Иван Васильевич стоял в безнадёжной пробке. Зачем он ехал сейчас на Речной вокзал он точно объяснить никому бы не смог. Просто действовала старая привычка, ещё раз всё проверять лично, даже не проверять, - он доверял своим юристам, - а составить личное впечатление о начальнике, с которым придётся иметь дело. Дело было непростым, но вполне для него известным. Именно это дело состояло в том, что холдинг два года назад начал атаку на маленький оперный театрик, обладавший шикарным местом в центре Москвы. Театр успешно разорили арендой и другими организационными чиновничьими методами, а также вполне лихими бандитскими, например, двумя серьёзными поджогами. Теперь операция входила в завершающую стадию, на месте театра возводили огромный многоэтажный бизнес-центр.
Разумеется, в мэрии всё было схвачено наикрепчайшим образом, документы на строительство были в порядке уже тогда, когда театр ещё работал и в страшном сне не думал закрываться. Ванечка, как его звали родные и близкие, занимался строительством, а под его видом подобными разрушительными делами, уже более пятнадцати лет. Компании, в которых он работал, сливались и разливались, открывались новые, закрывались отжившие своё, выполнившие функцию штрафной роты, а Ванечка спокойно вкалывал. Он переходил из одной в другую, по сути, работая только на одного хозяина все эти годы. Имя хозяина слишком известное, слишком политическое и слишком далёкое от такого полутеневого бизнеса для непосвященных, чтобы его называть, но уж поверьте - человек это большой. Сейчас Ванечка занимал должность заместителя генерального директора крупного строительного холдинга.
На Речном вокзале находился офис организации подрядчика, не генерального, но очень важного, вот туда, чтобы познакомиться с директором и ехал Ванечка. Контракт, который, скорее всего, подпишут первые лица на следующей неделе, давно был в работе, основательно подготовлен и все детали скрупулёзно обсудили специалисты. Теперь Ваня хотел встретиться не с заместителем, с которым решал все возникающие по ходу дела проблемы, а с самим директором. Это была формальность, но как считал Ваня, важная. Опаздывать он право имел, всё-таки он давал фирме подрядчику работу, но не хотел - не солидно это. Он старался отдохнуть пока едет, и отключиться от навязчивых нерабочих мыслей, которые его преследовали почти всю неделю. Ванечка вытянул ноги, сидя позади шофёра в своём служебном Volkswagen Phaeton, изготовленном на Стеклянной Мануфактуре в Дрездене по специальному заказу, отбросил в сторону надоевший журнал "Крокодил" и посмотрел в окно.
Ничего хорошего, кроме дорогих машин в окне видно не было. Серёжа, что там впереди? Иван Васильевич, по радио передали - провал какой-то образовался на проезжей части, расширение идёт, вот и намудрили что-то коллеги. Безнадёжное, по-моему, дело и свернуть некуда. Ваня опять задумался, но не о пробке. Он читал очередное сообщение на смартфоне и про себя страшно ругался, ничуть не хуже любого прораба, подобные SMS шли ему уже целую неделю: "Червонная дама ожидает своего Трефового валета", - а предыдущим было: "Зайчик, ты где?". Дьявольщина, ведь говорил себе, не пей текилу после коньяка и шампанского, так нет, всё напрасно. Да, сильно, смачно и крайне неудачно Ванечка приударил за женой одного башкирского нефтяника на приёме в Английском посольстве в прошлый четверг. Ухаживал он тогда просто бессовестно, учитывая присутствие живого мужа. Теперь же приходилось пожинать зримые и хорошо читаемые плоды своего неосмотрительного, но очень весёлого поведения.
Самое неприятное (наивно думал ухажёр) состояло в том, что глубокое декольте жены магната не желало исчезать из внутреннего зрения, воспринимавшего мир со своей зрительной колокольни. Неуправляемое влечение игнорировало глупейшие игры разума, сосредоточившись на чисто внешнем восприятии женских капканов. Надо ли дополнительно объяснять, как был недоволен этой ситуацией Нефтяник, опозоренный на всю Великобританию, на которую имел конкретные виды? Думал же сейчас об этом эпизоде холостой жизни Ванечка с точки зрения высших сил не случайно, потому как именно в этот момент, мстительный башкир говорил: ... зашьёте его в мешок и бросите в канализацию.... Эти слова предназначались указанием некоему Спарафучиле, наёмному убийце с ярко выраженной сицилианской внешностью. Выслушивая их, Спарафучиле утвердительно, явно одобрительно что-то басил в ответ Нефтянику и уже помахивал от профессиональной жажды крови мятым картузом, зажатым в левой руке.
Чёртова пробка. Проклятый провал. Нервы Ванечки не выдержали. Серёжа, будешь ждать меня при входе в офис, оставляю тебя тут ночевать. Он вылез из машины и направился к метро. Пришлось пробираться между недовольно фырчащими автомобилями, до тротуара было далеко. Как ни странно, идти было приятно, Ванечка рассматривал людей, будто видел их впервые. Особенно его радовало разнообразие лиц. Ведь раньше надо было или уезжать в Среднюю Азию или вставать в очередь к телу Ленина, чтобы увидеть такую азиатчину, а сейчас, пожалуйста, стоит только выйти на проспект и любуйся. Он шёл и любовался. Любовался Ваня на вывески, на палатки с фруктами, на пёстрые одежды, даже на тусклые и грязные обноски и на те любовался, но тут его грубо прервали.
Прямо ему в лицо свесилась огромная вывеска, изображавшая красный помидор. Кому не понять, что это помидор, если в рожу его сунули, да ещё и размером в автомобиль, так нет. Красный огромный помидор был снабжён идущей вокруг него вывеской "Красный Помидор", наверное, для особенно долго думающих, но ещё хорошо читающих. Ваня тоже прочитал - "Красный Помидор" - и тут до него дошло: так ведь ресторация это, обыкновенная ресторация, каких в Москве пруд пруди. Чему удивляться? Всё бы стало ясно и хорошо, если бы Красный помидор не подмигнул с ярко выраженной ехидцей Ванечке, превратившись в чудного старичка, с пряничным личиком и с зелёными клочками волосиков на голове. Задорные, напомаженные подсолнечным маслом усики, лихо торчали в обе стороны от крутых помидорных щёк.
Ванечка скрепил разум как мог и отнёс произошедшее на счёт своего игривого настроения, но тут явственно увидел, как помидор нахально превратился в сочные розовые губки его знакомой башкирской жены, смачно причмокнул и попытался нагло поцеловать Ваню в темечко, но ясно - не получилось - тогда помидор мгновенно отреагировал на неудачу очередным превращением в червонную масть такого же преувеличенного помидорного размера. Ванечка невольно встряхнул головой и понял - исчезла эта ересь. Слава Богу. Лишь бы тоже не начала слать послания. В метро Ванечка входил, мыслями собравшись, но до конца не сбросив помидорно-ресторанно-вывесочные визуальные изыски. На эскалаторе он окончательно пришёл в себя, немного подзабыв сумасшедший помидорчик. Стал наблюдать за лицами, подпрыгивающими ему навстречу из жаркой, влажной, запашистой глубины.
Выхватилось из бестолковой пестроты и покатилось вверх одно издалека влекущее внимание лицо. Это лицо принадлежало стройной девушке с чёрными, завёрнутыми в косичку-корзиночку на голове, волосами, с чернющими дугообразными бровями и огромными тёмно-голубыми глазами, вспыхивающими не совсем добрым светом в ответ на перекрещивание с ними взгляда. Девушка была в полупрозрачной, белой блузке, снабжённой красными вышитыми узорами и глубоким волнующим воображение вырезом. Взгляды Ванечки и Девушки встретились накоротке и разминулись, казалось, навсегда. Да, думал Ванечка, везёт мне на решительных женщин, хорошо хоть не все шлют сообщения.... Додумать он не успел. Прямо сверху на него полетела огромная бабища, с толстенными кривыми ногами, вся в седых распущенных по шерстяной, чёрной кофте волосах, клочьями повисавших вдоль всех сторон её необъятной фигуры. Ничего не оставалось делать, как ловить её.
Ванечка, исходя из простейшего инстинкта самосохранения, это и сделал, но сделал с величайшим трудом. Хорошо, что кончился эскалатор и Ванечка исхитрился вывернуть себя и бабищу в сторону, на то место, которое никуда не ехало. Поборовшись ещё с неосмотрительным ньютоновским законом и остановив окончательно бабку, Ванечка, тяжело дыша, произнёс: аккуратнее надо бы спускаться по лестницам.... х-м-м, девушка. Бабка отреагировала немедленно. Она вцепилась в шею Ванечки, притянула его к себе каким-то вполне профессиональным рывком и жарко поцеловала в губы: роднуля ты моя, солнышко, ведь меня уж считай лет пятьдесят девушкой никто не называл, спасибо тебе гребешочек.... Уж как, и не помнил Ванечка, но вырвался, ушёл от бабки.
