Июнь. В Париже невероятная жара. Ни единого облачка на небе, оно выцвело так, словно его пора отдавать в мастерские Лувра на реставрацию. Серьёзные дядьки и тётки сбрасывали с себя модные рубашки, блузки, придерживали ногой, кейс или элегантную сумочку (воров в центре Парижа всегда полно) и поливали себя прохладной водой из фонтана пригоршнями. Что говорить о молодёжи, которая вовсе не церемонилась, плескаясь и окунаясь с головой. Надолго ли облегчение, - нет, разумеется, не надолго. Стоило прекратить это занятие, и через пять минут его надо было повторять. Город сошёл с ума. Город потерял голову. Из радио, брошенного на приступку у фонтана, кем-то из туристов, доносилась русская речь.
На её фоне с огромным энтузиазмом шпарил французский диктор:
"...новое нашествие русских, этого давно не знала наша столица. Три сотни журналистов, пишущих на русском языке, съехались на берега Сены со всего мира от далёкой Австралии, до Республики Перу. Президент Путин выступил с обращением к Всемирной ассоциации русской прессы...нашей целью, говорит... было укрепление и развитие единого русскоязычного... всемирная ассоциация русской прессы стала заметным фактором мирового информационного пространства..."
Виталий слушал весь этот трёп и улыбался. Он как раз и приехал из "далёкой Австралии", где был главным редактором типичной русскоязычной газетёнки. Без внешней разведки тут, конечно, не обошлось, вся эта его деятельность по укреплению и т.д., вызывала у него лишь смех. Правда, сейчас он был на форуме, совершенно легально и никаких побочных заданий не имел. Можно сказать отдыхал. Лучше бы сейчас мёрз в Сиднее. Жара действительно невыносимая.
Пора перемещаться в отель. Он назывался "L'oiseau la mouette" и расположен был так, как и мечтать не мог лишь десяток лет назад скромный выпускник учебного заведения на Мичуринском проспекте. Рядом с отелем был знаменитый мост Александра III и вид открывался на Сену из его номера сумасшедший. На журналистские командировочные такой номер не снять, но, работая на разведку, всегда отложишь на чёрный день. Прошло совсем не много времени, и Виталий уже вдыхал чистый и благоухающий кондиционированный воздух своего номера. Даже простынёй прикрываться не хотелось. Виталий не заметил, как проспал до глубокой ночи.
Что такое глубокая ночь в Париже после жаркого дня. Нет, это просто преувеличение. Не существует глубокой ночи в Париже. Жизнь кипит везде. Виталий предпочитал в моде итальянцев, несмотря на любовь к столице развлечений. Сейчас он надел бледно-серый, в едва заметную бежевую широкую полоску летний костюм от "Trussardi" и тончайшего хлопка сорочку от "Trimforti". Нацепил на руку свой любимый Patek Philippe модели 51461 и победно оглядел себя в зеркале. Сегодня его целью было полное расслабление, вплоть до быстротечной любви с прекрасной незнакомкой, расположение которой всегда не мешает для надёжности подкрепить некоторой суммой. Готовился он всегда одинаково основательно, как к операции, так и к отдыху. Подмышкой у него висела плечевая сумка с документами, кредитками и крупной суммой денег.
В программе у него было кабаре с традиционной программой и шансонье. Le Lapin Agile вполне подойдёт. Всё шло так, как и было задумано. Он хорошо повеселился в одиночестве, послушал модные песенки. Слегка прослезился, слушая известные мелодии Эдит Пиафф, Шарля Азнавура, Ива Монтана, доля сентиментальности в Париже не помешает. Наступило время набирать заветный номер. Виталий так и сделал, ясно, что снимать на улице неизвестно кого он не будет. В любой части мира у конторы были помощники. Марлен подошла к телефону моментально, в её заведении мобильными пользоваться было запрещено. Посмеявшись вволю со старым знакомым, мадам Марлен предложила ему новенькую. После игривого обсуждения её достоинств, которое обоим доставило большое удовольствие, встреча была назначена на мосту Александра III.
В Париже провести девочку в отель легко, ни одного вопроса не возникнет. Виталий остановил такси, не доезжая до середины моста и с большим удовольствием начал прогулку по ночному Парижу. По Сене с завидной даже для автомобильной магистрали периодичностью проплывали экскурсионные кораблики. Над лиловой ночной водой Сены слышалась музыка и смех. Было видно, как люди танцуют на палубе, фотографируются, целуются, пьют, конечно, а что ещё делать ночью. На мосту больше никого кроме него не было. Группа туристов из Германии, которую он встретил по пути, уже ушла. Виталий почувствовал себя наедине с Парижем. Глубоко и счастливо вздохнул. Взглянул на часы и понял, что если девица не опоздает, то у него в запасе целых полчаса.
Очередное судёнышко проследовало под мостом, и музыка туристической радости начала уже уплывать вдаль, когда какие-то посторонние веселью звуки неожиданно вмешались в эту ночную идиллию. Он явственно услышал крик, где-то впереди, справа и различил топот ног на лестнице ведущей на набережную. Мелькнули на мгновение неясные тени на мосту, и раздался всплеск. Всё произошло очень быстро. Виталий бросился вперед, перебежал на ту сторону моста, где это случилось, и перегнулся через перила. В реке он явственно увидел тело человека уходящее под воду. Он разбирался в трупах. Это почти на сто процентов был труп. Виталий быстро скинул свою одежду и только в воздухе понял, что делает очередную неслужебную глупость.
Через два с половиной часа, а французская полиция спешит редко, если дело не требует демонстрации расовой толерантности, он давал показания в участке. Ему уже всё страшно надоело. Он клял себя, за то, что вообще ввязался в это происшествие. Клошара спасти не удалось. На темечке у него была колотая рана. Он погиб. Дело, с того времени как он совершил прыжок в реку, складывалось из полной ерунды: сначала вызов полиции и скорой помощи; различные объяснения и протоколы; звонок взволнованной мадам Марлен, забеспокоившейся сразу совсем не о нём, а о своём бизнесе. Девчонка, разумеется, доложила ей, что не встретила клиента. Наконец, хлюпающая сумка подмышкой и мазутные пятна на брюках, которые он, конечно, впопыхах не снимал. Под утро, то есть тогда, когда должно было быть, самое-самое удовольствие, он медленно плёлся в свой номер, под взглядами охраны отеля. С полицией недоразумений пока не возникло, но его в мягкой, убедительной форме, забрав предварительно паспорт, попросили Париж без специального разрешения комиссара не покидать.
Утром он проснулся на удивление рано. Вышел на террасу. Закурил тонюсенькую сигару. Принялся пускать кольца дыма в рассветный Париж. Было красиво. До того красиво, что он живо увидел парк Кузьминки, в который он в молодости, ещё проживая у первой жены, ходил ловить рыбу. Вспоминая, Виталий невольно наблюдал. Ему очень хорошо была видна набережная под мостом. По пояс голый человек в шляпе, разбрасывал вокруг себя хлеб, а иногда просто протягивал его далеко вперёд. Над его ладонью проносилась большая озёрная чайка и схватывала хлеб прямо из рук. Было полное впечатление игры человека и птицы. Дружбы птицы и человека. Все три дня, которые Виталий ещё прожил в этом отеле, он по утрам наблюдал такую же картину.
