головой, всё-таки понимать должны, кого на самом деле слушать. Всё, решено берём Шахматиста. Теперь совсем просто для Либерократов, в лидеры запишем из бывших, они самые покладистые, да многочисленные всю эту разношёрстную братию подхватят и поведут, поведут. Годится вполне бывший баскетболист Корзинкин, да и пост у него сейчас видный. С коричневыми сложно, их столько, все разные, горячие ребята, как бы не перессорить кого, а ладно, в крайнем случае, казачков на них верных, если расшумятся, нашлю. Назначу, писателя Гранаткина.
Что-то всех уже перепутал, кто там ещё, без голов остались. Господарики. Тут, безусловно, нужен губернаторишка какой, завалящий, да лучше будет бывший. О, Иностранцев, чем не парень первый на Волге, вполне, и вихры до сих пор сохранились, будет за что потрепать. С этм всё, но остаётся ещё куча аполитичного народа не приделе, надо же им где-то сидеть, да не там, пока не провинились, не там, сделаем им отдельную палату, название давно готово Жёлтый дом, 6, во адрес, что надо. Забыл совсем ещё надо зрелищ, все они нас не интересут, там подкидывай идеи, не подкидывай, останется всё равно одно ню, а вот с частью для нас главной надо разобраться. Хороший парень есть среди орателей песенных этот, о конях который, да не о тех, того слава богу нет, а о других уже совсем конях, да о колоколах вовремя пропел, Лужку понравилось. Вот он и будет зрелищами командовать, как бишь его, помню, что из Кенигсберга он, а вот как зовут, убей, не помню. Маккартни помню, а его нет, вот беда, а, ладно, назову Анклавный. Красиво и не понятно никому. С прессой покончим сразу, тут сомнений нет, берём Дроздяева, просто потому, что мне нравится, а в помощники ему аналитика из канавы, видел его там однажды на субботнике, Мишку.
Зря наши приятели ничего ещё не делали. Всё пошло хорошо. До сих пор всё никак не тонет и не улетает. Волнительно это очень. Беспокойствами своими пришёл поделиться Банкир. Налили они себе по рюмочке Белуги и Банкир сформулировал опасения свои так, ничего не понимаю, первый раз такое дело у меня удачное, всё само идёт, ничего не происходит, а только шумит, шумит, взбрыкивает иногда, но так, ерунда, а дураков всё прибавляется и прибавляется, капиталы так и растут. Неспокойно мне. Милый мой товарищ,
Банкир, успокойся, что у нас с тобой было раньше. Острова, паршивые материальные, скоропортящиеся продукты, а теперь, почувствуй разницу. Мы с тобой теперь властители умов, мы имеем идею. Идея, как понимаешь, живет вечно. Жаль Островов, но что делать, их уже никогда больше не будет. Ну и ... с ними.
Конец всем островам.
Штурм
Итак, господа, курятник будем брать. Седой Лис, посмотрел на заднюю лапу, там у него на лапе тикал будильник. Не позднее 22-30 по местному времени. Рваные ноздри, проведёте рекогносцировку, доложите, Седой Лис опять посмотрел на заднюю ногу, в 19-00. Ровно. Он строгим взглядом окинул свою команду в рыжих мундирах. Прошу всех быть готовыми к выступлению в 22-00. Ровно. Кто сказал ровно. Драный маленький Лис, в звании подрябчика, прополз на середину куста, в котором происходило совещание и промямлил - я, сказал ровно. Правильно, молодец, ровно. Ровно.
Поручаю тебе взять языка, в случае успеха, разрешаю тебе его съесть. Вся команда облизнулась. Да, я так решил, можешь съесть. Седой Лис, а если язык будет большой, можно мне им поделиться с вами. Седой Лис ухмыльнулся, изо рта его покатилась крупная слюна. Можно. Все свободны господа до часа "П". Какого, часа ваше товарищество? Первый раз в деле, малыш, вижу, первый, ну ничего ещё обкусаешься, не бойся. До часа "петуха", до часа "П". Свободны.
