Жамин Алексей Витальевич : другие произведения.

Глиняный мост

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман скорее авантюрный, но есть и элементы фантастики, а куда ж без неё. Главное в романе - это челноки и их жизнь, но и что-то другое присутствует, надеюсь...

   Уважаемый читатель, если Вы встретили в романе знакомое название или имя, то не спешите радоваться. Все в этом романе чистый вымысел и не имеет ни малейшего отношения к нашей жизни.
  

Г Л И Н Я Н Ы Й М О С Т

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Козья петля

   Миша Плетенкин умел отдыхать. Работать дело нехитрое - многие могут. Развалиться в кожаном кресле, пригласить подружку, создать обстановку, тоже несложно. Особенно не отличишься. Другое дело, если условий никаких. Погода - дрянь. Природа - болото или чистое поле. Плетенкин умел найти наилучшее место для лагеря.
   Остановится потрепанный газон в чистом поле, вывалится из кунга заспанный Миха, помочится на правое заднее колесо и забегает кругами. Только не следи за ним и процессу помешаешь, и голова закружится. Вот покажется сизый дымок от свеже- прикуренной сигаретки, туда и направляйся: будет здесь стоянка. Хоть ночь коротать, хоть зиму зимовать, коль приспичило, можно со спокойной душой - ничего лучше в округе не будет.
   Так произошло и здесь. На берегу широкой восточно-русской реки. Талант Плетенкина пригодился, вроде и был ни к чему. Красота такая, что самый пропойный, ленивый дух захватит и понесет в заоблачную даль. Поиграет, забудет и кинет кувыркаться до самой грешной земли, где тоже есть на чем взгляду остановиться. Перелески, луговины, неутомимая крутизна противоположного берега, да церквушки, как белые грибки в семействе, одна за одной. За ними монастырские порушенные стены, не утратившие своего остерегающего величия в автокомбинатном плену последних 70 лет. Упрямство красоты порадует и обнадежит.
   Прибыли наши ребята на это место поздним вечером. По плану ненадолго. Только никуда уж перебираться не стали. Целый месяц жили партнеры и не могли нарадоваться здешней природе, насмотреться на увлекательный пейзаж. Благо, что никто их не контролировал, не мурыжил попусту, ничего не заставлял делать. Дурная привычка работать сама держала их под контролем, охота ведь пуще неволи. Упорные, как киношные герои-производственники, они собирали образцы пород, раскладывали их по фанерным ящикам, похожим на зарядные, писали по вечерам отчеты в клеенчатых тетрадях. Делали также и многое другое, без чего не обойтись в любой мало-мальски серьезной деятельности. Не представлял себе Миша, как бы перенес он наступившие лихие годы, если бы порастратились последние, хотя и небольшие деньги их родного института, выделявшиеся на летние экспедиции. Это только называлось "летние", а на самом деле только подсохнут дороги, как небольшая вереница специальных машин выкатывается из Москвы и пилит по выстраданному зимой маршруту. Его разрабатывали в низких и утверждали в высоких инстанциях согласно общему плану изыскательских работ. Конечно, год от года, по мере разворовывания начальством пересыхающих ручейков бюджетных ассигнований, колонна становилась все более скромной. Редела техника, уходили "лишние" люди, сводились к нулю всяческие доплаты. Короче, упадок и разрушение царствовали на славу. Но, остался Миша, остался Жора, результаты их работы худо-бедно обрабатывались. Вообще, пока было к кому обратиться по различным вопросам, проконсультироваться, а иногда просто поплакаться в жилетку. Ощущение, что они одни на целом свете возникало только периодически, когда они слишком долго были лишены иного общества, не встречали единомышленников или просто не видели людей. Бывало это не так часто, но и нередко. Просторы нашей родины широки по-прежнему.
   Где-то работали бурильные установки, сверлились колодцы обезвоженным дачникам. Появлялись мелиорированные просторы для подтопленных генералов и других столпов общества. Прокладывались теплотрассы, канализация, газопроводы и делалось много других полезных вещей, только не тех, для которых все эти чудеса техники предназначались. Черт бы с ними, все бы простили Миша и Жора, если бы этот поток средств маленькой струйкой отливался родному "Гидрозему" - институту, в котором они работали. Ладно, пошла она, Москва!
   Миша вылез из палатки, стянул с себя тренировочный костюм и полетел к реке, прихватив по дороге здоровенное махровое полотенце с целующимися попугаями - подарок солнечного Таиланда. Старательно обогнув небольшой овражек, заросший ежевикой, Миша ступил на идеальный язычок голубовато-белого в вечерних тенях песочка. Маленький пляжик был полон такой щемящей, нежной красоты, что невольно являлся веской причиной более чем двухнедельной задержки экспедиции в теперешнем лагере. Целесообразность давно диктовала необходимость переезда на расстояние 10-15 километров вверх по реке. Уже давно они терпели неудобства от долгой тряски по бездорожью, пока добирались до рабочего участка. Но каждый раз, купаясь вечером в реке Стеже и вылезая на бережок именно в этом месте, они, не сговариваясь, молча решали еще пострадать, но только не менять свою дислокацию.
   Спускаясь по склону, Миша захотел умыться в ручейке, вьющемся среди густой поросли колючих кустов. Он наклонился и невольно заслушался веселеньким перезвоном, с которым ручеек чистил камешки и вымывал песчинки в огромную, по сравнению с ним, и темную реку. Миша качнулся к поверхности и, оперевшись на левую руку, жадно припал к воде. Ох и холодная она была - заломило зубы, горло одеревенело. Отфыркиваясь он пытался правой рукой умываться, но левая рука устала и попросила поддержки. Миша разглядел голубой плоский камень через воду и поставил на него правую руку. Коварная оказалась опора. Миша проскользнул по дну и въехал носом в ручей.
   -Ха-ха, ха, - заговорили кустики.
   "Крыша поехала", - подумал Миша, но был явно суров в самооценках.
   Дело в том, что, наслаждаясь природой, утоляя жажду ручейковой водичкой, впитывая бушевавший вокруг простор всем своим существом, Миша делал легкомысленную ошибку, считая себя единственной личностью в этом прекрасном, но, увы, населенном мире. Первобытность природы была весьма относительна. Хотя, как знать, ведь наблюдавшее за ним существо, более чем кто-либо отвечало критериям первобытности и естества. Это была Клавка - редкое явление природы и материальное воплощение инстинкта. Романтическая случайность практически не имеет места в нашем управляемом мире. Так и Клавка из деревни Селезневка появилась на горизонте Мишкиной жизни по прозаической причине - разыскивала суперсвоенравную козу, нареченную Клавкиной бабкой Зорькой, а прозорливым народом Задрыгой.
   Все козы в маленьком стаде Клавкиной бабки были как козы, т.е. вели себя соответственно господнему назначению. Гуляли, влюблялись, жевали окрестные леса, безжалостно уничтожая их нижние этажи, при этом не забывали давать молоко, плодиться и в этом же конвейерном духе попадали под острую заточку бабкиного соседа - специалиста по вопросам прерывания козьих жизней и деревенского ловеласа высшего сорта с шестидесятилетним стажем. Он имел твердую нежную руку и отменный аппетит, - за каждую козью душу он получал еще дымящуюся печень и солидный шматок мягкого места. Задрыга была постоянным, внеочередным кандидатом на пополнение желудка соседского палача, но в дело мешались не совсем земные соображения по поддержанию какого-то галактического равновесия. Смерть Задрыги все откладывалась, до тех пор, пока стала совсем не актуальной ввиду преклонного возраста везучего существа. Задрыга не была простой козой, ее любопытство, в сочетании с дьявольской хитростью, давно вошло в анналы неписаной сельской истории. Рождались легенды и сказания, порой отвлеченные от живого оригинала до такой степени, что и недобросовестный рассказчик и внимательный слушатель уже одинаково не понимали о ком идет речь - о несчастном, несправедливо наделенном всеми человеческими пороками существе или о матером депутате Государственной думы всех созывов. Имя Задрыга в местном масштабе становилось нарицательным. Типичным примером сей легендарности, было использование ее светлого образа для воспитания подрастающего поколения:
  -- Не глотай косточки, а то обосрешься как Задрыга!
  -- Не плюйся на пол, а то определим тебя к Задрыге!
  -- Во, как укоротилась, бесстыжая рожа, Задрыжье вымя потеряешь!
   Не стоит продолжать, а то фольклор окончательно уведет нас в сторону от событий. Будет возможность, расскажем о данном животном и его влиянии на человеческое окружение. Пока вернемся к молодой хозяйке. Клавка, к описываемому моменту, уже прошла все стадии, присущие любому поиску и известные всем сыскарям на свете. От анализа до синтеза, от широкого охвата до нудного прочесывания по квадратам. Поиски не давали результата. Въедливости Пинкертона у Клавки не было, поэтому велись они все более формально, все больше походя на увеселительную прогулку, счастливо оторванной от сельских работ, юной барышни. Посудите сами, кто же это в семнадцать с неполной половиной лет, в чудесный летний вечер, будет долго расстраиваться о не пойманной козе, переживать заранее неизбежную взбучку от рассерженной бабки и о последующем запрете выходить из дому - окно, что ли заколотит? Да и более существенные неурядицы, в таком возрасте и в такой момент, справедливо покажутся сущим вздором.
   Конечно, сначала Клавке было жалко и кочевую козу и свою непутевую бабку, не сумевшую отследить свободолюбивые поползновения скота, но потом мысли ее убежали в поднебесье, запахи воли: мятой травы, кустов с переспелыми ягодами, речного ветерка - одурманили благодарное тело и душу. Клавке уже начинало казаться, что не идет она, а летит над землей или, наоборот, сидит в разудобнейшем кожаном кресле и смотрит на увлекательное кино собственной жизни - такой важной и значительной, безумно долгой и бесконечной в перспективе. Проплывают мимо Клавкины увлечения, которых было, не так мало: грошовые блестящие украшения, литература, музыка (одно время, так врежет Лед Зеппелинг на баяне, что уши вянут у всех в округе), колготки с люрексом, мальчишки с обложек, вихрастые здоровые парни, росшие, как на дрожжах по соседству и многое другое. Мало ли, что не напихано в симпатичную девичью головку. Клавка одно время сильно переживала, что не пользуется популярностью у местных рыцарей, но недолго - быстро нашла себе замену, сосредоточившись на воздушных замках, нелепых, но прекрасных мечтаниях, на отвлеченном литературном мирке и других опиумных основах, подражая грешащей этим интеллигенции. Ни костью широкой, ни студнеобразными бедрами, ни русой, доходящей до пояса косой не обладала наша романтическая героиня. Кто здесь слышал о каштанах, да еще прожаренных в меру, до густого медового цвета? А вот такими и были ее волосы, конечно, учитывая корректировку на время года, освещение да, возможно, и Клавкино настроение. Сейчас волосы были с какой-то отчаянной рыжинкой, явившейся следствием нещадного пребывания на солнышке безо всяких шляп и платков, которых не любила Клавка с самого детства. Нет пророка в своем отечестве, наверное, нет и истинного ценителя, а было что ценить, ей богу. Хрупкая Клавкина фигура напоминала тонкий ивовый прутик. Такой податливый и своенравный, гибкий и прочный, что вовсе не хотелось его испытывать, а только водить его вокруг и внимать его нежному посвистыванию в вечернем застывающем воздухе. Может и не случайно, Клавка представляла себя летящей над землей, потому как со стороны она и впрямь летела, почти не касаясь земли, не замечая земной тяготы, навстречу одной ей ведомой цели, такой недостижимой, а потому прекрасной. Когда Клава останавливалась, ее фигурка напоминала испуганного суслика, высматривающего опасность, наверное, тогда она вспоминала о своей сыскной миссии, но мгновение проходило и скольжение продолжалось в обреченных лучах вечернего солнца. Фарфоровый силуэт стремился вниз и к воде, но:
   - Батюшки, кто там! - Клавка увидела Мишку, оживлявшего нетленную природу неуклюжей раскорякой, зависшей над ручьем.
   Девушка низко пригнулась и, припадая к склону, используя редкие наверху оврага кустики, стала приближаться к Мишке. Теперь расстояние позволяло ей рассматривать его во всей красе. Надо сказать, что впечатление было благоприятное. Сразу бросалось в глаза, что парень не местный. Лицо больно задорное, местные -то словно попритухли от водки и общего состояния безнадеги. Напомнил он и телевизионно-греческого кентавра, только ноги были у него, как у лося. Парень в это время продолжал балансировать на одной руке, неотвратимо въезжая разгоряченным телом в ручей. А Клавка, словно готова была к чему-то веселому, только этого ей и надо было, - покатилась со смеху, едва не улетев в колючки. Этот смех и услышал Мишка, усомнившись в надежности своей головы. Но все неувязки подлунного мира вскрываются, иногда быстрее, чем бы этого хотелось. Теперь уже Мишка с ошалелым восторгом наблюдал за полетом неопознанного тела сквозь кустарник. Полет завершился мягким всхлипом холодного ручья.
   - Ну, ты и дал! - сказала Клавка, выглядывая из-за собственных коленей.
   -А ты!
   Отсмеявшись вволю, Клавка сообщила, что ее зовут Клава, еще секунд семь занял рассказ о пропавшей козе. Потом последовала сжатая до предела анкета, исполненная в духе конспекта нерадивого студента, а Мишка уже чувствовал, что гибнет. Взгляд его то взлетал в небо, то проваливался в глубину души, то начинал блуждать словно у побитой собаки. Но даже в такой расслабляющей ситуации самоустранившийся мозг хладнокровно отмечал, что гибнет Михаил безвозвратно. Что способствовало этому - тайна бытия. Возможно, это были зеленые раскосые глаза, что продолжали рассматривать его, существуя отдельно от излагаемой информации. Иногда они, что-то отмечали важное для себя и тогда загорались полуночными звездочками, которые не могли надолго сосредоточиться и прыгали в разные стороны, как испуганные лягушата. Иногда они (звездочки) влажно закручивались темными спиральками и Мишка начинал их смущаться. Возможно, на Мишку магически действовала копна рыжих волос, мало отличавшаяся по цвету от заходившего на покой светила, одновременно похожая на маленькую шаровую молнию. Вероятно, свое брало и шаманство ее неподражаемой речи, струившейся, словно в помощь музыке протекавшего рядом ручья. Одно было ясно, что Мишка ничего не воспринимает и все требует внятного и медленного повтора. Ну и пусть - времени было, сколько хочешь. Миша взял Клаву за руку и повел к реке. Клавка не обратила никакого внимания на этот жест, так он оказался к месту, так был естественен и закономерен. По дороге она увлеклась завитками полупрозрачного Мишкиного уха, при этом, не забывая щебетать невинной пташкой.
   Вскоре эти двое весело резвились в доброй сегодня вечером Стеже, ленивой и, наверное, вечной.

****

Видения мэра

   Мэр заштатного городишки Великий Устеж, Терентий Витальевич, распахнул окно совещательной комнаты. Маленький прокуренный кабинет его был рядом, но его Терентий не любил. Его большое тело требовало простора. Мэр плюхнулся в расшатанное кресло у окна и стал смотреть на изрядно поднадоевшие просторы России. Рената сейчас в Анталии шаурму жует, кофе дует - подумалось почему-то о жене. О внуках подумал просто, без мысленных комментариев - "такое" словами не выразишь. Двойняшек, своих внучат, он очень любил и никогда не оценивал свои чувства, как бы стесняясь самого себя, иногда только думал, что это и есть настоящая любовь. Следуя своей собственной своеобразной логике, Терентий продолжил размышления. Светка распустилась окончательно, пора на место ставить. Все вокруг в каких-то чаинках, в блюдце под геранью торчит бычок. Ужас просто!
   -Светка! - заорал Терентий.
   Ответом была сонная тишина. Да, живет как весь народ - сама по себе. Никакого уважения ни к черту, ни к богу, а тем более к власти! Неужели нечего попросить, не на что пожаловаться в нашем городе - буквально все дрыхнут. За два дня один посетитель, да и тот всего лишь главный строитель - попробовал бы не посетить. Столько с ним выпито, вот взять вчера - час разговоров, а рожи уже, как красные кирпичи. Сельский у нас стиль - простота и вкус! Терентий прекратил возмущаться, углубился в себя и, наконец, расслабился настолько, что рассеяно повел взглядом. Вслушался, как грохочут за окном бидонами и алюминиевыми подносами подсобники и повариха Зойка. Столовая мэрии жила своей общепитовской жизнью, строго привязанной к распорядку принятия пищи мелкими и крупными чиновниками.
   Терентий вдруг подумал, что все у них страшно похоже на санаторий. Может даже для очень больных, только диагноз не поставлен - врач сбежал. Неорганизованный целью взгляд проскользнул по крышам, перескочил через реку и медленно стал продвигаться по противоположному берегу Стежи. Природа лечила его, освобождала от прищура, от само- копания и скепсиса, расширяла пульки прицелившихся зрачков, вела его, как ребенка за ручку, нежно и крепко.
   Теплый вечер, летний ветерок, разбиравший ворсистый ковер ивовых приречных зарослей, напоминали Терентию плюшевый халатик Ренаты. Ладонь сама провела по воздуху, нанося легкий рубящий удар, и зависла на отлете, как бы любуясь колебательными движениями виртуально прихлопнутой формы. В одобрение фривольных мыслей Терентия, великая режиссура усилила акценты, остановив его взгляд на маленьких фигурках, плещущихся в водах закатной реки. Это были известные, пока только нам, Клавка и Мишка. Терентию они показались устойчивой любовной парой - так доверчиво и счастливо они резвились. И то ли взмах руки восстановил кровообращение, то ли молодая телепатия, исходившая от этой пары, подействовала на психику, но Терентий окончательно просветлел духом, решительно встал и направился в кабинет. Ну, не за работу же теперь браться! С чувством глубокого удовлетворения, Терентий смел все бумаги в широко распахнутый ящик стола, захлопнул кабинет и пошел искать непутевую секретаршу. Намерения его в ее отношении окончательно утвердились.
   Терентий Витальевич отыскал свою Светку. Рассматривая такую подругу, любому было о чем подумать. Она была ненатуральной блондинкой с формами Мадонны, взятыми в небольшом масштабе увеличения. Однако, таких бесстыжих глаз, причем полностью соответствующих содержанию индивида, не имела ни одна мадонна мира. Светка, пользуясь во всю предоставленной свободой, распивала чаи в бухгалтерии. Легкий выговор Терентия, уже пребывавшего в интимном состоянии духа, не обещал никаких неприятностей, поэтому она виртуозно перевела его в плоскость неформальных отношений, любезно, в присутствии посторонних, сохраняя лицо своего начальника перед подчиненными. Прекратив этот театр одного актера и, вытащив, наконец, Светку на переговоры Терентий предпринял заход, типа: "отлично выглядишь", - но, не имея более сил притворяться, быстро провел мысль о совместной поездке на дачу. Светка же, тонко отслеживая критический момент, не стала ломаться и, скромно потупив взор, согласилась. Уже сидя в машине, по пути на дачу, Терентий продолжил полуслжебный разговор.
   - Светуля, моя! Просил же тебя не болтаться в бухгалтерии так часто. Ты отлично знаешь наших бабенок. Ляпнешь о нас когда-нибудь, они ляпнут, и понеслось, куда не надо, все, что не надо!
   - Теня, милый, ты меня хочешь сделать совсем дикой. Прямо привязать к своему кабинету. Уже общаться запрещаешь! Вези меня лучше домой.
   - Ох, Светка, не так ты поворачиваешь. Я же забочусь о нашей с тобой репутации, - отвечал Терентий, просовывая руку под тонкую кофточку Светки.
   - Выше моих сил будет рвать нашу любовь, поэтому охраняю ее, как могу от сговора и сглаза.
   - Да, а Сашку своего за человека не считаешь! Лезешь мне под юбку прямо при нем.
   - Сашка вертит у меня баранку уже семнадцать лет, я за него ручаюсь. Кстати, Сашок, на объект крути, не слушай ее, сегодня отдыхаем по полной схеме!
   Терентий, в целях окончательного примирения, раскрыл губы и аккуратно впечатал
   их в упругую Светкину шейку. Видимо место было выбрано удачно, потому как Светка вздохнула и стала поглаживать Теню пониже брюшка.
   Доехали быстро и весело. Сашка, сразу же по прибытию, отправился пить водку со сторожем, а Теня со Светкой залегли в гостевом домике. Секс, на близкой старости лет, иногда выглядит борьбой тяжеловесов. Но Светка показывала высокий класс, умела она не только разозлить в нужный момент. Могла обратиться к возвышающей красоте, тогда своей грациозностью напоминая резвящуюся под водой самку тюленя в брачный период. Терентий местами трещал, как старая коряга, и периодически музыкально подвывал в такт Светкиным упражнениям. В итоге все получилось здорово, - из Терентия будто вынули гнилой корневик под глубоким наркозом - мучительно, но не больно. Светка же, потеряв неожиданно точку опоры, использовала для финиша острую коленку Тени, и так взвизгнула, что добротная хрустальная люстра, еще Брежневского времени, зашевелилась всеми сосульками и тоненько пропела отбой. Любовь моя! Единственный мой!
   Ясно, что политика и народное хозяйство далеко отстоят от тех вершин, что достигли Светка с Терентием, но образы их отделимы от деятельности и появляется соблазн у рассказчика без нужды описать простой ход событий.
   В маленьком кирпичном домике у ворот разворачивалось иное потребство. Пожав сухую, кривоватую руку сторожа, Сашок, без никчемных комментариев, протянул ему за горлышко водку, с ностальгической, белой крышечкой и язычком в стиле ретро. Степаныч принял пузырек с рыцарской грацией, не снимая при этом картуз, не приседая на колено и пока обойдясь без поцелуев. Каким-то крестообразным движением он опустил водку в ведро с колодезной водой, очевидно, отдавая дань традициям неспешного крестьянского пития, но, явно не учитывая психологических свойств продукта - при появлении немедленно отправляться по назначению.
   -Займись сервировкой, дед, отдыхаем пока.
   Сноровка не помеха в таком деле. Четыре огурчика в стыдливых пупырышках, пара соленых помидоров, с бледно-розовыми боками, пучок зеленого лука, немного стреловидного, черный хлебушек, плошка с крупной, бриллиантовой солью и дымящаяся горка серебристой картошки по мановению рук Степаныча явились на стол. Натюрморт оживляли турецкие козочки на клеенке, расположенные вокруг унылого турецкого чабана. Сашка был очарован.
   -Картошечка Финская! Варил себе на ужин.
   -Отколь такая, дед?
   -Подлесье знаешь? Финны там "Красный затон" арендовали.
   -Никак воровать стал на старости лет, вроде раньше за тобой не бывало.
   -Молчи, дурень, я что? На коммерсанта похож? Выменял на кобеля. Серая ощенилась, из них и выбрал пару - продал одного, второго на картошку обменял.
   -У нас в Устеже собак стали покупать? Какая порода-то была?
   -Порода была обычная, наша. А подметил ты верно. Продал собаку я дачникам.
   Такая вот болтовня не означала, что кто-то забыл о деле. Степаныч подцеплял уже беленькую из ведра, Сашок вытаскивал граненые стаканчики из буфета. Стаканчики были без ободков, зеленовато-голубоватые, узкой огранки.
   -Эх, реликва! - сказал Степаныч.
   -Не расстраивайся дед, скоро кто-нибудь начнет такие емкости делать. А вот у моей бабки, помню, была фиолетовая граненая рюмка с шариком на ножке - до того удобно, жаль, что не пил тогда! Да...
   Оба мечтательно помолчали, наверное, не столько о былом, сколь о предстоящем. Не ведали они, обреченные укладом жизни на естество, что представляют сейчас собой некое единство, символ позитивных жизненных процессов. Выражалось это в движениях бровей, в позах. Даже пролетавшая мимо муха, несмотря на свое жужжащее движение, вполне вписывалась в застывшую природу явления. Основные участники медленно подняли руки, чокнулись, синхронно завалили головы - дед с небольшой отдачей направо, а Сашка, по-молодому выставив кадык. Прошло видно хорошо, так как ни вздохов, ни кряков не последовало. Только рука Степаныча сама прыгнула налить по второй. Уже после нее оба закурили. Дымы шустро достигли потолка и принялись лизать проолифленную вагонку. Картошка перестала парить, скатились капельки с мытых огурчиков, бока их помутнели, а в мокрой тарелке появился розовый отблеск помидоров. Взгрустнулось нежданно-негаданно. Ох, как взгрустнулось!
   Широкая постель гостевого домика, предназначавшаяся для разного рода председателей и ревизоров, прибывавших на нее со своими кошечками и лапочками, жила в рабочем ритме. Замерев, в очередной раз, на неопределенное время друг в друге, Светочка и Терентий медленно, но верно, возвращались в наш мир. Воздух этого мира был душным и тугим, как после битвы. Водоворот мыслей Терентия, всегда, словно следуя законам физики, уплотнялся до тоненькой пузырчатой струйки и упирался в конкретную точку. Разнообразием эти точки обычно не страдали и не устанавливались дальше просторов его кабинета.
   - Светочка, ты почту сегодня разбирала? - произносил он, смягчая неуместность вопроса легким поглаживанием левого Светкиного сосочка.
   - Ничего интересного, кроме одного письмеца, - с непонятным, для любого не видевшего чем занимается Терентий, смешком ответствовала верная секретарша.
   - И чего в нем интересного? - улыбнулся Терентий, развивая достигнутый успех средним пальцем левой руки.
   - Департамент финансов угрожает приостановить бюджетное финансирование какой-то социальной программы, если не отчитаемся по кредиторской задолженности и платежам.
   - Что-то за этим кроется. У нас все было схвачено, до сих пор. Это опять игрища начались. Кто подписал, не смотрела? Ладно, буду звонить крестному, узнаю.
   - Обязательно позвони, дело не чисто. Последнее время жили спокойно, да и в порядке все было - точно.
   - Поваляйся, еще немного, я к Сашке схожу, из машины позвоним.
   Выглянув в сад, Терентий непроизвольно приоткрыл рот.
   - Светочка, посмотри, - почему-то шепотом позвал он подругу.
   Терентий и Светка обнялись и застыли на пороге. Картинка, наблюдаемая в саду, была фантастическая. Центр композиции вполне определился. На садовой скамейке сидели Сашка и Степаныч, уже перебравшиеся на свежий воздух из сторожки. Скамейка парила в воздухе, а парный ансамбль поджал ноги, будто расположился на багажнике подросткового велосипеда. Кусты вокруг, в области посадки дневного светила, алели запоздалым вечерним светом, из-под скамейки струился туман, все ползло куда-то вниз и лишенный воли взгляд, пытаясь продолжить это движение, искал опоры в пространстве и не находил. Тщетно. Не было опоры вниманию ни на лужайке, ни в кромке леса, ни в сочившемся испарениями горизонте. Не хотелось даже в мыслях представлять неподвижность, все напряглось, как перед стартом в никуда. Это был момент застывшего движения прищелкнутого в лет выстрелом ползущего взгляда.
   Все невольные участники этого розыгрыша природы медленно, но верно охватывались восторгом, и в невероятной событийной логике это ободрялось золотистым свечением тумана. Он, своей бесплотной силой, создавал мощное течение, растворявшее предметы и уносившее очарованные души с обещанием вернуть в срок.
   -Терентий Витальевич, мы не виноваты, мы совсем чуть-чуть приняли и вот-...
   -Не могу сейчас за руль, хоть убейте!
   -Да успокойтесь, мужики, что было-то, не знаете?
   -Явление, это ясно, только кого или чего?
   -Мне казалось, что терраска переворачивается, а душа улетает.
   -Точно, люди, мне кажется, что-то внутри нас происходило, что-то с душевным напрягом связанное.
   -Светка, напомни мне завтра, пойдем в церковь. И ты, Сашка, пойдешь, нечего дрыхнуть в машине. Очиститься надо, забыли мы о священной потребности, в обязанность ее превратили! Ладно, Степаныч, ты костер не забыл разложить?
   - Да что вы, уж почти прогорел, наверное.
   Костер и, правда, прогорел. Степаныч засуетился, побежал за ореховыми палочками, применяемыми им вместо железных шампуров. Сашка разбросал на скамейке маринованное в красном вине мясо и сноровисто стал нанизывать на веточки. Рядом уже лежали приготовленные заранее листья смородины и несколько мятых помидоров, утыканных чесноком, для запекания. Светка пропустила под эти приготовления пару рюмочек и изрядно повеселела. Прицепившись к своему шефу сзади, она слегка повисла на нем и стала дышать надежным, в отличии от запаха шефа, мясным ароматом, приближавшим спокойствие и природный уют. Вечер отлетал незаметно.
   На следующий день мэрия просыпалась по заведенному распорядку: охрана, старые девы, записные пенсионеры-вредители, уборщицы, мелкие клерки, начальники и, наконец, большое начальство, которое окончательно сбрасывало невидимое одеяло с бюрократического учреждения.
   Терентий шагал весело и широко. Синий костюм "Бостон", напоминавший костюм Ренуаровского ловеласа, навеки склоненного мастером к ушку кокетливой девицы, был не без щеголеватости ладный и отчетливо респектабельный.
   Старая дворцовая привычка брала верх над веселыми, благоприобретенными вчера, чувствами Терентия и, хотя он мало еще представлял, что сегодня будет делать, (по мелочам он, конечно, знал, но речь о другом) мало кто мог бы об этом подумать, глядя на него, а, подумав, сказать об этом Терентию. На работу шел господин-бульдог, и подойти к нему мог только хозяин, но сегодня хозяином был он сам - уверенным и жестким. Поводок, казалось, отсутствовал и шею не тер.
   Итак, утром, по приходу, он внимательно изучил подозрительное письмо, которое верная секретарша выудила из папки входящих писем. Ничего не придумал и начал названивать по телефону. В результате организовалось совещание, как бы само собой. Все кругом требовало денег. Сонное состояние могло быть прекращено только хорошим финансовым вливанием. О забастовках в Великом Устеже никто понятия не имел, кроме тех, кто еще иногда заглядывал в телевизор, да еще старого учителя физики - горького пьяницы. Его выверты никто забастовкой не называл, хотя лозунгов в защиту трудящихся он бросал немало. Ума директору школы тоже пока хватало, - вся политика спускалась на тормозах и никакого хода не имела. Если такое благоразумие проявлялось на местах, то уж на городском уровне тем более - все глохло не начавшись.
   Первым явился бессменный зам по организационным вопросам Снурик Нурамович Евгладзян. Снурик сидел спокойно, не обращая на звонки шефа никакого внимания. Он знал, что богу богово, а кесарю кесарево. Звони шеф, не звони, а делать почти все придется ему. Посапывая в кресле, Снурик, экономя силы для грядущих хозяйственных свершений, супил брови и потягивал растворимый кофе, ловко замешанный Светочкой. Но черный напиток не вызывал в нем одобрения, поэтому Снурик производил очень обманчивое впечатление глубоко задумавшегося человека.
   - Ну, надо же...
   - А? Что, Снурик? - придерживая трубку рукой, спросил Терентий.
   - Даже у такого дерьма есть пена. До чего совершенен стал обман. Пришел бы в гости Терентий, сварил бы вам со Светкой настоящий кофе по-восточному. Коньяк не понадобится - голова кругом пойдет, испарина выступит. Особый рецепт - не жалей кофе - называется. Память предков!
   - Слушай, антрополог или как там, дай поговорить! - Терентий с раздражением подумал, что его сбивают. Только сходил в храм, обещание выполнил, настроился заниматься делом, а тут пустота и треп. Да от кого, самого верного человека. Все льют воду, да только мимо мельницы. Ну да ладно, люди, есть люди. Им, в сущности, на все наплевать. Почувствовав интуитивно несправедливость в своих рассуждениях, Терентий остановился. В кабинет уже набились люди. Терентий внутренне собрался и приподнявшись произнес:
   - Всех приветствую! Поскольку состав оперативного совещания заранее не определяли, считаем, что все в сборе и позвольте начать. Света, раздай набросок плана совещания, если уже размножила. Повестка такова: "Исполнение бюджета. Предложения по дополнительному финансированию". Докладывает зам. по экономике Авраам Раскладов. Все ясно, поехали!
   Никогда хорошо не было. Это знали все и по-настоящему не расстраивались. Дел хороших нет, но зато и нет бесславной тяжелой работы. Теперь же все заволновались - шло наступление на основное завоевание Русского народа - жить в нищете, но ничего не делать. На практике это означало быть реально свободным от всякой власти, от любого произвола. Осознание ведущегося наступления на демократию по-русски привело к своеобразному результату. Все соглашались, что надо что-то делать, но все надеялись, что эта бруссиловщина быстро кончится и можно будет опять долго-долго ничего не делать. В меру испорченности каждый назначал себе разнообразные счастливые сроки: кто до выборов, кто до пенсии, до зарплаты. Радикалы предпочитали не делать ничего до самой смерти, но таких было мало, совесть все-таки у людей, частично, присутствовала. Примерно такой внутренний настрой был у собравшихся в мэрии после краткого доклада.
   - Наша ситуация сложная, но далеко не безнадежная. Можно выпутаться.
   Все головы повернулись на голос. Не мудрено, так как он принадлежал главному застройщику района. Гражданин Замолотин Степан принадлежал к поколению прорабов перестройки и был сравнительно молод. Авторитет у него сложился большой, и считался он очень умным, без иронии. Это, в житейском плане, проявлялось в том, что при двух разводах он держал четыре коттеджа, окончательно всех любопытных запутав: на кого они оформлены и кому в итоге будут принадлежать. По ходу дела отметим, что ни зеков, ни срочнослужащих к частному строительству он не привлекал, а платил за все звонкой монетой. Соответственно, раз люди обижены не были, то об остальном, скользком речи не возникало, например, о каких-то там материалах. Да кому они нужны, если человек хороший. Сам Степан термина "воровство" не упоминал никогда, даже в самые обличительные моменты истории, когда можно было обвинять в этом кого угодно, наживая политический, а иногда и вполне материальный капитал. Будучи вхож во многие комиссии, которые, кстати, и вознесли его до положения мастеровой руки мэра, Степан поражал всех точностью своих ответов. Если что-то пропало, то так и говорилось, причем точно, у кого, чего, сколько. Это значительно укрепляло его позиции при разборах персональных дел или организаций, подчеркивало основательность проведенной разоблачительно-профилактической работы. Например:
   - Главцентрорекозабор использовал по прямому назначению такую-то груду метала, теса, гвоздей и т.д. Уложился в сроки строительства, но при этом бесследно исчезло 125 куб. м. стандартного бруса, 273,4 погонных метра рейки... Кто за это ответит? А вот такие-то!
   Отвечали за это совершенно разные люди. Это зависело от времени и соответственно от политической направленности флюгера власти, стоящего, как известно, на одной ноге. Отвечали, отвечали, да, в конце концов, забыли, за что отвечали, а Степан уже ушел в сторону да как-то сам собой оказался на коне. К тому времени все забыли, с чего это начиналось, и никто не обижался на Степана. Сей экскурс в историю подъема Степана Замолотина, не более, чем движение пера в рисуемом портрете и желание обратить внимание на серьезность достойного мужа.
   - У меня есть развернутый план по выводу города из кризиса, даст бог, и области поможем, а за страну мы не в ответе.
   Покинем на этом месте досточтимое собрание. Ибо, есть и другие дела на свете.

****

Ночные забавы

   Постепенно накатывал теплый вечер. Клавка и Миша смотрели на реку. Она была шизофренически хороша в этот час. У крутого противоположного берега лежала глубокая тень. В ней тлело отражение разнообразных рукодельных предметов. Цветные домики, водонапорные башни, забытый подъемный кран, купола церквушек - все плавало здесь, находя пристанище на темную августовскую ночь. Целая куча красок тяжелыми мазками вписалась под берег, так фламандское полотно вписывается в каминную тишину гостиной, и тайна внутреннего света заботливо покрывалась толстым лаковым слоем глицеринового движения. Вечернее солнце, надломившись где-то за горизонтом в пылких объятиях атмосферы, резко устремило последний луч в Стежу, задевая ее точно посередине, и слепило все вокруг так, словно перепутало ее с Карибским морем. Ближе к месту, где стояли ребята, солнце успокаивало краски, зато река покрывалась рябью и тонкими резкими изломами, будто нетерпеливый рыболов забрасывал невидимую лесу, и тут же ее вытягивал, оставляя лишь разрезанную оптическую поверхность. Описать движение реки невозможно, но главное, Клавка и Миша не собирались этого делать. Кто позаботится о вечности пока она лежит пред ногами?
   - Что вы здесь ищете?
   - Да и сами не знаем. Скорее, просто служим науке, а что наука делает и зачем не всегда можно конкретизировать. Тем более что ни я, ни Жорка многого не понимаем. Просто делаем, что положено, а потом будем разбираться. Это просто работа.
   - Я бы хотела так работать: зимой за столом, летом на свежем воздухе. А у нас так скучно - до безобразия. Козу так и не нашла.
   При этих словах у Клавки сделалось такое печальное лицо, что Миша не удержался, и весело рассмеялся.
   - Нечего над людьми смеяться - они могут обидеться.
   - Это ты - "людьми"?
   Теперь уже Клавка смеялась. Вообще это у них получалось легко.
   - Миша, у тебя уши трясутся. У нашей кошки они так трясутся, когда она писает.
   - Ой, не могу. Правда хорошо, что ты напомнила об одной важной вещи. Мы с тобой точно хотим: есть и пить. Пошли быстрее домой.
   - Что-то не видно твоего дома. Наверное, был таким большим, что его земля не удержала.
   - Я всегда знал, что похож на гнома. Мне 300 лет и 3 года, моя борода мокнет в реке, а нос уже чует запах котла, но маленькие ножки устали таскать бороду и нести большущий нос, поэтому подхватывай либо бороду, либо нос и помогай. Тогда я стану очень добрым и подарю тебе все сокровища своей подземной страны. Ты станешь самой красивой женщиной земли и подземелья. Самой счастливой, благодаря волшебным корешкам и магическим кристаллам. Искусством совмещения их сил я владею в совершенстве.
   - Ты в совершенстве только болтаешь, а я, правда, голодная, как подземный черт.
   - Точно, у тебя даже коленки похудели.
   - Мы знакомы уже два часа, а ты кроме коленей ничего на мне не заметил? Может ты этот? Извращенец!
   - Я - гном-насильник, но сначала чревоугодник, поэтому на время ужина я тебя прощаю. Милая леди, разрешите официально Вас пригласить на ужин скромного подземного короля, разделить с ним трапезу и сумеречный вечер.
   Болтая в таком духе, парочка приближалась к лежбищу двух работяг от научных обломков. Клавка, хитрым женским взглядом, оценила чистоту посуды, простой и надежной, остроту кухонных инструментов и другое бытовое добро. Особенно ей понравилась большая разделочная доска, похожая на палитру художника. Что исключительно было приятно, так это то, что все, что должно было быть в чистоте, - сверкало, а всякие мелочи типа сохнущих штанов, маек, кучи хозяйственных предметов, нисколько не портили особого кухонного уюта, представляя собой естественное продолжение походной жизни двух мужиков.
   - Присаживайся, чувствуй себя как дома.
   Клавка воспользовалась предложением с большим удовольствием. Страшное на вид сооружение из каких-то палок и сучьев на самом деле было плетеным креслом, довольно удобным и располагавшим к неспешному отдыху. Клавка удобно развалилась в нем, поджав ножки.
   -Георгий соорудил, любит такие штуки.
   Миша приступил к работе, иногда прибегая к комментариям своих действий. Например, вытаскивая из ящика, служившего холодильником, продукты он называл его ларцом сокровищ, орудуя кухонным тесаком, называл его маникюрным прибором людоеда, когда чистил огурцы, ловко счищая с них шкуру, объяснял - нежнеют собаки без трудовых мозолей, да и лимонный сок лучше воспринимают или уксус натуральный.
   Клавка чувствовала, что ее укачивает. Все происходящее напоминало ей камбуз небольшой яхточки, хотя, естественно, ни на одной яхте Клавка с роду не бывала, но ей все равно так казалось. Присутствие реки расширяло возможности романтических грез. Здоровый парень с кухонным тесачком, чистящий огурцы, разделывавший мясо, рубящий зелень, сам весь какой-то просмоленный, с прядями выгоревших на солнце волос явно смахивал на пирата.
   Клавка невольно ленилась, расслаблялась духом, отдавалась сладкой неге мечты и при этом следила за действием с вальяжностью знатной дамы в ложе бенуара. Но все-таки ее мучил какой-то душевный астигматизм. Ей было жаль каждого проходившего мгновения, каждой капельки уходившей реки, каждого, уже выполненного этим парнем движения. Жизнь слоилась, шелуха мимолетности сыпалась в пространство, ничто не давало возможности сосредоточиться, накатывая своей бесконечной новизной а, следовательно, и не давало шансов обрести покой.
   - Костерчик будет небольшой, но жаркий. Индейский костерчик. Щепочки, веточки и три березовых полена - более чем достаточно для роскошного ужина. Почему у тебя столько синяков на ногах?
   - Ты просто привык к колготкам, в которые всегда спрятаны ножки твоих дам. Если я надену шпильки и свое вечернее платье, то ты забудешь о моих синяках. Я думала ты хороший, а ты раз, и испортил настроение.
   - Спокойно, дорогая, я не думал, что такой безобидный вопрос испортит тебе настроение. Извини.
   - Хорошо, прощу. А вот у тебя точно синячище здоровый.
   - Где? Ой, правда. - Огромное голубоватое пятно, немного размазанное в сторону локтя, действительно красовалось на Мишкиной руке.
   - Погоди, да это совсем не синяк! Это голубая глина. Наверное, с того булыжника, из-за которого я пропахал носом весь ручей. Ты смотри, мы и купались, потом перед готовкой я мыл руки, а пятно все держится! Вот это глина! А цвет! Если бы Леонардо да Винчи увидел, то совсем бы другой фон для Джаконды налепил. Ноги у тебя просто загляденье, я таких никогда в живую не видел, вообще, имеется в виду, у знакомых.
   - Ученый называется! Логика, как у несуразной бабенки. Леонардо, глина, ноги мои!
   - Что за бабенка?
   - Постой, постой, не перчи столько мясо, а то я у тебя все вино выпью. Мало того, что я буйная, когда выпью, да еще от твоего напарника получим по шее, ведь ему не достанется.
   - На счет этого не беспокойся. Он почти не пьет. О буйстве тоже - здесь крушить нечего - можешь злобствовать. Вина много - не выпьешь всего. Правда, мы его припасали на все лето, да оба уже на исходе. Давай примем по стаканчику, пока мясо на углях. Под запах его попробуем.
   - У меня дед самый лучший самогон гнал в округе, а у нас в этом толк понимают. У него был секрет. Он его через зонтик перегонял. Знаешь, такие растения - на болотах растут и в низинах речных? Вместо стебля трубы здоровые. Всей его технологии я не знаю, маленькая еще была, но кое-что подсмотрела. В вине я гораздо хуже разбираюсь. Некоторое время у нас грузины или армяне жили в деревне, что-то строили при советах, так у них хорошее домашнее вино было. Они все нас им угощали, а сами дули дедов самогон, только чачей его почему-то называли. Потом объяснили, что чача - это виноградный жмых, да так и самогон у них называют.
   Клавка опустила глаза в стакан. Медленно приподняла его на уровень рта и сказала:
   - Какой прекрасный цвет, будто костянику с гранатом соединили! Ты посмотри, в нем и костер и солнце одновременно. Хочется еще сравнить со свекольным соком, но язык не поворачивается, как-то неудобно. Кажется, что тысячи жизней смотрят на меня. Это кровь Христа? Так говорят верующие? Жалко я не училась верить. Всему надо учиться. Иногда кажется, что каждый человек знает все, что нужно, но все равно необходимо, чтобы кто-то, например, добрый священник, помог ему достать это знание. Я бы хотела удержать в руках то, что достается из вина. А ты?
   - Я не понимаю, но мне кажется, что чувствую, о чем ты говоришь. Хотел бы, но с тобой вместе.
   - Посмотри, сколько вопросов в наших словах. Мы должны давать ответы, а ставим вопросы. Почему?
   - Разум несовершенен, совершенно только чувство, но понять его надо разумом, и круг замкнут.
   - Не совсем так. Я разбила чашку, когда рассердилась на деда. Чувства разрушают, созданное человеческими руками.
   - Не может быть что-то серьезное создано без чувства. Да и дети получаются от чувств.
   - Как же с парнями трудно. Опять его на детей потянуло, в смысле процесса, конечно. Ну все переводят на физическую любовь, а сами ни черта в ней не смыслят.
   - Давай выпьем за маленькую звездочку. Она каждый вечер появляется над городом. - Клавка показала на невидимую точку неба, где допускала появление звездочки. Миша засмотрелся на небо, продолжив взглядом движение изящной девичьей руки. И был обманут, - Клавка успела выпить без него, специально отделяясь и верша только ей понятную месть за какую-то невольную Мишкину ошибку.
   - О, коварная! За это будешь наказана! - Мишка быстро подхватил ее стакан и моментально наполнил вновь.
   - Хорошее наказание, спасибо. Теперь твоя очередь - с тебя два тоста подряд!
   -Слушай первый:
   "Ты обратила внимание на цвет этого вина. Но ты не догадываешься, что оно может петь. Для того, чтобы вино запело, надо его поцеловать. Возьми сосуд обеими руками, поднеси к губам и слегка качни. Когда волна нежности докатится до твоих губ, слегка разомкни их, пусть влага омоет их со всех сторон. Не упусти момент, когда волна
   будет уходить. Это самое время для поцелуя. Теперь подними голову повыше, закрой глаза и послушай, что скажет тебе вино, а может и споет. Это и будет моим первым тостом".
   - Повтори, пожалуйста, я хочу запомнить.
   - Нет ничего проще. Ты все вспомнишь, когда я произнесу второй тост. Не зевай:
   "Жизнь сурова, но справедлива. Ушел первый поцелуй вместе с любовной песней, отхлынула первая волна чувств, но стакан почти полный, вина еще очень много. Не жалей его, оно рождено для тебя, его воспитали для тебя. Выпей его до дна. Ты почувствуешь, как мудрость земли переходит от него к тебе. Сделай это - вот мой второй тост!"
   Клава выпила свое вино до дна. Потянулась всем гибким телом к Мише и поцеловала его раскрытыми влажными губами. Его качнуло так сильно, что он почти отшатнулся от нее. Поцелуй получился коротким, но глубоким как... да кто это может оценить - лучше самому попробовать. Клавка уже сидела, как ни в чем не бывало, и спокойно смотрела, что творится с Мишей. Так, наверное, дети изучают стрекозу, у которой оторвали крылья. Так женщины смотрят на хотящих их мужчин - порочно и снисходительно.
   - Дыши глубже, Миша, я еще не пьяная. Можешь проверить мясо, а то останемся без ужина, полные вкусных тостов.
   Угольки догорали. Миша укрепил решетку пониже и поставил на нее кофейник. Этот кофейник ему подарили цыгане. Серебряного сплава, видимо, достаточно старинный, он когда-то был покрыт глубокими узорами, теперь же от времени и честного исполнения обязанностей потускнел и стерся. Однако, своей благородной формой и неистребимым изяществом он продолжал радовать глаз.
   - Так непривычно. Кругом один растворимый. В походе, обычно, со сгущенкой, из банки, а у тебя - настоящий. Никогда не пила кофе в поле.
   - На самом деле кофе самый походный напиток. Арабы пьют кофе, а ведь они настоящие кочевники. Цыгане, наверное, у них научились создавать уют на привалах. Однажды я удрал из дома, с работы, вообще оторвался, отовсюду удрал. Попал к цыганам и жил с ними, почти четыре месяца. Табор стоял под Каширой. Какая-то у меня неприятность вышла, меня жутко побили. Об этом, конечно, узнал барон. Велел меня позвать. Долго смотрел на меня, особенно взгляд ловил. Потом, будто забыл обо мне. Трое парней, которые меня избили, тоже рядом стояли. Один не выдержал молчания и спросил:
   - Что с ним делать?
   - Не с ним, а с вами, что делать? Уроды чернорожие. Михаилом тебя зовут. Я слышал. Михаил, иди с богом. Живи у нас, сколько хочешь. Никто тебя больше не тронет.
   - Спасибо, - говорю, - но за что мне такая милость?
   - Дурак! Молодой, несмышленый! Справедливостью нельзя миловать. Катись с глаз моих, а то передумаю. О судьбе своей помни. Вехи ее у тебя всегда на горизонте будут -между небом и землей, - Миша закончил рассказ.
   - Умный был барон. Мне вот тоже то треснуть тебя хочется, то научить чему-нибудь дельному. А если подумать хорошенько, то хочется, чтобы ты сам все делал, как твоя воля определит. У меня ноги мерзнут.
   Миша аккуратно взял ее ступни и поставил себе на колени, а сверху прикрыл одной ладонью. В другой руке он держал чашечку кофе. Прихлебывая мелкими глотками из чашки, он поглаживал Клавкины пальчики и удивлялся, какие они ровные и стройные. Во время своих скитаний он насмотрелся на беспородных женщин. Пальцы на руках и ногах всегда их выдавали, но если руки можно испортить работой, то пальчики на ногах это знак природы и его стереть гораздо труднее. Случайно его мысли отступили в сторону.
   - Клава, ты где-нибудь еще видела такую глину? Дело в том, что она очень похожа на кимберлит. Слышала о нем?
   - Как тебе нравится меня проверять! По-моему, что-то связанное с алмазами.
   - Ого, вполне точно. Только кимберлит очень разный бывает. Процентов десять кимберлитов могут содержать алмазы. Дело не в этом. Она вообще странная эта глина. Надо ее проверить, тем более что она нам уже попадалась в этих краях.
  -- Странный ты, парень, а не глина.
  -- С чего это вдруг такой диагноз?
  -- Я тебя целую, самой страшно, а ты такой тихий. Не пристал ко мне.
  -- Не могу к тебе пристать.
  -- Понимаешь хоть, что мне обидно.
   - Не в том смысле не могу. Ты мне очень понравилась, а если очень, то тут, словно тормоз включается.
   - Ладно, принимаю пока твое объяснение и на время прощаю.
   - Если я скажу еще одно, ты опять обидишься.
   - Обещаю, что нет.
   - У тебя на ногах совсем нет волос, вижу, ты их не брила, могу спорить.
   - Боже, видала придурошных, но таких! Зачем сказал такую глупость? О чем с девушкой беседуешь? Тебя, наверное, гомиком дразнили, вот ты и подцепил комплекс с женской растительностью.
   - Дело не в волосах. Да и не в гомосеках и моих комплексах. Все всегда можно исправить, тем более во внешности. В тебе чувствуется гибкость, которая не похожа на женскую жестокость. Сила в тебе тоже есть, вполне серьезная, но не грубая. Ты, вообще, такая, какая надо. Я клянусь, что не видел таких глаз никогда. Они зеленые, а по краям фиолетовые.
   - Ты не вампир? В темноте видишь, как кот.
   - Я сейчас не вижу, но при свете запомнил на всю жизнь.
   - Осторожнее с обещаниями. Вся жизнь это много. Но естественные порывы свои надо уважать. Хотеть женщину естественно. Если человек ей приятен, то обидеть этим невозможно.
   - Я допускаю, что ты женщина, но только умом, а все мои впечатления о тебе, как о замечательной девчонке. Очень красивой, рыжей девчонке.
   - Не была я рыжей никогда!
   - А я не был дальтоником!
   - Ты очень умный, поэтому у тебя в голове каша. Кимберлит у тебя в голове - глина немешаная.
   - А у тебя живот плоский как стол.
   - А твой стол еще не скоро станет плоским. Так и будешь на землю салфеточки стелить.
   - Ого, провинция! Злословить умеем. И тебя мое благосостояние коробит. Не думал, что ты такая!
   - Не обижайся, но надо быть солиднее. Ты уже большой мальчик.
   - Это очень опасно учить посторонних людей, как им жить, особенно мужиков. Главное, что, сама не зная, ты бьешь по больному. Думаешь, я тупой бродяга, мне не нужен дом, деньги. Если я роюсь в земле, ничего не получаю, а живу на халтуру, то мне ничего и не надо. Ошибаешься. Просто стиснул зубы на время и не ною как некоторые.
   - Поцелуй меня.
   Миша еще злился, но как слаб его пол. Он уже без памяти целовал Клавку. В губы у него не получалось - кружилась голова и очень хотелось умереть. Чтобы очнуться Миша целовал ее шею, ложбинку у ключицы, маленький круглый бугорок за ушком. Было жарко, но они оба дрожали и даже дышали попеременно то один, то другой, как будто уступали друг другу кислород.
   Наконец, наступил тот момент, когда под страхом смерти они не смогли бы определить, где границы своего тела, а где начало другого. В отчаянном порыве закрепиться в окружающем мире, в остатках собственного сознания, они инстинктивно искали опору. Миша обеими руками сжал голову Клавки, а она вцепилась ему в спину, не замечая, что вонзает в него маленькие, но острые ноготки. Мир страшно осложнился, но оставался простым. Этот почти незнакомый парень был так близок Клавке, как она сама себе не была, но каждый миг он мог исчезнуть, улететь, унестись в темную ночь, в угли и пепел костра, в прочную, непреодолимую неизвестность и поэтому надо было его держать. Держать так крепко, как уже не позволяют слабые женские силы, но способен несгибаемый дух собственницы. Она справилась, справилась не руками - всем существом и последним вскриком, хриплым и страстным, отчаянным и смелым, который каленым клеймом метил мужчину как своего. Теперь она была непобедима. Стихия любви была ей подвластна, а этот тонкий прекрасный инструмент в ее руках, в ее воле, этот живой и теплый мужчина был ее полностью, и она не сомневалась, что навеки. Он становился частицей ее мира и тот большой суровый мир, который окружает любого из нас, уже не мог отделить Мишку от этого, пусть небольшого, но неделимого мирка, в котором волей неволей существовал теперь Миша.
   Мишка не чувствовал ничего, разве может чувствовать утопленник радость жизни в первые минуты спасения. Все пришло позже. Он начинал понимать, что спасен. Это хрупкое живое существо, которое он ни на долю секунды не переставал ощущать, словно клещами вытащило его из небытия, которое он раньше считал своей жизнью. Все предшествующее казалось ему теперь только коконом, а он сам был червяком внутри. Творец, истинный творец жизни и смерти, беспощадный случай одним рывком содрал шелковую темницу и бросил его голого к ногам ночной рыжей богини, отдавая его в ее власть. Очнувшись, через неопределимый момент времени, Миша подумал, что Клаве холодно и мягко перевернулся вместе с ней, укладывая бережно на себе. Она только сумела ласково вздохнуть и стала щекотать его шею остреньким язычком.
  -- Змеючка, моя милая.
  -- Молчи, лось стоеросовый, испортил девочку и снова взялся обзываться.
  -- Ты знаешь...
  -- Я все знаю, молчи, пожалуйста...
   Они оделись и долго болтали о всякой ерунде. Доели холодное мясо, опять пили кофе, вино. Главное, что резко изменилось в их отношениях, даже не было заметно им самим. Это был дополнительный язык тел, который словно автоматически подключался к любым их действиям. Какую-то чисто внешнюю заботливость, появившуюся в Мише, тонкий наблюдатель еще мог бы подметить, но отнес бы это к простой вежливости. Разве создан такой прибор или инструмент, который оценил бы скрытую от самого Михаила предупредительность на уровне мышечных реакций, поступавших как приказ от виртуозного прогноза ее желаний, любого будущего поворота ее тела или простого движения бровей и глаз. То же происходило со словами, создавался особый язык, оттенки которого были понятны только им двоим. Язык, в котором слова меняли смысл или приобретали многогранное звучание. Стоит ли приводить примеры? Нет. Найдите себе любовь и, если в ней у Вас такого не бывало, то немедленно в ней усомнитесь. Конечно, исходя из малого, но, несомненно, имеющегося у них жизненного опыта они уже понимали, что с ними произошло, но еще не пытались говорить об этом, будто приберегая слова для поворотных пунктов их отношений. Зачем им сейчас банальные слова, если все в них говорило, а быть может, спрашивало другого: Ты помнишь? Помни! Это с нами было!

****

Почтовые девочки

   Жора свернул с проезжей части дороги и остановился на лужайке. Направо можно было поехать в магазин, а если взять еще правее, (эта дорога уходила под острым углом к основной, чуть назад) то можно попасть на почту. Переговоры по телефону ему назначили на четыре часа по полудню. Время еще было. Жора решил сначала поехать в магазин. От него обещаний никто три года не ждал, поэтому он хотел купить бутылки две сидра местного разлива и коробку конфет. Этот набор он задолжал, когда отправлял образцы. Отправка отняла в тот раз особенно много времени и обивочных гвоздей с полосатыми шляпками. Девочки на почте в шутку нагрузили его обязательством напоить их шампанским с шоколадками. Шампанского в деревню сроду не завозили. Сидр, однако, был преотменный. Хотя оценить его было некому. Предпочитались аборигенами совершенно другие напитки, вполне традиционные и для средне-любой полосы России. Сидр покупала, в основном, молодежь и тащила его в огромных количествах на пляж, где в холодном виде, из ручья, он заменял акселератам лимонад и его мировые аналоги.
   Дорога впереди была из рук вон плоха, но Жора, покинув машину, разгорячился, разогнался и прошел мимо первоначально намеченной цели. Жора заметно пыхтел, изрядно отвыкнув передвигаться пешком, но нашел в этом удовольствие и окончательно отложил магазин на потом, направив изнеженные педалями стопы в сторону полуразрушенной церкви. Идти было минут пять, но Жора не торопился. Справа и слева от дороги стояли жалкие лачуги. Трудно было поверить, что в них живут люди. Украшали дорогу огромные липы. Их посадили в далекие времена, когда все хотели жить и были уверены в том, что жизнь человека в одном поколении еще ничего не значит. Была важна вся цепочка человечества и все ветви его родов. Поэтому сажали липы. Конечно, не только поэтому, например, за посадку дерева в заранее распланированных местах помещик платил 15 копеек. Оплата происходила, когда дерево становилось жизнеспособным. Его берегли, особенно от коз, огораживали заборчиком, подвязывали. Прекрасный пример воспитания самосознания народа. Жора вообще любил порассуждать на морально-этические темы, особенно связанные с историей. В местах, где приходилось бывать, он всегда стремился найти краеведческий музей или любителя старины, на худой конец. Очень этого стеснялся и даже Мишке не всегда говорил о том, что ездил за десяток километров, чтобы побывать в каком-нибудь интересном месте. Это Мишке то не говорил, который мог его понять с полуслова, а что говорить о посторонних. Жора очень ценил островки народной памяти, которые в дозволенных дозах отпускала беспощадная власть, словно хлебную пайку, которую перед этим сама же и отобрала. Но память прорывалась и безо всякого позволения, стихийно и неожиданно. Так и сам Жора теперь был добровольным носителем этой памяти, не сознавая своей роли, да и в силу здорового цинизма не допускавшего для себя исключительности.
   Жора остановился и опустил руки в пыль. Она была прекрасна - эта нежнейшая, теплая консистенция. Ее шелковистость потрясала, до глубины души, как может потрясать только материальное чудо. Жора пошевелил руками, и она исчезла, ускользая в окрашенный ею воздух. Ему захотелось в полном объеме повторить мальчишеские опыты с пылью, когда она аккуратно бралась в ладони, и осторожным неспешным замахом посылалась броском метра на два вперед. Получался замечательный взрыв, отдаленно напоминавший атомный. Можно было следить за медленно оседавшей тучкой и представлять себя в какой угодно роли - или артиллериста, или генерала, или отважного наводчика. Это был способ удовлетворить мирным способом, избегая тяжелых последствий, потребность в разрушении, заложенную каждому мальчику доброй матерью природой. Хотя "взрыв" получился не очень, Жора остался доволен содеянным. Что странно, на руках его после легкого встряхивания почти не осталось пыльных следов. Согласитесь, чудесная пыль!
   Глубоко задумавшись о такого рода вещах, Жора добрел до церкви. По его представлению, это был восьмерик на четверике, постройки середины девятнадцатого века. Скорее всего, это была разновидность типового строительства, но чем он был мил тот век, так тем, что и типовая губернская постройка была приятна глазу, радовала душу не меньше, чем творение великого мастера. Само строение теперь находилось в запустении. Любовь к восстановлению бывшим красным начальством храмов еще не докатилась до забытого богом и людьми уголка, но, что отрадно: гадить уже перестали. Это хорошо подумал Жора. Последний раз осмотрел окрестность. Отлично, пора двигать назад, хватит прохлаждаться. Взгляд остановился на храме и отметил его достоинство и солидность. Красный, а когда-то темно-красный кирпич словно поседел, и это была гордая седина с отчаянной самоиронией, ведь общий вид заросшего зеленью сооружения напоминал курочку-рябу в кустиках. Жора вздохнул и пожал плечами. Чтобы во всем этом разобраться, надо быть художником, слишком грубыми могли оказаться переходы ощущений.
   Через малое время Жора уже приблизился к своей машине. Нагретая вечерним солнцем, она не хотела сразу заводиться. Пришлось погонять стартер. Два-три раза чихнув, мотор заворчал в режиме соответствующем старой развалюхе. Затарившись по намеченной программе в магазине, Жора с чистой совестью направился на почту.
   Почта представляла собой нелепый по величине и общему облику дом. Снаружи он казался прямо-таки монстром, учитывая небогатую, даже весьма скромную архитектуру местного окружения. Внутри же он был так основательно запутан, что Жора, однажды помогавший девочкам таскать какие-то тюки, просто не сумел найти выход. Строители сего чуда ничуть не заботились о едином замысле. Если таковой и предусматривался первым застройщиком, то уже давно был позабыт и нарушен лихорадочной деятельностью соавторов. В поисках выхода из лабиринта Жора постоянно натыкался на, безусловно, временные дощатые, фанерные и даже бревенчатые перегородки. Были здесь и долгосрочные, разумеется, только по идее, экзотические строения в виде кусков бетона с обжеванными краями, прикрытыми гвоздатыми досками. Наряду с обычными кирпичами, здесь широко применялись разнообразные подручные материалы, например, брусчатка дорожного происхождения, которая особенно впечатляла неискушенного посетителя, напоминая ему нечто средневековое и крепостное. Стоит ли доказывать, что такая планово-заборная конструкция здания сильно сужала полезную площадь. Только его действительная огромность позволяла в итоге выделить довольно просторную комнату, в которой и производились основные почтовые операции, а именно: веселая болтовня; откровенные сплетни; приемка чая в огромных количествах; расстановка цветочных горшков с однообразной усталой геранью. Цветы разместились на полках и полочках, щедро украшавших любое место свободное от известной нашему народу наглядной агитации плакатного типа - лотерей, займов и т.п., которые никому не приходило в голову по ветхости сдирать. Были и новые веяния - депутатские плакаты, листовки, лозунги правительства, облеченные в доступную, в первую очередь ему же, форму псевдо-народного лубка.
   Чтобы оставить, наконец, в покое знаменательное сооружение добавим последний штрих: почта была вся голубой, небесно голубой. Первое (и самое верное) впечатление от окраса вы получили бы, представив себе вдребезги пьяного маляра, методично опускавшего неуверенную в себе кисть то в голубую порошковую краску, то в меловой раствор и производившего соответствующие ремеслу телодвижения вдоль всей постройки. Благородная цель довершить начатое вела его, как повесу-ветер ведет желание гонять по небосводу стайку невинных белых тучек. Благо под рукой у мастера было в достатке чистой воды, необходимой для разбавления мелового раствора, и временами он обильно поливал ей сюрреалистический фон, созданный в угарном порыве художественной работы. Начальство маляра видно не придавало никакого значения качеству, уважая лишь объем работы, поэтому все осталось в описанном виде на долгие годы.
   Жора лихо разбрызгал почти литературный памятник - невысыхающую ни в какую жару лужу навозно желтого цвета - и внес свою лепту в буйство почтовых красок, окропив веселой дугой фронтон здания. Одним махом он взлетел по ступеням и будучи не в силах открыть дверь, так как держал пакеты с продуктами в охапке, сильно бухнул в нее ногой и заорал:
   - Девки, принимай дары леса и поля!
   Сонную тишину, в которой повис выкрик нашего мужа, разорвали шелесты, всхлипы, сопение и женские взвизги. Казалось, что ураганный шквал неожиданно обрушился на березовую рощу почему-то оказавшуюся за почтовой дверью, безжалостно валя этот ностальгический символ русской эмиграции. Дверь распахнулась, и первая девочка-березка бросилась целовать Жорика. В перерывах она слегка отрывалась от Жоркиного лица, вытягивала губки и орала в коридор:
   - Девочки! Жора приехал! Ой, приехал! Наш дорогой! - естественно это только вольный перевод, т.к. завывание с вытянутыми губами более напоминало трубные переговоры слонов в саванне, приставлявших в таких случаях свои хоботы плотно к земле. Девочка, инстинктивно используя эволюционные слоновьи достижения, приставляла свою губную трубу к Жоре, поэтому звуки приобретали несколько иной смысл. У Ирки, так звали подругу встречавшую гостя, много чего было, но только не хобота, однако, всегда важен результат. Он имел место. Жорика подхватили, понесли вместе с пакетами - дарами коммерческого поля - белотелые ангелочки, общим весом не более двух с половиной центнеров. Ангелочков было трое. Это и были девочки с почты. Ирка, мы с ней почти познакомились, Верка и Надька, фамилий не знаем, да и ладно. Перевод пока им отправлять не собираемся.
   В одно мгновение был накрыт стол. Основой послужили Жоркины жертвоприношения, но ряд горячительных напитков явно нуждался в усилении. Это и было сделано. Водку в этих местах почти не пили. Самогон был приятнее, дешевле и привычней. Настаивали его кто на чем, да кто сколько выдержит. Использовались как классические рецепты типа смородиновых почек, так и строго засекреченные, ни одной уважающей себя хозяйкой не выдаваемые, даже в моменты наиболее обильного снятия проб. В нашем случае отличилась Надя, выставив бутыль с настоем остролиста и какой-то степной травы, пахнущей переспелой дыней. Занятная была штучка.
   Жора мысленно махнул рукой на все дела, тем более что отказаться было невозможно. Побывав в гостях надо обязательно похвастаться угощением перед теми, кто его не пробовал, поэтому Жора стал запоминать. В середине стола расположилось большое блюдо с копченой рыбой, он уже знал, что при копчении использовалось не менее трех сортов стружки. Это делалось не зря. От блюда исходил изумительный аромат, - так пахнет свежесрубленный дом, еще незаселенный хозяевами. Наверное, это запах будущего уюта и достатка. Помидоры, огурцы и разная зелень - на другом блюде. Малосольные огурчики с дольками чеснока и бледно розовые соленые помидоры - еще блюдо. Огромная кулебяка с капустой и яйцом. В середине ее сделаны треугольные надрезы - для созерцания серебристо-золотой начинки. Кулебяка вещь серьезная, и ей отвели широкую специально оструганную доску. Уголки кулебяки были кокетливо защипаны, словно рамка дорогого портрета писаной красавицы. Да! на рукояти доски были выжжены два лебедя, очевидно, разнополые, с таким искусством и простотой, что любой знаток деревенского примитивизма взвыл бы от восторга, безжалостно отбросив бедную кулебяку. Различные свиные деликатесы стояли особняком в глиняных плошках, напоминавших национальные грузинские сковородки. Здесь были прозрачные ушки, какие-то хрящики, вареные бульонки, тонко нарезанная буженина, какие-то соблазнительные в приготовленном виде части свиного тела, к которым - куда деваться - просто пришлось поставить маленькую криночку. В ней был хрен со сметаной, а чтобы выглядел хорошо и оставался свежим, его покрыли зелененьким хреновым листиком.
   Одна беда, Надькин самогон отшибал процесс запоминания напрочь. Махнув его на скорую руку, как потребовали, Жора смотрел, дивился, можно сказать наслаждался, а вот уловить мгновение не мог. Память не фотограф. Охватывает все в целом, очень много в частностях, но обычно это уже не имеет никакого отношения ни к действительности, ни к прошедшему - один конгломерат ощущений. Только сердце верно оценивает ситуацию, а оно у Жорика уже трепетало от какой-то легкой первобытной страсти, первородного счастья, пришедшего неожиданно за этим деревенским столом в его душу. Немалое значение было и в окружении, которое состояло из замечательных почтовых девочек, без самогона более походивших на обыкновенных деревенских баб. Жора от избытка чувств, хотел что-то сказать. Ему не дали.
   - Сиди, золотой! Ешь на здоровье. Успеешь наговориться.
   - Смотри, какой весь голодный! С лица сгинул. Пирожок бери.
   - Верка, ты ближе, наливай!
   - Девочки, у нас такая муторная и беспросветная жизнь! Есть в ней только одно хорошее. Хорошие, замечательные люди! Жора, мы так скучали. Миху и тебя вспоминали весь год. Хорошо хоть этим годом вы побольше у нас побыли. Ваших дел, конечно, не знаю, но надеюсь, они хороши. Ой, забыла! Посылка тебе пришла.
   - Да, погоди ты, Надька, ведь тост собралась говорить.
   - А у меня всегда тосты развернутые - что хошь в них поместится. Рот мне не затыкай. Это с тобой я наговорилась, какой год вместе сидим на этой почте проклятой.
   - Надюха, совесть моя!
   - Вот и выпьем за совесть! Вспомни, как Жора тебя отхаживал, когда Борька, твой поганец, тебя изуродовал! Как ты убивалась? Жора тебя тогда и спас, а ты мне рот затыкаешь.
   - Девочки, успокойтесь, давайте, наконец, выпьем.
   - Спасибо, тебе, Жора!
   - В ножки должна ему падать, а не спасибо говорить! Мог тогда смыться спокойно, и был бы прав. Остался. Борьку твоего до смерти запугал - ходит шелковый.
   - Не надо вспоминать, я Жорке век обязана и сама ему еще скажу. Говорила уже и еще скажу. - У расстроенной Верки слезы показались на глазах. Глазищи ее были огромны, цветом мороженого крыжовника. Она так была похожа на годовалого телка, что портрет можно писать одного без другого попеременно.
   - Девочки, давайте за вас! Надюха, что там за посылка?
   - Да брось! Потом поглядишь, она тонюсенькая. Все твои бумажки и посылочку я собрала в одну папку. Потом разберешься. Знаешь, как мы тебя ждали? Вот, только думали, и Мишка подъедет.
   - Ты же знаешь, нельзя нам пока обоим сразу отлучаться. Вот свернемся окончательно, тогда и прибудем в ваши объятия вдвоем.
   - Жора, ты невесту себе не нашел в Селезневке? Есть там шустрые.
   - Нет! Мне вас хватает. Потом, в Селезневку хоть и ближе, да делать там нечего. Я ее больше проездом посещаю. Иногда провиант запасаю - молочко, мясо, зелень. Когда деньги есть.
   - Да, переводов вам давно не было. Ждете? Как перебиваетесь?
   - А кто фундамент ставил племяннику вашего головы? Три дня понадрывались на бюрократа-капиталиста, теперь месячишко проживем. Заплатил, кстати, хорошо.
   - Ну, ты даешь, хорошо. Да наши в три раза больше возьмут, а еще спьяну перекосят все. Может и хуже - через несколько лет провалится.
   - Вот тогда и посмотрим. Наш тоже не больно здорово получился.
   - Неправда, как по ниточке сработан. Я видела.
   - Ребята, какие вы оба правильные, - это говорила Ира. Она была единственная брюнетка в компании. Натуральная или нет Жора не понимал. Лицо ее не было худеньким, но и круглым не назовешь. Красили его брови. Ближе к вискам они совершали какой-то блистательно фривольный изгиб. Казалось, Ира все время чему-нибудь удивляется, но взгляд с поволокой говорил об обратном, - ничто на свете уже не может быть новым для нее. Словно двойное дно было у этого взгляда. Внешняя строгость сначала, а потом, только для смелых - призыв. Важный призыв, призыв горячей Иркиной крови - утоли свою жажду, а я помогу тебе потом попасть в пустыню. Заживо иссохни там и снова утоли. Такой был взгляд.
   - Хочу за Мишу выпить! Потом мне на ухо о нем расскажешь.
   - За Мишу надо коктейль. Он у нас граф-барин, аристократ.
   Надька ловко смешала в четырех стаканах свою горькую настойку, яблочный сидр и плеснула туда же вишневой наливочки. Глаз у Надежды имел бриллиантовые свойства. Жора залюбовался движением сиропистой наливки в оранжевом теле сидра с зеленоватым травяным отливом настойки.
   После коктейля все зашумели. Есть расхотелось совершенно. Лихо накромсанный вафельный торт появился на столе. Его никто, кроме подавателя не заметил. Все с наслаждением курили. Оживление нарастало. Все болтали то друг с другом, то все хором, то просто высказывались, не ожидая ответа. Иногда, словно по команде замолкали и слушали одного. Жоре во все почтовые встречи более других нравилась Верка. Во-первых, она не была толстой - каких-то 60-65 кг; во-вторых, он ее спасал в прошлом году - чувства рыцаря никогда не вредят отношениям; в-третьих, она была по-бабьи умна, даже очень; в-четвертых, очень красива (телячий взгляд не портит женщину); в-пятых, он просто сбился с мысли, а мог бы продолжить - в другое время. Да только к чему? Просто была тяга к ней. Он всем телом ощущал, как, однажды, падет к ней на грудь - горячую, упругую, щекочущую его маленькими резиновыми сосочками. Он физически ощущал, какая глубокая у нее ложбинка на спине и догадывался, чем ложбинка заканчивается. Эх, надо выпить!
   Сейчас все до мелочей, не столько в прозе, как в мимике. Своя компания слышала его неоднократно, но здесь был Жора, поэтому можно послушать еще разок да вставить свое словечко. Слушали Надьку. Она рассказывала, как год назад была в Москве. Рассказ уже был обкатан и отрепетирован
   "...Устеж, с нашими властями подкидывает все время что-то новенькое. Я и так вся протряслась, пока до него добралась. Тут проблема. Электрички отменили, - пути ремонтируют. Смотрю, у трансагенства стоит мужик с мегафоном и орет, не щадя ни старого, ни молодого: "Граждане челноки, первый прямой рейс до Лужников, на лучший маркет мира, не дорого и с комфортом, прямо на рынок!". Послушай, говорю, не ори, а ответь толком - Лужники это Москва или нет? Он глаза выпучил от удивления, но высокий профессионал: "Самый центр, напротив кремля! На столицу поглядишь, деньги вложишь. Полезай, а то отправляемся скоро. Бабки шоферу отдашь". Залезть мне не долго. Только стояли еще часа два, пришлось сигареты покупать.
   Таких, как я набралось человек сорок. Автобус задымил, и тронулись с богом. Ехали весело. Ребята подобрались что надо! Рассказали мне, что покупать, за чем сами едут. Часто останавливались, потому что на вокзале приобрели два ящика пива. Нашлось чем добавить. В Москву приехали с рожами, как у клоунов. Ничего в этой Москве нет - одни автобусы. Загнали нас в какой-то тупик. Присмотрелась - набережная. На нашего водителя орут какие-то страшные мужики в камуфляже. В конце концов, содрали с нас кучу денег и успокоились. Сказали, что будет стоянка до пяти вечера следующего дня.
   Мамочка родная! Почти целую ночь ждать. Я не выдержала на одном месте. Прихватила паренька поскромнее и пошла гулять, - ноги-то совсем затекли. Через десять минут автобус мы потеряли. Народу вокруг полно, все черные как черти или в спортивных костюмах, что не лучше. Попробовали спрашивать: "Где автобус с Устежа?". Все ржут, хватаются за животы. И, правда, смешно, тут из всех Российских городов, наверное, только Колымы нет. Пока искали где пописать и умыться, набрели на троллейбусный парк. За несколько тысяч нас пустили в туалет, не без очереди, конечно. Тут мой парень и отвалил. Говорит у меня в автобусе телега, а тебе все равно без дела толкаться - сама походишь. Серьезный парень. Забрезжил рассвет. Небо в Москве утром странное, наверное, из-за фонарей. Темно синее, не настоящее, и толпа, похожая на наш ледоход на Стеже. Тесно, противно. Телегами ноги отшибают. Черных видимо невидимо, правда, и наши попадаются. Стою, привыкла. Тут все как всколыхнется. Толпа начала амебой делиться. Кто с телегами, груженными товаром, начали строить колонну. Мы, естественно, им мешали. До драки доходило раза два, но все было беззлобно, - зубы не летели, - видно, что по делу задирались.
   Прибилась я к какой-то группе и начала понимать порядок. Змея из телег изгибалась, коробилась и упиралась в два прохода, разгороженных железными поручнями. Справа стояла халупа, а на ней маленькими буковками написано: "Касса". Пока в упор на нее не вынесет, ни за что не найдешь. К ней тоже очередь. Вдруг прямо нам в лица засветил прожектор. Голову, чтобы что-то увидеть, пришлось держать очень низко. Уплотнилось все до предела, и задышали все как один. Батюшки! Ничего ведь мне не надо, ведь сдуру понесло! А упираюсь, словно жизнь моя от этого зависит, может и правда зависит? Попаду или нет за чугунный забор, а может труп мой еще горячий внесут туда? Какие-то люди появились в красных шапочках. Толпа вокруг них водоворотом. Один почти рядом со мной оказался. Ага, это билеты продают. Схватила его в охапку, дал он мне билет, болезный. Много позже узнала, - дерут гниды в три раза против кассы, да кто до нее дойдет! Сервис, мать его, удобство. Опять все задвигалось, ни дать, ни взять девятый вал. Сжали со всех сторон так, что мочи нет. Слежу за своим движением только краешком глаз, ворота потихоньку отворяются, и ухнуло, словно в прорубь. Омут темный, несколько раз останавливались, качаемся взад-вперед, страшно до жути. Шажок вправо, шажок влево, вперед, назад. Откатились, придвинулись, опять откатились, а ноги чаще всего по воздуху шевелят. Как ворота пролетела не помню, только кто-то со злобой выдернул у меня из рук билет. Иду вроде спокойно. Куда там! Десять шагов спокойно прошла. Опять понесли, телегами давят, орут на меня. Думаю, когда же это кончится. Оказывается это никогда не кончается - попал сюда - так и носись целый день, пятки береги, наедут на них. Вытащили меня в какой-то огромный загон. Тесно, страшно. Еще грузовики подкатывают и ревут ужасно. Со временем обстановка повеселела, торговцы заняли свои места, оптовики разбрелись по своим любимым местам, развернулись точки со жратвой, взлетели вверх разноцветные цепочки - на них товар развешивают - на борта грузовиков. Я как узнала потом сколько стоит одна цепочка в день, так чуть в обморок не упала - у нас зарплата такая бывает в месяц. Чистая правда. Хожу, удивляюсь. В основном на народ. Когда все успевают? Многие уже назад едут нагруженные. Сумки тащат, рюкзаки. Полчаса не прошло. Очнулась от этих мыслей, когда прямо за рукав меня кто-то схватил, потянул и в ухо кричит: "Билетик поставь за меня, у меня уже есть, а больше нельзя, а то игру не начнут! Всего 100 штук!".
   - Чего, говорю, сто штук?
   - Рублей, не баксов же!
   Хорошо, что телега рядом проезжала. Я за нее уцепилась и была такова. Да так умно сделала, потом мне объяснили - оказывается это был "лоходром" - попала бы на все свои кровные. Хорошо. Держусь, едем дальше. Держусь за телегу, а мимо меня проплывают сокровища: проехали огромную гору телевизоров, магнитол и всякой разной техники - пирамида до неба; обычные носки и колготки, да только мешков пять сразу; курток и плащей видимо невидимо; босоножки покупают большущими пакетами, все размеры сразу, пакет по 12 штук - доза называется - производство Таиланд, бог его знает, где эта страна, но мне кажется в Балашихе их строчат; девчонки, вы скотч, конечно, знаете, у нас им иногда бандероли запечатывают, так этим скотчем сумки заматывают - представляете сколько стоит - ничего, дураки, не жалеют! Вообще, проезжаем много интересного, я стараюсь ничего не свалить и от телеги не отстать все-таки с ней спокойнее.
   - Слушай, уродина, белобрысая, долго я буду тебя, как такси возить, у меня счетчика нет! Отваливай по доброму. Если бы не твоя красивая жопа, уж летала бы как пушинка по ветру.
   Чувствую, у парня рожа чересчур красная, чтобы с ним спорить. Пискнула "спасибо" и отчалила. Очень странно, но часа через два мне стало казаться, что я стою на месте, товар все тот же, люди те же, продавцы одинаковые как братья и сестры. Тут я поняла, что если не начну покупать, то скоро мне станет так противно, что бизнес накроется медным тазом - ничего вообще не возьму. Приняла решение и начала хапать: турецкий костюм на одной пуговице с плетеными квадратами вместо карманов; блядское платье из Таиланда - на гандон похоже и в перьях; корейские кроссовки; английские джинсы (страшно дорогие) для своих; сирийские кофточки - все золотые, да только до рынка и живут; итальянские туфли "MONARCH" с блестящими полосками, как на пиджаке у гусара; китайский кардиган с виноградом; остальное все по списку на заказ. Остановилась, когда поняла - надо покупать тележку, иначе придется купить раба. Их здесь "кэмэлом" зовут. Прорвалась мимо контейнеров в загончик, весь заваленный коробками из-под обуви. Тут телеги продавали. Купила, а потом очень быстро поняла, что колеса надо было побольше выбирать. Устроилась царевной на коробках, купила чай, здоровую медовую коврижку без меда - эту снедь развозила чернющая молдаванка в большой коробке с надписью Адидас, в которой был термос, стаканы и все, что душа пожелает. Удобно и от вещей не надо отходить.
   Сижу, курю, а вцепилась в свою телегу так, словно у меня ее уже уводят. Такие страшные вокруг рожи мелькают, наглые, небритые, а часть из них явно под кайфом. Нормальных, правда, намного больше. Некоторые одеты в такие куртки и штаны, которые нигде не продаются - я теперь разбираюсь! Соображаю, это и есть настоящие челноки. Поймала одного: где куртку такую купить? Он стаскивает ее с себя, говорит: четвертый раз всего надел - пора менять, гони 200 баксов. Еле уговорила обратно надеть. Потом смеялись с ним, болтали. Нормальный оказался парень, но очень крутой. Мотает в Индонезию, там такие куртки для штатников шьют, а сам он торгует женскими костюмами, три грузовика у него постоянно в Луже. Жалко мне стало его бедного, одних убытков у него в то лето было - 160 штук зеленых. Костюмы не покупали, а он получил их два контейнера. Теперь продает по десять костюмов в день - труба дело. Хороший был парень, наверное, пулю в лоб себе уже пустил. Ладно, это его трудности.
   Стала двигаться к выходу. Все тоже самое, только в обратном порядке. Теперь я ору - разойдись! Ноги теперь своя телега отбивает. Пот с меня ручьями стекает, тяжко приходится. А мысли почему-то не о том. О вечном, о времени, о людях, о евреях в Иерусалиме. Толпа, наверное, так действует. Чувствуешь себя муравьишкой, но, главное, пирамиды в глазах почему-то! Не понимаешь, то ли ты еврей в лавке, то ли раб Египетский. Может от того, что справа маячит Университет похожий издали на пирамиду? Пирамиды, вы поняли, - те, что мне кажутся - все словно на ногах, а может это горячий воздух плывет над толпой и качает невидимые пирамиды? Так мне вдруг захотелось поменять свою жизнь на жизнь той обезьяны, которая первой спустилась с ветки! (Тут Надька по настоящему заплакала. Ей быстро поднесли лекарство.) ...Им было хорошо! Трудно, но хорошо. Ходили все больше ногами, следи, чтобы хвостом не зацепиться и все, а тут и ножками, и автобусом, и самолетом, а если на таком драндулете, как у тебя Жора, тогда совсем труби отбой. Деньги сраные зарабатываем! К тому об этом говорю, что автобус еще ночью потерялся. Узнаю ворота. Утром они были страшные. Сейчас кажутся шире, идти свободнее, отовсюду приятно пахнет горелым шашлыком и близким туалетом - вагончики на выходе. Все стало привычным и до слез второстепенным. Задачки появляются по мере решения предшествующих. Куда свернуть? Не знаю. Увидела что-то высоко, почти в небе, на солнце сверкнуло ярко - золотом. (Сверкнуло здание академии наук. Прим. автора) Думаю, туда идти. Минут двадцать я еще ковырялась среди таких же особей, наконец, выхожу к автобусам. И что вижу! Чуть не первый автобус - мой! Водителя своего родного разбудила, обнимаю, целую. Он бедный подумал, что спятила баба. Внимательно так на меня смотрит, помогает сумочки погрузить, предлагает сигареточку, такой вежливый - до меня и дошло, думает я сумасшедшая. Пока он был такой вежливый, я распорядилась вещички погрузить поаккуратнее, а потом плюнула на него - кругом полно знакомых оказалось - все уже подтянулись. Пивка опять попили, доложили обстановку друг другу. Кто чем хвастался, кто убивался, ведь воруют на рынке страшно! В общем, я повеселела.
   Когда тронулись, я спохватилась, а где же Витек-то? Парень тот, с которым мы ночью ушли. Где он? Оказалось, что за своей телегой он так и не приходил, а потом наш автобус еще два раза перегоняли с места на место. Я-то выходит, совсем случайно его нашла. Вот тут я испугалась. Подумала, вдруг, что кроме автобуса родного ничто в Луже спасти не может. Москву покинуть будет невозможно. Одна Лужа теперь - навечно.
   Ерунда, конечно, но там по-другому думаешь, после рынка. На все уже смотришь иначе. Вот так вот!"
   Надькин взгляд затуманился, и лекарство она наливала себе уже сама. Чисто автоматически выпила его, без посторонних эмоций. Рука ее с сигаретой показывала на далекие Лужники, а другая сама сложилась в международный знак о'кей, который был по Российски грустным и вялым.
   Действительность вибрировала. Жора окружил себя стеклянной стеной. Она пропускала звуки, но очень избранно. Например, легко проходили звуки высокие и звенящие, зато напрочь застревали звуки низкие, мало того - начинали ее раскачивать. Поэтому стекло торпедно гудело, и воздух вокруг приобретал пустынную окраску. Навести порядок можно было только одним способом. Жора подливал в чей-то стаканчик и воровато выпивал его. Звуки не хотели слушаться, стеклянную постройку приходилось подновлять, держать силой воли. Результат мог быть только плачевный.
   В поле господствовала луна. Разглядеть ее Жора не мог. Голова его беспомощно болталась из стороны в сторону. Он видел перед собой то левую, то правую руку. Рассмотреть конечности во всех деталях было крайне важно. Некогда было задуматься, почему у луны такой женский взгляд, цвет и запах. Зачем одна ее половина смотрит вниз на землю, а другая на вселенную. Жору тянуло в небытие. Жора боролся. Он хотел удержаться в этом мире. Он цеплялся за грешное, вонявшее мочой и бензином, окружение. Его куда-то скатывало. Пальцы сами сжимались на соломенном пучке плохо выбритого косилкой поля. Лезли в его теплую суть. В этом было что-то абортное.
   Сознание включалось тяжело. Оно словно исполняло роль старой ножной швейной машинки, мелькающей драным ремнем и останавливавшейся каждую минуту, не завершая очередного стежка. Около дороги валялся оборотень. От порывов ветра с него клочьями летела шерсть. Горб его медленно оседал, как оседает горб верблюда после перехода через пустыню. Клыки его уползали внутрь, как уползают клыки злой собаки при виде хозяина. Без стона Жора не мог на себя смотреть. Он попытался подняться, но посреди этой работы его настигла такая жалость к самому себе, что он упал на прежнее место. Руки его лежали на упругом Веркином животе. Он исступленно целовал его, опускаясь все ниже и питаясь секретным Веркиным соком. Руки улетали вдаль и хотели найти ее грудь...
   Все оборвалось нехорошо, насильно. Жора соскользнул с капота и больно ударился плечом о клык бампера. Помимо неприятных это имело и положительные последствия. Алкогольное помешательство подходило к концу и, напоследок, сыграло злую шутку. Кряхтя и ругаясь Жора полез на заднее сидение механической таратайки. Но когда ногой стукнулся по тумблеру на приборной панели, спиной уловилось какое-то перемещение света. Со стоном перевалившись через левое плечо, Жора деревянно замер.
   В абсолютно чистое стекло задней стенки кабины было прекрасно видно, как луна протягивала свой свет середине поля, а она, эта середина, не принимала его, капризно отправляя серебряный луч обратно в небо под тупым углом. Столбняк, напавший на Жору, имел причину не в явлении, а в разгадке, которая со всей очевидностью сидела в его мозгу. Просто не хотело поле этого света. Замечательного, прекрасного, но нежеланного, поэтому и шло против самой природы, смело нарушая ее законы.
   Человеческое сознание, спускаясь на землю, наталкивалось на еще одну загадку, не вселенского масштаба, но все же - никак не могло быть чистым заднее оконце старенького газика после проделанного путешествия. Оно было чистым специально для того, чтобы Жора увидел эту невероятную лапту. Жора упал на сидение и, будучи более не в силах переваривать никакие факты бытия, тем паче потусторонние, потерял сознание естественным для не трезвого человека образом. Иначе говоря, он забылся тяжелым сном, тем самым, когда что закрыты глаза, что широко распахнуты, все равно они подарят индивиду идеальные образы человеческой вины перед природой, которые однажды появившись уже никогда не позволят ему ни в жизни, ни во сне испытать полную радость забвения действительности.
   Жора просыпался не один раз, но только когда окончательно извелся на опостылевшем сиденье, решил вставать. Новое светило на небосклоне подметало ночные уголки, меняло холодные краски, насыщая их и возбуждая к обязанностям. Жора мало обращал внимание на свое самочувствие, ведь хорошим оно не могло быть, поэтому первым делом озаботился документами. Еще не хватало их потерять. Увесистая папка с тесемками лежала, относительно аккуратно, под правым передним сидением. Он развязал тесемки и убедился в том, что бандероль на месте. Ему на колени выпал кусок ватмана, свернутый в трубочку. Распрямив его, Жора прочитал написанное мелким уверенным подчерком послание от знакомых спелеологов. Сколько ни пытался Жора вспоминать, кто ему все это передавал вчера, дело было безнадежное. Оставалось только плюнуть на таинственное происхождение дополнительной информации и попытаться вникнуть в содержание. Три раза он прочитал письмо, исполненное прекрасным почти чертежным подчерком Васи, - начальника маленького самодеятельного отряда пещерников. Ничего он не понял, безнадежно заглянул в конец письма и тут только выделил главное: их сегодня приглашают в гости, а по какой срочной причине - потом разберемся. Только не сегодня! Потрогав голову, сам себя поправил, а лучше бы и не завтра.
   Машина, груженая неуверенным седоком, весело побежала по проселочной дороге, бесстыже игнорируя увядшие способности к руководству своего хозяина. Местами дорога была так укатана, что можно было ехать со скоростью 60-70 км/час. За полями, в лесу дело пошло хуже. Сумрачные ели, перемешанные с лиственными деревьями, сохраняли дождевую влагу. Местами, где прошли тяжелые трактора, лужи напоминали маленькие озера. Жоре они были не страшны. Почва здесь песчаная, дно более-менее ровное. Если не бояться испачкать машину, а об этом страхе речи не могло идти, и на выходе держать приличную скорость, то ничего страшного не произойдет. Успешно миновав лесок, Жора выскочил на заброшенную военными бетонку и еще чуток повеселел. Теперь только следи за стыками - время и дожди делали их иногда очень неприятными для колесных повозок. Мысленно пробежав впереди машины весь предстоящий путь, Жора умерил естественное в дороге волнение, успокоил свои шоферские нервы и, погрузившись в глубокую задумчивость, полностью переключился на автомат. Часа через полтора, он подъезжал к лагерю.