Человек и птица. Каждый раз он удивлялся себе сам, но отмечал одно и тоже. Эти двое любят друг друга. Ах, Париж, Париж, какую только любовь тут не увидишь. В конце третьего дня Виталия неожиданно попросили явиться в комиссариат. Ему вернули его паспорт, извинились за предоставленные неудобства и разрешили делать всё, что ему заблагорассудится. Он спросил у комиссара, что же случилось с погибшим. Не беспокойтесь месье, это несчастный случай. Он был вдребезги пьян, и его клюнула в темечко птица. Как птица? Да вот так, месье, - птица. Скорее всего, озёрная чайка их тут полно над Сеной. Экспертиза точно это определила, - точно птица. Комиссар явно был горд успехами французской криминалистики.
Виталий шел к набережной в глубокой задумчивости. Купил в ближайшем баре огромную бутыль кальвадоса и спустился по лестнице к воде. Под мостом сидел человек. Выпьете со мной, месье? Да. Когда бутыль была почти пуста, этот человек сказал Виталию. Париж странный город, здесь люди не верны друг другу, но птицы мстят за своих друзей. Три дня назад, здесь погиб человек, мне стыдно, но он был моим приятелем. Он украл у меня деньги, снял нательный крест - последнее, что у меня было, и хотел убежать. Я старый человек месье, мне уже много лет, я не смог его догнать, но моя подруга птица...моя подруга чайка, я зову её Мари, отомстила за меня. Она убила вора.
Они допили бутылку. Бросили её в Сену и уже, глядя на её неторопливое плавание в лиловой ночной воде, оба думали, - странный город Париж. Странная здесь любовь.
Красные колготки
Она стояла у дороги. Мокро кругом. Брызги летят. Иногда таким веером обочину накрывает, что и деться некуда. Красные колготки надо беречь, на них очень заметна грязь, особенно грязь с дорожным маслом. Когда брызги все уже попадают, остаётся туман. Ничего, она недавно купила кожаную куртку, о которой так долго мечтала - ей вода не страшна. Какое-то время противоположная сторона дороги кажется другим берегом реки. Высоким берегом, там лес. Остановка хорошая, чистая. Бывают очень грязные остановки, и дует изо всех щелей, а эта хорошая. Внизу даже из кирпича. Можно уйти под остановку, но тогда не увидят. И так не видят или не замечают. Не хотят сегодня они ничего.
Ещё раза два надо прокатиться, потом домой в Ростов. Дочку соседке отдала, но страшно за неё. Второй день температура. Не снижается никак. Обычно у детей так, дал таблетку и быстро, быстро температура спадает. Капризничать сразу начинают. Безобразничать. Из кроватки хотят вылезти. Когда температура высокая они тихие. Так на них злишься, когда здоровые и безобразничают и, так ждешь, когда же они это начнут, когда такие больные и тихие. Но я ещё живу неплохо. Другие вон с жильём как мучаются, а у меня небольшая квартирка, но своя. Повезло. Она думала теперь как ей повезло. Перейду на другую сторону, может и там повезёт.
По-прежнему никого не было. Машин проезжало много, но никто не останавливался. Чтобы чем-то заняться она начала вспоминать свою жизнь. Она была хорошей девочкой. Все так и говорили - хорошая девочка. Говорили, но не родители, их она даже не помнила. Она жила до школы с бабушкой. Потом бабушка умерла, её отдали в детдом. Там она тоже была хорошей девочкой. Детдом тоже был очень хорошим, и никого там не обижали, у большинства детей были родители и иногда приходили, а у неё не было. Никого у неё не было, и она привыкла к тому, что никто к ней не приходит. Она часто представляла себе, что когда-нибудь обернётся царевной лягушкой и красивый молодой Царевич пустит ей стрелу, она поймает её и...
Он ехал в Москву из Ярославля. Дорога была так знакома, что ни в одном месте останавливаться не хотелось. Места для завтрака и обеда он уже давно себе выбрал, и менять их не собирался. Теперь будет только обед. Пообедает он уже за час до Москвы. У него давно уже появилась привычка дальнобойщика, измерять расстояние не километрами, а временем. Он нашёл ресторанчик, в котором были замечательные аквариумы. Кубики эти с зеленоватой водой, со спешащими вечно вверх пузырями, с плавающими кормушками, с декоративным каменистым дном, здорово успокаивали, позволяли отвлечься от несущегося, даже если закрыть глаза на минуту, две, назад и назад пейзажа.
Пейзажа, ещё и совсем не такого чистого, лакового, который получается на фотографиях и картинах. Замечательны аквариумы были не сами по себе, а их обитателями. В одном плавали лягушки, а во втором черепашки. И те, и другие, были каких-то совершенно особых пород с кожей и панцирем похожими на лайковую кожу. Они были, и лягушки и черепашки каких-то немыслимых цветов. Особенно ему нравилась одна черепашка, у которой были ножки будто одеты в красные колготки, казалось, что на коленках (а есть ли они у черепах) и на икрах они замечательно розовеют, будто под колготками изумительной белизны кожа.
Она, черепашка в красных колготках, казалась ему заколдованной царевной, почти такой же, какой могла бы быть царевна-лягушка, будь она черепашкой. Когда он отходил от аквариума, то обязательно бросал, уже из дверей прощальный взгляд на свою царевну. Подходил к машине, задирал голову вверх, почти на небо и видел огромный голубой храм высоко на горе, высоко над горизонтом, почти на небе. Он щёлкал зажигалкой, прикрыв лицо от назойливой водяной хмари, и делал глубокую затяжку. Докуривал он уже за рулём.
Это время уходило на подготовку к дороге. Он мысленно выжигал взглядом себе путь, не сильно, а как бы пропалив его, так палят нежного цыплёнка, взрослых курицу и утку будут палить более тщательно. Но всё это ещё далеко, он только двадцать минут как проехал Ростов. Да, хмарь, трудно видеть что-то постороннее, когда такая вокруг хмарь. Машина тяжело шла в гору, здесь высокая гора и слева будет остановка. Он хорошо знал это место. Он вообще очень хорошо знал дорогу.
Вдруг справа, прямо в кустах, у леса на широкой здесь обочине он увидел маленькую черепашку. Она плавала в размытом дождем и брызгами пейзаже, на заднем плане которого шевелились растения похожие на водоросли, отблески волнообразного капельного тумана отражались в её лайковом панцире. Он ехал совсем не быстро, но не разглядел её точно. Он только увидел на ней красные колготки, такие красные и с нежным отливом на коленях. Он крепче сжал руль, весь напрягся, но через секунду напряжение спало - показалось. Откуда возьмётся черепашка на дороге. В зеркало он больше уже ничего не видел. Там не было его черепашки, ничего уже не было, кроме дороги и красных колготок - одна хмарь.
Конструкция
Она понимала, что её обманывают. Обманывают бессовестно. Все её надежды могут пойти прахом в один момент. Конструктор был так молод, так хорош собой. Когда он приходил на работу, включал свой компьютер, запускал программу, она испытывала чувственное наслаждение. Пришёл её мужчина, её повелитель. Только его одного она могла бы назвать царём. Поклониться ему в ноги и сказать, - создатель, я твоя на век. Бери мои опоры, балки, стяжки настилы и перекрытия. Бери и владей. Все пределы гибкости прочности, запасы терпения, всё можно было ему превышать, он мог ругать её последними словами, выгонять её файлы целыми пачками.