Рваные ноздри полз на брюхе, иногда поднимая голову и осматриваясь. Из курятника, даже с самого высокого шеста его увидеть не могли. Рваные ноздри стелился по земле, как сухой лист, гонимый ветром. Он слился с местностью, его рыжий мех прекрасно подходил к окраске пожухлой травы. Поселенцы, мирно паслись по всей округе. Петух гордо вышагивал вокруг своего стада. Да, такого голыми зубами не взять, матёрый петушище. Рваные ноздри почесал ноздри лапой, давно я не был в таком серьёзном деле. Он пересчитал взрослых кур, сбился на цыплятах, истёк слюной за это время и пополз обратно.
Эх, охрану-то забыл глянуть, ну и кур с ней, главное еды на всех хватит, вот, что главное в разведке. Подрябчик полз в сторону курятника за языком. В ямке он столкнулся нос к носу с Рваными ноздрями. Ну, как? Отлично, все на месте. Много их там? На всех. Прямо совсем на всех? Совсем, совсем. Это удача, может и язык уже не нужен. Выполняй приказание, сказано было взять, значит бери. Я пополз. И я пополз, эй, ты хвост-то пониже держи не на учениях всё-таки. Ладно, я его между ног пропущу. Пропускай.
Разрешите доложить, ваше товарищество. Докладывай Рваная ноздря. Никак нет. Что никак нет. Рваные ноздри, ваше товарищество. Когда ты успел. Что вашетовство? Успел все ноздри порвать. На прошлом штурме, вашетовство. Седой Лис, заложил лапы за спину и скорчил недовольную морду. Всё бывает лис, наше дело такое, да, неудачно прошло тогда, много наших ноздрей порвалось, крепись сынок, куры будут за нами. Трубите сбор, все по кустам. Нельзя трубить вашетовство. Почему? Да, не вернулся из рейда по тылам подрябчик. Подрябчик, говоришь? Кур с ним, с языком и подрябчиком, операцию отменять не будем.
Седой Лис идёт перед строем. Орлы, богатыри. Верю в вас, ребята, сам голоден до заворота кишок, сам пойду с вами, рядом будем на штурме. Вся команда ползёт к курятнику. Ползут тихо, соблюдают молчание в эфире. Вдруг прямо над их головами раздаётся петушиный крик. Ку-ка-ре-кууууу. Седой Лис встаёт на лапы, что такое, что за наглость врага. Эй, мы тут вашего одного взяли. Обратно заберёте? он нам всё о вашем штурме выложил. Петух показывает поднятого в клюве за шиворот подрябчика. Предателей кормим последними, лишить его языка. Как вашетовство, как языка. Да, очень просто лишите его не взятого языка и всё. Стройся в колонну по одному, отступаем, наши планы раскрыты.
Эй, лисы, погодите. Вы есть хотите? Лисы задрожали от возмущения. Серьёзно вам говорю, идите пшённую кашу есть, нам в неё немного тушёнки добавили, и сельдерея, сгодится? А то вы нас достали уже своими штурмами.
Седой Лис, пошёл вдоль строя. Орлы, уйдём от позора. Уйдём, уйдём. Не сомневался в вас никогда ребята, пошли жрать пшёнку, а то ведь и правда, опять на штурм пойдём. Вот будет позору-то.
Свистун
В стародавние времена на реке Протёка построили город. Недолго думали цари, когда построили, как его назвать. Назвали Протёк. Город Протёк. Налево протёк левобережный, направо правобережный, и там и там свой царь. Дороги тогда были совсем неплохие для пешего человека. Даже красивые они были очень видами. Одна беда - не было их вовсе на земле нужной твёрдостью и шириной для проезжего. Тропинки и тропинушки - те были, это точно, а дорог нет, ещё не напроезжали, а уж, чтобы строить - такого вообще слыхом не слыхивали. Колесо уже придумали, так то в степи - оно там годное к езде было, а вот у нас нет, не годное. Для колеса дорога нужна, а где её взять?