Поспешил под арку к поездам, но... Прямо под ноги Ванечке, стремительно катилась, стуча всеми четырьмя железными подшипниками по мрамору, низкая деревянная тележка. Мало того, что она катилась, она явно стремилась догнать ту самую девушку с косичкой-венком на голове, которую Ваня так пытался пересмотреть взглядом на эскалаторе, то есть ту, которая ехала по нему вверх. Теперь точно такая же девушка, а вернее сказать та самая, шла мимо Вани, не оглядываясь на опасный транспорт. Вот только странное дело. Девушка теперь была в чёрной облегающей тело майке с красными мелкими китайскими иероглифами (возможно японскими), а прямо чуть ниже предполагаемого района пупка на майке был нарисован огромный жёлтый крест на белом круге, а над ним выведены большие буквы "ЦТ".
Телега, катившаяся под ноги Ване и девушке, громко пела голосом типичного провинциального Риголетто, а обладатель этого голоса, сидевший на ней, не совсем к месту, по мнению Ванечки, был одет в белый фрак, а на шее его лихо вспучивался дешёвый цветастый платочек. Длинные фалды фрака, нарушая традиционный сценический образ, отчаянно развевались где-то позади тележного грохота. Хорошо что Ванечка был уже разогрет приключением со старушкой, он знал что ему делать. Он мгновенно подхватил девушку за тонкую талию, тореодорно развернулся на своих Карло Пазолини каблучках и отставил добычу на безопасную от трассирующей звуками тележки сторону. Телега-бычок пронеслась мимо. Хохочущий на ней Риголетто, ничуть не заботился об управлении транспортом, он нёсся вдоль перрона, крутил на мизинце массивное зелёного золота кольцо с огромным бриллиантом и нечеловеческим образом усмехался.
Он не только усмехался, но и орал: Джильда, давай, ну давай же споём вместе нашу любимую "Там, в небесах", а то ведь опять режиссёрчики из постановки её выкинут... Неожиданно ослепительный луч, вылетевший с мизинца калеки белой стрелой из каратного чудища, ударил в левый глаз девушки, на мгновение потонул в его фиолетовой голубизне, но тут же сообразил отразиться и попасть в правый глаз Ванечки, который невольно отпустил девушку и потёр ослеплённое око. Когда он отвёл ладонь, девушки и Риголетто уже не было рядом, он только успел заметить, как белые фалды фрака мелькнули в хлопнувших дверях какого-то вагона, а чёрная майка дважды незнакомки исчезла в ближайшей арке. Ваня хотел броситься вдогонку, но чей-то настойчивый приказ стоять на месте его не пустил. Так он и простоял до тех пор, пока не пришёл новый состав. Ванечка в него загрузился.
Лампы под потолком моргали. Скрежетали вагоны. Нудно стучал оторванный от потолка никелированный поручень. Болел правый глаз. Ванечка всё время думал о том, что видел девушку едущей вверх, а она оказалась с ним внизу на пути этой сумасшедшей телеги, как же такое может быть? в голову не приходило и решение того, как возможно так быстро переодеться, а главное, зачем это всё? Ванечка не садился всю дорогу, он стоял рядом с выходом и мешался входившим и выходившим из вагона пассажирам. Довольно долго, на одном из перегонов, рядом с ним находился и раздражал его какой-то сопляк в нелепых наушниках, громко, в негритянском стиле, приговаривавший: меняю водопроводы на водопады, фонтаны на реки и озёра, водопады на водопроводы.... Наконец, сопляк вышел на Водном стадионе. На следующей станции сошёл и Ванечка.
***
В офисе подрядчиков Ивана Васильевича встретили весьма любезно. Переговоры, если так можно называть непринуждённую беседу двух руководителей, проходили без напряжения. Поболтали о некоторых интересных для обоих моментах предстоящего дела, пожалели о судьбе учреждений культуры в Москве, вспомнили знакомых. В заключение беседы Ванечка попросил распечатать небольшую часть контракта, сославшись на то, что хочет посмотреть её по пути домой в машине, а из дома прислать по почте возможные уточнения, которые, скорее всего, и не последуют. Партнёр подрядчик вызвал секретаря и отдал распоряжение. Ванечка вкратце обозначил условия совещания, на котором на следующей неделе первые лица завершат подписание контракта, и приготовился откланяться. Беседой он был доволен. Прошло ещё совсем незначительное время, и они вышли из кабинета. Секретарь сидела растерянная и какая-то уж очень бледная под существенным слоем крем-пудры на личике.
В чём дело, Леночка, давай материалы. Не готовы они, Павел Тимофеевич, простите. Леночка приподняла ворох распечатанных листов. Да, вот же они, как не готовы? Видите ли... Ваня с огромным удивлением читал в середине текста контракта, прямо между двенадцатым и тринадцатым пунктами под жирным заголовком: Запись акта о заключении брака. Сведения о вступающих в брак. Он.... Она.... И так далее весь документ, вплоть до слов: выдано свидетельство, Серия... Номер... и оставлено место "для отметок" - о внебрачных детях что ли? Ваня растерянно крутил бумаги в руках. Чёрт, какие же тут отметки ещё, может быть "неуды"? Точно они. Секретарь чуть не плакала: я печатаю, удаляю, удаляю, печатаю, а ЭТО не исчезает, никак не исчезает.
Ваня, не обращая внимания на стенания симпатичного наёмного работника, вдруг зацепился взглядом за вполне уместные пункты контракта о маркировке: "10.4. На негабаритных и не тяжеловесных местах, а также на грузах в ящичной упаковке, вес которых превышает 500 кг, должно быть указано несмываемой краской на каждом грузовом месте расположение центра тяжести знаком "+" и буквами ЦТ, а также должны быть указаны места захвата тросами. 10.5. Продавец обязан возместить дополнительные транспортные и складские расходы, возникшие в связи с засылкой оборудования, вследствие неполноценной и неправильной маркировки". Поразительно, вот откуда буквы на майке у девушки, вот они эти ЦТ, это оказывается центр тяжести, забавно. А где же места захвата тросами? Дьявольщина какая-то, вслух он добавил: Хорошо, не расстраивайтесь, наверное, компьютер барахлит, бывает, я завтра посмотрю у себя на работе, не волнуйтесь, ничего страшного, ведь и не было большой необходимости.
Уже сидя в машине, наблюдая за действиями своего шофёра, Ванечка спросил: Серёжа, домой нормально доедем? Как там с провалом? Не волнуйтесь, Иван Васильевич, провал ликвидировали, я по радио слышал. К вам на Речной ведь только в объезд и добрался. Провал, открылся во всей своей красе. Ясно, что по радио безбожно врали, однако объезд организовали, отсыпав прямо по газону гравийную дорогу. До дома добрались без приключений. Ванечка переоделся в широкую китайскую, шёлковую пижаму с кисточками на широком поясе, несколько расслабился, но... начал чувствовать себя всё хуже и хуже, причём уже отнюдь не морально, а очень даже физически. Буквально, по истечении несколько минут он успел побывать на экваторе, на северном полюсе, облиться с ног до головы потом, сначала горячим и липким, а затем будто из морозильника; покружиться головой, как спускаясь на парашюте, затем вознестись вверх быстрым соколом или скоростным лифтом, наконец, просто упасть в кровать и застонать.
Потом начался какой-то калейдоскоп несущественных событий, состоящий из: похода на кухню за аспирином, за тёплым молоком (явная глупость после приёма аспирина); получения злобного послания "Червонной дамы" - "ты, урод"; тревожного, но очень реалистичного сна о падении в провал в Фаэтоне и так далее. Всё продолжалось до глубокой ночи, когда измученный совершенно Ванечка, наконец, действительно не провалился, лёжа на спине, в относительно связанный сюжетом сон. Ванечка шёл по крутому спуску к реке. Вокруг шумела листва. Впереди свистели пароходы. Открылся обворожительный простор. Было видно очень далеко. Река широко и спокойно шествовала на юг. Множество островов было на ней. Они были разные.
Одни острова, как маленькие баржи, крашенные в зелёный цвет степенно плыли, прячась в течении. Другие возвышались грозным препятствием для реки и гневно бурлили как огромные утюги, выпускающие себе в подножье пар, растекающийся в стороны белыми бурунами. Казалось, что такие острова, словно тяжёлые дредноуты, дымя кучками облаков над соснами трубами, плывут вверх по течению.... Ванечка перевернулся набок.... Простор реки заслонила мерцающая нагим телом фигура черноволосой девушки. Фигура не только мерцала, но и активно перемещалась то влево, то вправо, тугие грудки желейно вздрагивали призывно и требовали немедленного накрытия обеими ладонями сразу, что со стоном и пытался сделать Ванечка, но не тут то было. Не накрывалось ровным счётом ничего, зато девушка успешно раздваивалась и обтекала Ванечку, как река обтекала острова, только река при этом не делилась откровенно надвое, оставаясь рекой, чего никак нельзя было сказать о девушке.