Он мог бросать её в самый неподходящий момент, уходить с друзьями курить, мог даже исчезнуть на несколько дней. Уж о совместных выходных она и не мечтала. Только один раз, когда молодому конструктору, здорово влетело за нарушение сроков, только тогда она действительно почувствовала себя настоящей женщиной. Конструктор остался с ней на все выходные. Как описать это состояние, когда любимый человек целый день посвящает тебе и только тебе. Она напряглась и сказала, я попробую, попробую всё вам рассказать, так как это было на самом деле, а не то, что написали потом в официальных отчётах.
"Неважно, что он просто хотел быстрее от тебя отделаться и уйти в ночной клуб с другой женщиной. Да, пошла эта женщина в корзину. Я провела с ним целую ночь и всё воскресенье, мало этого, очень мало для счастья, но он пообедал со мной. Притащил прямо к столу какую-то коробку, залил её кипятком и ел эту дрянь с аппетитом. Вы видели своего мужчину, глотающего при вас с аппетитом еду, не вами приготовленную и оплаченную. Девушки, это круче, чем ресторан Максим, это круче, чем утка по-пекински в самом, что ни на есть Пекине.
Вы чувствуете себя совершенно свободно, вы радуетесь каждому звуку, с которым он проглатывает, длинную макаронину, запивает её вонючей шипящей жидкостью прямо из бутылки. Наконец, он прямо при вас вытирает руки о штаны, этой же рукой запускает расчёт высоты и глубины проникновения. Когда он, наконец, насытился и прекратил заниматься вами между делом, тут наступает самый чувственный распрекрасный момент. Спорить не буду, кому как, но мне это нравится больше всего. Конструктор, начинает внимательно рассматривать вас по частям, сначала он всё это придумал, потом вбил в свой компьютер, а теперь начал не торопясь анализировать. Честно, мне визуальный анализ нравится больше всего.
Тому причин несколько, во-первых, это самое гигиеничное совокупление на свете, абсолютно безопасное, но хотя безопасность, поскольку я по любви меня уже так не волнует, больше предохранение, дело, разумеется, прежде всего, в ощущениях. Не знаю как вас, но когда меня берут за опору повыше колена, затем сморят на эпюру "В" снизу. Как бы это объяснить вам, возбуждает это меня неимоверно. Когда же начинается проход по элементам, тут девочки... такая дрожь пробирает, так почему-то становится страшно, а вдруг, а вдруг ведь найдёт что-то и потребует замены. Что делать, придётся тогда ведь менять, люблю же его. Поменяю, а там видно будет. Не понравится ему, ещё поменяю, подтяну, где надо, увеличу, уменьшу, прибавлю, убавлю, пришью, наконец.
Когда всё это заканчивается, невольно думаешь, а собрать-то всё, чтоб хоть приблизительно что-то осталось, так как я привыкла, он сумеет или нет. Скорее всего, не сумеет, но что делать. Мне же самой это было надо. Потом начинается печать, ах, как я люблю это дело. Листы так и сыплются, так и подпрыгивают, а ведь это только сопроводительная записка. Всё впереди, но как же быстро всё заканчивается. Вот он уже прощупал все листы, свернул их в трубочку, засунул меня тубус, это меня-то, вы можете себе это представить.
Да, сунул и всё, весь разговор. Ушёл он, правда, только под утро второго дня в свой ночной клуб. Ушёл, а я нашла в своём поведении, да и в изломанной душе своей столько ошибок, столько всего неправильного. И начала себя грызть, грызть, а зачем вот это было так, а вот это было вот так вот, ох ужас. Бессонное утро получилось, а днём он меня сдал, просто взял и сдал. Вот и верь после этого Конструкторам. Представляю, как главные себя ведут, мой-то нет, совсем, совсем ещё не главный. Чувствую я, что рухну. Рухну обязательно".
Любовники
Валит сухой снег. Бывает он разным. Сейчас сухой, бьёт лицо. Делает лицо небритым. Кажется, что не тает, просто впивается и остаётся в нём жить бессовестным паразитом. Васька, пардон, Василий Петрович, шёл на свидание. Идти ему было недалеко, практически в двух шагах от дома было место его интимной встречи, но путь к нему оказался значительно длинней. Он уже недели две как предупредил жену о надвигающейся конференции. В целях конспирации (деньги у него и так были) усушил семейный бюджет на стоимость участия в ней.
Теперь со всей силой вставал перед ним обычный вопрос делового человека - как легализовать капитал. В масштабах семьи это не так трудно. Не трудно, но чревато разоблачением. Придётся усыплять финансовую бдительность жены подарком. Это он уже давно решил сделать. Гораздо легче будет говорить о какой-то там халтуре, неожиданном возврате долга и тому подобной чепухе, если контрагент усыплён чем-то поразительным. Ну, например, замечательной домашней машиной, которая просто какой-то идеальный домашний зверь - дорогущая, правда, но это как раз и хорошо - конференция была (по задумке) тоже не из дешёвых.
Шикануть он хотел, да стыдно сказать, перед секретаршей, да не его, директорской секретаршей Нинкой. Никто её за глаза иначе и не называл. Что тут скажешь - это был шедевр (специально для Каролины сообщаю, что чувства вызывал, так уж точно значит шедевр, такие, что голова болталась мыслями китайской болванной игрушкой на ниточке последнего разума). Шедевр был результатом плодотворного слияния производственного назначения и красоты секретарского жанра. Апофеозом его, несомненно, было качание Нинки на высоких (а каких ещё-то) каблуках при докладе, внимание на важность дела не обращалось никогда. Качание было одно и тоже, а именно - с завораживающим эффектом.
Совет директоров, если он имел честь при этом присутствовать, в кроликообразной форме вылуплял краснеющие от прилива крови глазки и также начинал мерно покачиваться с амплитудой, не зависящей от поставленной на кон суммы в бизнесе. От чего зависел настрой совета, вы уже догадались - лишь от настроя самой исполнительницы. Качалась она всегда, да вот только причёска её не всегда устраивала. Можно было качнуться с презрением - да, вот такая я сегодня лохматая, а можно было качнуться гордо, сознавая своё внешнее величие и полнейшую непревзойдённость. Теперь вам ясно, что такое сокровище упускать было нельзя, ни при каких обстоятельствах, тут уж ничего не могло поделать, ни наличие жены (любимой), ни наличие хорошей работы (денежной), надо было делать ставку на прелюбодеяние и с той и с другой. Зачем? Вопрос так вопрос - вам легко, вы не видели Нинку.
Маргарита Николаевна, шла пушинкою (ветер дул ей сейчас в спину). Лёгкий, явно не по погоде, норковый паланкин, развевался впереди неё и создавал полное впечатление яхты, бредущей по разбушевавшемуся морю в направлении роскошного курорта. Взгляд её витал в несуществующих видом облаках, не обращая ни малейшего внимания на иные северные красоты. Да, были они, куда от них деться, даже в городе, главное иметь тенденцию их рассматривать. Впереди был переулок, в него со свистом заворачивал ветер, по пути он подхватывал очумевших прохожих и впихивал их в поворот. Свет вечерних фонарей, неровно ложился на языки водопадного снега, спускавшегося вниз, к сверкающему проспекту, по крутой улице.