****

Отбой на рассвете

   Клавка и Миша встречали рассвет по-своему. Жора всегда спал в палатке на еловом лежаке, а Миша палатку не любил. Его спальный мешок валялся на ящиках с образцами пород. Вчера Клавка и Миша не могли расстаться со звездами, да и залезать в темное чрево, при уютном свете углей догорающего костра, совсем было не с руки. Миша, пожалуй, только на ту, одну единственную, секунду и оторвался от драгоценной спутницы, когда сдергивал на землю спальный мешок. Они стали в него заползать.
   - Клавентина, полезай первой, ты поменьше.
   - Давай попробуем.
   Платье, надетое Клавой на голое тело, задралось до пупа. Мишка со смехом поймал момент и ловко поцеловал Клавку в пупок.
   -Эй, на палубе, не кусаться! Так ничего не получится. Платье я потом запихну. Держи. Ой, тут все равно тесно.
   - Хорошо, попробуем одновременно.
   Вдвоем забираться в спальный мешок было гораздо интересней. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, кабы не роса, да предутренний холодок. Пришлось подойти к делу серьезней. Миша расстегнул молнию, идущую вдоль всего спального мешка, они улеглись рядышком. Мишка потрудился, находя внутренний замочек змейки, по пути лаская каждый выступающий кусочек Клавкиного тела, прощупывая каждый ее позвоночек и технически, не эмоционально, легко справился с задачей.
   - Ты, негодник, обманул меня! Знал прекрасно, как это сделать.
   - Молчи, несносная особа. Такой привередливой женщины этот мешок не видел со дня своего рождения.
   - Это что?
   - Это надо называть "кто". Иногда у него начинается отдельная от меня жизнь.
   - По-немецки это называется хобот.
   - А это как будет по-немецки?
   - Я, наверное, люблю тебя.
   - Может быть, но в данный момент я требую доказательств.
   - Я не шучу.
   - Ты знаешь, как я проверяю, насколько я влюблен?
   - Пока нет.
   - А насколько мне мешают женские волосы. Если лезут в глаза, в нос, если хочу обнять и путаюсь в них - это значит, что дело дрянь. А если...
   - Что если?
   - Твои волосы для меня мягче бархата и легче пуха.
   - Они жесткие и противные.
   - У тебя замечательные волосы, но и это ерунда в сравнении с другим. Ты прекрасна целиком и полностью. Мне кажется ты не женщина, а легкий ветерок. Тебя можно уловить, расставив пальцы, распахнув рубашку, а лучше бежать навстречу. Чтобы тебя чувствовать, необходимо быть самому в движении.
   - Нет, ты не прав. Может слегка прав, но...
   -Ты поймешь это позже. Поймешь, когда научишься чувствовать меня на расстоянии и думать будешь как я.
   - А если расстояния не будет, как сейчас? Тогда совсем просто. Скажи, где моя нога?
   - Наверное, вот она.
   - Ха-ха, нет - это твоя.
   - Клавундия, не морочь мне голову. Я и так перестал соображать, с того момента как тебя увидел, что ты хочешь этим сказать?
   - Это очень просто милый. Ты перестал понимать, где ты, а где я, но не бойся. В такие моменты я буду управлять нами двоими вместе.
   - Почему не я? Я сильный...
   - Мы любим, а в любви управляет женщина, кроме самых незначительных дел. Это закон природы, даже из самых простых ее законов.
   - С тобой я согласен на все, даже могу с тобой согласиться.
   Они еще долго говорили. Совершенно несвязанно звучали их слова. Это переплетался поток двух сознаний, так тесно, как в светопроводе льется свет, делая невозможным рассмотреть его в одной нити отдельно от общего света. Они не знали об этом, но уже это знание рождалось в глубине их душ. Разговоры о любви не в счет, они не серьезны даже с точки зрения человечества, не то что высших сил. Слова были жалким отражением всепоглощающей энергии, сжимающей судьбы этих двух маленьких человечков до размеров одной, единой судьбы.

****

Дела околонаучные, речные

   Жора вкатил на умозрительную территорию лагеря и излишне резко тормознул. Катиться ему порядком надоело. Легко, для больного человека, спрыгнул с тачки, в предвкушении крепкого чая, легкого завтрака и целого дня ничегонеделания - так он решил - кроме чтения начальственных наставлений, и поразился тишиной. Мишка всегда чего-нибудь делал, а делал он все очень шумно. Тишина в такое время была странной. Жора точно знал, что Мишка волнуется, ожидая его, ведь задержался он прилично.
   Обойдя с фланга палатку, он остановился как вкопанный. Он чуть не наступил на копну темно рыжих волос. Голова его, несмотря на дорожное проветривание, еще крайне слабо соображала. Особенно это сказывалось при возникновении нештатной ситуации. Поборов неожиданное оцепенение, Жора залюбовался картинкой. Девушка, которой принадлежала замечательная копна, была прекрасна. На Мишку он не обратил внимания - он сейчас и, казалось, навсегда, приобрел второстепенное значение в присутствии своей богини. Мысль о богине случайно пришла не зря. Они действительно виделись стороннему, как раб и прекрасная хозяйка. Раб доверчиво уткнулся молодой богине в область грудной клетки, лица его почти не было видно, но очевидно, что оно было глупым и счастливым до безобразия.
   Жора присел на корточки. Ну и дела! Жора покачал головой и крепко позавидовал своему другу. Главное, в этой ситуации все карты были на его руках, - это он катался к девочкам, а не Миша, но теперь Жора с очень больной головой, а вот Мишка с очень красивой женщиной в спальном мешке, в который в лучшие времена и один помещался с трудом. Оставалось только крепко позавидовать своему другу, ну, в крайнем случае, порадоваться за него. Жора, конечно, больше иронизировал над собой, чем злился. Вид этой спящей пары настолько явно говорил о чем-то большем, чем о простом холостяцком приключении, что исчезала вся сексуальность ситуации. Жора теперь украдкой, чтобы не разбудить, смотрел на темно-рыжую, почти испеченно-ржаную голову девушки. Такой цвет бывает у очень породистых лошадей, даже на взгляд они были пушистыми и мягкими. На высоких, монголоидного типа, скулах лежала тень, подчеркивающая молочную белизну кожи и легкий румянец щек. На виске билась голубенькая жилка, видно идиллии предшествовала бурная деятельность, которая не прошла даром даже для такой молодой и сильной девчонки. Губы ее имели очень сложный разрез и неуловимо исчезали в щеках, легкая припухлость форм способствовала восприятию их акварельности, а в середине под крутым углом губы размыкались, обнажая зубы, какой-то прозрачно-жемчужной белизны, скрывающие остренький язычок. Казалось, верхняя губа была непропорционально широка, но точность контуров, не нуждавшихся в косметическом усилении, смягчала ее размер, а нижняя виделась как аккуратненький, чуть влажноватый цилиндрик, который с неожиданной силой переходил в волевой, упрямый подбородок.
   Жора отодвинулся и вовремя. Веки девушки вздрогнули, носик наморщился. Тихо отступая, Жора думал - да, с такой не соскучишься. На кухне Жора расковал пластиковую бутыль с холодным чаем, в который раз удивившись, ведь обычно Мишка таких сокровищ не оставлял, не до чая вчера ему было.
   - Ладно, пока молодые спят мне пора за дело.
   Жора рассортировал бумаги. Прикинул очередность рассмотрения, переложил в соответствии с этими соображениями. Почти час, так только с похмелья можно упереться, он колдовал над бумагами. Со стороны это выглядело так: Жора брал документ, отделял от остальной пачки и держал на отлете, через несколько секунд бросал в папку. Учитывая, что он при этом мычал что-то себе под нос, подергивал свободной рукой ухо и то ли почесывал его, то ли дирижировал своим мычанием, происходившее отчетливо выглядело как тихое помешательство. Постепенно прояснялось общее направление Жоркиного анализа. Сверяя отчет лаборатории о составе посланных образцов пород со своими предположениями, он проводил корректировку. Отмечал слишком явные совпадения, но особенно интересуясь большими отклонениями. Без компьютера это было довольно сложно, но точность сейчас не интересовала Жору. Ноутбук валялся в палатке. Идти за ним почему-то не хотелось. У него была отличная программа, прекрасно отлаженная и переработанная его друзьями программистами с учетом всех Жоркиных капризов, - море крови он им попортил. Кроме всего прочего, программа позволяла видеть в трехмерном изображении схему расположения образцов. Ее можно было наложить на карту местности, графически выделить интенсивность вкрапления каждой исследуемой породы и многое другое. Например, сравнивать с известными залежами аналогичных структур по регионам и некоторым странам. Программа позволяла дать волю фантазии, менять внешние и внутренние условия залегания пластов, менять параметры и двигаться во времени. По сути, это была увлекательная, но полезная игрушка для взрослых дядей. В целом, даже не прибегая к компьютеру, который он словно приберегал для более светлой головы, Жора оценил работу как удовлетворительную, более того, весьма приличную, но не мог Жора не расстроиться - полно было всяких прорех и противоречий.
   Принципиальным выводам это практически не мешало, но если бы кто-то сейчас сказал об этом Жоре, он бы вскипел. В своей не очень долгой научной жизни, Жора слишком часто наблюдал то, что все, буквально все, исследования за редчайшим исключением, носили поверхностный и явно предварительный характер. Крупные ученые мужи и помельче спешили снять сливки: объявить о новой тенденции, состряпать громкотрещащую теорию и тому подобное. Огромный вред науке наносили также шакалы журналисты. Жора, по своей крестьянской натуре, оценивал любую работу только как прикладную и считал это главным в своей деятельности. Какой вред наносили "принципиально правильные" направления, Жора знал отлично. Последствия были всегда ужасны, а нередко служили только началом катастрофы. Избавив, наконец, свое лицо от хмурости, а голову от принципиальных бед, Жора все-таки от души порадовался результатам двухмесячной работы. Контуры мощнейшей, возможно даже в Европе, подземной реки обрели картографическое подобие, и поражали грандиозностью - было ясно, что подземная река во много раз превышает по всем параметрам родную сестру - наземную Стежу. Не будем привносить в наше повествование всякую лженаучность, поэтому опустим формулировку главной цели исследований нашей маленькой группы. Отметим, однако, что в систему подцелей входило определение структуры подземных берегов реки, не имеющей названия, а точнее структуру естественных материалов, из которых была сделана грандиозная труба, удерживающая эту массу воды.
   Жора, иногда, отчетливо представлял эту огромную ревущую прорву, в которой словно сама вода была иной субстанцией, с иными свойствами, со свободолюбивым характером и, наверное, вкусом. Как не крути терминологией, а это была река - водопады, перекаты, широкие разливы. Стремнина сменялась затонами, омутами, длинными языками течений, вылизывающих базальтовые берега до мебельного блеска или грубо рвавших неустойчивые породы, делая дно шершавым крупным наждаком. Иногда река входила в огромные залы с невероятно протяженными сводами. Если бы кто-то подсветил их бледно-голубым галогенным светом, то, наверное, был бы ослеплен алмазным блеском каменьев и вкраплениями цветных минералов, жилами распарывающих земную твердь. Две реки, дышавшая свежим воздухом Стежа и безымянная хозяйка недр, пересекались в месте, расположенном в 15-20 километрах на юг от города. Подземная река в этом месте зачем-то круто устремлялась к поверхности земли, останавливалась и, видимо, только из уважения к младшей сестренке, уходила в свои владения, не вторгаясь в ее законное пространство. Движение подземных вод в этом месте замедлялось, будто растратив энергию на утомительный подъем, зато река резко развертывалась вширь и даже делилась (по предположению Жоры) на несколько водотоков. Жора прикинул на карте параметры пересечения рек. В плане это выглядело так: Стежа несла свой поток на юго-восток и делала в этом месте плавный поворот, ширина ее заметно уменьшалась, возрастала глубина, усиливалось течение, более резко вычерчивался правый берег; подземная река выходила к поверхности, сильно разливалась, захватывая пространство от 2 до 3 километров и тоже делала поворот, но уже на северо-восток. Как-то само собой предполагалось, что такая географическая встреча может происходить на большом расстоянии рек друг от друга по вертикали. Поэтому, Жора даже вздрогнул от мысли, пришедшей в голову. Вспомнил прошлогодние замеры, произведенные на правом берегу Стежи, и вдруг физически ощутил, что реки настолько близко расходятся, настолько близки, на сколько рядом соседи двухэтажного дома, разделенные только полом. Почему-то Жоре стало страшно. Жора вытер пот со лба, приписав его похмельным явлениям, и решил не паниковать до серьезной проверки данных. Да и что волноваться - ведь Стежа и тем более подземная река не молоденькие. Справлялись со своими проблемами не считанные века! Не надо так волноваться. Земли хватает и тем кто на ней и тем, кто под ней. Надо проверять и не раз, а затем делать выводы. В конце концов научные сенсации, узко специальные, проходят очень тихо. Если не очень понятно, то и не колышет никого.
   Ясно только одно - надо сходить к спелеологам. Они орудуют приблизительно в этом районе. Ведь и в гости приглашали (у Жоры заныли виски) и ребята веселые, толковые, с ними интересно, а то и разъяснят что-то. Но интересно, какой должна быть порода такой тонкой перемычки? Очень интересно.

****

Антикризисный рецепт

   - Господин Замолотин! Степа! Давай конкретней, не интригуй!
   - Хорошо, Терентий Витальевич. Как я уже говорил, имеется конкретный план в письменном виде на 15 страницах, с приложениями и экономическим обоснованием. Если совсем коротко и просто, то речь идет о строительстве моста за чертой города, южнее, вниз по реке...
   - Степан. Два года назад уже поднимался этот вопрос, совсем не новость. Опять эта бредовая идея, извини, конечно. К чему старые прожекты?
   - Минуточку, Терентий Витальевич, два года назад не было условий, а сейчас появляется реальная возможность довести дело до конца.
   - Ладно, еще раз, извини. Послушаем.
   - Производственные мощности у нас есть. Три мехколонны без работы. Есть предварительная договоренность с ЗБИ. Проект, как вы правильно заметили, старый и даже оплачен, валяется в пыли, только сдуть да обновить. Основная трудность, как всегда, финансирование. Вторая трудность финансовый механизм распределения доходов, получения доли из дорожного фонда и тому подобное. Первая, может быть в принципе решена за счет привлечения к проекту местных коммерческих структур, но все знают их слабость и распыленность по региону, альтернативой является привлечение инвестора со стороны. Проводились переговоры в Москве. Нашелся солидный инвестор, его требования вполне приемлемы, включая политические, с которыми вам, Терентий Витальевич, еще предстоит разбираться. Основной интерес у него вызывает земля. Пустующей земли у нас с лихвой, поэтому вариант наиболее приемлем. Теперь, вторая проблема, можно создать структурное подразделение при Транспортном отделе мэрии, включить его в пайщики по строительству дороги и моста, а доходы оно будет перечислять в виде платы за кредит. Я пригласил финансиста и юриста, они ждут в приемной. Схемы и необходимые документы у них с собой.
   - Неужели предполагаемые доходы столь велики, что вы возлагаете на этот проект такие надежды? Прямо панацея!
   - Вероятные доходы очень высоки, по крайней мере, по отчетности их можно держать на очень высоком уровне. Я надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь. Это мы обсудим с вами позднее. Пока я предлагаю доверить расчеты финансисту. Здесь необходима максимальная точность, так как возможны различные варианты погашения задолженностей и выхода на чистую прибыль. Заодно, он детально проработает наш механизм.
   В воздухе мэрии повис устойчивый запах денег. К нему не привыкли. Всем стало как-то возвышенно не по себе. Это состояние прервал мэр.
   - По вашему молчанию я понял, что серьезных возражений нет, - рука мэра непроизвольно хлопнула по столу.
   - Приступаем к осуществлению проекта.
   В этот исторический момент в кабинет мэра влетела птичка. Орнитологов в штате мэрии не было, но все узнали синицу обыкновенную. Ее быстро, но не без труда поймали и выдворили на волю. Кто-то сказал:
   - Что за намеки?

****

Пещерные страхи

   Миша и Жора лихо подкатили к огромной зеленой яме, в которой расположился лагерь спелеологов. По пути они забросили Клаву в деревню, сдали ее на руки бабке. Она оказалась очень приветливой старухой. Совсем не ругалась с Клавкой. Да и что ругаться? Коза сама пришла через час, как Клавка отправилась на ее поиски. Уткнулась в калитку и противно блеяла до тех пор, пока ей не открыли проход. Коза, следовательно, на месте, а Клавка, Клавка не маленькая, могла к подругам завернуть, да мало ли что ее задержало. О плохом бабка старалась никогда не думать, мудро предполагая, что тем самым от него и защищает дорогую внучку. Думать - что? Только беду кликать. Жору, а тем более Мишу, такое мировоззрение вполне устраивало, поэтому, долго не прощаясь, они двинули по своим делам. Жора, вообще, развил бешеную энергию, будто в отместку своему организму и буквально смел все переживания Миши этим напором.
   Однако, удаляясь от Клавки, Миша испытал страшный удар, который, казалось, был тем сильнее, чем менее значительной была внешняя причина. В глубине сознания прочно поселилась мысль, что так будет всегда, когда Клава, хоть на миг, физически отдалится от него. Боль от нее становилась привычной.
   Шеф спелеологов, Васек, был здоровенным бугаем. Огромный, волосатый, широкоплечий, он выделялся в любой толпе и даже среди природы не мог потеряться на фоне бескрайних просторов зелени и небес. Над его размерами смеялись все, но обычно за рамки не выходили. Когда-то Васек был боксером тяжеловесом, заслуженным мастером спорта. Если бы Жора или Миша интересовались спортом, то услышали бы от Васька немало известных имен, в ряду которых в свое время был и он сам. Но они, к стыду своему, ничего о спорте не знали, поэтому довольствовались, в его пространных разговорах, определениями - тот у которого жена фигуристка или тот, у которого ребра нет и другими подобными, опуская фамилии, которые ровным счетом ни о чем им не говорили.
   - Васек, ты пещеру выбрал 66-го размера или с расчетом на баньку?
   - Хорош ребята на эту тему, как вам не надоест? Тут своих остроумов хватает.
   - Ладно, раз хватает, то расскажи, как твои детишки?
   Васек, готовый слегка обидеться, сразу отошел, потеплел.
   - Английский учат, черти полосатые. Компьютеры ломают, почем зря. Жена уже третий с работы тащит. У костра вечером посидим, все расскажу. А сейчас, о пещерах. Пять стволов, не считая той, в которой живем - тем только и интересна. Четыре тупика, но одна из них довольно красивая, почти двести метров, в конце завал, мои спецы смотрели - пройти нельзя. Если время останется можно будет прогуляться, но не думаю, что останется. Потому как одна, пятая, просто замечательная. Загадки и подвохи косяком идут. Во-первых, очень гладкий вертикальный ствол, метров 35-40, затем прямой туннель, заканчивается залом, да не одним, а целой анфиладой. Большой зал, потом несколько поменьше и все просматриваются из первого, как будто нарочно сделано. Очень красиво, все блестит, на полу глубокая лужа, почти озеро, как паркет, ну - это лирика. Дальше долго идем, нудно, почти час уходит до спуска. Затем спуск средней сложности, обычно еще час, полтора. В конце спуска лабиринт. Что хорошо, так то, что ходы или тупиками заканчиваются или опять на трассу выводят, но сначала поплутали изрядно. Теперь карта есть - уже ерунда. Трасса это один ход, он не очень приметный, зато ведет дальше. Тут начиналось самое трудное, в смысле передвижения. Дело в том, что у пещеры в этом месте нет дна, как у перевернутого мундштука у трубы. Где-то оно, конечно, есть, но в самом ходу нет. Дыра четырнадцать с половиной метров. Вам-то будет хорошо. Мы там мост навели. Карабином щелкнул и поехал. Ребятам приходилось туго, повисели вверх ногами.
   - Слушай, Васек, а кто мост навел? Сенечка? Можно его послушать?
   - Послушаешь, еще наговоритесь. Он за сувенирами ушел, обещал не более двух часов так, что скоро вернется. Пока его нет скажу, что вся загвоздка была в потолке, порода то мягкая, а то прямо алмазной твердости. Сенечка изловчился, да вспомнил инженерное прошлое, и по его чертежам местные кузнецы изготовили специальные крючья. Они входят в мягкую породу, раскрываются и упираются концами в твердую. Мы свои испытания проводили - надежно получилось.
   - А что же в дыре? Ничего не видно? Дыра и все?
   - Вот, ждал твоего вопроса. В дыре - река. Настоящая, широкая река! С прошлого года мне ваш рассказ о реке, что течет навстречу Стеже, не давал покоя. А теперь увидел это своими глазами.
   - Да, наверное, не совсем навстречу. Просто пересекаются они здесь.
   - Особенно на мосту здорово. Висишь, покачиваешься, а под тобой клокочет, тихо так клокочет, но мощно. Ощущение, еще то! Фонарь берегов не освещает, только прыгает по ним, но края видны. Издали кажется будто бритва.
   - Уже хочется туда.
   - Хорошо, попьем чай, перекур и туда.
   Васек ставил удобства, как истинно походный человек, на первое место. А удобства, в его понятии - это женщина, поэтому чай подавала худая до крайности, девица, правда, на удивление любителям объемов не лишенная шарма. При первом взгляде на нее хотелось забрать у нее ключицы и повесить на них пиджак. В награду более терпеливым и внимательным открывался простор ее миндалевидных, тигриной желтизны глаз. Очень странное действие оказывали эти глаза. Мужчина начинал паниковать, и наиболее наглядно это проявлялось в несметном количестве ошпаренных языков от принятого из ее рук чая. Счастливцам удавалось поймать эффект густой черной челки, которая своим блеском смягчала взгляд полувосточной красавицы, тогда язык оставался здоровым.
   Миша и Жора почти одновременно зажмурились, это их спасло от последствий. По разным причинам прошедшая ночь заставляла их теперь более, чем осторожно воспринимать женщин. Крепкий цейлонский чай, прямо с костра, был ароматизирован по рецепту бывшей спортивной звезды, который с успехом прошел все сауны и режимы, вселяя в использовавших его, неизменно, бодрость и уверенность в победе.
   Оттягивать момент выступления было более неприлично, дело звало, и Васек прервал грозившее затянуться мирное чаепитие вполне по-военному.
   -Так! Встали! Пошли.
   Сборы отняли не так много времени, а последняя инструкция была короткой.
   - Писунов среди вас нет, поэтому: ничего не бояться, ничего без Сенечки не предпринимать. Экскурсия за ручку и все. Вопросы по возвращению.
   Миша держался поближе к Сенечке. Этот парень, невероятно худой, уступая пожалуй в этом лишь анатомически прозрачной чаевнице, и маленький, напоминал пятнадцатилетнего паренька. Миша с завистью смотрел, как он залезает в ремни, прищелкивает карабины и, вообще, легко двигается, подскакивая при каждом движении, то ли проверяя амуницию, то ли удаляя излишек энергии. Противоречие энергетики со степенным, неторопливым говорком было уморительно, но смеяться над Сенечкой не хотелось.
   - Когда крикну вам снизу - пошел Миша. Я его отслежу, и дадим сигнал Жоре. Вперед!
   На дно первого колодца сошли без проблем. Первая загвоздка заключалась в том, что дно было узкое и вдвоем было негде развернуться. Поэтому, когда дали сигнал Жоре, то оба уже пролезли вперед, ожидая его в горизонтальной части ствола.
   Миша, как всегда в пещерах, поражался тишине. Хотя он инстинктивно боялся глубоких пещер, но при спусках в них всегда почему-то чувствовал себя хорошо. Он полностью расслабился и только слушал, как сыплются мелкие камешки, задетые ботинками Жоры.
   - Миха, ты? Я так здорово спиной приложился на изгибе. Оттолкнулся как на скале, а там уже другой край. Так мне и надо дураку!
   - Ладно, главное ты в порядке.
   - Мужики, за мной, - мобилизовал их Сенечка.
   В пещере было сухо. Воздуха хватало, но дышать не хотелось. Желтовато-коричневые стены напомнили Мишке глаза худой прислужницы наверху, и он хмыкнул.
   - Ребята, посерьезней, смеяться будем наверху, - тут же отреагировал Сенечка.
   Показалось, что шли недолго, но движение было скучным, пока не оказались в большом зале. Пещера словно заранее подготовилась к обозрению и будто говорила:
   - Жду, жду вас, никто не идет, для кого я такая глубокая и красивая - не известно.
   Однако, грандиозностью ничто не поражало. Наверное, прошла мимолетная, первая эйфория спуска. Обычный круглый зал, разве что, слишком правильной формы. Озеро абсолютно точно было названо Васей лужей, а вот анфилада действительно впечатляла кажущейся рукотворностью. В конце ее четко виднелся проход, но был он таким небольшим, что вполне мог называться лазом.
   - Туда не пойдем, больно долго чаи распивали с начальством, - сказал Сенечка, напуская на себя строгость, и указал на дыру в полу, почти по ходу их движения.
   В дыру протиснулись с трудом, следуя в том же порядке. Миша все время слышал впереди Сенечкино шуршание и перекатывание Жорой мелких камешков позади. Иногда его почти догонял Жора, и тогда Миша слышал, как он ругается вполголоса на доисторических червей, которые, по его мнению, проложили эту мощеную чем попало дорогу. Начинался затяжной подъем.
   Он улетал в бесконечную даль, в которой была одна мера - отвлеченность от действительности. Такие же, как он сам, отстраненные предметы толкали его, залетали вперед, огибали его тело, нажимали на плечи, пытались говорить жестами, главным из которых и наиболее значимым был - изменение собственной формы. Хаос перемещения диктовал условия порядку здешнего бытия. Следствия и причины не имели никакого раздела, классификации и мироощущение рушились с мелким дробным стуком. Любая игра воображения немедленно присваивала себе статус яви, а явь стыдливо отступала на позиции бредового сна. Желтые и коричневые тела, красненькие неправильные фигурки непонятных существ только на мгновение отличались от тьмы - зеленой и темной. Эти мотыльки света, были почти неподвижны, и Миша старался поймать их взглядом на том самом месте, где они исчезали. Когда это удавалось, он мысленно ставил себе пятерку. Ритм мерцания тоже имел какое-то предназначение, задан был свыше и сколько бы особей ни участвовало в этом безумном танце они подчинялись последовательной страсти с такой силой, какой обладают лишь бесчувственные. Оркестром, сопровождавшим свечение, руководила птица Праматерь, которая своим клювом выстукивала главную партию симфонии недр и воображаемых высей. Эту птицу Миша уже видел на картине знакомого художника Юры Лиоли.
   - Стой!
   Миша очнулся и вздрогнул от ушиба. Болела бровь. Это ускорило его возвращение на землю, точнее, под землю.
   - Сейчас будет сложный поворот, направлением вниз. Жора, ты где?
   - Да тут я, куда от вас деться?
   - Небольшой привал. Места всем хватит. Я объясняю. Миша и ты, повнимательнее: место неприятное, но если все делать правильно, то пройдем легко. Метра два следуем как раньше, потом заносите ноги вперед - там есть узкая щель сбоку, поэтому будет нетрудно - и продвигаемся ногами вперед, над головой появится узкая дыра, вроде люка, она уходит вверх и назад, суйте туда голову, - это и есть поворот. Все время потихоньку помогайте себе ногами, рукам там почти нечего делать, а как протиснитесь, ложитесь на живот, - отползай и готово, поворот прошли. Рассказывать гораздо дольше.
   - Прямо как боевой разворот в авиации.
   - По состоянию здоровья в авиацию не прошел, поэтому не знаю, но и у нас такое бывает. Ребята, место действительно узкое, главное не паниковать. Особенно ты, Жора!
   - А что я! Ногами вперед это мне запросто!
   - Да ты просто тяжелее, потолще, вот я к чему. Помните, что Васек здесь прошел, правда он под землей как огромная крыса, все косточки может складывать в лист бумаги. Вам должно быть это тоже - раз плюнуть!
   - Ну, да успокоил - Васек как крыса, а у меня грудная клетка не трамбуется! Да с его здоровьем, можно вообще расплющиться, ведь и верблюда через игольное ушко продевали.
   - Если вы поняли, то я пошел. Сделайте небольшую паузу. Я проскочу дальше и развернусь к вам лицом, чтобы контролировать ситуацию. Смотрите по роже мне не залепите, а то, как пробки все вылетают из этого лаза, не остановишь. Ну, счастливо оставаться, я пошел.
   - Ты как? - спросил Жора Мишу, когда они остались одни.
   - Вообще, ничего. Даже отвлекся немного.
   - Подъем что-то меня доконал. Надо бросать курить. Да еще, когда всю дорогу на животе и в горку, то ощущение такое будто гири на яйца навесили.
   - Эй, вы, сачки! Идти собираетесь? - это орал им Сенечка, словно в железную бочку. Голос его звучал, то звонко, то глухо, но все-таки подозрительно тихо. Почему-то это было жутко.
   Повернуть ноги оказалось не так легко, как говорил Сенечка. Может у него размер ботинок был другой, а может ноги похудей и покороче, но Миша здорово попотел. Был такой момент, когда он руками протискивал ногу вперед, при этом во второй ноге возникла такая боль, что Мишка едва не заорал. Остановило его только близкое присутствие Сенечки, который мог сильно за него испугаться. "Люк" оказался какой-то косой рваной дырой. Особенно неприятно было видеть свет фонаря прямо за этим отверстием, - казалось, что и голова там едва поместится, а хода вперед и вовсе нет и быть не может. Только не к месту веселенькое моргание Сенечкиного фонаря и опровергало уверенные сомнения.
   - Миша, не торопись, все идет нормально, я на контроле. Почувствуй, когда тело само займет все пространство, тогда аккуратненько начинай двигаться. Да, пока есть место, ремни все поправь, могут помешать.
   Миша осторожно просунул голову в люк. Продвинулся немного вверх и назад. Увидел низкую, но довольно широкую щель впереди и неожиданно понял, как трудно будет просунуть туда тело, не сломав позвоночник, и вытянуть затем практически бесполезные в таком варианте ноги, которые еще как-то должны были помогать по указанию Сенечки. В правой части щели расположился огромный круглый выступ. Мишка подумал, что небольшое пространство под ним может как-то помочь, и решил держаться правее. Если в такой тесноте можно употреблять термины правее, левее. Руки и голова вошли в щель. Миша стал по сантиметру подтягивать свое тело. Ему начало казаться, что можно двигать верхней его частью отдельно от нижней. Раньше он не замечал, что каждая часть тела обладает такой самостоятельностью, кроме, пожалуй, одной. Приходилось налаживать новые взаимоотношения со своими подчиненными: он похвалил мизинец левой ноги, вовремя поддержал его при падении на миллиметр; поругал довольно серьезно правую пятку, застрявшую в расщелине; слегка пожурил отставшие ягодицы и так далее, включая самые неприметные в обычной жизни уголки своего тела.
  -- Хорошо, Миша. Еще совсем немного, и я тебе помогу.
   Хруст раздался внезапно. Он был тихий и ползучий. Длился он не более мгновения, но был страшен своей понятностью.
  -- Миша, что там у тебя! Миша, не молчи!
   - Погоди, я сам не пойму. Попробую пошевелиться.
   Это было страшно. По-настоящему, по-звериному. Миша не мог шевельнуться. Так не может пошевелиться зарытый в песок человек. Шевелились только вытянутые вперед руки, и можно было слегка поворачивать голову, но только налево. Еще Миша мог шевелить ногами, но так неуловимо и несущественно было это движение, что он чуть не заплакал от бессилия. Огромный круглый выступ справа от Миши оказался здоровенным валуном, если не по происхождению, то по форме и виду. Именно он издал тот протяжный хруст, сдвинувшись с места, и плотно запечатал Мишу на самом повороте.
   - Миша, это я. Постарайся описать, что произошло. Я тебя не вижу. - Голос был противоестественно близок, будто говоривший собирался тебя целовать в губы, но из-за уступа оставался невидимым.
   - Тут камень, очень здоровый...
   - Да, я его помню.
   - Так вот, он немного подвинулся, точнее пошевелился. Еще точнее, съехал вниз и прижал мне бедро. По-моему ничего не сломал, но дышать тяжело. Шевелиться не могу, даже не проси. Руки тебе, наверное, видно, они впереди.
   - Миша, ты постарайся убрать руки. Я собью уступ молотком, прикрой обязательно глаза.
   - Эй, что там у вас? Миша, ты меня слышишь?! Когда свою жопу уберешь?
   - Жора, не ори! Миша застрял! Я работаю! Пока попробуй осмотреть его сзади.
   - Чего тут смотреть - два шара, посередине гвоздик. Моя башка у него между ног.
   - Дубина! Посмотри, что справа, там камень поехал.
   - Ни хрена не вижу, мне согнуться места не хватает.
   - Ребята, пожалуйста, не орите, я еще от вас оглохну! Один в зад орет, другой в ухо! Без вас тошно.
   - Миша, держись. Ругай нас, если хочешь! Действуем по плану. Береги глаза!
   Прошел час. Ничего не изменилось. Выступ впереди был сбит. Миша получил возможность смотреть в испуганные глаза Сенечки. Его бедро уже ничего не чувствовало, и правая нога тоже. Спину ломило так, что хотелось закрыть глаза и умереть, только это и давало ощущение жизни. Миша пробовал молиться, но ничего не получалось. Он не знал ни одной молитвы. Он обращался к богу, но видел только Клавкины испуганные глаза, видел ее всю, в свете круглой луны. Когда приходил в себя, то понимал, что это Сеня. Сенечка прощупал каждый миллиметр его плеч, головы, рук. Он обследовал каждый уголочек щели. Более-менее свободной была левая часть Миши, но щель в этом месте была такой узкой, а порода такой твердой, что это не давало ровным счетом ничего.
   Жора, на сколько смог, расчистил пространство под Мишей. Ему сразу было ясно, что это бесполезно. Чтобы вытащить с этой стороны Мишу, его надо было разорвать пополам. Он молчал. Он надеялся, что Сенечка его понимает, и не нужно ничего говорить вслух. Жора пытался восстанавливать кровообращение Миши, массировал ему все доступные места, до тех пор, пока от него самого не начинал валить пар. Миша чувствовал жар, исходивший от друга, но сам безнадежно замерз.
   - Миша, глотни вот это.
   - Черт, что это?
   - Не волнуйся, это спирт на грецких орехах.
   - Не мог сказать раньше, я бы побольше глотнул, мне сейчас только потенции не хватает. А лучше бы наверху напились, не пошли бы сюда.
   - Не впадай в отчаяние, я что-нибудь придумаю.
   Обоим было абсолютно ясно, что он ничего придумать не может. Уже не хотелось думать и, наверное, это было самым опасным. Хотелось себя жалеть, но это желание было таким слабым, таким беспомощным по сравнению с реальным присутствием смерти, которая словно вошла к ним в группу полноправным членом и уходить без добычи не собиралась, что нельзя было считать это желанием. Смерть была рядом, была она как всегда, нелепа, бестолкова и неожиданна. Только отупение могло спасти на время, и оно пока спасало.
   Миша опять оказался высоко над землей, раскрытой как раковина или женская плоть, выпустившая его на волю, забросившая на большую высоту и теперь дразнившая его своей далью. Он поднимался все выше, тело теряло вес, наконец, отступало все земное, легкость царствовала вокруг, ласковые облачка шевелили мягкими боками. Они были такие разные. Некоторые напоминали морскую гальку, сероватую и приплюснутую, проявлявшую характер только в прожилках, крестообразно метивших бока то белым, то темным. На камушках такие полоски особенно хорошо видны, когда их помочишь морской водой, но это на земле - в детстве. Здесь они летали в гордой недоступности и вовсе не были камнями. Другие облака были острыми, угловатыми, как астероиды в фантастических фильмах. Они окружали себя глыбистой мелочью. Частой крупой она шла впереди и пыльным шлейфом позади надутого астероида, который, как злой черный царек, вел их к нищете и погибели. А вот проплывают драгоценные аристократы. Эти словно полированные громады. Они подсвечены солнцем и гордо несут в себе вкрапления золота, платины, серебра. Кварцевые жилки сверкают алмазным блеском, а вокруг виден лохматый горный хрусталь. Можно ошибаться, называя аристократов аметистами, аквамаринами, но не все ли равно - ведь так это прекрасно и величаво. Не камни важны, а ценен свет в драгоценностях. Он то прыгает, как сумасшедший, отрывая кусочки блеска, то тонет в густой глубине фиолета или темной зелени, а, вырвавшись на волю, пускается со своим отражением в перепляс. Потом он неотвратимо краснеет, заливается алым покоем, медленно останавливается...
   Раздался страшный треск. Так показалось всем троим. Треск произошел на фоне абсолютной тишины. К этому моменту и Жора, и Сенечка обессилено притихли, и ничто не говорило о присутствии людей глубоко под землей. На Жору обрушились потоки воды, они больно били его по глазам. Под Сенечку потекла лужа. Треск повторился, и все трое заорали словно безумные. Ни один в пещере не сомневался - пришла смерть. Теперь только быстрее, как можно быстрее остановить этот страх отчаяния. Каждый понимал, что остановить его можно только смертью. Они желали ее, но только быстрее, как можно быстрее, без удушья, без хруста костей и обрыва кишок. Короче, быстрее - мы сдались! Мы готовы тебя принять, но будь милосердна!
   Кто может распоряжаться смертью? Кого она послушает? Какие могут быть просьбы? Она сама выбирает свой час, методы, степень страданий.
   Им казалось, что они уже вечность орут или вопят. Сенечка уронил свой фонарь, он тускло светил куда-то назад и в стену. Жора, как полностью обезумевший, отмахивался от капель, будто это были гигантские ядовитые насекомые, жалящие ему лицо. Миша был раздавлен и физически, и морально, ему начало казаться, что вопль у него только внутри, а наружу не вышло ни звука. Он подобно пустому курдюку растекся на камнях.
   Треск превратился в странное блеяние. До них, наконец, начало доходить, что если они еще орут, то тогда живы. Первым перестал Миша, - у него просто закончились силы. Вторым встрепенулся Сенечка. Жора продолжал визжать, и почему-то это было никаким - не хотелось его ни останавливать, ни смеяться, ни плакать. Его крик стал естественен, как пещерный воздух, не вызывая ни страха, ни любых других эмоций.
   - Эй, паренек, прекрати, - бесцветно, с крайней степенью усталости произнес Сенечка.
   - Жора, заткнись, а то двину!
   - Миша, двинь меня! Что, наконец, случилось?!
   Объяснять можно все на свете. Многие только этим и занимаются всю свою бестолковую жизнь. Объясняют одно, а в это время происходит совсем другое. Любой такой объясняльщик был бы немедленно побит всеми тремя нашими героями, - для этого бы у них обязательно нашлись силы. Тем не менее, рискнем. Картина была следующая: огромный камень, упиравшийся в бедро Миши, неожиданно, не будем с этим спорить, провалился вниз. Оказалось, что висел он на небольшом плывуне, который, как бы пропустил тяжеленный камень вниз, не причинив Мишке вреда. Теперь в этом месте щель значительно расширилась. Правая, от Михаила, стена, под которую ушел камень, будто провисла. С нее стекали ручьем струи воды с песком и скатывались с камня. Никому не хотелось на нее смотреть. В том месте, где камень ушел глубже под землю отчетливо был виден коридор, по которому они пришли.
   - Да, теперь, если стена окончательно не сползет вниз, то никому уже не придется исполнять боевой разворот, - сделал свое заключение Жора.
   - Мишка, держись, протащу тебя немного вперед. Дальше есть хорошее место. Осмотреть надо тебя, да и очухаться малость.
   - Сеня, ты просто железный! Дай я тебя поцелую! Смотрите, теперь тут прямо проспект! - не мог успокоиться Жора.
   - Жора, пролезь вперед, мне надо отлить, а то лопну!
   Миша с опаской приблизился к камню, который так долго держал его в объятиях, а потом так неожиданно отпустил. Тугая струя буквально кипела у него на глянцевых боках, Мишу это не удивляло, ведь он выпускал кипяток. Удивляло другое - ведь при этом его трясло от холода.
   - Знал бы, раздавил тебя в лепешку, ссыкун.
   - Жора, это ты?
   - Нет, Миша, я ничего. Что случилось?
   - Ничего, наверное, показалось.
   Камень поблескивал зелеными боками и слегка дымился. Чтобы окончательно не сойти с ума, Миша полез от него быстрее. Когда он поднимал локти, то видел как вибрировали его руки. Сил не было ни моральных, ни физических.
   Когда накинулись и сожрали розданный Сенечкой шоколад и хлопнули по четверть стакана спирта, Сенечка разрешил закурить одну сигарету на всех. Миша оказался последним, но тут же передал сигарету обратно Сенечке. Во рту стояла горечь, моментально к горлу подкатила тошнота. Только к концу привала Миша немного пришел в себя.
   - Ребята, пока все обошлось, но я вас попрошу - тему этого обвала не обсуждать. Нервы надо беречь. Я думаю, что объяснения нет, его не существует, нам просто повезло. Пещера зачем-то нас пропустила. А ты, Миша, вообще, в рубашке родился. Кстати, застегни штаны. Так и будешь в них путаться?
   - Черт, я и не заметил, как они расстегнулись.
   - Миша, не обижайся, но это я тебя разоблачил. Посчитал, что без штанов живо тебя выпихну, без проблем.
   - Так, я что вам говорил? Охотничьи рассказы прекратить. Идти нам еще долго. Все целы и точка, говорить не о чем!
   Несмотря на полученный выговор, Миша испытал горячее чувство благодарности к этому маленькому, тщедушному на вид пареньку неопределенного возраста. Он не давал им распустить нюни, впасть в истерику или пытаться вызвать к себе сочувствие. Он тащил их вперед, даже не спрашивая, хотят ли они этого. Для него вопрос об отступлении перед обстоятельствами никогда, ни при каких условиях не стоял. Раз пошли, то идем до конца. Сенечка и, правда, был железным человеком.
   Знаменитый мост, до которого они добрались через небольшой промежуток времени, не вызвал никаких эмоций. Сам мост не был в этом виновен и не потерял своей подземной красоты и грандиозности, просто эмоции имеют предел, их хватило уже через край. Оглянуться не успели, а были на той стороне. Никто не висел вниз головой, не было никакого желания изучать берега подземной реки и само пересечение рек. Миша опять удивился, как жизнь расставляет акценты. То, что издали кажется важным, интересным впечатляет в реальности не более, чем рядовая бытовуха, не стоящая лишнего взгляда. Правда, он понимал, что не будь позади происшествия с камнем, все могло быть по- другому. Так уж жизнь распорядилась, ей и решать - на что людям обращать внимание, на что нет.
   После моста пещера была покрыта чем-то черным, похожим на угольный порошок. Лучи фонарей, изрядно подсевших, отлетали от стен ослепительными вспышками.
   - Смотрите, нас фотографируют.
   - Господа, погасите фонари.
   - Только из уважения к вам, Великий Сенечка!
   Глаза привыкли к темноте, и оказалось, что она неполная.
   - Сеня, не томи, просто скажи, что там такое?
   Слабым сквозняком в проход вползал свет - робкий свет приведения (назло всем подряд умершей невесты или иного жалостливого мистифицированного драматургией персонажа). Прозрачно-туманный плащ волнами ложился под ноги уставшим героям. Шаги их стихли или просто сделались осторожней. Наконец, они оказались под куполом удивительного зала, напоминавшего одновременно экзотический храм и библиотеку.
   - Жора, а почему библиотеку?
   - Было дело, я готовился к экзамену в библиотеке. Там был специальный потолок. В него были встроены усеченные пирамиды со стеклами в вершинах. Свет отражался от наклонных плоскостей, рассеиваясь исключительно ровно, без малейших бликов. Кроме того, на полу был толстый серый ковер. Он впитывал свет, не давал ему вырваться.
   - Экзамен-то сдал?
   - Нет, но я влюбился в этой библиотеке. Ее звали Пирожок.
   - Да, пирожок в библиотеке! Романтика!
   - Пирожком ее прозвали позже. Я показывал ее своим друзьям в буфете, она покупала пирожок с повидлом за 5 копеек и именно в этот момент сказала: "Пожалуйста, мне вот этот пирожок". А этих пирожков там было просто навалом, на огромном алюминиевом подносе. Моим остолопам это показалось таким смешным, что все буквально попадали. Вообще-то история грустная. Мне тогда семнадцати не было.
   - Это, конечно, причина, чтобы грустить. Надо же, не было ему семнадцати!
   - Если нажрусь в твоем благородном присутствии, то обещаю рассказать подробнее, как на духу. Но если ты тогда посмеешься, то пеняй на себя. Побью, несмотря на то, что ты железный.
   - Сеня, а высота потолка большая. Высоко до отверстия?
   - Пора бы задать этот вопрос, а то все "Пирожки!" Нет тут никакого отверстия!
   - Что ты этим хочешь сказать?
   - Да то и скажу. Нет отверстия. Лично проверял. Когда это выяснилось, мы с Васей стали искать вас и велели никому сюда не ходить. Да и, вообще, об этом помалкивать. Ребята у нас крепкие, не первый год ходят по пещерам. Лишних вопросов не было. Догадываетесь, какая у Васи дисциплина?
   - Все же, твоя версия?
   - Моя версия очень простая - никакая. А вот факт такой - там просто глина! На вид: обычная, только цвет очень голубой...
   - Какой!? Голубой! Я видел эту глину. Совсем недалеко от нашего лагеря. Надо сличить с вашей.
   - Ребята, я много об этом думал и понял, что просто сидеть и думать бесполезно. Нужны факты. Покрутите, повертите, сделайте необходимый анализ. Только тогда подключайте свой мыслительный аппарат. Иначе запросто свихнетесь. В этой местности и так странные вещи происходят. Еще и глина прозрачная. Я ее назвал - холодное стекло.
   - Это почему? Стекло что всегда горячее и не бывает холодным?
   - Смысл в том, что стекло надо варить, а это уже готовое, холодное. Хотя, если честно, на стекло она не похожа. От этого просто жутко там, наверху. Глядишь - обычная почва, глина голубая и что? А вот когда вспомнишь этот свет, который мы сейчас наблюдаем, становится почему-то жутко. Ведь этого не может быть, не может быть никогда. Запоминайте сейчас, потом наверху меня поймете.
   - Мне кажется, я тебя понял.
   - Сеня, а зал действительно такой правильной формы?
   - Да, нет, не очень. Довольно кривой овал. Это освещение из глиняного окна дает такой эффект. Свет рассеивается равномерно, не достигая краев зала, вот и кажется, что это почти идеальная полусфера. Вообще, если бы не это "окно", совсем обычная пещера, таких сотни.
   На поверхности земли светило солнце, торопливо отрабатывая свои последние часы этого дня. Лучи уже не освещали оврагов, а только скользили по их неровным краям, цеплялись за рваные контуры лесов, ломались в озерах и реках, лениво завершая цветовые композиции природного портрета, который люди зачем-то называют пейзажем. Ребята выбрались на поверхность, когда Васек потерял уже всякое терпение. Даже учитывая специальный характер путешествия, предполагавший возможное изучение деталей, все сроки его прошли, они не вписывались ни в какое самое пессимистическое представление Васи о данном маршруте. Только твердая уверенность в проводнике, в Сенечке, еще держала его на грани объявления аврала. Ребята выглядели очень странно. Во-первых, вымотанными до состояния общественных банных мочалок. Во- вторых, были какими-то дерганными. Васек не задавал вопросов, крепился до тех пор, пока судорожно переодевшийся Мишка не умчался на машине, разрывая темнеющее небо двумя пыльными полосами.
  -- Что это с ним?
  -- Да ничего. Просто он знает, что остался жив, но хочет это почувствовать.
  -- Это красиво, но непонятно. Куда он так шустро двинул?
  -- К девчонке, конечно. Ты знаешь другой способ почувствовать себя живым?
   - Пошли лучше выпьем, я чую: сухой подземный закон вы уже нарушили. Анатомия соберет нам поесть. Там и добавишь что-нибудь к Сенечкиному отчету.
  -- Ну, пошли, писем все равно у меня нет.
  -- Чего? Трахнули вас там что ли!?

****

Потерянный Витька

   Витек не понял, как все произошло. Что я делаю? Этот вопрос он задавал себе в депутатском зале аэропорта Домодедово. Вопрос этот висел у него в голове, как воздушный шарик Пятачка над Винни-пухом у пчелиного гнезда. После сложной технологической операции по приобретению загранпаспорта и последовавшей за этим веселой и бурной ночи в мотеле, где происходило обмывание краснокожей паспортины, Витек пребывал во взвешенном состоянии - на нем самом можно было обворовывать пчел. Никаких кроссовок в Луже он не купил. Зато приобрел новых друзей. Сашку - бывшего десантника и Дениса Кострова. Может возникнуть вопрос: как это случилось? Да очень просто - ему залепили в лоб пробкой из-под шампанского, когда он проходил мимо новенькой шестерки Дениса Кострова. Друзья поправляли в ней здоровье, ожидая открытия Лужи. Настрой был добрый, и в качестве извинения Витек был немедленно приглашен в салон, окручен веселым разговором, и утреннее безобразие продолжали уже втроем. Один из них, Денис, был руководителем группы в турфирме "Зрялайн", патронировавшей все Домодедово. За неделю Вите слепили паспорт, оформили путевку в Пекин. Деловая часть на первом этапе происходила примерно так:
   - У тебя сколько баксов?
   - Примерно три штуки, но только рублями.
   - На первый раз хватит. Обмен не проблема. Хочешь рвануть в Китай?
   - Вообще-то хочу, но...
   - "Но" будет у тебя в деревне. Никаких "но"! Жить у тебя есть где? Недельку покантуешься в Москве.
   - Нет, жилья у меня нет.
   - Ничего, поживешь у меня. Я квартиру снимаю для отдыха от жены и всех прочих. Неделю проведем отлично! Все равно меня сейчас ни для кого нет в Москве. Не против?
   - Согласен!
   К депутатскому залу подкатили две восьмые Ауди, развернулись, как на параде. Из машин полезли надутые дядьки и, презрительно косясь на разношерстную толпу челноков, стали пробираться к буфетной стойке. Презрение было обоюдным. Челноки власть не жаловали. Никто их не уважал и не считался с ними, поэтому ответом на появление представителей властей, пусть и выборных, мог быть только плевок под ноги.
   - Ты, говнюк, убери баул!
   - По какому собственно праву вы здесь распоряжаетесь и, вообще, находитесь? -забеспокоился толсторожий депутат с огромным флажком на лацкане, тем не менее, заботливо откатывая роскошный по государственным понятиям чемодан свиной кожи, подальше от огромного желтого ботинка немытого челнока.
   - Я - честный барыга и нахожусь здесь по праву денег. Я бабки плачу, а ты их просирать полетел!
   Стюардесса, которая ясно понимала, кто ее кормит, но, соблюдая приличия, попыталась погасить назревший скандал. Однако все и без нее закончилось просто:
   - Кто на Пекин? В зал досмотра! Не толпитесь и нигде не задерживайтесь.
   Через секунду после объявления депутат уже любовался на желтые ботинки, ушедшие далеко по лестнице и мелькавшие в первых рядах очумелой толпы.
   - Ничего, придет наше время, наворуем побольше вашего, - подумал депутат и стал собирать мелочь на кока-колу. В его государственную тупую голову не могла залететь мысль о том, что челноки деньги не воровали, а зарабатывали. Он же, при любой самой народной власти, так и останется захребетником на государственной Ауди.
   Витек держался скромно, депутатов не задирал. Наверное, поэтому он везде опаздывал, стоял в диких очередях, хотя большинство умудрялось обогнать даже самих себя. Скоро он заметил, что челноки вполне мирный и веселый народ, если не задевать их прямых интересов и действовать в общем ключе. Над этим народом царила веселая вольница. Можно было сто раз предупредить челноков, что курить на взлетной полосе не рекомендуется, но на одну потушенную сигарету всегда приходилось две-три зажженных. Тогда назойливый поборник пожаробезопасности, мысленно крестясь, отставал, махнув на все рукой. Какой смысл их спасать, все равно все разобьются рано или поздно - ему ли не знать на какой самолет их сейчас будут сажать.
   В толпе челноков Витек углядел симпатичную девчонку. Детали он пока не рассматривал, но первое, что бросилось ему в глаза, это были длиннющие ноги. В Устеже он точно таких ног не встречал. Его поразило так же и то, что он мысленно не прослеживал, где начинаются их истоки, любуясь и довольствуясь тем, что было представлено на общее обозрение, - для него это было большой редкостью, такая чистота помыслов. Невольно пожимая плечами, он теперь старался держаться поближе, по ходу дела выяснив, что все ее называют Леной. Девушка слегка покашливала, прикрываясь горлом высокого воротника мягчайшей кашемировой водолазки бледно-зеленого цвета. Витек быстро сориентировался. Сунулся в стеклянную будку таможенников, где стоял бильярд.
   - Мужики, извините, пожалуйста, у вас не найдется таблетки от кашля, тут одной девушке очень плохо.
   Тупые таможенные морды никак не отреагировали, только на секунду застыв над зеленым сукном. Зато отреагировала сильно потасканная собратьями по экономическому замку страны, молоденькая таможенница, которая, несмотря на превратности производственных отношений, не до конца еще потеряла совесть или просто по привычке откликнулась на мужской, неподлежащий декларации, призыв.
   - Пойдемте, молодой человек. Я помогу.
   В такой же стеклянной кабинке, по соседству, только уже по ту сторону границы, так легко преодолимой по человеческой нужде, нашлась небольшая аптечка, уже кем-то перевернутая вверх дном. Однако, в ней было все, что нужно человеку на государевой службе и в дальней дороге. Успех превзошел ожидания, потому как в результате стараний обнаружились маленькие желтенькие таблеточки с интимной для Витьки надписью - "Бронхолитин" или какой-то в этом роде, но обладавшей магической припиской "бронхи". Особенно разбираться было некогда - Ленку, по мнению Витьки, в любой момент могли снять. Горячо поблагодарив сердобольную таможенницу с взглядом общественной волчицы, Витька, как на крыльях, полетел в зал. Ему не терпелось приступить к осуществлению грандиозного плана. Минут пятнадцать он, со спутниковым терпением, якобы не заинтересованно, вращался вокруг Ленки. Мимо него не раз и не два пролетал Денис. Дефилируя в очередной раз, он бросил:
   - Ну как Витек, привыкаешь? Самолет пока не готов, отдыхай.
   - А сколько это продлится?
   - Отдыхай, ни о чем не думай, этого все равно никто не знает, а кто знает: не скажет.
   - Денис, у тебя стаканчика не найдется? - это подала голос Ленка.
   - Хочу коньячку дернуть, а то горло болит - на рынке надорвала.
   - Стаканчика у меня нет, но присоединиться к тебе я могу.
   - У меня есть, - втерся, наконец, в разговор счастливый Витек.
   - Отлично, спасибо. Садись на сумку, там ничего не раздавишь.
   - Меня зовут Витек, - с большим трудом, привставая с мягкой не дающей опоры сумки, галантно произнес Витек, - А Вас?
   - А меня Лена. Давай же, наконец, стакан, кавалер-мучитель.
   - Леночка, у меня есть замечательные таблеточки от кашля. Я часто простужался в детстве, и мама дает мне их постоянно в дорогу. Попробуй - через десять минут все пройдет, - Витек заложился на десять минут, больше уповая на действие коньяка. Краем глаза он отметил - "Кварцихи" - такой просто не мог не помочь.
   Через полчаса он уже знал, где Лена торгует, сколько стоит место и так далее. Основным товаром у нее были шубы. Она ехала контролировать заказ, который ей исполняли по новым образцам и добавить (как она говорила: разбавить товар) тех, что у нее уже начинали брать неплохо. В этом году шубный сезон начался рано и бурно.
   Витек, грешным делом, уже прикидывал Ленкин бизнес на себя, хотя бы в плане разведки, но, узнав, какие шубы она заказывает, понял, что всех его капиталов хватит как раз на полторы шубы. Вряд ли дорогу и расходы отобьешь - не то, что держать полный ассортимент, иметь все размеры, оплачивать места и продавцов, да еще и зарабатывать. Зато он лихо выяснил у Ленки все на счет кролика. Такими шубами можно было начинать заниматься даже ему. Тема разговора была Ленке интересна, и ее лекция продолжалась:
   - Не покупай черных шуб. Берут их гораздо хуже, хотя почему-то все их тащат. Никакого навара и полно проблем. Я тебя познакомлю с Мамой, не со своей, это потом, да и то посмотрим, а с китайской Мамой - у нее есть прекрасные цветные полушубки - самый писк. Если понравятся - возьмешь. Они довольно дорогие, по пятьсот юаней, но идут - влет.
   - А ты, почему их не берешь?
   - Почему не беру? Беру, только это не основной товар. Штук сто возьму - не больше.
   Прикинув в уме, что составят в юанях, потом в долларах сто не основных шуб, Витек резко зауважал свою новую знакомую и решил, что ни за что не отстанет от этой подруги. Да что там деньги! Сидя рядом, на сумке, он видел ее колени, приходившиеся ему почти на уровень глаз, и сколько они стоили, невозможно было себе представить.
   За окном стремительно по-осеннему темнело, была уже почти ночь. Никого это, похоже, не волновало, хотя время отлета было намечено на 21-00, и в основательно загаженном отстойнике становилось все веселее и веселее. По полу катались банки из-под пива, которые не забыли под завязку набить бычками. Народ переходил от одной группы к другой. Сорок девять человек были, почти все, хорошо между собой знакомы, а если и не были, то общие интересы быстро сливали их поведение в одно общее русло. Однако не все было так просто. Витек, понятно, не замечал всего этого, мозги его сильно барахлили из-за Ленки, но местами и он выхватывал, как локатором, очаги напряженности - чувствовалось, что фундаментом взаимоотношений была не дорожная дружба, а жесткая конкуренция, прикрытая внешней доброжелательностью. Доброжелательность позволяла получать информацию, которая стоила денег и больших.
   - У Андрюхи, рядом с Китайским банком, пошел серый виноград, но белые бери тоже, только не более трети. Да не забудь проверить мешки. С завода идет по 120 штук, в середине попадаются с желтизной - на юге прошли дожди.
   - Валька берет большой залог, ты ей не давай. Пока товара в Пекине не будет, зря вобьешь деньги. Иди лучше в Медведицу, там есть комната той же фабрики. Залог не берут, и есть все новые образцы, но если и у них живого товара нет, то бросай и ищи что-то другое, а то только время потеряешь
   - Лю Ли обнаглела в конец, гонит свое тряпье по 38 юаней и заставляет брать все, что есть. У нее сейчас восемь моделей, но хорошо идет только крупный черный горох.
   - Карго через 211 не посылай, с ТЭСИС-ом ОМОН разбирается, они все равно через Сеню оформляют, а берут 2,9, вместо 2,7 за килограмм.
   - К Лене не ходи, там сейчас Таня. Лена переехала к "Сойте", рядом с маленьким рынком. Ходит несчастная по Яболу, всем визитки раздает. Там ее никто не знает.
   Постороннему трудно, а может и невозможно, было понять, о чем речь. Почти все русские имена на самом деле принадлежали китайцам. "Китайский банк" - это живой человек: толстая китаянка в очках, которая по хорошему курсу и без обмана меняет баксы на юани уже много лет подряд; "виноград" - это вышивка на мохеровых кофтах, видели ее в трамвае? Ленка (это не наша Ленка, а тоже китаянка) - владелица популярного ресторана, первого челночного ресторана открытого на Яболу. (Ресторан у Лены заслуживает особого разговора. Он имел множество сторонников и противников среди наших торговцев, но ни у одного из них не повернется язык сказать, что его роль в жизни челноков незначительна. Одно время Лена влипла со своим мужем Мишей в какие-то местные мафиозные разборки с южанами, и ей пришлось на время покинуть знаменитый ресторан, в этот момент ее и подсидела работавшая у нее официанткой Таня. Но, извините, это уже совсем другая история. Прим. автора ) Вообще, Витек чувствовал, что разговор идет сугубо профессиональный, поэтому не пытался во всем сразу разобраться, въехать. По ходу дела все станет ясно.
   Через контроль их не пустили. Лена сунула в сумку бутылку коньяка, оказалось, что с открытой крышкой не пускают. Делать нечего - они присели на лесенку и прикончили бутылочку до донышка. Не удивительно, что им, по прошествии некоторого времени, потребовалось особое приглашение, чтобы пройти через звенящую рамку. Витек забыл снять часы, потом в его кармане оказался калькулятор. У Ленки звенела вся косметика и бижутерия. В итоге процесс прохождения парочкой контроля настолько достал тщедушного мента, что он презрительно обыскал наших веселых друзей и вещи "вручную" и выдвинул их за зону проверки. Почему-то это вызвало только смех. Слава богу, они никуда не опоздали, все опять торчали в очередном отстойнике. Через стеклянные двери был виден их самолет. Он противно гудел и, изменяя родной авиации, железнодорожно вонял даже через стекло. Если бы не этот дикий вой и вонь, то он был бы похож на гигантскую елочную игрушку.
   Вокруг самолета все время что-то возили. Какие-то телеги, то ручные, то самоходные сновали под днищем и исчезали то в районе головы, то под хвостом. Не обходилось дело без пограничников, одубиненных автоматами и таможенников, болтавшихся без дела рядом. Заспанные, вялые техники, не обозначая видимого интереса, стучали по колесу или в позах записных туристов рассматривали закрылки и нюхали большую лужу под самолетным хвостом. Все действие напоминало театральный гардероб, причем в отличие от утверждения апологетов этого вида зрелищ здесь создавалось полное впечатление, что никакого значения эта суета не имеет. Витек и Ленка держались за руки около огромного по меркам стиля модерн 60-х годов окна и смеялись.
   - Ребята, где вы так успели набраться? Пить надо много, но только в самолете. До борта больше не принимать!
   Денис строил из себя делового, но глаза его подозрительно посверкивали так, как у алкоголиков не бывает только от пива в первый приемный день. За предстартовой суетой у челноков прятался страх перед полетом, и уж просто выплескивался наружу беспокойный азарт по поводу занятия хороших мест в самолете. Мысли у всех рвались вперед, через тысячи километров, в голове стоял товар и торговля, но мысль была так скора, что отскакивала от будущего, как от теннисного корта мячик. Жизнь закручивалась так туго, что сливалась в бесконечную, размашистую петлю Мебиуса без начала и конца. Происходил неосознанный никем до конца скол времени и искривления реального пространства, которые подстерегают любого, кто рискнет слишком часто крутиться вокруг земного шара или сновать туда сюда, без счета сменяя часовые, и другие пояса нашей старушки земли.
   Самолет уже ревел предстартово и все более надрывно, часто прибегая к высокому свисту и низкому дрожанию. Шумная толпа, прорвав погранично-стюардессовую плотину, уже повисла на трапе почти в полном составе. Стюардессы выдирали из протянутых рук посадочные талоны, отчаянно пытаясь заставить толпу двигаться по одному, что получалось редко, и все это месиво натужно втягивалось в чрево лайнера, вспыхивавшего во тьме химическим огнем.
   Всех запихали в первый салон, хотя многие пытались прорваться в хвост. После долгих пререканий договорились, что туда можно будет пройти после взлета. Очень многие предпочитали искривленным в аэрофлотовских сидениях спинам, развалиться на каких-то сетках или просто на полу, подложив под головы свои сумки и рюкзаки, что позволял сделать пустой второй салон самолета. Совсем было здорово, если удавалось выклянчить у стюардесс вонючий не шерстяной плед. Тогда уже вполне можно было замотанному челноку в тепле и комфорте принять успокоительного, выкурить полпачки сигарет и спать до Иркутска, где самолет будут заправлять.
   Ленка с Витьком устроились на предпоследнем ряду. Это явно было не очень здорово, но лучше чем в самом последнем, где кресла вообще не раскладывались. В результате хитрых Ленкиных манипуляций с вещами и острого языка, третье место было отбито от нападений челноков и возмущенных нерациональным размещением пассажиров стюардесс. Ленка умудрилась куда-то подевать свои ноги, тяжело придавить Витька и моментально отключиться, до конца используя терапевтические свойства коньяка. Витек из-под Ленки продолжал осматриваться и прислушиваться к разговорам. В основном, вокруг шло веселое обсуждение торговых достижений, описывались последние материальные приобретения, обругивались, почем зря, продажные государственные шкуры и в одном ряду с ними бандиты. Смелость высказываний иногда поражала Витку, привыкшего к провинциальному чинопочитанию, но он был целиком и полностью согласен со всем, что говорилось, и постепенно привыкал к свободе слова.
   Впереди компания трех ребят разложила закуску, предлагая выпить всем подряд и Витьке тоже, но он жестами отбивался, показывая на уснувшую на нем Ленку.
   - Ничего, потом присоединяйся, когда товарищ по бизнесу проснется.
   - Ребята, давайте вмажем за полет! Два года я пахал реализатором и копил деньги, конечно, приходилось воровать у фирмы, но в рамках, конечно, без наглости. И вот сбылось! Я лечу самостоятельно, и буду закусывать водку ананасом, чего и всем вам желаю от всего сердца! Поехали!
   И они поехали. Наверное, ехали они, судя по уничтожаемым ими запасам спиртного, гораздо дальше Биджина, потому как Витек сквозь сон слышал, как трое друзей едут и едут, перекрывая шум моторов, вой вентиляции, Ленкино близкое, теплое и уютное сопение прямо у него под ухом.
   Все было хорошо, но в Иркутске не было топлива. Никто не знал пока, что поездка сильно затянется. Вернутся в этот раз все, но о капитале в первозданном объеме многим придется забыть. Дельта приращения капитала в знаменитой экономической формуле очень часто бывает отрицательной в реальной жизни. К сожалению.

****

Лечение покоя

   Степаныч жестоко страдал. После приезда мэра он чувствовал себя очень плохо. Он ненавидел эту проклятую государственную дачу. Ненавидел рабочих, которые приходили ее ремонтировать и подновлять. Его раздражали звуки ремонта и даже естественный, как воздух, лай Серой его нервировал. После мутного призрачного сияния, которое все присутствующие в тот памятный вечер визита мэра могли наблюдать, у Степаныча произошел надлом души. Он отчетливо понял, что стал старый и ни на что не годный. Раньше это его не волновало совершенно, особливо на счет годности. Тление проходило сквозь годы, это было нормой, а теперь его стали волновать даже минуты старости. Боль, конечно, была тупая, еще тупее от безделья жизни. Совесть, хотя казалось бы, при чем тут совесть, когда старость? околпачивалась похвалой начальства и водкой. Теперь, пытаясь уйти от совершенно новой для него проблемы несогласия со своей бессмысленной старостью в прямом и переносном смысле, Степаныч стал собираться проведать щенка, которого продал дачникам. Дело, пробудившейся совести, было в том, что этот щенок стал являться к нему во сне. Он жалобно скулил, полз к ногам Степаныча по крашеному полу и пытался лизать его руку. Затем, слабо попискивая, истекал туманом прямо из объятий Степаныча. По первому, в тумане растворялось его дымчатое тельце, и в последнюю очередь исчезали уши, почти на секунду опаздывая от белого пятна на груди.
   Трезво судил себя Степаныч, что: либо со щенком действительно плохо - отдал он его в плохие руки, да еще за деньги отдал, за презренный металл; либо рехнулся он окончательно и бесповоротно. Понятное дело, что оба варианта требовали проверки, не прост был Степаныч. Честно? Не особенно волновал Степаныча второй вариант. Ну свихнулся, подумаешь, невидаль на старости лет. Пока сторожку свою не палит, вилами воздух не колет, мочиться ходит в малину, а не под себя, что еще требуется человеку? Более волновал Степаныча, как отзывчивого на собственную предательскую сущность, первый вариант - плохо щенку.
   Степаныч натянул новые штаны и двинулся к дачникам. Чудеснейшие места поплыли мимо Степаныча. Были они резко очерчены, ввиду неспешного его хода и избытка времени на осмысление. Отметка в башке происходила, а вот волнения по этому поводу не было. Естественно воспринималась красота полусельским жителем, непреложной была. В мыслях никакой красоты не было, и волновали они в большей степени, чем природа, хотя с огромной натяжкой и могли бы быть отнесены к части природы.
   Поганец зачем-то стал являться. Поселился зараза в уголке. Места, по предварительной оценке, занял не много, но зачем столько колючестей натаскал. Гвозди, туда сюда, сколотил себе лежанку, аки иог. Однако, красный ножичек не по штату. Тысячей лезвий сверкает, крючочки показывает с вращением и колючая проволока витками смотана вокруг рукоятки. Надерется черномордый, приподнимется над полом и воет скот, так уши болят. А какой лживый пес, косноязычный. Приходит, к вечеру, и говорит: "Степаныч, опять ты раздавил 750 грамм помидоров. В дым побил. Примитив! Вот как, по правде, надо это делать: "Пакет с помидорами аккуратно поставить на середину стола, расставить желательно их по росту в шеренгу, с оттяжкой друг от друга на палец и теперь внимательно наблюдай. Будь, ты хитрый помидор, даже с зеленой веточкой, от умного, справедливого человечьего глаза ты не уйдешь. Они подлецы совсем разные как китайцы. Особенно вредоносные с желтым чубчиком под приплюснутой черненькой точечкой. От них и идет заправский вред. Затем по наглому чину идут подбитые, не зря у них бока намяты. Не путать: бочка у них смятые, сморщенные, будто отпечаток пальца на мягком воске - это знак нехороший, помидорная эмблема. Если с внешностью смириться еще можно, то дела их истинно мутны. Следишь за ними пять минут, час и видишь, - подпрыгивают гады. То вместе, вдруг, то по очереди. Дьявол их шифрует. Тут и хватай, того, кто подпрыгнул выше, вылавливай". Степаныч улыбнулся воспоминанию. Как ловко он того плешивого вычислил, подхватил и ухнул о притолоку, а зеленоватого неровного свина кулаком припечатал. Все хороши - ни один подлец не оправдался, никто не ушел от...
   "Разве я мог покрошить все помидоры. Рубашка вся в пятнах, да под тумбочкой раздавленный помидорный трупик нашел. Вот, черный, зачем рассказал, теперь над этим надо думать, ети в туды кол. Сам урод, проверке подлежит на психическую целостность. Подловить бы его гада с помидорами, возместить убытки, жидкими деньгами. Планированию не прошел час, за чаем обдумаю". В голове у Степаныча закрутились фальшивые деревянные помидоры, скрытые кинокамеры и другие шпионские штучки, но помидоры никак не ловились, как армянский снос, а черный консультант тем более. Он продолжал злобствовать с наветами, наговорами и плевал на любые веские доказательства. Степаныч все же не отчаивался: "Главное иметь тенденцию, - мудро рассуждал он, - поймаю".
   После принятия хозяином таких жизнеутверждающих решений, шаг Степаныча отвердел, взор стал ясным, и личность приобрела целеустремление. Побочным эффектом со всей силой встало у Степаныча художественное видение мира. Он обратил внимание на паутиновые цвета припыленной дороги. Ее несчастная, всеми попираемая основа стыдливо пряталась в клочковатых покровах травы. Иногда ее женское естество взлетало непредсказуемыми изломами над срезами бугорков и холмиков, капризное и ярко-рыжее.
   Привыкнув к новому состоянию, Степаныч, как завзятый импрессионист, лихо разложил темные тени на цветовые основы, отыскав все оттенки голубого, наделив тень весьма смело и другими продуктами распада белого цвета, ни с чем и ни с кем не считаясь и не оглядываясь на академические авторитеты. Позже, словно испугавшись своих способностей, Степаныч сам ослепил себя, остановив зрение на солнечном диске, а затем дико наслаждаясь, разноцветными цветовыми кругами под опущенными веками, подумал о прекрасной своей жизни, не омрачаемой хулиганством мыслей. Она и была прекрасна пока...пока не споткнулся о корень, да так сильно, что в глазах потемнело от острейшей боли в мизинце правой ноги.
   Прошло время, и Степаныч возник на подходе к искомому дому, уже почти не хромая. Кровообращение в мизинце восстановилось, от радости он начинал пухнуть и тикать, благодаря неутомимому движению хозяина. Выздоровлению способствовало и укрепление духа Степаныча, произошедшее за счет хорошей прогулки и самоочистки мозга. Переход и правда, мог быть определен как дальний, шутка ли, 6,5 км отмахал дед, волнуясь о здоровье животного.
   Животное встретило Степаныча заливистым лаем, дежурным вилянием хвоста, и уже непонятно было, то ли оно действительно радуется приходу гостя, то ли таким веселым способом принялось охранять вверенную ему территорию. Дачников представляли: степенный деятель искусств Лаврентий Обстружный, семидесяти лет; Григорий, его сын, неудачник-журналист; теща этого сына, Клозета Никовна, гардеробщица законодательного собрания; внучка деятеля искусств, дочь Григория - Зинаида.
   Сие семейство или исторически созданное сообщество нуждается в характеристике, комментариях живородящихся взаимосвязей и взаимоотношений не менее чем нуждалась в этом семья Тибо. Это разбирательство должно послужить задаче по созданию видимости ответов на самовозникающие вопросы читателей. Мы, разумеется, пойдем им навстречу, но "а ля мозга Степаныч" - с точки зрения изучения условий обитания щенка.
   На скрипучей лестнице со следами неуправляемого тления на ступенях и периллах стояло существо женского пола, обликом соответствующее более чем шестидесятилетней эксплуатации желавшими как внешних форм, так и частично внутренних. Копна идеально-седых волос, заботливо протравленных фиолетовыми чернилами, обрамляла лицо, слегка исполосованное глубокими и мелкими полосками морщин. Тонкие губы совершенно прорезали бы дамский лик, если бы не слой яркой помады, визуально притормозивший эту резку, а заодно ракетный полет широких крыл заостренного носа. Фигура была еще о-го-го, но зад и бедра окончательно и бесповоротно приняли очертания тумбы.
   - О-оо-о! - произнесла дама и посрамила своей виртуозной фонетикой десятка полтора языков мало цивилизованных стран.
   Хорошо понял ее только Степаныч. Словно отгипнотизированный по важнейшим параметрам центральной нервной системы, он хорошо отзомбированным шагом направился к даме.
   - Разрешите Вашу руку, мадам. Здесь весьма опасные ступени, - так и сказал Степаныч, ловко подхватывая свободной рукой скатившийся с крыши помидор и незаметно отправляя его в кусты.
   На авансцене, в это время, продолжался диалог. Его вели сын и отец. Пожилой, когда-то очень высокий мужчина, с всклокоченной редкой шевелюрой, местами свисавшей с очевидного черепа сосульками, быстро, словно привыкнув, к обрывам речи оппонентами, излагал:
   - Чайковский, прежде всего, нежен. Он нежен даже в самых тревожных фрагментах...
   - Папа, мне надо готовить обед. Мы можем остаться голодными.
   - Нет, ты послушай, как звучит...
   - Лады, я понял, - тумблер внимания у слушателя отключился.
   Григорий в тайне от всех считал себя несостоявшимся поваром. Он находил поэзию в приготовлении пищи, обожал специи и часто читал соответствующую литературу. Толковая поваренная книга была для него тем же, чем партитура для его отца. Не имея с малого возраста и до наших дней никакого внутреннего стержня, он сам если и не был ведом за руку, то с удовольствием плелся в хвосте любых сиюминутных авторитетов. Совсем не всегда они, авторитеты, был никчемными, бездарными или опасными, отнюдь нет - вполне достойными и целеустремленными. Но, как весенний поток уносит не только грязь, а и плодородную землю, так Григорий был растаскан, расхристан, раздерган по пустякам. Хотя на вид пустяки были не слабые - музыка, живопись, литература, театр и т.д. - но вид не картина!
   Все, рано или поздно, надоедало ему. Только выстраданный им самим, собственноручно приготовленный кулинарный шедевр, почему-то не надоедал и раз за разом Григорий делал, на неискушенный взгляд, скучные и монотонные кухонные операции без свойственной ему лени, нытья и, получая к тому же внутреннее удовлетворение, тем более сильное, чем ярче была поварская удача.
   Сегодня Григорий готовил кролика в сливочном соусе. Кролика было очень жалко. Он был огромный, серый, с широким белым галстуком, очень походил на щенка окрасом и подчиненным характером, но был всего лишь соседским кроликом, а не другом человека. Вот судьба его вчера и решилась, за приемлемую цену. Освежеванный кролик уже отомлел свое время, хорошо проварился в бульоне и теперь томился в духовке, где соус приобретал необходимую густоту, а торчащие на поверхности куски мяса - поджаристый аппетитный цвет. Прикрыв духовку, видимо, оставшись довольным осмотренным и процессом в целом, Григорий принялся за салаты. На сегодня было намечено три салата: с яйцом, сыром, луком (очень мелко порезанным) - приправленный майонезом с добавлением горчицы, лимонного сока и посыпанный укропчиком; со свежими фруктами на простокваше с корицей; с паприкой, помидорами, луком - все нарезанное колечками, аккуратно переложенное слоями, присыпанное мелконарубленным молодым чесноком и грецкими орехами, обрызганное винным уксусом, приперченное крупного помола черным душистым перцем и залитое ароматным Ростовским подсолнечным маслом. Немного подумав, Григорий решил добавить протертой моркови с чесноком и изюмом как отдельное блюдо. Часть очищенного чеснока он уже использовал для соуса, другая как раз пошла на это дело. Сверху он потер сыра и полил все майонезом. На первое был заранее приготовлен куриный бульон, специально осветленный, процеженный и чистый, как слеза, только достать из холодильника и разогреть. Сухарики к нему - минутное дело. На холодную закуску была рыба. Утром соседские мальчишки наловили пескарей, Григорий спас их от скармливания кошке - драной рыжей, чужой и противной - и пережарил в топленом масле в панировке: только щелкать их под водочку на Чеховский манер! Раскрутив свое производство, Григорий вышел покурить да набросить на стол скатерть, то бишь клеенку эмиратского происхождения, но для дачи даже сверхприличную.
   Гостиная располагалась под огромными соснами. Грунт вокруг стола был утоптан, походя на старинные земляные полы, которые и сейчас еще встречаются в свободной Белоруссии, отличные своей чистотой и ровной поверхностью. Посередине лесной залы подстать соснам стоял здоровенный стол, с обеих сторон охваченный широкими лавками. Во главе стола располагалось садовое кресло, которое при желании можно было переносить. Широкая спинка имела форму ромба и, не выдумывая оригинальных сравнений, напоминала бубнового туза, потерявшего своих братьев по колоде.
   Стол, нуждавшийся в скатерти, был не совсем пуст, ибо за ним уже восседали Клозета Никовна, Лаврентий и дорогой гость - в силу полной ни в чем незаинтересованности - Степаныч. Над компанией словно висело в воздухе лоскутное полотнище серьезного разговора. Григорию по пути к столу слышалось:
   -О-оо-о; - етит влево, от э да; - достовернейший факт! - смешивались голоса.
   Григорий взмахнул скатертью, обрасывая стол, и заслонил действующих лиц. Когда скатерть легла на место, сцена естественно завершилась, и все, в ожидании продолжения, посмотрели на Григория. По неписаному закону жанра следующая реплика обязана была быть за ним, что и исполнилось:
   - Сейчас будем жрать!
   - Гриша, какая газета исправит твой стиль?
   - Не обращайте внимания, Степаныч, он превосходно готовит и строчит свои однодневки, но говорить вежливо мы его не научили.
   - Да что вы меня все терзаете, могу я, наконец, отдохнуть от ваших высоких штилей! - Григорий развернулся на каблуках.
   - О чем мы с вами? Ах, да. Все говорят: "...правительство и президент пьют, делают другие нехорошие вещи", - не верьте, мы всех приучили вести себя хорошо, всех заставили, буквально заставили здороваться и благодарить! Бывает, швырнет какой-нибудь губернатор свое пальто, так мы его, нет, миленький, подожди! Пролетарии у нас в глубоких традициях, их прилично замечать! А зато, какие мальчики там бывают! Хорошенькие такие, подтянутые, холеные. Мы их и так, и сяк: не знаем как ублажить, и что думаете? Тьфу! Опять с охраной перепутали. Трудно сейчас найти приличного человека в правительстве, объективная трудность на сегодня! Чуть понравится: интеллигент, умница и барин вальяжный, а присмотришься, выяснишь - член КПСС, в третьем поколении, а что особенно обидно и до сих пор краснопуз, прости господи. Тьфу!
   - Не любите вы власть предержащих.
   - За что их любить? Я работу люблю! У нас коллектив отменный. Девочки как на подбор, даже одна балерина есть, с Улановой танцевала!
   - Что, гардероба в Большом театре нет?
   - Какой ты циник, Гриша!
   - А мне везло на начальство, - сказал Степаныч, - правда, я их только на отдыхе видел. Все расслаблены, довольны. Бывает, конечно, эксцессы возникают, но без проблем ничто не дается, даже отдых!
   - Я вам скажу, что самые большие проблемы в творческих коллективах. Ни один руководитель хозяйственного звена по интригам не сравнится с обыкновенным заштатным дирижером или руководителем оркестрика средней руки. Они...
   Гриша не слышал продолжения. Точнее, в этот раз не слышал. Все, что говорил последние десять лет отец, было сплошным повтором. Воистину, умные люди глупеют на старости лет гораздо быстрее, чем дураки. Гриша вздохнул и принялся таскать на стол еду.
   Степаныч слушал рассказы стариков и мыслями отделился от них. Может привычка слушать начальников, особенно не совсем трезвых, сработала, но он с умным видом отдалил себя в природу. Ему было очень хорошо. После тяжелой для него прогулки, после борьбы со слоеным пирогом кропотливой деятельности его неугомонных мозгов, Степаныч больше не чувствовал себя командиром организма, хоть бы и назначенным по естественному военному выбытию всех достойных офицеров своего тела, т.е. старой посудины. Она, посудина, рушилась на глазах: отключились приборы в рубке, застучали машины, разболтался экипаж. Оставалось примириться с анархией, что он и сделал.
   Степаныч любовался бликами на скатерти, идущими от тарелок и тарелочек, наполненных яствами: концентратом природного и человеческого труда. Он изучал теневые оттенки прозрачного ломтика перца, свисавшего из хрустальной вазочки. Чувством ловил почти резкий переход от белого к желтому там, где солнечные лучи врезались в салатные яичные груды и будто сметали все на стол. И эта цветная поверхность раскачивалась в такт пьяненьким вершинам сосен, а если не полениться и посмотреть вверх, то увидишь и само солнце, разбитое на блюдечки света. Взгляд Степаныча самостоятельно уходил по веткам и тянул за собой хозяина. Вытягивал его полностью, жадно, как ребенок высасывает молочный коктейль через пластмассовую трубочку. Местами взгляду не хватало сил, и тогда у Степаныча екало сердце от предстоящего падения, но взгляд только перехватывал уставшую руку, и восхождение к вершине продолжалось.
   - Наш Степаныч, очень импозантный мужчина. Мне кажется, что много умнее большинства мужчин встречавшихся мне в жизни. Посмотрите, как он внимательно слушает женщину, от удовольствия даже закатил глаза, а некоторая рассеянность, только придает ему загадочности. А где наша Зинуля? Зину - ля! Пойду приглашу ее к столу. Нечего за пяльцами грезить!
   - За какими еще пяльцами?
   - Не обращайте внимания - у нас все с приветом. Пяльцы - это сложная ассоциативная аллегория.
   - Ну, если аллегория, тогда ясно.
   Снимать Зинаиду с пяльцев не понадобилось. Она спустилась в сад легко, как белая, вольная птица спускается подкормиться на чистую гладь озера. Плавно и быстро она подошла к столу, поздоровалась и села.
   Григорий не узнавал свою дочь. Он не знал, о чем она думает, не понимал, о чем мечтает. Любовь к ней давно уже приняла у него абстрактный характер: чем дальше, тем больше становилась абсолютно стерильной. Она смущала его своей юной красотой, он чувствовал себя старым и никому не нужным в ее присутствии.
   Зинаида совсем недавно коротко постриглась, еще не привыкла к отсутствию тяжелых волос и часто встряхивала головой. Только челка приливной волной реагировала на это движение. Крутой белый лоб скульптурно оттенялся височными впадинами, а брови напоминали две хвостатые кометы, которые удивлялись случайной встрече на космическом просторе отблеска Зинаидиных глаз - непонятного цвета и неустойчивого содержания. Эти удивительные глаза прикрывались мохнатыми ресницами, с трогательно выгоревшими от солнца кончиками. Это создавало впечатление не ко времени прошедшего снегопада с быстро таявшими на лице снежинками. Губы сохраняли детскую припухлость, но подбородок был угловат, а худая, стройная шея, как ни странно, создавала образ не только гибкости, но и твердости характера. Вот такая смесь юной слабости и женской силы, с печатью будущей сложной судьбы, появилась за обеденным столом в качестве отроковицы Зинаиды.
   Зинаиде хотелось капризничать. Ее личико, как весенняя лужица, то слюдянисто блестело на солнце, то покрывалось легкой матовой рябью. Разница в этих процессах все же была очевидна - лужица подвергалась внешним воздействиям, Зина - была рабой внутренних душевных катаклизмов бестолковой юности. Зинаида нехотя принялась за еду и, казалось, что она через секунду вздрогнет от ушей до пяток, как это делают породистые, избалованные кошечки, раздирая коготочками свеженькую рыбку.
   Небольшие размолвки и, подпускаемые в разные адреса сотрапезников и в обмен шпильки, не мешали заоблачному ходу застольной беседы, а тем более перемене блюд. Сам собой уже появился на столе кролик и был встречен аплодисментами. Как вдруг у калитки раздался стук. Никого вроде бы не ждали, поэтому обед остановился с любопытством. Григорий побежал к калитке, и через минуту все торжественно встали, приветствуя нового гостя, - попа местной церкви, Арсения Укусного в миру, или просто по-служебному батюшку Арсения. Колоритность служителей церкви не обойдена стороной ни в русской литературе, ни в живописи, ограничимся по этой причине констатацией - да, весьма колоритен был наш батюшка. Простота и глубина жизнеутверждающих богослужебных формул всегда сказывалась на характере вкусов их служителей - Арсений, в связи с этим, всегда предпочитал чистоту водки любой другой, а если к ней выставлялась хорошая закуска, то благословение разделявшим ее с ним было обеспечено.
   Мемориальный штоф "Сапрошин", исполненный в форме пули, немедленно был поставлен на стол в честь сановитого гостя. Окрестив широко честную компанию, батюшка сделал разрешающий жест, и все приземлились обратно за стол. Сотворив краткую молитву, батюшка молвил:
   - Богоугодное собрание сие я решил посетить ненароком, не по специальному замыслу, а по приятному случаю приближающегося знакомства. Видел вас в церкви в прошлое воскресенье и, признаюсь, грешен, проявил любопытство: откуда такое благородное семейство пожаловало в наш скромный приход? Очень был рад тому, что выяснил. Простите покорно, без приглашения явился, но с добротой в помыслах.
   - Да что Вы, батюшка, ведь рады все мы Вас видеть, без церемоний пожалуйте, отведайте собственноручные угощения, чем богаты...
   - Ох, хороша ваша водочка! Обитель души греет изрядно и благолепно!
   - В память убиенному директору завода произведена, на добрую память ее делали.
   - Злобен стал народ! корысти ради и выгод власти готов заповеди нарушать.
   Беседа свернула на политические темы, и оказался в них батюшка так же силен, как в питие и закуси. Всем было интересно, даже Зинаида прислушивалась и вставляла изредка словечко. О чем только не переговорили за столом! Расставались с общим удовлетворенным настроем, с уверениями и обещаниями видеться регулярно. В конце прощаний батюшка отозвал Григория в сторону и спросил:
   - Вечно спешащую вашу братию только с прискорбием уважаю, но всецело признаю вашу необходимость. Посему спросить вас хочу. Если материалец вам подкину достойный и справедливости христовой служащий, возьметесь справить писание?
   - Отчего не взяться, батюшка, всякое писано и вам послужу, и делу благородному.
   - Ну и чудно, позволь благословить тебя на труды праведные.