Миновав Ваню, она уже весело прыгал в двух экземплярах, в разной одежде, с одинаковым лицом, задорно строила различные рожицы, подмигивала обоими глазами - на одном лице правым глазом, на другом левым и вообще творила чёрти что, то кардебалетно взвивая ноги выше голов, то, вращаясь, вполне в классическом стиле, раскручивая такие фуэте, что без фиксации головы в направлении "прямо" уже не обходилась, причём на двух головах. Кроме того, отмечалась в действиях обеих танцорок, некая талантливая вредность синхронизации, отчего становился танец ещё милее, ещё более дразнил приглашением попробовать в него ворваться. Ванечка и попробовал...
С глухим звуком, ткнувшись носом в мягкий персидский ковёр стоимостью много тысяч иранских реалов, Ванечка продолжал смотреть сон, развивавшийся теперь в несколько ином после падения духе. Цвета во сне тоже изменились - предпочтение теперь было отдано фиолетовому, оливковому, жёлтому и чёрному. Совершенно неудивительно, да Ванечка и не обратил на это никакого внимания, что всё действие приобрело прозрачный фон водяного знака с изображением святого мученика Фахмидеха. Наступал сиреневый рассвет в предгорьях какого-то хребта, вокруг цвели сады, росли кипарисы, журчали арыки, убранные в заботливо выложенные камнем берега. Между кустиками с мельчайшими цветами, создававшими впечатление цветного пара над утренней рекой, мелькала одинокая (и то уже хорошо) фигура девушки в чёрной футболке.
Ванечка не упускал её из виду и бежал по яркому красно-жёлтому песку, над головой его раскачивалось оливковое небо, а под ногами похрустывали нападавшие на землю высохшие урючины. Стоял невероятно роскошный запах, какой бывает только в странах с жарким сухим солнцем и постоянно поспевающими на деревьях сладкими фруктами. Ванечка догнал девушку. Повернул её за плечи и понял, за какие места надо цеплять её тросами. Он впился жадным сухим ртом в белоснежную шею и услышал напевный стон, одновременно с треском уезжавшей вверх материи. Чёрное пятнышко, испещрённое мелкими красными завитками и увенчанное огромным жёлтым плюсом, исчезло за сиреневыми кустами. Путешествие по седловине маленьких упругих горок началось.
Трение не угнетало, а рождало тепло, воздух приобретал нежность шёлка, влага истекала упругим узким арыком, качание на ветвях продолжалось, с мягким звуком на землю сыпались спелые фрукты, выплёскивая животворящий сок и вправляя в землю своё семя... Девушка спросила на неизвестном языке Ванечку: ты меня любишь? Ванечка на неизвестном ему языке ответил: да... Я тебя тоже люблю, произнесла девушка и отвратительно надув Ванечку превратилась в старуху с кривыми ногами, которая так качественно считала ступени эскалатора на станции Аэропорт...
Ванечка встал, протряс головой, сплюнул несколько ковровых щетинок, так непохожих на замечательные бугорки, которые они собой представляли во сне, и выругался на уже вполне известном всем жителям России языке. Полный крайней степени разочарования, Ванечка поплёлся на кухню.... Он почти не удивился, когда увидел восседавшую на высоком стуле старуху с распущенными по плечам седыми волосами, качавшую при этом кривыми ногами, далеко недостающими пола и напевавшую себе под нос суру: Ва ийякяядул-лязийна кяфяруу лиюзликуунакя би абсаарихим ляммаа сами`уз-зикра ва якуулююна иннаху лямаджнун, ва маа хува илляя зикрул-лиль`аалямиин....
Проснулся "Зайчик". Проснулся, а ведь мог и не проснуться, ведь это я тебя из сна вытащила. Ты мне должен срочно налить чая. Какого ещё чая, неуважительно пробурчал Ванечка? Как какого, зелёного разумеется, можно и "Райских птиц", не откажусь, вполне достойный чай. Ванечка включил чайник и тяжело плюхнулся в кресло, говорить не хотелось. Старуха терпеливо болтала кривыми ножками. Чайник захрипел бульканьем. Чайник задышал паром. Чайник щёлкнул. Эй, погоди, варвар! Неужели лень обдать кипятком, выброси всё в ведро, продукты только можешь переводить, дай я сама заварю. Бабка засуетилась, заварила чай по-своему, но не дала Ванечке наливать его ещё целых шесть минут.
Попал ты в переплёт, шайтан зацепил тебя крепко. Какой ещё шайтан? Вот такой шайтан. Говоришь вам, говоришь - не надевайте никакие драгоценности, если не знаете, кто был их хозяином до вас, и какая судьба была у всех, кто носил их до вас, так нет - поступаете также неосмотрительно, как будто на свет только родились. Бабуля, говори яснее у меня голова болит. Не ври, ничего у тебя уже не болит, вон смотри рассвет уже скоро, это я его задержала, чтобы подлечить тебя успеть хоть немного от сглаза блестящего. Жуть ты говоришь, бабка. Просто жуть какую-то, причём тут сглаз - птичий грипп всё дурит, никак его не поборют проклятого. Грипп может и дурит на монголо-китайской границе, да только не с тобой, у тебя закавыка другая, совсем другая.
Ладно, согласен, пусть другая, но тогда раскрой секрет, не томи, какая она такая закавыка? Объяснять тебе всё не буду, не тот у тебя по жизни статус, а предупредить предупрежу: увольняйся срочно с работы. Да, ты что, бабка! Как увольняйся, с какой стати? Сказала - увольняйся, значит увольняйся - дом, который вы строите... Мы много строим, Центр что ли?... Эх, ты, "центр", по человечески разучился говорить - дом этот упадёт скоро, не так чтобы очень скоро, но точно упадёт - знаю, ты будешь крайним, не ты один виноват, в том, что певцов выгнали, да только ты будешь козлом отпущения, самым настоящим серым козлом. Половина свай уже пробила подземный ход для всяких нужд... Это коллектор... не знаю, как вы его там называете, но пробили, остальные висят на соплях, тоже потом в него уйдут, да и просто уже не удержат ничего, махину такую городите - нарушаете естество природное и человеческое, охальники...
Бабуля, ты аккуратнее со словами, какие такие охальники, мы крупные бизнесмены... Уроды вы крупные, но меня это не очень волнует, меня ты волнуешь, услугу мне оказал, заколдовалась я совсем тогда в метро, всё защиту выставляла разным людям, которых жалела, да вот со ступеньки-то и съехала неудачно, тебе ведь тоже известно, как можно заработаться, так вот, я о тебе лишь пекусь. Уволишься завтра, всё будет окей, не уволишься - кранты тебе. Вот и ты как заговорила, бабуля.... С кем поведёшься, проводи меня до лифта твоего, ничего в кнопках ваших не понимаю, да зеркала кругом в нём понаставлены, слепят... Ванечка посадил старуху в лифт и на всякий случай поблагодарил. Пока двери лифта закрывались, да и потом, пока шёл к себе в квартиру, в голове его звучала очередная сура старухи: Азхибиль-бэ'с, раббан-наас, ишфи, анташ-шаафи, ляя шифа'а илляя шифааукь, шифааэн ля югаадиру сакама", - при этом из глаз его текли слёзы или зелёный чай, которым брызгала ему в глаза старуха.
***
Неизвестно почему, никто этого не знает, но странные советы, и странные поступки толкают человека в какой-то странный лабиринт событий. Ванечка отнёсся к совету старухи со всей серьёзностью, хотя никому бы никогда не признался, почему он принял такое решение. Скандал на работе был страшный. В ужасе, не зная причин и предполагая разумно, кстати, самое худшее, метались вокруг Ванечки его непосредственные подчинённые, остальные, кто от него не так зависел, просто притихли в ожидании какой-то грозы. Метал громы и молнии его тайный хозяин, который в течение часа уже знал, что Ванечка увольняется - кто-то донёс. Грозила Ванечке и огромная денежная потеря, ведь контракт лично с ним действовал ещё полгода, а он прерывал его безо всякой видимой причины, такое юристами холдинга не прощается.
Странно, но Ванечку уже невозможно было остановить, он закусил удила. Он принял твёрдое решение изменить всю свою жизнь. Как - пока не знал, но знал, что выполнит это. В середине дня он вышел из центрального офиса на Рождественский бульвар. Он был совершенно свободен. К нему подошёл Сергей. Иван Васильевич, я вас подвезу. Не надо, Серёжа, у тебя будут неприятности, я больше не работаю. Плевать мне на неприятности, я тоже уволюсь, а сегодня я в вашем распоряжении... Он не договорил. Их обоих чуть не сбила с ног Червонная дама, она не обратила никакого внимания на отлетевшего Сергея, вцепилась мёртвой хваткой в Ванечку и задышала жарким сумасшествием прямо ему в лицо. Люблю подлеца, люблю, больше жизни, гада, люблю... Что тут дальше происходило и не описать словами: дама падала в обморок, грозила покончить с Ванечкой и с собой, с Ванечкой отдельно, с собой отдельно, опять с обоими вместе, наконец, просто упала на заднее сидение Фаэтона и притихла с бокалом ирландского виски, предусмотрительно сунутого ей в руку Сергеем, понимавшим толк в дамских трудностях не меньше самого Ванечки, а может и много больше.