Улица была вымощена красной брусчаткой и, казалась, пристыженным голеньким шалунишкой, постоянно вывёртывающимся из снежно-белых пелёнок. Летящий снег окрашивался ежемгновенно в разнообразные рекламные цвета, делая эту гадость прекрасной, придавая ей природный лоск и непотребительское сознание. Любому фланирующему без цели индивидууму тут же хотелось петь "когда зажгутся фонари ... и...и так далее". Маргарита Николаевна и, любовалась этими чудесами, и нет, одновременно. Она была влюблена. Влюблена той сумасшедшей любовью, которая нападает на женщину в самый подходящий момент. Это только ей неразумной в чувствах, кажется, что всё произошло неожиданно.
Будьте конкретным людьми, дамочки, совсем немного проявите изощрённость светлейших, розовых ваших дум - вы просто были к этому готовы. Результат не замедлил сказаться. Он материализовался для Маргариты и предстал ей в образе крепенького стройного массажиста Бори. Азиат - да, ярко выраженный нечистокровный азиат. Всё было в нём по взрослому: ослепительная белозубая улыбка, масляный, волоокий взгляд, снабженный кодом природной простоты в решении половых проблем и многое иное, включая завлекательную поросль мягких курчавых завиточков на широкой тренированной груди. Маргарита растаяла прямо сразу. Вот если бы, ах...если бы он успел промолвить хоть слово, вот тогда бы ничего и не было.
Но азиат Боря был крепеньким саксаулом - молчал и делал свое дело как брянский партизан. Маргарита Николаевна, конечно, сопротивлялась, нет, нет, не в постели, ой не на массажной кушетке. Она сопротивлялась долго и упорно, но, абсолютно наедине с собой, и только лишь мысленно. Понимала она, конечно, всё - не дурочка. Два образования филологическое и психологическое, да все в универах знатных. Валялась и почти готовая диссертация, отвергнутая с презрением во времена счастливого замужества, да на работе пришлось квалификацию повышать, в какой-то вспухшей больным пупком на образовательных российских просторах академии. Головы хватало, но - причём тут она. Маргарита настроилась сейчас очень решительно. Она шла на свидание в последний распоследний раз, ну, ладно будьте снисходительны - правда, в последний, честное психологическое. Она заготовила себе несколько прощальных подарков, реализующих в яви её сексуальные фантазии и твёрдо решила, чёрт, мы уж говорили об этом - всё.
Василий Петрович, был близок к вожделенному, пока ещё так сильно, медовому пирогу. Он широким шагом входил в роскошную гостиницу, небрежным жестом предъявлял гостевую карту церберу и направлялся к лифтам. Его номер был аж на двадцать первом этаже. Проклятье нашего времени, это мобильное проклятие, от которого так изящно не отделаться, как от старинного саблезубого дырками чудища, вдруг зазвонил. Василий Петрович увернулся от шумной толпы покидавшей ослепительный зеркалами лифт и отошёл в сторону. То, что он услышал, по-моему, уже ясно, каждому знакомому с основами драматургии, сейчас стреляло глупейшими щебетательными не только по звуку, но и по смыслу словами в переводе на общедоступный язык означавшими полные провал операции. Ничего не слушая в оправдания, хорошо хоть оправдывалось это вертлявое очарование, Василий Петрович уже сложил телефон в плоскую таблетку молчащей печали.
Маргарита Николаевна пулей вылетела из салона, боже, как ей было стыдно, она, ох, нет... надо ещё это выговорить, застала азиата, да с кем, с лучшей своей подругой, которая так коварно выведала координаты хорошего (так уж ли?) массажиста, их, боже застала вместе. Настолько вместе, что уж извините, ближе не бывает. Её лицо, не спасаемое встречным ветром, полыхало. Её французская парфюмерия заполнила снежное пространство вокруг, каким-то неистребимым разбойным запахом и женским предательством. Маргарита плакала от всей души. Всё вдруг провалилось в ней. Рушились какие-то внутренние сооружения, похожие на китайские плотины от наводнений, не спасающие никогда, если наводнение лишь чуть играло мышцами. Целые народы чувств гибли в ней, смытые волной ужаса. Волной предательства своего и чужого.
Со всей силой на её поверженное естество напала разбуженная несправедливостью совесть. Она вгрызлась в нежную шейку Маргариты, запечатала её губы истерическим стоном и осохшей внутренним криком коркой, залезла под колени и начала их ломать дрожью. Маргарита упала в обморок. Это случилось с ней впервые в жизни. Первая мысль её была, когда она очнулась на руках какого-то чужого дядьки - я же где-то читала об этом, этого не может быть, это же просто враньё писателей или притворство женщин, так не бывает. Бывает, бывает, говорил ей незнакомый дядька.
У меня тоже так первый раз было, когда жену застал с дворником. По счастливому обстоятельству дворник, спавший с женой дядьки, был тоже азиатом. Почему уж не знаю, но это показалось им таким смешным, что через двадцать минут, когда всё пересказанное выяснилось окончательно, они весело смеялись с незнакомым дядькой, усатым и почти родным. Ещё смешнее им обоим показалось то, что Маргарита, будучи в обмороке всё совершенно связано рассказала этому постороннему дядьке. Ещё через час, она ласково махала ручкой, затянутой в лайковую перчатку седьмого с половиной размера (половинку она брала уже с избытком из-за длинных пальцев) и умилённо думала, какие всё-таки хорошие у нас бывают дядьки.
Василий Петрович шёл по лестнице к себе в квартиру. Квартира была на втором этаже старого особняка и, разумеется, никогда бы им с женой её не получить и не купить, по такой дикой цене, которая за неё сейчас давалась. Квартира когда-то принадлежала родителям Маргариты, они переехали уже давно, когда ещё работали в совминовский дом, и площадь перешла Маргарите. Зачем он сейчас об этом думал. Он на секунду остановился перед дверью и отнес это квартирное чувство к чувству вины перед женой. Войдя в просторный холл, заменявший им прихожую, Василий Петрович плюхнулся в кресло, зашвырнул в сердцах шапку в открытую пасть обувного шкафа и опять надолго задумался. Причём тут какое-то чувство обязанности, он совсем с ума сошёл, никаких таких чувств у него никогда не было перед Маргаритой.
Он делал, что мог, она делала. Они просто любили друг друга и вместе делали общее семейное дело. Со всей ясностью он сейчас это осознал. Маргарита, да...а, где Маргарита. Она явно торопилась - открытый обувной шкаф, что-то на неё совсем непохоже. Он начал волноваться. Потом успокоился, он же на конференции - какого чёрта ей делать одной в пустой квартире. Пошла к подругам. Потом он стал думать, что же ей скажет, она же спросит. А что сказать, ввиду вмешавшейся в дело совести врать он на этот момент разучился. Он плюнул на всё и пошёл готовить вкусный ужин. Маргарита последнее время увлеклась вегетарианством и он заготовил ей, ещё будучи на работе, пару рецептов. Теперь он воспользуется её отсутствием и сделает то, что задумал
В холле, который служил им обоим прихожей, хлопнула входная дверь. Он бросил фартук прямо на кухонный стол и помчался к дверям. Он ничего не спросил у неё. Она тоже ничего не спрашивала, только радостью светились её глаза, слегка подведённые надёжной французской косметикой.