****

Утро смотрящего

   Леонид Чек вставал с восходом солнца. Отбрасывал одеяло, сфабрикованное из цветных лоскутов бабкой Матреной на совесть. Кстати, весь дом был выстелен половиками такой же работы. Только для половиков использовались крученые лоскуты. Художественное мышление бабки не распространялось дальше отличия кусочков материи по цвету, поэтому рисунки получались в лучшем случае геометрические. Однако, был у них вполне ощутимый эстетический секрет. На бабкин половик ни один нормальный человек не мог ступить обутой ногой. Зато как приятно чувствовали себя на нем ноги босые! Вкусом традиционного богатства Леонид не страдал, половики его вполне устраивали, хотя природным, сбалансированным по жизни представлением о комфорте и красоте владел вполне, поражая не раз и виртуозных специалистов. Только однажды он не доверился своему мнению и пригласил для паркового дизайна крутого господина.
   Господин приехал на громыхающем каблучке и привез с собой ужасающих размеров для такой машины валун, неопределенного цвета и еще менее понятной конфигурации. Леня попросил валун не разгружать, а минутку побеседовал с владельцем памятника ледниковому периоду. Врать Лене, не смел никто, поэтому в результате такой непродолжительной беседы валун вместе с каблучком пробкой выдвинулись с участка, не успев хорошенько его задымить горелым маслом от изношенных колец. Покачивая бритой головой, Леня проводил взглядом бывшего экономиста, заделавшегося на середине неудавшейся жизни специалистом по парковой архитектуре. Денег он, наверное, зарабатывал много, дураков на Руси как собак без хозяев, правда, с деньгами их поменьше, но все едино - находятся. Леня по деньгам никогда жизнь не оценивал, поэтому счел экономиста неудачником. Строгостей он не заслужил, а вот рекомендовавший его ответит сообразно: "После обеда придумаю", - решил Леня. И придумал. Птенчик, из бригады Спертого, так неудачно протянувший язык, выкопал Лене позади баньки небольшой (для шагающего экскаватора) прудик. Этот пруд послужил помимо прямого банного назначения и прекрасной стоянкой для яхты, различных лодок, скутеров, которые очень любил Леня. Хорошо, что основой прудика послужила лощинка, да канал, связавший пруд со Стежей, Птенчику копать не поручали, а то бы пришлось предусмотреть ему могилу, как рядовому каналоармейцу. Перебор и в картах, и в наказаниях случался у Лени крайне редко: Птенчику с начальством повезло.
   Леня Чек с удовольствием шел по росе. Ногам было прохладно этим августовским утром, но тело Лени привыкло к холодам, оно еще помнило сорокаградусные морозы знаменитого междуречья Яны, Индигирки. Двадцать из пятидесяти пяти лет Лени прошли в подобных местах. Помалу он не сидел, ерундой не занимался, и все годы пребывания в неотдаленных ни для кого на Руси местах проскочили на его пути, как у иных проскакивает интернат или детский дом.
   Десять лет готовил Леня себе стратегическое отступление, вращаясь среди деловых, но, не вступая в серьезные отношения. Щупал себе дорогу, как в нехоженом болоте - не хотел больше горько ошибаться, но точно знал, что и спокойной жизни у него не будет. Твердое, кормящее дело, железная дисциплина, малой степени риск - вот были его критерии.
   Дело начало прорисовываться четыре года назад, когда он свел все разрозненные концы, связал их и сел на базу для контроля. Год ушел только на налаживание местных связей. Началось все со строителей, ведь где еще так безбоязненно и помногу воруют? А там где воруют, там и сталкиваются с необходимостью делиться. Жестоко закрутив гайки, серьезные послабления и достаточно широкие полномочия Леня предусмотрел только на самом верху управленческой пирамиды. Обирая сердцевину, он перераспределял ее воровской бюджет и лично кормил всю местную верхушку из своих рук, но милостиво предоставлял им самим определять аппетиты подчиненных. Это оставляло у администрации иллюзию власти. Он успешно решил главную задачу авторитарного управления - сосредоточил в своих руках средства, оторвав профессиональных управленцев от всех крупных источников финансирования. Дисциплина была основой успеха - если ЕГО требования не выполнялись - карал беспощадно. Пока обошлось без крови. Она не входила в его планы, но всем он давал понять - остановки не будет ни перед какими державными мерами. Леня в совет Европы не входил. Со временем дело начало кормить всех заинтересованных лиц, шероховатости загладились, и Леня отменил на своей территории практически все бандитские поборы, - лишний криминал Леня брать на себя не хотел, и так его было выше крыши. Национальные группировки региона Леня унизил до степени хулиганства и спокойно предоставил ментам, давая им повод иногда хвастаться своей работой.
   Два года как дело функционировало. Механизм отладился, и словно был поставлен на гарантийное обслуживание с принудительной заменой изнашивающихся частей, производящейся не дожидаясь их вероятной поломки. Груз приходил в срок, партии были большие, на мелочь их не делили. Уходил он так же тихо, будто ничего и не было. С поставкой не частили, на неожиданные заманчивые предложения не реагировали, поэтому и жили по-социалистически, опираясь на плановое хозяйство и неограниченные ресурсы. Одной из главных забот Лени, несмотря на принятые ранее меры, была тишина в районе. Никаких дел крупнее карманной кражи он не допускал. Да что там, и карманник вызывался на беседу. Чаще всего после такого душеспасительного разговора он или уезжал, не в силах расстаться с любимым делом, или был устроен на работу с приличным его положению уровнем доходов. И все же лихие люди периодически возникали на горизонте.
   Что такое? Думы одолевают. Леня оглянулся на свое поместье. Сколько было земли, он не знал, мерил ее только по строительной надобности, точно знал все площади только бухгалтер, ведь налоги Леня платил пунктуально. Дом раскинулся по холму широко, твердо вписался в ландшафт, словно крепкий боровик - не выдерешь, не поломав, только режь ножом. Этажности Леня не признавал, новомодных материалов тоже - только сруб, но какой! - столетние лиственницы, доставленные по воде на баржах, составляли его набор. Комнаты в доме были огромны. Мебель из ангарской березы, но мало ее было. Простор необходим был Лене везде. Немало тратила сил его глухонемая подруга Таня на уборку, но техника здорово помогала. Этого добра Леня держал в достатке. В гостиной Леня сам сложил огромный камин, с детства мечтал о таком - свободно помещалось в нем бревно от разрезанной на шесть частей средней березы. Окна пришлось выписывать из Москвы, располагались они на уровне пола, из любого можно было выйти через форточку во двор, словно в дверь, но эти форточные двери обзору не мешали, ведь сами окна были чуть не по десять квадратных метров. Особенно гордился Леня различными ручками, колокольчиками на дверях и другими украшениями хозяйственного назначения - все было исполнено из бронзы, на заказ у лучших мастеров.
   Как ни странно, но Леня считал свою жизнь вполне удавшейся и не из-за богатства - его он считал просто адекватным вознаграждением за рискованное предприятие Главное - это было исполнение детских и юношеских грез, которые были навеяны в основном авантюрной литературой. Сказано уже было о доме, о камине, о бронзовых ручках, о яхте, но этим его грезы не ограничивались. Даже можно сказать, что главной фигуранткой этих грез неизменно была идеальная женщина, - да только ли у Лени?
   Такую женщину он нашел на Беговой, в Москве, когда была она еще совсем девчонкой. Во время милицейской облавы, на тогда очень знаменитой московской барахолке, Леня буквально впихнул ее себе в машину и двинул в сторону Ваганьково. Тогда и познакомились - первое, что, естественно, сразу выяснилось, была ее глухота и немота. Кто не знает - Беговая была любимым местом тусовок молодежи с этим дефектом жизни, но тогда и слово тусовка не употреблялось, а может и, вообще, еще не было придумано. Леня, как мог, объяснил девчонке, что она дура. Кажется, поняла, "прислушалась". Да так прислушалась, что более они по жизни не расставались. Девчонка была сиротой, жила в интернате, на Шабловке. Путь ее был, казалось, предопределен - работа на ГПЗ, на шарике, в обкаточном цехе или на другом заводе - на прессах, куда еще их девали тогда? Панели, как таковой, не было, а по рукам они ходили и без панели. Устроил он ее на квартиру к матери своего погибшего друга - музыканта из "Советской". Сам не понял в качестве кого устроил, только мать приняла ее как мать и не как иначе. Когда умирала, квартиры уже завещали, и до сих пор на Стромынке у Тани есть своя площадь. Иногда она наведывается туда, но что там делает, Леня никогда не спрашивал. Срабатывала привычка уважать постороннюю, пусть самую близкую жизнь, не вникать в чужие тайны.
   В связи с ходом своих воспоминаний, Леня представил "Советскую" тех времен: песни Аркадия Северного, цыган, которые неизменно занимали первый от входа зал. Занимали весело, чуть не всем табором, но безобразий там никогда не возникало, это точно знал Леня со слов своего товарища. А еще вспомнил он тогдашнюю свою пассию - певичку из того же ансамбля, до чего поначалу была недотрога, видно кабацкая жизнь к строгости приучила. Эта жизнь только внешне была расслабленной, а на самом деле была более напряженной, чем у любого космонавта на гособеспечении. Ох, и хороша была та певичка. В меру крупна, не то, что нынешние лебедушки под два метра. Наоборот, только на каблуках и смотрелась на сцене, зато как пела... Алка ее не слышала, а то бы сдохла от зависти. Юбка была неизменно коротка, колготки в сеточку - редкость невиданная, кофта красная, яркая, очевидно, по вкусу соседей цыган. Волосы словно усеченная пирамидка, густые, казалось, и не колыхнуться, когда войдет в раж, подпустит руладу, тряхнет чересчур буйной для девицы головой. А зал как бросится танцевать, отставит фужерчики в сторону, двинет стулья подальше, свернет ковер в трубочку нетерпеливым ходом, похватает своих партнерш и ошалело примется толкаться под музыку у высокой сцены, где первые: ее ноги, ее фигура, ее голос.
   Помнил ныне, и до смертного часа будет помнить он тот вечер, когда задержался на два часа против назначенного времени - Рижский рынок его подвел, дела там уже разрастались, - не на дело опоздал, такое смертью карается, а на отдых. Опоздал он на день рожденье своего лучшего друга, музыканта Тимы. Пришел бы он пораньше - не играл бы в тот вечер Тима. Сидели бы мирно за столиком и слушали бы праздничную программу Ольги. Потом уехали бы к саксофонисту Шурке на Чистые пруды и до утра продолжали бы праздник.. Эх, не судьба. Только он вошел тогда в зал, еще не опустил голову вниз, а понял, что-то неладно и очень неладно в зале - висело в нем напряжение. Опустил голову и все понял без объяснений. Во весь свой огромный рост на полу у сцены лежал Тима, его волосы слиплись от крови - его Тимы крови, да так густо слиплись, что сразу было ясно, мертвый уже Тима - сыграна его мелодия, последняя мелодия советского музыканта из "Советской". Рядом лежала вдребезги разбитая бутылка Советского шампанского, только горлышко, спасенное рукой убийцы, было цело. Елочной игрушкой на нем сверкала фольга. Оля стояла рядом, сложив испуганно руки на груди, словно большая, красивая птица, готовая взлететь и в несчастье, да куда взлетишь - несчастье кругом. Что было после - туман для Лени, спасли его тогда знакомые официанты, повисли на руках, не дали вмешаться, и так уже полно вокруг было милиции, еще не хватало в разборку попасть, да и виновника след простыл. Помнил Леня как нашел эту мразь и как рассчитался с убийцей друга. Помнил ту ночную "Ожерельевскую" электричку, под которую он его медленно опустил...
   Татьяна... Татьяна, словно известные котята к известному поэту в кровать, залезла, вползла в его жизнь. Ничего обидного в этом определении не видел Леня. Так тяжелые зимние вечера и ночи ползут по камере, так тяжелые мысли ползком входят и оседают в буйной голове. Так входит украдкой в жизнь что-то действительное важное и основательное, с духотой, со стоном, а иногда и с кровью. Вошла она, наверное, намертво.
   Леня потряс головой и начал вращать ею с закрытыми глазами, так он начинал ежедневные упражнения. Решил сегодня нагрузиться посильнее - физическая усталость должна отодвинуть давление на душу прошлого. Словно каретка старой пишущей машинки над листом белой бумаги прыгали воспоминания. Много любви и ласки видела от него Таня. Другой женщине не выпадет такое и за целую жизнь, но хорошо понимал Леня, что было это лишь компенсацией за страшные годы ожидания и тревоги, которыми он тоже наградил ее сполна. Свои личные страдания он оценивал очень скромно. Проблемы выживания на его уровне выглядели совершенно по-другому, ежели у обычного человека. Они превращались в тяжелый груз ответственности за свою команду, за всех приближенных к нему лиц. В силу целостности и непреклонности характера он считал, что это абсолютно нормально, власть не давила на его душу, была естественным продолжением его мыслей и чувств. Зато мелкие заботы сняты были с него полностью, и в глубине сознания только их он понимал как настоящие трудности.
   Он вдруг вспомнил Виктора Николаевича, начальника одного из вредных производств, которое по неволе и ему оказалось знакомым. Был он страшным матершинником, видимым грубияном, но добрейшей души человеком. Леня вспомнил, как с самого утра бабы готовили ему вкусные бутерброды, домашние пирожки, подогревали бесконечно чай, чтобы как только он появится на работе, сразу ему подать завтрак. Это было только самым мелким проявлением заботы, но почему-то очень запомнилось. Женская любовь была у них лишь чутким барометром благосостояния их семей. Стоило Виктору Николаевичу отправиться в отпуск или заболеть как цех не выполнял план со всеми вытекавшими в то время из этого положения последствиями. Несмотря на свой вынужденный цинизм, обусловленный реалиями жизни, Леня понимал, что еще что-то заставляло совсем неблагородный заводской коллектив относиться с любовью к своему начальнику. Но он философски относил эти причины к формуле, - не хлебом единым жив человек. Не хлебом, но хлеб все же первый.
   Леня подошел к своим тренажерам. Они были мастерски сработаны из комлей и других обрезков лиственницы. Импровизированные гири представляли собой чурбаки с вбитыми в них скобами. Секрет их удачности был в точной балансировке, неоспоримом удобстве и какой-то суровой естественности, что было немаловажно для психологической подготовки. Спарринги Леня вообще не любил и не признавал. Для такого рода тренировок у него был пень, походивший на фигуру человека. Леня, иногда по настоящему ненавидел его, как не смог бы ненавидеть партнера по тренировке. С другой стороны природная сила пня внушала ему большее уважение чем то, которое ему внушали люди вообще, поэтому он считал пень идеальной заменой самому хитроумному тренеру.
   Завершив пробежкой по тартановой дорожке, искусно вписанной в лесной массив, оставленный на территории поместья и общей длиной покрытия чуть более 800 метров, Леня, не снижая скорости бега, завернул за баню и с мостков ринулся головой в пруд. Остыв и успокоив сердцебиение, он широкими отдыхающими гребками, посылая себя вперед, поплыл по каналу в Стежу.
   По возвращению, на мостках его ожидала Таня. Она улыбалась и улыбалось все ее лицо, только вечное молчание создает такую живую улыбку. Леня уже хорошо видел ее, даже перестал выдыхать в воду, чтобы насладиться ее образом. Татьяна сильно загорела в это лето. Тело ее было почти черным от смуглоты кожи, но эта чернота ничего общего с негритянской не имела. Примесь желтой расы создавала естественную прозрачность кожи, благородную перламутровость цветом слоновой кости. Любому ценящему естественную красоту, глядя на нее, приходила мысль о рукотворности ее фигурки, но разум останавливал воображение. Ибо отсутствует в мире такой художник и резчик, который сумел бы повторить изгиб ее тела, не потеряв при этом душевного очарования очертаний. Татьяна сделала приветственный полувзмах руки и откинула голову назад. Леня уже выбрасывал себя на мостки, легко преодолевая силу тяжести и объятия воды. Со смехом он подтолкнул Таню в грудь и тут же мягко подхватил на правую руку, подставляя другую ладонь ей под затылок. Оба лежали на дымящихся солнцем досках, и тела их переплетались, словно корни экзотического растения. Леня раскрыл полные мягкие Татьянины губы языком и нежно впился в нее, наслаждаясь покорностью и отзывчивостью женщины. Татьяна держала его голову обеими руками и бережно гладила пальцами его затылок, массируя две резко выступающие жилы на шее, входя пальчиками во впадину между ними и слегка царапая ноготками. Большим пальцем левой ноги Леня зацепил узкие трусики и резким взмахом далеко отбросил их. Татьяна, с показным испугом, проследила за их полетом, делая вид, что волнуется за сохранность такой необходимой части туалета. Обоим было смешно и хорошо, но ласки становились все горячее и целенаправленнее, мучительно серьезными, становились их лица. Природная работа сводила их в единое целое, управляла их движениями и оставляла совсем мало места осознанным поступкам. Леня с силой сжимал в объятиях ее левую ногу, как мачту корабля сжимает терпящий кораблекрушение, видя в ней последнюю надежду на спасение в бушующих под ним волнах океана. Иногда правая рука словно покидала его, и ребром ладони он крепко проводил по Татьяниному животу и, двигаясь все выше, находил узкую впадину между маленьких, но упругих грудей, с восставшими сосочками, горевшими спелым пламенем и дрожащими без вмешательства рук. Наконец Татьяна выгнулась так сильно, что Леня, тяжелый и жилистый мужчина, словно завис над землей и приготовился оторваться от нее и лететь, но как всегда был подхвачен тянущим водоворотом, и не в силах сдержаться ушел в него всем сознанием. Он и здесь, хоть на мгновение, бывал всегда первым. Это было даже лучше, чем одновременное падение в бездну. Татьяна чувствовала себя главной в такие моменты и принимала на себя ответственность за Ленино счастье. Когда она убеждалась, что все в порядке, наступало расслабление и у нее.
   После таких маленьких событий семейной жизни они любили долго выяснять, как сегодня прошло это великое в своей простоте действо. Сегодня Татьяна показала вверх своей стреловидной ладошкой: что это означало, мы можем только догадываться, так же как о том жесте, который иногда делала Таня, показывая на дом. Например, с домом Леня сам долго не мог понять, только почувствовав то же, что и Татьяна он догадался. Это означало, что сегодня окончание прошло как-то тихо, по-домашнему, очень интимно. Не будем вникать подробно в язык их любви - он слишком своеобразен. Отметим только, как сторонние наблюдатели, красоту этого языка очень подходящего полудикой паре, не омрачаемой в любви неискренностью цивилизации. Леня, тем временем, успокоил дыхание, Татьяна легко провела по его спине рукой и слегка прихлопнула ладошкой. Это означало - пора двигаться в дом, на завтрак.

****

Принцесса во сне

   Пыль, веселыми стрелочками, висела в сарае, рождаемая щелястым дощатым потолком. Клавка лежала на сенном матрасе и мечтала. Только совсем изредка мысли ее приобретали внутренние звучание слов. Нет, думала она не словами, кстати, это не только к любви относилось. Миша представлялся ей куском голубой глины на верстаке неведомого художника ваятеля, но только ее руки могли до него дотрагиваться и лепить, улавливая вращение его тела. Может, она и была этим небесным гончаром. Созидательное осязание, словно само по себе делало дело, и вот уже живой Миша стоял перед ее глазами. Он начал что-то говорить и пропал.
   Клавка с раздражением почесала ногу, считая ее причиной исчезновения с любовью созданного образа, и выдернула острый сухой сорняк из сенника. Неожиданно настроение начало портиться. Со всей силой вдруг засветился перед ней вопрос - что дальше? Уехать с Мишкой в Москву? А он предлагал? Да и вообще. В техникум она не поступила. Что это за слово такое "машиностроение" - дерьмо на палочке. Можно было, конечно, на экономику, но и это не вдохновляло Клавку. Позовет, не позовет, - все равно поеду в Москву. Отец недавно присылал деньги, на первое время хватит, а там видно будет.
   Интересно, что там случилось у Мишки в пещерах? Ничего не говорит, бледный был. В объятиях сжимал ее так, что дышать не могла. Потом был какой-то тихий. Клавка будто не любовью с ним занималась, а лечила от тяжелой душевной болезни. Опять Клавка улетела в образное мышление. Тело ее потеряло вес, она покачивалась на каких-то серебряных волнах, изнутри накатывало тяжелое, по весу, желание, и Клавка начала медленно опускаться на темно-зеленое дно.
   Клавка стояла в середине огромного зала. Где-то в вышине светилось эллиптическое пятно света и голубоватым шатром сбрасывало свои края вниз. Вокруг, бархатным цирком, покачивалась ультрамариновая вода с цинковым проблеском. Клавка босыми ногами ощущала прохладу и нежность песчаной косы, золотой конец которой держал Клаву посреди водоема.
   Клавка прикрыла глаза ладошкой, чтобы увидеть стены зала, но кто-то мягко подхватил ее руку. Словно черная бархатная перчатка заставила ее сделать полный оборот на месте. Поворот происходил очень плавно, но у Клавки закружилась голова, и если бы не твердая заботливая поддержка, то она съехала бы на пятках в воду.
   Еще не придя в себя от неожиданного вращения, Клавка ощутила легкое движение воздуха, направленное сверху вниз. Часть света отделилась от потолка и, свертываясь по пути медленным водоворотом, начала спускаться на плечи к Клавке. Клавка только сейчас ощутила свою наготу. Мгновение быстро кончилось. Водоворот перетянулся в песочные часы с узкой талией и принялся раскручиваться в обратную сторону, вытягиваясь широким раструбом в направлении того места, где стояла Клавка.
   Клавке послышался удар гонга, и в ту же секунду она обрела покой одежды. Теперь на ней была накидка, не имевшая собственного цвета, она вбирала в себя темно-голубой, ультрамариновый цвет воды, бело-голубой свечения потолка и золотой отблеск песчаной косы. Накидка была абсолютно гладкой. Это ясно понимало Клавкино тело, получившее жизненную дополнительную энергию, воспринимавшее ее каждым своим пупырышком, волоском, но на вид она, материя, была покрыта каплями тумана и переливалась, как перламутровая раковина, при каждом движении Клавки.
   Клавка опять почувствовала, что ее крепко держат за руку. Иногда в темноте мелькали мягкие крылья огромной птицы, но она не показывалась Клавке.
   - Принцесса, Клавелина, приготовьтесь повелевать своей Судьбой именем Великой Птицы Праматери.
   - В таком виде, - Клавка приподняла свои одежды изящными защипами пальцев обеих рук, - я готова на Все. Но последуют ли объяснения?
   - Вы, коронованная Потоком особа, и осведомленность Ваша превосходит любые словесные и телепатические объяснения, Ваше Высочество.
   - Тогда пришлите мне немедленно подтверждение: "Я - принцесса подземных вод, Клавелина Рыжий Хрусталь" - это так?
   Огромный китовый хвост тишины вышел из недр бархатного цирка и четко прорисовался под плафоном потолка. Все было сказано этим грандиозным жестом и, выполнив свое назначение, он кем-то был убран, исчез, видимо под водой, только слегка обдав дифракцией бедра Клавки.
   - Теперь Вы, Ваше Высочество, вполне осознаете свою власть, но должен предупредить, что ваши подчиненные - это Ваши враги. Власть над врагами - высшая из доступных смертным видов власти. Позвольте представить Вам, Ваше высочество, Вашего главного врага.
   Воздух по краям озера всколыхнулся и, сбегаясь со всех углов в центр озера, материализовался над ним в виде облезлой кобылки, цвета небрежно замешанной охры, с двумя человеческими титьками, противными и длинными, волочащимися за кобылой по водной глади.
   - Кто это?! Я не хочу! Кто ты?
   - Это Ваша Корысть, Ваше высочество!
   - Клавка, отродье бесово! Где ты? - сквозь неясную дрему прорвался голос Клавкиной бабки.

****

Грешники

   Жанна рассматривала отпечаток ноги. Туфля была остренькая с небольшим обрубленным носком и низким подъемом. Чуть полноватая Жанкина нога ровным полукружьем выступала над ней. Отпечаток Жанке не нравился. Она стирала его и заменяла новым. Глубокомысленное это занятие происходило в небольшом летнем кафе в самом центре Устежа. Тротуарных плиток местами не хватало, и этим сейчас пользовалась Жанка, вставляя красивую длинную ногу в щель. Всех ее денег хватило на бутылку сухого вина не ясного происхождения, зато пришедшегося вполне по Жанкиным ограниченным средствам. Два азера, которые вчера долго и нудно драли Жанку в контейнере, приспособленном ими под склад, с большим трудом расставались с полтинником, который сейчас успешно пропивала Жанка. Этот вчерашний заработок она оценивала как неудовлетворительный, но хоть какие-то деньги дали азеры, а о других клиентах и вспоминать было неохота. Все было перевернуто в этом городишке. Постылые пикники с местными бандитами, которые с отвращением воспримет любая уважающая себя проститутка, здесь были просто светом в окошке, скрашивали серые малоденежные будни.
   Жанка уже устала приглядываться к посетителям. Все были до боли в паху знакомы и как клиентура не играли никакой роли. Конечно, можно опять нажраться в их обществе, но Жанка уже послала их сегодня куда далее, обращаться вновь и мириться не хотелось. Вдруг намазанное симпатичное личико Жанки пришло в движение. По другой стороне улицы шел Птенчик, поигрывая мускулами под открытой борцовской майкой. Жанка любила после неприятной работы как бы замазать ее, чем-нибудь душевно приемлемым. Птенчик шел, судя по внешнему виду, целеустремленно, но голова его моталась из стороны в сторону, выдавая истинное бездельное состояние прогулки. Рожа его неожиданно расплылась от радости - он увидел Жанку, но скорее вопреки, чем благодаря ее глазным призывам.
   - Здорово, красотка!
   - Привет, спортсмен! Чем занят, куда спешишь?
   - Чем занят не скажу, а спешить больше некуда, коли тебя встретил. Что пьем? Безобразие. Колька! Подай вермут, джин, тоник и две порции вырезки да салатик, только не "Столичный" - опять отраву подсунешь.
   Подсаживаясь за столик к Жанке, Птенчик, очевидно, невзначай погладил ее по внутренней поверхности бедра. У Жанки, как обычно бывало вне работы, екнуло сердечко. Юбка из тоненького трикотажа сама поползла вверх, покидая насиженный круглый зад, повинуясь рефлекторному прогибу спины.
   - Что ты опять принес! Ну, что? Сколько я могу тебе говорить, Колян. Принеси нормальные тарелки. Эти одноразовые даже ветром сдувает. Еще одна ошибка с твоей стороны, и будешь купаться в Стеже, понял, дистрофик кухонный!
   - Извини, Птенчик, сейчас в "Мадонну" переложу. За целый день голова кругом.
   Птенчик разлил вермут из большой красивой бутылки в высокие стаканы, капнул туда на два пальца джина и посмотрел на Жанку маслянистым взглядом. Красивая девка Жанка. Волосы, как смоль. Прическа каре. Шейка всегда держится прямо, тугие жилки напрягаются и изгибаются при каждом движении головы. Глаза только бледноваты - серо-голубые, но зато глубины неимоверной и опасной. Носик маленький, остренький, если сделать такой формы детскую горку, то ни один ребятенок мимо не пройдет, сядет на попку и покатится со свистом. Рот любой другой пришелся бы огромным, но Жанкино лицо его носило естественно. Птенчик любил эту шлюшку за откровенность, незлобность и четкое понимание своих задач перед мужским обществом. Птенчик, по глупости, не догадывался, что нравится этой дешевенькой проститутке, поэтому думал, что она прекрасная профессионалка.
   Дело-то было в том, что не приходилось Жанночке стараться, когда она была с Птенчиком, не нужно было орать как дуре, неестественно гнуться или шипеть в ухо как клиенту. Не сидела у исполнительницы постоянно гвоздем в голове мысль, что надо брать гораздо больше за такую работу.
  -- Жаннуля, зачем ты пальчик отставляешь, когда бокал опрокидываешь?
  -- Манерам меня учишь, миленький, дай тебя поцелую.
  -- Погоди, ха-ха, подожди, дай хоть прожевать. Ха-ха.
   Жанка сама удивилась, как могла так возбудиться, наверное, просто сильно скучала до этого, а Птенчик ее выручил. Трусики ее уже промокли, и ей стало казаться при затяжке сигаретой, что внизу она уже хлюпает.
   - Ох, этих еще не хватало! - подумала и сказала Жанка, увидев целую толпу своих подруг по профессии и по никчемной жизни, которые веселой гогочущей стайкой продвигались по улице в направлении кафе. Может и пронесет. Да нет, не пронесло.
   - Привет, честной компании! - стулья, словно сами, поехали к накрытому столу.
   Вольным ветром принесло почти всех, человек, то бишь девок, семь, которые промышляли в городке Жанкиным бизнесом. Жанка старалась не подать вида, что расстроена. Конкуренции она не боялась. Заинтересовать Птенчика могли только одна или две. Особенно стройная блондинка по прозвищу Шифер. Жанка приготовилась стоять на смерть. Отдавать Птенчика сегодня она не хотела. Ей немного повезло: девки пришли по - делу. Не только у Жанки вчерашний день оказался пустым и бестолковым. Клиентура была, на это никто не жаловался, но платили крайне мало, а то вовсе манкировали. Сутенер был только один на весь город и такой ничтожненький, словно не сгодился ни на что другое. Короче, человек был не на месте. Девочки жаловались Птенчику, прекрасно понимая, какую силу он представлял, то есть: кто за ним стоял.
   Оставшись в результате девчачьего налета почти без вермута и джина, Птенчик обещал посодействовать. Как отказать в таком деле, порядок нужен везде. Напоследок он обещал девчонкам двух-трех клиентов, местных бизнесменов, с которыми не будет таких идиотских проблем и подлянок. Сутенер само собой уже считался отстраненным от своих обязанностей. Птенчику, конечно, было не с руки заниматься этим делом постоянно. Его физическим трудом заработанный авторитет никак не позволял. Птенчик, по какому-то внутреннему наитию, немедленно назначил Жанку бригадиршей или мамой, как им больше нравится. Разумеется, он немного еще поломался, сослался на необходимость переговоров и согласований с прямым начальством, со Спертым, но сам знал, что вполне в рамках его полномочий такие несложные и даже прибыльные в перспективе инициативы. Довольные девки еще пошумели, но теперь уже под официальным Жанкиным строгим взором предпочли потихоньку ретироваться, оставляя парочку наедине.
   Жанка влюбленными глазами смотрела на Птенчика. Он казался ей прекрасным принцем. Она перевернула его большую мускулистую руку на столе и начала осторожно водить по ней зелеными от модного в городе лака коготочками. Ее ласковая щекотка, словно по специальной проводке - Птенчикова тела - уходила ему в пятку. По пути эта ласка задевала все его нервные огрубелые центры. Что совсем странно, у него с небольшим покалыванием начала болеть голова в области подкорки. Непривычная к шевелению мысли она будто оживала под Жанкиной рукой. Брови Птенчика поползли вверх, взгляд неестественно осмыслился, глаза стали ясными, как после кефира. Словно в синематографе замелькали под черепушкой кадры его беспокойного детства. Грязно-белый, рваный экран его памяти отчетливо воспроизвел первую ученицу класса, которую он с безумной храбростью поцеловал на физкультуре и за что немедленно получил сильную оплеуху от третьегодника Славки, тайно имевшего на нее виды. Голова Птенчика дернулась, удар был, как наяву. Башка постепенно уравновесилась и без участия сознания медленно склонилась к щекочущим его пальчикам. Губы сами нежно раскрылись, и Жанка получила свой первый в жизни куртуазный поцелуй.
   Вечер глушил ресторанный гул. Темная тень языками вползала на веселую площадку, дрожала в качающемся свете фонарей, вздрагивала под музыку. Птенчик смотрел на Жанну и не мог понять откуда взялся свет в ее глазах, почему низкий хрипловатый голос так легко вписывался в музыкальные басы трещащих колонок. Она, позвякивая льдинками в высоком стакане, рассказывала ему свою жизнь, которая, в правдивой ее части, словно была зеркальным отражением жизненного пути Птенчика. В фантастических отступлениях он чувствовал отсутствие собственного раздражения, не пытаясь вникать в логические огрехи повести.
   - Когда мой двоюродный дед, дипломат привез мою мать из Венгрии, я уже была взрослой девочкой. Я помню, как он катал меня на здоровенном мерине с бронированными стеклами, который он купил у Чешского посла. Внутри все было деревянное, а в бардачке лежал огромный револьвер системы наган 1927 года выпуска. Дом, в котором мы сейчас живем, раньше был полностью наш, во дворе... Ты помнишь наш двор? Был чудесный вишневый сад. У мамы в ушах висели бриллианты, величиной с самые большие вишенки.
   Птенчик неспешно глубоко вздохнул и налил им по рюмке коньяка.
   - Когда я купил свою первую девятку, я тоже лежал под ней целыми днями.
   - Ты самый красивый и приличный бандит в нашем городе.
   - А ты, хм... самая моя любимая... девушка.
   Ночной Устеж мирно спал, только иногда в подворотнях слышались пьяные выкрики или лай собак. Парочка наших героев пробиралась боковыми улицами к Стеже. Местами они не могли пройти рядом и тогда, прежде чем расстаться на секунду, долго обнимались, словно прощаясь, и затем уже Птенчик проходил вперед, подавая Жанке руку. Откуда что взялось? Уж, не в горах ли Афганистана он этому научился, где провел самые значительные годы своей бестолковой жизни?
   Они опять оказались на широкой улице, ведущей, как все большие улицы Устежа, к реке. Ближе к ней попадались древние каменные и деревянные постройки, служившие когда-то в купеческие времена складами. Спуск был крутым. Ничто впереди не мешало любоваться рекой. Она ярко блестела в лунном свете. Управляя неуверенными шагами, они, наконец, достигли деревянного причала. Немного прошли вдоль него, наслаждаясь музыкальным хлюпаньем воды вокруг бревен. Жанна крепко уцепилась за шею Птенчика и высоко задрала ноги. Птенчик легко повернулся. Они оба оказались на дощатом настиле.
   Широкие перилла помогли им остановиться, и они зависли над рекой. Впервые в жизни Птенчик не плюнул в воду. По реке проходила баржа. Сзади, как будто лишний, в нее утыкался буксир. Совершая легкий поворот, тяжелая парочка уныло по ночному свистнула и, словно откликнувшись на призыв, показалась пенная дорожка под кормой буксира. Немедленно этим воспользовалась вечная охотница Луна и щедро посеребрила ее. Птенчик, не в силах более сдерживаться, до боли в лопатках стиснул Жанку, и они неумолимо сползли на настил. По нему уже катилась, лениво подскакивая, недопитая бутылка армянского коньяка...

****

Корабль и такси

   Витька лежал на кровати и курил. Три дня в Китае пролетели для него минутой. Сегодня Ленка уехала за заказом под Пекин куда-то. Витьке абсолютно нечего было делать. Он в сотый раз пересмотрел свои записи. Шубы, сосватанные ему Ленкой, были упакованы и отправлены. Покупка 54 шуб обошлась ему в 2963 доллара. Всего-то три мешка. Чартером их возить было выгодно, так как не брали дополнительно за растаможку товаров из кожи и меха. Оплачивать груз он договорился в Москве по протекции Дениса, тогда так делали не часто. Проблема все равно оставалась. В Москве ему надо было достать примерно 550 баксов в оплату за груз, да еще подумать о доставке шуб в Устеж. Обычной каргой (это слово мы будем упоминать довольно часто, оно означает контору по приемке и отправке груза, а также и сам груз. Челноки употребляют его как попало: карга, карго, карги, каргой и т.д., используя все варианты и чудеса разговорного русского языка, письменно его никто не употребляет, поэтому будем придерживаться "разговорного правописания". Прим. автора) они бы обошлись по пять долларов за килограмм, а так по 4,2. Затарился Витька на всю выделенную им сумму и теперь думал, как не ударить в грязь лицом перед Ленкой и уложиться тратами в остававшиеся в лопатнике 250 баксов, что составляло, чуть больше 2000 юаней. Прожить, при желании, здесь можно было скромно, Витькиных денег хватало с избытком, но Ленка, он это отчетливо понимал, стоила дорого. Витька уже одурел от ревущего МТV - АЗИЯ и решил прогуляться самостоятельно. Расправив драный листок-путеводитель, он выяснил как обзывается по-китайски Жемчужный рынок и решительно двинул из номера. Не обращая внимания на призывные крики таксистов, шакалящих около отель-фанде, Витька прошел прямо на городскую трассу. Долго ждать не пришлось.
  -- Нихао! Мос Ква. Яболу?
  -- Хун Чао, френда!
   Маленький красный Ситроен помчал Витьку по Пекину со скоростью 30 километров в час. Веселый сморщенный таксист постоянно прихлебывал зеленый чай из банки с винтом, но не забывал при этом со страшным скрипом поставить на ручник свою колымагу при каждом удобном случае. Правое переднее колесо било так, что Витек раза два выглядывал в окошко, проверяя, на месте ли оно. Весельчака за рулем это нисколько не волновало, как, кстати, и критическое положение любимого ручного тормоза, слабые скрипучие основные тормоза, поломанный кондиционер и многое другое более существенное, что бросалось в глаза нашему полу европейскому автомобилисту. Водитель из принципа азиатской прямолинейности поворачивал только в самый последний момент. Такие же веселые ребята неистово гудели ему сзади. Он степенно выглядывал наполовину из своего окна и долго с ними о чем-то беседовал, по всему было видно, что не об уличном движении в Пекине. Потом помаленьку все трогались дальше. Под колеса в это время уже успевал заехать велосипедист или рикша, поэтому сморщенный таксист толкал Витьку в бок и весело орал ему в ухо:
  -- Бу Хао, френда! Мудак! Хуй Ли Ган!
   Витька смотрел во все глаза и не слушал простых и доходчивых русских слов таксиста. Тем более что из напрягшейся магнитолы старательно подвывала Любочка Успенская. Они проезжали сейчас какой-то древний замок. За огромными воротами начинался холм. На холме стоял дом, а может пагода. В архитектуре Витек не смыслил абсолютно, тем более в китайской, но понимал - это был императорский дворец. Такси, скрежеща на поворотах, покатилось вдоль набережной. Развязка была впечатляющая, включавшая несколько уровней. Было похоже на телевизионную Японию. Все зеленые газоновые вставки на трассе украшались клумбами, яркими и ухоженными. Стеклянные цветные небоскребы неизменно оканчивались китайскими крышами, с загнутыми краями, и не нарушали юго-восточного колорита. Теперь они двигались по улице разделенной бульваром. Магазины тут часто носили названия Европейских и Американских фирм, например, проехали ресторан "Максим". Постоянно встречались велосипедные "автосервисы", продуктовые овощные базарчики, точки со жратвой, уличные парикмахерские. Последние настолько были приближены к клиенту, что сами зачастую выползали на перекресток или край дороги. Импровизированный салон, на обочине, с во все стороны летящими густыми китайскими отрезанными волосами, вполне был обычным делом. Мелькали перекрестки, разнообразие словно увеличивало скорость движения, и вот слева замелькала красная стена, проехали еще перекресток и очень плавно, как не должно быть при экстренном нажатии педали, подкатились к воротам.
   - Се се! Френда! Сойте.
   Рынок в те времена (в Китае все постоянно перестраивается) состоял из двух частей, даже трех. На одном торговали продуктами, с неповторимым китайским запахом, который собственно не имел отношения к отменному их качеству. "Наши куры так не пахнут", - увидев живых кур, подумал Витек. На специи это тоже было не совсем похоже, поэтому для Витька запах остался очередной китайской загадкой. На втором рынке, располагавшемся далее вдоль внутренней стороны стены, торговали всякой всячиной. В самом конце рынка были жемчужные ряды, по ним и получил название рынок. Витек уже знал, что жемчуг покупать не стоит, - в основном это была, правда замечательная, подделка. Китайцы давно знали секрет перламутрового специального лака, который и наносили на все подряд, что можно было продать.
   В том месте, где Витек расстался со сморщенным веселым таксистом, были ворота на третий рынок, полностью находившийся за стеной. На нем торговали почти такой же ерундой, что и на втором, но тут был огромный выбор искусственных цветов - за ними сюда и ездили челноки, специализировавшиеся на этом бизнесе. Проигнорировав поворот на цветочную часть торговых рядов, Витек шел по рынку, напоминавшему ему выставку или парк. Кругом возлежала керамическая и железная посуда огромных размеров то декоративного назначения, а то явно промышленного: для китайского уличного общепита. Цвет керамической посуды был разнообразный, но с преобладанием какого-то определенного, в зависимости от принадлежности к одному из четырех-пяти стилей здесь представленных. Один стиль не очень понравился Витьке. Посуда была зеленая, с обильной позолотой, местами наблюдалось грубоватое вкрапление розового и красного цветов. Рисунок, рассеянный во множестве фигурок какого-то псевдонародного содержания, был беспорядочно разбросан по всей поверхности предмета. Такая посуда пойдет в Устеже на ура, подумал Витька, и этим предположением не делая ей чести.
   Еще один стиль, на русский взгляд, представлял собой нашу Гжель, но несколько упрощенную в разрисовке, что наверняка говорило о более древнем происхождении традиции этой росписи - это фарфор эпохи Минь. Очень нравилась Витьке и простая посуда в каком-то среднеазиатском стиле, что ассоциировалось с ним большим количеством пиал разного назначения и рисунком, напоминавшим мусульманские узоры на минаретах и других культовых сооружениях. Еще один тип, вызвавший у Витька нарекание, был похож на производимый в Кисловодске фарфор. Белый фон покрывали наляпанные тут и там розы, хризантемы и другая культурная растительность. Все было отделано серебром и золотом и нагло просило вмешательства большого молотка и зубила для немедленного отделения от основы: от самой вазы или блюда. Иногда уже независимо от стиля попадались почти такие же изделия, но от которых трудно было оторвать взгляд. Витек понял: в этом "почти" и состоит отличие товаров исполненных мастером, от рыночного их тиражирования.
   Нравился ему и фарфор высшего сорта каолин - яичная скорлупа, названный так за прозрачность и хрупкость, но он слишком известен, чтобы сильно впечатлять. От Китая почему-то все время хотелось получать только новизну, хотя бы открываемую лично для себя. Понятно, что образованный мир давно это знает. Большой интерес у нашего пытливого челнока вызвали оригинальные изделия из непонятного металла, отлитые в виде буйволов, черепах и других животных. Поражала разница в их приличном размере и относительно небольшим весом. Внутри они были полые.
   Витек миновал посудный ряд и попал в сувенирный. Даже перечисление товарных групп заняло бы часы, но Витек был не очень внимателен, во всем доверял чувству, поэтому и мы, следуя за ним, не слишком утомимся. Особняком в китайском разнообразии сувениров стояли хэппи-мэны. Это обычно были веселые толстяки с огромными животами, вырезанные из самых разнообразных материалов, включая традиционный нефрит, кость и фарфор. С этими штучками глаз да глаз, а то нарвешься на штамповку. Отдельного разговора могли бы заслужить всякие звучащие игрушки. Музыкальные шкатулки, бутылки, трубочки и так далее.
   Но поражен был Витек в самое сердце китайскими корабликами. Из чего только они не были сделаны. Перечислить невозможно, ну нет ни в Китае, да и нигде в мире материала, из которого бы китайцы не слепили маленький кораблик. Впрочем, маленькие они были только относительно оригинала, на самом деле экземпляры попадались до нескольких метров - буквально. Витька открыл рот и не закрывал его пока не прошел почти все корабли. Пораженный, но уже осмысленный взгляд его остановился окончательно и бесповоротно на голубом кораблике, стоявшем на черной резной подставке. Железный, он был весь в узорах, которые в свою очередь были залиты голубой глазурью. Сами узоры были белого и серебряного цветов, паруса были сделаны из тончайшей ковки белого металла. Паутина снастей тоже была из металла, только наиболее ответственные канаты исполнены были кручеными металлизированными нитями. Размер корабля был 0,8 метра в длину и почти такой же высоты, ширина его была в чуть раздвинутую ладонь. Сам не заметил Витька, как начал торговаться.
  -- И Ча У Ба, френда, чипа, чипа!
  -- Напиши на бумажке, чучело! 1500, Ого! Давай чипа, а то уйду.
  -- Хао, френда, чипа, френда, очень Хара Шо.
  -- Ты, Хао, я Хао, а цена Бухао! Читай, зараза - 500 юаней, Минь Ба?
   Китаянка с черной длиной косой возмущенно взвизгнула, сложила на груди ручки и убежала в глубину своей лавчонки, искоса бросая неприязненные взгляды на Витьку. Из других лавчонок сбежались посмотреть на торги другие продавцы. Некоторые укоризненно кивали головой на Витька, как будто он уже украл у них что-нибудь. Они присвистывали, качали головами, махали руками в сторону Витьки, и ему правда делалось стыдно - лох есть лох, в любой стране!
  -- Черт с тобой, сяу дю, 650.
   Вся компания сделала вид, что начинает расходиться и интереса покупатель не представляет никакого, но более чем на шаг никто не отошел. Верещание продолжилось. Витька начинал уставать. Китаянка качала отрицательно головой, швыряла на прилавок бумажку-переводчик числительных или с раздражением нащелкивала цифру на большом калькуляторе и так же как бумажку швыряла на прилавок. Иногда Витька даже не успевал рассмотреть предлагаемую цифру, сильно волнуясь за сохранность стеклянной витринки-прилавка. Критический момент, когда можно было и подраться, прошли на цифре 950. Китаянка заметно успокоилась, но Витька, беря пример с китайцев, умело нанес психологический удар, отступая на три шага и собираясь уходить. Тогда уже взволнованная девушка потеряла терпение и заорала ему вслед, будто преодолевая голосом языковый барьер:
   - Финиша, финиша!
   Витька обернулся посмотреть цифру - 800.
   - О Кей Ла! Держи валюту.
   Китайский цирк известен повсеместно, но тут Витек осознал, что настоящий Китайский цирк не покидал своей родины никогда. После свершившейся покупки народу нисколько не убавилось. Все толкались и пытались помочь, словно никому больше не было чем заняться. Упаковка в Китае требует вдумчивого отношения. Родной коробки для корабля конечно не нашлось. Методично вытряхивались все сувениры, чья тара, только на искушенный, но не омрачаемый чувством габаритов Пекинский взгляд, подходила по своему размеру. Наконец, подставка корабля залезла в коробку из-под огромного веера, тут же повешенного на стенку и смело перекрывшего добрую половину выставленных товаров. Лоскуты бумаги, благодаря муравьиным усилиям пяти человек, наконец, обняли кораблик-путешественник и тут же, наскоро, укрепились скотчем - основным Китайским крепежным средством. Витька жестом показал, что неплохо было бы сделать ручку. Под одобрительный гул всех участников процесса окончательной передачи товара, из соседней лавки выкатили веревку на огромной катушке. У нас на таких катушках возят силовой кабель. Веревка, с минимальным натягом опутавшая корабль, не поддавалась слабым, но очень упорным Китайским рукам. Пришлось ее поджечь зажигалкой и, с риском для жизни тушившего ее шипящий и трещащий конец и для всех, пока еще имеющих дома в этом районе, снятый с привязи корабль смог уйти в свободное плавание под началом счастливого покупателя.
   Корабль бил Витьку по ногам, путался в руках. Не сообразив оставить его на время у бывших владельцев, а может быть не в силах с ним расстаться, Витька решил покинуть Красный мост. Потеряв ориентацию в пространстве, Витька, выйдя из ворот, пошел налево и добрел до сужения дороги. Напротив расположились лавочки с едой. Жарились шашлыки, готовились рисовые шарики, круглые пончики, в чанах варилась лапша, и Витька вспомнил, что с утра ничего не ел. Через минуту он уже сидел на круглом стульчике с высокой гнутой спинкой и поедал замечательную Китайскую лапшу, обильно приправленную киндзой. Стоила она 2,5 юаня. 0,5 юаня ему дали грязной, чудом еще державшейся в рамках положенного размера, бумажкой. С трудом он догадался, что когда-то она была бардового цвета. С отвращением, недостойным платежного средства, сунув денежку в задний карман, он невольно засмотрелся на то, как готовили лапшу.
   Пыльный от муки повар, в высоченном колпаке, раскатывал на фанере тесто. Достигнув нужного диаметра и добросовестно его уплотнив, он бросал скалку в сторону и начинал вращать шматок теста в руках, держа в обеих ладонях. Иногда, словно примеряясь к последнему рывку, он дергал мучную сардельку в стороны. Если ему что-то не нравилось, то он продолжал вращение. Но если проверка происходила с желаемым результатом, то как следующий шаг следовало неуловимое резкое движение, и лапша-тесто превращалась в настоящую лапшу-макароны (без дырок, конечно). Момент превращения был абсолютно неизучаем, к слову сказать, Витек за этим наблюдал еще не раз и не два, но секрета превращения не понял. Потом ему на каждом шагу встречались специальные машинки для изготовления лапши, но настоящие уличные повара никогда ими не пользовались.
   - Витек, каким ветром тебя сюда занесло!? - это кричал ему Сашка, приятель Дениса. Витька не видел его в том самолете, на котором летел сам, наверное, друг прилетел другим чартером.
   После обсуждения насущных проблем за пивом, которое принес Сашка, вновь прибывший поведал Витьке о своей неожиданной печали.
   - Сколько раз пытался себя настроить, - не влезай в то, что не понимаешь, и каждый раз опять влипаю! Шеф моего знакомого бандита из Лужи, у которого в приятелях сам Лужков, попросил привезти шелковый ковер малахитового цвета. Ну, ты понял, это у шефа Лужков, а не у моего бандита. Фу, черт, впрочем, они там ничуть не лучше один другого, запутали меня окончательно! Выдает мне мой бандит полторы штуки, говорит, хватит? А я, конечно, хватит - там этого добра жопой жуй. Не обратил, дурак, внимания, что ковер нужен 2х3, а тут такие стоят не меньше трех штук даже на рынке. Конечно можно передернуть, и сработать под дурачка, это мне не трудно, но ведь каждая собака знает, что надо смотреть на основу.
   - Я, например, не знаю.
   - Да ты что? Ну, слушай. Ковры могут быть на вид одинаковые, но основа у них или та же, что сам ковер, или более дешевая, например, ХБ, синтетика или, еще хуже клееная. Вот и разница в штуку и больше. Что теперь делать ума не приложу.
   - Показал бы как-нибудь. Вдруг пригодится.
   - Да что там смотреть. Здесь магазин рядом. Я сюда за этим и приезжал. Думал тут, хоть немного дешевле, чем в "Дружбе" или на Шелковом. А здесь и правда дешевле, да только все равно одни крутые ковры.
   Обсудив, какие уроды бандиты, что ничего им не объяснишь, друзья пришли к выводу, что лучше ничего не покупать, а деньги отдать. После того как выпили еще по бутылочке пивка, решили, что лучше налететь на полторы, но купить.
   - Идиотская ситуация! Дай сраный юань, буду бросать монету.
   Сраная, по определению, но очень красивая монета "юань", виноватая только в том, что служит русской рулеткой, полетела в воздух под любопытными вездесущими взорами Китайских зевак. Раздался звон и стон. Ковер надо покупать. Сашка налетал на полторы штуки баксов.
   Ковер покупали вместе. Ковры и правда были хороши, поэтому подделок поизучать не удалось. Плюнув на побочные переживания, выбирали со смыслом. Свободное от узоров поле ковра утвердили большим. Геометрию предпочли жанровым сценкам. На выбранном ковре было немного цветочков. Маленьких и нежно розовых. Приятелям понравилось. Асимметричное, более светлое ромбическое пятно, в левом нижнем углу, придавало ковру особое звучание.
   - А здесь эта сволочь будет ставить тапочки. Может добавит еще пятьсот долларов.
   Пришлось с ковром и кораблем долго ловить самое дешевое юашковое такси (это такси, иногда, бывает очень удобно для перевозки небольшого груза. Довольно долго на нем едешь за 10 юаней, а потом начинает щелкать счетчик, юань за километр. Говорят, сейчас их уже нет в Пекине. Прим. автора.). Когда они уже окончательно очумели от жары и от отсутствия свободного такси нужного типа, что весьма нехарактерно для Китая, имеющего любых такси в достатке, абсолютно разболтанная тачка вдруг выросла как из-под земли. Микроавтобусик легко поместил внутрь ковер, корабль и, усевшихся в грузовом салоне рядком прямо на ковре, Витьку и Сашку.
   Сашка небрежно перегнулся через плечо и захлопнул вагонного типа дверь. Ручка осталась у него в руке. Высокий гордого вида китаец, в белых нитяных перчатках, которые будто специально стирали только сверху, а на ладонях с какой-то целью берегли грязь, медленно покинул рабочее место и двинулся осматривать повреждение. На его взгляд технический и материальный урон машине был нанесен колоссальный. Он долго качал головой, прищелкивал языком, воздевал руки к небу. Ребята спокойно смотрели на это представление, видимо не разделяя его понимания ущерба. В итоге сего действа Китаец объявил приговор. Витька не понял, но Сашок ему сказал, что он требует 20 юаней. Сашок резонно ему отвечал жестами, что вся его тачка не стоит этих денег, и в качестве встречного предложения показывал себе на место, которым обладают все мужчины, не исключая и Азию. Китаец, казалось, успокоился, и они без приключений проехали метров сто. Витька уже стал волноваться - почему он не спрашивает, куда ехать, и хотел показать визитку "Ресурс отеля", но водитель, словно прочитав мысли Витьки, остановился. Опять продолжился придирчивый осмотр ручки и всей двери в целом. Опять китаец долго качал головой и требовал 20 юаней. Сашок тоже повторил свои аргументы. Не добившись успеха, китаец несколько сдал позиции и выяснил: куда же ехать, конечно, теперь в контексте конфликта это не могло ему понравиться, и он потребовал 50 юаней. И снова, держась в рамках восточной дипломатии, но в иной интерпретации, Сашка повторил свои доводы. Опять тронулись и теперь проехали целых пять минут. Китаец неожиданно резко затормозил и показал на стоявшего метров в пятидесяти полицейского.
   - Вот сука попался, в первый раз такого вижу. Ну, погоди, косая тварь!
   Сашка ловко перебрался на свободное переднее сидение, открыл дверь, захлопнул ее аккуратно и двинулся на сторону водителя, обходя такси спереди. Непроизвольное открытие рта уже нам знакомо за Витькой, поэтому нисколько, в отличие от него, не удивимся. А удивлялся Витька тому, как ловко и негрубо Китаец был смещен со своего водительского места и тому, как далеко можно было при этом откатиться. Не закрывая дверь Сашка рванул с места на юашке так, что этому могли бы позавидовать и 300 лошадей какого-нибудь едва видного от земли, плоского Феррари.
   Юашка совершила по всем правилам Голливуда полицейский разворот и, отдышавшись, Сашок спокойно пояснил через плечо: "Поедем другой дорогой". Витька хотел что-то сказать, но не успел, так как увидел - за ними с места подпрыгнул полицейский мотоцикл с коляской. Сашка уже закладывал крутой вираж направо, игнорируя светофор.
   - У них правила тут странные, на красный можно поворачивать, ты не бойся.
   Витька как-то не особенно боялся красного света, зато вилявший вдалеке между машинами полицейский мотоцикл внушал ему некоторое беспокойство.
   - Не ссы, парень! Сейчас уйдем во дворы.
   Однако до дворов было еще далеко. Мимо уже мелькнуло Российское торгпредство, и под аккомпанемент страшного визга тормозов друзья теперь пересекали Тянь Мэй или как его там. Сашок внимательно объезжал машины, аккуратно прижимал велосипедистов, но почему-то совсем не уважал рикш как участников дорожного движения. К концу перекрестка улица уже двух-трех недосчитывалась, а вот бело-грязно-перчаточный таксист мог бы с полнейшим основанием прибавить к разрушениям правую фару и полу оторванный задний бампер. Сашок опять делал резкий поворот направо, правда было абсолютно неясно, куда он поворачивает. Вдоль обоих бортов юашки замелькали кирпичные стенки, только иногда прерываемые узкими проездами. Витек отметил, что русский язык здесь неожиданно пасует, потому как, невозможно было подобрать название той щели, в которую они сейчас опять поворачивали. Проскочив несколько таких щелей, Витька уже абсолютно не понимал куда они едут, а Сашок спокойно снизил скорость до 60 километров и продолжил отрыв.
  -- Ну, еще пара поворотов и бросаем тачку.
   Бросить это средство передвижения было, конечно, можно, но только вместе с ковром и кораблем, так как вагонную дверь заклинило и она не открывалась теперь не только изнутри, но уже и снаружи. Сашка в сердцах двинул ее ногой так, что, жалобно взвизгнув и обретя навечно вогнутый вид, дверь приоткрылась. Но теперь она не двигалась в пазах. Еще удар и она повисла на единственной петле, перерисовывая юашку в птицу с подбитым крылом. Бегство продолжилось пешим ходом, отягощенное грузом. Это было сделано вовремя, так как перекрытое юашкой движение, которое, правда, не бросалось в глаза, но все же существовало в этих трущобах, вызвало справедливое народное возмущение. Поразительно, но даже один китаец мог создавать на своей родине пробку.
   Тяжело дыша, друзья отмахали бесчисленное множество улочек, не забывая очень часто поворачивать. Наконец, Сашок, который был главным в этой ситуации, приказал остановиться. Они относительно неторопливо перекурили и, не прерывая это успокаивающее нервы занятие, поймали грузовую рикшу. Сашок показал велосипедисту визитку, на которой было написано: "Проводите меня в ресторан "Афанти", - и через двадцать минут тряски на ковре они были около ресторана.
   - Надо пообедать, а то я что-то проголодался.
   Ресторан начинался с четырех ступенек, а по краям прохода, как декоративная охрана, стояли деревянные скульптуры барана и осла. Причем осел был в полном походном снаряжении. Очевидно, наличие седла и красной попоны на осле указывало на то, что ослов здесь не подают в виде жаркого - кто-то ведь может и усомниться, а так все сразу ясно - жрите только баранов. В который уже раз удивился Витек толщине Китайского меню. Его можно было читать как увлекательную настоящую книгу, и в редчайшем случае, что-то в нем указанное не подавалось. Сашок по дороге к столику прихватил в баре спрайт и теперь отдыхал с видимым удовольствием. Витька же был готов переобедывать в Китае через самые малые промежутки времени.
   - Ну, когда бы еще сюда попали, а ведь это мой любимый ресторан! Его эмигранты узбеки держат. Сычуаньская кухня! Ах ты, моя милая, уже чай принесла. Молодец. А теперь тащи нам сяу шурпа, лянга лагман, иго салат фруктовый, черт, да, тейга капусту, один шашлык, палец видишь, томат джюс и о'кей. Перепутаешь, вставлю, но не палец! Шпрехаешь? Ты тут, Витек, принимай, а я отправлю наш товар.
   Сашок исчез на минутку и сразу возник вновь.
   - Что, не получилось?
   - Как не получилось? Уже отправил, рикша на склад "Зрялайновский" забросит, на Ше Лу Ди, пока мы обедаем. Вечером заберем, а можем и не забирать, как-нибудь потом. Те же двадцать юаней, а то ручка какая-то!
   На столе, тем временем, появилась огромная плошка с шурпой. Сашка долго выяснял у смешливой миниатюрной девушки, большая это шурпа или маленькая. Происходило это так. Он заставил высокого Витька встать и, как экстрасенс, водил вокруг него руками, по-шамански приговаривая: "Шурпа, шурпа - бо-ольшая!". Затем резко подскакивал к девушке и проделывал над ней такие же пассы, но уже говорил: "Шурпа, шурпа - маленькая!". Допустив эффектную паузу он простирал руки над столом, и спрашивал: "Тейга, какая? То или сяу?". Оказалось, что меньше не бывает. Девушки, откуда-то их набежало, наливали в пиалы ароматный бульон, накладывали кусочки мяса и крупные куски картошки, моркови, лука (вареный лук вызвал возмущение у друзей и был немедленно удален) здоровой фарфоровой ложкой, плоской внизу и потому удобной для лежания в тарелке. Сашка предпочел выпить водки и заказал бутылочку Финской. Из бара натащили кучку мелочи и несколько бумажек, оказывается Сашка не взял сдачу за спрайт.
   - Не надо, буяо, лучше эппл джюс тащи. Попробуешь. Очень вкусный.
   Витек учился у Сашки расслабляться и проезжать ситуацию. Еще раз посмеявшись над таксистом в перчатках и его ручкой, он словно забыл об этом и болтал уже о чем угодно, только не об инциденте. Сашка родился и вырос в Казахстане, отец его был шофер-дальнобойщик. Однажды он не вернулся из рейса. Не вернулся и все. Сашка точно не знал, жив он или просто сбежал от них с матерью. Сашке очень хотелось, чтобы он был жив. Он говорил, что, если даже он действительно сбежал то ни он, ни мать, никогда бы его не осудили, лишь бы ему жилось хорошо. Витек слушал, не удержавшись, тоже пил водку, а Сашок рассказывал и рассказывал.
   Ростом он был очень маленький. Заметил? Поэтому еле уговорил военкома, чтобы его взяли в ВДВ. Опустим отдельный армейский рассказ, скажем только, что Сашке страшно повезло - его учителем стал известный во всей стране капитан-десантник, наверное, последний в стране настоящий русский офицер. (Простите меня, не знаю его фамилии, а с Сашкой, надеюсь встретиться и уточнить, если он прочтет эту книгу. Прим. автора). Он спасал Сашку от всяких комиссий, простил ему шесть недостающих сантиметров до положенного минимума, почувствовав в Сашке огромную силу воли и целеустремленность. Это не стало ошибкой. Сашка попал в спецназ, прошел через все препоны, включая тестирование и проверки на выносливость, в итоге, как контрактник участвовал во всех мыслимых и немыслимых конфликтах. После Риги ему предложили уволиться по-тихому из амии. Сашка стал челноком. Теперь он торговал блузками, но и здесь, благодаря своему упорству отрыл какой-то редкостный экспортный вариант. "Представляешь, даже пуговички все отдельно завернуты в целофан, а лэйбаки - только Италия". В Луже ежедневно уходило полмашины таких блузок. Цена, правда, была на пределе, ведь качество на Руси ценят только на халяву. Оборот Сашки в месяц составлял не менее 300 штук баксов. Потом говорили, конечно, о бабах и заедали их жестокой остроты Сычуаньской квашеной капустой.
   Вечер наступил незаметно. К ресторану подъехал автобус с немецкими туристами, и их бессмысленные лица наполнили зал. Контраст был потрясающий. Работающие, занятые делом китайцы, внешне расслабленные, но осмысленные тяжелым купеческим трудом челноки с одной стороны и это бестолковое сборище праздных людей, годящихся только для снятия с них лишних денег с другой. Беспечный, по своей сути, туризм здесь не мог служить оправданием, просто это такой тупой народ. Ослабим, конечно, негатив и скажем - не лучшая его малая частица.
   На маленькую сценку, приподнятую от зала на полступенечки, выполз оркестр, в котором оказались и некоторые девушки-официантки. Загремели бубны, и прямо в зал выпорхнула легконогая рыжеволосая танцовщица. Высочайшие ноты восточных инструментов словно помогали летать по залу этой прекрасной гибкой деве. Четкий ритм бубна, оттеняемый колокольчиками, отмерял ее шаги, неподражаемо повторявшие сложный ход шеи бегущего страуса. Витек, как завороженный увиденным танцем, смотрел на ее босые ноги, охваченные в щиколотках зелеными прозрачными шароварами и золотыми цепочками. Когда оркестр буквально взорвался и дошел до ручки, танцовщица прервала свой трепещущий бег и всецело отдалась пляске своего живота. Все происходило, как будто специально для Сашки и Витьки, около их столика, буквально в сантиметрах от их тоже разгорячившихся лиц. Аккуратненькая пещерка пупка неистово дрожала перед носом. И Сашка восхищенно закричал:
   - Смотри, Витек, она не потеет!
   Просмотрев выступление, хорошо обсудив увиденное, друзья доели абсолютно все на столе и, казалось, покончили с этим вопросом на неделю. Две девушки провожали их до дверей. Почему-то наши гости понравились, и к ним выскочил хозяин ресторанчика. Долго кланялся и прощально улыбался. У подъезда уже стояло такси, любезно пойманное по приказу хозяина, и довольные русские покинули приветливый узбекско-китайский ресторан.

****

Издержки планирования

   Жора и Миша впервые после описанных событий получили возможность спокойно обсудить свои рабочие проблемы. Жора показал Мишке, до чего он доигрался на компьютере, пока тот отсутствовал, залечивая душевные травмы у Клавки. Миша сейчас с трудом пытался въехать в ситуацию. Голова сопротивлялась, не хотела думать, но в этой борьбе Мишка всегда преуспевал и, наконец, мозги заработали без скрипа.
   - Жора, у меня есть мысль с кем посоветоваться насчет глины, холодного стекла, как говорит Сенечка. Ты помнишь Павла Федосеевича Охрумчего?
   - Кто же его не помнит? Двойки от него сыпались так, что его даже свои скоро сняли с заведующего кафедрой. Помню, он глиноземами занимался, как хобби у него это было. Игрушки даже лепил, то есть не только в научном плане занимался. Фарфор разный исследовал, вроде Ломоносова, и так далее. Конечно, помню!
   - Длинная история, но я с ним однажды подружился в пивняке на Покровке. В нем все кроссворды отгадывали, за каждым столиком. Иногда встречались, домой к нему ездил. Дурак был, водку ездил к нему пить. Повернут на глине он был прилично. А главное занимался пластификаторами. Тайну из этого делал глубочайшую. Я только за стаканом от него узнал, что добился он каких-то потрясающих успехов. Например, научился гнать из глины материю. Свойства у нее были невероятные. Огнеупорная, гибкая, прочная, с низкой теплопроводностью и пропускает кислород, тело в ней дышит. Костюмы идеальные для пожарников можно делать. Другие пластификаторы позволяли разводить из глины жидкость, причем можно добавлять закрепитель свойств. Добавишь - при любых условиях раствор останется жидкостью. Всего я, конечно, не помню. Ты же понимаешь, какие у нас тогда интересы были.
   - Интересы твои я помню. Примерно тогда же мы с тобой и познакомились. Но ты подумай, какие перспективы у прозрачной глины, если ее пластифицировать и управлять процессами закрепления определенных свойств? Ты себе представляешь?
   -Могу только догадываться. Прозрачная металлокерамика! Звучит? А светопровод, который не надо протягивать? Залил трубку и смотри себе все, что надо. Можно на любой глубине за буром смотреть! А хочешь, гиперболический отражатель заливай - фантастика, да и только!
   - Слушай, а танк с лобовым стеклом ты видел?
   Друзья прекратили бесплодные мечтания и принялись готовить перечень вопросов для Павла Федосеевича. Наметили план забора проб из разных известных им уже мест. Прикинули приблизительно, где еще надо поискать. И, вообще, что представляет собой на местности это залегание глины - месторождение или просто отдельные жилы, вкрапления.
   Работали они увлеченно и не заметили, как подошло время обеда, а соответственно обстоятельствам жрать было нечего. Голодным взором Жора оценил запасы провианта. В принципе, приготовить можно было еще очень много чего, но как же не хотелось отвлекаться! Безнадежно он перевел взгляд на окрестности, и словно в угоду его поварской лени, на горизонте прорисовалась маленькая фигурка Клавки.
   - Мишка, вставай встречать. К нам, к тебе гости! Будь другом, попроси ее приготовить что-нибудь пожрать!
   Мишка уже вылетел навстречу Клавке, не обращая никакого внимания на последние слова Жоры. Клавка быстро двигалась по дороге, почти не отбрасывая пыли. Ее лицо сияло и предлагало неминуемое счастье. То одно ее плечико, то другое словно обгоняло в нетерпении тело и от этого казалось, что Клавка плывет в воздухе, как плавают в воде шустрые ребятишки. Мишка протянул ей навстречу руки, и они встретились привыкающим пожатием в области локтей друг друга. Раскадровка движений со стороны Жорика отщелкала ему два приема, в которые произошло объятие и не заметный ему поцелуй. Жора опять вздохнул и с тоской посмотрел на кастрюлю.
   Пессимистический прогноз Жорика не оправдался. Клавка вполне прониклась ситуацией и, прогнав Мишу за водой, а Жорика за дровами, сноровисто принялась за привычное занятие. В несколько поубавившемся отчаянии дождаться обеда, ребята продолжили свои занятия, но запахи кухни, начавшиеся буквально через десять минут, резко понижали эффективность и производительность труда. Миша потратил это время на составление сопроводительного, вежливого письма Павлу Федосеевичу, а Жора привел в порядок приложения к нему. На большее их не хватило. Да уже и поздно было, Клавка позвала их к столу. Все было очень по-простому, на скорую руку, но очень красиво и вкусно. Жареная картошка со шкварками, великолепный простой салат из чуть подзавявших, но еще хороших овощей. Салат с яйцом из тунца, который присутствовал в нем в консервированном виде, но в умелых Клавкиных руках приобрел нечто свеже морское. Хлеб пришлось немного обрезать и поджарить на том же сале, что и картошку. За обедом приняли по стаканчику вина, отметив, что канистра сильно полегчала. И, наконец, в ожидании закипавшего чайника, с наслаждением закурили.
   - Клава, давно хотел тебя спросить, чем ты хочешь заняться, не сейчас, а вообще, в жизни? Мишка даже после обеда подвешен в воздухе, благодаря вашим отношениям, но меня так и подмывает заняться твоим воспитанием. Ты согласна иметь такого учителя?
   - Жорик, ты после обеда всегда такой серьезный?
   - Только если обед включал тунца и стаканчик красного вина. Как приятно беседовать с девушками, уход от любого вопроса обеспечен.
   - Никуда я не ухожу, сижу с вами. От такого вопроса, как вы не больно далеко уйдешь.
   - Я лично не мыслю тебя в деревне. Ты хоть учиться думала?
   - Думала она, думала, чего привязался к человеку? В Москву ее увезу!
   - Хоть бы меня спросили! Плановики, хреновы. Чай кто заваривает? Тоже я?
   - Ладно, недели две у нас есть, думайте голубки. Зря я в это влез, извините.
   После чая, а точнее прямо во время, Жорик залег на одном из ящиков, поставив под рукой огромную кружку, а перед собой укрепив компьютер, и углубился в какую-то игру. Миша потянул Клавку за руку, и они направились на прогулку к реке. Клавка была удивительно тиха и неразговорчива. Мишка понимал, что испортил ей настроение последний разговор.
   - Клава, ты обиделась на меня?
   - Да нет, не очень. Просто, почему я слышу от Жоры то, о чем должен говорить ты. Почему ты предлагаешь мне такую серьезную вещь и не поговорил со мной перед этим.
   - У нас просто не было на это времени. Я уже давно об этом думаю. Ты хочешь со мной уехать?
   - Я не знаю, теперь не знаю.
   Они дошли до их маленького пляжа. Клавка уселась на небольшой зеленый бугорок, поджала под себя ноги и стала смотреть на воду. Она сегодня была стального серого цвета. Это было необычным контрастом с ярким солнечным днем. Казалось, это ошибка природы, перепутавшей цвета, но Клавка так не думала. Она сказала:
   - Наверное, будет гроза. Смотри, какая вода.
   Ответом ей было Мишкино молчание. Он сел рядом и положил ей голову на колени. Что мог он ей сказать. О доверии. О том, что любит. Что хочет с ней жить вместе всю жизнь. Река мешала ему. Она, как жестокая провидица, стирала слова прямо в голове, делала их ничтожными. Клавка и так знала все, что необходимо знать в любви, но жизнь это совсем другое. Извечное женское недоверие, мечта и желание видеть в мужчине источник подвигов, пусть скромных, но обеспечивающих хлеб с маслом, брало в ней верх. Она как бы прощалась с отступавшим периодом в их отношениях, но это ни в коей мере не означало конца. Только теперь она предоставляла делать ход Мише. Игра, навязанная природными ролями, продолжалась, и не всегда она заканчивалась смехом и поцелуями.

****

Чем заканчиваются переговоры

   Терентий Витальевич Отекин, Снурик Евгладзян и Степан Замолотин расположились в тесном кабинете мэра. Сизый дым предварял серьезный разговор. Светкино кофе выпито было без удовольствия. Она иногда заходила в кабинет и вытряхивала пепельницы, пока ее окончательно не удалили, посчитав ее действия совершенно лишними, и заперли кабинет, приказав горе-секретарше сторожить в приемной и всех отсылать подальше. Терентий достал коньяк и разлил в низенькие бочкообразные рюмки.
   - Авраам показывал сводный отчет. Все плохо и слишком явно, но плохо совсем не в том смысле, в котором мы говорим на собраниях, имея целью держать народ в напряжении. Все дело совершенно в другом. Надо быть идиотом государственного уровня, чтобы не понять, что налоги и разные отчисления мы платить не можем. В городе с нашей промышленностью и промыслами, с таким количеством рабочей силы и полным отсутствием уникального производства это собачий бред. Однако, мы платим и платим весьма успешно. Так успешно, что скоро попадем на страницы серьезных газет как положительный пример. Это нам надо? Я вас спрашиваю, это нам надо?! Прошлая схема легализации доходов через управление речного транспорта и механический завод липа колоссальная, строительный и сельскохозяйственный сектор тоже отпадают - все это мелочь. Эту схему надо срочно забрасывать. А как, после двух лет работы? Это же заметно. Вот тебе задача, Степа, как постепенно "разорить" эти наши предприятия до приемлемого уровня, чтобы никаких подозрений не возникало в министерствах и органах. Разорение надо подогнать под окончание каких-нибудь сверх-выгодных договоров. Обоснуй невозможность их продления, не мне тебя учить. А ты, Снурик, готовь общественное мнение. Напугай наших общественников, развей экономическую дискуссию, не забудь немножко поприжать пенсионеров - пусть повоют. Все у нас, дорогие мои, должно быть как у людей, а то сами понимаете. Однако скажу сразу, палку не перегните. Если что-то отобрали, то прикройте отобранное возвратом в виде благотворительности. Подумайте, как это сделать без лишнего шума, чтобы опять в передовики не попасть и дыру закрыть.
   - Терентий, а ты мог сначала дать выпить! Ты же знаешь, как твои речи действуют на мою язву. Я согласен с тобой полностью. Паниковать не надо, но надо смотреть в будущее. Иначе на что мы здесь поставлены?
   -Виталич, упреки твои и указания своевременны. Не хочу не к месту умным оказаться, но меня это пару месяцев назад начало уже тревожить. План твоих действий горячо одобряю, но хочу подчеркнуть, что без кардинальных решений не обойтись. Благосостояние региона надо поддерживать фактической прибылью. Ведь до чего докатились, фермерские хозяйства образцовые, крестьяне на Американских тракторах ездят. Местами обнаглели до того, что дороги к хуторам асфальтируют. Хоть бы кто задумался, на какие шиши? Набережную отгрохали, как в Гаграх, а ведь никто спасибо не сказал. Капитализм у них понимаете ли! Одно хорошо, выборы обеспечены, конечно, если крупных проколов не будет. Мост нас буквально спасет, в плане легализации доходов.
   Снурик почесал в затылке и сказал:
   - Хорошо хоть, смотрящий мужик над нами поставлен серьезный и умный. Полностью контролирует ситуацию. Кстати, у меня сегодня встреча с его связным, знаете, как он не любит лично встречаться. Да и правильно не любит, светиться никому не надо.
   - Снурик, я знаю, что ты этим занимаешься, но позволь напомнить - милиция, прокуратура и т.д. Как у тебя сейчас с ними?
   - Внешняя сторона вам известна, - благоденствуют черти со страшной силой, безответственность с их стороны полная. Чтобы разночтений не было, я имею в виду нашу сторону вопроса. За нами они, как у Христа за пазухой. Все время думаю, как, ни во что их не посвящая, переложить на них часть ответственности. Шагов в этом направлении сделано немало, но я подумаю, как усилить это направление. Одних дач и квартир недостаточно. Необходимо немного их замазать. Я подумаю.
   - Степа, а что там за Московский инвестор, о котором ты на собрании говорил? Подставной?
   - Конечно, подставной, на самом деле это мы сами.
   - А при чем тут политические условия?
   - Условия настоящие, догадываешься от кого будут исходить или подсказать?
   - Да вроде бы ясно, в целом их и так учитываем, но акценты расставить можно.
   Разговор постепенно свернул с делового русла, перекинулся на жен и детей, а так же внуков, у кого они были. Расслабились, вспомнили своих разных секретарш, которых было у каждого уже немало на тяжелом пути профессионального управленца. Вспомнили охоту. Сезон договорились вместе открыть, а потом решили - да было бы желание, можно, и без сезона. Остановились, несмотря на интересный разговор, на одной бутылке. Другую открывать не стали. Проводив сослуживцев, Терентий Витальевич зачем-то позвал Светку, и в результате продолжительного разговора Светке пришлось срочно убегать с работы в парикмахерскую, а Терентию открывать вторую бутылку коньяка, чтобы немного прийти в себя и успокоиться перед уходом домой.
   Снурик, тем временем, уже до своего дома доехал. Дом Снурика выполнен был в соответствии с восточной мечтой любого уроженца тех далеких мест. Престижный южный район города украшала эта постройка, высокая и охваченная по периметру широким балконом. Словно естественная часть дома, за глухими сварными воротами у Снурика раскинулся огромный сад. Снурик был холост. Неизвестно почему так получилось, но это не означало одиночества, по крайней мере, платонического. Куча родственниц разного возраста, но одинаково страшных и усатых, занимала первый этаж дома. На них лежала забота о доме и саде. Надо к их чести сказать, что с этой задачей они справлялись весьма успешно, только не чаще двух раз в неделю отвлекая Снурика от важных государственных дел. Это выражалось в просьбе дополнительных ассигнований на бесконечные хозяйственные улучшения, которые изобретали его въедливые неугомонные родственницы. Он уже давно автоматически перешагивал через канаву у ворот и очень удивлялся, когда перешагивал через аккуратные тротуарные плиты, наконец, уложенные на это место. Но скучать ему не давали, и канава встречала его в другом месте сада или прямо перед домом, на что он отвечал философски широким шагом или менее философским прыжком. Ах, если бы не язва. Простить может все южный житель за хороший и вкусный стол. А как могли готовить его страшилища! Словно герои знаменитой сказки о поваре-гноме. Ну, ничуть не хуже! У Снурика потекли слюнки, простимулированные коньяком Терентия.
   Шествуя через канавы и строительный мусор, Снурик привычно жалел свою машину, которая никак не могла доехать до просторного и удобного гаража под домом из-за этих вечных оборонительных траншей.
   - Что на этот раз, сестра? - вместо приветствия закричал Снурик вышедшей ему на встречу маленькой женщине с таким огромным задом, что любой, кроме ко всему привыкшего Снурика, подумал бы о гигантской виноградной улитке, случайно принявшей человеческий облик.
   - Вода и провод, Снурик, не кричи, мой джан. Сам знаешь как без воды плохо!
   - Все, мне окончательно это надоело! Завтра пришлю главного строителя нашего города. Уж он-то разберется где вода, а где провод! Тогда держитесь - не позволю вам ничего рыть вообще.
   - Зачем так реагируешь, Снурик? Вспомни о своем желудке. Опять пил-курил натощак?
   - У меня гость сегодня важный, обед приготовьте и накройте позади дома в саду. Позади я сказал. Здесь на неделю грязищи. К восьми вечера накройте, не раньше, а то опять будете ныть, что все стынет. Это понятно? И чтобы никто носа не показывал!
   Ровно в восемь Снурик услышал стук красивого дверного молотка, привезенного из Риги кем-то в подарок и пришедшегося точно к новоселью. Молоток был исполнен в виде морды льва, где самим молотком служил его язык. Снурик встречал дорогого гостя широкой улыбкой и, поддерживая его за локоток говорил:
   - Вечный ремонт, извините. Обед накрыт, прошу за стол. По теплому времени в саду накрыто. Никто, ни одна душа не помешает. Вы без охраны? Может и мальчикам накрыть?
   - Перебьются. У них служба.
   Неспешно, но немного сумбурно по вине Снурика, беседуя, господа прошествовали на другую сторону дома. Под огромными деревьями, заботливо сохраненными при строительстве, был накрыт действительно прекрасный стол.
   Консерваторы по натуре, страшные родственницы Снурика, застелили его ослепительно белой крахмальной скатертью и украсили живыми цветами в глубоких тарелках из бежевой толстостенной керамики, с голубовато волнистыми полосами. О закусках говорить не будем, иначе не выдержим и строем пойдем в лучший ресторан. Но вскользь заметим, что главным блюдом стола была индейка, зажаренная в пергаменте, охваченная на серебряном блюде ожерельем печеных яблок и маринованных фруктов. Плетеные широкие кресла, рассчитанные каждое, по крайней мере, на двоих, стояли по бокам стола. Стол освещали фонари, стилизованные под факелы, и в их переменчивых от движения ветвей бликах играла дорогая посуда. Посуда использовалась серебряная, с благородным чернением тонким узором. Спертый, а это именно он был прислан в качестве связного Лени Чека, одобрительно крякнул и добро посмотрел на Снурика. Сделать это было легко самому Спертому, но до тех на кого он смотрел, такие вещи доходили не сразу. Так и Снурик не сразу уловил бы одобрение, если бы не приятный, все объясняющий кряк.
   Спретый получил свое погоняло не за воровскую специализацию, хотя и мог бы, а за странное впечатление, которое производил своим видом на окружающих. Обострение наблюдательности, как известно, является обычным делом в местах не столь отдаленных, поэтому кликуха полностью отвечала заложенному в ней смыслу. А смысл был в том, что на вид Спертый представлял собой только часть человека, остальную часть, предполагалось, что она все же в природе существовала - сперли. Наверное, стоит попробовать описать это явление посредством портрета данного индивида, хотя мы точно знаем, что полностью преуспеть в этом невозможно. Как говорится: лучше один раз увидеть... Фигура его была массивна и соответствовала ста двадцати килограмм мускул, которые в ней заключались. Шея полностью отсутствовала. Вместо нее были ровно две складки над хребтиной, запрятанной в глубокую ложбину длинных спинных мышц. Подбородка практически не было, вместо него висели, казалось, две массивные челюсти, которые сходились там, где у всех подбородок. Он же, с резкой вертикальной чертой и был виновником визуального деления одной челюсти на две половины. Бицепсы, какие никакие, у Спертого конечно были, как у всякого нормального человека, легко гнувшего подковы в витые бублики, но они были на вид ничтожны по сравнению с мощными плечевыми и лучевыми. Покончим на этом с его фигурой. Это не означает, что она не имела других таких же характерных черт. Остановимся подробнее на его черепе. Внушительные его размеры как бы визуально ограничивались полным отсутствием висков, которые так круто были сточены, что уши , просто висели в воздухе, позади челюстей. Нос Спертого был очень красивый и прямой, но заканчивался резким уступом и перпендикулярно уходил в переносицу. Это вызывало массу неудобств у Спертого при пользовании солнцезащитными очками. Подставки под крылья носа приходилось тут же ломать и лишать очки промежуточной перекладины, если она имелась. В противном случае очки или не налезали вовсе или находились намного выше глаз Спертого, что лишало их применение всякой целесообразности.
   Спертый важно прошествовал на предложенное ему место, и плетеное кресло отозвалось, словно величественный струнный оркестр ударил фортиссимо, повинуясь взмаху неврастеничного дирижера. Выдержав положенные паузы по всем правилам этикета, Спертый и Снурик повели неспешную беседу, которая была тем неспешнее, чем более важный вопрос обсуждался. К чести Спертого, от которого мы могли отпугнуть читателя в плане признания его интеллекта, он проявлял его во всем, кроме зеркала, поэтому уже через полтора часа все важные текущие дела нашли свое управленческое разрешение. Оставалось только техническое воплощение в жизнь, но уровень позволял и тому и другому представителю сторон делегировать свои полномочия непосредственным исполнителям, отдав соответствующие указания. Принципиальные договоренности принимались к исполнению немедленно по окончанию переговоров. Спертому, после беседы в ожидании десерта пришлось даже сделать несколько звонков. Деловая часть вечера заканчивалась, и Снурик позволил себе расслабиться.
   - Дорогой Спертый, позволь выпить за твое драгоценное здоровье, но и воспользоваться твоим просвещенным советом.
   - О чем базар, Снурик, нет вопросов, пользуйся!
   - Как быть старому холостяку, особенно в нашем городишке, где не затеряться в притонах разврата, не найти покоя от злых сплетен и пересудов? Как решать свой вечный женский вопрос?
   - Ох, извини Снурик, мое упущение, ты же старый холостяк, как я мог забыть! Еще раз прости дорогой. Наилучшим образом решу твою проблему как свою, честное слово, лично займусь твоим вопросом. Кстати, небольшие положительные сдвиги произошли в этом направлении женской эксплуатации в нашем городе, вы первый из руководства их и оцените. Хотите прямо сейчас? Будь другом, скажи честно, хочешь прямо сейчас?
   - Если честно и по дружески, то восемь месяцев не было у меня женщины. Даже мой старый, ко всему привычный организм извелся окончательно. Иногда, кажется пойду пописать, а сам просто кончу в толчок. Не смейся Спертый, я как другу тебе излагаю.
   Но Спертый и не думал смеяться, буйство мужских гормонов было ему близко по духу. Он уже названивал по телефону, привычно нащелкивая номер на сотовом аппарате.
   - Птенчик, говорит Спертый. Хорошо, что еще узнаешь. Последнюю проблему помнишь, с которой ко мне обращался? Тогда пришла пора тебя проверить по этой линии. Срочно вези лучшую телку из твоих подопечных, может две? - Спертый вопросительно посмотрел на Снурика, тот отрицательно замахал руками, - нет не надо две, но только лучшую, понял, и дуй ко мне на объект "Юг", ребята тебя у ворот встретят.
   Становилось прохладно, и наши вершители провинциальных судеб удалились в бильярдную, имевшую смежную, просторную курительную комнату, украшенную индонезийскими деревянными скульптурами не всегда пристойного толка. Спретый отведал замечательного, с дымчатым вкусом Португальского белого портвейна, оттенил его восприятие огромной Гаваной и выражал всем своим видом одобрение устоям холостяцкой жизни Снурика, в которых покой, комфорт и тишина имели не последнее значение.
   Птенчик в это время сбивался с ног, больше, конечно, из-за волнения, решая поставленную задачу. Шутка ли, впервые руководству понадобились его услуги как куратора самостоятельного направления. От успешного оформления заказа зависела его карьера. Сам себе он не признавался, что и положение Жанки его волнует не меньше. Механизм исполнения экстренного вызова пока не был отработан. Птенчик вынужден был с Северного пляжа, где застал его звонок Спертого, лететь как на крыльях на своем разболтанном стареньком "Ранглере", прижимая без разбора по дороге чайников и профессионалов. Уже через двадцать пять минут Птенчик притормаживал около известного нам кафе "Парус". Слава богу, Жанка сидела за тем же столиком, что и в тот памятный день ее возвышения.
   Птенчик уже на ходу стал рассматривать двух девиц, которым Жанка давала последний инструктаж. Жанка постепенно наводила порядок во вверенном ей хозяйстве и чувства, чувствами, но выклянчила кредит в пятьсот баксов у Птенчика. Факт был, как говорится, на попках - обе девицы были одеты с иголочки, результаты труда которой реализовывались на портовом рынке. Называли его местные тугодумы, не утруждаясь, Привозом - по аналогии. Если о юбках мы косвенно упомянули, то цветные маечки пришлось дорабатывать, с практичным цинизмом усиливая их сексуальную ориентацию. Теперь грудки девиц призывно торчали из-под них, не давая удивленному взгляду свободы выбора. Птенчик даже при всем недостатке времени уделил им несколько секунд своего драгоценного часа.
   - Жанка, привет! Рассусоливать некогда, давай лучший контингент. Это что резерв?
   - Да нет, это новое поступление.
   - Тогда не пойдут. Ты говорила у тебя Черепица какая-то есть, по-моему, я в прошлый раз ее видел.
   - Не Черепица, а Шифер, темнота несусветная! Она сейчас в работе. Колян сегодня выходной и увел ее на склад.
   - Она правда самая лучшая?
   - Но ты же ее видел! Правда.
   - Если помнишь, я тогда тобой занимался. Никакой рубероид меня не колыхал. Снимай ее срочно с рейса, неустойку я Коляну оплачу. О, ты будешь неустойка! - Птенчик ткнул пальцем в маечный разрез ближайшей к нему девицы.
  -- Жанночка, милая, я не хочу быть неустойкой!
   - Дура, тебе не все равно. Пришла на работу, не капризничай, кстати, Колян, нормальный, проблем с ним не будет, а тебя еще надо обкатать. На непонятки тебя пускать пока нельзя.
   Время - деньги, поэтому Птенчик широким шагом уже пробирался по складу, находившемуся позади кафе. Неустойка тащилась сзади, не будучи в восторге от первого рабочего задания. Мельком он смотрел на часы. Тридцать две минуты от звонка.
   Колян и действительно производил впечатление человека на отдыхе. Профессиональными движениями заслуженного мойщика посуды он протирал роскошную грудную клетку высоченной девицы вращательными движениями, небольшим продольным нажимом выделяя самые интересные для него места, а именно - развитые грудные железы Шиферши. Девица приятным сопрано выражала свое понимание происходящего. Штаны Коляна были спущены, и тощий зад интимно поблескивал в туманном свете фонаря, падающего из мутного окна каптерки. У Птенчика шевельнулась жалость, так обидно было прерывать это великолепное занятие.
   - Колян, сделай перерыв, будь добр!
   - А? Что? Птенчик, я сегодня не работаю!
   - А сейчас, что ты делаешь? Пары спускаешь?
   Птенчик отметил - тридцать восемь минут. Уговоры Шиферши или Черепицы, накраситься в салоне машины по пути на место новой работы, не дали никакого результата. Быстро разбросав на столе всякие склянки и маленькие метелочки, девица, с помощью Жанки приводила себя в порядок.
   - Не волнуйся, милый, от настроения многое зависит.
   Воспользовавшись паузой, Птенчик стал рассматривать Черепицу, смутно вспоминая некоторые параметры, о которых ранее ему сообщала Жанка. В целом он успокоился - товар был высочайшего качества. С учетом своеобразных вкусовых требований глубинки, можно было сказать, что это Российский самородок. Что она там могла делать и, что при этом говорила неизвестно, информации у Птенчика не было, но чисто внешне она производила впечатление символа развращенной береговой Европы. Матовое, бледное, волоокое лицо, покрываемое в настоящий момент сиреневыми тенями, содержало ответы на все возможные вопросы здорового мужчины. Ответ был всегда: "Да", - и это радовало безмерно. Чтобы завоевать внимание такой женщины, любой мог отдать последнее здоровье, изрядный кусок жизни, но к счастью все было проще, просто надо было расстаться с содержимым своего кошелька. Что касается фигуры, то она отвечала высочайшему мировому стандарту и даже круче. Птенчик вспомнил, что ноги нашей Черепицы были на девять сантиметров длиннее, чем у средней женщины. У ее прототипа мирового класса Клаудии Шифер они были на одиннадцать сантиметров длиннее, но, учитывая, что сама Черепица была на три сантиметра ниже настоящей Шифер, то простая арифметика показывала - ноги нашей соотечественницы относительно длиннее, чем у топ-модели. Птенчик откровенно не понимал, чем тут особенно можно гордиться, но вспомним, что он был основательно заморочен Жанкой, поэтому простим ему такое легкомыслие. Однако Птенчик прекрасно понимал другое. Любое конкурентное преимущество увеличивает цену товара и облегчает его сбыт, поэтому, оглядывая Черепицу, он удовлетворенно хмыкал и прощал ей отстукивающие минуты. Все было готово - пятьдесят три минуты. Птенчик тяжело вздохнул, помогая Черепице задрать умопомрачительные ноги на высокий джип.
   - Руки на колени положи, чтобы я не отвлекался, и не дыши. Поняла?
   Джип рванул в горку, выворачивая на трассу, ведущую в южный район. На выезде из центра их приветствовали гаишники, перекрывая встречное движение для безопасности маневрирования Птенчика. Черепица вежливо и кокетливо помахала ручкой труженикам свистка. Птенчик любил мчаться по улицам родного города на своем маленьком мустанге. Каждый поворот был известен ему с детства, за исключением некоторых новых улиц, которые как грибы появлялись в новые времена. Прохладный вечерний воздух, напряженный быстрой ездой, помогал им забыться, и обещал только хорошие дела впереди. Птенчик победно посматривал на Черепицу и неожиданно сказал:
   - Слушай, а как тебя на самом деле зовут? Ты и правда - очень красивая!
   Черепица не ответила, она только улыбнулась Птенчику, в глубине души почувствовав острые ноготки Жанки.
   Процесс передачи с рук на руки прошел без приключений. Знакомые ребята из охраны Спертого, приоткрыв рты, постарались сдержаться, но мысленно уже стали копить деньги. Птенчика предупредили, что Спертый приказал его дождаться.
   Полумрак бильярдной словно растаял, когда в него, чуть цепляя каблуками ковер, вплыла Черепица. Спретый окаменел и слегка присвистнул.
   - Снурик, дорогой, теперь ты не обижаешься, что так долго ждали? Могу со спокойной душой тебя покинуть. Провожать не надо, ребята проведут до ворот. От всей души желаю тебе хорошо провести время. До свидания.
   Разноса Птенчику не последовало, но последовало предупреждение, если клиент не будет доволен, лавочка прикроется окончательно, автоматически возвращаясь в первобытное состояние.
   - Спертый, а как гонорар девочке?
   - Даже не заикайся. Все за счет фирмы. Однако, девочка хороша. Вот ей аванс за меня, - Спертый небрежно выдернул из портмоне триста баксов и протянул Птенчику.
   - Завтра тебе позвоню, или нет, лучше дай ей мой дежурный телефон, мы сами договоримся.
   Тяжелый "Юкон" плавно объехал приткнувшийся к забору "Ранглер", мигнул красными стоп-сигналами и, презрительно фыркнув, исчез в ночи. Птенчик облегченно вздохнул и не в силах уехать принялся ожидать результата рандеву.
   У Снурика все смешалось в голове. Он прекрасно умом понимал, что ему привели просто шлюху, но мозг, блокированный чувствами, отказывался принять верным этот факт. Черепица с гордым и одновременно покорным видом стояла посреди комнаты. Ее фиолетовое платье обтекали языки сигарного дыма, ее пепельные волосы одуванчиково светились в огне оранжевых плафонов, очень глубокий разрез обнажал ее слегка отставленную левую ногу, и огромный бант на правом бедре тихонько подрагивал. Снурик плюнул на переживания и обстоятельства и решил себя вести так, будто это он снял бабу, а остальное, как будто бы зависит от его обаяния. Черепица прочувствовала ситуацию и неожиданно поняла, что этот немолодой, страшный на вид кавказец совсем не противный, даже немного обаятельный своей наивной и не к месту ощущаемой интеллигентностью. Взяв инициативу в свои руки, она попросила выпить, завела светский разговор о погоде. Полчаса потратила на то, чтобы раздеться, и одновременно раздевала Снурика. Черепицу поразила такая белая кожа мужика в конце довольно теплого лета, и она начала его невольно жалеть - заработался совсем, бедный. Если Черепица мягчала с каждой минутой и с каждым глотком замечательного портвейна, то Снурик наоборот, будил в себе инстинкты и дичал. Настал ответственный момент, когда показался усохший, но очень длинный пенис Снурика, и он сам удивился, как быстро стало происходить его наполнение. Молодой задор этой части армянского тела передался Черепице, и она бережно усилила его напряжение мягкими движениями губ, оставляя на нем следы сиреневой помады и своей портвейновой слюнки. Снурик поплыл в рай. Он с наслаждением вдыхал тяжелый прокуренный воздух бильярдной, тихо поглаживал мягкие пепельные волосы Черепицы и постепенно забывал, что находится на далеком не ставшим ему родным севере. Ему казалось, что он дышит свежим горным воздухом, который можно пить, как воду, а вот и он - настоящий ручей, бьющий прямо из скалы, с замечательным нарзаном. Не заключенным в стеклянный плен, а свободным, еще сохранившим материнский запах горы, родившей его в поднебесье от любви к этому гордому и прозрачному воздуху. Снурик продолжил подъем, уже нагруженный обнявшей его длинными ногами Черепицей, которая плавно покачивалась в такт его уверенным молодым шагам и крепко держала его за посеребренный затылок, нежно поглаживая его животик большим пальцем левой руки. Снурик выпал из транса, резко ударив Черепицу по спине своими худыми коленями, и увидел перед собой пропасть, но девушка укусила Снурика за ухо, и он удержался на краю, словно полумесячный щенок над краем родной корзинки.