После длительных, а главное очень утомительных переговоров было решено, что дама поедет к Ванечке домой, Сергей с ней посидит, чтобы быть уверенным в её полной сохранности, а Ванечка прибудет попозже с розами, шампанским и так далее, а зачем ещё и не ясно, просто этот момент о белых розах и шампанском, почему-то успокаивал даму более всех прочих. Повезло, что дама не знала о Ванечкином увольнении, а то бы отделаться от неё было бы во много раз трудней, а так он якобы на полчасика вернулся на службу, для решения неотложных вопросов. "Решение вопросов" было знакомо жене нефтяника более чем, поэтому видно простейшее враньё и подействовало. Сергей строго конфиденциально получил инструкции: ...ключи у тебя есть, напои её коньяком, виски, чем угодно и тяни время максимально, если нас с нефтяником не будет долго, а так постарайся попасть ко мне домой попозже, поезжай длинным, нет, длиннейшим путём, счастливо тебе, я позвоню...
С чувством огромного удовлетворения, Ванечка помахал даме, отъезжавшей в Фаэтоне, и направился по бульвару в сторону Тверской. Он присел на одну из сохранившихся скамеечек и набрал номер телефона нефтяника. Удивительно, но уже через полчаса Башкир и Ванечка сидели за столом в ресторане Узбекистан и напряжённо мирно беседовали. Печали в голосе нефтяника не было. Рассеяна она была фирменным салатом "Янгелик" с нежнейшей куриной грудкой, сладким перцем и лапшой, а также настроению пришёлся в подмогу великолепный рулет из молодого барашка. Так вы говорите, что она у вас? да, дело зашло далеко, как я и предполагал. Вы можете представить себе мою жену с головой вымытой шампунем Head & Shoulders, с утра не посетившую парикмахерскую, во вторично надетых туфлях Carnaby из змеиной кожи, не поговорившей в течение часа перед выходом со своим психотерапевтом, нет? Вот и я сразу понял, что здесь что-то неладно. Кстати, как вы можете пить это Барбера Д`Асти Ля Курт, возьмите лучше Бароло Дзанкеро Черетто, коль скоро не пьёте водку Белуга или на худой конец Hennessy Paradis Extra, сегодня действует специальное предложение, совсем недорого.
Спасибо, уж лучше действительно выпить водки. Ванечка печально посмотрел на своё соте из баклажан и в задумчивости ковырнул кусочек шашлыка из осетрины, будто прикидывал - выдавить на него лимон прямо сейчас или чуть подождать. В руках он вертел тандырную бухарскую лепёшку, принюхиваясь к её разлагающему диетическую душу запаху. Хряпнув половину бокала водки и зажевав лепёшкой, смоченной в соте, Ванечка произнёс: понимаю, что глупо это говорить, но я был совершенно неправ на этом проклятом приёме. Я приношу вам глубочайшие извинения, готов и на большее, если вы меня об этом попросите. Что-то я вас не понимаю, милейший. Нефтяник также опрокинул половину бокальчика в свою широкую внешность.
Вы, что предлагаете оставить себе мою жену. Так на здоровье, давно присматриваю ей замену, уж больно нервная она. У меня, вы знаете, какая работа, дома я люблю отдыхать, а получается совершенно наоборот - на саммит с президентом я иду волнуясь меньше, чем домой. Я пережил двадцать восемь уголовных дел, не говоря уж о корпоративных разборках, а вот двадцать восемь лет своей жены, я никак не могу пережить. Всегда, когда ложусь с ней в постель, заметьте, непременно после долгих уговоров, то очень понимаю её родителей из Усть-Ильменска, которые так были рады, так рады, когда я сделал ей официальное предложения, будь оно, она, я - все неладны. Башкир, сокрушённо налил себе ещё половину бокала и совсем незаметно выпил. Ты, представляешь, друг каменщик, каково мне было её терпеть все эти годы, это мне-то мусульманину-сунниту.
Я понимаю ваш кошмар и предлагаю тебе выпить за наше примирение, ей богу ничего плохого тебе делать не хотел. В знак нашей дружбы предлагаю заказать и немного из неё отпить бутылочку, этого, как его там - Парадиза. Ну, нет, будем продолжать Белугой, эй, челови-и-к! Ещё через полтора часа, когда им принесли карпа по-бухарски и "этого самого Парадиза", Нефтяник вдруг вспомнил: ах, шайтан, я же заказ на тебя сделал... И правильно сделал, я тоже хочу ещё самсу с корейкой.... Да, нет ты не понял, ладно, наливай... вот теперь слушай, я на тебя сделал заказ, тебе что по слогам произнести, нет, дошло? Ерунда какая, отменная корейка, ох, хороша... Погоди с корейкой, вот возьми лучше долмы с икорным соусом, как с тобой трудно дела решать...
Зажмурив один глаз и при этом, пытаясь залить в себя немного чайку из носика заварочного чайника, Нефтяник набирал номер наёмного убийцы на своём усыпанном бриллиантами телефоне. Ответ был один и тот же абонент не отвечает, звоните позднее. Вот ведь, итальянец, ничего поручить нельзя, как можно в такой момент не быть на связи. Я с итальянцами не любил никогда работать, облапошат как нечего делать, да ещё так примитивно и нагло, ужас. Слушай, а не пора ли нам сменить обстановку, понимаешь, футбол должны передавать Салават Юлаев с Челси играет; погнали, я знаю отличный ресторанчик там телек во всю стену и фанатов не бывает, у меня ведь дело, я в этого Юлаева, будь он проклят, денег не меряно вложил, если проиграют, я тут же перенаправлю этого Спарафучиле на главного тренера, идёт? Идёт, только сначала долму доедим и давай немножко выпьем этой жёлтой вонючки.
Неизвестно каким образом, но через какое-то время Ванечка почувствовал себя оказавшимся за столом в ресторане "Красный помидор". Об этом он догадался потому, что старик-помидор, опять ему подмигивал с обложки меню. Ванечка осмотрелся по сторонам. В отдельной нише, где они расположились, действительно стоял огромный плазменный телевизор, но его никто не смотрел. Футбол передавали, кажется даже счёт был три ноль в пользу Челси, но Нефтяник сладко спал, устроившись напротив телевизора на диванчике, весьма удобном для сидения двоих, но с явным напряжением поручней помещавшим одного храпевшего башкира. Ванечка с удивлением оглядел пустой стол с белейшей скатертью, на котором из напитков и закусок стояла лишь одна водка Путинка пустая и одна водка Путинка полная.
Ещё более странным было то, что на столе присутствовал только один гранёный стакан без ободка, старинного зелёного цвета. Очевидно, именно такого цвета была волна недалеко от Па де Кале, когда Пётр оценил удобство такого рода ёмкостей и приказал изготавливать точно такие же в России. Несколько взбодрив себя плеснутой на дно стакана Путинкой, Ванечка принялся щёлкать пультом телевизора и вдруг... Вдруг он увидел компьютерную модель того самого провала, а над ним летящий Фаэтон, это был точно его Фаэтон, ведь цвет был совершенно особенным, капот и багажник были кремового цвета. Никакие журналисты этого придумать не могли, это было бы невероятным совпадением, а то что передавали было не столько невероятным, сколько просто ужасным: ... очевидцы утверждают, что данный автомобиль, передвигаясь с крайне низкой для того чудища скоростью, неожиданно взлетел с объездного пути и исчез в провале.... Больше автомобиль никто не видел. Ведутся поиски. К делу привлечены...
Эй, нефтяник, вставай. Вставай, тебе говорят. Всё было бесполезно. Нефтяник спал как убитый. Ванечка лихорадочно набрал номер своего дома. Разумеется никто не отвечал. Набрал номер телефона Сергея. Никто не ответил. Глубоко вздохнул и набрал номер Червонной дамы.... Никто не ответил. Не к месту, но в последнем случае Ванечка испытал невольное облегчение. Хотел набрать номер начальника безопасности холдинга, но вспомнил, что уволился утром. Он опять принялся щёлкать по каналам, в надежде услышать ещё какие-то сообщения, нарвался на опять на футбол, лишь на секунду на нём задержался, как вдруг.... Гол, гол, гол!!! Взвыл стадион. Юлаев забил ответный гол. Ванечка не удивился голу, в конце концов, чего только на свете не бывает, но он очень удивился крику, крику стадиона к которому присоединился крик, раздавшийся с двухместного топчана. Это кричал Нефтяник и, что совсем странно, был он практически трезв, взгляд его был совершенно осмыслен, да так, что Ванечка позавидовал здоровью этого взгляда.