Пешком ходить тяжело. По траве тяжело ходить. По тропинке тяжело ходить. Вдруг горка, вдруг холмик, вдруг камушек - совсем тяжело. Нагрузишься поклажей, если на новое место переходишь или поторговать чем решил сдуру или по нужде, пройдёшь от зари до заката, чувствуешь: ног-то и нет. Жалко ног. Можно и на лошади проехать, пройти - она не хуже человека ходит везде, да только лошадь руками не сделать. Её поймать надо, а то и купить. А на что купишь? А где поймаешь? В лесу лошадей не водится, опять только в степи. Выходили из неудобного ходячего положения люди в те времена, да в тех краях так: строили лодки. Кто богатым был - строил корабль. Разницы большой нет. Хоть корабль, хоть лодка и то и другое плавает.
Рек, речек и речушек, по которым плавать можно, полно было в лесной стране. Лодка маленький корабль, а корабль большая лодка. Опять беда - мало было богатых - с чего тут быть богатым, когда дорог нет. А кто побогаче случайно становился, так тот разбойнику злому Свистуну в лесу обязательно попадался. Быстро Свистун всех в богатстве равнял. Вот и катался почти весь народ на лодках. Катались только по реке вниз, а вот когда вверх, тут уж не до катания - надо изо всех сил грести. Гребёшь, гребёшь, от зари до заката - глядишь, а рук-то и нет. Как бы ни было, видно руки меньше жалели, или терять уже было больше нечего, не голову же Свистуну выдавать, так и не придумали больше ничего. Всё по воде плавали и плавали, руки теряли, ноги сохраняли, а говорили "ходим", как бы по привычке.
Ходили, ходили вверх и вниз по реке лодки и корабли, да вдруг видят: некуда больше ходить. Стоит посередине реки чудище, а налево город и направо город. Будто великан какой-то ноги расставил над рекой, пальцы в воду опустил, растопырил решёткой десятипрутковой и не пускает никого. Великан не великан, а только башню цари соседние выстроили изрядную, наподобие моста через реку. Можно по башне из страны в страну ходить как по мосту, а можно через башню по реке проплыть. Понятно, зачем, построили, не только для перехода, не больно-то и надо туда сюда из одного царства в другое бегать и там и там всё одинаково. Цари разные, счастья нет, а неприятности одни те же.
Цари за столетним медком, за дубовым столом посидели, обтолковали подробно, откуда кто интерес свой будет с башни водо-дверной иметь, да порешили: "правые" по ночам будут стеречь проплыв, а "левые" на заре будут на стражу заступать. Какое-то время так и было. Смотрит Левый Царь: доходы у него ничего себе, скоро вся страна зажиреет, делать-то ничего не надо, только дели капитальцы с проплыва и подумывай, что в трактире вечерком заказать. Подсчитал свой интерес и Правый, да в обиду впал немедля - никто по ночам плыть не желает, кроме отчаянных каких гуляк, а делового народа в темень не сыскать. Вызвал левого под дубок опять с медком, долго доказывал правоту свою, уговорил. Теперь по половине дня и по половине ночи досталось таможить как тому, так и другому.
В таком разе выручка прыгать начала как хмельная. Один царь мошну набивает, другой локотки кусает. Всё неровно получается, обидно обоим. Когда царю обидно, он обычно приказ даёт генералам: набирайте солдатиков, ставьте пушечки. Напряжённость возрастает, аж в воздухе виснет, а кому это надо? Только не нашим разумным государям. Сходятся под дубом и решают, решают, ничего решить не могут. Получается, что нет справедливости на земле. Известно, чем бы всё это кончилось - да, как обычно - войной, разрухой, бедами неисчислимыми, но... Понадобились знаменитому разбойнику Свистуну, что в лесах на севере проживал, спички, соль и иной провиант, да иные припасы разбойничьи.