****

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Палка профессора и его любовь

   Павел Федосеевич Охрумчий отмотал по жизни восемьдесят три года, но каждый, кроме него, сказал бы, что он еще очень крепкий старик. Покровка стала его родным домом уже давно. Еще после войны, будучи студентом, он поселился у одной старушки в коммунальной квартире пятиэтажного в прошлом доходного дома. Целая эпопея была у Павла Федосеевича с пропиской в этой квартире. Любитель криминально- юриспрудентских историй мог бы со вкусом описать события тех лет, но сам Павел Федосеевич не любил затрагивать этот нудный период жизни. Это отбило у него охоту судиться на всю жизнь, да и не только судиться, а даже ходить в паспортный стол или ЖЭК, стало ему после этого случая морально тяжело. Всякое общение с юристами вызывало у него медленную дрожь, которую можно было снять лишь четырьмя кружками пива и одним стаканом водки и то не всегда. Проживание не всегда шло гладко. После инфекционного артрита, который прихватил Павла Федосеевича лет двадцать назад, он привык ходить с палкой. Палка заслуживает описания. Изогнутый конец ее был выполнен в форме головы хищной птицы. Ее клюв был по настоящему остер и спускался глубоко, прямо к основному древку. Птица была сделана из серебра, или сплава серебра, и страшный вид ей придавал пытливый единственный, внимательный глаз неизвестного камня и непонятного цвета, поражающий тем, что повторял настоящий птичий глаз до тонкостей радужных линий. Эта палка неизменно была яблоком раздора с соседями, так как профессор всегда, даже по дому передвигался только с ней. Палка, естественно, издавала стук, который не глушил резиновый наконечник на конце. Характер образа жизни у Павла Федосеевича тоже был птичий - совий, поэтому происходило сие постукивание почти по ночам, да и по ночам тоже. Но это цветочки. Зато как он самозабвенно стучал в стенку, когда его окончательно доставало расстроенное пианино за стеной. Вспомнить приятно. Слава богу, кто-то из соседей выехал, кто-то помер, но ученый до сих пор помнил, каких неприятностей она (палка) ему стоила.
   Все в его жизни к настоящему времени уже утряслось, обидно было, что пролетела она, получив нормальную наладку слишком поздно. Думал так Павел Федосеевич постоянно, и эта мысль так же перестала его волновать, как погода за окном. Ежедневно, не зависимо от этой самой погоды, Павел Федосеевич производил прогулку, по значимости ее, глагол применен правильно, именно производил. Занимала она несколько часов и составляла в шагах не менее пяти тысяч.
   Что только не передумает старик, когда проходит пять тысяч шагов. О чем только не вспомнит. Пропала, как унесенная ветром его жена, не выдержав его переменчивого неуживчивого характера. Уехали дети, не показываются теперь по несколько лет, и он теперь один в когда-то шумной и веселой квартире шастает по углам, гремит своей палкой, раскладывает свои любимые образцы пород, кстати, где попало раскладывает, и словно ждет, надеется, чтобы кто-нибудь попросил их убрать. Иногда он, точнее иногда- постоянно, он роется в своих пожелтевших бумагах, приклеивает оторвавшиеся от картонных папок тесемки, подшивает корешки любимых книг, и только мудрый цинизм позволяет ему правильно оценивать свою бестолковую действительность.
   Не был от природы злобен и жаден Павел Федосеевич, но пластификатор свой он не отдаст никому. Пусть сами поищут, пусть пройдут его трудным и бесперспективным, по неудачной ленивой мысли, путем. Воспоминания его перескочили на собственное аморальное, как казалось некоторым, поведение, на его пробудное и беспробудное пьянство, которое объективно может и мешало его научной работе, но формальной преподавательской никогда. Ни разу в жизни он не пропустил лекции, не пропустил приемку экзамена, не потерял ни одной студенческой работы, а остальное, остальное его личное дело и: "Оставьте меня в покое", - неожиданно зло сказал Павел Федосеевич. Некоторые студенты, особенно пьяницы, вспоминают и любят его до сих пор. Да и он испытывал нежные чувства к этим распиздяям. Особенно помнил он одного. Мишкой его звали. В те времена пивняки чистотой и удобствами не отличались, поэтому царил в них истинный дух свободы и живого общения. Он тогда (вспомнился один момент) очень удивился, увидев в дальнем от института пивняке знакомого студента. Они разгадали пару кроссвордов, а затем так напились, что проснулись в уже холостяцкой квартире Павла Федосеевича. Общались они после того раза постоянно, только в последние годы Мишка заглядывал редко. Но все же заглядывал, не забывал, и почаще заглядывал, чем родные дети. Вот ему, пожалуй, если только он очень хорошо попросит, мог бы открыть секрет пластификатора Павел Федосеевич, но ведь не попросит же. Сам не знает, о чем по пьяной лавочке, о каком важном секрете сболтнул тогда старый профессор.
   Павел Федосеевич подходил к цели своего перемещения в изношенном им пространстве. Ему полюбилось безобразно-цветное современное уличное кафе, которое даже старому грубияну не к лицу было обзывать пивняком. Он уселся за крайний столик, по наличию места за которым он определял качество дня. Если он бывал свободен, то день хороший, удачный, если занят, то можно спускать всех собак и на день и на все окружающее - достойны будут без ошибки. Немного отдохнув и отдышавшись, старик положил на место шляпу, чтобы ненароком кто-нибудь не занял его места, и направился к бару. Удача не приходит одна, сегодня работала его любимая продавщица.
   - Сонечка, налей мне, пожалуйста, высокую кружечку. Не разбираюсь я теперь в сортах. Такого же как в прошлый раз. А выглядишь ты сегодня прекрасно, как ясное солнышко выглядишь. Может посидишь со стариком. А, ну ладно, может позднее, работа прежде всего. Креветок не надо, дорогие они и суховатые, не то что раньше, паром дышали. Дай лучше хвостик вон той солененькой рыбки и хлебцы сухие, кругленькие. Я сегодня надолго, свободен совершенно и не тороплюсь никуда. Не обижайся Сонечка, но советую тебе почаще выходить из-за прилавка, хоть порадуешь старика своими ножками. Ну-ка, какие у нас сегодня чулочки! Ты смотри, розовые, наверное, после работы дело будет, не томи, признайся, мадмуазель.
   Старость - не радость, а мужики сходят с ума гораздо чаще женщин. У девяноста процентов происходит это на сексуальной почве. Однако Сонечка прекрасно знала этого старика и любила с ним беседовать. Его простоватые шутки не были обидными и скорее являлись какой-то, только ему ведомой традицией пития. Понастоящему он никогда не приставал, был чист и аккуратен, на маньяка совсем не тянул, тем более что поговорить с ним было просто интересно. Рассказывал он Соне умные и интересные книжки, совсем не похожие на те, которые теперь все читают, упоминал так запросто всякие древние известные фамилии, как будто лично с обладателями встречался, а может правда, встречался. Короче, молодым стоило поучиться у этого старика, а уж пить он умел в совершенстве. Особенно иногда, оценив исчезнувшее количество "высоких" кружек за интересным разговором, Соне становилось любопытно. Свалится старик или нет. Так нет, не валился, а очень галантно прощался и сообщал извинительно, что более не в состоянии потреблять, и ноги сами зовут его домой, беря управление у головы в свои руки, и обязательно добавлял - если у ног есть руки.
   Сегодня старик имел задумчивый вид, его руки оглаживали рукоять пивной кружки, вывернутой от себя. Скользили по ней, нервно вздрагивали, и одна из них словно непроизвольно делала постоянно прощальное движение. С кем прощался старик, или кого он тем самым подзывал, прокручивая прощание назад, было непонятно. Сонька оторвалась от кассы и тоже задумалась, глядя на старика. Задумалась о чем-то важном, но не могла уловить даже такое простое движение своих грез, не дано было пока Соньке переживать о чем-то нематериальном, да и надо ли, когда материального потеряно более чем достаточно.

****

Театральные встречи коммерсанта

   Витек непрерывно курсировал между Пекином и Москвой уже целых два месяца. Дела по бизнесу продвигались очень успешно. Шубы из кролика, продаваемые им как "камышовый кот", уходили влет прямо в Луже, и ему было некогда даже подумать о возвращении в Устеж. Он снимал комнату за бешеные деньги, но зато в районе Лужи, позади метро "Спортивная". Капитал его значительно вырос, и ему не приходилось, как в первую поездку, занимать 500 баксов по возвращению. Ему некогда было подумать о будущем, потому как настоящее управляло им с твердостью устойчивой зеленой валюты.
   С Ленкой он в Москве не виделся, а в поездках только раз ее встретил, когда она уже улетала из Тянь Цзиня. Иногда, после оптовых понедельника и вторника, ему тут же приходилось собираться в Пекин. Он мчался в офис "Зрялайна", умолял Ирину Николаевну, с которой достаточно близко для просьб и деловых контактов подружился, срочно отправить его в Пекин. Бывало, прямо в офисе ему меняли коробку из-под обуви, полную рублей, на нормальные деньги, и он летел на такси домой, чтобы успеть помыться, переодеться и чуть не на том же такси отправиться в аэропорт. Продавать в Москве его товар было некому, поэтому, успев затариться, в случае наличия нужных шуб, у Мамы днем, он с тем же самолетом успевал вылететь в Москву вечером. Иногда в этой гонке он открывал глаза в такси, где-нибудь по пути в Тянь Цзинь, и отчетливо видел, что едет из Домодедово в Москву, и наоборот. Все трассы на его пути окончательно перемешались в один Великий Шелковый Путь, и Витек понимал, что надо иногда отдыхать, но не мог этого сделать. Причины были разные: то нельзя пропустить оптовый день, то, если не улетишь во вторник или в среду, придется лететь в понедельник, Аэрофлотом, соответственно потеряв зря неделю, то еще что-то подобное. На самом деле Витек понимал, что он вкрутился в серьезное дело, и оно теперь им управляет, не особенно считаясь с его желаниями. Тем более было совершенно ясно, что надо работать, пока ситуация благоприятная, все может измениться в любой момент.
   Однажды, наступил день, это было в середине ноября, когда у него из товара остался один скопившийся в этой лихорадке брак. Он потратил вечер на то, чтобы привести его в божеский вид. Сделал он это, разумеется, как мог, то есть не очень умело, но все равно остался доволен. Теперь шубные крючки позволяли уверенно застегнуться, хотя бы один раз при примерке, а дыры под мышками, чувствительно уменьшив размах рукавов, все же не сразу начинали лохмато вылезать краями во все стороны. Цена в те времена играла гораздо большую роль, чем сейчас. "Сброшу немного и улетит брачок, как миленький", - справедливо думал скорняк-самоучка. Действительно, всего полдня потребовалось Витьке, чтобы разделаться с браком. "Слить" его, выручив при этом около штуки баксов, Совсем даже неплохо!
   Витек, чтобы не поддаться искушению отдыхом, поехал в "Зрялайн" и оплатил поездку, оставив себе в запасе целую неделю. Таким образом, он хотя бы теоретически обеспечивал себе достаточный для восстановления желания работать отдых, и не так сильно отвлекался от дела, строго обозначив предел расслабления датой отъезда. Вечер прошел у него как обычно. Он сварил себе душистый бараний бульон на неделю, раскидал по углам остатки вчерашнего ремонта шуб, принял, капитально, с максимальными затратами времени и сил, ванну. И вдруг, еще обтекаемый водой, понял, что целую неделю ему абсолютно нечего делать. Сигарета за сигаретой и настроение поползло вниз. Как он ни старался, ума хватало к этому стремиться - не вспоминать Ленку, - но никак не получалось. Она даже не гвоздем, а каким-то костылем сидела в глубине души. Костыль, ко всему прочему, был насыщен сильнейшим ядом. Ленка оказалась из тех женщин, которые способны оставлять лишь мучительные воспоминания. Восторг и минуты счастья они могли дарить лишь в тесном контакте и в строго отмеренных дозах. Причем у жертвы или счастливца создавалось полное ощущение райского блаженства. Все защитные реакции мужского сознания в ее присутствии были подавлены, например, стоило Ленке захотеть, да на черта ей это было нужно, и мужики строем пошли бы за ней в огонь и в воду, включая подвенечные мероприятия и рождение кучи наследников. Страшным напряжением воли Витек отодвинул от себя эротические картинки, которые совершенно не были картинками, а жили отдельной, какой-то неуправляемой жизнью под его лобной костью. Кто тут была Ленка, актрисой, режиссером или продюсером, разобрать невозможно. Картинки, картинками, а в жизни? Ее извращенная манера общения с мужчинами базировалась на полном к ним презрении, а цель общения всегда была такая обидная простота, что волосы вставали дыбом, даже у захудалого десятипрцентного романтика, особенно, когда приходило прозрение. Иногда это прозрение наступало поздно. Муж Ленки был именно таким несчастным, угрюмым, совершенно забитым мужчиной, кстати, довольно симпатичным и представительным. Видно Ленка сознательно смазала его краски, чтобы меньше иметь хлопот, обеспечить себе полную свободу и крепкий тыл. Нечего сказать, женщинам это поведение может послужить заманчивым примером, и, согласитесь, далеко не каждой такое удается, хотя стремится подсознательно к такому варианту любая.
   Витек, словно выполняя упражнение, несколько раз встряхнул головой, и мучительные мультипликации распались на мелкие кусочки. Как во время простудной болезни Витек навел себе огромную чашку чая с малиновым вареньем. Выпил ее мелкими глоточками и, почувствовав испарину и некоторое облегчение, лег спать.
   Проснулся он с тяжеленной головой в районе двух дня. Встать сразу не смог и еще полчаса приходил в себя. Раскачался более или менее к пяти вечера и вывалился в снежную слякоть и секущий дождь. Хорошо, что не на рынке, где и он сам, и шубы бы намокли, стали противно вонять. Даже деньги в такие дни становились мокры в глубоких внутренних карманах и заставляли ошибаться по кассе, никак не желая расходиться друг с другом под нетерпеливыми пальцами. Витек поймал такси и попросил отвезти его в центр, назвав первый попавшийся бульвар. Под деревьями бульвара ветер сек лицо меньше, но капли дождя были намного крупнее. Запахнув поплотнее свою фирменную куртку "Колумбию", Витек свернул с бульвара в переулки. Людей в Москве почти не было. Гулять, что по бульвару, что по переулкам, расхотелось очень быстро, и взгляд Витька невольно стал блуждать по вывескам и подворотням в поисках укрытия, представляющего, хоть чуть-чуть иной смысл, чем просто защита от дождя. Ищущий да будет нашедшим. Витек увидел два мигающих в непогоде огня, и показались они ему чем-то театральными. Слава вечно пьяным дизайнерам, иногда могут. Это оказался театр. Какой-то явно новомодный, наверняка маленький, поэтому, в силу потери интереса у населения к искусству, должен был оказаться доступным. Витек зашел, без проблем купил билет и, хотя уже привык к большим деньгам и прилично дезориентировался в ценах вне рынка, все же ощутил, что билет непомерно дорог. Как ни странно это его обрадовало, суля наивному челноку иллюзорную гарантию непотерянного в будущем времени.
   Основная часть театра помещалась в полуподвале, тут же было маленькое фойе, в котором толпилось десятка полтора людей. Только одна компания старых дев делала вид, что веселится и полностью удовлетворена своим интеллектуальным досугом. Другие вели себя скромнее, выделялись забредшие сюда любовные парочки и люди, коротавшие время после работы, очевидно потеряв надежду на покой в домашних условиях. Возможно, напротив - им просто не хотелось идти домой из-за спящей там тишины. Театр для этого и существует! Приходи любой и топи свою жизнь в сознательно уводящем действии в чащобу раздумий.
   Витек мрачно перекурил то ли в предбаннике туалета, то ли в самом туалете. Планировка перепланировки не позволяла определить это точнее. Периодически он прихлебывал джин "Гордон" из пластмассовой самолетной бутылочки, приобретенной у совместного Российско-Ирландского предприятия, когда его случайно занесло из чартера в Аэрофлот. Найдя какой-то тощенький вход в зал, он был поражен переменой, предваряющей основное действие. Помещение, теперь ни в чем не уверенный Витек засомневался, наверное, зал, улетело вверх, и с ним летел вошедший так, как будто можно провалиться в небо. Стены округлились и приняли форму эллипса с вытянутыми в сторону рампы краями, а сцена, таким же эллипсом, только немногим меньшим по размеру, въезжала корабельным носом в зрительный зал. Отступив на полметра, такая же эллиптическая занавес повторяла форму носа, т.е. выступающей немного вперед сцены. Витек не стал разбираться со своим билетом, а протиснулся через узкие ряды, уже прилично заполненные, немного правее от центра сцены и чуть вперед от середины зала. Теперь было время присмотреться к иллюзорным чудесам. Потолок летел вверх из-за прекрасной, на взгляд Витька, росписи, а конечно не из-за размеров помещения. На плафоне были изображены ангелы, которые несут испуганного, упиравшегося, судя по сюжету в воздух, человека. Человек показался Витьку явно еврейской национальности, с пейсами и всклокоченной бородой, а главное с типичными выкаченными миндалевидными глазищами, полными ужаса и земной боли. Так и нас тащат в самолет скрытой силой, но по глупой нашей воле и без ангелов, подумал Витек и по инерции, никак не связанной с глубокомыслием, стал искать в зале симпатичных девиц.
   Симпатичные мордочки попадались и там, и здесь, но впечатление несколько ослаблялось узнаваемым Витьком товаром. Всплывала цена в юанях и в рублях, автоматическим щелчком все это переводилось в доллары. Приходилось прибегать к испытанному средству - трясти незаметно головой, тогда наряды, если не становились лучше, то хотя бы превращались в задуманные владелицами вечерние туалеты. Коротая так время, под звук настраиваемой фонограммы, Витек углубился в мысли, остановив свое наружное внимание на девушке, сидящей впереди чуть левей. Она, по всей видимости, пришла сюда с подругой, толстой крашеной блондинкой в ангоровой кофточке за 35 юаней, что не делало ее (подругу) краше. Но, бог с ней с подружкой. Сам объект был выше всяких похвал. Он был черноволос, волосы вились мелкими колечкам и, составляя единое целое в аккуратной прическе, все же имели самостоятельный смысл, обеспеченный каждым отдельным художественно законченным завитком. Остренький длинненький носик задорно исследовал пространство перед девушкой, словно передовой форпост маленькой крепости, которая неминуемо проявит завидное упорство при любом нападении врага или домогательствах чересчур настойчивого друга. Кожа девушки светилась в полумраке предспектакального зала, частично принимая в себя цветовую гамму фальшивой позолоты стен, петушиной занавеси и белых наддверных плафонов с надписью "выход". Из свободных коротких рукавов черной накидки выглядывали длинные предплечья, миниатюрные локотки, и завершался, напрасно прикрытый одеждой, анатомический ансамбль тончайшими кистями рук, по которым, казалось, можно услышать, что говорит девушка, так они были выразительны. Витек начал понимать, что хорошо проводит время, но это понятие рассыпалось, возможно, ненадолго, при неожиданном распахе всей занавеси сразу, как нарочно, будто по специальному замыслу лишенной своего традиционно плавного хода. Становилось тревожно за сохранность противовесов, предположительно, мешков с песком. Невольно ожидался глухой пыльный удар и вскрик несчастного раздавленного пожарника.
   Одновременно с шорохом занавеси зал задвинулся в полную темноту, и при легком покашливании, по театральным нормам в полной тишине, кто-то на сцене жалобно запел о чем-то страдальном. Освещение, выползая откуда-то снизу, выхватило девушку в белых одеждах, с невероятно большим, не подходящим для тяжких страданий декольте. Песня не содержала слов и постепенно перешла в движения девицы, утонув то ли в складках одежды, то ли между ее чуть обвислых, но все еще привлекательных грудей. Девица по школярски вывалила поток сознания на зрительный зал и приготовилась сорвать аплодисменты, да не тут-то было, появился высокий человек в черном Испанском платье и грубо отмел девицу на второй план. Воздев руки в страшной раскоряке, черный человек пропел о своей непревзойденной силе, опыте и коварстве. Что же, все потихоньку вставало на свои места. Осталось только разобраться в родственных связях действующих лиц, в их имущественных отношениях, и можно было уходить. Да как уйти, если впереди, слева такой объект!
   На сцену кто-то приходил, кого-то уносили, причем уносили грубо, громко заковав предварительно в наручники и грохая тощим задом по подмосткам. Звучала истерическая музыка, словно плакали несчастные бездомные кошки в подворотне, которых вспугнула милицейская облава на бомжей, и периодически стучал барабан, смутно рождая в душе индивидуума с паспортом что-то японское. Шубы, как категория, были значительно лучше, а считать деньги много полезнее для здоровья. Так думал наш молодой коммерсант, выступивший в роли театрального повесы, и нас, заставивший выступать в роли театральных критиков. Но не будем слишком строги. Несмотря на ложное впечатление скрытого смысла, спектакль почти нравился Витьке, да и нам тоже. А не нравится, ходите в кино, включайте видик или ругайтесь с родственниками - кому что!
   Подмостки, наконец, перестали трещать, и смысл, по крайней мере, истоки смысла действа, стали прорисовываться в Витькиной голове. Оказывается, девушка была далеко не так проста, как показалась в начале. Ее зрителестрадальное пение служило лишь способом поймать на крючок благородного рыцаря, а теперь, вместе со своим отцом, человеке в черном платье, они опутывали его злыми кознями. Его рыцарскими руками они стремились получить богатство бедного по жизни, но невероятно влиятельного и по происхождению родовитого дракона.
   Витьке становилось интересно, тем более, что девушка, ее звали Иоланта, кого-то стала смутно ему напоминать, по сути, конечно, а не полными коленками. Спектакль был, напомним, современным, поэтому содержал пару постельных эпизодов. Сцена в этих выдающихся случаях оформлялась с особым вкусом. Чувствовалась половая неудовлетворенность ее авторов и режиссера, да, наверное, и актеров тоже, просто в меньшей степени, ведь начальство в таком деле всегда имеет меньше, чем хочет. Российская разночинская тоска по порнографии раскрывалась здесь в полной мере. Вот одна сцена, передаваемая нами в сокращениях. Отец Иоланты пришел к своей любовнице проконсультироваться на счет очередной гадости. У кого найти совета, как не у женщины, с которой, тем более, спишь? От правды не отступали. Женщина, прежде чем дать совет, справедливо потребовала от папаши удовлетворения и, не снимая розовых чулочков, свесив одну ногу в зрительный зал, она его с восклицаниями одобрения наблюдавшего слуги, получила.
   Коллизия в этой сцене заключалась в том, что папаша обладал нестойкой потенцией и зрительный зал, заводимый холопом, служившим видимо у дамы своеобразным диджеем, невольно начинал за папашу болеть, иногда напоминая футбольных фанатов Спартака. Единение было полным, со зрительным залом, имеется в виду. Актеры до полного фактического единения все же не доходили, очевидно, щадя чувства режиссера к приме, игравшей любовницу папаши. Слуга во время акта бегал вокруг любовников и давал полезные советы, по замыслу, это вносило в эпизод оптимистичный юмор. Витек здорово напрягся особенно в экстремальный момент действия, так как любого молодого мужчину всегда интересует момент фиаско, ну, как же это вообще случается? как можно не трахнуть женщину? Это какое-то противоречие! Раз о нем говорят, то надо его изучить!
   Сцены страсти, если не обращать внимания на чисто спортивный азарт, почему-то не возбуждали. Если это действительно входило в планы режиссера, то, учитывая искреннюю активность актеров, он был во истину на грани гениальности. Витек привстал и начал медленно пробираться к выходу. На него никто не шикал, а только, каждый, старательно убирал колени и поджимал ноги. Пробираясь мимо своего объекта, Витек не выдержал и шепнул ему на ухо:
   - Пошли отсюда, к черту!
   Ответом было, разумеется, только презрительное поджатие губ, но голова-то повернулась! А презрение только укрепило Витька в правильности своего выбора.
   С большим трудом вычислив нахождение буфета, Витек поднялся по крутой тесной даже для одного лесенке в полуслужебное помещение, в котором открытая внутрь дверь загораживала половину стойки. К счастью персонал в заведении присутствовал, две немолодые официантки, зеркально подперев головы руками, о чем-то беседовали за столиком. Формальности в театральном буфете не соблюдались, и счастливый Витек через откупоривающее мгновение уже лечил свое отношение к высокому искусству солидной порцией пива из высокого стакана, равного целой бутылке. Витька не торопился, не жаждал общения, не встревал в спор официанток о ценах на базаре, учитывая обсуждение продуктов питания, то есть не его сферы деятельности, и мысленно был очень далеко от Москвы. Однако пиво постепенно кончилось, красненькая рыбка увяла в тарелке, едва поманив ее обладателя желтеньким жирком, и Витька покинул затхлое, но уютное помещение.
   Каково было его удивление, когда у входа в театр он увидел свою мимолетную симпатию и ее толстую подругу. Девчонки беспомощно смотрели на синюю восьмерку зажатую с обеих сторон. Впереди машины стояла "Волга", а сзади маленькая "Мазда". Восьмерка не могла выехать, это точно. Беспомощно бросив взгляд на Витька, объект, отбросил мысль о просьбе, узнав нахала с первого взгляда, но врожденная практическая женская жилка и невозможность отказа благоприятному случаю все же подействовали. Еще ничего не попросив, девушка уже призывно развела руками.
   - Вы не могли бы подержать мой ботинок вот в этом месте? - Витька быстро разулся на одну ногу.
   Ключи торчали в замке, машина тихо урчала прогретым двигателем и Витек плавно тронул ее назад, отпуская сцепление босой ногой. Автомобиль смял ботинок на толстой каучуковой подошве и сантиметров на сорок сдвинул, стоявшую позади "Мазду". Витька поступил очень мудро, защитив грубой обувкой ее нежный бампер от повреждения.
  -- Карета подана, девушки, сдавайте шуз!
   Девчонки, очевидно испугавшись возможной встречи с возмущенным хозяином "Мазды", шустро попрыгали в восьмерку, причем объект сел на заднее сидение, уважая пропорции своей спутницы. Поворачивая из переулка на бульвар, Витька вспомнил, что абсолютно не в курсе куда передвигаться. Толстуха, возбужденная приключением, а может слугой любвеобильной сценической мадам, весело болтала.
   - Меня зовут Катя, а вас Витя, очприятно, я совсем не управляюсь с машиной, папа мне подарил ее на день рождение, но я ему половину денег отдала, Турция меня пока кормит, а кофта, кофта китайская, вы тоже челнок, ой как здорово, мне на Пролетарку, а после, если вам не трудно, отвезите, пожалуйста, Юлю, я пока у нее ставлю машину в гараже, а если я поеду, то придется все равно кого-то просить ее туда загнать, а потом одной добираться до дома, ой, а, что это за знак? а как это мы повернули, вы так хорошо знаете Москву, я боюсь гаишников, но они меня не штрафуют, кожа нормально идет, сейчас сезон, у Болгар ее беру, в Стамбуле трамвай бесплатный, турки плохо пахнут, кофе - растворимая дрянь, курица гриль 20 долларов, фары там же покупала и цветной толчок, ты что молчишь Юля? у меня собака кокер-спаниель, дома писается и всех кусает да кости с улицы таскает, институт бросила, на кой он сдался, как я люблю золото! одиннадцать долларов грамм, гостиницы поганые, но хлеб по утрам очень вкусный, с джемом, рынок там огромный, заблудиться раз плюнуть, но наша Лужа побольше в сто раз...
   Так и доехали до Пролетарки, завернули на Крутицкий вал и Катя, словно продолжая говорить, или это ее голос обладал инерцией, исчезла в подъезде кирпичного дома. Юля выходила с ней о чем-то поговорить, и теперь ей не удобно было пробираться на заднее сидение без повода. Витек курил сигарету и смотрел в огромное окно маленькой машины, стряхивая пепел в ночь. Асфальт блестел как сумасшедший, видимость от ряби фонарей и фар была совсем никуда. Такую погоду он особенно не любил будучи на машине.
   Юля скромно поместилась на краешке сидения, застенчиво прикрыв худые стройные ноги краем лайкового плаща. В ее движениях Витек впервые в Москве ощутил что-то провинциальное и, несмотря на некоторую неловкость, почувствовал себя дома.
   - Не волнуйся Юля, все будет в порядке. Только подружка у тебя страшно легкомысленная. Это же Москва, она, по-моему, очень злая.
   - Никакая она не злая, просто переживает, что деньги приходится зарабатывать, институт жалеет.
   - Да я про Москву, а не про Катю. Катя, как раз, очень добрая и веселая, я бы не отказался от такой подруги.
   - Ого, опасная личность! не обижайся, я шучу, просто еще не привыкла к тому, что тебя надо понимать со сносками.
   - С какими еще сносками?
   Так они говорили и выяснилось, что говорить им легко, ехать тоже, тем более что дорога шла по набережной, они продвигались на юго-запад. Юлины родители, в первую очередь папа, были при Советах шишками и успели хапнуть во время приватизации. У Юли была своя квартира в соседнем с ними подъезде. Бывший муж Юли, да, да уже побывала, тоже был сволочью, то есть шишкой, но комсомольской, уехал в Штаты, торговать золотыми рыбками.
   - Прямо так, золотыми рыбками?
   - Прямо золотыми. Оказалось, что это самое выгодное, правда, еще и марками, сувенирами, но рыбки все же основное. Впрочем, ему денег и без этого хватит. Они какой-то Комитет молодежи переправили в Швейцарский банк на ответственное хранение. Теперь хранят, сколько им нужно и когда нужно.
   Машина скромно приткнулась в большом гараже из совмещенных блоков рядом с огромным "Линкольном" папаши Юли.
   - Может быть зайдешь?
   - Конечно, если кофе не Турецкий.
   Таких квартир Витька еще не видел. Не долго он жил в Москве! Двухкомнатная, не очень большая, но зато с современной огромной кухней, да еще оборудованной сумасшедшей мебелью и механизмами. Лоджия имела два выхода - на кухню и в спальню. В конце коридора Витька увидел еще одну ванную, дверь была приоткрыта. Отличная была квартирка, особенно если сравнивать с загаженной миниатюрной комнатой, которую снимал Витек. Справа по коридору находился кабинет, тьфу ты, гостиная. Квартира-то женская. Но не это поражало Витьку, да и, наверное, поразило бы и любого другого. Квартира была строго нетиповой из-за присутствия хозяйки и ее представления о жизни. Все современные технические навороты ничего не стоят, если не приложена какая-то часть души. Только в одном случае превращение квартиры в гостиницу можно оправдать, когда этой самой души не наблюдается в природе. Это уже совсем другая проблема. Что тут, в нашем случае, играло главенствующую роль - непонятно. Возможно - художественный беспорядок в гостиной: на полу валялись картонные лекала, бумажные выкройки, цветные лоскуты и еще что-то яркое, праздничное.
   Может - это была картина, писанная маслом, расположившаяся на свободной стене холла. На картине изображалась река, погода была предгрозовой, но на горизонте, словно еще ощущалось присутствие солнца, не успевшего сесть подальше за лес, волнообразно вылепленный на холсте. Все было какое-то голубоватое, местами ультрамариновое, тревожное, но чрезвычайно активное и благородное. Главное, что при всем изображенном присутствовал потусторонний реализм, картина была явно фантастической. Витек засмотрелся и разглядел справа внизу подпись художника. Юра Лиоли.
   - Застрял у картины? Мне самой она нравится, но пейзажи у него не самое лучшее, есть и другие работы. Особенно хороши те, где у него есть животные и люди. Больше всего мне нравится Птица Праматерь.
   - Птица, кто?
   - Проходи лучше на кухню. Вот тебе кофемолка. Раз пришел не за Турецким, то вот тебе настоящая ручная кофемолка. Кофе будет Кубинский, если ты не против Кубы.
   - Я не против. Ты не знаешь, с кофе джин пьют?
   По лоджии гуляла непогода, свистел ветер в хорошо притертых, но слегка приоткрытых форточках пластиковых окон. За столом было уютно и тепло. Избавившись от своих огромных ботинок, Витек протянул длинные ноги почти на середину кухни. Неизвестно от чего, то ли от картины, то ли от топких темных глаз Юли, но Витек принялся рассказывать свою жизнь. Это не было биографией в прямом смысле. Он рассказал Юле о своей любимой маленькой речушке Сеня, которая впадала в большую реку Стежу, на которой стоял его дом. Простой деревенский дом, около города Великий Устеж.
   Город рос, захватывал ближайшие деревеньки и только от того времени, когда он был совсем парнишкой, у него сохранились впечатления деревни. Повзрослев, он как будто случайно, незаметно оказался в городе. Заканчивал в нем школу, поступал в техникум, уходил из него в армию. Так и помнит он себя, стоящим по колено в серебристо-желтой, торфяной воде Сени, выпускающим из рук тяжелый трехмачтовый парусный корабль. Это был праздник, когда ветер дул против течения, тогда можно было долго наблюдать за борьбой отважного корабля, разрывающего носом маленькие волны и не бегать на плотину, чтобы без конца его отлавливать и опять выпускать в реку гораздо выше по течению.
   - Такой корабль я привез из Китая. Он стоит у меня в комнате и когда я на него смотрю, я... Мы лепили в детстве фигурки из пластилина. Фигурка капитана со шпагой и обязательно лепили ему подругу в роскошном платье, украшенном фольгой... Я хочу сказать, что всегда буду любить корабль и эту подругу. Сначала корабль, затем подругу.
   Откуда-то возник запах камина, и красноватый отблеск появился на белой стене кухни. Иногда он бережно обходил Лондонские керамические поговорки на специальных настенных дощечках и опадал на лица парня и девушки. Он писал воздушным, невесомым маслом жанровую картину бытия, словно забывая, что его свет не имеет силы судьбы, не в состоянии бороться с коварной непогодой без угрюмой поддержки стенок, которые ему же и клетка. Юля театрально выверенным, но абсолютно естественным жестом откинула левой рукой упавшую на глаза Витька белесую челку, отвела ее ему за ухо и почему-то нежно произнесла:
   - Обязательно постригись в Китае, говорят там прекрасные мастера.
   Значительно позже Витька сидел в зеленоватой ванне, блаженствовал в высокой ароматной пене и слушал, как Юля потихоньку поет ему колыбельную песню собственного сочинения. Подозреваем, что она сочинялась прямо здесь, в ванной. Когда он и правда чуть не утонул, сонно клюнув носом, Юлька бросилась его спасать, и уже через минуту было совершенно непонятно, кто кого спасает? а уж от чего и зачем мог выдвинуть рабочую гипотезу только опытный медицинский работник.

****

Батюшка и писака

   Батюшка Арсений довольно потирал руки. Он сидел на огромном крыльце своего деревянного дома, который располагался забор в забор к подведомственной батюшке церкви. Перед батюшкой стоял немудреный завтрак, своей простотой являвший гениальность народного питания, конечно, предполагавшего определенный достаток. Кринка вечернего надоя молока, слегка с запотевшими краями и мутновато стекавшими по ней каплями, особенно отчетливо светившимися на верхней глазированной ее части; глубокое эмалированное блюдо, с только что отжатым творогом, местами сохранившем рисунок от марлевой сеточки на неперемешанных кусочках; светлый, липовый медок немного засахарившийся, но еще плавающий в ярко-желтой лужице; сливочное масло ручной взбивки; только подобранные из-под курей яйца, сваренные в мешочек, но уже без скорлупы; овечий сыр, похожий на пемзу своими мелкими порами. Здесь же присутствовал зеленый лучок, головка молодого чеснока и ноздреватый мягкий серый хлеб к ним. Кому-то это покажется неуместным к молочному угощению, ну да Арсений никого и не приглашал. Сам он любил неформальные сочетания.
   Батюшка аккуратно намазывал хлебушек маслом, располагал на нем зеленый лучок, покрывал это тонким слоем отвердевшего меда и слегка солил. Овечий сыр он ел без хлеба, но так же предпочитал его с медом, точечно окуная в медовую лужицу. Под углом в 5 градусов от вертикали отец наклонял полную кринку и капал молочко в творог, затем тщательно размешивал серебряной ложечкой с витой ручкой и круглым набалдашником, приготовляя массу. Это и все остальное по очереди отправлял в рот. Кусочки творога и меда, окропленные молоком зависали в некоторых местах бороды, но это культовую личность не смущало. Он быстро и ловко работал языком, натренированным и распетым в праведных молитвах, и потихоньку борода лишалась питательных украшений. Куда торопиться.
   Семейство батюшки было огромным. Разбуди его ночью и попроси перечислить, хотя бы детей - не получится. Твердо он мог назвать имена своей Марфы Тимофеевны, дражайшей супруги, и двух-трех первенцев, далее счет им был бы потерян, по крайней мере, по ночному времени. На лето он отправлял их за реку, к своей незамужней сестре, слава богу, еще находящейся в здравии и силе, и заботы его резко убавлялись, но казалось, так только ему самому. На самом же деле и так его заботы о семействе носили вполне абстрактный характер. От домашних дел батюшка был освобожден навсегда. Батюшка очень серьезно относился к своей работе. Бог, не бог там, это было давно уже просто твердой ничему не мешающей верой, а дел земных в приходе всегда было по горло. Одни формальности чего стоят, разные божественные мероприятия, службы, а строительство и ремонт? Главнейшей своей задачей батюшка считал, и на наш непристойный для обсуждения боговых дел взгляд был абсолютно прав, работу с населением. Он делил ее на отправление долга - крещение, регистрация, свадьбы, отпевание и другие подобные, включая положенную отчетность перед вышестоящими органами и на работу с душами прихожан. Помогал ему в этой работе развитый интеллект и обширные, включая специальные богословско-социологические знания.
   Какое сейчас образование в божественных учебных заведениях мы не знаем. Испорчены они забористым духом коммерции или нет: тоже не знаем. Скорее "да", чем "нет". Зато, нам хорошо известно, что образование батюшки Арсения было блестящим. Работая после армии таксистом в Москве, он неожиданно, а как иначе бывает у нормального таксиста, познакомился в пути с одной важной персоной. Ехали видно далеко и споро, потому как предложила эта персона ему явиться в Донской монастырь и спросить протоиерея Кирилла для оказания помощи в получении духовных знаний. А далее, как в сказке, все завертелось, и с треском уволенный из комсомола, снабженный не отрицательной характеристикой из отделения милиции по месту проживания, справкой о здоровье по форме N286 он оказался в Загорске как рядовой абитуриент семинарии.
   Голова Арсения в молодости была ветряной, но соображала и впитывала быстрее нынешнего времени, поэтому он сдал суровые экзамены и влился в бурсу, так прекрасно описанную Николаем Васильевичем. Система образования, имеется в виду только хорошее образование, при всем кажущемся разнообразии, единообразна по своей сути во всем мире и областях знаний. Принципы ее, отработанные с древнейших времен, очевидны и эффективны. Первое - собрать обучаемых вместе. Второе - отделить по возможности от внешнего мира. Третье - приставить к ним, желательно к каждому индивидуально, толковую личность. Остальное, на наш непрофессиональный в этом деле взгляд, не особенно важно. Уж как теперь хочешь, так и учи, чему хочешь, тому и учи. Но если соблюл эти три принципа, то успех обеспечен. Кто не помнит свое студенчество, тот человек убогий и требует к себе специального отношения. Как мы поняли, Арсений убогим не был. Мало того, преуспел в знаниях, и только любовь на пятом курсе к выпускнице ВГИКа заставила его прервать дальнейшее углубление духовного образования, попросить приход, хоть самый захудалый, и приступить к самостоятельному плаванию по морю жизни в миниатюрной модели знаменитого ковчега, правда, не отягощенной флорой и фауной, включая родственников. Плавание, как мы увидим, оказалось успешным. Все были им довольны и прихожане, и начальство. Любовь свою в семье он умудрился сохранить не в страхе от потери сана, а по причине божьего ока, которое неусыпностью своей помогло ему в этом нелегком деле. Неугомонность души и мужского тела ушла у него совсем в другие проблемы. Отец Арсений на старости лет ударился в политику. Да ладно бы в телевизионно-газетную - полбеды. Нет, в самую настоящую, в местную, в мелкую и пошлую. Основной причиной такого поворота были хозяйственные вопросы, до того меркантильные земные дела, что становилось противно. Бог, десяток лет назад, послал ему испытание тяжбой, которая разгорелась с одной строительной организацией и не кончилась по сию пору. Уж десяток раз сменились названия СУ, менялась власть и, что только не менялось, но ущерб нанесенный приходу возмещен полностью не был. Месяца два назад получил он уведомление или еще какую-то там бумажку, которая окончательно его аннулировала как истца. Чтобы не верить первому впечатлению от бумаженции батюшка за десять лет стал такой дока, что держись судебная когорта, но тут именно его опыт, а не какого-то там наемного стряпчего, ему говорил - все. Отсудились. Больше, хоть умри, ни копейки не получишь. А куча возможных всегда гражданских исков никакой пользы делу не принесет, окончательно распылив силы. Необходим был главный удар, сконцентрированный и выверенный по всем правилам военной доктрины. Злоба за справедливость созрела окончательно в душе Арсения. Он решил мстить, и только правота дела помогала ему теперь замаливать грех такого твердого решения, выходящего за рамки земной компетенции. Принял грех на душу Арсений, решения не менял.
   Арсений, скорее благодаря, чем вопреки невеселому положению дел, был в прекрасном расположении духа. Заботясь о своем теле, он относился к этому процессу как к возложенной богом на каждого трудной и почетной обязанности. А если сделать эту обязанность приятной, то возрадуется и всевышний, избавив себя от наложения лишних испытаний на подопечное ему человечество. Частичное перенесение рая на землю, в принципе, было близкой идеей мировоззрению Арсения. Беда в том, что понимание рая часто предполагает забвение души у паствы. Так разъясняй, направляй, советуйся с богом, что мешает быть праведным? Арсений в процедуру очищения души всегда вносил любование природой. Он словно гносеологический славянский язычник бессознательно объединял природу с божественным началом, и никакая апологетика не могла уничтожить это глубоко запрятанное чувство.
   Батюшка, насытив тело, горячо поблагодарил бога за счастье жизни, за хлеб-молоко и, пройдя несколько шагов по террасе, устроился в кресле-качалке около низких перилл, не доходивших ему даже сидевшему до локтей. Перилла так были сделаны по специальной задумке. Не мешали они обзору величайших окрестностей. Не напрягаясь ни на мгновение, летел с этого места батюшка прямо в небо, но летел не как ракета, бездумная, кривая полетом, не как усталая птица с хлопаньем тяжелых крыльев, а как воздушный шар, медленно и величественно, уносимый ввысь превышением силы выталкивания силы тяжести. Взор батюшки был обласкан простором. Зелено-голубые холмики нестерпимо нежных оттенков колебали его глазное дно, баюкали, посредством нервов, его мозговые полушария и приводили постепенно душу в такой восторг, что земная нечистота страданий уступала перед великой правдой возможности благоденствия под солнцем Господа. Мощеная брусчаткой дорога где-то справа огибала церковь, дом, весело виляла между простыми частными домишками, садиками, чуть взбрыкивала перед маленьким продуктовым рынком и неожиданно исчезала из поля зрения, круто оборвавшись в сторону реки, а думалось при этом слежении о великой силе подъема в небо, которое при желании может осуществить человек, физически не покидая грешной земли. По дороге цокала лошаденка, но не было слышно грохота колес, повозка была аккуратная и на резиновом ходу. Эх, тяжеловаты только колеса, от легковой тачки надо было ставить, лошаденку бы пожалели. Да и то хорошо, хоть к рабочей живой скотине вернулись. Что же там, мой писака Григорий поделывает?
   Единовременное действие не нарушит алогичностью наше бестолковое повествование, поэтому увидим сейчас Григория. Завтрак есть завтрак, как мы осознали - дело святое. На даче с этим делом уже справились. Григорий вымыл посуду, порадовался, что хоть носить ее помогли, благо не далеко. Кухня имела выход на улицу, и у забора, в конце выложенной бетонными плитками дорожки стоял столик и старинный рукомойник, оригинальной конструкции. Дубовое его основание снабжено было дверцей, и за ней располагалось помойное, сливное ведро. Над основанием была раковина, прикрытая мраморной дощечкой с отверстием овальной формы, эмалированная и, конечно, местами побитая, но еще вполне пригодная к своей функции на ближайшие сто лет. Верхняя часть умывальника служила одновременно и резервуаром для воды, а снаружи тоже облицована была мраморной плитой на четырех медных винтах. Водяной краник был похож на самоварный, только исполненный замысловато в форме латинской буквы "S". Одна дырочка его смотрела вниз, другая вверх. Это позволяло регулировать поток воды в двух положениях: веселым фонтанчиком или строгой рабочей струйкой. Фонтанчик Григорий использовал, когда ему надо было наполнить и помыть кастрюлю или емкую миску, их неудобно было запихивать глубоко в раковину. В иных случаях обходился вертикальной струйкой.
   Занимаясь этой нехитрой работой, Григорий обдумывал, как ему поступить с материалами батюшки. В достоверности материалов Григорий почему-то не сомневался, хотя прилагаемые документы еще просматривал невнимательно, с точки зрения экспертизы на подлинность. Но сводных и других пояснительных материалов хватало, чтобы делать выводы. Вся верхушка района была занята воровством. Искушенный Григорий нисколько этому не удивлялся. Для такого рода занятий люди и шли во власть в России. Это было нормальным и давало, пожалуй, лишь хлеб трутням событий журналистам, более никаких негативных последствий для жизни общества не имеющих. Ведь само воровство верхов в России всегда вторично, какая разница как распределять уже неправедно отнятое? Просто воровали здесь как-то странно. Экономические выкладки, обозначенные в материалах, показывали, что бюджет ни федеральный, ни местный не страдал. Откуда же воровство? Доходов не могло быть, а они были. Отмывание денег, причем значительным потоком, просто напрашивалось как вывод. Но откуда деньги? Это не Москва, где уже ничему удивляться не приходится. Это не банковский капитал, в котором своих дел хватает. Ну кому придет в голову в России добровольно отдавать деньги на налоги? Полученные документы ответов на вопросы не давали, а компромат, всякие там прелюбодейства, заплывы в роскоши и так далее, могли быть лишь инструментом личной мести или частью большого плана по дискредитации личностей и направлений политики, но не ответом на вопрос: откуда все это взялось?
   Еще с большой натяжкой мог подумать Григорий, что кто-то, а этот кто-то должен был представлять значительную политическую силу, рвется в большую политику, стремится взять серьезный барьер проникновения в высшие эшелоны власти. Тут реальные успехи были бы решающим козырем. Но проверял это уже Григорий, изучил местные газеты, кое-что потасовал из материалов батюшки - не было в Устеже никакой политической силы вообще. Даже государственная власть сюда докатывалась эхом, а что касается общественных организаций, то горстка экологов и сумасшедших коммунистов-фашистов под разными соусами, была действительно горсткой, просто пеной жизни провинции, а уж никак не тянула на мощных борцов.
   Григорий протер вилки из подозрительного металла, чтобы не помутнели, и решил еще подумать над этими вопросами. Быстро порешив остатки уже кухонных проблем, он двинулся в другой край огромного участка дачи бывшего местного Берии, чтобы посмотреть, чем занята его взрослая дочь Зина. Занятие ее оказалось вполне под стать аристократической внешности молодой тинейджерши преклонного возраста. Зинаида живописала натюрморт.
   - Ого, Зинуля, тебя потянуло на работу. Не пора ли в Москву?
   - Да нет, Па, не пора. Просто надоело бездельничать, да и сдавать надо курсовые после лета. Наверняка потребуют новые работы.
   - Зинка, я, конечно, не все понимаю в твоих опытах, но какого черта ты взялась за такой домашний, зимний натюрморт? Посмотри сама, что ты тут навалила! Зачем, например, взяла сервировочный столик. Могла бы воспользоваться дачным, сельским колоритом. Катти Сарк, зачем-то поставила, да еще опрокинула бутылку. Водку бы я понял.
   - Па, как ты любишь все портить.
   - Да ничего я не порчу, просто во всем, даже в импровизации должен быть смысл, только гений имеет право создавать смысл из ничего. Он сам себе смысл.
   - Может я и есть гений.
   Ответить на такое необходимо или очень пространно или ничего. Григорий всему предпочитал ничего, поэтому поплелся от дочери прочь, мысленно ругая себя и ее за неумение общаться. Однако это было таким привычным, что почти не расстраивало. "Вот если бы я умел рисовать!", - Григорий уселся на бубновое кресло, сейчас находившееся вне стола напротив дома. Только самые высокие сосны в два раза превосходили дачное строение высотой. Они в раскачке бросали малиновые пятна на крышу, двигались по ней, используя свои тени. Так сознание человека использует щупальца мысли, продвигаясь в ясных искусственных потемках к ускользающей в естество истине. Под порывами ветра деревья бестолково возмущались, нервно вздрагивали скрюченными ветвями и противоположными освещенными краями лап. Таким образом они стремились избавиться от нагло зреющих шишек. Под коньком, позванивая небрежным остеклением, веселилось слуховое оконце. Оно неугомонно подмигивало специально пропускаемым соснами для этой цели лучом и, не напрягаясь расписывало Григория, не думая о своем творчестве и не ставя пред собой никакой творческой задачи. Может Зинка и права?

****

Визит письмоносицы

   На удивление быстро получили Мишка и Жора ответ от старого профессора. Может быть девчонки с почты наколдовали, но прошла всего лишь неделя от отправки весточки приятелей профессору, когда утром их разбудила Верка, доставившая телеграмму из Москвы. В который час надо было выехать с почты, чтобы попасть в такое раннее время к нашим друзьям, может догадаться только опытный тренер по велосипедному спорту. Наши друзья просто вылупили глаза на Верку. Она выглядела так, что, казалось, и не садилась на велосипед. Да, крепки Российские регионы женской половиной! Наскоро умывшись и разложив костер для немудреного завтрака, друзья не знали, как ублажить письмоносца, и крутились перед ней так, словно была она королевой судьбы, а не почтовой девочкой Веркой. Миша может и старался сильно, но все равно моральная поддержка от самой Верки уходила в сторону Жорика, поэтому его судорожные усилия оказались явно на втором плане. Он что-то резал, раскладывал, что-то говорил, но авансцену прочно заняли симпатизирующие друг другу Вера и Жора.
   - Верочка, я никого не обидел в прошлый раз? Бандероль отправлял Миша, а я так и не повидал вас с тех пор.
   - Твой Мишка улетел от нас, как угорелый, бандероль бросил и улетел, даже не поговорил как следует. Мы не обиделись, но решили, что он не иначе влюбился.
   - Я-то чего натворил? что-то я окончание праздника не запомнил, все в каком-то тумане.
   Вера со смыслом посмотрела на Жору и была явно разочарована его словами. Видно события развивались, ведомые их тягой друг к другу, а он, к ее прискорбию, этого даже не помнил. Почувствовав, что надо было выяснять аккуратнее, Жора начал маневрировать.
   - Верочка, я помню, ты передавала мне документы, посылочку и мы шли...
   - Ладно, не мучайся, Жора, не помнишь, так не помнишь, что с тобой поделать. Давай я за тобой поухаживаю. Вот тебе бутерброд, вот чай, а то Миша до всех не дотянется. Я сегодня отпросилась, считается, что у меня местная командировка. Если не помешаю, то разрешите немножечко отдохнуть у вас. На меня внимания не обращайте, если что надо делать по работе или съездить куда, то я тут побуду, немного у вас приберусь. Хорошо?
   - Не хорошо, а просто здорово. Пошли искупаемся.
   Река приняла их, как родная. Сводить людей в своих добродушных водах было ей не впервой. Мишка, конечно, почувствовав небольшой напряг, не пошел с ними. Они были совсем одни на реке, никто даже вдали не просматривался. Жители Устежа и деревень на этой стороне, как и любые жители при водоеме будь то море, будь озеро или большая река, были внешне к ним равнодушны и купались, за исключением молодежи, крайне редко. Тем более в столь ранний час. Вера продемонстрировала Жоре прекрасный серебристый купальник, - "Надька привезла", - догадался Жора, с глубокими овальными вырезами от спины до середины живота, рискованным декольте и шикарной завязкой на золотистой от загара Веркиной шее. Жора любовался на нее, не очень отдаляясь, и чувствовал приятное возбуждение. Веркины глаза светились кошачьей желтизной, отчетливо излучая одобрение и ожидание. Держась за руки, они зашли по пояс в прохладную воду и, будто спасаясь от холода, крепко обнялись. Верка прерывисто вздохнула и сама поцеловала Жору, а он, повинуясь давнишней мечте, осторожно нащупал глубокую ложбинку на ее спине.
   Мишка, тем временем, вникал в забытую впопыхах телеграмму. Старик любил загадки, и пришлось крепко поломать голову. "Вылетай просьбой все месте жду разъяснений умер". Первую часть он расшифровал сразу, не бог весть как сложно, быстро расставив нужные предлоги. А вот кто умер? Совершенно не ясно. После глубокого раздумья Миша остановился на следующем варианте: "Вылетай с просьбой, все на месте, жду разъяснений пока не умер". Оставалось понять, почему профессор написал "вылетай", а не "выезжай", но потом понял - плохо себя чувствует и поэтому косвенно просит приехать побыстрей. "С просьбой" означает, что он еще подумает, отдавать свои разработки или нет, поэтому и нужны разъяснения. Мишка стал прикидывать, когда они смогут выехать.
   Ехать одному, без Жоры, не имело смысла. Что он здесь будет один болтаться: ни работы толком, ни отдыха, хотя у него, как видно, появился иной компаньон. Мишка словно осекся. Клавка, что делать с Клавкой!? Неожиданная тревога повисла на сердце. Вдруг, не так его поймет? Брать ее с собой, но она видно сама сомневается. Что делать? Жора и Вера не возвращались. Мишка забегал по лагерю, потом выскочил за его территорию - удобнее носиться, ничего не опрокинешь. Хотел пойти в сторону реки, но вовремя одумался. Совесть надо иметь, а то встрял только в собственную личность и проблемы. Так и поганцем недолго заделаться. Бежать к Клавке очень хотелось, но надо иметь готовое решение, по крайней мере, твердое мнение, а то только мутить воду и, не дай бог, ссориться. Это просто недопустимо. Не смог бы Миша уехать, оставив Клаву в сомнениях. Должно быть все очевидно. Он приедет, заберет ее. Наверное, позже, очень скоро, но позже. Опять закололо сердце. "Позже" почему-то означало никогда.
   Так прошел час. Что там можно делать час? Вот дают. Жора хорош. Нет, это я хорош, ну, что паникую? Клавкин образ, который он не мог вытряхнуть из головы ни на секунду, очень мешал здравому расчету. Он тянул куда-то в сторону, что-то говорил, а слов было совсем не разобрать. Он боялся этого сравнения, чтобы не накликать беду, но ему казалось, что он разговаривает с давно умершим человеком. Непреодолимость ощущалась во всем. Была неясна ее причина, поэтому делалось просто по-человечески страшно. Вот неврастеник, псих! Куда они запропастились? Я должен ехать к Клавке.
   - Жора, Вера, что с вами случилось! Куда вы пропали!
   Жора просто открыл рот, что было ему совсем не свойственно, а Вера испуганно спросила, видно, зная по опыту, что такое телеграмма:
   - Мишенька, что с тобой, дорогой, на тебе нет лица. Сядь, успокойся, с нами все в порядке, что-то в телеграмме? Пожалуйста, милый, извини нас, мы не знали, что ты в таком состоянии. Прости нас.
   - Жора, нам, мне, нам с Клавкой, мне надо ехать. Профессору, наверное, плохо, он обещает помощь, но надо торопиться. Жора, что делать?
   - Мишка, симулянт проклятый, я знаю, что ты не псих. Сначала успокойся.
   Теперь уже Вера и Жора, вместе, словно друзья дома начали успокаивать Мишу. Причем Вера доходила до всего самостоятельно, по разговору друзей поняв и оценив серьезность проблемы. Разумеется, при таком раскладе, опять появилась канистра. Миша, под неусыпным, излечивающем оком Веры, постепенно успокоился, сам уже не понимая, почему сорвался. Жора, наконец, стал узнавать в Мише своего беспокойного, но достаточно рассудительного друга. Если ситуация и не разрешилась, то по крайней мере можно было говорить и обсуждать ее спокойно. Сообща договорились, что Мишка сейчас отправляется к Клавке и проводит переговоры. В любом случае, неделю можно еще потерпеть, ничего там, в Москве не случится: слишком туманно было содержание телеграммы, чтобы предпринимать экстренные меры. Что касается самочувствия профессора, то надо просто ему позвонить, чем займется Жора, так как о нем тот уже знает из письма. Жора выяснит, насколько профессор болен или нуждается в помощи. Тогда и будет принято окончательное решение об отъезде, все равно даже механическое свертывание работы требует времени. Мгновенно не уедешь. Поскольку Вера должна тоже немного отдохнуть все отходные мероприятия, несмотря на ее искренние возражения и даже требования не обращать на нее внимания, перенесли на следующий день. Жора настоял на том, что отвезет ее завтра на машине. Миша в суматохе совсем не удивился, что Вера будет у них ночевать. Совместными усилиями Мишу запихнули в машину, чтобы он в последний момент не испугался и не отложил серьезного разговора с Клавкой. Теперь, когда автомобиль уверенно запылил по дороге, Вера и Жора почувствовали, что остались одни в заколдованном месте лагеря, словно покровительствующего влюбленным.

****

Думы лидера

   Секретарь ПНКС, что расшифровывалось ее членами, как партия национал коммунистического союза, а другими индивидами просто не замечалась, с усилием сжимал свою бритую голову, стараясь мануальной терапией придать ей рабочее состояние. Сжатие рук не заменяет полстакана водки в такого рода болезнях, поэтому облегчения у секретаря, Константина Симоненко, не наступало. Вчера на активе обсуждали финансовое положение. Чуть не дошло до драки, поэтому срочно пришлось пить мировую. Затраты на мировую списали туда же, куда списывал неудобно фиксируемые траты сам Константин, а криков до этого было, пока сами не попробовали, что такое бухгалтерия.
   Период становления, по оценке аналитика и теоретика партии, Сергея Буреломова, успешно миновал. Пора было приступать к активным действиям. Действия тут же и начались. Кому просто позвонили, кого вытаскивали из теплой постели лично, но основной костяк оказался, в смысле дисциплины, выше всяких похвал. Двадцать четыре боевика явились еще до затухания первого свиста. Молодцы-ребята, все как один в черных шелковых рубашках, с красными бантами в петлицах, вместо ремней никелированные цепи, на которых висели гаечные ключи 22-24, просто загляденье. Ради такого парада стоило жить. Не погибнет рабочее дело, пока есть такие мудаки-молодцы. Но не настолько глуп был Константин, а тем более Сергей, чтобы сильно волноваться за беднейшие слои населения. Узко-практической целью этих деятелей было безбедное существование за счет тех самых беднейших слоев, за которых якобы борются. Получится что-то посерьезней в ближайшее время чем говорильня, еще лучше, хотя трезвый расчет показывал, что до следующих выборов рыпаться во власть даже не светит. Надо вставать в очередь к кормушке. Пока необходимо создавать имидж партии, слава богу и коммунистам, голодных дураков в Устеже было не меньше, чем в других закоулках России. Соответственно, и времени на обсуждение причин своих бедствий тоже было навалом, а послушать можно любого, лишь бы попугали да повеселили.
   Константин вернулся к приятным воспоминаниям. Собрались они в воскресенье около церкви, провели небольшой митинг и степенно, с плакатами вождей мирового пролетариата и революционными песнями протопали до горсовета или мэрии, по новому сленгу. Что характерно ни милиция, ни какие другие органы правопорядка, ни даже просто демократическая общественность их не трогали, а смотрели с любопытством и безразличием. Только бабки с дедами опасливо ахали и прикрывались рукавами, как от стыда. Ничего, дайте время: походим, походим, по долинам и по взгорьям, а потом такую провокацию устроим, что все запоете наши песни, а кто не запоет, тому в глотку их запихнем.
   Все-таки молодец у меня Серега, как он вкрутил этого попа в наши разборки. Умеет договариваться и воду мутить, ничего не скажешь. Вот только, как его на этом уровне удержать, как его не пускать дальше идеологии. Одно хорошо ни ростом, ни фигурой, ни рожей не вышел Серега - трудненько ему пришлось бы в вождях. Константин напрягся и припомнил, что многие вожди в исторической ретроспективе, да и в настоящее время, красотой и представительностью явно не блистали. Проблема, ничего не скажешь. Однако, в тайне ото всех Костя гордился такими проблемами, шутка ли о чем думает: о партийном строительстве, о крепости личной власти. Да кто в его возрасте так озабочен? Отец в его годы выше занюханного комсомола не поднимался, впрочем, кто его знает, какие у него там возникали проблемы, скорее всего те же самые. Один хрен - власть, есть власть. Костя как-то невольно задумался о родителе. Здорово помог. Где бы мы откопали такие материалы. Еще в Советские времена уходили корни компромата. Ведь чтобы знать, что и где искать, нужно было хорошо изучить биографии действующих лиц. У нас бы месяцы на это ушли, а тут на тебе - все уже есть. Ох, хитры коммунисты, на мякине не проведешь. Да и название, всю идеологию в общих чертах конечно, подсказали они. Вот у кого надо учиться политическому цинизму. Ох, как болит голова! Позвать Вику что ли, повалить прямо на партийные бумаги, да отодрать, как сидорову козу. Пожалуй позвоню!

****

Девичник Черепицы с аварийными последствиями

   Жанка всегда вставала поздно. Нельзя сказать, чтобы это ей нравилось, но такая профессия. Теперь тем более. Пока отследишь за процессом распределения девочек по клиентам, соберешь с точек выручку, подсчитаешь и оприходуешь, разобьешь на кучки, решишь неотложные вопросы, которые в любую смену возникали в основном с ненасытными ментами или с буйными клиентами, смотришь, уже часа два-три ночи. Все- таки позже часа дня Жанна никогда не вставала. Личная жизнь требует какого никакого времени, а в шесть вечера она уже опять сидела в "Парусе" на своем рабочем месте, которое посвященные прозвали секс-пульт.
   Сегодня она пришла пораньше. Смена в кафе была хорошая - Колян свой человек, да еще усердный клиент, которого и искать не надо. На столе перед ней стоял кофе, который по спецзаказу ей варили, потомив на горячем песочке и добавив чуть-чуть гвоздики. От пирожных Жанна отказывалась, учитывая, что теперь ей приходилось вести сидячий образ жизни, зато все чаще рядом с кофе оказывалась рюмочка Ирландского ликера, тягучего, молочного вида. Жанна отставляла по давнишней привычке пальчики, держа рюмочку только в трех, наслаждалась легким пощипыванием губ и теплым прикосновением не приторно сладкой жидкости.
   Жанна была довольна работой. Она и не догадывалась, что обладает такими организаторскими способностями. В этом ей помогала прекрасная память и живой, практичный ум. Жанка сама хлебнула горя на такой работе, поэтому прекрасно представляла трудности, с которыми сталкивались девочки ежедневно. Главными из них были сохранность здоровья, защищенность от клиентов и от правоохранительных органов. С врачами городской больницы она и сама была прекрасно знакома, просто раньше ей не хватало денег крепко их заинтересовать. Приходилось действовать больше на личном обаянии, но теперь она все поставила на деловую основу: ни один врач, получая хорошие деньги, не смел отказать ни в диспансеризации, ни в экстренной помощи. Тяжелее было с ментами, многие тоже были хорошо знакомы Жанне, но знакомство было менее полезным, чем с врачами, и прямо скажем совсем неконструктивным. Тут неоценим оказался Птенчик, точнее его административно-производственные связи. Раньше с отдельными девочками не разговаривали. Хватали и делали, что хотели. Теперь осуществилась на практике предварительная договоренность, были распределены сферы взаимодействия, которые у ментов резко ограничивались отлавливанием диких обитателей панели и обычными ментовскими действиями по поддержанию порядка, только акценты сильно сместились в сторону безопасности девочек, а не их клиентов. Разумеется, все стоит денег, но теперь их почему-то хватало. Параллельно рос престиж профессии, поступление на работу чуть ли не требовало предъявления рекомендации.
   Уже давно Жанна расплатилась за выданный ей аванс, сама стала прекрасно зарабатывать. В основном ее заработок шел не от текущей деятельности. Прибыли от нее едва хватало на расчеты с Птенчиковой крышей, девочками и текущими расходами, включая аренду квартир и гостиничных номеров. Да, даже такое теперь практиковалось. Заработок Жанны составляли верхушки от расчетов с постоянной клиентурой, которая все расширялась. Тарифы для постоянных клиентов были значительно выше, разница по сравнению с обычной ставкой шла Жанке в карман. Костяк ее предприятия составляли пять девчонок приятной внешности и достаточного уровня профессионализма. Женским коллективом всегда очень трудно руководить, поэтому отбор в личную гвардию у Жанки был жестким. Основным после внешности был вопрос характера. Практически всех этих девчонок Жанна считала своими подругами, но примой во всех отношениях оставалась Черепица.
   - Жануля, здравствуй. Можно твоего кофейку? - Легка на помине, к столику подплыла Черепица. Выглядела она как всегда сногсшибательно. При такой фигуре она могла себе позволить некоторую строгость в одежде, ее сексуальную привлекательность это только увеличивало. Сейчас на ней был роскошный лайковый костюм, явно не с рынка. Длинная юбка сзади была разрезана до критической точки, а коротенькая курточка, застегнутая на одну огромную пуговицу, не скрывала великолепного кружевного белья и надета была на голое тело.
   - Жанна, я сегодня опять к Снурику. Хотела тебя предупредить. В воскресенье он сделал мне предложение, и я его по-моему приняла.
   - Как это "по-моему приняла"? и что за предложение?
   - Обычное предложение, замуж...
   - Ничего себе обычное! Ты хоть знаешь, кто он такой и сколько ему лет?
   - Наплевать мне, сколько ему лет, а мужик он прекрасный, спокойный и богатый. Мне кажется, что я его люблю.
   - По-моему, ты просто чокнутая. Но знаешь, если правда у вас срастется, то я за тебя очень буду рада!
   Жанке было жаль расставаться с доходами от деятельности Черепицы, но дружба есть дружба. Черепица сама притащила из бара шампанское, и девчонки через пять минут уже сидели с красными глазами и обнимали друг друга так, будто одна из них шла на войну.
   - Девочки, что с вами? может что то нужно, чем помочь?
   - Не надо, Коля, лучше садись, выпей с нами. Черепица замуж выходит.
   - Как же так? А я? Да я бы первый тебя замуж взял, хоть бы намекнула!
   - Коля, ты хороший парень, и кофе у тебя, когда захочешь отличный, но муж ты никакой, не обижайся.
   Весь вечер Жанка и Колян разрывались между проводами замуж Черепицы и производственными делами. Черепица к одиннадцати вечера на вопрос, почему не уходит к жениху, очень внятно отвечала: "а пошел бы он на...". Это вселяло надежду в сердце Коляна, и он, с трудом покидая интересующий его столик, бросался побыстрей обслуживать клиентов, чтобы отстали и позволили ему вернуться к Черепице. Еще через час Коля просто закрыл бар, коварно ссылаясь на позднее время, какое-то постановление мэрии о торговле спиртными напитками и окончательно похерив кассу, присел рядом с девочками. Девочки, приставив к вискам длинные сигареты, вели дымчато-неспешный разговор.
   - Жанночка, ты всегда нас понимала. Подумай, как мало толку в моей жизни. Ты, хотя бы нашла Птенчика, он у тебя такой хороший, дурачок, а я? Кому я нужна? да отстань ты, Коля!
   - Милая моя Черепица, знала бы ты, как я переживала, когда отправляла тебя на работу ко всем, кроме Коли. Ты мой острый нож в сердце. Дай бог тебе счастья!
   - А мой какой острый, что мне теперь с зарплатой делать, я погибну без твоей ласки, родная моя Черепица!
   - Коленька, не погибай, я тебя тоже люблю!
   От избытка чувств Коля смел пустые бутылки в большое пластмассовое ведро и нетвердо опираясь на стол, стал его яростно протирать. Затем очнулся, как ужаленный и нетвердой спешащей походкой слетал в бар за бутылью коньяка. Водружая емкость на стол, он умудрился раз пять поцеловать Черепицу в затылок и, слегка пошатав стол чмокнул заодно и Жанку.
   - Клянусь, это самая тяжелая смена в жизни, в м.. в ...оральном отношении! - Коля уронил голову на длинный локоток Черепицы и заплакал.
   - Николай, горе ты мое, не плачь, ты же как никак мужик! Пойдем, я тебя уложу спать, в каптерочку, в твою постельку, я с тобой посижу. В последний раз посижу, ты знаешь, как я умею хорошо сидеть. Да брось ты эти деньги, да Жанночка? Брось, брось, пойдем, мой дорогой. Вот не думала, что ты такой мой друг!
   Жанка, ничего не соображая, провожала их затуманившимся взором. Черепица, не плавно покачиваясь на высоких каблуках, обнимала маленького Колю, и они удалились за стеклянные двери кафе. Сколько так просидела Жанна одна, она не знала. К ней подошла какая-то подопечная девица и Жанна заставила ее пить коньяк, не пытаясь вникнуть в очередную проблему, которая, наверное, оказалась несущественной, так как девица с удовольствием отложила разбирательство и разлила коньяк по стаканам. Прошло минут двадцать. Время не было потрачено зря - Жанка изливала душу подсевшей к ней девочке. Не прибегая к прямой речи, можно приблизительно повторить этот поток наболевшего: "...он такой сильный и добрый, у меня никогда ничего не болит с ним, я его научила думать обо мне, теперь Черепица уходит, сколько моих знакомых куда-то делось? я иногда совсем одна, посередине, а вокруг парад: юбками шелестят, белыми бинтами, стучат мимо каблуки, ты каблуки любишь?, а я нет, траву люблю зеленую и мягкую, утром только сыро бывает и лбы у всех мертвые холодные..."
   К "Парусу" подкатил Мерседес Е320, из него вышел Снурик. Нескладность и какую-то расшатанность фигуры скрывал замечательный, серый костюм в едва заметную темную полоску. Снурик был очень озабочен, лицо его выражало напряжение пополам со стеснением. Он первый раз был в этом кафе, да еще в такое время. Только устойчивое положение в обществе спасало его от окончательного внутреннего и наружного конфуза. Было ясно, что он приехал в результате сильного волнения за известную нам особу.
   - Извините, пожалуйста, я бы хотел видеть Черепицу, она говорила мне, что ее всегда по вечерам можно найти в этом кафе. Вы ее не видели?
   - Черепицу мы видели и проводили ее замуж, больше она здесь не живет.
   - Но мне необходимо ее увидеть, она не пришла сегодня, мы договаривались, я очень волнуюсь, может быть что-то с ней случилось?
   - Пока все было в порядке. Она, наверное, в каптерке - прямо в стеклянные двери, налево, затем два раза направо, там фанерная дверь... Да куда вы?
   - Жануля, давай еще выпьем, вот тебе рюмочка, давай, а то ты очень бледная.
   - Ну, давай, за то, чтобы Черепица была счастлива!
   - Поехали!
   Жанка откинула густую челку со лба. Лицо ее словно ночной крем впитывало свет неоновой вывески. Малореальное впечатление от всего происходящего получало световое подтверждение. Уборщица баба Валя неумолимо продвигалась между столиками, переворачивала легкие пластмассовые стулья, небрежно смахивала остатки пиршеств, затирала тряпкой мокрые пятна. Иногда она делала паузу, вытаскивала из глубокого фартучного кармана бутылку коньяка, совершала судорожный глоток и, бережно завинтив пробку заскорузлой рукой, погружала бутылку обратно в бездонную оттопыренную темноту. Как она не изменяла маршрут, стремясь продлить конфиденциальность напряженного разговора двух оставшихся сотрапезниц, но, наконец, оказалась рядом со столиком девушек.
   - Баба Валя, выпей с нами, прощелкали мы нашу Черепицу.
   - И-ето разве прощелкали, дай ей бог счастья!
   - Боже мой, какая же я дура! Это же ее жених пришел, а я его в каптерку! Что же теперь будет?
   - Погоди, не волнуйся, ведь сказала она - посидит.
   - Да знаю я хорошо, как она с Колькой сидит!
   Снурик запомнил как пробраться в каптерку, правда, он плохо представлял себе, что это такое. Наверное, что-то там хранят. Фанерная дверь распахнулась при легком нажатии худощавой руки Снурика. Помещение не отличалось простором, поэтому он очень удивился, когда прямо рядом со своим лицом увидел роскошные груди Черепицы, находившиеся в непрестанном движении. От мягкого их колебания Снурику стало тревожно, слишком реальным было это его ежедневное ночное видение, но на сон все было совсем не похоже. От присутствия лохматой головы неизвестного мужчины, в непосредственной близости от левой штанины Снурика, явь тоже в сон не превращалась.
  -- Снурик, дорогой, ты за мной приехал! Куда же ты?
   Снурик вышел за дверь, прикрыл ее, и шок, распространившийся во всем его существе, был настолько силен, что он совершенно спокойно сказал:
   - Черепица, быстро оденься и выходи, я жду тебя на улице.
   Прохладный августовский ночной воздух ударил в лицо Снурику, он нетвердой походкой приблизился к столику Жанки и замер, как мумия, крупные слезы капали на его серый пиджак, отскакивали от него и превращались в цветные туманные пятнышки.
   Прошло время, и в кафе наступила мертвая тишина. За столиком сидели Жанна, Тен (так звали заблудшую подопечную Жанки) и Коля. Сбитый с толку ветер перепутал свое назначение и вяло посвистывал парусиновым зонтиком словно макушкой высокой сосны или корабельной снастью. В стороне Галапогосской черепахой сидела баба Валя, сложив жилистые загорелые до черноты руки на коленях и медленно вращая карими, поглощающими неоновый свет очами. Все в ней помнило коньяк, кроме той части души, которая отвечает за покой. Только Тен оставалась еще немножечко живой и почти трезвой. Она нервно курила сигарету и слишком явно переживала случившееся. Разговаривать ей было не с кем, и она непрерывно шевелила губами, беззвучно воспроизводя диалоги, будто стремилась их запомнить наизусть. Шевеление губ сопровождалось мимикой: тонкие выщипанные брови то приподнимались, то словно сползали со лба. Длинненький носик то сближался с верхней губой, то покидал ее, исследуя внешнее пространство и расставляя на нем условные отметины. Уголки губ иногда печально опускались, и один уголок выпрямлялся немного быстрей второго, что придавало трагизм этому мимическому представлению. Тен, которая получила свое прозвище за то, что работала раньше за десять долларов, была безобидной простушкой по натуре и внешности. Ее профессию не мог бы определить ни один спецморалист, что, кстати, одновременно было и недостатком и достоинством. Ведь часто встречались любители хотя бы иллюзорной невинности, не говоря уже о ценителях порока под маской девственности. Это могучее сочетание, как выверенный театральный эффект, был доступен этой девице от природы. Бывают такие прирожденные актеры, которые с блеском исполняют придуманные самой жизнью роли, однако, если их об этом попросить, то лучше заранее знать эффект - строго противоположный задуманному. Внешностью Тен не занимались профессиональные визажисты, но интуиция помогла ей подобрать прическу, немудреный макияж, простенькую одежонку, которые все вместе давали прекрасный результат. Тен была гармонична в своей простоте. А кто не любит гармонии?
   Любители гармонии появились в неурочный час. Их было пять человек. Все они были одеты в черные рубашки, в петлицах боковых карманов были продеты красные гвоздики. "Волга", с оленем на капоте, донельзя расшатанная и дрыгающая бампером от детонации после выключения зажигания, распахнула двери, и с гоготом вся издевательски гармоничная компания вывалилась на тротуар.
   - Эта готова, а вот эту еще можно. Хорош спать, поехали с нами!
   - Она никуда с вами не поедет, - почти внятно произнесла Жанка, неожиданно очнувшись, - сегодня больше никто не работает.
   - А это мы будем решать! Хохол, бери ее, пихай в тачку. Куда лезешь, тварь!
   Жанка получила куском толстого провода по почкам, колени ее сами подогнулись, и она с открытым ртом повалилась набок. Баба Валя попыталась что-то сказать, но ей надели на голову пластмассовое помойное ведро. По всему кафе зазвенели покатившиеся банки и бутылки. Коля проснулся и попытался встать из-за стола, но получил такой удар в зубы, что, захлебываясь кровью и выбитыми зубами, навзничь рухнул через стул, с которого так и не успел встать. Его голова выкрутилась набок, и в уголке рта показалась пенная, кровавая струйка. Хохол, здоровенный тупой кабан с кривым перебитым носом и огромными пухлыми губами, уже тащил девчонку в машину, закрыв ей рот своей волосатой лапой. Вся команда стройным порядком отступила и попрыгала в машину. Похищение произошло довольно быстро. Еще минута и старый драндулет уже рычал где-то вдалеке, поднимаясь в гору.
   Тен было очень страшно. Она дрожала всю дорогу, как от сильнейшего мороза. Это видимо возбуждало Хохла, который держал ее на коленях. Хохол одной рукой грубо хватал ее за грудь, а другой залез ей под юбку и с наслаждением рвал ее незамысловатое бельишко. Все вокруг ржали и не переставали комментировать его действия до тех пор, пока вырывающаяся, доведенная до отчаяния и прекрасно знающая что ее ожидает девица не влепила изо всех сил каблуком в правое ухо шоферу. Пацан оглушительно взвыл и судорожно крутанул руль влево, при этом он рефлекторно нажал ногой на газ до самого пола.
   Всю команду от моментальной, но только для более ужасной смерти, спасло то, что их автомобиль был очень старый, к тому же давно привыкший к нерациональному управлению остолопами. Старушка, не обращая внимание на резвость команды, плавно выехала со скоростью 110 км в час на встречную полосу и, игнорируя возмущенный вой встречного дальнобойного грузовика, со стремительным достоинством въехала в кювет. В следующий момент тачка с большим трудом оторвалась от земли, подпрыгнув на ребре канавы, и тут же с сильнейшим грохотом в нее вернулась, провалившись так, будто никогда не обладала пружинами и амортизаторами. Раздался пустой металлический хруст, и сломавшийся где-то посередине корпус пропахал метра четыре по земле, все время загребая направо, наконец, машина не выдержала поздней глубокой пахоты и резким скоком очутилась на собственной крыше. Продолжая скрежетать железом и выть мотором в бешеной тряске, она проследовала вплоть до растущих поодаль от дороги деревьев. Одно из них приняло от нее свою погибель и медленно переломилось посередине, накрывая автомобиль печальными ветвями. Внутри салона установилась тишина. Хохол, единственный, кого невольно спасла своим телом несчастная проститутка, очнулся от шока и почувствовал резкий и тревожный запах этиллированного бензина. Его выбритая голова поседела за те несколько секунд, которые он все равно не мог использовать для спасения, так как был со всех сторон зажат телами и металлом. Машина очень медленно, как костер под дождем, вспыхнула и начала гореть. Хохол понял, что его желудок и все внутренние органы последний раз в жизни освободились от тяжести. Взгляд до самого взрыва упрямо фиксировал перевернутого, но для него продолжавшего стоять прямо серебряного оленя, охваченного голубоватыми языками пламени.
   Пока "Волга" исполняла последнюю в своей жизни катастрофу, встречный дальнобойщик боролся с собственной машиной. Она, перемещаясь тяжелыми бортами влево и вправо, свистела покрышками по асфальту, оставляя за собой дымящиеся траурные полосы. Траектория, наконец, успокоилась, шофер пережал еще раза два тормоза и сбросил грузовик на обочину. Когда он стоял и смотрел на горящую машину, к которой невозможно было подойти, его поразила полная тишина вокруг, не нарушаемая тихим потрескиванием пузырящейся краски. Через секунду охнул тихий объемный взрыв, который иногда бывает, если неосторожно подбрасываешь полено в костер. "Вот уроды", - подумал шофер.

****

Музей или волшебная канцелярия

   -Веруня, можно я пойду на почту один?
   - Почему?
   - Я боюсь тебя там прикрутят к делу, а очень бы хотелось украсть тебя, хоть на полдня.
   Получив согласие, Жора побежал в почтовый переулок, в который он не въезжал в целях конспирации. Почтовые девочки все были как назло на месте и любопытные, как черти. Расспросам не было конца. Где Верка? Как Миша? Хорошая телеграмма или плохая? И так далее, далее... Жора отвечал на вопросы обстоятельно, но выборочно, поэтому избежал нежелательных ответов. Наконец, девочки успокоились и стали соединять его с Москвой. Прямой связи как всегда не было, но ради Жорика чего не сделаешь, договорились через райцентр. Он уже стоял в кабине и слушал длинные гудки, которые электрически отражали тяжелый перезвон старого и громкого аппарата в Московской квартире профессора, соображая как начать разговор.
   - Слушает Вас профессор Охрумчий, - раздался в трубке глуховатый, но почему-то совсем близкий голос старика.
   - Добрый день, Вас беспокоит Жора Уколов - приятель и компаньон Миши Плетенкина. Он сейчас не может отлучиться с объекта, и мы решили, что я могу с вами предварительно договориться о встрече, если это возможно?
   - Все, конечно, возможно, но почему Миша не позвонил? Ну, да ладно, давайте договариваться.
   Они и правда легко договорились, и эта простота мимолетно насторожила Жору, хотя раньше времени он решил не морочить ни себе, ни Мише голову пустыми догадками. "Будем в Москве", - все прояснится!
   Задумка Жоры была простой. Украсть Верку и проехаться до деревеньки Ванихино, где по его сведениям располагался музей краевой истории. Крестьяне давно научились спокойно относиться к реорганизациям, если не больно задевали они подсобное личное хозяйство. Так и село Ванихино в своей вековой истории подвергалось нападкам власти неоднократно. В один из таких бюрократических бумов подъема хозяйств эту деревню без видимых причин назначили перспективной, и приняла она на себя гордое имя центральной усадьбы. Побочным результатом, если конечно не единственным сохранившимся до наших дней, было создание на базе спустя рукава растаскивавшегося и не до конца разрушенного барского дома краеведческого музея. В него-то и хотел попасть Жора. Ехать было порядочно, но дорожное время, благодаря Верке, истекало не скучно.
   - Отец мой был председателем сельсовета, крепкий был мужик, но после войны осталось у него только одно легкое, здоровье пошатнулось существенно. Мать спасала его постоянно, если бы не она, папаша бы помер гораздо раньше. Легкое легким, но характер у отца был непоседливым до конфуза. Основным непрекращающимся конфузом было ведение домашнего строительства. Слово перестройка я узнала задолго до роста его популярности в стране. Происходило это примерно так: папашка намечал строительство нового здания, например, курятника; призывал своих братьев и халтурщиков и выпивал с ними достойное мужчин количество самогона; планировка производилась по месту - тычком в землю лопаты или вбиванием колышка; смета расходов вовсе не составлялась; затем рыли ямы и вкапывали столбы - фундамента постройка удостаивалась крайне редко- только в крайнем случае, когда мужикам было заранее ясно, что без него завалится; прямота углов не соблюдалась - на черта она в курятнике; недостающий материал брали в лесу - даже воровать в совхозе считалось нерациональным, а лесник всегда вертелся где-то рядом, пьяный и сытый; худо-бедно возведенные стены обычно мазали глиной, перемешанной для крепости с навозом, предварительно стены обивались лыком, но прибить лыко не всегда удавалось - гвоздю ведь еще надо держаться в стене, а если стена из сучков и веточек, прутьев и прутышков, что тогда? а ничего - привязывали лыко к верхним и нижним перекладинам или просто придавливали чем-нибудь, потом лишние концы отрезали, когда уже стена была подсохшей; вся постройка после завершения строительства (которое, кстати, не обязательно подходило и через год, так как слишком большая обуза незавершенки всегда оставалась на участке, распыляя силы строителей до нельзя) обносилась забором, тоже лепившимся из подручных материалов; теперь был почти юридический этап, который заключался в маскировке прихваченного у леса участка земли. Папаша брал водку и шел к соседям договариваться, чтобы они тоже перенесли забор подальше в лес, это называлось подравняться.
   - Теперь я понимаю, что это вечное строительство у отца было не совсем хобби, просто он считал, что недоделанные постройки держат его на земле, не пускают в могилу, и надо же такому случиться: он умер, когда все было построено, только на следующей неделе отец хотел начать строить гараж, а в четверг ночью у него пошла горлом кровь, и мать не смогла его спасти. До больницы в распутицу у нас добраться невозможно.
   Вера замолчала, и Жора молчания не перебил. Дорога поднималась на огромный холм, впрочем в этих местах все было огромным и протяженным. Они достигли перевала и открыли для себя замечательный вид. Жора поехал медленнее. Дорога круто обрывалась в лощину, а за ней опять был холм, но уже очень крутой. Первое что, как бывает почти повсеместно в России, бросилось в глаза, это были величественные развалины храма, которые совсем не казались отсюда, издалека развалинами, только большущие березы на его крыше намекали на запустение.
   От храма, словно пестрое горное поселение, сбегало ступеньками в лощину деревенское кладбище. Осень жизни царила на нем пятнами высохших неубранных венков и цветов. Дорога проходила прямо по кладбищу, и было в этом нечто, обозначающее перманентную философию местных жителей. Жора остановил машину, и они еще немного полюбовались на печальную красоту гумафикации, слегка разбавленную обнадеживающими жизнелюбов дымами поднимавшимися над некоторыми домами.
   Музей оказался на противоположном краю села. Дорога здесь выходила в тупик, и когда-то тут разворачивался автобус. Заросшая тщедушными кустиками остановка кирпично-красных тонов, уже перестала вонять калом и мочой, что говорило о полной бесповоротной ненужности сооружения. Вера разглядела неуверенно петлявшую тропинку за остановкой, и они пошли по ней. Огромные липы так затенили парк, что трава тут почти не росла. Земля казалась специально утоптанной, была черного цвета и слегка влажной. Месами виднелись пучки осоки похожие на облысевших дикобразов.
   Неожиданно тропинка превратилась в парковую дорожку, сохранившую остатки битого кирпича, которым она когда-то была вымощена. Вдалеке показался старинный дом с традиционной греко-римской колоннадой и низкими боковыми пристройками. Посреди двора провалился под землю фонтан, и была видна только какая-то чугунная его часть, похожая на скульптуру. Правая пристройка здания глубоко внутри светилась электрическим светом, и пришлось повернуть к ней. Здесь оказался вход, снабженный кнопкой звонка, с обозначившейся вдоль всей двери пожароопасной проводкой. Сбоку висела стандартная для все советских учреждений голубая доска, содержавшая название музея и год его основания.
   На звонок к ним вышло странное существо когда-то женского пола. Оно было покрыто клетчатым пледом и поверх пледа обычной пушистой темной шерстяной шалью. На голове существа не было платка и это было единственным зримым признаком уместной тут интеллигентности. Платье женщины подразумевалось форменным, темно- синим, и то ли принадлежало экиперовке железной дороге, то ли временно забытому НКВД. Принадлежности не мог понять Жора, даже присмотревшись к желтым пуговицам с затертым гербом. Удивления прибывшим или восторга ни в каком виде не последовало, поэтому они беспрепятственно прошли в первый зал.
   Экспозиция начиналась с древнейших времен. Посередине зала стоял внушительный постамент, на котором совсем не по делу покоился осколок старого дерева, конечно прикрытый стеклянным параллелепипедом, правда существенно поколотым в стыках с медным каркасом. Надпись под деревяшкой гласила: древний челн ручного долбления из обожженной древесины - 2500 лет д.н.э. Жора передернул плечами, соприкоснувшись с вечностью, и отошел к стеллажам, на которых были рассыпаны по виду заплесневевшие, затянутые зеленой окисью штучки, судя по пояснительной записке, представлявшие собой женские украшения и швейные иглы. Бронзовый век. Жора очевидно путал порядок стеллажей, потому как перед ним возникал то каменный век, то железный, то бронзовый, это вносило подспудно желаемое организаторами оживление в ход осмотра экспозиции. Россия раз и навсегда озаботилась вечностью, считая века и тысячелетия незначительным фрагментом истории человечества. Именно поэтому следующий зал делал мощный рывок в цивилизацию и представлял уже IХ-ХI века. Всю правую стену занимал стеллаж с фотографиями останков храмов, каменных баб, булыжников, с надписями не поддающимися расшифровке, и другими достопримечательностями этого славного периода существования края. Одна каменная баба даже лично здесь присутствовала, стоя скромно в углу помещения, как наказанная. Неизвестный гениальный художник создававший ее конечно не рассчитывал, что скульптура заберет в себя мощь степных просторов и величие горных вершин, поэтому особенно не старался выстукивать детали. Однако это случилось, и теперь смотреть на ее округлую упрямую фигуру в заключении было стыдно. Хотелось немедленно пригнать в музей подъемный кран и увезти каменную бабу, куда угодно, только подальше, так влюбленный жених увозит тайно невесту, еще не поняв толком, надолго ли она ему понадобится. Самый чумовой жених, правда, знает, зачем ему нужна невеста, а с этой бабой дело обстояло сложнее, этот вопрос оставался открытым. Вокруг нее на стилизованных под старину свитках перечислялись племена живших здесь когда-то людей. Возможно, что среди них попадались и забегавшие сюда ненадолго из еще более дальних мест с целью грабежа и насилия, но в суматохе исследований попавшие в компанию к мирным и оседлым. Экспонатов явно не хватало, поэтому часть веков перетащили тоже в этот зал. Сюда попали мохнатые татарские шапки, колчаны со стрелами, круглые кожаные щиты и другое холодное, метательное и стрелковое оружие. Особенно нравились Жоре ржавые обрывки кольчуг с железными нашлепками, широколезвенные мечи с узорчатыми ручками и разные другие военные мелочи, вроде остатков горшков с греческим огнем и макетов метательных машин. В следующем зале, Жора давно прекратил следить за хронологией, располагались бытовые предметы, хозяйственная утварь, женские украшения, предметы прикладного крестьянского искусства. Тут Жора и наткнулся на странную плошку, внутри которой лежал шар. Плошка и шар были сделаны из мутного голубоватого стекла. В сколах и щербинках шара набилась грязь.
   - Извините, вы не могли бы пояснить, каково предназначение этого предмета и что это за материал? - спрашивал Жора у шаркающей тени, которая ни на минуту их не оставляла во время просмотра.
   - Фактически, это ручная мельница, в ней перетирали травы для настоев, может быть это предмет культа, то есть колдовства, но мельница предпочтительнее.
   - Почему предпочтительнее? И все же, что за материал? - Жора испытывал странное волнение.
   Существо низко опустило голову, Жора догадался, что иначе оно не могло поднять глаза, и, неожиданно молодым взглядом осветив Жору, сказало:
   - Поддержание естественных процессов жизни всегда предпочтительнее деструктивного колдовства.
   - Но ведь может быть созидательное колдовство. И все-таки, что за материал?
   - Колдовство всегда разрушительно, если не для объекта, то для субъекта. Это стекло из местной глины, говорят, обладает особыми свойствами. Лечит психические расстройства и некоторые пороки. Любопытство, например. Делаю исключение по этой причине и разрешаю вам его потрогать.
  -- А как же технология, есть ли хоть какие-то наметки, сведения?
   - Нет никакой такой технологии. Лепили и все. У нас музей краеведческий, а не истории науки и техники.
   Жора взял в руки шар. На него искаженное сферой смотрело лицо Николая Угодника, подрагивающее светом лампады и абсолютно живое. Казалось, оно укоризненно прищурилось на Жору и сожалеет о встрече глазами. Жора мгновенно обернулся. В углу напротив светилась лампада и висела настоящая икона, распространяя вокруг умиротворение и надежность. Фу, Жора стер капли пота со лба. Теперь он держал шар на ладонях и грел его в них. В нем плавали предметы и лица, находившиеся в зале, казалось, что они навеки живыми утонули в нем, и к оптическому отражению это не имеет никакого отношения. В глубине шара появился эмбрион света и рост его имел причиной углекислое дыхание человека.
   Жора уже не испугался, когда на него посмотрела прекрасная дева в маленьком, наверное, домашнем кокошнике и весело сказала ему глазами: "Лечись юноша, тебе осталась только одна единственная жизнь, чтобы избавиться от всех напастей". В ее ладонях Жора рассмотрел веретено, вращающееся все быстрее и быстрее, от стремительных сил превращавшееся в жезл, светящийся прерывистым скоростным узлом посередине. Жора не умел так быстро видеть, и мелькавшие картинки, словно указкой обозначавшиеся жезлом, пропускались через его сознание безо всякого эмоционального следа. Только ощущение женского присутствия, теплого и нежного, оставалось от них, и он с подсказкой девичьих глаз под кокошником понимал, что это не Вера. Шар показал Жоре маленькую молнию напоследок и затих, принимая вид травяной молотилки, видимо потеряв способность неуправляемо колдовать ввиду отсутствия хозяйки-ведьмы. Жора обернулся, и отсутствие хозяйки опроверглось прищуренным взором опустившей голову старухи. Да и была ли она старухой!? Теперь Жора был в этом не уверен. Свое наружное состояние он хитро проверял на Верке. Верка была спокойна и заинтересованно рассматривала другие экспонаты. Очевидно, метаморфозы, происходившие внутри шара, ее не затронули.
   Были еще залы, последний из которых был весь завален вымпелами и красными знаменами периода послеоктябрьской смуты. Его они пролетели без интереса, впрочем, как и следующий, посвященный трудовым будням преображенного села. В последних залах их не провожала тень музейной хранительницы. Она мудро сэкономила свое время, срезав путь через каменный век, и встретила их уже на выходе из исторического храма.
   - Счастливой дороги вам, молодые люди, окропленной и опаленной!
   Уже в парке Жора оглянулся. Посередине фонтана стояла, отблескивая черным силуэтом, чугунная скульптура женщины. На голове ее светился золотой кокошник, и в руке она держала веретено, подножье ее омывали кольца перевернутых водопадов, слюдянисто-прозрачных и живых.

****

По делам им воздастся...