Долго, очень долго, Ванечка не мог втолковать ослепшему и оглохшему от счастья Нефтянику, что произошло с его женой и шофёром Серёжей. Пока не была допита, в основном Нефтяником, Путинка, никакого толка и ответной реакции не следовало. Решительно отставив пустую бутылку в сторону, Нефтяник, наконец, произнёс: едем на Клязьму, я точно знаю, куда поедет моя жена, только на Клязьму. Какая Клязьма, ты что, с ума сошёл?! Не говори мне ничего, сейчас едем на Клязьму, я знаю это точно - она на Клязьме. Дело в том, что когда я ещё ухаживал за ней, то есть выкупил её из одного модельного агентства, мы оказались в коттедже у одного моего друга, тогда ещё обыкновенного мэра Усть-Ильменска. Мы немного выпили, побезобразничали и отправились купаться. Там-то она и потеряла серебряную серёжку с голубой бирюзой.
Причём здесь серёжка, Серёжка пропал с Фаэтоном, а ты серёжка. Что ты зациклился на Серёжках, я тебе говорю о своей жене - она точно двинет на Клязьму искать свою серёжку. Кто зациклился? Где мой Навигатор? Какой навигатор? Джип мой Навигатор, что думаешь, мы по воздуху сюда прилетели? Я не знаю, на чём мы прилетели. Так вот знай - на Навигаторе. Пошли отсюда быстрее и едем на Клязьму. По дороге Нефтяник рассказал страшную историю о первой любви своей Червонной дамы к Трефовому валету, который учился вместе с ней в школе и погиб на картошке, когда всех учеников послали её собирать, чуть не в последний раз в истории таких мероприятий.
Может это и хорошо, что он погиб, ведь это же надо столько выпить в шестнадцать лет, чтобы не блевануть и не проснуться. Это же надо. Представляешь, какая бы жизнь получилась у моей ненаглядной Червонной дамы с этим алкоголиком. Представляю, кстати, а нам не надо запастись водкой? Разумеется, это просто необходимо, тут сейчас будет магазинчик отличный.... А на счёт всяких шайтанов не беспокойся, ты же знаешь, какая она упрямая, моя ненаглядная, так если их даже хотели украсть в какое-то другое место, то наверняка это не получилось, она их всех задолбала и потребовала везти её на Клязьму. Она, когда выпьет всегда туда рвётся... Всё было бы хорошо, если бы не заборы. Весь берег водохранилища, все подступы к воде были перегорожены.
Тут пригодилась напористость Нефтяника, не раз пришлось пожалеть, что они оказались без его охранников, но это уже была бы другая история, не такая безалаберная и невероятная, приходилось действовать в той обстановке, которая сложилась. Ты, хоть помнишь, где жил твой приятель, мэр? Он уже не мэр. Ну, депутат, какая разница. Нет, он не депутат, что-то мне надо прочистить мозги, ты стакан захватил. Однозначно захватил, только вот где он? Подожди, я остановлюсь, тут этих бардачков немеряно, как скважин понасверлили... вот гады, эти козлы в Дейтройте, и в этом нет... что за чёрт, а в этом? Неужели не можешь вспомнить, куда его сунул? Вот, нашёл! Ура! Представляешь, если бы это был японский джип, там мало того, что всё на правую сторону, даже с левым рулём, так ещё и в два раза больше всяких ящичков. Вот поэтому я на Фаэтоне и езжу. Ездил, точнее. Вспоминай, где жил твой приятель.
Вспомнил! Где? Что где? Жил где? Я вспомнил, где он сейчас работает - он советник президента по городским программам. Что есть такой советник? Конечно, ты же вроде бы строитель или ты рейдер? должен бы знать, там сейчас такой куш можно сорвать... Может быть погодим с кушем, тем более что я сейчас уже не знаю, кто я и, где я понимаю с трудом? давай жену твою искать. Стакан не задерживай... Трогаемся или нет? Подожди, смотри, что там в кустах на берегу виднеется? Это мой Фаэтон! Точно? Точно. По кустам, по впадинам и овражкам, друзья по несчастью пробирались к воде. Ткнувшись капотом в береговую линию, наполовину затопленный, в водохранилище стоял Фаэтон. Как он сюда попал? Тут берег крутой, а он даже не задел его, что - по воздуху летел что ли. Какая разница, по чему он летел, смотри кто там внутри. Внутри обнявшись на заднем сиденье спали Серёжа и красавица Червонная дама. Она всегда любила поспать в машине, когда мы ехали на природу....
Завязывай с воспоминаниями, открыть не могу, что делать? Бей переднее стекло. Бах. Камень ударил и ввалился внутрь Фаэтона. Дверь всё равно не открывалась, но это уже была не проблема, на заднем сиденье проснулись и заворочались. Мухаррамчик мой маленький... Чего это она там мычит? Это она меня зовёт, дай пролезть. Мухаррам, милый мой, я так тебя ждала. Детка, ты что выпила немножечко. Да, я немножко глотнула виски, на донышке... Действительно на донышке осталось, подарочная бутыль. Неужели целый галлон приговорили? Вот это да! Послышался какой-то стук. Что? Что такое? Стук нарастал и стали слышны слабые выкрики, похожие на итальянские ругательства. Из багажника достали скрючившегося на драном мешке Спарафучиле. Простите шеф, ... po' fragile, un po' insicura non dirmi che non sei piЫ. mia mia mia mia donna donna mia... Чем ты тут занимался, Тото Кутуньо слушал? где твой сотовый? На дело не беру, шеф... Милый, опять ты о делах, посмотри лучше, что я нашла, вот она, я так давно её искала, я так счастлива, мой фонтанчик...
***
Абсолютно разбитый, еле волоча ноги, Ванечка плёлся по шоссе. Было совершенно темно, даже не верилось, что так темно бывает летом по ночам. Над городом нависли грозовые тучи. Сергей вызвался отвезти Нефтяника и его Червонную даму, он хотел отвезти сначала Ванечку, но тот наотрез отказался. Он физически не мог переносить больше эту компанию или даже кампанию, что в сущности, всё равно, зато он был искренне рад за Сергея, которому Мухаррам пообещал за содействие купить новый Фаэтон, а самого его брал к себе на работу личным шофёром, но с одним жёстким на первый взгляд условием: всегда иметь при себе гранёный стакан определённого цвета, а лучше два... Хлынул дождь, мимо неслись машины, сверкая ослепительными фарами. Всё шоссе было залито отражениями. Световые пятна носились по нему как сумасшедшие. Казалось, каждая капелька дождя стремится стать на мгновение огромным бриллиантом, думалось, что это самая главная цель жизни любой капельки...
У Ванечки опять разболелся правый глаз. По лицу его катились огромные слёзы, огромные как помидоры, они падали на асфальт и подскакивали на нём, разбивались и превращались в кровавые пятна, ни один из них не превратился в подмигивающего старика с усами. Ванечка плакал и понимал всю бесцельность и качественную низость своего существования на земле, у него даже не было с собой водки, вся водка была выпита ещё в Навигаторе. С резким скрипом и металлическим скрежетом прямо около него затормозила машина. Это был старенький Фольксваген Жук. Дверь распахнулась и миловидная девушка с черной косой, уложенной как венок на макушке, весело произнесла: садитесь. Как я вас только рассмотрела на дороге в такой ливень, теперь моя очередь вас спасать, разрешите представиться, меня зовут.... Я вас знаю, вы Джильда... Нет, я не Джильда. Меня зовут Маддалена. По выпуклому лобовому стеклу со скрипом бегали небольшие щётки, они плохо успевали удалять потоки воды. Жучок стоял на обочине и моргал аварийкой. Жизнь прокатилась кольцом вокруг Москвы и медленно пошла дальше. Прошёл месяц.
Слушай, давно хочу и не решаюсь у тебя спросить, что у тебя за плюс был на чёрной майке. Маддалена смеётся: занималась Айкидо, вот там такую и дали, чтобы легче было объяснять, где у человека центр тяжести. А можно ещё один вопрос, Джильда, это кто такая? Джильда моя сестра Светлана - она училась в консерватории. Её дипломная работа Джильда в Риголетто. Можно ещё один вопрос, а почему калека звал Джильду, тогда, когда мы встретились. Это был не калека, а её жених, его выгнали из консерватории, он ушёл в циркачи и решил подшутить над ней, приехал на коляске в белом фраке, а сам приготовил ей свадебный подарок - кольцо с брюликом обалденное. Мы шли на встречу вместе, я просто провожала её и должна была ехать по своим делам, а они должны были пойти в ресторан. Светлана и Александр, тот, который Риголетто, специально сказал, что приедет на метро, чтобы устроить свою глупейшую шутку. Тут недалеко, возможно знаешь, ресторан "Красный помидор". Светлана как увидела Александра в роли шута, так обиделась и ушла. Я их еле-еле тогда помирила, подумаешь, пошутил человек чуть-чуть.
Ваня старательно кивал головой, он-то знал всю правду, позади него стояла толстая старуха и шептала прямо в ухо: не обращай внимания, она врёт, но это не смертельно, будь мужчиной....
***
На самом деле...