По старой нехорошей, лесной привычке, кряхтя и ругаясь, слез Свистун с дуба, плюнул себе на дорожку, да пошёл сквозь чащу продираться, чтобы в город Протёк попасть, растрясти золотой запас свой, погулять хорошенько, вопросы свои насущные, разбойные порешать. Пришёл, а в городе почти траур, то на одном берегу под дубом заседают, то на другом, а лодочек и кораблей и в верховьях и в низовьях скопилось видимо-невидимо - стоят, загорают, решения высокого ждут, гадают: когда поплывём? Свистун рассмотрел сооружение на реке, потоптался на нём, и очень башня-мост ему понравилась. Особенно решётка понравилась, покачал даже её слегка - нет, не шевельнётся даже, сделана знатно.
И подумал тогда Свистун: не пора ли к цивилизации поближе на старости лет оседать, не пора ли на твёрдую башенку сменить дуб свой, хоть и крепкий, да больно кривой и старым косточкам беспокойство сильное причиняющий. Разбойник Свистун был известный, поэтому приняли его под одним из дубов, где как раз заседание шло, сразу же. Почёт оказан ему был, а уж за медком и сомнения свои в правде изложили ему государи, ни на что не надеясь, а так - поплакаться умному, злобному человеку. Свистун ещё анкерок с медком приговорил, да говорит: сколько вы не рядитесь в судейские одежды, друзья царские мои, а ничего вы не присудите.
Как, почему, Свистун, уж не сомневаешься ли ты в уме нашем государственном? В государственном вашем сознании нисколечко не сомневаюсь я, да вот беда, без третьей стороны, которая посерёдке меж вас встала бы для правдивого решения, вам не обойтись. Вот ты и стань нашей третьей стороной, Свистун. Отчего же и не встать, если хорошие люди просят. Стану. И стал Свистун на стражу в тот же день. За вознаграждение немалое, да по такому серьёзному делу и не очень большое, принял на себя труд Свистун обирать проезжих всех по чести, а потом царям по равной части выдавать. Обязался, облачился в тельник полосатый, фуражку с кокардой набекрень сдвинул, да и приступил.
Месяц проходит, второй, полгода уж минуло.... Рассматривают свои поступления в казну цари и смотрят, вроде бы их даже чуть меньше стало, да зато поровну. Никто не обижен. Опять под дуб засели, пируют и чувствуют взаимную приязнь под звон гусель, под гром бубен, под песни дев сладкоголосых. Покой, мир и тишина установились и слева и справа. Слышно только под утро, в самый злой час "собачьей вахты", как скрипят ворота железные, то Свистун на часик спать идти изволит, ворота речные опускает, но уж с рассветом опять ворота скрипят, то на подъём они идут, а лодочки в туман под башню ныряют и тихонечко тени свои уводят в иные страны, в иные города...
Потеря
Королевство проснулось с трудом и забылось в заботах. Что-то шло не так как обычно. Может и не совсем уж не так, но точно не совсем так, как надобно. Молочник разбил пластиковую бутылку, когда выставил её на продажу около своей калитки. Птичка взяла с полочки-распевки фальшивую ноту, да ещё забыла положить вчерашние, роскошно звучавшие ноты на место. Так они и повисли между небом и землёй: сегодняшняя нота фальшивая и вчерашние волшебные. Фельдъегерь в синем мундире с тяжёлой бляхой уронил колокольчик, а когда повесил его себе на шею, то увидел, что потерялся остренький язычок. Бабушка, ещё не состарилась, но не вплела в косу голубую ленточку, а её внучка так и осталась лежать в своей кроватке, никто её не разбудил сегодня сказочкой. Газетчик не вынул свежие газеты из печатного станка, а мальчик, который их разносил, выстрелил в глаз из рогатки первому покупателю, когда тот обиделся на него за то, что сегодняшней прессы в продажу не поступило. В домах было по утру холодно: дров полно, но топить ими невыгодно, проще сразу на мебель продать.