   Чек внимательно слушал доклад Спертого. На дубовом столе перед ними стояли две большие глиняные чашки с горячим сбитнем. Еще лежал большой лист бумаги с цифрами в столбик.
  -- Говоришь, в понедельник, ночью? Еще есть сведения об этой организации?
   - Да, примерно месяц назад местный поп Арсений связался через своего прихожанина с их руководителем Константином Симоненко, сынком бывшего обкомовского секретаря, редкой сволочи, как известно. Этот хмырь, Костя, предоставил попу какие-то материалы на всю верхушку района.
   - Зачем они попу?
   - Да тяжба у него бесперспективная, еще со времен реставрации храма. Хочет теперь то ли мстить, то ли бороться дальше, пока это не ясно.
   - Следи за этими событиями. Как думаешь, ничего здесь не упустим? Ну смотри. Теперь об охране. Почему Птенчик, ведь ему поручил курировать проституцию, не обеспечил безопасность?
   - Это я проверял в первую очередь. Он виноват только косвенно, слишком наглым и неожиданным было нападение. Произошло оно не на объекте, а считай, в Жанкиной конторе, в кафе, откуда она осуществляет управление. Официант там, кстати, серьезно пострадал. Больше виновата наша охрана, ведь кафе под нашей крышей.
  -- Что о Жанке известно?
   - Очень толковая баба. Не ожидал от Птенчика, что он способен находить такие кадры. Да ты сам сейчас отмечал: это дело становится существенной статьей дохода, а раньше одни неприятности да стихийные наезды.
   - Может Птенчика сменить? Парень он действительно преданный, но к серьезному делу не способный.
   - Пока не стоит. Жанка его направляет очень умело. Да и конфликт может состояться, потому как влюбилась она в него по уши. С другим начальником охраны проституток у нее могут возникнуть трения.
   - Ладно, это все на твое усмотрение. Этой девушке, погибшей, ее родственникам оказана помощь?
  -- В полном объеме, как боевику.
   - Мало, это становится нашим политическим делом. Добавь, увеличь вдвое. С пострадавшими разобрались, а как будем реагировать, есть мысли?
   - До похорон я решил никого не трогать, все-таки и у них жертвы, родственников надо пожалеть. Население может не воспринять акций. Но общественное мнение в целом будет на нашей стороне, заметку, в подобающем ключе исполненную, уже дали в газете.
   - Мысли у меня по этому поводу такие - с фашизмом и большевизмом в нашем городе надо кончать. Затон в северном порту не реконструировали? Помнишь, хотели там дамбу строить для доков? Тогда сделай вот что...
   В воскресенье лидер ПНКС собрал всех активистов во дворе своей головной конторы. Сегодня был намечен поход на кладбище, где со страшной помпой были вчера похоронены пять их подельщиков по партии. С помятыми после поминок лицами боевики волнообразно качали строй, но выглядели внушительно. Все в черных рубашках, с кровавыми гвоздиками в петлицах, сверкали никелированными поясами из цепочек, на которых висели короткие дубинки, нарезанные из толстого кабеля и снабженные резиновыми ручками. Костя любил этот двор, особенно когда он наполнялся своим народом. Здание когда-то было административным у пионерского лагеря. Машиностроительному заводу, видимо, в советские времена некуда было девать деньги, поэтому уже сгнившие, ни на что не годные домики для самих пионеров намного пережило это неуклюжее, но просторное и крепкое здание. Сильно нравилось Косте и положение лагеря. Не далеко от города, за бетонным забором, с большим парком, где раньше резвились детишки. Теперь это была его частная собственность. Аренда, которую в отличие от других выплат осуществляла партия регулярно, шла Константину в карман.
   - Братья, помянем наших товарищей, погибших при боевом патрулировании, до конца исполнивших свой долг перед отечеством. Отомстим злой судьбе своими славными делами. Организованно пройдем через весь город и покажем всем жителям нашу сплоченность перед бедой. Покажем и разъясним кому надо, этим грязным писакам, порочащим память наших бойцов, что мы никогда их не забудем, как не забудем злодеяний истинных врагов отечества! Ура!
   Боевики орали: "Ура!" И почти весело разбредались по двору, образуя кучки с бутылками и закуской. За воротами их ждали два автобуса, чтобы боевики не тратили силы, добираясь до города. Охрана конторы в полном составе присоединилась к поминавшим безвременно убившихся усопших.
   Птенчик находился в группе захвата автобусов. Это было ответственным заданием, так как шофера оставались трезвыми и запросто могли поднять тревогу. Ранним утром весь отряд расположился вокруг конторы фашистов, надежно замаскировавшись в лесу, готовый по сигналу к плотному окружению и захвату врага. Бандиты отчетливо слышали утреннее продолжение поминок, торжественные речи атаманов и другое безобразие. Наконец, хлопнули во дворе опереточные взрывы гранат со слезоточивым газом, что служило сигналом к общей атаке. Двери обоих "Пазиков" были открыты, и шофера спокойно сидели там, где им положено. Услышав взрывы гранат, они встрепенулись, а водитель переднего автобуса попытался завести мотор. Птенчик, первым ворвавшийся в автобус, мощным ударом по шее вбил его в рулевое колесо. Подоспевшие двое ребят - их было по трое в группе на каждый автобус - ловко скрутили руки шоферу и бросили его на заднее сидение. Птенчик выглянул в окно. Из заднего автобуса нарисовалась фигура бандита и показала Птенчику большой палец. Во дворе события проходили не так гладко и, хотя на стороне нападавших был фактор внезапности, вырубить удалось только треть боевиков. Остальные отчаянно сопротивлялись. Птенчик не мог вмешаться. Его отряду было приказано охранять захваченные автобусы, чтобы ни произошло. Часть боевиков сумела скрыться в здании. Бегающих в беспорядке по двору чернорубашечников тоже быстро нейтрализовали. Бандиты, действуя строго по плану и соответственно боевому расписанию, разбились на три группы. Первая штурмовала здание, вторая связывала и тащила в автобусы поверженных врагов, а третья взяла под охрану периметр, отслеживая, чтобы ни один враг не смылся. Руководил атакой, сидя на разлапистом дереве с биноклем в руках и рацией, бывший майор КГБ по кличке Альма.
   - Так, почему заминка? Вторая группа, бросьте наконец двор, следите за тылом здания. Шкуру спущу, если кто-то проскользнет. Первая, на плечах приказано было, а теперь гранаты в окна, только сразу, по команде: хорошо, пошли!
   Все пять окон вспыхнули и зазвенели взрывами, бандиты в противогазах вынесли входную дверь и вломились в здание. Во все окна тоже запрыгивали бандиты. Через пять минут установилась тишина, нарушаемая только звуком падающих связанных тел, мешками вылетавших из окон гадюшника.
   - Первый, второй, доложить. Так, ясно! Не оправдывайся - на пять минут от плана - это не шутка, еще разберемся!
   Когда Альма спустился с дерева, жестоко матерясь и поминая не добрым словом заслуженную, но неспокойную старость, поковылял, разминая спину, к автобусам, то удовлетворенно отметил спокойствие и тишину на взятом объекте. Запищала рация, и он услышал, что третья группа закончила проверку. Не ушел ни один человек. Количество пленных равнялось численности врагов на объекте, полученной по данным разведки.
   - Второй автобус, где брезент, почему груз не накрыт.
   - Брезент у Каскадера, ему помощь оказывали, секунда, и все в ажуре будет.
   -Теперь вижу. Трогаем. Первые, вторые: на пол, третьи: комбинезоны снять, привести себя в порядок.
   Коридор движения был обеспечен, ГАИ и милицию предупредили на всякий случай не вмешиваться, но всякое возможно: люди они государственные, не надежные. Происшествий не было, и через сорок минут отряд подъезжал к затону. В узкой горловине затона, которую когда-то хотели перекрыть дамбой и устроить ворота дока, стояла поперек здоровенная баржа под именем "Люся". Баржа была притоплена и лежала на грунте. Бандиты засучили рукава и быстро перебросали чернорубашечников на палубу. Альма произнес над ними речь:
   - Вонючие гады, слушайте меня внимательно, потому как для многих из вас это последняя песня. Сейчас мы вас будем топить в этой самой барже. Шанс выбраться у вас есть, предварительно вас развяжут, но запомните: это действительно последний шанс! Успехов вам в следующей жизни!
   Бандиты поочередно развязывали боевиков и бросали их в трюм. Некоторое время упорного труда, и последний гад всплеском отметил прибытие на свое истинное место в жизни. Автобусы с бандитами медленно удалялись от порта.
   - Они правда утонут? - шепотом спросил Птенчик у соседа.
   - Кто их знает? Там около двух метров высоты, борта гладкие. Альма сказал, что шанс есть, посмотрим.
   Костя никогда в своей жизни не испытывал такого ужаса. Рядом плавали все его друзья, но это не успокаивало и не радовало. Смерть среди друзей он не склонен был отличать от любой другой. Все орали, кто-то даже плакал. Среди них не было не умеющих плавать, но долго ли они так протянут? Воздух в барже был очень тяжел. Воняло краской и тухлой рыбой. Высоко, очень высоко над головой светился квадрат голубого неба.
   - Костя, что будем делать? Эй, погодите, не раздевайтесь, ботинки только скиньте. Костя, ты слышишь? что делать? - рядом, с кровоточащим разбитым лицом плавал Серега, теоретик партии.
   - Попробуем связать пояса и забросить на палубу, может зацепимся за что-нибудь? Эй, вы все, передавайте пояса.
   Пояса связывались плохо, фал получался очень коротким, кроме того связанные они становились тяжелыми и тянули под воду. Держали связку по очереди. В трюме становилось все более жутко. Вернулись добровольцы, исследовавшие трюм: везде было одно и тоже. Надежда была только на первую пришедшую в голову мысль. Попробовали бросить пояс, но бросавший тут же ушел с головой под воду и еле выбрался на поверхность. Решили по очереди нырять и вставать друг другу на плечи. Третий человек стоял по грудь над поверхностью, спокойно мог дышать и двигать руками. После пяти- шести попыток пирамида каждый раз разваливалась, и пробный неудачный пока бросок получился только один. С каждой неудавшейся бесплодной попыткой надвигалось отчаяние, наряду со странным, в такой ситуации, нежеланием что-то делать и вполне уместным, но неконструктивным животным ужасом вселявшемся прямо в желудок. Все боевики от страха и холода непрерывно мочились в штаны. Попробовали использовать пирамиду еще раз, и на палубе что-то сильно грохнуло, не похоже было, чтобы это был конец связки. Потом оказалось, что это была четверть трюмной створки, небрежно открытая бандитами и стоявшая в момент броска почти вертикально. Конец связки несколькими звеньями попал в щель между ними, и упавшая створка накрепко его зажала. Так быстро и надежно невозможно закрепить и специально, будучи на палубе. Фашистам в очередной конкретный исторический момент повезло. Серега попробовал подтянуться. Связка держала его крепко.
   - Ребята теперь спокойно, если хоть один выберется, значит спаслись все. Это понятно? Если кто-то полезет вперед без команды, сам лично утоплю - понятно? Валерка, ты самый худой, давай, пробуй!
   Что переживали эти уроды, когда Валерка поднимался наверх, представить себе трудно. Однако мы знаем точно, что у нескольких из этой группы человек, в еще сравнительно молодом возрасте, произошли смертельные инфаркты. Врачи и родственники недоумевали, с чего бы это, ну а мы не будем сомневаться в очевидной причине.
   Верх напряжения достиг, когда Валерка начал соскальзывать с края трюма. Там абсолютно не за что было зацепиться, да еще мокрая одежда скользила по железным листам как по смазанным маслом. Все-таки легкий вес помог. Через некоторое время Валеркины босые ноги исчезли из виду. Теперь особенно трудно было тем, чья очередь не подошла. Спасенным наполовину никто не хотел быть. Вторым вылез на палубу Костя и сменил слабенького Валерку на подхвате вновь прибывающих на волю. Скоро все были наверху, кроме Сереги. Теоретик был себе верен и оставался последним, опрометчиво смело играя в капитана. Когда протянутые руки были готовы вцепиться в его одежду, теоретик сорвался, жалобно, коротко, совсем по-мальчишечьи, не по-капитански вскрикнул и гулко плеснул в воду. Никто, попривыкнув к острым ситуациям, особенно не расстроился: все спокойно ждали появления его на поверхности. Ничего, помогут, вытянут. Но поверхность тоже оставалась спокойной. Ей-то что? Костя, срывая голос, кричал вниз имя товарища, затем упал на край трюма и горько заплакал. Трудно вождям оставаться без толковой и любимой теории.

****

Разлука и карьера

   Миша открыл высокую калитку, сдернув ремень от генератора, который служил надежным запором не от воров, а только от рождения свободолюбивой Задрыги. Она, конечно, была здесь, за кустом красной смородины и напоминала собой гипсовое изваяние какого-нибудь городского парка или автомобильной дороги республиканского значения конца шестидесятых. Только живые хитрые глаза животного выдавали его истинные намерения. Мишке практические соображения давно не лезли в голову, а тем более они отсутствовали вовсе при подходе к Клавкиному жилью. Результат легкомыслия обозначился сразу. Задрыга бесшумно рванула в проем и раскрыла себя, только сыграв ноктюрн на штакетнике своим левым рогом. Демонстрируя одновременно и классический галоп, и степную иноходь, Задрыга, со скоростью мопеда исчезла в конце улицы, прекрасно используя складки местности для достижения своей эволюционной идеи фикс: абсолютной свободы. Мишка тяжело вздохнул, но зная уже от Клавки характер животного и не подумал его преследовать - пусть погуляет: может надоест, тогда сама и вернется. За домом Миша увидел Клавкину бабку, которая набирала выкопанную картошку в мятый старый таз. Картофельное, маленькое поле уже приняло осенний вид. Кустики растений скрючились, окончательно ожгутели, передав все свои вегетативные силы подземным плодам. Бабка медленно поднялась с колен, разогнула спину и печально посмотрела на подошедшего Михаила.
   - Привет, Архаровец, прошляпил свою подругу?
   - Здравствуйте, как прошляпил?
   - Да очень просто. Уехала Клавка. В одночасье собралась и уехала. Сначала девку упустил, теперь козу, что делать-то будем?
   - Как уехала? Куда?
   - Вам виднее молодым. Собиралась она давно. Моих сил удержать ее не было. Да я и не больно старалась. Что у нас делать? Помирать одной страшно. Чует сердце - никогда она не вернется.
   Миша медленно поднимался в гору. Идти было так тяжело, что он иногда упирался в свои колени длинными руками. Каждый шаг был отдельным делом. Его необходимо было не только начать, но и завершить. Вопрос был только один, зачем это нужно? Зачем эта проклятая река наколдовала их сближение, зачем ручеек подставил ножку на такой простой и счастливой Мишкиной дороге, зачем подложил эту проклятую глину, когда он скользил по его дну, и почему им было так замечательно, хорошо, и все казалось таким смешным, словно представление было оплачено и места заняты, только сиди и смотри как проплывают годы счастья. Миша с большим трудом дышал. Его удушало собственное облегчение, которое гнилым духом сидело внутри и радовалось, что не надо больше думать, что делать, а вопрос "зачем?" - это просто вопрос времени: человек захочет есть, спать, работать, наконец, и все пройдет. Исчезнут эти проклятые волны натяжения всех мышц, волны нежной щекотки на коже, волны ушедшего притяжения тел, затянется расщелина ночи, все встанет на свое место. Все окажется в беспощадном строю, и кто-то тупой, сильный, бесчеловечный опять поведет этот строй в никуда, но со смыслом. Миша поднялся на гору.
   Вдалеке расположился их маленький дом. Палатка и вытоптанный рабочий дворик. За ним мелькала по прибрежным кустам Стежа, она, удаляясь, словно смелела, укреплялась духом и выходила на просторы открытого вида, уверенно управляя плавным движением своего синего водного вещества. Миша смотрел сквозь землю и видел иное движение, прерываемое мощными всхлипами, крутыми падениями и перепадами давления. Голова земли напрягалась и гудела, не зная иного лекарства, кроме силового прорыва, болезненного преодоления и разрушающего обезболивания. Миша тонко застонал, опустился на колени и попросил прощения у сил, родивших его и словно заводную игрушку бросивших в мир. Просил прощенья за истраченные силы, за резкий сброс энергетического механизма, который он невольно допустил по глупости, не давая отпора любви, бездумно раскрывая ей свое глупое сердце. Он просил прощения у Клавки за то, что секунду плохо о ней думал. Так можно плохо думать о Луне, погибая в волнах прилива, но винить при этом можно только себя. В этом и правда, и боль жизни.
   Кучевые облака не желали собираться вместе, они тяжелели по одиночке, но соблюдали очередь, закрывая солнце. Его лучи, как золотые столбы, радовали кусочки счастливой земли, метили ее эллиптическими отпечатками. Верхушки туч сверкали почетными орденами и предательски темнели дождевыми основаниями. Другие, не удостоенные общением со светилом, мстительно развлекались, посылая свои круглые тени на желтеющую поверхность полей, и распускались тяжелой бахромой на лесных кромках и изломах рельефа.
   Клавка ни о чем и ни о ком не думала. Она использовала один из своих воздушных замков для поселения в нем всех неприятностей и забот. Она поселила их в таком прекрасном месте своей души, что считала это заслуженной компенсацией их забвению. Теперь даже она не могла бы туда попасть. Ров обиды, крепостные стены несправедливости, ворота эгоизма - все это надежнейшим образом обеспечивало заточение беспокойству высшего порядка. Сейчас она словно находилась в посаде своего внутреннего города, и проблемы и волнения у нее были узкопрактического характера.
   Москва совершенно никак не встретила Клаву. Москва была сама по себе, а Клава сама. Не долго думая, забросив подальше за плечи свой маленький рюкзачок, Клавка прямо по прибытию в столицу купила билет на экскурсионную поездку по Москве. Скоро она покинула бело-синий автобус, страшно вонявший соляркой и выпускавший клубы дыма, когда трогался с места. Расставание с транспортом произошло на смотровой площадке Воробьевых гор. Покинула автобус Клава, не сраженная замечательным видом и желанием продлить созерцание, а просто развеселившись. Клавку рассмешила вся белая и казавшаяся от этого огромной невеста, которая восседала на маленькой лошадке и размахивала бутылкой шампанского, поливая пенной струей всех свидетелей этого зрелища, законных и случайных. Невеста при этом орала:
   - Ну, теперь держитесь! Я вам всем покажу!
   Клавке это увиделось таким смешным, потому как она совершенно сбилась с толку - что будет и кому показывать невеста? Тут были различные варианты и, как ни прикидывала Клавка, один был смешнее другого. То ли боевая невеста теперь, получив законные основания, крепко скрутит своего нареченного, то ли вволю посражается с ненавистной свекровью, то ли просто устроит пьяный стриптиз или еще отмочит что-то подобное, вполне уместное на российской свадьбе. Однако ничего страшного не произошло. Жених, широко расставив руки, ловко подхватил разошедшуюся супругу, чему очень поспособствовало быстрое выдергивание лошадки испугавшейся хозяйкой из-под неуправляемой ноши. С владелицей живого аттракциона кто-то щедро расплатился, и лошадку повели подальше, очевидно на отдых после стресса.
   Невозмутимый оператор фиксировал для семейной истории происходящее на профессиональную видеокамеру, удобно устроившуюся на его широком плече. Клавка от нечего делать стала рассматривать, во что были одеты гости (на невесту она уже насмотрелась) и ее очень порадовало увиденное. Неискушенному деревенскому взгляду особенно пришлась по душе броская элегантность присутствующих. Девчонки были все как на подбор. Высоченные, аккуратно причесанные, правда, слегка разгоряченные напитками, но разве это в состоянии испортить молодость и красоту в дневных свадебных дозах, разумеется. Она не увидела ни одного темного платья - в деревнях пока еще темное это признак нарядности. На этой свадьбе, в исключительном случае, они были чуть темнее обычных, а чаще просто бледные, пастельных тонов, но у модниц, выбравших последний вид, дорогая простота одеяния оттенялась шикарными украшениями. Клавка не знала, бижутерия это или настоящие бриллианты, да какое это имело значение - важен притягательный результат. Молодые люди были также выше всяких похвал. Стройные, в пиджаках застегнутых на одну пуговицу. Она с удивлением отметила, что у многих проколоты уши и в них блистали маленькие рядки бриллиантинов или тоненькие серьги, иногда, правда, тоже не по одной, а по несколько. Больше всего ее поразили прически молодых ребят. Таких безукоризненных причесок, да в таком количестве сразу, она никогда не видела. Ну один еще куда ни шло, бывал подстрижен, но чтобы все как на подбор - это нечто! Да, что длинные, что короткие - все были замечательны. Свадьба явно не простая. Клавка не была столь наивна, чтобы отнести эту элегантность к обрядовой Московской культуре. Даже по недолгой дороге она насмотрелась на москвичей, и потрясения вкусом они не вызывали, хотя конечно, к чему спорить, были одеты, да и держались получше Устежцев. Кроме, пожалуй, одной детали. В Устеже последний пьяница не мог показаться на людях в не наглаженных брюках и грязных ботинках, тогда как здесь это было сплошь и рядом.
   - Во Людка дает! Посмотрела бы за ней. Натерпелась она от Захара, теперь отольется ему, добилась все-таки своего! Ну, да ладно, нам надо дожить до ночи без эксцессов.
   Разговаривали рядом с Клавкой мужичок в темно-синем двубортном костюме с роскошным сиреневым широким галстуком в геометрических узорах и длинноногая дива в бархатном розовом платье с глубоким стреловидным декольте, прищелкнутом внизу блестящей золотой брошкой; на левом плече у нее красовался стилизованный золотой эполет. У Клавки даже зрачки расширились то ли от дамского эполета, то ли от платочка в кармане пиджака у мужика. К безукоризненной паре быстрым деловым шагом подошел оператор.
   - Владимир Львович, мы договаривались, что я сдам монтаж до среды, а теперь я не знаю. Придется с вами встречаться и все согласовывать, что в итоге оставлять?
   - Артур, не морочь мне голову, по крайней мере, до вторника. Приходи в офис, слепишь предварительно что-нибудь, там посмотрим и решим.
   Красивая пара медленно отплыла в сторону остальных гостей.
   - Черт бы их всех подрал, аппаратуру прикончат! Время - всего три! Кавалерист-девица хреножопая! Слушай, ты не могла бы подержать кофр, а то здесь положить не на что, пылища как в моей студии. Дьявол, залить оптику да еще мускатным!
   Клавка была технической девочкой, поэтому с интересом принялась наблюдать, как спасают камеру, поливая оптику специальным спрейем и протирая ее замшевой тряпочкой. Нехорошие слова, способствовавшие успеху в таком деле, для Клавкиного народного уха представлялись вполне уместными.
   - Вот тут протри, да не здесь, олух царя небесного, под ручечкой, а то кнопки залипнут.
   - Откуда ты такая взялась, умная, "под руче-че-чкой", это трансфокатор. Так и норовят все обозвать. Выпить хочешь? Наливай в бленду. Ну, и кто из нас олух? Крышку-то надо завернуть! Только на огненную воду вся надежда. Дожить бы до завтра, а лучше до понедельника!
   Свадьба локализовалась, и оператор, болтая с Клавкой и промывая периодически бленду, манкировал съемочный процесс с видимым удовольствием. Хорошо что художественный работник прекрасно знал свои истинные масштабы потребления, то есть аппетиты: бутылочка при нем была нарочито маленькой и он с сожалением посматривал на остаток ее содержимого. Примириться с предусмотрительным поступком его душа не могла. Ее глазомер сильно отличался от разумного.
   - Отдаем замуж нашу приму. Людка замуж выходит. Жених, конечно, так себе, но зато богатый, обещал на фирму подбросить своего капитала, да и достался Людке трудно. Мы с фирмой всего два года маемся. Полгода как устойчивый рынок нарыли, а то была труба. Владимир Львович Успейчик - хмырь, которому я свадьбу должен сдать - старается вовсю, наша гордость и будущее. Я сегодня совсем один. На наших сама видишь надежда слабая. Может поможешь мне с аппаратурой, треноги потаскаешь да просто последишь, когда мне надо будет отойти. Как тебя зову? Очень приятно. Откуда знаешь? Правильно, Артур, смотри какая шустрая! Тебе рюкзак не мешает? а то бросим его в машину. Как хочешь, пристраивайся в кильватер и пошли, надо работать.
   Они пошли работать. Клавке понравился этот талантливый пьяница, которого она распознала в смысле зависимости сразу (об опреаторском таланте догадалась попозже) по надежному признаку: слишком бережно он уничтожал свое пойло. Однако, так нежно обращаться с аппаратурой будто это камера подруга-невеста, а не шумная Людка, умеют немногие. Вся компания, тем временем, спускалась к церкви по широкой гранитной лестнице, и композиционно верным была съемка ее снизу с левого фланга. Клавка попыхивала сзади сигаретой, таща сумку, которая оказалась неожиданно тяжелой. Не щадя своей фирменной жилетки и шикарных фланелевых брюк, Артур растянулся на асфальте, заезжая ногами на газон, и медленно вел камеру, как снайпер, провожающий обгоняющим прицелом движущуюся мишень. Его ноги излишним элементом болтались так, что Клавка, оберегаясь, поспешно увеличила дистанцию и невольно отслеживала мелькание пред носом рубчатых Артуровских носков.
   Последовала стремительная перебежка, и Клавка, насмотревшаяся боевиков, уже ожидала, что ее накроет снарядом, но впереди трещали только автоматные очереди шумевших во всю гостей, веселившихся ничуть не меньше самой невесты Людки. Вся толпа уже оказалась впереди, а рядом совершенно неожиданно вырос Артур. "Давай быстрее, что спишь?!" - прошипел он и стремительно вырвал из сумки какую-то штуку, прилепил ее к камере и помчался опять вперед. Клавке пришлось сделать огромную дугу вокруг гостей, чтобы очутиться опять позади Артура. С высоты птичьего полета это напоминало какой-то эволютно развернутый вальс. Они покружили так еще минут пятнадцать, и Клавка поняла, что снимать и глазеть это совершенно разные вещи, даже если ты только на подхвате. Артур, отдуваясь, залез в машину и принял у Клавки тяжелый кофр. В таких шикарных машинах Клавка никогда не ездила. Это был черный "Додж", правда, насколько он сверкал снаружи, настолько же был захламлен внутри. Пол завалили всякими старыми цветными коробочками, блестящими обертками, тряпками, и еще: под своей ногой Клава нащупала нещадно раздрыганную кроссовку.
   - Выбрасывай назад, не стесняйся - удобно должно быть. Окно раскрой, а черт здесь стеклоподъемник, никак до конца не разберусь! Вот так. Теперь если скажу: "держи", то будешь держать.
   - Кого? Чего?
   - Боже, ну и говорок, да ты из деревни? По виду не скажешь! Кого надо, "того" или "то" и будешь держать!
   Потом Клавка поняла, что надо держать. Раза два Артур бросал управление и вываливался в ее окно, чтобы поймать в рамку свадебный кортеж или просто уместный для врезки вид. Держать надо было все, включая даже руль, так как Артура побочные случайности, вроде встречных машин, перекрестков, пешеходов и т. д. не интересовали совершенно: он занимался только любимым делом. Его ворчания по поводу съемки и доживания до утра были не более чем вредной привычкой, хотя всякий здравомыслящий посторонний назвал бы скорее вредной привычкой тыкать камеру во что попадется под руку или в поле своего и чужого зрения. Один раз он просто напугал Клавку до смерти. Резко затормозив на перекрестке, будто не собираясь сбивать пешехода, где-то в районе Смоленки, Артур уложил на колени Клавке камеру и полез куда-то назад в чрево огромной машины. В таком идеальном, кишащем удобствами порядке, да еще вниз головой, найти сразу что-либо было сложно, поэтому в течении минуты Клава узнала много неповторимых, еще совсем недавно в печати городских выражений. Артур, наконец, выполз из кресельного ущелья, держа в руках большущий фотоаппарат, таких Клавка уже сто лет не видела, и принялся с сумасшедшим азартом щелкать им, предварительно усевшись на руль и не обращая ни малейшего внимания на подачу задницей звукового сигнала, отщелкал десяток кадров, мыча что-то себе под нос. Затем он крикнул: "Держи!" - и бережно швырнул на Клавку поверх камеры еще и фотоаппарат, видимо вспоминая о необходимом продолжении управляемого движения с помощью обеих рук.
   - Чем мне держать? Все падает!
   - Носом, склони голову, не гордись, а черт, отстали теперь! Ну, ничего, сейчас догоним, все равно статика была очень нужна.
   Клавка увидела через щелку между камерой и фотоаппаратом, что они с бешеной скоростью летят на колонны подземного туннеля, и не могла понять, зачем нужна такая статика? Когда миновали опасное место, но опасное только по мнению Клавки, а не ее хладнокровного водителя, нос ей показался распухшей сливой и болел страшно, так как поворот не обошелся без наклона автомобильного корпуса. Артур, прикладываясь теперь не к камере, а к бутылочке заметно успокоился, видимо, творческая программа в стиле "дорога из храма" была пока выполнена, и принялся посвящать Клавку в планы на ближайшее будущее: "Сейчас едем в загородный ресторан "Чернослив", там рядом гостиница, заказана куча номеров, завтра пойдем на водохранилище. Если позволит погода, то искупаемся, а нет, так просто поснимаем на пленэре. Заказана яхта. Приедет еще куча народу на второй день, в общем, раскрутим свадьбу на всю катушку - реклама прежде всего. Организацию увидишь на самом высоком уровне, зря мы что ли всякими презентациями занимались, уж для себя-то постараемся!"
   - Е-о-мое, а фонтаны! Ну-ка быстро держи руль! я позвоню. Слушай, у тебя коленка есть? Ну, так помоги же! Петька, засранец, фонтаны работают? А включаются быстро? Хорошо. Без меня ни-ни, мне этот момент позарез нужен. Убью, если что не так будет!
   - Ты сейчас нас убьешь, за -а-а-а дорогой смотри... ух!
   Покинув полосу встречного движения, машина, вопреки небрежению к рулению успешно обошла свадебный кортеж и успокоилась на скорости 155 км/час, постоянно увиливая от капризных встречных водителей. Гонка завершилась победой команды Артура. Они промчались по трассе минут сорок пять, и прибыли на место раньше основного поезда минут за пятнадцать. Там Клавку ожидала неприятная неожиданность.
   - Фонтаны, фонтаны, а ты кого притащил!? Чучело, а не баба! Я понимаю, что знакомая, но бабы дуры, это ясно, а ты куда смотрел!? Не на кухню же ее или на кухню?
   - Я те покажу мою помощницу на кухню, сам сейчас отправишься сверчком за печку!
   - Пойми меня, я не оскорбляю тебя и твою дуру, просто во что ты ее одел? если она твоя. Уже глаза замылил окончательно? Хочешь не хочешь, а придется тебе фонтаны снимать одному. А ты чего стоишь? Отправляйся сейчас же наверх! Хотя не найдешь ни черта, пошли со мной.
   - Петька, урод, а фонтаны!?
   - Да включат тебе фонтаны, там человек уже посажен, я же не ты! Вон свет расставлен. Вон твои люди сидят, командуй, командир. Гений раздолбаев!
   Быстрым шагом Петька провел Клавку на верхний этаж ресторана, где в глубине располагались подсобные помещения для актеров варьете и, наверное, какие-то другие. Клавка, хоть и была немного испугана неожиданной взбучкой, и даже промолчала, что было ей вообще-то несвойственно, но смотрела на все с величайшим любопытством. Все, буквально все вокруг было в движении. Чувствовались последние приготовления к чему-то грандиозному. Носились официанты, проходили какие-то лиловые негры с музыкальными инструментами. Двое молодых ребят в красивых комбинезонах таскали аппаратуру, да так быстро, что успели раза три мелькнуть перед носом у Петьки и семенящей за ним Клавки.
   - Понимаешь, у нас всегда так. В итоге, я уверен, все будет нормально, но все, буквально, идет через жопу. Свадьбу в последний момент перенесли на три часа вперед. Представляешь? Все уже расписано, и вдруг три часа как ... одним местом сшибло! Ладно, ты если хочешь обидеться, то отложи это на послезавтра, тогда и сведем счеты, - Петька при этих словах широко улыбнулся, и Клавка от этой замечательной улыбки растаяла настолько, что задала тревожащий ее вопрос:
   - Куда ты хоть меня тащишь?
   - Маринке тебя отдам, с ней обмозгуете, что тебе нацепить, барахла полно, мы же дом моделей представляем, найдется чем прикрыться. Дело-то, однако, не такое простое. Ты же ведь не обслуга, а помощница: и потанцевать надо будет, - он сделал паузу и, наконец, словно только всю ее увидел, почти восхищенно добавил:
   - С нужными людьми и отойти куда-нибудь, а с другой стороны тебе должно быть удобно работать, поняла? Я же прекрасно знаю, что наш ясный гений ничего тебе не объяснял, кроме какой-нибудь линзы на палочке, ну, правильно! Короче, Маринка разберется, что с тобой делать, но учти, особенно не мудрите, долго герой-репортер один не протянет, инфаркт схватит от усердия, да и забыть о тебе может, чокнутый он все-таки!
   Через полчаса Клавка совершенно не узнавала себя в зеркале. Маринка справедливо решила, что надо начинать с макияжа. Она даже немного растерялась от цвета глаз Клавки.
   - Ух ты, милая, что же с такими делать? Прямо как русалка смотришься! Самородок да и только! Хотела тебя темно зеленым оттенять, но это в корне неверно будет, давно ты с Артуром знакома? Ах, вот оно что, с ним это бывает, не увлекайся сильно, намучаешься, тут таких двинутых полно. Уж лучше держись администрации с ней спокойнее. Давно я таких лиц не видела, только зачем так загорать, для лета еще бы сошло, а к осени никак - будем с тобой бороться. Я тебя непременно буду рекомендовать, ты мне очень нравишься, если на проход не поставят, то я тебя к себе заберу, будем на губах использовать, а может и все лицо. Зубы тоже можно, немного отбелим, да закрой ты рот, я же не стоматолог! Боже мой, уже сорок минут копаемся, нас убьют! Да черт с ними, получить по шее и шипучкой нажраться всегда успеем!
   Клава стояла перед огромным зеркалом, и ей не хотелось двигаться. Рядом замерла Маринка. Она побросала булавки, кисточки и всякие украшения на столик, чтобы удобнее было складывать руки на груди, так они и стояли завороженные. Одна - своим новым обликом, другая - результатом собственной проделанной работой. Маринка всегда увлекалась, и давно было забыто о времени, о необходимости таскать что-то за бедным Артуром, которому, по всему было видно, не придется пользоваться в своих мирных целях таким совершенным и опасным инструментом соблазна, каким теперь предстала Клавка. Маринка восхищенно завидовала Клавке, а может и совсем не ей, а способностям природы, которая срамила художников при каждом удобном случае. Ведь что? пара штрихов, несколько ловких линий, кусок цветной ткани - это конечно, важно, но что мы без тебя, фантазерка природа, где нарыть то самое совершенство, которое словно мимоходом, случайно преподносишь нам ты.
   Зеленая среднеазиатская бирюза мягкой, чуть блестящей ткани, волнами спадала с плеч девушки, роскошной обещающей складкой уходила в разрез, открывающий стройную ногу и, словно не в силах соревноваться своей показной красотой с живым дыханием женщины, отступала назад, прикидывалась тончайшей скромницей-пелериной и омывала сходившейся волной почти полностью открытую спину Клавы. Шею девушки обнимало широкое ожерелье блестящего металла, но этот символический элемент заточения только подчеркивал ее стройность, врожденную грацию и внутреннюю свободу хозяйки. Клава стояла босая на полу, и Маринка, очнувшись, бросилась к ее ногам. Быстро педикюр, хотя бы лак, быстро и только босоножки, боже, какие красивые пальцы! Момент, и Клавка стоит в блестящих босоножках на высоченном каблуке, будто отлитых из такого же металла, как ожерелье.
   - Сохни прямо в обуви, я надела очень осторожно. Куда же тебя теперь девать? Просто грех отдавать Артуру!
   В дверях появился рассерженный Петька и застыл, ослепленный и, наверное, оглушенный увиденным, так как не слышал, о чем его спросила Маринка.
   - Пойдем... к гостям, я тебя кое с кем познакомлю... идиот-фотограф! не знал с кем имеет дело! Марина, тебя повысят скоро до ангела! Целую ножки!
   В огромный овальный зал просачивались гости. Родственники обеих сторон еще встречали прибывающих и оставались на улице. В зале гостей развлекал оркестр. Несколько вальсирующих пар казались специально приглашенными профессионалами, но Клавка уже начинала понимать, куда попала. Тут и гости обладали артистизмом. Это было общество сформированное в традициях на грани шоу бизнеса, только немного более делового и производственного толка, хотя грань, конечно, была не явной. Эти пары вполне могли быть гостями. Клава немного побаивалась своего вида, но мини эффекты ее появления вселяли уверенность и надежду, что все будет хорошо. Петя, занимавший по добровольно принятой должности что-то среднее между распорядителем свадьбы и завхозом гостиничного комплекса, на самом деле был главным менеджером дома моды. Он прекрасно разбирался в происходившем и знал почти всех присутствующих. Петр пользовался счастливым случаем предстать в обществе красивой женщины, бизнес есть бизнес и, знакомив Клаву с очередным гостем, так и говорил:
   - Счастлив представить Вам нашу перспективную модель Клавдию Васильевну Глубинкову, она - восходящая звезда нашего бизнеса!
   - Не слишком ли круто? - спрашивала его Клавка, когда после поцелуя ее руки и других знаков внимания, входивших в стандартную процедуру знакомства, они отходили в сторону.
   - Надо бы круче, да я не умею! А потом, что страшного, все равно заниматься тебе нечем, поработаешь у нас. Учти, это я официально тебе заявляю, типажи сейчас редкость, их специально создают, а ты готовый образ дикой страсти, - Петька уже немного был в курсе положения дел Клавки, поэтому мало сомневался в ее положительном ответе.
   - Но я ничего не умею!
   - Таких вещей о себе не знает никто. У нас больше половины успеха это природные данные не только внешние, кстати, рост у тебя маловат, а вообще - ходишь ты почти хорошо, ситуацию использовать умеешь, по-русски разговариваешь чище нашего абхазского тамады, что еще на первых порах надо? Если говорить серьезно, то твоя задача сейчас расслабиться, никому не нахамить и просто весело прожить эти два дня. Остальное - мои проблемы, раз я согласился с тобой нянчиться. Давай сейчас выпьем, и я тебе еще, что-то скажу, - они зашли в бар и подцепили пару высоких бокалов сухого Мартини. Вокруг шумела публика, ожидавшая появления жениха с невестой по своей любимой технологии: за рюмкой чего-то крепче воды. Петя крутанул бокал в руке и продолжил:
   - Твоя наивность и юный возраст меня обязывают предупредить. Клеить тебя я не буду, хотя хотелось бы. По разным причинам, потом их оценишь, не спеши записывать меня в благородные - чего нет, того нет и так живем неплохо. Относиться к тебе буду строго - вы все для меня, чисто по работе, просто материал, который надо эффективно использовать. Блядство мы не практикуем, если желаешь, то, пожалуйста, в другое место или частным порядком, без нашего участия, но мы за тебя тогда не отвечаем. Ничего, терпишь? Тогда слушай дальше...
   Клавка так напряглась, что забыла воспринимать окружающее. Оно было совсем не ординарным. Даже те кто не вхож в бомонд, те кто имеет возможность наблюдать за аналогичными праздниками по телевизору или в кино и те нашли бы для себя много интересного: знакомые лица артистов, бизнесменов, телеведущих и много другого известного народа толклись тут естественно и без оглядки. Как ни странно это же привлекало к событию и искушенных личностей. Обстановка была домашней, здесь все друг друга знали. Было множество личных друзей как невесты, так и жениха. Поскольку роман длился вечность - три года и имел свою непростую историю, то это подогревало интерес к событию и стимулировало сопереживания. Сейчас был тот самый апофеоз действия, который завершает счастливый любовный роман и открывает очень вероятную семейную драму.
   Если исключить некоторые допустимые в жизни интриги, то это общество очень хорошо относилось к Людмиле и просто хорошо к Захару. Согласитесь, для такого скопления народа это уже прекрасный показатель. Кроме того, люди собрались не очень озлобленные неудачами и отнюдь не избалованные успехом. Артур сказал правду, фирма пробивалась к своей устойчивости тяжело. Костяк гостей составляли работники фирмы - акционерного общества - или люди, соприкасавшиеся с ее интересами, да и обслуживал их сейчас ресторан фирме принадлежавший, как доля от всего гостиничного комплекса. Впереди был прекрасный свадебный праздник, который только начинался, но даже просто предстоящий отдых уже сам по себе веселил бы это пестрое собрание. Еще одной причиной успеха торжества было то, что люди как бы наслаждались результатами своего труда. В суете организации чужих презентаций и нервных, почти спортивных модельных торжеств, они практически все были только исполнителями, а теперь, вдруг, по счастливому обстоятельству имели возможность побыть на собственном празднике, увидеть в спокойной обстановке чего же они все вместе наворотили, а иногда и выделить собственную рабочую находку или, не дай бог, промашку.
   В главном зале, который подковами спускался к танцевальному и сценическому пространству, заиграли туш. Оркестр исполнил несколько тактов, и над залом зависла торжественная тишина. Дирижер, бородатый франт с огромным, как у оперного певца животом замер на цыпочках и весь вдруг опустился вниз в плавном поклоне, запуская в звуковое движение нежную, щемящую и грустную мелодию Нино Рото из Крестного отца, исполняемой в не сразу узнаваемой, но тем и прекрасной аранжировке.
   Клава и Петя стояли на втором ярусе зала и смотрели, как медленно и торжественно спускается по перламутровым, мерцающим подсветкой ступеням свадебная пара. Людмила была прекрасна! куда унеслась кавалерист-девица в мешке бесформенного наряда, куда исчезли ее эксцентричные манеры!? По лестнице к своим подданным снисходила царствующая особа, гордо демонстрируя им свое счастье и благодушие. Фата невесты дымным шлейфом отмечала их путь и обозначала свою принадлежность девушке, маленькой перламутровой короной увенчивая ей голову. Клавка чуть не завизжала от восторга, но вовремя опомнилась - как никак она тоже теперь дама - и тихонько, беззвучно захлопала в ладоши.
   Жених был прекрасен только как жених, и это безмерно радовало лучшую половину человечества, присутствующую здесь. Мужчины, однако, тоже не были обижены: весь необходимый антураж, а форма в таких вещах превалирует, был соблюден до тонкостей, учтенных на грани находок. Одевал-то его кто? Дом моделей. А тут нельзя без допустимых новшеств, но строго в пределах этикета события, а то консервативный высший свет может не понять и, напротив, если ограничиться строгостью принятых условностей, то не поймут уже тонкие ценители моды, а это будет вполне серьезный провал. Кто из простых смертных может это узреть? Чуть шире лацкан, чуть уже плечи, а достойный военно-промышленного комплекса по своей микронной точности ручной стежок! Уж он-то срамил наймитов военных убийц-умельцев насмерть своей красотой и целесообразностью! Отдельного разговора заслуживают всякие "мелочи", вроде пуговиц или кропотливой ручной работы цветка в петлице, покрытого мельчайшей алмазной крошкой и от этого словно хранящего святую воду благословения. Но главное, надо было видеть восторг старой дамы, съевшей не одну собаку в Париже на модных собраниях, или старого закройщика еврея в толстенных очках, позабывшего ежеминутно смахивать капельку с волосатого носа. Они сейчас ни о чем не думали, это много позже пойдет обсуждение, рассмотрятся под лупу, еще не готовые, только мелькающие в этот момент вспышками, фотографии. Возможно найдутся и недостатки, но главное - это первое впечатление, и оно было, было это впечатление! Материальным подтверждением этого стали аплодисменты всего зала, которые словно подхвачены были вслед за Клавкой. Аплодисменты перешли в вопли восторга и утихли только тогда, когда пара подошла к сцене и повернулась к гостям счастливыми лицами.
   Клавка широко раскрыла глаза и, еще не зная, что ничем не рискует, так как макияж был исполнен профессиональной косметикой, плакала, роняя бесшумно огромные слезы в свое девичье декольте. Она ничего больше пред собой не видела, только крутые осенние волны рассерженной чем-то Стежи плескались в голубой песок знакомого устья ручья. Она слышала их плеск, чувствовала, как ветер шевелит ее волосы, слышала далекие раскаты грома и ощущала себя под сеткой светящегося Луной дождя.
   Петя случайно отвлекся от свадебного зрелища и был поражен одухотворенным лицом юной дикарки, струившемся нежной печалью и неподдельной болью. Глубина переживаний затягивала, гипнотизировала и требовала пробуждения собственной мысли о жизни и любви. Петр отнесся к этому с недоумением, он совершенно забыл свое интеллигентное прошлое. Кто мог знать, что его увлечения рисованием, преимущественно комиксов, правда филигранного исполнения, в итоге приведет его в бизнес моды, а жестокая конкуренция из вольного художника превратит в сурового менеджера. На- сильный экскурс в историю собственной жизни больно ударил его и он решил сместить романтические акценты подумав: "Если бы не Маринка, да еще пара штучек, да трое детей обучаемых в Америке, чтобы можно было закрутить? Вслух он сказал:
   - Венера лесная, сухопутная, суши слезы! пора на танцы! Ты не против?
   Оркестр играл негритянские блюзы. Кто-то танцевал, кто-то подходил к столам, праздничная жизнь текла своим чередом. То там, то тут вспыхивали очаги смеха и веселья. Общего стола не было. Повторяя подковы зала, маленькие закуточки по желанию гостя одинаково подходили для совместного и конфиденциального общения. В специальных нишах стояли повара, в высоченных накрахмаленных колпаках, и выдавали запеченное огромными кусками мясо любого сорта. Они ловко его оперировали длинными острыми ножами, и гурман, предпочитающий трапезу другим видам развлечений, уносил от них нежнейший продукт любой степени прожаристости по своему вкусу, с выражением блаженства на лице. У других поваров можно было найти жаркое из всяческой птицы и даже некоторой дичи. Неподалеку разместились стальные специальные футляры с более сложными горячими блюдами, например, говяжьими медальонами в красном вине, бараньими антрекотами в орехах и разнообразным гарниром. Курируя определенное пространство, между раздачей сновали старшие официанты и по вашему требованию могли учесть практически любое оригинальное пожелание или вдумчиво объяснить способ и рецепт приготовления того или иного блюда. На самом верху ресторана, чередуясь, располагались круглые столы: с закуской горячей и холодной, не волнуйтесь рыбка и икорка тоже тут были; с овощами и фруктами; с пирожными и тортами; с различными вариантами мороженного и взбитых сливок. Повсюду были маленькие бары: в ином выдавали соки, лимонады и горячие напитки; в других желающие получали коктейль или чистый его компонент.
   Помимо всего перечисленного, с отдельным входом тут имелся пивной зал, снабженный положенными причиндалами: съедобными и декоративными. Главной достопримечательностью его было сваренное здесь же пиво, которое и при вас продолжали варить, поддерживая непрерывность процесса, белоснежные рабочие, лазающие по специальной лесенке с блестящими ведрами на верхотуру громадных медных чанов: что-то там делали или просто следили, но все это действо придавало пивному застолью особый, неповторимый, запоминающийся характер. Пиво: светло- желтое, слегка мутноватое, ячменно-ароматное, по силе аромата как еще пекущийся хлеб, - подавалось в кружках разного калибра: от почти полуметровой до размеров граненого стакана. О качестве пива и говорить не хочется, а то читатель перестанет покупать банки и бутылки даже с похмелья или напрочь забудет о девятом номере "Балтики", что не входит в наши планы.
   Для тонких ценителей пития и донельзя утонченных любителей музыки имелся недалеко от фойе ресторана специальный винный бар. В нем коктейлей не подавали, видимо из принципа, зато тем, кто действительно любит вино, было раздолье. На стене перед баром были цветным камнем выложены карты винопроизводящих регионов, которые не так часто встречаются в мире, как принято думать. Конечно, мы имеем в виду только настоящие вина, а не их тиражирование. На карте, в месте производства, крепилась маленькая бутылочка, на которой можно было свободно разглядеть название вина и даже фирменную этикетку. Немаловажной особенностью бара было то, что вывешивались только имеющиеся в продаже вина, поэтому знающему человеку не надо было отвлекаться на бесплодные, может, правда, и увлекательные разговоры с барменом. Что- бы не напрягать зрение, рассматривая маленький бутылочный муляж, на стилизованном под виноградный лист меню под картой можно было прочитать дополнительную информацию, например, о годе выпуска, о стоимости бутылки, которую гость хочет унести с собой, или бокала, испитого в границах бара. Упомянем, что это было единственное платное место на празднике. Все оплатить и богатым хозяевам свадьбы невозможно, но услужить лишний раз гостям - пожалуйста.
   Теперь о музыке. Около бара стоял роскошный рояль "Стейнвей", нежно кремового цвета. Лауреатка какого-то конкурса, прости, господи, серость, маленькая китаянка старалась за ним до тряски заплечной косы. Иногда ее жалели коллеги и выходили к ней на помощь, виолончелистка и скрипачка. Ансамбль был прекрасен, и совсем не отвлекался, так как никто в его составе не говорил по-русски и индивидуальных заказов не принимал. Знаток легко мог оценить и распознать богатый классический концертный репертуар, насладиться грамотностью исполнения, особенно, когда участвовала виолончель - ведь для нее нотного материала в мире не так много. Но и у него, порой, случайно поднимались брови, наверное, исполнялись произведения китайских авторов.
   Мы быстро обежали все свадебные закоулки, а танец Клавы и Петра продолжался и продолжался. Музыканты негры вошли в раж, и одна и та же основная мелодия трактовалась в его протяжении то как медленное грустное повествование, то как забористая новоорлеанская пляска, то как героическая баллада, наконец, взыграла неуемная горячая порода исполнителей, и пошло замечательное негритянское хулиганство: соло гитара с помощью полной пивной кружки стала издавать подстегивающие протяжно-замирающие звуки, их немедленно передразнивала веселая маленькая труба, делая их выше и значительно короче, наверное, восьмые сменялись тридцать вторыми, за точность музыкальной терминологии не поручимся. Набезобразничав вволю, соло допил в процессе игры кружку и подбросил ее в воздух, пока она летала, соло успел издать свистящий космический звук и остановить его точно в момент подхватывания прилетевшего обратно предмета. Вполне к месту тут финально припечатал самый большой барабан. Танцевавшие это безумие взорвались таким восторженным воплем, что непонявшие сразу, что произошло, гости стали стекаться в танцевальный круг из разных концов зала, чтобы полюбопытствовать и принять участие в веселье.
   Без десяти двенадцать тамада остановил музыку и общий разброд. Он произнес речь, перемешанную кавказским юмором, вальяжным артистическим пижонством и сцементированную уважением ко всем присутствующим. Он поздравил многократно молодых и родителей, сообщил информацию для гостей о том, где можно получить карточки с номерами заказанных комнат: может кто-то захочет отдохнуть и, наконец, объявил о сюрпризе, который состоится с боем часов, весело попросив присутствующих быть серьезными. Однако он не забыл предупредить Золушек, чтобы с бала не убегали, так как принц все равно уже на сегодня занят.
   Оставшуюся минуту все слушали механический вальс из кинофильма "Доктор Живаго", исполняемый переналаженными старинными напольными часами, который был усилен электроникой. Часы начали медленно отбивать удары. Каждый удар был чудом векового музыкального искусства, казалось, а может так и было (на крайняк спросим какого-нибудь музыковеда из винного бара), что в каждом ударе участвует несколько колоколов или какие-то специальные мелодичные рельсы, но звук был так филигранно рассчитан, что в самом конце звукового ряда был узаконенный маэстро-часовщиком обрыв, словно все колокола сразу накрывали мягкой войлочной накидкой. Это создавало такую волнующую торжественность, что даже дикарь, без гаммы в голове, спокойно и восхищенно подчинялся этому эффекту, слушая магическую паузу. К третьему удару все заметили, что освещение менялось: быстро тухли все огни в зале, и свет начинал проистекать с потолка из-под величественного свода и что-то огромное, круглое начало движение вниз, в центр танцевальной площадки. Круг опускался с каждым боем часов, толпа сама, без регулировки отступала в стороны, жених с невестой, окруженные своей ближайшей свитой, оказались на первых ступенях центральной лестницы. Было сразу видно, что они не в курсе событий и также очарованы, как и гости.
   Постепенно взорам открывались очертания буддистского храма, окруженного тропическими растениями, в его ворота вела ослепительно белая дорога, напоминавшая шлейф наряда невесты. Космические контуры перевернутого бокала центрального свода храма сверкали драгоценными камнями. Отчетливо просматривались: многочисленные башни и башенки, загнутые вверх крыши пристроек, бесчисленные ступени и рекреации. Даже лучи солнца были видны на храме и маленькие цветные точки будто жилых окон приглушенно сверкали тут и там. Все это сооружение было свадебным тортом. Не сразу, но когда это поняли, то уже после секундной паузы зал взорвал атмосферу аплодисментами, которым мог позавидовать любой истощенный славой лауреат мирового уровня. Зал словно на премьере стал неистово требовать автора и, когда слегка успокоился, набираясь сил для нового требования, на сцену вышел Петя, держа за руки двух поваров, а за ними белой веселой стайкой размещался почти весь коллектив ресторанной кухни. Шеф-повар, прослезившись, произнес короткое, как ему и подобало по статусу, поздравление молодым, благодарность за оценку скромного труда и, растрогавшись в конец, хотел уже уйти, когда легкая, как перышко, невеста, от счастья и шампанского, бросилась сначала на сцену, а потом и к нему на шею, покрывая душистое от элитных специй лицо благодарными поцелуями.
   Клава от переживаний была уже не в силах сосредоточиться до степени пуска слез и просто легко радовалась за молодых. Стоит ли говорить, что такого она не видела никогда. Одно ее успокаивало, - подобное могли видеть далеко не многие, даже искушенные в праздниках жизни люди. Этому было подтверждение. Она воочию наблюдала, как радуются гости, а уж они, Клавка теперь это знала, разбирались не только в наружных эффектах любого праздника, но и в технологии их создания. Но не будем так спешить с выводами. Когда всем весело всегда находятся люди, которым очень и очень грустно. Кто-то оставался в пивном зале, кто-то не собирался покидать уютный винный бар, а кого-то просто увели спать в отведенные для гостей апартаменты. Жизнь есть жизнь, и всегда находятся любители пропускать самое интересное, прикрываясь самочувствием, пороками, заботами, дурной судьбой или всякими другими причинами, которые имеют сутью лишь уход от действительности, боязнь как горя, так и чаянной радости. О непрерывности любви такие люди вовсе не помнят. Были и такие, которые в силу профессиональных забот занимались обеспечением уюта и довольства гостей: осветители, охрана, музыканты, официанты, убежавшие на кухню повара. Кто-то работал для истории, как всегда в ущерб своему настоящему, например, к ним относился Артур.
   Таким людям праздник достается только кусочками: перекуром, чаркой водки или торопливой фиксацией проплывающей мимо картинки мира. Артур, по крайней мере, был счастлив исполнением любимого долга, тем более что он имел некоторые преимущества перед остальными. Многие пропускали детали, он их зацеплял и отображал, многие не привыкли видеть планами и ракурсами, а он видел, ну, и самое главное - монтаж, монтажом, но сначала надо отрежиссировать якобы неодолимый ход событий, быстро и верно спрогнозировать ситуацию, видеть, как все в целом, так мозаичность этого вида. Уметь перепрыгнуть от панорамы к неяркому цветку самого духа зрелища, поймать его за стебелек и прицепить к действию так, чтобы все поняли какой он на самом деле, и при этом, ни в коем случае, нельзя потерять к нему зримое свое отношение и опять и опять упорно доводить свое собственное видение тугодумам зрителям. А как трудно бороться при этом с собственными пороками, как их остановить хотя бы на время, до момента окончания работы, как переступить через потребность организма, истерзанного всякими нехорошими зависимостями его обладателя?
   Артур лежал в обнимку с камерой на одном из столов, небрежно раздвинув закуски и бокалы, но очень аккуратно придерживая аппарат. Он думал: "Торт и все, перерыв. Хорош двигаться, вы уже там, где надо, да, да ты, толстый мудак, тебе говорю, так цепляй, нужно уронить, так хорошо, роняет, какой молодец, прости за мудака, а тебя куда несет лохматая стерва, ну вот, все испорчено, хотя сейчас сконструирую из тебя лесную лань, только держись козочка, отлично, снято!" Артур отпустил камеру, повозился с аккумулятором, что-то протер и сильно загрустил. Вроде и работали с ней, с Клавкой, всего ничего, а привык. Чувство осталось, что протяни руку назад и возьми, что взять - уже не важно. Парня, которого ему прислал на замену Петька, Артур почти сразу услал в степь, формально поручив ему какую-то деятельность. Он и сам справится, да только с Клавкой было лучше. Он вспомнил машину: один ее визг чего стоит! Для меня праздник окончен. Артур заранее решил, что всякую пьяную бытовуху снимать не будет. Потом, под утро, обязательно снимет рассвет. А дальше будет видно. Главное - иметь тенденцию, а зайчик подскажет. Артур стал по привычке следить за бликами, которые плавали в зале: спецэффекты не всегда его волновали, больше нравились естественные источники, особенно лучи, неожиданно прорвавшиеся в прицельную рамку. Артур полез в карман и с отвращением обнаружил там пустую бутылку. Ну, что же, позаботимся о сохранности аппаратуры и начнем пить. Надо не забыть предупредить своего парня, чтобы разбудил часиков в пять, и мудро добавил про себя - если что.
   Петр был нарасхват, особенно после торта. Уж не говорим об обязанностях, а сколько народу считали своим долгом выразить восхищение или просто поблагодарить за прекрасный вечер! Многие пожилые гости уже прощались, и надо было их провожать, подводить к определенным людям, с которыми они никак не могли встретиться, запомнить некоторые пожелания, рассказать где стоят их машины или служебный транспорт. Так же трудно в это время приходилось жениху и невесте. Часам к трем все в организации начало успокаиваться, хотя к веселью это не имело отношения: молодые люди веселились, как будто не было прошедших часов, будто они только прибыли в ночной клуб.
   Марина и Петя, наконец, уединились, относительно, конечно. Вокруг них за уютным маленьким столиком устроились самые близкие им люди. Клавка тут оказалась вроде бы случайно, но ведь Петя, да и Марина чувствовали определенную ответственность за нее, а она невольно держалась уже знакомых ей людей.
   -... такая была задумка. Я нормально отношусь ко всем религиям, но резать православный храм, все-таки было бы не очень удобно. К тому же это слишком явно, без намека, а так получилось вроде сказки. Пришлось вспоминать старое увлечение и поработать кисточками над эскизом. Я его сохранил на память. Может молодым подарю на годовщину. Наверное, никто не обратил внимания, но мы весь вечер пользовались периферийным освещением, основную люстру сняли и приделали к механизму платформу для торта, по-моему, хорошо получилось. Остальные вопросы к повару, тем боле, что всем досталось по кусочку, но я знаю, что дорога к храму была из взбитого белка и сливок. Я предлагаю выпить за сказку в жизни наших молодых! Особенно она будет нужна Людмиле, ведь она так к ней привыкла в нашей работе.
   Все выпили шампанского, но Клавка была озадачена его вкусом. Она будто не пила, а ела вкуснейший виноград, но сама жидкость была такой легчайшей, что вообще не ощущалась во рту, кроме покалывания пузырьками. Так у Клавки бывало, только если она пила воду из чистейшего лесного ключа. Петя усмехнулся ее соображениям и сказал, что просто они пьют коллекционный брют из Абрау Дюрсо.
   - Шампанское и все такое - это прекрасно, но у меня для тебя появилась работа на завтра. Не пугайся, все будет по-домашнему. Маринка над тобой с утра поработает, объяснит все подробней и конкретней. Завтра на яхте состоится благотворительная распродажа наших и других скопившихся на складе старых изделий. Чтобы было веселее и интереснее, мы разбили все это барахло на отдельные тематические коллекции, каждую из которых будет представлять одна девушка, проверим и тебя. Потом проведем шутливое голосование цветными шарами и выберем лучшую коллекцию. При этом оценивается и коллекция, и ее представление моделью. Победительница получит десять процентов от всей собранной суммы на благотворительность. То есть для вас - моделей - это представляет и престиж, и материальный интерес. Сумма не должна быть очень большой по предварительной оценке, но это только для не специалистов. Зная, что мы продаем и под каким соусом, специалисты поймут все сразу. Мы договорились, что если с точки зрения рекламы все пойдет не очень, то мы ничего отдавать журналистам не будем, а если получится весело и престижно, то о нас напишут. Завтра приедут обозреватели мод, они все приглашены не только на распродажу, а просто на второй день свадьбы, поэтому обстановка успеху благоприятствует. Одна дама будет очень солидная, это знакомая Людки, она ее и открыла в свое время, теперь она и подруга по жизни и отслеживает параллельно ее успехи. С нами почему-то общается плохо, но может завтра и исправим этот прокол.
   Клава еще долго танцевала, имела определенный успех у кавалеров, да и со многими девочками успела познакомиться. Ей все нравилось, но она уже этого не замечала, просто окунулась в праздник и только иногда тревожно вздрагивала: ведь завтра ее первая в жизни платная работа! В суете она наткнулась на угрюмого без камеры и партнерши Артура. Он сидел в уголке одного из баров и медленно произносил слова длинному бокалу с коричневой жидкостью.
   - А, это ты, дочь предателя и сама предательница. Посмотрела, как бога на люстре катают, как светится искусственное небо, какие бывают негры с трубой, и где растет вино, только дорого страшно, а в рояле бирка дребезжит - и..нивен..т.. ри..з.. ционная - закодировали все собаки рыжие...коса и смычок..ха-ха...Особенно смычок!
   Клавка видела таких мужчин неоднократно и давно поняла одну простую и надежную вещь, которая никогда в жизни ее не подводила: если не хочешь чего-то выведать определенного или чего-то добиться специально, то лучше, когда они в таком состоянии, к ним не подходить. Клавка покрутилась еще по залу, с кем-то поболтала и отправилась спать к Маринке в номер, сверяя маршрут с выданной ей карточкой. Сама Марина так до утра и не появилась.
   Клава проснулась не очень поздно, около девяти. Вышла на балкон, и сердце ее сжалось от зависти: вот бы мне такое утро после свадьбы! Вчера было не до видов из окна. Сентябрьский подмосковный день блистал, омытый утренней осенней росой. Его словно пропустили через тончайший фильтр. Слева уходила в даль подкова смешанного леса, справа, как разбежавшиеся и остановившиеся неожиданно дети, стояли маленькие приплюснутые сосны. Наверное, открытое пространство, несомненная молодость посадок и гуляющий здесь ветерок сделали их такими. Руки к природе были тут приложены повсеместно: дорожки, искусственные гроты, пара скульптур, скамеечки тут и там, но это ее не портило, а как бы превращало в жилое пространство. Слов таких Клавка не употребляла, но думала именно так: это была "среда обитания" достойная настоящих людей, сумевших ее создать своими руками, но только вовремя получив грамотную консультацию у природы. Прямо по курсу, Клава просто боялась поднять туда еще сонные глаза, расплавилась под холодным солнцем такая красота, что Клавка почему-то сразу поежилась и вспомнила о своей наготе. Огромное озеро или водохранилище, как говорил Артур, лениво рябило синевой. У маленького пирса стояла огромная, по представлению Клавки, яхта, наверное, та самая, на которой ей предстояло выступать. Клавка с волнением посмотрела, а хватит ли на ней места для подиума (она старательно выговорила про себя услышанное вчера тревожное и красивое слово). Должно хватить, вон на корме какое пространство, а вон лесенки, по которым мы будем спускаться. Забежим вперед и скажем, что Клавка ошиблась: спускаться по лесенкам, по крайней мере во время представления, они не будут, там внизу имелась довольно широкая дверь, и девушки будут выходить в нее, прямо из кают компании.
   Замерзнув окончательно, Клавка влетела в ванную и, как следует ее не рассмотрев, включила горячую воду, как она думала. Не тут то было! С кранами пришлось повозиться. Проблема была в том, что "краны" в ванной был только один. Такой конструкции Клавка еще не видела. Как включить воду, она догадалась быстро: его надо было просто тянуть на себя, а вот с водой она промахнулась - под холодной струей пришлось вволю повизжать! Когда Клава во всем разобралась и насладилась всеми прелестями водных процедур, в ней проснулся такой зверский аппетит, что она испугалась звенящей пустоты желудка. Что там она ела вчера, да ничего! Клевала что-то вкусненькое, а так присесть, как они это делали с Бабкой за стол, и нарезаться до... от пуза, такого совершенно вчера не наблюдалось. Клавка, конечно, не знала, что так часто бывает у всех людей, посетивших вкусный прием. Суета, разнообразие обстановки и бесконечные разговоры, да и алкогольные напитки отвлекают от еды страшно. Зато как обидно бывает вспомнить, что ты только вчера не удосужился попробовать, а если попробовал, то почему не наелся до отвала? Проблема встала перед Клавкой со всей остротой. За кроватью она нашла свой рюкзачок, молодцы, позаботились, принесли. Вытащила оттуда любимые джинсы, натянула беленькую майку, да вот собственно и все, ах! да еще босоножки, с ними Клавка не могла расстаться. Не кроссовки же надевать! Немного подумав, она ошейник тоже нацепила. Что ее потрясло, так это косметика: она осталась жива, вот так, да! Умывалась она правда, аккуратно, тем более вытиралась, но все равно надо спросить у Маринки, как поступать, если не хочешь так долго в ней ходить, чем красотищу смывать-то?
   Клавка пробежалась по коридору и по широкой лестнице спустилась на первый этаж. Ей показалось, что буфет где-то слева, поэтому она туда направилась. В боковой рекреации она наткнулась на скульптурную группу из пяти человек. Двух парней и трех девиц. Позы у них были самые причудливые. "Наверное не у всех свадьба прошла без последствий", - подумала Клава. Ребята развалились в креслах, на маленьком столике были остатки принесенного сюда в качестве закуски пиршества. В ногах у них стоял музыкальный центр, вокруг него веером были разбросаны компакт диски, видимо, стационарной музыки им оказалось мало. Между останками гостей бродил уборщик и аккуратно, чтобы не разбудить, собирал мусор, старательно выбирая из него сигареты и разные мелочи, которые могли бы пригодится их хозяевам в мирной жизни. Клавка обрадовалась и спросила у него шепотом насчет буфета, тот показал ей в противоположную сторону. Шведский стол оказался платным, и Клавка с удивлением обнаружила, что позавтракала ровно на половину своих остававшихся денег. Это ее очень расстроило, ведь она даже не спросила, сколько будет получать на своей работе, Петя просто сказал, что достаточно, а она и не уточнила. Аванс вовсе просить стыдно. Черт, до чего же в Москве дорогая жизнь. Клавка пока еще не догадывалась, что стоимость жизни в элитном пяти-звездочном загородном отеле несколько отличается от стоимости жизни в Москве, тем более что в те времена цены на обслуживание в России были значительно выше мировых. Клавка поднялась в номер и застала там Маринку. Маринка с удовольствием пила кофе, правда, растворимый, но хороший - у него все же чувствовался запах.
   - Доброе утро, Пропажа! Я уже начала волноваться, куда ты делась?
   - Это я-то пропажа? Я под утро, знаешь как испугалась что тебя нет, вдруг что случилось?
   - Последние полтора года я пропадаю всегда в одно и то же место. Ну, да ладно. Как настроение?
   - После завтрака отличное!
   - Какого такого завтрака, ну-ка покажи живот! Да, девушка, надолго ли тебя хватит, если будешь завтракать. Пока, правда, все нормально, но о завтраках пора забывать. Сегодня поставлю тебя на весы, промерим параметры и больше ни на шаг, ни на миллиметр от этого не отступишь. Будем человека из тебя делать!
   - Марин, у меня тогда другая беда, если с животом порядок. Я сейчас посмотрела, у меня страшно мало денег, вот только еще на один завтрак.
   - Боже, да куда тебя носило завтракать? А ты карточку показывала? У нас завтраки оплачены, ох, горе ты мое луковое, ничего, это дело поправимое, давай лучше постараемся заработать: вот выиграем конкурс, тогда и покроешь все свои завтраки на месячишко вперед! Согласна на такое дело?
   - Марина, я страшно боюсь!
   - Надо же, а такой смелой казалась! Допью кофе и пойдем трудиться, испортила ты мне отдых, да шучу я дурочка! С тобой надо аккуратнее оказывается. В нашей жизни все перемешано: и отдых, и работа, а раз ты к нам попала, то привыкай. Потом я с тобой серьезно поговорю, если уж правда из тебя что-то получится, ведь молодость - это не профессия. Но у нас есть несколько вариантов, например, как у Людки, об остальных потом расскажу, за чашкой кофе!
   На фирме работало постоянно двенадцать девочек моделей. Фирма была сравнительно небольшой, поэтому у всех девчонок был широкий профиль деятельности. Маринка называла их всех просто моделями, и в этом было больше смысла, чем постоянно подчеркивать их некоторую специализацию. Кроме того, идея фикс Маринки была в проталкивании на публику именно индивидуальности, личности, которая в ее умелых руках приобретала общественное пусть и узкопрофессиональное звучание. Обычная женщина или дама не просто находила у них интересующую ее часть или комплект одежды, а могла выбрать себе четкий образный ориентир. А так как большинство дам, пользующихся услугами таких учреждений очень капризны, если не сказать эксцентричны, то можно себе представить, какие требование выдвигала сама Маринка к своим подопечным.
   Важнейшим элементом ее деятельности была и работа на производителя, причем успехом считалось только продвижение всей коллекции на рынок. Вот тут и проявлялись истинные финансовые результаты Маринкиного труда, именно тут и работала индивидуальность каждой модели. Ведь производителю важно, чтобы коллекция понравилась возможно большему числу потребителей, и выверты модниц их интересовали гораздо меньше. Домашний конкурс то ли в шутку, то ли в качестве рабочего эксперимента был сознательно поставлен с ног на голову. Одна девушка представляла целую, вполне самостоятельную коллекцию. Маринка еще вчера продумывала как сделать интереснее показ. Ведь если выпускать одну девчонку поочередно в разных нарядах, то публика просто умрет со скуки, ощутимых пауз все равно не избежать. Тогда Маринка экспромтом составила сценарий, предусмотрев некоторую нарочитую эклектику одного выхода всех моделей. За каждый выход девушка и ее экспонат оценивались по количеству шаров ее цвета, опущенных в специальный сундучок. В конце показа общее число шаров оценивало коллекцию в целом. Очень просто!
   Чтобы исключить неизбежный бардак - все-таки праздник, а не официальное мероприятие - решили жюри посадить в кресла, расставив их прямо на корме. Остальные гости могут сколько угодно толпиться вдоль импровизированного подиума. Несколько иная процедура предусматривалась для покупки изделия. Желающий приобрести писал на бумажке порядковый номер выхода и индивидуальный номер девушки-модели. Распродажа есть распродажа, поэтому цену установили бросовую: триста долларов за один комплект одежды.
   Существовала еще одна небольшая проблема. Всего девушек было двенадцать, посторонних на праздник не привлекали, как это часто практиковалось при больших обычных рабочих показах. Людмила, соответственно своему положению невесты в показе не участвовала. Еще три девчонки предпочли повеселиться - дело было абсолютно добровольным. Маринке даже не пришло в голову, как-то это отметить для себя или просто обидеться. Не хотят, так не хотят. Оставалось восемь, но это без Клавы. Отчасти ей повезло, отчасти нет. Маринка ей не говорила, чтобы окончательно не запугать, но женский коллектив, подогреваемый конкуренцией, мог быть очень жесток, и плевали они на праздник. Возможно, для Клавки было бы предпочтительней сначала немного поработать без публики, даже точно это было лучше, но судьба есть судьба. Тут почему-то даже Маринка не считала себя в праве вмешаться и как-то пожалеть Клаву. Маринка расправилась с общей проблемой быстро. Добавила число изделий в каждой коллекции, тем более что ничем не рисковала, с точки зрения художественной они были весьма условно составлены, и увеличила запланированное число общих выходов. Оставшееся барахло просто отмела в сторону до следующего раза.
   Гости шумным потоком направились на яхту к пяти часам. Показ был назначен ориентировочно на шесть вечера. Для Клавки все это время прошло в суете приготовлений. Сначала разбирались с ее коллекцией. Это как ни странно не заняло много времени. Маринка сказала, что все это в процессе, кому помочь есть, кому за этим следить тоже. Ее дело быть в образе и правильно ходить. На это и ушло еще некоторое время репетиции. Очень скоро Маринка, задумчиво качая головой, сказала что этого достаточно, и скомандовала перейти к подготовке самой Клавки как модельного объекта.
   Пришлось повозиться с прической. Молодая девчонка парикмахер вертелась егозой вокруг Клавки и строго следовала Маринкиным указаниям. После бурных обсуждений, в которых саму Клавку никто и не собирался слушать, решили придать прическе следующий вид: сзади оставить длинный хвост, который позволял совершать с собой ряд важных манипуляций; открыть полностью уши, (их так долго рассматривали, что Клавке начало казаться, что она больна страшной ушной болезнью); ступеньками, напоминавшими любому альпинисту отрицательную стенку, подняться от ушей вверх и естественной дугой перейти к челке, которая тоже была не очень то проста: ее можно было отпускать свободно, с наклоном вправо, поднимать веселым козырьком или, наконец, просто пришлепывать, еще можно было ее раздвинуть или закрутить винтом - вот! Потом пошли споры о погоде, временах года, Клавка раньше думала, что она знает, что такое, например, "зима", теперь же она сильно засомневалась в своих утилитарных познаниях. Короче, ей присвоили, по крайней мере на сегодня, образ девчонки сорванца, лихой и беспечной. Клавка попробовала протестовать, аргументируя это своим страхом и отсутствием на сегодня желания чего-нибудь сорвать, тем более быть беспечной. Ей просто напомнили, что она ничего не соображает, а зла ей пока никто не желает, поэтому: будешь тем, кем назначат!
   Время также абсолютно не следит за настроениями и пожеланиями его наблюдателей, поэтому очень скоро Клавка стояла в ряду еще восьми девчонок в кают- компании роскошной яхты. Ее уже от страха ничего не могло потрясти, поэтому она не обратила внимания на сообщение о том, что народу будет гораздо больше, чем предполагалось ранее. Если гора не идет к Магомету, то, как известно, он сам направляет к ней свои стопы. Петька не мог жить спокойно даже в праздник, поэтому он значительно увеличил число зрителей изящным коммерческим ходом. Он с утра переговорил с председателем элитного дачного поселка, расположенного на острове, и результатом переговоров явился вечерний заход яхты к причалу этого поселка. Там яхту чалили к торцу пирса, расставляли стулья, кресла, кроме того, для зрителей была в распоряжении великолепная горка, усевшись в любом месте которой можно было с успехом наблюдать за показом невероятной модной смеси да еще, посредством упомянутых выше записок, быть и покупателем. Клавка стояла и нервно тряслась в такт потряхиванию палубы утробно урчащей мощным английским дизелем яхты, которая теперь и направлялась к островному поселку. Быстро темнело, и причал поселка встречал их огнями, установленными специальной бригадой, высланной Петькой заранее, сразу по заключению соглашения. Гости на палубе веселились во всю, играл оркестр, даже сюда долетал звук сдвигаемых бокалов и веселого смеха. Клавка, как на своего заклятого врага, смотрела на вешалку, большую, хромированную, на колесиках, на которой располагались элементы ее коллекции. Они уже были развешаны подряд - только хватай и надевай, а специальные работницы помогут с последними приготовлениями. Клавка все время пыталась отвлечься, рассмотреть каюту: просторную, богатую и как бы дышащую свободой, подпитываемой внешним водным пространством, его мощью и покоем.
   - Клава, так нельзя, ну-ка, немедленно соберись, на тебе лица нет.
   - Марина, я постараюсь.
   - Помни, что я рядом и всегда тебе подскажу, а потом, ты же можешь просто расслабиться и отдаться на волю волн, это на самом деле так просто, только чуть постарайся!
   - Я постараюсь, Марина.
   Яхту разворачивали, и фантазия света играла на полную катушку в каюте. Цвета ярких материй, макияж красавиц, щебет их возбужденных голосков, отблески меди и красного Конголезского дерева витали над всем, что само не умело издавать свет. Сюда же словно яхта, не дай бог случиться такому наяву, погружалась в пучину, вползал темно- вишневый, от задумки осветителей, свет водной толщи. Так конечно казалось, какая там толща у пирса. Весь показ был задуман как демонстрация одного дня прожитого девушкой высшего света. Сильно не придирайтесь, так как условностей во всем представлении было больше, чем достаточно.
   Утренние девушки, в контрастном псевдо-солнечном свете выпорхнули на палубу веселой стайкой под соответствующую бодренькую музыку. Клавке достался махровый комплект из ярко-желтых шорт и миниатюрного топика, в руках она держала широкое полотенце. Оно и доставляло Клавке хлопот. Красиво вертеться вокруг оно не хотело, и когда Клавка, следуя своей очереди, выдвинулась на самый конец подиума, то ей ничего не оставалось, как провернуть им на руке вокруг корпуса, в стиле работающего с быком тореадора. Места на яхте все же было не как на футбольном поле, поэтому она кончиком полотенца, съехавшем с руки, пролетела по очкам и носам первого ряда жюри. Сама не ведая, она заработала себе пару лишних баллов, так как веселое жюри нисколько не обиделось, а из толпы ее автоматически пришлось выделить. Маринка со смехом подхватила Клавку в каюте и потащила переодевать. Клавка немного успокоилась, но все дальнейшее все равно воспринималось как сон. Она успевала вздохнуть в перерывах между выходами, когда собирали у жюри голосующие шары, когда разносили напитки, когда артисты веселили музыкой и шутками зрителей, но это было лишь физической передышкой - душа законсервировалась накрепко - сон продолжался. Она продолжала спать, когда по сценарию их переодели в вечерние платья - ей досталось "свое собственное", в котором она провела весь вчерашний вечер и ночь, возможно поэтому она была в нем особенно хороша, ее отрешенный вид пришелся также кстати. Совершенно случайно она встретилась глазами, в один из моментов прохода, с камерой Артура и, будто узнав свою старую приятельницу, кивнула. Этот жест вызвал волну аплодисментов, но она ее не заметила, и получилось еще лучше. Уже покидая подиум, она слегка повернулась и еще раз прощально, через плечо посмотрела прямо в камеру; у Артура даже защемило сердце будто это его покидала любимая. Общий показ после демонстрации ночных одеяний и кружевного белья завершился выходом всех девушек, которые вращались вокруг сияющих Маринки и Петра, не устающих улыбаться и благодарно кланяться публике. За кулисами, то есть в кают-компании, уже разливали шампанское, правда, полусладкое, но очень пришедшееся вовремя. Клавка просто ухнула на вишневый кожаный диван и, закрыв лицо руками, попыталась успокоиться.
   - Ребеночек мой, все нормально, деточка, ты была великолепна! Очнись и радуйся, на сегодня твои главные мучения закончились!
   Петя как в воду смотрел, на счет главных мучений, потому как на люди выходить Клавке все-таки пришлось, и мучения все же продолжились. Цвет Клавкиных шаров был голубой и их насчитали больше всех, вещей из ее коллекции было продано также больше, чем у других девчонок. Точнее, только единственная коллекция, моделью которой была Клавка, оказалась продана вся, целиком и полностью. При этом она разошлась в совершенно разные руки: так бывает не часто. Как это назвать, кроме как: успех! Ее уже переодели в малиновое праздничное платье, которое Клавка, привыкнув за вечер переодеваться, даже не сумела оценить. Маринка и Петька не теряли времени и увлеченно занимались подсчетом выручки, распределением заказов, отдавали распоряжения по упаковке и раздаче товаров новым владельцам. На ходу придумывали, как сделать покупку приятнее. Всего было продано 63 предмета на сумму 18900 долларов. Для такой ерунды, которая по хорошему подлежала списанию, хотя и очень жалко списывать свой труд, это было действительно много.
   Вручение главного приза, который состоял просто из кучи разнообразных подарков фирмы, должно было произойти по задумке сценаристов тоже весело, якобы с юмором. Когда растерянную, смущенную Клаву вывели на ярко освещенный ковер и сыграли приветственный туш, то ведущий торжественно объявил общую сумму, перечисляемую в благотворительный фонд и условия конкурса, то есть сумму, которая достается лично Клаве. В этот момент опять играла музыка, и с верхней палубы посыпались нескончаемым дождем зеленые купюры. Клавка совершенно растерялась и, вырвав, почти грубо, руку у ведущего, бросилась их собирать. По рядам зрителей пронесся недоуменный гул, но потом все восприняли это шуткой, и покатился веселый смех. Клавка, опомнившись и увидев несуразную цифру, напечатанную на каждой зеленой долларовой бумажке, "10000", наконец поняла, что это был даже не розыгрыш, а просто стандартный эффект, обычный прием шоу-бизнеса, да и совсем не оригинальный. Клавке сделалось безумно стыдно, и хотя для других этот казус прошел без всяких последствий, ее настроение упало до нижайшего уровня. Она чувствовала себя оплеванной, а главное, в чем-то виноватой.
   В кают-компании ее весело поздравляли, высказывали всякие пожелания, шутили, но Клавка была несчастна и ощущала, не совсем без причины, легкий холодок и насмешку во всех поздравлениях. Особенно ей запомнились слова Марины, внимательно и, как виделось, с укоризной на нее при этом смотревшей:
   - Поздравляю тебя, Рыжий Хрусталек! Конечно, не ах, особенно в конце, но победителей ведь не судят! Будем жить дальше.