...В первый день Четыредесятницы 28 ноября 1883 года умер купец второй гильдии Миша Губкин. Проживал Миша на Рождественском бульваре, в крепком, ладном особнячке с огромными коваными запорами на дубовых воротах, но характер у Миши воротам не соответствовал - от мирских дел Миша не отгораживался, скорее даже наоборот - шёл им навстречу. Смоленский, Хитров, да Сухаревка, в части нищей специализации, знали, когда необходимо появиться на Рождественском бульваре, чтобы неплохо пообедать. Миша имел обыкновение угостить неимущую Москву щами с кашей, да ещё щами наваристыми, как правило, из бараньего мяса, но иногда щи бывали и сборными, что особенно ценилось у гурманов попрошаек.
Поскольку купеческого общепринятого обычая кормить обедами один два раза в год по случаю семейных торжеств, например, именин, Миша не придерживался, а просто по велению души один раз недели в две принимался самолично готовить во дворе в огромных котлах благотворительное угощение, то нищим приходилось на бульваре устраивать дозор. В бесцельно слонявшихся по Москве личностях нищенская элита недостатка никогда не испытывала, поэтому дозор выставлялся регулярно и доносил о вдруг задымившихся котлах заинтересованным лицам исправно. Хорошим случаем подкормиться "поминовенным обедом" или просто раздачей мелочи в честь безвременного ухода какого-нибудь богатея, нищая братия также успешно пользовалась. Слух о покойнике, с которого можно поживиться, разносился мгновенно.
Так уж случилось, что за неделю с небольшим до своей печальной кончины, Миша встал с постели задолго до рассвета и в прескверном настроении; долго слонялся по большому дому, придираясь ко всему, что шевелилось и не успевало от него спрятаться; а уже в наступившие рабочие часы, наорал на приказчиков, явившихся из трёх его лавок с докладом о делах; затем пнул по пути в столовую любимого и ни в чём неповинного сибирского кота Ваську, и, вообще, вёл себя нехорошо, например: истово перекрестившись в красный угол на Казанскую, хлопнул рюмку водки, да, не закусив и уже не крестясь, вторую следом. После чего, в конец изведясь сам, и изведя прислугу, нацепил старенький армячок, прямо на голубую рабочую блузу в мелкий горошек и отправился во двор, растапливать свои благотворительные котлы.
Таким методом, Миша хотел поправить свою расстроенную и растревоженную чем-то душу. Беда одна не приходит, - вместе с плохим настроением, на которое никто не хотел из прислуги нарываться, - Мише пришла и очевидная ошибка - перепутал он день. Постный он был, пятничный, а Миша от обычая своего сделать щи с мясом да пожирнее ничуть отступать не собирался. Напоминать ему об этом было бы себе дороже, - получить по шее можно вместо благодарности, - поэтому Миша пока всё не приготовил, да не раздал, о постном дне и не узнал, зато, когда вспомнил - за голову схватился, слёг с нешуточной уже болезнью от такого дополнительного расстройства.
Но пока он ничего о будущем не знал и подкидывал под котёл со щами дровишек, а сам посматривал на второй, с кашей, думая: не поворошить ли и под ним, в целях снижения жара и исключения пригара на стенках. Занятие это, даже при наихудшем состоянии духа, во всех отношениях приятное. Из-под котлов льётся жар, вокруг морозец уже зимний, настоящий, крепкий; ветерок нежно щекочет открытую шею и чувствуешь себя всё лучше и лучше, да водочка от работы да воздуха по всем жилкам уже добрым теплом растекается.... Подбросил очередное полешко Мишка, да увидел на руке перстень, который при работах непременно снимал и не только из уважения к камню, но и, щадя свои руки от возможного увечья, ругнулся на себя беззлобно, и решил: как чай пойдёт в дом пить для согрева, так снимет. Как назло, чаёвничая в перерыве, Миша опять повздорил с котом, который, не думая по животной наивности о плохом, стал тереться о ноги хозяина в надежде что-нибудь урвать со стола. Урвал, но только очередной пинок и вытянул новую порцию раздражения Мишки, которое уж было улеглось совсем.
Вдруг опять вспыхнуло оно с новой силой, раздражение. Не допил Мишка чай, опять пошёл во двор, о перстне забыл. Зря забыл. Перстень был очень непрост. Принадлежал он когда-то французскому барону, получившему титул от предков, услуживших чем-то ещё Людовику ХIV. Барон Бурре де Монморанси, первый владелец перстня, был человеком не то чтобы уж очень плохим, да вот жадным до болезненного проявления. Заказал он у одного модного ювелира перстенёк, по случаю обзаведясь камушком. Камушком странным формой и огранкой, но явно хорошей чистоты, большим размером и отличавшимся положенным такому камню благородством. Передан он был барону неким странствующим игроком в шахматы Каспаре, зарабатывающим этим ремеслом на французскую булку.
Зарабатывал игрок неплохо. Умел он вытянуть у несдержанных в азарте аристократов денежку, но.... Нарвался на мастера в этой занятной игре, более уже даже и не игре, а своеобразной жизни. Сам вошёл в азарт, - чего профессионалам никогда делать не следует, - поставил на решающую партию состояние своё, для удобства передвижения по неспокойным дорогам Европы в камушек вложенное. Камушек же, к слову, был выигран им у одного турецкого паши, редкостного и кровопролитного негодяя. Выигран ещё в Константинополе, куда афериста занесло вместе с другом дипломатом. Выиграв хитрым эндшпилем камень, и оставив беспокоиться о поправлении дел и повышении квалификации гроссмейстера наедине со своими шахматными трудностями, барон заказал себе насладительное удовольствие в виде перстенька.
На досуге, забросив модные политические памфлеты, нарисовал эскиз, обсудил и чуть подправил его с ювелиром, да когда перстенёк был уже готов, вдруг до того впал в жадность, что только и помышлять стал что о неуплате. Ни о чём другом уже думать не мог, ничто его не радовало. Жаль было золотых луидоров, полагавшихся за труд ювелиру, и всё тут. Очень вовремя вычитал он в датском труде по садоводству издания 1774 года, полученном когда-то в свою библиотеку ещё свеженьким, о жутком вреде декоративных помидоров - этих "яблок Гесперид, дочерей ночи". Сказано в нём было якобы конец вкусившего их безусловен и крайне мучителен. Помидоры в саду барона имелись.
Не долго думая, уступая проснувшейся страсти стяжателя, пригласил барон Бурре де Монморанси ювелира на обед. Приготовил соте из баклажан, да приправил его указанными "яблочками", но, привыкнув к глубокой эшелонированной обороне в шахматах, решил на всякий случай усилить действие блюда обычно употребляемым его семьёй, - что было подробно зафиксировано в "Histoire de la maison de Montmorency", - в таких тонких делах ядом, изготовленным из отвара "красного прилива". Не знаем, какое действие оказали на ювелира помидоры, а вот сакситоксин, который содержался в "красном приливе" в телах толчёных моллюсков, не подвёл. После обеда, примерно через полчаса, когда барон вертел в руках перстень и безудержно хвалил его, а довольный ювелир смаковал замечательное терпкое Анжуйское, ювелиру вдруг стало трудно отвечать на похвалы барона.
Вино перестало свободно литься в горло, охолодели и кончики пальцев на бокале, дыхание стало прерывистым. Пришлось ювелира срочно препроводить домой, в виду неожиданной болезни, что и было успешно выполнено слугами барона. Ювелир промучился ещё целых восемь часов. Некоторые мучались от "красного прилива" дольше, как описывалось в истории семьи, но им просто не везло, у них было грубое солдатское сердце. Нежное сердце ювелира, лишь внешне прикрытое бронёй вынужденного торгашества, не выдержало насилия над телом. Даже для больного и немощного не составило труда догадаться о причинах заболевания.
Пальцы его уже смяли простыни, собрали их в тугие комки под локтями, губы стали синими и прозрачными как у дельфина, дыхание рвалось из груди, хотя уже не могло задуть свечку, но ювелир, тайно принадлежавший ордену тамплиеров, успел отодвинуть онемевший язык от своего горла и проклясть никчёмного скупца и весь его род, до седьмого колена, не забыв вставить в проклятие и тех, кто просто станет обладателями несчастного перстенька. При этом он смотрел в ещё не покрытое покрывалом зеркало, и сам ужасался своему загробному виду, одновременно стремясь передать весь свой ужас смерти коварному погубителю. Наконец, выгнувшись полукольцом на смертном одре, заведя очи под седые дуги бровей, ювелир тамплиер отошёл в беззаботный мир.
Относительно недолго радовался барон жизни. Да и так ли уж радовался? Грянула революция. Начались вынужденные скитания аристократии по провинции и судорожные рывки в Париж, за новостями, за новыми надеждами, но всё было тщетно, это только усугубило неприятности, связав барона с подозрительными для "блага нации" людьми. Через три года ношения своего перстня, отягощенного проклятием ювелира, барон окончательно попался в лапы якобинцам и был казнён на базарной площади неуклюжим наспех обученным палачом. Казнили барона топором, без помощи новейшей столичной техники, по старинке, в его родном городе, где знала и почитала его каждая собака.