Какой-то вальс
Ещё не ясно, какой будет день. Рассвет на озере. Приготовлены снасти. Можно уже начинать, но почему-то не хочется. Надо сначала проверить закидушку, он её ставил на ночь, теперь надо бы посмотреть, но тоже не хочется. Вот пень, сухой, бледный, а тронешь как камень, совсем не трухлявый, вот не попал бы пень в озеро, сейчас бы давно лежал трухой на еловом ковре, но нет, скорее под ковром, хорошо лежать под еловым хвойным ковром. Дружище, а ведь ты был силён когда-то, посмотри, какие мышцы нарастил. Рука сама просится погладить этот выбеленный водой и ветром пень, которому уже совершенно всё равно, лежать на дне озера или быть вынесенным на берег. Возможно, он сам выбрал это место. Такие как он выбирают сами, где лежать.
Тут же рядом и повсюду вокруг лежат валуны, окатыши, ледниковые памятники, суровые как викинги, как воины погибшие, но никогда не сказавшие "пощади". Они не просили пощады. Он тоже не просил пощады, он тоже был валуном, он тоже был пнём. Только, как он от них отличался. Эти господа были внешне такими сильными, такими неприступными. Он был внешне уже совсем не силён. Красота его, которой возможно и не было, но ему и его женщинам её хватало, ушла; уже и мышечная радость не посещала его после прогулки или рыбалки, никакое расслабление не приносило удовольствия, наоборот, ему надо было двигаться медленно, но постоянно, стоило остановиться и всё начинало болеть;
уже трудно стало вставать по утрам, хотя сам процесс вызывал облегчение, облегчение от бессонной ночи, ставшей уже каждой ночью, где бы и с кем бы он её ни проводил; она была в самом лучшем случае бессонна наполовину, сейчас и был такой случай, в палатке он проспал почти три часа подряд, потом влажный воздух смешался с теплом его повлажневшего от ночной испарины тела и он начал замерзать, только тогда он проснулся, по привычке оценил своё состояние как условно несонное, что означало, - он уже не сможет заснуть, как бы ни старался и остаток ночи он провёл уже на берегу, у костра, встретил рассвет, дождался, когда станет уже совсем светло, только солнце ещё не выпрямит лучи, и не плеснёт нескромного света на это пелеринное спокойствие нежно девственной воды, не потревоженное ветерком, а только чуть поглаживаемое им;
словно это рука отца не в силах скрывать свою нежность, боится даже дотронуться до дитя, но всё же отец ведёт её над пеленкой, не прикасаясь даже и к ткани, только пытаясь понять, что это за красота перед ним, которая просто была его любовным вздохом, а теперь стала чем-то, укрытым пелёнкой, чем-то сморщенным и некрасивым по виду, но красивым смыслом желания жить, есть пить, а лучше и пить и есть сразу и из материнской тёплой груди, которая сейчас всё - и еда и жизнь и любовь, чистая, прекрасная любовь, отходящая уже с каждым вздохом с каждым глотком жизни всё далее и далее,
превращаясь в осознанный эгоизм, а не эгоизм правды, той природной правды, которая дает тебе право сосать грудь, делать её рыхлой, обвисшей, лишать её привлекательности для новых, не соблазненных пока матерью отцов, и в этом тоже смысл, изничтожить, испортить красоту, чтобы она уже такая, порочная, некрасивая, вялая, была уже только совсем твоей красотой, и была бы твоей личной, пусть первой и незначительной победой, так легко тебе доставшейся, которую тебе просто отдали, отдали сами, совершенно незаслуженно и ни за что, просто отдали и ничего не потребовали взамен, и теперь ты потерял к этой красоте интерес, упился ей, испортил её окончательно, ничего заново в ней не создал и сказал ей убирайся, ты мне больше не нужна, сама справляйся с остатком жизни, сама борись со своими болезнями и опухолями, которые теперь такие отвратительные узлы, которые, чтобы не съели тебя до конца надо постоянно облучать, а то и вырезать, а то и травить всяким ядом, искажая своё сознание этим ядом и уничтожая, всё то в организме, что ещё работало до этого, усиливая с каждым днем боль, не отодвигаемую уже ничем, никакой силой лекарств, даже отправляемых прямо в вену, которые лишь на самый короткий миг могут дать облегчение и позволить только чуть отдышаться, но не дышать.
Мужчина встал с пня, подошёл к закидушке, немного натянул леску так, будто брал пригоршней воду, но отпустил её и выпрямился, резко выпрямился. Повернулся и пошёл к палатке. Вытащил из палатки продолговатый длинный предмет, внимательного его осмотрел, потом взвёл оба курка, стянул с ноги правый сапог и приладил овальный знак бесконечности у себя во рту. Потом он нажал большим пальцем ноги на спуск и обжёг себе губы...
Идея по имени Таньяна
Виктор сидел за столом, уфляканным разноцветными чернильными пятнами. Таких столов уже сейчас нигде нет. Виктор подумал: у нас бы его тоже не было, если бы переехали в другое помещение, а так никто ничего менять не собирается. Помещение лаборатории состояло из двух комнат. Одна с приборами и инструментами большая, а другая со столами сотрудников значительно меньшая. Шеф сидел вместе со всеми, это было демократично и страшно неудобно, если он оставался на месте. Зато как это было прекрасно, когда он сваливал. Великолепно. Информация, о его ожидаемом исчезновении, поступала, можно сказать, прямо из первых рук. Не надо было бежать к секретарше и выпытывать у неё данные о передвижении начальства. Кроме того, самой секретарши не было и в помине. Сотрудники прекрасно справлялись с её ролью.
После того как прошла мода на малые предприятия и центры, шеф стал называть лабораторию фирмой, что, мягко говоря, было неверным, но звучало солидно. "Фирма" существовала уже более десяти лет и чем только не занималась. Последние, удачные разработки относились к оборудованию и приборам, создаваемым на стыке двух или нескольких областей знаний и электроники. Не оригинально, учитывая, что сейчас трудно представить себе что-либо работающее без электроники и программного обеспечения. Суть же работы состояла в том, чтобы соединить имеющиеся достижения, в каком либо невероятном сочетании, понять, кому это будет надо, а затем продать. Виктор оторвался от изучения стола и достал новый прибор.
В лаборатории было тихо. Была пятница и, как только позвонила жена шефа и срочно потребовала везти её на дачу, все незаметно стали собираться домой. Как только шеф вышел за порог, а Любаша прямо с балкона крикнула в комнату, что его машина отъехала, всех как ветром сдуло. Виктор продолжил своё неконструктивное исследование прибора, более походившее на верчение его в руках, и такие же размышления. Шеф держал Виктора в лаборатории неизвестно зачем, часто бывало, что другие ребята смотрели на него косо, ведь не делает он практически ничего, зато генерирует идеи и критикует идеи других, его так и называли "наш критик", не без иронии. Шеф же называл его генератором. Понятно, что только благодаря шефу его и терпели.