****

Экспериментаторы и адвокаты

   Мишка и Жора засели в свою лабораторию. Это было полуподвальное помещение в Гидроземе, их родном институте, замызганное, плохо проветриваемое, несмотря на мощнейшую вытяжку, которую не всегда и включишь именно из-за ее мощности. Подобных помещений в институте было еще очень много, он был слишком большим, чтобы с относительным толком все разбазарить. Наверное, администрация просто не в силах была контролировать и собирать всю аренду. Лучше простые и верные деньги, чем суета и светиловка. Но было именно у этого помещения одно существенное преимущество - отдельный вход. Вот это вызывало уже приятное чувство везения, которое проявлялось в благоразумном желании потихоньку молчать в тряпочку, ведь такие площади брались в аренду особенно охотно. Миша и Жора вовсю использовали свой отдельный выход. Во все времена это было здорово. В каждое время по-своему. Проверка в Анроповщину, а наплевать - мы давно здесь. Халтура или просьба друзей с хранением, например, товара, пожалуйста, - в новые времена. Заснул, допустим от усталости, сам потом выбираешь время, когда отчалить. Иногда здесь отмечали даже домашние праздники, но это по молодости, а вот женщин стали, точнее, продолжали водить вплоть до настоящего времени, не наши друзья, так их приятели, ведь с возрастом эта проблема у некоторых женатых людей шла по нарастающей траектории. Вообще, нормальному постсоветскому человеку не надо объяснять всех преимуществ отдельного входа. Всем все ясно.
   Институт в свое время строили солидно, из кирпича и бетона, стали на двери и решетки не жалели. В лаборатории были неравной высоты потолки, такая планировка была - нестандартная, запутанная. При входе был небольшой тамбур, и пройти под притолокой можно было только нагнувшись, за тамбуром предбанник с поворотом, тоже было удобно: в старое подконтрольное время услышал открывание дверей и сворачивай срочно всякую внерабочую нелегальщину - успевали запросто; далее была комната со столами, когда-то их не хватало на всех и некоторым младшим лаборантам приходилось выделять железные шкафчики под могучими лабораторными верстаками. Миша и Жора в свое время тоже начинали с таких шкафчиков, а сегодня они были здесь одни, совершенно одни. Начальство начисто забыло о планах, которые не приносили живых денег, а формальные отчеты приятели договорились сдавать вовремя и не нарушали собственной рабочей установки. Внебюджетные темы института они презрительно игнорировали, такая там была ересь, а главное, что начальство кормить совсем не хотелось. В этом было что-то английское: я соблюдаю правила, может и жесткие, но зато храню внутреннюю свободу. Свобода выражалась в том, что приятели сами находили себе халтуру, выполняли ее в темпе, не из-под палки и, как правило, получали за нее хорошие наличные деньги. Такие простые советско-российские труженики, которых можно только пожалеть, глядя в ведомость, и порадоваться за них, глядя в карман, если покажут. Однако вольные хлеба не означают легкости их добывания.
   Деньги они хранили в одном из железных шкафчиков и с тоской сейчас посматривали на него, физически ощущая, как он сиротеет. Одна была радость денег (зарплаты) они не получали за три месяца, и вроде бы их им уже выписали, осталось чуть подождать. Еще оставалась дебиторская задолженность по некоторым левым договорам: Жора обещал на этой неделе с ней разобраться, ведь он у них был финансист. Мишка же был спокоен, как танк, особенно после прибытия в Москву, складывалось впечатление, что он витает в облаках и питается свежим поднебесным воздухом. Если бы не работа над профессорскими записками, которую он вел вдумчиво, и постоянные эксперименты, которые он проводил просто виртуозно, с точки зрения придирчивого в работе Жоры, то он давно бы отправил его к психиатру. Жора часто и с большой тревогой наблюдал, как Миша утыкается в бумаги, останавливает взгляд и ручка при этом медленно вываливается у него из руки, он этого не замечает, а начинает тихо шевелить губами, стряхивает со лба волосы и медленно роняет одну ногу с другой. Кто при этом больше страдал - неизвестно. Вы бы смогли смотреть спокойно на своего друга в таком состоянии? Вот и Жора не мог. Все способы от водки до подставки буквально под нос бабы уже были им проверены. Мишка из ступора не выходил. Жора надеялся на последний способ и, судя по слабо еще уловимым результатам, все-таки не зря. Работа - вот последняя надежда. Причем работа не за деньги, а за идею, которая всегда лишь отложенные деньги или интересные деньги, или творческие деньги, или большие деньги, но не будем развивать эту мысль, тем более что это проблема Жоры.
   Все идеи профессора после долгих обсуждений партнеры разбили на две группы. Пластификаторы физических свойств (термин "пластификатор", неудачен - терпите физики-лирики, но профессор пользовался только им, поэтому и мы будем вслед за друзьями его придерживаться) и пластификаторы электромагнитных волн. На пальцах попытаемся повторить планы наших исследователей. Профессор открыл управляемо универсальный пластификатор, позволяющий ему вытворять с обыкновенной глиной практически все, что ему было угодно. Например, при введении соответствующего состава и соблюдения специальной технологии, глина превращалась в алмазный резец или, наоборот, могла становиться жидкостью с совершенно уникальными свойствами: не кипеть, не испаряться, не замерзать и ряда других, связанных уже с особыми магнитными явлениями в жидкостях.
   Мы ранее говорили, что профессор увлекался фарфором и керамикой. Его фарфор был настолько тонок и прочен, что запросто срамил лучшие мировые образцы этого промышленного производства и соответствующего прикладного искусства. Он был идеально прозрачен, но не так как стекло, а как фарфор. Иногда, развлекаясь, профессор делал его с водяными знаками изумительной красоты. Теоретически, по формуле профессора сделать его совершенно прозрачным было: раз плюнуть. Математика вещь универсальная, подставляй соответствующий параметр и на тебе, получи. Да только подставлять-то было нечего и не во что, в природе такого сырьевого материала не существовало. Теперь Миша и Жора пробовали использовать в качестве исходного продукта свою, привезенную ими глину из Устежа. Получались вещи просто невероятные. Диапазон физических свойств нового материала расширялся до невероятных пределов. Иногда им начинало казаться, что нет такой машины или прибора, нет такого бытового случая, где бы не подошел новый композиционный материал, полученный по любой заранее заданной программе. Только есть его не рекомендовалось, в остальных смыслах, имеется в виду производство и потребление, это был идеальный экологически чистый продукт.
   Почему же приятели выделили вторую группу проблем прохождения в созданных материалах электромагнитных волн? Да только лишь потому, что значение ее и достигнутые ими успехи по управлению этими свойствами прозрачного материала были просто фантастичны и в отличие от свойств, перечисленных выше, как простого конструкционного материала, были революционны, то есть - не имели аналогов. Самым простым для понимания обывателем было такое свойство материала, назовем его, если помните, холодным стеклом, как свечение каждого его микрослоя строго одним заданным цветом при подаче кодированного сигнала. Но это еще ерунда, так как холодное стекло можно было обучать, оно запоминало навечно место возбужденное к свечению на всю свою жизнь. Его невозможно было сбить с толку не разрушив! Обычный бытовой телевизор, сделанный по новой технологии, превращался в настенный экран с маленькой коробочкой-приемником и дешифратором, которые к тому же можно было располагать прямо в декоративной рамке. Кто сталкивался с проблемами цифрового телевидения, тот знает насколько дорог процесс его внедрения. Тут сама, высочайшая технология стоила копейки. С ней мог справляться, разворачивая к любой производственной нужде лицом, любой грамотный электронщик, а телестудию можно было открывать на любой кухне.
   Все это здорово, но формула профессора начинала в некоторых случаях хандрить. На графиках появлялись какие-то посторонние экстремумы, разрывы и так далее. Приходилось вновь и вновь проводить эксперименты, накапливать фактический материал, формализовать его, постоянно совершенствовать математический аппарат профессорского открытия. Иногда Жора ездил к знакомым математикам и программистам. Их собственных, узких знаний в области теории математического моделирования явно не хватало. Обидно, что такое происходило даже с обычной, наиболее изученной профессором глиной, правда, редко, а когда они принялись вплотную изучать "свою", то прорехи теории расширялись иногда катастрофически. Например, температурный коэффициент, который они значительно откорректировали для основной профессорской формулы, в корне менял систему конструкционных подходов к холодному стеклу. Другие, остававшиеся пока нетронутыми в формуле коэффициенты, вносили такую корреляцию, что Мишка с Жорой за голову хватались пока ясно не поняли, что и саму формулу для "своей" глины надо чуть поменять. Это "чуть" стоило им головной боли в течение двух недель. Однако дело продвигалось очень быстро, сказывались косвенные подсказки профессора, содержащиеся в его бумагах. Конечно, когда он их писал, ему и в голову не приходило, что возможен в природе такой подарок как холодное стекло, но кое-что он предвидел. И даже косвенно предупреждал последователей о возможных тупиках. Например, он не мог получить большую степень чистоты элементов своих композитов, а привлекать специалистов или обращаться официально в крупные научные лаборатории, он не хотел. Ну, не хотел и не хотел - его дело. Только влияние чистоты материалов самих пластификаторов на конечный результат изучить ему не удалось. Это и делали теперь Миша и Жора.
   - Мишка, ты перестанешь дрыхнуть на работе прямо на стуле? У нас шикарный диван имеется, пойди приляг, если устал. Я тебе чайку согрею.
   - Жора, ты прямо как нянька у меня. Я просто задумался. Ты Верку вспоминаешь?
   - Эх, Мишка, у меня совсем другая проблема, она мне звонит почти каждый день, наверное, вся зарплата ее на звонки уходит. Еще пару раз оторвусь и женюсь. Всегда мечтал жениться на деревенской.
  -- Жора, ты иногда в профиль на меня смотришь, ничего не видишь?
  -- Да нет, грек из тебя никудышный, а в остальном порядок.
   - Мне иногда кажется, что меня ровно на половину нет на свете. Ты помнишь какой я пришел тогда в лагерь?
  -- Лучше бы забыть, но к сожалению помню.
   - Ты знаешь, я внутри остался таким, каким был тогда снаружи. С дуги показания снимал?
   - Дорогой, расслабься, говори уж об одном. Искать ее не пробовал? Давай ее найдем. Подумай, вдруг она так же мучается. Будь джентльменом!
   - А я чувствую, что она к встрече не готова. Потом я адрес ее бабке оставил, все свои телефоны и твой даже дал. Ты, кстати, не удивляйся если позвонит.
   - Да что ты, совсем, совсем не удивлюсь, только скажу я тебе вот, что: она еще очень молодая, ее надо крепко цеплять и держать, а ты раскис и сопли пускаешь.
   - Жорка, я бы тоже так думал о любой другой, но это же Клавка, ты ее не знаешь - она умней нас обоих вмесите взятых.
   - Ну, это ты брось. Если бы еще о деньгах шла речь, я бы согласился, а так женщины ничуть не умнее нас, это аксиома запомни - они такие же.
  -- Жора, скажи, а ты как любишь?
   - Что значит как? А в этом смысле. Верка принесла мне успокоение. Раньше я дергался во все стороны, ты меня знаешь, а теперь ниточка осталась, на которой я висел, а вот ноги приклеили, и руки оставили свободными. Удобное, приятное состояние, амплитуда минимальная. Сам себе удивляюсь, но я совсем не страдаю от ее отсутствия, наоборот, приятно, что она меня где-то ждет. И мне, и ей, и нам вместе необходимо решить разнообразные проблемы. Мы их спокойно порешаем и поженимся. Ф-ух, самому противно, но так и есть. Тебе-то я врать не буду.
  -- О свободе не жалеешь?
  -- Впервые в жизни не жалею.
   - У меня все не так. Я теперь думаю, что любовь это просто биологическая совместимость организмов. Не физическая - это просто отвлекалово для обывателей, как поп-культура, а именно биологическая. Это трудно объяснить, но представь себе, что женщина молчит, но как бы стонет, а на самом деле ее стон внутри тебя. Представляешь?
   - Ты пока подумай немного над формулировочкой, а я принесу коньяк из холодильника.
   - О серость, джентльменов еще зачастую поминает! коньяк из холодильника!
   - Ничего, греческий как раз из холодильника и хорош. Ого, к нам кто-то идет, не поздноват ли визит?
   - Здравствуйте, ребята, не щадите себя, опять при деле, - посетителем был заместитель директора по хозяйственной части.
   - Спешу вас обрадовать, в следующем месяце вы переезжаете, вашу контору уплотняют. Будете жить теперь на втором этаже центрального здания, в кабинете 235.
   - Это в честь чего такие перемены? Нам и здесь хорошо, да и невозможно переехать: у нас эксперимент действующий, как мы его остановим.
   - Все вопросы к директору, ваша лаборатория сдается коммерческой структуре, еще летом договорились. Институту деньги нужны.
   Не склонный к долгим объяснениям, если это не касалось невозможности отдачи кредитов, заместитель директора удалился. Мишка и Жора не знали, что и сказать. Наконец очнулся Жора.
   - Мишка, ты помнишь, нас разбивали на центры прибыли, затратные подразделения и тому подобную галиматью? Когда реструктуризацию проводили. Ну, зато я помню, тогда все подписывали договора. Я, конечно, меня же поставили начальником. Да я знаю, что ты ничего не помнишь. Дождешься от тебя уважения. Главное, что я это вспомнил. Там был пункт об аренде. Наши помещения всех заставили взять в аренду. Знаешь, я завтра, прежде чем идти к директору, помолчи немного, я знаю, что дуга, и тебе надо работать, я сам схожу. Куда ты коньяк-то засунул, а то не могу договорить. Наливай, наливай. Пойду я сначала к Розенфельду - мой старый приятель, адвокатская контора у него на Цветном бульваре, прямо рядом с кинотеатром, а черт его знает, что там сейчас теперь, но контору я знаю хорошо, там моя матушка была на прошлой неделе. Постой с комментариями, мне надо на трезвую голову порыться в бумагах.
   Альберт Розенфельд пользовался только сотовым телефоном, даже спать с ним ложился. Обычный телефон стоял где-то внизу, в передней его роскошной двухэтажной квартиры. Подходил он к нему только тогда, когда снимал ботинки и сразу просил перезвонить по сотовому или в контору, если дело терпело. Жора, естественно, его не застал по стационарной связи, а сотовый номер он не знал. Альберт, к этому часу, уже лежал на широкой кровати, наверху в спальне, и лениво оглаживал жгучую брюнетку, делившую огромную сталинскую жилплощадь со своим третьим мужем. Делила она ее не прямо в текущий момент, а просто постоянно была в этом процессе, даже в постели с адвокатом. Когда Альберт только касался, еще слегка, подготовительно самого нежного, по-дурацкому мужскому представлению места брюнетки, она словно просыпалась и говорила:
  -- А если я подговорю соседей с нижнего этажа, и они скажут...
   - Остынь, детка, то есть, что я говорю, наоборот, расслабься немного, оттай, я все за тебя продумаю...ой, какой милый бугорочек...
   - А если я схожу в дом управление и...
   - Если ты пойдешь в ЖЭК, то сделаешь это прямо сейчас. Я ясно выразился?
   - Хорошо, милый, но свекровь говорила...
   Альберт смачно сплюнул в здоровенную хрустальную пепельницу и отправился на кухню. Он открыл огромный двухдверный холодильник, который ему сварганили по заказу из двух однодверных, перевесив на одном дверь на другую сторону и искусно замаскировав щель между ними. Затем все перекрасили под стальной цвет кухонной мебели в мерседесовском центре техобслуживания. Это была гордость Альберта, он, помимо адвокатской практики, считал себя хитрым конструктором домашнего оборудования, поэтому экономия на операции с холодильником, как материальная в 400 баксов, так и выигрыш в объеме на 25 литров, составляли предмет его особой гордости. Рука непроизвольно погладила, замаскированный шов. Альберт потянулся к молоку, но передумал, понюхав левую руку, и вытащил бутылку с ромом. Секундные манипуляции, и в широченном низком бокале чешского стекла заплескалась темновато-коричневатая, веселая жидкость.
   - Пятнадцать человек на сундук мертвеца, Йо-хо-хо и бочонок рома! Гнать ее в шею!
   В восемь тридцать следующего дня Розенфельд прогуливал своего любимца, той-терьера Тешу на длинном красном поводке с автоматической рукояткой, позволявшей регулировать его длину при нажатии на курок. Теша деловито поднимал ногу около своих любимых кустиков, а Альберт умильно думал: "Спарить тебя что ли или оставить как есть, лучше как есть", - в этот момент ему вспомнилась вчерашняя клиентка.
   К десяти часам белый джип "Гранд-Чероки" адвоката остановился у конторы. Альберт приготовился открыть тяжелую дубовую дверь, но тут что-то его остановило - это был насмешливый и дружелюбный взгляд старинного школьного приятеля Жоры.
   - Здорово, ну порадовал, а то только матушку твою и вижу! Конечно, заходи, обнимаю, целую!
   В конце довольно длинного коридора стояла настоящая пальма и чуть прикрывала двустворчатые двери. Распахнув их друзья попали в прекрасный полутемный бар. Жора даже присвистнул:
  -- У тебя юридическая контора или ночной клуб?
   - Люблю реализовывать свои детские мечты. Помнишь, какой всегда у меня был дома бар? Из Прибалтики привез специальный шкафчик с зеркалами, бутылочки собирал по одной, как коллекционер. Даже тоник был настоящий! С другой стороны удобно, переговоры проводим, обедаем, расслабляемся. Коллектив у меня женский, крепче Мартини употребляют на работе редко, ну, бывает, конечно, и запьют девки, но в целом справляемся, бар - не помеха. Василиса! Доброе утро, ты где?
   Из глубины бара грациозно выскочила девица. Прическа у Василисы была мелкого барашка, рыжевато-выгоревшего цвета. Немного торчащие вперед зубы и длинный тонкий нос выдавали с потрохами национальность. Фигура у девчонки была журавлиная и никаких нареканий не вызывала. На столе появились два бокала с грейпфрутовым соком, бутерброды с ветчиной и сыром, корзиночка с миниатюрными горячими булочками, свежее сливочное масло и сливки, а на весь бар уже пахло томившееся на песке кофе.
   - Эх, Жорка, зачем ты с утра притащился, приехал бы в обед или чуть позже, мы бы так с тобой напились, чтоб чертям стало тошно! Как в старое доброе время, а посмотрел бы ты какие у меня кадры! Гордость сутяжника! Никогда не забуду как ты меня наколол на истории. Наша стерва вызывает меня и спрашивает: "Какой основной вопрос первой русской революции?" А ты мне, серьезно, так как до сих пор умеешь, подсказываешь: "Главный вопрос первой русской революции это вопрос о женской эмансипации", - я, естественно, как попугай повторяю, что тут было! Все под столы от смеха, а эта идиотка, объясняет: "Вопрос, конечно, важный, но..." Народ уже ржет в открытую, ну, я тебе по лбу, ты мне отвечаешь, и оба за дверью, и родители в школу! Все, как по нотам. Ты хоть это помнишь?
   Жора помнил и не только это, поэтому последовало еще две-три подобные истории. Они привели приятелей в полнейший восторг, даже Василиса за стойкой смеялась от души. Только иногда Жоре становилось неуютно, когда он встречался с взглядом школьного приятеля. Он видел смеющееся лицо, и неестественным контрастом на нем были холодные колючие глаза бесповоротно разочарованного в жизни человека.
   - Жорка, расскажи побольше о себе. Где летом был, не женился ли, как твой партнер, Мишка, по-моему, да Мишка и вообще? О, Великий Устеж сверлили-подрывали, серьезная там природа и серьезные там люди. Недавно проблемы их решал и мэра тамошнего знаю, правда больше его подручного, Степана да другие личности, но в курсе большинства их дел. Ладно, глина тоже хорошо, во всяком случае спокойнее. Тебе можно говорить, ты не при деле: инвестор им был нужен солидный, но левый. Я им посоветовал. Чувствую, ты тоже по делу. Какие проблемы, выкладывай, не стесняйся.
   Жора подробно рассказал о своей беде, показал бумаги, но сильно обнадежен не был.
   - Эх, Жора, святая наивность. Все твои бумаги, молодец, кстати, что сохранил их, а то у других и этого часто не бывает, полная галиматья. У арендаторов возникают права, но это так размыто и непрочно, что все зависит только от того, у кого они возникают и с кем ты борешься. Гораздо лучше найти зацепки внутри самого института и выдвинуть условия. Корче, вы не трогаете нас, а мы вас. Судя по твоему рассказу, там этих зацепок хоть пруд пруди. Просто надо этим серьезно заняться. Готов ли ты лезть в эту бодягу, на сколько важен для вас этот вопрос с лабораторией? Открытие говоришь, обратишься потом при регистрации? А на какой стадии работа? Ну хорошо, чувствую, в принципе в течение года можно ожидать результата, тогда еще ничего. У нас меньше года ни на что не уходит. Хорошо, берусь тебе помогать. Денег у тебя конечно нет, но я могу себе позволить подождать. Обещай только, что поделишься, когда пойдет прибыль от продажи ваших научных результатов. Я в тебя верю, знаю, что ты упертый с одной стороны, а с другой стороны очень практичный. Директора вашего прижмем, это я могу обещать. Очень важно еще узнать, кто там на ваше место просится - может какие-то крутые. Но и к ним подходы найдутся.
   В баре становилось все уютнее, подходили и здоровались с Альбертом и Жорой молоденькие девицы, усаживались за кофеек и создавали премилую атмосферку в помещении. Альберту постоянно приносили какие-то бумаги на подпись. Если приносили на просмотр, то он морщился и более двух бумажек отправлял куда подальше, наконец, это ему надоело, и он вызвал своего заместителя, передал ему, точнее ей на сегодня все дела и попросил сидевшую уже за их столиком секретаршу объявлять всем о его болезни. Блондинка с испугом заглянула Розенфельду в лицо, ища признаки нездоровья, но была информирована, что просто болит душа, и доктор сидит напротив, старый друг Жорка, на него вся надежда. Секретарша убежала работать за пультом, а на ее место посадили аж трех замечательных адвокатш. Василиса без конца приносила шампанское и быстро очищала стол от полных пепельниц и пустых кофейных чашек. Жора с удовольствием погружался в добрую, домашнюю обстановку конторы и поражался с какой готовностью столько народу побросало работу. Альберт, словно отвечая на его мысли, говорил что все построено на личной ответственности, кто действительно занят, тот никогда не оторвется от дела, кроме того, технический персонал всегда на месте и примет любого клиента. Однако контора Альберта давно уже была не такой простой. Рядовой клиент чаще всего, пообщавшись с низшим звеном персонала, так и отбывал ни с чем, за редким исключением для тех, кто прорывался на следующий уровень. Вышколенные служащие четко отслеживали интересы конторы и не допускали проникновения всякой ерунды, за это им и платили деньги. Вчерашняя брюнетка Альберта случайно попалась ему на глаза и, имея совершенно не служебный интерес, он месяц назад взялся ей помогать, но дело как мы видели в главном смысле продвигалось плохо, поэтому Альберт уже продумал план, как его спустить своим работникам, которым он поручит грамотно его свести на нет. Профессиональной этикой тут не пахло, но надо ведь и знать к кому обращаешься и на каких неформальных условиях!
   Жоре особенно понравилась одна девица. Ее коротенькая стрижка залихватски торчала во все стороны. Это было строго продуманным ходом, а не волей лени ее обладательницы. Производила она впечатление полной оторвы и какой-то очаровательной дранности. Большущий рот с яркой оранжевой помадой притягивал Жору до такой степени, что после пятого бокала шампанского он, прикурив по ее просьбе очередную сигарету, сам ее вставил на место, нежно дотронувшись пальцами до рекламных губ. Эта кошатина и не подумала постесняться, а напротив прищемила пальцы губами и даже пощекотала нижний остреньким язычком. Одновременно с взятием сигареты она так скосила прищуренные водянисто-прозрачные глаза на Жору, что он заметно пошатнулся на своем стуле. Девица была одета в коротенький твидовый пиджачок прямо на голое тело, была видна кружевная полоска дорогого черного бюстгальтера, а ее крутые бедра с физически ощутимым треском обтягивала коротенькая юбка с двумя небольшими, но несущими полезную нагрузку на мужское зрение разрезиками. На стройных, в меру бутылочных ножках юриста красовались мяконькие летние сапожки с игривыми отворотами в стиле Ухти-Тухти.
   - У вас такая замечательная деятельность. Она так романтична. У нас кругом сплошные сухари. Вечером так бывает скучно, только факсы стрекочут, а за окном падает Московский дождик. Хочется бурной, сумасшедшей радости, непристойных наслаждений.
   - На счет радости ты совершенно права Адель, но вот на счет сумасшествия, позволь не согласиться. Тут этого добра хватает с избытком. Вот послушайте девочки о моем вчерашнем фиаско, - Альберт с юмором и мельчайшими подробностями рассказал о потерянном вечере и ночи, которые оказались грубо вычеркнутыми из его активной жизни, благодаря чекнутой клиентке. Девчонки ахали и охали. По их реакции Жора понял, что уж они бы такого не допустили ни под каким видом. Василиса тем временем принесла еще кофе, оживив его толстой бутылкой тягучего крепкого ликера. Чернобровая блондинка в рискованной кофточке рубинового свечения продолжила тему Альберта:
   - Мой первый муж был военным. Что такое жена командира объяснять не следует. Это бигуди, драный ситцевый халат. По праздникам вся в синтетике, как нейлоновый завод. Не буду рассказывать, чего я натерпелась и какое впечатление на меня производила обыкновенная колбаса, но из другого магазина, находящегося не на территории нашего городка. Мужик мой был, первые три года, крепким, как крученый дуб, удовольствия мы с ним получали море, занимались любовью где попало, включая положенные места, но постепенно что мне, что ему это надоело. Не сговариваясь, мы приступали к этому делу только если в нашем общежитии исчезали куда-нибудь левые и правые соседи. Тогда уж точно любовь. Но однажды в наш магазин завозят воблу, настоящую, с икоркой, нежнейшую словно семга. Выдержав бой с такими же как я женами в очереди, я приношу домой целый мешок. Посылаю солдатиков за ящиком пива. Ставлю все эти сокровища под кровать. Жду своего благоверного и вспоминаю, что соседей сегодня не будет. Наконец, он приходит, ввожу его в курс событий и тащу на кровать. Дело молодое, разгорячились и почти все как надо, но смотрю мой носом начинает водить. Воблу почуял. Сползает с меня в самый ответственный момент и заглядывает под кровать. Что ведь самое обидное - не ем я теперь воблы, хоть убей. Пиво, правда, иногда пью.
   - Всегда меня поражало сколько надо изобретательности, чтобы заставить мужиков заниматься своим делом как положено, - начала свой рассказ третья девица, самая молодая из всех присутствующих дам, - тебе обидно что ты до сих пор воблу не ешь, а мне обидно за свой труд, который я вкладывала в каждого своего мужика. Рано или поздно все равно их приходится бросать. Время совместного проживания зависит только от количества собственного потраченного труда. Последний пример: водил меня по ресторанам, приезжал даже на работу в обед, ты помнишь, наверное, объясняю ему дураку, что он меня только мучает этими обедами, ведь я на диете, а попробуй не поешь, если все так вкусно, на весы потом встанешь и полночи ворочаешься. Наконец, после четвертого раза не выдерживаю и тащу к себе домой, пора уже, хватит питаться. Сначала все прекрасно, но прекрасно только два раза, а потом он укладывается спать. Объясняю, что спать еще не хочу. Неделю над ним работаю, делаю человеком. Теперь выясняется, что деньги он уже все потратил, которые на любовь отпустил, мама его против меня настроила, и появилась еще масса других причин, чтобы все делать так, как он привык. Обратите внимание - не хочет, а просто привык. Такой инерции как у мужчин нет ни у кого в животном мире. Никогда они не поймут, что их упрямство только себе во вред.
   - Жора, ты видишь, как нас оценивают! Прямо стыдно, что мы относимся к этому полу. Девушки, давайте выпьем за обоюдное движение в котелке жизни, за вертикальные и горизонтальные позывы, за нижний подогрев и верхнюю прохладу. Пусть тяжкие испарения не тревожат нашу душу!
   - Как тебя в судах слушают, конкретики ни грамма, но все равно хорошо.
   - В судах я давно не выступаю, аналитическая работа сейчас оплачивается гораздо выше. Единственная практическая деятельность - это общение с нашими дамами. Оксана, дай я тебя поцелую, а то твои ученики тебя совсем доконали, так ты забудешь, что такое настоящая любовь.
   - С тобой Альбертик, об этом не забудешь! Лапочка моя, мохнатая.
   Василиса уже почти не мелькала за столом, наступил такой момент, когда частая перемена блюд и бутылок не требовалась. Кошатина что-то шептала на ухо расслабившемуся Жорику, при этом она невесомо придерживала его за противоположное ухо, а то, в которое она говорила, подвергалось постоянно ласковой пытке то остреньким язычком, то продольным перемещением нижней губы. Время близилось к трем часам дня. Делать какие-то дела было уже поздно. Не думаю, во всяком случае, что какой-нибудь мужик, тупых в расчет не берем, покинул бы вдруг Адель и помчался на работу. Жора даже не помышлял об этом.
   Решили обедать прямо в баре. Василиса запекла зеркального карпа в электропечи, навертела разнообразных салатиков, уставила стол горячими бутербродами, каждый величиной с наперсток. Появилась внушительная бутылка водки, страшно красивая и опасная. Василиса подала ее наполовину завернутой в мокрое, замороженное полотенце, укомплектовав стол тоненькими высокими рюмочками почти без ножек. Жора с большим психическим напряжением оторвался от мимолетных прикосновений Адели и, переключив центр удовольствия на активные действия, с блуждающей улыбочкой разлил водку из хрустящей ледяным полотенцем бутылки. Она маслянисто засверкала в рюмочках, и их ножки визуально удлинились. Жора покопался в бутербродах и выбрал с печенью трески, в которую был воткнут небольшой сегментик лимона.
   - Я пью за это маленькое искусственное сердце, пронзенное кометой обаяния дамы моего сердца, пью, стыдясь за жалкое словесное подобие той бури чувств, охватившей мое собственное, настоящее сердце. Пью за то, о чем теперь буду говорить вечность, об утлом суденышке своего сознания, у которого появился теперь опытный капитан. За капитана моей любви, мадмуазель Адель!
   - Жора, ты даже не представляешь насколько прав, я благодарна тебе, я целую тебя в губы и жду таких речей бесконечно.
   Остальные просто заорали что-то восторженное, и понеслась первая рюмка замечательного транквилизатора. Василиса поставила диск с записью французских шансонье, и публика медленно закружилась между столиками в жарких объятиях. Альберт только похрюкивал, крепко обняв Оксану и изображая уличное знание французского языка, которым в трезвом состоянии он действительно владел в совершенстве. За столом оставалась рубиновая блондинка и, высоко задирая голову, пускала в символическое небо бара длинные струйки сигаретного дыма. Голова ее раскачивалась так, что хотелось ее немного придержать.
   - Жора, я отсидел простату в этой конторе, да если бы не мои феи, я бы давно ушел из мужчин. Жора, я вижу, как смотрит на тебя Адель, чувствую, как трепещет главный мешочек внутри Оксаны, и в меня проникает такое счастье, которое я не испытывал никогда в этом баре, даже обмывая свои первые сто штук баксов, здесь заработанные. Прости старую сволочь, но я страшно рад, что вас погнали из вашей гребаной лаборатории, а то бы я тебя не увидел еще сто лет, ведь не увидел бы? Ну, сделай добровольное признание, не пришел бы к старому пархатому еврею, своему другу детства Альберту Розенфельду? Скажи, мой любимый, гад, ну, скажи?
   - Аля, ты меня знаешь, Аля, - Жора понизил голос до громкого театрального шепота, - я тебя страшно люблю, это не тайна! И это не тайна, давай за это выпьем!
   Часы из Гонконга показывали семь тридцать, в баре было очень жарко. Народ, который забегал сюда иногда, уже не здоровался с нашей компанией, а с пониманием держался от нее подальше. Вечер разгула требовал продолжения, и было решено поехать всем вместе к Альберту. Он особенно настаивал на этом, так как его ждал не выгулянный тойтерьер Теша. Верная секретарша вызвалась отвезти их на машине Альберта, по вполне понятной причине, а оттуда уехать домой на такси. Вся компания, расцеловав Василису во все места, и, не обращая внимания на слабые протесты заспешившей вдруг домой рубиновой блондинки, отправилась в Крылатское, где жил Альберт в доме кардиологов. Шума было очень много, казалось, что справляется свадьба с достатком брачующихся выше среднего, а образования ниже оного. По прибытию девчонки замотали терпеливого в женских руках тойтерьера цветными ленточками и отправились с ним гулять. Альберт регулировал на кухне, ему как умел помогал Жора, в основном разговорами.
   - Адель - классная баба! Правда, она у тебя кто?
   - Она единственная во всей конторе, с которой я не спал, но голова у нее просто атас. Ты это учти! В конторе она главный специалист по недвижимости. В башке компьютер. Ворует помаленьку, стерва, но делится и держится культурно, с достоинством, ты знаешь, как это важно при настоящем воровстве? Нет, не знаешь! А я тебе когда-нибудь расскажу.
   - Альберт, сукин сын, ты совсем трезвый, а ну, давай это исправлять. Где у тебя горючее?
   - Жорик, давай по чуть-чуть, потому как надо быть в форме, и покоя все равно не будет, даже если напиться до положения риз. Ну, ты совсем уже перестраховщик, вон те бокалы бери, вот! Это Чинзано, хуже не будет, - Жора, по указанию Альберта, налил светлую пахучую жидкость в полулитровые высокие стаканы.
   - Аля, за тебя и твое умение подбирать кадры! За девочек!
   Веселый лай в передней известил о приходе всей теплой компании. Возмущению дам не было предела. Мы гуляем с бедной собачкой, а вы уже без нас пьете. Это форменное безобразие, которое можно смыть, только крепкой лаской. Все уже было готово и ласка, и полные бокалы, немудреная закуска, состоящая в основном из накромсанных помидор и непроходимых без вермута вареных яиц. Орал маленький кухонный телевизор, установленный на какой-то музыкальной программе, никто не мог найти пульт, поэтому звук оставался перманентно громким. Периодически кто-то опять спохватывался, но пульт снова не находился и так по кругу до бесконечности. Однако, бесконечность - вещь физически условная, и Альберт, которого очень прилично развезло, объявил, что отправляется спать, но надо же было такому случиться, что именно в момент прохождения мимо ожившего стационарного аппарата, когда его дамы, Оксана и Рубиновая блондинка, особенно напряглись, начиная восхождение на лестницу второго этажа и выталкивая впереди себя отяжелевшего Алю, произошла заминка. Почему-то звонок аппарата страшно разозлил Альберта, он совершенно трезвым движением достал из внутреннего кармана пиджака свой сотовый телефон и метким броском навеки успокоил неповинный устаревший узел связи.
   - Вот так его прозвондошку! Все, что хотите, Жора, ты слышишь, все, что хотите, но на бильярде не спать! Сс-ой-нн-чи, Адель! Ты все знаешь, там простыня, к-жный диван, мы на втором, п-шли девчонки!
   И они еще долго шли по ступеням, и казалось, что это ночное восхождение на Эверест. Адель и Жора с восхищением смотрели на этот подвиг и немного жалели разбитый аппарат. Адель обняла Жору за шею и медленно притянула к себе. Жора животом осознал организованное отступление алкогольного тумана под воздействием женских чар. Автоматическим движением он отстранил от себя Адель и расстегнул две большие пуговицы на ее пиджачке. Руки сами скользнули ей за спину и аккуратно развели в стороны крючки черной кружевной полоски. Пиджак уже летел на пол, остальное тоже, и они поцеловались долгим спокойным поцелуем, словно начиная марафон. Адель, не отрываясь от Жоры, ловко щелкала пуговицами его рубашки. Жора приподнял Адель на широкую мойку, стоявшую в середине кухни и, с каким-то внутренним не проходящим юношеским восторгом, стал потихоньку стягивать с нее милые сапожки. Адель расставила ноги и, оперевшись обеими руками на края раковины, внимательно наблюдала за действиями Жоры. Когда сапожки были сняты, она обвила Жору ногами и сказала:
   - Неси меня в комнату.
   Жора немедленно подчинился, и они неуклюже-весело поехали с кухни. Далеко они уйти не могли и оказались в бильярдной комнате, которая была гораздо ближе спальни. Адель, слегка подрагивая бледными остренькими грудями, стояла около огромного стола. Через верхнее полупрозрачное окно сюда сочился матовый кухонный свет. Жора бережно сдвинул с Адели скрипнувшую по бедрам юбку. Она изящно через нее переступила и, подцепив ножкой, кончиками пальцев, отправила в сторону. Жора увидел, что Адель носит черные чулки с высоким кружевным верхом, и решил их не трогать. Адель несколько притормозила процесс и принялась расстегивать Жоркины джинсы. Отлетевший в сторону ремень больно щелкнул его по руке, но он даже не вздрогнул. Переступая ногами, как ранее это делала Адель, Жора избавился от неуместной одежды и немедленно принялся освобождать девушку от последней мешающей ему части ее туалета. Он увидел, что Адель гораздо заботливее относится к прическе нижней части своего живота, чем к той, которая видна всем. Эта замечательная полоска возбудила его сильнее, чем все ухищрения разных модниц вместе взятые. Открытый призыв, который звучал во всей позе девушки, вызвал в нем совсем не грубость, а какую-то щемящую утонченную нежность. Это было словно ответом на высочайшее доверие, которое может сознательно проявить женщина. Жора, словно любуясь своим движениям и радуясь теплотой гладкого упругого тела, принялся потихоньку приподнимать ладонью чуть выпуклый живот Адели. Адель продолжала смотреть на него и не закрывала глаз. Взгляд ее все туманился, дыхание делалось прерывистым, но все более глубоким. Жора совершенно потерял голову, но не от набухшего в нем желания, а от величественной красоты происходящего. Он нежно и с восторгом целовал небольшую грудь Адели. Отрывался от нее только для восприятия взглядом еще большего восторга и наслаждался каждым мигом быстротекущей жизни. Адель не мешала ему, будто понимая и разделяя его восторг по отношения к ней самой, осторожно направляла его движения ласковым прикосновением рук к его голове и, грациозно изгибаясь, целовала его плечи.
   Так уж случилось, что они оказались на столе. Ярко зеленое сукно в полумраке казалось темным ковром, его твердость нисколько не мешала, а даже помогала действию. Жора, будто огромный лохматый шар, поместил голову Адели в угловую лузу и, приберегая свой живой кий для решающего удара, действовал языком. На его ладонях лежали две упругие ароматные любовью дыньки, и он с удовольствием слизывал сок запретного плода, вытягивая губами тайный орган осязания. Адель далеко отставила правую руку, и ее маленькие пальчики нервно соскальзывали с широкой полированной полочки. Она все крепче напрягалась, не будучи более в силах следить за внешним миром. Жора руками ощущал мелкую дрожь, стучащих по его ладоням дынек, а лбом вибрацию напрягшегося живота. Адель убрала левую руку со стола и, расставив пальцы, чтобы не мешать движениям Жоры, сильно прижала их к телу, касаясь внутренней части бедер, и натянула нежные складочки вверх. Это было немыслимо. Жора со страхом ощутил бездну, в которую погружается Адель. Раздался такой крик, что Жора взлетел на Адель и, с отчаянием прижав ее к своей груди, бережно придержал ее голову, мотающуюся из стороны в сторону, чтобы исключить травму. Он был действительно испуган.
   - Жора, милый, как хорошо! Как ты испугался, дурачок. Иди быстрее ко мне, я тебя безумно хочу еще и еще!
   Теперь Жора скользил в пылающей жаром, но казавшейся ледяной от смещения всех ощущений, Адели, и кричал, как младенец, еще не понимающий своих истинных желаний и природного назначения. Когда он хотел выйти из нее, Адель запретила ему это делать, и тугой удар исшедший из глубин слившихся тел и душ потряс их обоих. Странно, но когда Жора пришел немного в себя, в голову крепко накрепко засел вопрос: "Куда подевалось все выпитое за день и вечер?". Он поцеловал Адель в пульсирующую шею и спросил об этом. Она ответила ему, сказав совсем невпопад о том, что теперь даже если Жора ее бросит, она никогда не будет чувствовать себя одинокой. А потом она опять, вне логики, просила его не оставлять ее сразу. Подождать пока она успокоится и разлюбит его. Разве можно так сразу полюбить? Ничего себе сразу, это совсем не сразу. Для этого надо было побыть целый день вместе, пройти кухню и зеленый стол, затем надо было, чтобы все произошло именно так, а не иначе. Разве это сразу? Звезды сложились, и для них это не было новостью, а мы теперь просто исполнили их пожелание. Это так понятно. Человеческая речь не всегда наивна. Они оба еще не знали, что уже связаны на долгие годы, а это первое сумасшествие будет длиться непрерывно, за исключением моментов краткой прозы требовательной к ерунде жизни, целых три месяца. Оставим жалким юнцам и старым недоверчивым девам подсчеты и статистику их любви, она будет посрамлена в самых смелых ожиданиях. К утру, Адель и Жора окажутся в легком забытьи на широком гостевом диване в крепком, неделимом без страшной боли потери объятии, со стертыми почти до крови коленями и локтями, но с такими счастливыми и одухотворенными лицами, что мадонна, висящая бледной картиной на адвокатской стене, будет мило и застенчиво, с пониманием и благословением на них смотреть и улыбаться работе зачатия больше, чем своему дитю.
   Поздним утром пробуждение адвоката произошло одним резким толчком. У него затекли обе руки, и он излишне резко дернул головой. Как два кочана капусты на его грудь перекатились головы Рубиновой блондинки и Оксаны. Девочки даже не дрогнули ресницами. Альберт длинно и тягостно застонал. Упражнялись они вчера гораздо меньше времени, чем Адель и Жора, поэтому адвокат, вопреки похмельному синдрому, чувствовал себя вполне выспавшимся. Осторожно выгребая свое тело вверх, чтобы не потревожить драгоценных гостей, он испытывал глубочайшее удовлетворение от вчерашней вечеринки. Во всем теле и в душе произошло какое-то чудесное очищение.
   Голова была пустая и звонкая. В теле поселилась неожиданная легкость, и оно отзывалось на любой приказ хозяина. Полюбовавшись на удобно устроенные им на подушках головы девушек, он осторожно обеих поцеловал и, уже уходя в ванную, увидел, как девчонки горячо обнялись и, вздохнув, засопели дальше. Адвокат прикрыл полупрозрачные стеклянные двери ванной и с большим удовольствием влез под душ. Вчерашний подъем по лестнице он практически не помнил, а вот дальнейшее, дальнейшее было словно прекрасный сон. Как ни странно Альберт был благодарен за все Жорке, ведь теплые отношения в его конторе далеко не всегда так явно и качественно проявлялись. Бизнес предполагает холодность даже в сексе. Девчонки вчера максимально расслабились, на них как бы перешла аура общения двух близких друзей, чья бескорыстная дружба могла возникнуть только в глубоком детстве и, чудом сохранившись, плавно перейти в зрелый возраст. Чуть не впервые за много лет, Альберт прекрасно себя чувствовал физически, а вчерашние безобразия воспринимались легко, без всякого внутреннего чувства вины.
   Это действительно был редкий случай его практики нетрезвого времяпрепровождения с женским полом. Только на секунду он подумал о ночи, предшествующей этой, неудачной ночи с взбалмошной клиенткой и побыстрее, с отвращением намылился. Думы его, совершенно естественно, перешли на Жоркино дело.
   Мы случайно застали адвоката в весьма легкомысленный момент жизни, а на самом деле Альберт был по-настоящему прекрасным практикующим юристом. Он быстро набросал план необходимых обращений, продумал последовательность действий и, вообще, уже не считал дело таким безнадежным, как ему показалось в начале. Хотя закон здесь играл чуть не последнюю роль дешевенького инструмента, случайно попавшего в симфонический оркестр правовых отношений. Как он ни старался сосредоточиться, в деляческое сознание периодически вплывали образы, которые навеки вписали ему в память спящие на его кровати милые девчонки. Он волей неволей видел перед собой Оксану, ритмично покачивающую большой грудью, видел Рубиновую блондинку, целующую его в это же время в шею, и ему становилось так хорошо, что он готов был разбить еще сотню сотовых телефонов...
   С визгом к нему в ванную ворвались смеющиеся девчонки, и он сам дико, восторженно заорал от мгновенно переполнившего его счастья. Блондинка пристроилась к Альберту сзади, а Оксанка присела перед ним на корточки. Праздник продолжился.
   Часа в два дня все сидели на кухне и завтракали, чем бог послал, черпая питание из многосотнелитрового объема адвокатского спаренного холодильника. Никто ничего не пил, но смех не прерывался ни на минуту. Даже если кто-то пока отдыхал, то кто-то другой обязательно заливисто смеялся. Наконец, "утренняя" трапеза закончилась, и Адвокат со свитой отправились на работу. Договорились, что вечером Альберт расскажет как продвинулось Жоркино дело, а пока они с Аделью останутся гулять с Тешей и приводить квартиру в божеский вид.
   - Особенно не старайтесь, не забудьте только покормить Тешу и выбросить останки телефонов. Жора, не волнуйся, твоему Михаилу я позвоню с работы и мягко объясню ситуацию. Думаю, что он сразу же перестанет волноваться. Мамашке твоей я тоже звякну, у нас с ней контакт нормальный. Адель, целую лобик, твои дела я откладываю до худших времен, пока!
   Адель и Жора проводили шумных адвокатов и занялись небольшой уборкой. Особенно долго им пришлось отмывать затертый бильярд, от грехов, пока хозяин не спохватился. Потом они немного посидели на кухне и отправились гулять с собакой. Напротив дома был лес еще не превращенный в парк. Они спустились с небольшой горки и оказались перед выбором. Перед ними было множество тропинок, протоптанных любителями Московской дикой природы. Прежде чем повернуть направо, Жора, долго и внимательно смотрел в глаза Адели, она смело и почему-то печально отвечала на его взгляд. Жора уходил в ее глаза и не видел в них дна, а она видела свое отражение в его зрачках. Жора всем существом воспринимал теплоту ее тела, которая, не замечая преграды мягкого кашемирового пальто, легко шла к Жоре. Он мимолетно прикоснулся к ее губам и осторожно пробежал по ним языком.
   - Ты что-то хотел сказать?
   - Да, хотел. Хотел тебя поблагодарить. Подожди, не останавливай меня, это не то, что ты думаешь. Я хотел сказать, что ты - очень земная женщина, ты притянула меня на землю нежно и властно, ты очень сильный человек, и мне приятно тебе подчиниться.
  -- Жорик, милый, ты нас не перепутал? Ведь это я тебе должна так говорить.
   - Сильный человек, а я считаю себя, независимо от внешних проявлений, довольно сильным человеком, без ложного стыда признается в своей слабости. Это я и пытаюсь сейчас сделать.
   - А ты уверен, что то, что с тобой случилось или то, в чем ты пытаешься сейчас признаться это слабость? Мне показалось, что ты просто хочешь заранее извиниться за то, что неизбежно меня бросишь. Не пытайся. Я сама тебя выбрала, прекрасно знаю на что иду, включая все последующие страдания, которых, увы, практически не избежать. Ты не бойся, я - самостоятельный человек, со своими трудностями привыкла справляться сама. Ты для меня - нежданная радость, и я не собираюсь от нее отказываться.
   Заливистым, требовательным лаем Теша прекратил их не к месту серьезный, по его мнению, разговор. Он решительно не понимал этих людей - лес перед ними, почему вдруг встали? Еще столько деревьев не отмечено, такие замечательные запахи вокруг, а они стоят и ни с места. Могли бы сообразить, что маленькой собачке очень трудно бегать вокруг по глубокому снегу, надо идти вперед, по тропинке и не отставать. Так и потеряться недолго.
   Часто бывает, что даже не очень серьезный, но хотя бы чуть более сложный разговор создает устойчивый холодок между двумя случайными любовниками. Этого не произошло, они сказали гораздо больше, чем ими обоими ожидалось, и ценили друг друга за это. Жора не мог удержаться и без конца останавливал Адель, чтобы прикоснуться к ней сильнее или поцеловать. Она была так понятлива, разбираясь в его порывах, так естественно и просто отвечала на них, что Жоре начинало казаться, что не Альберта, а именно ее он знает с самого детства, с ней он сидел за одной партой, с ней доводил ненавистную историчку до белого каления.
   Они вернулись в их временное пристанище как к себе домой. Приготовили незамысловатую еду из сухого корма для Теши, и он радостно приветствовал лаем это мероприятие. Он считал, что наконец-то люди ведут себя правильно. Адель и Жора как-то незаметно оказались снова в постели, и когда Теша пришел их проверять, то увидел такое, что в его собачьей голове вызвало бурю эмоций. Он застеснялся, стыдливо поджал хвост и отправился виновато на свою подстилку. Скоро он спал сном праведника. Только иногда он вздрагивал, когда слышал человеческие стоны, тогда ему начинала сниться соседская сучка кокер-спаниель Тяпа. Он тоже слегка повизгивал во сне.

****

Два вида связи

   "Жора, мой милый, дорогой! Я никак не могу тебе дозвониться. Девочки советовали мне послать тебе телеграмму, но я не могу. Я сама очень боюсь телеграмм и не люблю даже поздравительные. Мне кажется, что ты тоже не любишь их получать, особенно расписываться. У нас уже совсем холодно. Надька привезла мне красивую, пятнистую шубу из камышового кота. Я понятия не имею, что это за зверь. Ты помнишь наши камыши? никакие коты в них не живут. Разве забредет какой из деревни, но это только если все пересохло и завелись мыши, а так их не видно. Один раз уже выпадал снег. Скоро надену. Я еще раз ездила в наш с тобой музей, но там без тебя было не интересно. Бабка в музее показалась мне опять очень странной. Она мне сказала, когда были в каменном веке, что я не девка, а свет в окошке. Ну, что ты на это скажешь? Жора, я очень по тебе скучаю. Спасибо вам с Мишкой за дрова - не знаю, чтобы мы без них делали. Я топлю печь и думаю о тебе.
   В прошлый раз ты просил узнать о Клавке из Селезневки. Она в Москве, но где я не знаю. Наверное, у нее все хорошо. Она присылала красивую куртку своей бабке, а та ходила по деревне и всем ее продавала, ведь на огород в ней не выйдешь и печь топить не удобно, еще спалишь меховой воротничок.
   У нас теперь строят мост, огромный мост, ниже по течению. Но и нам тоже будет ближе добираться до Устежа. Он очень большой, я таких мостов никогда не видела. Приедете на следующий год, сами увидите. Приедете?
   Недавно мне приснился сон, что вся земля трясется. Ты мне спокойно объясняешь, что это замерзла подземная река, и земля начала вспучиваться, а я тебя не слушаю, потому что мне очень-очень страшно. Косогор пред нашей деревней во сне был похож на бульдозер и ехал прямо на нашу почту. Жора, зачем ты мне сказал, что почта больше не нужна? Я помню, ты говорил, что река под рекой, ниже по течению, а теперь ты говоришь, что она повсюду, эта злая подземная вода.
   Утром мне совсем не хочется просыпаться. Стало ужасно темно, и только лампочка, которую ты приспособил над кухонным столом, меня греет. Жора, я жду тебя, как земля ждет весенней воды и солнца. Я не хочу, чтобы ты так любил свою подземную реку. Зачем ты заставил меня полюбить свое тело, я теперь его ненавижу. Оно живет без тебя и без меня, я так больше не могу. Жорик, любимый, ты сам позвони мне на почту, ты же знаешь, мы всегда на месте, если случайно меня не будет, девчонки позовут, и я примчусь на велосипеде или на лыжах, ты только не клади, пожалуйста, трубку! Я организую тебе льготный тариф!"
   - Мама, я тебя внимательно слушаю. А я говорю, что слушаю. Никого я не забросила, я у вас была только в прошлую среду, сейчас не могу. Да, очень. Ма, ну очень, да, много работы. Вот этого не делай. Не нужен ей сейчас компьютер. А ты не пускай. Ничего, послушает. Доктор сказал, что ей надо беречь глаза. Подрастет, тогда купим. Это тоже не делай. У меня есть рецепт, совсем он не старый. Я сама закажу. Ты будешь экономить и купишь дрянь. К Новому году сходим. Ма, я же тебе сказала. Работа. Может приеду, наверное, в четверг. Никого нет, да нет никого. Ну все, ма, пока. Ма, я говорю пока! Знаю, что Адель, я двадцать шесть лет уже Адель, да, пока! Чего она сказала? Ну хорошо, поцелуй ее за меня! Пока.

****

Грозовой челночный перевал

   К марту следующего года Витька чувствовал себя в челночном бизнесе вполне уверенно. Пекин стал для него таким же родным городом как Устеж или Москва. В Москве Витька себя ощущал много хуже, чем в Пекине. Он немного познакомился только с ее центром да знал несколько районов. Свой, Юлькин и, конечно, рынки. Крепко полюбить этот город он почему-то не мог. Задумываться о причинах было некогда. Шубный сезон с успехом закончился, надо было думать, чем заменить эту прибыльную позицию. И так он протянул до последнего срока. Все откладывал и откладывал в каждую поездку принципиальное решение, просто уменьшая свой оборот для страховки. Юлька никогда с ним не заговаривала о планах на будущее. Наверное, слишком была горда, а он прекрасно представлял, что он такое в жизни, чтобы что-то серьезное ей предложить.
   Квартиры у него не было. Если ее купить, то жить будет совсем не на что. Дело на оставшуюся сумму не организуешь. Вот и приходилось откладывать столь серьезное приобретение. Конечно, будь Витька женщиной, он бы купил, прежде всего, квартиру, а потом бы уже выкручивался из ситуации, но до такого хода, своим чересчур деятельным умом, Витька не доходил. Ему легкомысленно казалось, что все в нашей стране наладится, что его бизнес будет существовать еще долго, постепенно перерастая во что-то крупное, солидное. Он, в отличие от женщин, не понимал, что никогда у нас ничего не будет, и торговать надо только "с газеты" - свернулся, в случае появления алчущих властей, и пошел с деньгами в кармане, выбросив остатки товара. Эти времена, казалось мужчинам, ушли навсегда. Челночницы не слушали ни своих, ни чужих мужиков и поступали очень мудро, покупая какие никакие, а иногда очень даже какие квартиры, делая в них евроремонты. Посылали своих детей учиться за границу, вообще, хапали все подряд, не заботясь о дальнейшей судьбе торговли и своего дела. В бизнесе их интересовало только обогащение и ничего больше. Это было более чем правильно в наших условиях.
   Пробиться в серьезный бизнес удастся единицам и только по трупам своих товарищей. Лишь чиновники могли себе такое позволить, абсолютно ничем не рискуя. Награбив денег с подведомственных им территорий, чиновники, обладая связями и информацией, безо всякого риска через подставных лиц, в основном своих жен, строили магазины, развивали производство, короче, становились еще более уважаемыми людьми в нашем воровском обществе. Среди бизнесменов особое место занимали бывшие и продолжавшие служить менты, иногда, имея по целой куче собственных торговых точек или предприятий, уж об обычном для них грабеже и рэкете даже не будем упоминать, это все-таки не бизнес. Только самые последние дураки, вечная лимита, лентяи и хапуги из ментов оставляли за собой этот вид дохода. Конечно, это не исключало того, что рядовой постовой, линейный милиционер продолжал кормить свою семью и набивать ненасытную утробу за счет обирания торговцев, мзды с цыганских банд карманников, проституток, платных автостоянок - всего не перечислишь. Нажритесь хорошенько водки с любым таким ментом, и он сам вам с большим удовольствием и даже гордостью об этом расскажет. Витьке везло, прямо на него не наезжали, хотя не раз предлагали уйти под крышу в Луже к местным оперативникам или к бандитам. Он всегда отказывался, ссылаясь на отсутствие большого оборота и постоянного дохода - в этом ему головы хватило. Короче, производственные вопросы и личная жизнь Витьки стянулись в тугой узел неразрешимых проблем. Он поступал очень просто - откладывал их, пока сами не отпадут или тянуть больше будет нельзя.
   В Пекине сейчас, если и не было совсем уж тепло, то, по крайней мере, было радостно. Витька сидел в маленьком ресторанчике, прямо на улице и наслаждался особым, чисто Пекинским весенним воздухом. В нем витали запахи специфического автомобильного топлива, угольного отопления, строительной глины, поварских специй и даже сами китайцы издавали какой-то непередаваемый аромат чеснока, яиц и жареного мяса. Витька развлекался разбором каракулей, на английском языке, которые передавали сегодняшнее меню ресторана и начерчены были на стоявшей перед дверью графитовой доске. Он заказал на обед луковый французский суп, котлеты по-киевски и мексиканский салат. Ресторанчик челноки называли - Азухен вэй, по созвучию с настоящим названием - Мексикан Вэй. Тут было подчеркнуто европейское или американское обслуживание, черт знает, в чем их различие, но факт, что иностранцы, помимо вездесущих русских, очень любили этот ресторан. Котлета было приготовлена из куриного фарша, что не понравилось бы знатоку, но Витька на это не обратил никакого внимания - вкус почти такой же. В этот раз ему попалась котлета с маслом, как положено, а иногда их готовили с сыром внутри, что уж совсем не по-киевски.
   Витька коротал время, ему надо было дождаться открытия стола заказов в магазине "Панасоник", который был прямо в двух шагах от ресторана. Этот стол заказов почему-то открывался позже, чем сам магазин, только в три дня. Витька мечтал подарить замечательные шторы на окно в спальне Юльки, на ее день рождения, который наступал у нее скоро, в начале апреля. Через низенькие подстриженные кустики, с едва наметившимися почками, Витька смотрел на дорогу, по которой нескончаемым потоком неслись велосипедисты, машины, по тротуару все время шли люди. Если увидеть такое в Москве или вообще в России, то через пять минут, это будет тебя страшно раздражать. Здесь все было по-другому. Воспринималось это движение как сила природы, и любопытствующий начинал понимать, почему китайцы так легко толкают друг друга плечами, локтями и совершенно не обращают на это внимание. Невозможно обижаться на ветер, дождь, солнце. За обедом и созерцанием подошло нужное время.
   В магазине Витька поднялся на четвертый этаж, с удовольствием прогулялся по отделам со светильниками, с картинами, с мебелью. Полюбовался гарнитурами, прикинул, какие из них он поставил бы у себя в квартире и, вздыхая по понятной причине, прошел в закуток со шторами. Там уже сидели две китайские девчонки-продавщицы. Одна из них прямо кинулась на Витьку. Он еле отбился от нее, кое-как объяснив, что еще посмотрит, сам попробует выбрать материал. Глаза у Витьки, прямо, скажем, разбежались в разные стороны. Он попытался свое хождение привести в систему и начал осмотр с левого края. Тут соблюдалось некое правило. Материалы, как прозрачный тюль, так и другие, располагались по возраставшей цене, соответственно росло и их качество. Витька пытался всегда все подбирать, не только в данный момент, все чуть выше среднего уровня, но сначала, разумеется, должен был понравиться сам вид товара.
   Ему очень помогла крутившаяся тут же рядом элегантная пани из Варшавы. Мешая все известные им языки, а то и просто с помощью вопрошающих жестов, они, наконец, сделали свой выбор. Пани облюбовала бежевый материал, покрытый выпуклыми белыми цветами, а между цветов скромно просматривался голубовато-зеленоватый завитушечно-размытый фон. Пани была очень довольна. Витька выбрал чуть более яркую расцветку, в основе которой был нежный розовый цвет, и его нежность чуть нарочито подчеркивали яркие бордовые цветы, оттененные сиреневыми мазками. Общность характера всего рисунка также создавалась разноцветными геометрическими вкраплениями. Оставалось самое трудное. Надо было объяснить приемщицам размеры и форму штор, подобрать к ним фурнитуру и кисти. Витька устал больше, чем когда он брал товар на продажу. Срок изготовления установили в неделю, но это нисколько не огорчило Витьку, он был уверен, что спокойно заберет шторы в следующую поездку. Когда он спускался по эскалатору, то вдруг начал сомневаться успеет ли забрать шторы ко дню рождения. Жизнь штука непредсказуемая, все может произойти.
   На первом этаже Витька всегда заходил в отдел канцелярских товаров. Всякие книжечки, скрепочки, цветные пластмассовые папочки и множество другого, что призвано облегчать или усложнять жизнь пишущему народу, очень нравились Витьке. Он почему-то сильно уважал малую механизацию умственного труда и оргтехнику, хотя вроде бы не имел к ним ни малейшего отношения. Наверное, такая искренняя любовь к мелкой ерунде сидит у нас глубоко в подсознании еще со школы, когда любой яркий карандаш представлял собой предмет гордости и, соответственно, зависти, смотря в чьих руках находился. Сегодня Витька изменил маршрут и отправился в секцию золотых украшений. Золото, с точки зрения бизнеса, из Китая не катило, но работа иногда была великолепна, совершенно не хуже, чем в Италии. Это говорили ему многоопытные челноки, которые не ограничились одной страной, как Витька, а мотались по всему миру. Витька отнесся к задуманному, как к работе, то есть вдумчиво и планомерно. С большим трудом, сдерживаясь от немедленного ухода из магазина, он заставил себя пройти весь отдел, но постепенно сознание само нашло выход из неприятной ситуации.
   Витька стал думать о Юльке и естественно переносить на ее образ то, что он видел в витринах. Дело пошло гораздо лучше. Во-первых, оно ускорилось - были вещи, которые ни при каких обстоятельствах он не мог увидеть на Юльке даже мысленно. Во-вторых, ему стало приятно нацеплять на разные части тела Юльки золотые побрякушки, которые ему нравились. Занятие постепенно превратилось из труда в развлечение. Результат не замедлил сказаться. В одной из витрин он увидел нечто и тут же решил, что будет брать - это подходило Юльке безоговорочно. Он увидел набор из сережек и цепочки. Этот набор был выполнен из золота зеленоватого оттенка, что пришлось очень кстати для успеха общей задумки мастеров. Набор был выполнен под старину. Цепочка состояла из звеньев, которые по смыслу были отдельными предметами. С уходящей в века наивностью тут изображались: солнце, луна, человечки, сердечки, звездочки, домашние животные, растения, домики. В самой тонкой части цепочки звеньями были просто какие-то листочки, а замочек был в форме цветка. Очарованный Витька даже не очень рассматривал серьги, и так было ясно, что надо это брать. Стоил набор больше трех тысяч юаней. Нормально, подумал Витька и, получив покупку в красивом футляре, почувствовал себя гораздо увереннее в преддверье грядущего дня рождения сердечной проблемы.
   До вечера делать было абсолютно нечего, и он отправился играть в американский бильярд, где подбиралась веселая компания, и если не было толковой игры, то всегда находились веселые истории и полезная информация. Когда Витка появился в зале, там уже играли Игорь Скорняк и Леха Барабанов. Первый был страшным поклонником Югославии и Бахуса, второй был поклонником Бахуса и монголок. Витек представлял собой нечто среднее между ними, как по географическому пристрастию, так и по потреблению алкоголя, поэтому и тот и другой с удовольствием его учили уму разуму. Например, Игорек советовал некоторые лекарства от печени, которые действовали очень эффективно при запоях, случавшихся с последствиями для здоровья, а Барабанов поучал Витьку в обращении с проститутками, форме оплаты их труда, способов устранения нежелательных последствий как в плане столкновения с полицией, так и в плане того же здоровья. Иногда советы касались интенсивности общения, которое существенно увеличивалось при применении специальных китайских препаратов:
   - Он у тебя покроется рябью, как от мороза, а ты терпи. Это продлится всего каких-то пятнадцать минут, затем станет жарко, как в парилке. Вот тут лови момент - уже скоро. И быстренько беги вставлять.
   - А если бегать никуда не надо? Вот оно все перед тобой. Тогда как?
   - Тогда не торопись, быстро хорошо не бывает.
   - Когда я был в Югославии, отличная телка там стоила 20 марок. Для них это очень круто, ведь зарплата в месяц примерно столько. Я тут подкатил к одной хохлушке, она в нашей группе, все так у нас хорошо, говорю: гарная дивчина пора заняться делом, - а она в ответ: все, что угодно за 50 баксов, - я ей объясняю на пальцах в чем ее недостатки и какую телку я могу за ту же цену взять на Тверской, а она мне: тебе до Тверской долететь почти 500 баксов, - что тут ответишь? Пришлось для порядка поторговаться и выдать 400 юаней.
   - Ну, и как?
   - Да ну, лучше бы тебе в американку проиграл.
   - А ты бы еще и не проиграл, потому как мы бы пропили полтинник в любом случае.
   Рассуждая таким образом, друзья пришли к выводу, что платная любовь - мера вынужденная. От хорошей жизни ей никто заниматься не будет - ни клиент, ни продавец. За такими разговорами их застал Дениска Костров. Он срочно всех собирал на погрузку машин. Это было неожиданно. Обычно машины грузили утром, и они ехали почти прямо за автобусом с группой челноков.
   - Просто завтра машин будет меньше, чем обычно, и я решил их загрузить в основном сегодня, а то прошел слух, что вперед нас будут каргу пихать. Нахапали груза немеренно и на чартере хотят сэкономить. Сейчас бегаю по своим предупреждаю. С китайцами я договорился - до завтра грузовики с нашими баулами постоят прямо в Тянь Цзине.
   Погрузить 22 баула весом по 42 кг каждый довольно нелегко, особенно, если ты один, но ребята помогли. Втроем они заняли почти весь грузовик, еще пяток баб погрузили по несколько своих мешков, и с приятным чувством они проследили, как грузовик отчалил в Тянь Цзинь. Завтра можно подольше поспать, раньше одиннадцати часов все равно автобусу не тронутся. Было уже девять вечера, поэтому разбрелись кто куда. Витька пошел в бассейн, затем поехал гулять на Вау Фу Цзинь. На обратном пути он зашел к знакомым в Торонто, долго пил с ними кофе и вывалился на улицу в первом часу. Тут он встретил Владимира Ильича Ульянова, который на самом деле был Славой Лениным, но челноки прозвали его Ульяновым, не забыв изменить и имя отчество. За Славкой семенила мелкими шажками пухленькая китаянка, прижав руки к бедрам и расставив ручки наподобие пингвиньих крыльев. Славка жил в Китае почти безвылазно около трех лет, имел Израильское гражданство и ворочал огромными партиями товара. Основным поставщиком его был китаец Лю родом из Гонконга. Войдя в холостяцкое положение Славки, вообще-то имеющего троих детей в разных концах земного шара и верную жену, он заодно с товаром поставлял ему и девочек.
   - Привет, Славка, куда тебя несет, на ночь глядя?
   - Да вот иду на Яболу менять девку. Лю оборзел, никакого качества не стало. Хочешь со мной?
   - Да нет, завтра рано вставать, я улетаю. Счастливо тебе. Смотри теперь лучше.
   Утром как всегда было полно заминок. Разразился скандал по поводу отсутствия достаточного количества грузовиков. Договорились, наконец, что часть грузовиков, скорее всего те, что уехали вчера, вернутся за грузом. Никто из челноков, чьи баулы оставались на складе, не хотел ехать в автобусе, пока собственными глазами не увидят, как погрузят их товар в грузовики. Кого-то удалось уговорить, кто-то остался ждать погрузки. Доверия к организации "Зрялайн" по горькому челночному опыту не было никакого. Погода резко портилась, что, естественно, не добавляло настроения. В довершение всех бед поехали по совершенно другой дороге: шел какой-то ремонт выезда на основную трассу. Понятливостью китайские шофера никогда не обладали, поэтому плутали и колесили по неизвестной местности довольно долго. Итог был плачевный. В Тянь Цзинь прибыли очень поздно, только к семи часам вечера, а ведь автобусам предстояло вернуться за оставшимися челноками. Там их ждало еще одно известие. Питерская группа, которая должна была улететь на день раньше, в полном составе не улетела.
   Причина была неординарная. За группой прислали самолет ИЛ-96, в котором были предусмотрены специальные маленькие контейнеры LD-3 для пассажирского груза. Однако груз челноков отличается от груза обычных пассажиров в корне. Поместить его в эти смешные контейнеры не представлялось возможным. Питерцев предполагали теперь вывезти с группой, в которой был наш Витька, часть из них, преимущественно те, чей груз удалось впихнуть в ИЛ-96, все-таки улетела, но человек пятнадцать остались. Группа Витьки была не очень большая, и если бы не лишняя карга, то возможно все было бы не так плохо, но перегруз самолету светил однозначно. Вопрос теперь стоял только так - насколько его перегрузят. Обычный Ил-62М из Москвы, как ни странно, прилетел почти вовремя и ждал погрузки, но у всех было подозрение, что его уже под шумок наполовину загрузили каргой. Волнение все нарастало. Хорошо что никто пока не бросался с кулаками на несчастных Питерцев, потому как они все сидели "за границей" в отстойнике, и их оттуда не выпускали уже сутки. Витка до сих пор только слышал, как это бывает, но сам к счастью не попадал в такую ситуацию. Ну, что же, все хорошее когда-то кончается, а мытарства бесконечны.
   В целом обстановка в аэропорту была напряженная. Тут скопилось помимо наших героев из "Зрялайна" еще три чартера - Новосибирский, Иркутский и Одесский. Все занимались разгрузкой своих, пребывавших из Пекина грузовиков. Места у разгрузочной платформы хватало для пяти-шести грузовиков, но нормально разгружаться могли только три. Каждый чартер выстраивался в длинную очередь для прохождения спецконтроля, таможни и погрузки на самолет. Эта очередь состояла из относительно маленьких телег, на которых в самом лучшем случае укладывалось, пять мешков-баулов, если грузили стандартные коробки, то их помещалось гораздо меньше. Когда везешь такую телегу, то впереди мало что видно, кроме того, колеса у телег не всегда в идеальном состоянии, по- простому сказать: не крутятся. Проход для перегрузки баулов в зону контроля делился на три части, а поток телег уже состоял из пяти очередей, включая каргу. Худо-бедно, но очереди все же выстроились, вперед прошли карга и Одесский чартер, потом прошел Иркутский. Остальные тележки вытянулись в две безнадежно длинные линии и остановились. Новосибирск испытывал трудности с вылетом по причине отвратительной погоды над родным городом, а "Зрялайн" решал тупиковую ситуацию с Питерцами и, соответственно, с погрузкой самолета. Ясно, что все присутствующие застряли надолго. Помещение аэропорта отапливалось крайне плохо, спасало только от дождя, внутри было холоднее, чем снаружи. Мелкий противный дождь не прекращался ни на минуту, его словно поддерживали сильнейшие порывы ветра, собирая в упругие горсти и бросая любому, рискнувшему выйти на улицу, в лицо. А выходить периодически приходилось, чтобы проверить свои баулы, прикрыть их от дождя кто, чем исхитрится, или пробежаться до ресторанчиков, которые располагались на другой стороне площади перед аэропортом. Витек попал в одну компанию с ребятами из "Зрялайна", которые руководили погрузкой и отправкой самолетов этой компании. Всех их он хорошо знал, кого по бильярду, с кем-то ходил играть в теннис. Отношения с ними были очень хорошие. Они сидели наверху в маленьком кафе, и пили кофе с молоком. Ребята ждали летчиков, чтобы утрясти деловые вопросы, а Витек просто коротал время, которого впереди было навалом - уж до утра точно никто никуда не двинется.
   - Леха, а у нас, что там с погодой?
   - Пока нормально, но на компьютере облачность и грозовой фронт в районе Монголии. Иркутск пока принимает. Однако, проблемы с вылетом возможны. Надо договориться с командиром о перегрузе и сверхурочных часах. Из норматива давно выбились, теперь все от него зависит, конечно, если решим с погрузкой - это само собой.
   Пришли летчики, и Витька скромно отсел подальше, чтобы не мешать. Из разговора, состоявшего в основном из простейшей торговли на пальцах, он понял, что летчики сейчас отправляются спать в гостиницу и вопрос с отдыхом, таким образом, решается, а ребята обязуются погрузить и подготовить к вылету самолет до девяти утра. В зависимости от фактического перегруза летчики дополнительно получат от четырех до шести тысяч долларов черным налом. Вот и все проблемы, если не учитывать того, что самолет понесет от восьми до десяти тон лишнего груза. Надо сказать, что такое даже в чартере печально известном своими нарушениями летных правил случалось не часто. Обычный перегруз составлял до двух-трех тон, на него почти не обращали внимания, просто плати экипажу и лети, с богом.
   - Все будет нормально, Витек, не расстраивайся. Сейчас пойдем поужинаем. Освободятся платформы, тогда сдадим груз и пройдем границу, посадят вас до утра в отстойник к Питерцам. Ты как баулы маркируешь? BMW? Мы постараемся проследить, чтобы все твои попали, их много, кстати? Ну это ничего. Все будет хорошо, френда!
   Все и правда было хорошо, ужин был прекрасный, вот что значит знать китайский язык и уметь попросить! Поели печеной замечательной рыбки, курицы с молодым бамбуком, разных вареных салатов, к которым начал уже Витек привыкать. Поначалу было странно видеть парившие влагой горячие огурцы и другую зелень, но потом он научился находить особую прелесть в теплых мягких овощах. В конце обеда долго пили зеленый чай, подаваемый в обычных алюминиевых чайниках, но все равно очень подходящий к уже поглощенной пище. Ребята с удовольствием пили еще и пиво из высоких бутылок, но Витек от усталости предпочел пить только чай.
   Часа в три ночи прошли контроль, границу и оказались в отстойнике. Питерцы уже совсем в нем одичали и обрадовались возможности потрепаться, и получить свежую информацию о своей судьбе. Бардак в отстойнике стоял страшный, кругом валялся мусор, раздрыганные сумки с ручной питерской кладью, которая потеряла свой походный, носильный вид и приобрела вид матрасов, подушек, хранилищ жратвы и так далее, смотря кто и как ее использовал в данный момент. Конечно, и некоторый товар, который все стремились протащить нахаляву под видом ручной клади без оплаты веса был здесь тоже, но его щадили, старались им не трясти. В помещении периодически лаяли собаки - их электрический лай раздавался из огромных мягких игрушек. Это напоминало Витьке, совсем некстати, детство и деревню. Витька тащил с собой только маленькую сумочку. Это было и хорошо, и плохо. Такую поклажу не используешь по смежному назначению, разве только под голову подложить. В отстойнике было холодно, ветер гулял по помещению совершенно свободно. Витька пристроился головой к голове, какой-то питерской девице и попытался заснуть. Этому здорово мешал стук зубов окончательно замерзшей девчонки, и эта тряска почти мгновенно передалась Витьке. Было просто очень холодно, вот тебе и Китай. Наконец, девицу затрясло так, что она, не удержавшись, скатилась на пол. За ней полетела белоснежно-голубоватая норка, местами сильно пыльная и грязная. Витек помог девице подняться. Она оказалась высоченной, ее замерзший взгляд плясал прямо на уровне его глаз. Витька непроизвольно ее обнял, и девица прижалась к нему ледяным телом.
   - Чуть-чуть продержишься? Я сейчас сдвину кресла. - Девица не ответила, только утвердительно стукнула раза два лбом Витьку в лицо. Витька с жалостью оторвал девушку от себя и развернул свой ряд кресел впритык к ложу девицы. Усадив ее на краешек и прикрыв минимум трехтысячной норкой, он помчался разыскивать, чем спастись от холода. Знакомых было полно и Витька с гордостью охотника-добытчика притянул через несколько минут в свое и девчачье логово две сурковые шубы, очень длинные и тяжелые. Одну он расстелил прямо на креслах, норку свернул в виде подушки, а другой сурковой предполагал накрыться сверху вместе с ледышкой. Но девица, как зомби, уже поползла на лежбище.
   - Эй, погоди, окочуришься окончательно, вот выпей немного, - и он протянул ей полупустую бутылку дешевой китайской водки за 2,5 юаня, вонючей и крепкой, которую ему удалось выпросить у знакомых впридачу к шубам. Девица сделала наредкость щедрый для ее состояния глоток и даже не поперхнулась, хотя видно было, что продукт приживается внутри нее нелегко.
   Наконец, они улеглись, и Витька с трудом распределил на их телах тяжелого сурка. Девица еще долго тряслась рядом с Витькой, но амплитуда колебаний ее тела все увеличивалась, а частота уменьшалась. Витька уже со страхом ждал следующего толчка, так как все логово шаталось и грозило разъехаться. Но, наконец, все буквально утряслось и, если бы не ледяные длинные пальцы девицы, которые она в целях теплового самосохранения умудрилась запихнуть Витьке под рубашку, то состояние комфорта было бы полным. От нечего делать он стал рассматривать доставшуюся ему волей случая женщину. Сразу определим, что абсолютно ничего легкомысленного в ее поведении Витька не отмечал. Просто человек спасал свою жизнь, а ведь ее надо спасать не только от прямой угрозы, нужно уметь выживать в любых условиях.
   Девушка была более чем красива. Витька уже имел опыт общения с чартерными женщинами и верхом совершенства среди них он считал наличие некоторого делового шарма, но не более. Изредка, конечно, попадались толковые экземпляры, но они почему-то быстро куда-то исчезали с челночного горизонта. На этой девчонке не было ни грамма косметики, очевидно, отмылась в дорогу, лицо ее было широкоскуло и теперь дышало таким спокойствием, что Витька невольно отнес это на свой счет, испытав, что-то вроде гордости за то, что хоть кому-то неожиданно понадобился в этом жестоком мире. Лоб ее был очень высокий, красивой, классической формы и одновременно был очень крепок, как уже испытал на себе Витька. Губы ее были большими, но сейчас она их крепко сжимала, они словно помнили уже отступивший холод и не могли пока расслабиться. Упрямый подбородок будто защищал все лицо девушки и готов был таранить любое препятствие на ее пути, оставаясь при этом нежным и прекрасным. Витька вздохнул и приготовился спать, но девушка неожиданно грудным и глубоким голосом, странным в отсутствии открытых глаз, спросила его:
   - Тебя, как зовут? Меня, Дуня.
   - Спи, Дуня, до утра еще далеко.
   Разбудили их часов в семь утра. Витька с удивлением отметил, что он почти выспался. Принесли холодную китайскую жратву, на удивление не вкусную, пахнувшую самолетами, которую с аппетитом поедали только голодные Питерцы. Витька сразу отдал ее Дуне, которая получила возможность не есть рис, а выбирать только ароматные кусочки мяса и овощей. Всегда так бывает, что вместе с хорошим пришло и плохое. В самолет груз не помещался. Понадобились добровольцы для новой его загрузки. Было решено коробки не грузить, а только мешки. Это в сочетании с аккуратной рациональной загрузкой должно было спасти положение. Разумеется, поднялся возмущенный вой тех, кто вез коробки, но деваться некуда: пришлось уступать большинству. Расстроенные компьютерщики и обувщики отправились пить водку, а из остальных сформировали бригаду грузчиков. Витька тоже в нее попал, больше, конечно, для того, чтобы иметь возможность проконтролировать погрузку своих баулов. Хотя у него и была надежда, что знакомые ребята из администрации помогут с этим, но другие челноки ведь тоже не дремлют. Рассвет занимался весьма скромно, тяжелые тучи не пропускали весеннее китайское солнце. Теплее не становилось, разве совсем чуть-чуть. Вокруг самолета были разбросаны баулы и коробки, рядом на огромных платформах-телегах стоял не поместившийся груз. Китайские грузчики вяло выбрасывали из самолета остатки груза, мешающего перекладке. Челноки принялись за дело. Сначала поместили все коробки на пустую телегу, и маленький тягач потащил их обратно в аэропорт. Затем залезли в салон и попытались распределить баулы совершенно вплотную друг к другу. В этом им помогали русские техники из экипажа.
   Когда загрузили хвост и заняли часть салона, то стали буквально вбивать в оставшееся под потолком пространство еще ряд баулов. Техники только постанывали и просили не проломить обшивку. Тогда еще не поступило распоряжение об установке дополнительных растяжек во втором грузовом отсеке, которые призваны были исключить хотя бы формально, перемещение груза вдоль салона. Это распоряжение поступило позднее, через год-полтора от описываемых событий, когда по причине смещения груза грохнулось несколько чартеров подряд. Если бы растяжки стояли на этом самолете, то груз этого чартера точно бы не поместился. Работать в салоне было очень тяжело, долго никто не выдерживал, и тогда челноки менялись. Те кто уже поработал в самолете выходили на подачу груза на конвейерную ленту. В этом был еще и скрытый смысл: грузчики-челноки могли пропихнуть свои баулы, которые, попав на ленту, уже точно оказывались в самолете. Отдуваясь, едва дыша, ребята считали свои мешки, с волнением разыскивали недостающие и пихали их в самолет. Так же поступал и Витька, хотя с удовлетворением он уже раньше других отметил, что последние его мешки поехали в лайнер. Очевидно, что знакомые администраторы его не подвели - большая часть его груза была принята на борт еще в начале первой погрузки, то есть оставалась в самолете в хвосте, нетронутая перекладкой. Это было несомненной удачей. Часа через два весь груз был втиснут в самолет, но несколько мешков остались лежать на земле, на бетонных плитах.
   Все пространство в салоне было использовано, включая туалеты, кроме одного, дверные проходы, всякие ниши и даже пару мешков пришлось оставить прямо на проходе у двери, в которую предполагалось производить посадку. Старший техник с большим сомнением смотрел на то, что было сделано с его участием. В самолет заполз борт- инженер. О чем они там говорили - бог его знает, но то, что ни о чем хорошем - это точно. Как результат этой беседы возникли еще более тяжкие переговоры с представителями "Зрялайна", в итоге приведшие к дополнительному финансовому вливанию в экипаж, но нисколько не облегчившие самолет, а даже утяжелившие, за счет вскрытия, какого-то уж совершенно потайного люка под хвостом, в который и запихнули остававшиеся на земле мешки. Теперь можно было лететь, но по отмеченной нами ранее зависимости, что на хорошую новость приходится обязательно одна очень плохая, выяснилось, что Монголия, из-за военных учений, не дает воздушный коридор, а когда его теперь восстановят совершенно не известно. Все понуро, включая экипаж, побрели в отстойник. Экипажу-то было легче - они имели свободный выход через границу, поэтому только их и видели, - а вот челноки опять оказались в ненавистном помещении отстойника. Леха еще на поле отозвал Витьку в сторону.
   - Витек, тут ловить нечего, тащи свою ручную кладь в самолет, и я проведу тебя на волю.
   - Можно я знакомую девчонку возьму? Отлично, я мигом, жди меня здесь!
   Через полчаса счастливые Дуня и Витек, которых протащили через склад, минуя границу, обратно в Тянь Цзинь, уже шагали по площади, не уставая благодарить Леху, за оказанную услугу. Он вяло отмахивался и периодически хватался за трещавшую рацию, что-то ему все время сообщавшую.
   - Какой борт упал? Откуда он, скажешь, когда выяснишь, мы грузовик ждем. Хорошо, я связь пока не выключаю.
   - Кто там упал? - испуганно спросила Дуня, моргая огромными карими глазищами (теперь Витька наслаждался их лучистым цветом, явственным даже при такой неяркой и плохой погоде).
   - Да грузовик сел, будем остатки карги отправлять, да часть вашего груза, который не поместился, поедет. Витек, готовься в Питере побывать, ты знаешь, что теперь вы через него летите?
   - Откуда же я знаю? Правда, можно было догадаться, но я еще ни разу через Питер не летал. В гости к Дуне зайти не успею?
   - Да нет, их только разгрузят, и вы дальше полетите, в Москву. Вы хоть питерский груз куда запихивали? Под конец или как попало?
   - А черт его знает! там такое творилось, я даже не знаю, кто там грузил, много вообще было Питерцев?
   - Человек шесть, ну я думаю, что они сообразили под конец загрузить, хотя может и вперед пытались втиснуть, все таки натерпелись, рисковать никому не охота. В крайнем случае, опять полностью разгрузитесь в Пулково. Не мытьем так катаньем. Главное взлететь - перегруз у вас очень большой и погода дурацкая, хотя для перегруза может она и хороша. Я уже забыл, когда плотность воздуха выше. Это у летчиков надо спросить.
   - Пошли они к черту, лучше ничего не знать.
   - Я вас в гостиницу устрою, днем там народу немного, получится. До вечера, часов до восьми, ничего не решится. Я вас разбужу, но лучше найдите меня часов в шесть, я с летчиками опять буду в кафе в это время.
   Аэропортовская гостиница была не на уровне, больше походила на наши провинциальные. Зато им достался двухместный номер, таких комнат тут было немного. В уголке был только умывальник. Душ и туалет были на этаже. Но разве это не счастье по сравнению с вонючим отстойником с кучей озлобленного неудачами, уставшего народа. Дуня отправилась в душ, а Витька завалился спать - делать-то абсолютно нечего, да на него вдруг навалилась усталость, что совсем не удивительно после неспокойной ночи и погрузки. Не известно, сколько прошло времени, Витька его больше не контролировал, но только проснулся он от наиприятнейшего чувства на свете, чувства теплого живого женского тела рядом со своим, таким знакомым и надоевшим. Он делал вид, что не проснулся, и с каким-то отчаянным счастьем ощущал, как его ласкают. Больше притворяться, что спит было невозможно, и он начал потихоньку отвечать Дунькиным порывам. Им было очень хорошо, они не разговаривали, а будто делали что-то совершенно необходимое, нужное даже не только им, а всему человечеству. Наступил момент, когда Дунька до того сильно сжала Витьку, так сильно затряслась, что ему пришлось, словно опять спасая от холода, быстро растереть ее, водя по спине руками, отдавая остатки своих сил и жаркого избыточного тепла. Они долго молчали, и Дуня время от времени целовала его плечи, шею, вздыхала и доверчиво утыкалась лицом в его грудь.
   Потом она начала говорить и Витя узнал, что она два года как развелась со своим мужем, который ее бросил, как только она потеряла хорошую работу в горсовете. Что у нее есть маленький сын, которому всего четыре года. Никого из родителей у нее нет, в Питере она совсем одна, только сын. Сына ей, по старым связям, удалось устроить в хороший интернат, но она очень скучает без него и хотела бы, чтобы он был похож на Витьку. Витьке было приятно, но он находился в каком-то, наверное, чисто мужском недоумении, почему вдруг именное его выбрали для таких вот дел, рассказывают столь откровенно о самом главном в своей жизни, и, когда ему стало совсем невмоготу, он задал эти вопросы Дуне. Дуня спокойно, но и как-то по школьному, будто всю жизнь проработала учительницей, ему отвечала, что просто всегда доверяет своему внутреннему чувству, а никогда и никого не выбирает специально. Ей сразу внутри что-то говорит, что с этим человеком можно делать все, что хочется самой, что не надо его бояться, а надо немедленно подчиниться и поступать по велению природы. Витька удивленно это слушал и никак не мог уложить это в свои представления о женщинах, как о холодных и расчетливых существах. Он постепенно высказал свои сомнения Дуне, но та только смеялась ему в ответ, и говорила, что мужики абсолютно не разбираются даже в своих проблемах, а уж в женских и подавно. Витьке ничего не оставалось, как со всем согласиться и теперь уже настойчиво и сознательно овладеть Дуней, более откровенно, с большей внутренней силой желания. Потом они спали, не отключаясь до конца, а словно существуя в болезненном трансе, периодически лаской проверяя на месте ли другой.
   Ровно в шесть Витька проснулся, как от толчка в спину, немедленно оделся и побежал в аэропорт. Там его успокоили, но только в плане того, что он не опоздал, а вылет ориентировочно будет в десять часов. Одно было приятно, что коридор уже получен и ждут подтверждения из Иркутска о разрешении на вылет, но сам вылет все равно под вопросом из-за серьезно продвинувшейся за это время грозы со стороны Монголии. Совет был один: иди спокойно обедать, отдыхай, а мы тебя позовем, только не исчезай из поля зрения.
   Дуня и Витька отправились обедать, и читателям теперь покажется, что еда основное развлечение в Китае, но что делать, сейчас так и было. Тем более что случайные любовники после всех дел крепко проголодались, особенно Витька. В уютном, но очень холодном ресторанчике (его отапливали открытой жаровней с углями) подавали прекрасный украинский борщ, который, исходя из особенностей аэропортовской конъюнктуры, здорово научились готовить китайцы. На второе Витька заказал мясо на шипящей, раскаленной сковородке, это была его любимая еда в Китае, и для Дуни он попросил сладкие блинчики с орехами. Они постарались максимально растянуть время, чтобы хоть как-то приблизить отлет, но если быть до конца честными, то им вовсе не хотелось никуда лететь. Просто по привычке они хотели лететь, а так: что еще нужно человеку?
   Что еще он может попросить от мира? Они почему-то не могли друг на друга насмотреться, все время старались чуть задеть, слегка коснуться. Они говорили и говорили, но слова не имели никакого смысла, безнадежно отстав от языка их душ. Говорили, в том числе и о бизнесе, куда от него деться, но слова были какими-то легкими, бумажными, раз и улетели, а взгляды их оставались парить между ними, казалось, навечно. Они исчезнут, а взгляды останутся в Тянь Цзине. Будут под ручку ходить на рынок, ночевать в местной гостинице, провожать возрастающий или убывающий поток челноков и печально слушать надрывный вой улетающих в небо бортов. Они не говорили друг другу о последующих встречах, но это и не означало легкости предстоящего расставания, просто оба щадили друг друга, не сталкивая раньше времени с холодной прозой бытия. В ресторан, разводя руками толстые полиэтиленовые полосы на месте двери, буквально ворвался Леха.
   - Елки! хорошо, что вы здесь, я еле вырвался, дел по горло. Сейчас улетаете, вылет удалось ускорить, давайте быстрее в самолет.
   В самолете они были первыми, спасибо Лехе, а то бы их снесли и разделили потоком озверевшей толпы. Теперь они относительно спокойно дожидались остальных на борту. Витька вышел покурить на трап. По всему горизонту растеклась немыслимая чернота, ее в полной тишине разрывала электрическая панорама грозового всполоха, дождь все время усиливался. Медленно достигали ушей мощные раскаты грома. Никто бы не сказал о дожде теперь, что он моросит. Витька с трудом протиснулся опять в самолет мимо валявшихся в проходе мешков, и мельком, через плечо увидел сквозь тьму со стороны аэропорта бегущую толпу челноков. Ему на всю жизнь запомнилось бледное лицо борт инженера, который ногой подцеплял пустую бутылку водки из-под высокого порога кабины, и выкатывал ее дальше из прохода. В туалете, чтобы не мешать, стояла стюардесса, лицо ее тоже было каменным в неоновом свете бледного бортового освещения самолета. Рация командира корабля шипела и трещала и он периодически орал в нее какие-то одни и те же слова.
   В салон влетали мокрые челноки, очень прилично нагруженные сумками, коробками, пледами, плюшевыми медведями и собаками. Все это в бешеном темпе распихивалось по салону, заталкивалось в багажные полки, со страшным напряжением захлопывались их дверцы, утрамбовывая с трудом отвоеванное пространство. Наконец, люди и вещи заняли свое место, трап поплыл в сторону от корабля. Самолет с отвращением ко всему земному загудел, и медленно начали рулежку. Витьке почему-то слышались раскаты грома, но он знал, что это невозможно. Дуня доверчиво к нему прижималась и с извинением за свой страх смотрела в глаза Витьке.
   Лайнер мелко дрожал на старте, его вибрация отдавалась в каждой клеточке пассажиров. Все, кто хотел курить, курили, даже не думая тушить сигареты, да их никто и не останавливал. Стюардессы куда-то забились в конец салона, и их не было ни слышно, ни видно. Зато бортинженер сновал туда сюда без конца. Если бы не вой и скрежет самолета, то внутри была бы полная тишина, никто не хотел разговаривать. Казалось, что большинство челноков просто спит. Медленно, набирая предполетную скорость, лайнер помчался по взлетной полосе. Как всегда в конце взлета слышно было как бьются напоследок о землю освобождающиеся от тяжести колеса, но они все бились и бились, а этот последний чисто земной звук не хотел исчезать. Лайнер потряс страшный удар и звук болтающихся по земле колес исчез, но сразу появился другой. Это надрывно завыли на полную мощность турбины. Они скребли визжащими лопатками прямо по душам пассажиров.
   - Высота?!
   - Какая в пизду высота?! сорок метров! О край полосы ебанули!
   - Отпусти закрылки, мудак, а я говорю, отпускай! Видишь пошли вверх! Как хорошо было Леньку возить! Так, теперь держи.
   Из кабины открывался ужасающий вид. Весь горизонт сверкал, как гигантская электросварка. Самолет совершенно не хотел набирать высоту, и земля была рядом, в таком ракурсе летчики видят ее только при посадке. Взлет явно не удавался. Пилоты были высочайшей квалификации и вспоминали Леньку не для красного словца, но борьба предстояла нешуточная. Личное обогащение для летчиков тоже не проходило даром, ставка была самой высокой из всех возможных. Не только своя жизнь, а жизнь доверившихся тебе людей. Конечно, летчики сейчас об этом не думали, не до этого было. Нужно иметь железные нервы, чтобы лететь в непосредственной близости от земли и не тянуть инстинктивно руль высоты на себя. Это была бы в условиях перегруза верная смерть. Постепенно, минут за пятнадцать, этот вопрос был временно снят, самолет очень неуверенно, но все же шел вверх. Теперь, однако, становилось ясно, что вверх более 150 метров идти нельзя - самолет с отчаянным воем уже нырнул под грозу. Приняли решение подняться максимально под нависшие тучи и, двигаясь только вперед, не выше, не ниже, молиться своему пилотному богу.
   - Витенька, я так счастлива, что у нас с тобой все было. Прости меня дуру, если я перед тобой в чем-то виновата.
   - Да что ты такое говоришь, Дунечка, в чем ты передо мной можешь быть виновата? Ты самый большой и самый неожиданный подарок в моей жизни! С нами теперь ничего никогда плохого не случится, ты только поверь мне и все!
   - Я тебе верю, Витенька, но мы сейчас упадем. Я не могу больше это видеть, - и она тихо заплакала, вцепившись ему в плечо.
   Витьке нечего было на это ответить. Он только гладил ее по голове, нежно прижимал к себе и пытался обратиться к богу, но, конечно, не умел этого правильно делать. Хорошо, что бог слушает всех и в любой форме. С самолетом происходило что-то невообразимое. Витька не закрыл шторку и теперь видел, как по самолету перекатываются волны электричества. Иногда его злые опасные зубы просто отщипывали от него куски и остервенело проглатывали. В салоне кто-то тихо плакал, и почему-то это было очень хорошо слышно. По окну бешеным потоком продолжали нестись струи дождя. Витька со страхом разглядел внизу землю, точнее земные огоньки. Этого никак не могло быть, но он себе поверил. Неожиданно он понял, что Дуня спит на его плече. Ее дыхание стало совсем ровным и тихим. Витька очень обрадовался, что так ее страдания будут гораздо меньше, когда они совсем перестанут держаться в воздухе, то, что так будет, он ни на секунду не сомневался. В голову засела дурацкая мысль, что теперь он видел шаровые молнии, даже очень много шаровых молний, а когда-то, будучи обычным земным идиотом, мечтал увидеть хоть одну. Вот теперь и увидел, на черта это было нужно! Живут же люди безо всяких шаровых молний. А эти противные шарики все взрывались на крыльях и взрывались. Наконец самолет устойчиво пошел вверх, но сполохи за бортом стали даже сильнее, просто они превратились в постоянно моргающее зарево. Это было менее страшно, чем жующие самолет разряды. Лайнер был в полете уже сорок минут. Гроза еще долго сопровождала самолет, но только если к этому приглядываться, а делать это никто не хотел. Еще через час все успокоились и поняли: на этот раз пронесло.

****

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Здоровая лыжня и воскресные ревизии

   Терентий Витальевич нажал лыжной палкой на кнопочку и проверил крепление ботинка. Он думал о том, что таких ботинок и креплений в его молодые годы не было, не было пластиковых лыж, полно, чего не было: камней в почках, жены, Светки, положения, машины, дома. Даже не хотелось все перечислять. Он собрал все отсутствовавшее ранее в один большой комок своей прошедшей жизни и отодвинул его подальше в кладовые памяти, попытавшись сконцентрироваться в мыслях на настоящем. В мэрии дела шли неплохо. Главное на сегодня, что удалось убедительно обосновать сдвиги экономики региона в сторону ухудшения положения. Теперь копай, не копай, а городишко становился в ряд незаметных, заурядных. Конечно, не везде ведутся такие работы по строительству дорог, мостов, да и с жильем на первом месте в губернии, но это же и подтверждает сфабрикованные задержки платежей. Так сказать оборотная сторона социального прогресса.
   Терентий немного напрягся, выползая на горочку, и резво побежал по лесу. Наслаждение морозом и движением отозвалось в каждой мышце. Между высоких сосен здесь и там притулились к рыжим объемистым стволам низенькие елочки. На них театральными, ватными копнами лежал снежок. Лучики низкого зимнего солнца иногда пробивались сюда и прыгали в такт движению Терентия. Он уже начинал потеть, что не мешало рассуждениям: "Это здорово, а то лишних килограммов немеренно. Ренату свою скоро догоню по свисающим частям тела. Вот буду, как эти елочки брюхатые снегом, правда, их тряхнул и они опять стройные, а меня с Ренатой тряси, не тряси, в тростиночку не превратишь! Часик еще побегаю. Сейчас выкачусь к реке, посмотрю на мост и домой, обедать. Рената там, наверное, расстаралась. Внучата дома. Молодые их опять сдали на воскресенье".
   Лыжня была уже накатана людьми из поселка, в котором сосредоточился весь цвет города Устежа. Раньше только студенты да ученые на лыжах ездили или насильно заводских выгонят нормы ГТО сдавать. Все начальство по воскресеньям на рыбалке, на охоте, а то просто водку угрюмо глушит, в основном, в одиночку. Теперь же каждый заботится о здоровье, о своем внешнем виде: "Ты подумай, и до нас докатилось. Снурик, друг-помощник, и тот спортом теперь займется, куда деваться от молодой-то жены. Где он ее только раскопал. Светка, что-то нехорошее о ней трепала, да разве женщина о женщине правду скажет, если она ей сто очков вперед дает. Красивая телка! Да что это я, теперь так нельзя, еще обидишь ненароком трухлявого армяна. Пусть порадуется на старости лет. Ох, тяжеловато. Надо темп сбавить. А вот и мост, красавец наш".
   Развороченный стройкой берег яркой охрой измазал ландшафт. Работы не прекращались и в воскресенье. Только крупная техника стояла без движения, а в кессонах продолжалась работа. Как букашки, на возводимых арках моста копошились людишки. По черной от грязи дороге пробирались самосвалы: "Ничего, скоро побежите дальше, на тот берег". Мост по даже местным, раздольным масштабам был огромен и подходил к величию неохваченной беспорядочным трудом окружавшей его природы. Делали его сразу шестиполосным, размахнули по максимуму, чтобы после не переделывать. Когда только после? Терентий не знал. Идея до сих пор казалась ему сомнительной, хотя говорено, переговорено об этом чуде больше, чем нужно. Ладно, лишь бы свое дело делал, а что потом будет неважно.
   Терентию подумалось, что надо приобщить к перспективному плану города развитие левобережных деревень. И красиво будет выглядеть, вроде о деревне подумали, и неожиданно что-то толковое может получиться. На память он перечислил десяток ближайших селений. Прикинул, как эта новая транспортная связка скажется на росте города. Вспомнил и о мотеле, строительство которого хотели затеять бандиты недалеко от моста на другой стороне. Говорят там пещеры красивые, как-то впишут их в комплекс. Дело стоящее. Надо бы в долю войти, опять Ренате бумаги подписывать. "Хороший я все-таки мэр!", - Терентий отдышался и приготовился поворачивать домой, но смутное беспокойство вдруг ни с того, ни с сего, прокралось ему в душу. Он пристальней посмотрел на дымившие морозом полыньи, на ледовые торосы перед мостом, перевел очи на другую сторону реки и не смог понять, что его волнует? Сиреневая дымка еще далекого вечера медленно наползала на громаду мостосплетения. Ее краешки и кусочки повисали на поручнях, арматуре, швеллерах и балках. Тоненькие паутинки растяжек и талей прощально и золотисто светились, принимая на себя тяжесть этого потустороннего холодного покрывала. Терентий пожал плечами и почувствовал усталость: от знания жизни, от тупого тяжеловесного ее хода, от безнадежности усилий по ее обустройству. Страшная тяжесть пустоты внутреннего мира, создающая избыточное давление на психику, привиделась ему в материальной форме шагающего по снежной реке моста. Штормовые оттенки восприятия природы заставили Терентия уточняюще посмотреть на небо, но все было по-прежнему. Ярко светило солнце, небо и звуки были на месте. Пищал под переставляемыми лыжами Терентия снег. Бурая насыпь также резко перечеркивалась черной дорогой и уходила в берег тупой стрелой. Терентий подумал: "Да, наворочали". Терентий тронулся с места, и время прогулки побежало к концу.
   Томка и Аленка обе в ярких голубых костюмчиках бросились с визгом навстречу деду, пихая и толкая, друг дружку. Одной досталась правая нога, другой левая.
   - Аленка мою собачку отобрала!
   - Это моя собачка, а свою ты потеряла!
   - Девчонки, сейчас разберемся, дайте только отдышаться!
   - Теня, разве так можно, мы тебя заждались! Смотри, как покраснел. Загонишь себя, этим спортом. Девочки, отпустите дедушку, он сейчас будет обедать!
   Прогулка спасла Теню от накопления шлаков и жиров, но не вернула ему хорошего утреннего настроения. Почему-то болела грудь и над желудком поселилась тревога.
   - Ренатушка, много супа не наливай, я что-то нехорошо себя чувствую. Да не суетись ты, просто устал немного. Расскажи, что вы делали без меня?
   Рената показала ему приплюснутые и кособокие пирожки, которые испекли его внучки, принесла пару рисунков. Рисунки были к басням, которые им читала бабушка. Еще предстояло выучить до понедельника стихотворения. Разумеется, целых два, каждой свое, но кому какое предстояло еще долго утрясать. По опыту было известно, что Аленке будет хотеться учить стихотворение Томы и, наоборот. Терентий убедился, что домашняя дипломатия в полном разгаре и начал успокаиваться. После обеда, с которым дед запоздал, уже все вместе сели пить чай. Все было за этим чаем: и смех и слезы, и пролитое варенье прямо на скатерть, и ошпаренный язык, и небольшая драка из-за рисунка на чашке. Словом, все как обычно. Не терпевший в доме беспорядка Терентий просто наслаждался им, когда его создавали внучки. Разборки предоставлялись Ренате, а мэр брал на себя только общее руководство. После чая он отвел девчонок на второй этаж, в кабинет, и они долго там о чем-то шептались, тихонечко смеялись и закончили общение шумным побоищем шелковыми подушками с дедушкиного дивана. Оно утихло только ко времени появления строгой бабки с книгами стихов в руках. Девочек увели, и Терентий, пересев в удобное кресло у окна, продолжил свои нелегкие государственные думы, густо замешанные на личном и корпоративном интересе.
   Снурик сообщал ему, что на них собран серьезный компромат. Его сосредоточил в своих руках поп Арсений. Инициатором был, конечно, не он. Кто-то его использовал как орудие мести или достижения своих политических целей. Подумаешь, тяжба с реставраторами! У Терентия таких тяжб было, хоть отбавляй! Целый юридический отдел постоянно с кем-нибудь судится. Но недооценивать влияния на современный народ и его активную верхушку церкви очень даже не стоило. Необходимо вырвать орудие из чьих-то нечистых рук. Сначала вырвать, а потом, конечно, разобраться, чьи же это руки шаловливые? Подозрение, что это ниточка тянется из прошлого, было у Терентия, но из подозрений дела не сошьешь. Пока надо заняться нейтрализацией попа. Терентий нащелкал на аппарате номер:
   - Степан, не оторвал от дел домашних, воскресных? Почему вдруг скучаешь? Это ты брось, скучать я тебе не дам! Шучу, шучу, знаю, что ты воскресений не любишь. Степа, у меня просьба к тебе и даже срочная. Набросай до завтра, начерно, нужды церквей нашего города и региона, если успеешь. Разумеется, только по строительным делам. Смету ориентировочную предоставь. Хочу с козырями на нашего батюшку выйти, а то разговор у нас не получается. Хорошо, ты еще подумай и завтра к обеду подойдешь. Это тоже решим, вопрос текущий, отложим до завтра, отдыхай.
   Терентий набрал еще один номер, но без результата. С деланным недовольством он пробубнил себе под нос:
   - Ну все, пропал Снурик окончательно. Теперь его только по ночным клубам сыщешь. Пока детишек не наклепают. Ох, забегают теперь по городу Снурчата Черепичные! Зато его усатые тетки перестанут участок перед домом канавами калечить: займут свое время заботой о племянниках.
   Мэр опять задумался о своих неблаговидных делах. Он не раскаивался. Темные моменты карьеры просто были ее обеспечением. Это цена власти и все. Хочешь играй, хочешь выходи из-за стола. Он знал, что уверенность и спокойствие, совершенно разные вещи. Сейчас он объективно видел себя в силе, но почивать на лаврах нельзя. Сметут и с совка соскребут. Мэр подошел к подарку московского мэра - макету храма Христа Спасителя, который был футляром для сигар. Нажал на ступени паперти, и открылась крышка, верхняя часть макета. Терентий выбрал сигару, поднес ее к широкому носу и тяжело задышал, стимулируя в ней появление аромата. Хороша, зараза! Щелкнул в другом потайном месте храма и подставил толстую трубочку табака к колеблющемуся пламени зажигалки. Медленно раскурив инструмент бытовой наркомании, мэр опять плюхнулся в кресло. Болели натруженные лыжами ноги. Да, перестарался он сегодня. Зато увидел мост своими глазами. Он все предпочитал видеть своими глазами. Даже в незначительных делах это помогало. Жаль, что телевидение, то есть телевизионный центр он пока увидеть не может. Так и не решили: новый комплекс строить или использовать постройки северного порта, заброшенного еще при социализме, когда резко упали перевозки по воде. Было бы у нас настоящее местное телевидение - не было бы проблем с компроматом и другими поползновениями врагов (ох, как ошибался мэр, правда не он первый!). Конечно, плюрализма немножечко подпустили бы, даже полезно, чтобы потом с властной компетентностью на него ответить и уничтожить. Мэр размечтался. Представил себе, как будет изгаляться перед народом в своих еженедельных выступлениях. Все бы он свел к тому, что плохо работают. Да и, правда ведь плохо! На это вразумительно ответить в России еще никому не удавалось. Мы все управляем, с ног сбились, а они все плохо и плохо работают - вечный вопрос. Здорово! С финансированием схему отработали. Можно ее и при инвестировании телевидения внедрять. Только опять надо связаться с этим ловким стряпчим из Москвы. Как его там? Розенбаум или Розенфельд, жид, короче. Ну, да Степан знает, как с ним договариваться, а если заминки будут, подключим и Снурика, через Спертого он пошлет в Москву эмиссара.
   Мэр аккуратно понес пепел сигары, чтобы его стряхнуть, и как всегда удивился. Как же его не стряхивают настоящие курильщики? Басурманы. Покончив с упрямой сигарой, Терентий пододвинул к себе папочку с делами Ренаты. Вот опять, сколько накопилось, надо внимательно просмотреть, а то подмахнет не глядя, ей-то что? Сеть кафе и ресторанов, опутавшая город под названием "Сибирское бистро", разрослась и приносила неплохую прибыль. Цены там были сумасшедшие. Кто только туда ходит? Если бы не льготная аренда, то с таким, относительно скромным, оборотом, не вытяну ли бы никак. Опять же выгодные поставки от местных фермеров. Другими словами просто взятка, а куда они денутся, привезут все как миленькие. Колхозы тоже помогают, ведь бросовую цену легче держать посредством наполнения председательских карманов, а как иначе? Да и программа по централизованной закупке продовольствия на нужды города дает немало преимуществ. Пара супермаркетов Ренаты только на ней и существует. Ладно, чего голову ломать, там управляющие есть, разберутся в лучшем виде. Мэр с удовольствием просматривал отчеты и документы. Радовал взгляд и доход от топливно-энергетической компании, от стадиона, от гостиницы в центре города, и от аренды различных площадей, принадлежащих фактически его семье. Да, есть что подписывать Ренате!