Долго можно перечислять, что было в королевстве не так. Никто бы этого "не так" так и не заметил, а если бы заметил, то было бы уже слишком поздно что-то менять, но королевский Летописец ничего не напутал, ничего не забыл. Он обмакнул гусиное перо в чернильницу и записал в лохматую и огромную записную книгу: "В лето..., от Христова Рождества, в Королевстве случилось несчастье..." - он почесал в затылке, немного подумал, как пишется слово несчастье, возможно, нужно написать в данном случае: "Ни счастья, ни не несчастья...", - но передумал и оставил так, как написал. Не любил королевский Летописец исправлений в историческом тексте. Летописец поплевал на ладони и продолжил: "...фаворитка нашего Короля Петуха ХIV, да будут продлены его светлейшие дни нашими молитвами, фрейлина Курочка де Рябо отказалась сегодня снести золотое яичко...", - Летописец подумал, как же правильно записать в книгу: "яйцо или яичко?", - но передумал и думать об этом. Так ведь до чего-нибудь фривольного додуматься можно, а Летописцам это не к яйцу, ох, не к лицу, конечно, прошу пардону.
Летописец встал, подошёл к зарешеченному окну. Ничего он там не увидел, потому как, чтобы он не отвлекался от исторических трудов, ему давно уже окно затемнили, да так, что никакой гаишник его бы на трассе не пропустил. Слава, Петуху ХIV, Летописец на трассу никогда в своей башне не выезжал, да и водил он её очень неуверенно, поездит по двору, да и обратно в гараж, нет, в замок, то есть к замку притулится и опять писать, писать..., а потом получать - ему приносил его сам король, чтобы питался только из его рук - королевский обед, состоящий из плошки пшённой каши на воде, кусочка хлебного мякиша и стаканчика самогонки для вдохновения. Без каши Летописец прожить бы смог, не велика была её калорийность, а вот без стаканчика..., никоим образом. Летописец вздохнул, до стаканчика надо было сегодня ещё дожить, а ему так было нужно вдохновение. Как же нужно вдохновение, когда надо описать несчастье так, чтобы это выглядело как великое благо для государства. Вдох и на веяние! Как они сейчас ему необходимы: чистые, не прокуренные лёгкие и свежий воздух! "Стаканчик...", - мечтательно прикрыл глаза Летописец, - "... очень нужен сейчас". Он же понимал, каково всем придётся в его королевстве, когда фрейлина окончательно перестанет нести золотые яйца, если король перестанет нести ей каждую ночь свои яички. Это будет для всех просто ужас!
Летописец спустился с небес на землю. Ужас ужасом, но и в таких условиях необходимо выживать и ..., писать летопись, а куда же деться? Летописец вытер ладони о засаленную мантию, поправил треугольную шапочку с кисточкой и вывел уверенным почерком: "Все граждане в нашем королевстве преисполнились пониманием тяжести наступающего момента, все сплотились вокруг фрейлины и короля, никто из верноподданных не покинул их малодушно, все подтянули животы и завязали свои пояса, никто не потребовал добавки к зарплате и пенсиям, никто не потребовал лишнего стаканчика для вдохновения...". Летописец вскочил с места, и заходил по комнате: два шага в одну сторону, два в другую....
Наконец, он собрался с мыслями и записал: "... можно жить и без золотых яичек, если голова осталась на плечах, чего только не напишешь, если у тебя нет никакого желания её терять...".