Виктору лишь иногда было обидно, что его труды недооценивают, ведь он сам их и в грош не ставил. Идеи он выдавал легко. Вот и этот прибор создан на основе его гипотетических соображений, которые вылились во вполне конкретную разработку, и на которую уже был большущий заказ государственных структур. Оставалось найти изготовителей и отследить за правильностью исполнения, что тоже сложно, но долго и денежно, а что ещё надо частному предприятию? Вертел приборчик в руках Виктор и сам не верил, что ребята справились, создали работающий образец. Правда, работал он только с помощью мощнейшего компьютера, который просто подключался к прибору, а предстояло ещё сделать его компактным и автономным, но это уже будут делать совместно с предприятием подрядчиком. Доведут, дело техники. Идея-то работает.
Кстати, идея принесла лично Виктору неплохие дивиденды, кредитная карточка на значительную сумму приятно жгла его карман. Прибор работал так - цифровая камера давала изображение, прибор его обрабатывал в особом блоке, который собственно и был квинтэссенцией идей Виктора, и выдавал историю сфотографированного объекта. Результаты были великолепны, опробован он был в одном закрытом НИИ, занимавшимся криминалистикой. Вероятность его оценок была столь высокой, что удивляла буквально всех, например, отцовство он рассекречивал с точностью в три девятки после запятой, вполне достаточно для любого суда. Кто их там знает суды, но криминалистам этого было достаточно, учитывая скорость получения информации.
Некоторые вещи прибор выдавал только предположительно, но в простых случаях убийств, тоже не пасовал, а уж о поставке огромного количества фактов для размышления и говорить не приходится. Причём первичная обработка их тут же производилась с большой подробностью, только сиди и читай, вот ловить самостоятельно преступников прибор не мог, но нельзя же всех уволить из МВД, пусть ещё поработают. Всё о чём здесь было рассказано, это пройденный этап. В разработке пошли гораздо дальше. В руках Виктора была модификация прибора, которая позволяла получать фотографию объекта, внеся в него имеющиеся о нём данные. Получалось опять неплохо. Проверялся этот метод в прокуратуре на нескольких уже раскрытых делах, а так же старых, запутанных и закрытых. Если эта проверка пройдёт успешно, то можно будет думать об усовершенствовании прибора. Только думать об этом пока не хотелось, пусть справится с первоочередными поставленными вопросами, а там видно будет.
Виктор посмотрел на часы. У нормальных людей недавно закончился обед, а у нас уже ищи ветра в поле. Да, шеф после серии удач расслабился, но Виктор его не осуждал, сам ненавидел производственную дисциплину. Проще уволить тех, кто не хочет работать, чем бесконечно за всеми следить. Следить. В голову пришла мысль, достаточно шальная. Виктор улыбнулся. А что? Можно попробовать, ведь никто его дома не ждёт, а впереди долгие скучные выходные, которые он ненавидел. Виктор побродил в нете, нашёл то, что ему было надо и через полтора часа упорнейшего труда перед ним, в его директории, уже существовал отредактированный и выверенный по всем возможным параметрам файл, содержавший его идеал.
Не будем перечислять, какие параметры и признаки, он включал. Кому интересно сам может посветить этому время, возможностей для такого рода развлечения предостаточно. Кому же лень, может обратиться в соответствующие психологические службы, которые с удовольствием с него сдерут, соответствующую созданному виртуально идеалу, плату. Виктор подсоединил прибор к компьютеру, приподнял его над чистым листом бумаги, чтобы дотянуться средним пальцем до неудобно расположенных кнопок, - над эргономикой прибора никто ещё не работал всерьёз, - и щёлкнул кнопкой. Изучив полученное изображение идеала, Виктор убедился, что оно отчётливо напоминает Бриджит Бордо в семнадцать лет. Только тогда он разочарованно и решительно сплюнул в корзинку для бумаг и стал собираться домой.
Стоило ли возиться столько времени, чтобы получить очевидное. Обидно. Виктор, разумеется, не проверил другие данные, которые были получены прибором, ведь по случайности он нажал одновременно две кнопки и сфотографировал свой безымянный палец. Даже если бы проверил, то зачем ему история собственного пальца? Будто он её не знал. Знал ли? Нацепив лёгкий льняной пиджачок, который носил по летнему времени на работу, Виктор запер лабораторию и сдал ключи охраннику. Как он ни старался тянуть время, его всё ещё было очень мало позади середины пятницы и очень много до понедельника. Машиной в рабочие дни Виктор пользовался редко из-за пробок - лаборатория была в центре. Чтобы ещё оттянуть время до спуска в метро, Виктор поплёлся по бульварам в сторону другой станции и от нечего делать рассматривал витрины магазинов.
Бульвар позволял это делать, он шёл вниз более плавно, чем улица, резко падавшая вниз, и можно было смотреть свысока на всю эту мало посещаемую народом роскошь. Пройдя довольно далеко, Виктор вдруг увидел в витрине красивые китайские иероглифы и замечательный искусственный фонтан. Вспомнив о шальных деньгах, Виктор решил зайти в эту шикарную лавку чудес, а может, чем чёрт не шутит, купить этот самый фонтан. Решил, что купит, если есть в магазине доставка, если нет, то и речи о такой покупке не пойдёт. Всяких разностей в магазине было предостаточно. Какие-то нефритовые деревья, в каменных кадушках, статуи подозрительных цветов, всякие мелочи, даже тушь была тут в красивых коробочках, снабжённая великолепными наборами кистей для китайской каллиграфии.
Был даже небольшой отдел со змеями, нет, не настоящими и не резиновыми, а воздушными, которые со всей китайской изобретательностью приняли форму и вид птиц, бабочек, стрекоз, только медведи у китайцев не летали. Что же это они так, не подумали любимую пандочку в небо направить, - думал Виктор, - не порядок, вот бы подать идейку, интересно, сколько китайцы за неё заплатят. Во всём многообразии увиденного и в полном очаровании от всей этой собранной заботливо под одну крышу бесполезности, Виктор потерял мысль о покупке фонтана, да так будто её и не было вовсе. Зато эффект одурманивания посетителей улыбочками толстых весельчаков, разных размеров и выполненных из разнообразных материалов не замедлил сказаться - Виктор решил купить что-нибудь, причём настолько что-нибудь, что буквально стало всё равно, что покупать.
Стоял он как раз рядом с блестящими трубками, подвешенными на такую же блестящую палочку, которые звенели и пели жалобными голосами при малейшем движении воздуха, даже трогать трубочки было не обязательно, для того, чтобы услышать. Звук был приятно раздражающим, а Виктор устал от полной тишины в своём доме. Крутившаяся рядом продавщица, моментально уловила настроение покупателя и тут же забегала вокруг с очевидной торговой целью - продать эти звенящие чудеса, для чего не раз и не два уже провела по ним лакированными ноготками и разжалобила эти трубочки окончательно, а вместе с ними и Виктора, который до того разошёлся, что тоже прищёлкнул пальчиками по самой толстой из них, но попал только одним, безымянным.
Трубочке было всё равно, каким пальцем её трогают, и она печальным низким голосом небесных сфер пропела Виктору в ответ, что согласна быть у него в услужении. Когда Виктор прибыл домой, намучившись по пути с довольно большой и очень пёстрой коробкой. Он бросил её в передней и забыл об этой покупке совершенно. Забывчивость его ещё была укреплена тем, что он приобрёл вдогонку к трубочкам красивые палочки для еды, которые со всем усердием европейца использовал при поглощении ужина. Он не догадывался, что чем красивее и дороже китайские палочки, тем труднее ими есть. Время всё равно, несмотря на усилия, по его уничтожению, не было на стороне Виктора, одинокий ужин закончился рано.