****

Новое качество и Новый год

   Ровно через неделю мэр опять выкатился на лыжную прогулку. Птенчик получал в это же время серьезное поручение от Спертого. Ему предстояло выехать в Москву и точно исполнить любые инструкции, которые ему может дать адвокат Розенфельд. На неопределенный срок он становился к нему на подхват во всех интересующих местную мафию вопросах, решаемых в Москве. Расчет у начальства был верный. Птенчик исполнит любое простенькое дело, но нос совать в него не будет, а если сунет, то ничего не поймет. Силы и энергии у Птенчика было на троих, что сейчас и требовалось.
   Протрясясь на общественном транспорте, пройдя все муки инфраструктурных артерий нашей страны, Птенчик на белом коне, который был, конечно, только в его воображении, въехал в Москву. Дело было вечером, и он, небрежно швырнув таксисту 100 баксов, отправился в загородную гостиницу, адрес которой ему передал Спертый. Устежские бандиты владели в ней долей, и фактически это была их основная, Московская представительская база. Управляющий гостиницей был доверенным человеком Лени Чека. Все, что касалось жизнеобеспечения деятельности командировочных, относилось к его компетенции. Кто и зачем едет, его волновало лишь в самых общих чертах, важен был только уровень прибывшего. Птенчик имел уровень ответственного исполнителя. Вот и все, что знал управляющий, но встретил его радушно, по-деловому. Птенчику помимо комнаты была предоставлена машина, неприметный, но очень мощный Фольксваген "Гольф" в хорошем техническом состоянии, сотовый телефон и ноутбук. При виде компьютера у Птенчика округлились глаза.
   - Положим, я знаю, что это такое, но что мне с этой штукой делать?
   - Все дополнительные инструкции получишь у того, к кому приехал, но я только знаю, что твое дело - не возить никаких бумаг и вовремя уничтожить информацию в экстренном случае. Тут есть специальный блок, который легко позволяет это делать. Кстати, у меня есть такой же аппарат, и по своим делам скажу: вещь надежная. Можно уничтожить информацию даже по телефону. Надеюсь, это не понадобится. Поужинай и хорошенько отдыхай. Меня как найти, знаешь.
   Птенчик принял душ, полежал немного на широченной кровати, пощелкал пультом телевизора и с удивлением отметил, что больше половины программ ведется на иностранных языках. Гостиница обслуживалась спутниковой системой приема передач. Заглянул Птенчик и в мини бар, который оценил по достоинству, высушив одним глотком наперсточную бутылочку бренди и запив ее айвовым соком с мякотью. Птенчик был сластена и даже пошарил в баре, есть ли еще такой сок, но такого больше не оказалось. Рисковать пробовать другой он не стал: не слишком пока хотелось пить. Птенчик исследовал платяной шкаф, и с удивлением отметил, что там лежит еще один комплект одеял и простыней. Кроме того, там висел второй махровый халат (в другом после ванны щеголял Птенчик) и до него, наконец, дошло удобство: он теперь может спокойно водить гостей, не тревожась за то, что их не во что будет одеть после душа. Еще ему очень понравилось, что в шкафу горел свет, как в отдельной комнатке. Это даже подвинуло его на другие исследования в области электричества. Он долго разбирался, как работает световое табло "не беспокоить", и никогда бы не понял, если бы случайно не открыл наружную дверь номера. Оказывается, если вставить плоский ключ внутри номера в специальную прорезь, то автоматически загорается надпись рядом с дверью снаружи. При желании можно было просто зажечь надпись специальной кнопочкой. От всего этого у Птенчика голова пошла кругом.
   - Вот дают, на хрен это надо? - такое резюме Птенчик сделал, когда в дополнение к теме нашел еще и картонную табличку с аналогичной надписью, которую можно было просто вешать на ручку двери.
   Полюбовавшись, завершая осмотр, на фен для укладки волос, подвешенный в хитром зажиме над розеткой для бритвы, Птенчик тяжело, но со скрытым восхищением вздохнул и пошел переодеваться к ужину. Через пятнадцать минут ленивых сборов Птенчик предстал перед сверкавшими никелем лифтами в серо-голубом свободном костюме. На его шее, которую он все-таки раскрепостил на одну пуговицу сорочки, висел лиловый с оранжевыми бегемотами галстук. Биостиль вполне подходил к его имиджу. В лифте на полу лежал ковер, и Птенчик на нем прочитал: "понедельник". Стоять на мягком понедельнике было приятно.
   Добредя до ресторана, Птенчик расслабился, почувствовал себя немного на отдыхе и, соответственно настрою, выбрал стол рядом с искусственной пальмой. Бегло пробежав меню глазами, Птенчик решил переговорить с официантом, который не замедлил оказаться рядом. После многочисленных вопросов звучавших примерно как: "А это что такое? А вот это?", - Птенчик оказался за столом, уставленным красивыми блюдами. Первое время Птенчик просто осознавал, что пища перед ним красива, и только по прошествии некоторого времени он начал понимать где салат, а где свинина и так далее. К такому столу, не долго думая, он заказал шампанского и, отмахнувшись от тут же предложенного выбора, уточнил: "Просто шампанского и все". Теперь он пил "просто шампанское" и готовился к ужину, поглядывая с интересом на сцену.
   Сцена отторгалась от ресторанного зала яркой линией света, и за ней просматривалось мерное движение теней. Освещение постепенно перенацелилось на двигавшиеся фигуры, и Птенчик увидел, как они превращаются в очаровательных девушек в легких туниках с золотыми поясами. Вилявший задом, даже стоя на месте, ведущий объявил, что варьете начинает показ новогодней программы. Птенчик сразу же вспомнил Жанку. Неужели придется сидеть в Москве до Нового года. Она меня убьет. До дня его убийства оставалось меньше двух недель. Как всякий приговоренный, Птенчик стал искать и быстро нашел выход: надо притащить Жанку в Москву. Наверное, Спертый не будет против такого хода. Правда у нее тоже на праздник будет много работы, но ничего, найдет кого-нибудь на замену. Мысль ему все больше нравилась: "А что? Второй халат есть". Вспомнив, что у него имеется сотовый телефон, Птенчик набрал номер Жанки, и долго слушал длинные гудки. Никого не было дома. Конечно, сидит сейчас в "Парусе", лясы точит. Это обстоятельство как бы развязало ему руки, и он стал приглядываться к посетителям ресторана.
   В основном это были вполне приличные люди. Старые и молодые пары, несколько кавказцев, что было, по мнению Птенчика, неизбежно, две-три, явно деловые компании, остальной народ не поддавался классификации, которой придерживался Птенчик. Бабы, как назло, никаким боком в нее не вписывались. В этой проклятой Москве Птенчик не мог отличить приличную женщину от шлюхи. Все его развитые Жанкой навыки куда-то пропали. Вечерние туалеты вообще путали карты. Сейчас подкатишь к какой-нибудь кокотке, а там явится пара мужиков и попросит объясниться. Приключений такого рода Птенчик никогда не боялся, но сейчас он был почти при исполнении и принадлежал себе лишь частично. Хорош он будет, явившись завтра к адвокату весь разукрашенный. Только один столик вызвал у него интерес. Он находился в противоположном конце зала под такой же пальмой как у него. За столиком мило беседовали, периодически стреляя по залу глазами, три девицы. Особенно откровенное одеяние было у одной из них. Как ему отсюда было видно, на ней были кожаные шорты и длинный пиджак из неизвестного материала, сшитый наподобие накидки. Под пиджаком было то ли прямо голое пузо, то ли прозрачная кофточка, Птенчик разобрать этого не мог. Наверное, пузо, а может и блузка, нет, все-таки кофта. Окончательно запутавшись в терминологии, Птенчик выбрал ее своей жертвой. Танцевать пока никто не собирался, поэтому Птенчик решил использовать время для консультации. Только сделав вопросительный вид, он уже имел удовольствие беседовать с подскочившим к нему официантом:
   - Послушай, друган, вот те девицы, они кто?
   - Какая именно Вас интересует? У них разные цены. Ага, вон та с косичками самая дешевая -300 баксов, вон та рыжая тоже, а в шортах, ее зовут Стелька: все 500.
   - Спасибо, шеф, я подумаю.
   Денег у Птенчика было достаточно. К командировочным он прибавил, как чувствуя куда едет, еще своих из загашника, но 500 баксов это круто. С другой стороны все познается в сравнении. Заманчиво узнать, что это за фрукт такой. На относительно дешевых девочек он не смотрел. Уж брать так то, что подороже. Отхлебнув для решительности шампанского, Птенчик стал ловить блуждающие взгляды девиц. Скоро ему удалось поймать нужный, и он сделал едва заметный приглашающий жест рукой.
   Он не был разочарован, когда смотрел на плавное движение объекта к его столику. Девица ставила ноги при ходьбе строго на одну линию. В ширину шага вписывалось почти церемониальное перемещение рук, одна из них была слегка согнута в локте и прижата к высокому бедру, а другая будто отсчитывала шаги, словно их количество отмеряло время, остававшееся у клиента до неминуемого счастья. Девица вопросительно остановилась в двух шагах у столика. Чуть оторопевший Птенчик, едва успел вскочить и отодвинуть стул для дамы.
   - Счастлив видеть Вас за моим столом! я в курсе Ваших расценок, так что не стесняйтесь. Меня зовут Птенчик, а Вас, как мне сказали, Стелька. Разрешите и мне Вас так называть.
   - Какой Вы милый, давайте расплатимся и обойдемся без церемоний.
   Пока Птенчик доставал валюту, он окончательно выяснил волновавший его вопрос. На ней была абсолютно прозрачная блузка, и никакого намека на что-то лишнее под ней не было. Стелька оказалась компанейской девчонкой, и через пятнадцать минут он уже слушал откровенный рассказ о ее жизни. Единственным актом недоверия, слегка покоробившим Птенчика, была состоявшаяся передача полученного ей гонорара одной из ее товарок. Но он подавил недовольство, прекрасно осознавая, что техника безопасности, есть вещь непреложная в тонком и рискованном деле продажной любви.
   - Тебе повезло, я тут работаю всего две недели, а раньше работала на телевидении в отделе рекламы. Ты креветки в клере не заказывал? Королевские? Тогда закажи мне, я фигуру берегу, и тебе дам попробовать. Так, о чем мы? Да, когда Березовский скупил все каналы, меня попросили уйти. Представляешь, как я была разочарована?
   - Не расстраивайся. Не пойму только, чем ты его не устроила? Я в Москве тоже по делам телевидения. Если ты мне понравишься, то я тебя пристрою к нам, можно и по рекламе. Только у меня там девушка: мама девушка, черт, ну моя девушка - мама. Да нет, какие дети, она скоро тоже в Москву приедет ко мне. Профессия у нее мама, она ей работает, поняла? Ну, вот, разобрались. Так ты, если по делу с ней вместе будем встречаться не вздумай проболтаться, что мы с тобой, ты поняла? Молодец.
   После внедрение делового ключа в аморфную конструкцию разговора, вечер пошел как по маслу. Шампанское текло рекой, но строгий Птенчик ничего крепче себе не позволял, помня о том, что надо еще работать. Ему завтра, а Стельке сегодня.
   Назавтра в десять утра, как штык, Птенчик был в конторе. Переговоры с Альбертом отняли не так много времени, как заранее прикидывал Птенчик. У него только отобрали компьютер и понесли его загружать. Альберт уже знал свою задачу, и объяснять что-либо Птенчику не требовалось, за него вполне справлялась привезенная из Устежа дискетка. Да и что он мог объяснить?
   - Господин Птенчик, какое-то время у вас будет свободно. Вы не хотели бы пройти в бар, выпить кофе или позавтракать?
   - С превеликим удовольствием!
   Какой бы силой ни обладал Птенчик, значительную ее часть надо было восстановить. Изучение свойств экзотических фруктов даром не проходит. Фрукт оказался на удивление цепким и вертким, упорным и трудолюбивым. Видимо тут сыграла роль фруктовой телевизионной перспективы. В результате, Птенчик мог вспоминать после прошедшей ночи все что угодно, кроме выплаченного гонорара, а это что-нибудь да значит!
   Очевидно, деловые проблемы не ограничивались простым сбросом информации в память ноутбука, поэтому Птенчик спокойно позавтракал замечательным омлетом, и даже провел содержательную беседу с поразившей его субтильностью своей фигуры Василисой. Загадкой для него было, как при такой вкусной работе можно ее сохранить. Дело в том, что под влиянием Жанки он стал последнее время интересоваться такими вопросами всерьез. Когда бы он ни пришел к ней на работу, и в какой бы компании Жанка в тот момент не находилась, обязательно там была девица, которая поднимала тему о сохранности своих прелестей. Птенчик не думал, что это вопрос профессиональный, скорее, это была мода. Совершенно непонятно, как рядом с этой проблемой в женских рассуждениях уживалась страсть к передаче разнообразных рецептов приготовления пищи. Обычно для обсуждения выбиралась такая тревожная вкуснятина, что, по мнению Птенчика, о фигуре надо было моментально забыть. Парадокс, но такие вещи сплошь и рядом выносились на совет чуть не через запятую.
   - Очищаем помидоры от шкурки, предварительно ошпарив, режем, берем несколько ломтиков сладкого перца, мелко рубим репчатый лук, выкладываем это на толстую чугунную сковородку, с уже разогретым на ней оливковым маслом и, подбрасывая движением от себя, обжариваем до появления приятного цвета, затем медленно вливаем туда три взбитых с солью и мелкими кусочками порезанного сыра яйца, сверху посыпаем тонюсенькими ломтиками ветчины или бекона, буквально наструганными ножом, и, наконец, зелень. Теперь все это накрываем крышкой и через три четыре минуты омлет готов.
   - Погоди, погоди, я что-то не понял, а зачем сыр резать, ведь можно натереть на терке? И почему не смешать вместе с яйцами ветчину?
   - Конечно, можно и на терке, но мама всегда ругала меня за отсутствие экономии на кухне. Сыр, особенно свежий очень липнет к острым краям дырочек, остаются противные катышки. А что касается ветчины, то она красиво смотрится именно сверху, в сочетании с зеленью, будто это своеобразный бутерброд.
   - Ты, наверное, много училась?
   - Да, пришлось закончить юрфак МГУ пару лет назад.
   - А я только спорт-школу закончил, да Афган. Сейчас думаю, куда пойти? Может тоже на повара, на юрфак. А?
   Василиса, улыбаясь и получая искреннее удовольствие от беседы с симпатичным своей наивностью и силой парнем, быстро принесла ему еще кофе, но не утерпела и добавила к разговору о еде:
   - К этому омлету и, вообще к такой почти овощной пище со специфическим ароматом, рекомендуется хороший чай, но это не обязательно. Кофе у нас тоже неплохой.
   - Знаешь, Василиса, я пожалуй допью кофе, а то вчера работать пришлось допоздна. Этот ноутбук проклятый изучать. Спал еще плохо на новом месте, фрукты какие-то снились. Чепуха сплошная. Можно тебе вечером позвонить или заехать, может сходим куда? - Птенчик дождался утвердительного, скромного кивка и принялся за остаток кофе.
   - Господин Птенчик, вы уже позавтракали? К слову, давай без церемоний, ведь нам плотно работать вместе. Я просто Аля, а ты - Птенчик, хорошо?
   - Я всегда за без церемоний, очень буду рад!
   - Тогда посиди еще немного, потом зайдешь за компьютером и двинешь со мной в "Гидрозем". Там надо решить ряд технических и организационных вопросов.
   Через полчаса Альберт и Птенчик уже летели по грязным улицам Москвы на адвокатском джипе в сторону института. Там их ждали Мишка и Жора. Альберт имел к ним серьезный разговор. На задворках института, при въезде в маленький садик за зелеными воротцами произошла заминка. Альберт еле протиснулся по скользкой дороге мимо огромного джипа "Навигатор" и не очень удобно припарковался. За темным стеклом "Навигатора" просматривалась круглая будка упитанного шофера. Альберт хотел вступить с ним в обычные шоферские пререкания, но потом только махнул рукой и прошел к железной двери в лабораторию. Она была почему-то открыта, и адвокат в сопровождении Птенчика спустился вниз. Подходя к тамбуру, адвокат ощутил внутреннее беспокойство. Что-то явно было не так. Странный джип во дворе не выходил из головы Али. Остановившись в нерешительности в предбаннике лаборатории, дверь в которую тоже оказалась открытой, он услышал громкие голоса:
   - Плевали мы на вашего директора, что он сказал, это еще не все, с ним будет отдельный разговор. Казусы нас не волнуют! Времени у вас до полудня. Собирайте свои шмотки и вывозите, а то выбросим. Не дожидайтесь неприятностей!
   - Здравствуйте! - адвокат решительно вошел в помещение, начиная догадываться, в чем дело. Здесь, кроме Миши и Жоры, было три человека внушительной внешности и размеров.
   - А вы кто такие?
   - Я - адвокат этих господ, а вот вы что тут делаете? Как мне известно, вопросы с арендой решены.
   - Так это ты воду намутил, падла! Борзый, выведи консультанта на воздух, и помни немного! - один тип с безразличным видом и прищуренными глазами для обеспечения пощады только собственному зрению неторопливо шагнул к Але и прицепил его своей клешней за плечо, направляя на выход.
   - Слышь, братан, ничего не замечаешь? Ты у меня на ноге остановился.
   - Заглохни шестак, больно будет вякать!
   Больно было ему самому теперь "вякать" или нет, история умалчивает, так как Птенчик, уничтожая левое колено Борзого, слегка прикоснулся пальцем в область его голосовых связок, стимулируя их хроническое воспаление гораздо сильнее канцерогенных смол табака. Одновременно с этими действиями он позаботился о чистоте пространства перед собой, отправив дрыгающееся неопасное тело в правый угол лаборатории и не жалея стоявшего там старого оборудования, которое с пылью и шумом похоронило под собой грубого и неловкого исполнителя. Здраво размыслив, что больше хорошего не будет, Птенчик продолжил свое занятие по расчистке территории. В двух шагах от него возникло препятствие в виде скучающего дула Стечкина, направленного прямо ему в живот. Птенчик благодаря Жанкиной заботе теперь точно знал, сколько весит, поэтому, не задерживаясь умом в деталях боевого планирования, повис на коробчатой вытяжке под потолком. На такой вес ее и не думали рассчитывать. Она мгновенно рухнула на голову владельца хорошего пистолета, припечатав заодно и второго его компаньона. Если потенциального стрелка пришлось чуть подстраховать на возможные перемещения коротким ударом ноги в шею, то второй явно расслабился на управленческой должности и, несмотря на меньшие страдания, уже пытался поднимать руки вверх, сидя на полу.
   - Эй, Путевый, говорить будем? Кто послал?
   Окрещенный Путевым попытался молчать, но Жанка не зря подарила Птенчику настоящую китайскую Зиппу, которую Птенчик и показал теперь Путевому. Пара миллилитров неэтилированного специального бензина для зажигалок сделала свое дело, записывая по пути в безнадежные пассивы белоснежную сорочку и малиновый галстук опрометчивого руководителя. Результатом опроса бандито-населения было четкое и ясное понимание кто их соперник, а может и враг. Альберт тщательно снимал показания, пока их не прервал обиженный голос:
   - Долго вы тут будете копаться, я жрать хочу! - из предбанника высунулась заспанная, удивленная от охвата взглядом пространства побоища физиономия водилы.
   - Так, я все понял, разрешите убрать тела?
   - Разрешаю, - с царственным жестом ответил ему адвокат.
   - А вот машинку не трогай, - сказал Птенчик, поднимая с пола и запихивая тяжеленный Стечкин за пояс брюк, за спину.
   Птенчик придирчиво отследил погрузку. Посмотрел внимательно, как тяжело выруливает "Навигатор" на чистую дорожку и, когда убедился, что джип адвоката не задет и вообще все в норме, вернулся в лабораторию. Там уже подчистили следы неравной борьбы. По крайней мере, невозможно было понять, что тут произошло. Маленькое землетрясение или плановый ремонт. Жора доставал традиционную бутылку коньяка из сейфа:
  -- Погоди, не закрывай, - Птенчик протянул Стечкина Жоре со словами:
  -- Хрен знает, что за ствол, лучше убрать до времени.
  -- Итак, господа, что мы имеем?
   Птенчик грешным делом думал, что последуют длительные охотничьи разборки типа, кто где стоял? кто кого бил? кто что подумал? и т.д., но речь пошла совсем о другом. Уважения к адвокату у Птенчика резко прибавилось. Оказывается мордобой с пистолетами в московских адвокатских кругах обычное дело. Прихлебывая коньяк и жалея мысленно вынужденного за рулем оставаться трезвым адвоката, Птенчик стал слушать. Постепенно выяснилась такая картина, а точнее существо делового предложения адвоката. Он излагал свою версию предстоящих преобразующих судьбу друзей событий:
   - Из вашего любимого места летних путешествий, города Великий Устеж, прискакало предложение, заманчивое на мой взгляд. Тамошний мэр со товарищами и кураторами, решил организовать телецентр и выделяет на это кругленькую сумму. Поскольку дело изначально ставится на широкую ногу и денег достаточно для богатырского размаха, я выхожу с предложением создать телецентр по последнему слову техники. С ваших слов я знаю, что вы к этому практически готовы. Учитывая реальную и ощутимую экономию, которую дает ваше изобретение, препятствий со стороны заказчика не возникнет. Теперь меня интересуют только ваши гарантии по срокам создания, как вы говорите элементной базы или цифровой системы, что там еще, я заранее извиняюсь за неточности в терминологии, вам это все видней, как называть. От вас сейчас требуется только сформулировать финансовые потребности и ограничиться в реалистических сроках исполнения. Всю последующую организацию, включая кадры, я беру на себя...
   - С кадрами я тоже могу помочь! - не выдержал пассивного существования и подал голос Птенчик.
   - Вот видите, я надеюсь, вы поняли, что Птенчик слов на ветер не бросает, а только бросается на вытяжки иногда в целях своей и нашей самообороны. Ну, ладно, о чем мы далее...
   Птенчик переварил комплимент и временно отключился от разговора.
   -... мое дело, как вашему управляющему делами сообщить, что такого шанса решить все, я подчеркиваю, все ваши проблемы с финансированием и внедрением разработки более в обозримой перспективе мной, да и всем ходом научно технического прогресса, включая печальную историю изобретателей неудачников, не предвидится. Надо соглашаться, а там посмотрим, как говорила мадам Баттерфляй...
   - А она-то тут при чем? - опять не выдержал бессловесного бытия Птенчик.
   Почему-то никто не обратил никакого внимания на реплику Птенчика, и ему пришлось очень надолго заскучать, так как друзья ушли за компьютер и углубились в дело настолько, что совершенно забыли и о нем и о времени. Птенчик уже проверил, как чувствует себя грязный, но все еще белый джип, проверил запоры на дверях лаборатории, изучил проходы внутри института и другие выходы, но не мог заглушить призывов желудка к приему очередной трапезы. Да и коньяк, пробившись через легкую преграду утреннего Василисиного омлета, давал себя знать небольшим кружением головы и жжением в животе. Примостившись на старом широком диване, Птенчик, наконец, просто уснул. Во сне ему привиделось, что он смотрит передачу с участием Стельки, и нога его непроизвольно вздрагивала во сне, когда он слышал непривычно строгий голос Жанки: "Выключи ящик, эта баба меня уже достала!".
   Следующие две недели, которые оставались до Нового года, проскочили столь незаметно, что Птенчик так и не почувствовал себя до конца морально проснувшимся с того самого момента, как его разбудил адвокат на лабораторном диване после той драки. Работа у ребят кипела. Птенчик удивлялся, что так можно долго делать за компьютером? или скольким людям можно позвонить за один день? Адвокат видимо сделал большую ставку в этой телевизионной игре, так как остальные дела явно были заброшены или спущены на таких жестких тормозах, что вся его контора скрипела и стонала. Птенчику так часто пришлось мотаться туда сюда между конторой и лабораторией на своей или адвокатской машине, что он проделал бы теперь этот путь с закрытыми глазами даже в любой московской пробке. Так же хорошо он выучил еще несколько маршрутов в Останкино, где проводились консультации по техническим вопросам, на фирмы, которые торговали или принимали заказы на электронное оборудование, на некоторые таможенные терминалы. Торопились еще и по причине стремительно наступавшего Нового года. Например, закупить или заказать самое необходимое реально было только до 28 декабря, чтобы кто-то из оставшихся в живых на фирмах успел его подобрать и скомплектовать, конечно, уже только в начале января. Если, хотя бы не предупредить об этом до Нового года, то вполне возможен был вариант, что до 10-15 числа вообще никого не найдешь, и ничего с места не сдвинется. Прошибали все неувязки большими деньгами. Птенчику пришлось хорошо познакомиться с доверенным бухгалтером Альберта, которого он вдоволь повозил по банкам и другим организациям. Иногда бухгалтер просил его рассмотреть некоторые документы, сам он уже по причине преклонного возраста и плохого зрения, не всегда мог их идентифицировать. Птенчик оказался впечатлительной натурой, которая проявилась под грузом неожиданно свалившейся на него ответственности, поэтому ему снились по ночам векселя, платежные поручения и подобная ересь, о существовании которой на белом свете он ранее даже не подозревал. Он часто вспоминал, непременно сопровождая воспоминание вздохом сожаления о том, что по первоначальному плану он не должен был иметь дело с бумагами.
   От полной отключки перегревшихся мозгов его спасали девчонки. Василиса, когда Птенчика отпускали, нередко вела его в консерваторию или в театр, а совсем поздно вечером или ночью его уже ждала в номере Стелька, которая урезала свой тариф до размеров чисто символического прожиточного минимума. В режим Птенчика прочно вошли пересыпы на лабораторном диване в течение дня или полудрема в машине, когда он ожидал бухгалтера. Не удивительно, что в голове его образовалась густозамешанная на классической музыке каша, основу которой составляли таможенные декларации и бесконечные доверенности. Особенно испугался за состояние головы Птенчик, когда с утра пораньше в его башке огненными буквами написалась странная фамилия Берлиоз. Кто он такой Птенчик не смог бы вспомнить и под страхом смерти или следующего похода в консерваторию. Он спасся тем, что срочно вернулся к тепленькой от праведного сна Стельке. Буквы потухли.
   Наконец, в полдень 31 декабря, наступил такой момент, когда Альберт, уставший начинать каждый разговор с пространных поздравлений, просто не смог ни до кого дозвониться, а Миша и Жора, словно сонные тетери, выползли из-за своих столов. Птенчик удивленно смотрел на них, будто видел впервые. Даже взгляд у них, казалось, не мог отлипнуть от мониторов и продолжал непрерывное движение по сайдам и файлам, а пальцы подрагивали, как на клавиатуре.
   - Ребята, по техническим причинам, в связи с всеобщей мировой расслабухой, мы вынуждены прерваться до окончания праздников. Конечно, мы начнем работать раньше других, но прогноз, следующий: до 15 числа все останавливается, - Альберт закурил и плюхнулся рядом с рабочим местом Птенчика, на диван.
   - Неплохо бы подвести некоторые итоги, - вяло протянул Миша, но его никто не поддержал.
   - Оставим итоги для праздничного стола, всегда найдется пятнадцать минут перед двенадцатью часами, чтобы это проделать.
   - Может и потери надо подбить?
   - Какие такие потери?
   - Ну, я так и не выписал Жанку на Новый год. Как-то из головы вылетело.
   - Да, а нам придется плюнуть на лабораторию. Зря Навигаторов бомбили. Надо все переносить на производственную базу. Где ее кстати организовывать? То ли прямо в Устеже, то ли в Москве, в Зеленограде? На складе все поступающее оборудование долго держать не имеет смысла. Надо монтировать его прямо с колес.
   - Мужики, а не пора ли обо всем забыть хоть на два дня, а? У всех праздник, а мы что?
   - У меня есть предложение. Давайте отмечать Новый год у меня. Всегда найдется вариант с модным кабаком, но это не то. Новый год - праздник семейный. А мы все - семья! Сейчас отправим Птенчика за продуктами. Можно Василису подключить. Господи, надо было ее предупредить! Сплошной экспромт. Миша, я как понимаю, ты не против, а ты Жора?
   - Я, как Адель. Смотаюсь только домой, надо мамашку поздравить.
   - Значит, порядок, а ты, Птенчик?
   - Если будет Василиса, то я буду с ней, а если она не может, то мне надо будет сгонять в "Чернослив" за Стелькой. Кстати, я хотел вас с одним оператором познакомить, мне его Стелька очень рекомендовала, может потом пригодится. Говорят, классный специалист.
   - Конечно, зови, если только с дамой. Так, с тобой ясно, а вот мне кого звать? Что-то я после наших трудовых успехов на обслуживание тандема не тяну. Придется ограничиться Оксаной.
   Пока собирались, время пришло к двум часам, и запечатанная лаборатория опустела. Птенчик полетел за Василисой, которая, несмотря на уговоры плюнуть на это дело, раз не может остаться на Новый год, настояла на участии в его полной подготовке, только ахнув по поводу мужской безответственности. Птенчику, как всегда, пришлось разрываться. Спасала только оперативная связь. Спрятавшись от Василисы в дальнем закутке огромной адвокатской квартиры, он провел все необходимые переговоры. Стелька была абсолютно свободна, так как забросила свою производственную деятельность на время пребывания в Москве Птенчика. Она также обещала достать своего знакомого оператора, надеясь привлечь его в компанию профессиональным интересом.
   - Не забудь, он должен быть с дамой! - напутствовал ее Птенчик, помня о пожелании адвоката.
   Через пень колоду праздник начал вырисовываться. Правда, прогнозы на его удачу у адвоката были минимальны. Как-то уж больно круто они переходили от работы к отдыху. К хорошему это обычно не приводит. Даже праздник дело вообще-то серьезное, тем более такой, как Новый год: нахрапом его не возьмешь. Альберт лежал на своей широкой кровати на втором этаже и боролся с душевным опустошением. Оно незамедлительно пришло к нему, как только прозвучал последний, деловой звонок. Пустота втекла в сознание, как в прореху, которая становилась в душе все больше по мере фактического отступления рабочих проблем. Самое страшное, что эти проблемы не просто отступали, а напоследок, коварно становились более четкими именно из-за неизбежного перерыва в своем разрешении. Наступал тот самый момент, когда сделать уже ничего невозможно, а мнимая острота необходимости немедленного действия тревожит душу, царапает ее своими когтями, заставляет испытывать незаслуженное чувство вины.
   Альберт страшно хотел выпить, чтобы заглушить эти мысли, но крепился, потому что знал: он не сможет остановиться и тут же напьется, если позволит себе выпить до полной победы над внутренним пессимизмом. Надо было сначала вернуться в хорошее расположение духа, а только потом уже пить. Незаметно для себя он заснул и не сразу сообразил, что происходит, когда его подняла с кровати Василиса, доложившая ему, что все готово, насколько возможно, и она уже уходит, а ему пора вставать, чтобы приводить себя в порядок. Адвокат спустился проводить Василису, горячо ее поздравил с праздником, от души расцеловал и подарил ей дежурные французские духи, которых держал в секретере достаточное количество именно для таких моментов. Птенчик повез Василису к ней домой, потом рванул в свою гостиницу за Стелькой. Адвокат остался один. Ему опять сделалось грустно, и он с чуждой философии тоской смотрел на швейцарские кухонные часы, отмечавшие каждый наступавший час веселым хороводом фигурок деревенских жителей, вооруженных соответствующим характеру их занятий инвентарем.
   Было уже восемь. Альберт подошел к шкафу, выбрал самый широкий и тяжелый стакан и щедро плеснул туда французского кальвадоса. Концентрированный вкус ароматных яблок после инстинктивно уверенного глотка заставил его очнуться. Простая и горячая действительность этого земного аромата напомнила ему о тщете человеческих усилий, в которой, по сути, не было ничего грустного. Что делать, если так устроена жизнь. К чему стенания, к чему ломание рук, зачем эти вечные сомнения? Все имеет смысл только в движении, цель абсолютно ничего не значит, если она не так конкретна, как кальвадос. Как только это пришло ему в голову, Альберт понял, что никакая здравая мысль его совершенно не успокоит. Надо просто пытаться жить дальше. Двигаться вперед, подволакивая досадную проблему, словно больную ногу. Например, сейчас, идти и готовиться к празднику. Да стараться, чтобы никому не мешать. Еще не хватало, чтобы у ребят появилось его настроение, ведь такие вещи летуче заразительны.
   В 22-30, Аля, полностью одетый и посвежевший, опять начал волноваться, но совершенно напрасно. Раздался звонок в дверь, означавший явление первых гостей. Ими оказались Адель и Жора. Альберт обрадовано засуетился и восторженно ахнул, когда принял светлую, розоватую, длинную дубленку с плеч Адели. Никогда еще он не видел ее такой прекрасной. Мальчишеская, залихватская прическа, к которой он привык на работе, сменилась гладким сложным сооружением, призванным подчеркнуть торжественность наступающего момента. Обычная для Адели короткая юбка и деловой пиджак, были решительно отметены, праздничной хозяйкой. Малахитовый панбархат вечернего открытого платья словно служил мягкой основой для демонстрации ослепительного женского превосходства над малодостойным окружением и делал непосредственно броским свет мелькавших на высокой груди оправленных в золото бриллиантов. Этот блеск был искусственным отражением уличного мороза, наливающегося прозрачностью от легкого и теплого дыхания женщины. Зеркальная передняя адвокатской квартиры ожила, как волшебный зимний лес оживает скрипом расписных саней.
   - Адель, позволь мне выразить полнейший восторг! Но прошу покорно учесть, что мои слова - это жалкий лепет юнца под взором царственной львицы. Позволь же, как мужу, преклонить колена, и собственноручно переодеть твои ножки в достойную их стройности и живости нежную кожу не родившегося теленка, - с такими речами он действительно преклонил колена и, с бережностью пажа королевы, торжественно водрузил на ее изящные ступни бледно-зеленые замшевые туфельки. Все, что успел сделать в это время Жора, это подать их Альберту. Адель благосклонно рассмеялась и сказала Альберту:
   - Аля, дорогой, побереги себя и свой роскошный итальянский костюм, я ведь только первая дама, тебе еще стоять и стоять на коленях, давай вот сюда подстелим коврик. Если серьезно, то я крепко тебя целую и поздравляю с наступающим Новым годом. Чтобы ты чувствовал себя увереннее на любых переговорах, я вручаю тебе от нас с Жорой этот портфель. В нем столько отделений, что пока найдешь нужную бумажку, полностью дезориентируешь любого своего соперника.
   Ждать праздника стало гораздо веселее, но Альберт, сам себя испугавшись, все-таки успел сделать деловое предложение Адели. Суть его была в оценке имеющейся недвижимости, которую надо было произвести по документам из Устежа для будущего переоборудования строений под телецентр. Краем глаза он увидел, как Жора морщится и сползает в своем кресле. Адель успокоила Жору легким поглаживанием рукава и, быстро согласившись, увела разговор в Новогоднюю сторону. Более отступлений от праздника Альберт не делал и постепенно рассосредоточил внимание. Тут, кстати, начались долгожданные звонки в дверь.
   Появился Птенчик в окружении целой компании. Сразу всех и не рассмотришь. Оставив их приводить себя в порядок, Аля вернулся к Адели и Жоре. В гостиную доносился веселый шум, создаваемый новыми гостями. Первым появился важный Птенчик, все в том же известном нам костюме и галстуке с бегемотами. Сознавая ответственность момента представления неизвестных обществу лиц, Птенчик заметно покраснел и, придерживая на весу руку спутницы, сдавленно проговорил:
   - Госпожа Стелька, собственной персоной! Украсит собой любое общество и развеет самый темный вечер! - Стелька присела в стилизованном подобии реверанса и пропищала:
   - Весьма рада видеть всех!
   Птенчик уже подхватывал за руку и выводил на середину комнаты другой персонаж:
   - Гордость и первая помощница творцов Российской моды, топ, так что ли? модель, Клава! Своенравная помрачительница умов! А следом за ней, ее спутник и историограф, мастер Артур, гроза целлулоида и магнитной ленты! - восторг охватил Птенчика, когда на его речь комната ответила бурей аплодисментов. Совершенно справедливо, часть из них он принял на свой счет. Жора тоже участвовал в приветствиях, но повел себя как-то непонятно: сильно покраснел и отошел в сторону.
   Альберт тоже принял посильное, вежливое участие в овациях, но скоро прервался и углубился во вместительный бар, расположенный в нише помещения. Это стационарное сооружение было гордостью его технической мысли, второй после спаренного холодильника. Удобства в понимании Альберта были своеобразны и представляли собой наличие разнокалиберных полочек, механизмов и специальных приспособлений по смешению напитков, выдавливанию или перемалыванию свежих фруктов с последующим использованием как компонентов для коктейлей, а возможно и просто в качестве предварительно обработанной закуски. Целые стеллажи бара были предоставлены ложечкам, вилочкам, ножичкам, палочкам и другим штучкам у нормальных людей не имеющим названия. Тут были и более сложные виды оборудования, например, для заморозки и подогрева продуктов. Очевидно, они были рассчитаны на таких нетерпеливых людей, которые не успевали дойти до кухни или праздничного стола со своим стаканом, налитым в баре. Нижнюю часть комнатушки занимали хранилища напитков. Конструкция ящиков позволяла спокойно их ворочать даже малому ребенку, если бы среди них нашелся любитель красиво выпить в нежном возрасте. Всякие шарниры, рольганги, тросики были совершенно обычным делом в этом баре, и они настолько органично вписывались в интерьер закутка, что в сочетании с красивыми бутылками и баночками представляли собой его индустриальную сущность, вполне сбалансированную с неразумным объемом потребления.
   Недолго думая, Аля приготовил всем апперетив из розового вермута по собственному рецепту, изюминкой которого считал полную замену минеральной воды сухим шампанским. Расставив высокие стаканы в специальном углублении, он нажал на длинный рычаг, и со Склифосовским треском наделил их кусочками льда. Альберт зачастую с трудом справлялся с некоторыми элементами опрометчиво внедренной механизации, поэтому послышались: шум просыпавшегося мимо стаканов льда и громкие чертыхания бармена. От разбирательства с повинным в беде механизмом его, или механизм, спас звонок в дверь. Он поручил Птенчику раздачу стаканов и полетел встречать гостей. Это была Оксана. Ее узнали только по голосу, так как впереди нее шла большущая елка. Все присутствующие мужчины были посрамлены. Никому даже в голову не пришло, что Новый год невозможно по настоящему справить без столь важной культовой детали. Оксану быстро освободили от верхней одежды и поселили под елку, назначив Снегурочкой. Настроение у всех резко улучшилось, тем более что все происходило в ускоренном темпе - до Нового года оставалось совсем немного времени.
   Жора улучил момент и подошел к Клаве, с которой они до того только обменивались взглядами, но не могли в суете нормально поговорить. Легким кивком и другими способами Клава уже показала Жоре, что вполне его узнала. После выражения взаимной радости от встречи Жора задал Клавке главный вопрос:
   - Клава, я понимаю, что это не мое дело, но скоро должен прийти Миша, поэтому я решился тебя спросить, чтобы в случае неблагоприятного для него хода событий как-то его предупредить и подготовить. Артур, не твой парень?
   - Конечно, нет! Только замечу, что шансов Михаилу это не прибавляет.
   - Это уже ничего, дальше сами разбирайтесь. Еще раз извини, что вмешался в ваши отношения. Просто я видел, как он переживает неожиданную разлуку, поэтому решился на вопрос.
   - Не такая уж она была и неожиданная наша разлука. Скорее она была неизбежна. Я лишь ускорила ее и постаралась сделать менее болезненной для нас обоих.
   - Мне кажется, тут ты можешь говорить только о себе. Мишка чуть с ума не сошел. Я же все это видел. Ладно, об этом все. Ты замечательно выглядишь! Может, расскажешь, как ты сюда попала, и что с тобой произошло в Москве?
   - Это длинная история, как-нибудь расскажу. Ведь я не собираюсь от вас бегать, раз мы встретились. Признаюсь, я об этом мечтала! Особенно хотелось, чтобы вы увидели, как может измениться деревенская девчонка в течение несколько месяцев.
   - Об этом даже не стоит говорить. Превращение просто изумляет. Одно лишь остается вполне на месте. Это твоя красота. Ты и так была прекрасна, даже когда ловила козу.
   - Спасибо за комплимент. Я научилась их ценить.
   Праздник шел своим чередом. Никто не брал бразды правления в свои руки, поэтому в обществе превалировали разброд и шатание. Но никого это не волновало. Все уже привыкли друг другу, и пошли коротенькие разговорчики в отдельных группках гостей. Женщины буквально ощупывали Клавку, консультировались с ней по специальным вопросам моды. Клавка далеко не на все могла ответить. Приходилось ссылаться на то, что ее просто одевают и не всегда она может запомнить, во что и зачем. Критического настроя не наблюдалось, и прекрасному полу вполне хватало ее ответов в наиболее общей форме.
   Птенчик, придерживая Стельку за талию, углубился в проблемы телевидения и компьютерной графики. В этой группе на вопросы отвечал Артур, правда, серьезность обсуждения почему-то часто нарушалась его искренним смехом, но это явно относилось к их постановке. Артур в долгу не оставался, поэтому улыбались и его собеседники.
   Жора по прежнему не находил себе места, волнуясь за Мишу и, ломая голову о причине его долгого отсутствия. Спасал его от внутренней паники проверяющий и поддерживающий взгляд Адели, которая периодически на него посматривала. Это было, кстати, так как он видел ее хорошее настроение, любовь и счастье в глазах. Безусловно, это укрепляло его дух. Когда он нервно посмотрел, в очередной раз, на часы, было 23-40. Кто-то крикнул, что пора провожать Старый год, и именно в этот момент раздался звонок в дверь. Жора помчался ее открывать. Он даже не заметил, как за ним пробежала Клава. В дверях стоял немного заспанный и чуть рассеянный Мишка. Жора отошел в сторону, пропуская его в переднюю, и мимо него мелькнула стремительная тень.
   Миша и не думал ничего понимать. Из освещенного проема шумной адвокатской квартиры прямо на него шагнула и сжала в объятиях фантастическая греза, неуловимый силуэт его мечты. Это так расходилось с жестокой реальностью, к которой он успел привыкнуть в эти месяцы, что в нем ответила Клавкиному порыву только душа, а не тело и ум, которые в отличие от первой обладают огромной инерцией и косностью. Они стояли, крепко обнявшись, и это было столь долго, что удивленные гости вышли посмотреть на это событие. Странно, но всем было понятно без объяснений, в чем суть действия. Это было столь очевидно чудесно и столь уместно в Новогоднюю ночь, что на лицах присутствующих явственно проступил восторг, смешанный с радостным изумлением. Даже те, кто был совершенно не в курсе Мишкиных страданий, и те догадались, что большего подарка не может получить ни один человек в мире, ослепленном любовью.
   - Я не верил, что мы расстались.
   - Я не хотела тебя видеть.
   - Я не надеялся, что увижу тебя.
   - Я была такая дура.
   - Я так тебя люблю. Ты, удивительная!
   - Я хочу тебя видеть счастливым.
   Эта песня на букву "Я" могла бы продолжаться вечность или целую человеческую жизнь, но Альберт на правах хозяина прервал идиллию, переводя ее прозрачное трепетание во всеобщее русло встречи Нового года. Вполне естественно разбившись на пары, за исключением обделенного Артура, которому опять не везло, присутствующие скопились вокруг стола. Метровый телевизор адвоката показывал обычную для такого момента картинку с изображением Кремлевских курантов, и вся компания со стуком сдвинула бокалы, почти заглушив последний удар часов. Все долго кричали: "Ура" и бросились обниматься, приберегая слова на весь предстоящий год.
   Что обычно бывает за столом, то было и сейчас. Даже Артур не выглядел особенно потерянным, плотно взятый в оборот разговорчивой Стелькой и умно, согласно кивавшим на все Птенчиком. Иногда к их серьезному разговору присоединялся Жора и приятно удивлялся, когда чувствовал в Артуре не просто человека навьюченного камерой, а тонкого специалиста своего дела, не чуждающегося специальных технических и, зачастую, смежных экономических знаний. Но этот кружок был исключением. В основном, все веселились или просто общались, как умудрившиеся уединиться за столом полным народу Клава и Миша. Они были так заняты собой, что ничего не ели и не пили. Они бы вообще забыли, где находятся, если бы не Адель, которая тактично и активно покровительствовала влюбленным, будучи введена в курс их дел Жоркиными рассказами.
   Адель следила за их тарелками, пыталась иногда что-нибудь предложить, имея целью вывести их из транса, в который они словно по привычке к внутреннему одиночеству периодически впадали. Клава, как сквозь какую-то пелену, видела, что им весьма кстати эта ненавязчивая помощь, но выразить свою благодарность внятно не могла, только изредка бросала теплый взгляд на новую подругу. В том, что Адель настоящая подруга Клава почему-то не сомневалась. Ей нравилась эта не по годам серьезная женщина, с такой скрытой обаянием внутренней силой и цепкостью к жизни, что этому можно было любой учиться и еще раз учиться. Как мы уже говорили, Адель сегодня была строга внешне, но Клавка не обманывалась на этот счет, женским чутьем угадывая бесовскую веселость этой симпатичной подруги, рвавшуюся сквозь внешний лоск и деланную консервативность. Адель, чтобы занять подопечную пару общим разговором принялась нахваливать Василису и удивляться, как из обычных продуктов, пусть даже из дорогого супермаркета, можно так быстро приготовить столько вкусных вещей.
   Упомянем по нашей традиции хоть некоторые: на огромной фарфоровой тарелке концентрически расположилась ветчина с тертым сыром внутри, прикрытая ложечкой хрена, каждый конус ветчинки был перевязан зеленым лучком, бледным, но ярким по зимнему времени, в середине этого же блюда лежало несколько помидоров, виртуозно разделенных на зубчатые половинки; чтобы закончить помидорную тему, скажем, что на другом блюде были фаршированные очищенные томаты, а чем фаршированные это тайна, но только для нас пишущих и читающих, а не для присутствующих; на удлиненных тарелочках лежали половинки яиц, с горочками красной и черной икры, каждое яичко снабжено было кокетливым завитком сливочного масла и миниатюрной долечкой лимона; на двух подносах, по краям стола, стояли разнообразные маленькие бутерброды, столь изощренные, что мы утомимся при описании даже одного вида, а их было штук пять; отдельного разговора заслуживает и холодное мясо широко представленное здесь в ассортименте, обложенное с боков зеленью, и такое аппетитное, что любой ломтик нетерпеливо подрагивал, на уносившем его от собратьев ноже; уж коль сказали о мясе, то не забудем и о рыбке: все ее деликатесные цвета переливались на широких и узких тарелках, словно соперничая с родственным им жемчугом и устричным перламутром, а кто не вышел особенно цветом, например, угорь, тот исходил бесстыдно при всех присутствующих заманчивым жирком и отдавал парафинно-матовым блеском, прерванным местами буйством его бриллиантовых капелек; не будем снобами, и заметим на столе скромную селедочку, тщательно лишенную ловкой Василисой мельчайшей косточки и скрытую от придирчивого глаза где под мелко накрошенным зелененьким лучком, где под беленькими колечками репчатого, а где и под шубкой из сладенькой свеколки с воротничком тертого сыра и крутого желтка; эх, времени было маловато, пришлось положить побольше копченостей, но зато какие они были, приведенные в порядок премудрой рукой повара-юриста, а как пахли, и как просились на полив из носатых соусников, в которых были и ткемали и чесночная настойка, и заморские хайнцы. Да, наверное, достаточно, а то еще придется надолго задержаться над уткой с апельсинами или над курочкой с ананасами.
   Это все закуски, жаль лишь, что их не было горячих, но Василиса не была бы Василисой, если бы не оставила Птенчику инструкции по приготовлению жаркого. Казалось бы, что ему можно поручить? Так нет, поручила и еще что! На кухне дожидался своего часа противень с порционными кусками нежнейшей телятины, заранее политой всем необходимым и посыпанной, чем нужно. Оставалось только засунуть все в духовой шкаф, упаси господи от верного промаха, конечно, предварительно нагретый, и поставить таймер, благо плита вполне современна. Птенчику было отдано распоряжение, проделать это в два часа ночи и он, как ответственный господин, теперь периодически посматривал на часы. Его сильно отвлекал Альберт:
   - Птенчик, ты хороший мужик, но я тебя сегодня не люблю!
   - Чего это вдруг?
   - А того, что дай мне свою левую руку. Давай, давай, не укушу, но больно морально, сделаю! - адвокат, с ловкостью ручника иллюзиониста, не помню, как их правильно называть (кажется, престидижитатор), стянул с Птенчика "Ролекс" и положил его в блюдо с уткой, придавив сочным апельсином.
   - Дошло до тебя, почему?
   - Только намеком.
   - Тогда я скажу напрямую, учитывая нетонкость твоего подхода к жизни. Я тебе начальник или кто? Почему ты со мной до сих пор не выпил?
   - Какой поклеп! Вы только посмотрите на моего шефа! Целый вечер лишь одним алкогольным вопросом и занимаюсь, а мне выговорешник влепляют при всем честном народе! Вот дожил до Черного года! Но уступаю, ухожу со всех позиций! Разворачиваюсь цепью, наливаю водки и имею честь сказать:
   - Дорогие мои, начальники, боевые подруги и примкнувшие к ним господа! Никогда в жизни мне не было так приятно напиваться, никогда общество моего окружения не было столь любезно, красиво и не побоюсь сказать, честно! Сообщая вам об этом, я формализую, наверное, лишь свою жизненную проблему, но мой долг подчиненного сотрапезника и просто человека с рюмкой сообщить вам об этой детали. До конца попытаюсь быть скромным и попрошу вас выслушать о моей мечте, наболевшей в последний месяц Старого года. Я мечтаю о том, чтобы оставаться в вашей компании вечность, быть вам в меру полезным, но главное, более желанным другом, и еще одно: если мне станет совершенно невмоготу колобродить по свету, то я пущу слезу или пулю в лоб только на ваших глазах. Это и есть моя главная мечта, за которую я хочу выпить и надеюсь, что она ни в коей мере не побеспокоит ваши мечты и ваши желания. Я также хочу их всемерно поддержать!
   Под звон сдвигаемых рюмок и бокалов грянула музыка, подкрученная погромче кем-то из присутствующих, и пары, стремительно выпив, ринулись танцевать, побросав столешное ристалище. Звуки жаркого негритянского блюза, словно на руках, понесли пары по гладкому дубовому паркету, и оставшийся за столом Артур задумчивым взглядом следил за их отражениями на его плоскости. Увидев ошибку, он медленно поднялся и исправил освещение, оставив подсветку бара и несколько настенных плафонов в дальней стороне зала. Цветные отблески танцующих пар замелькали теперь в окнах, многократно увеличивая их число в визуальном восприятии. Артур почувствовал, что стало лучше, и перешел в кресло, прихватив с собой широкую рюмку с виски умопомрачительной выдержки, наполненное таким благородным ароматом ячменного зерна, что могло уверенно поспорить с любым приличным коньяком по специальным ощущениям вкуса, возникавшим у принимавшего внутрь этот с любовью выпущенный продукт. Артур производил мелкие, но частые глотки и совмещал приятное тепло внутри себя с внешним достоинством мира. Его не могли себе позволить уронить и не роняли танцующие пары.
   Все были хороши по-своему. Прекрасна была пара, составленная Аделью и Жорой. Партнер, с грациозной монументальностью, приданной фигуре не чем иным, как характерной собранностью, выпившего человека, бережно удерживал на левой руке партнершу, которая малахитовой птицей, свободно, будто в наслаждении от музыкального ветра, раскачавшего облюбованное дерево, парила над паркетом. Ее видимая отрешенность служила посредником между музыкой и движениями танца, между жизнью и любовью, между праздниками и буднями. Анализируя зрелище, Артур неожиданно почувствовал дискомфорт сухожилием правой ноги. Ему показалось, что кто-то его напряженно кусает, но при невнимательном рассмотрении никого подозрительного зверя под ногой не обнаружилось.
   Артур перевел взгляд с обеспокоенной ноги на танцоров. Высокая Стелька успокоилась на широком плече Птенчика и, восхищенно глядя ему в глаза, что-то напевала, от чего Птенчик воротил ухом, но продолжал улыбаться. Глаза Птенчика круглились в темноте, а женщина регулировала тембром своего голоса их яркость и контрастность. Регулятор Sharpness она поднимала явно выше нормального уровня, отметил Артур. Иногда эту пару загораживали Оксана и Альберт, пошедшие другим импровезирующем путем, трактуя негритянскую лирику. Партнеры то совершенно расходились на площадке, то плотно слипались. При этом возникал элемент шутки, понятный только им двоим. Шутка была, наверное, не слабой, потому как сойдясь, они долго восстанавливали равновесие, вцепившись друг в друга, покачиваясь и глупо хихикая.
   Дальше всех от Артура находились Клава и Миша, но он даже мысленно не стал комментировать их танец. Сам вид пары был каким-то табу для вмешательства посторонних. Они не отделялись от общества специально. Клава даже иногда отвечала, что-то пристававшему Альберту парой незначащих слов, но эта дань приличиям нисколько не приближала влюбленных к земле, даже наоборот. На Артура накатили ассоциации, и его анализ танцевальной обстановки естественно переориентировался на собственную жизнь. Во всем, что касалось обычных ее проявлений, Артуру не везло. Все, что не относилось к работе и творчеству, словно закрывалось от него на сейфовый замок. Ему казалось, что он заложник собственного таланта. Надо же было его угораздить: привести Клавку именно туда, где ее уже ждал единственный в мире человек, который был для нее вне мыслимой конкуренции. Не то, чтобы Артур сильно в нее влюбился или лелеял какие-то другие виды, просто она была единственной девушкой за последний, обозримый период существования, которая взволновала его как личность. Бесконечный полет мотыльков-однодневок, сопровождавший его вид деятельности, давно перестал волновать, хотя блеска и апломба вокруг было ой, как достаточно. С другой стороны судьба как бы указывала ему свое место. Только он замахнулся на что-то большее, как она говорила ему: "Зачем? Пришел бы сюда с обычной телкой и не сидел бы один в углу в компании широкого бокала. Ты был бы весел и доволен. Не надо тебе мечты, не надо порывов. Они только отвлекают. Ты должен быть благодарен мне за талант, за успех в своем деле. Сиди, не рыпайся". Однако рыпнуться пришлось и основательно. Рефлексивным движением поднимая ногу, Артур с удивлением обнаружил на ней маленькое обозленное невниманием народа существо, которое теперь отчаянно трепыхалось на носке Артура, сильно оттягивая его вниз. Совершенно нецивилизованный крик вырвался от неожиданности у человека. Слава Господу, он быстро определил, что это просто миниатюрная собака, причуда селекционеров. На помощь к нему примчался Альберт:
   - Теша, фу! Тебе говорят, фу! Ах, ты мой миленький! Все про тебя забыли.
   Танцы сами собой прервались, так как большинство партнерш сбежались посмотреть на домашнего любимца. Уж чего, чего, но усиленного внимания Теша добился, правда, ценой порванного носка Артура. Теша, одновременно с интересом к собственной персоне, невольно внес полный разброд в компанию. Адель побежала в кабинет звонить своим близким, о которых моментально вспомнила не дожидаясь специальных напоминаний укусами совести. Клава и Миша удалились на кухню, куда их сопроводил Птенчик, опоздавший только чуть, от времени, назначенном незримой мажордомшей Василисой. Жора плюхнулся за стол, проголодавшись после танцев. Артур, присоединяясь к Жоре, тоже отправился к столу. Оксана, Адель и Альберт плотно занялись Тешей. Каждый нашел себе дело.
   Клава и Миша в уютном кухонном пространстве наслаждались обществом друг друга и веселились, глядя на Птенчика. Клавка принудительно напялила на него ситцевый халатик, запоздало пожалев оранжевых бегемотов, которые уже дважды побывали на противне с мясом. Облаченный в спецовку Птенчик разбирался с таймером и нагревом плиты. Сначала он что-то неправильно установил и, когда попытался вставить мясо в духовку, плита резко запротестовала противным подвыванием. Оказалось, что умное чудовище не разгадало его намерений, подумав, что он вытаскивает жаркое раньше времени, а он его еще только запихивал. Не сразу, но паритет в отношениях человека с техникой был восстановлен, и на самом Птенчике уже можно было что-нибудь готовить. Пот скатывался с его лба ручьями и просачивался через халатик прямо на многострадальных бегемотов. Он с тревогой смотрел на кнопки и индикаторы, с прозорливостью гвинейского дикаря ожидая подвоха. Наконец, все внешние шаманские признаки сказали о том, что плита успокоилась и занялась своим непосредственным делом.
   - Это какой-то кошмар! Так мучался я только в детстве, когда растапливал русскую печь с сырыми дровами. Совал туда журнал "Крокодил" и газету "Правда". "Правда" горела веселее.
   - По-моему, ты на своей Зиппе быстрее бы приготовил этот скромный ужин, а уж на "Правде" или "Совершенно секретно", вообще, за пять минут, - от души веселился Мишка.
   Клавка не могла оценить шутку в полной мере, но смеялась тоже. Птенчик, хотя и правильно относился к веселью на свой счет, но все же предпочел расстаться с бегемотами, пока жирные пятна не привлекли чье-нибудь благожелательное внимание. Птенчик здраво рассудил, что уж если воспоминания о Зиппе вызывали смех у посвященных в ее тайны, то оранжевым скотам, которые не раз упоминались в этот вечер, всеми кому не лень, обязательно достанется. Запихнув галстук во внутренний карман пиджака, он ушел отдохнуть душой рядом со Стелькой, предварительно предупредив оставшихся на кухне:
   - Вы, не сильно вздрагивайте, когда плита завоет. Позовите меня, я с ней в натуре разберусь.
   Миша смотрел на экран маленького телевизора, на этот раз лишенного звучания вовсе, ввиду окончательной потери пульта управления и старался не отодвигаться далеко от Клавы. Он, конечно, верил, что она рядом, но привыкнуть к этому не мог. То первое ощущение, которое она вызвала в нем, когда бросилась ему на шею никак не проходило. Он видел ее перед собой как бы не прямо, а только в преломлении через свое никак не отключавшееся воображение. От этого она казалась далекой и еще более прекрасной. Клава сильно повзрослела. В ней появился какой-то особый шик. Это было совсем новым для Миши. Движения ее еще не стали до конца плавными, в резком начале любого из них Миша Клаву узнавал сразу, но их окончание приобрело, какую-то несравненную по красоте фиксацию. Ему на ум приходили самолеты, выполняющие фигуры высшего пилотажа, зависавшие неподвижно, прежде чем упасть на крыло. Почему-то он вспомнил пещеру и Сенечку и, в целом, всю ситуацию, которая застигла врасплох подземных путешественников. Он понял что по сути произошло тоже самое. Его крепко, каменно прижало отсутствие любимой. Он хотя и был живым, но страдания превышали сам смысл существования. Хотелось быстрее их завершить. Теперь, словно исчез каменный груз, опять ушел куда-то гораздо ниже, и на него можно было спокойно смотреть почти без страха. Оставалось только помнить об этом ощущении и стараться жить так, чтобы оно не повторялось.
   - Клава, ты, почему тогда уехала?
   - Миша, а почему ты меня не удержал?
   - Но ты же уехала.
   - Но ты же не держал.
   Вернемся в большую комнату, покинув на время влюбленных вместе с мясом в духовке, откуда раздавались возгласы разгоравшегося отчаянного веселья. Гвоздем незапланированной программы стало выступление Стельки, которая показывала стриптиз. На середину зала вытащили тяжелый, как вся адвокатская мебель, журнальный столик. Эта просьба поступила от самой исполнительности. Видимо воображаемый сценарий выступления предусматривал ее возвышение в нужный момент. Стелька выбрала для музыкального сопровождения тяжелый лирический рок, что-то наподобие Скорпион. Медленным шагом, в котором Птенчик сразу почувствовал родное и отметил это длинным воем, заимствованным у плиты, Стелька шествовала из угла помещения, телесно отделившись от зрителей пространством ровно в семь шагов. Артур снимал ее проход на камеру и надеялся, что ему не помешают фиксировать представление до логического конца. Он жалел, что приходится снимать на любительскую камеру адвоката, правда очень хорошую, но успокаивал себя тем, что для домашнего кинотеатра и такое изображение будет вполне приемлемо.
   Стелька лениво потянулась и кошачьим движением присела на край стола. Задумчиво передвигаясь великолепным задом с умопомрачительно плавной скоростью, по его поверхности, она сделала ногами, оставшимися за пределами постамента, грациозные ножницы, закрепив это движение в умах зрителей несколькими повторами. Затем, будто вспомнив о чем-то важном, приняла гимназический вид, тряхнула головой и резко забросила ногу за ногу. Руки ее в это же время оглаживали юбку, совершая мягкие движения вдоль тела с ощутимо нарастающим темпом. Юбка невзначай поднималась чуть выше. Наконец, обе руки стриптизерши оказались на правом бедре и медленно поехали вниз, словно обрисовывая углем контуры стройной ноги, прямо к туфле на высоком каблуке. Изящно расставив пальцы, девица уцепилась за каблук ручкой и показала туфель зрителям так, как спортсмены показывают завоеванный приз.
   Раздались аплодисменты. Сделав только вид, что довольна, Стелька капризно избавилась от второй туфли и теперь продемонстрировала всем свободу и гибкость своих ступней. Они и правда были гибкими - шевелились при полной неподвижности тела, как две миниатюрные черные гадючки. Девушка сыграла стыдливую деревенскую пастушку, волей судьбы, оказавшуюся на краешке водоема в непотребном патриархальному обществу виде. Она показывала, что пробует воду пальчиками ног, вода холодная и лезть в нее совсем не хочется, но надо, ведь люди смотрят, нельзя расслабляться. Пастушка словно забыла о холоде и решительно сняла нарядный пиджак от Версачи, бросая его так, будто кто-то его сзади обязательно подхватит. Так и случилось. Волейбольным стилем, но в падении на спину, адвокат его поймал и уже гордо потрясывал им, продолжая ехать по скользкому паркету. Голова его благополучно остановилась в нескольких сантиметрах от барной стенки.
   Девушка была невозмутима. Ее невозможно было отвлечь никаким знаком внимания от оголения верхней части тела и, тем более, стуком о стенки какой-то там головы. Под страдальный вой гитары соло и похрюкивание баса, Стелька смело стянула с себя кофту, решив особенно не задерживаться на этом элементе. Зато с бюстгальтером пришлось помучиться. Видимо она действовала по испытанной поколениями системе Станиславского, потому как Птенчик не в силах более смотреть на мучения женщины, сводившей за спиной руки в поисках застежек, подскочил к Стельке и она, будто случайно его заметив, милостиво разрешила ей помочь.
   Грудь у нее была великолепна и если женщины по открытию оной восторженно ахнули, то мужчины просто проглотили языки. Этим проблеском тишины немедленно воспользовался певец и успел протянуть, что-то совсем жалостливое. Теперь уже Стелька, не будучи от природы садисткой, не стала усиливать грусть и занялась юбкой. Вот тут ей и понадобилось возвышение. Вот здесь она и отыгралась у злой судьбы своим духовным величием и телесной красотой. Она стала значительно прекраснее на постаменте. Уверенная в себе девица-боец чуть расставила ноги, подбоченилась и гордо посмотрела в лицо всем, явно проигравшим. Но бедные зрители даже этого не понимали, они были ослеплены собственным восторгом и пробудившимся в них, почти на эстетическом уровне, желанием.
   Девушка продолжала праздновать победу. Ее движения все больше выражали дикарскую радость ее плодов. Наивкуснейшим плодом, безусловно, была полная свобода существования, совершенно отменявшая грех. Пугалы-мессионеры осрамились, не поняв истинно божественного смысла жизни. Стелька делилась со всеми этой нагой радостью, показывала всем способ ее достижения и советовала своим поведением поступить так, как поступала она. Тогда, уж точно, наступит всеобщее счастье и не будет вселенского горя.
   Но пора было, следуя глубинной внутренней логике спектакля, напрячь зрителей и самой стать серьезней. У девицы-артистки возникли сомнения практического свойства: куда тянуть юбку вниз или вверх? Этими сомнениями она щедро делилась со зрителями. Они тоже задумались и напряженно следили, то за нижней частью Стелькиного тела, то за верхней. Юбка явно, независимо от выбора направления сброса, мешала, но как от нее не освободиться? Все было проще, чем хочется это показать. Скрытая на боку юбки предусмотрительным модельером молния, легко решила этот мучительный для всех вопрос. Оставалось только распахнуть ее, но не тут то было! Закон жанра заставил изобразить из себя и быка и тореадора поочередно. Пока зрителям было видно только, точнее частично им было продемонстрировано, что девушка предпочитает черное кружевное белье всем остальным его разновидностям. Терпение. Все проходит, прошла и эта гранула действа с юбочной атрибутикой.
   Стелька окончательно отставила шутки в сторону. Ее очередной задачей актерской власти было возбудить зал по настоящему. Боже, как она это делала! Все пошло в строку, любой прием от свертывания наподобие презерватива чулка с ноги, до заинтересованного взгляда себе под слегка оттопыренные трусики, с последующим временным отпусканием щелчком резинки, вызывающим нетерпение и легкое раздражение у зрителя. Приемы-то приемами, но как в любом деле важна индивидуальность! Как важен отчетливый перевод музыки в танцевальный визуальный ряд! Музыкальное чувство у Стельки было развито до тонкостей ее глубокого понимания, пусть даже музыка была и простовата. Зачем уж ей быть сложней, когда за дело берется виртуоз исполнения стриптиза уровня Стельки? Что стоит взять и усложнить ее интерпретацию переходами позиций, каскадами движений и жесткой, берущей за душу вибрацией всего тела или его интимных частей.
   Борьба артистки за сопереживание вылилась в конкретность поведения зрителей. Все присутствующие, без исключения, постарались почувствовать друг друга телесно. Кто прижался вплотную, кто просто взял руку партнера. Только Артур с камерой, хотя можно считать ее его подругой, и бедный Птенчик оставались просто наблюдателями. Правда, совсем не безучастными. Танец достиг апогея. Стелька скульптурно застыла на пьедестале. Одна нога ее свесилась со стола, и, казалось, что часть ее уже скрылась под водой, так велика была сила перевоплощения актера, полностью достигшая души зрителя. По задуманному рисунку исполненной роли, девушка остановилась на краю озера. Но, произошло это так, словно, сделала она это не по своей воле, а по воле киномеханика щелкнувшего тумблером. Резкая статика концовки потрясала. Финал, сопровождаемый благодарными возгласами зрителей, продолжался лишь несколько мгновений. Птенчик подхватил Стельку на руки и, неожиданно заревновав, унес одеваться, рассуждая, что вне эстрадной программы нечего всем на нее любоваться в таком виде. Его помощь в процессе облачения Стельки затянулась, но все отнеслись к этому с пониманием.
   Компания успокаивалась за столом. Прием пищи и возлияния действовали благотворно. Возбужденные возгласы сменились спокойным смехом и обычными застольными рассказами. Внимательный сторонний взгляд на данное общество мог бы отметить, что их объединяет некая, не вполне осязаемая и еще менее формулируемая словами сила, которая словно физическое поле фантастического происхождения витает в местной ноосфере. Жора откинулся на своем стуле и, глубоко затягиваясь сигаретой, внимательно следил за колебанием жидкости в бокале. Артур настоятельно рекомендовал ему этот напиток, и теперь Жора расценивал его и так и эдак. Подобное занятие обычно не мешает свободному течению мыслей, и Жора довольно быстро почувствовал, что куда-то отъезжает. В голове у него загорелась сенсорная точка, и прямо из нее послышался голос, вполне отчетливый и приятный:
   " Жора, я знала, что ты захочешь меня выслушать. Моя жизненная стезя не разбита так формально на праздники и будни, как это бывает у людей. Но я настолько сжилась с вашей психологией в последние триста-четыреста лет, что невольно обращаю внимание на ваши психологические конгломераты, витающие стаями в подведомственном мне пространстве. Ты, пожалуйста, не думай о своей исключительности, это не так уж и редко случается, что силы моей стороны выбирают для общения человеческую натуру. Другое дело, что я не очень это люблю делать. Слишком долго потом приходишь в себя. Вы сбиваете меня с собственной логики. Изворотливость и неконкретность, а иногда просто чрезмерная простота, ваших душевных поползновений в сочетании с глубоким невежеством, угнетают мои аналитические способности столь сильно, что я, даже после краткого общения, выхожу на кухню и выпиваю стаканчик магической настойки. Обычно это помогает, но не всегда. Растет толерантность, и магия нужна мне уже в таких количествах, что случаются нелады с желудком и возникают трудности с потреблением арбузов, молока и антоновских яблок. Как тяжело от этого отказываться в осеннее время, объяснять не надо. Особенно дорог мне чай с антоновкой, тем более что с успехом храню я яблочки до весны, опуская каждое в горячий парафин.
   Жора, ты мне показался понятливым и вдумчивым человеком, поэтому расскажу тебе о своих трудностях и по пути раскрою глаза на происхождение некоторых вещей. Высшая сила, о которой все люди слышали, а многие в нее даже верят, поручила мне контролировать пограничное состояние душевного пространства и части материальных ее проявлений, сопутствующих человеческой жизни. Таких, как я довольно много, в народе нас называют ведьмами, но о сути человеческих определений я уже высказывалась, поэтому оставим названия в стороне. Мое назначение обусловлено большими хлопотами и страшной суетой при самой низкой эффективности работы. Кто из начальства возьмется за такое дело? За него не получишь благодарность, им нельзя сдвинуть горы, даже обращение населения в истинную веру, в процессе исполнения, проблематично. Кроме того, это было бы грубым вмешательством в естественный ход регулируемых самими людьми событий. Понятно, что это недопустимо. Попытаюсь перевести мои рассуждения на доступный тебе язык. В последнее тысячелетие люди стали здорово разбираться в целом скопище оправданий неблаговидных сторон своего бытия, и дошли до того, что окончательно все запутали. Мне приходится постоянно маневрировать на грани допустимого воздействия, чтобы сохранить баланс света и тьмы в душах людей. Скажу тебе, что выбор контролируемых мной душ не совсем случаен, но и не такой жесткий как, например, при отборе в престижный вуз на бесплатное отделение. Область моих чар авторитарно ограничена как пространством, так и численностью паствы. Но еще более, совершенно неформально, она ограничена моими небеспредельными силами.
   Кто не хочет расширить свою власть, когда чувствует успех? Я уж точно не из таких простофиль. Поэтому, ощутив нечто прекрасное в фундаменте души некоего индивида, я делаю его проводником своих идей, наделяю его какой-то частью своих возможностей. К чему я это клоню? Жора, ты и некоторые люди из твоего окружения выбраны мной, но не обольщайся: проводник не батарея, источник не сама река. Не буду продолжать этот ряд, ты понял уже, о чем речь. Предупреждаю, что гордыни не потерплю. Все ваши "гениальные изобретения" просто суть моих привилегий, которые на вас столь неожиданно распространились. Иногда это и к вам напрямую не относится, а словно эстафетой передается вам от милых моему уму личностей. Чтобы стало еще понятней, я объясню. Профессор, который так активно потреблял пиво, ругался с соседями и разгадывал кроссворды с Мишей отмечен был моей милостью задолго до вас, но суета большого города и большая плотность Московского зла не давала мне пробиться к нему с очевидной ясностью в последствиях, поэтому он и не успел осуществить свои честолюбивые мечты до конца. Кстати, за мной остался должок по его личной жизни. Поверь, за мной долги не пропадают. Я специально продлю его мужскую силу и добавлю несколько десятков годков жизни, мне не жалко и не трудно. Сердце его разорвется не скоро и произойдет это в момент любви и только от любви. Что может быть более достойным, кроме гибели в бою, в момент перехода в иное качество для настоящего самурая! прости, вы не в Японии, перепутала, для настоящего мужчины! Сам понимаешь, что случайно такие тайны судьбы не выдают. Прошу тебя намекни ему, чтобы ничего не боялся и действовал по велению сердца и пещеристого тела. Только без подробностей. Намек и все. Жора, пора заканчивать наш разговор, а то твоя Адель забеспокоилась, смотри какой взгляд, везет же мужикам! Напоследок, я скажу. Великий Устеж и все, что с вами произойдет в связи с этим поселком - под моим неусыпным бдением. Ничего не бойтесь, идите вперед по своему разумению, но с большим, ввиду вышесказанного, бесстрашием. Я в вас верю, хотя вера для меня роскошь".
   К Жоре сзади подкралась Адель и рукой залезла ему под пиджак, прикасаясь к области сердца. От ее ласки Жора с невероятным облегчением перешел в мир реальности, и ощутил себя так легко, как ощущает себя путешественник пришедший туда, где его ждут. Небольшое давление в области висков напоминало ему о разговоре со смотрительницей музея. Он удобно устроил голову на плече Адели и, сложным движением избавившись от спинки стула, перенес женщину себе на колени. Жизнь его на растяжимое мгновение приобрела законченную форму и доставила умиротворение. Оксана в это время произносила тост, больше похожий на рассказ:
   - Эти маленькие, бегущие вверх пузырьки в шампанском подвинули меня на воспоминания. Я, совсем нежная девочка, бегу вдоль шебаршащего камешками ручейка и пою песенку, содержащую в себе не более слов, чем может выдержать радость. Ручеек не совсем обычный, камешки в нем беленькие и маслянистые на ощупь. Верх у них белый, а низ синеватый или совершенно темно-синий. Ручей делает крутой поворот, и я останавливаюсь пораженная непередаваемой в словах и образах красотой, но абсолютно ясной, когда ее сунут под нос. Ручеек прервался озерцом. Вода в нем не голубая или бурая, как в ручьях, а темно зеленая, изумрудная, как в море готовом для прибытия шторма. Голова кружится прямо сразу, стоит опустить пониже взгляд в круглый водоем. Он начинает зримо тянуть вниз и обязательно надо отшатнуться, а то упадешь. С дальней стороны водоем резко очерчен краснотой глины в округлой стене, словно обрезанная надвое бочка. Но склон в срезе не совсем обычный, он как слоеный пирог. То белые камушки, то желтый золотой песок, а то опять красная, темная глина. Наверху этой полубочки немного земли с перепутанными в ней корнями и ярко-зеленая травка клочками свисает над краем вогнутого обрывчика. Главное чудо в траве, это голубые незабудковые цветы, совсем не те, что живут под таким названием. Они другие, более фиолетовые и более похожие на миниатюрные хризантемы, расплодившиеся от воображения садовников, а не от беспорочности тонкой природы. Я чумею от остановки бега и высоко задираю голову вверх. В этот момент, чтобы чудо не прервалось, на краю обрыва появляется изумительное животное, с белоснежной шерстью, с тугим беспечно-розовым животом и глубокой голубой тенью под ним. Я вижу, что у него крутые острые рога, окольцованные бесконечной чередой бугорков, клиновидная бородка и тугие губки, проявляемые мелким дрожаньем. Раздается дикая мелодичная песня, но кажется, что поет огромный белый барабан, которому стучат по спине. Это блеяние я назвала песней. Этот чудесный зверь был козой.
   Ребята, простите меня за полное отсутствие логики, но я хочу выпить за мгновенный результат, который вдруг появляется без труда. Я понимаю, что так не бывает, просто труд был неявным, нематериальным. И все же, выпьем за результат!
   Романтика основного рассказа Оксаны стыдливо отступила, и, резко конкретизированный в конце тост вернул присутствующих на землю. Опять зазвенели бокалы и чередом пошло пиршество. Но ничто не проходит без последствий надо только уметь их предчувствовать. Альберту показалось, а затем он явственно ощутил, что необходимо привести обстановку в некое соответствие речам и общему настрою. Он, уже порядочно отстраненный от прелестей реального мира, продолжил его мистическую реконструкцию. Порывшись в бесчисленных ящиках гостиного гарнитура, он извлек два шестисвечных канделябра, и установил их, не без труда и потерь провианта, на разных концах стола. Теперь гармония проникла в его видение, вползая к нему в подсознание, желтоватым, медовым, неровным светом дюжины огоньков.
   Канделябры были массивны и замысловаты. Один из них в основании представлял игривое объятие двух медведей и, казалось, что они, разыгравшись, сейчас уронят ствол мощного дуба, на ветвях которого расположились подставки для свечей. Другой канделябр изображал стаю волков, которые атакуют буйвола. Два рога буйвола и вцепившийся ему в загривок, распластавшийся в полете, вожак стаи, служили несущей конструкцией этого осветительного прибора. Свечи тут разместились на хвосте у волка и рогах буйвола. Очень хотелось бы узнать имя мастера, создавшего этот шедевр. Ему удалось достигнуть поразительного эффекта. Эти скульптурные группы, как первая, так и вторая начинали вполне очевидно двигаться, когда свечи горели. Более того, был слышен веселый рев медведей и отчаянный рык смертельно раненого буйвола, только волки рвали добычу молча. Эта борьба продолжалась до самого утра, когда оно, несмелое и печальное дождалось превращения свечей в легкую лаву, застывшую на серебряных подставках. Серо-голубой ползучий свет зимней зари окончательно победил последние всполохи сечей и не обратил ни малейшего внимания на наших утомленных персонажей.

****

Небесный вернисаж

   Суровый февральский ветер продувал Зинкину одежонку насквозь. По молодости лет она торопилась скинуть тяжелую, поднадоевшую зимнюю амуницию, подставить свое худенькое тельце яркому почти весеннему солнцу. Но февраль, даже очень теплый, есть февраль и вечерами, пробираясь мимо веселящихся на тротуаре заносов, она прятала от холода свой носик в теплом шарфике, запахивала коротенькую курточку, стремясь прикрыть уязвимую часть ног от ветра. Слава богу, внизу ногам было тепло, - на ней были высокие шнурованные ботинки и высокие шерстяные полосатые гетры. Направление Зина держала в сторону дома, но идти туда не собиралась. Она зачастила по вечерам к одному скульптору, в его дом-мастерскую, располагавшуюся рядом с метро "Парк культуры". Этот дом действительно можно было считать домом, а не квартирой, по причине полной обособленности жилья. Кроме скульптора, в нем проживали еще две семьи, но для каждой из них предусмотрен был совершенно отдельный подъезд. Между квартирами сохранялся длиннющий коридор, никак никем не используемый. Когда-то через него можно было попасть в прихожие квартир, но в результате многочисленных перепланировок проходы заколотили, и даже заложили кирпичом. Тут, во мраке времен, устойчиво обитал дух этого дома: дух высохшего и свежеструганного дерева, олифы, подвальной тяги и чего-то совсем непонятного. Вадик, так звали скульптора, мечтал открыть старый, заваленный до потолка разным хламом бывший выход из своей части дома в этот коридор, чтобы приспособить простаивающую площадь под склад. Некоторые художественные изделия давно просились на выход из мастерской, будучи или невостребованными, или по какой-то причине недоделанными, или просто уже совсем не нравились творцу, раздражая его своим незрелым видом. Но благие намерения не осуществлялись. Ведь получался замкнутый круг проблем. Чтобы от хлама избавиться, надо разгородить выход, а чтобы его разгородить, надо избавиться еще и от другого хлама. Это было трудно, а главное лень. Организаторские способности Вадика не росли с незапамятных детсадовских времен, сейчас они позволяли ему лишь набрать телефонный номер реального, но всегда случайного заказчика и попросить у него аванс и не более. Результат никогда не волновал Вадика. Он жил процессом.
   Зинка, преодолев, наконец, вьюгу, нырнула в арку и почувствовала себя в отсутствии ветра, совсем счастливой. Позади осталась стычка ветров, переходящих из переулка в переулок и развлекавшихся отбиранием друг у друга снежных языков. В арку доносился только неопасный вой холодных проказников. Теплый, уютный дом Вадика светился окнами совсем рядом, там ее ждали крепкий чай с ромом, пыльная, деревянная атмосфера и приятное усыпляющее нудение скульптора, читающего, как по писаному, непрерывную лекцию о искусстве, преимущественно состоящую из оценок произведений одного автора. Понятно какого.
   Вадику очень нравилась эта девчонка. Если, совсем честно, то его уже давно никто так внимательно не слушал, как она. Характер у него был более чем художественным, то есть страшно непредсказуемым и зачастую просто злым. Неизменно теряя терпение и прерывая отношения, никто не успевал продраться сквозь эту внешнюю оболочку натуры до его природной доброты, мягкости и некоторого своеобразного ума. Того ума, которым обладают дети до пяти лет и творцы, забросившие свое общественное образование, ради непонятных и слишком высоких истин. Истин недоступных для их оценки рядовыми учителями, привыкшими ориентироваться на школьную программу, и упрямо ставившим двойки тем, кто в нее никаким боком не вписывался. Учителя были по-своему правы. Такие мудрецы, в их числе и Вадик, не знали абсолютно ничего практически полезного, и это прекрасно было видно обычным людям, не умевшим замещать, хотя бы мысленно, одно знание другим.
   - Здорово! Я на кухне. - Вадик открыл Зине дверь и немедленно исчез. Не избалованная галантностью, девчонка уже привыкла к вывертам своего недавнего знакомого. Она стряхнула морозную пыль, самостоятельно разделась и стала продираться сквозь деревянные палки, доски, железные уголки, какие-то пыльные чугунки, готовые скульптуры, холсты, прислоненные как попало к стенам - живопись иногда увлекала Вадима - и многое другое, неописуемое словами. Все готово было поехать, сместиться прямо под ноги или просто придавить Зину по пути. Опасности дороги на кухню ею, однако, не замечались. Как всегда в этом доме у нее просыпалось отчаянное любопытство и внутренний восторг соприкосновения с тайнами ремесла, пусть даже рождаемого в пыли, грязи, беспорядке, а иногда и в тяжелой нетрезвости хозяина. Одни запахи чего стоили. О свежеструганном дереве мы уже говорили, а краска, конопляное масло, клей, холст, гипс, серая глина и масса всего другого? Каждая вещь издавала свой неповторимый запах, это было словно аромат старого вина: букет, да и только! А как от этого кружилась голова!
   Вот и кухня. Вадик готовил себе ужин, а может поздний обед. Таких плит, как у Вадика, не видала не только Зина, но и многие люди постарше. Она была вся из толстенных, клепанных на века листов, на четырех, не единожды приваренных высоких ножках, игнорировавших последний ремонт и опять державшихся в раскоряку. Сверху на плите была массивная решетка, увенчанная рогатыми подставками под кастрюли и сковородки. На одной из таких подставок варился столярный клей, на другой стоял суп, походивший своим видом на магическое варево, возможно и несущее эти злые ветра в направлении Москвы. Отчетливо представлялось, что стоит снять этот суп с фиолетового лепестка огня, и пурга немедленно прекратится.
   - Сейчас поедим, и я тебе покажу, что натворил за день. Мне сегодня приснился ангел. Это была голубая женщина, с крыльями идеальной белизны, она даже не присела, а зависла у моего изголовья и стала шептать, а может и тихо говорить: "Вадик, ты скоро станешь великим художником! Я тебя никогда более не оставлю, буду за тобой следить и направлять в твоей работе, ты только не пей больше пива. С него все всегда начинается, а пей только темное красное вино". (Вадик, словно демонстрируя свое безоговорочное подчинение старшим по волшебному чину, открывал, не прерывая рассказ, травянисто-зеленую бутылку, перечеркнутую пополам голубым отблеском газового пламени плиты). Еще она добавила: "поменьше смотри вокруг, у тебя достаточно всего внутри, постарайся это отдать своим скульптурам, они оживут твоей душой, и появится в них тогда свой собственный смысл, тебе недоступный, в этом и будет выражение твоего родительского труда". Стоит ли говорить, что я совершенно обалдел от этого явления? Хорошо, что меня неожиданно опять сморил сон, я встал очень поздно. Бросился в мастерскую и не выходил из нее до твоего прихода. Сейчас мы подкрепимся, и я поведу тебя смотреть на моего ангела.
   Они молча поели, и вместо обычного чая с ромом Зина получила из рук Вадика тяжелую эмалированную кружку с темным терпким вином. Вино, казалось, густой липкой жижей. Только попав в рот, оно начинало играть вкусом, будто расщепляясь и путая краски с запахами умопомрачительного дневного юга: пахло распаханным полем и его красной теплой глиной; бежавшей меж виноградниками витой дорогой и бесконечной, искривленной тяжестью произраставшего на свободе времени виноградной лозой.
   - Пошли, мы готовы к созерцанию, величайшего искусства!
   Обо всем у художника в доме говорилось легко, но делалось на редкость трудно, особенно, если готовился не шедевр, а обычное дело. Вход в мастерскую перегородила картина, съехавшая откуда-то сбоку. На картине был изображен недораспятый человек, висящий в жарком воздухе библейского юга, окруженный строчками каких-то изречений, которые пестрели грамматическими ошибками и неоправданно усиленными нажимами наивного каллиграфа. На картину особенного внимания не обратили, определяя ее более как дверь, и задвинули на место, подперев подвернувшимся под руку чудовищем с длинным носом и таким же мужским детородным органом, которые символично дополняли композиционное решение малой формы, словно говоря - не суй ни то, ни другое куда попало!
   Наконец, чудища, как плоское, так и объемное были устранены, и Вадик с Зиной попали в большую комнату, в которой, тем не менее, было очень мало места. В данном случае оно и не требовалось. Скульптура была подвешена в углу, под потолком и распростерла два крыла над вошедшими людьми, словно благословляя не только своего создателя, но и его гостью. Зина отошла подальше, насколько это было возможно, и остановилась, замерла совершенно очарованная. Во-первых, она никогда не видела летающих скульптур; во-вторых, она начисто забыла о том, что автор стоит рядом. Перед ней было нерукотворное явление природы, даже не природы, а того чудесного, что вокруг нее существует абсолютно невидимо, независимо от геофизических и любых других естественнонаучных, объясняемых явлений. Зина наслаждалась видением, которое тихим нежным облаком овеивало замызганную мастерскую. Это видение находилось в непрерывном полете, его не могли остановить ни стены, ни ветра, ни притяжение земли, других планет, солнц. Оно стремилось своим движением преобразовать весь ход мировых событий и, вмешиваясь в них не более чем взмахом крыла, поменять в наилучшую из возможных сторон. Это показалось смешным и ничтожным по своей задаче для столь могущественного и высокого существа, и Зина подумала, что, и она теперь нашла неожиданное приобщение к благоволению этой одухотворенной фигуры. Ей показалось, что она может теперь вполне рассчитывать на небесную поддержку этого прекрасного ангела, может иногда даже молиться ему, не пугаясь язычества действия, таким оно было бы светлым и заранее разрешенным вышестоящими небесными силами. Странным было в облаке и то, что оно при всей своей воздушности и омытости небесами, имело вполне конкретные, запоминающиеся черты, запечатленные рукой мастера искусными штрихами, уверенного резца по жесткому прочному дубу.
   Перед Зиной было лицо красивой девушки с полуприкрытыми веками, с полуулыбкой на пухлых губах, с едва заметной напряженной сеточкой морщин лба, подчеркивающей работу всех внутренних сил, возвышенного непорочностью над миром существа. Еще ее поражал своей ненужностью Вадик, стоявший подле своего творения. Он представлял сейчас собой, лишь сброшенный отеческий кокон, ненужным хламом путающийся под ногами. Казалось, что всей фигуре ангела более требуется понимание, чем радость обретения физического существования. Небесное существо, как бы прощало родителя за свое невоспрошенное рождение, но и тут же забывало его. Ох, как придется молить этого ангела, что-то для себя сделать Вадику, не отличавшемуся высотой достойных к исполнению желаний! Зина, уже не смотрела на ангела, ей тяжело было пробиться сквозь сонм видений, открытый ей наяву. Она увидела все свои произведения, подхваченные неудержимым водоворотом, волшебного вернисажа. Они пролетали мимо, мимо, все мимо - тут были и учебные и скромные авторские попытки и многое другое, что неумелой рукой пыталась рождать Зинка. Наконец, все унеслось, только последняя ее летняя работа, которую она подарила Степанычу на память, вдруг повисла, твердо выделевшись вне вращения пространства. Она словно укреплялась и укреплялась, в отдельном от человека бытие и бросала ему вызов своим существованием. Зинка поняла, что с ней происходит тоже, что за минуту до этого произошло с Вадиком. С болью, кровью работа отрывалась от автора. Никогда она не увидит ее теперь такой, какой создавала. Жизни разделились навеки.
   Вадик отвел ее за руку на кухню, иначе она бы не ушла, и против обыкновения молчал. Молчал до тех пор, пока сама Зина не сказала:
   - Вадик, я нисколько в тебе не ошиблась, ты настоящий художник! Не случайно к тебе пришла поддержка свыше, ты теперь все более будешь в ней нуждаться. Ты приобрел, наконец, полную незащищенность от собственного таланта, ты не можешь более надеяться на себя, несвобода навеки твой удел. Твой свободный порыв лишь убьет тебя. Поэтому небесные силы тебе будут светить в пути, направлять и лелеять твой талант.
   С огромным вниманием Вадик слушал эту маленькую девочку, он понимал, что не она сейчас говорит с ним. Это голубой ангел изрек ее устами, ту истину, которая теперь его жизнь.
   ****