Полати
Царь постукивал по мраморному полу, выглядевшему инородно в рубленой избе, высоким посохом из тёмного дуба и крепко думал. Царская мантия мелко подрагивала, будто ждала бури гнева. Буря и была, да такая, что у горностаевых головок на мантии зуб на зуб не попадал, хвостики дрожали, а гнева не было. Никак гнев не наступал, хоть и повод для него в любом, - а в нашем-то тем более, - государстве запросто найдётся, было б желание его наслать на кого-нибудь. А это и не гнев вовсе - обычный пяточный тик. Царя он одолевал весь последний год. Начался тик после того, как Царь неудачно приземлился на стратегическом ковре-бомбардировщике на Пик Коммунизма. Неосмотрительно это было с его стороны: приказать ковру сесть на том Пике. Но то был ход политический, а не обычная тур-слёт-посадка сочинская. Земский Собор был тогда на носу. Срочно понадобился царский подвиг, вот пятка и пострадала. Героям и царям необходимо пятки особенно беречь, а он ударился. Плохо. Зато посмотрел на пик. Пик как пик, ничего особенного, и зачем только его на крышу мира вздёрнули. Непонятно.
Когда захочется окончательно в сей мудрости разобраться, можно будет позвать во дворцовую избяную хоромину главного Физического Мудреца. Сейчас нельзя его отвлекать: пусть изобретает шапку-невидимку. Зима скоро, встречи всякие там важные, митинги, мероприятия на свежем воздухе. Везде фотографируют, проверяют пристально на моложавость, а как ты будешь выглядеть, например, в кепке на парсуне, да как петух на насесте! А будешь ходить в одной короне, так простудишься моментально и сляжешь, хорошо если только в постель к Царице, а если в г..., да думать даже об этом не хочется, не то что произносить. Шапка намного важней, чем потакать естественному любопытству и требовать объяснять: для чего нужен Пик Коммунизма на крыше. Мыслить надо государственным аршином, да о просторах бескрайних, которые нет-нет, да и убудут, а прибудут случайно, так ещё хуже, а не о том, что тебе любопытно. Пятку жаль, но стучать посохом по полу это не мешает. Буду стучать, пусть все думают, что Царь ходит по ёлочному мраморному кабинету и думает.
Царь постучал в пол, но и шагу не сделал. Мысли его продолжили виться, несмотря на усиленное отвлечение внимания маскирующими царское бездействие ударами и иными пертурбациями. Это ж надо, какое слово выговорил! А мне им-ж-маркёры или им-дже-майки, что ли, всё твердят: надо учить свой язык, надо говорить правильно и внятно, все буковки выговаривать так, когда речёшь, будто это одна единственная. Цельно и как по писаному. А как говорить, если слов своих уж и не осталось, это ж надо: слуг своих по-русски не могу назвать, со словарём вызываю по селе..., солитёру, по говорящей трубе какой-то. Неудивительно, что брадобрея зову, а приходит какая-то судейская морда сутяжная: "Вы, Государь Великий, Царь Батюшка, вызывали антикризисного арбитражного менеджера? али ещё чего желаете, окромя дешёвого хвороста?", - выгнал, разумеется, так бы и дал своему вицецарю из предбанника по роже, чтоб не путал козла с молоком и звал того, кого Царь требует! Но ведь, вицекозья морда, оправдываться начал, и что сказал: "Вы, государь с кургузым ядрёным макияжем слугу вашего верного перепутали, сами виноваты!". Верно-то оно, верно, сам я во многом виноват, но и предшественники хороши. Какой же мне всё-таки бардак оставили! Это ж надо, сколько веков после них придётся разбираться и назад всё отвоёвывать, что предки нам ещё завещали. Немудрено, что корыто из речушки нашей выплывает раз в год, а все вокруг кричат: завоеватели, оккупанты тренируются, расплавались здесь, разлетались!
Что хорошо, действительно хорошо, в моём-то положении, так это то, что я временщик. Соберётся Земский Собор, выберут другого царя, а там и трава не расти. Буду жить в своей избушке, где-нибудь поближе к родному гнезду, где каждая собака меня знает, залезу на полати, там и плед заморский не нужен. Картошку буду сажать, цветочки..., вот только садовника заводить не буду. Это точно, а то вдруг с садистом перепутаю....