Виктор уселся выкурить трубочку, набил её душистым табаком, поджёг и только тут вспомнил о своём музыкальном приобретении. Недолго думая, он определил место, где её повесит. Прямо тут пусть и будет. Сказано сделано. Над журнальным столиком повисли молчащие пока звуки. В свете дальнейших событий необходимо сказать несколько слов о журнальном столике. Это была вполне современная, а, следовательно, чумовая конструкция на одной массивной ноге со смещенным центром тяжести. Проектировщики рассчитали её так, что бутылок десять пива на её правом краю стояли бы совершенно спокойно, а вот, если примостить одиннадцатую, а не дай бог ещё и дюжину выставить на край, то всё это богатство уверенно окажется на полу. Никакая музыка уже не понадобится. Виктор об этом не думал, он привык пить пиво постепенно, а ещё лучше, если оно будет разливным, что полностью отменяет такую вещь как бутылки и банки, поэтому за столик он не волновался совершенно, тем более, что вставать на него не собирался.
Вставать не собирался, но трубочки решил проверить. Вдруг в магазине они звучали, а сейчас у него дома не зазвучат, бывает же такое, особенно у китайцев. Зазвучали и отлично зазвучали, так зазвучали, что Виктор уже собирался пожалеть о покупке, фантазируя уже о том, как они будут всю жизнь тут у него дома звучать, но один технический музыкальный момент его отвлёк от грустных мыслей. Одна, самая толстая, трубочка звучать не собиралась, а как-то странно гудела и быстро замолкала. Виктор постучал по ней пальцем уже специально. Эффект тот же. Стукнул уже посильнее, рискуя раскачать всю конструкцию до потолка, но этого делать не пришлось. Трубочка утробно звякнула и ... родила небольшой предмет.
Предмет жалобно звякнул об стол, но, будучи совсем малым, а не весом в дюжину пива, даже не поколебал его. С большим удивлением и интересом Виктор рассматривал фигурку, а это оказалась, именно фигурка и с всё большим удовольствием отмечал её прелесть. Прелесть отнюдь не художественную, в этом Виктор совершенно не разбирался, а сугубо женскую, ибо фигурка изображала прекрасную девушку. Девушка стояла, немного выставив вперёд левую ножку, и в руках держала, изящно изогнутый лук, даже тончайшая тетива имелась на нём и вложенная в неё стрела. Виктор поражался тонкости и тщательности исполнения неизвестным резчиком статуэтки. Материал Виктор определил как дерево, только очень твёрдой экзотической породы, тёмно-красного, немного коричневатого цвета, в глубине которого проглядывалась, какая-то очень естественная желтизна.
Поразительно. Виктор попробовал установить фигурку на столе, но она стояла очень плохо, ведь на ножках девушки обуви не было, а подставкой статуэтка не обладала вовсе. Виктор крутил в руках фигурку и смутное подозрение рождалось в его душе. Подозрение всё росло и росло, а потом перешло в полную уверенность - перед ним был его идеал. Фигурка теплела в его руках и, наконец, он перестал ощущать разницу между теплотой своей руки и теплом от фигурки, причём фигурка, казалось, была даже теплее его руки. Некстати подумалось: женщины всегда горячее мужчин, они иногда просто как печки. Неизвестно сколько провёл времени за таким полезным занятием Виктор, но когда он случайно бросил взгляд на часы, оказалось, что уже второй час ночи. Вот это да. С большим трудом оторвавшись от фигурки, которая, ему так чудилось, заметно увеличилась в размерах и, установив её на столе рядом с курительной трубкой, Виктор ушёл спать.
Спальня в квартире Виктора отделялась от большой комнаты, заменявшей и гостиную, и кабинет, только створчатой, лёгкой перегородкой в сводчатом проходе. Когда гостей у Виктора не было, а их не бывало у Виктора никогда, он эту перегородку даже не трогал, так он мог смотреть огромный телевизор прямо из спальни. Сегодня он телевизор не смотрел, какой там телевизор, если снятся такие сны. Ему снились ласковые волны, они набегали на него, лежащего на песке невероятной белизны, потом волны медленно отступили. Виктор встал на ноги и последовал вдоль чудесного берега лагуны, рассматривая кривые заросли мангрового леса над холодным ручьём, уходившим в глубину острова. Когда ручей был пересечён, он опять вышел на горячий песок и увидел заросли бамбука, которые закончились только тогда, когда он вышел к скалам, они были не острые, а круглые, их легко можно было обходить, двигаясь вдоль берега.
Огромное количество пещер попадалось ему на пути, наконец, скалы закончились, и Виктор вышел на мягкую поляну, поросшую великолепной изумрудной травой. Виктор пересёк её и поднялся на невысокий холм. Отсюда открылся потрясающий вид на такие же холмы, как тот, на котором он стоял, только шоколадного цвета, невероятно красивого и удивительного. Хотелось протянуть руку, отломить кусочек холма с горизонта и насладиться запахом и вкусом шоколада. Виктор опять оказался в лесу, он шёл в нём и поминутно срывал спелые плоды фантастического вкуса, вокруг скакали маленькие обезьянки величиной с морскую свинку. Деревья были увиты лианами, а между ними сверкали орхидеи. Пальмы рвались вверх, и почти каждая из них была увенчана ожерельем из кокосовых орехов. На ветвях кустарников сидели птицы с очень длинными хвостами, разнообразных цветов оперения. Всё кругом пело, звучало, а ветерок отчётливо напоминал звоны его музыкального приобретения.... Сон оборвался грохотом.
Виктор подскочил на постели и понял, что это упал его журнальный столик, а музыкальные трубки действительно гудят наяву. Прямо на кресле возле журнального столика сидела упавшая со столика или прямо вместе с ним статуэтка, только размер её был невероятен. Ещё сомневаясь в догадке, но, уже пугаясь её, совершенно нагой Виктор подскочил к креслу. Девушка открыла глаза. Над ней, практически в материальном виде, существовал звон китайского трубочного инструмента. Виктор нерешительно взял девушку за руку, но напрасно он это сделал. Девушка вырвала руку и в грудь Виктору упёрлась стрела, да ещё как, он почувствовал резкую боль от проколотой кожи, а остриё остановила только кость.
Вы бы, аккуратнее, мадмуазель, обращались с острыми предметами, так ведь и убить можно, разумеется, совершенно случайно. Виктор не был смелым человеком, но почему-то принять смерть из рук такой красотки, да ещё столь миниатюрной - рост её был не более полутора метров - не представлялось возможным. "Красотка" не собиралась даже хмуриться, она просто смотрела на Виктора и ожидала, что он будет делать. В таких случаях (будто есть с чем сравнивать) каждое лишнее слово могло стать опасным, но Виктор понимал, что молчать ещё хуже, тем более, что вряд ли девушка его понимает. Важна была интонация. Виктор придал голосу бархатистый тон с наибольшим оттенком восхищения - уж как умел - и принялся делать то, что обычно делают мужики, то есть вешать лапшу на уши.