О пользе пьянства и любви

   Павел Федосеевич неуверенно топтался около подъезда. Он не угадал погоду и вышел на улицу в тяжелом габардиновом пальто, начинавшем уверенно блестеть на локтях и спине в лучах яркого весеннего солнца. От сомнений по поводу предстоящего переодевания его отвлекло мерцающее сияние лысины, исходящее из тощих кустиков, растущих вокруг доминошного стола. Это специфическое дворовое место Павел Федосеевич всегда миновал с гордо поднятой головой, не обращая ни малейшего внимания на задорные нетрезвые выкрики завсегдатаев неформального клуба и треск фишек, впечатанных в дощатый резонатор.
   Сейчас за столом было подозрительно тихо, и сидел за ним далеко не игрок. Это был тот редкий человек из соседского окружения, с которым периодически общался наш профессор. К стыду своему он не мог запомнить замысловатое полное имя приятеля, но преклонный возраст, одинаково низкий теперь и высокий в прошлом социальный статус и давнее знакомство вполне позволяли им общаться без формальностей.
   - Робка! Вышел мух покормить? Я думал ты помер.
   - Федосеич? Это твой скрипучий голосок прорезался на нашей свалке или я утренний глюк поймал? - не зря, наверное, сомневался Робка в выборе правильной оценки события, так как перед ним стояла хорошо початая бутылка водки с очень редким для столицы названием: "Полторашка". Павел пристроился рядом с Робкой, подставив спину теплым весенним лучам.
   - Рассуди ход моих мыслей, ты, человек здравомыслящий и не чуждый поиску. Вот эта емкость очень странная, как по форме, так и по содержанию. Обращаю внимание: объем 0,474 литра. Встает законный вопрос. Или не встает?
   - Конечно, встает.
   - Смотрим дальше. Производитель: ЗАО "НОРХИМПЛАСТ" г. Воскресенск. Ни о чем тебе не говорит?
   - Абсолютно.
   - И напрячься, конечно, не хочешь? Ладно уж. Слушай дальше. Когда я, в далекой молодости, посещал своих друзей химиков, то от нечего делать мы промерили мензуркой все виды граненых стаканов. Один вид стаканов без ободка еще тогда привлек наше всегда рассеянное в деле внимание. Его емкость была 158 грамм. Вот он-то и был назван Полторашкой, от 100 грамм. Восемь грамм оставляли на недолив, а то расплескаешь по дороге. Резюме: бутылка традиционно предназначается для распития на троих, поэтому в ней заложено три стакана, то есть 0,474 грамма. Конечно, строгие физико-математические правила ни в названии, ни в объеме не отражены, например, куда делись "лишние" 24 грамма, если разливать по 150, но общая идея названия была неплохой. Согласен?
   - Устал поражаться твоим далеким от стандартов жизни рассуждениям, поэтому согласен априори. Попробуй не согласиться, ведь тогда и не нальешь. А главное: ты рассказал только о форме, а содержание я надеюсь ощутить на вкус самостоятельно. Угощаешь?
   - И не просто, а мечтаю угостить! - Робка для его лет весьма шустро и умело плеснул порцию в стакан, придвинул его к приятелю и в том же темпе приготовил бутерброд из закусочного запаса Краковской колбасы. Его приготовление состояло из следующих последовательных операций: отрезания ранее жадно надкусанной части, запихивания обрезков в рот и водружения небольшого цилиндрика, разваленного надвое ножом, на ломоть круглого черного хлеба.
   - Ваше здоровье! - Павла Федосеевича сильно тряхнуло, но это произошло не от естественного отвращения к алкогольному яду, а от неожиданной, приятной тяжести в желудке, которая проявилась туго и быстро. Казалось, что весь утренний завтрак получил второе дыхание жизни. Павел вдруг снова ощутил вкус яичницы с беконом и жареным луком. Поразительно, но эта новая, возрожденная напитком трапеза была гораздо вкуснее той, которую он принял час назад. - Отличная штука! и закусывать не надо. Во те и "Полтарашка"!
   - Вот, так вот! Что ты без меня делал бы? Давай и я. За город Воскресенск - авангард химической промышленности!,- город Воскресенск, не отличавшийся должной сообразительностью для гонки за таким лидером как Робка, еще не успел осознать, что за него давно все выпили, а Робка с вздохом уже направлял опустевшую Полтарашку в кусты. Стремясь не допустить приход грустных мыслей в приятную атмосферу общения ни на секунду, пенсионер торопливо раскрыл потертый портфель, стоявший в ожидании, у его ног. Портфель услужливо показал обреченную витую головку родной сестрицы той Полтарашки, которая коченеющей тарой валялась под кустиком, - Надеюсь, нет возражений? О! на дне сундучка яблочко, порежем его и продолжим.
   Через полчаса друзья, наслаждаясь промежуточным результатом, заметно снизили темп потребления воскресенского нектара. Федосеевич рассматривал замысловатые узоры досок и слушал тихую речь приятеля. Ему было удивительно хорошо. Водочная анестезия души и теплый весенний воздух, заставляли его жить в полную силу. Робкина речь, между тем текла гладко:
   - Мои жизненные неудачи проистекали из недостаточного понимания естественных процессов общественного восприятия научного труда. Откровенной социалистической халтурой я заниматься не мог. Патологические остатки совести тормозили мою карьеру в области общественных наук. Волей неволей, я старался примирить непримиримое: приносить практическую пользу и не выползти из рамок писанных и неписаных законов системы.
   Конечно, и тогда можно было найти тактическую нишу, но я не понимал, точнее еще не открыл одного важнейшего приема. Этот прием: откровенная фальсификация, иногда, даже мистификация результата. Нет. Это не тот бездарный подлог, которым широко пользовались как ученые, так и практики. Отнюдь! Скорее это балансирование, опасное балансирование на стыке фантазии и реальности. Я любил этот процесс. Чтобы тебе было понятнее, ты же, по-моему, естественник? ну вот, представь себе достаточно узнаваемый перенос закономерностей развития живой природы в процесс чисто технологический, конкретный. Весьма близка к воплощению этой идеи, например, кибернетика, бионика или проблемы искусственного интеллекта. Но стоп! Не так все на самом деле. При всем моем уважении к этим наукам и проблемам, я должен был отказаться от их ложно удачного опыта решения. Грубо говоря, нужно вносить в науку гораздо больше вранья! Не того вульгарного вранья, которое удовлетворяет лишь гнусную политику, а вранья творческого, истинно великого вранья. Прости господи за богохульство, но мой метод - что-то вроде учета божественного начала в интересуемом предмете. Ты понимаешь? Тогда давай по чуть-чуть для ясности.
   Когда стало все можно, я написал пять книг на эту тему. Плюнул на прикладные исследования и принялся исследовать только свой метод. Что ты думаешь? Я преуспел? Денег чуть заработал, конечно, писал-то складно, ты же чувствуешь по моей заплетающейся речи, но так и не разобрался в собственном методе до конца. Интересно, что только в последней своей книге, которая называлась: "Идеология и смысл фальсификации скользящего потока усвоения", я его применил, так сказать, в квадрате, т.е. фальсифицируя, фальсификацию. Пока я тебе не надоел, расскажу о том, что случилось, когда книга была уже в издательстве. С какой-то неумолимой последовательностью я стал натыкаться на примеры из жизни, которые просто до тонкостей иллюстрировали мои выводы. Их было не так много, всего пять, но носили они принципиальный, как принято говорить программный характер. Первый был... ладно не буду мучить казуистикой. Он косвенно освещал вопрос о предсказании природных аномалий, землетрясений и других катаклизмов. Сначала я не обратил ни малейшего внимания на факт работоспособности гипотезы. Ведь я превратился в чистого, ленивого теоретика. Но однажды за ужином, просматривая какую-то страшную программу наших новостей, в которой было полно безобразий человеческих, я увидел репортаж о сильнейшем землетрясении. Ты, помнишь, наверное, это было не так давно. От нечего делать я прокрутил всю информацию в обратном порядке. Не поверишь! Предсказание можно было сделать до минут! Никому я об этом не сказал и тебе не советую. Мы люди старые, тертые, но представь себе мое состояние. Эх, лет бы сорок назад! Можно было бы побороться за открытие! А, что теперь... Теперь я просто разволновался от мысли, что мое грандиозное, я не преувеличиваю, вранье в квадрате привело к такому фантастическому результату!
   По-моему пора тебе меня догонять, действуй сам, не стесняйся. Так вот, возьми кусочек яблочка. Учитывая мой ораторский пафос, ты уже понял, что так я проверил все пять важнейших выводов своей теории. Они все абсолютно работоспособны! Думаешь, это меня волнует? Я человек старый, мне 76 лет, мне совершенно ничего не нужно, кроме, ты видишь чего, но я искренне обескуражен. Зачем вся наша жизнь? не только моя, не только твоя, а вообще. Зачем все это нужно, когда на элементарном вранье можно выстроить новую, счастливую, уж поверь мне, жизнь. Где наши высокоморальные принципы, где правда как основа общественного строения? Ты можешь ответить мне на этот вопрос? Нет.
   Два старика склонили головы. Вид их был печален и совершенен, как совершенно все, что имеет под собой абсолютную безысходность. Ветер гулял по лысой голове одного и шевелил седую гриву второго. Замысловатые, еще не одетые в зелень кустики служили штрихованным фоном события. Птицы на людей не обращали внимания, как будто презирая наших стариков, и преспокойно ходили по доминошному столу, выклевывая крошки, оставшиеся от закуски. Мудрецы не заметили, как мимо прошел бомж в доисторических кургузых индийских джинсах, в зимней рванейшей шапке ушанке, в камуфляжной промасленной куртке, и, не торопясь, положил две пустые бутылки в ярко красную женскую сумку из кожзаменителя. Коловращение жизни не пропускало и мига. Павел Федосеевич думал о том, что не смог бы снять пальто даже, если бы смог подняться в свою квартиру, а Робинзон Эстрагонович Мультибасов мысленно уносил свои постулаты в могилу, не испытывая сомнений только в полнейшем разочаровании.
   Павел Федосеевич приступил к вторичному в этот день пробуждению в пять вечера. Раздирая глаза, спихивая с себя перекрученное тяжелое пальто и устанавливая ноги на пол, он с привычным испугом ждал пульсирующих ударов в голове и дрожания членов. Но ни один признак раннего похмелья не последовал. Более того, молодая гибкость пальцев рук и неожиданная упругость ног нимало его удивили. Испытав в течение часа всю неожиданную радость такого рода превращений, включавших ничем не спровоцированную эрекцию под душем, Павел Федосеевич принял все, как удивительный факт и не стал ломать голову. Только ковыляя на кухню, чтобы приготовить кофе, он отметил, что ковыляние теперь просто не требуется, а о палке он даже забыл. Теперь она обиженно валялась рядом с покинутой кроватью и птичий, кровавый глаз на ее рукоятке светился с укором. Никогда кофе не был таким ароматным, никогда вкусовые пупырышки языка не обладали такой приятной чувствительностью, никогда он не прихлебывал кофе таким горячим. Конечно, профессор просто забыл эти нормальные ощущения, ничего необычного в них самих не было, они лишь опоздали или заблудились во времени, проявившись после сорокалетней, как минимум, спячки.
   Что бы ни происходило, но многолетние привычки сразу не поменяешь. Профессор перешел в кабинет и стал перебирать свои бумаги. И все же, некоторые изменения деятельности обнаружились. Он залез в потайной уголок письменного стола, который поклялся никогда не открывать. Документ, извлеченный им, был на редкость мал по объему, что лишь подчеркивало общее правило: самое важное всегда компактно. На полутора листах пожелтевшей бумаги излагался принцип мгновенного перемещения в пространстве куска специально обученной композиционной глины массой до одной тонны. Перемещение осуществлялось со скоростью света. Кусок сначала разбивался на составляющие весом до 9 грамм, а затем распадался на молекулы, которые и летели по назначению. В нужной точке тучка девятиграммовых составляющих опять появлялась и если заставить ее приказной программой собраться, то со страшной силой тонна глины бухалась на землю, гася в немыслимых разрушениях накопленную в полете энергию. Именно так, потому что молекулы вели себя, как частицы в ускорителе, черпая силу в энергетическом пространстве планеты. Как тормозить всю эту массу профессор не знал. Поэтому изобретение и было им отложено. Кроме, как оружие поразительной силы и точности, оно не могло быть пока использовано. Особенно пугало Павла Федосеевича то, что каждую частицу этой смертельной тучи можно было запрограммировать на поиск биологических тел. Тогда каждая из них устремилась бы к своей жертве с остервенением и неумолимостью бешеной осы. Ничто в теории не мешало заставить эту осу опять разорваться на молекулы, но уже внутри найденной жертвы. Последствия - ясней некуда.
   Оружие обладало и разнообразными побочными прелестями для сумасшедших политиков и военных, например, абсолютной экологической чистотой, крайней дешевизной, несложностью пусковой установки и так далее. Все, что было нужно это кодирование "полетного" задания в лаборатории и ключа запуска. Карта полета над землей и точка конечного удара, закреплялась в кусочках глины использованием присущего ей принципа подражания, который заключался в копировании маленьким глиняным элементом всего строения планеты. Другими словами, профессор, обучив один девятиграммовый кусок, вложив в него всю необходимую информацию, мог его передать заинтересованному лицу, имеющему тонну такой же глины. Теперь оставалось только вложить, наподобие запала в основную массу обученный кусочек и в нужный момент использовать условный ключ. Под видом ключа мог выступить, например, фонарик синего или любого другого цвета, т.е. электромагнитных колебаний определенной частоты, который подносился к запалу и запускал рабочую программу. Запал мгновенно передавал информацию всему объему глины, и вперед с песнями до победного конца!
   Очень был неуверен профессор, что конец будет действительно победный для человечества. Лишь сомнения, взявшиеся из уроков истории развития науки и техники, сдерживали Павла Федосеевича, когда он уже был готов к уничтожению своего детища. Сомнения его очевидны! Если придумал он, то ничто не мешает придумать другому. Тем более секреты его глиняных композитов пошли гулять по свету. Вот и телевидение уже работает, если не на таких же, то на родственных принципах. Ряд вполне реальных совпадений и свободный вечерок у обладателя пытливого ума - вот и все, что нужно для повторения его открытий. Но время! Надо выиграть время. Профессор решительно порвал бумаги. Горкой выложил мелкие клочки в тяжелой бронзовой пепельнице и зажег спичку. Костерчик разгорелся быстро. Павел прищурил глаза, удивился их зоркости и, вырывая взглядом одну маленькую бумажку следил, как волнистая линия горячей желтизны превращает написанное на ней слово в корчащуюся черную массу.
   Когда все закончилось, Павел Федосеевич неожиданно отметил, что не испытывает никаких сожалений, сомнений в своей правоте или любых других видов беспокойства. Напротив, ему безудержно захотелось праздника, отдыха освобожденной от многолетнего груза душе и помолодевшему телу от угнетения старостью. Кто, как не Сонька-продавщица, могла прийти к нему на ум в первую очередь? Она вошла в голову, с бесподобной бесцеремонностью расшвыряла в ней остатки здравого смысла - безобразие напряженного ума - и внесла светлое возбуждение, сопоставимое лишь с облачком электронов над редкоземельным металлом, занятых работой выхода. Профессор тщательно оделся, пихнул в карман солидную пачку денег (на его взгляд их у него стало просто немеренно после щедрой оплаты ребятами его экспериментальных материалов, которые они с успехом использовали в своих целях). Теперь из большего мутного зеркала гардероба на него смотрел пожилой, но молодящийся, крепкий господин, богемного вида. Потертые джинсы, толстый бежевый свитер в резинку, куртка, чуть толще ветровки и фривольный шейный платочек - вот его новая экипировка.
   Павел вышел из квартиры, хлопнул замком и с удовольствием стал наблюдать, как мелькают потертые старые ступеньки под его упругими ногами. Его радовало сейчас все. Он поражался обилию маленьких деталей, создающих атмосферу праздника и любви. Как ни странно, это не были какие-то специальные, красивые вещи, напротив: самые обычные, а иногда и убогие. Его радовали: своим беспризорным полузвериным видом торчащие клочья ватина из-под рваных дерматиновых обивок дверей; беленькие или темные пипки никелированных звонков, похожие на возбужденные сосочки дамочек, только надави - зазвенят; разинутая пасть мусоропровода, недоглотившая банановую кожуру; живописный стенной сюр и следы хулиганского копчения потолка. Да вообще все-все, что попадалось ему в поле зрения, его радовало и подстегивало. Сердце бешено колотилось и требовало удачи.
   Удача явилась ему в образе, мелькнувшей за стойкой кафешки Сони, замеченной им еще на подходе, издалека. Сегодня она была очаровательна. Ее непокорная замыслу парикмахера буйная растительность головы задорно разлеталась в стороны, неудерживаемая форменной маленькой шапочкой и лениво пришпиленной черепаховой заколкой. Большой квадратный вырез кашемировой кофточки неустрашимо бросал вызов еще прохладной весенней погоде и снующим по бульвару соперницам, безнадежно проигрывавшим эту вечную борьбу за случайный выбор самцом. Вокруг Соньки царила пивная пена, дышащая высокогрудой массой в тяжелых пивных кружках и отлетавшая радужными пузырями от тугой целительной струи, оптимистично бившей из фигурного крана. Своим хозяйством Сонька управляла легко и изящно, успевая непрерывно болтать с посетителями и непрезентабельным подсобником, копошившимся поодаль за стойкой. Она тоже заметила Павла, но как-то неуверенно его узнала. Вроде бы он, а вроде и нет! Трудно было узнать профессора в этом подтянутом мужике. Скорее это был записной плэйбой, правда, не первой молодости, ну так что же? и такие нужны! Зато какой вальяжный, породистый и симпатичный! Сонька была поражена, но удержалась от комплимента, как будто чувствуя, что сегодня его очередь их раздавать, точнее, адресовать, уж в этом-то она постарается. Боже! как ей надоели эти непотребные, жадные менты, охранники ближайших парковок, афанасы, недоделанные бизнесмены и коллеги продавцы, словом, весь контингент постоянных ее ухажеров, которых приходится терпеть только по работе или уж, когда совсем невмоготу укрощать свои естественные желания. И вот приходит этот замечательный старикан, с которым она так любила всегда беседовать, а иногда и допускать в себе грешные мысли, только подчеркнутые овеянным грустью сожалением о его неподходящем возрасте, и так выглядит, как побывавший в знаменитых котлах, опробованных еще Иванушкой-дурачком! Принц, да и только! Сорок - сорок пять, чем не принц!
   - Сонечка, будь доброй, отпусти на минутку краник, - солидный кавалер, с особой бережностью и знаковым пожатием, взял Сонькину ручку и нежно прикоснулся к ней горячими сухими губами, глядя при этом в глаза и, мгновенно перемещая ее в другой мир аристократических гостиных, шумных балов и здорового наследуемого богатства. Соня невольно распрямила спину, развернула маленькие плечи, очистила взор и, стыдливо направив его поверх мужчины, внятно сказала, но только ему лично:
   - Какой сегодня чудесный вечер! - добродушное, совсем неопасное нахальство его ответного взгляда, заставило Соню встрепенуться не меньше, чем поцелуй. Реальность мира, отвергая человеческое сомнение, устремилась в их глаза, только слегка цепляясь по пути за кроны голых деревьев и напрягая синеву вечернего воздуха нарочитой интенсивностью. Ей все же не хватило сил на чудеса. Знамений не последовало, но природа отношений и так победила местные метеоусловия. Вечер теплел посекундно, и нисходящее солнце окончательно перестало спешить.
   Хозяева кафе, напротив, спешили перевести заведение на летний ночной режим, и их не волновала явная преждевременность этого шага. К восьми вечера Соньку должна была сменить ночная продавщица, поэтому Павел коротал время за своим любимым столиком, заново изучая мир и, приглашая Сонечку последовать его примеру, правда чаще только взглядом, так как работа есть работа, а посетителей было не мало, ввиду явно усиливавшегося весеннего настроения. Бульвар, покинутый ветром, контрапунктно обозначил шарканье ног вечно спешащих москвичей, сосредоточился на ловле мелодии машинных шумов и дирижировал, как умел всеми звуками бушующего вечером города. В эту неумеренную природой городскую какофонию вплетались неожиданно громкие стуки распахиваемых окон, перекаты коротких смешков, обиженное шуршание шин и скрежет металла, прогнивших за зиму крыльев автомобилей.
   - Меня, наконец, сменили, Павел Федосеевич, я совершенно свободна...
   - Просто Павел или Паша, хорошо?
   - Хорошо, Просто Паша, что мы будем делать?
   - Прожигать подарки Судьбы, например, мою неожиданно молодую жизнь!
   - Я согласна на огонь, - ответила Соня, и ее сложенные вместе ладошки легли на стол, повторяя очертания носа древнегреческого корабля, а весь ее вид напомнил напряженный ветром парус. Они встали из-за столика, Соня взяла профессора под руку. Наверное, никогда так легко не соглашались даже воображаемые корабли быть сожженными. Никто из посетителей не отметил странности этой пары, быть может, внешне ее и не было. Казалось, им не о чем будет говорить, но так ли это?
   - Паша, ты идешь со мной в ногу, а впереди мост. Мы непременно попадем в резонанс, и он под нами рухнет!
   - Этот мост не рухнет. Его построили до революции. А если и рухнет, то мы пройдем по воздуху.
   - У тебя рука, как из узловатого дерева, такая сильная, красивая!
   - В этой руке одно лишь прекрасно, что она может лечь тебе прямо на бедро. Вот чему можно удивляться. Гляди, как потерялся мой локоть в твоих очертаниях, у тебя такая тонкая талия!
   - Это просто бедра широкие, а талия не такая уж и тонкая.
   - Не наговаривай на себя. Ты редкая девушка!
   - Я такая странная. Когда тебя нет рядом, я думаю: почему ты со мной общаешься? Я ведь просто глупая продавщица, а из тебя так и прет интеллигентность, даже ум! Зато, когда ты рядом я ни о чем таком не думаю, просто сейчас расхрабрилась и спросила.
   - А что ты спросила? Пока я вопроса не слышал.
   - Как, что? почему ты со мной?
   - Как ты хорошо это сказала: "ты со мной".
   - Это все, чему ты научился? Уходить от ответов?
   - Мне пока стыдно ответить тебе на этот вопрос, на твой первый вопрос.
   - Нет, скажи! Я не обижусь, скажи, ну, сейчас же скажи! Давай остановимся посередине моста, покурим, и ты мне скажешь. Не смейся, я не отстану!
   Они действительно остановились на середине моста, настырность одна из самых привлекательных черт женщин. Река была темной в этот час, но уже начинала вбирать в себя краски, теряя темную одинаковость зимнего периода. Ленточки освещенных растяжек моста перекрестились в воде и плескались в ней, словно играя в золотых рыбок. Соня не оставила своей мысли и пришлось говорить:
   - Мне всегда было приятно беседовать с тобой, наслаждаться твоей молодостью, красотой и естественностью поведения. Ты совсем не простая продавщица, да и продавщица ли ты вообще? Главное это то, что внутри нас, а не наши занятия. Ведь только самые счастливцы слились натурой с профессией, а много ли тех, которые могут похвастаться, что соответствуют своему назначению. Таких - единицы. Сегодня я с тобой по другой причине, точнее, добавилась еще одна и важнейшая. Сегодня я удивительным образом пересмотрел свою жизнь, выбросил из нее огромный мутный кусок, посвященный тяжелой и вредной работе, скорее не работа была вредной, а ее результат. Я безжалостно с ним покончил, но точно не знаю, почему покончил. То ли я стал моложе, честнее и вернулся в те времена, которые предшествовали началу этой работы, то ли зачеркнув гадость пробудил в себе молодость, будто отринув сразу и годы абсурдной жизни. Все произошло в один день и, я никогда не проникну в то, что закрыто для понимания человеком. Зато я точно знаю, почему я сейчас веду тебя с собой. Я почувствовал за собой это право когда понял, что могу сделать тебя счастливой, но не вопреки своему личному счастью, не в силу какой-то жертвенности с моей стороны, а в силу своего естественного природного предназначения, и главное: я просто не могу не следовать сильнейшей тяги к тебе. Запомни на всякий случай: только эгоизм основа правдивости в отношениях людей. Это не мешает ему же быть ядом в больших количествах. Не слишком скучно? тогда я скажу тебе просто: я люблю тебя. Люблю тебя так, как старый человек может любить жизнь в свой лучший период, когда отсутствуют болезни или отступили на время. Я не хочу думать о том: сколько это продлится. Я не могу в моем нынешнем влюбленном состоянии анализировать допустимость своего поведения, и потом: я не могу от тебя отказаться! Ты можешь, а я нет. Я тебя люблю, Соня, моя милая девочка!
   Соня горько заплакала в ответ на его слова и уткнулась в его игривый шейный платочек.
   - Сонечка, любимая, маленькая моя девочка, почему ты плачешь?
   - Прости меня, я тебя обидела слезами. Ты совсем, как мой папа, только гораздо лучше! Ты мой, дорогой и любимый мужчина! Я буду любить тебя до самой нашей смерти! Пока мы с тобой не исчезнем. - Наверное, им показалось, да конечно, показалось, но кто-то внятно сказал:
   - Вы никогда не исчезните, никогда!
   Прошло несколько минут. Они успокоились. Трудно было оторваться от наслаждения моментом. Они двинулись дальше только тогда, когда невозможно стало его продлевать. Мост скоро кончился. Безобразные машины неслись где-то справа и выше. Пешеходная дорожка спускалась вниз, уводя нашу удивительную пару в сторону огромного проспекта, но они до него не дошли. Паша поднял руку и остановил такси, которое было вовсе и не такси, а затюканным обстоятельствами частником. Водителем пришибленной тачки оказался бывший работник генерального штаба. Он был прекрасным математиком, специалистом по моделированию военных операций в горной местности, но совершенно не приспособленным к новой гражданской пенсионной жизни. Машину он вел неумело, хорошо, что ехать было недалеко. Вскоре они остановились около дома профессора, но въезжать во двор не стали. Они попрощались с горе-подполковником, и зашли в шикарный армянский магазин, где накупили себе бастурмы и разной, разной вкуснятины, не забыв прихватить замечательный неподдельный коньяк "Двин", Ереванского разлива завода N1.
   Когда они прибыли в огромную квартиру Паши, то сразу упали в постель, скрипучую, но прочную. Вместе им было замечательно, только Соня немного поплакала, после какого-то одного раза. Паша больше не спрашивал ее почему. Он просто гладил ее бархатное плечо, целовал упругую спину и ждал, когда пройдет эта счастливая грусть. Голые, завернувшись и путаясь вдвоем в пледе, они отправились на кухню и вдумчиво там поужинали ядовито перченной неоскобленной бастурмой. Потом они плескались в ванной и беззаботно смеялись, когда на голову им падала штукатурка, непривыкшая к такому длительному и обильному пару. Сонька шутливо трогала свободно повисшие шарики Паши и удивлялась их замечательной, совершенно новой для нее серебристости. Остальное у Паши было вполне обычным, только очень большим. Не без зависти порадуемся за Соню и Пашу, и тихо их покинем.

****

Капитан и "Внучка"

  -- Четверть румба вправо. Доверни, чуть. Держи на бакен.
  -- На ужин, что сегодня? Опять бастурма? А коньяк?
  -- Тебе еще полвахты стоять, а ты об ужине все думаешь. Что там за катер?
   Суровый, но очень небольшой ростом капитан, приложил к глазам бинокль и то, что увидел, совсем не одобрил. Катер быстро приближался и сигналил щелястым прожектором: "Лечь в дрейф. Приготовить судовые документы на груз".
   - Всего первая ходка в навигацию и уже третья проверка! Винт им в жопу! - капитан отбросил железную створку шкафчика под пультом управления и потянул за рычаг. Самоходная баржа "Внучка" даже не почувствовала, как от нее отделился тяжелый контейнер и пошел на дно. Капитан по переговорному устройству отдал приказ свободному от вахты матросу встречать нежеланных гостей.
   Скоро в рубке появились два речных милиционера и, перебросившись ничего не значащими фразами с капитаном, принялись рассматривать представленные документы. Делалось это внимательно, но с видимой неохотой. Были заданы положенные в таких случаях вопросы, и капитан дал на них соответствующие ответы.
   - Мы должны осмотреть судно. Пройдемте с нами.
   На палубе стояли два типа в камуфляже с автоматами. Они прибыли вместе с милиционерами. Осмотр судна занял довольно много времени, но ничего предосудительного не нашлось.
   - Что за строгости, случилось, что ли чего?
   -Да ничего особенного. Просто усиливаем режим, в связи с общей обстановкой. Приказ.
   - Первая моя навигация в жизни, когда вне порта три проверки! Может пройдем в мою каюту? Угощу, чем бог послал, без обиды.
   - Мы бы с удовольствием, но скоро ожидаем большой караван, а нам еще до Устиновки надо добраться, там приказано встречать. Спасибо за приглашение. До свиданья!
   Катер утробно заурчал, двинул баржу раза два в бок, словно на прощание, истертыми покрышками, укрепленными на бортах, и попилил вниз по реке. "Совсем мне это не нравится", - думал капитан. Перевозить такой неудобный во всех отношениях груз дело нервное, а если тебе эти самые нервы без конца напрягают, то становится совсем неуютно. Режим какой-то придумали. Нечего было ссориться со всеми подряд. С Кавказом особенно. Капитан включил эхолот и стал подавать судно в сторону знакомого сигнала. Скоро, в результате не очень сложных маневров, контейнер оказался снова на борту. Капитан несколько успокоился. Никак он не мог привыкнуть к этой операции, раньше так не делали, но как видно начальство знает что внедрять. Обстановка напряженная, лучше перестраховаться. Ведь органы прямо не скажут: за кем идет охота. Да и, по чести сказать, с контейнером за бортом капитан чувствовал себя гораздо более уверенно во время проверок.
   В расслабленной географией Европе совсем тепло. А у нас только река и подготовилась к весне, очистилась; по краям лишь валяются неопрятные куски льда, местами далеко выползшие на берег под давлением спешащих вниз собратьев. Где они эти собратья? а вот задвинутые счастливчики еще поживут недельку-другую. В грязи по уши, но живы! Капитан вздохнул. Все чаще он вспоминал прожитую жизнь. Еще недавно он думал: "жив курилка, попыхтим до века". Однако переоценил жизнеспособность и свое жизнелюбие. Особенно близкий, а более даже нудный, чем такой уж близкий конец существования обозначился, когда он согласился на эту, последнюю в его жизни аферу. При всей его, чисто случайно, честной жизни, (он определял эту случайность просто: куда тут еще сошлешь?) капитан провернул дел немало. С определенным контингентом его сводила работа, раньше лес по рекам рубили, а кто работал на лесоповалах известно. Нет, это не он делил людей на полосатые касты, он уважал их качества, жил по северным понятиям. В краях, где прошла его жизнь, все судьбы и характеры были, как на ладони. Одну ладонь он рассмотрел внимательно и подробно, а когда рассмотрел, то так крепко пожал, что никогда не отлепиться. Это был Леня Чек. Для кого-то грозный авторитет, а для него крепкий товарищ. Капитан, конечно, калач тертый и рассуждал на счет их отношений здраво. Стоит проколоться и никакая дружба не спасет, но это уж закон жизни, а жизнь теперь просто бизнес.
   Почему человек идет на сделку с совестью? Капитан отвечал на этот вопрос так: когда тебе оказывают уважение; когда ты занят серьезным и опасным делом; когда требуется человеку напряжение всех органов биологического существования; когда ты, пусть не прав, но свободен; - вот тогда и совесть спит, как заморенная непосильной работой баба. Но если твоя необходимость лишь необходимость винтика в неумолимой системе, а не необходимость личности, то непременно наступит время бунта.
   Капитан положил мысли на курс судна. Невидимые незнающему и невнимательному человеку знаки были легким чтением для капитана. Автоматически отмечал он правильность курса и отпускал суховатые установки вахтенному, сутью которых было обыкновенное старческое ворчание. На траверзе начала прорисовываться темная громада нового моста. Полное освещение его еще не подключалось, горели только сигнальные огоньки. От этого мост казался каким-то разорванным, пунктирным чудовищем. Сооружение было так велико, что береговые, направленные на него прожектора, лишь облизывали его поверхность, создавая излишнюю, не реальную глубину перспективы. Тяжелая баржа застучала мотором, звук которого неожиданно резко усилился, отраженный прикрывающей плоскостью, и полностью вошла под мост. Капитану показалось, что они сейчас въедут в стену, но это была только граница света и тьмы. Растянутое медленным ходом баржи мгновение прошло, и судно опять погрузилось во мрак над рекой под освобожденным небом. До пункта назначения оставалось едва ли часа два хода.

****

Губернские телемагнаты

   Реконструкция Северного порта в его новое качество шла полным ходом. Так уж получилось, что телецентр был закончен и оборудован гораздо раньше, чем были готовы все подъезды к нему, разбит парк, предусмотренный по плану, и завершены некоторые другие второстепенные объекты. Техническая сторона вопроса была решена бесповоротно и в срок. Тогда чего тянуть, решило начальство, и сказано, сделано: в темпе отшумели презентации каналов, распределились роли политиков, сферы влияния и поехали: включай, смотри!
   Рената полюбила "свое" телевидение. Иногда эта любовь даже шла в ущерб ее отношениям с молодежью. Она пару раз отказала им приютить внучек на выходные только из-за интересных программ. Пришлось вмешаться мэру, и мир был восстановлен, внучки опять воцарились в воскресном быте местного руководства. Как это утряслось с практической точки зрения, остается не совсем понятным, так как смотреть телевизор Рената меньше не стала. Наверное, равновесие в доме было достигнуто в ущерб воспитанию подрастающего поколения, но зато к полнейшей его радости от расширения предоставляемой свободы.
   Сейчас по первому региональному каналу, всего их было целых четыре, вещала очаровательная черноволосая дива, в которой мы узнаем Стельку, а Рената свою любимую ведущую. Изображение было идеальным, так как мэр приобрел телевизор местной сборки, рекомендованный специалистами. Стандартные приемники самых лучших производителей до таких высот не дотягивали. Мэр, когда первый раз это отличие увидел, то не без выгоды для себя, хотел посодействовать изобретателям. Ему тонко намекнули, что здесь его интересам простора нет. Телевидением, в плане его доходной части, а, тем более, новейшим производством, ведают совсем другие структуры. Терентий мгновенно сориентировался и ушел в сторону. Вполне достаточно политических выгод, материальные он извлечет в другом месте. В конце концов, телевидение дает городу столько официальных преимуществ, что грех жаловаться! Вернемся к передаче:
   - С огромным удовольствием, дорогие мои женщины, я представляю Вам нашу землячку, которой удалось добиться успеха в суровом мире столицы. Она получила признание в модельном бизнесе в очень короткое время. Недавняя выпускница сельской школы нашей губернии теперь делится своими впечатлениями от последних новостей в мире высокой моды. Наш специальный корреспондент из Москвы Григорий Обстружный беседует с Клавдией Васильевной Глубинковой. Григорий?
   - Здравствуйте дорогие мои Устежцы, здравствуй Стелька! Клава, я слышал, что Вас удостоили специальной премии на последнем показе высокой моды, проходившем в эти дни в Москве. Скажите, достоверны ли столь приятные слухи и, если да, то, как все происходило? за что Вы получили специальный приз? как дорого он Вам достался?
   - Здравствуйте! Григорий, Вы задали мне столько вопросов сразу, что я просто не знаю, как вам ответить? разрешите, я просто расскажу, как это было. Своим успехом я обязана своему менеджеру Пете и его очаровательной жене Марине, которая является моим стилистом и визажистом. Я строго выполняла их указания и советы, наконец, просто набиралась собственного опыта, работая в нашем доме моды "Чернослив". Встреча с прекрасным модельером Юлей Редашкиной, которую совсем недавно пригласили в нашу фирму, принесла мне зримый успех (по экрану поползли кадры Юлиной коллекции, которую демонстрировала Клавка). Сейчас, Гриша мне сказал, что вы тоже видите на экране мою коллекцию, конечно, малую ее часть, но, прошу Вас, обратить внимание на подчеркнутую элегантность моделей, на отсутствие даже намека на лишнюю деталь в одежде, на внутреннюю народность создаваемого образа. Это выгодно отличает коллекцию Юли, названную ей "Холодное стекло", делает ее легко узнаваемой. Наверное, все это в целом, в сочетании с высочайшим уровнем исполнения, и позволило уважаемому жюри принять столь приятное для всех нас решение. Смотрите и наслаждайтесь, мне остается только добавить, что осенью наш дом моделей приедет в Великий Устеж, и вы все увидите воочию. В заключение, мне хочется передать привет моей бабушке, ее козе Задрыге и пожелать всем Устежцам успехов и здоровья!
   - Мне остается поблагодарить нашу гостью, и следите, пожалуйста, за программой первого канала в рубрике "Шмотки", чтобы не пропустить интересных новостей мира моды. Стелька...?
   ...Рената не стала смотреть, как ослепительная Стелька выкатилась на колесиках высокого стула на середину студии и, подставив всему миру свои одурманивающие разум колени, игнорируя тем самым пропагандистские замыслы своего режиссера, продолжила вещание. У Ренаты были свои планы на вечер, которые она реализовывала на другом канале. Она с большим внутренним удовольствием приготовилась смотреть сериал, к слову, отснятый прямо на днях, талантливым выпускником ВГИКа, специально приглашенным в Устеж для этой благородной цели.
   Сериал представлял собой жуткую смесь мелодрамы, детектива и фантастических семейных козней. Действие шло полным ходом то на хуторе местного фермера по виду напоминавшей виллу фонда Рокфеллера, то в самом городе Устеже. Эффект, рассчитанный на местный патриотизм, был таким сильным, что, например Рената, абсолютно не задумывалась что, ориентируясь по фильму, она живет раз в десять похуже, чем фермер, а стиль отношений всех героев, по всем признакам, более присущ аристократическому обществу, да и то только высшему. Еще одним надежным прикрытием белиберды были поистине африканские страсти, которые разгорались по любому поводу и служили сильнейшим нейтрализатором народного здравого смысла, безжалостно сжигая его до степени черноты поля со снятым урожаем и обработанного варварским палом. Пока Рената расположилась у телевизора, проникнем на само телевидение.
   Как раз, в это время к телецентру подъехала старая колымага, по виду "ЗИМ", но с новейшим форсированным мотором "Рено" и четырьмя ведущими колесами обутыми покрышками марки "Гудиер". Из машины вышли две внушительные фигуры. Это были Леня Чек и Спертый. При их появлении мгновенно замерший охранник почтительно отключил замок вертушки и судорожно отдал честь, инстинктивно вспомнив свое службистское прошлое. В фойе их ожидали Миша и Жора. После неизбежных приветствий вся группа по длинному коридору направилась в противоположный конец здания. Студийные и аппаратные помещения мало ее интересовали. Целью посещения было знакомство с производственным комплексом.
   Помещение, в которое они, наконец, проникли, минуя кодовую дверь, не тренированное инженерией воображение не поражало. Аккуратно протянутые навесу кабели, изящные своей технологической красотой небольшие тельферы, рольганги, стеллажи, вытяжки и другое оборудование впечатляло лишь производственно искушенный взгляд своей технологической простотой и целесообразностью. Жора рассказывал:
   - Это подготовительный цех, сборочный - следующий. Имеется еще один совершенно секретный цех, производящий пластификаторы и лаборатория при нем. А непосредственно под нами, в полуподвале находится цех смесей. Подготовительный цех занимается разработкой технических заданий для создания нужных смесей, комплектацией и раскаткой рабочего слоя экранов и выполнением некоторых других операций. Кроме того, возможно исполнение заказов для стационарного телевизионного оборудования. Для телецентра все изготавливалось здесь, кроме части комплектующих деталей, взятых со стороны. Мощность цеха при выполнении стандартного задания, если отсутствуют отклонения от программы ввиду спецзаказов, составляет до 100 погонных метров рабочего слоя, этого достаточно для последующей сборки 100-120 телевизоров, в зависимости от размера диагонали. Если хотите, мы можем спуститься в цех смесей, но там нет ничего интересного. Просто чаны со смесью и смесители, наподобие тех, которые применяются в хлебопекарной промышленности для приготовления теста. Процесс почти полностью автоматизирован. Рекомендую пройти прямо на сборку. Ваш заказ, кстати, исполнен, заодно его примете. Одно замечание из области экономики: себестоимость телевизоров в среднем составляет, в зависимости от модельного ряда, от 50 до 80 долларов, включая разнообразные накладные расходы. Сами понимаете, какая получается высокая рентабельность.
   Жора получил согласие покинуть это помещение, и они прошли в сборочный цех. Он был значительно меньше первого. Сама сборочная линия была разбита на три части. Жора объяснил, что ее части это участки самостоятельных бригад. Над каждым рабочим местом виднелась девчачья голова, которая немедленно повернулась в сторону вошедших господ, но только на мгновение, чтобы опять склониться над работой. Чувствовались порядок и дисциплина. Шум был вполне умеренный, даже немного успокаивающий.
  -- Они тут у вас не засыпают? - спросил Леня.
   - Да нет. Это девчонки вас стесняются, а то, так молотят языками, что руки чешутся их к делу приспособить, языки, имею в виду. Девки-то молоденькие, как на подбор. Мысли сами знаете, какие.
   - Догадываюсь. Пошли посмотрим, что вы сделали для нас.
   На складе готовой продукции имелся небольшой закуток, где можно было разбираться вполне конфиденциально с особыми заказчиками. На низком стеллаже стояла огромная рама, прикрытая блестящей упаковочной бумагой. Жора сдернул ее и взгляду приемной комиссии предстал экран, более походивший на витринное окно. В принципе так оно и было, только помимо оконных свойств, присущих ему, оно исполняло и другие функции. Теперь рассказывал Михаил.
   - Ваше задание оказалось довольно сложным, но нам, с чисто инженерной точки зрения, было интересно его выполнить. Не буду забивать вам голову, в чем была техническая сложность, но мы ее решили. Теперь этот экран выполняет двойные функции: окна и телеэкрана. Позвольте, я отодвину его от стены. Вы видите, что окно совершенно прозрачно с внутренней стороны, обращаемой в помещение; с наружной, уличной стороны, оно зеркальное, с легким голубоватым оттенком. Вы просили сделать цвет нейтральным, но у нас это не получилось. Сейчас мы прорабатываем такой вариант, но придется подождать. Мы все же рискнули довести дело до конца в таком виде, хотя решать, конечно, вам. Броневые свойства стекла односторонние, то есть имеют место только при выстреле со стороны улицы, при попытках сделать их двусторонними появилось значительное искажение изображения на телеэкране при просмотре сбоку, под углом менее 30 градусов. Экран не допускает вылет даже специальной пули с противоположной стороны, выпущенной из пистолета любого калибра и модификации при выстреле с любого расстояния, а при расстоянии выстрела более трех метров экран можно продолжать использовать, как телевизор. Самая мощная винтовка, стоящая на вооружении, пробивает стекло на расстоянии ближе пятидесяти метров, но убойная сила ее становится недостаточна даже при выстреле в упор. Подробные характеристики объекта при различных испытаниях имеются в паспорте, в приложении. Один принципиально новый момент проявит себя при транспортировке. Эта идея появилась и была реализована в процессе работы над опытным образцом. Наш экран полностью разбирается. Это очень существенно, учитывая его размеры. Как вы и заказывали, они составляют 2Х2,5 метра, думаю упоминание диагонали необязательно. Верхняя и нижняя перекладина разбираются на две части каждая, а боковые стойки на три части соответственно. Вся сборка очень проста и имеет штекерные соединения типа "дурака". Сам экран спокойно складывается, как материя, но не более чем вчетверо. При установке его надо немного подтянуть, в рамке имеются соответствующие регулировочные винты и соединение с приемником. Вот, пожалуй, и все. Да. Остальные инструкции практически не отличаются от обычных телевизионных, прилагается пульт, гарантия по обслуживанию, для вас - до конца эксплуатации. Учитывая стоимость НИОКР и изготовление опытного образца, разрушенного при испытаниях, этот экран обошелся в 35000 долларов. Разумные объемы серии позволят продавать такие аппараты по цене приблизительно 8-10 тыс. долларов. Разумеется это предварительные оценочные данные.
   - Можно я попробую его включить, - Спертый очень любил новые игрушки. Он взял в руки пульт и нажал на кнопку "TV". Прямо ему в лицо въехали Стелькины коленки, будто в надежде на что-то нехорошее, но приятное. Спертый инстинктивно попятился:
   - Вот это, да! Кто же это такая?
   - Наша ведущая, Стелька, ее Птенчик в Москве завербовал. Хороша, правда?
   - Что есть, то есть, не отнимешь. А что вы нам еще приготовили ребята?
   - Здесь мы покажем вам только один предмет, остальные находятся в секретной лаборатории, - Миша держал в руках дюймовый полупрозрачный шарик. - Это следящее устройство с памятью объемом записи до нескольких месяцев. Если его использовать просто, как передатчик на монитор, оно будет работать в течение двух лет. Можно сделать его и вечным, но придется подать внешнее питание. Разрешающая способность памяти и ресурс работы в режиме передачи изображения можно увеличивать, но будет расти и диаметр шарика. Основное, лимитирующее здесь условие это хранение информации. Поэтому, если лишить шарик памяти, то его можно уменьшить, до микроскопического размера. Мы пробовали уменьшать его почти без потерь в качестве передачи изображения до диаметра 0,1 мм. Над совершенствованием параметров мы продолжаем работать. Интересно, что при обнаружении устройства очень трудно догадаться о его назначении. Но даже, если секрет будет разгадан, то снять информацию или использовать прибор по собственному усмотрению невозможно без дешифратора. Это довольно весомый аппарат, размеры его не удается пока сделать меньше объема среднего холодильника. На базе нашего первого следящего устройства, которое мы сейчас рассматриваем, разработан целый ряд, так сказать, дочерних устройств и приборов. Кроме того, есть совершенно оригинальные конструкции, основанные на иных принципах. Мы их вам покажем в лаборатории. Добавлю, что уже сейчас почти все можно ставить в серию, спрос на такие штучки сейчас огромен, разумеется, при правильном подходе к распространению.
   - Михаил, а какая имеется конкретная проблема в самом производстве, которую вы сейчас решаете? - так Спертый обозначил свой интерес не только к игрушкам.
   - Их довольно много, разного уровня, но есть и конкретная. Эта проблема, казалось, была решена прямо на первом этапе. Не устраивает нас, в настоящее время, глубина ее проработки. Практически это та же проблема, что и у телевизоров на жидких кристаллах. Мы боремся с искажениями, особенно с теми, которые возникают при наблюдении за изображением под малыми углами. Ее же я упомянул, когда рассказывал о двустороннем бронировании экрана-окна. Теоретически, в нашем случае, она решена. Практически - только частично. Вы заметили, что в подготовительном цехе нет операции, которую мы называем раскаткой слоев? Это только, уже архаичное для нас, название, оно соответствовало лишь самому началу наших экспериментов. Сейчас толщина возбуждаемых слоев составляет у нас 0,5 микрон. Это теоретически должно обеспечивать замечательное изображение при общей толщине экрана в один сантиметр и даже меньше. Такого огромного количества слоев вполне достаточно, но как такое количество слоев можно накатать? А никак! Мы просто намечаем по торцу заготовки слой лазерной градуировкой, мы называем ее гребенкой и, в соответствии со свойствами специально подобранного материала, он сам формирует чувствительный слой, передавая последовательно необходимые свойства в глубину, строго соблюдая заложенную программой плоскостность и параллельность слоев. Сама градуировка требует движения луча по идеальной поверхности, отполированной и выверенной в координатах, но вот и проблема! Все зависит от идеального соблюдения параметров подготовленного к работе торца. Механическая обработка отпадает, если не полностью по техническим причинам, то уж по экономическим точно, мы же не телескопы делаем! Если снижать точность, что мы сейчас и практикуем, вынужденно, то это, как говорится: не есть хорошо. Стоит чуть не угадать и брак: переход одного слоя в другой, слои вовсе теряются и т.п. Созданный нами растянутый параллелепипед экрана, начинает гулять, как хочет в приготовленном для него ложе, иногда вовсе вываливаясь из него. Для сравнения скажу, что это одно и то же, что пихать обувные коробки разных размеров друг в друга. Они или вовсе не лезут, или рвут одна другую, или болтаются. Однако, в серии мы продолжаем использовать именно эту технологию, снижая неприятные моменты косвенными мерами. Например, увеличили толщину серийных экранов до трех сантиметров. Понятно, что это все нерационально. Идею, которую мы сейчас воплощаем в жизнь, это лазерная, объемная разметка всего параллелепипеда экрана, сориентированного, в объеме материала. Главное: научиться делать градуировку слоев в этом фактически виртуальном объеме до переноса его в материал. Шанс есть, кое-чему мы уже научились. Например, заставили лазер не учитывать "лишний" материал, который остается по сторонам заготовки экрана. Все это, в итоге, позволит резко улучшить качество, которое не так уже существенно при нынешнем нашем высоком уровне, но только для ширпотреба. Если иметь в виду специальные разработки или перспективу миниатюризации приборов, то это может стать и первостепенным.
   Теперь сформулирую коротко, если все будет, как мы задумали то: толщина серийных экранов будет строго один сантиметр; произойдет существенная экономия дорогой смеси; появится идеальное качество изображения, в тысячи раз лучшее, чем воспринимает сетчатка человеческого глаза!
   - А как же вы умудрились сделать следящий шар? Ведь, если такие трудности с градуировкой плоскостей, то сферическую поверхность обработать гораздо трудней.
   - Замечательный вопрос, но с шаром совсем другое дело. Он получился случайно! Просто подбирали пластификатор материала шара для одного прибора, а при дополнительных исследованиях выявилось, что он самостоятельно формирует слои, да еще на молекулярном уровне. Неприятность в том, что этот случайный материал в плоскостных изделиях теряет свое полезное свойство. Это физико-химическая технология, наша убогая инженерия тут ни при чем. Просто использовали обнаруженные свойства в своих целях и все. Как? Идем дальше?
   - Мы обязательно все посмотрим, но давайте покончим с вопросом о деньгах. Как я понимаю, экспериментальные работы проводятся в рамках нашего планового финансирования, но экран-окно был моим частным заказом. Я, конечно, рад, что вы сумели в процессе работы извлечь дополнительные результаты, которые можно использовать в большом деле, но рассчитаться за свой заказ мне бы хотелось из собственного кармана. Мои рассуждения следующие: затраты составили 35 штук, наша продукция, даже в худшем случае обеспечивает 100% рентабельность, поэтому вы заслужили вознаграждение в размере по 15 штук каждый. Спертый, обеспечь доставку ребятам 65 тысяч и, как можно быстрее, не люблю оставаться в долгу даже короткое время. Возражений, по-моему, нет, проследуем теперь побыстрей в лабораторию. Никогда не думал, что производство может так меня увлечь.
   Экскурсия продолжалась еще два часа. Жора и Миша вышли проводить начальство. У подъезда их встретил Птенчик. Он теперь был начальником охраны телецентра. Лицо его сияло и приобрело респектабельность, но общий вид остался неизменным, включая любимых бегемотов, пасшихся по-прежнему на его широком галстуке. Попрощавшись с нашими инженерами, Леня и Спертый проследовали к машине, которая, как только они вышли, мгновенно переместилась со стоянки к подъезду. Птенчик, подчиняясь приглашающему жесту, побежал за ними. Леня уже сел в машину, а Спертый еще что-то говорил Птенчику. Исполняя полученное указание, Птенчик открыл багажник, взял из него увесистый сверток и вернулся к Спертому. Тот проделал некоторые манипуляции и, небрежно бросив облегченный сверток в салон, хлопнул Птенчика по плечу. Теперь и его неровный, массивный силуэт исчез в салоне. Машина утробно фыркнула и унеслась в сторону города. Птенчик проводил ее взглядом и вернулся в фойе. Около уютного бара он нашел наших приятелей. Жора пил кофе. Миша апельсиновый сок.
   - Бросайте это занятие, есть повод для более крепких напитков. - Птенчик, явно подражая Спертому, непринужденно отправил свою часть свертка на стол, изящным движением руки. - Делите ребята, одну пачку придется разбить на две, тут три по десять. Остаток суммы прейдет безналичкой на фирму. Вам заказать что-нибудь в баре? или со счета собьетесь?
   - Никак не привыкну быть богатым и соответственно непьющим. Пожалуй я выпью Греческого коньяка, как в прошлой жизни, ты, Миша, как? Вот и чудно! Птенчик вперед!
   Тем временем в машине, летящей к городу, разговор не покидал рабочее русло, правда, поддерживаемое в праздничном ключе. Леня и Спертый были довольны.
   - А не прокатиться ли нам по городу?
   - С большим удовольствием, а ты бы на обратном пути забросил меня к Жанке в Парус, я бы там и остался. Потом куда-нибудь с ней завалимся.
   - Смотри, не увлекайся. Птенчик парень хороший, но ревнивый!
   - Так ты не в курсе? Странно, такая история была.... Расстались они с Жанкой. Мне, кажется, что она и сейчас сильно переживает, но виду не подает. Крепкая девица! А Птенчик остолоп нашел себе эту куклу - Стельку. Хотя пока я плохого о ней не слышал, но все же свои-то лучше. Сегодня, я ее первый раз увидел по телевизору. Смотреть-то ящик некогда. Птенчик молодой, не понимает, как надо ценить, когда тебя любят. Сам-то сто раз успеешь влюбиться, а вот когда тебя.... Это большая редкость!
   После столь справедливого замечания в машине установилась задумчивая тишина. Спертый смотрел в правое окно. Леня в левое. Машина совершала поворот по плавной дуге в сторону выезда на трассу, огибая лес. Эта дорога использовалась временно. Сейчас шли работы по прокладке проспекта вдоль реки. Этот проспект должен был зацепить пару деревень и окончательно влить их в городскую среду. Путь сильно сокращался и способствовал интенсивному развитию целого нового района. Пока машина шла в обход. Совсем скоро мимо промелькнул знакомый нам пионерлагерь, и Леня со Спертым слегка кивнули друг другу. Что имелось в виду, нам не ясно. Может, это были дальнейшие планы, а может быть просто воспоминания, кто знает?
   Город был еще далеко, а перед партнерами повисла громада монастыря. Он был виден отовсюду и как-то по-особому. Монастырь со стенами, башенками и обрезанными стеной куполами внутренней церкви, висел в воздухе, а если начать движение, то он начинал еще и медленно вращаться. Было полное впечатление, что это замысловатый макет на выставке, снабженный поворотным столом. Трудно было поверить, что это иллюзорное действие в масштабе природы дело рук человеческих.
   - Это словно шар, который нам показывали. Думали, думали, что-то делали, а самое интересное получилось само!
   - Да, так бывает, но для этого надо просто иметь тенденцию! Как говорил один мой приятель, имея в виду, к вечеру нажраться, но, не имея с утра ни копейки денег.
   - Тебя на воздушный шар не приглашали работать?
   - Это в честь, чего?
   - Умеешь ты все приземлять!
   - А, ты в этом смысле. Балластом приглашали, а в том качестве, какое ты предлагаешь, специалистом быть не требуется. Все всегда приземляется.
   Показались древние городские ворота. Тут всегда была пробка, хоть и движение в городе пока небольшое. Просто объездная трасса почему-то сначала заходила в город, а только потом начинала его огибать. Поэтому к городскому транспорту в этом месте автоматически добавлялся транзитный поток. Шофер у Леньки был прекрасный и, несмотря на внушительные габариты не маленького автомобиля, они легко проникли через ворота на обычные городские улицы. Леня попросил повернуть к церкви. Вскоре они выехали на маленькую рыночную площадь, которая примыкала к церкви.
   С этой стороны к ней можно было подобраться, только минуя старое кладбище. Оно очень напоминало Европейское. Конечно, специально его таким никто не делал, но, как заметили наши герои, не все, что делается специально получается хорошо. Просто народ воровал ограды, и теперь в парке, словно разбросанные рукой прихотливого ландшафтного художника, валялись мраморные плиты, неровно вросшие в землю и, лишь изредка, сохранившие для полного прочтения задуманные авторами эпитафии. Медленно, пешие криминальные боссы двигались в сторону самой церкви. Из-за деревьев уже показались ее купола-маковки. Одна маковка была золотой, а остальные темно-синего цвета. По двум из них были разбросаны золотые звездочки, на одной серебряные, а последнюю маковку вовсе не тронули рисунком - оставили просто синей.
   Еще в кладбищенских воротах, натолкнувшись на кучку убогих, Леня с поклоном передал одной из старух купюру в сто долларов и, не слушая ее благодарных причитаний, прошел дальше. Если бы Леня или Спертый имели привычку оборачиваться, то они бы увидели, как вся живописная, юродивая толпа с интересом изучает неизвестную им деньгу. Но они не обернулись и, клоня головы, осеняя себя крестом, прошли по очереди в храм. Церковь была по виду миниатюрная, но, как обычно для православной церкви, довольно вместительная. Шла какая-то служба. С церковным уставом у нас даже некоторые попы не знакомы, не то, что верующие, поэтому они не понимали, по какому служба поводу. Стараясь не мешать молящимся, они купили по десятку свечей, и занялись каждый своей духовной проблемой, несколько отстранившись, друг от друга. Вера вещь интимная.
   Отец Арсений был в ударе, его распевная речь уносила непонятные слова прямо ввысь, оставляя на домыслее лишь певучие окончания привороженным слушателям. Кадило, словно метроном в руках гипнотизера, мерно качалось, зависая по сторонам и неожиданно срываясь вниз, но это было совсем не обидно. Гипноз, если только он проводится не в лечебных целях, всегда обиден и непотребен личности, а это специальное, церковное, успокаивающее действо лишь сосредотачивало присутствующих на вере. Вера была их собственностью, поэтому не нарушала прав личности, даже умело направленная и обставленная религиозным спектаклем, отработанным во всех знаковых деталях за многие века.
   Храм постепенно терял свое земное притяжение. Он больше не был привязан к конкретной местности. Если бы сейчас кто-то направлял ему на почте письмо, то надо было лишь обозначить адресом всю планету, затерявшуюся в немыслимом пространстве вселенной под скромным именем Земля. По этому же адресу письмо могло дойти в любой человеческий храм, конечно, созданный на основе чистой веры, а не на меркантильном интересе случайной, как все криминальное, группы отщепенцев. В каком-то умопомрачительном хороводе здесь, укрывшись в незначительной точке мирового пространства, мелькали купола православных церквей, перевернутые бокальчики буддистских строений, высокие шпили магометанских минаретов, жалкие избенки молельных домов староверов и все, все, иные, которые может перечислить или опознать только специалист. Это неумолимое вращение несло Леню Чека, не делая различия между личностью и средоточием духовной мысли народов, не делая ему лично скидок, но и не умоляя его роли в мирском бытие. Он начинал уставать духом от этого бесшумного и ничем внешне не проявляемого бичевания, от неясных словами, но очевидных чувством наставлений, входящих в душу напрямую, в вечных формах господнего внушения. Он чувствовал, что его призывают покинуть свою личность, почистить ее до размеров души, выбросить все лишнее и, в итоге, дать душе, освобожденной от наносного, навязанного кем-то злым, земного бреда, с благодарностью распрямиться, развернуться и, не теряясь промеж других заблудших, слиться с вечностью.
   Может и не так, не до самого формулируемого конца это было, но что-то произошло, какая-то малая толика заветов исполнилась. Душе стало легче. Она и терялась, и находилась, почти одновременно, как бывает в огромном лесу, когда теряешься, глядя вдоль стволов, и находишься, глядя прямо в небо. Леня не сознавал, что тяжело дышит и воздух святости лечит не только его душу, но и цепляет из болезней тело, чистит и холит его грязноватое, земное существо, готовит его пусть не для святости, но для чести. Леня возвратился на землю и уловил последние слова песни отца Арсения, уходившего, куда-то вглубь храма. Рука сама поднялась и осенила Леню крестным знаменем. Служба закончилась.
   Шофер и охранник весело над чем-то смеялись около машины, хватали себя за бока и прихлопывали их ладонями. Увидев приближение начальства, они посуровели, и заняли положенные по штату места. Путешествие продолжилось. Через некоторое время опять захотелось поговорить.
   - Вроде бы ничего особенного, иная старуха по десять раз на дню забежит в церковь и никаких дел, а на меня действует. Не совсем понятно как, но действует. Смотри, Леня, каким красивым мы сделали наш город. Глазу приятно и жить стало удобнее. Может, и не зря мы все затеяли?
   - Может и не зря, только конец близок. Я чувствую.
   - Эй, аккуратнее, еще накаркаешь!
   - Да нет, конец бывает не только плохим, не бойся!
   - Шеф, куда теперь?
   - Давай в порт. К "Внучке" подъедешь, а потом в Парус, Спертого отвезем.
   Шофер, как и любой другой шофер на его месте, живо приободрился, получив конкретное путевое задание. Не обращая внимание, на открывавшиеся даже на фоне вечернего освещения красоты, машина быстро продвигалась в порт. Дорога очень походила на горную. Такие же повороты на серпантине, с резким спуском вниз, на следующий уровень, такой же визг тормозов и покрышек на них. Пожалуй, одним только отличалась. Наличием домов и заборов, да отсутствием недолетных дна пропастей. Леня и Спертый, не обремененные управлением автомобиля, легко смотрели на город, не видимый в частностях, зато полностью раскрытый перед ними панорамой. Склон к реке, изрезанный ранее дикими оврагами, сильно мешал городу, а теперь удобно обустроенный эстакадами, развязками дорог и просто живописными мостиками, он создавал такой неповторимый колорит, которому бы позавидовала любая Швейцария. Бросалось также в глаза богатое освещение города, особенно его центра, к которому сейчас и продвигались наши герои. Центр подсвечивался не только фонарями, но и разноцветными вывесками, бегущими надписями рекламы, сигнальными огнями, установленными на крышах некоторых зданий. Очень все это впечатляло, особенно тех, кто знал город совсем другим. Темным и мрачным, скользким при любой непогоде, обезображенным клокочущими неуправляемыми сливами, потоками грязи, устремленными к реке. Все это природное злобство исчезло, преобразованное хитрой инженерной работой и усердным исполнением задуманного.
   - С портом надо что-то решать, - говорил Леня. Северный мы оттяпали, а старый центр портит. Вон как краны торчат и железо какое-то вокруг.
   - Может нашего адвоката попросить? Найдет перспективных архитекторов в Москве, разработают проект, оценим.
   - Это верно, но надо решить в принципе. Мне кажется, по уму будет на ту сторону его переносить. Теперь мост функционирует, правда торжественно его не открыли, но это, как потеплеет еще немного, сделаем обязательно. Для городского снабжения река большой роли не играет, а для перевалки грузов он на той стороне, в районе моста будет к месту.
   -Ты скажи мне другое. Решение с поставками окончательное?
   -Бесповоротное, а как ты догадался?
   - Не первый год знакомы, оттенки улавливаю. Что с городом будет?
   - Наверное, ты не город имеешь в виду, а наших администраторов-прихлебателей? Так пусть сами покрутятся! уже пора, - Чек задумался и после паузы сказал, хитро и весело глядя Спертому в глаза, - а мы поможем, как умеем!
   - Тогда поторопимся, капитан будет доволен! Я об этом по его вислым якорям догадываюсь.
   Соскользнув с очередного серпантина, машина выехала на набережную и застучала по плитам. До порта оставалось совсем немного. У самого последнего причала уныло стояла "Внучка".
   Именно в это время, Рената опять щелкнула (в который уже раз) кнопкой пульта. Шла передача "Знакомые лица". Снурик и его молодая жена принимали гостей-телевизионщиков в своем доме. Камера панорамировала, демонстрируя интерьер. Он значительно изменился со времени нашего последнего посещения Снурика в его доме. Черепица постаралась на славу. Куда подевался устойчивый холостяцкий налет в атмосфере его обители? Вроде бы все на месте: и фотографии усатых родственников в тяжелых рамах; и книжные полки, с нечитанной литературой; и сабли с кинжалами, пристроенные на стенных коврах. Присмотришься повнимательней и замечаешь: старинные ружья убрали, в чулане теперь ружья, а вместо ружей фривольный гобелен, прямо рядом с сабелькой и ее, наверное, скоро постигнет та же ружейная участь - валяться ей теперь в кладовке. А это что такое? Плакат из журнальчика, да еще и молодежного, а вот здесь, что валяется? Ладно уж, не обижайся Черепица, мы ведь любя!
   - Господин Снурик, мы хорошо знакомы с вашей общественной и государственной деятельностью, а не могли бы вы нас посвятить в традиции вашего дома, рассказать, что нового в ваш быт привнесла очаровательная хозяйка?
   -Традиции наши соблюдаются в сочетании, как раньше говорили, интернационализма и национальных особенностей, это, так сказать, отличие, а в остальном они вполне обычны: характерны для любой счастливой семьи. Все трудятся, мои сестры обеспечивают бытовые удобства, жена повышает мой культурный уровень, а интересы наши разносторонни. Вот, например, одна традиция: по воскресеньям мы обязательно ходим в театр, правда, репертуар у нас меняют не часто, что делать? тогда идем в кино. Примерно через одну субботу мы принимаем гостей, очень дружны с семьей мэра, знакомы с его сыном и невесткой, с их очаровательными внучками. Они часто у нас бывают....
   Рената, так и подскочила:
   -Терентий, да иди же быстрее сюда, смотри какой нахал! Это мы у него бываем! Ну, я дам твоему Снурику! Я, как дура, мечтаю, просто мечтаю, сплю и вижу увидеться с его женой, только на свадьбе и мелькнула она мимо меня, а он, что говорит! Терентий, я звоню на телевидение!
   - Рената, я прошу тебя...
   - Да, о чем ты меня просишь, это я тебя прошу! Дай телефон.
   - Ренатушка, успокойся, я, правда, был у него неделю назад...
   - И ты туда же, а мне, что говорил?
   - Да ничего я тебе не говорил!
   - Вот именно, а надо было говорить!
   Терентий принялся за сложнейшую в его деятельной жизни работу - успокаивать Ренату. Хоть и редко на нее накатывало, но бывало, что говорить, бывало! Вот, телевидение! когда еще с него сливки снимешь, а разведет уже сейчас, запросто!
   Не обращая ни малейшего внимания на внутренние распри прапредков, внучки занимали места у телевизора, легко справившись с переключением на интересующий их канал. Дядя Гриша уже начинал читать сказку для малышей собственного сочинения:
   - Недалеко от гигантского города в дачно-лесистой местности стоял дом о трех углах, давая приют трем обитателям: художнику, поэту и мудрецу. Каждый имел по углу, и делить им было нечего, только камин с тремя топками сводил их вместе по вечерам. Поэт пил вечернюю кружку пунша, мудрец колодезную воду, художник пил то, что предлагали. Хлебнув горячего поэт обычно говорил: "Не хватает меня на полотно". Хлебнув предложенное художник говорил: "Нет у меня на полотно". Хлебнув холодного мудрец бросал твердо: "Полотна не существует".
   И пламя гудело в камине, поплясывая на березовых чурках. Наполнив себя пуншем, водой, тем что предложили, мирно расходились по углам. Долго вздыхал поэт на севере, ломал руки художник на юге. Крепко спал мудрец на востоке. Все происходило, как полагается, не нами заводился порядок, поэтому и утро наступало. Первым вставал мудрец - прямо на голову и смотрел в два окна на скромный зеленый мир. Вторым просыпался художник и, не умывшись, хватался за картон. Последним пробуждался поэт и оставался в кровати. Мысли вертелись над треугольным домом как рой пчел над прикормкой.
   Мимо бежали детишки, девчонки в белых фартучках, мальчишки в белых рубашках на выпуск. Забежали не спрашивая разрешения во дворик, завели хоровод вокруг треугольного дома, запрыгали на лужайке, поели зеленый крыжовник. Обеспокоились очень обитатели дома, выбежали на треугольную крышу. Замахали руками, кистями и чалмой. "Эй, дети вы чьи?" - кричал художник. "Заболеете животами", - предупреждал поэт. "Где ваш учитель?" - отчаивался мудрец. Сделав свои синие и белые дела, фыркнув стайкой по кустам, дети унеслись...
   Молча пили вечером пунш, колодезную воду и то что предлагали аборигены. Молча думали. Молча принялись за работу. Художник пошел на восток, захватив три колонковые кисти и тюбик "сажи газовой". Поэт пошел в свой угол сочинять лозунги. Мудрец поднялся на крышу поближе к звездам, он немного стеснялся колдовать в трех стенах. Под утро вернулся с запада художник. Он бросил под дом пустой тюбик, за ним тянулись три аккуратные полосы: "Устал я немного, предложите мне чего-нибудь". Мудрец слез с крыши и протянул художнику глобус без Камчатки с холодной водой. Прибежал поэт, прижимая к груди кружку с пуншем. Аккуратно замешав в глобусе воду и пунш, художник промочил горло: "Не думал, что на нашу матушку хватит одного тюбика "сажи газовой", зато знаю теперь точно - двух тюбиков "охры" нам вполне хватит до луны. На крайний случай добавим "цинковых белил". За работу - у нас мало времени"
   Закипело дело. Поэт бросал и бросал. Художник писал и писал. Мудрец прикидывал и прикидывал. К вечеру все было готово. Забор был опутан нарисованной веревкой, дом завален лозунгами. Мудрец пообещал, что у него все прикинуто и придумано.
   Не мы завели это порядок, поэтому ночь наступила и покатилась к рассвету. Трое друзей стояли на крыше. Все было готово. Мудрец сказал: "Пора". Веревка белым вихрем, стремительно свертываясь с забора, перемешивая синюю ночь и серебряный лунный свет, заплясала чудесным куполом, над головами нашей компании. Мудрец сдвинул на нос очки и закричал: "Веревка на луне, обернулась раз, два, три. Завязалась узлом! Ура!" "Ура!" - закричали вместе художник и поэт.
   Ближе к рассвету веревка натянулась, и увлекаемый луной треугольный дом покатил по черным рельсам в синюю ночь. Ликованию друзей не было предела. "Я все правильно рассчитал. Мы всегда будем жить на рассвете". "Я вдохнул в предприятие жизнь. Все лозунги правильные и помогут нам жить, а теперь я буду писать поэму". "Я был уверен, что двух тюбиков "охры" хватит, а белила я добавил только для вечной красоты, а "сажи газовой" мне хватило на великое полотно".
   Будем же счастливы в треугольном доме с шестью окнами.
  

****

Трагическое прозрение

   Степаныч продолжал еще подтапливать свою сторожку. Ночами было холодно. Поленом он отворил створку печи, а рукой закрыл поддувало. Может это и не совсем правильно, но уж больно Степаныч любил этот жаркий, красноватый свет. За зиму он не успел одичать. Гостей было масса. Только успевай поворачиваться. Видно активная политическая и хозяйственная позиция начальства стимулировала заодно и отдых. Он тоже становился все активнее и активнее. Весенняя распутица была чем-то вроде отпуска для Степаныча, кому придет в голову по воде, да грязи кататься на лыжах. Или дышать хоть и свежим, но сырым воздухом холодной реки и леса. Но один хмырь все же сегодня приезжал! Что только не придумают. Степаныч даже увлекся. Пошел смотреть на реку, что этот идиот вытворяет. А он подогнал к самому берегу страшно проходимый джип, стащил с него какую-то штуку, вроде мотоцикла, пихнул эту штуку в воду и пошел к Степанычу в сторожку переодеваться. В результате этого переодевания он вышел в блестящем на весеннем солнышке гидрокостюме, подпоясанном ярко-желтым резиновым кушачком и, не долго думая, оседлал свою водную колымагу. С упорным жужжанием эта штуковина носилась по реке часа два. Зачем так себя мучить? Нельзя что ли потерпеть месячишко? Степаныч еле стащил замерзшего, едва не насмерть начальника, спасая какой-то важный департамент, от потери управления. Потом истратил на него далеко заначенную бутылку водки, то растирая ноги и спину начальника, а то поднося во внутрь, придерживая у его губ стакан и стараясь не разбить стекло о зубы. Ох, намучились оба! Только к вечеру вытащила особа специально приглашенным трактором свой за день всосавшийся джип из трясины и умотала. Бедолага.
   Степаныч пересел в любимое кресло у окна. Что смотреть в наступившей ночи? Смотрел Степаныч не на улицу, а в глубину своей души. Медленно, но планомерно, естественно перебирались в нем, как потертые листочки затасканной картотеки, эпизоды и целые куски его долгой жизни. Степанычу было тяжело вставать, устал за день, но, все же предпочитая полное удобство частичному и временному, он поднялся и достал из-за шкафа картинку. Эту картину ему оставила дачница Зинка, молодая совсем девчонка, а поди ж ты! Как сумела такое создать? Непонятно. Сказала: "Степаныч, у тебя глаз художественный. Один посидишь подле картинки и поймешь, что там я нарисовала. Моим домашним я не показывала, они точно не поймут, а ты, как рассказал мне о своих бешеных помидорах, так я сразу тебя поняла и полюбила. Ты, только один и способен понять художественную душу. Бери и наслаждайся, долгими, зимними вечерами".
   Долго, этими самыми вечерами, не мог понять Степаныч, несмотря на лестное обещание Зины, что там написано. Не понимал, пока старался разглядеть частности. Неделями не убирал картины. Однажды проходил мимо и бросил по привычке взгляд, невзначай бросил, походя. И будто окатило: не картину писала Зинка, чертовка, а писала она человеческий дом, из него вид в окно, но там и нет почти ничего, точнее, полно всего, но написано совсем другое, то, что внутри дома, не то, что видно на самой картине, не то, что видно в окне, а то, что есть в доме. Зачем так мучила старика? хоть бы намеком подсказала. Цветок бы поставила на первый план, вроде как подоконник. Нет, зашифровала, ни блика малого на стекле, ни шпингалетика оконного, ничего!
   Дальше - больше. Начал понимать старик, что входить в один и тот же дом можно по-разному, можно с добром, можно с умыслом злым или еще с чем, и вот тогда и видишь из этого дома совсем разные вещи. Намерения человека раскрывают его впечатления. Пойди узнай, что человек думает? а спроси его, что, любезный, увидел в окошке и все, как на ладошке! Степаныч собрал всю свою въедливость исследователя, и начал предлагать своим гостям редким или постоянным взглянуть на картинку. После он долго вычислял, что имел при себе за душой человек. Сначала у него не получалось, а потом так поднаторел, что с пары слов узнавал, что за истина за пазухой у гостя. Одно плохо. Постоянные гости проверялись только по первому разу, уж очень надоедали им расспросы старика о какой-то там картинке. Но Степаныч научился, как настоящий следователь задавать косвенные вопросы и врешь, не уйдешь - все выпытывал, что ему нужно. Никогда Степаныч не думал, что какое-то там искусство, да еще вышедшее из рук неразумной девчонки, может так проникать в основы нашего существования и непростых, запутанных взаимоотношений. Но факт был налицо! Учись понимать мир всегда, даже если он тебе смертельно надоел, даже если не чувствуешь в нем никакого смысла, просто ты устал и требуешь прихода мудрости. Мудрость же не в тебе самом, а вне твоей оболочки, там и ищи ее неусыпно, и вдохновенно! Степаныч моргнул глазами, будто в обратную сторону. Глаза его, прикрытые красноватыми в отблесках растопленной печки веками, моргали не вниз, а вверх. Ему ничего более не надо было видеть, он смотрел не оттуда, откуда все смотрят, и не туда, куда смотрят. Степаныч не почувствовал, как расстался с жизнью. Ему было хорошо. Он попытался встать с кресла, но его не пустило новое знание, его крепко держали те силы, которые открывают секреты мироздания, но уводят получившего их с собой. В угу комнаты зашевелились тряпки, и какое-то темное тело неясно мелькнуло мимо Степаныча, раздался низкий утробный и бесконечно печальный вой, который прервался, когда расплывчатая форма исчезла за пламенем печи. Печка продолжала трещать поленьями, еще не подозревая, что это последняя пища подложенная ей заботливой рукой Степаныча. Краски на картине мутнели, растворялись в темноте комнаты, и ангелы уносили их на крыльях из сторожевого домика.

****

Прощай рынок!

   Витька в последнее время стал страстно мечтать о доме. Нет, не о собственном доме, а о своем родном доме, который догнивал в далеком Устеже. Мысли постоянно уносили его на простор родных мест. Особенно это часто происходило во сне, когда он невольно терял над собой контроль. Наяву он просто не мог понять, как случилось так, что он почти три года не был дома. Какие-то слухи, весточки до него доходили, но это так, мелочь. Какие могут быть слухи в Москве о городе Великий Устеж? Ну, смоет что-нибудь половодьем, ну приедет редкий политик оттуда или туда, но это разве новости! Раза два он, правда, встречал знакомых земляков, но все были, так жутко заняты! быстро отделывались общими фразами и куда-то спешили, спешили. Да и не были они близкими друзьями, которые действительно могли бы потратить время на удовлетворение Витькиного, казалось, почти праздного любопытства.
   Грустил Витька, и может от этого, а может и наоборот, но дела его шли все хуже. Видимой причины не было. Наверное, Витька способен был работать в торговле только в условиях почти ажиотажного спроса предшествующих лет, а может, характер его подводил, мягкий и растрепанный. Наконец, вполне возможно, что ему просто преимущественно не везло. Такое тоже часто случалось и с ним и с другими. Основная причина осталась скрытой, неподвластная Витькиному экономическому самоанализу. Перепробовал он разные способы торговли. Последним местом его деятельности в сфере обращения оказался контейнер на новом рынке в Черкизово. Купил он его по случаю, один знакомый продавал, но купил, как оказалось очень дорого. В самый пик цен. Отдал за него пятнадцать тысяч долларов, но зато место было хорошее. Плохие, далекие от народа места стоили тогда всего две с половиной тысячи, но на кой ляд они сдались. Чистое попадалово. В действительности "хорошее место", обеспечивавшее ему необходимый минимальный оборот, только оттягивало его разорение. Любой предприниматель вам скажет, что ноль доходов, это на самом деле значительный минус. Всегда набегает масса неучтенных расходов. Жить-то надо, это же Москва - город не из дешевых.
   Весна сказывалась на рынке во всем. Исчез окончательно зимний товар, да и весенний постепенно начинал отходить - рынок работает всегда с опережением сезона. Причем, чем более он оптовый, тем труднее будет найти товар точно по сезону розничному покупателю. Лужа самый яркий пример: опережение тут было, в среднем, на два месяца, а на некоторый товар и гораздо большее. Его же рынок был практически розничным по воскресеньям, и только слегка мелкооптовым (точнее сказать трудно) в будние дни. Парадоксы спроса окончательно измучили Витьку. По воскресеньям, и по субботам, конечно, по рынку вяло ходили одни Москвичи. Им требовался качественный, дорогой товар, а среди недели шастали убогие оптовики, рассчитывающие на сбыт своего закупленного здесь товара среди самых нищих слоев провинциального населения.
   Это было непримиримым, почти взаимоисключающим обычные методы торговли условием. Практически невозможно заниматься такими несовместимыми видами товара. Компромиссы, конечно, были. Например, можно было брать товар для нищих Москвичей, но подходящий одновременно и минимально состоятельным иногородним. Ничего более не говоря, я попрошу вас представить себе этот товар. Ну и как? Получилось? Наконец, можно попробовать сдать свой контейнер, но куда деть тогда свой товар? Его тоже необходимо продать, а зависшие остатки очень не хотят расставаться с хозяином и их нужно выпихивать на самые лучшие места витрины. Этим не будет заниматься никакой даже вполне ответственный реализатор. Кроме того, денег, полученных за аренду в виде прибыли, никогда уже не хватит на то, чтобы отбить покупку контейнера. Ведь сто-двести долларов, остающиеся от аренды в месяц не покроют вложенных пятнадцати тысяч очень долго. Хотите, посчитайте сами, когда настанет этот счастливый момент. Всех необходимых условий и вариантов торговли не перечислишь. Одно ясно: их невозможно учитывать, не обладая интуицией и везеньем. Что касается ссылок на трудолюбие, дисциплину и так далее, то этого добра у каждого работающего на рынке было навалом.
   Выживали, с трудом, помаленьку, на этом поприще те, кто плевал на все рассуждения, считая это досугом и, создавая из товаров такую круто заваренную кашу, что справиться с ней можно только имея за спиной рождение в Азербайджане, да и то где-нибудь прямо на центральном базаре. Кроме того, необходимо было обладать кучей таких же, горячо любящих тебя бедных родственников, готовых носиться с твоим товаром за гроши, да еще, находя снисхождение у родственной администрации при решении вопросов об оплате торгового места. Эта черная масса отлавливала, в итоге, самого последнего покупателя на рынке и тебе, простому русскому парню, уже никого не доставалось. Бывали, конечно, исключения, но редко. Например, существовал устойчивый, но очень ограниченный контингент покупателей, которые никогда у черных ничего не покупали. Это, разумеется, перебор, черные в своем деле на высоте и не всегда стоит отказываться от их услуг, просто всегда надо быть начеку, не зевать. Строго говоря, это вообще должно быть жизненным правилом, а не только при покупке. Но мало ли хороших правил! Каждый сам должен решить для себя, каких придерживаться, а каких нет.
   Сам рынок, слов нет, сильно преобразился за годы так называемой либерализации общества. Витькин рынок, превратился в большой торговый комплекс со всеми удобствами. Между контейнерами, теперь они выглядели, как маленькие торговые павильончики, была наведена прозрачная пластиковая крыша. На рынке стало уютно, да и, вообще, все на нем было: и любой товар, и подобревшие продавцы, и огромная парковка, и точки питания, и полно народу. Но Витька и другие продавцы давно уже не имели иллюзий, народ - это не покупатели. Если рынок умер, то поднимать его будут уже совсем другие люди. Те, кто на нем сейчас, умрут вместе с ним. Их выжмут до самого конца, а на их место придут новые, на гораздо более выгодных условиях. Одно только успокаивало. И эти новые умрут, если не успеют хапнуть и вовремя уйти. Это был закон постсоветского рынка. Закон неустойчивой, не правовой экономики. Нечего тут валить на какую-то капиталистическую конкуренцию. Как раз на нее-то рыночники никогда не обижались. Администрацию, тоже не стоит обвинять, если она не напрямую бандитская. Рассудите. Вложены огромные деньги, благоустроен безобразный пустырь, роздано столько взяток, что хватило бы создать любую профессиональную армию в нормальном государстве, но аппетиты чиновников и бандитов, а так же различных силовиков, вся суть которых просто в перетаскивании с места на место бронежилетов, так огромны, а главное: настолько опережают возможности тех, кто самостоятельно зарабатывает деньги, что гибель любого живого дела в России неизбежна.
   Витька сидел в своем контейнере и вместе со своим продавцом прикидывал, как заплатить в этом месяце аренду? Концы с концами не сходились. Тысячу семьсот долларов в этом месяце им не наковырять, хоть тресни. А это означает, что платишь уже основным капиталом или за бесценок отданным товаром. Родственников в администрации и в налоговой полиции у Витьки не было, халявную аренду он не получит.
   На столе, рядом с торговой книгой стояла бутылка шампанского, и к ней иногда прикладывались не только Витька с продавцом, но и шустрая девчонка-соседка. Она была маленькая, плотненькая, но симпатичная.
   - Ребята, вы бабки считаете? месяц кончается, а я своей дуре отчет никак не сдам, я налью чуточку? понавезла опять страшного барахла! таким кашемиром мы год назад в Луже торговали. Кому он сейчас нужен?
   - Ты, лучше скажи, что сейчас вообще кому-нибудь нужно!? - откликнулся продавец, наливая себе в пластмассовый стаканчик, зашипевшее шампанское.
   - Ребята, вы шампанское пейте, но философских вопросов не надо, и так тошно!
   Витька, допил свой стаканчик и отправился гулять по рынку. Когда это не было работой, то есть выслеживанием хорошо идущего товара, он очень любил это делать. Пестрая толпа продавцов из различных народов, начиная от бывших наших и заканчивая совсем пришлыми: вьетнамцами, китайцами, корейцами, афганцами или экзотическими неграми, - не уставала копошиться, орать, считать деньги, чего-то жевать, плеваться и заниматься другими полезными и бесполезными делами. Постоянно приходилось уворачиваться, ускоряться или, напротив, вовсе останавливаться, уступая дорогу неуемной толпе, катившимся с товаром телегам и просто бегущим людям. Буйство красок, сменялось темными рядами кож, чемоданов, сумок. В таких местах резко спадал поток посетителей, занятых обычно тем, что поменьше и подешевле. Продавцы тут приобретали степенность и видимое спокойствие. Не имея уверенного вида, дорогой продукт нечего и браться продавать. Отдельные фигуры, обычно разодетых в свой товар продавцов, напоминали царских часовых, снабженных длинными пиками-палками, с раздвоенными концами, которыми они доставали товар с самого цепочечного верха или просто пошевеливали его периодически, твердо помня лягушачий принцип торговли. Покупают только то, что видят, а видят, только то, что шевелится. Такие ряды где-нибудь резко обрывались и прямо по ходу, норовя тебя притормозить, выползали продавцы разной мелочевки, ее просто совали тебе под нос. С непривычки это раздражало, а потом принимается за правило не замечать этого навязывания и спокойно огибать опасное для кошелька место.
   Обогнув, как раз такое препятствие, Витька носом к носу столкнулся с Ленкой-шубницей. Если бы она шла подальше, то он, может быть, и не заметил ее, - так она была на себя непохожа. Дорогая норковая накидка, которую явно пора бы снять по весеннему времени, просто болталась на ней. Длинные руки и ноги Ленки сиротливо торчали вокруг меха, не вызывая былых чувств. Поскольку лицо ее было совсем близко, то Витька и на нем увидел следы потерянности и неуверенности. Ленка прямо вцепилась в Витьку. Ее ногти с облупленным маникюром забегали по его воротнику, и он с удивлением почувствовал не к месту горячий поцелуй на своей щеке.
   - Витенька, дорогой, как я рада тебя видеть! Как ты сам? У меня - хуже не бывает! Давай сядем где-нибудь, я тебе пожалуюсь.
   Они дошли до в меру чистенького уличного кафе, расположившегося в одной из рекреаций торговых площадей, и уселись за белый пластмассовый стол. Витька притащил маленькую бутылочку коньяка и два стаканчика кофе. Закусывать решили шоколадкой. Ленка на две трети отпила чуть теплый кофе и долила стакан коньяком до краев.
   - Не знаю, как у тебя Вить, а я в полном несчастье. Все началось, когда меня ограбили. Я купила квартиру, в одном приличном, старом районе, сделала ремонт, не очень дорогой, за сорок штук, но вполне качественный и начала думать - теперь заживем. Устроила мужа на нормальную работу, разобралась в доме. Начала собирать остатки денег, отбиваться-то надо. Покатила, конечно, в Пекин. Пришлось там жить почти три недели, зато получила хорошую партию, все модели по моим образцам, казалось, лучше не бывает. У меня раньше был контейнер, здесь же, на нижнем рынке, но пока я занималась квартирой, я решилась его продать. Денег маловато было, да точно не скажешь, почему так решила? - продала и все. Когда пришел товар, то деть его было некуда, свезла все на квартиру, хорошо, что у меня товар дорогой, места много не занял. Но, самое главное, дверь я не успела поменять. Мне казалось, что та еще хорошая, которая была - такая вся дубовая, солидная - ну и дура, пустила этот вопрос на самотек. Короче, поехали мы с мужем на дачу, заколотить ее на зиму, кое-что поделать, гори она ясным огнем эта дача! Возвращаемся, а квартира пустая! Нет, ты, наверное, не понимаешь. Не пустая, а полностью пустая! Не оставили даже выключателей, они у меня были фирменные, документов, вообще, ничего! В ментовке сказали, что я сама все вывезла, чтобы налоги не платить, - Ленка заплакала и Витька, так живо это все представил, тем более что и без ограбления не так далеко ушел в делах от Ленки, что никакой моральной поддержки в первый момент не сумел оказать
   - С тех пор, конечно, что-то утряслось, это еще осенью было, но подняться я теперь никак не могу. Деньги, разумеется, занимала, а товар совсем не идет. Теперь, даже если продать квартиру и купить другую дешевую, то все равно не хватит все долги раздать.
   Они еще долго сидели, подогреваемые весной и коньяком, в этом кафе, о чем-то еще говорили, даже посмеялись под конец, но лучше никому не стало, разве только самую малость. Оба прекрасно понимали, что это иллюзорное облегчение сейчас кончится, и они останутся один на один со своими проблемами, которые никто за них не решит. Оставаться с этими проблемами было страшно, и они все тянули и тянули расставание. Неожиданно, даже для себя самого Витька сказал:
   - Ты, знаешь, Ленка, я завтра уезжаю домой, - Лена смотрела ему прямо в глаза, вбирала его образ, становившийся запоздало дорогим, делила его на какие-то памятные составляющие и отправляла их в самый дальний уголок души. Когда, все важное для нее закончилось, она сказала:
   - Поезжай, Витя, дай бог, все будет у тебя хорошо.
   Он остался сидеть, а Ленка пошла. Он долго следил за ее фигурой мелькающей между рыночных рядов, ему казалось, что Ленка поднимается над землей, но эта сказка легко прервалась ее окончательным исчезновением из виду. Только раза два он успел разглядеть длинные руки, показавшиеся из-за клочков норкового меха.
   Витька, наконец, тяжело поднялся, и направился на работу. Предстояло многое решить перед отъездом. Один день прошел в заботах. Он бездарно продал контейнер, так как торопился не только ехать, но еще и не платить за аренду следующего месяца. Еще он успел обзвонить фирмы, купить грузовичок "Соболь", за приемлемую цену и воткнуть в него приличную музыкальную аппаратуру. Потом он рассчитался с квартирной хозяйкой, умудрившейся совершенно необоснованно взять с него за месяц вперед, со своим продавцом и собрать свой нехитрый скарб, которым он все же нечаянно оброс в Москве. После этих операций он обнаружил, что денег остается совсем чуть-чуть, но это его не расстроило.
   Он пробовал звонить Юльке, но разговор совсем не получился. Она теперь отдалилась от него, и совершенно не понимала, о чем он говорит? даже на его отъезд отреагировала совсем слабо. Больше он услышал от нее: о новой ее работе. Теперь она неумолимо становилась известным модельером со всеми вытекающими из нового состояния последствиями. Эпизод с Витькой, прочно занял ранг эпизода в ее сознании и она не собиралась менять этот статус их отношений, даже ленясь преобразовать его в дружеский. Витька, в конце концов, не возражал. Пусть никто не страдает от его отъезда. Это уже большое достижение в жестоком неумолимом мире, а главное в соблюдении его собственных принципов существования. Пережив разочарование, он, в надежде его ослабить, позвонил Дуне, в Питер, но, сколько он ни держал поднятую трубку, сколько ни прислушивался к шумам пищащего эфирного мира, ответа человеческим голосом он от него не дождался.
   Рано утром он заехал в уже не его контейнер, свалил почти аккуратно в машину остатки товара и, крепко пожав руку провожавшему его продавцу, начал выруливать с рынка, держа направление в сторону кольцевой автодороги. Приключений по дороге было мало. Если не считать бесконечные проверки гаишников. Хорошо, что он сохранил карговские документы. Без них ему было бы сложнее доказывать, что груз лично его и никакой лицензии на перевозку ему не требуется. Пару раз, правда, пришлось платить, но к взяткам он привык относиться спокойно. В машине постоянно громыхала музыка, Витька наслаждался вибрацией басов и подыгрывающей им неровностями дороги. По ночам он ездить не привык, не любил, да и не хотел, ведь, как он ни торопился домой, но по здравому рассуждению, а он решил рассуждать теперь исключительно здраво, одним днем раньше, другим позже - никакой разницы. Ночевал он с такими же транзитниками- бедолагами на специальных стоянках, а один раз около поста ГАИ, предварительно крепко выпив с веселым краснорожим лейтенантом. По ночам было еще очень холодно или просто он двигался к северу? Машина не подводила, сломалась только разок, да и то удачно. Пешком дошел Витька до сервиса и решил на удивление быстро свою, на этот раз, чисто техническую проблему. Покатил дальше, радуясь тому что, не спеша, обкатывает тачку, постепенно становившуюся любимой. Думал он только о моторном масле, которое обязательно сменит, когда приедет домой.
   Так он добрался до Великого Устежа. Словно сказочному богатырю ему открылись три дороги. Он выбрал новую, ему не известную, - заодно и определит, насколько она удобна для подъезда к его родному дому. Серебристый "Соболь" поворачивал направо.

****

День похорон

   - Саша, ты где пропадаешь? Нам пора ехать! Мост открываем.
   - Я не поеду, извините, Терентий Витальевич. Сегодня хороню Степаныча. Вы же знаете, он совсем один, больше некому.
   - Какого Степаныча?! ты что! уволю, к чертям собачьим!
   - Сашка, подожди, я с тобой! - Светка сорвалась со стула и мелькнула вслед за Сашкой.
   Одно не пойманное, упущенное мгновение и растерянный Терентий увидел в дверях кабинета осуждающую спину своего верного шофера, прикрытую Светкиными кудряшками. Вопрос, конечно, решили. Водителя нашли, но это был двойной удар. В такой день! Где человеческая благодарность?
   Около моста собралась огромная толпа, громыхала музыка и произносились речи. По мосту пустили колонну грузовиков, специально для этого собранную по всем автохозяйствам района и она торжественно попилила по нему, занимая все три правых ряда. Ей навстречу пустили другую колонну и когда они встретились на середине реки, то словно специально, под мостом прошла самоходная баржа "Внучка", послав колоннам прощальный, затянувшийся хрипом, гудок.
   Абсолютно никто из толпы не заметил, как не въезжая на мост и, минуя турникеты для оплаты проезда, с трассы свернул маленький "Соболь" и покатил в сторону окраины Великого Устежа. За ним тянулась сиреневая дымка, никак не связанная по происхождению с выхлопными газами. Все было пока в норме.

****

К О Н Е Ц

   1998 август - 1999 октябрь

ОГ Л А В Л Е Н И Е

ЧАСТЬ I

   1. Козья петля ...1
   2. Видения мэра ...6
   3. Ночные забавы ...15
   4. Почтовые девочки ...24
   5. Отбой на рассвете ...37
   6. Дела околонаучные, речные ...39
   7. Антикризисный рецепт ...43
   8. Пещерные страхи ...44
   9. Потерянный Витька ...58
   10. Лечение покоя ...65
   11.Утро смотрящего ...74
   12. Принцесса во сне ...82
   14. Корабль и такси ...88
   15. Издержки планирования ...100
   16. Чем заканчиваются переговоры ...103

ЧАСТЬ II

   1. Палка профессора и его любовь ...114
   2. Театральные встречи коммерсанта ...117
   3. Батюшка и писака ...127
   4. Визит письмоносицы ...133
   5. Думы лидера ...137
   6. Девичник Черепицы с аварийными последствиями ...138
   7. Музей или волшебная канцелярия ...146
   8. По делам им воздастся... ...152
   9. Разлука и карьера ...157
   10. Экспериментаторы и адвокаты ...185
   11. Два вида связи ...204
   12. Грозовой перевал ...206

ЧАСТЬ III

   1. Здоровая лыжня и воскресные ревизии ...224
   2. Новое качество и Новый год ...229
   3. Небесный вернисаж ...260
   4. О пользе пьянства и любви ...265
   5. Капитан и "Внучка" ...276
   6. Губернские телемагнаты ...279
   7. Трагическое прозрение ...294
   8. Прощай рынок! ...297
   9. День похорон ...304

КОНЕЦ

  
  
  
  
  
   157
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"