Неизвестно, как бы поступил купец второй гильдии Михаил Губкин, если бы знал эту ювелирную историю. Кстати, мог и поинтересоваться бы, тайной история не была. Однако, по-французски Миша при всей своей арифметической образованности читать не научился, да и говорил лишь пару самых нужных слов и одну фразу: Demandez combien en une nuit, la jeune fille ? Это мы так сейчас задним умом рассуждаем, дескать пригодилось бы умение, а Миша ничуть опечален не был в тот счастливый для него 1867 год. Он отменно торганул своими набивными платками, ситцевыми сарафанами особого кроя, по секрету скажем, сшитыми из английского материала, да на выставку промышленную посмотрел и с Парижем неплохо познакомился. Даже память себе о нём прикупил. В один из замечательных парижских дней, хорошо поправив здоровье каким-то сортом шипучки (в тонкости он не вникал, баловство один хрен), Мишка, в сопровождении трех дам, проник на выставку "Десять веков французского ювелирного дела" и никак не думал, что покупает себе, да ещё чинно поторговавшись на аукционе, прибегая к помощи карандашика и бумажки, тяжкую судьбину.
Судьбина эта, естественно, заключалась в алмазе, вправленном в распрекрасный, тонкого литья перстенёк. Никто не думает о том, что приобретая судьбу, или распоряжаясь неосмотрительно своей собственной, кажется, такой частной жизнью, на самом деле несёт и тяжкие разрушения тем, кто абсолютно невинен, случаен в вашей, вполне уже определённой обстоятельствами. Так и сейчас, Миша просто стоял и разливал аппетитные щи, для удобства и ускорения процесса приёма пищи, вкладывал прямо в них кашу и передавал подходившему к нему нищему страдальцу дымящуюся на морозце деревянную плошку. Нищих было в эту пятницу множество, никто и не думал отказываться от скоромного, хотя по виду и званию многие были людьми почти святыми, ан нет, настоящие святые не попали в тот день на угощение, а то бы они не побоялись остаться без обеда, предупредили бы купца, о его ошибке вольной или невольной. Но нет, не было таких праведников среди этой правильно оборванной толпы.
Устал уже Миша, пот тёк с его высокого лба, нет-нет, да и зальёт глазницы, оттирал его Миша жёстким рукавом армячка и радовался, что не надел полушубка. Вдруг радость его куда-то исчезла. Случайно, сквозь боковую грань перстня он увидел во много раз возросшую толпу, с искажёнными жадностью лицами, со зверскими выражениями лиц, что-то орущую, возмущенную, но не это было страшно - заливало толпу кровавое марево, нависало над головами и текло меж них, как лава стекает с извергающихся расплавленным камнем гор, виляя меж скал. Резко отбросил Миша руку от лица, наваждение исчезло.
Перед ним стоял нищий в рубище, с посохом кривым, с вылупленными глазами цвета речной воды Сарасвати в половодье и тяжелыми веками. Идущий босиком по жесткой мёрзлой земле едва покрытой снегом, он вынул из-за пазухи обезьянку и попросил её взять плошку со щами и кашей. Почему сам не берешь, - спросил купец. Не положено самому брать пищу. Так подаю же и тебе и всем - не сам берешь; от христианина не можешь взять, а от скотины бессловесной принимаешь? Грех меньше от скотины принять. Чем меньше? Ты, для спасения души подаешь, а она тварь бездушная, значит бескорыстная. Она-то бескорыстная, но ты же её научил подавать, чтобы безгрешным быть - вот и корысть твоя. Так то моя корысть, собственная, а не подающего, я-то сам себе не подам - нечего; вот и грех меньше - только мой он уже. Что за политика у тебя и не понять простому православному человеку. Ну, облизьяна, принимай с миром.
Миша отошёл сердцем, как-то полегчало ему - видно от усталости, да тут и девушка-красавица подошла, бледная как первый снежок. И ей подал всё как положено, да ковригу ржаную поцелее выдал. Отошла она словно невесомая, даже засмотрелся на её стать тонкую купец, по-отечески засмотрелся, жалостливо так взгляд на спину её тощую бросил, в тесном пальтишке, да тут снова проклятый пот накатился из-под картуза. Миша опять рукав поднял, да словно опять его и ударило в голову, опять видение накатило: между гранью в бриллианте плясало изображение девушки, двоилось и трескалось надвое; чётко представлялось - девушка одна, а вот портрет её прозрачный показывает двух. Слюдяное лицо её было прекрасно, но будто взрослее, ещё краше, плавно оно менялось с себя же на себя, казалось, в воде девушка отражена, но не отражением виднелась, а плотной и объёмно зримой фигурой. Опять резко оторвал от лица руку Мишка, да перекрестился ни с того ни с сего. Девушка, между тем, застенчиво присела на краешек стола и как пташка божья принялась клевать хлебушек и прихлёбывать дымящиеся щи с кашей, только вот ложку подал ей дворник-татарин, ведь с собой, как полагалось бы нищенке, девушка её не принесла.
Солнышко проглянуло сквозь тучки во двор. Миша как-то успокоился, и волнение прошло у него, однако к вечеру почувствовал себя хуже. Перед глазами плыли красные круги, гора подушек, на которых он спал, всё время сползала, то нагревалась до состояния углей, а то превращалась чуть не в сугроб. Под потолком зудели проснувшиеся от жаркой топки мухи, не спалось совершенно, а только лёталось как-то, то в одну сторону, то в другую. Больше Миша уже не вставал. Утром посылали за доктором. Порошки принесли, микстуры. Бабка ключница заварила сбор травяной. Вздыхали все вокруг, за попом бегали, но лучше Мише не становилось. На девятый день и совсем Миши не стало. Бабка, что дежурила у его постели, момент Мишиного ухода пропустила, склюнула носом во впалую грудь и пропустила.
Миша резко приподнялся на груде подушек, вздохнул глубоко и в последний момент своего земного бытия ясно увидел, как в форточку проскользнула рыжая обезьянка с остреньким почти человеческим белым лицом. Она повертелась на тумбе с лекарственными склянками и докторскими рецептами, рядом с гранёным графинчиком кипячёной воды и на отдельном блюдечке лежавшим перстнем, тускло игравшим рассветным белым облачком, лившимся из прикрытого тюлем маленького оконца в сводчатой нише; подхватила перстенёк с чайного блюдечка и лёгкой тенью метнулась обратно к окну. Уже сидя на форточке, обезьянка внимательно глянула в глаза Миши. Взгляд её светился таким пониманием, что Мише подумалось: вот ведь тварь, точно с душой, не удалось индейскому страннику природу обмануть, грех свой уменьшить....
Миша больше ни о чём не думал, он даже сказать уже ничего не мог, не только наружу выпуская звук своего голоса, но и внутри уже не мог сказать, так что его не могли услышать даже собственные мысли. Последний раз мир под ним перевернулся, встал на дыбы, показался ему каким-то новым боком и исчез, будто не Миша из него ушёл, а он из Миши. Очень скоро обезьянка нырнула под тяжёлый полог огромного шатра, который невозможно было натянуть вовсе без щелей, пронеслась по опилкам, насыпанным в круге, обложенном мешками с песком, и исчезла за тяжёлой плюшевой портьерой. Ещё через малое время, она уже хрустела овсом с изюмом, которым кормили маленькую лохматую лошадку и при этом устраивалась потеплее на соломе, набитой в щелястый ящик. В ладони правой ноги она крепко зажимала перстень, боясь, что он соскользнёт с большого пальца. Боялась она напрасно - перстень сидел на нём крепко.
***
Барышня пятнадцати лет по имени Агафья, бледного и вполне несчастного вида шла по Рождественскому бульвару. Ножки её такие лёгкие и изящные, даже в рваных башмачках с высокой шнуровкой едва переставлялись по булыжнику. Со стороны казалось, что Агафья не имеет никакой другой цели, как только огладить булыжную мостовую, одарить её своим лёгким прикосновением. Цель однако ж была у Агафьи - она спешила в школу, в балетную школу злющей француженки, в которую отдала её тётка опекунша, старая и больная, чтобы обучить хоть какому-нибудь доходному делу. Никакой ближней мечты у Агафьи, кроме как съесть калач, а может и попроще, просто ковригу душистого хлеба, какую не так давно она случайно получила в доме у доброго купца, мимо которого уже скоро пройдёт, не было. Дела Агафьи были плохи. Тётка болела, денег ей из деревни не присылали, иногда только привозили некоторый провиант.
Частью его продавали на рынке, а большую часть просто съедали, но ничегошеньки не хватало: ни денег, - вырученных за продукты на одёжку, оплату съёмной квартиры и балетного обучения, - ни самих припасов для сытной жизни. Зато единственное, за что не ругалась балетная француженка на Агафью, так это были её вес и фигура, которая, пребывая в постоянном недоедании владелицы, была легка и изящна. Это же, впрочем, не лучшим образом сказывалось на её гибкости, достигавшейся, как известно, правильным и полезным составом съедаемых продуктов, чего, разумеется, не было. Приходилось уповать только на природные данные, подкрепляемые безудержной муштрой у станка.