Прекрасная и несравненная незнакомка, я безумно рад вас видеть в своём доме, если вы перестанете меня колоть, то я вас накормлю ужином, - он бросил взгляд на часы, - ранним завтраком. Как раз сегодня, у меня китайская кухня на кухне, ох, не до правды тут, у меня даже есть замечательные нефритовые палочки, правда, только одни, но я вам их уступлю, если вы отпустите, наконец, меня из вашего плена, мне ужасно больно, мадмуазель.... Он остановился, совсем не из-за отсутствия слов, а просто от моментальной их пропажи, ему вдруг подумалось, что стрела может быть отравлена, какой ужас, кажется, яд называют "кураре" или как его там ещё, ох, это совсем было бы некстати, так погибнуть, неизвестно ещё за что, была бы причина, которая так близко, только руку протяни, но ведь не протянешь....
Поразительны бывают в молодости физиологические эффекты. Как только Виктор подумал о девушке, как о своей возможной жертве, так сразу.... Вот именно, а вот совершенно неожиданно то, что взгляд, до того как, совершенно безразличный, у девушки вдруг заметно потеплел, и брови её восхищённо поползли вверх. Виктор как-то уже не особенно обратил внимание, но то, что он освободился от накалывания стрелой. Все его мысли куда-то исчезли. Он, чтобы не упасть взялся за затылок девушки, как за единственное устойчивое в этом мире место и поплыл навстречу уходящим от него волнам отлива. Отлив он не догнал. Его остановила огромная волна. Небо погасло за этой волной, но потом вспыхнуло и, сделав несколько кругов, остановилось.
Потом девушка начала что-то говорить. Она указывала себе на грудь, увенчанную двумя острыми бугорками, и повторяла: Таньяна, Таньяна. Понятно, понятно, отвечал ей Виктор, ты Татьяна. Будь Татьяной, если тебе так хочется, а я Виктор. Никогда Виктору не было так хорошо. Он не спал ни секунды, но будто бы спал наяву. Курчавые, очень густые волосы девушки напоминали ему своей формой раковину, об обладании которой он так мечтал в детстве. Когда он касался её губ своими, он думал, что трубит в эту большую раковину, а сам при этом плывёт на дельфине, так прекрасна была её шёлковая кожа, которая ничуть не была жаркой, а только ласково его грела. От каждого его прикосновения девушка становилась всё прекрасней и прекрасней, её гибкое тело охватывало его как морская вода, плотно сжимало в кольцо рук и ног и тянуло на поверхность, заставляя дышать и дышать этим запахом морской волны, неба и тропического леса. Наконец, он впал в забытьё, но постоянно проверял всем своим телом, здесь ли его Таньяна. Она была здесь. Она не была плодом воображения. Она была его воплощением.
Неожиданно тревожная мысль его посетила. Эта мысль начала зудеть в нём, как назойливая муха зудит в дачном плафоне на веранде не в силах из него выбраться. Он понял, что должен срочно проверить эту мысль или, по крайней мере, убедиться в том, что он не прав. Он осторожно высвободился из объятий Таньяны, укрыл её верблюжьим лёгким одеялом и быстро одевшись, выскочил из дома. Он бежал к своей машине и без конца твердил: только бы я ошибся, только бы ошибся. Пробок почти не было на дороге, и он вскоре, потревожив спящего охранника, уже вбегал в лабораторию.
Прибор спокойно лежал на столе, там, где он его оставил. Виктор с ужасом смотрел на мерцающий индикатор зарядки батареи. Прямо на его глазах он потух. Он уже знал, что его теперь ожидает. Сколько бы не прошло лет, сколько бы он не прожил на этом свете, ему предстоит жить одним воспоминанием. Воспоминанием того, как он неправильно включил этот прибор, вызвав два противоположных встречных явления, как он оставил отпечаток своего безымянного пальца на объективе и одновременно зарядил палец воспроизведением идеала, как идеал совершенно уже случайно совпал по своему внутреннему ритму и частоте со звучанием самой толстой китайской трубки, как он воплотился в его подсознательный образ, вывел его из внутреннего небытия и безжалостно его туда же и вернул, когда не стало энергии связующего контура. Материальный мир безжалостен, он не станет повторять волшебство. Оно возможно лишь раз в жизни.
Не имея никакой надежды, ни на что не надеясь, Виктор поменял в приборе батарейку. Проверил все сохранённые данные. Больше он ничего не мог сделать. Пробок не было. Он быстро вернулся домой. Теперь он долго стоит в дверях спальни. Он не решается переступить её порог. Он видит скомканное одеяло и не знает, что его ожидает, если его откинет. Девушка по имени Таньяна, которую он любит, или замечательная статуэтка дикарки, которая держит натянутый лук.
Затерявшиеся
Я вернулся с островов...
... с островов, затерявшихся в океане...
... в самом настоящем океане, с приливными волнами величиною в ваше кафе...
... оно небольшое, совсем небольшое, но для волн...
... для волн это кафе просто камень...
... камушек в огромной волне...
... драгоценный камушек, в ничтожной волне...
Вечер, ошалелым световым грызуном, бегал по жемчужинам окон, впечатывался с разбегу в лобовые стёкла автомашин и не мог потеряться в них, он всё время скакал и скакал, как отыгрывался в бесконечный санаторный пинг-понг после вечернего чая. Они подошли к старинному особняку и около колонны, около самой последней из пяти, колонны, он увидел какая она у него хрупкая.
Хрупкость девушки мечтательно обозначилась кривым силуэтом в огромной голубой витрине бутика, пустого и никому не нужного, кроме своих хозяев, да ещё нескольких сумасшедших, она была неуловимо недоступна в своём отражении, которое сейчас колебалось и переливалось нежной радугой, какая бывает только на луже твоего детства, одновременно чёрной от грязи и голубой от весны.
Выстрелила светом, прямо им в лица, открывшаяся стеклянная дверь, и они вошли; вошли и утонули в золотом свете мягкого оттенка, пушистого и приятного для глаз; они медленно пошли вдоль редких вешалок, рассчитанных на внимательное к ним отношение, но таких недостойных, когда мимо них проходила она, его девушка, живая и воздушная, в какой-то простенькой пелеринке и тоненькой кофточке из дешёвого кашемира; девушка сверкала глазами в зеркалах, не задевая их взглядом, а сразу проваливаясь, с полуоборота своей головы, в его, такие заворожённые смыслом существования и распахнутые постоянным удивлением её присутствием в его жизни, светло-серые глаза.
Они шли по пустому залу и продавщицы шарахались от них по сторонам, убитые пустым горем созерцания неплатежеспособного влюблённого населения, которое этого не замечало и не стремилось срочно броситься вкалывать и добывать средства для срочной покупки всего на свете бутикового и призрачного как голубые витрины.
Я давно хотел тебя спросить... Вам чем-то помочь... Не надо, я знаю, что ты хочешь спросить, лучше сам сразу мне ответь... Обратите внимание на новое поступление из весенне-летней... Я здесь не могу, я потом... Ты, правда вернулся с островов, с островов в океане... Нет, я тебе врал, конечно, я никогда... Стой, не говори ничего, лучше ври дальше... Этот костюм будет продолжением вашего имиджа... Продолжим наше путешествие...