Мечты о хлебе насущном неожиданно прервались, и как раз у того купеческого дома, о котором с благодарностью и надеждой думала Агафья, - небольшая, но плотная толпа нищих буквально подхватила Агафью с тротуара и внесла в распахнутые ворота статного, крепкого особнячка, отделённого от дороги высоченным бордюром. Брезгливо подергивая плечами, и, стремясь вырваться из толпы, Агафья легонечко вскрикивала, но на неё никто не обращал ни малейшего внимания, окружая плотным кольцом татарина-дворника, раздававшего всем присутствующим прямо в руки и следившего, чтобы в одни и те же не попадали они дважды, двугривенные, приговаривая: на помин души Мишиной, помяните, православные, купца честного, завтра приходите, по рублю будем давать, по рублю в руки давать будем, завтра, завтра прейдите...
Сама не заметила Агафья, как уже была на тротуаре, опять оглаживала сапожками мостовую, а в руке у неё был зажат двугривенный, скоро превратившийся на углу Рождественки и Петровки в тёплый калач. Агафья жадно впивалась очаровательным маленьким ротиком в калач, вдыхала его мучнистый аромат и думала: завтра, завтра, завтра приду обязательно, раньше встану и приду, Господи, помоги мне, ведь рубль, целый рубль, что на него можно сделать? Немыслимо многое, очень многое... Она бежала теперь легко - ни стука каблучка, ни вздоха не было от неё слышно. Она мечтала, как пойдёт в театр, как будет слушать оперу, как паяц затянет свою арию, а она будет литься в партер, закручиваться между душистых высоких причёсок, вздыматься вверх, к самой люстре и, наконец, достигать её ушей, ушей Агафьи, которая, зажав за щекой сладкий леденец, будет следить только за тем, чтобы он не выпал изо рта, и так ей будет хорошо, так сладко....
Клоун Башкир сегодня работать не мог. Не мог, но работал. Он лежал на соломе в конюшне и громко храпел. На груди Башкира сидела обезьянка, она с интересом перебирала цветной шейный платок клоуна и пыталась его развязать, штанину клоуна задумчиво жевала маленькая лохматая лошадёнка с косматой седой гривой. За деревянной решёткой загона слышался разговор. Вот сейчас Барон придёт, вот он задаст Башкиру, ему и так контракт не продлили. Да, не завидую ему, может ещё раз попробовать разбудить? Проще каланчу пожарную поднять, чем этого битюга. Сейчас, после того как исчезнет Червонная дама у этого фокусника итальянца Спарафучиле, будет выход Башкира, а он? Спит как сурок, пьянь степная.... Пара рабочих ещё повздыхала, стукнула на всякий случай погромче в решётку загона, вдруг проснётся, а заходить и будить не хотелось - рука спросонья у Башкира была крепкая, да и пахла дёгтем, которым он смазывал тележку со своим реквизитом.
Работяги не заметили, что деревянная вертушка загона повернулась, и путь оказался свободен. Обезьянка, наконец, развязала цветастый платочек и небрежно повязала его себе на шею. Ловко у неё получилось. Она полюбовалась на своё отражение, зажатое в правой ноге, и вскочила на маленькую лохматую лошадку. Лошадка с испугом попятилась от неожиданности и задом открыла загончик. Оказавшись в проходе, лошадка подумала: чтобы не попало плёткой надо бежать, как обычно, на арену и побежала - путь был до боли знакомым. В это время на арене раздавалась барабанная дробь. Объявили смертельный номер. Под куполом раскачивалась пустая трапеция, а перед чёрной ширмой гордо расхаживал итальянец-фокусник в белом фраке, готовясь её задёрнуть.
Пока ещё во всей красе на бархатном чёрном фоне все могли видеть и приходить в восхищение умопомрачительную фигуру Червонной дамы в обтягивающем бледно-розовом трико. Дама приседала, отклячивала свои особенно удачные видом от природы места, а барабан продолжал свою дробь. Спарафучиле подошёл к ширме и во всю итальянскую силу баса заорал: ничего не заорал, потому как остался стоять с открытым ртом... Прямо на ширму галопом неслась лохматая лошадёнка, на ней весело размахивая длинным хвостом, скакала обезьянка, повизгивая от восторга. За лошадёнкой и тоже нарастающим галопом несся клоун Башкир, неведомым образом проснувшийся, и кричал на ходу: отдай платок, отдай платок Ирод....
Публика разразилась аплодисментами, свистом, принялась стучать ногами. Итальянец бросился наперерез лошадёнке, попытался задёрнуть ширму, Червонная дама тоже подняла визг и не хуже обезьянки, но тут случилось то, что предотвратить было уже нельзя - в таинственное иллюзионистское сооружение на полном скаку врезалась восточная всадница в цветастом платочке. Бу-бу-х. Ширма устояла. Окончательно порушил всё сооружение только клоун Башкир. Такая ему выпала честь. Поднялся огромный клуб пыли. Чёрное покрывало вздрогнуло всей площадью и подпорками и, взметнувшись на секунду в воздух, медленно накрыло всю компанию или уже кампанию....
.... Белый тигр, который с такими трудами и издержками был доставлен в Москву из далёкой Бенгалии, куда-то исчез. Исчез совершенно. Пока что в зале это точно знал только очередной Кио, праправнук Кио. Он точно знал, что номером такое злокачественное исчезновение не предусмотрено, а тем более не предусмотрено... появление странного человека в белом фраке, с лицом, отдалённо напоминавшим обезьянью мордочку, да ещё скачущего на бабке восточного типа с лохматыми седыми волосами, напоминавшими уже неотдалённо лохматую нечёсаную гриву. При этом оба, и бабка и сеньор в белом фраке страшно орали, так как были непрестанно побиваемы огромными кулачищами клоуна-башкира.
Хуже не придумать, но прямо на покрывале чёрного цвета, которым до этого иллюзионист накрыл бенгальского белого тигра, теперь копошились какая-то дама в розовом трико и бандитской внешности итальянец. Профессионализм, заложенный несколькими предшествующими поколениями цирковых артистов, взял верх над разумом Кио. Он очень быстро пинками и волшебной палочкой принялся загонять всю компанию за кулисы. Это ему удалось. Все тяжело дышали, но слышно дыхания не было. Все посторонние звуки покрывал рёв восторженных зрителей. Первое, что спросил Кио, когда рёв слегка улёгся, понятное дело, было: где мой тигр, сволочи?
Плавает по переулкам и бульварам морозный туман, растекается в подъездах и арках, задёргивает пеленой окна. Он повис на балконе с французским непригодным для нашего климата окном огороженном пузатой витой решёткой. За окном сидит балетная дама, на ней широченная балетная юбка из жатой полупрозрачной материи, под ней шерстяное трико. Дама, когда-то была красива, ухаживала за собой, но всё в прошлом. Узкие дуги бровей, будто чиркнутые углем по вновь побелённой печи полоски, выступают острым углом над большими голубыми глазами, занавешенными тяжёлыми веками с красными червячками прожилок. Яркий капризный рот дамы ярок от помады, он кривится с презрением - это дама смотрит на своих учениц, столпившихся испуганной стайкой у огромного зеркала с облупленной амальгамой.
Опять опаздывают, вот сегодня двух ещё нет. Одна дочь купеческая, одна дворянская, а как ведут себя? Не знают что такое настоящая дисциплина, им бы в наш кардебалет, вот где по икрам бы наполучали, да так, что рёв бы стоял, но нельзя, хоть и небольшие деньги с них, но нельзя, нельзя мне лишаться последнего заработка, а ведь был он, ещё какой заработок был, только вовремя надо было убираться из этой холодной неприкаянной страны, где даже бароны пьют водку как извозчики, а князья пропадают в кабаках... Дама, закурила ещё одну пахитоску. Эй, тихо там, а ну, не болтать, разогревайтесь пока, сейчас начнём. Дама крепко затянулась, по-мужицки придерживая пахитоску большим и указательным пальцами, потом с жалостью посмотрела на вспыхнувший напоследок огонёк и уже с отвращением швырнула окурок за перегородку, составленную из старых оперных декораций. Не дождёмся сегодня эту Агафью, купеческая, кажется, объявилась. Начнём, семеро одного не ждут, так ведь тут говорят...
Агафья очень торопилась. Всю ночь ей снился серебряный рубль. Она даже перестала думать о том, что она сможет на него купить, куда пойти. Ей просто снился рубль. Он вращался перед её взором, как крутится колесо у мальчишки, гонящего перед собой обруч по булыжной мостовой. Он подскакивал, звенел, то истончал ребро, то увеличивал его на поворотах и так блестел, так блестел на солнце, что очень хотелось плакать. Вот знакомый уже дом, но что это? Его сегодня не видно. Не видно ворот. Не видно в маленьком окошке над калиткой усатого дворника. Не видно даже деревьев на бульваре. Всё вокруг обняла толпа. Страшная толпа матерящихся, орущих, давящих друг друга нищих. Мне очень, очень нужен этот рубль. Я пойду туда, я обязательно туда пройду. С огромным трудом, иногда даже приседая почти под рубища, к самому тротуару, Агафье удалось пробраться в толпе и встать напротив ворот.